Добрые боги

Чужак вошёл в Малые Вражки вскоре после полуночи. Он плёлся через деревню нетвёрдой походкой, собаки брехали на него — как с ума посходили.

Встречать незваного гостя отправился Луших Рябой. Не по обязанности и не от храбрости: просто кобель у Лушиха был дурной, если разошёлся — пока палкой не огреешь, не утихнет. А раз всё одно вставать — так отчего бы заодно другим не подсобить, не разобраться?

Луших вышел из дому на крыльцо в одних подштанниках, заправленных в дырявые сапоги. Зевнул во весь рот, пошарил вокруг взглядом: ночь стояла светлая. Луших разглядел чужака — мужчину средних лет и крепкого сложения, — ругнулся, дал пинка неугомонному псу и, прихватив от сарая дубину, вышел со двора на улицу. Там он в два счёта догнал незнакомца и перегородил ему дорогу.

— Ты чего тут ходишь? — спросил Луших, не придумав ничего лучше.

— Что? — Тот уставился в ответ осоловелым взглядом, словно только сейчас очнулся. Луших аж присвистнул: по всему было видно — чужак побывал в переделке. Левая рука у него висела плетью, волосы налипли на лоб, перемазанные чем-то тёмным.

— Чего ходишь тут, ась? — повторил Луших.

— А-а. — На помятом лице чужака промелькнуло понимание; он улыбнулся широко и беззаботно, как слабоумный. — Кобыла моя там осталась. — Он махнул здоровой рукой в ту сторону, откуда пришёл. — Недалеко. Нужна — забирай. Только воды дай. И свежую лошадь. — Он пошатнулся и сплюнул кровью на утоптанную землю.

Луших опёрся на дубину, почесал в затылке. Одна лошадь, другая — всё это спросонок казалось ему какой-то бессмыслицей; к тому ж, говорили они в аккурат около общего колодца: пей — не хочу.

— А по роже тебе ещё разик не вдарить? — сердито сказал Луших. Ему всегда не нравилось, когда он чего-то не понимал. — Всех добрых людей в округе перебудил, демон! Кто ж по ночам ходит?

— Я не демон. Времени нет. Пожалуйста… — пробормотал чужак и, не окончив фразы, повалился на дорогу без сознания.

Пока Луших размышлял, что делать дальше, подтянулись остальные вражковцы, жившие по соседству: старый Пешвес, братья Фаббы, гончар со своей болтливой женой. Последним приковылял дед Рожбач, бывший во Вражках за старосту. По его указке старшие Фаббы и Луших оттащили чужака дом к Пешвесу — места у старика хватило бы на десятерых — и уложили на кровать. Младший Фабб тем временем сбегал к околице и обнаружил в поле издохшую кобылу.

По изорванной и грязной одежде чужака невозможно было предположить, кто он таков. В заплечном мешке у него нашлась только обёрнутая в промасленную ткань книжица, чёрствый ломоть хлеба и маленький короб с шариками, скатанными из горькой на запах сухой травы — зато на широком поясе висел в кожаных ножнах отличный нож в полторы ладони. На лезвии полосами запеклась кровь, будто его небрежно вытерли об одежду. Кроме вывихнутого плеча и глубокой ссадины на голове у чужака оказалась длинная резаная рана на бедре: разбуженная знахарка, ворча, промыла её и наложила свежую повязку. Чужак не очнулся, даже когда Луших с Фаббом без церемоний, по знахаревой указке, вправили ему плечо.

— Травник бродячий, что ль? — Пешвес понюхал короб с шариками и, шевеля губами, полистал книжицу: читать он не умел, но некоторые рисунки изображали сорняками, в изобилии растущие в местных оврагах. На других были всякие уродцы, то ли люди, то ли звери. К чудищам Певшес приглядываться не стал.

— Как же, травник. Осерчала трава-мурава — и на-кось его дубиной по затылку! — Дед Рожбач ещё раз осмотрел нож и богато выделанные ножны, поцокал языком и со вздохом сожаления сунул в мешок чужака. Не то чтоб в Малых Вражках у кого-то была скверная привычка грабить проезжих — просто нож был очень уж хорош.

— Кто б ни был, хорошенько ему вдарили, — со знанием дела заключил Луших: когда-то он ходил в солдатах, и до того, как сам был списан по ранению, насмотрелся всякого. — Крепкий мужик, раз досюдова добрёл.

Некоторое время все молча присматривались к чужаку, раздумывая, как быть дальше. У него были очень правильные, «породистые» черты, но напрочь лишённые благородства или того растущего из убеждения в собственном превосходстве мимолётного обаяния, которым обычно отличались физиономии отпрысков знатных фамилий.

— Не нравится он мне, — мрачно сказал дед Рожбач. — Вот что. Луших: седлай Сивую и давай в Шевлуг. Расскажешь там, что к чему. Пускай стража разбирается: нам неприятности ни к чему.

Луших покорно пошёл выполнять поручение, а Рожбач ушёл досыпать, перед тем велев старшим Фаббам и Певшесу стеречь чужака.

Но за ночь тот так ни разу ни очнулся.

Лишь утром, потревоженный шумом и суетой вокруг, он на несколько мгновений приоткрыл глаза — только затем, чтобы увидеть мрачные лица лейтенанта Боула и рядового Ханбея Шимека, склонившихся к нему, и снова провалиться в забытьё, когда стражники стали поднимать его с кровати.

К полудню Старые Вражки вернулись к обычной жизни. Только Луших запропал в Шевлуге: он не поехал назад с лейтенантом, а решил задержаться на кружку крепкого тёмного эля — не пьянства ради, но для бодрости. Сон после первой кружки как рукой сняло, и он потребовал вторую: хороший случай — чем не повод? Затем у стойки к нему подсел отставной гвардейский капитан: как его было не угостить? А пить капитан оказался не дурак…

Одним словом, загулял Луших крепко: два дня его только и видели, что в шевлугских пивнушках. Потому в час, когда Малые Вражки наполнились криками и над крышами заклубился чёрный дым, его в деревне не было.

Люди герцога Эслема, занятые в расследовании, нашли его на следующий день, ещё пьяным. Он им обо всём, конечно, рассказал — как на духу: и про чужака, и про уехавших за чужаком стражников; а больше он ничего и не знал. Впоследствии Луших клялся, что сам бог-бродяга Нарбак Набарин в тот злополучный день подливал ему брагу в кружку и тем уберёг от беды. Но ему, конечно, не верили.

Пока отставной солдат и честный забулдыга Луших Рябой в Шевлуге смаковал вторую кружку, рядовой Ханбей Шимек, ведя коня в поводу, тащился по дороге за телегой с лежащим в забытьи арестантом. Лейтенант Боул и второй стражник, Микол, шли впереди.

Припекало полуденное солнце. Ханбей по-чёрному завидовал Лушиху, оставшемуся в городе и прохлаждавшемуся теперь с кружкой эля в уютной пивной, на его, Ханбея, законном месте: суточное дежурство почти закончилось, когда Луших заявился в Шевлуг — но лейтенант пожелал лично разобраться и провести, для порядка, арест, избавив вражковских землепашцев от беспокойства.

«Чтобы не заделаться случайно арестантом, честному человеку при встрече с бандитами положено дать себе голову отрезать», — размышлял, изнывая от жары, Ханбей. — «А чтоб выбиться в офицеры, голова тем паче не нужна».

Боул был хорошим парнем, но очень уж стремился выслужиться и делал это весьма бестолково, отчего его подчинённым частенько выпадали на долю всевозможные неприятности.

Сейчас, как Ханбей догадывался, желание поскорее добраться до города, пропустить кружку-другую холодного эля и завалиться спать боролось в душе лейтенанта с боязнью уморить арестанта, которому и без жары и тряски было худо. Победило милосердие: который раз обругав погоду, Боул приказал сворачивать с дороги.

Протащив телегу полтораста шагов по полю, у ручья под развесистой ивой сделали привал. Рядом симпатичная девица стирала бельё; лейтенант сразу приободрился и завязал с ней разговор. Ханбей удивился — с чего это она тут одна, и хотел было тоже подойти познакомиться, но махнул рукой: с офицером соперничать — дело безнадёжное.

От ручья тянуло прохладой; необыкновенно звонко пели птицы. Микол, тощий, как червь, и вечно голодный, принялся грызть припрятанные сухари.

Ханбей, напившись вволю, вернулся в тень и задремал на траве; но заливистая птичья трель вскоре разбудила его. Он снова спустился к ручью умыться, а потом, постеснявшись девицы, отошёл подальше, за кусты, справить нужду.

Это его спасло.

Ещё от ручья он увидел, как к иве подъезжают двое конников в зелёных мундирах стражи крон-лорда Шоума, но не заподозрил дурного. Один из всадников обратился к лейтенанту и предложил передать им арестанта; лейтенант упёрся — «С какой стати?» — хотя неизвестный арестованный бедолага был нужен ему, как собаке пятая нога: Ханбей ещё подумал — вот дурак.

Завязался спор, подробностей которого Ханбей не расслышал, но едва он успел завязать обратно пояс, как кто-то у ивы сдавленно вскрикнул. Ханбей выскочил из кустов как раз вовремя, чтобы увидеть, как лейтенант оседает на землю с ножом в глазнице. К ручью катилась, подпрыгивая на корнях, отсечённая голова Микола; эта картина была столь странной и жуткой, что Ханбей на миг оцепенел: когда он перескочил ручей и оказался у дерева, девушка уже заваливалась на бок. Он подхватил её и увидел россыпь веснушек на бледных щеках, округлившиеся в изумлении глаза и вскрытое от уха до уха горло.

Вся расправа заняла не больше нескольких мгновений. С дороги поляна у ивы не просматривалась; помощи ждать было неоткуда.

Возможно, сложись всё иначе, Ханбей и вспомнил бы о бегстве; но ещё тёплая кровь девушки заливала ему грудь.

— Вы, мрази!.. — Ханбей оттолкнул от себя мёртвое тело и потянул из ножен палаш, не вполне ещё осознавая всё произошедшее, не задумываясь, как он собирается драться с конными и сколь малы его шансы на успех.

Гнев и ужас застилали ему глаза, но опыт тренировок и стычек с бандитами не прошёл даром — он отбил первый удар и за ним второй, даже попытался контратаковать; но споткнулся о корзину с мокрым бельём и плашмя упал на землю, едва не напоровшись на своё же оружие.

Он ещё успел перекатиться, увернувшись в последний момент от копыт, и нырнул под телегу, дотянулся до ножа за голенищем. Но это был конец. Нападавший спешился и, ухватив за голень, мощным рывком вытянул его наружу; второй пинком выбил нож. Плечистая фигура убийцы заслонила свет; зелёный мундир личной стражи крон-лорда казался чёрным.

Ханбей полной грудью вдохнул жаркий, густо пахнущий кровью воздух, благодаря Добрых богов, что умирает не как трус, но как честный солдат: другого утешения ему не осталось.

Он зажмурился и потому не видел, как за спиной убийцы выросла вторая тень, и вновь открыл глаза, лишь когда сверху вдруг навалилось тяжёлое, дёргающееся и булькающее тело. А в следующий миг мир вокруг зашёлся разрывающим уши, выворачивающим голову наизнанку криком; словно кричала сама земля.

Это было уже слишком.

— Боги милосердные, — прошептал Ханбей, и кричащая темнота сомкнулась над ним.

Забытьё не продлилось долго. Ханбей очнулся и, ещё оглушённый, с отупелым удивлением понял, что жив; собрав остатки сил, он столкнул с себя неподвижное тело и вскочил на ноги. Второй убийца хрипел и корчился рядом на земле: из ушей и приоткрытого рта текла кровь.

Ханбей подобрал свой палаш и всадил ему в грудь.

— Это тебе за девчонку!

Убийца последний раз дёрнулся и умер, но Ханбей уже не мог остановиться и ударил снова. — За лейтенанта! И за Микола. И за… за…

Ханбей обернулся и встретился взглядом с сидящим на телеге человеком.

Нож оказался под лопаткой у первого подонка не сам собой: с опозданием Ханбей понял, что обязан спасением утреннему арестанту. Но большой благодарности почему-то не почувствовал.

— Ты кто? — Ханбей крепче сжал палаш, весьма некстати застрявший у мертвеца в груди.

— Лучше спроси, кто они, — охриплым голосом откликнулся «арестант» — теперь уже, очевидно, бывший.

— Кто они? — послушно повторил за ним Ханбей. В ушах всё ещё звенело, и мысли в голове еле ворочались. Предательски задрожали руки: ярость, согревавшая кровь и придававшая сил, отступила. Он старался не смотреть на мертвецов.

— Солдаты наместника Лысых Равнин крон-лорда Шоума, — сказал «арестант» очевидное. — Теперь объясни мне, почему я не должен убить и тебя, раз на тебе такой же мундир.

«Арестант» был, на первый взгляд, безоружен. Однако угроза почему-то совсем не казалась пустой.

— Но я… — Ханбей растерялся; его прошиб холодный пот: совсем не хотелось умереть теперь, выжив в такой заварушке.

Быстро и сбивчиво он начал объяснять, что служит герцогу Эслему, двоюродному брату наместника, и что мундиры различаются кантом на рукавах. Что в Шевлуг на рассвете явился сапожник из Малых Вражков, и лейтенант Боул — да не осерчают Добрые боги за его грехи — согласился съездить забрать подозрительного чужака. Что на обратной дороге в город на них напали…

— Ладно, ладно: верю, — не дал ему закончить «арестант». — Я видел, как ты с ними дрался. Не отвлеки ты их — быть бы нам обоим покойниками.

Морщась, он стал осторожно ощупывать голову.

— Говоришь, во Вражках знахарка была? Что сказала?

— Чтоб не трясли тебя дорогой сильно и не били больше, иначе не сегодня, так завтра помрёшь, — сказал Ханбей. — А если дать в сухой постели отлежаться, то в три дня оклемаешься — если рана на ноге не загниёт.

— В земле отлежусь. — «Арестант» слабо усмехнулся и спрыгнул с телеги. Но не рассчитал силы: от резкого движения ему сразу сделалось худо. Он не смог устоять и со стоном рухнул на четвереньки; его вырвало желчью.

— Проклятье. Нет у меня… трех дней, — прошептал он.

— У тебя и трех часов нет! — Ханбей наконец-то высвободил палаш и приставил к его горлу. — Говори: ты кто такой и что натворил? Эти люди за тобой явились? Этот, с кровью из ушей — что ты с ним сделал?!

Его трясло.

— Сыпанул за шиворот щепоть крик-травы. А ты не дурак, — нарочито спокойно сказал «арестант» и сел на пятки, утирая рукавом рот. Ханбей шагнул вперёд, не давая ему отодвинуться от оружия.

— Отвечай: кто ты такой? Что этим от тебя было нужно?

— Они думают, я обчистил наместника. Вот и привязались.

— А ты что?

— Ну, по правде, я на самом деле его обчистил. — «Арестант» осклабился. — Поэтому удираю.

— Значит, ты вор. — Ханбей скривился; из всей шевлугской дряни он больше других презирал воров. — Беглый вор. Тебе известно, что повелением герцога преступников, если те противятся аресту, разрешено казнить на месте?

— Вместе с девчонками, которые вышли стирать бельё, и подвернувшимися под руку стражниками? — спокойно уточнил «арестант».

Ханбей вздрогнул, но острия от горла «арестанта» не отвёл.

— Эти головорезы в краденых мундирах — наверняка твои бывшие дружки, — сказал он, удивляясь, что эта мысль пришла к нему так поздно. — Добычу не поделили?

— Ты заблуждаешься: эти двое — действительно люди наместника Шоума. Но не советовал бы обращаться к нему за подтверждением моей правоты. — «Арестант» с гримасой сожаления повёл плечами. — Так что делаем дальше? Будешь мне голову рубить, стражник? — вдруг с вызовом спросил он.

Ханбей стиснул рукоять палаша до боли в пальцах. Ему приходилось попадать в передряги и до сегодняшнего дня; но не казнить.

— Раз ты никак не можешь решиться — у меня есть предложение. — На лицо «арестанта» вернулась натянутая улыбка. — На мою добычу есть покупатель в королевской столице, гостеприимном городе Вертлеке. Поможешь добраться — треть выручки твоя. Двести золотых крон. Купишь хороший дом, заживёшь по-людски.

Ханбей сплюнул.

— С чего такая щедрость?

— Делам мои, сам видишь, нынче плохи. А за мной погоня. Даже если отделаюсь от тебя — один далеко не уеду. Мертвецу деньги без надобности. — «Арестант» криво усмехнулся. — Ты местный, знаешь тут все тропы — из тебя выйдет хороший проводник. Выбирай, стражник! Добротный домишко в предместьях Вертлека — или сырой тюфяк в казармах захолустного гарнизона?

В воздухе зашуршали крылья. Распуганные крик-травой птицы возвращались обратно: до случившегося смертоубийства им не было дела.

— В какой-нибудь отвратительной дыре, куда тебя непременно отправят — и это если тебе ещё повезёт, — продолжал уговаривать «арестант». — Не надейся, что заслужишь награду, даже если принесёшь герцогу мою голову в мешке. Твой офицер погиб, твой напарник и девчонка жизни лишились, а ты цел-целёхонек: поверь, герцог Эслем иначе представляет себе подвиги. Ну, что скажешь?

Ханбей напряжённо думал.

Он пошёл в стражу не за тем, чтобы сговариваться — даже на время — с ворьём, но это не значило, что он собирался бессмысленно погибнуть или, в соответствии с обидным, но вполне правдоподобным предсказанием закончить свои дни в гнилом бараке где-нибудь в приграничье. Сейчас преимущество было на его стороне, однако Ханбей не чувствовал уверенности в том, что сумеет разделаться с «арестантом» прежде, чем тот выкинет ещё какой-нибудь фокус и отправит его к праотцам.

Но ещё больше тревожили мундиры.

Как бы Ханбею не хотелось думать, что они краденые — о крон-лорде Шоуме всякое говорили, а о герцоге Эслеме — и того хуже. Мог ли крон-лорд держать на службе отряд ищеек-головорезов, ни за что, ни про что убивающих честных людей? Может, и мог.

Тогда преступление следовало пресечь.

Но скромных сил Ханбея для этого точно было не достаточно… И вряд ли стоило надеяться, что герцог Эслем выступит против родича за то, что его люди увлеклись охотой на вора и между делом зарезали несговорчивого лейтенанта с подручным и какую-то крестьянку. Скорее уж, как и говорил «арестант» сошлёт незадачливого стражника, потерявшего офицера, подальше с глаз долой; а то и вовсе повесит, чтоб не болтал.

Тогда как в столице, Вертлеке, порядок охраняла королевская гвардия. Там же располагался штаб тайной полиции лорда Вульбена: уж они-то могли — должны были! — разобраться, что к чему; для них, как говорили, не существовало титулов и чинов. Гвардейцы короля или агенты Вульбена без труда справились бы и с «арестантом», и с кем угодного: следовало только передать его им с рук на руки.

Кроме того — и это тоже имело значение — Ханбею совсем не хотелось своими руками рубить голову тому, кто его, Ханбея, голову только что спас, пусть и только в силу обстоятельств.

— Как мне знать, что ты не обманешь? — спросил Ханбей, чтобы потянуть время и подумать ещё. — Может, у тебя и добычи нет никакой. Лейтенант в твоём барахле ничего важного не нашёл.

— Посмотри в рукояти. — «Арестант» поворотом головы указал на нож, всё ещё торчавший из-под лопатки убийцы. — Там тайник.

— Покажи, — поколебавшись мгновение, потребовал Ханбей. Управиться одной рукой с палашом, а другой вскрыть неизвестный тайник никак бы не получилось.

Он ждал подвоха, но напрасно: «арестант», высвободив нож из тела, неуловимым движением вскрыл рукоять и вытащил из тайника огранённый чёрный камень на золотой цепочке; от него исходило слабое свечение:

— Вот.

Ханбей присмотрелся: вещица выглядела колдовской и дорогой. «Арестант» напряжённо наблюдал за ним, словно чего-то ждал; потом с едва слышным вздохом спрятал камень обратно в тайник.

— Решай живее, стражник: я хочу поскорее убраться отсюда, так или иначе. Лучше ты меня сейчас убьёшь, чем нас догонят, пока я не могу защищаться. У наместника на службе есть и кое-кто похуже этих двоих.

— Похуже?..

— Никогда не слышал, что наместник — чернокнижник? — спросил «арестант». — Двадцать лет назад его уже судили за обращение к запретным силам. Король Рошбан спеиальным указом тогда оправдал его — и напрасно: у Шоума контрактов с демонами больше, чем я в жизни девок трахнул.

Единственное, в чём Ханбей был уверен — что стоящий перед ним выбор самый сложный и самый скверный за все двадцать два года его жизни. И, возможно, самый важный.

Нужно было выбирать.

Он ещё раз посмотрел — заставил себя посмотреть — на мёртвую девушку, на такие знакомые зелёные мундиры убийц — и решился.

— Я согласен, — сказал он и опустил оружие.

«Арестант» представился Солком Вархеном; впрочем, Ханбей очень сомневался, что это настоящее имя. Вархен выбрал для себя коня одного из преследователей, и, пока Ханбей седлал своего Недотёпу, с невероятной сноровкой и хладнокровием отловил и прикончил остальных лошадей, чтобы те, бродя в поле, раньше времени не привлекли к поляне у ручья внимания. Почему-то эта безжалостная расправа задела Ханбея едва ли не больше, чем смертоубийство, которому ему пришлось стать свидетелем; глядя, как подыхает каурая кобыла лейтенанта, он почти пожалел о принятом решении. Но менять что-то было поздно.

Пока Ханбей замывал с одежды кровь, Вархен собрал припасы и оружие, затем, с трудом забравшись в седло, раскрошил в пальцах несколько травяных шариков и рассыпал полукругом перед поляной.

— До завтра не найдут. Будет дня полтора форы.

— Ты колдун? — спросил Ханбей.

— Типун тебе на язык, нет! — Вархен осенил себя защитным знаком. — Но знаю некоторые полезные фокусы: в нашем воровском ремесле, — он ухмыльнулся, — без хитрости никуда.

Ханбей сплюнул, не скрывая отвращения.

«Я разберусь, что тут происходит, и поквитаюсь за вас, всеми богами клянусь». — Последний раз он отдал лейтенанту Боулу воинский салют и поехал прочь.

Несколько вёрст они с Вархеном проехали вниз по ручью, затем свернули на просёлочную дорогу, идущую в обход Шевлуга к Сосновке и другим сёлам, отстоящим от главного тракта.

Ехали небыстро: летящие галопом всадники непременно привлекли бы лишнее внимание. Поначалу Вархен много болтал, очевидно, пытаясь снискать расположение; затем, наконец, заткнулся, и только изредка открывал рот, чтобы осыпать бранью жару или ямы на дороге. Ещё через десяток вёрст ему стало совсем не до разговоров: он с трудом удерживался в седле, навалившись коню на шею, и несколько раз чудом не очутился под копытами.

Остановиться на ночлег пришлось в первом подходящем перелеске, ещё задолго до заката.

Есть Вархен не стал — его по-прежнему сильно мутило из-за разбитой головы; он кое-как расседлал коня, улёгся на землю и, укрывшись попоной, уснул, как убитый. Ханбей даже позавидовал ему. Сам он, напоив и стреножив лошадей, долго сидел без сна и смотрел через ряды чахлых молодых ёлок на заходящее солнце.

Он родился в бедняцком квартале Шевлуга, в домишке с серыми стенами и соломенной крышей, в котором ютилось шесть больших семей. В доме постоянно кто-нибудь рождался и кто-нибудь умирал; отец и мать любили Ханбея и всех своих отпрысков, но половина его братьев и сестёр не дожила до того возраста, в каком покидают колыбель. Другие умерли позже. Старшего брата, так же, как потом — отца, зарезали на улице за горсть медяков и старые сапоги. Сестёр-двойняшек забрала оспа, опустошившая пол города. Когда Ханбей с матерью остались вдвоём, она отдала ему двенадцать золотых крон — все деньги, накопленные за годы тяжёлой работы — и сказала: «Не унывай, Хан. Мы что-нибудь придумаем».

А следующим утром она ушла и больше не вернулась.

Только годы спустя он случайно узнал, что она не погибла. Не пала жертвой грабителей или внезапной хвори, не свела счёты с жизнью: просто ушла. Обрела пристанище в святилище Доброй богини Ирсы Ино, куда мужчинам пути не было…

Узнав правду, он не почувствовал гнева или обиды — но внутри поселилась какая-то пустота. Дважды в год он жертвовал жалованье в пользу святилища. Но когда добросердечная служительница стала расспрашивать его о причинах и предложила передать письмо — отказался.

Жрецы учили, что по земле среди людей ходит множество Добрых богов. Всех их даже по именам никто, кроме жрецов, не знал. А, может, и те не знали. В Шевлуге, как и во всём Ардукском королевстве, особо чтили троих: бога-радетеля, Роббара Рехана, покровителя мудрецов и королей, и двоих его детей — бога-бродягу по имени Нарбак Набарин, заступника шутов, странников и пьяниц, и богиню-птицу, что звалась Иной Ирсо и защищала всех несчастных и обездоленных. Женщины в трущобах вплетали в волосы птичьи перья — они не давали защиты, но дарили успокоение и надежду…

Ханбей часто видел такие в волосах у матери.

Сам он мало верил в заступничество Добрых богов — но верил силу оружия. Тщетно прождав мать пять дней и ещё за пятнадцать облазив весь город сверху донизу он взял оставшиеся деньги, узел с одеждой и пошёл к казармам. Ему ещё не стукнуло четырнадцать, он был мал ростом и щупл: караульные, посмеиваясь, погнали его прочь — но их остановил проходивший мимо Капитан:

— Если сегодня прогоните его, через год он придёт снова — но уже не проситься в стражу, а стянуть кисет табака.

Так Ханбей, с негласного позволения Капитана, начал жить при казармах. За год он набрался сил и ума и следующей весной поступил на службу. Он хотел стать хорошим стражником. На самом деле хотел. И, как думал, стал; но прошедший день впервые заставил его усомниться — и в себе, и в службе. Стража не рубила людей зазря: зелёное сукно мундиров олицетворяло защиту Добрых богов для жителей Шевлуга и Лысых Равнин…

Справедливая кара должна настигнуть тех, по чьей вине оно оказалось запятнано кровью невинных людей — с этой мыслью Ханбей, наконец, сумел заснуть.

Наутро он окончательно успокоил себя тем, что стража герцога Эслема к происходящему так или иначе не имеет отношения: никто из шевлугцев крон-лорда Шоума в глаза не видел и ему напрямую не подчинялся — потому лейтенант Боул, на свою беду, и отказался отдать людям наместника «своего» арестанта. Об украденном у наместника камне в Шевлуге накануне тоже ничего не слышали; значит, хотя бы сослуживцев можно было не опасаться. А в демонов наместника Шоума Хабей не очень-то верил. Крон-лорд Шоум был фигурой влиятельной, после сына короля Рошбана, принца Кербена — следующим претендентом на Ардукский престол, так что не наговаривал на него среди сторонников принца только ленивый. Однако ж о принце ходило тоже довольно слухов: и что глуп, и что болен, и что вовсе не желает править, — ему б одна выпивка, песни-пляски да бабы… Бестолковых дворянских отпрысков в королевстве и впрямь хватало — тогда как демонов на Лысых Равнинах уже полстолетия не видели.

Обнадёженный такими соображениями, Ханбей предложил не красться лесом и полями, понапрасну теряя время и силы, а пока продолжить путь по просёлку. Вархен, хоть ему и стало за ночь лучше, всё ещё с трудом держался в седле, потому спорить не стал.

Никто из них не мог, конечно, знать, что все предосторожности уже пошли прахом. Тела у ручья обнаружил на закате проезжий патруль, приметивший с дороги слетевшихся на мертвечину воронов, а незадолго до того герцог Эслем получил весть от крон-лорда Шоума — и теперь того, кто называл себя Солком Вархеном, разыскивали по всем проезжим тропам. А с ним и стражника Ханбея Шимека, чьё отсутствие среди убитых было сочтено подозрительным.

Аненка Румнова, вдова сапожника Кунбы Румнова, возвращалась от двоюродной тётки с полным бидоном молока, для себя и для захворавшей соседки, в приподнятом настроении: сторговаться удалось по хорошей цене. Только жара донимала и соседский бидон был тяжёл и неудобен: ручка очень уж тёрла ладонь.

В остальном же всё сегодня складывалось лучше некуда.

Хотя Аненка была бабой сильной и терпеливой, а идти до родной Сосновки оставалось недалече, ей мечталось, чтобы в такой славный день Добрые боги оградили её и от всякой мелкой пакости вроде мозоли на ладони. Она шла, напевая, ожидая всей душой чего-нибудь необычайного и приятного — потому не заметила, как её догнал незнакомый мужчина в красном мундире королевской гвардии.

— Помочь? — спросил незнакомец, поравнявшись с ней.

Аненка нисколько не испугалась, а с готовностью, какой вряд ли бы дождался от неё в обычный день кто-то из соседских мужиков, протянула ему бидон.

— Пожалуйста! — Аненка беззаботно улыбнулась. — Не иначе, вас Добрые боги послали.

— Что вы! — Незнакомец улыбнулся ей в ответ. У него была мягкая, немного дурковатая улыбка и странные блекло-голубые глаза, казавшиеся на свету почти бесцветными. — Сам пришёл.

Он был с виду не молодой и не старый; не поймёшь. Из-под широкополой соломенной шляпы свисали песочного оттенка длинные волосы, небрежно забранные золотым шнуром от аксельбанта. Бидон он ухватил левой рукой: из правого рукава у него, как теперь разглядела Аненка, торчала грубо сработанная деревянная кисть. Мундир сохранил капитанские бляхи, но имел поношенный вид и вместе с мятой соломенной шляпой смотрелся довольно-таки несуразно. И всё же незнакомец Аненке понравился.

«В отставке, наверное, по увечью», — подумала Аненка и сразу пожалела его: шутка ли — не старому ещё мужчине жить без руки?

— Приехали в наших краях к кому? — спросила она, втайне надеясь на утвердительный ответ. Но незнакомец покачал головой:

— Мимо шёл.

— В самом деле? — Аненка подозрительно прищурилась, ощутив вдруг укол беспокойства. Незнакомец совсем не походил на бродягу, да и к чему бы отставному офицеру бродяжничать? Мешка с пожитками, скатки или чего-то такого у него не было.

— Нет: на хромом волке верхом ехал, за восточным ветром гнался. А тот в мышиную нору спрятался, — сказал незнакомец и рассмеялся, да так заразительно, что Аненка рассмеялась вместе с ним, и всё её беспокойство рассеялось, как дым.

Они разговорились: сперва — о погоде и урожае, потом Аненка стала рассказывать о хозяйстве, о детях.

Издалека вдруг раздался какой-то шум.

— Посторонитесь! — Незнакомец потянул её с дороги в сторону.

Они как раз подошли к перекрёстку, и, как сразу поняла Аненка — очень не вовремя.

Наперерез им вылетело двое всадников: молодой был одет, как стражник, хоть и не по всей форме, а второй, постарше, словно в канаве ночевал — вот и всё, что Аненка успела разглядеть за те мгновения, что они разворачивали взмыленных коней к северу.

Не успели эти двое отъехать на двадцать шагов, как примчалось галопом ещё четверо конников; то уже была, без сомнения, настоящая герцогская стража.

— Предатель!!! Стой!!! — Капитан, возглавлявший погоню, на полном скаку дважды выстрелил беглецам вслед из ручной пистоли. Но стрелком он оказался неважным: погоня продолжалась и вскоре скрылась из виду.

Аненка выдохнула.

— Ну, дела! — Она с удовольствием представила, как, вернувшись, расскажет об необычайном происшествии соседке.

Но странности на этом не закончились.

Едва они вышли с капитаном на перекрёсток, тот поставил бидон на землю.

— Жаль, но дальше нам не по пути, — сказал он. — Спасибо за беседу, Аненка! Пусть не оставит вас удача.

Сняв шляпу, он раскланялся и торопливо зашагал на восток, так загребая сапогами, что пыль вздымалась вокруг него, будто рядом неслась кавалькада невидимых всадников.

— Вот чудак. Мог бы и до дома проводить, занятой какой, — раздосадовано пробормотала Аненка. Она взялась, было, за бидон, но застыла в задумчивости. Ей вдруг вспомнилось, что, когда незнакомец ухватил её за локоть и заставил отступить на обочину, бидон оставался у него. В единственной руке. Но Аненка до сих пор чувствовала на коже пожатие цепких пальцев…

Из оцепенения её вывел грохот копыт: на перекрёсток выехали ещё две четвёрки стражи, теперь уже у Аненки из-за спины. Зелёное сукно мундиров украшал чёрный кант: это были люди наместника, крон-лорда Шоума.

— Видела?.. Куда?.. — Главный свесился с седла и заглянул ей в глаза.

— Что?.. — Аненка почувствовала вдруг слабость в коленях. Немолодой офицер с длинными вислыми усами спокойно смотрел на неё, но что-то с ним было не так. Очень не так.

У людей — даже у стражников самого наместника! — не могло быть таких неподвижных глаз, гулкого голоса, исходившего будто из самого нутра. От них не веяло холодом могилы и не пахло жжёной соломой.

— Куда?.. — Переспросило существо, и Аненка, с трудом подняв руку, показала в ту сторону, куда ушёл однорукий незнакомец, занимавший последнюю минуту все её мысли.

Существо окинуло взглядом следы на земле и пришпорило коня. Отряд помчался на восток, за одноруким.

Аненка утёрла лоб, подхватила бидон и, преодолевая слабость, поспешила домой. Больше ей не хотелось никаких неожиданных встреч.

Дорогой она пришла к выводу, что страшное существо ей просто-напросто померещилось: солнце голову напекло. Самый обычный стражник, искавший, как и все другие, двоих беглецов, спрашивал у неё дорогу — а она, дура, перепугалась, да еще нечаянно направила его не туда. Ей стало неловко; но ничего было уже не поделать.

Вечером она рассказала обо всём Сварливой Шуве, а та растрезвонила по всему селу, что с Аненкой Румновой приключилась история. Весь следующий день соседки, то одна, то другая, зазывали Аненку на пироги, поспрашивать-послушать. Она, конечно, была довольна: по общему счёту, вышел хороший прибыток. Только молоко в бидоне отчего-то скисло: Аненка посчитала, что тётка надурила её — и больше молока у неё не брала.

Вскоре прошёл слух, что беглецы были важными персонами, и после неудачи погоню возглавил, якобы, сам герцог.

Слух, ко всеобщему удивление, оказался правдивым: утром третьего дня через Сосновку проехал большой отряд. Герцог Рудольф Эслем, косматый и огромный, как медведь, восседал на сером жеребце и недобро поглядывал на вышедших приветствовать его крестьян.

Аненке он показался страшнее тех, кого преследовал; даже страшнее примерещившегося ей существа. Но герцог уехал, и вскоре Аненка выбросила из головы и его, и существо, и мельком виденных беглецов.

Те же её и вовсе не вспоминали.

— У тебя язык отнялся? — спросил Вархен, с аппетитом уминая завёрнутую в лист махотника полоску вяленой конины.

Два дня прошло с тех пор, как они оторвались от преследователей и укрылись в лесу, и этот успех как будто придал беглому вору сил: хотя он всё ещё подволакивал ногу из-за раны на бедре, но больше не выглядел измождённым и больным.

Ханбей молчал. Молчал, когда Капитан назвал его предателем, молчал, когда они продирались через лес, молчал, когда Вархен прокалённым ножом вырезал у него из плеча пулю, засевшую, по счастью, неглубоко.

Он бы всё на свете отдал, что вернуться назад и не допустить случившегося — но бывшие товарищи, когда наткнулись на них, не позволили ему слова сказать. А Капитан сразу пустил в ход пистоль. Ханбей не дал себя застрелить: он бежал и помог бежать Вархену. В конце концов, когда их едва не настигли, из пистолета лейтенанта Боула он убил под Капитаном лошадь и ранил его самого. Теперь выходило, что он, Ханбей Шимек, в самом деле предатель.

Ему жить не хотелось, не то, что говорить. Но за два дня Вархен вконец достал его насмешками.

— Хорошо тебе, подлецу, — с ненавистью сказал Ханбей. — Живёшь чужим добром. Невинные люди из-за тебя погибают — а тебе хоть бы что: доволен собою, спишь и лыбишься во сне, как ребёнок. Как только тебя земля носит!

— Балаболишь, как жрец Рехана-Радетеля на проповеди, — отмахнулся от оскорбления Вархен. — Зачем ты живёшь, Хан? — с любопытством спросил он. — Почему служишь? В страже у Эслема не мёдом намазано, я знаю.

— Людей защищать от таких, как ты: за этим и служу. За этим и живу.

— Зачем же тогда согласился со мной ехать? — Вархен насмешливо приподнял бровь. — Нешто не доверяешь герцогу? Думаешь в Вертлеке выдать меня, негодяя, тайной полиции всемогущего лорда Вульбена?

У Ханбея внутри всё похолодело — но Вархен рассмеялся, будто придумал хорошую шутку.

— Если так, посмотрим, как оно у тебя получится! — Он ухмыльнулся и отправил в рот последний кусок мяса. — А пока скажи мне, Хан. Вот ты стражник. Защищаешь хороших людей от плохих людей. Но кто решает, кто хороший, а кто плохой: ты? Герцог Эслем и Крон-лорд Шоум? Его Величество Рошбан II? Добрые боги? Законы устанавливают правители. Но что, если правители — плохие люди, а их законы — плохие законы?

— Странные вопросы из уст вора, который на любые законы плевал, — процедил сквозь зубы Ханбей.

— На Лысых Равнинах неурожай и бедняки мрут от голода: крон-лорд Шоум грабит их своими указами. А я ограбил самого крон-лорда Шоума. Мы оба, он и я, воры. Плохие парни. Но, предположим…только предположим: что, если награбленное я потрачу на то, чтобы накормить тех бедняков, которых ограбил лорд? Стану я снова хорошим человеком?

— М-м, — протянул Ханбей. Ясного ответа тут не было.

— А если — предположим! — чтобы устроить всё это, мне пришлось бы убить пару-тройку добропорядочных, вот как ты, стражников, и даже нескольких случайных людей? — продолжал Вархен. — Стало бы для их семей утешением то, что иначе бы погибло намного больше невинных людей? И кто бы тогда получился я?

Хабней сплюнул.

— Ты мерзавец, Вархен. Болтун и вор. В какую обёртку тебя не заворачивай — это не изменится.

— Твой язык острее твоего ума, — сказал Вархен насмешливо. — Есть поступки, а есть намерения; и есть результат… Неверно говорить об одном без другого. Но люди вроде тебя всегда предпочитают судить поверхностно, по одним лишь поступкам. Да ещё кичатся этим, оставляя намерения Добрым богам, в которых ни на грош не верят, и королевским судьям, в чью порядочность веры у них не больше. Может, когда-то из тебя и выйдет толк, но сейчас ты невежда, слепец и дурак, Ханбей Шимек.

Ханбей схватился было за палаш, но, не успев встать, уселся обратно на землю. Ему вдруг отчего-то полегчало.

— Да, возможно, я невежда и дурак. — Он взглянул Вархену в глаза. — Зато я ничего не крал и ничьей жизни не отнимал напрасно.

— Ну так и спи себе тогда сном младенца, вместо того, чтоб ночи напролёт меня взглядом жечь! — Вархен усмехнулся с неожиданным добродушием. — А то, право слово, надоел.

Странный разговор помог или накопилась усталость, но это была первая ночь со дня их побега, в которую Ханбей спал крепко и без сновидений. Кровавая расправа у ручья и последующие события отняли у него товарищей и дом, выбили землю из-под ног. Однако он преисполнился решимости впредь научиться опираться на самого себя — и в тот же миг вновь обрёл равновесие.

Утро выдалось пасмурным.

Столица Ардукского королевства, Вертлек, располагалась на Срединных холмах. Пробраться туда неторопливо петлявшим по перевалам большаком нечего было и думать. Дороги поменьше наверняка тоже охранялись.

— Пойдём через Севжем, — сказал Вархен. — Я знаю там несколько тропок.

Севжем в народе называли не иначе, как «лесом мертвецов». Ханбей был совсем не уверен в том, что хочет там оказаться.

— Не мёртвых надо бояться, а живых, — укоризненно сказал Вархен. — Между прочем, Севжем тому — наипервейший памятник.

Лошадей пришлось бросить. На этот раз, Ханбей не позволил устроить бойню, убедив Вархена, что кони — если убегут далеко — запутают преследователей, и это будет на руку. Недотёпа отходить не хотел, но Ханбей хорошенько наподдал ему по крупу:

— Давай, друг. Пусть тебя найдёт хороший человек.

Когда-то Севжемский лес рос на пологом холме, и хорошая проезжая дорога — северный караванный путь — рассекала его надвое. Но полвека назад мятежный граф Лусар двинул войско к столице с севера. По полста колдунов с каждой стороны разрушили дорогу и изуродовали склоны, изрезали их глубокими оврагами и загромоздили отвесными скалами. Большинство деревьев погибло, а те, что выжили, росли еле-еле и причудливо изгибались, как будто невидимый великан потехи ради повыкручивал им стволы и ветви. В узких проходах между камнями оставались ещё смертельные колдовские ловушки. Ханбей, нечаянно выйдя вперёд, едва не наступил в одну из них: Вархен в последнее мгновение оттащил его и бросил в проход ветку: она вспыхнула и сгорела во вспышке белого пламени.

— Осторожнее, — сказал Вархен, хотя Ханбей больше не нуждался в предостережениях. — Таких тут немного, но есть.

Ханбей подумал, что тот на удивление хорошо знает эти места.

— Тут что, ваш воровской тракт проходит?

— Севжем — тропа воров и шпионов, — без улыбки ответил Вархен.

Восстание графа Лусара претерпело неудачу: королевская гвардия успешно обороняла столицу, пока не пошла армия герцога Эслема-старшего, отца нынешнего герцога. Войско графа оказалось зажато между двух огней, а сам он бежал, оставив своих людей погибать. Победители не проявили милости: сдавшихся они вешали на тех же верёвках, что и захваченных в плен. Солдаты графа оборонялись в оврагах до последнего: многие умерли от голода, жажды или отравленной ядами разложения воды. Через десять лет после восстания была предпринята попытка расчистить склоны и восстановить дорогу, но задача оказалась строителям не по зубам…

Прошло время: состарился и умер в изгнании мятежный граф Лусар, умер Эслем-старший, а престарелый король Рошбан II хоть и сидел ещё на троне, но правили за него советники, а на торжественных приёмах отдувался сперва — старший сын, принц Борен, а после гибели последнего на охоте — принц Кербен. Севжем так и остался памятником подлости и предательству; говорили, что в лесу до сих пор по земле разбросаны кости. Костей Ханбей не видел, но в сумерках искривлённые силуэты деревьев напоминали ему людей — страдающих, истерзанных, замученных. Всё время казалось, что в спину кто-то смотрит; порой приходилось напрягать все силы, чтобы не обернуться. Тогда Ханбей украдкой начинал шептать молитвы, с детства засевшие в голове. Он не верил, что Добрым богам много дела до людей; но в этом угрюмом, искорёженном колдовством месте и они будто делались осязаемей, ближе.

Первый день пути прошёл относительно благополучно; дальше стало тяжелее. Лес по-прежнему раздражал и пугал Ханбея, но намного хуже было то, что плечо никак не заживало. От не слишком умело проделанной Вархеном операции — или, как подозревал Ханбей, от миазмов этого дурного места — рана загноилась.

На третий день из-за боли в руке взбираться по скалам сделалось едва возможно. Вскоре его начало лихорадить. Он не жаловался; но к полудню Вархен сам обо всём догадался по его неловким движениям и заставил закатать рукав.

— Дурень, — зло бросил он, едва взглянув на рану. — Мать твою, ну что ты за дурень! Почему ты сразу не сказал?

— А что бы это изменило? — равнодушно спросил Ханбей, усаживаясь на землю. Он знал, что день или два ещё сможет идти, но не питал иллюзий по поводу будущего: жители трущоб Шевлуга обычно не имели средств на лечение, так что он много раз видел смерти от раневой лихорадки. Лучшее, на что он мог надеяться — это попытаться дотянуть до города, где какой-нибудь милосердный коновал по доброте душевной мог бы спасти ему жизнь, отняв руку. Но это была бы для него лишь недолгая и ненужная отсрочка: умерших голодной смертью калек-попрошаек он тоже видел достаточно.

Вархен промолчал. Нешуточная борьба отразилась на его лице.

— Ладно. Поднимайся и пошли, — наконец, сказал он.

— Куда?

— Назад. Придётся из-за твоей дурости делать крюк.

— Почему бы тебе просто не столкнуть меня с обрыва прямо здесь?

— Боги свидетели, мне очень хочется это сделать! — гаркнул Вархен. Ханбей с тупым удивлением подумал, что впервые видит, как тот злится. — Пошли. Ещё не хватало тебя тащить.

Ханбей находил некоторое утешение в том, чтобы видеть в себе уже мертвеца, потому предпочитал не задумываться, куда и зачем ведёт его Вархен и что таит себе перемена направления — угрозу или надежду. Его разумом овладело оцепенение, равно притуплявшее боль и все другие чувства.

Но вид ютившейся у скалы хижины отчасти привёл его в себя.

Казалось невозможным, чтобы в Севжеме жили какие-то люди — однако сложенная из плохо отёсанных тонких брёвен, крытая ветками и дёрном лачуга ему не мерещилась.

— Жди здесь. — Вархен оставил его сидеть у чахлой сосёнки чуть в отдалении, а сам подошёл к хижине и, подобрав с земли длинную палку, постучал ей в дверь. — Э-гей! Ложма!!! Ты тут ещё не померла?

В лесу, как заведённая, куковала кукушка.

— Смерть мою пришёл себе забрать, Солк? — Из-за скалы вышла невероятно дряхлая старуха, несмотря на жару, закутанная в меховой плащ. Она еле переставляла ноги, одной рукой опираясь на сучковатую клюку, другой — на плечо статной темноглазой девушки.

— Чур меня! Не шути, старая. — Вархен отскочил от лачуги. — А это кто с тобой?

— Ученица. Не глазей, а то без глаз останешься, — хохотнула старая ведьма. — С чем явился?

— Помощь нужна. С напарником худо.

— Вижу. Плечо, — прошамкала ведьма, хотя Ханбей готов был поклясться, что она в его сторону до сих пор даже не взглянула. — Платить чем будешь?

— Тебе за сто лет вперёд заплачено! — взвился Вархен, но под её недобрым взглядом сник. — Прошу, помоги. Времени нет торговаться. Мне в Вертлек надо… срочно.

— Тебе всегда надо, и всегда — срочно, Солк. — Ведьма качнула головой, а девушка укоризненно улыбнулась. Ханбею она отчего-то казалась знакомой, но он не мог понять, где же ее мог видеть.

Усилием воли он заставил себя встать и подойти. С трудом он припомнил, что Вархен при знакомстве назвался «Солком Вархеном», и подумал, что имя, должно быть, всё-таки настоящее.

Старуха с девушкой наблюдала за его потугами ходить с любопытством.

— Здравствуйте. — Ханбей поклонился и едва не упал вниз лицом: в последний момент Вархен ухватил его за шиворот.

— Надо же, — хмыкнула ведьма. — Воспитанный. Не то, что некоторые. Здравствуй, юноша. Что — неохота помирать?

— Демона тебе в печёнку, старая, сама назначь цену, — сдался Вархен. — Только не тяни, видишь — дело дрянь. И мы правда спешим. Очень спешим, Ложма.

— А я, по-твоему, на пеньке сидела и тебя ждала, думала-гадала, как подсобить? — огрызнулась старуха. — Посмотрим, для вас есть. Ждите, — велела она.

Девушка увела её в лачугу.

— Как такая старуха забралась сюда? — спросил Ханбей.

— Пятьдесят лет назад она не была старухой, — сказал Вархен; в голосе его появилась странная нотка.

— Неужели… — Ханбей осёкся, не зная, как продолжить. Ему никогда прежде не приходило в голову, что в войске графа Лусара могли быть женщины, или что кто-то мог уцелеть.

— В конце войны она перешла на сторону короля — поэтому ей позволено жить здесь, — мрачно объяснил Вархен. — Были и другие, но давно перемёрли от старости… Ложма — сильная чародейка. Так что ещё скрипит. По правде, я ей давно уж обязан… Но всё как-то не было случая отблагодарить: обстоятельства, вроде как, не складывались… Что смешного?!

— Ничего, ровным счётом. — Ханбей поспешно стёр с лица ухмылку.

Насколько бы ему ни было плохо, невозможно было не заметить — «обстоятельства» таковы, что Вархен старой ведьмы просто-напросто боится. Настолько, что даже приближаться к её жилищу ближе, чем на два шага, не хочет, и, того гляди, начнёт осенять себя защитными знаками и раскланиваться на все стороны света.

— Ложма та ещё сварливая карга, — пробормотал Вархен. — А ученица хороша… Хотя наверняка из того же теста штучка. Как будто я её уже где-то встречал… Но где?

Ханбей хотел сказать, что у него возникло то же чувство, но не успел — ученица Ложмы крикнула, что та велит ему зайти.

Он никогда не доверял колдовству, а старуха всем своим видом напоминала о сказках про о лесных ведьм, пожиравших заблудившихся детей; но терять ему было нечего, так что он без страха вошёл внутрь. В лачуге было настолько темно, что почти ничего не видно; пахло гнилью и старостью. Колдунья дала ему выпить маленькую чашку какой-то солоноватой и горькой, чуть тёплой воды и велела лечь на лавку; затем сунула ему под нос остро пахнущую травами тряпицу, отчего он сразу провалился в глубокий сон.

Проснулся он, чувствуя себя намного лучше, чем накануне: лихорадка прошла, туго забинтованное плечо почти не болело.

В лачуге стояла всё такая же темнота и затхлый запах, никого из людей не было, так что он встал и вышел вон.

Оказавшись снаружи, Ханбей понял, что проспал, по меньшей мере, больше половины суток. Ярко светило полуденное солнце. Вархен, раздетый по пояс, копал под сосной яму, неумело орудуя окованной железом деревянной лопатой. Старуха, устроившись на пне, наблюдала за ним. Ученица стояла рядом.

Ханбей почувствовал себя совершенно здоровым, когда она улыбнулась ему.

— Как вы себя чувствуете?

— Лучше. Спасибо, — после неловкой паузы добавил он, неуверенный, к кому обращается — к старухе, к девушке или к Вархену, который разглядывал его с явным подозрением: не иначе как выискивал следы старухиных зубов.

— Это хорошо, господин Шимек. — Девушка кивнула, будто и не ожидала другого ответа. — Идёмте: я отведу вас к ручью.

Он послушно пошёл за ней.

— Кого-то вы мне напоминаете… У вас в Шевлуге, случаем, нет сестры? — неуверенно спросил он.

— У меня нет единокровных сестёр: только брат, — ответила она с улыбкой. — А у вас, господина Шимек?

— Были, но умерли. Как и братья, — со вздохом сказал Ханбей: ему пришло в голову, что она могла быть похожа на одну из его сестрёнок, если б те выросли — за годы, прошедшие с их смерти, он почти забыл, как они выглядели и какими были.

У ручья он умылся и с удовольствием напился прохладной чистой воды, там же и перекусил куском сухой лепёшки, которая нашлась у девушки. Не без удивления он понял, что «лес мертвецов» больше не кажется ему жутким: лес как лес.

Когда они вернулись к лачуге, Вархен уже вылезал из ямы:

— Собирайся и уходим. Надо спешить.

Ханбей оглянулся в поисках вещей, но не нашёл их. Мгновением позже девушка появилась у него из-за спины, сжимая в одной руке мешок Вархена, в другой две ветхих, но почти приличных на вид куртки.

— Я подумала, это вам пригодится, если вы собираетесь войти в город незамеченными.

Ханбей принял подарок, запретив себе задумываться, кому раньше принадлежала эта одежда.

— Куда же ты так торопишься, Солк? — спросила старуха у Вархена. — Нешто старый козёл наконец собрался помереть?

— Его Величество Рошбан всё ещё здравствует, — сухо сказал Вархен. — А тебе есть до него дело?

— Когда тебе восемь десятков и ты ходишь под себя, всё равно, на чём сидеть — на пне или на троне, — со скрипучим смехом ответила старуха. — Но, Солк, веришь, нет — я хочу его пережить. Маленькая месть за всех, кого я здесь закопала в ту пору, когда ещё могла управиться с лопатой. А могла я уж получше тебя, поверь.

— Верю. — Вархен отряхнул руки и натянул рубаху. — И в то, и в другое. Но тогда зачем, скажи на милость, тебе тут могила — свалиться в неё и ноги поломать?

Запоздало Ханбей понял, что за яму копал Вархен, и по спине у него пробежали мурашки.

— Надеяться следует на лучшее, но готовиться к худшему: заруби себе это на носу, Солк Вархен — и тогда ты реже будешь попадать в неприятности. — Старуха, кряхтя, встала, опершись на клюку. — Прощай.

— Прощай, — кивнул ей Вархен.

Девушка проводила их на полста шагов, затем отправилась назад. Уходя, Вархен дважды обернулся.

— Похоже, в следующий раз ты поедешь сюда более охотно, — не удержался Ханбей. — Как её хоть зовут?

— Спрашивал: не ответила… Но это пока. Правда ведь красотка! — весело сказал Вархен. Он был весьма доволен собой и пребывал в благостном расположении духа. — А тебе такие не нравятся? Чем хорош Вертлек — там в красном квартале есть женщины на любой вкус: надо только знать, в какую дверь стучаться. Хочешь, как закончим с делом, покажу пару мест?

«Полиции покажешь». — Ханбей вместо ответа ограничился неопределённым мычанием. На душе у него сделалось совсем скверно.

Вархен вдруг нахмурился, сбросил с плеча мешок и тщательно ощупал.

— Разве там есть что-то ценное? — удивился Ханбей. — Только старая книга…

— Эта книга — большая ценность, чем ты можешь себе представить, Хан, — сказал Вархен. Удовлетворённый результатами осмотра, он зашагал дальше. — И огромное зло. Такое, что лучше лишний раз её не открывать и к ней не прикасаться.

— Её ты тоже украл у наместника и собираешься продать?

— И как можно скорее: мне совсем не по душе держать её при себе.

До городских стен они добрались немногим больше, чем за двое суток. Вархен, чуть поплутав среди скал, отвалил в сторону неприметный камень: за ним оказался спуск в подземный лаз. Ханбей ни о чём не спрашивал, и только старался запомнить как можно больше ориентиров.

По большей части, в тоннеле можно было идти в рост, но иногда он делался столь узок, что едва удавалось вздохнуть, и приходилось помогать себе всем туловищем, чтобы проползти дальше.

Ханбей подумал, что так, должно быть, младенец рождается на свет, не зная, что ожидает его, и сам удивился нелепости этой мысли: он-то понимал, что происходит, и знал, чего ожидать дальше.

Точнее, ему казалось, что знал.

Тоннель вывел их наверх недалеко от городских стен в безлюдном переулке около пованивающей мусорной кучи. Вархен закинул за плечо мешок, отряхнул штаны и надел чистую куртку. Ханбей последовал его примеру, но, когда тот уверенно пошёл по переулку, не двинулся с места.

— Эй, Вархен, — окликнул он.

— Что такое? — Тот обернулся. — Мы почти на месте.

— Почему ты не избавился от меня?

— Ну, хороший напарник — половина дела, и всё такое. — Вархен нетерпеливо махнул рукой. — Идём, Хан. Эй, ты что, драться со мной собрался?

— Я тебе не напарник, — сказал Ханбей, взявшись за рукоять палаша. — И я собираюсь выдать тебя тайной полиции.

— Да это я уже понял. — Вархен усмехнулся с какой-то отческой снисходительностью. — Но, думаешь, справишься со мной?

— Попробую.

— Зачем же тогда предупредил, раз не уверен?

— Так будет честно, — нахмурившись, сказал Ханбей. Он много размышлял об этом моменте и принял именно такое решение: другому противилось всё его существо.

— Но не разумно. Что важнее: твоя маленькая честь — или твой долг, Ханбей Шимек? — Усмешка исчезла с лица Вархена. — В следующий раз бей в спину и зови подмогу сразу, Хан. А сегодня я тебе, так и быть, помогу. Эх-хей! — Крикнул он во всю глотку. — Стра-ажа!

Пока Ханбей осоловело хлопал глазами, в переулок, гремя сапогами, вбежало четверо гвардейцев, дежуривших рядом — как он потом понял, как раз из-за тоннеля.

Увидев, что ничего дурного не происходит, гвардейцы перешли на шаг; Вархен пошёл им навстречу. Он как-то выпрямился, подтянулся и стал казаться выше ростом. Всё шутовское, что было в его облике, исчезло.

— Капитан Солк Вархен. — Он отсалютовал командиру патруля и показал камень, который неизвестно когда успел достать из тайника в ноже; как намного позже выяснил Ханбей, эта красивая колдовская поделка служила у высокопоставленных агентов тайной полиции опознавательным знаком, О чём рядовые провинциальные стражники вроде него — увы! — слыхом не слыхивали.

— Сопроводите меня в Совиный Дом, сержант. — Манера говорить у Вархена тоже переменилась, сделалась резкой и отрывистой. — Стража лорда Шоума и герцога Эслема ведёт на меня охоту: будьте готовы, если встретим их в городе.

— С возвращением, капитан Вархен! — Седоусый сержант вытянулся перед Вархеном, заглядывая тому в глаза. — Герцог Рудольф Эслем с полусотней своих людей вчера прибыл в город требовать правосудия над бандитами, которых, как он считает, может укрывать Фили… прошу прощения: лорд Вульбен.

— Полагаю, досточтимый герцог имеет ввиду меня, сержант, — сухо сказал Вархен. — Вас это тревожит?

— Гвардия всегда готова пролить кровь за своего Короля! А с вами это?..

Ханбей вздрогнул, почувствовав на себе подозрительный и недобрый взгляд сержанта.

— Этот молодой человек прежде служил герцогу. Но сейчас он со мной и оказал неоценимую помощь при возвращении, — сказал Вархен. — Вот и всё, Хан! Как ты и хотел, гвардия взяла меня под стражу. Теперь осталось убедить Филина, что твои двести крон премии — подходящая цена за мою голову.

— Ты меня обманул, — прорычал Ханбей, когда к нему, наконец, вернулся дар речи. — Почему было сразу не сказать, что ты шпион?

— Глаза и уши Короля, — поправил Вархен. — Ну, а ты бы мне разве поверил?

Пока они шли до гнезда, пожилой сержант подлил масла в огонь:

— У тебя, парень, дома остался кто — мамка, жена? Нет? И хорошо. Лорд Шоум — человек суровый… Целый город сжечь может, чтобы страху нагнать. Кто вам с капитаном помогал, а люди Шоума о том прознали — те, считай, покойники.

Ханбей сбился с шага, вспомнив о Малых Вражках. У него не было там родных, но со многими вражковцами он был накоротке.

— То-то, — сочувственно сказал сержант. — Поехал бы ты с капитаном, зная, что дома из-за тебя расправу учинят?

Ханбей чувствовал себя так, будто его помоями облили.

Умом он понимал, что Вархен, возможно, поступил разумно, но от обиды и злости всё клокотало в груди. Прежде он мечтал побывать в столице, но теперь шёл за сержантом, не глядя по сторонам, почти не замечая богатых домов с колоннами, роскошных садов за невысокими заборами, широких, украшенных цветами улиц, знаменитых белокаменных башен-святилищ и всего того, чем славился Вертлек. Хотя это был, безусловно, самый большой и красивый город, какой он когда-либо видел.

Совиный Дом оказался мрачного вида особняком из грубо отёсанного коричневого камня, со стрельчатыми окнами, невысоким, но длинным, единственным украшением которого был золочёный королевский герб на фасаде. Когда-то тайная полиция была основана как особое подразделение королевских войск и до сих пор на бумаге таковым и оставалась, потому форму «совы» носили — те, кто носили — ту же самую, что и гвардейцы, что порой порождало путаницу. Сержант провёл их до входа; там гвардеец-«сова», такой же седоусый и спокойный, приветственно обнял Вархена и проводил их на второй этаж, в скупо обставленную залу. Затем ушёл ненадолго, чтобы вернуться с кувшином вина и парой кубков.

— Филин скоро освободится, — сказал он извиняющимся тоном. — Надеюсь, это скрасит тебе ожидание, Солк.

Из услышанных в коридорах обрывков разговоров Ханбей понял, что «Филином» или «Стариком» в Вертлеке называют лорда Вульбена, правую руку самого Короля и главу тайной полиции; того, чьё имя в Шевлуге даже уличные мальчишки произносили с подобающим почтением.

От перспективы предстать перед вторым — или, учитывая дряхлость короля Рошбана, вернее было бы сказать «первым»? — человеком в королевстве у Ханбея совсем пересохло в глотке, и он, поборов неловкость, пригубил вино. Вархен же пил, нимало не смущаясь и не выказывая никакого почтения к месту, где оказался; походило на то, что он в Совином Доме был на особом положении. Или же просто, впервые за долгое время, позволил себе расслабиться.

— Было такое, что я уже думал — всё, не выберусь, — сказал он гвардейцу-«сове». — И всё прахом.

— Про тебя болтают, ты хоть с того света выберешься, — отмахнулся тот. Ханбею его тон показался не слишком любезным.

Наконец, украшенная тонкой резьбой дверь распахнулись, и ещё один гвардеец в пурпурно-алом парадном мундире проводил их в самое сердце Совиного Дома — приёмный кабинет лорда Вульбена.

Длинный рабочий стол пустовал: лорд сидел в кресле у окна. Он оказался почти таким, каким Ханбей представлял себе не только его, а, ровным счётом, всех великих людей: статным стариком с горделивым профилем и мудрым, всепроникающим взглядом.

— Милорд! — Вархен опустился на одно колено и склонил голову. Ханбей незамедлительно проделал то же самое; это было весьма кстати: в ногах чувствовалась неприятная слабость. — Капитан Солк Вархен прибыл с докладом.

— Оставь церемонии. — Лорд поморщился. — Что заставило тебя бросить задание и вернуться?

— Милорд, долг обязывает меня сообщить, — выспренно начал Вархен, — что крон-лорд Шоум, наместник Лысых Равнин, в окружении которого я нёс службу прошедший год по вашему поручению, в своих колдовских изысканиях перешёл Грань. Он связался с демонами, милорд. В доказательство я сумел похитить его гримуар.

Вархен поклонился ещё ниже и выложил перед собой мешок, который за всё время в городе не отпустил от себя ни на мгновение.

Ханбей вспомнил книгу, которую показывал лейтенанту Боулу вражковский староста, и едва не крякнул с досады: противно было чувствовать себя дураком. Они-то с лейтенантом решили, что это безобидный справочник по травам на иноземном языке!

— Крон-лорд пустил по моему следу нескольких тварей; они долго преследовали меня, затем к погоне люди герцога Эслема: с сожалением вынужден предположить, что он также причастен к заговору, — продолжил Вархен. — Несколько раз меня почти схватили. Скрыться мне помог рядовой Ханбей Шимек, милорд: прошу представить его к награде. Сожалею, что принёс дурные вести, но рад, что поспел вовремя. Мне сказали, герцог уже в столице.

— Да. Он требует твоей головы, а также головы своего беглого стражника, за убийства и поджоги, учинённые под Шевлугом, — сказал лорд Вульбен. — Кое-кто видел тебя неподалёку и узнал.

— Это сделали люди крон-лорда Шоума, милорд.

— Не сомневаюсь. — Лорд Вульбен поднялся, тяжело опершись на трость. — Но в одном ты ошибся, Солк. С чего ты взял, что упражнения Шоума в чернокнижии — заговор? Опрометчиво называть заговором приказ самого Короля.

Наступившая за его словами тишина могла поспорить в громкости с выстрелом из капитанской пистоли. Вархен страшно побледнел.

— Милорд?!..

— Ты в самом деле не понимаешь? — Лорд Вульбен взглянул на него со странной смесью насмешки и сожаления. — В лысой голове Его Величества Рошбана II мало мыслей, но все они об одном: он не хочет умирать. Не хочет отдавать власть. Должен признаться, я его даже понимаю: старость хуже любой из тех болезней, что она приносит с собой… Король приказал Шоуму, чьё давнее увлечение чернокнижием общеизвестно, отыскать от неё лекарство. Шоум договорился с демонами. А я договорился с Шоумом.

— Ты!.. — Вархен попытался встать, но, не сделав и шага, осел на колени.

— Тебе ли не знать, Солк: стоит быть внимательным к тому, что пьёшь. — Лорд Вульбен кончиком трости подцепил и пододвинул к себе мешок. — Но ты не ожидал, да? И я не ожидал, что ты едва не спутаешь нам карты…

Ханбей мысленно застонал. Ещё по пути к кабинету он заметил, что чувствует себя как-то странно, но посчитал, что просто отвык от вина. Теперь же он не мог пошевелиться, ни даже заговорить; тело стало, будто чужое.

Хотя Вархен выпил намного больше, он всё ещё пытался двигаться — по-видимому, он и способностей перебарывать всякие шпионские отравы имел больше; но толку от его попыток было чуть.

— Все мы иногда совершаем ошибки; даже я, — тем временем, продолжал лорд Вульбен, невольно заставляя Ханбея удивляться такой словоохотливости. — Его Величество Рошбан ошибается, думая, что кто-то, кроме него, хочет, чтобы он сидел на троне вечно. А принц Кербен, этот беспутный выродок, ошибается, считая, что у него выйдет отправить меня в отставку и превратить Совиный Дом в прибежище трусливых бюрократов. Как ни посмотри, Солк, а выбор у меня был невелик: лучше уж король-чернокнижник, чем старый безумец или слабовольный недоумок в короне. Лучше, в сто крат лучше. Особенно, когда этого чернокнижника толковые советники.

— Мерзавец! Что ты за это получил? — прохрипел Вархен.

Лорд наотмашь ударил его тростью по лицу. Вархен повалился на бок, заливая ковёр кровью из разбитого рта.

— К отцу следует обращаться почтительно, даже если ты ублюдок, нечаянно заделанный со смазливой шлюхой!!! — Лорд ткнул его тростью в грудь, переворачивая на спину. — Я дал тебе всё, кроме имени! И чем ты мне за это отплатил?!

«К отцу?..» — Ханбей скосил глаза, пытаясь лучше разглядеть лорда Вульбена: сейчас, когда его правильные черты искажала ярость, можно было заметить между ним и Вархеном некоторое сходство.

Это многое объясняло: в приёмной разворачивалось не бессмысленное объяснение начальника с обречённым подчинённым, но семейная сцена — заключительная сцена финального акта. Всемогущий глава тайной полиции был разъярён, взбешён, оскорблен, обижен, растерян — но только не бесстрастен, как бы ему ни хотелось таковым казаться; он обвинял и оправдывался, и снова обвинял, выплёскивая ярость.

— От союза с Шоумом я ничего не получил, но ничего не потерял! — сказал лорд Вульбен; слова вылетали у него изо рта, как камни из-под колес. — Я сохраню жизнь и власть, сохраню всё, что строил долгие годы, сохраню королевство — всё, кроме беспутного сына, которого следовало удавить в колыбели! Вместо того, чтобы помочь мне прижать принца к ногтю, ты начал покрывать его, привирать в донесениях! Больше я не мог тебе доверять: пришлось отослать тебя на Лысые Равнины к Шоуму, в надежде, что хоть так ты наберёшься ума. Но и там ты умудрился сунуться, куда не следует, ни в чём не разобравшись. И наделал столько шума, что теперь у меня нет иного выхода, кроме как отдать тебя Эслему, чтобы он отправил тебя на виселицу… Это позор! — Он ударил тростью в пол. — Ты подвёл меня и опозорил перед Шоумом, перед моими людьми! Проклятье, да тебе мало петли — тебя стоило бы четвертовать! Но Эслем жаждет правосудия. Этот неотёсанный зверь, по недоразумению ходящий на двух ногах… — Лорд Вульбен заскрипел зубами. — Ты ошибся на его счёт; как всегда, поступил как глупец! Шоум не ставил герцога в известность о наших планах, потому как считает непроходимым тупицей — и я в этом с Шоумом солидарен. К равноденствию мы отправим на плаху принца по обвинению в убийстве Его Величества: избавимся от обоих разом. Шоум займёт престол, я сохраню своё место. Что: не нравится? Напрасно ты не отправился к герцогу! Двое тупиц, по крайней мере, смогли бы потянуть время… Каково знать, что выход был так близко, но ты упустил его по своему скудоумию? А, Солк?

— Будь ты проклят, — прошептал Вархен, страшно кривя разбитые губы. Ханбей попытался поймать его взгляд, но не сумел. — Будь… ты…проклят… отец…

— Усугублять своё и без того прискорбное положение — в этом весь ты: умом и нравом в мать. Что ж: поговорим напоследок по душам. Посмотрим, насколько хватит твоего упорства покрывать Кербена. — Лорд Вульбен усмехнулся криво и страшно. — Посмотрим, досталось ли тебе хоть что-то от меня.

Он кликнул стоявших снаружи от дверей гвардейцев.

Неспособный говорить и двигаться, Ханбей чувствовал себя вещью; для лорда Вульбена и его людей он и был в этот час вещью — причём, вещью малоинтересной. Его разоружили, выволокли из кабинета и оттащили в подвал, где бросили в маленькую камеру, отгороженную с одной стороны решёткой: такие были в старом шевлугском зверинце.

Ханбей ожидал, что там о нём и забудут до самой виселицы. Но, к его удивлению, через некоторое время гвардейцы вернулись и оттащили в тёмную комнату без окон, с цепями на стенах и множеством жутких приспособлений, о назначении которых он предпочёл не задумываться. Там двое офицеров ему влили в рот густое кисло-сладкое зелье, от которого отчасти вернулась способность говорить и двигаться, а затем ещё одно, по-видимому, призванное развязать ему язык. И начали выспрашивать, куда он спрятал книгу.

Голова соображала туго, потому поначалу он не мог взять в толк, что им надо; но вскоре из разговоров дознавателей стало ясно, что в мешке Вархена вместо гримуара наместника Шоума оказался сборник каких-то похабных стишков.

Ханбей едва сдержал торжествующий смех. Наверняка не меньшим сюрпризом, чем для лорда Вульбена, подмена оказалась и для Вархена: шпион не избавлялся от книги, в этом Ханбей был уверен.

Кроме расторопной ученицы дряхлой ведьмы, подменить гримуар было некому: разве что, самой старой карге — но та, едва способная двигаться, вряд ли смогла бы проделать это незаметно. Ловкая девица провела всех и теперь могла быть от Вертлека уже за сто вёрст. Её поимка и возвращение книги, вероятно, являлось лишь вопросом времени: и всё же эта задержка, заставшая лордов-предателей врасплох, была приятна…

С допросом Ханбею повезло: дознаватели, заранее убеждённые в том, что «деревенщина» не может рассказать ничего существенного, использовали пыточный инструмент только для устрашения и больше ругались между собой, чем занимались делом. Сказалось и намерение оставить его не слишком покалеченным, чтобы хотя бы один висельник поднялся на эшафот на своих ногах: настоящий допрос, без сомнения, достался Вархену. При мысли о неудачливом шпионе, обманом втянувшем его в такую передрягу, Ханбей ощутил странную смесь сочувствия и злорадства, которого, впрочем, сразу же устыдился: вряд ли стоило поминать прошлое теперь.

Бестолковый допрос продолжался час или два; тело всё ещё ощущалось смутно, как ватой набитое, благодаря чему он так ничего и не рассказал. Когда от выпитых зелий у него начались сильные рези в животе и рвота, старший дознаватель, разразившись проклятиями, приказал заканчивать. Ханбей едва запомнил, как гвардейцы выволокли его из допросной и оттащили в зарешеченную камеру, такую же тесную и смрадную, как предыдущая, только расположенную рядом с караулкой — чтоб был под присмотром. Пока он корчился на полу, караульные, которым его мучения мешали играть в карты, то и дело добавляли ему синяков древками алебард.

Возможно, стражники вскоре вовсе забили бы его до беспамятства. Но проходивший мимо гвардейский капитан обронил ненароком, что в каком-то «втором коридоре» комендат выставил бочонок за арест Солка Вархена, и что не будет беды, если они ненадолго отлучатся. Солдаты, обрадованные офицерским дозволением, ушли.

После их ухода стало как будто чуть полегче; вдобавок, кто-то — капитан? — так удачно толкнул сапогом собачью миску с водой, раньше стоявшую у «стола» из составленных вместе бочек, что теперь до неё стало возможно дотянутся. Ханбей с опаской подполз к решётке, глядя на капитана.

— Почему они ненавидят его? — спросил Ханбей, надеясь по ответу понять его намерения.

— Кого?

— Вархена.

— Ему не повезло быть тем, кто он есть. — Капитан подошёл к решётке ближе, и Ханбей разглядел, что вместо правой руки у него небрежно выточенная деревяшка. — Для тех, кто сидит в кабинетах наверху, он сын шлюхи. Но для тех, кто здесь, он сын Филина. А сам он грубиян и насмешник: скверный характерец…

— Да уж не сахарный, — прошептал Ханбей. Каждое слово царапало обожжённое желудочными соками горло: терпеть, когда вода была так близка, не было никаких сил. Вытянувшись на полу и до плеча просунув руку через прутья, Ханбей достал до миски. С четвёртой попытки ухватив пальцами за край, он подтащил её к решётке и с жадностью стал пить, вытягивая губы и загребая языком, как собака; ему было слишком плохо, чтобы думать о гордости. Капитан равнодушно наблюдал за ним, не деля попыток ни помочь, ни помешать.

— Ты понимаешь, что за дерьмо тут происходит? — сказал Ханбей, убедив себя, что отсутствие издёвок и пинков — уже не так плохо; ему не нравился этот человек, но другого шанса могло не представиться. — Старый порядок катится под откос. Крон-лорд Шоум по воле короля заключил пакт с демонами, но собирается сам занять престол, и лорд Вульбен намерен помочь ему в этом… Нужно предупредить кого-нибудь, кто в своём уме. Принца, герцога или ещё кого-то.

— Зачем?

— Что «зачем»?!

— Не демоны бросили тебя сюда. — Капитан взглянул с насмешкой. — Ты уверен — твоё дело правое: но Добрые боги не явились тебя защитить. Действие или бездействие убило тебя? Демоны или боги — велика ли разница для тебя, которого на рассвете повесят?

— Я мало знаю о демонах и запретном искусстве; плевать на богов и демонов! Но разница между добром и злом есть. Разница в намерениях, — твёрдо сказал Ханбей. — Из-за Вархена погибли многие хорошие люди. Он обманул меня и подвёл под петлю — но Вархен не желал другим зла ради своего блага. Он не убивал женщин за то, что они оказались не в том месте. Лучше я буду на его стороне, чем на стороне короля, который предал своё королевство. Или на стороне лордов, которые предали своего короля.

— Ты хотел сказать — «буду на одной с ним виселице»?

— Даже если так.

Капитан, пожав плечами, неторопливо обошёл вокруг стола из бочек, разглядывая брошенные солдатами карты. Больше он не произнёс ни слова, а, когда вернулись двое крепко подвыпивших гвардейцев — по-свойски ухмыльнулся им и ушёл.

— А кто это был? Ты его знаешь? — спросил один другого, и тот наморщил лоб, припоминая.

— Видал наверху раньше. Вродь-бы, личным дознавателем у Филина служит… Но с одной рукой? — на туповатом лице солдата отразилось непонимание и беспокойство. Но капитана уже и след простыл.

Ханбей отполз от решётки и скорчился на куче соломы в углу, силясь удержать в себе воду. Боли в животе понемногу утихли, и незаметно для себя он забылся беспокойным сном.

Очнулся он, только когда в камеру бросили Вархена. Бессмысленный взгляд приоткрытых глаз бывшего шпиона застыл в одной точке: с виду от мертвеца его отличало только неровное дыхание, от которого на губах пузырилась розовая слюна.

Караульный лениво ткнул бесчувственное тело древком алебарды.

— Да оставь: у него от «правдоруба» уже мозги вытекли и кишки спеклись. Сукин сын всё равно, что мёртвый. — Второй гвардеец потянул напарника назад за стол. — А помрёт раньше срока — так нам отвечать.

Дождавшись, пока они снова займутся картами, Ханбей ползком, не решаясь вставать, подобрался к телу. До последнего он надеялся, что тот притворяется или использует какой-то трюк, но стражник оказался прав: Вархен был без сознания. Лицо его почти не пострадало от побоев, отчего издали могло показаться, что он жив-здоров — но пальцы на обоих руках были лишены ногтей, переломаны или раздроблены, а сами руки вырваны из суставов; через оголённую грудь тянулись глубокие ожоги от раскалённого прута.

— Боги милосердные, — прошептал Ханбей. Всё же он осторожно потряс шпиона за плечо. — Эй, Вархен! Ты знаешь это место, скажи, как можно отсюда выбраться! Вархен!

Но с тем же успехом можно было надеяться заставить очнуться бревно.

Ханбей сползал к решётке за водой и влил несколько капель ему в рот. Большего он сделать не мог.

Осторожно, стараясь не привлекать внимания, Ханбей обследовал камеру — но в ней предсказуемо не оказалось лаза для побега или тайника с оружием; ничего, что могло бы обещать чудесное спасение.

Когда на рассвете за ними пришли, он, чувствовавший себя уже вполне сносно, сделал единственное, что ему оставалось: бросился на тюремщиков. Завязалась короткая потасовка, в которой он разбил кому-то лицо и почти достал до чьей-то алебарды — но затем несколько точных ударов швырнули его на пол. Рассерженные солдаты наспех отпинали его по рёбрам, связали руки за спиной, заткнули тряпкой рот и, подгоняя тычками и бранью, повели наружу; бесчувственного Вархена, ухватив с двух сторон подмышками, потащили следом.

До площади Правосудия их с Вархеном провезли на тряской телеге. Уже рассвело: на небе не было ни облачка, ярко светило солнце. На площади собралась толпа: горожане любили поглазеть на казни.

«Первый раз в жизни вижу столько людей», — невпопад подумал Ханбей. — «Первый и последний». В такой ясный и тёплый день совсем не хотелось умирать. Чтобы отвлечься, он стал пересчитывать толпу по головам, но на третьем десятки каждый раз сбивался со счёта.

«Что, если бы они узнали правду?» — Он пошевелил языком, но кляп сидел во рту крепко. — «Бесполезно. Всё равно мне никто бы не поверил».

Когда его втащили на эшафот, с краю площади показалась процессия. Окружённый двойным кольцом стражи в зелёных мундирах с жёлтым кантом, на сером в яблоках жеребце ехал сам герцог Эслем; рядом с ним ехали двое со скрытыми под капюшонами лицами, закутанные в плотные плащи, несмотря на жару. Тот, что ростом был выше, не касаясь поводьев правил черным, как смоль, породистым тонконогим скакуном; когда процессия подъехала ближе, в жеребце второго Ханбей с удивлением узнал своего Недотёпу: капризный конь ступал смирно, потупив морду, словно зачарованный.

«Демоны Шоума», — подумал Ханбей. Среди стражи он разглядел своего Капитана и обрадовался, что тот остался жив. — «Я не предатель. Нет. Но я не справился. Мы не справились…» Скосив глаза, он увидел, как палач пытается просунуть голову Вархена в петлю, пока пыхтящий гвардеец удерживал того на ногах.

Герцог подъехал к самому эшафоту и с лязгом обнажил шпагу. Гвардейцы, сдерживавшие толпу, расступились перед ним.

Лицом и сложением Рудольф Эслм имел явственное сходство с медведем, а его грубый голос напоминал звериный рык.

— Этот — мой человек. Я сам буду вершить над ним суд, — проревел герцог, указывая на Ханбея остриём.

Крючконосый старик в парике — прокурор — нахмурился и переглянулся с неприметной наружности гвардейцем с майорскими знаками; тот так же хмуро пожал плечами, окинув взглядом герцогскую стражу: ему не хотелось уступать, но и не хотелось на потеху публике затевать стычку. Эслем был известен упрямством и дурным нравом.

Толпа нетерпеливо шумела. Прокурор, так и не решившись спорить с герцогом, вздохнул и поклонился:

— Как вам будет угодно, милорд.

Герцог Эслем спешился и вскарабкался на эшафот; доски заскрипели под его медвежьим телом. Высокий «демон» и громила-стражник с гербовой перевязью личного телохранителя последовали за ним. Ханбей с неприязнью взглянул на бывшего сюзерена: в Шевлуге ходило множество слухов о жестокости герцога, и ни одного — о его уме или проницательности.

— Ты! — Герцог нетерпеливым жестом поманил старика-прокурора.

— Да, милорд. — Тот нерешительно приблизился.

— В чём их обвиняют?

— Убийства и грабежи, милорд… нарушение присяги, ввиду особых обстоятельств приравненное к предательству…

— Предательство? Верное слово! Эй, вы все! Смотрите сюда!!! — выкрикнул герцог, вскинув шпагу. Толпа ответила ему одобрительным гомоном; они были единым целым — человек-медведь и озверевшие в ожидании кровавого зрелища люди. — Смотрите всё, что случается с предателями!

Не размахиваясь, одним мощным движением он проткну грудь крючконосого прокурора.

Старик выгнулся с нечеловеческим криком; тело вспыхнуло бело-рыжим пламенем. Герцог отступил на шаг, плавно высвобождая шпагу, и отсёк демону голову. Из разрубленной шеи фонтаном ударила чёрная кровь и повалил дым.

По толпе пронёсся вздох, тотчас сменившейся лязгом клинков и криками.

Стража герцога разоружала караул у эшафота; повсюду вспыхивали стычки. Следующим ударом герцог зарубил палача: его кровь оказалась красной, но была встречена рёвом толпы столь же громким и восторженным. Телохранитель герцога тоже не терял времени даром: помогавший палачу гвардеец уже лежал на помосте с перерезанным горлом.

Бесчувственный Вархен повалился на руки к подоспевшему «демону».

— Тихо!!! — взревел герцог, перекрикивая поднявшийся шум.

Толпа повиновалась ему; стало настолько тихо, насколько это вообще было возможно на заполненной ошеломлёнными, разъярёнными, растерянными людьми площади.

— Филин и сукин сын Шоум с Лысых Равнин продались демонам! — выкрикнул герцог. — Дворец захвачен предателями, Его Величество Рошбан Второй убит!

«Убит… король… убит…» — разносилось по людскому морю во все стороны.

— Но сукины дети за всё ответят! — Герцог Эслем снова вскинул шпагу: на ней дымилась чёрная кровь. — Шиш им, а не корона, плаха им, а не королевство! За принца Кербена! За короля Кербена!!!

Толпа шумела.

— Ваше Величество, мне нужно было объявить наследником себя?! — прошипел герцог, обращаясь куда-то в сторону. — Нельзя заставлять их ждать!

— Тебе стоило попробовать, Рудольф, — тихо сказал «демон»: у него был приятный, мягкий баритон. — Напрасно ты не стал: я уже говорил.

Он бережно опустил тело Вархена на помост, встал и откинул капюшон, и потрясённый Ханбей узнал профиль, чрезвычайно схожий с тем, что полвека штамповали на монетах.

Принц — некоронованный король — Кербен Жастеб Даршазский оказался худосочным мужчиной лет тридцати, с ранней сединой в тёмных волосах и с застывшей на лице мрачной гримасой; под глазами у него залегли тёмные круги.

Толпа взорвалась приветственными криками, но Кербен поднял руку, и шум пошёл на убыль.

— Жители Вертлека, добрые люди, честные люди! Лорд Вульбен и крон-лорд Шоум должны ответить за свои поступки! — выкрикнул он. — Добрые боги на нашей стороне. Сегодня свершится правосудие!

Ему ни за что не хватило бы голоса перекричать всех, но людские голоса разносили его слова во все стороны. Он властвовал над толпой иначе, чем герцог, без наслаждения и азарта — но власть его была велика: в городе уважали и любили его.

Где-то схватки возобновились с новой силой — преданные сторонники лорда Вульбена дорого продавали свои жизни; однако большинство гвардейцев, увидев принца, сложили оружие и теперь спешно повязывали на рукава оторванные от одежд стражников жёлтые и зелёные повязки в знак верности новому королю.

— Эти двое осуждённых невиновны! — продолжал Кербен; Ханбей мысленно поблагодарил его: было бы чрезвычайно обидно после всего оказаться-таки повешенным. — Благодаря их отваге мы были вовремя предупреждены. Корона не забудет их. Никого, кто поможет нам в этот час!

Толпа встретила его слова одобрительным гулом.

Офицеры стражи на площади спешно собирали мужчин в отряды. Ханбей выплюнул скомканную тряпку и с наслаждением глубоко вдохнул, когда герцогский кинжал разрезал верёвку на его запястьях и повязку, удерживавшую кляп.

Радоваться, впрочем, было некогда: герцог Эслем не терпел недостатка уважения.

— Тебе есть, что сказать в своё оправдание, стражник? — прорычал человек-медведь, и кинжал грозно блеснул в его руке. — Почему ты не пошёл сразу ко мне?

— А вы бы стали его слушать, милорд? — Мелодичный женский голос раздался из-за спины герцога; второй «демон», поднявшись на эшафот, открыл лицо — и оказался ученицей старой ведьмы из леса мертвецов. — До того, как гримуар попал в ваши руки? Думаю, что нет.

— Ошибаешься! — гаркнул герцог, но не слишком уверено.

— Милорд, вы знаете, что я права. Не будем спорить. — Легко, будто пушинку, она отодвинула герцога в сторону. Свет упал на её лицо и запачканный чужой кровью плащ — и в этот миг Ханбей понял, где видел её прежде.

— Тогда, там… под ивой у ручья… это точно была ты, — растеряно пробормотал он. — Но ты мертва, тебя убили! Что ты такое… кто ты?!

Ответ уже сложился у него в голове, но был слишком невероятным, чтобы сразу в него поверить.

Ирса Ина, Добрая богиня, богиня-птица, улыбнулась тепло и с толикой горечи.

— Твоя мать любит тебя, Ханбей. Хорошо, что ты не держишь на неё зла.

— Она ещё жива? — прошептал он онемевшими губами.

— Да.

Над эшафотом с протяжными криками носились неизвестные Ханбею серые птицы..

— Но, госпожа… Госпожа Ина, всё это… почему? — прошептал он. — Почему вы пришли только сейчас?! Вы бы могли ещё тогда, у ручья… да когда угодно!

— Не могли они: представь себе, у этих чудаков свои законы, — пробурчал герцог Эслем.

— Рудольф прав: мы не так могущественны, как людям нравится думать, Хан, — с грустью сказала Ирса Ина. — Почему, ты думаешь, нас прозвали «добрыми богами» — за добрые дела?

Ханбей растеряно моргнул: именно так он всегда и думал. Так его учила мать.

— Мы не можем применять силу, когда вздумается, и творить чудеса только потому, что нам того хочется, — сказала Ина. — Только вы сами способны вложить нам в руки такую власть. Ваше стремление помочь кому-то другому даёт нам возможность вмешаться в естественный ход вещей, незначительно: одного подтолкнуть вперёд, другого — удержать на краю… Но не больше. Если бы Солк Вархен выбрал бросить тебя в Севжеме, вы бы погибли оба. Вы бы погибли ещё раньше, если бы тот симпатичный юноша, твой командир, не пожалел раненого и не свернул к ручью. Не я, но он, его последний приказ дал шанс вам — и всему королевству.

Ханбей понял, что она говорит о лейтенанте Боуле.

— Каждый поступок имеет последствия, каждый имеет свою цену. — В тихом голосе Ины шелестели листья и птичьи крылья. — Мы избегаем вмешиваться в течение жизни напрямую: таков порядок. Таково природное равновесие. Цена за его нарушение велика, и для вас она больше, чем для нас.

— И всё же это возможно. Вы боги, вы способны на чудеса, — упрямо сказал Ханбей. — Лейтенант Боул мёртв, но этот хитрец пока дышит: скажи, можно ли ещё ему помочь? — Он посмотрел на Вархена, над которым беспомощно суетились два гвардейца с лекарскими сумками. — Если ничего не сделать, он умрёт в ближайшие часы. Назови цену: я готов платить.

Богиня покачала головой.

— Эта просьба уже услышана из других уст. И цена уже уплачена. Но смерть подобралась к нему близко: сбудется ваше желание или нет — будет понятно к ночи… Многое прояснится к ночи. — Она нахмурилась, словно подумав о чём-то своём. — До той поры лучше займись своим делом, Ханбей Шимек. Если Филин одолеет вас, всё будет напрасно.

Она исчезла; просто исчезла, как будто её и не было.

Ханбей взглянул на герцога Эслема: человек-медведь совсем не выглядел обескураженным. Похоже, он прекрасно знал, кто разъезжает от него по правую руку.

— Добрые боги ходят среди людей, юноша, — негромко сказал он. — Приходят, уходят, когда им угодно… Их непросто понять.

— Милорд. — Ханбей опустился на одно колено и низко склонил голову. — Прошу, простите мою ошибку. Позвольте вернуться на службу.

Герцог взглянул на него с сомнением.

— После подвалов Совиного Дома людям нужен лекарь и хороший обед.

— Благодарю, милорд. Но сейчас я бы предпочёл оружие. — Ханбей позволил себе улыбнуться. — Не хотелось бы потом вспоминать, что всё, на что я оказался способен в сегодня — это постоять на эшафоте с тряпкой во рту и полежать в кровати.

По правде, лечь ему хотелось намного сильнее, чем махать палашом — но ролью беспомощного узника за прошедшую ночь он пресытился сполна. Ради того, чтобы вновь решать свою судьбу самому, а не уповать на помощь взбалмошных богов и непредсказуемых сюзеренов, стоило потерпеть и голод, и усталость, и боль. Даже расстаться с жизнью, если придётся.

— Ты храбрый малый: я не буду судить тебя за то, что ты сделал. Но ты не доверяешь мне — значит, не можешь и служить, — мрачно сказал герцог. — Принимать назад дезертиров — это не по правилам.

— Сегодня необычный день: так сделай для него исключение на этот самый день, — сказал Кербен Жастеб Даршазский, неожиданно повернувшись к ним. — Нам нужна каждая пара рук, а этот человек надёжен, как никто другой. Если ты можешь доверять ему, какая разница, доверяет ли он тебе?

— Ваше Величество! — Ханбей поспешно преклонил колено.

— Встань, — приказал Кербен.

Ханбей поднялся. Кербен удовлетворённо кивнул.

— Раз ты можешь стоять, то можешь и драться. Раз ты можешь драться — приказываю: иди и дерись, стражник! — Кербен отстегнул от пояса посеребрённые ножны со шпагой и протянул ему. — Отомсти за своего офицера и земляков. За капитана Вархена: ему дорого обошлась верность… Сегодня мы должны победить.

— Мы победим, Ваше Величество. — Не зная, как положено поступать в таких случаях, Ханбей с поклоном просто взял у него оружие. — Клянусь: я не подведу вас.

— Рудольф? — Кербен посмотрел на герцога.

— Будь по-вашему, — проворчал тот, недовольный вмешательством короля, но не осмелившийся спорить. — На один день вновь принимаю тебя по знамя Эслема, Ханбей Шимек! Ступай к остальным.

Ханбей отсалютовал герцогу королевским клинком, с удивлением отметив про себя, что тот уже запачкан кровью, и спустился на площадь. Среди стражи он отыскал своего прежнего Капитана.

— В ваше распоряжение прибыл, — сказал Ханбей. — Спасибо, что не очень-то в меня целились.

— Я целился. — Капитан с прищуром взглянул на него. — Но вспомнил, как ты щенком шелудивым прибился к нашим казармам — и промазал. За работу!

Отряд, состоявший из личной охраны герцога Эслема и доверенных офицеров принца, был мал даже в сравнении с одной тайной полицией Вульбена, но в миг появления на площади Кербен разом поставил под королевское знамя больше тысячи человек, а они, разнося весть по городу, привели за собой ещё тысячи и тысячи. Всеобщей любовью принц избалован не был, но, в отличие от крон-лорда Шоума, в глазах вертлекцев он выглядел «своим» претендентом на престол; Кербен был немстителен и щедр, что тоже говорило в его пользу. Солдаты и младшие офицеры, не имевшие собственных интересов в политике, отказывались выступать против принца, тогда как охотников подраться с тайной полицией хватало: в Вертлеке — как, впрочем, и в любом другом городе — она популярностью не пользовалась ни среди простонародья, ни среди знати. В первый же час присягу Кербену принесли командиры двух из трёх городских полков.

Но главную силу переворота составила не гвардия. В городе после сообщения о смерти Рошбана II бушевал ураган: оставалось только оседлать его — а в этом герцог Эслем был мастер. Кербен благоразумно ему не мешал.

Резня и погромы продолжались до заката, но битва была выиграна ещё до её начала.

Не только столица, всё королевство было опутано незримой сетью лорда Вульбена — но тонкие, сложно связанные между собой нити оказались бессильны против умело спровоцированного кровавого безумия, менее чем за час охватившего Вертлек. Демонов крон-лорда Шоума в городе находилось немного, потому их присутствие не сыграло большой роли: стражники герцога с заговорёнными клинками и королевские чародеи и справились с ними, хоть и понесли потери. Несколько заговорщиков сумело бежать и укрыться во владениях мятежного лорда Шоума: остальным повезло меньше…

Всего за день, позже названный придворными хроникёрами «днём двойного переворота», в Вертлеке было убито больше тысячи человек, половина из которых не имела к заговору никакого отношения, и разграблено больше пятидесяти домов и лавок. Лорд Абар Вульбен при попытке пробраться за стены был выдан собственными сторонниками и растерзан толпой; вечером его останки выставили на площади и сожгли в месте с десятками тел убитых «сов», пытаясь таким образом очистить город от скверны.

Ханбей общую картину событий узнал только несколько дней спустя. Ещё позже ему стало известно, что Рошбан II не был убит демонами в результате заговора: судьба старого короля оказалось обыденной и трагичной. Предупреждённый Рудольфом Эслемом принц Кербен, не найдя возможности одновременно справиться с обезумевшим отцом и лордом Вульбеном, зашёл к Рошбану в покои и зарубил его. Затем опалил тело в камине, чтобы впоследствии выдать короля за жертву демонов — и скрытно бежал из набитого агентами Вульбена дворца: когда убийство обнаружили, принц уже въезжал на площадь Правосудия.

Человек мягкосердечный и никогда не желавший править, ради спасения одной своей жизни Кербен Жастеб Даршазский никогда не решился бы на отцеубийство, тяжелым грузом легшее на его плечи: вероятнее всего, он раздумывал бы и колебался до тех пор, пока не стало бы слишком поздно. Но на карте стояло слишком многое, а первые невосполнимые потери должны были последовать уже на рассвете — и это вынудило его переступить через себя и действовать. Нанося Рошбану II смертельный удар, о своём благополучии будущий Кербен I думал в последнюю очередь, и этот удар стал его платой Добрым богам на многие годы вперёд…

Но обо всём этом Ханбей узнал намного позже; а в день «двойного переворота» вместе с шевлугской стражей герцога Эслема и отобранными Кербеном гвардейцами Ханбей принимал участие в захвате Совиного Дома. До того, как прибыли чародеи, атакующие несли тяжёлые потери — но ему опять повезло уцелеть. Непривычно лёгкая королевская шпага оказалась хороша в деле; он дрался, словно пьяный, не чувствуя страха и усталости. После Совиного Дома их перебросили к госпиталю, куда со всего города свозили раненых и мертвецов; там, наконец, отряд получил передышку.

Но перед тем, у самого госпиталя, они наткнулись на демона.

На двух демонов; но вторая тварь уже умирала, исходя маслянисто-чёрнымдымом из разверстой раны в груди. Другая, в изорванном мундире стражи крон-лорда, смотрела на солдат с яростью и насмешкой.

— Всем отойти! — скомандовал Капитан, но Ханбей не подчинился. Его шпага — королевская шпага — светилась тем же зеленоватым светом, что и заговорённое оружие гвардейцев, сопровождавших приставленного к отряду чародея.

Но демон не собирался драться.

— Вы глупцы, — сипло сказал он. У него было человеческое лицо — загорелое, с мясистым носом и длинными обвислыми усами — но никто в здравом уме не принял бы его за человека: такой потусторонней яростью веяло от него. — Сегодня ваша взяла. Но завтра возьмёт наша!

В следующее мгновение, прежде, чем чародей успел завершить заклятье, демон левой рукой ухватил себя за горло и вырвал кадык. Столб дыма потянулся вверх; но ветер вскоре его развеял.

— Что они… оно…такое? — спросил Ханбей у чародея.

— Зло, — сердито бросил один из гвардейцев.

— В любом святилище Ины тебе расскажут, что, когда Первоотец вырезал человека из дерева, стружку он бросил в огонь: они — дым от той стружки, — сказал чародей. Его моложавое лицо и богатые одежды посерели от сажи и пыли; он, как и все, выглядел смертельно уставшим. — Но я скажу проще. Для нас, людей, они — псы, что бывают послушны свистку, но служат одному лишь своему желудку. Им не место здесь. Если только ты, солдат, не хочешь уступить им своё.

Уж этого Ханбей точно не хотел.

«Боги есть тени, что Первоотец отбрасывает в мир», — вспомнились ему слова из детства. — «Нет тени без огня, но нет огня без дыма».

Рядом с тлеющим трупом демона эта поэтичная бессмыслица звучала зловеще.

Во дворе госпиталя Ханбей — после того, как его немного подлатал лекарь — от усталости заснул прямо над опустевшим котелком; но вскоре пришёл приказ о переброске ко дворцу. Требовалось сдержать толпу, чтобы горячие головы не натворили лишнего.

Через два часа стемнело; в центре города худо-бедно восстановился порядок. Горожан гвардейцы разогнали по домам, а шевлугской страже поступило распоряжение возвращаться к резиденции герцога Эслема.

Ханбей предпочёл остаться у дворца: время, отведённое герцогом, истекло, и ночёвка в разбитых в герцогском саду душных палатках вместе с бывшими сослуживцами не казалась ему хорошей идеей; лучше уж было переночевать на улице. Пускай сам король отменил приговор — призраки лейтенанта Боула и Микола по-прежнему стояли за спиной: Ханбей видел их отражение в глазах товарищей.

Невероятные события последних двух дней казались сном, далёким, смутным — и таким же сном казалась вся прежняя жизнь: глубокая борозда пролегла между ним и его прошлым. Изменился он сам, изменился мир, каким он его знал — и ему только предстояло найти в нём своё место.

Ханбей сел на парапет и стал смотреть на пустую площадь; иногда по ней проезжали телеги с убитыми и ранеными.

За этим занятием его застала Ирса Ина.

— Устал, стражник? — негромко спросила она.

— Не больше других, госпожа. — Он встал ей навстречу. — Что с Вархеном?

— Почему тебя это так интересует? — Удивилась Ина. — Из-за него умерли дорогие тебе люди. Ты сам едва не погиб из-за него.

Ханбей пожал плечами.

— Он не бросил меня, когда мне нужна была помощь. Я хочу отплатить ему тем же.

А ещё Солк Вархен был единственным мостом, связывавшим прежнюю жизнь и новую, и единственным человеком, кого он в новой жизни знал; но про это он говорить не стал.

— Этот человек всегда ходит по грани, Хан, — печально сказала Ина. — Однажды он утянет тебя за собой.

— Но пока я жив. И он тоже?

Она кивнула:

— Идём: я отведу тебя к нему. Эрзан-Целитель удержал в нём жизнь: нескоро, но он поправится. Сможет ли вернуться на службу — тут уж зависит от него.

Ханбей пошёл следом за ней.

— Что случилось с ведьмой из леса?

— Ночью «совы» отыскали и убили её, — ответила Ина. — Но король Рошбан в тот час уже был мёртв: её желание исполнилось.

— Она знала, кто ты? И о том, что с ней будет…

— Она была сильной чародейкой.

— Тебе тоже ведомо будущее?

— Иногда.

С площади они сошли на извилистую улочку. Пахнуло гарью: где-то рядом ещё тлело пожарище.

— Кто такой Эрзан-Целитель? — спросил Ханбей. Молчать было неуютно.

— В ваших землях забыли это имя: Нарби отыскал старика где-то на побережье и уговорил прийти. Это риск для всех нас, — сказала Ина Ирса с укоризной. — Но если брат за что-то взялся, его невозможно уговорить отступиться.

Ханбей сглотнул. Дико было слышать, как могущественного бога называют, словно ребёнка; но, в конце концов, Ине бог-бродяга Нарбак Набарин действительно приходился «всего лишь» братом, что бы это для богов не значило.

— Этот Эрзан тоже один из вас? — спросил Ханбей.

— Хочешь — спроси у него сам: вон он идёт, — с усмешкой в голосе ответила Ина Ирсо.

Ханбей увидел, как из дома, окружённого кольцом гвардейцев, вышел грузный седобородый мужчина в диковинной узорчатой накидке. Обострившееся после дневных сражений чутьё подсказало, что спрашивать излишне: Эрзан-Целитель был таким же, как Ина-Птица. Немного ненастоящим… или слишком настоящим? Поравнявшись с ними, он остановился и церемонно приподнял шляпу, на миг обнажив совершенно лысую голову.

— Ина.

— Господин Эрзан. — Богиня в ответ присела в старомодном реверансе: вышло неуклюже и даже смешно. Ханбей задумался: робеет она или подшучивает над стариком.

— Каким чудом Нарби убедил вас выбраться в наши края? — спросила она.

— Я взглянул на него и подумал: раз бродяга Набарин нацепил мундир, дело приняло совсем скверный оборот. И не ошибся, — сказал старик. — Есть время на разговор?

Его тон явно не предполагал отрицательного ответа.

— Для вас — всегда. — Ирса Ина натянуто улыбнулась; походило на то, что разговор предстоял не слишком приятный. — Тебе прямо и наверх по лестнице, Хан. Береги себя: ещё увидимся.

Ханбей раскланялся с ней, со стариком, удостоившим его коротким кивком, и поспешил уйти: стать свидетелем ссоры между двумя божествами ему совсем не улыбалось.

Он зашёл в окружённый охраной дом: его пропустили, кто-то даже поздоровался с ним — должно быть, один из тех гвардейцев, с кем вместе сражались днём — однако сам он не мог вспомнить лиц. Снаружи дом выглядел богато, но внутри был обставлен кое-как и имел неухоженный вид. От стен пахло запустением.

На площадке второго этажа маячила фигура в красном мундире. Поднявшись, Ханбей узнал однорукого капитана.

— Так это вы… Стоило сразу догадаться, — со вздохом сказал Ханбей. — Не думал когда-нибудь увидеть бога, стоящего в карауле.

Из-за отсутствия материнских наущений или по причине особых обстоятельств знакомства, но перед богом-бродягой он совсем не испытывал страха, как и не чувствовал к нему особого почтения.

— Выглядишь получше, чем вчера, — бросив на него короткий взгляд, сказал Нарбак Набарин.

— Не вашими стараниями. Что плохого случилось бы, если б вы хотя бы подали мне воды?

— Ну, мне пришлось бы нагнуться. — Бог ухмыльнулся.

— Не верю: вы добрый бог.

— Добро и зло, боги и демоны — ты не умеешь отличать одно от другого, человек. Так не говори мне, кто я и что! — В блеклых глазах Набарина полыхнуло пламя.

Ханбей сделал вид, что не заметил его вспышки: этот гнев — он чувствовал — был притворным.

— Ваша сестра сказала, у каждого поступка своя цена. В детстве я видел несколько старых гравюр, где вы с госпожой Иной и вашим отцом, Реханом-Радетелем, изображены втроём, — сказал Ханбей. — У вас на них другое лицо, но две руки. Не расскажете — за что вы заплатили?

Ханбей мало надеялся на ответ, но бог вдруг ухмыльнулся развязно и недобро и спросил:

— Ты знаешь, что за вещицу моя сестра забрала у Солка Вархена?

— Рукописную колдовскую книгу лорда Шоума… Кажется, это называется «гримуар».

— Верно: гримуар. А первые страницы в нём когда-то написал я. — Набарин поднял правую руку и под ошеломлённым взглядом Ханбея сжал деревянные пальцы в кулак.

— Вы… Но зачем?!

— Законы, правила, традиции, — проговорил Набарин, как сплюнул: фальшивая ухмылка пропала с его лица. — Им нет числа. Они связывают нас по рукам и ногам. Не одному тебе это не нравится, Ханбей Шимек. Мне тоже. Многим из нас.

— Но лорд Шоум не… — Ханбей осёкся. Внутри похолодело от внезапной догадки. — Ваш отец, Рехам-Радетель, на его стороне?!

— Человек, носивший имя лорда Айзы Шоума, умер девять лет назад, и мало кто заметил его смерть, — сказал Набарин. — Нынешний лорд Шоум, наместник Лысых Равнин — и есть тот, кого люди называют Радетелем. Самый почитаемый бог этих земель. Роббар Рехам, мой отец.

— Вот как, — выдохнул Хабней.

— Ты хотел такой правды? Другой у меня для тебя нет. — Набарин взглянул на него едва ли не с жалостью. — Радетель — истинно Добрый бог: он верит, что действует для общего блага. Что мир, где мы будем вольны творить чудеса по собственному усмотрению, окажется лучше того, что есть сейчас; что победа оправдает любые преступления и жертвы. Сегодня ничего не закончилось: война только начинается, стражник, и она будет долгой. Если не завершится нашим скорым поражением.

— Лучше уж правда, чем неведение, — мрачно сказал Ханбей. — Вы заварили эту кашу вместе с отцом. Почему же теперь перешли на другую сторону?

Нарбак Набарин смерил его долгим взглядом, раздумывая, отвечать или нет.

— Сестра из тех, кто уверен, что все, кроме неё, должны играть по правилам, — после долгого молчания сказал он. — Она с самого начала не поддерживала Радетеля и препятствовала нашим с ним занятиям. Когда для продолжения нам потребовалось уплатить первую цену, отец не стал долго раздумывать…

Ханбея передернуло.

— Но это оказалась не та жертва, которую я готов был принести, — негромко закончил Набарин. — Единственная жертва, которую я принести оказался не готов… Как я понимаю теперь, вспоминая себя тогда — любая другая бы подошла. — Набарин отвернулся. Его деревянная рука будто сама по себе поглаживала перила. — Запомни эту историю. И вспоминай каждый раз, когда имеешь дело с Добрыми богами: мы не те, кем вы нас считаете.

— Это я уже понял, — сказал Ханбей. — Спасибо за правду, господин Набарин.

— Тут только половина правды, Ханбей Шимек. — Тонкие губы бога сложились в горькую полуулыбку. — Вторая половина — у Радетеля. Запомни и это тоже. А сейчас дверь, в которую тебе нужно войти — вторая по левой стороне…

Нарбак Набарин указал вглубь дома и, отойдя с прохода, сел прямо на ступеньки лестницы. Для бога у него был очень усталый вид.

Ханбей рассудил, что и так узнал больше, чем хотел, и дальше испытывать божественное терпение не стоит. Потому просто пошёл, куда сказано.

За дверью оказалась полутёмная спальня. Осунувшийся до неузнаваемости Вархен с закрытыми глазами лежал на кровати. Человек, сидевший в кресле у изголовья, обернулся.

— Ваше Величество, — пробормотал Ханбей, который раз за день опускаясь на колено. Это уже начинало надоедать. — Простите мою дерзость, но что вы здесь делаете? Разве вы не должны быть сейчас во дворце?

— Сядь, — тихо сказал Кербен, указывая взглядом на второе кресло. — Никогда не задавай сразу несколько вопросов, если хочешь получить ответ хотя бы на один.

— Простите… — Ханбей сел, но тут же снова поднялся, чтобы отстегнуть ножны. — Я должен вернуть то, что взял. Благодарю за доверие, Ваше Величество.

Король жестом остановил его.

— Оставь. Пусть в твоих руках она сослужит людям хорошую службу.

— Тогда прошу: возьмите на службу и меня, Ваше Величество, — сказал Ханбей, сам поражаясь своему нахальству. — Набарин сказал — будет война, но это и без него понятно… Значит, вам по-прежнему нужны надёжные люди.

Кербен задумчиво кивнул.

— Надёжные люди, крепкие руки, светлые головы. — Взгляд его сделался острым. — Ты доверяешь богам? Набарину, Ине?

— Я готов довериться им, если не будет иного выхода: а его не будет, — сказал Ханбей то, что думал. — Но они играют в другие игры, нежели мы. Нам лучше об этом помнить.

— Что ты собираешься делать на королевской службе?

— Всё, что прикажете, Ваше Величество. Я хорошо умею управляться с оружием. Он, — Ханбей посмотрел на кровать, — нескоро восстановит прежние навыки. Ему нужен напарник.

— Можешь считать, что ты принят, — сказал Кербен. — Если соизволишь всё-таки выполнить королевский приказ и сесть.

— Благодарю, Ваше Величество1.

Ханбей сел, украдкой разглядывая короля. Сходство с покойным Рошбаном II было не так уж и велико; не больше, чем между Вархеном и лордом Вульбеном. Кербен выглядел старше своих лет; у него был тихий голос человека, не привыкшего командовать и спорить, рассеянный взгляд и подвижные, чувственные черты, больше подходящие лицу барда или живописца, чем короля и воина. Ханбей подумал, что понимает, почему Вульбен пренебрежительно говорил о нём, как о «короле-тряпке»; и подумал, что тот ошибался. Возможно, в обычных ситуациях Кербену недоставало решимости, но в его распоряжении был острый и гибкий ум, не позволявший утешаться иллюзиями или не замечать очевидного. Кербен сознавал, что его зажимают в угол прежде, чем это происходило, и превращался в смертельно опасного противника. Вульбен недооценил опасность — и поплатился за это.

Пока Ханбей осторожно поглядывал в сторону короля, тот, ничуть не таясь, тоже изучал его. Внимательный взгляд, казалось, проникал под кожу; Ханбей пожалел, что вряд ли когда-нибудь узнает, к каким выводам Кербен пришёл.

— По правде, я ждал твоей просьбы, — вдруг сказал тот.

— Ждали, Ваше Величество?

— Ждал и надеялся: она весьма своевременна. Ты удивился, что я здесь делаю… Мы выросли вместе, — сказал Кербен: взгляд его скользнул по бледному лицу Вархена. — Король… отец считал, что я слишком застенчив и слаб характером. Потому убедил мать отдать меня в закрытый пансион, где учились дворянские дети. Я был там якобы инкогнито. Но все знали, кто я, и вели себя соответственно: обходили стороной или, по наущению родителей, увивались вокруг, ожидая возможности облизать мне пятки… Ты можешь себе представить, насколько это отвратительно?

— Мне в жизни никто не облизывал пяток, Ваше Величество, — осторожно сказал Ханбей, смущенный неожиданной королевской откровенностью. — Но, думаю, могу.

— Один Солк Вархен задирал меня и дразнил беспрестанно, наливал мне клея в сапоги, писал непристойности в моих тетрадях — и проделывал это с большой ловкостью, не попадаясь ни учителям, ни моим прихлебателям. Один раз, когда «свита» где-то запропастилась, даже умудрился сломать мне нос! Как будто я был обычным, настоящим мальчишкой. — Кербен слабо усмехнулся. Его нос в самом деле был чуть скошен набок. — За такое отношение я проникся к Вархену определённой симпатией, тогда как он искренне меня терпеть не мог. Что меня, конечно, злило. Мы соперничали в учёбе и в тренировочном зале с переменным успехом… Он мог ударом кулака сшибить меня с ног, но я был искусней в фехтовании; в алгебре мы оба были хороши, но в черчении он превосходил меня, тогда как на уроках словесности я всегда утирал ему нос… Долгое соперничество отчасти примирило нас. В последний год мы даже сдружились. Учёба закончилась, мы больше не были детьми: я вернулся во дворец, Вархен получил место в тайной полиции, и ему было велено приглядывать за мной; как вскоре стало понятно, это была ошибка: Филин переоценил его сыновью покорность. Вархен, по-видимому, начал испытывать неловкость за прошлые шуточки и пытался загладить передо мной вину, которую сам для себя придумал — поэтому не слишком охотно доносил о мои делах… — Кербен помолчал немного. — Со стороны могло показаться, что он не любил отца, но это не так: признание Филина всегда оставалось для него чем-то очень важным. Когда тот поручил ему шпионить за мной, Солк оказался между двух огней: он не мог быть до конца искренен ни с кем из нас, и никто из нас не мог доверять ему; всё это очень удручало его. Он не хотел подводить отца, но не хотел вредить и мне, метался туда-сюда; когда умер мой брат и я сделался наследником, стало еще хуже… Затем Вульбен опомнился и отослал Вархен на Лысые Равнины; я не думал, что вновь увижу его. Но вчера на закате ко мне пришёл Рудольф Эслем с гримуаром и набросанным со слов выпивохи-крестьянина портретом. — Кербен на несколько мгновений закрыл глаза. — Как сказала госпожа Ина, у всего есть своя цена… Вархен сохранил мне верность даже под пытками. Но с тех пор, как мы выросли, я для него стал «Вашим Высочеством» и никем больше. Что бы ни произошло, он не примет моей помощи и дружбы. Не говори ему, что я был здесь. Так будет лучше. — Кербен рывком поднялся. — Сестра-сиделка и лекарь в соседней комнате: позови их, если будет нужно. Завтра я пришлю нескольких надёжных слуг тебе в помощь, чтобы навести тут порядок. Скажешь, что нанял их сам.

— Как вам будет угодно, Ваше Величество, — сказал Ханбей, решив на этот раз обойтись без падений на колено и поклонов: в конце концов, король достаточно ясно выразил своё отношение к подобострастию.

— Не забудь сказать лекарю осмотреть и тебя. — Кербен приветствовал его догадливость едва заметной улыбкой. — Прощай и до встречи, Ханбей Шимек. Я возвращаюсь во дворец: Рудольф наверняка уже рвёт и мечет оттого, что ему пришлось покрывать моё отсутствие…

Король ушёл.

Ханбей проводил его до двери, опустился обратно в кресло и с наслаждением вытянул ноги.

— Можешь открыть глаза: я давно заметил, что ты притворяешься, — сказал он. — А король заметил ещё раньше. Но устроил целое представление… Вы всегда так друг с другом разговариваете?

— Обычно мы вообще никак не разговариваем, — хрипло сказал Вархен. — Я ненавижу его.

— В самом деле?

— Ты не знаешь, что значит расти выродком среди дворянских щенков. Твоё счастье, что не знаешь. Он мог уничтожить меня в любой момент, он должен был… Я этого и добивался. Но наш мягкосердечный принц всегда был благороден: он жалел меня… До сих пор жалеет.

В слабом голосе Вархена прозвучала такая ярость, что Ханбей невольно поморщился: