Дочь некроманта

Часть вторая Клинок выковывается

По ярмарке он ходил долго, не пропустив ни одного ряда. Примеривался, присматривался, приценивался, иногда покупал для вида какую-нибудь мелочь. По-настоящему он ни в чем не нуждался, вещи его не интересовали. То, что ему действительно было нужно, не продавалось ни на одном из всех рынков Эвиала, не исключая и запретного для прочих рас Торжища эльфов в самом сердце Зачарованного леса.

Людской мир тек сквозь него, словно быстрая вода в потоке. Мириады мыслей, страстей, желаний, стремлений сталкивались над ним и вокруг него, высокие и низкие, благородные и не очень (вторых, конечно же, оказывалось неизменно больше), зависть, любовь, страх, ненависть, голод, алчность, вожделение и все прочее, чем богаты любые скопления двуногих разумных (или почитающих себя таковыми) существ. Он пропускал все это мимо себя, не замечая или, по крайней мере, стараясь не замечать.

Единожды вошедшему в истинную, великую и вечную Тьму нет больше дела до этого кипучего людского муравейника. Его дела и заботы – за гранью понимания толпы, и с этим ничего не поделаешь. Нет, он не испытывает презрения к своим собратьям, так же, как и он, вышедшим из материнских утроб, вовсе нет, ему просто открывается совершенно иной мир, по сравнению с которым сам Эвиал – лишь бледная декорация в нищем странствующем театре.

Но сейчас ему волей-неволей приходилось заниматься как раз людскими делами, хотя цели он при этом преследовал свои, и только свои. Иначе нельзя. Начинающий помогать всем и каждому волшебник неминуемо истирается, истаивает, растрачивая свою силу по пустякам. А когда он исчерпает себя, если он Светлый, то его ждет преждевременное расставание с посохом и тихая смерть в ордосском доме для престарелых чародеев; ну а если он Темный – то он просто долго не протянет. Хотя Темных и так уже почти не осталось. Может, бродят еще где-то по миру с десяток-полтора его собратьев по Силе.

А не протянет он долго потому, что Инквизиция не дремлет, что после ухода великого Салладорца церковники никак не могут успокоиться, хватают всех хоть сколько-нибудь подозрительных – и порой среди сотен невинных попадется-таки или настоящая ведьма, или начинающий малефик. Но притом, если ты попался в руки Инквизиции, считай, что тебе еще повезло. В конце концов, произнесешь формальные, ничего не значащие слова отречения, примешь причастие, покаешься – и умрешь безболезненно и быстро. А вот если угодишь в лапы пресловутого Белого Совета…

Он заметил притаившегося под ярмарочным помостом вампира, из малых, совсем еще молодых, не успевших даже отрастить настоящие клыки. Такой вампир может справиться разве что с ребенком, которого он наверняка тут и подстерегал. Правда, вампир был один, что странно – обычно такие молодые охотятся в паре со старшими упырями, опытными и бывалыми, кто может не допустить трансформации жертвы в еще одного вампира. Потому что случись такое – Инквизиция перевернет вверх дном весь город, и горе тогда всем, кто привык лакомиться алой влагой из человеческих вен!

Но как бы ни был он слаб и ничтожен, он уже испытал ту неодолимую жажду, которая раз и навсегда отделяет упыря от человека и после которой уже нет возврата. Она врезается в сознание, навеки калеча несчастное существо. Любой нормальный волшебник, конечно же, остановился бы, самое меньшее – отвесил бы упырьку знатную оплеуху, потому что не дело это – устраивать засады на торжищах, и уж последнее дело – охотиться на детей. Настоящий же Белый чародей не просто бы остановился, а скрутил бы супостата по рукам и ногам, после чего кровопийца прямиком угодил бы в казематы Святой Инквизиции, где узнал бы, почем фунт лиха. Ну а напоследок истинно Светлый волшебник не преминул бы прийти на площадь, где совершалась бы казнь означенного вампиреныша, – вязаночку там хвороста в костер подбросить или еще чем заплечных дел мастеру пособить.

Он же прошел мимо.

Вампир заметил его слишком поздно, впрочем, даже заметь он его заранее, это ничего бы не изменило – деваться упырь никуда не мог, он выбрал на редкость неудачное место для засады, без запасного пути отхода, и по всем правилам магической игры мог считаться обреченным. Все, что ему оставалось делать, – это прижать уши от ужаса.

Ведь как бы там ни было, вампиры тоже хотят жить.

Не приходилось сомневаться, кровососу уже мерещились пыточные камеры и неизбежный, последний костер на площади – однако неведомый маг совершенно жуткого вида, отвернувшись, равнодушно прошел мимо. Вампир знал, что волшебник видел его как на ладони и чародею достаточно было пошевелить пальцем, чтобы…

Однако он не пошевелил. Значит, так надо было.

Упырь облегченно вздохнул, стер проступивший на лбу и скулах обильный пот, серый и едкий, как и у всего вампирьего племени. Волшебник мог его убить – но прошел мимо. Упырь понял это так, что на сегодня ему позволено если не все, то, во всяком случае, многое.

Серые щеки и заострившиеся уши вампира люди, конечно, не видели. Им он казался щупловатым, болезненного вида пареньком, невесть почему забившимся под торговый помост вблизи от рядов, где торговали сладостями.

И теперь упыреныш уже намечал себе жертву: хорошенькую черноволосую девчушку лет семи, что как раз тянула мать за руку к сладкарным рядам.

Он успел добраться до рынка рабов, пока наконец не увидел того, что искал.

Женщина была молодой, но крепкой, не толстой, лишь в меру широкобедрой, со славным и простоватым лицом, но зато в роскошном выходном платье, донельзя дорогом, где по зеленому шелку искрились настоящие самоцветы вперемежку с крупицами самородного золота, сливавшиеся у ворота в настоящий блистающий панцирь. На пальце блеснуло кольцо – никакого там серебра, положенного незамужним девицам, или даже золота, позволительного матронам, – настоящая чистая платина, явно из алхимического тигля, и настоящий, чистый ауралит, сиречь Камень магов, в вычурной и массивной оправе. Несколько драгоценных мгновений он потерял – рискуя, вглядывался в нее куда пристальнее, чем следовало бы, – да, ошибки нет, все правильно, девушка и впрямь заслужила право носить на пальце кольцо чародейки. В ней дремали немалые силы, правда, дремали они где-то в глубине ее существа, так что ничего странного, что местные провинциальные маги из богатого, торгового, да – вот беда! – никогда не отличавшегося изобилием талантливых чародеев города так и не смогли докопаться до истины, пробудить, сделать настоящей волшебницей.

Хотя… было в ней и что-то еще, что насторожило волшебника. Конечно, дар редкий… и силы немалые… но читался, отчетливо читался в самой дальней дали ее астральной тени неумолимый Знак Разрушения, символ гибели и разора, символ, которому истинно радеющий о деле света чародей никогда не даст дорогу.

К счастью, он сам об этом никогда особенно не радел.

Он колебался только краткое мгновение. То, что нужно, это женщина сделает… а Знак Разрушения скорее всего так и останется туманной тенью.

Быть может, со временем кто-то из Белого Совета и подобрал бы к ней ключик, попадись она случайно на глаза, например, той же Мегане, хозяйке Волшебного Двора, упрятал бы зловещий Знак подальше, запер бы его на сотни засовов и замков – и тогда девушка по праву заняла бы высокое положение среди чародеев Востока, – но это лишь в том случае, если бы он оставил все идти так, как оно идет.

Правда, именно этого он и не собирался допустить ни в коем случае.

Разгадка ее силы оказалась несложной – рядом с девушкой чинно шествовал пожилой дородный мужчина, словно знамя неся на лице выражение собственной значительности. Долгополый кафтан из золотой парчи, с небрежно рассыпанными по нему тут и там рубинами стоил целое состояние – наверное, не меньше, чем нашлось бы товаров на всей этой ярмарке. Он слегка опирался на посох – длинный, покрытый вычурной резьбой и камнями, самосветящимися даже сейчас, под яркими солнечными лучами.

Отец девушки. Окончил ордосскую Академию Высокого Волшебства. Не в первых рядах, но и далеко не в последних. Обычная человеческая душонка, обремененная некоей долей похоти, жадности, страсти к удовольствиям и власти (небольшой, как раз по чину), да еще, как водится, – страхом смерти. Потенциально способен на многое, но растратил почти весь свой талант на мелкие повседневные чародейства вроде вызывания дождя. Было ли это виной или бедой немолодого волшебника, уже не важно. В открытом бою старик не продержится и минуты. Серьезно помешать он не сможет, но вот потратить на него время, если события начнут разворачиваться не по плану, придется – и это сейчас, когда каждая секунда на счету! Начав осуществлять свой план, он, по сути, отрезал себе все иные пути – день, потраченный на поиски, уже не наверстаешь. Остается только встретить судьбу лицом к лицу и дать бой.

Размышлял он недолго. Убить отца девушки нельзя, значит, остается одно – действовать настолько быстро, чтобы он не успел вмешаться.

За спиной раздалось деликатное покашливание. Он обернулся, не торопясь, зная, что опасности нет – ее бы он почувствовал за тысячу шагов, не меньше.

Перед ним стоял давешний вампиреныш, упырь, которому он подарил жизнь. Стоял, смущенно переминаясь с ноги на ногу и не зная, куда девать руки. Глаза его сыто поблескивали – верно, уже насосался крови, – но при этом в них невесть почему читался и неприкрытый страх. Не перед грозным волшебником, перед совсем иным.

– Что с ней? – отрывисто спросил он упыря. – Что с девочкой?

– Н-ничего, о высокочтимый и могущественный, я отпил совсем немного, а то помирал совсем с голодухи, достовеликий, спасибо, что не выдали меня, сирого, – выпалил упырь одним духом.

– Ты понимаешь, что она теперь может стать вампиром? Если на нее наткнется кто-то из вампиров настоящих, – последнее слово он произнес с нажимом, так что упыренок вздрогнул, – почувствует твой укус, возьмется за трансформу. Тебе мало Инквизиции? Хочешь, чтобы здесь собрался бы весь Белый Совет с Волшебным Двором в придачу? Ты забыл, что должен был или прикончить ее, или привести с собой кого-то из набольших, чтобы не допустить перерождения?

– Не забыл, – горестно вздохнул упыренок. – Не забыл, о великий мастер. Потому и вас нагнал. Нельзя ли…

– Поправить это дело? – губы сами скривились в желчную усмешку. – Делать мне больше нечего – за тобой прибираться.

– Я отслужу, – торопливо сказал упырек. – Вы ж сами знаете, мастер, что будет, если мои об этом проведают.

– Толку мне с твоей службы, – он повернулся к вампиру спиной.

– О великий! – истошно завопил вампиреныш, падая на колени. – Не погубите! Спасите! Век рабом вашим буду!

– Век рабом, говоришь? – кажется, из этого и впрямь можно будет извлечь пользу. – Ну ладно, тогда пошли. Клятву я с тебя брать не буду, успеется. От меня все равно не убежишь.

Понимая всю справедливость этих слов, упыренок обреченно кивнул.

Разумеется, люди вокруг не слышали ни единого слова из этого разговора.

Дальше они шли уже вдвоем. Молодой вампиреныш вел себя тише воды, ниже травы, держался на шаг позади новообретенного хозяина и не осмеливался нарушать его мудрые раздумья своей пустой болтовней.

Заполучив в помощники этого упырька, теперь можно было потратить немного времени и на его жертву – тем более что выигрыш, если все правильно рассчитать и, когда нужно, ввести вампира в игру, все равно получался большой.

Потерять девушку в толпе он, раз увидев, уже не боялся. Конечно, ее отец-маг вечером мог обнаружить небрежно закрепленное заклинание, но до вечера весь план так и так будет выполнен, и дела свои в этом несчастном городке он закончит.

Едва ли еще в этой жизни ему придется побывать здесь.

Девочку они нашли быстро – в палатке ярмарочного лекаря. Вокруг волновалась небольшая толпа, и, что самое плохое, в ней уже виднелись коричневые монашьи рясы.

Вампиренок за спиной затрясся мелкой дрожью. Кажется, он только сейчас начал по-настоящему понимать, что натворил.

Разумеется, прикасаться к девочке или даже входить в палатку не было никакой нужды. Вампиренок слишком спешил, голод мучил его слишком сильно, он не прокусил шею жертвы, а почти что разорвал ее – и оставил в ране слишком много вампирьего яда. Яда, который не выжечь даже каленым железом.

Он вздохнул. Оставалось только надеяться, что коричневые рясы не успели привести сюда никого с дипломом ордосского факультета Святой магии.

Встряхнул пальцы, хрустнул суставами, полуприкрыл глаза и начал работать.

Вампиреныш за спиной, похоже, даже дышать перестал.

– С твоего племени мне причитается, – проворчал он, когда они шли прочь от палатки. Лекарю удалось остановить кровь, девочка пришла в себя, и священник уже успокаивал мать, говоря, что рана чистая, опасности заражения нет и малышке ничто не угрожает.

– Попотеть пришлось изрядно, у тебя что, все зубы в разные стороны торчат? Как ты ее исхитрился так изуродовать?.. Хорошо еще, что она у тебя на руках не умерла. Тогда бы тебя даже учитель церковно-приходской школы выследил. Чего выпятил зенки, корова кровососущая? Не знаешь, что, когда жертва умирает, пока вампир еще не насытился, ее тень начинает неотступно преследовать убийцу и никакая ваша магия не поможет? И что эту тень увидит любой, владеющий хотя бы азами магии Спасителя?

Из горла упырька вырвался сдавленный хрип.

– Смотри-ка, похоже, это имя и впрямь на вашего брата неважно действует, – удивился волшебник. – Век живи, век учись, как говорится…

Они покинули ярмарку и теперь окольными путями пробирались к центру города. Мало-помалу вечерело, на юге вообще темнеет рано. Кое-где появились уже первые фонарщики.

– Будешь делать только то, что я тебе сказал, – глядя прямо в расширенные от страха вампирьи глаза, сказал он. – Ослушаешься – прямиком к святым отцам отправлю. Ваш брат меня знает.

Упырь торопливо закивал:

– Не извольте беспокоиться, мастер, все сделаю, как говорено, ни на йоту не отступлю, пусть даже луна на землю падать начнет.

– Вот и хорошо, – кивнул волшебник. – Сворачиваем, нам сюда.

В сгущающемся мраке они быстро шли неприметной грязной улочкой, кривой и узкой, где, похоже, кроме мусорщика со своей тележкой, вообще никто не бывал. Улица вывела их на другую, широкую и мощеную, с дорогими лавками и аккуратными гостиницами по обе стороны. Здесь ходила ночная стража, здесь можно было встретить и нанятого городом чародея, чьей обязанностью было следить, чтобы Ночной Народ не слишком безобразничал на улицах.

Сейчас этой улицей шла его добыча.

Та самая девушка в зеленом платье, в сопровождении отца и нескольких слуг с факелами.

– Ты понял, что надо сделать? – в последний раз спросил он вампира.

– Конечно, мастер, – не без гордости ответил упырь.

– Тогда иди.

– Иду, мастер.

Упырь растворился в сумерках – только один шаг, и его уже нет. Серое пятно, просверлившее темноту, заметное только для глаза того, кому не впервой ходить по темным дорогам, – дорогам, где нет и не может быть фонарей.

Ибо мертвым они не нужны.

Он запахнулся в плащ. Время еще оставалось, звезды и планеты как раз сходились в одно-единственное сочетание, которое только и годилось для его замысла. Хорошо, что ему встретился этот вампир. Упростит дело, хотя… Впрочем, после того что он совершит в эту и ряд последующих ночей, станут неважны никакие «хотя».

Смутные пятна факелов приближались. Ну что ж, актеры на местах, декорации расставлены, разве что добавить пару-тройку завершающих штрихов.

Мрак вокруг него стал еще гуще, свет факелов истаивал бессильно и бесцельно, улица казалась теперь узким ущельем, пробитым призраками в неприступных скалах темноты. Дома исчезли, вместо них высились угрюмые громады скалящихся исполинских лиц – словно закопанные по плечи в землю каменные великаны со всей нерастраченной злобой щерились окрест.

Да, сцену ему удалось подготовить на славу.

Трепещущие огоньки факелов приближались. Упырю пора бы и появиться.

В следующий миг из ниши, там, где мрак был совершенно непроглядным, возникла жуткого вида фигура. Какой там младший вампир! – чуть ли не сам великий Основатель этого странного рода предстал глазам волшебника! Алый плащ развевался, подобно паре громадных крыл, вокруг лица и рук расползалось холодное серое свечение, не рассеивающее мрак, а, напротив, словно б сгущавшее его еще больше; из-под верхней губы тянулись вниз настоящие, тонкие, словно иглы, клыки; глаза полыхали зеленым.

Чародей увидел оцепеневшую от ужаса жалкую кучку людей, а затем слуги с воплями ринулись кто куда, на бегу швыряя факелы. Самые разумные, они первыми поняли, что происходит.

Девушка же, похоже, просто окаменела от страха, у нее словно бы отнялись ноги – отец ее засуетился было рядом, но миг спустя, поняв, что бежать бессмысленно, заслонил ее собой, высоко поднимая свой роскошный, но, увы, сейчас почти что бесполезный посох. Бесполезный, разумеется, потому, что противостоял провинциальному волшебнику отнюдь не вампир, пусть даже самый могущественный из всех ныне живущих.

Что-то слегка сверкнуло, слегка полыхнуло – мрак вокруг набегающего вампира сгустился плотным щитом, алый плащ обернулся вокруг тела, словно латы, – жалкое подобие молнии бессильно ушло в землю, не причинив никакого вреда.

Только ему, наблюдавшему всю сцену со стороны, пришлось посильнее сжать зубы, чтобы не застонать от боли, – противник оказался отнюдь не слабаком, и, чтобы заставить его выглядеть таковым, пришлось пустить в ход едва ли не все, на что он был способен.

Вампир захохотал – замогильным жутким смехом, именно так, как и положено хохотать упырю из сказок, неизменно побеждаемому добрым чародеем, в последний миг приходящим на выручку беспомощной жертве.

Вот только они, увы, находились отнюдь не в сказочном мире.

Вампир взмахнул сухощавой рукой; мелькнули длинные когти, и посох полетел в одну сторону, а пожилой волшебник – в другую. Вновь захохотав, упырь склонился над так и севшей на землю девушкой.

Пора было вступать в игру.

Сбитый наземь чародей между тем с неожиданной для него резвостью сумел вскочить на ноги, бросился на вампира сбоку, мелькнул короткий взблеск серебряного клинка, распоровшего алый плащ и скользнувшего по ребрам кровососа.

Создатель всего этого плана едва устоял, принимая на себя внезапную вспышку нестерпимой режущей боли. Да, если такое ощущают вампиры, когда их касается серебро, изначально зачарованный против них металл, – им не позавидуешь.

Но сейчас другой заслонил упыря своей силой, и оставленная магическим оружием рана оказалась самой обычной, даже серой крови вытекло совсем немного – плащ мгновенно прилип к телу, останавливая ее истечение.

Вампир отшвырнул от себя старого чародея, однако тот успел ударить вторично. Упырь вновь не сумел защититься – оно и понятно, заклятие изменило его облик, но не смогло даровать истинного умения высших, настоящих вампиров.

Сознание прояснялось, боль отступала. Все-таки он не был вампиром, хотя сейчас ему приходилось играть его роль. План явно начинал трещать по швам, следовало торопиться.

Он возник перед насмерть испуганной девушкой, точно демон из преисподней. Вокруг него вилось и плясало пламя, рука заносила над головой кривую саблю, выкованную из сгустков черного огня, глаза метали молнии. Это была сама смерть, это было нечто хуже смерти, страшнее даже упыря-кровососа, страшнее всего, что она только могла себе представить, – а ведь ничто не страшит сильнее непредставимого. Страх силен и могущественен, пока это скрип половиц за нашей спиной, отблеск лунного луча в запыленном зеркале, движение тени, схваченное уголком нашего глаза; если же ты нашел в себе силы повернуться к ужасу лицом – он потеряет половину своей мощи.

Девушка не смогла. Она даже не закрыла лицо руками. Глаза ее, широко раскрытые, не мигая, смотрели на волшебника. И он чувствовал, как то, что не смогли заметить и разбудить все здешние чародеи, то, что могло бы стать ее гордостью и призванием, – медленно ожило и стало пробуждаться к жизни.

Именно на это он и рассчитывал.

Теперь у него оставалось совсем мало времени. Когда эта несчастная осознает свою силу, она разнесет вдребезги полгорода – и хорошо еще, если только половину.

Клинок в его руке взлетел и рухнул, разрубая пышные юбки. Он опрокинул девушку на спину, резко и грубо растолкнул в стороны судорожно сжавшиеся в последний миг колени. И – вошел в нее.

Рядом катались сцепившиеся насмерть упырь и отец девушки, старый волшебник явно начинал брать верх, но это уже было неважно.

Он вжал себя в нее, вжал до предела, впечатывая не только свою плоть, но и свою память, свою душу, свое могущество. Он заскрежетал зубами от боли, когда ее потайное естество, окончательно сбрасывая оковы, рванулось ему наперерез – это было словно стремительное чирканье бритвы, оставляющее за собой полосу кровоточащего разреза.

И все-таки он успел.

– У тебя будет сын, – прохрипел он прямо в ее лицо, уже искаженное от подступающего безумия. – У тебя будет сын, мой сын. И тогда…

Впрочем, что будет тогда, эта несчастная, конечно же, не узнает.

Она уже билась в корчах, теряя сознание не от причиненной им боли или страха – от того, что в ней сейчас пробуждалась ее собственная сила, не замеченная никем в этом городишке или же никому не поддавшаяся.

Дело было сделано. Теперь оставалось только уйти.

Удар – самый вульгарный удар тяжелым кастетом, – и отец несчастной рухнул подле нее бездыханным. С ним ничего не случится, он оправится – но нельзя же было позволить, чтобы он убил этого вампиреныша, будь он неладен!

– Уходим! – бросил колдун упырю. – Уходим быстро!

– А-а вы возьмете меня с собой, мастер? – жалобно пролепетал упырек. – А то я, то есть я хотел…

– Заткнись и держи меня за руку. Конечно, я возьму тебя с собой. Куда ж я теперь тебя дену, такого убогого…

Минуло девять месяцев.

Волшебник и его слуга-вампир стояли под странным небом темно-зеленого цвета, по которому стремительно, точно детские мячики, катились сразу два солнца – как будто играя в диковинные догонялки. За спиной вздыбливались черные как смоль горы – над тупорылыми вершинами курился дым, плотный и едкий, выпадавшая на землю черная пыль забивала горло, так что едва можно было дышать.

И хозяин, и слуга выглядели не лучшим образом. Одежда истрепалась и по большей части обратилась в самые что ни на есть отвратные лохмотья, перепачканные невесть чем, от которых с презрением бы отвернулся даже самый последний побирушка Княж-города. Оба держали в руках оружие: вампир длинную тонкую саблю явно эльфийской работы; рукоять, чтобы не жгла его мертвую плоть, он обернул полосами сыромятной кожи. Волшебник закинул на плечо нечто вроде короткой алебарды, усеянной жуткого вида остриями, лезвиями и крюками. Лезвия были иззубрены, крюки и наконечники покрыты странного вида бурыми пятнами с тонкими темно-зелеными разводами.

– Мы должны были вернуться сегодня, мастер, – позволил себе осторожно заметить вампир.

– Сам знаю, – буркнул волшебник.

– Им удастся ускользнуть.

– И зачем, хотел бы я знать, ты мне это говоришь? – Чародей по-прежнему смотрел вдаль, на усеянную дымящимися гейзерами равнину, на которой медленно двигалось нечто живое – громадное, уродливое и очень, очень, очень опасное.

– Ни за чем, мастер, ни за чем, просто так, прошу простить великодушно, – тут же зачастил вампир. – Просто вы говорили…

– Ну да, говорил, – нехотя бросил волшебник. – Да, они ускользнут. Вместе с ребенком. Вместе с моим сыном. И мне потом придется их искать долго, очень долго. Хотелось бы успеть, прежде чем…

Но тут существо на равнине наконец решило, что пора положить конец тягостной неопределенности, и под двумя солнцами воцарился форменный ад.

Не так-то легко победить Зверя, созданного при помощи твоей собственной крови. Даже имея за спиной тех могущественных союзников, которых удалось заполучить некроманту.

Союзников заполучить удалось, но цена оказалась поистине невероятной.

Прошло сколько-то лет Эвиала.

Пятиречье – места тихие и красивые. Глухомань, конечно, до Княж-города полные три недели конного ходу, но зато – благолепие. В трех днях пути на закат высятся неприступные зеленые стены Зачарованного леса, на юге о нем говорят со страхом, но сюда эльфы никогда не заглядывали – может быть, потому, что жившему тут народу хватало своих чащоб, что тянулись на восток, покуда было сил идти, и никто еще так и не смог дойти до края.

С заката на восход через эти края тянулась большая дорога, когда-то именно по ней шли в обе стороны торговые караваны; ныне же, после того как прадед нынешнего князя при помощи магов Волшебного Двора очистил от разбойной нечисти южные, куда более короткие пути, купцов стало гораздо меньше. Впрочем, совсем они не исчезли – многим по-прежнему удобнее было пользоваться северной дорогой, потому что восток велик, и иным, несмотря ни на что, ближе оказалось ходить все-таки ведущим через Пятиречье трактом.

В этих местах издревле жил народ крепкий, незлобивый и не слишком-то стремящийся к странствиям. Прибыль с купцов имели далеко не все: те, кто ее лишился много лет назад, давно покинули этот край, а оставшимся вполне хватало тех караванов, что по-прежнему хаживали этой дорогой. Простые же пахари, лесорубы, углежоги, рыбаки и иные добытчики, живущие не торговлей, а трудом собственных рук, считали, что все повернулось к лучшему – княжьи мытари сюда заглядывали редко, куда выгоднее было взыскивать недоимки на юге, а сюда, к горам, людей гонять, так больше на их прокорм уйдет, чем они денег назад привезут.

От холодных зимних ветров Пятиречье закрывали высокие Зубьи горы – кто и почему прозвал их так, теперь было уж и не дознаться. Южные их склоны, пологие и лесистые, с которых текло множество быстрых речек и речушек, в изобилии снабжали Пятиречье дичью и рыбой. Встречались рудные жилы и выходы, кое-где прободенные старыми гномьими выработками – Подгорное Племя давно ушло из этих мест, проиграв некогда войну заносчивым царственным эльфам из Зачарованного леса. Отдельные семьи, впрочем, так и остались, не в силах, наверное, расстаться с насиженными местами. Нового царства они, само собой, создать не могли, селились в отдалении, мирно уживаясь с иными обитателями Пятиречья и вставая с ними плечом к плечу в случае опасности.

А тревоги и беды здесь, само собой, встречались. За горами, в глухой тайге, жили племена диких лесных гоблинов, порой тревожащих своими набегами людские поселения к югу от главного хребта; случалось, заявлялись разбойнички, с запада ли, с востока – в поисках легкой добычи. Самая же главная опасность таилась на юго-востоке: там, в необжитых краях между северным и южным трактами, обитали свирепые поури, расселившиеся длинной прерывистой дугой в сотни лиг на полдень от Зачарованного леса. С воинственными и ловкими в бою карликами не смогли справиться и отборные княжеские дружины; впрочем, со временем даже с поури удалось найти общий язык – и теперь до больших войн дело доходило редко, обходились переговорами, откупами. Случалось, Княж-город даже нанимал отряды поури, когда с дальнего востока накатывались армии Синь-И.

Вообще же карлики слыли врагом настоящим, беспощадным и умелым. Они не ловились на воинские хитрости, к примеру, их невозможно было выманить из крепкого места ложным отступлением, они с равным успехом сражались в строю и поодиночке, в лесу и в поле, на стенах крепостей, их защищая, или же под стенами крепостей, штурмуя оные. Поражений они не признавали, в бегство не обращались, и победить их можно было, только перебив всех до единого. Бывалые дружинники говорили, что, появись у поури толковый вожак, – они играючи вышибли бы из этих земель всех – и людей, и гномов, и гоблинов, а может быть, не поздоровилось бы даже и самим обитателям Зачарованного леса.

И потому Княж-город, несмотря на отчаянную нужду в войсках на южных и юго-восточных рубежах, все же не счел возможным оставить Пятиречье на произвол судьбы. Вдоль всего северного тракта в мало-мальски крупных селениях стояли полновесные конные сотни. Лихие наездники и еще более лихие стрелки, на скаку попадавшие в брошенную вверх шапку. Только они и могли справиться с неистовым напором поури. Одолеть карликов в рукопашной можно было, но при этом полегли бы и почти все защитники. Куда надежнее было выбивать врагов издали стрелами – при том, что карлики все же не могли угнаться за конными стрелками.

Стояла такая сотня и в местечке под названием Мост – тихом селении землепашцев, охотников и прочего вольного люда, никогда не знавшего пахотной кабалы или иной неволи. Боярские земли лежали на юге и западе; а сюда, в глушь, княжеские землемеры так до сих пор и не добрались, и люди оставались лично свободными.

Село получило имя как раз из-за моста – здесь торговый тракт пересекал текущую с Зубьих гор широкую и бурливую Говорунью, как звали местные свою речку. К северу по обоим ее берегам тянулась широкая долина, вся распаханная, покрытая полями и огородами. Милях в десяти, уже в предгорьях, стояла вторая деревушка, поменьше – с выразительным прозванием Горный Тупик или же просто Тупик.

К востоку и западу от Тупика высились холмистые гряды, все поросшие густым лесом, угодья зверобоев и углежогов. К северу вздыбливались пики самих Зубьих гор, над которыми властвовал один, самый высокий, с тремя острыми вершинами, называвшийся, само собой, Трехрогим. Справа и слева от него через седловины на север вели несколько троп, ведомых только лучшим из местных трапперов. Имелось тут и несколько пещер, что вели на полночь, открываясь на той стороне хребта. Порой через них проникали немирные гоблины, и в общине уже давно велись разговоры о том, что крысиные лазы хорошо бы заделать, но охотники на пушного зверя, высоко ценимого перекупщиками с юга, каждый раз воспротивливались, не желая ломать ноги на опасных и узких горных тропах.

К западу от Тупика, в старой и обширной пещере жило семейство гномов, все еще ковырявшихся в каких-то глубинных выработках. Примерно в полутора лигах от них, в густом лесу, стоял покинутый скит – убежище сгинувших приверженцев сгинувшего бога. Никто из местных не знал, кому служили тамошние обитатели, кого они прославляли – да и не слишком стремился знать. Место считалось недобрым, злодейским, и отец Анемподист, настоятель большого храма Спасителя в Мосте, строго-настрого запретил своей пастве даже приближаться к старому скиту. Неплохо было б его сжечь совсем, но на это вообще никто не мог осмелиться, даже сотник княжьей дружины – всем известно, как умеют мстить мертвые боги.

По лесам вокруг Тупика разбросано было несколько хуторов. Стояла на полпути к пещере, что вела в загорье, и третья деревушка этих мест, совсем уже крошечная, так и прозывавшаяся – Глущобой. Имелся тут и свой отшельник, святой человек крепкой веры в Спасителя, что срубил себе келью в самой глуши леса к восходу от Тупика, где, не сомневались поселяне, денно и нощно молился за их грешные души.

Тихо текла жизнь в Пятиречье. Народ сеял, косил сено, собирал урожай, рубил лес, ковал железо, торговал помаленьку, играл свадьбы, плакал на похоронах, плясал на помолвках и крестинах, порой – брался за вилы и топоры, если к их домам подступала беда. Приходили и уходили купеческие караваны, лето сменялось зимой, а весна – осенью, и казалось, что так будет всегда.

Они приехали в Мост ранним утром, когда майский день только-только вступал в свои права, и это было странно – ближайший постоялый двор от Моста отделял добрый день пути, странники должны были провести в дороге всю ночь – зачем, почему, отчего? Купцы приезжали в Мост, как правило, только под вечер. Никому не улыбалось ехать сквозь ночь мрачными здешними лесами – неровен час, вылезет на тебя какая-нибудь безумная нечисть, что тогда будешь делать?

Всего приезжих было четверо. Дородный осанистый мужчина, уже весьма немолодой, по здешним меркам – просто старик. Он, похоже, был у них за главного – во всяком случае, второй мужчина, молодой, широкоплечий воин в плотной кольчуге даже не двойного, а, похоже, тройного плетения с нашитыми на спину и грудь стальными бляхами, слушался его аж с полувзгляда, не то что полуслова. Могучего сложения воин был весь увешан оружием – слева меч, справа секира, за спиной арбалет, на каждом бедре по длинному кинжалу, у седла приторочен внушительного вида щит, с другой стороны – ухватистое копье с длинным и широким наконечником, каким в случае надобности можно не только колоть, но и рубить.

Третьей в отряде оказалась молодая еще женщина, правда, отчего-то очень тихая и печальная, в темной одежде вдовы и со «вдовьим» перстнем на левой руке. А рядом с ней на небольшом коньке ехала четвертая из новоприбывших – девочка лет пяти, с задорным курносым носом и непокорными темными кудрями над высоким лбом. Казалось, она чувствовала себя увереннее всех остальных – другие, даже воин в броне, какая сделала бы честь и княжескому тысячнику, – держались так, словно им вот-вот предстояла смертельная битва. В общем, несмотря на все их усилия не привлекать внимания, посмотреть на странных пришельцев сбежалось чуть ли не пол-Моста.

С собой новоприбывшие вели с полдюжины вьючных лошадей. В руках пожилого мужчины блеснула золотая монета, и корчмарь Груздик тотчас преисполнился к гостям неимоверного почтения – даже от проезжих купцов он видел самое лучшее что серебро Княж-города, не слишком чистое и не слишком ценимое, к примеру, на Западе; а тут полновесная монета, и даже не имперский цехин Эбина, а двойной салладорский диргем, ценимый самое меньшее впятеро выше любого иного золотого на всем пространстве от Кинта Дальнего до Царства Синь-И.

Воин в броне в разговоры ни с кем не вступал. Мягким стелющимся шагом пустился в обход всего постоялого двора, не обращая никакого внимания на слуг и домочадцев Груздика. Конечно, любому другому подобное с рук бы не сошло, но тут – диргем так сладостно улегся в ладони трактирщика, что тот решил сделать для щедрых гостей исключение.

Гости сняли две лучшие комнаты, потребовали лучшей еды (еще одна ошибка, сказал себе Груздик, если только они от кого-то скрываются) и затворились у себя. Любопытный народ походил-походил кругами, но, поскольку больше ничего интересного не происходило, вернулся к обычными своим делам.

День странники провели взаперти, даже не спустившись к ужину в общую залу (где их появления ждало примерно вдвое больше народу, чем обычно собиралось у Груздика вечерами), а на следующий день, оставив вещи на постоялом дворе, отправились по ведущей в Тупик дороге.

В Тупике они испросили благословения отца Калистрата, сделали щедрый храмовый взнос и попутно поинтересовались, нет ли здесь на продажу свободных домов.

Свободных домов, к их огорчению, не нашлось, но священник сказал, что таким уважаемым господам, конечно, ничего не стоит подрядить местных древоделов, и те – «глазом моргнуть не успеете!» – за умеренную плату срубят такие хоромы, что и сам князь бы не погнушался.

В ответ старик и воин только покачали головами. Нет, хоромы им не нужны. Впрочем, пожалуй, оно и лучше – зачем стеснять добрых поселян? Быть может, они могут устроиться где-то в окрестностях, никому не мешая и не привлекая посторонних взоров?

Отец Калистрат только и смог развести руками. Конечно, никто не мог помешать им нанять тех же плотников и поставить дом – а то и целый хутор – где угодно в окружающих Тупик лесах, но только зачем?..

В таких местах не слишком-то жалуют пришельцев, которые вдобавок не похожи на остальных обитателей, доверительно сказал святому отцу пожилой мужчина, назвавшийся Драгомиром. Но, может, тут есть какие-нибудь старые, заброшенные строения? Они смогли бы привести их в порядок.

Отец Калистрат никак не мог взять в толк, почему явно не бедные странники так упорно отказываются от самого простого пути заполучить крышу над головой. Местные умельцы за месяц поднимут настоящий терем, а пока-то можно и у Груздика, к примеру, пожить.

И священник сам не понял, отчего под пристальным взором Драгомира у него вырвались слова о старом ските, что стоял, позаброшен, всего-то в четырех или пяти лигах в лесу к западу от Тупика.

Глаза Драгомира вспыхнули, и он тотчас заявил, что это их более чем устраивает.

Отец Калистрат, отчего-то оробев, напомнил своим почтенным гостям, что это место пользуется у крестьян недоброй славой и что он поостерегся бы.

Но тут Драгомир решительно перебил его, заявив, что истинно верующему в Спасителя не к лицу пугаться какой-то там Нечисти и что они, с благословения как отца Калистрата, так и стоящего выше его по церковной иерархии мостовского священника отца Анемподиста, берутся очистить старый скит от любой Нечисти, за свои деньги все там исправить, если только община позволит им обосноваться там.

Отец Калистрат не знал, что и сказать. Позвали за старостой Тупика, погнали мальчишку в Мост, за отцом Анемподистом, старшиной села Дивом и Звияром, командиром княжеской сотни. Пока все они собрались в Тупике, уже подступил вечер, все-таки десять лиг – путь неблизкий.

Судили и рядили долго. Отец Анемподист держался дольше всех, упорно заявляя, что добрым чадам Спасителя негоже приближаться к Им же проклятым местам и негоже подвергать сомнению Его мудрые решения, но и ему пришлось сдаться – после того, как Драгомир извлек на белый свет свое Кольцо Чародея, свой посох и вдобавок ко всему – диплом, выданный всемирно известной ордосской Академией Высокого Волшебства, о которой слышали все, даже здесь, в дальней восточной глуши.

По-прежнему не понимая, что мешает уважаемому волшебнику устроиться со всеми мыслимыми удобствами в том же Мосту, или в Тупике, или, на худой конец, хотя бы в Глущобе, местные набольшие дали свое разрешение.

Драгомир не просил ничего держать в секрете, и, разумеется, наутро вся округа только и говорила о приехавшем настоящем чародее (волшебников, подобных Драгомиру, здесь не видывали давным-давно; последний раз чародей появлялся еще при покойном отце нынешнего князя, лет эдак тридцать назад, в разгар свирепой засухи – вызвал тогда долгие и обильные дожди, чем и спас округу от вымирания). И, когда Драгомир вместе с молчаливым молодым воином, чьего имени никто по-прежнему не знал, женщиной и девочкой направился к лесному скиту, за ними двинулось едва ли не все население Тупика и добрая половина обитателей Моста.

Драгомир никому не препятствовал. Верно понимал, что останавливать кого-либо просто бессмысленно.

Правда, пока дошли до скита, немало народу как-то поотстало – видно, остыв, решили, что лучше будет не соваться куда не просят, а то мало ли…

Как выяснилось в дальнейшем, здравомыслящие были не так уж не правы.

Скит стоял в низинке между двух густо заросших гряд, прямо на берегу чистого ручья. Место казалось тихим, мирным и давным-давно заброшенным – высоко поднялась никем не примятая трава возле покосившихся ворот, нигде никаких следов, все строение окружено высоким частоколом – почти как крепость! – но и не похоже, чтобы кто-то пытался пробраться внутрь.

Женщину с девочкой Драгомир и воин оставили позади, сами двинулись к наглухо запертым воротам, по пояс утопая в высокой луговой траве. Не дойдя пяти шагов, они почему-то остановились, переглянулись – и волшебник отчего-то отрицательно покачал головой, после чего воин вдруг весь как-то подобрался и – как был, в тяжелой броне, в глухом шлеме, с секирой наперевес – одним прыжком перемахнул через ограду в полтора человеческих роста.

Толпившиеся в почтительном отдалении селяне только ахнули. Разумеется, на такое способна была только настоящая магия.

Несколько мгновений внутри скита царила мертвая тишина – внезапно разорванная резким свистом стали и истошными воплями, истинно нечеловеческими воплями. Драгомир резко взмахнул руками, и ворота в тот же миг разлетелись на куски, обглоданные обломки дерева остались болтаться на здоровенных петлях.

А в проем хлынула целая толпа существ, о которых обитатели Тупика раньше слышали только в страшных сказках.

Скакали неуклюжие живые мешки-проглоты, валом валили многорукие и многоногие ироки, которые в сказках служили ведьмам, похищали и приносили своим хозяйкам неосторожных детей, полулюди-полузмеи абраки, обитатели глубоких болот, размахивая дубинами, мчались здоровенные огры-людоеды (эти вообще слыли редкими гостями южных областей), и еще было там полным-полно всяких тварей, которые невесть как умещались в небольшом, по правде говоря, скиту. Непонятно было также, откуда они там взялись, что делали и почему никто из жителей Тупика, не говоря уж о лесных хуторах, ни разу не пострадал от этого жуткого соседства?..

А за ними громадным прыжком вылетел спутник Драгомира. Одним движением воин оказался в самой гуще спасающихся бегством чудищ; в одной руке он держал секиру, в другой – меч. Миг – и железо закружилось в виртуозной кровавой пляске, оставляя на истоптанной траве искромсанные бездыханные тела.

Никто, даже княжеский сотник Звияр, никогда не видел ничего подобного. Тяжеленное оружие порхало, словно легкие тросточки, воин вертелся и прыгал, точно цирковой акробат, – интересно, как у него это выходило с добрыми двумя пудами железа на плечах?!

Чудища сперва пытались спастись бегством, но на их пути вырос Драгомир, широко размахнулся посохом – и твари тотчас повернули обратно: верно, привидевшееся им казалось много хуже смерти.

И они умирали, одно за другим. Здоровенные огры, ловкие ироки, могучие абраки – все, все они гибли, не в силах зацепить неуязвимого воина даже краем своих дубин или костяных клинков.

Последний огр рухнул с разрубленной головой, и на поляне воцарилась тишина. Не стонали раненые – их просто не было; воин наносил только один удар, неизменно оказывавшийся и последним.

Остолбеневшие крестьяне только и могли, что глазеть на происходящее, широко разинув рты. Все произошло так быстро, что не все успели даже как следует испугаться.

Воин быстро, отрывисто встряхнул секирой и мечом – брызги темной крови так и полетели на истоптанную траву, железо засияло, словно только что начищенное. Боец коротко поклонился Драгомиру, и волшебник, молча кивнув в ответ, прошел в ворота. Воин последовал за ним.

И вновь некоторое время царила тишина, а потом в воздухе прямо над скитом сгустилось темное облачко, в самой середине которого билось, извиваясь, некое призрачное существо. Многие закричали – громадная пасть и клыки длиной в локоть взрослого человека были всем отлично видны.

Снизу, со двора, в темное облако били короткие белые молнии. Стоявшие напротив ворот видели, что эти молнии срывались с острия поднятого магом Драгомиром посоха. Пять, десять, пятнадцать разрядов – и темная призрачная скорлупа лопнула, бесплотное чудище забилось в агонии, разрываемое на части рукотворными молниями.

Когда все наконец кончилось, воин с волшебником вышли к людям, низко поклонились толпе, давая понять, что можно расходиться. Зеваки мало-помалу потянулись обратно через лес; возле скита остались только оба священника, староста Тупика да сотник Звияр.

Прежде всего, конечно же, они стали допытываться, как такое соседство столь долго могло оставаться никем не замеченным, на что чародей, неспешно откашлявшись, дал вполне убедительный ответ – сила старых богов не уходит бесследно, посвященные им места и впрямь опасны для верных чад Спасителя, они привлекают различную нечисть как облеченную в плоть, так и бестелесную. А неприятностей обитатели Моста и Тупика не имели потому, что чудища, сколь они ни тупы, все же понимают, что охотиться следует вдали от логова, иначе ему, логову, очень быстро придет конец. Владея какой ни есть, но магией, твари также отводили всем глаза, представляя скит покинутым и необитаемым.

После этого право Драгомира и его спутников занять очищенный от тварей скит никто не ставил под сомнение.

Звияр попытался было завязать разговор с воином, так и не снявшим глухого шлема, однако тот лишь покачал головой и отошел от разобиженного сотника в сторону.

Скит быстро привели в порядок. Упорно не желая обращаться к мастерам за постройкой нового дома, Драгомир и его спутники не погнушались их услугами в мелкой починке. Навесили новые ворота, подновили частокол, заделали прохудившуюся в нескольких местах крышу – скит на удивление хорошо пережил долгие десятилетия небрежения и заброшенности. Нигде не осталось никаких следов огров и прочей нечисти – верно, помогло Драгомирово колдовство.

Обвалившийся колодец расчистили, остатки травы во дворе – скосили. Женщина, оказавшаяся дочерью Драгомира, накупила у местных хозяек кучу половиков и иного ткачества, так что скит сразу же приобрел вполне жилой вид.

Жизнь пошла дальше. Мало-помалу к Драгомиру и его семейству привыкли. К волшебнику на первых порах обращались с просьбами излечить человека или скотину – он только качал головой, говоря, что не может и не хочет отбивать хлеб у местных знахарей и коновалов и что к нему следует приходить только в самых отчаянных случаях, когда никто не в силах помочь.

Правда, к счастью для обитателей Тупика, таковых отчего-то не случалось. Кому суждено умереть, умирали тихо и без мучений, и как-то всякий раз выходило, что волшебника позвать не то забыли, не то опоздали.

А затем жители Пятиречья (весть о приезде Драгомира сперва разнеслась далеко по округе) как-то мало-помалу стали забывать, что среди них живет чародей. И про скит в лесу они тоже вспоминали все реже и реже. Причем ни Драгомир, ни его спутники ни от кого не прятались – дочь его часто ходила в деревню купить необходимое, вполне мирно и дружески болтая с местными кумушками; Драгомир, случалось, попивал пиво в трактире Груздика – и ни у кого отчего-то не возникало вопроса – а, собственно, что здесь делает этот самый Драгомир и чем он живет? Странная четверка словно бы выпала из обычного хода событий в Тупике, время текло сквозь них, и люди, пять минут назад шутившие с тем же Драгомиром, тотчас же забывали о состоявшемся разговоре и о том, кто этот Драгомир вообще такой.

Девочку же и вовсе никто никогда не видел. Вскоре о том, что она вообще появлялась здесь, все дружно и начисто забыли.

Текло время.

Отзвенело лето, наступила осень, прошумела вьюгами зима – и вновь стаял снег. Жизнь в Пятиречье шла своим чередом, год выдался тихий, ни войн, ни набегов, хороший урожай, низкие цены у проезжих купцов – что еще надо человеку для счастья?..

Правда, пару-тройку раз появлялись какие-то странные люди, крутились в Груздиковой таверне, заглядывали в Тупик, расспрашивали – не появлялись ли, мол, тут мужчина со взрослой дочерью и внучком, не проезжали ли, не останавливались? Селяне дружно морщили лбы и разводили руками – ничуть не кривя при этом душой.

Была уже осень – вторая осень Драгомира и его спутников в Пятиречье. Они жили, по-прежнему скользя между временем, сейчас они здесь – и вроде бы как давние всеобщие знакомцы, стоит им скрыться – об их существовании все начисто забывают.

Далеко-далеко от Пятиречья, в Княж-городе, в известной таверне под названием «Золотой Сокол», далеко за полночь сидел последний посетитель. Его давно попросили бы отсюда, если б не полновесное золото, которым он заплатил за ужин, – по правде говоря, этих денег хватило бы накормить целый полк. Наполовину седой мужчина, худощавый, средних лет, с аккуратной короткой бородкой, без особых примет, как сказали бы о нем княжеские дознаватели, – потягивал пиво, смотря в темное окно, в котором, отражаясь, плясали язычки горевшего на стене факела.

Рядом с ним, небрежно прислоненный к стене, стоял длинный сучковатый посох черного дерева, увенчанный засушенной трехпалой не то рукой, не то лапой какого-то чудища.

Он сам сделал себе этот посох – в тех непредставимых даже большинством магов Эвиала безднах, где ему довелось сражаться, пытаясь исправить собственную ошибку, совершенную некогда в юности.

Он так и не нашел их. Они опоздали, безнадежно опоздали, беглецы успели скрыться, и взять их след он уже не сумел. Оно и понятно – не зря же пробудилась к жизни сила той бедняжки, которой он овладел прямо на улице!.. Конечно, она не могла управлять ею, но неосознанное желание – бежать, бежать как можно дальше, чтобы только скрыться от того ужаса, что неотступно должен был преследовать ее с того самого вечера, – это самое желание вполне могло исполнить за нее всю работу. И теперь нечего было даже надеяться на магию. И уж, конечно, они не будут настолько глупы, чтобы просто переехать в другой город. Скорее всего они забились в какую-нибудь глухомань, наложив на обитателей этих мест заклятье забвения. Недаром лазутчики, которых он разослал во все стороны от Зачарованного леса до Утеса Чародеев и от Темной реки до рубежей Царства Синь-И, так и вернулись ни с чем. Ему служили не за совесть, а за страх – однако страху он доверял гораздо больше, чем совести.

Ничего. Никаких следов, намеков или хотя бы догадок. Имущество распродано, все, до последней нитки, по которой он смог бы проследить владельца хоть до берегов самого Утонувшего Краба. Ничего не скажешь, орешек оказался куда тверже, чем он полагал. Ничем не мог помочь даже Ночной Народ – верный его спутник, тот самый вампир, у которого не было даже имени, расспрашивал всех своих сородичей, что встречались на пути, – опять же ничего.

Одно только хорошо – беглецам не пришло в голову отдаться под защиту того же Волшебного Двора. С Меганой он, быть может, еще бы и справился, но тогда бы от Зачарованного леса до Утеса Чародеев на сотни и сотни лиг протянулась выжженная пустыня – вместо цветущего княжества, других мелких королевств, вместо селений поури и гоблинов, вместо всего того, ради чего он и затеял все предприятие.

Почему они не бросились к Мегане? Ответ был прост – стыд. Стыдно уважаемому чародею, с каким-никаким, а дипломом Ордоса, признавать, что его дочь беременна, не будучи в браке. А рассказу о нападении вампира скорее всего не поверят – решат, мол, выдумал, чтобы скрыть позор.

И они решили спрятаться. Конечно, не исключено, что они поняли, кто родился у них, каким внуком осчастливлен чародей по имени Велиом; но если они поняли, тогда уж точно должны были броситься к Мегане или даже к самому милорду ректору Ордоса.

Но они этого не сделали. Среди тех, кто служил Волшебному Двору, всегда находились недовольные – слуги, с которыми обошлись чересчур строго, к примеру; у него не было недостачи в прознатчиках, и все их донесения, совершенно независимо друг от друга, утверждали одно и то же: Велиом, его дочь Дариана и его внук, чье имя так и не удалось разузнать, во владениях Меганы не появлялись.

Что остается? Синь-И? Едва ли. Слишком далеко, да и не стоит чародею с запада появляться в тамошних пределах. Волшебников, живущих на восходном краю исполинского материка, не стоит недооценивать, пришельца они распознают быстро, и тогда ему несдобровать. А о способности Велиома отразить их натиск он, надо сказать, был крайне низкого мнения.

Но если они не переплыли море и не уехали на восток, то где же они? В какой богами и Спасителем забытой дыре прячутся? Время идет, заклятия совершают свою работу, и нет уже во всем Эвиале такой силы, что смогла бы повернуть вспять или хотя бы замедлить ее.

Он с раздражением поддернул левый рукав старой куртки – чуть пониже локтя по коже расползалось уродливого вида бугристое фиолетовое пятно. Из его середины торчал небольшой отросточек, неприятно извивавшийся и тычущийся в разные стороны, словно слепой щенок.

Пока еще слепой щенок.

Волшебник с трудом подавил неотвязное желание тотчас же, немедленно, отрубить себе левую руку по самое плечо. Другое дело, что это ничему уже не поможет. Страшны наложенные им заклятья и еще более страшна их отдача. Он перекрыл путь Зверю – но что теперь будет с ним, не знает никто.

И только его сын мог бы помочь ему.

Сын, которого он никак не может найти.

Дверь таверны распахнулась, на пороге неслышно возникла серая тень в долгополом алом плаще.

Трактирщик сунулся было наперерез – и, охнув, осел на пол при виде пары длинных игольчатых клыков, сверкнувших в тусклом свете факела.

Волшебник поднялся навстречу вампиру. Тот решился явиться сюда, пренебрег опасностью – в Княж-городе хватало сильных чародеев, не гнушавшихся выйти ночью с неурочным дозором; значит, случилось нечто из ряда вон.

– Садись и говори, – сказал он упырю.

– Мастер, – вампир задыхался, похоже, он добирался сюда по воздуху, перекинувшись в летучую мышь – трюк еще более опасный там, где было много сведущих в магии и ненавидящих Ночной Народ. – Мастер, пришли новые вести. Пятиречье, мастер, там разгромлено гнездо – разгромлено дочиста, никто не уцелел. Разгромлено при помощи сильной магии. Я проверил – там не появлялось никого ни с Волшебного Двора, ни из Белого Совета.

– Как это стало известно? – отрывисто спросил волшебник, голос его дрогнул.

– Огры, мастер, там было несколько огров. Их собратья за горами почувствовали их смерть и дали знать остальным.

– Как ты узнал?

– Эфраим, мастер, он принес вести.

Эфраим. Странствующий вампир, наверное, самый старый из ныне живущих. Очень, очень, очень осторожный, способный месяцами обходиться без человеческой крови – и только поэтому, наверное, доживший до своих лет. Ему, пожалуй, можно доверять.

– Хорошо, – сказал чародей. – Место известно?

– Нет, мастер, – вампир покачал головой. – Огры из-за Зубьих гор не знали точно, где находится гнездо. Самое большее, чего удалось добиться, – это в Пятиречье.

– Интересно, там ведь ходили наши, – задумчиво уронил волшебник.

– Истинно так, мастер, – значит, изгои прикрылись заклятьем. Значит, их можно обнаружить.

Вампир рассуждал совершенно правильно. Жаль только, что в данном случае это совершенно неисполнимо.

Волшебник со вздохом покачал головой.

– Если это так, Велиом оказался куда хитрее, чем я от него ожидал. Или же у него нашлись толковые советчики. Если они в Пятиречье и мои лазутчики ничего о них не знают – значит, они под прикрытием заклятья забвения. А его я не распознаю при всем желании, после того что мы с тобой сделали, – он выразительно потряс левой рукой, на которой свила гнездо отвратительная и чужая фиолетовая тварь.

Вампир мелко закивал.

– Да, да, мастер, я все понимаю, мастер.

– А раз понимаешь, подгони брауни, пусть уложат наши вещи, а то эти лентяи до утра провозятся. Мы выступаем немедленно. Придется ехать всю ночь.

– В Пятиречье, мастер?

– И как это ты только догадался, хотел бы я знать? – раздраженно бросил волшебник, запахиваясь в плащ и делая шаг к порогу.

Им предстояла дальняя дорога. Но самое главное: что они станут делать, оказавшись в Пятиречье? Заклятье забвения ему не обнаружить, сколько ни бейся. Искать разоренное гнездо? На это уйдут месяцы, которых у него нет. Самолично обшаривать все до единого селения и деревушки? Вздор, как он мог даже помыслить о такой глупости. Но тогда что же? Что? Что?!

Он думал молча, сосредоточенно, стараясь как можно точнее представить себе все собственные сильные стороны и все слабости врага. Нельзя было ни переоценить себя, ни недооценить неприятеля – потому что на вторую попытку времени уже не останется. Он не имеет выбора. Неудачи не должно быть. Его вина настолько огромна, что ее не искупить уже ничем, кроме удачи.

Первая часть плана осуществилась много месяцев назад – после чего они с вампиром и смогли вновь выбраться в Эвиал. Теперь предстояло иметь дело с последствиями своей первой победы.

Конечно, одна возможность у него имелась. Даже две, если быть совсем уж точным, – но вторая предусматривала капитуляцию либо перед Ордосом, либо перед Волшебным Двором, а на это у него никогда не хватило бы мужества. Он готов был смотреть в лицо своей судьбе, пусть даже самой страшной, – но он точно знал, что скорее даст разорвать себя на части каким-нибудь чудищам, чем окажется в казематах Инквизиции, упорно и упрямо разыскивавшей его по всему Эвиалу уже который год.

Оно и неудивительно – война с новосотворенным Зверем потребовала от него поистине небывалого. Он вскрывал старые кладбища и создавал армии скелетов и зомби, бросая их в бой против порождений своего врага. Он не колеблясь убивал людей, если дело требовало их смерти. Он давно уже приговорил самого себя и потому не испытывал ни страха, ни сомнений. Но оказаться в руках Инквизиции – нет, это было выше его сил.

Ведь, в конце концов, он был рожден человеком.

Итак, первая возможность. Он содрогнулся при одной мысли о ней. Как такое вообще может прийти ему в голову? Или – он поежился, вспомнив о проклюнувшемся на руке фиолетовом бутоне, – это означает, что от человека во мне осталась только личина?

Подобные мысли он старался гнать. Отдача от его заклятий оказалась слишком велика. Непомерно велика. И время, отпущенное ему, время, пока он еще мог сопротивляться, неумолимо истекало.

Скоро придет пора уходить.

А это означало, что ему придется забыть обо всем, кроме необходимости достичь цели.

Сколько было говорено о том, что цель не может оправдывать средства. Но что делать, если цель не только что оправдывает, но просто диктует средства?

Прочь, прочь эти мысли, оборвал он себя. Если это его путь, он пройдет его до конца, какова б ни оказалась цена.