Диверсант

Глава 1 июль 1432 года, Париж-Кале: я сам — судья

Ветер еще с ночи унес в предместья миазмы большого города, и сейчас теплый воздух напоен ароматами окрестных лесов и полей. Солнце палит как в тропиках, на лазурном небе ни облачка. Откуда-то справа доносится хриплый рев труб, ему вторят восторженные крики, и я невольно оглядываюсь. Париж ликует. Будущая столица объединенного франко-британского королевства утопает во флагах и цветах. С раннего утра оглушительно трезвонят все колокола, ведь впереди целая неделя торжеств.

Город трещит по швам, к ста тысячам парижан прибавилось столько же съехавшихся гостей. Те из них, кому вчера не хватило мест в тавернах и постоялых дворах, устроились на короткий отдых прямо у стен домов, и ни у одного из хозяев не поднялась рука выплеснуть на незваных гостей помои или вызвать стражу. Уж больно серьезен повод для празднования, чтобы оставалось место для мелкого брюзжания. Сегодня вам не Пасха или Рождество, что случаются всякий год, а нечто совершенно особенное — коронация!

Обеденный зал трактира "Ворон и ласточка" пуст. По случаю небывалой жары окна распахнуты настежь, позволяя беспрепятственно любоваться происходящим на улице. Вот я и любуюсь во все глаза, настороженно выглядывая Жака Кера. Пора бы ему объявиться.

За соседний стол плюхается здоровенный, поперек себя шире дворянин в черном камзоле. Меч на его поясе, отсюда вижу, недурной ковки. Пальцы в перстнях, на шее — золотая цепь с самоцветными камнями. Лицо грубое, тяжелая челюсть упрямо выставлена вперед. Рядом мягко присаживается сгорбленный, худой как щепка мужчина с быстрыми глазами. Весьма подвижный, одного взгляда на его длинные беспокойные пальцы мне хватает чтобы озаботиться вопросом, на месте ли кошель с деньгами.

Оказывается, еще на поясе, и потому я меняю позу так, чтобы проворный даже теоретически не мог его умыкнуть. Ни к чему подвергать соблазну доброго христианина, а тот, отсюда вижу, ох и добрый!

— Ближе садись, Мэлоун, — рокочет здоровяк, — да говори потише.

— Не беспокойтесь, сэр Латрикс, тут место чистое, и всяк занят своим делом.

Оба дружно косятся на меня, но я как сидел, уставив нос в медный кубок с вином, так и сижу. Оно мне надо, чужие заботы? Тут от собственных проблем голова пухнет.

Худой прокашливается, звучно сплюнув, по полу шаркает подошва.

— Спрашивайте, ваша милость, — говорит он.

— Что слышно о Тюдоре?

Мэлоун, еще раз откашлявшись, с убитым видом признается:

— Мы так и не смогли его найти. Ушел, как угорь из рук. Вы же знаете этого дьявола!

Здоровяк раздраженно дергается, табурет под ним предупреждающе скрипит.

— Где вы видели его в последний раз? — рыкает сэр Латрикс.

— В толпе у городской ратуши. Малютка Робин стоял за Тюдором практически вплотную. Ждал, пока начнется торжественный салют, чтобы прирезать его в суматохе. Когда пушки грохнули, люди начали кричать и обниматься, толпа смешалась…

— Что замолчал? — бурчит обладатель баса.

— А что тут скажешь? Малютку Робина мы нашли только через час. Чертов Тюдор запихал его в пустую бочку из-под пороха, а в боку у трупа торчал его же собственный стилет!

Из- за соседнего стола доносится звучное ругательство.

— Ладно, это все лирика, а мне нужен результат, — басит сэр Латрикс. — Продолжайте искать, за валлийца неплохо заплатили, а дадут еще больше.

Бурлящая на площади толпа на мгновение замирает, и тут же приветственные крики резко усиливаются. Кинув в ту сторону быстрый взгляд я понимаю, что ничего серьезного не произошло: выкатили очередную бочку вина.

Мэлоун переводит взгляд на хозяина, помедлив, задумчиво говорит:

— Я бы пока не особенно спешил с поисками. Думаю вскоре цена за голову сэра Тюдора взлетит до небес.

— Поясни, — хмурится дворянин.

— Вы что же, еще не слышали про случай на мосту? — вскидывает брови Мэлоун.

— Нет.

Мост… в том, как неизвестный мне проходимец выделяет это слово, слышится нечто знакомое. Ну конечно! Единственный в Лондоне каменный мост, предмет неизбывной гордости обитателей британской столицы!

— Так вот, — начинает Мэлоун. — Где-то с неделю назад его светлость Хамфри, герцог Глочестер, прибыл на празднование очередной победы над лягушатниками. В городской ратуше Лондона устроили пышный прием, ну и герцог разоделся щеголь щеголем, вы же его знаете. А на голову водрузил шляпу с перьями райской птицы. Поговаривают, обошлась та шляпа его светлости в весьма круглую сумму.

— И что? — бурчит здоровяк.

— Погодите, — ухмыляется Мэлоун, — сейчас поймете, что к чему.

Помолчав, продолжает:

— Так вот, когда Екатерина Валуа, королева-мать, вышла с сыном, все присутствующие дворяне обнажили головы. По этикету так положено, — пускается было в объяснения шустрый, но сэр Латрикс делает нетерпеливый жест, и тот, прервав объяснение, послушно продолжает.

— И только герцог Глочестер остался в шляпе. Вы же знаете, ходят упорные слухи, что якобы он настойчиво добивался благосклонности Екатерины, а та дала ему от ворот поворот. Хотя, как поговаривают, к зову плоти красотка весьма неравнодушна.

— Так, — заинтересованно басит дворянин. — Уже интересно.

— Ее королевское величество отпустила язвительное замечание. В ответ его светлость громко заявил, что никакая в мире сила не заставит его обнажить голову перед какой-то там женщиной, пусть она трижды мать его царственного племянника.

— И что дальше?

— А после приема поехали все кататься на его королевского высочества галере по Темзе. И в тот момент, когда проплывали под мостом, какой-то загадочный наглец с черной бархатной маской на лице, прямо при всех придворных дамах явил на свет божий свое естество. Весьма немалых, как позже указали все свидетели, размеров. И не просто так извлек, чтобы в воздухе поболтать, а дерзко и метко покусился на роскошную шляпу его светлости. Герцог Хамфри в растерянности сдернул промокший головной убор, а неизвестный, свесясь через перила, громко прокричал:

— Все-таки ты обнажил перед королевой голову, а, Хамфри?

За соседним столом замолкают, худой глядит с таким торжествующим видом, словно лично обгадил упомянутый головной убор. Дворянин, помотав головой, потрясенно шепчет, произнося слова чуть ли не по слогам:

— Не может этого быть!

Мэлоун пожимает плечами, на лице — широкая ухмылка.

— И что же, стража так никого и не нашла? — щурится дворянин.

— Когда стражники ворвались на мост, там никого не было. Очевидцы, как водится, указывали на все четыре стороны света. Да и описывали злодея по-разному. Хотя, разумеется, все и так знают, чьих рук это дело.

— Прям-таки рук? — фыркает сэр Латрикс.

После непродолжительного молчания мужчины за соседним столом начинают смеяться. Ржут так, что в моем кубке колышется вино. Отсмеявшись, дворянин вытирает выступившие на глазах слезы. Серьезно говорит:

— Господи, поистине, мы живем в великое время! Будет о чем рассказать внукам, если доживу, конечно. Пожалуй нам и впрямь стоит задержать охоту. Ну чертов Тюдор, ну насмешил!

Сблизив головы, охотники начинают о чем-то шептаться, я же качаю головой, удивляясь лихости неизвестного мне чертова Тюдора. Чтобы подобным образом поступить с наместником Британии и в самом деле требуется недюжинная смелость! А когда поворачиваю голову, Жак Кер, неведомым образом проскользнув в дверь, сидит напротив меня.

— Все в порядке, — тихо говорит он. — Нас ждут.

— Прекрасно, — киваю я.

Жака не было пару часов, и я начал было беспокоиться. Как ни крути, но британцев нам опасаться нечего. Английских патрулей немного, и их легко избежать, но вот от глаз парижан нам не укрыться. И если в нас с Кером опознают шпионов Карла VII — беды не миновать. Но Кер вернулся, так что там, куда мы направляемся засады нет. Я облегченно вздыхаю.

Сколько бы не твердили о "злобных захватчиках", но правда в том, что в одиночку британцам нипочем было бы не захватить половину Франции. Их активно поддерживают крупные и мелкие дворяне, горожане и духовенство. Для тех британских прихвостней мы с Кером худшие враги. И потому охотятся они за нами не в пример ожесточеннее, чем сами англичане. О нынешней нашей миссии никто не должен знать, но так ли это на самом деле? Я не раз убеждался, что лучший друг и соратник в одночасье может обернуться предателем, а потому не позволяю себе расслабиться ни на секунду.

Я пристально вглядываюсь в ликующую на площади толпу, стараясь уловить любое проявление интереса к своему спутнику, но ничего не замечаю. Ни пристальных взглядов в спину, ни незаметных юрких личностей с тяжелыми дубинками в рукаве. Вот и славно. Похоже, наша маскировка себя оправдала. Сам я выгляжу разорившимся дворянином, отирающимся в столице в надежде на нечаянную фортуну. Ну а Жак — вылитый парижанин.

Второй раз на Кера никто не посмотрит, там и с первого взгляда все ясно. Мелкая канцелярская крыса из тех, что за пару су в день прилежно скрипит гусиным пером, да знай себе перебирает пыльные свитки. Знаток параграфов уголовного уложения, земельного кодекса да налогового права, то есть вещей муторных, вызывающих у обычного человека ощущение смертной тоски.

Нет в нем интереса ни для добрых парижан, что стремятся опохмелиться с утра, ни для воров, что моментально просвечивают любого, словно неким рентгеном, с точностью до су определяя содержимое поясного кошеля. И стражникам он неинтересен, ни тем кто в форме, ни тем кто в штатском, те привычно вычленяют из толпы всех подозрительных, не обращая на чиновника никакого внимания.

Незамужние женщины, едва заметив потертую фигуру, тут же забывают о его существовании. Даже гулящие девки, вечные охотницы за мужчинами, не шлют ему завлекательных улыбок. Оно и верно, что с такого взять? Ни денег в нем, ни мужского шарма. Чернильная он душа, вечный скептик, скряга и брюзга.

Сто к одному, что писака этот будет копаться в бумажках до самой смерти, разве что какой-нибудь дальний родственник оставит после смерти небольшое наследство. Да и тогда удел подобных счастливцев — маленький домишко на окраине Парижа, и скучное, полунищее существование.

— Вина! — скрипит Жак, сухо кивнув трактирщику.

Достойный хозяин сам плюхает на стол глиняный кувшин. Похоже, вся прислуга гуляет, и в трактире кроме владельца никого не осталось. Тщательно пересчитав монеты, пузан неспешно удаляется, предоставив нам возможность наслаждаться сомнительным пойлом.

— Виват! — воздеваю я кубок, и Жак салютует в ответ.

Пьем не чокаясь, мы же не вельможи какие, чтобы всякий раз проверять, не сыпанул ли собутыльник яду. Скромно потупив взор Кер неспеша цедит вино, незаметный, словно его и не существует вообще.

А ведь загляни добрые парижане и гости столицы в те потупленные глазки, мигом переменили бы мнение! Способный человек, в один голос воскликнули бы и воры и стражники, готовый на многие славные дела! И женщины взволновались бы, безошибочным инстинктом определив настоящего мужчину…

Но не поднимает мой собеседник взора, надежно укрыл глаза за тяжелыми веками. Впрочем, предо мною ему таиться ни к чему. Я и сам точно такой же специалист по насильственному лишению жизни, и не думаю что в данном вопросе хоть в чем-то уступаю своему начальнику. Да, да, именно начальнику. Это у любителей, что гордо называют себя клошарами, бандитами и лесными разбойниками, водятся главари да атаманы. У людей степенных и основательных вышестоящего принято именовать шефом. Ну а что может быть солиднее, чем работать на государство?

Трудится на него чертова уйма самого разного народу, всех профессий не перечесть. И как ни крути, без душегубов ни одному государству не обойтись. Есть на государевой службе убийцы попроще, вроде солдат, полицейских да палачей. Есть и получше, для решения вопросов деликатных, не требующих широкой огласки. Но если необходимо убрать кого-то за границей, тут требуются лучшие из лучших, элита тайных войн. Мы с Жаком они и есть.

С площади вновь доносятся бурные крики, и я невольно морщусь. Второй день все добрые англичане и переметнувшиеся к ним французы празднуют начало царствования малолетнего Генриха VI Ланкастера. Отныне на голове девятилетнего пацана красуются сразу две короны — английская и французская. Так что со вчерашнего дня у Франции аж два законных государя, и поделили они страну примерно пополам. Не по взаимному согласию, разумеется, а так уж выпал жребий, ведь война есть война.

Удивительно, как быстро меняется все в этом лучшем из миров, ведь еще два года назад и представить подобное было бы невозможно! Кажется, только вчера большая часть Франции была свободна, и у нас появился законный король. Но с тех пор, как с молчаливого одобрения Карла VII Жанну д'Арк отдали англичанам, дела у галлов пошли — хуже некуда. Оказалось, что кроме сожженной британцами девушки полководцев у французов не было, а все те, кто в год ее побед рвались порулить войной, ныне забились по углам, поджав хвосты.

И вот он предсказанный итог: на одном престоле уселись сразу двое, пихаясь и растопыривая локти. Я мстительно ухмыляюсь, на мой взгляд самое забавное в том, что и дядя и племянник имеют законное право на французскую корону, ведь оба они — Валуа. Ну и что с того, что у малолетнего Генриха есть один трон? Короли, чтоб вы знали, прямо как ребенки малые: чем больше престолов под царственной задницей, тем счастливее монархи.

Каждый солдат мечтает стать офицером и помыкать фельдфебелями, и точно так же всякий король грезит о короне императора. Нет, даже так: Императора! Я громко хмыкаю, глядя на опухшие, заспанные лица парижан, что толком не продрав глаз бредут к выставленным на площади перед собором бочкам с бесплатным вином.

Хоть и с похмелья, но не забывают хрипло выкрикивать здравницу новому королю, а вокруг в толпе то и дело шмыгают неприметные личности с незапоминающимися лицами, что мигом берут на заметку всех недовольных. Впрочем, лукавить нечего, подавляющее большинство французов вполне искренни в выражениях верноподданнического восторга.

Будь прямо сейчас предо мной Карл VII, я непременно спросил бы его с ехидцей, глядя прямо в глаза: "Что, доигрался, сукин сын? А ведь я тебя по-хорошему предупреждал! И что теперь делать будем?". Любопытно, что бы он мне ответил…

Эй, это кто сказал, будто меня и на пушечный выстрел не подпустят к государю? Кто ляпнул, что мечтать не вредно, да добавил про бодливую корову? Я, чтоб вы знали, французский дворянин! И в рыцари меня посвятил сам Карл VII. Добавлю, что нет такой страны по соседству с нашим королевством, что за мою голову не объявила бы доброй награды. Хочешь разбогатеть — сдай меня живым или мертвым, многие пытались, да только руки коротки. А чтобы вы убедились, что я имею полное право тыкать монарху, расскажу коротенько о себе.

Родился я и вырос в Сибири в конце двадцатого века, после армии работал фельдшером на «скорой». Ну а затем какой-то старик обманом лишил меня тела, выбросив в прошлое. То, что я вообще очнулся после той колдовской процедуры — чудо из чудес, как авторитетно заявил один ехидный друид.

Не знаю, так ли уж крупно мне повезло, ведь Франция 1425 года оказалась не лучшим местом для жизни. Разгар Столетней войны с Англией, повсюду лютуют отряды повстанцев и мародеров, кровь льется рекой и везде, куда взгляд ни кинь — трупы, трупы и трупы.

Но я ухитрился найти себя в новой жизни, все-таки фельдшер "скорой помощи" из двадцать первого века это чуть-чуть побольше, чем самый образованный из врачей пятнадцатого столетия. Был лекарем в отряде восставших крестьян, послушником Третьего ордена францисканцев, учился на королевского телохранителя.

Побыть охранителем Самого мне не удалось, зато какое-то время я с успехом оберегал Изабеллу Баварскую, королеву-мать. Ну а затем мне доверили жемчужину Франции, сводную сестру Карла VII, тогда еще никакого ни монарха, а всего лишь дофина, то бишь наследника престола. Девушку, что я охранял, весь мир знает как Жанну д'Арк, и лишь узкому кругу она известна как графиня Клод Баварская.

Дальше было много всего: я странствовал, участвовал в битвах, разоблачал заговоры и старательно прикрывал спину своей подопечной. Ну и убивал, разумеется, куда же в моей профессии без трупов? Доводилось и лечить. К сожалению моя профессия оставляет чертовски мало времени на любое постороннее дело.

Когда воины графа Люксембургского захватили Жанну в плен у Компьена, меня, по ложному обвинению в измене, бросили в подземную тюрьму. И сгнить бы Роберу там заживо, да королевскому секретарю графу де Плюсси потребовались мои знания и умения. Его доверенное лицо, некий мэтр Жак Кер выкрал меня из темницы Третьего ордена францисканцев и предложил поработать на своего господина. В награду же мне посулили полное прощение всех грехов и возврат пожалованного некогда замка Армуаз.

И все бы ничего, не знай я, что Жанну д'Арк захватили в плен, а затем сожгли с молчаливого попустительства ее любящего братца Карла VII. Вот этого я так и не смог королю простить.

Дело в том, что я любил Жанну… нет, не так. Я жил ради нее, и мечтал лишь о том, чтобы слышать ее голос, и вечно любоваться зелеными, как молодая трава глазами. Каждый миг рядом с девушкой был для меня наградой, и плевать я хотел на то, что она принцесса, и сводная сестра короля. Жанна принесла Франции победу, а король вкупе со своими советниками сдал ее врагу. И чтобы я работал на людей, что так поступили с любимой? Да никогда в жизни!

В один прекрасный день я бесследно исчез, решив навсегда завязать со службой на благо Франции. Стояла без меня держава галлов тысячу лет, простоит и дальше, не рассыплется, уж мне ли не знать.

Весь прошлый год я провел, скрываясь в небольшом городке на востоке страны. Я вновь занялся целительством, а заодно потихоньку приходил в себя, восстанавливая здоровье, подорванное подземной темницей. И так уж вышло, что некоему важному вельможе, инкогнито проезжавшему через тот самый городок, срочно понадобилась помощь лекаря. Надо ли описывать, что я почувствовал, встретив епископа Пьера Кошона, главного палача Жанны и человека, что лично организовал позорное судилище в Руане!

Если кто не помнит, это там с помощью грязных юридических трюков, откровенных подтасовок, запугиваний и обмана год назад мою Жанну приговорили к сожжению на костре. Епископ Кошон дважды целиком менял состав судей, ведь те наотрез отказывались судить Дочь Орлеана, едва лишь разбирались в сути дела.

Кошон попытался было судить Жанну в одиночку, но от такого явного беспредела даже его английские покровители начали морщить нос, очень уж не авантажно выходило, так можно и весь имидж в глазах христианской Европы испортить. Епископа аккуратно поправили, и тот, вот ведь упорная сволочь, наконец подобрал себе в подручные такую мразь и откровенных подонков, что те дружно проголосовали за казнь…

Наша встреча разбередила мне душу. Оказалось, что старые раны вовсе не зажили, как я наивно полагал, а кровоточат при малейшем касании. Я последовал за негодяем в Париж, и там сумел с ним посчитаться. Вспорол мерзавцу брюхо, и бросил его подыхать. Как говорится, собаке — собачью смерть. Той памятной ночью меня выследили люди графа де Плюсси, того самого, что так нуждался в моих услугах.

Граф вновь предложил мне тряхнуть стариной, и на сей раз я согласился. Как оказалось, знает королевский секретарь одну тайну, что позарез мне нужна, так что мы с ним прекрасно поладили.

На минуту прикрыв глаза, я вспоминаю всю сцену в деталях. В полутемной комнате нас двое. И королевский секретарь, с ног до головы закутанный в тяжелый плащ, ощущает себя полным хозяином положения. Дышит спокойно, голос ровный. Взгляд обдает резким холодом, словно сквозь надетую на лицо маску на меня глядит айсберг.

То, что мне абсолютно нечего терять, графа ничуть не волнует. Он и сам прекрасный воин, вдобавок за дверью топчется в нетерпеливом ожидании десяток громил. Воины прислушиваются внимательно, не пора ли ворваться к хозяину на подмогу. Им дай малейший повод, тут же в клочья порвут.

Руки у них толстые как бревна, плечи взглядом не охватишь, и каждый раза в два тяжелей меня. Этакие ходячие горы мышц, прекрасно натренированные для убийства. Профессионалы, у них и взгляд тяжелый, исподлобья. Словом, не всякий человек интеллигентной профессии, с тонкой, исстрадавшейся душой, согласится общаться с подобными асоциальными типами. А вот встреться мы с любым из них один на один, я мог бы показать тому неудачнику пару забавных кунштюков…

Я отрываюсь от неуместных мечтаний, и вежливым кивком приветствую одного из влиятельнейших вельмож королевства. На хищном лице нанимателя играет неприятная улыбка. Граф смотрит на меня с нескрываемым интересом, словно кошка на загнанную в угол мышь. "Или как ребенок на новую игрушку", — ехидно шепчет внутренний голос.

— Я повторяю прошлогоднее предложение, — заявляет граф. — Ты поступаешь ко мне на службу, под начало Жака Кера. Если останусь доволен твоим усердием, получишь полное прощение от имени короля. Про то, что выйдешь живым из сегодняшней переделки, хоть и помешал моим планам, даже не упоминаю. Хотя любого другого давно бы вздернул на сук, ворон кормить, — он холодно улыбается, в голосе нетерпение, — Ну что, по рукам?

— А именьице мне вернут? — фыркаю я презрительно.

Гляжу графу глаза в глаза, взор мой тверд, губы кривятся в самоуверенной усмешке. Купить ты меня не купишь, напугать… Ну чем ты можешь меня испугать, французик средневековый, после подземного каменного мешка, а? После года, проведенного в полном мраке и тишине, что назойливо звенит в ушах?

После того, как англичане заживо сожгли любимую? Да делай ты со мной что хочешь, мне все равно. Прошлой ночью я собственной рукой отправил в ад главного палача Жанны, так что на земле меня не держит даже месть. Что смерть тому, у кого мертва душа?

Убить меня очень просто, но я тебе мертвый не нужен. Воинов, тупых и храбрых, у тебя навалом. Свистни, тут же сотня набежит, выбирай не хочу. А вот таких как я — днем с огнем не сыщешь. Я — штучный товар, и заставить меня служить задачка не из легких. Ты же отнюдь не дурак и прекрасно понимаешь, что удержать на службе человека, у которого ничего и никого нет, не так-то просто.

Да стоит на минуту отвернуться всей этой шайке горилл, что напряженно сопят за дверью, прислушиваясь, не раздастся ли команда «фас», как я тут же исчезну, и на этот раз навсегда. Растворюсь в ночи, словно кусок сахара в кипятке. Потребуешь дать тебе рыцарское слово? Так меня ведь лишили не то что рыцарства, но даже и дворянства, к тому же чего стоит слово, вырванное под угрозой смерти? Правильно, и я о том же. Прах на ветру.

Тупик. Вельможе позарез требуются мои опыт и умения, мне же от него не нужно ровным счетом ничего. Глаза б мои их больше не видели, всех этих графьев с маркизами, и прочих баронов с пфальцграфами. Мне даже интересно слегка, что за морковку предложит граф, чтобы я добровольно согласился пойти к нему на службу. Де Плюсси явный прагматик, идеалистов в начальниках тайных служб не держат, неужели будет сулить золото?

Граф молчит, в глазах лед, брови съехались к переносице. Похоже, личный секретарь короля обдумывает, как половчее принудить меня к сотрудничеству. И так как я противник малейших недоговорок, тут же твердо добавляю, дабы окончательно все прояснить:

— Я служил короне Франции, сьер де Плюсси, и работать на одного из вельмож у меня нет ни малейшего желания. Делайте со мной что хотите, но после того, что я перенес, вряд ли вам удастся меня напугать!

— Тогда я предлагаю сделку, — неожиданно произносит королевский секретарь.

— Сделку? — эхом отзываюсь я, саркастически улыбаясь. — И какого же рода?

— Условия те же, вдобавок ты узнаешь одну важную для себя вещь.

— А поподробнее? — говорю я, и в голосе моем звучит нескрываемый скепсис. — Что вы знаете такого, что может меня заинтересовать?

И вот тут, мастерски выдержав паузу, секретарь короля буднично заявляет:

— Я назову место, где содержат некую узницу, которую все полагают погибшей!

Воин, на полном скаку выбитый из седла ударом рыцарского копья, или пропустивший удар булавой в голову испытывает, должно быть, схожие ощущения. Острое чувство нереальности происходящего, сильное головокружение и странная легкость во всем теле. Вновь, как и во время позавчерашнего разговора по коже прокатывает волна пламени, и дергается угол левого глаза.

А нервишки-то шалят, еще полгода подобной жизни, и я сделаюсь полным неврастеником. Начну, чего доброго, бормотать себе под нос нечто неразборчивое, горбиться и шаркать ногами при ходьбе, а на всех встречных и поперечных глядеть с нескрываемым подозрением.

— Вот уж дудки! — твердо говорю я себе. — Теперь, когда в моей жизни появилась определенная цель, я не позволю сбить себя с пути. Землю и небо переверну, а найду любимую!

— Пора — заявляет Жак, — и гляди в оба!

Я легко поднимаюсь на ноги, мышцы как сжатые пружины, на лице уверенная улыбка. Даже самая длинная дорога начинается с первого шага, и каждый мой шаг неотвратимо приближает к долгожданной цели. Где-то там, далеко, ждет меня любимая. Томится в неволе, и ничто не сможет ее сломить, слишком уж много в ней огня. Год назад, на глухой лесной поляне близ замка Болье-лэ-Фонтен я обещал вернуться за ней, и Жанна знает, что я непременно приду.

— Я готов, — заявляю твердо, и мой спутник кивает.

Впереди у нас Англия. Где-то там, на западном побережье острова расположен замок Барнстапл, штаб-квартира ордена Золотых Розенкрейцеров. В Европе тайных обществ — как сельдей в бочке. Рыцари и монахи, ремесленники и торговцы — все они рьяно хранят свои маленькие секреты. Но этот орден отличается от прочих. Судя по всему, Золотые Розенкрейцеры — истинные наследники почившего сотню лет назад ордена Тамплиеров.

Рыцари Розы и Креста сохранили и сберегли скрытые знания храмовников. И главную их тайну — путь в неоткрытые земли, в Америку. Туда, где расположен источник неиссякаемого богатства ордена, золотоносные шахты. Но главное то, что именно на добытое в Америке золото вот уже столетие ведется война против Франции.

Я от природы весьма любопытен, и с тех пор, как впервые услышал про орден Розы и Креста, просто умираю от желания как можно тщательнее все разузнать. Все-все, вплоть до мельчайших деталей.

Особенно мне пригодились бы сведения о людях в окружении французского короля Карла VII, на корню скупленных розенкрейцерами. Ведь не может же там не быть предателей, судя по последним неудачам, информация к англичанам утекает даже не ручьем, а полноводной рекой! Так же мне сгодятся любые данные о доверенных лицах британцев в наших городах, их еще называют резидентами.

Уверен, среди них обязательно промелькнет имя бывшего моего наставника, а ныне аббата Бартимеуса, теперешнего главы Третьего ордена францисканцев. Я хмуро ухмыляюсь, лицо сводит в короткой гримасе ненависти. Как ни горько осознавать, но если бы не потребовалось осадить нового любимца короля, граф де Плюсси и не почесался бы вытащить меня из темницы. Интриган чертов!

Неужели во власти и впрямь нет хороших людей, и попадают туда одни лишь негодяи, и вся моя надежда только на то, что ворон ворону все-таки выклюет глаз? Что ж, я реалист, и постараюсь сыграть с теми картами, что есть на руках. Все предыдущие годы я выполнял задачи Третьего ордена францисканцев в одиночку, в этот же раз я буду работать под началом Жака Кера, доверенного лица графа де Плюсси. Судя по всему, в тайной службе королевского секретаря мой новый начальник занимает далеко не последнее место. Любопытно, а знает ли он, где содержат Жанну?

На мгновение у меня мелькает шальная мысль затащить новоявленного начальника в какой-нибудь темный угол, и там разговорить. Побеседовать с ним по душам. Убежден, Жак поведает мне все, что ему известно. Острый кинжал да немного воображения могут сотворить истинные чудеса! Кер недовольно передергивает плечами и резко оборачивается, к счастью, я успеваю перевести горящий взгляд в сторону.

Делаю вид, что любуюсь пляшущими девушками, те и в самом деле распрыгались не на шутку. Пышные юбки взлетают высоко в воздух, демонстрируя окружающим стройные лодыжки и гладкие бедра. Кер отворачивается, и широкая ухмылка тут же сползает с моего лица. Я вновь неотрывно пялюсь в широкую спину спутника, колеблюсь, не зная, на что решиться. Сердце требует немедленно добиться от Жака ответа, разум недоверчиво качает головой, скептически поджав губы.

Только простодушные люди, подавшиеся из сервов в разбойники полагают, будто лес — это опасное место. Глупости, большой город гораздо страшнее. Несмотря на согнанные в Париж полицию и войска, тут при желании можно найти сотни укромных уголков, где тебя никто и никогда не найдет. Ни тебя, ни того, что останется от твоего собеседника. Я быстро обдумываю все еще раз и со вздохом решаю, что рисковать не стоит. Велик шанс, что Жаку о моей любимой ничего не известно, я же в таком случае лишусь надежды на обещанное вознаграждение.

Вряд ли граф де Плюсси простит мне пропажу доверенного лица, к тому же, будь я на его месте, непременно послал бы какого-нибудь проворного малого проследить за нами. Более того, я не удивлюсь, если в Париже за нами будет приглядывать какой-нибудь безусый юнец, до корабля проводит солидный приказчик, следующий сходным курсом, а на судне та же функция перейдет к одному из «случайных» попутчиков. Что ж, "между ворами все должно быть по-честному", припоминаю я старую марсельскую поговорку. Придется мне приложить все силы, чтобы исполнить задание, и не дай тогда бог графу де Плюсси начать юлить. Кровью умоется.

Мы ныряем из одной узкой улочки в другую, тщательно избегая площадей, что с раннего утра забиты веселящимся народом. В неказистом домике на окраине Парижа полностью меняем облик, волшебным образом из обедневшего дворянина и канцелярской крысы, что его сопровождает, превращаясь в двух дворян. Как следует из выданных нам грамот, однощитовых, то есть бедных, как церковные мыши.

Нет у нас ни замков, ни крепостных, ни клочка собственной земли. Все, что имеем — добрый конь, хороший доспех, да набитый серебром кошелек. Зато мы горим желанием разбогатеть, а потому, намыкавшись во Франции (детали легенды уточним по дороге, небрежно бросает Кер), держим путь в Лондон, столицу объединенного королевства. Куда же еще податься разумному человеку, не ехать же нам в Бурж, резиденцию неудачника Карла VII.

Всяк во Франции знает, что Валуа вечно сидит на мели, денег назанимал, у кого не попадя, вдобавок, по упорно циркулирующим среди дворян слухам, заложил генуэзским банкирам фамильные драгоценности жены. А потому разумный человек, желающий встретить старость в собственном замке, конечно же выберет Англию для построения успешной карьеры.

К полудню Париж остается далеко позади, и когда с вершины какого-то холма я гляжу назад, оказывается, что вероломный город пропал из виду. Я слегка наклоняю голову, прощаясь со столицей. Ничего, пройдет совсем немного времени, и французы вышибут оккупантов прочь. Кер оглядывается, во взгляде сдержанное недоумение, и я говорю:

— Скажите, добрый друг, а не пора ли вам посвятить меня в тонкости нашего задания?

— Отчего же, — кивает тот, — буду только рад. Итак, слушайте внимательно. Первым делом усвойте, что никого убивать не надо, наше дело — раздобыть доказательства, что смогут скомпрометировать нынешнего епископа Блуа, нашего с вами искреннего недоброжелателя.

Кони неспешно переставляют ноги, легкий ветерок овевает лицо, в воздухе стоит неумолкающий звон цикад. По прошествии некоторого времени я признаю, что составленный новым начальником план весьма даже неплох, и имеет хорошие шансы на успех. А то, что Кер явно что-то недоговаривает меня не смущает. Разберемся по ходу дела, я все-таки не зеленый новичок, и не в первой операции участвую. А то, что я должен буду решить собственные проблемы, помогая французской разведке — иначе как подарком судьбы не назовешь.

Ближе к полудню пятого дня пути дорога в несчетный раз разделилась надвое. В нашем королевстве сотни городов, тысячи замков, десятки тысяч деревень, и паутина дорог покрывает всю страну. Кое где на перекрестках путей воздвигнуты указатели, но полагаться приходится на советы попутчиков и аборигенов, благо, как говорят дворяне, крестьян у нас как грязи. Куда ни плюнь, обязательно попадешь в серва, что не разгибая спины копошится в поле.

Налево дорога шла по-прежнему прямо, если не считать постоянных вихляний, когда она огибала многочисленные холмы, мелкие озера и болотца, направо — круто сворачивала к густому лесу. Из бесед с попутчиками я знал, что пусть через лес намного короче, и в Кале мы успеем еще до вечера.

Испытующе я посмотрел на Жака, он мой начальник, ему и решать. Кер хмуро оглядел медленно ползущие телеги, колеса упорно месили грязь, шерсть лошадей потемнела от пота. Каждая из возов забит товаром, а сверху навалено столько, что остается лишь удивляться, как повозки не трескаются пополам. Спереди и сзади караван окружили вооруженные охранники, их около двух десятков.

Кони под воинами неказистые, но выносливые. Всадники все как один матерые, лица в шрамах, глаза спокойные, уверенные. Пусть в руках сжимают копья и боевые топоры, а из доспехов на них лишь толстые кожаные куртки с нашитыми железными пластинками да деревянные щиты, связываться с охранниками рискнет лишь крупная шайка. Вдобавок и сами купцы с приказчиками вооружены не хуже. Кое у кого из восседающих на повозках есть арбалеты, да не охотничьи, легкие, а боевые, что бьют болтами, прошибающими тяжелую броню.

Францию раздирает война, на дорогах бесчинствуют шайки дезертиров, восставших крестьян и просто бандитов, вдобавок грабежом не гнушаются и рыцари. За столетие боевых действий нравы изрядно испортились. Словом, двум одиноким путникам намного безопаснее путешествовать с купцами, но время ощутимо поджимает. Мы должны быть в Англии как можно быстрее, а оттуда вообще примчаться ярыми соколами с добычей в когтях. И попадем мы в Британию через город-порт Кале, что неизменно принадлежал англичанам, и даже легендарный де Гюклен ничего не смог поделать с этой твердыней.

Кале — основной оплот британцев по эту сторону Ла-Манша. Это не просто еще одна укрепленная крепость англичан, но главные их ворота во Францию. Туда и обратно следуют многочисленные конные и пешие отряды, длинными змеями ползут караваны тяжело груженых фургонов. Громадные волы, каждый размером с маленький холм, вбивают в землю тяжелые копыта. Изо всех сил тянут повозки с осадными орудиями, громко ревут, жалуясь на судьбу.

Пастухи гонят в Кале стада коров и быков, овец и баранов, купцы везут телеги с товаром, бочки с вином. Так что нечего удивляться тому, что чем шире дорога и чем дальше она от небезопасного леса, тем сильнее она забита. Вдобавок, из-за постоянного движения все дороги в окрестностях Кале находится в ужасающем состоянии, как их не ремонтируй.

Свои соображения я уже пару раз высказал спутнику, и тот медлил в нерешительности. Задумчиво кусал нижнюю губу, пальцы бесцельно играли уздечкой. Помедлив, Жак неохотно кивнул. Мы повернули вправо, не так уж и вглубь уходила дорога, так, чиркала лес по самому краешку. Если и заходила в чащу, то едва на пару полетов стрелы. Зато и выгода была налицо — никаких тебе застрявших телег, растопырившихся поперек дороги.

Не было тут ни павших лошадей, чьи туши оттаскивают в ближайшие кусты, ни поломанных осей, когда товар рассыпается по всей дороге, и матерящиеся купцы бдительно следят чтобы ты, не дай бог, не стоптал конем какую безделушку. Про сцепившиеся возы, следующие встречным курсом, этот ужас узких дорог, я вообще промолчу. Словом, как бы плоха не была идущая через лес дорога, мы заметно прибавляли в скорости.

Колючие кусты плотно обступали дорогу, толстые, поросшие мхом стволы деревьев теснили ее, заставляя вилять из стороны в сторону. И было непонятно, что кроется за ближайшим поворотом, то ли встречный путник, то ли местные робингуды. Наши жеребцы мерно хлюпали копытами по жидкой грязи, шли медленно, еле переставляя ноги, их шерсть потемнела от пота. Но так как не надо подлаживаться под едва плетущиеся телеги, сейчас мы двигались намного быстрее, чем с караваном.

Мы ехали молча, обо всем важном за время пути было говорено-переговорено, и я думал о Жанне. Дорога резко повернула налево, громадный, с палец, овод плюхнулся на шею моего коня, и не успел я стряхнуть мерзкое насекомое, как откуда-то позади раздался пронзительный свист. И тут же из высоких кустов, вплотную подступивших к дороге, с дикими криками начинали выскакивать какие-то оборванцы.

Было их около дюжины, вооружены копьями и дубинами, и только трое из них, судя по внешнему виду, когда-то имели отношение к армии. На бывших солдатах болтались плохонькие, давно не чищенные кольчуги с изрядными прорехами, кое-как стянутыми проволокой, нечесаные головы украшали металлические шлемы. Были нападающие избыточно бородаты, и не проявляли никакой склонности завязать торг на предмет "кошелек или жизнь", да и как возможные пленники мы явно их не интересовали.

И то сказать, какой выкуп можно получить с двух бедных как церковные мыши дворян? Другое дело, что в кошельках у нас наверняка завалялось немного серебра, а при особенной удаче во вспоротом животе могла найтись золотая монете, а то и проглоченный драгоценный камень! Дюжина подобных противников для нас двоих не так уж и много, но дело осложнялось тем, что и мы и кони изрядно выбились из сил.

Я рассекаю мечом плечо одному из нападающих, кровь из глубокой рубленой раны плещет, как из пробоины в плотине Тут же с силой вбиваю каблук в чьи-то оскаленные в реве зубы. Сапоги у меня тяжелые, и несчастный плашмя плюхается в грязь, лицо его странно и неприятно сплющено, будто под грузовик попал. Конь подо мною истошно ржет и пробует встать на дыбы, от неожиданности я вылетаю из седла.

Когда я с трудом встаю на ноги, торопясь и оскальзываясь, с ног до головы облепленный грязью, то вижу Жака локтях в двадцати от меня. Конь под ним, оскалив желтые зубы, медленно пятится, а спутник мой отбивается сразу от трех оборванцев. Передо мной пятеро, я кидаю назад быстрый взгляд, с губ само срывается ругательство. Один из этих подонков рассек шею моему жеребцу, бедное животное бьется в агонии, из раны тугой струей хлещет алый поток.

— Не грусти, твоя светлость, — сипит один из грабителей, тучный, с красной мордой. — Сейчас присоединишься к коняжке.

Остальные хоть и дышат с трудом, ведь драка в подобной грязи то еще упражнение, поддерживают его одобрительными возгласами.

— Четверых мы уже положили, — замечаю я громко, — не дорога ли цена? Вы сами-то не боитесь прямо сейчас отправиться в ад?

— Тех дохляков не жалко, — плюет себе под ноги мордатый, — они с нами и месяца не проходили.

Обернувшись к остальным, деловито замечает:

— Ну что, долго мы будем барахтаться в этой грязи? А ну, вперед!

Переглянувшись, разбойники раздаются в стороны, пытаясь обойти меня с боков. По грязи идут медленно, та чавкает, неохотно выпуская сапоги, но ведь и я в размокшей глине не могу передвигаться быстрее. Трое бандитов крепко сжимают в жилистых руках копья, на длинные древки насажены зазубренные наконечники, покрытые подозрительного вида пятнами. Сталкивался я с подобным оружием, им вскользь заденешь — словно гигантской бритвой полоснули. Разваливает тело, оставляя за собой рваные раны. Те самые, что заживают трудно и долго, а еще обязательно гноятся.

Четвертый щеголяет дубиной, толстой как мое бедро, вдобавок в навершие щедро вбил железные гвозди. Сам здоровенный, как вставший на дыбы медведь, морда рябая, гадкая. У красномордого боевой топор, ишь как ловко перебрасывает его из руки в руку, хвалясь молодецкой удалью. И только у меня кинжал, что висел в ножнах на поясе.

Меч я благополучно утопил в этой грязи, что вообще-то по щиколотку, но сейчас стою в таком месте, где поднялась по колено. Я мотаю головой, пытаясь быстрее прийти в себя, в ушах звенит, кинжал выставил перед собой. При падении я ударился о что-то твердое, похоже, нащупал затылком единственный камень в этом болоте. В глазах наконец проясняется, и я внимательно слежу за всеми противниками. Похоже, я здорово влип. На Кера надежды нет, он при любом раскладе не успевает мне на помощь, а сам я, боюсь, не справлюсь.

Меня обступают с боков, оскальзываясь я медленно пячусь, как заведенный размахивая кинжалом. Пока тот висел на поясе, казался гораздо больше, ныне же я горько жалею, что нет в нем и локтя длины. Эх, будь расстояние между нами на пару-тройку ярдов больше, я обязательно познакомил бы разбойников с метательными ножами, но слишком уж близко мы стоим. Двое с копьями одновременно делают выпад, я пытаюсь отпрыгнуть назад и поскальзываюсь. Поднявшись из грязи, слышу равнодушный хохот.

— Хорош дрыгаться, — в голосе красномордого презрение, — прими смерть как мужчина!

Махнув остальным, мол, не лезьте, он делает вперед уверенный шаг. В маленьких его глазках я без труда читаю свою дальнейшую судьбу: и как он ударит, и куда именно я завалюсь — на бок, или на спину. Дернув рукой, я изо всех сил кидаюсь вперед, и рву его оружие на себя. Толстяк все не выпускает рукоять топора, никак не свыкнется с мыслью, что уже мертв. Наконец я, оскалив зубы, буквально выдираю оружие из рук умирающего, и тут же отступаю назад, боясь оскользнуться вновь.

Четверо разбойников в оторопи глядят на вожака, тот бьется в грязи, затихая, в агонии вырвал мой кинжал из горла, из раны вольно льется кровь. Лица оставшихся враз напряглись, но смотрят твердо, никто и не думает отступать.

— Так значит, вот ты так, — басит рябой, крутанув в воздухе дубиной, — горазд кунштюки выкидывать. Ну ладно, поглядим, каков ты с топором!

Забитые в навершие гвозди со свистом рассекают воздух, трое с копьями заходят с боков, лица внимательные, в глазах пылает извечная ненависть бедного к богатому, простолюдина к дворянину, грабителя к жертве. Это я-то жертва? Ну держитесь у меня, охотнички! Я медленно пячусь, рукоять топора стиснул так, что того и гляди треснет. Ну не мое это оружие, мне бы меч, а еще лучше — пистолет. Куда там Кер подевался?

Я кидаю на Жака быстрый взгляд, увы, дела у того ничуть не лучше моих. Мой спутник пешим бьется один на один с последним противником, два тела лицами вниз плавают в жидкой грязи, а конь исчез бесследно, как цыгане свели. Правая рука Кера бессильно повисла вдоль тела, левой еще как-то отбивается, но даже ребенок поймет, что больше минуты ему не продержаться. Ай, как плохо!

Рябой, что прет на меня как фашистский танк в далеком сорок первом, то есть нагло и уверенно, отчего-то замирает на месте. Разинув рот я гляжу на горло здоровяка, оттуда на ладонь выскочил наконечник стрелы, весь в ярко-красном. Тяжелый такой наконечник, с бритвенно-острыми краями. Древко у стрелы толщиной с большой палец руки, такими умелые лучники со ста шагов просаживают рыцарские доспехи. Мы замираем, боясь пошевелиться, и на дороге вмиг становится очень тихо. Похоже, в нашу схватку вмешался кто-то еще.

Шагах в пятнадцати от меня от дерева отделяется высокий юноша, почти мальчик. Длинные черные волосы до плеч на лбу прихвачены кожаным шнурком. Одет в распахнутую на груди кожаную безрукавку и просторные штаны, заправленные в разбитые сапоги. Несмотря на молодость, руки бугрятся мышцами. Взгляд глаз, черных как ночь тверд. В руках — английский лук, тетива до половины натянута, наконечник стрелы описывает полукруг, нацеливаясь то на одного, то на другого грабителя.

— Я же сказал прекратить драку! — звонко восклицает он. Добившись всеобщего внимания, продолжает: — Кто вы, и чего не поделили?

— Мы с моим другом французские дворяне, ехали в Кале, — быстро говорит Жак перехваченным голосом, — а это лесные разбойники, что решили нас убить и ограбить. Стреляйте же, мой юный друг! С вашей помощью мы живо с ними расправимся!

Юноша медленно качает головой, на лице сомнение, наконец жестким голосом бросает замершим бородачам:

— Убирайтесь и благодарите Бога, за то, что я дарю вам ваши никчемные жизни! Надеюсь, вы раскаетесь в творимых злодеяниях и начнете праведную жизнь.

Последние слова приходятся в качающиеся кусты на противоположном краю дороги, куда не раздумывая бросаются разбойники. Из дюжины их осталось только четверо, и мы с Кером можем чувствовать себя победителями, вот только радоваться нам отчего-то совсем не хочется. У Жака пострадала правая рука, и теперь он не меньше двух недель проходит с повязкой, я же здорово приложился затылком, что тоже не добавило мне здоровья. Мелких ран, порезов и ушибов я не считаю, к тому же мы лишились лошадей. Словом, победа пиррова, и досталась нам только благодаря неожиданному заступнику.

— Как тебя зовут? — спрашиваю я парня, перевязывая рану Жака. Тот накрепко сцепил зубы, словно крокодил, ухвативший за лапу антилопу, и лишь изредка шипит от боли.

— Леон МакГрегор, сэр, — вежливо отвечает стрелок.

— Англичанин?

— Шотландец, — скалит тот зубы, белые, словно снег.

— Зря… не убил… тех ублюдков, — со стоном выдыхает Кер. — Думаешь, и в правду раскаются?

— Конечно же нет, — хмыкает Леон, — но так уж получилось, что я вышел прогуляться всего с двумя стрелами, да и зачем брать больше? Хотел добыть на обед свежего мяса, но услышал крики и звон железа, и не мог не вмешаться.

— Спасибо, ты спас нам жизни, — говорю я стрелку, — надеюсь, как-нибудь сочтемся.

— Пустяки, — улыбается тот и, оглянувшись на лес, говорит:

— Мне, пожалуй, пора. Отец рассердится, если я опоздаю.

— Иди, — киваю я, и когда юноша почти скрывается за деревьями, кричу ему в спину:

— А ты сам-то куда путь держишь?

— В Кале, на ежегодный турнир лучников! — отзывается парень из-за кустов.

Вот что значит Европа, все тут у них рядом. Надо на турнир — едут на турнир. А пройдет еще пять столетий, будут за один уикенд поспевать и покататься на горных лыжах, и понежиться на песочке на Лазурном берегу. Я хмыкаю и качаю головой, и тут что-то тревожно цепляет за самый краешек сознания, словно требуя все бросить…

— В чем дело? — спрашивает Кер, я вскидываю руку, изо всех сил вслушиваясь в шелест деревьев. Показалось, или и в самом деле голос нашего спасителя как-то странно оборвался, и сейчас с той стороны доносится непонятный шум?

Я подхватываю с травы меч Жака и ужом ввинчиваюсь в заросли. Кусты мигом ощетиниваются колючками, намертво цепляясь за одежду. Я дергаюсь изо всех сил, что-то трещит, уступая. И поспеваю как раз вовремя, так что изодранная пола куртки пострадала недаром. На маленькой поляне трое. Уже знакомый бородач что-то мычит, держась за разбитую голову. Из раны хлещет кровь, он пытается было встать, но ноги не держат и разбойник грузно плюхается наземь.

Еще двое кружат в безостановочном танце, намертво сцепившись взглядами. У юного Леона сквозь прорез в безрукавке льется кровь. Парень крепко сжимает обеими руками древко лука, держа его наподобие боевого посоха, и я машинально замечаю, что тетива порвана. Его противник, тот самый ублюдок, что чуть было не прикончил Кера, то и дело пробует достать юношу уколами копья. Глаза пылают ненавистью, гнилые зубы оскалены в угрожающей гримасе. Барахтающийся в траве бандит, собрав все силы, ухватывает топор, горящие глаза, устремленные на юного шотландца, сужаются. Бородач привстает на одно колено…

Ухватив все одним взглядом, я врываюсь на поляну и походя, на бегу, распарываю встающему шею. Спору нет, срубить голову одним ударом намного эффектнее. Да еще так, чтобы она, вращаясь, долго летела по воздуху, бессильно завывая, пуча глаза и клацая зубами… В жизни все происходит гораздо будничнее и скучнее.

Вскрикнув, разбойник начинает заваливаться на спину, кровь из рассеченного горла щедро орошает поляну. К этому времени я оказываюсь рядом с мечником, и клинок мой, продолжая плавное движение, рассекает ему переносицу. Наполовину развалив череп, в нем и застревает, обиженно скрежетнув.

Я подхватываю из рук убитого выпавший меч, ну и гадость, мало того, что железо барахло, из такого только гвозди делать, так он еще и не точен толком! С той стороны откуда я пришел доносится усиливающийся треск кустов, и на поляну врывается Жак, размахивая дубиной давешнего здоровяка. Юноша обводит нас непонимающим взглядом, глаза его закатываются и он падает на траву, как подкошенный.

Кер зашатавшись, опускается туда же, из-под наложенной мною повязки течет кровь. Я, помянув разбойников недобрым словом, присаживаюсь рядом. Сердце бьется, как заведенное, пересохший рот жадно глотает воздух. Месть — это для благородных. А смердам негоже устраивать засады, не по чину им будет!

Вон они, эти любителей вендетты, лежат себе на траве, уставив невидящие глаза в небо. А мне из-за них придется возиться не с одним, а с двумя ранеными, как будто иных дел не хватало. Одно утешает, мне удалось вернуть долг сразу. С другой стороны, юноша пострадал из-за нас, так что опять мы, выходит ему должны. Пожав плечами, я начинаю перевязывать раненых. Что толку забивать голову всякой ерундой, земля круглая, и мы с Леоном как-нибудь да сочтемся.

В конце концов все устроилось как нельзя лучше. Пускай мы и лишились лошадей, но зато остались живы, а до Кале добрались на телеге Мак-Грегора-старшего. Остаток пути мы преодолели нескоро. По забитой дороге сильно не разгонишься, к тому же повозку изрядно потряхивало на многочисленных выбоинах, и Дуг, отец нашего спасителя, как мог берег раненых. Жак с Леоном стоически терпели тряску, лишь изредка покряхтывая сквозь сцепленные зубы.

Ну а коренастый шотландец, черный и кудрявый как цыган, ехал, довольно улыбаясь. А уж болтал Дуг просто без остановки. Безо всяких вопросов я узнал, что МакГрегоры — одно из сотен крестьянских семейств, что по указу герцога Бедфорда переселились во Францию, получив здесь надел земли. Разумно, ничего не скажешь. Ведь заселить северные провинции выходцами из Британии — значит надолго, если не навечно привязать эти земли к острову.

— Сын проявил себя настоящим мужчиной, будет чем похвастаться перед соседями, — заявил Дуг. — А что заработал пару шрамов — так это пустяк, девки сильнее любить будут.

Я улыбнулся и поведал пару историй о задорных марсельских девчатах. МакГрегор-старший, отсмеявшись, выдал неприличную историю о некоем охотнике из недружественного клана МакАлистеров, проявлявшем нездоровый интерес к диким животным. Да, тот охальник за ними охотился, но вот с какой целью… Рассказывал Дуг так увлеченно, что наши раненые позабыли обо всем, и внимали ему с раскрытыми ртами. Угомонился говорун только поздно вечером. Ну а назавтра еще до полудня мы въехали в Кале.

Издавна повелось, что люди убивают друг друга. Привыкли мы разрешать конфликты подобным образом, и ничего тут не поделаешь, как ни старайся. Выдумай хоть трижды по десять заповедей — толку не будет, так уж устроена жизнь. А потому тем, кто убивает людей профессионально, приходится внимательно изучать богатое наследие предков, чтобы, творчески переработав, использовать это знание в настоящем.

Дураку понятно, что самый удобный способ убить — сделать это на расстоянии. А уж подручных средств придумано с избытком: тут тебе и луки с арбалетами, и дротики с копьями. Опять-таки не надо сбрасывать со счетов яды: безопасно и не оставляет следов. В пятнадцатом веке обитают настоящие виртуозы, какие ставят различные химические соединения выше прочих орудий смертоубийства, вместе взятых.

И они безусловно правы, ведь одним граммом полония, если правильно распылить, можно столько людей уморить, что если бы просто резал им глотки, захекался бы еще на первом десятке тысяч. Все средства хороши, коли производимое душегубство — чистый бизнес, и ты не имеешь против жертвы ничего личного.

Но вот как быть, коли при одном упоминании вражьего имени вскипает кровь, и ладонь сама падает на рукоять кинжала? Ведь истинное наслаждение местью — увидеть кровь врага на лезвии клинка, любоваться его предсмертной агонией, видеть, как жизнь оставляет полные ярости и страха глаза, и те медленно стекленеют.

Мне доводилось убивать много раз, и я всегда старался не смешивать личное с работой. Но сегодня тот особый случай, когда оба эти понятия слились. Тома де Энен! Как много говорит мне это имя, тысячи раз шептал я себе три этих слова. Простой английский дворянин, один из многих, избравший путь воина.

Меткий стрелок, что мог бы на равных поспорить с легендарным Робином из Локсли. Личный враг Жанны д'Арк, поклявшийся всем святым отомстить ей за нанесенное оскорбление. Человек, что опасно ранил девушку при штурме крепости Турель, а затем захватил ее в плен под Компьеном. Мой личный враг. Добавлю больше: кровник.

Я, как человек интеллигентный, с крепкими корнями из народа, с пониманием отношусь к тому, что в глубине души каждый мужчина — волк. И убить врага для нас так же естественно, как дышать. А недруги появляются у любого, достигшего в жизни хоть каких-то высот, и это так же неизбежно, как весенние дожди и осенние туманы.

А потому лично я никогда не видел в существования врагов какой-то особой проблемы. Ну есть они и есть, убьешь этих, появятся другие, не хуже, но и не лучше. При случае, понятно, я старался уменьшить их количество, отправляя души в чистилище, а то и прямиком в ад, но никогда я не делал из обычного процесса жизни какой-то вендетты. Просто потому, что иначе на остальное не останется времени. Но бывают особые случаи…

— Не пропустите! Сегодня начало ежегодных состязаний по стрельбе из длинного лука и арбалета! — надрывается глашатай.

Высокий помост вкусно пахнет свежесрубленным деревом, в паре шагов перед ним застыли двое стражников. Работа у них не пыльная, знай следи себе, чтобы не пропадали вывешенные для ознакомления горожан указы, да никуда не девались вывешенные флаги и штандарты.

Упаси боже, да никакие там французские патриоты их не срывают, отроду в славном городе Кале этакой дряни не водилось! А вот любителей унести все, что плохо прибито — этого добра тут предостаточно. Вот и гоняют славные воины вездесущих мальчишек, что так и норовят забраться на помост и покорчить оттуда рожи, да приглядывают за теми, кто постарше.

— Приглашаются все желающие попробовать силы и показать удаль молодецкую! — голосит вестник.

Привлеченный его воплями, я оставляю в покое лавку оружейника и подхожу поближе. Глашатай разодет так ярко и вызывающе, что тропический попугай ему и в подметки не годится. Цвета словно нарочно подобрали так, что сами в глаза бросаются. Лицо крикуна побагровело от натуги, глаза выпучил по-рачьи, грудь раздулась, как у тетерева на току, по лбу ползут струйки пота. Трудно перекричать толпу, собравшуюся на площади перед ратушей, но кому сейчас легко? Наконец, добившись всеобщего внимания, мужчина зычно продолжает:

— Главный приз — кубок, наполненный золотыми монетами! По окончании состязаний сам капитан-комендант нашего славного города Кале вручит его победителю! А еще лорд Сириус Фэршем даст бал в его честь! Десятерых лучших стрелков его светлость примет к себе на службу! Всем желающим участвовать в состязаниях вход бесплатный!

— Попробовать сходить что ли? — задумчиво чешет затылок сосед по толпе, невысокий и кряжистый. Губы поджал, на лбу собрались глубокие морщины.

— Для участия в состязаниях в наш славный Кале специально приехал знаменитый стрелок Тома де Энен, также известный как пленитель злобной французской ведьмы Жанны д'Арк! — зычно объявляет глашатай. — Начало состязаний в два часа пополудни на Северном поле!

Жак дергает меня за рукав, поторапливая, я бреду следом, медленно переставляя ноги.

— Когда, говоришь, отправляется наше судно? — задумчиво спрашиваю я.

— На рассвете, — отрывисто бросает Жак.

— Нам надо разделиться, — говорю я, останавливаясь. — Хочу прогуляться по городу, красотами полюбоваться.

— Что за самодеятельность, — хмурится Кер, — что это ты задумал?

— Давненько я не бывал на разных состязаниях, желаю поставить пару монет на победителя.

Несколько мгновений Жак непонимающе смотрит на меня, затем его глаза расширяются.

— Только не это! — произносит он категорично.

Я равнодушно молчу.

— Я запрещаю тебе!

Я гляжу в сторону.

— Ты провалишь все дело!

— А ты привлекаешь внимание, — цежу я сквозь сомкнутые зубы. — Чего ты разорался? Эта сволочь наверняка выиграет какой-нибудь приз, а уж я позабочусь, чтобы все выглядело как ограбление.

Несколько секунд мы ломаем друг друга взглядами. Мой спутник сильная личность, так ведь и я не лыком шит. Буркнув себе что-то под нос, Жак отворачивается, в голосе досада:

— За час до рассвета жду тебя на пирсе. Судно «Феникс», шкипер — мэтр Шарль Дюпре.

Я молча гляжу, как уходит мой спутник, нервно дергая плечами и мотая головой, словно продолжая спор. Раненую руку прижимает к груди, оберегая от проталкивающихся во всех направлениях людей. Наконец вокруг него смыкается толпа, и лишь тогда я позволяю себе тяжелый вздох. Нехорошо, когда путешествие начинается с размолвки, а то и с прямого неподчинения, но мы ведь не в армии, не так ли?

— Да, я могу поставить под угрозу наше задание, — говорю я тихо, словно Жак еще может меня услышать. — Но ведь ты совсем его не знаешь, друг. Ты не видел его глаз, это настоящий фанатик, больной на всю голову. А когда я освобожу Жанну, то не желаю жить в постоянном страхе, зная, что в один прекрасный день откуда-то издалека прилетит тяжелая стрела, чтобы пробить ей сердце!

— Где я его буду потом искать, и что толку в запоздалой мести? Хороший враг — мертвый враг, и пусть у меня ничего не выйдет с освобождением Жанны, ведь я смертен точно так же, как и прочие, но уж этого-то мерзавца я не упущу!

В ноздри бьет густым смрадом, повернув голову я обнаруживаю совсем рядом десяток виселиц с болтающимися покойниками, непременный атрибут любого из захваченных британцами городов. Рассевшиеся на верхней перекладине вороны встречают мой взгляд тусклым блеском маленьких черных глаз. Вожак, здоровенный словно индюк, звонко щелкает громадным клювом, будто предупреждая: лапы прочь от нашей добычи. Я успокаивающе вскидываю руку. Не беспокойся, пожиратель падали, мне чужого не надо, я этих трупов сам сколько хочешь могу наделать. Вот прямо сегодня ночью и займусь, не откладывая в долгий ящик. Этой ночи Тома де Энену не пережить!

Глава 2 июль 1432 года, Кале-Лондон: старые друзья

Часам к пяти пополудни всем окончательно стало ясно, что равных Тома де Энену на турнире нет. Первыми соревновались арбалетчики, но было их немного, и особого ажиотажа их выступление не вызвало. Арбалет — вещь хорошая, когда есть время тщательно прицелиться из укрытия, но в сражениях гораздо практичнее и удобнее луки. Пробовали французы нанимать генуэзцев с их механическими игрушками, да толку из этого не вышло.

Страшное оружие — длинный английский лук. Обученный лучник выпускает двенадцать стрел в минуту, и на расстоянии ста пятидесяти ярдов останавливают те стрелы атаку тяжелой рыцарской конницы. Куда уж тут арбалетчикам с их одним выстрелом в минуту. Вот и прогнали их быстренько перед основными состязаниями, сунули плохонькие призы и занялись наконец настоящим делом.

Тут вам не деревенская ярмарка, а потому первую мишень установили сразу в ста ярдах от стрелков. И когда я увидел сколько народу выстроилось в очередь, сквозь клокочущую в душе ненависть невольно ощутил восхищение. Ну молодцы англичане, и все тут! Не тратя ни копейки государственных денег на обучение стрелков, а просто разрешив крестьянам пользоваться боевыми луками, британцы добились того, что у них поистине неисчерпаемый резерв отличных стрелков. Браво!

Борьба меж тем разгорелась нешуточная, мишени относили все дальше и дальше, а вот промахивались участники редко. Очередь к мишеням почти не убывала, и тут я с некоторым холодком понял, что немало французов сложат головы под стрелами этих вот стрелков! Я и цель-то с трудом различаю, а они знай себе уверенно вгоняют в нее тяжелые стрелы. К моему удивлению, в состязаниях участвовал отец спасшего нас юноши, похоже, решил выступить вместо раненого сына. Как ни крутил я головой, но самого Леона в собравшейся вокруг поля толпе не заметил.

Дуг Мак- Грегор оказался превосходным стрелком, но в финал выйти так и не смог. А победителем, как и ожидалось, стал британский «герой» де Энен. С торжеством воздел он к небу кубок с вожделенным золотом, и все присутствующие дружно взревели, кто от восторга, кто с нотками досады. Я же лишь скрипнул зубами. Ах, как поздно заходит солнце июльскими вечерами, сколько еще мне ждать выстраданной мести!

Опустилась ночь, в темном небе загорелись звезды, поначалу робко и нерешительно, затем все ярче. Тусклый серп луны, оглядевшись, стыдливо укрылся за единственным приблудным облаком. Я осторожно переменил позу, стараясь не отрываться от ствола большого дерева, вытянувшегося как раз напротив трактира, где участники турнира продолжали обмывать свои победы.

По давнему доброму обычаю победителей турнира полагается чествовать во дворце, но капитан-коменданта Кале срочно вызвали в Париж. Едва успев раздать награды лорд Сириус Фэршем тут же исчез в клубах пыли вместе со свитой, только их и видели, ну а участники и болельщики, почесав затылки, дружно потянулись за выпивкой.

Лично я даже доволен, что все так обернулось. Намного проще подстеречь нужного человека во дворе трактира, чем пробираться во дворец наместника, ежеминутно рискуя попасть в руки стражи. Чем ближе утро, тем тише доносящиеся изнутри крики и песни, и все меньше народу выходит во двор освежиться. Часть давно расползлась по домам, остальные, как я понимаю, лежат под лавками.

В очередной раз входная дверь с треском распахивается, озаряя темный двор тусклым светом масляной лампы, и мой рот расплывается в улыбке. А вот и он, мой долгожданные стрелок! Двое собутыльников почтительно поддерживая «чемпиона» под руки, отводят его в сторонку, где вся троица начинает орошать землю.

Я иду к ним стелящимся шагом, скольжу над землей как во сне, не ощущая ног. Вот она, долгожданная встреча! Я проскальзываю мимо пошатывающихся, глупо хихикающих мужчин, и оказавшись у них за спиной, наношу два быстрых удара. Собутыльники де Энена падают как подкошенные. Бросив дубинку, я приставляю кинжал к спине опешившего стрелка и толкаю его вперед, подальше от трактира.

Сделав несколько шагов тот разворачивается. Ухватив висящий на поясе клинок тянет было его наружу, но тут же с проклятьем отпускает рукоять, тряся порезанной рукой. Я приставляю окровавленный кинжал к горлу врага, тот косится на распоротый рукав, откуда все сильнее капает кровь, сливаясь в тонкую струйку. Оскалив зубы Тома разъяренно рычит, обдавая меня смешанным ароматом доброй дюжины напитков:

— Что за чертовщина! Да ты знаешь с кем связался! Я — сэр Тома де Энен, победитель сегодняшнего турнира лучников! Да я…

— Узнаю, как не узнать? — говорю спокойно. — а вот ты… Помнишь ли ты меня?

Уж сколько раз твердили миру: хочешь убить кого-то — просто убей. Не надо разводить с жертвой дискуссий, дефицит общения пополняй в другом месте. Но просто так убить — это же не получить никакого удовольствия. А как же насчет того, чтобы распробовать месть? Чтобы подлый враг перед смертью понял, что он — никто, и звать никак?

— В первый раз твою рожу наблюдаю! — твердо говорит Тома. — Ты ошибся, приятель!

— А помнишь ли ты дочь Орлеана, — спрашиваю я севшим голосом. — Девушку, за которой ты так старательно охотился?

Несколько секунд стрелок молчит, а затем зрачки его медленно расширяются. Как и у каждого выдающегося лучника, у него прекрасная зрительная память, и похоже, что он меня вспомнил.

— Ах, вот оно что, — рычит Тома. — Теперь я тебя вспомнил. Ты все время крутился подле той французской сучки! Что, до сих пор неймется?

Удар англичанина так быстр и силен, что я не успеваю среагировать, и отлетаю назад на добрых три шага. Хорошее еще, что он пьян, а потому пудовый кулак врезается в грудь, а не в живот.

— Измена! — оглушительно ревет стрелок, — ко мне! На помощь!

И тут же Тома де Энен захлебывается кровью и, пошатнувшись, грузно рушится на землю. Сзади хлопает дверь трактира, извернувшись, я стряхиваю человека, что виснет на моих плечах. Бритвенно-острый клинок распарывает руку, что клещами впилась в мой рукав. Я заношу кинжал для последнего удара, но тут взор так некстати выглянувшей луны падает на лицо противника, и даже в жалком свете небесного огрызка я отчетливо различаю черты моего вчерашнего спасителя, Леона.

Юный шотландец ошеломленно пялится на меня, рот открыл так, что ворона залететь может, глаза — по флорину каждый. Узнал, понимаю я, и руку сковывает странная нерешительность. Какие-то секунды я мешкаю не зная, на что решиться, и этого оказывается достаточно, чтобы набежавшая толпа смяла и повалила меня. Отойдя от странного замешательства я бьюсь как лев, пытаясь вырваться, но без особого толку. Врагов слишком много, и дело заканчивается тем, что меня вяжут по ногам и по рукам.

— Мерзавец! — ревут разъяренные люди, потрясая кулаками. — Французский наймит! Убийца! Негодяй!

Суть предъявленных обвинений мне понятна, и я даже не пытаюсь отпереться. Да и затруднительно было бы проделать сей фокус человеку, пойманному над телом жертвы с обагренным кровью кинжалом. Это во-первых. А во-вторых, да кто бы мне дал рта раскрыть? В окрестных домах загораются окна, на улицу выбегают полуодетые жители, и вскоре вокруг меня собирается изрядная толпа. Тело Тома де Энена подхватывают на руки и с горестными криками уносят обратно в трактир.

— Не верю, он жив! — пронзительно верещит какая-то женщина, на мгновение перекрывая шум толпы, и невольно я дергаюсь. А что, если и в самом деле моя рука дрогнула в последний момент, и лютый враг Жанны останется жить? Да нет, не может быть, тут же понимаю я, после такого удара не выживают. Я бросаю по сторонам внимательный взгляд, похоже, плохи мои дела.

Просто повезло, что меня сразу же не разорвали на куски. Схватившие меня не сразу поняли, что их кумир мертв, сейчас же до столпившийся вокруг толпы начало помаленьку доходить, что именно только что произошло. Глаза налились кровью, руки сжались в кулаки, и достаточно одной-единственной искры…

— Повесить его! — рассекает ночь пронзительный женский выкрик, это все та же неугомонная баба. — Убийца! Ночной тать! Отправьте этого выродка обратно на адскую сковородку!

Поднятая тема приходится окружающим по вкусу, и грубые мужские голоса тут же подхватывают озвученные лозунги. Меня тащат к тому самому дереву, за которым я укрывался. Бородатый мужчина в потертой кожаной жилетке пробивается сквозь толпу, потрясая веревкой, и я, разглядев в танцующем свете факелов, на чьей ветви мне предстоит упокоиться, окончательно решаю для себя, что просто ненавижу эти дубы!

Некий проворный малый, ловкий словно обезьяна, уже успел вскарабкаться на подходящую ветку. Теперь верещит назойливо, требуя завязать наконец этот чертову петлю, да кинуть ему веревку. Толпа раздается в стороны, пара дюжих мужчин катит бочонок из-под вина, хищно ухмыляясь. И не успеваю я опомниться, как оказываюсь на этом шатком помосте, с накинутой на шею петлей.

— Вот она, любовь к красивым эффектам, — корю я себя. — Ну что, доигрался во мстителей? А как же Жанна, неужели ей так и суждено сгнить в тюрьме, в полной безвестности? Отвечай, какого черта ты не воспользовался арбалетом!

Я шарю взглядом по сторонам, отчаянно пытаясь изобрести путь к спасению, но похоже, что его просто нет. Толпа замирает без движения, на меня устремлены сотни глаз. Смотрят жадно, подталкивая друг друга, опасаясь упустить хоть мгновение увлекательнейшего зрелища.

— Ждут последнего слова, чтобы затем насладиться моим последним танцем, — с холодком понимаю я.

Какое- то движение справа у дороги привлекает мое внимание. До предела вывернув шею я замечаю группу всадников в легкой броне, возле которых, приплясывая на месте машет руками причина моего пленения, Леон Мак-Грегор. Да это же британский патруль! В неверном свете факелов лица воинов кажутся грубыми и жестокими. Старший конного патруля что-то коротко командует, и один из всадников вскидывает к губам короткий рог.

Звучит пронзительный рев, столпившиеся вокруг меня люди начинают оборачиваться, и, едва разглядев на плащах у всадников красные английские кресты, мигом раздаются в стороны. А те спокойно движутся вперед, не обращая на окружающих никакого внимания. Доехав до меня офицер натягивает поводья, здоровенный черный жеребец под ним, недовольно всхрапнув, косит огненным взглядом на толпу.

Стоящие впереди невольно пятятся, но кое-кто из задних рядов громко протестует против вмешательства властей. Мол, тут мы и сами разберемся, нечего вам лезть в дела честных налогоплательщиков и добрых подданных короны.

— Кто разрешил устраивать казнь? — холодно интересуется офицер, обводя собравшихся внимательным взглядом. — Если этот человек и в самом деле убил англичанина, судьбу его решит суд!

В толпе поднимается было ропот, но по команде сержанта, здоровенного детины с дубленым лицом и вислыми запорожскими усами, солдаты начинают разгонять собравшихся плетьми. Меня мигом стаскивают с бочки и усаживают позади одного из всадников. Последнее, что я вижу — лицо юного Леона. Губы твердо сжаты, но во взгляде я читаю растерянность, словно юноши сам от себя не ожидал, что вступится за случайного в общем-то знакомца.

В караульном помещении, куда меня доставили, для опасного убийцы выделили одиночную камеру. Там было грязно и воняло, как на помойке, но предъявлять претензии было бы глупо. Судя по всему, находиться здесь мне предстояло недолго. Утром меня должны были отвести к судье, а вслед за тем познакомить с палачом. Дело насквозь ясное, свидетелей — море, ну а приговоры у средневековых судей разнообразием не блещут. И в общем-то без разницы, англичане тебя судят, французы либо баварцы.

Такие пошлости, как выпуск под залог или штраф тут не практикуются. Либо пожизненно гребцом на галеры, либо пожалуйте на виселицу. Как дворянина меня могли и на плаху пригласить, но разница, как представлялось, была не настолько велика, чтобы я всерьез об этом думал. Я вытянулся во весь рост на скрипучем деревянном топчане, куда забыли бросить охапку соломы, но тут же дверь распахнулась, и в камеру вошел старый знакомец. Настолько старый, что поначалу я даже растерялся.

— Это действительно вы, мастер Трелони, — тихо сказал англичанин.

Рыцарь недоверчиво покачал головой, в его голосе я без труда уловил нотки растерянности.

— А я поначалу не поверил Тому, решил, что он ошибается.

Вскочив на ноги, я звучно хлопнул себя по лбу. Ну разумеется, тот здоровенный сержант — это же Томас Макли, просто раньше он щеголял без усов, вот я и не признал его сразу, да и времени сколько утекло.

— Здравствуйте, сэр Ричард. Какими судьбами? — спросил я.

Рыцарь пожал плечами.

— Наше давнее приключение не осталось незамеченным. Как утратившего доверие, меня сослали в действующую армию, под внимательный присмотр. — холодно ответил он. — Найдись твердые улики, меня казнили бы по обвинению в государственной измене, а так… Все еще легко обошлось.

Я задумчиво кивнул.

— Но что подвигло вас на путь разбоя? — спросил Ричард прямо. — Я знал вас недолго, это верно. Но все, что я видел, говорило мне: вы — человек чести, и в жизни не опуститесь до такого… Вы помогли мне найти любимую, — тут рыцарь на мгновение замер, стиснув челюсти. Лицо британца потемнело, и я понял, что тени прошлого до сих пот терзают его. Справившись с собой он продолжил:

— К тому же вы, мастер Трелони, отпустили тогда Тома живым и невредимым, хотя могли просто его убить. Словом, все время нашего недолгого знакомства вы вели себя безупречно. Решительно, я не понимаю, как вы могли так измениться!

Подумав, я усмехнулся. Да почему бы и нет, в самом-то деле, ну чем я рискую. Виселица или плаха, вот что ждет меня завтра, так почему бы напоследок не облегчить душу?

— Видите ли, сэр Ричард, боюсь, что в прошлую нашу встречу я сознательно ввел вас в заблуждение. Мастер Трелони — имя вымышленное, и мне пришлось принять его по причинам, которые не имеют отношения к сути нашей беседы.

— Тогда кто же вы? — нахмурился рыцарь.

— Сьер Робер де Армуаз, французский дворянин и телохранитель дочери Орлеана Жанны д'Арк, — церемонно представился я.

— Ну конечно! — хлопнул тот себя по бедру, — ведь именно Тома де Энен…

— Вот именно, — кивнул я, — так что, как видите, мой поступок вполне объясним.

— Объясним, если тут примешаны какие-то личные мотивы, — помолчав, заметил англичанин.

— Думаю, те же самые, что и у некоего рыцаря, дотла спалившего замок Молт.

С минуту мы молчали, глядя друг другу прямо в глаза. Взгляд Ричарда был странно сосредоточен, словно англичанин пытался что-то решить. Затем он, не прощаясь, вышел из камеры. Тяжелая дверь гулко захлопнулась за его спиной, отрывисто лязгнул засов, надежно отрезав меня от окружающего мира, и я снова улегся на топчан. Тот протестующее заскрипел, словно вот-вот развалится, но я, не обращая внимания на впивающиеся в тело занозы, задумчиво смотрел в небольшое окошко, скорее отдушину под самым потолком.

Отверстие настолько мало, что туда и голова не пролезет, потому его не забрали железными прутьями. К сожалению, мне это ничем не поможет. Очень скоро ночная тьма отступит, и ожидающий меня корабль покинет Кале. Я тяжело вздохнул. Встреча в сэром Йорком разбередила воспоминания, которые я предпочел бы не воскрешать. Отчего-то мне вспомнилась железная клетка в подземелье замка Молт и смерть невесты Ричарда. К добру или ко злу случилась наша встреча? Ричард потерял возлюбленную, значит ли это, что и я оставлю Жанну одну в этом мире насилия и лжи?

Я перевел взгляд на стиснутые кулаки, кожа на них побелела. Я продолжал смотреть, и пальцы наконец разжались. Но я не сводил взгляда с рук, пока сердце не забилось ровно, а дыхание не восстановилось. Спокойно, только не паниковать. Безвыходных ситуаций не бывает. Если и возможен какой-то выход, я должен был его найти. Голова трескалась от мыслей, я строил планы освобождения один другого фантастичнее. И несмотря на то, что при попытке анализа они тут же рушились с потрясающей легкостью, я не сдавался. Но не прошло и получаса, как меня вывели из камеры.

— Доставьте его прямо в городскую тюрьму, — бросил сэр Ричард Йорк. — Как только сдадите, тут же возвращайтесь назад, вы мне нужны тут. И поаккуратнее там, у этого негодяя могут быть сообщники.

— Не извольте беспокоиться, ваша милость, — пробасил Томас Макли, — мы с Марком будем наготове.

Стоящий рядом с Томасом коренастый воин коротко кивнул, не сводя с меня испытующего взгляда. Оба воина были битыми-перебитыми, таких на мякине не проведешь, и я с тоской понял, что сбежать по пути в тюрьму мне не удастся. От таких разве уйдешь? Меня усадили на лошадь, руки за спиной связали так туго, что я почти не ощущал кистей. Повод моей лошади Томас накинул на луку своего седла, и мы не спеша тронулись в путь.

Кале спал. Наползший с моря туман приглушал цоканье копыт, зажженные с вечера факелы на стенах домов давно потухли, и улицы погрузились во тьму. Небо медленно светлело, тусклые огоньки звезд исчезали один за другим. Поднялся легкий ветер, и в лицо мне пахнуло морем.

— Что там? — рыкнул Томас, ткнув рукой куда-то влево.

Его спутник настороженно повернул голову, и тут же вылетел из седла. В растерянности я глядел, как из пробитого виска сочится струйка темной крови. Упавший судорожно дернул ногами, отходя, и замер без движения.

— Все равно он никогда мне не нравился, — угрюмо пробасил верзила, потирая пудовый кулак. Перевел мрачный взгляд на меня и с обескураживающей прямотой добавил:

— Ты, впрочем, тоже.

Невольно я сглотнул. Нахмурясь Томас дернул рукой, и в ней как по волшебству возник короткий клинок. Разрезанные веревки змеей сползли с моих рук, и Томас молча сунул мне плохонький меч в изрядно потертых ножнах. Я открыл было рот для короткой, но бурной благодарности, но верзила покачал головой и коротко кивнул в сторону переулка. Сваливай, мол. Я послушно спешился. В переулке грязно, и воняет падалью, но к лицу ли бывшему послушнику монашеского ордена обращать внимания на подобные мелочи?

— Как только я вернусь к сэру Ричарду, на тебя объявят облаву, — прогудел англичанин. — И не дай тебе бог попасться в руке страже… Я тоже буду искать, — добавил он угрожающе, и я понятливо кивнул.

Для умного сказано достаточно. Если поймают, обязательно будут выпытывать, кто мне помог освободиться, а потому если Томас найдет меня раньше прочих, он же меня и прикончит. Повернувшись к убитому, я сорвал с его пояса кошель. Марку он уже ни к чему, а вот беглецу, оставшемуся без гроша в кармане, деньги весьма могли пригодится.

Не оглядываясь я устремился вниз по переулку. Где-то позади Томас Макли спешил к сэру Йорку, чтобы доложить о побеге опасного убийцы. Времени до начала облавы оставалось не так уж и много, и я почти бежал, изо всех сил стараясь успеть в порт. Прибавить еще шагу означало бы для меня привлечь всеобщее внимание. Тем временем город медленно просыпался. Где-то неподалеку звонко пропел петух, ему отозвались еще трое, на соседней улице залаяла собака. Откуда-то потянуло свежеиспеченным хлебом.

Из домов выходили зевающие люди, кто-то тер заспанные глаза, заходился в плаче маленький ребенок, Прошел навстречу юноша лет пятнадцати, толкая полную зелени тачку. Цокая копытами из переулка вышел ослик, запряженный в тележку. Шедшая рядом моложавая женщина в белом чепце и таком же переднике поверх зеленого платья зычно гаркнула:

— Молоко! Свежее молоко!

Я преодолел последние триста ярдом и совсем рядом увидел верхушки мачт. Похоже, я все-таки добрался до порта. Но когда я появился на причале, то в недоумении завертел головой по сторонам. Ни одно из готовящихся к отплытию судов не походило на описанный Жаком корабль. Похоже было, что мне необходима помощь.

Несмотря на раннее утро в порту вовсю кипела работа. Я внимательно оглядел ближайший ко мне корабль. Бушприт его украшала некогда позолоченная фигура, полустершаяся надпись на боку судна гласила "Гордость Нормандии". Какой-то невысокий крепыш с начищенной бляхой на шее внимательно следил за погрузочными работами. Стоящий рядом унылый мужчина со слезящимися глазами и морщинистым лицом делал пометки на листе бумаги, то и дело тыча гусиным пером в снующих туда-сюда грузчиков. Те шустро носились по узким пружинящим мосткам, да вдобавок успевали подразнивать и вышучивать друг друга.

— Не подскажете, где стоит "Феникс"? — обратился я к крепышу.

Окинув меня внимательным взглядом тот решил, что я заслуживаю ответа.

— Отчалил час назад, — буркнул он, и вновь повернулся к грузчикам.

— Не может быть, — сказал я, — вы не ошиблись?

— Какая тут может быть ошибка, — фыркнул мужчина. — Это с бабами я могу ошибиться, или при игре в домино. Но вот чтобы спутать корабли — отродясь со мной такой беды не случалось!

Крепыш довольно рассмеялся, стоящий рядом писец расплылся в старательной улыбке, словно услыхал что-то до невозможности смешное, подхалим. Поблагодарив я отошел в сторону, и только тут понял, что вляпался. Корабль ушел, а меня если пока и не ищут, то с минуты на минуту приступят. Не каждый день в Кале убивают английского дворянина, вдобавок чуть ли не национального героя, а затем учиняют дерзкий побег из-под стражи. С другой стороны, то, что я остался один — не беда, выкручусь. В кошельке бренчит немного серебра, и на проезд до Англии мне хватит. На поясе — одолженный Томасом меч, так что и безоружным меня назвать нельзя. Все, что мне надо — немного времени… Откуда-то издалека раздался пронзительный рев, я вздрогнул и обернулся. Со стороны города быстрым шагом приближался отряд стражи. Что же, все правильно. Я бы и сам первым делом кинулся проверять порт.

— Опять кого-то будут искать, — проблеял писец, угодливо улыбаясь.

— Нас это не касается, — отрезал крепыш. — Наше дело — погрузить товар согласно накладным, а там хоть трава не расти. Надо страже — пусть сами перекладывают тюки и бочки в трюме, да ищут, чего они там потеряли.

Я быстро оглянулся, ситуация стремительно ухудшалась. Выход из порта был перекрыт, на палубах пришвартованных судов как по мановению волшебной палочки возникли любопытствующие. По причалу быстро зашмыгали и тут же рассосались какие-то верткие люди с серыми незапоминающимися лицами. Не теряя ни секунды я устремился вслед за одним из них.

Мы пробежали мимо наваленных груд товара, предназначенного к погрузке. Обогнули груду бочек со смолою, и оказались в лабиринте приземистых строений с плоскими крышами. Запертые двери были украшены здоровенными амбарными замками, окон не наблюдалось, а стены были сложены из необхватных бревен. Судя по всему, я оказался в районе товарных складов. Вслед за моим провожатым я завернул за угол и остановился в недоумении.

Широкий поначалу проход между боковыми стенами двух соседних лабазов ярдов через пять значительно суживался, чтобы затем окончательно сойти на нет. Передо мною был тупик, и никаких следов забежавшего сюда человека. Сзади отчетливо донеслись слова команды, и я, осторожно выставил голову за угол. Пятеро стражников, топоча сапогами по сходням, поднимались на какой-то корабль. Остальные, внимательно озираясь, расходились по причалу.

В мою сторону смотрели, и я осторожно отступил назад. Внимательно осмотрелся, пытаясь понять, смогу ли скрыться, если заберусь на крышу одного из складов. Еще раз выглянул, пробуя оценить насколько качественно меня ищут. Искали на совесть, и я прикинул, сколько британцев смогу захватить с собой на тот свет, когда меня обнаружат. Вышло не так уж и много. Согнанные в порт воины выглядели матерыми вояками, но, раз нападу первым, пару-тройку я угомонить успею. Мысль о том, чтобы сдаться, и на минуту не пришла мне в голову. Раз уж все равно предстояло умереть, я предпочитал погибнуть с оружием в руках.

Слабый звук, раздавшийся откуда-то из-за спины привлек мое внимание, и я машинально обернулся. Что-то ярко блеснуло на солнце, я заученно отшатнулся, и меч сам прыгнул мне в руку. Тяжелая волна звучно шлепнула о сваи причала, громко бранились чайки, а возле самого уха все еще дребезжал наполовину ушедший в бревно клинок.

Что ни говори, но метательный нож — это вам не арбалет. С механическим луком убить человека предельно просто: наводишь его на противника и жмешь на спусковой рычаг. Ахнуть не успеешь, как полукилограммовый болт просадит врага насквозь, тут и тяжелая броня не спасет.

А вот метательным ножом убить человека намного сложнее. Требуется нешуточная сноровка, чтобы попасть клинком в нужное место. Надо много тренироваться, да и шанс убить противника, скажем честно, невелик. Один раз промахнешься, второй попытки тебе не дадут. И мой противник — невысокий, жилистый, подвижный как ртуть, похоже, прекрасно это понимал.

Несостоявшийся убийца выставил перед собой меч, но нападать не спешил. Мы замерли, пристально глядя друг на друга. Неумелый метатель ножей, черноволосый и носатый, ну просто вылитый грек, таращился свирепо. Что касается меня, то я пребывал в легком недоумении. Времена ныне тяжелые, но все же не настолько, чтобы не обменяться парой слов перед тем, как пустить в ход оружие. Другое дело, если встретились два давних знакомца, между коими давным-давно все понятно. Но я-то, поклясться могу, вижу черноволосого впервые в жизни!

Я сделал быстрый шаг вперед, мой противник пригнулся, разведя руки в стороны. Похоже, больше привык работать ножом, машинально отметил я. Совсем рядом, по ту сторону стоящих рядами бочек промаршировали солдаты. Звенело железо доспехов, грохотали сапоги. Грубый голос потребовал от хозяина "проклятой лохани" немедленно спустить сходни и выстроить команду, "а иначе, клянусь богом, кто-то сильно пожалеет, что вообще родился на свет!"

Я осторожно отступил вбок, не выпуская черноволосого из поля зрения, и быстро глянул в сторону топочущих стражников. Пока из-за пирамид бочек им не было меня видно, но стоило простоять тут еще несколько минут, и сюда непременно кто-нибудь да заявился бы. И тут я с изумлением увидел, что мой противник бросил опасливый взгляд в ту же сторону. Подобно мне он боялся облавы, но отчего тогда не спасался бегством, а напал на меня?

— Чего тебе надо? — тихо спросил я.

— Ты умрешь здесь, подлый шпион! — так же негромко ответил черноволосый.

— А ты меня ни с кем не спутал? — фыркнул я.

— Да ты добрый час за мной следишь, — сплюнул тот, не отрывая от меня горящего взгляда. — Еще в городе увязался, и как я не пробовал уйти, проследил-таки меня до порта. Ну ничего, здесь ты и останешься!

— Может разойдемся по хорошему? — предложил я без малейшей, впрочем надежды.

Похоже, произошла одна из тех дурацких случайностей, на которые так богата жизнь, и мне ни за что не убедить черноволосого, что он ошибается. Не удостаивая меня ответом тот сплюнул себе под ноги, лишь крепче стиснув рукоять меча. Сзади меня с грохотом обрушилось что-то тяжелое, кто-то истошно заверещал по поводу придавленной ноги. Что-то заскрежетало, взвились и вступили в перебранку несколько голосов, и я не раздумывая воспользовался удобным случаем.

Прыжком сократив дистанцию я обрушил на черноволосого град ударов. Противник мне достался по силам, и всего через полминуты я ухитрился его обезоружить. Он вжался спиной в бревенчатую стену, пустые руки выставил вперед в безнадежной попытке остановить удар меча, глаза расширились, едва не выскочив из орбит, но я не успел с ним покончить. Острый клинок уперся мне в горло, и я, тяжело дыша, замер на месте.

— Меч позвольте, — шепчут мне сзади на ухо.

И заботливо добавляют:

— Только вот головой не надо так дергать, я шуток не понимаю.

Подскочивший черноволосый забирает меч и меня толкают вперед. Повернувшись я щурюсь, пытаясь хоть что-то разглядеть сквозь лучи бьющего прямо в глаза солнца. Оно что, специально выбрало щель между бочками, и вот играется теперь, безжалостно меня ослепляя?

— Погоди, — требовательно бросает новый игрок, и черноволосый, буркнув под нос что-то неразборчивое, послушно замирает на месте.

— Думаю вы и сами догадываетесь, что шуметь не стоит, иначе мы мигом узнаем, каковы на цвет ваши потроха? — обращается он ко мне.

Я коротко киваю.

— Вот и славно. Итак, что вам понадобилось от моего друга? — в голосе вновь прибывшего лед.

— Собственно говоря он первый начал, — пожимаю я плечами, — метнул нож, кинулся с мечом. Я только защищался.

Говорить я могу долго. Всегда есть надежда, что противник сделает ошибку, и мне удастся подобраться к одному из них, ну а потом пустить в ход ножи. Главное — сократить дистанцию, и я блею что-то крайне миролюбивое, стараясь держать лицо глуповато-дружелюбным, а голову — втянутой в плечи. Ну не могут они не отвлечься, черноволосый так и дергает плечом при каждом звуке, доносящемся из-за бочек, да и товарищ его нет-нет да оглянется назад. Набежавшая тучка заслоняет солнце, и я наконец-то могу рассмотреть человека, заставшего меня врасплох.

И лицо его мне знакомо. Узкое и костистое, глаза стальные, тонкие губы, усы и бородка… Стоп. Я замираю, лихорадочно вороша память. Нет никаких сомнений, что мы были знакомы. И расстались по-доброму, без претензий и обид, но где и когда мы встречались?

Воин, очевидно приняв решение, кивает черноволосому. Тот расплывается в ухмылке, взгляд у него становится прицельным, словно уже выбрал рассечет ли мне горло, или пропорет печень.

— Погодите, Стефан, — быстро говорю я. — Неужели вы не узнали вашего доброго друга Робера?

— Постой Мануэль, — говорит высокий, хмуря лоб. — Какой еще Робер?

— Стефан? — приподнимает брови черноволосый, зажатый в руке меч смотрит мне прямо в сердце.

Мой давний знакомец безразлично пожимает плечами, мол, какая разница, как его когда-то называли, не до того сейчас.

Внимательно следя за Мануэлем я продолжаю:

— Я — Робер де Могуле. Если помните, лет пять назад вы помогали мне искать друга, захваченного в плен. Дело было в Нормандии. Ну же, вспомнили?

— А ведь и верно, — хлопает тот себя по лбу. — Все правильно, то-то я гляжу лицо знакомое. Вот и обознался, решил, что видел вас в городской толпе. Этот город воистину проклят, он просто кишит ищейками.

— Верни ему меч, Мануэль, — командует Стефан, — и пошли быстрее. Рад был повидаться, — небрежно кидает он мне.

Кривясь, словно раскусил лимон, черноволосый сует мне меч, в его взгляде я без труда читаю: мы еще встретимся, недоумок.

— Погодите, Стефан, — ловлю я высокого за рукав. — Так уж сложилось, что мне снова нужна ваша помощь.

— Ничем не могу помочь, — жмет тот плечами, — вы уж простите, ныне своих дел по горло! Так уж вышло, что из-за нас с Мануэлем весь город на ушах стоит.

— Ну же! — вмешивается в разговор черноволосый. — Сейчас они будут здесь!

Хитрым образом нажав на что-то в стене торгового склада, он открыл там узкий проход, и теперь призывно машет моему собеседнику. Кинув на Мануэля острый взгляд, я решаю во всем признаться. Похоже, сейчас откровенность вовсе не будет лишней.

— Это меня ищут в порту, — признаюсь я. — Поймают — повесят. Сегодня ночью я убил английского дворянина, а утром сбежал из-под стражи. Там тоже остался труп. Корабль, что ожидал меня в порту, ушел. Помогите скрыться, ведь у вас явно есть куда идти. Я же со своей стороны обещаю помочь вам в вашем деле чем смогу. Ну что, по рукам?

Какое- то мгновение Стефан молчит, колеблясь. Судя по звукам, доносящимся из-за груды бочек, с обыском корабля покончено. Совсем скоро стражники начнут обыскивать склады. По моей спине стекают капли пота, сердце бешено стучит, но я держу лицо ровным. Умолять — верный способ получить отказ. Наконец Стефан приходит к какому-то решению. Окинув меня внимательным взглядом он заявляет:

— Воин вы, кажется неплохой, раз смогли обезоружить Мануэля.

— Это еще что, — гордо бросаю я, — видели бы вы, как я дерусь против двух-трех противников.

Помедлив, Стефан спрашивает:

— Так кого и за что вы убили? Только честно, ложь я почувствую!

— Ничего особенно криминального, — отвечаю я. — Это была личная месть. Я зарезал сэра Тома де Энен, и жалею только, что не сделал этого раньше, во время одной из прошлых наших встреч.

— Это того самого лучника, гордость британской армии? — ахает вынырнувший из потайной щели черноволосый. — Ну востер, душегубина! О тебе весь порт с утра гудит.

Мануэль окидывает меня оценивающим взглядом. Подмигнув, заговорщически добавляет:

— Слушай, а в прошлом году в Эдинбурге не ты упокоил братьев Слоунов? Почерк тот же: два удара — два трупа, и убийцу до сих пор не нашли. Какого-то бродягу как водится повесили, но скорее для острастки.

Я качаю головой, но Мануэль недоверчиво ухмыляется.

— Бери его, что уж там, — хлопает он Стефана по плечу. — Нутром чую, наш человек! Благо, нам еще много кого резать придется.

— Хорошо, Робер, — кивает Стефан. — Но уговор один: скажу бежать — бежите, скажу драться — деретесь. И никаких расспросов и возражений!

Протянув руку ладонью вверх он требовательно смотрит мне в глаза. Условия еще те, но мне выбирать не приходится. А потому я кладу ладонь поверх и заявляю:

— Идет!

— Тогда пошли быстрее, и без того кучу времени потеряли, — командует Стефан.

Он боком протискивается в узкую щель, я, незаметно растирая ладонь спешу следом. Хватка у него железная, пальцы словно из чугуна отлиты. Любопытно, во что это я снова ввязался? Позади меня Мануэль закрывает вход, но оглядываться некуда. Пробежав какими-то задворками, я вслед за спутниками ныряю в вырытую в земле нору. Подземный ход невысок, и я бреду согнувшись в три погибели, то и дело задевая головой о свесившиеся в проход древесные корни. Пусть здесь тесно и сыро, и пахнет какой-то гнилью, но на моем лице все шире расползается триумфальная улыбка. Есть чему радоваться, я вновь ушел от смерти.

Остаток дня мы провели в каком-то домике на окраине Кале. Делать было совершенно нечего, и у нас было время присмотреться друг к другу. Ну а после распитого за обедом кувшина вина мы вспомнили старое, и вовсе перешли на ты. Поговорив о всяких пустяках, Стефан небрежно спросил:

— А что ты планировал делать дальше, после того, как рассчитаешься с нами?

— Отправлюсь в Англию, — осторожно ответил я. — Попытаюсь сделать там карьеру.

Мануэль вскинул голову, в глазах блеснул непонятный огонек. Словно невзначай черноволосый опустил руку на рукоять висящего на поясе кинжала. Послав ему предупреждающий взгляд, Стефан покачал головой. А мне с усмешкой сказал:

— Вообще-то в Англию мы и направляемся. Доволен?

Не выпуская Мануэля из виду я коротко кивнул:

— Весьма.

И тут же добавил:

— Мне кажется, настало время поговорить начистоту. Дело ваше — верить мне или нет, но за спасение моей жизни я обещал оказать вам помощь. От слов своих я не отказываюсь, и если смогу чем-то помочь только скажите. Это во-первых. А во-вторых, вы обо мне все знаете, не мешало бы и вам рассказать, чем именно мы будем заниматься.

— Зачем это тебе? — ровным голосом спросил Стефан.

— Это нужно не мне, а вам, — заметил я. — Пора вам с Мануэлем определиться, верите вы мне или нет. Если нет — мне проще сразу выйти в эту дверь, — я указал на выход, — и забыть, что мы встречались. Так и я не узнаю ваших тайн, и вам не надо будет беспокоиться о свидетеле. Ну а если верите, — я помолчал, затем добавил, — значит я один из вас, и должен хотя бы в общих чертах, пусть без деталей и подробностей, знать, что да как.

Стефан бросил быстрый взгляд на Мануэля, тот демонстративно поморщился и стиснул рукоять кинжала. Губы Стефана растянулись в короткой невеселой ухмылке, и он заявил:

— Что ж, сьер Робер, ты прав. Я — курьер, везущий письмо одной особе, имя которой вряд ли что тебе скажет. Ваша с Мануэлем задача — сопровождать меня, и следить, чтобы послание не попало в чужие руки. Еще раз спрошу, точно ли ты не передумал и едешь с нами?

Я решительно кивнул.

— Отлично, тогда пожмите с Мануэлем руки, отныне мы соратники по крайне важному делу! — сказал Стефан.

— Ну точно заговор! — подумал я. — Любопытно, кто участвует, и против кого он направлен?

Ладно, разберемся. В любом случае до Лондона я с ними доберусь, а там видно будет. Кажется, биться плечом к плечу с заговорщиками до их окончательной победы я не обещал. Мануэль, помедлив секунду, протянул руку, наши ладони встретились, и тот, впервые за время нашего знакомства, широко улыбнулся.

Вот черт, да он же совсем мальчишка, понял я! Такому что ни напой, с жаром кинется против чего-нибудь бороться. Неважно против чего, тут главное — против. Юность просто бурлит желанием переустроить мир вокруг себя, чтобы тот стал лучше! С возрастом этот зуд пройдет. Жена, дети, нажитое хозяйство с лошадками и упитанным кабанчиком заставят позабыть о преобразовании мира… а жаль.

Стефан с усилием отвалил тяжелую крышку окованного железными полосами, и даже на вид неподъемного сундука. И тут же одарил каждого из нашей команды полным комплектом пусть поношенной, но чистой одежды. Не прошло и пяти минут, как вместо трех дворян друг на друга смотрели степенный купец и пара приказчиков, постарше и помоложе.

Оглядев меня в новом наряде Стефан недовольно хмыкнул, но тут же лицо его разгладилось, и он кинул несколько слов на незнакомом мне языке. Мануэль, ухмыльнувшись, повернулся к своему мешку.

— Присаживайся, друг, — сказал черноволосый, в руке его я с удивлением заметил ножницы.

— В чем дело? — спросил я.

— Не догадываешься?

— Нет.

— А ты погляди как пострижены мы, и как ты, — фыркнул юнец.

— Плевать, — бросил я.

— Не дури, — успокаивающе заявил Стефан. — Сам рассуди, раз уж мы вместе едем в Англию, то и выглядеть должны соответственно.

Вздохнув, я покорился судьбе. Наконец ножницы перестали щелкать, и в дело вступила опасная бритва.

— Красавчик, — ухмыльнулся Стефан, когда Мануэль с видом мастера отступил, довольно озирая свое творение. — Боюсь, амиго, что отныне нам в Британии ничего не светит. Робер соберет полный урожай дамских сердец.

В мешке у Мануэля нашлось металлическое зеркало, несколько секунд я разглядывал себя, затем скрипнул зубами. Где вы, длинные волосы, давний признак свободного человека? Густой пучок волос остался только на макушке, зато все, что росло ниже верхнего края уха подверглось безжалостному удалению.

Ныне я выглядел как типичный англичанин, то есть глупо и мерзко. Практичные бритты носят подобные с позволения сказать прически, чтобы в напяленных шлемах им не было жарко. Вот что я вам скажу: не нравится французская погода — убирайтесь обратно на свой болотистый остров!

— Ладно, — с тяжелым вздохом сказал я, — ты прав, Стефан. Теперь меня не отличить от англичанина. И что ты там плел про вертлявых британок?

И пока он, похохатывая, втирал мне всякие байки, я все пытался оценить, доверяю ли новым знакомцам или нет. Разумеется о полном доверии и речи не шло, я же не ребенок малый, чтобы разинув рот идти с незнакомым дядей за гаражи, где мне котят покажут. Речь шла о другом — в самом ли деле мне помогут, не подставив, не устранив в конце, как нежелательного свидетеля.

И вовсе не обязательно убивать человека, ведь у трупов, как ни крути, есть неприятное свойство находиться. Иногда проще пристроить неугодного на каторгу или в тюрьму, да и подпольная работорговля, как ее не душат, по прежнему процветает. Да и с чего же ей заглохнуть, до двадцать первого века дожила. Стараясь проделывать все незаметно, я вглядывался в лица новых спутникам, анализировал голоса и интонации, манеру держаться. Интуиция шептала, что все нормально, и наконец я немного расслабился. От души хохотал над рассказами Стефана, в подходящих моментах недоверчиво разевал рот, словом, всячески участвовал в разговоре.

Наговорившись вволю мы стали не спеша собираться. Мечи пришлось тщательно запаковать в узлы, так как купцы их не носят. Не то это оружие, чтобы едва взяв в руки, тут же им овладеть. Требуются годы усиленных тренировок, а такого количества свободного времени у торговцев сроду не бывает, да и стоит хороший меч изрядно. Словом, опоясавшись клинком, каждому даешь понять, что ты — дворянин.

В сундуке, так щедро одарившем нас купеческими нарядами, нашлось и изрядное количество смертоубийственных железок, вполне подходящих для работников торговли. На пояс я повесил тяжелый кинжал, больше похожий на мачете, ну а насовать за пазуху и в рукава метательные ножи мне сам бог велел.

Мануэль выбрал небольшой арбалет, раза в два легче обычного, и как раз по руке юноше. Я бросил на оружие беглый взгляд и одобрительно кивнул: была у меня подобная игрушка. Выглядит так, будто с ней только на птиц охотиться, а на самом деле и скорострельность, и сила удара на высоте. Большой мастер делал, серьезная вещь и прекрасный выбор для профессионала.

Но основное оружие купца — тяжелая дубинка. Я взвесил свою в руке, и словно провалился в далекое прошлое.

Стоит ясный солнечный день, и мы укрылись от палящего солнца в маленькой рощице на вершине холма. Наши кони щиплют траву, где-то неподалеку журчит маленький ручей. Ветра нет, и деревья замерли неподвижно, словно погрузились в сон. Гектор де Савез, дорогой друг и наставник, протягивает мне дубинку…

Я улыбнулся, вспомнив, каким молодым и наивным был тогда, вовсе не преуспевшим в столь необходимой в наше время науке смертоубийства. Ну-ка, какие связки ударов показывал мне Гектор? Я медленно воспроизвел их, обнаружив, что ничего не забыл! Раз за разом я повторял выученный некогда урок, двигаясь все быстрее. Наконец я максимально взвинтил темп, и только оглушительный грохот с трудом вернул меня к действительности.

— Совсем неплохо, — проворчал Стефан, вновь нырнув в бездонный сундук.

Мануэль же, разинув рот, таращился на меня с изумлением. Я перевел взгляд на стоящий передо мной дубовый стол, ныне он был проломлен могучим ударом прямо посередине. Сглотнув, я осторожно убирал дубинку за спину.

— Доски совсем трухлявые, — заявил я в пространство. — Просто удивительно, как этот стол от старости до сих пор не рассыпался.

— Достойно изумления, — преувеличенно серьезно отзывался Стефан, — что подобную рухлядь давным-давно не спалили в печи. Ну а теперь придется, придется.

— Ничего страшного, — неуверенно сказал Мануэль, — в соседней комнате есть еще один стол, там и поужинаем.

Помедлив, просительно добавил:

— А можешь меня так научить?

Я посмотрел на юношу, с горечью думая о том, как мечтал когда-то открыть медицинскую школу. Давным-давно, еще до своего послушничества в Третьем ордене францисканцев я обучал исцелению. А теперь меня просят научить убивать. Лишать жизни в этом безжалостном мире умеют многие, а вот лечить… Как же все перепуталось в моей жизни! Мануэль, превратно поняв мое молчание, вспыхнул как маков цвет и резко отвернулся.

Я положил ему руку на плечо и мягко произнес:

— Ну а кто же еще покажет тебе пару хитрых ударов? Я, чтобы ты знал, обучался у лучших знатоков боя на дубинках.

— У шотландцев? — заинтересованно повернул голову Стефан.

— У французских монахов, — улыбнулся я.

Помедлив, Стефан уважительно кивнул.

— Ну а теперь, Мануэль, — менторским голосом заявил я, — бери-ка в руки дубинку, да поглядим, что ты умеешь. Давай, не стесняйся. Каждую минуту можно приспособить к делу. Глядишь, до вечера чему-то да обучишься.

И, как ни удивительно, до вечера он и в самом деле кое-чему научился.

В Лондоне мы оказались через три дня. Пролив затянуло туманами, и наш корабль шел медленно, опасаясь налететь на какое-нибудь судно. Ныне, в эпоху бурного развития мореплавания кто только не ходит Ла-Маншу, тут просто не протолкнуться от судов! Пролив кишит ганзейскими торговцами и рыбачьими баркасами, военными судами и пиратами, контрабандистами и паломниками.

И все рассчитывают благополучно доплыть до пункта назначения, никому не хочется проснуться от удара о другое судно, и потом в кромешной тьме карабкаться на палубу, чтобы затем героически бороться с холодными волнами. Вот и плетутся корабли еле-еле, и на каждом бедолага-матрос без остановки звонит в небольшой медный колокол — рынду.

Поначалу все шло нормально. «Шорхэм», одномачтовый торговец из Кингстона, медленно но верно двигался вперед, и отчего-то я решил, что на этот раз морское путешествие пройдет без приключений. Но наверху решили иначе, и поднявшийся ветер разогнал туман. А мерно переваливающийся с волны на волну корабль принялся куда-то карабкаться, а затем ухать вниз, и так раз за разом. К вечеру туман вернулся, но волнение только усилилось, а на следующее утро прошел дождь.

И я уже не понимал, что хуже: монотонный, изматывающий душу звук судового колокола, или бесконечное бултыхание. Не было сил ни ругаться, ни есть, а отвратительно бодрые моряки знай себе носились по палубе. Они то и дело подтягивали снасти, распускали и сворачивали парус, и ни одни из них не сидел без дела. К счастью для меня плыли мы недолго.

Смеркалось, когда «Шорхэм» вошел в порт, не прошло и часа, как мы обосновались в какой-то захудалой таверне. Злачное место носило гордое название "Рог изобилия", но из обещанных благ представлены в нем были только дрянной эль, еще более отвратительная еда, да пара-тройка изрядно потертых женщин. Впрочем, сидящие внутри оборванцы многого от этой жизни и не просили, а потому была довольны тем, что дают. Оглядевшись, мои спутники куда-то исчезли, настоятельно наказав их ждать. И теперь, наслаждаясь отсутствием качки, я мирно коротал время в обществе кружки эля.

Судя по заверениям трактирщика, поданный мне сорт именовался "Черным псом", и был широко известен от Тилбери аж до самого Норгемптона. Я осторожно отхлебнул мутного пойла, и у меня враз перехватило дыхание. Правильнее было бы назвать пса не черным, а дохлым, ну а широкая известность, я полагаю, носила скорее предупредительный, чем рекламный характер.

Закашлявшись, я выплюнул эту бурду прямо на земляной пол, твердо про себя решив, что добавки просить не буду. Окружавшие же меня люди, не морщась, бойко опустошали громадные кружки с элем, и громко требовали "не телиться, и наливать поживее". Откуда-то слева донеслись мощные взрывы хохота, и я повернул голову.

За столом у самой стены гуляли моряки, уже немолодые, но здоровенные, как цирковые борцы. И, судя по хорошей одежде, и манере держаться — не простые матросы, а капитаны. Я навострил уши. Когда смех немного утих, рассказчик, коренастый и черноволосый мужчина с суровым, жестким лицом, продолжил рассказ:

— И тут эта бестия из Уэльса выпил третий подряд кувшин вина и направился знакомиться с придворными дамами. И мигом наш озорник заметил, как он позже признался, самую среди них смазливую милашку. Он мигом поднял "Веселого Роджера" и нацелился на красотку. А так как после всего выпитого его слегка штормило, то шел он к девице переменными галсами.

Рассказчика прервал новый взрыв хохота. Смеялись так, что один из слушателей, блондин с короткой шкиперской бородкой, рухнул с табурета на пол. Остальные, неудержимо хохоча, бросились поднимать товарища. Кое у кого началась икота. Чуть погодя, когда все выпили еще по разу, рассказчик продолжил:

— Так вот, едва чертов гуляка Тюдор увидел смазливую кралю, как тут же сменил курс. Подваливает он эдак с подветренной стороны и заявляет, что желает, мол, взять девицу на абордаж, и по праву победителя насладиться ее прелестями. Так, якобы поступали все его предки-пираты, ну и он не видит повода отступать от устоев.

Слушатели, переглядываясь, одобрительно загомонили. Такого рода традиции — и есть то, что делает британское общество монолитным, не дозволяя привносить в него грязные итальянские шалости с мальчиками и животными, да развратные германские штучки с кляпами и плетьми. И, кстати, давно пора бы дать отлуп французам с их глубокими поцелуями, чрезмерно юркими языками и шустрыми ручонками!

На этом месте завязалась оживленная дискуссия, потому что часть собравшихся решительно потребовала оставить в покое француженок, находя за последними многие несомненные достоинства. Наконец спорщики пришли к консенсусу и потребовали продолжения истории. Консенсус же, если кому интересно, заключался в следующем: француженки, немки и итальянки вольны вести себя с бравыми моряками как вздумается, но честным англичанкам место в церкви или у кухонной плиты!

Как и прочие, я слушал с интересом, да и кого из мужчин не заинтриговала бы поднятая тема? Всякий из нас в свое время чудил еще и почище неведомого мне Тюдора, а потому подобные рассказы всегда выслушиваем с немалым удовольствием.

Откашлявшись, коренастый продолжил:

— И как воспитанный кавалер, решил наш чертов уэльсец выполнить придворный пируэт, эдак галантно поклониться, знаете ли. Да только ноги у него запутались, и новоявленный придворный рухнул прямо на красотку. А та, не ожидая настолько стремительной атаки, тоже упала, и оказались они на ковре в позиции препикантнейшей. Тюдор, стало быть, сверху, ну а дамочка, как ей и положено, снизу.

Народ снова заржал, и тут моряк, привстав, раскинул руки. Оглушительно громыхнул на всю таверну:

— Да погодите же, сейчас будет самое интересное!

Он завладел всеобщим вниманием, отдельные разговоры давно прекратились, и слушали только его. Сейчас же люди и вовсе замерли, и в таверне воцарилась мертвая тишина. По-моему даже огонь в очаге притих, а поджариваемый поросенок навострил уши, едва не хрюкая от нетерпения. Обведя всех заговорщическим взглядом шкипер не торопясь продолжил:

— Так вот, встает не спеша наш Тюдор с красотки, поднимает упавшую, галантно охлопывая по круглому заду, мол, туда пушинка с ковра пристала. Говорит, что пробный абордаж прошел успешно, "и, кстати, разрешите представиться, я — сэр Оуэн Тюдор, дворянин из Уэльса". А та и заявляет, что после этаких абордажей он, как честный человек, просто обязан на ней жениться. И добавляет эдак небрежно: "Разрешите представиться, я — Екатерина Валуа, королева-мать!"

Грохнуло так, что в конюшне испуганно заржали лошади, а птицы в радиусе ста ярдов взвились с деревьев, всполошено хлопая крыльями. Люди рыдали от восторга, катались по полу, и все никак не могли перестать смеяться, хотя лица у некоторых угрожающе покраснели. А кто-то, захлебываясь смехом, все кричал упорно:

— А вот я… а я… тоже историю знаю… про чертова… гы-гы-гы… нашего Тюдора!

Плачущие от смеха люди слабо отпихивали очередного рассказчика. Отсмеявшись, я вытер слезы и одобрительно кивнул. Не перевелись еще в земле британской удальцы! И тут, словно специально выгадав момент, в дверях "Рога изобилия" возник Мануэль. Внимательно огляделся, и, поймав мой взгляд, коротко кивнул.

На улице стемнело, кое-где хозяева питейных заведений зажгли перед входом факелы, заманивая посетителей. Было, впрочем, изрядное количество мест, не оснащенных осветительными устройствами, а между тем в те двери люди ныряли едва ли не чаще, чем в освещенные. Приглядываясь и прислушиваясь я осторожно шел за Стефаном и Мануэлем, вокруг нас бурлила непонятная портовая жизнь.

Старательно пряча лица вполголоса беседовали какие-то темные личности, то ли контрабандисты, то ли незаконные ловцы рыбы. Из темноты доносились звуки шумной возни, кого-то там не то резали, не то душили. Горланили пьяные компании. Кто-то пробовал плясать непослушными ногами, отчего все коленца выходили черт знает как, вызывая взрывы дружного гогота. Неподалеку назревала большая драка, там хватались за грудки, и широкоплечие ребята спешили на подмогу, размахивая здоровенными дрынами.

Споро разгружались причалившие в темноте лодки, сновали туда-сюда к едва виднеющимся кораблям. Подле фургона, куда пихали сгруженный с лодок товар, прохаживались до того здоровенные амбалы, что даже вусмерть пьяные обходили их по широкой дуге, не пытаясь задираться. Мануэль же при виде сих геркулесов недоверчиво протер глаза и восхищенно ругнулся, помянув врага рода человеческого самыми емкими эпитетами. Словом, ночная жизнь кипела, и каждый был при деле. Но стоило нам выбраться за пределы порта, как царящее вокруг веселье как ножом обрезало.

Тихи были переулки Лондона, грязни и вонючи. Идти получалось только по самому центру улицы, у стен домов громоздились гниющие кучи отбросов, не всегда различимые в холодном свете умирающей луны. По мусору тихо шмыгали бродячие собаки, угрожающе рыча друг на друга. То ли крыс они искали, то ли кости. И редко-редко доносился до нас цокот копыт. Всякий раз Стефан предупреждающе шипел:

— Тихо, патруль!

Высокие лощеные жеребцы медленно переставляли ноги, стражи негромко переговаривались, внимательно поглядывая по сторонам. Помимо копий и боевых топоров вооружены были воины арбалетами, а под плащами носили кольчуги. Стефан, не желая вдаваться в объяснения, какого черта мы бродим по ночам, бесшумно исчезал в одном из маленьких переулков.

Мы с Мануэлем беспрекословно повторяли его действия, стараясь лишь не слишком сильно пачкать одежду. Сидели тихо, больно уж нехорошая слава шла о лондонской страже. Мэр столицы настоятельно требовал результатов, и потому только треть схваченных на месте преступления доживала до быстрого следствия и негуманного суда.

Но круг света от факелов, пылающих в руках всадников, вскоре пропадал где-то за поворотом, и на улицу вновь опускалась ночь. Стефан с Мануэлем, хоть и оглядывались поминутно, все же вели себя спокойно, не дергаясь по пустякам, я же, напротив, постоянно ощущал меж лопаток чей-то внимательный взгляд. Но, как не оглядывался, никого не видел в густых тенях. Там, руку протяни, мог притаиться целый взвод.

Мы двигались по Лондону сложным, ломаным маршрутом. Время от времени Стефан направлялся к очередному дому, иной раз то была убогая лачуга, а иногда чуть ли не дворец. До моих ушей доносился тихий стук, всякий раз с новым ритмом, после чего его силуэт словно втягивался внутрь, мы же с Мануэлем оставались ждать на противоположной стороне улицы. Из очередного дома Стефан вышел явно повеселевшим. Поймал вопросительный взгляд Мануэля и энергично кивнул, меня же хлопнул по плечу.

— Осталось самое трудное, — оптимистически говорит Стефан. — Если получится передать последнее послание, мы, считай, победили!

— Дойдем, — уверенно бросает Мануэль.

Я поджимаю губы, рука, действуя сама по себе, стискивает рукоять меча. Ох как не нравится мне неотрывный взгляд, что сверлит и сверлит спину. Там скоро дыра появится, а вот поди ж ты, никого сзади нет, как я не оборачиваюсь. А ведь ночное зрение у меня не хуже чем дневное. Цвета я, разумеется, не различаю, да и какие там ночью цвета, но вот предметы вижу прекрасно. И копошащихся в мусоре крыс, и качающиеся ветви деревьев, а вон, глазам не верю, сова пролетела. Откуда ты здесь взялась, хищница лесная, улетай скорее, тебя же днем воронье в клочья раздерет!

Проводив птицу взглядом, я резко поворачиваю голову, но улица все так же пуста. То ли нервы у меня разыгрались, то ли за нами следят настоящие профи. Мы вновь куда-то долго идем, то и дело петляя по узким, двоим не разойтись, переулкам. Откуда не возьмись возникают широкие проспекты, вымощенные булыжником, они многократно усиливают звук любых шагов, а потому мы перебегаем их на носочках… После очередного поворота я решаюсь.

— Идите вперед не останавливаясь, — шепчу я Стефану, ухватив его за рукав, — а я гляну, не идут ли следом. Что-то на душе тревожно, будто кто примеривается нож в спину загнать.

Пристально глянув на меня, Стефан кивает. Впереди маячит очередной монумент, их в Лондоне, похоже, специально ставят, чтобы собакам было чем заняться. Миновав памятник я делаю шаг влево, так, чтобы идущий сзади не видел меня, и одним прыжком взбираюсь на пьедестал. Прижимаюсь к неясной фигуре так плотно, что домкратом не расцепить. Ну вот и славно, пусть я могу видеть только то, что творится впереди, зато и сзади меня не разглядеть, хоть все глаза сломай. Спины моих спутников удаляются, еще несколько шагов, и Стефан с Мануэлем вовсе исчезают из виду.

Я жду, изо всех сил напрягая слух, но ничего не происходит. Еле слышно пищат крысы, продолжая обычную ночную возню. Где-то мерно капает вода, тихо скрипит, проседая, стоящий по правую руку дом. Судя по скорбному виду фасада, где большая часть окон заложена кирпичом, возведено сие строение во времена Эдуарда III, а то и его папаши, незабвенного мужа "французской волчицы". А замурованы окна, я полагаю, вследствие печальной памяти нового указа о налоге на роскошь, коим ныне считается любое здание, чей фасад украшает количество окон, превышающее восемь. Ну и правильно, так их, хотят видеть солнечный свет — пусть открывают мошну, да пошире!

Я до рези вглядываюсь перед собой, но улица пуста, на границе видимости ее неспешно пересекает кошка. Движется обычным аллюром, низко наклонив голову. Итак — никого. Похоже, мне и в самом деле пора лечить нервы. Окрестности озаряются унылым светом, это вынырнула из-за туч умирающая луна. Я кидаю быстрый взгляд на небесную странницу, а когда опускаю глаза, мимо меня, с обоих сторон огибая памятник, неслышным шагом движутся какие-то люди. Трое справа, и двое слева, итого — пятеро.

На них прекрасно скрадывающие очертания широкие черные плащи с капюшонами, или что-то вроде. И на ногах одеты вовсе не башмаки с деревянными подошвами, и не сапоги с металлическими подковками на носке и каблуке, в каких щеголяют обычно добрые лондонцы. По булыжной мостовой пятерка идет совершенно бесшумно, и я как-то сразу понимаю, что это за нами. Больно хорошо они идут, мягко и в то же время уверенно. Упруго. Прошедшие мимо меня высокие широкоплечие мужчины движутся с грацией хищников, и оттого мне ужасно не хочется с ними связываться.

Я ожидал увидеть одного, много — двух соглядатаев, эти же не просто следят, куда мы направляемся, да с кем будем общаться. На поясах у пятерки в черных плащах висят мечи, а не какие-то там воровские дубины с мясницкими ножами. Похоже, эти люди состоят на государевой службе, очень уж уверенно идут. По-хозяйски.

А отсюда вывод совсем простой. Если государство о нас знает, но послало не стражников, а этих вот хватких ребят, то верно, кое-кто не желает огласки. Суд — это всегда такая морока, что порой власть предержащие желали бы обойтись без утомительных подробностей и ненужных разоблачений. Сложно ли прирезать тишком пару-тройку смутьянов, да прикопать где-нибудь на природе, под деревцами? Нет, отвечаю я себе.

А отсюда следующий вопрос: мне-то что делать? Поступить по умному значит подождать пару минут, и тихо исчезнуть, раствориться в ночном городе. Благо в кошельке на поясе звенит немного серебра, так что не пропаду. Ну а потом — в таинственный замок Барнстапл, где мне надо добыть доказательства измены нового фаворита короля. Это первый вариант.

Существует и второй: ввязаться в драку за малоизвестных мне людей, что борются и вовсе за неведомое дело. Правое, неправое — черт его знает. Ответ лежит на поверхности, а потому на мгновение я замираю, давая убийцам время уйти. Но тут же, словно черт под руку толкнул, кляня в душе все на свете, а в первую очередь себя, болвана, я мягко спрыгиваю вниз.

Тихо идут те пятеро, но все внимание обращают вперед, где совсем рядом за пеленой тумана движется ничего не подозревающая цель. Настигнув последнего, я зажимаю его рот рукой, тяжелое лезвие кинжала, заточенное до бритвенной остроты, с легкостью рассекает горло. Я привычно удерживаю бьющееся в агонии тело, и тут, как гром с ясного неба, раздается оглушительный звон. Это прыгает по булыжной мостовой, и все никак не угомонится выпущенный из руки убитого меч. Да когда же он успел его выхватить? Четверо теней замирают на месте. Отпустив труп, и уже не заботясь о скрытности, я с громким криком прыгаю к ближайшему, занося над головой дубинку.

Кричу не для того чтобы запугать, с опытным противником такой фокус не пройдет, просто мне хочется привлечь внимание Стефана с Мануэлем. Грустно одному драться с четверыми, нутром чую, долго мне не продержаться. Противник выхватывает меч, зачерненное лезвие клинка не отбрасывает отблесков, и я обрушиваю тяжелую дубинку вниз, стараясь перебить ему руку. Что-то громко хрустит, и враг вскрикивает от боли, а выбитый клинок отлетает в сторону. И вместо одного противника, нянчащего сломанную руку, на меня бросаются сразу трое.

Запустив в одного из них дубинкой, я прыгаю назад, к мечу убитого мною воина, и в перекате ухитряюсь цапнуть рукоять. Ах, как славно, что в свое время мне преподали немало уроков боя на мечах. И как плохо, что у меня было так мало практики! Эффект неожиданности утрачен, и я отступаю шаг за шагом, понимая вполне отчетливо, что еще десяток шагов, и я или споткнусь и упаду, или меня прижмут спиной к стене дома, откуда и отступать будет некуда. Да где же эти чертовы Стефан с Мануэлем?

И они появляются, но совсем не оттуда, где я их ожидал. Они выныривают из какого-то переулка справа, в десяти шагах от меня, и с ходу включаются в бой. Кто хоть раз дрался по- настоящему, когда на кону стоит собственная жизнь, тот знает, как скоротечен бой. Когда я останавливаюсь, сердце колотит как сумасшедшее, в жилах бурлит адреналин, в грудь с сипом вбирается воздух.

Дрожат руки, вражеская кровь залила не только лезвие меча, но и рукоять, в ночной темноте она кажется черной, как деготь, и пахнет смертью. Помедлив, я наклоняюсь и вытираю лезвие клинка о плащ убитого противника. Стефан, склонившийся над одним из неподвижных тел, выпрямляется. Я толком не вижу его лица, голос спутника ровен:

— Мертв.

— Ну и славно, — отзываюсь я. И только тут замечаю, что кроме нас двоих в живых не осталось никого.

— А где Мануэль? — начинаю было я, и наконец до меня доходит, о ком идет речь, и что произошло.

— Пора идти, — говорит Стефан.

В доме напротив загораются огни, из распахнутого окна вывешивается человек в исподнем, морда со сна мятая, как тряпка. Проснувшийся щурит глазки, пытаясь разглядеть, что за непотребство происходит прямо под носом у честного англичанина.

— Да пошли же! — в голосе Стефана нетерпение.

— Бросим его тут? — спрашиваю я.

— Да.

Сверху громко, на всю улицу начинает голосить давешний тип в исподнем, призывая городскую стражу, и я вслед за Стефаном ныряю в узкий переулок, скорее даже щель, между домами.

— Быстрее, — командует Стефан. — Еще быстрее.

Останавливаемся мы, когда между нами и местом смертоубийства оказывается по меньшей мере полмили. Тяжело дыша я прислоняюсь к стене какого-то дома. Лицо Стефана осунулось, глаза горят яростным огнем.

Вот- вот рассветет. Хлопают, открываясь, створки окон. По улицам бредут полусонные люди. Идут, зевая, тащат тележки и мешки, упирающихся коз и домашнюю птицу. Откуда-то назойливо тянет свежевыпеченным хлебом, да так ароматно, что у меня текут слюни. Похоже, что в последнее время я слегка поотвык от приключений. Отвык, с грустью говорю я себе, а надо бы привыкать.

Не одно горло придется перерезать, ни один десяток человек уложить под дерновое одеяльце, прежде чем все закончится. Уж такие это люди, что добром они мою любимую не отдадут. Вот и выходит, что либо мне отступиться, а Жанне так и сидеть в неведомой тюрьме, либо всех их искоренить под основание. Да так, чтобы и думать о девушке позабыли.

Со мною что-то происходит, я словно разделился на двух людей. Один стоят прислонясь к стене какого-то дома в Лондоне, а другой со стороны наблюдает за происходящим. И я сам, и те, что бредут вокруг, давным-давно мертвы для наблюдателя, и разглядывает он нас без особого интереса, с некоторым удивлением и брезгливостью. Я мотаю головой, и ощущение раздвоенности проходит. Это наваждение, говорю я себе, просто устал как собака, вымотался.

— Ишь, набрались с утра пораньше, — ворчит немолодая женщина, окинув нас со Стефаном неприязненным взглядом.

Пальцы ее так крепко стискивают рукоять клюки, словно почтенная дама собралась отходить нас по бокам.

— Это мы с вечера еще не ложились, — брякаю я.

Вид у нас тот еще, ума не приложу, когда мы успели изваляться в грязи. Верно, пока прятались от стражи. Заморозив меня взглядом женщина плюет себе под ноги и поспешает дальше, мерно переставляя посох.

— Вот что, — говорит Стефан. Голос у него холоден как лед, да и смотрит он мимо меня. — Держи.

Я сжимаю ладонь, в ней — увесистый кошель.

— Подождешь меня вон в том трактире, — машет куда-то влево Стефан. — Если не вернусь к полудню, значит вообще не вернусь. Место там спокойное, главное сам ни с кем ни задирайся. Тебя охотники не знают, а значит и искать не будут. Ну, не поминай лихом!

Стефан разворачивается, чтобы уйти. Нам обоим понятно, что не вернется он ни к полудню, ни через месяц. Свое спасение и проезд через пролив я отработал сполна, и могу заняться собственными проблемами. Так-то оно так, и все же глядя в его удаляющуюся спину я ощущаю, что недоволен собой. Словно это не Стефан меня отпустил, а я сам бросаю его одного на поле боя.

— Да что же ты за дурак такой! — язвительно замечает внутренний голос, но я уже принял решение.

Сделав усилие, точно сдвигаю с места телегу, груженую бочками с вином, я отрываюсь от стены и иду вслед за Стефаном. Прячься от жизни или не прячься, все равно безглазая с косой до тебя доберется. Так стоит ли трусить и подличать, раз конец у всех один?

Глава 3 август 1432 года, Англия, графство Девоншир: тварь ли я дрожащая

Стефан кидает на меня косой взгляд, не обращая на него внимания я невозмутимо вышагиваю рядом, плечом распихивая сонных лондонцев. Те что-то ворчат в спину, кое-кто даже грозит кулаком, но в драку не лезут.

— Чего тебе? — не выдерживает Стефан.

— Раз уж рискую жизнью, то имею право знать, что происходит, — веско заявляю я.

— Тебя никто и не просит, — фыркает Стефан, на лице которого медленно проступает улыбка.

— Сам знаешь, любопытство кошку сгубило, — парирую я. — Так что предлагаю все как следует обсудить за кружкой доброго эля.

Так мы и поступаем. И пока мы не торопясь осушаем кружку за кружкой, я внимательно слушаю Стефана. Тот рассказывает нехотя, скупо, тщательно избегая конкретных имен и деталей, но из слов его вырисовывается крайне любопытная картина. Похоже, часть английского дворянства, в том числе и высшего, устала от войны с Французским королевством. Недовольных поддерживает и главы цехов — меховщики, ткачи, ювелиры. Цеховые объединения рудознатцев колеблются. Производство оружия растет, а вместе с ним и спрос на металл, но не больше ли товаров будут продавать, если наступит мир? Впрочем, эти всегда держатся наособицу.

Как с древности повелось, что колдун да кузнец знают и умеют больше других, так и продолжается. Ученый да рудознатец по-прежнему при деле и востребованы. Земля в Британии болотистая, урожай три раза в год не снимаешь, зато железной руды — хоть завались. Месторождения серебра и золота еще в прошлом веке выбрали дочиста, зато прочих руд — предостаточно. Добытчики железа и свинца, купив у местных властей лицензию, селятся прямо у залежей руды целыми отрядами, с учениками и семьями. По соседству мигом вырастают поселения кузнецов. Там и купцы подтягиваются, ставят лавки да склады.

Местные власти туда и не суются, по древнему обычаю дела рудознатцев разбирает собственный суд. Сами казнят, сам милуют, не вынося сора из избы. И наказания у них самые разные, нам подобных и не измыслить. Могут повесить, а могут заставить таскать за собой инструмент: и в таверну, и в отхожее место, и в церковь на воскресную проповедь. Будешь упрямиться, да качать права — выгонят из цеха, а это как клеймо посреди морды на всю жизнь.

Вроде велика Британия, а никуда тебя больше не примут, даже в землекопы. Иди на все четыре стороны, куда глаза глядят, да только законы больно суровы, бродяг тут принято вешать. За шею, и до самой смерти. Словом, суровые рудознатцы люди, твердые, как и металл с которым работают. И выгоду свою крепко понимают. Но присоединятся и они к заговорщикам, куда им деваться?

Тут ведь еще одна тонкость имеется. Английское королевство — оно сильно от других европейских стран отличается. Всюду горожане — первые союзники короля, вместе с сюзереном борются против баронского произвола. В Британии же королевская власть сильна как нигде, а потому и бароны и горожане держатся вместе, и местное духовенство их поддерживает, вот почему им и договориться между собой проще.

— В общем-то это даже и не заговор еще, просто разные люди общаются, ищут точки соприкосновения, — продолжает Стефан.

— Торгуются, как власть будут делить, — договариваю я про себя невысказанное.

— В подобном деле без надежного курьера — никуда, — заканчивает Стефан. — А мы с Мануэлем считались одними из лучших. Теперь вот я один.

Он машет трактирному слуге, тот спешит к нам с полными кружками.

— Мяса принеси, — кидаю я. — Свинины, да посочнее, а то знаю я вас, каналий! Вместо годовалого поросенка так и норовите кабанятину всучить. Рыбы побольше тащи, и не какую-нибудь там селедку, а угрей. И не забудь колбас да сыра!

И, пока мы ожидаем заказанный завтрак, негромко говорю Стефану:

— Есть тут у меня одна мыслишка. Куда, ты говоришь, осталось доставить письмо?

Итак, задача звучала достаточно просто. Дом достопочтимого Вильяма Хонсорда, богатого купца и главы купеческого цеха, находился под неусыпным наблюдением. Проведали недобрые люди, что должен явиться к нему некий человек, роста высокого, опытный в обращении с мечом. Либо юркий черноволосый молодец, от которого так и жди, что кинжалом полоснет. И стерегли тех злодеев неусыпно, вряд ли уже знали, что Стефан остался один.

А потому, когда я, важно оглядевшись, принялся громко колотить в дверь, толпящиеся неподалеку дюжие молодцы не обратили на меня никакого внимания. А что им было на меня смотреть, что они, стражников никогда не видели? Бляха на моей груди на груди была надраена до блеска, и светилась будто бы сама по себе. Короткий меч на поясе покачивался в такт движениям, плащ на плечах сидел как влитой.

Хорошо все-таки, что в этом веке умеют ценить вещи. Самую изношенную никогда не выбросят в мусорную кучу, а отнесут старьевщику. Вы не поверите, но у этих проходимцев такие склады одежды, что полк одеть можно, и еще останется. Уж не знаю, что там ему наплел Стефан, но пока я одевался стражником, этот властелин потрепанных вещей то и дело заговорщически нам подмигивал. А напоследок сказал прямо, что все «найденные» вещи лучше нести прямо к нему, поскольку Кривоногий Джонни и Вэл Одноглазый — те еще проходимцы, и настоящей цены не дадут, хоть ты их режь.

В тот самый момент когда я понял, что дверь никогда не откроют, она распахнулась. Один из болтавшихся возле дома молодчиков подошел поближе, рука его словно невзначай нырнула под плащ.

— Дом Вильяма Хонсорда, купца? — рявкнул я так, что открывший дверь молодчик подпрыгнул на месте.

— Главы купеческого цеха! — поправил слуга, одарив меня высокомерным взглядом.

— Арчибальд Меллоу, стражник магистрата, — представился я. — Где твой господин?

— А что вам надо?

— Жалоба поступила, и его вызывают в магистрат, — уверенно бросил я, обдав слугу презрением. Мол, у тебя, холуя, жизнь может и поспокойнее да посытнее, зато я — при власти. А потому прочь с дороги, а то затопчу!

Похоже, тот прекрасно разбирался в языке взглядов, а потому, поскучнев, пригласил войти. Я с облегчением ощутил, как истыкавшие всю спину взгляды обращаются на нечто другое. Дверь за моей спиной захлопнулась, звучно лязгнул засов, и я незаметно выдохнул. Все вышло так, как я и предполагал: никто не ожидает от городского стражника, что тот будет разносить почту заговорщикам.

Не прошло и часа, как мы встретились. Я коротко кивнул, и Стефан расплылся в улыбке. Доставленный мною ответ от достопочтимого В. Хонсорда он быстро просмотрел и тут же сжег, и сразу же начал меня торопить. Задерживаться в городе, в котором нас искали, и в самом деле было ни к чему. Я быстро переоделся, а вещи стражника запихнул в большой мешок, чтобы незаметно «обронить» по дороге. Готов об заклад биться, на лондонской мостовой потерянная вещь не пролежит и минуты. Такие уж патриархальные нравы царят в Британии, что здесь из-под тебя лошадь со сбруей уведут, если зазеваешься.

Мы успели выбраться из Лондона как раз перед закрытием ворот. Стефан, стараясь делать это незаметно, то и дело бросал на меня оценивающие взгляды. Остановив жеребца в полумиле от городских ворот он спросил:

— И куда ты теперь поедешь, если не секрет?

Я бросил внимательный взгляд на засыпающий Лондон. Отсюда с холма столица видна как на ладони. Большой город, сильный торговлей, славный своими людьми. Богатый город. В общем-то, он мне даже понравился. Жаль, что мы воюем.

Мой жеребец переступил с ноги на ногу и тяжело вздохнул. Похоже, он был бы не прочь вернуться в стойло. Под ложечкой противно засосало, и я вспомнил, что так и не успел пообедать. Я огляделся, вокруг, насколько глаз хватало, не было видно ни единой живой души. На темнеющем небе зажглись первые звезды, поднялся прохладный ветер. Пора было искать ночлег, не стоять же всю ночь на месте, предаваясь праздным размышлениям о том, как все было бы здорово, коли не война. Стефан терпеливо ждал ответа, и я пожал плечами.

— Похоже, ты хочешь предложить мне работу? — спросил я прямо.

— Есть такое дело, — признался Стефан. — С момента прошлой нашей встречи ты сильно изменился. Скажу честно, кое в чем ты даже мне не уступаешь.

Я равнодушно пожал плечами. Третий орден францисканцев не пожалел ни времени, ни золота на мое обучение, и если Стефан думал мне польстить, то ошибся, я и сам знаю, что способен на многое. Но и уехать просто так я не мог. Пусть меня и не интересовало то, что мог предложить мой спутник, было жизненно важным прояснить некоторые моменты. Если Стефан опасался, что в дальнейшем я вольно или невольно смогу его выдать, я должен был его успокоить. Врагов у меня и без того хватало, и в новых я не нуждался.

— Пора открыть карты, — сказал я. — На кого ты работаешь?

— На короля, — ответил он просто.

— На Генриха? — уточнил я.

Стефан кивнул.

— На этого мальчишку? Брось, ему всего десять лет, — отмахнулся я.

— Одиннадцать.

— Пусть так. Но ведь за пацаном не стоит никого, кроме… Ну конечно же, — сощурился я. — Королева-мать, Екатерина Валуа!

Стефан опять кивнул.

— Так-так, — проговорил я. — Выходит, королева ищет, на кого может опереться в борьбе против мужниной родни? Ну поднимет она Лондон, а что дальше? И светская и духовная власть целиком в руках Ланкастеров, они с легкостью раздавят бунтовщиков!

— Ты даже представить себе не можешь, сколько знатных людей по всей Британии желает оказать королеве помощь!

— А чего желает орден Золотых Розенкрейцеров? — с простодушным видом поинтересовался я.

— А тебе многое известно, — помолчав, признал Стефан. — Любопытно, откуда?

— Столкнулся с ними как-то раз, — пожал я плечами. — И рыцари Розы и креста кое-что мне задолжали.

— Знаешь, где их найти?

— Есть такое место, Барнстапл, может слышал? — ответил я.

— Слышал. И скажу больше, именно туда я и хотел предложить тебе направиться.

— Зачем?

— Сэр Оуэн Мередит Тюдор, чьим доверенным лицом я являюсь — близкий друг ее величества королевы-матери. И он желает иметь как можно более полную информацию о том, что происходит в Барнстапле.

Я машинально кивнул, а затем замер, пытаясь переварить услышанное.

— Погоди, — сказал я ошеломленно. — Это что же, тот самый чертов Тюдор, о котором плетут небылицы по обе стороны Ла-Манша?

— Тот самый, — расплылся в улыбке Стефан, — и добрую половину историй он распускает о себе сам. Обещаю, если будем работать вместе, ты непременно с ним познакомишься.

— Но как сама королева-мать относится к розенкрейцерам? — спросил я напрямик.

Есть такие вопросы, что требуют немедленного прояснения, откладывать их ни в коем случае нельзя, смертью чревато.

— Не по душе они ей, — прямо заявил Стефан, — категорически не нравятся.

— Тогда по рукам, — кивнул я, ощущая странное облегчение. Всемером и батьку бить легче, а вдвоем уж всяко будет проще проникнуть в таинственную область, куда, как я слышал, пускают далеко не всякого.

Пока мы говорили, совсем стемнело. К счастью, долго искать ночлега нам не пришлось, всего в полумиле от холма обнаружился постоялый двор "Три карасенка". На вывеске некто вроде камбалы слился в чем-то вроде поцелуя с существом, как две капли воды похожим на лангуста. Обнаружив сие непотребство я только вздохнул, а затем философски пожал плечами.

Весь первый этаж трехэтажного здания занимал трактир. Чуть ли не впервые в Англии я увидел чистое заведение общепита, зрелище это почти парализовало меня. Столешницы, выскобленные до белизны. Выметенный земляной пол, свежепобеленные стены, щедро украшенные вышитыми ковриками — есть отчего прийти в изумление! И еда не подкачала: все свежее, горячее, а на вкус — просто язык проглотишь. Что ж, я всегда готов признать, когда неправ: и в Британии не все так плохо.

Словом, в "Трех карасятах" мне понравилось. Кормили там вкусно, и для каждого нашлась отдельная кровать. И уже ранним утром мы, выспавшиеся и накормленные, выехали из ворот гостиницы навстречу поднимающемуся солнцу.

Путь наш лежал поначалу в Гринвич, затем по воде в славный город Плимут, ну а дальше по обстановке. В Гринвиче Стефан на пару часов исчез, оставив меня скучать в портовой таверне. Вернулся довольный, и пахло от него не конским потом, как то положено настоящему мужчине, а женскими духами. Нежный, ненавязчивый аромат напомнил мне о Жанне, и я отвернулся. Ну а когда справился с собой, Стефан сидел рядом и колотил кулаком по столу, требуя себе "пинту лучшего в этой дыре эля, да поживее!"

— Все устроено, — заявил он щурясь, словно кот на солнышке, — твою кандидатуру одобрили, так что отныне ты под нашей рукой.

— На секретной службе Ее величества, — добавил я с серьезным видом.

— Отныне будешь зваться сэром Робером де Майеле. Имя Робера де Армуаза кое у кого на слуху, и пользоваться им точно не стоит, — продолжил Стефан. — Вот грамота Геральдической палаты, описывающая твой герб. Будь любезен, выучи, чтобы не путаться. А это жалованье за полгода.

Стефан незаметно передал мне приятно тяжелый кошель, и я бережно убрал деньги и документ в потайной карман. Как говорится подальше положишь, никто не возьмет. Итак, отныне я служил двум господам одновременно: графу де Плюсси и английской королеве. Ну а на самом деле, конечно же, только себе. И задача у меня была всего одна — освободить Жанну.

До Плимута, что в графстве Девоншир мы добрались без каких либо приключений. «Констант» бодро переваливался с волны на волну, и все время дул попутный ветер. Время осенних туманов и штормов еще не наступило, и кроме пиратов опасаться нашему шкиперу было нечего. К счастью, все попавшиеся нам навстречу корабли оказались либо честными купцами, либо рыболовецкими судами. Прошедшую на горизонте французскую эскадру мы не заинтересовали, английский фрегат также оставил нас без внимания. И не успел я в полной мере насладиться качкой, как Англия вновь распахнула мне свои объятия.

Плимут, расположенный в устье реки Плим, что на полуострове Корнуолл, молодой и быстро растущий город. Ему дай бог, чтобы пара сотен лет насчитывалась. Место под него было выбрано на редкость удачно, и ныне Плимут один из крупнейших портов королевства. Не пройдет и пары веков, как вот с этих самых берегов отчалит «Мэйфлауэр», увозя отцов-основателей за море-океан. Историческое место, что и говорить.

Мы простились со шкипером, тот довольно ухмыльнулся, взвесив полученные монеты в твердой, словно из дерева ладони. Просторная гавань была битком забита судами. Несмотря на раннее утро шум на причале стоял оглушительный. Народ в порту кишмя кишел, а запах мог запросто свалить с ног непривычного человека.

Бог знает что у этих британцев тут происходило, может, они и покойников не хоронили, а сбрасывали прямо у берега, но во Франции пахло намного лучше. После чистого морского воздуха я был просто потрясен местными ароматами. Стефан же, как человек бывалый, и глазом не повел, разве что поморщился незаметно.

А сколько здесь было соблазнов! Молоденькие и не очень, трезвые и слегка навеселе, покрасивше и так себе — словом, всякому моряку по деньгам. Сколько бы не звенело у сошедшего на берег в кошельке — отдохнуть со вкусом ему помогут. Чтобы скаредные англичанки упустили шанс разжиться хотя бы на полпенса? Не бывать такому. И какие же они страшненькие, если честно!

Не обращая внимания ни на какие соблазны, пусть даже и с очень глубокими декольте, Стефан уверенно повел меня куда-то вглубь порта. Судя по тому, с какой легкостью он здесь ориентировался, в Плимуте мой спутник бывал не раз. Миновав дюжину питейных заведений он остановил свой выбор на таверне "Королевский единорог".

Пока Стефан разговаривал с хозяином, краснощеким и толстым, как то и положено всякому уважающему себя владельцу подобного заведения, я внимательно огляделся. Придраться было не к чему. На окнах висели чистые занавески, доски столов были отскоблены до белизны, земляной пол чисто выметен и засыпан свежим камышом. Из кухни же пахло просто упоительно, особенно после стряпни, какой травил нас кок.

Едва окинув взглядом выделенную нам комнату, я довольно кивнул. Две кровати, набитый соломой матрас — о чем еще мечтать путешественнику? Я примостил узел с вещами в ногах одной из кроватей и, коротко кивнув Стефану, вышел из гостиницы. О чем еще говорить, если все уже обговорено на сотню раз? Весь день я шатался по городу, собирая свежие слухи, затевал разговоры с незнакомыми людьми, не скупясь на угощение. Просто удивительно, как развязывает язык кружка-другая доброго эля.

Между делом посетил нескольких лошадиных барышников, выбрав двух жеребцов под седло и лошадь под поклажу. Покупки я наказал доставить в "Королевский единорог", сам же продолжил знакомство с Плимутом. Вечером мы со Стефаном встретились. Судя по усталому виду, и готовности, с какой мой спутник плюхнулся за стол, немедленно завладев пинтовой кружкой эля, он тоже не сидел на месте, а весь день носился как угорелый.

Из присущей мне деликатности я не стал уточнять, где его черти носили. То, что мне знать положено, он и так расскажет, а что знать нельзя — клещами не вытащишь. Но лицо у Стефана было довольное, похоже, первый день у нас удался. Едва лишь опустели тарелки, и пухленькая служанка убыла за добавкой, Стефан нетерпеливо спросил:

— Как день прошел?

— Кое-что есть, — довольно улыбнулся я. — Ты заметил, сколько в городе вооруженных людей?

Стефан неопределенно хмыкнул, затем признался:

— Я только что вернулся в город. Были тут, поблизости, кое-какие дела.

— Так вот, — продолжил я азартно, — в Плимуте весьма настойчиво вербуют наемников!

— Ну и что? — поднял брови Стефан, — обычное дело. Если ты подзабыл, мы с Францией воюем.

— Да нет, — хмыкнул я, — все происходит не как обычно. Во-первых, если бы набор шел в действующую армию, зазывали бы толпились у каждого трактира, кричали на площадях, а вернее всего — пошли бы по деревням. Это в городе народ ушлый, им воинскими подвигами голову не задуришь, а среди молодых крестьян всегда полно желающих свет поглядеть. Да и лучников, напомню, набирают не из горожан, а из свободных вилланов.

— Ну допустим, — кивнул Стефан.

— Во-вторых, деньги сулят большие, но где воевать придется не говорят, мол, за такие деньги и спрашивать должно быть стыдно. Куда скажут, туда и пойдешь.

— Так.

— В третьих, предпочитают набирать людей повоевавших, с опытом.

Я помолчал, затем добавил:

— Есть и кое-что непонятное, над чем подумать требуется. Я тут на рынке крутился, так местный цирюльник, что языком работал гораздо проворнее чем рвал щипцами зубы, рассказывал преинтересные вещи. А именно — в одном местечке срочно набирают кузнецов, шорников, бондарей и прочих работников, а главное, разумеется — цирюльников, что, ежу понятно, того бездельника волновало больше всего. Мол, деньги обещают неплохие, а работы, почитай что и нет. Кстати, там и лекари требовались.

Я улыбнулся и окинул обеденную залу внимательным взглядом. Стефан нетерпеливо дернул плечом, табурет под ним протестующее скрипнул. Он хоть и худой, но жилистый, да и кости толстые. На нем чуток мяса нарастить — и хоть в гвардию посылай.

— Ну и где же требуются все эти работники? — не выдержал Стефан.

— В замок Барнстапл, владение графа Крайхема, — торжествующе заявил я. — Там же, куда набирают воинов.

Стефан проводил внимательным взглядом служанку, что медленно проплыла мимо, мягко двигая пышными ягодицами. Коротко сказал:

— Молодец. Но ты прав, это и в самом деле необычно.

Я кивнул. Самому любопытно, что же задумали учудить розенкрейцеры. У нас в Европе везде местных мастеров навалом, и тащить их за армией вовсе незачем.

Когда мы закончили с поданной едой, и перед нами как по волшебству возникло по третьей пинте эля, Стефан проницательно заметил:

— По лицу вижу, это еще не все. Что приготовил на десерт?

Я заколебался. Не люблю делиться непроверенной информацией и все же… слух настолько любопытный, что… словом, я сдался. Раз уж мой спутник так проницателен, что читает мое лицо как книгу, пусть получает.

— Стефан, — мягко сказал я, — завербованные в Барнстапл наемники отчего-то верят, что будут участвовать в крестовом походе.

Стефан поперхнулся.

— Что? — откашлявшись переспросил он.

Я с удовольствием повторил, глядя на враз построжевшее лицо:

— Орден Золотых Розенкрейцеров планирует новый крестовый поход! И, по всему судя, не в Святую землю, а во Францию.

— И когда они только угомонятся, — фыркнул Стефан.

— Похоже, никогда, — пожал я плечами.

В самом деле, почему бы англичанам не объявить крестовый поход против Франции? Для этого им всего лишь надо заручиться согласием Папы. Прецеденты имеются, еще и столетия не прошло, как северная Франция ходила в крестовый поход против Франции южной, красиво обозвав это безобразие Альбигойскими войнами.

А Священная Империя германской нации вообще объявляет крестовые походы против гуситов один за другим. Получит по морде очередной раз, кровавые сопли размажет и вновь неугомонные тевтоны маршируют в новый поход. Немцы — они такие, напрочь упертые. Вбили отчего-то себе в голову что к востоку от них живут люди робкие и слабые, вот и ломятся туда, как на распродажу.

— Ладно, — прерывал мои мысли Стефан, — пошли.

— Куда? — вскинул я голову.

— Наниматься в войско, вот куда, — заявил Стефан. — Получим на руки договор, а без него в Барнстапл не попасть, я узнавал, да и поедем себе потихоньку. Раньше выйдем, раньше начнем.

Он широко улыбнулся. Я решительно встал, отодвинув табурет. Началось!

Как поймать мужчину? Да очень просто, тут и к гадалке ходить не надо. Ловушка стара, как мир: ты кидаешься на помощь ближнему — престарелой старушке, растерянной девушке или пожилому старичку (есть, есть у меня такой знакомец с тяжелым, словно отлитым из металла зеркалом!), а там тебя ждет засада. И тем не менее раз за разом мужчины вляпываются в тот капкан по самое небалуйся. Так уж они устроены, и ничего с этим не поделаешь.

И какого, спрашивается, рожна понесло меня в те кусты? Ну донесся оттуда полный смертной муки стон, и что с того? Раз требуется кому-то помощь, так пусть ее окажет кто-нибудь проезжающий после меня. Таких страдальцев по всей Англии многие тысячи, и всем, как ни старайся, на помощь не поспеешь.

Стефан, мудрый человек проехал мимо, даже не повернув головы. Его жеребец все так же мерно переставлял тяжелые копыта, а заунывная мелодия, которую мой спутник мурлыкал все утро, не прервалась ни на мгновение. Я же напрягся, и конь, уловив желание всадника, немедленно остановился.

— Не стоит, — устало уронил Стефан, не оборачиваясь. — Судя по всему, ничем ты ему не поможешь. Отходит, бедолага. Еще немного, и совсем отмучается, прими Господи его душу.

По прежнему не повернув головы Стефан небрежно перекрестился, и вновь затянул заунывный варварский мотив. У них в Британии все напевы варварские, а чего вы хотите от захудалой окраины Европы? Я вздохнул и похлопал жеребца по шее, тот тронулся, и в этот самый момент где-то в кустах заплакал ребенок. Плач тут же оборвался.

Я мигом натянул поводья, и с неслышным грохотом ловушка судьбы захлопнулась. Полно, да есть ли в самом деле свобода воли, о коей с таким жаром толкуют философы, или слова их и стройные логические построения — всего лишь сотрясания воздуха?

Есть у меня одна слабость, какой я стыжусь, а окружающим стараюсь не показывать. Им, сволочам, лишь подсказку дай где у тебя уязвимое место, тут же норовят вонзить туда что-нибудь острое, да там еще и провернуть. Думаю, вы уже поняли, что я ненавижу детский плач. Сразу меня трясти начинает, хочется куда-то бежать, кого-то спасать, ломать шею хищнику, и так далее.

Я проломился сквозь придорожные кусты, как ледокол «Ленин» сквозь арктические льды. В спину с досадой кричал что-то Стефан, брошенный мной жеребец недоуменно заржал, мерно шелестели зеленой листвой деревья. Через несколько шагов кусты закончились, и я обнаружил маленькую поляну. Одним взглядом я охватил всю картину: перевернутая на бок тачка, из которой высыпалось какое-то тряпье и оловянная посуда, потухший костер, покрытый седой золой и трое людей.

Молодая женщина лежала лицом вверх, и над ней мерно жужжали крупные золотистые мухи. Судя по всему она была мертва уже несколько часов. В ярде от нее, прямо на траве бился в судорогах мальчик лет двух. С другой стороны костра сидел мужчина, опираясь спиной о ствол дерева. Глаза его были закрыты, на виске часто билась синяя жилка. Я осторожно взял на руки ребенка, тот судорожно всхлипнул и замолчал. И сколько я не прижимался ухом к его груди, так и не услышал сердцебиения.

Где- то недалеко звонко журчала вода, ручей я обнаружил в паре шагов от поляны. Мужчина коротко простонал, когда я осторожно приподнял его голову. Пересохшие губы дрогнули, ловя струйку прохладной воды. Мужчина закашлялся кровью, я небрежно смахнул с лица алые капли, глаза умирающего открылись.

— Кто ты? — просипел он.

— Прохожий, — пожал я плечами.

— Жена… жена и сын…

— Мертвы.

— Все зря, — как-то криво усмехнулся он, — от судьбы не уйдешь.

Мужчина помолчал, словно собираясь с силами, а затем что-то прошептал. Я наклонился поближе, и на этот раз отчетливо разобрал:

— Беги, дурак!

Пожав плечами, я потянул ворот его куртки в стороны, больно уж плотно стянуты завязки на горле, наверняка мешают дышать. В тот же момент выглянувшее солнце осветило прогалину словно мощным прожектором, и я застыл, как вкопанный. Сердце забилось пойманной птицей, словно пытаясь убежать, улететь отсюда подальше.

На шее больного, под самым воротом я увидел огромную, чуть ли не с кулак опухоль. Вся кожа вокруг почернела словно уголь, венчала опухоль гноящаяся язва. Судорожно сглотнув, я бросился обратно на дорогу. Торопясь и ломая ногти, вырвал из седельной сумки флягу с бренди и щедро, не жалея, плеснул себе в лицо. Тут же начал тереть кожу лица, не обращая внимания на резь в глазах.

— Что случилось? — крикнул Стефан.

Я не отвечал. Руки у меня тряслись, ноги подгибались, и я молился в душе всем богам, кто слышат, чтобы пронесло. Должны же они хоть раз вмешаться в мою жизнь, не так уж и часто я молю их о помощи!

— Да что с тобой? — так рассержено рявкнул Стефан, что из кустов панически маша крыльями, вспорхнула какая-то птаха. Насторожась, он двинул жеребца ко мне, правая рука упала на рукоять меча.

— Стой где стоишь, — поспешно крикнул я. И, собравшись с духом, признав наконец очевидное, протолкнул сквозь помертвевшие губы:

— Дальше пойдешь без меня. Мой путь, похоже, окончен.

— Солнце голову напекло? — вкрадчиво спросил Стефан, незаметно горяча коня. Решил, похоже, что из кустов меня держат под прицелом арбалета, вот и несу всякую чушь.

— Там на поляне, — с трудом выговорил я, — люди, погибшие от чумы.

— Ты подходил к ним?

— Да. Я трогал их и их вещи, а один кашлянул кровью прямо мне в лицо.

Стефан молчал, как-то сразу осунувшись, губы его плотно сжались. Через мгновение я продолжил:

— Вот видишь, и на старуху бывает проруха. Ты был прав, когда советовал не лезть в эти кусты.

— Может все еще обойдется? — неуверенно проговорил Стефан.

— Не исключено, — легко согласился я. — Если я прямо сейчас перережу себе горло, хоть мучиться не буду.

С минуту мы молча глядели друг другу в глаза, затем он развернул коня и медленно потрусил дальше. Я глядел ему вслед, пока Стефан не скрылся за поворотом, затем завел своего жеребца на поляну. Тот, чуя неладное, косил блестящим глазом и пробовал упираться. Я расседлал его и пустил пастись, потом разжег костер. Прохладный ветер мягко ерошил мои волосы, а я все никак не мог осознать и прочувствовать, что всей жизни мне осталось дай бог пару недель. Все, что я смогу через несколько дней — это метаться в горячечном бреду и громко кричать от боли.

Вот уж не думал, не гадал, что столкнусь с Черной Смертью! Что же мне про нее известно? Болезнь эта докатилась до Европы из таинственных глубин Азии. Сотню лет назад эта зараза выкосила почти все население континента, после чего Папа Римский вынужденно разрешил католикам многоженство. Устрашился, как поговаривают, вымиранию христианских государств.

И до сих пор в Европе откуда не возьмись появляется бубонная чума, безжалостно пожирая целые города. Орден госпитальеров, выдвинувшийся на борьбе с Черной Смертью, и поныне уважаем во всех государствах за проявляемые монахами безрассудные храбрость и человеколюбие, временами граничащие с безумием. Не каждый, согласитесь, добровольно готов совать голову в пасть льву.

Русская рулетка, говорите вы? Пустая забава пресыщенных бездельников! Помогающие больным чумой — все равно что солдаты, всякий день идущие в полный рост на вражеские окопы, откуда палят по ним пулеметы, падают снаряды, разбрасывая сотнями осколков, а под ногами рвутся мины, в клочья рассекая тела.

— Так, это все не то! Ну же, соберись! — прикрикнул я на себя. — Вспомни, все, что ты знаешь о чуме! Как протекает Черная Смерть?

Я обхватил голову ладонями, стараясь сосредоточиться. Зараженный человек заболевает внезапно, температура ни с того ни с сего поднимается до 39–40 градусов. Появляется сильная головная боль, головокружение, часто тошнота и рвота. Больных беспокоит бессонница, появляются галлюцинации.

Далее возможны варианты. Если это кожно-бубонной форма, тело человека покрывается бубонами, это воспаляются лимфатические узлы, раздуваются до размеров кулака взрослого мужчины, кожа вокруг чернеет, затем они прорываются гнойными язвами, причиняя мучительную боль.

При поражении легких наблюдается чумная пневмония, это когда человек, задыхаясь и теряя сознание, то и дело харкает кровью пополам с гноем. Словно отвечая моим мыслям, лежащий за спиной мужчина мучительно закашлялся, затем тонко, жалобно застонал, по прежнему не приходя в себя. Я невольно передернул плечами, затем, озлясь на себя, со всего размаха треснул кулаком по стоящему рядом дереву. Осмотрел осадненые костяшки пальцев и коротко улыбнулся: помогло.

Поехали дальше. И на десерт у нас — септическая форма чумы. Тут плюс ко всему вышеизложенному поражаются внутренние органы, что сопровождается обильным поносом, с примесью крови и слизи в кале.

Я посмотрел на умирающего безразличным взглядом. Черные пятна на теле, гниющие язвы вокруг шеи. Это совершенно точно чума. Откуда она взялась на мою голову? Ведь не было ни извещений об эпидемии, ни карантинов! Верно, схватив семью в охапку мужчина сразу же подался в бега из своей деревни, на мое несчастье не успев тихо скончаться в кустиках.

Итак, с диагнозом мне все ясно. А что насчет лечения? И с этим проблем нет, мне всего-то и нужно, что антибиотики, гормоны да капельницы. В средневековой Англии этого добра навалом.

На минуту мысли мои обратились к Стефану, и я пожелал ему дойти до цели, и выполнить задачу, в чем бы она на самом деле не состояла. Вряд ли он поведал мне настоящую причину, по которой был послан в Барнстапл. Я бы на его месте не спешил с откровениями до тех пор, пока не станет абсолютно необходимо. А так как правды мне никогда уже не узнать, то и не следует ломать голову над его дальнейшей судьбой.

Вопрос в другом, что такого следует мне сделать, чтобы как можно дороже продать жизнь? Я подкинул в костер дров, огонь на мгновение присел, оценивая добычу, и тут же принялся ее пожирать. Невдалеке мерно щипал траву стреноженный конь, вовсю пользуясь нечаянным выходным, рядом стонал, кончаясь, мужчина, а я все сидел не двигаясь и размышлял.

Когда- то я ненавидел британцев лютой ненавистью, небезосновательно связывая с алчностью Великобритании многие беды не только Французского королевства, но и моей Родины — России. Затем, после памятной отсидки в темнице замка Молт, я сменил точку зрения, разглядев за звериным оскалом врага обычных в общем-то людей. Таких же как я.

И едва лишь это случилось, как всякое желание выжигать Британию до горизонта, громоздя груды трупов, тут же пропало. М-да, правильно товарищ Сталин запрещал нам общаться с противником, разлагающе это действует на неокрепшую психику.

Затем мне удалось понять, что за спинами британцев маячат зловещие фигуры бывших тамплиеров, а ныне членов ордена Золотых Розенкрейцеров, поставившие целью вновь вернуть Францию под свою власть. Но после смерти Жанны и года, проведенного в каменном мешке подземной монастырской тюрьмы весь мой прежний задор куда-то подевался. Я понял, что больше меня с этой войной ничего не связывает.

Пусть французы сами разбираются с британцами, тем более что добытые мной сведения, о которых я доложил самому королю, никому, как оказалось, не нужны. И если бы не любимая, ныне я и на пушечный выстрел не подошел бы к Англии. Жанна…

Собственно, сейчас британцы являются мне противником лишь потому, что держат Жанну в плену. Любимую я спасти не успею, остается только месть. Допустим, я вернусь в Лондон и попытаюсь убить кого-то из правящей верхушки. Но что это даст? Убьешь одного — придут другие, да и чем это поможет Жанне?

Мысли сбились, перед глазами появилось прекрасное лицо с самыми зелеными в мире глазами, нежный голос произнес мое имя, и я, с трудом пробуждаясь от сладких грез, замотал головой. Нельзя, забудь! Никогда более мне не увидеть Жанны, и хватит о ней.

Поставим вопрос по другому. Истинный враг Жанны — Золотые Розенкрейцеры, чем я могу их ослабить, хоть ненадолго? Я перевел взгляд на умирающего, и широко ухмыльнулся. Тут же внутренний голос возразил:

— Стоило подумать об этом раньше, до того, как ты все разболтал Стефану!

Помедлив, я кивнул. Стефан — это проблема, да еще какая. Что бы я делал на его месте? Обязательно предупредил бы жителей всех деревень, лежащих на моем пути об угрозе вспышке Черной Смерти. Это во-первых. А во-вторых, увидь я бывшего попутчика с подобным заболеванием, как можно скорее постарался бы его убить.

Не из какого-то особого злодейства, а потому, что на кону стояла бы и моя собственная жизнь, и выполнение порученного задания. И я не думаю что Стефан поступит иначе, у него просто нет иного выхода. Так уж устроена наша жизнь, и ничего тут не поделаешь. Выходит, занести розенкрейцерам чуму у меня не получится.

В досаде я сплюнул, и вскочил на ноги. Мерно шелестели листьями деревья, что-то бормотал ручей, по синему небу плыли белоснежные облака. Все вокруг дышало покоем, как бы подсказывая мне, что беспокоиться не о чем. Все мы смертны, и раньше или позже уйдем в землю.

— Вот именно, — язвительно заметил внутренний голос, — а тебе, счастливчику, вообще несказанно повезло. Все вокруг переживают, сколько времени им еще осталось, а ты знаешь точно, что максимум через пару недель умрешь. Так что давай успокойся, и начинай думать!

Так я и поступил, и не прошло и получаса, как меня осенило. Я вспомнил о грязном методе начала двадцатого века, впервые примененном англичанами в англо-бурской войне. Вспомнил и широко ухмыльнулся. Вот чем я займусь — террором мирного населения, базы и кормовой прослойки всех этих якобы настоящих джентльменов и рыцарей в сверкающей броне!

Терроризм, как знает всякий мало-мальски образованный человек — это плохо, грязно, недостойно и вообще… не по-рыцарски это, не по-хозяйски! Ни в одной войне рыцари не трогают смердов. Пожгут, бывало, деревни, победокурят со спелыми поселянками, всласть пограбят. На то она и война, чтобы творить безобразия. Но уничтожать основу, что кормит и поит господ — это нонсенс.

Кому же, простите, нужна земля без крестьян, кто ее обрабатывать будет? С кого собирать оброк? Кто будет выращивать рожь и пшеницу, пасти коров и овец, разводить кур и гусей, прясть полотно? Из кого набирать горничных и лакеев, поваров и истопников, нянек и стряпух, в конце-то концов? И без того Британское королевство населено гораздо беднее Франции!

А потому с отравителями колодцев, поджигателями посевов и прочими грязными шалунами англичане обращаются строго: веревку на шею и на ближайшее дерево, дрыгать ногами, подманивая вездесущих ворон. А ты не рушь экономику, не подрывай мощь державы! Люди для британцев более важный ресурс, чем неприступные крепости, золотые и серебряные шахты в Америке, морские порты и налаженные торговые пути.

Какое- то время я сижу, преодолевая естественное отвращение к тому, что собираюсь сделать. Затем, решившись, встаю, и тут уж начинаю действовать без промедлений. Умирающий жалобно вскрикивает, но мне некогда его жалеть: для дела что я задумал, он подходит идеально. Закончив, я перехватываю несчастному горло, тот тихо сучит ногами, отходя.

Кровь из перерезанного горла течет черная, вязкая, мертвая даже на вид. Я безразлично отворачиваюсь. Пятнадцатому веку все же удалось меня сломать, из обычного человека двадцать первого века я опустился до уровня средневековья. Но на этом не остановился, и собираюсь с лихвой перекрыть все их достижения! Оседлав коня, я пускаюсь в обратный путь к побережью.

Жеребец останавливается прямо у коновязи, я устало сползаю вниз. Глаза привычно находят вырытый во дворе колодец. Подскочивший мальчишка ухватывает повод, конь неохотно бредет за ним, упорно поворачивая морду к колоде с водой.

Не понимает, глупый, что запалится, если не дать остынуть, и тогда его только на мясо. Я подхожу к колодцу, жестом остановив худого, как щепка светловолосого парня. Припадаю к ведру с водой, долго пью, затем с наслаждением плещу в лицо, смывая густую пыль.

Благодарно кивнув, я отпускаю парня. Трактирный слуга уходит, кренясь на один бок под тяжестью громадного ведра. Проводив его взглядом я небрежно дергаю рукой, и небольшой кусок человеческого мяса отправляется в короткий полет. Еле слышное бульканье отзывается слабым эхом, я довольно потягиваюсь и захожу на постоялый двор.

И все время, пока я ем и пью, внимательно разглядываю окружающие меня лица. Все эти люди уже мертвы, хотя и не подозревают об этом. Нет, не в философском смысле, мол, все мы когда-то умрем, а в самом что ни на есть практическом. Большинству из них осталось жить совсем недолго, ведь бубонная чума не щадит никого.

Наевшись, я расплачиваюсь. Конь встречает меня укоризненным взглядом, я равнодушно отворачиваюсь. Я тоже смертник, просто болезнь еще не успела себя проявить. Осталось недолго, еще день-другой, и у меня подскочит температура. Резко, с ознобом и мучительной головной болью. А дальше все зависит от того, какую именно форму чумы ухитрился я подхватить.

Если легочную — мне предстоят за пару дней выхаркать собственные легкие, если бубонную — проживу чуть подольше. Кожа тела почернеет, вздуются до размера кулака лимфоузлы на шее и в паху, прорвутся потоком кровянистого гноя. И все это время я буду верещать от мучительной боли, если не хватит смелости перехватить себе горло.

Я влезаю в седло, тяжело вздохнув, жеребец делает первый шаг.

— Шевелись, волчья сыть! — рычу я сквозь сомкнутые зубы.

Свистит плеть, конь протестующе ржет, но ходу прибавляет. Я едва не выпадаю из седла от усталости, но отдыхать некогда. У меня вообще ни на что не осталось времени, и вопрос теперь стоит так: сколько англичан я смогу захватить с собой. Каждый умерший от чумы британец — это несобранный урожай, не выращенные кони, не отлитые пушки, не выкованный доспех. Каждая женщина — это не рожденный воин, каждый ребенок — убитое будущее страны.

Действия властей при появлении Черной Смерти отработаны до мелочей. Тут же начинают тревожно гудеть колокола церквей и монастырей. На всех дорогах встает стража, что под угрозой смерти никого не впускает и не выпускает, и так вплоть до полного завершения эпидемии. Со времен Великой Чумы власти худо-бедно научились организовывать карантин.

Но поглядим, как повоюется Англии, когда в самом центре острова вспыхнет Черная Смерть. Это пару маленьких деревушек легко окружить тройным кордоном, запретив все и всяческие с ними контакты. Пусть-ка британцы попробуют справиться с эпидемией, что возникнет одновременно в разных областях! Даже жаль, что англичане так никогда и не узнают, кто и по какой причине ополовинил проклятый остров!

И не смотрите на меня укоризненно, при чем здесь общечеловеческие ценности? Я, дите двадцать первого века, лишь воспользовался частицей того богатого багажа знаний, что накопило окружающее меня общество. Я, что ли, выдумал спрятанные в игрушках мины-ловушки для детей? Кто создал отравляющие газы, атомную бомбу, боевые лазеры и пули со смещенным центром тяжести? А фосфорные бомбы, чьи осколки, попав вглубь тела, продолжают гореть там часами, причиняя невыносимую боль?

Но как не пытаюсь я оправдаться, проклятая совесть, черт бы ее пробрал, бубнит что-то неразборчивое о недопустимости и мерзости, а еще… Вот заладила! Смешно, ведь в мое время десятки тысяч людей во всех странах преспокойно выращивают разных микробов, и среди них такие прелестные штаммы, что могут выкосить только русских, либо арабов, одних лишь китайцев, или, к примеру, негров.

Так что мне стыдиться нечего, я, в отличие от тех умников, не собираюсь отсиживаться в комфортабельных подземных бункерах, с интересом наблюдая, как вымирают снаружи десятками миллионов. Я и сам лягу среди павших. Я — солдат-смертник, а тот, кто готов принести в жертву себя, совсем иначе глядит на чужую жизнь, гораздо проще и деловитей. Совесть продолжает что-то шептать, но я ее не слушаю. Так мало времени осталось, и так много надо успеть.

В оставшиеся три дня я проезжаю еще десяток небольших городов и крупных деревень, и наконец понимаю, что заболел. К вечеру в Портсмут, где я остановился, влетает гонец на взмыленном жеребце. Церковные колокола начинают тревожный перезвон, и люди с помертвевшими от страха лицами скрываются в домах. Все губы шепчут одно слово: чума!

Как ни крути, но Черная Смерть, уничтожившая в 1432 году треть населения Британии — моих рук дело. Оправдываться я не собираюсь, с каких это пор летчик, направляющий горящий самолет на колонну вражеской техники, либо солдат, врывающийся в пороховой погреб с пылающим факелом должны перед кем-то отчитываться? И будь у меня тогда возможность уничтожить весь остров со всем его населением, я не колебался бы ни секунды.

— Нет, Робер!

Вздрогнув, я поднимаю голову. В руке зажат обнаженный кинжал, а передо мною лежит умирающий крестьянин. Что происходит? Как я оказался на той же самой поляне? Жанна, любовь моя, глядит на меня строго и печально.

— Не делай этого!

— Все это ради тебя, ради нашей победы! — говорю я горячо. — На месте Британии я оставлю выжженную землю. Разве не того ты хотела? Вспомни, как мы рука об руку без жалости и сострадания убивали англичан!

— Женщины и дети, Робер! — вздыхает она. — Старики и священники, мастеровые и вилланы. В чем виноваты они?

— В том, что они — британцы! — заявляю я упрямо.

— Мы убивали воинов. Тех, кто с оружием в руках пришел поработить нас, — отвечает она. — И мне жаль, что ты не видишь разницы. Остановись сейчас Робер, пока не стало слишком поздно. И помни, моя любовь оберегает тебя.

Мы долго глядим друг другу в глаза, и очень неохотно я киваю. А когда вновь поднимаю взгляд, любимой уже нет.

— Значит так ты решила, Жанна, — произношу я задумчиво, переводя взгляд с клинка на умирающего, и обратно. — Ты хочешь, чтобы смерть моя пропала втуне. Что ж, будь по твоему.

Я с силой кидаю кинжал, тот на треть входит в ствол дерева, укоризненно дребезжа. Мол, где же обещанная плоть и кровь?

— Перебьешься, железяка, — хмыкаю я.

Картины пережитого будущего вновь мелькают перед глазами, но я не ощущаю прежнего азарта.

— Живите уж, — говорю я вполголоса, — раз сама Дева Франции заступилась за вас. Ваше счастье, что Жанна помнит обо мне. Это ее любовь вас спасла!

Первым делом я отпустил коня. Нечего ему было ждать пока я умру, пришла пора искать нового хозяина. Жеребец глядел хмуро и не хотел уходить, так что пришлось сильно хлопнуть его по крупу. Оскорблено заржав тот потрусил по дороге. Волков на острове не водилось, так что рано или поздно жеребец должен был набрести на людей.

Затем я дождался пока мужчина умрет, и похоронил всех троих в одной могиле. Оставшиеся от покойников вещи сжег, а сам перебрался вглубь леса, подальше от дороги. Я должен был умереть вдали от людей, как мне и следовало поступить с самого начала. Еды в седельных сумках мне должно было хватить на неделю, но я и не планировал прожить так долго.

К моему искреннему изумлению все обошлось. Я перенес чуму в легкой форме, без тех ужасных осложнений, какие ожидал у себя обнаружить. Лихорадка изрядно меня ослабила, руки и ноги похудели как спички, но в целом чувствовал я себя просто отлично. Минуло две недели, прежде чем я вновь смог отправиться в путь. Вот тогда я вспомнил недобрым словом выпущенного на волю скакуна, но было уже поздно. Пришлось мне ковылять на своих двоих.

В первом же селении я прикупил гнедого мерина, а заодно узнал все новости. Главной темой разговоров была некая деревенька Шардоун, ныне окруженная тройным заслоном кордонов по причине вспыхнувшей там чумы. Собеседники сходились в одном: ныне, как и в прошлые разы, все обойдется. Не допустит святой Георгий, небесный покровитель Британии, новой напасти.

Переночевав в памятной мне по видениям таверне, наутро я свернул к северу, и доехал бы до замка Барнстапл без всяких приключений, если бы не вляпался в очередную беду.

После обеда небо затянуло серыми тучами. Как-то незаметно они налились чернотой, вдали загрохотало. Заморосил мелкий дождь, холодный, совсем не летний. Цвета вокруг разом потускнели, я словно оказался в осени. Теплый мягкий ветер, так уютно овевавший лицо, бесследно исчез, вместо него объявился кузен-грубиян. Стылыми пальцами принялся срывать натянутый на лицо капюшон, дергать полы плаща. Загремел гром, и сверху хлынул настоящий ливень.

Тяжелые струи безостановочно падали вниз, прибивая траву и цветы, все посторонние звуки исчезли, вокруг меня стояла сплошная стена воды. Дорога, пять минут назад бывшая волне приятной и достаточно утоптанной, на глазах превращалась в нечто вроде наполненной грязью канавы. Несколько раз гнедой поворачивал голову, глядя с немым вопросом, я же не видел другого выхода кроме как ехать вперед. Рано или поздно дождь прекратится, или же нам встретится подходящее место для отдыха и ночлега.

Час шел за часом, дождь то утихал, то становился сильнее. Гнедой все так же брел по чавкающей грязи, осторожно переставляя копыта. Наконец лес расступился, и по обе стороны дороги я с облегчением разглядел поля.

— Крепись, мой Росинант, — сказал я с натужной веселостью в голосе. — Совсем рядом обитают люди, и мы их скоро найдем. Я бы сказал, что чем скорее мы это сделаем, тем лучше.

Коротко заржав, гнедой бросил на меня косой взгляд, и я без труда прочитал:

— Один из них совсем близко, прямо на спину взгромоздился, да ножки свесил. И чем же мне стало лучше?

Чувствуя некоторое недовольство от того, что в мое маленькое войско затесался скрытый диссидент, я внимательно огляделся. Небо окончательно потемнело, тусклый свет умирал, и до захода солнца оставалось не больше часа. Если я не желал заночевать под струями ливня прямо на размокшей дороге, следовало поторопиться с поисками жилья.

Гнедой едва тащился, внимательно глядя, куда ставит ноги. Я не мог его торопить, если только не желал остаться без коня, и дальнейший путь проделать в одиночку, с тяжелым седлом на спине. Уже в самых сумерках где-то справа я разглядел одинокий огонек, и решительно, прямо по полю направил к нему гнедого. Мерин не протестовал.

Наступила ночь, мой скакун с чавканьем вытягивал копыта из болота, в которое превратилось поле, только чтобы вновь погрузить их в непролазную грязь. Загораживая глаза ладонью от льющей сверху воды я напряжено всматривался в мерцающий огонек, страшась, что тот погаснет, и я останусь в полном одиночестве.

Постепенно из окружающего меня мрака начала проступать громада замка. Мерцающий огонек оказался масляной лампой, стоящей на специальной приступочке, и закрытой от дождя небольшой крышей. Свесясь с седла я ухватил дверной молоток, цепь, которой тот был прикован, неслышно задребезжала. В то же мгновение кто-то наверху, вконец распоясавшись, открыл небесные краны на полную мощь, угрожая если не смыть замок, то уж точно утопить нас с конем, и я решительно замолотил в ворота.

Бил я долго. Наконец что-то еле слышно скрипнуло, и справа от меня в воротах открылось небольшое окошко. Выглянувший человек крикнул что-то неслышное за шумом ливня, в ответ я гаркнул, что ищу прибежища на ночь. Окошко захлопнулось, долгое время ничего не происходило. Затем с той стороны что-то грохнуло, одна из створок замковых ворот отошла в сторону.

Мерин, не дожидаясь дальнейшего приглашения, протиснулся в щель, задев моей ногой створку ворот, и я не удержался от ругательства. Едва гнедой проехал, как ворота поспешно захлопнули, чуть-чуть не прищемив ему хвост.

— Слезайте, путник, — рявкнул здоровенный, поперек себя шире воин с наголо выбритой головой, цепко ухватив повод.

Круглое лицо его украшала черная борода, глаза смотрели холодно, толстые, как окорок руки бугрились от мышц. Я медлил, здоровяк кинул быстрый взгляд куда-то мне за спину. Я оглянулся, сзади на меня таращились еще двое. Один держал копье, второй направил на меня арбалет. Смотрели воины так напряженно, что отчего-то мне сразу захотелось наружу.

— Если я не вовремя, — учтиво заметил я, — прошу меня извинить. Поеду дальше, тем более что ливень скоро закончится, да и время еще детское.

— Слезайте, — с нажимом повторил бритоголовый. В свободной руке он сжимал рукоять охотничьего кинжала.

Я спрыгнул и встал так, чтобы всех видеть.

— Посвети, — приказал здоровяк.

Какой- то сухощавый малый поднес мне к лицу пылающий факел, я сощурился.

— Знаком? — рявкнул бритоголовый.

— Нет. В первый раз его видим, — вразнобой отозвались от ворот.

— Что ж, проходите, — поколебавшись, решил здоровяк.

Гнедого уже повели куда-то вглубь двора, и я, пожав плечами, последовал за любезным хозяином. А что еще оставалось делать, не ночевать же во дворе? Что же касается организованной мне встречи, то это внутреннее дела обитателей замка. Скорее всего у них есть враги, которых они всерьез опасаются. Мало ли в провинции соперничающих между собой семейств, доморощенных Монтекки и Капулетти? Мне же до их разборок нет никакого дела, утром я уеду.

Меня проводили на кухню, где я сразу же устремился к пылающему камину. О это наслаждение теплом, когда холод, проникший, кажется до костей, начинает сдавать позиции, и ты оживаешь прямо на глазах!

— Позвольте, — сказали сзади, и я с облегчением скинул насквозь промокший плащ.

Тело задрожало, изгоняя холод, на миг я ощутил слабость. В руки сунули оловянный кубок с горячим пивом. Обжигаясь, я выхлебал его в три глотка, и наконец-то начал согреваться изнутри.

— Кто вы такой? — грохнуло сзади.

С трудом оторвавшись от камина, я повернулся к давешнему здоровяку.

— Сэр Робер де Майеле, — представился я. — Еду наниматься на службу к графу Крайхему, владельцу замка Барнстапл. Попал под ливень и слегка замерз. Буду весьма вам признателен, если позволите переночевать, а с рассветом я снова в путь.

— Ясно, — буркнул бритоголовый. — А я — родственник владельца замка сквайр Артур Брэдшоу.

— Рад нашему знакомству, — вежливо сказал я.

В конце концов, как представитель солнечной Франции я просто обязан нести культуру на этот позабытый богом провинциальный островок. В ответ почтенный сквайр хмуро на меня покосился.

— Накорми его, — буркнул Брэдшоу поварихе, пожилой женщине со строгим неулыбчивым лицом. — А спать пусть ложится с Кларенсом и Стивеном.

Почтенная дама кивнула, и здоровяк вышел.

— Идите ваша милость за Кларенсом, — подала голос повариха, — да переоденьтесь в сухое. Ваши же вещи и обувь мы высушим, а с утра заберете.

Я с тоской поглядел на пылающий камин, и послушно потопал за Кларенсом, невысоким, рыжеволосым и хилым на вид. Впрочем двигался он весьма шустро, да и копье тогда, у ворот держал вполне уверенно. Не успел я переодеться в выданные мне вещи, сильно ношеные, но чистые, а главное — сухие, как прибежал какой-то малец лет десяти.

— Хозяин велит сей же час прислать к нему гостя, — выпалил он как из пулемета, и широко улыбнулся.

Пары передних зубов у него не хватало, и я почувствовал, как мои губы расплываются в ответной улыбке, очень уж забавно выглядел мальчишка.

— Что ж, — пожал плечами Кларенс, — пойдемте к хозяину.

— А чей это замок? — запоздало поинтересовался я.

— Мы в замке Лимборг, и принадлежит он его светлости сэру Джофруа Поингсу, — перебивая слугу протараторил мальчишка. — А я — его паж и племянник, Максимилиан.

— Понятно, — сказал я.

— А вы — сэр Робер де Майеле? Вы француз? А вы бывали в Святой земле? А сарацин видели? А с пиратами сражались? А на коронации вы были? А…

Я остановился, растерянно открыв рот. Пока я собирался ответить на первый вопрос, их вывалили на меня добрую дюжину.

— Отстань от гостя, Максимилиан, — фыркнул Кларенс.

Мальчишка замолчал на полуслове, неприязненно покосившись на слугу, в ответ тот насмешливо улыбнулся. Паж же, удачно выбрав момент, показал ему в спину неприличный жест, после чего немного успокоился, и остаток пути мы проделали в молчании.

Сэр Джофруа, невысокий, полный и седой, принял меня в главном зале. Стол был накрыт на пятерых. Кроме меня присутствовал сам хозяин, его жена леди Женевьева, замковый священник отец Ренфрю из ордена цистерцианцев, да уже знакомый мне Артур Брэдшоу. Мое появление прервало жаркий спор.

— И думать забудь! — с возмущением выговаривала здоровяку леди Женевьева, маленькая и худая женщина с добрыми глазами. — Вот и мой Том, возможно, точно так же сейчас скитается в Святой земле!

Увидев меня, она замолчала, принявшись с живым интересом разглядывать гостя. Я поклонился, представившись. Леди Женевьева тут же взволнованно спросила:

— Не довелось ли вам, сэр Робер, встречать моего сына, сквайра Тома Поингса?

Словно колокольчик еле слышно прозвенел на самой границе сознания, нечто знакомое почудилось мне в этом имени, Священник звучно откашлялся, и мысль ускользнула.

— Увы, миледи, я не имел чести познакомиться с этим достойным дворянином, — серьезно ответил я.

— Разговоры потом, — прервал нас хозяин, — прошу к столу.

В тот вечер я ел, не различая вкуса. С меня достаточно было того, что еда горячая и ее много. Присутствующие говорили мало, и за столом царило странное напряжение. Всякий раз, когда жена заводила разговоры о сыне, сэр Джофруа ловко переводил разговор на другие темы. Наконец женщина встала, и пожелав нам доброй ночи, отправилась было спать. Но перед тем, как уйти подошла, и поцеловав меня в лоб, тихо сказала:

— Не засиживайся долго, Том. Завтра тебе в дорогу.

В полном молчании она вышла из зала, священник перекрестился, со скорбным лицом забормотав молитву, а здоровяк опрокинул в рот целый кубок вина. Я вопросительно посмотрел на хозяина.

Откашлявшись, сэр Джофруа спросил:

— Сэр Робер, не будет ли нескромным с моей стороны уточнить, богаты ли вы? Не сочтите мой вопрос за оскорбление, — торопливо продолжил он, поймав мой недоумевающий взгляд. — Я спрошу по другому. Не связано ли ваше решение поступить на службу к графу Крайхему со временными денежными затруднениями, столь частыми в наше непростое время для лиц благородной крови?

Здоровяк одобрительно кивнул, а священник, не прерывая молитвы, бросил на меня быстрый взгляд. Я насторожился. Не люблю недомолвок, особенно когда не понимаю, куда клонит собеседник. А тут то ли собираются попросить денег за постой, будто я в гостинице, то ли планируют занять в долг.

— Вы угадали, благородный сэр, — наклонил я голову. — Обстоятельства таковы, что я — младший сын в семье, и вынужден всего добиваться сам. Все, что у меня есть, находится со мной. Не соблаговолите ли разъяснить, в каком направлении движется наша беседа?

— Все очень просто, мой юный друг. Вы ведь позволите так себя называть?

— Пожалуйста.

— Так вот, сэр Робер. Здоровье моей супруги леди Женевьевы в последнее время пошатнулось, и я просил бы вас завтра сопроводить ее в аббатство святой Бригитты. Это всего лишь несколько миль к югу, и дорога не займет у вас много времени. Тамошняя настоятельница примет мою супругу, вас же, в благодарность за богоугодный поступок, я прошу принять в дар жеребца. Некогда он принадлежал… впрочем, это неважно. Не деньги же мне предлагать дворянину, — скомкано закончил он.

— А почему вы сами не отвезете супругу? Вы, или сквайр Брэдшоу?

Сидящие за столом опять переглянулись, я поморщился. Похоже, меня пытаются втянуть в какие-то грязные делишки.

— Обстоятельства требуют нашего со сквайром Брэдшоу безотлагательного присутствия в другом месте, — с натянутой улыбкой ответил хозяин. — Еще вчера должен был прибыть человек, чтобы доставить мою супругу в аббатство, но мы так и не дождались его.

Здоровяк стукнул кулаком по столу и что-то прорычал, священник успокаивающе приподнял правую ладонь. Я заметил, как он подал некий знак сквайру.

— Боюсь, сэр Джофруа, что я не смогу выполнить ваше поручение, — решительно сказал я. — Видите ли, я страшно опаздываю, и не могу терять ни минуты. С вашего позволения, я покину замок на рассвете.

— Как будет угодно, — сухо ответил хозяин. Он хлопнул в ладоши, скрипнула дверь, и на пороге возник Кларенс.

— Отведи нашего гостя в приготовленные покои, — приказал сэр Джофруа и отвернулся.

Вопреки ожиданиям разместили меня не со слугами, как поначалу приказал сквайр Брэдшоу, а одного. Натопленный камин, уютная кровать, ночной горшок — что еще нужно мужчине, чтобы как следует выспаться? Я уже собирался задуть свечу, когда в дверь спальни постучали. Я встал и прислушался.

За дверью вполголоса спорили, явно стараясь не привлекать моего внимания, но слух у меня острый, и я без труда узнал ночных гостей. Артур на чем-то настаивал, голос священника звучал успокаивающе, наконец здоровяк что-то буркнул и замолчал. В дверь снова постучали. Я, уже одетый, громко сказал:

— Да входите же!

— Это я, сын мой, скромный слуга Господа нашего, отец Ренфрю, — мягко произнес священник, закрывая за собой дверь.

— Пришли уговаривать? — спросил я напрямик, не приглашая падре присесть.

Да какого черта! Если всю ночь ко мне будут с уговорами ломиться незваные гости, я и выспаться толком не сумею.

— Выслушайте меня, — мягко ответил святой отец, — о большем и не прошу.

— Хорошо.

— Начну немного издалека, — сказал священник, — так вам будет понятнее. Хозяин наш, сэр Джофруа, в молодости отличался буйным нравом и характер имел независимый. Он успел повоевать и в Святой земле, и в Арагоне. В поисках богатств добрался до Литвы, и, как любит хвастать, побывал в русских землях.

Я недоверчиво вскинул брови, священник мягко улыбнулся.

— Особых сокровищ он не добыл, все, на что хватило — подкупил немного земли. Из странствий сэр Джофруа привез леди Женевьеву, любовь к ней усмирила его некогда буйный характер. К сожалению, все рождавшиеся дети умирали во младенчестве. Только один, Томас, вырос и стал блестящим воином, одним из лучших. К несчастью, их сын погиб во время осады Орлеана, когда впервые появилась та французская ведьма. Ну да вы знаете.

Я подскочил на месте, с нескрываемым подозрением уставясь на священника.

— К чему вся эта история? — настороженно спросил я.

— Терпение, я подхожу к концу, — наклонил голову святой отец.

— Узнав о смети сына, леди Женевьева сильно изменилась, и это горе для всех нас. Но если бы все дело было только в ее болезни! Вот уже десять лет длится тяжба по поводу земель, на которых расположен замок. У нашего хозяина нет ни влиятельной родни, ни высоких покровителей. А вот у соперника его, барона Вибниха, напротив. Пока жив был молодой Поингс, сохранялась какая-то надежда…

Он замолчал, тяжело вздохнув.

— В общем, обстоятельства этого дела таковы. Завтра в полдень во исполнение решения шерифа графства состоится божий суд. Сражаться будут двое на двое. С нашей стороны — сэр Джофруа и его родственник сквайр Артур Брэдшоу, со стороны барона — вероятнее всего наемники.

Я задумчиво кивнул. Выставлять взамен себя заменщика правилам не противоречит, к тому же поединок — это хоть какой-то шанс добиться справедливости. Немного странно, что противник нашего хозяина силой не захватил спорные земли, как оно обычно и бывает. Вполне возможно, что общественное мнение на стороне сэра Джофруа, но поможет ли это победить старому рыцарю?

— Условия поединка? — кратко спросил я.

— Бой до смерти одной из сторон, или же пока кто-нибудь из сражающихся не попросят пощады. Сказать по правде страсти накалились до того, что наша сторона вряд ли сдастся. Когда-то наш хозяин был неплохим бойцом, но теперь он немолод, и шансов на победу у него немного.

— Я заметил, что он хромает, — задумчиво проговорил я.

— Старая рана, — мягко сказал священник. — Но сэр Поингс настроен на бой.

— И если сэр Джофруа проиграет…

— У замка не останется защитника, и нашу хозяйку выгонят на улицу, — продолжил за меня священник. — Вот почему мы и хотели, чтобы некий молодой человек отвез ее в аббатство. Вопреки договоренности он так и не появился.

— Продолжайте, падре, — я поднял взгляд, и наши глаза встретились.

— Но, сын мой…, - растеряно произнес отец Ренфрю.

— Расскажите то, о чем умолчали. — холодно сказал я. — Почему вы не можете отвезти леди Женевьеву, и для чего вам нужен воин.

— Ну хорошо, — сдался священник. — Кроме леди Поингс вам надо будет доставить аббатисе монастыря дарственную на замок и земли. Подношение за то, что леди Женевьеву будут содержать до самой ее смерти.

— А подписи и печати на дарственной проставлены раньше, чем состоится божий суд, — задумчиво протянул я. — Так что завтрашний поединок ничего по сути не решает.

— Поверьте, вам ничего не грозит, — с жаром сказал священник. — О дарственной никому неизвестно. Вы будете сопровождать нашу хозяйку просто потому, что отпускать слабую женщину одну…

— Святой отец, — прервал я его, — я доставлю нашу хозяйку в аббатство.

— Вот и славно, — вздохнул священник, перекрестив меня. — Благослови вас Пресвятая дева.

Мы выехали на рассвете. Ночью дождь прекратился, и, судя по всему день обещал быть прекрасным. Земля парила, звонко перекликались невидимые в тумане птицы, кони мягко ступали по раскисшей дороге. Я ехал внимательно поглядывая по сторонам, леди Женевьева что-то напевала всю дорогу. То и дело она выглядывала из кареты, всякий раз я почтительно кланялся.

На перекрестке дорог мы свернули направо. Восседающий на козлах Кларенс взмахнул рукой, привлекая мое внимание. Покосившись назад, негромко произнес, выразительно подмигивая:

— Там. В полдень.

Я сухо кивнул, и он, ссутулясь, без нужды хлестнул лошадей. Аббатство Святой Бригитты и в самом деле оказалось неподалеку, и еще до полудня мы въехали в гостеприимно распахнутые ворота. Я почтительно поклонился аббатисе, передав ей свернутые в трубку бумаги, что сунул мне сэр Джофруа, да тяжелый кошель с монетами.

— Дальше, сын мой, ты не можешь пройти, — строго заметила почтенная дама.

— Что ж, — сказал я, — прощайте, леди Женевьева.

Она обняла меня, и, заставив наклонить голову, лукаво прошептала на ухо:

— Ах, Томми, Томми! Ты все такой же проказник и баловник, каким был в детстве! Хорошо еще, твой отец ничего не заметил, а не то быть беде! Ну да я-то буду молчать, как рыба.

Она захихикала и отпустила меня.

— О чем вы? — спросил я машинально.

Она хмыкнула:

— А то ты не понимаешь?

— Нет.

— Изволь, мой друг. Куда ты дел мое наследство. То, что досталось мне от отца, твоего дела?

— Наследство? — повторил я, уже пятясь к конюху, что держал под уздцы моего жеребца.

— Булатный меч, — приговорила она, топнув ногой, — что я привезла с собой!

— Пойдемте, леди Женевьева, — мягко сказала аббатиса, метнув в меня гневный взгляд.

Но в тот момент чтобы стронуть меня с места, потребовалось бы нечто большее. В голове звучали, сталкиваясь, разные голоса.

Отец Ренфрю:

— Побывал в Литве, и даже в русских землях… оттуда привез жену… Томас, вырос и стал блестящим воином, одним из лучших. К несчастью, он погиб во время осады Орлеана, когда появилась та французская ведьма.

Мой старый друг и соратник Жан де Мец:

— Этот англичанин — настоящий дьявол. Без доспехов, даже без щита, с одним мечом в руке он убил пятерых и ранил Бертрана… прыткий как леопард!

Леди Женевьева:

— Мое наследство, то, что досталось мне от отца, твоего деда… булатный меч.

Я сам:

— Наш капитан Томас Поингс погиб…

Булатный меч! Как наяву я вновь увидел перед собой форт на южном берегу Луары, что запирал реку, и идущие по течению громадные баржи с продовольствием для осажденных.

Отлетела крышка люка, и на крышу башни выскочил полуодетый человек с обнаженным мечом и пылающим факелом. Британец кинулся к подвешенной клети с сухими дровами, обильно пропитанными маслом. Стоило упасть искре — и все вспыхнуло бы, как пересушенная береста, а на том берегу узнали, что французы уже тут.

Оглушительно грохнул мой пистолет, пуля отбросила британца назад. Я наклонился к лежащему, желая проверить, в самом ли деле тот мертв. В груди умирающего зияла дыра размером с кулак, откуда хлестала кровь, и пузырилась неопрятная губка легких. И тут я заметил булатный меч…

Я заскрипел зубами. В горячке боя как-то не задумываешься, что у убитого врага могли остаться родители. И, как ни крути, в той беде, в которой они оказались, присутствует отчасти и моя вина. Ну что за невезение, в английском войске была сотня капитанов, а я застрелил земляка! Да, сквайра Томаса Поингса могли сотню раз убить и после… но умер он все же от моей руки. И вот теперь его семья осталась без защиты, а старик отец должно быть именно сейчас выходит на поединок.

Голова сама втянулась в плечи, я поежился, мне было стыдно. Ужасное ощущение, если уж начистоту. Я вскинул голову, солнце почти вскарабкалось к зениту. Аббатиса все так же гневно пялилась на меня, старая леди смотрела с укоризной, грозя пальцем, я же коротко поклонился и был таков. Совершенно неожиданно у меня возникло неотложное дело, к полудню я должен быть успеть на божий суд.

Глава 4 сентябрь 1432 года, Англия: законопослушный гражданин

Сам не заметил, как оказался в седле. Откуда не возьмись рядом возник Кларенс и тут же принялся допытываться, куда ему теперь, я отмахнулся. Пришпоренный жеребец оскорблено заржал и понес как ветер, подаренный мне конь и впрямь оказался так хорош, как о нем говорили. До перекрестка мы долетели как стрела, и я в сотый, наверное раз вскинул голову и бессильно выругался. Как бы ни был быстр мой скакун, солнце опередило его, и ныне победно сияло в зените.

— Вперед, — выкрикнул я, направляя жеребца по той дороге, куда указал мне Кларенс.

Топот копыт слился в барабанную дробь. Встречный ветер бил в лицо, я низко пригнулся к шее скакуна, слившись с ним в одно целое. Мы взлетели на холм, городок словно выпрыгнул навстречу. Стражник, скучавший у распахнутых настежь ворот, понимающе ухмыльнулся:

— И вы на божий суд? Езжайте к городской ратуше.

Он махнул вправо, и я благодарно кивнул. Городок и впрямь был небольшим, чтобы добраться до центра мне хватило нескольких минут. Едва мой жеребец разогнался как следует, как я натянул узду, заставив его гневно замотать головой. Спрыгнув, я кинул повод какому-то парню, наказав позаботиться о коне. Тот во все глаза уставился на серебряный пенни, что я дал и растерянно заулыбался.

— Получишь еще столько же, если с конем будет все нормально, — нетерпеливо бросил я, и тут же кинулся вперед, расталкивая собравшихся.

Когда же пробился сквозь толпу, озадаченно замер. На невысоком помосте, вкусно пахнувшем свежесрубленным деревом, находились трое. Суетливый малый, занятый с небольшой жаровней, то и дело оглядывался на незнакомого мне бородатого здоровяка. Тот, за руки и за ноги прикованный меж двух столбов, беспрерывно гремел цепями и затейливо ругался, призывая громы небесные на головы собравшихся.

Толпа весело гудела, комментируя реплики бородача. Стоящий рядом с закованным коренастый здоровяк с пивным брюхом, весь в красном, предвкушающее потирал волосатые лапищи. Сквозь прорези остроконечного колпака поблескивали тусклые глаза. Запыхавшийся мальчишка вскочил на помост, здоровяк взял у него перчатки из воловьей кожи и что-то шепнул.

Малец расплылся в широкой улыбке, отчего стоящие рядом со мной пацаны завистливо зашушукались. Палач медленно надел перчатки и что-то спросил у прикованного. Бородач ответил метким плевком, и в толпе с готовностью засмеялись.

— Начнем! — рявкнул палач, легко перекрыв гул толпы.

Все затихли, вытягивая шеи. Суетливый оторвался от жаровни, человек в красном аккуратно взял раскаленный инструмент и жестом триумфатора поднял над головой. Толпа простонала. Быстрым движением палач прижал прут к животу прикованного, тот дико заорал, вспугнутые голуби разом взвились с окружающих крыш. В толпе возбужденно загомонили.

Я недоуменно завертел головой. У меня было странное чувство, что я ошибся городом. Вроде бы полагался божий суд, а не пытка, или я ошибаюсь? Плечо стиснуло словно стальными тисками, я обернулся, на меня хмуро смотрел сквайр Брэдшоу.

— Почему вы здесь? — отрывисто спросил он. — И что с леди Женевьевой, она жива?

В голосе его звучало искреннее волнение. Я деликатно освободился и сказал:

— Леди Поингс в аббатстве, как и договаривались. Я же здесь потому, что всякий, вызванный на божий суд может выставить против себя замену. Полагаю, сэр Джофруа доверит мне честь сразиться вместо него.

Артур смерил меня недоверчивым взглядом:

— Не пойму, зачем вам это.

— Сердце требует, — коротко ответил я, — заступиться за обиженных.

— Выглядите вы, сэр Робер бывалым воином, — задумчиво сказал сквайр. — Но знаете ли вы, что биться придется до смерти? Сдаваться я не собираюсь, и считаю своим долгом предупредить об этом вас.

— Вы благородный человек, — произнес я искренне. — А опускать оружие я и не собирался. Наше дело правое, и победа будет за нами!

— Хорошо, — поколебавшись, наклонил голову сквайр. — Я сам поговорю с сэром Джофруа.

Артур исчез в толпе, а я вздрогнул от истошного крика. Я коротко глянул на помост и тут же отвел глаза. Палач победно вскинул руку, в зажатых щипцах висел кусок кровоточащего мяса. Закованный здоровяк дергался изо всех сил, пытаясь то ли порвать сковывающие его цепи, то ли выворотить столбы, к которым те крепились. Толпа ревела, собравшиеся топали ногами и вытягивали шеи, страшась пропустить хоть мгновение увлекательного зрелища.

— Кто этот человек, и что он совершил? — спросил я у стоящего рядом почтенного горожанина.

Торговца, судя по серебряной цепи на шее и скромной, добротного фламандского сукна, одежде.

— А бог его знает, сударь, — не отрываясь от пытки ответил тот. — Вроде бы это фальшивомонетчик. Осужден королевским судом к варке заживо в раскаленном масле.

— А что же тогда он делает тут?

— Ах сударь, у нас в провинции так мало развлечений, — вздохнул торговец и замолчал, разинув рот.

Как завороженный уставился на помост, где разворачивалось следующее действие драмы. Стоящий там палач медленно подносил добела раскаленный прут к лицу прикованного. Фальшивомонетчик бешено бился в цепях, а от его беспрерывного крика у меня уже болели уши. Подошедший сзади помощник палача коротко взмахнул дубинкой, и бородач обвис в цепях без движения.

Толпа затихла в ожидании, над площадью разносилось тяжелое дыхание зрителей, что с горящими глазами наблюдали за действиями палача. Зашипел металл, соприкасаясь с плотью. Испустив полный муки вопль, бородач с удвоенной силой забился в цепях, на месте его правого глаза чернела выжженная дыра. От помоста знакомо пахнуло горелым мясом, и я отвернулся, с трудом сдерживая тошноту. Окружающие оживились, на все лады обсуждая пытку.

— У нас в гостях циклоп, встречайте, — крикнул какой-то шалопай, в ответ раздался взрыв хохота.

Суетливый, не особенно и торопясь, поднял стоящее на краю помоста ведро и окатил обмякшего бородача водой. Тут же какой-то мальчишка, сходный с ним чертами лица, скрылся с пустым ведром в толпе. Похоже, побежал за добавкой. Пользуясь паузой торговец повернулся ко мне, у него было приятное лицо честного и доброго человека.

— Итак? — сказал я.

— Мы недоговорили, — улыбнулся тот. — Так вот, сразу после суда магистрат и купил осужденного у короля.

— Купил? — переспросил я, сдвинув брови. — Это как?

— За деньги, — подмигнул торговец. — Раз уж преступник все равно приговорен к смерти, какая разница, где он умрет? А так все развлечение.

Я молчал.

— И назидательно выходит, — добавил мужчина, немного подумав. — Улучшает нравы.

— Воспитывает уважение к закону, — поддакнул я, но тот, по-моему не уловил иронии.

В спину мне уперся чей-то взгляд. Я обернулся и, увидав сэра Джофруа, тут же принялся к нему проталкиваться. Сзади громко застонал пришедший в себя бородач, и зрители заволновались.

— Ты только не спеши, Генри, — пробасил кто-то из толпы. — Не так просто нам денежки даются, чтобы ты его всего за час разделал. Желаем получить полное удовольствие!

Вокруг одобрительно загомонили, меня передернуло. Сэр Джофруа глядел вопросительно.

— С вашей супругой все в порядке, — торопливо сказал я, — передал с рук на руки, и документы отдать не забыл. Госпожа аббатиса велела вам кланяться.

Несколько мгновений сэр Поингс пристально глядел мне прямо в глаза, затем медленно кивнул.

— Что же касается вашего желания, — начал было он, но я быстро перебил старого рыцаря.

— Сэр Джофруа, — заявил я серьезно, — мое желание выступить вместо вас связано не с каким-то глупым обетом, или минутной прихотью. Дело в том, что сегодня я вспомнил вашего сына!

Рыцарь судорожно вздохнул, глаза его расширились.

— Мы сражались плечом к плечу у стен Орлеана, — продолжил я, молясь о том, чтобы ни голос, ни лицо меня не выдали. — И я не оставлю в беде семью боевого товарища!

— Что ж, — шепотом проговорил рыцарь, и, несмотря на громкие взрывы хохота и гомон толпы я прекрасно его расслышал, — так тому и быть. Мой бедный мальчик и оттуда, с небес, присматривает за нами.

— Когда начнется бой? — деловито спросил я.

— Как только умрет тот несчастный, — пожал плечами старый рыцарь. — Пойдемте со мною к шерифу графства, я представлю вас.

Едва колокол близлежащей церкви отбил трижды, как осужденный испустил дух, и пытка закончилась. Но толпа и не думала расходиться, заведенная, она жаждала еще более интересного зрелища. Представители двух враждовавших семей должны были сойтись в смертельном бою, в воздухе пахло кровью, и толпа отчетливо различала этот сладкий аромат.

Помост быстро убрали, привычно установили четыре невысоких, по пояс, столба. Дружно, в десяток рук натянули веревки с флажками, означающие границы ринга. Оглядев происходящее я криво усмехнулся. Похоже, что принцип "глаз за глаз" человеку гораздо ближе и понятнее, чем невнятное "подставь врагу другую щеку". И даже божий суд — это поединок с оружием в руках. Ну и кто тут говорит о победе христианства над язычеством?

Проревели трубы, хрипло и угрожающе, и толпа затихла. Вперед выступил шериф графства сэр Вильям Трассел, немолодой уже воин с жестким лицом и холодными глазами. В наступившей тишине он громко заявил:

— Властью данной мне государем нашего славного королевства, его величеством Генрихом VI Ланкастером я объявляю, что сейчас состоится божий суд. В согласии с заветами предков и нашими традициями бой будет идти до тех пор, пока одна из сторон не признает себя побежденной.

В толпе загомонили. Шериф окатил горожан ледяным взглядом и устрашающе рыкнул:

— Как я слышал, в обычай некоторых подданных нашего государя вошло помогать одной из сторон в поединке. Заверяю, со мной такие фокусы не пройдут! Я не позволю превращать божий суд в насмешку!

Он махнул рукой, и за его спиной цепью растянулись арбалетчики.

— Зарядить, — скомандовал шериф, и скрежет натягиваемых воротов заставил людей поежиться.

Я оценивающе оглядел наших противников. Подобно нам с Артуром на них были простые кольчуги и легкие шлемы. Жаль только, что вместо привычного меча мне пришлось вооружиться боевым топором. Если с мечом я еще так себе, то боевой топор — не самое сильное мое место. Впрочем, точно так же вооружили остальных.

— Барон Вибних выставил лучших из своей дружины, — ухмыльнулся Артур. — тут они и останутся.

Набрав побольше воздуха в грудь он гаркнул:

— Гюнтер, грязная скотина, сегодня ты станешь мясом для моего топора!

Гюнтер, здоровенный как медведь детина, в ответ крикнул что-то крайне оскорбительное. Я оценивающе глянул на своего противника. В отличие от меня тот держал боевой топор вполне умело. Команды к началу поединка все не было, и я посмотрел на шерифа. Рядом с сэром Вильямом стоял какой-то воин. Шериф качал головой, тот, судя по рубящим взмахам руки, на чем-то настаивал. Подбежал сержант арбалетчиков, зашептал на ухо сэру Вильяму. Шериф оглянулся на конный отряд, медленно теснивший толпу лошадьми. Всадников в полной броне было не менее трех десятков.

Глаза шерифа сузились, и он коротко кивнул. К собравшимся присоединились сэр Джофруа и неизвестный мне дворянин с баронской цепью на груди. Судя по тому, что с сэром Поингсом они обменялись еле заметными кивками, это и был барон Вибних. С воином, что до того беседовал с шерифом у барона было несомненное фамильное сходство. Говорили недолго, вскоре вновь заревели трубы, морщась, шериф объявил:

— Вместо Джона Гонта барон Вибних выставляет своего сына, сэра Бартоломью!

Рыцарь легко перепрыгнул через канат, насмешливо отсалютовав мне мечом.

— Несправедливо! — рявкнул Артур, от неожиданности я подскочил на месте, едва не выпустив топор из рук. — Мы требуем замены оружия!

— Хорошо, — устало буркнул шериф. — Чего вы конкретно требуете?

— Чтобы нашему бойцу разрешили сменить топор на меч, как у его противника, — Артур обличающе указал на рыцаря, тот обидно рассмеялся и бросил нечто, от чего все его сторонники закатились в хохоте.

— Справедливо, — кивнул шериф, и добавил:

— Если это все, я пожелал бы начать поединок.

Подошедший сэр Джофруа сунул мне меч, с настойчивостью в голосе заявив:

— Берегитесь, Бартоломью неплохой боец. Азартен, любит хитрые удары. Ну, с богом!

Он перекрестил меня и отступил от канатов. Артур оскалился, не отрывая взгляда от противника:

— Ну что, сэр Робер, с мечом-то оно привычнее?

— Неужели это было так заметно? — с досадой спросил я.

— Смеетесь? — удивился сквайр. — Да вы держали его словно девчонка, — он коротко и зло ухмыльнулся.

— А сейчас? — фыркнул я.

Искоса оглядев меня Артур коротко кивнул:

— Теперь вы похожи на человека.

И тут же рявкнул:

— Мы готовы, сэр Трассел.

Тот махнул рукой, давая сигнал трубачам, и мы медленно пошли вперед. С лязгом сшиблись мечи, раз и другой. Пока что мы с сэром Бартоломью приглядывались друг к другу, рядом вовсю уже грохотало и лязгало. Похоже Артур и Гюнтер уже не раз сходились в бою, повадки друг друга изучили прекрасно, и теперь стремились побыстрее покончить с противником, чтобы придти к товарищу на помощь.

Я сделал пробный выпад, рыцарь ловко отбил его и тут же проверил, хорошо ли крепится моя рука к туловищу. Щит зазвенел, отбивая тяжелый клинок. Я пригнулся, пропуская следующий удар, и сам перешел в атаку. И тут же противник ловко пнул меня в бедро, а я покатился по земле. Толпа взревела от восторга, когда сэр Бартоломью ринулся следом, стремясь покончить со мной одним ударом. Прыгнув вбок Артур ухитрился мощным взмахом топора задержать рыцаря, и тут же чуть было сам не лишился головы.

Перекатившись, я ловко вскочил на ноги. Рявкнул, осердясь на себя:

— Не мешай! Сам справлюсь!

— Справился один такой, — рыкнул Артур.

Они с Гюнтером на минуту остановились, тяжело дыша, и пожирая глазами противника. Оба покрылись мелкими порезами, кольчуги в дюжине мест были прорваны, а щиты изрублены так, что от них осталось одно название. Сэр Бартоломью сделал новый выпад, наши мечи зазвенели, и я отпрыгнул, спасаясь от целой серии ударов.

Стиснув зубы я перешел в атаку, заставив рыцаря попятиться. Но в целом преимущество было на его стороне. Противник взвинтил темп, стараясь меня измотать, и мне потребовалось все свое умение, чтобы остаться живым. Когда мы разошлись, я дышал со всхлипами, пот заливал лицо. Сэр Бартоломью, похоже тоже утомился, поскольку застыл в нескольких шагах, ловя глазами каждое мое движение.

Толпа вокруг нас взревела. Я оглянулся на здоровяков и похолодел. Артур, оглушено раскачивая головой, стоял на коленях, не в силах приподняться. Шлема на нем не было, из раны на голове лилась алая кровь. Гюнтер с победной улыбкой стоял перед сквайром, красуясь перед толпой. Глядя на побежденного с нескрываемым презрением воин барона сорвал с головы шлем и отбросил в сторону, ветер тут же заворошил примятые волосы.

Я перевел взгляд на рыцаря, тот ухмыльнулся в ответ. Так вот в чем дело, понял я. Сынок просто ожидал, пока его вассал освободится, и уж вдвоем-то они быстро меня добьют. Толпа вокруг нас выдохнула, как один человек. Оглянувшись я увидел как Гюнтер, оскалив зубы вскинул над головой топор. Артур медленно поднял залитое кровью лицо, и глаза его были глазами побежденного.

Закричав, я швырнул в верзилу свой щит. Все силы, что у меня еще оставались вложил я в этот бросок. Вращаясь подобно летающей тарелке, мой щит вспенил воздух. Гюнтер быстро повернул голову на крик, мой щит ребром врезался в его переносицу, веером брызнула алая кровь.

Толпа взревела в буйном восторге. Я изо всех сил бросился к верзиле, стремясь добить его прежде, чем воин придет в себя. Мой меч вошел точно под грудиной, с натугой преодолевая сопротивление кольчужных колец. Я навалился на рукоять всем телом, что-то протестующее скрежетнуло, и алое блестящее лезвие вылезло из спины Гюнтера. Сзади предупреждающе закричали. Я отпрыгнул в сторону, отчетливо понимая, что не успею ни вытащить меч из тела, ни подхватить топор Гюнтера. Развернулся в прыжке, растопырив руки, и злобно оскалился.

Толпа бушевала. Не веря глазам я смотрел на вставшего между мной и рыцарем Артура. Пошатываясь, с залитым кровью лицом, сквайр стоял, опустив руки. Вот боевой топор, зажатый в правой, дернулся, и медленно, по дюйму полез вверх.

— Давай! — безумствовала толпа. — Очнись! Руби! Бей!

Сэр Бартоломью быстро взмахнул мечом, и правая рука сквайра с зажатым в ней топором отлетела в сторону, из раны плеснула струя алой крови. От чудовищной боли Артур на какое-то мгновение пришел в себя. Коротко по-медвежьи рыкнув, он с ошеломляющей быстротой ударил рыцаря кулаком в лицо, да так, что тот отлетел на три шага и упал на спину, оглушено мотая головой.

От удара о землю ремни шлема лопнули, дребезжа расколотой кастрюлей он откатился куда-то в сторону. Пошатываясь, Артур подошел к лежащему, и с силой, точно давит некое мерзкое насекомое, опустил ногу рыцарю на лицо. Оглушенная мерзким хрустом и страшным, тут же оборвавшимся криком сэра Бартоломью, толпа замерла без движения.

Артур постоял еще несколько секунд, раскачиваясь все сильнее, а затем рухнул на поверженного. Лицо его посерело, грудь не двигалась, мой соратник был мертв. В последнем усилии, собрав все оставшиеся силы, он сокрушил рыцаря. Я оглянулся на Гюнтера, тот лежал на боку, безжизненно раскинув руки, и лужа крови под ним все прибывала. Судя по всему никакой лекарь ему уже не поможет. Пошатываясь, я подошел к Артуру и стянул его тело с сэра Бартоломью. Одного взгляда мне хватило чтобы понять: рыцарь был мертв.

В толпе тихо двигались, приходя в себя от неожиданной развязки. Зашептались, отводя глаза. Присутствующий тут же священник, набожно наклонил голову, до меня донеслись слова молитвы.

— Остановите бой, — крикнул барон Вибних. — Я признаю себя побежденным!

— Прекратить бой! — рявкнул шериф.

Я сделал шаг назад. Уж не знаю, что там они прочитали на моем лице, раз так засуетились. В рыцарском обычае добивать поверженного противника, если тот не признает себя побежденным, но в любом случае я не собирался этого делать. Мигом люди барона кинулись к телу его сына. Но тут же, выразительно переглядываясь, отступили.

— Что с ним? — требовал барон, бледнея на глазах.

Шериф графства смотрел в сторону. Похоже для бывалого воина все стало понятно еще тогда, когда умирающий Артур, вложив последние силы, ударил рыцаря. Я ухватил рукоять своего меча и с силой дернул, тот упирался. Перепрыгнув канат какой-то мужчина придержал тело Гюнтера и помог мне освободить клинок. Вытерев лезвие меча об одежду убитого, я медленно вложил клинок в ножны и поднял взгляд.

Стоящий передо мной парень аж приплясывал от возбуждения.

— Мой господин! — тараторил он. — Да осияет вас божия благодать!

Узнав его я вскинул брови:

— Где мой конь, мошенник?

— С ним все в порядке, — расплылся тот в улыбке. — Господи, вас мне послало само небо!

— Ну что там еще случилось? — вздохнул я.

— Я вас сразу разглядел! Вы настоящий боец, вы — мой герой. Я на вас поставил! Все, что у меня было, и даже вашего коня! Теперь я смогу купить лавку, и на этот раз отец Гвинервы мне уже не откажет!

— Ну ты и плут, — ухмыльнулся я одной стороной рта. — Веди коня, я уезжаю.

— Я мухой, — счастливо заверещал тот.

Вспенив воздух парень немедленно исчез. Похоже, в этот день я осчастливил неведомых мне влюбленных. Сзади возбужденно загомонили, и я обернулся. Городской эскулап, пожилой и с заметным брюшком, склонился над сэром Бартоломью. Лицо доктора побагровело от прихлынувшей крови. Тут же он разогнулся, разочарованно поджав губы.

Стоящий рядом молодой мужчина с постным лицом, одетый в серую ученическую одежду, не дожидаясь команды захлопнул переносной сундучок. Внутри что-то звякнуло, тонко зазвенели, столкнувшись, пробирки, и на меня пахнуло полузабытым запахом лечебных трав.

— Мужайтесь господин барон, — блеющим голосом произнес врач. — Сейчас ваш сын находится перед Престолом Господним.

Взревев, барон Вибних кинулся к телу сына. Он упал на колени и долго глядел в изувеченное лицо. А когда поднял голову взор его был полон самой смертельной ненависти.

— Ты! — закричал барон, уставив палец на сэра Джофруа. — Из-за тебя погиб мой сын. Так знай же, что не пройдет и пары месяцев, как вы с женой последуете за ним. И гореть вам в аду! Клянусь распятием, так оно и будет, и призываю в свидетели своих слов святого Георгия, покровителя нашей земли!

Выслушав его сэр Джофруа спокойно отвернулся. Лицо старого рыцаря было холодно и непроницаемо, и только угол левого глаза слегка подергивался. Шериф графства отдал тихую команду, стоящий рядом сержант понятливо кивнул и, подозвав пару арбалетчиков, подошел поближе к сэру Джофруа.

— Божий суд открыл нам истину, — ровным голосом провозгласил сэр Вильям Трассел. — Установлено, что сэр Джофруа Поингс по праву владеет занимаемыми им землями.

Шериф оглянулся на группу дворян, весь бой простоявших молча, без единого азартного выкрика:

— Есть ли возражения у выборных от нашего графства?

Те, переглянувшись, подтвердили его решение. Я машинально пересчитал выборных, оказалось, их ровно дюжина.

— Суд окончен, — подвел итог сэр Вильям.

Хрипло пропела труба, и сразу же толпа загомонила с удвоенной силой.

— Поедемте, — сказал я сэру Джофруа. — Я провожу вас.

— Спасибо вам за все, сэр Робер, — отрывисто сказал тот, — но уезжайте как можно быстрее. Не сомневайтесь, барон непременно про вас вспомнит, едва лишь немного отойдет от горя. Или же ему напомнят, доброхотов у нас хватает. За меня же не беспокойтесь, воины сэр Вильяма сопроводят меня до замка.

— Как вам будет угодно, — поклонился я.

Давешний молодец, раздутый от гордости как воздушный шар, маячил невдалеке, держа в поводу подаренного мне жеребца. Я же медлил, не решаясь уйти и оставить сэра Джофруа одного. Старый рыцарь стоял гордо вскинув голову, рука его машинально поглаживала рукоять меча. Воины барона оценивающе разглядывали его, не предпринимая, впрочем, никаких действий. Дураку было понятно, что в городе они рыцаря не тронут. Ну а потом?

Я ввязался в бой, чтобы отвести угрозу от семьи человека, которого некогда убил. И что на выходе? Отныне вместо притязаний на имущество его родителям объявлена натуральная вендетта!

Я как следует припомнил клятву взбешенного барона. Решил, что раз уж шериф графства принял немедленные меры к охране старого рыцаря, угроза и впрямь нешуточная. Вспомнил леди Женевьеву, слабую и беззащитную, и руки сами сжались в кулаки.

— Ведь я же лекарь! — яростно фыркнул я себе под нос, будто убеждая в чем-то. — Мое дело — лечить людей а не убивать! Да что же судьба все время ломает меня, испытывая на прочность? Что за чертовщина такая творится!

Еще раз все взвесив, я подошел к шерифу графства.

— Сэр Трассел, я желал бы сделать заявление, — звучно проговорил я.

Шериф приподнял брови, разглядывая меня с некоторым недоумением.

— Это касается некоторых обстоятельств прошедшего боя, — продолжил я. — Есть кое-что, что необходимо знать всем присутствующим.

Пожав плечами, сэр Вильям махнул горнисту, тот понятливо кивнул, и труба пропела трижды. Гомон прекратился, и когда я вышел вперед, все взгляды скрестились на мне. Я с удовлетворением отметил, что даже барон Вибних оторвался от тела сына, и теперь следил за мною полными ненависти глазами.

— Так что вы хотели нам рассказать, сэр рыцарь? — нетерпеливо спросил шериф.

— Только то, — звучно произнес я, — что никакого отношения к сэру Джофруа я не имею. Нас не связывают ни вассальные, ни дружеские, ни родственные отношения. Ни с ним, ни с его супругой, леди Женевьевой. Я вообще в первый раз в жизни в этом графстве.

Губы сэра Вильяма скривились в презрительной усмешке, и без того холодный взгляд стал вовсе ледяным. Он решил, что понял меня. В толпе кто-то возмущенно охнул, по-моему это был сэр Джофруа.

— Так вот, все случилось из-за личной неприязни, которую я испытываю к тому человеку. Это всем понятно или повторить еще раз?

Я оглядел толпу и громко крикнул:

— Это мое личное дело, никто в этом не виноват, и никого это больше не касается. Даю в том слово чести, и клянусь Богородицей!

Я перекрестился на церковь, почтительно наклонив голову.

— Все меня слышали? — рявкнул я.

Сердце бешено бухало, мышцы готовы были взорваться мгновенным движением, и адреналин пел в моей крови, пьяня не хуже выдержанного кальвадоса. Толпа вокруг нестройно загудела, все недоуменно переглядывались.

— Я в толк не возьму, о чем вы говорите? — нахмурился шериф, зрачки его сузились.

Я хищно улыбнулся, и тут сэр Вильям все понял. Шериф протянул ко мне руку, собираясь то ли схватить, то ли оттолкнуть, но не успел.

— Вот об этом! — выкрикнул я.

Я молниеносно развернулся, метательный нож сам вылетел из руки. Дважды крутанувшись в воздухе, он вошел точно в правый глаз барона Вибниха.

Вскрикнув, барон повалился на спину. Стоящий рядом воин успел подхватить хозяина, тот дернулся в агонии и затих. Кто-то громко ахнул, за моей спиной грязно выругался шериф. Люди вокруг меня застыли, как громом пораженные. Нельзя было терять ни секунды, совсем скоро они очнутся, и кинутся в погоню. Расталкивая собравшихся, я в несколько гигантских прыжков достиг парня, что держал моего жеребца. Улыбка сползла с лица недавнего счастливца, и теперь на нем был написан страх.

Завизжав, конь замесил воздух копытами, и тут же полетел к городским воротам. Едва я миновал их, как сзади донесся настоящий взрыв криков. Стражники подскочили на месте, недоуменно озираясь, но я уже вырвался на свободу.

Дело было закончено, старый рыцарь и его жена находились в безопасности. Мстить им было некому, и даже к суду не привлечь, ведь я только что поклялся, что убийство барона — мое личное дело. Я ехал, испытывая странное чувство облегчения. Я словно до конца выплатил некий долг, и теперь моей душе стало легче.

— И не стыдно убивать безоружного? — полюбопытствовал внутренний голос.

— А зачем ждать пока враг вооружится? — парировал я. — Если все равно его надо убить, к чему позволять ему облачаться в латы и брать меч?

— Это по-рыцарски.

— Да нет, это по-турнирному, — возразил я. — А тут жизнь, а не олимпийские игры.

— Жизнь! Убрался бы подобру-поздорову, как предлагали, они бы сами все решили. По-своему, по-английски. Что тебе с них?

— А ведь меня неправильно учили, — прошептал я той части своей души, что так часто язвительно комментирует происходящее. — На самом деле убить одного, чтобы спасти двоих — это правильно. Я так чувствую. Может быть не могу подобрать подходящих слов, чтобы объяснить, но так оно и есть. И больше скажу, убить многих, чтобы спасти того, кто тебе дорог — тоже правильно!

— Уверен?

— Да, — сказал я как отрезал, и внутренний голос наконец заткнулся.

Загонщик дремал, опершись на копье. Если бы не резкий запах застарелого пота, насквозь пропитавший его одежду, я мог бы наткнуться прямо на него. Теперь же, предупрежденный обонянием я проскользнул буквально в паре шагов от спящего. Протяни я руку, мог бы коснуться его лица, но к чему? Пусть дремлет, я же пойду своей дорогой.

Я уже говорил, что не умею и не люблю ходить по ночному лесу, но жизнь заставила меня изменить привычки. Хорошо еще, что основная масса загонщиков с собаками остались где-то позади, и опасаться следовало только таких вот затаившихся охотников.

Небо на востоке налилось светом, вот-вот должно было взойти солнце. И тут лес наконец кончился, и передо мной расступилась зеленая равнина. Прорвался, понял я. И пусть из-за облавы я потерял пару недель, и сделал изрядный крюк к востоку, но я был жив, а это главное.

История с убийством барона Вибниха имела продолжение в виде организованной на меня облавы. Охотились за убийцей всерьез, связываясь с выставленными заставами при помощи голубиной почты. Подаренного жеребца пришлось бросить, ведь загнали меня в такие дебри, куда Макар телят не гонял, и пройти там можно было только на своих двоих. Спасло меня только то, что рядовые загонщики относились ко мне с сочувствием.

Ничем иным не могу объяснить тот случай, когда один из них прошел буквально в паре шагов от моего убежища под поваленным деревом, крепко удерживая за ошейник рвущуюся ко мне собаку, и старательно отворачивая лицо в другую сторону.

Неделю спустя, проснувшись, я обнаружил рядом с собой мешок, битком набитый хлебом, сыром и копченой колбасой. Тут же лежала объемистая фляга с пивом. Как ни искал, никаких следов я не обнаружил. Впрочем, следопыт из меня аховый. Но как бы то ни было, я все же смог вырваться.

Через пару часов прогулки по обнаружившейся на равнине дороге меня нагнал какой-то крестьянин, и я подсел в его телегу. Местность вокруг постепенно повышалась, впереди появились поросшие лесом холмы. Еще через час мы с ними поравнялись, и я обратил внимание на живописные развалины. Судя по всему, вершину холма некогда венчал рыцарский замок.

Тут я краем глаза заметил яркий блеск в руинах, и всю мою расслабленность как рукой сняло. Именно так сверкает на солнце обнаженное оружие, и по всему выходит, что наверху затаился некий человек, а то и целая группа лихих молодцов. Я прикинул расстояние от холма до дороги, на глаз вышло ярдов триста. Многовато для прицельного выстрела из лука, и уж тем более тот, кто сидит в руинах не сможет незаметно ко мне подобраться.

И тут я расхохотался, да так, что подвозивший меня крестьянин от неожиданности едва не свалился с телеги. Полно, да кого может заинтересовать ободранная повозка, или запряженная в нее полудохлая кляча? Просто из-за постоянного напряжения последних недель у меня развилась небольшая мания преследования, вот и все.

Величественные развалины скрылись за поворотом дороги, и я увидел то, о чем мечтает любой путник — деревню. Крупное такое поселение на пару сотен дворов, с церквушкой и трактиром. Со слов подвезшего меня виллана называлось оно Тремгдоном. У двухэтажного здания с претенциозной, в английском стиле, вывеской, и крышей, выстланной красной черепицей, телега остановилась. Я кинул крестьянину мелкую монету, тот бережно спрятал ее куда-то за пазуху, и мерин потопал дальше. Тяжелая дверь распахнулась, и я вошел в таверну.

— Добро пожаловать, добро пожаловать, — затараторил невысокий пузатый мужчина, окинув меня цепким взглядом, — вы не пожалеете, что выбрали мой трактир. В "Посохе Мерлина" — лучший эль отсюда и до самого Хамфордшира! Я — Джон Карпентер, владелец сего заведения.

— Сквайр Трелони, — представился я давнишним именем. — Я хотел бы остановиться на пару дней, комнаты у вас сдаются?

— Разумеется мой господин.

— Вот и славно. А пока что давайте обед.

— Осмелюсь ли я узнать, где ваш конь?

— Ногу сломал, — махнул я рукой, — вот и пришлось прирезать беднягу. Хорошо еще, что я выиграл его в кости, а не купил.

— Сочувствую, сударь, — с сомнением отозвался трактирщик, внимательно изучая мою обтрепанную одежду.

Усмехнувшись, я достал из кошеля серебряный шиллинг и кинул хозяину. Тот ловко выхватил монету из воздуха, мигом расплывшись в приветственной ухмылке.

— Коня мы вам найдем, сударь, — живо объявил он. — и не сомневайтесь. Пастбища у нас тут прекрасные, многие лошадей для конских ярмарок разводят. Можно обратиться к старому Хиксу, или же к Вильяму Блейку. А то и…

— Замечательно, — перебил я. — И еще мне понадобится привести одежду и обувь в порядок. А пока что прикажите подавать обед, мастер Карпентер. И кстати, отчего у вашего трактира такое странное название?

— Ну как же, сударь! Как можно не знать эту историю! Всего в полумиле от нас растет тот самый дуб, из ветви которого великий волшебник Мерлин сделал себе посох! Говорят, он напитал его мощью звездного света и небесного пламени. На поверхности посоха сам Хальгр, властелин подземных карликов, вырезал волшебные руны, а Эградосса, повелитель темных эльфов, пожертвовал в навершие крупнейший алмаз из своей короны! В мире не было равных тому посоху по мощи!

— Любопытная история, — кивнул я, — даже жалко, что я не собираю волшебные сказки. Кстати, скажите-ка, мастер Джон, как же тот дуб до сих пор не засох? И что же, за прошедшие века паломники не растащили волшебное дерево по щепочкам?

Пройдоха стушевался под моим испытующим взглядом, и нехотя кивнул:

— Вы конечно же правы, это его потомок. Только, умоляю, никому не слова. У меня в трактире собралась целая компания простаков, все прибыли к волшебному дубу.

— И откуда прибыли эти паломники? — поинтересовался я небрежно.

— Из Шрусбери и Нотингема, — ответил трактирщик, — к сожалению, в наше время дела идут все хуже. Кого сейчас удивишь Мерлином, великим и ужасным? Во времена моего отца этот трактир процветал, даже не знаю, смогу ли передать его сыну?

Мастер Карпентер тяжело вздохнул и удалился в сторону кухни. А еще через минуту какой-то шустрый мальчишка притащил мне здоровенную, пинты на две, кружку эля. Я сделал добрый глоток и коротко простонал от наслаждения. Вот так и подсаживают британцы добрых французов на свое пиво! Приучают потихоньку, шаг за шагом, пока те не проникнутся и в самом деле замечательным вкусом!

— Да так и от вина отвыкнуть можно! — с опаской шепнул мне внутренний голос, я коротко усмехнулся. Нас, русских, аглицким пывом с правильного пути не собьешь, не на тех напали. Хоть кальвадосом нас трави, хоть виски с текилой — нам все, как с гуся вода. Лучше хлебного вина на свете нет, все прочее — жалкая подделка.

Не прошло и получаса, как я смел со стола все, что было подано. Мясо, рыба, хлеб и сыр бесследно исчезали где-то в бездонных глубинах моего организма, пока я не почувствовал, что еще чуть-чуть, и лопну. Кое-как я добрел до указанной мне комнаты, и повалился на кровать, едва успев раздеться.

Проснулся я уже вечером. Вычищенная и заштопанная одежда была разложена на лавке у противоположной от кровати стены, сапоги же, как пояснил трактирный слуга, восстановлению не подлежали. Зато внизу в трактире вот уже час томился местный сапожник, терпеливо ожидая моего пробуждения.

— Веди, — велел я, и не пожалел.

Худой, насупленный мужчина, кинув беглый взгляд на мои ноги, тут же выбрал из принесенного с собой мешка три пары сапог на выбор.

— Добротный у вас товар, мастер Финч, — сказал я, расплатившись. — Сидят, как на меня сделаны.

— Носите на здоровье, — польщено улыбнулся тот.

Я тут же спустился вниз, в чистой одежде ощущая себя новым человеком, сапоги довольно поскрипывали толстой кожей. За время сна сытный обед куда-то рассосался, и желудок настоятельно требовал добавки. Зал был наполовину пуст, и я без труда нашел себе место.

Есть нечто общее во всех странах, где бы я не побывал. Стоит кому-то перебрать лишку, как он тут же лезет к первому встречному, широко распахивая душу. Самое забавное, что проблемы у всех одни и те же: дети не слушаются, жена не ценит, любовница капризничает, работа — дрянь, теща — сущая ведьма, босс (кем бы он не был) — настоящий дьявол во плоти. Сосед по столу невнимательно выслушивает горемыку. Громко икая, нетерпеливо дергает плечом, поджидая своей очереди раскрыть душу. Как ни странно, у него самого наготове точь-в-точь такая же история.

Сидящий напротив сравнительно молод, ему нет и двадцати пяти. Широкие костлявые плечи, лохматая грива волос, светлые глаза с шальным огоньком, нос свернут набок. Словом, наш человек. Он с силой хлопает по столу, и моя кружка подпрыгивает, разбрызгивая светлую пену. Движение заставляет его пошатнуться, и чтобы не рухнуть с табурета подвыпивший виллан хватается за край стола.

Толстые пальцы впиваются в старый добрый дуб, слегка проминая столешницу, неровно обломанные ногти с черной каемкой мгновенно белеют. Расторопный мальчишка мигом подносит нам еще по кружке, и виллан одобрительно кивает.

— И хуже всего то, мой добрый господин, — доверительно сообщает мне крестьянин, на минуту оторвавшись от пива, — что из этого замкнутого круга никуда не вырваться. Вот посмотрите.

Он начинает загибать пальцы, комментируя каждое действие.

— Во-первых, я продал урожай. Во-вторых, надо платить десятину церкви, десятину королю и десятину барону. Затем надо закупить то, се и еще черт знает что. Понимаете?

Я равнодушно киваю.

— А ведь еще надо дожить до нового урожая! Вот и берешь в долг, а возвращать-то надо с процентами! Эх, мне бы земли побольше!

На секунду оторвавшись от собственных печальных размышлений, я отстраненно замечаю:

— А мне показалось, что у вас ее в избытке. Вокруг заброшенного замка на холме, что я видел по дороге в Тремгдон, полным-полно не паханной земли.

Крестьянин вздрагивает, и, перекрестившись, замечает:

— Так-то оно так, только та земля проклята.

— Что, там у вас скотомогильник? — не понимаю я. — Или похоронены жертвы эпидемии?

— Проклят сам замок, — с неохотой отвечает собеседник. — Когда старый барон ушел на войну, то забрал с собой всю дружину. Ну, соседи и оживились, живо порасхватали деревни и села, а замок осадили.

Помолчав, угрюмо продолжает:

— Вот только не вышло у них ничего. Жена барона так и не открыла ворот, а защитники предпочли уморить себя голодом, но не сдаться. Когда обессилели настолько, что не могли метать стрелы и лить раскаленный свинец, захватчики выбили ворота тараном. Из живых к тому времени в замке остались только старая баронесса да двое воинов. Воины погибли под пытками, так и не открыв, куда делись сокровища. Баронессу, конечно же, пытать никто не стал, но она сама умерла на следующий же день, а перед смертью прокляла замок.

— Заявила, мол, было у нее видение, будто старый барон вместе с сыновьями сложил голову на войне, а потому никто и никогда в том замке больше не поселится. — вмешивается в беседу сосед справа, грузный, с лысой блестящей головой.

Он слегка шепелявит, но судя по тому, что в таверне мигом устанавливается тишина, заговорил со мной человек уважаемый.

— И так оно и вышло. Никакого золота захватчики так и не нашли, зато начали умирать один за другим. После пятой смерти напавшие бросили искать укрытые денежки с драгоценностями, подожгли замок, да и ушли. С тех пор в руинах никто не появляется, да и что там делать?

— Жуткое место, там и ясным солнечным днем не по себе, — соглашается трактирщик. — Иные из молодежи, кто поотчаяннее, пробуют на спор провести ночь в развалинах, но рассказывают потом нехорошее!

— Да что там говорить, вспомните прошлый год, — сварливо говорит невысокий, седой как лунь дед.

Разом замолчав, как обрезало, все утыкаются носами в кружки.

— И что же произошло, уважаемый? — тихо спрашиваю я, пересев поближе к седому.

— Явились к нам два екзорциста из монастыря Святой Ипполиты, чтобы очистить развалины от нечисти, — язвительно заявляет дедок. — Тыкали всем в нос какую-то грамоту с печатями, хвастались, что изгонят любых демонов и прочих врагов Господа.

Фыркнув, дед продолжает:

— Наши олухи уши и развесили. Мол там, вокруг замка, такие луга, такие пашни! Пообещали екзорцистам кошель серебра, если руины освятят.

— Ну и что?

— А то, что наутро прибежал один, седой, ну прямо как я, и все лепетал что-то, пуская слюни. А второго так и не нашли, сколько не искали, верно, утащили его черти прямиком в ад, и грамота не помогла!

Эта история не прибавила собравшимся веселья, и потихоньку все начали расходиться. Я же задержался поговорить с трактирщиком. Отчего-то мне вспомнился чертов Тюдор, и я решил пошутить.

— Я тут думал над вашей проблемой, мастер Карпентер, — небрежно заметил я, — и кое-что понял.

— И что же? — кисло спросил толстяк.

— Вы правы в том, что древние волшебники никому не интересны, все эти Мерлины-шмерлины. Наступили новые времена, и нам нужны новые герои!

— Вы это о чем?

— Был я недавно в Портсмуте, — сказал я. — И между делом заглянул в один веселый дом с голыми девками. — Я подмигнул, и трактирщик понимающе осклабился.

— Как оказалось, за неделю до меня там побывал сам чертов Тюдор! Этот молодец ухитрился занять делом сразу семерых девушек за раз. В память о том подвиге владелец борделя приказал поместить на вывеске лук-порей, символ Уэльса.

Я замолчал, трактирщик какое-то время глядел на меня, затем помотал головой.

— Не выйдет, — досадливо вздохнул он. — У нас в Тремгдоне нравы строгие, мне за веселых девушек таверну сожгут.

— Не то, — улыбнулся я. — С тех пор, как владелец поместил лук-порей на вывеску, в том месте отбоя нет от валлийцев. Да и прочие желают поглядеть на место, где вновь отличился чертов наш Тюдор!

— Чертов Тюдор, так-так, — пробормотал толстяк, и в глазах его мелькнула какая-то искра.

Наморщив лоб он побрел в сторону кухни, то и дело натыкаясь на столы. Ухмыльнувшись, я пошел спать, все-таки за время облавы меня здорово вымотали.

Следующее утро прошло с немалым толком. Я обошел всю деревню, и познакомился с лавочником и цирюльником. В результате прическа моя приобрела приличный вид, а в дорожный мешок отправился круг колбасы, тряпица с крупной солью и увесистый каравай хлеба. Затем я долго примерялся к паре жеребцов, которых мастер Блейк, зажиточный поселянин, готовил к продаже на конской ярмарке в Экзетере в следующем месяце. По чести говоря, жеребцы были так себе, ничего и близко подобного тому, чем я некогда владел во Франции.

Я совсем уже было остановился на одном из скакунов, но тут запыхавшийся мальчишка из таверны, дернув за рукав, отозвал меня в сторону.

— Мастер Карпентер велел передать, — протараторил пацан, — что в деревню приехали вооруженные люди, и ищут они некоего де Майеле.

— А я здесь при чем? — небрежно спросил я.

— Хозяин сказал, что по описанию вас от того человека не отличить.

— И много их приехало?

— Да человек двадцать, и они очень сердиты.

— Плохо, — задумчиво сказал я. — И что же делать?

Я и не думал спрашивать совета у ребенка, скорее размышлял вслух, но пацан с неожиданной основательностью заметил:

— Вам надо уходить прямо сейчас.

— Это тебе, — я сунул пацану серебряный шиллинг. — А это передай хозяину.

Мальчишка повертел в руке золотую марку, с широкой ухмылкой сказал:

— Час назад хозяин намалевал на вывеске лук-порей, и теперь рассказывает всем и каждому, будто в прошлом месяце у нас останавливался сам чертов Тюдор. Тот, мол, за раз выпил полгаллона бренди, а после куролесил всю ночь напролет. Многие не верят, но таверна битком набита. У нас никогда еще не было столько посетителей.

Я ухмыльнулся и подмигнул, а затем пацан умчался, и я остался в одиночестве. Итак, погоня меня настигла. Досадно, ведь я уже думал, что охотники сдались. Мне еще повезло, что удалось завести в деревне друзей. Вот только фора по времени выходила невеликая, наверняка охотники пустились в поиски, и кто-нибудь в деревне мог им подсказать, куда я направился.

Скорее всего дорога была уже перекрыта, а потому вопрос покупки жеребца отпал сам собой. Я попрощался с мастером Блейком, пообещав вернуться позже, когда основательно все обдумаю. И едва я удостоверился, что он меня больше не видит, как тут же быстрым шагом направился в сторону холмов. Благо, конюшня стояла на окраине деревни, и я должен был избежать любопытствующих глаз.

На ходу я напряженно раздумывал, как быть дальше. Охотники крепко сели мне на хвост, и пока что я никак не мог от них оторваться. А ведь я в Англию не в прятки играть приехал, и давным-давно должен был находиться в обители Золотых Розенкрейцеров. Я прикинул, сколько времени уже потерял на болезнь и прочие забавы, и коротко выругался. Судя по всему мне следовало обратиться за помощью к профессионалам. И я, кажется, знал, где их можно найти.

Не успело солнце опуститься за верхушки деревьев, как я оказался внутри кольца полуразвалившейся крепостной стены. Предыдущие пару часов я провел наблюдая за руинами, и ничего подозрительного так и не обнаружил. Сейчас же я неспеша прошелся, внимательно разглядывая полуразрушенный замок. Следов пребывания человека я не нашел, но это еще ни о чем не говорило. В конце концов именно в этих развалинах, по уверениям обитателей деревни водилась нечистая сила, и отсюда кто-то неизвестный наблюдал за дорогой.

Осмотревшись, я выбрал место поудобнее и приготовился к длительному ожиданию. Опустилось солнце, зажглись звезды, луна залила руины трепещущим светом. Соскучившись, она принялась играть в прятки, то укрываясь за набежавшим облаком, то вновь выглядывая.

Я терпеливо ждал, и наконец обитатели руин убедились, что добром я отсюда не уйду. Пронзительный стон раздался как будто из-под земли, и от неожиданности я вздрогнул, хотя и ожидал чего-то подобного.

— Любопытно, — усмехнулся я, — что они нам еще покажут?

Показали, и немало. Стоны то усиливались до крика, то пропадали вовсе. Фигуры в развевающихся лохмотьях возникали и исчезали среди развалин, постепенно подбираясь ко мне все ближе и ближе. Кто-то дьявольски хохотал, плачущий голос выкрикивал проклятия и богохульства.

Наконец среди развалин обозначилась светящаяся фигура с неестественно белым лицом. Подвывая, пошла ко мне шаркающей походкой, вытянув руки вперед. Я немедленно встал. Фигура неумолимо приближалась, крики и стоны все усиливались. Все происходящее напоминало малобюджетный фильм ужасов.

— Браво, — сказал я, сжалившись над актерами. — Впечатляет.

Мой голос разнесся над развалинами, заставив человека, разряженного то ли под вампира, то ли под мумию, споткнуться.

— Достаточно, — рявкнул я, прерывая предсмертные стоны и дьявольский хохот. — Я желал бы поговорить с хозяином.

— Какой он тебе хозяин, смертный, — замогильным голосом пророкотала фигура. — Не богохульствуй! Именуй Его великим повелителем тьмы, князем мира сего!

— Хорош дурака валять! — твердо заявил я, скрестив руки на груди. — При чем тут дьявол? Мне нужен хозяин здешних мест, атаман вашей шайки, словом тот, кто всем здесь заправляет!

— Но…

— И не толкуй мне про чертовщину, — оборвал я ряженого. — Скоро рассвет, и времени у нас очень мало.

— Ну и чего же ты хочешь? — рыкнули из-за спины басом.

Я обернулся и оценивающе оглядел главаря.

— Глядите-ка, — с издевкой воскликнул тот, — по нашу душу снова поп явился! Сейчас как махнет кадилом, и полетят клочки по закоулочкам!

Со всех сторон с готовностью заржали. Шутка была немудреная, но много ли им надо, детям природы?

— Я не священник, и мне нет дела, чем вы тут занимаетесь, — холодно заявил я. — Изготовляете фальшивые деньги, держите ли склад контрабанды — мне все едино. И я вас не выдам.

— Конечно не выдашь, — хмыкнул атаман. — Сейчас вот я тебя…

Я ухмыльнулся ему в лицо, и меч сам прыгнул мне в руку. Я равнодушно заметил:

— Можем и подраться, если хочешь. Но ты не задумывался, сколько твоих тут поляжет? Точно уверен, что вы со мной справитесь?

Резко обернувшись я эфесом меча ударил в лицо подкравшегося сзади мужчину. Тот рухнул как подкошенный и больше не шевелился. Я отскочил, лезвие клинка холодно поблескивало в свете луны. Приглашающе махнул:

— Подходите.

— Вот гад! — ахнули в развалинах, несколько человек, пригнувшись, начали обходить меня с боков.

— Стоять! — рявкнул атаман, и они замерли, как мне показалось, с облегчением. — Джонни сам напросился, все видели, что я не давал приказа.

— Что тебе тут нужно? — спросил он напрямик, так же прямо я ответил:

— Я иду в замок Барнстапл.

— Скатертью дорога, — пожал плечами атаман, — мы тебя не держим.

— Уверен, вам известны все окрестные тропы, — сказал я. — Просто проведите меня к замку, и я заплачу вам золотом.

В руинах возбужденно зашептались, главарь небрежно спросил:

— Деньги у тебя с собой?

— Выкопаем по дороге, — ответил я, ухмыляясь. — Ты же не думаешь, что я приду сюда с деньгами?

— А может все же выдать тебя охотникам? — как бы размышляя заметил главарь. — Сразу же, как только расскажешь, где закопано золото?

Сзади уже с полминуты напряженно сопели, еле слышно хрустнул камешек под чьей-то неловкой ногой, и я, крутанувшись, дважды резко дернул левой рукой. Раненые завопили от боли, все прочие — от неожиданности, я же прыгнул вперед и прижал к горлу опешившего атамана бритвенно-острое лезвие моего меча.

— Хватит шутить! — рыкнул я свирепо. — Мне надоело ваше общество, и сейчас я начну убивать по-настоящему! Пусть мне вернут метательные ножи, а еще я желаю видеть проводника, и немедленно! Все ясно?

Главарь осторожно кивнул, и я довольно оскалил зубы.

— Выступаем немедленно, — заявил я, и на этот раз никто и не подумал мне возражать.

— Дошли, — выдыхает проводник, устало опершись о посох.

Солнце давным-давно миновало зенит, и теперь неумолимо спускается вниз. На небе ни облачка, жара словно в пекле, и я изрядно вымотался. Всю дорогу мои проводники шли быстрым шагом, и мне пришлось попотеть, чтобы не отстать от них. Еще до обеда мы преодолели вторую гряду холмов, и тут же, не останавливаясь углубились в скалы. Карабкаться по камням то еще развлечение, и внезапную остановку я воспринимаю с энтузиазмом.

— Это здесь? — спрашиваю я, не выпуская обеих разбойников из вида.

— Да, — кивает первый, тот, что пошустрее на вид. — Вон там впереди у скалы, похожей на вставшую на дыбы лошадь начинается узкое ущелье. Пройдете по нему, и уже к закату выйдете на равнину. А там и до Барнстапла рукой подать.

Второй проводник, молчаливый и угрюмый, отступает на шаг назад, стараясь проделать это незаметно. Рука его медленно опускается на пояс, толстые пальцы стискивают рукоять охотничьего кинжала, мужчина пригибается для прыжка.

— Вот и славно — рассудительно замечаю я. — Не пора ли нам рассчитаться? Вы выполнили свою часть сделки, настала моя очередь.

— Почему бы и нет? — лицо проводника мгновенно искажается, ухмылка пропадает, как и не было ее, неровные зубы щерятся по-волчьи.

Разбойник кидается ко мне, раскручивая в воздухе тяжелый посох. Я прыгаю в сторону, блестит меч, и второй проводник, уже успевший выхватить клинок, вскрикивает от боли.

Лезвие моего меча входит ему в грудь, рассекая ребра и пронзив сердце. И тут же окованный железом наконечник посоха вскользь задевает мою голову, и я отлетаю назад, оглушенный. Повезло, ведь еще немного, и мой череп треснул бы, как яичная скорлупа, а так я отделываюсь лишь рваной раной.

Ободренный успехом проводник усиливает натиск, посох в его руках вертится колесом. Пошатываясь я отступаю, перед глазами все плывет. Разбойник делает удачный выпад, и меч, жалобно звякнув вылетает из моей руки. На мгновение противник замирает, на его лице победная улыбка. Не теряя ни секунды я прыгаю к разбойнику, коленом с силой бью в пах, руки стискивают жилистое горло.

Охнув от боли проводник выпускает посох, и больше уже не улыбается, его твердые как дерево пальцы смыкаются вокруг моей шеи. Несколько мгновений мы тяжело топчемся, затем, потеряв равновесие, падаем. Пока разбойник оглушено возится снизу, я, освободив одну руку, успеваю выхватить нож.

Тот дергается, давясь криком, загорелое лицо враз покрывается потом, зрачки расширяются. Из распахнутого рта плещет кровь, тело бьется в агонии. Я сажусь рядом с умирающим, осторожно растирая себе горло. Хрипло замечаю:

— И что вы, британцы за люди за такие? Отчего вам все время мало? Договорились об одном, а у вас на уме совсем иное!

Поглядев на кончающегося разбойника, укоризненно добавляю:

— Слово надо держать!

Хрипло закаркал невесть откуда взявшийся ворон. Внимательно, по-хозяйски оглядел трупы и перелетел с одной ветки на другую, поближе к добыче. Я как смог перевязал себе голову и отправился к указанной скале, не затрудняя себя погребальными процедурами. Уверен, что покойные поступили бы с моим телом точно так же.

Ущелье там и в самом деле обнаружилась, но вывело оно меня не на равнину, а в самое сердце скал. Со всех сторон высились равнодушные каменные стены, поросшие бурым мхом. Кое-где виднелись выгоревшие на солнце островки травы да небольшие деревца, чудом уцепившиеся за едва заметные выбоины в камне. Возвращаться не имело смысла, и я решил идти вперед. Англия в конце концов всего лишь большой остров, и рано или поздно я должен был выйти к морю.

Едва заметная тропка, по которой я пробирался в этом море хаотически воздвигнутых скал оборвалась так неожиданно, что я чертыхнулся, недоверчиво озираясь. Осталось загадкой куда же девались те, кто подобно мне доходил до этого самого места. Проваливались под землю или возносились ввысь? Положительно, в городе, несмотря на иные опасности, намного комфортнее. Уж там-то всегда найдется кому подсказать тебе правильную дорогу.

Я сделал вперед один шаг, затем другой. Каменная осыпь под ногами угрожающе задвигалась. Я замер, осторожно балансируя на одной ноге. Камни тихо шуршали, я покосился в сторону близкой пропасти, и по спине потекли капли пота. Какого черта человек произошел от мохнатой обезьяны, а не от изящной, покрытой перьями птицы?

Камешки продолжали ползти, а я все так же стоял на одной ноге не зная на что решиться. Наконец, собрав волю в кулак я прыгнул с места, рассчитывая достичь безопасной на вид площадки ярдах в пяти от меня раньше, чем осыпь вновь придет в движение.

Попавший под ногу камень ушел из под ног, ступня подвернулась, и я со всего размаху рухнул на спину. Не успел я проклянуть всегдашнее свое невезение, как меня словно на водных горках понесло вниз. Завертело в воздухе, и едва я открыл рот чтобы закричать, как меня с размаху шмякнуло о что-то твердое, да так, что едва не вышибло дух. Когда я вновь открыл глаза, солнце уже садилось. Какое-то время я просто глядел перед собой, затем вспомнив случившееся, осторожно повернул голову. Подвигал руками, ощупал тело, затем сел, озираясь.

Я находился на узком, всего-то в пару шагов уступе, что прилепился к краю скалы. Слева неприступной громадой высилась скала, справа приглашающее раскинулась настоящая пропасть. Не такая уж и глубокая, не выше обычного пятнадцатиэтажного дома, но при одном взгляде вниз отчего-то начинала кружиться голова. Уступ, где я находился, плавно понижался к северу, так что можно было попробовать спуститься вниз, пусть и с определенным риском для жизни.

Спохватившись я проверил вещи. Оказалось, мой дорожный мешок не то остался на каменной осыпи, не то угодил в пропасть. В любом случае на уступе его не было. С ним пропала вся еда, фляга с водой и притороченный сбоку меч. Прихваченный у покойника дорожный посох тоже исчез. Я философски пожал плечами. Давний друг еще по той, прежней жизни в двадцать первом веке, обронил как-то фразу, смысл которой я осознал гораздо позже.

— Потеряв что-то, — произнес он, — считай, что этой вещью ты расплатился с судьбой за нечто действительно для тебя важное.

Язычество, скажете вы? Возможно, спорить я не стану. Но как бы там ни было я был не против обменять свою жизнь на все пропавшее барахло. Едва я окончательно пришел в себя как солнце село, и наступила ночь. Оставаться до утра на узком уступе не имело смысла, ведь в темноте я вижу ничуть не хуже, чем при свете.

Спуск оказался более трудным, чем я предположил поначалу. Несколько раз мне пришлось висеть на одной руке, пока другой я отчаянно нащупывал хотя бы малейшую щель, куда смог бы вбить пальцы. Пару раз я перепрыгнул с уступа на уступ подобно горному архару, но без того изящества, и уже через несколько часов я оказался в каких-то трех ярдах от дна ущелья.

Решившись, я спрыгнул вниз и, как оказалось, удачно. Ноги подкосились, и я без сил повалился прямо на землю. Руки дрожали, как у припадочного, одежда насквозь промокла от пота. Тело просило пощады, наотрез отказываясь двигаться дальше без отдыха.

— Пять минут, не больше, — устало сказал я, поразившись, как слабо звучит мой голос. — Ну а потом поднимайся и оглядись. Мало ли какая пакость тут водится. Хищные звери, например… а ты сейчас и от мыши не отобьешься.

Рука, двигаясь рывками, опустилась на пояс, лязгнул, выходя из ножен кинжал.

— Так гораздо лучше, — прохрипел я, — но проваляться больше пяти минут я тебе все равно не дам!

Глава 5 сентябрь 1432 года, замок Барнстапл: посмотри в глаза чудовищ

За час до рассвета я решил остановиться на отдых. Незаметно для себя задремал, но спал чутко, в полглаза. Перед самым рассветом проснулся, все тело затекло, и несколько минут я растирал руки и ноги, пока окончательно не пришел в себя. От земли поднялся туман, все вокруг тонуло в дымке, и вытянутую вперед руку было не различить.

Ущелье, где я оказался, представляло собой настоящий лабиринт, то и дело разветвляясь в двух, а то и трех направлениях. Разобраться в переплетении идущих неведомо куда проходов было выше человеческих сил. Единственное, что я мог сделать — это следовать примерно в одном направлении. Спотыкаясь и зевая во всех рот я так и поступил, и вскоре наткнулся на небольшой родник, бьющий прямо из скалы. Холодная словно лед вода живо привела меня в чувство, я сполоснул лицо и окончательно проснулся.

Туман начал редеть, сквозь него медленно проступили окружающие меня скалы, вдали защебетала приблудная птаха, и я прибодрился. Похоже, скоро я оставлю ущелье позади, а там и до людей недалеко. Невольно я вспомнил Францию, ее теплые ночи, напоенные негой и чудными ароматами трав. Здесь же пахнет всякой падалью. Ужасная, невыносимая страна!

Насторожась, я приподнял голову, ноздри сами по себе расширились, втягивая воздух. Воняло гадостно, похоже, впереди валялась какая-то падаль. Медленным шагом я двинулся вперед, поминутно застывая на месте и внимательно вглядываясь и вслушиваясь. Не хватало мне еще для полного счастья впереться в логово какого-нибудь хищника. Подумав, я снял куртку и намотал на левую руку, соорудив нечто вроде щита. Если тварь на меня кинется, импровизированный щит на какое-то мгновение задержит ее, ну а затем я насажу зверя на кинжал.

Под ногами тихо хрустнуло, я замер и опустил глаза. Сквозь туман смутно белели кости, много костей. Мне почудилось в них нечто странное, и я двинулся вперед еще осторожнее. Сверху ударили лучи утреннего солнца, выжигая влагу, и я остановился потрясенный. Взгляду моему открылось целая груда костей, часть с остатками гниющего мяса. Но замер я от вида множества человеческих черепов, уставивших на меня темные дыры глазниц.

Туман редел, и взгляду открывалось все большее пространство, сплошь усыпанное костями. Я пошатнулся, в ноздри ударил жуткий аромат гниющего мяса. Под ногами захрустело, из одного из черепов высунулась крысиная мордочка, встревожено пискнув, тварь тут же скрылась. Послышался тихий шелест маленьких лапок, сверху закаркали сразу в несколько голосов.

Я кинул косой взгляд на рассевшихся на краю скалы воронов, черных, здоровенных как индюки, затем снова уставился на кости. Допустим, тут поблизости обитает некий зверь-людоед. Стал бы он складывать черепа в некое подобие пирамид, словно в "Апофеозе войны" Верещагина?

Я пригляделся к повреждениям на костях и поежился. Никаким хищником с могучими челюстями тут и не пахло, здесь поработал топор! Плечевые и бедренные кости, за схожую форму именуемые трубчатыми были аккуратно расколоты вдоль. Какой-то лакомка пожелал добраться до сладкого костного мозга, ну и добрался, разумеется.

С головным же мозгом неведомый мне гурман поступил иначе. Он не стал заморачиваться выковыривая лакомство из глазниц, или круша кости черепа сверху, там где они прочнее всего. Действуя с очевидной сноровкой он выломал кость вокруг отверстия, где позвоночник соединяется с черепом. Я аккуратно положил выбеленный солнцем череп на место, мне было слегка не по себе. Впереди меня ждал самый страшный хищник планеты — человек.

Во время предыдущего посещения Британии мне довелось столкнуться с некими естествоиспытателями. Медленными пытками те доводили похищенных ими людей до смерти, чтобы затем сварить из черепов жертв чудо-эликсиры. Нынешние же, похоже, ели людей без всяких затей.

— Действуя заодно с покойными обитателями замка Молт людоеды могли бы составить недурную компанию по безотходному потреблению, — цинично заметил внутренний голос.

Я машинально кивнул. Каннибализм — позорное и тщательно скрываемое прошлое гомо сапиенса. Это детям в школах рассказываем, будто наши предки кроманьонцы вытеснили неандертальцев в мирном соревновании. Мол, те были мельче, слабее, и вообще тупые как обезьяны, а потому взяли и вымерли. Сами по себе. А если и находят вокруг стойбищ наших предков их обглоданные косточки, так это случайно вышло.

Да и такое ли уж далекое прошлое, если призадуматься? В те самые минуты, когда я обнаружил в Англии логово людоедов, задорные, обожающие песни и пляски обитатели гавайских островов продолжали мирно кушать соплеменников. И будут питаться человечиной вплоть до девятнадцатого века.

А по другую сторону Атлантического океана ацтеки отплясывали вокруг пирамид, обрядившись в свежесодранную человеческую кожу. Ритуально впивались зубами в еще пульсирующие человеческие сердца, жадно прихлебывали горячую красную кровь. И африканцы с азиатами не брезговали человечиной.

Да чего долго ходить, и в двадцатом веке неоднократно случалось, пусть и не любим вспоминать, но ведь было же? Так что пугаться было нечему, ничего особенного не происходило. Где-то рядом обитала группа разумных хищников, что с того? Озаренный неожиданной мыслью, я оглядел импровизированное кладбище и присвистнул.

Кроме костей, как давным-давно пожелтевших, так и свежих, с остатками мяса, больше тут не было ничего. Ни клочка ткани, ни кусочка кожи, ни подошв, ни деревянных гвоздей, которыми те крепились, ни завалящей монетки, ни единого кусочка металла, пусть проржавевшего. А это в свою очередь значило, что владельцы кладбища вдобавок грабили своих жертв, а посему — у них имелись сообщники во внешнем мире, коим сбывались вещи несчастных.

Разумнее всего было тихой тенью прошмыгнуть к выходу и отправиться дальше по своим делам, благо те, в связи с недавними событиями, пришли в некоторое запустение. Я совершил осторожную вылазку и обнаружил вход в пещеру. Изнутри доносился шум, и я счел за благо вернуться обратно, затаившись неподалеку от ручья. Было бы опрометчиво соваться неизвестно куда, не уточнив ни количество обитателей пещеры, ни их вооружение.

Последние два вопроса волновали меня до чрезвычайности. Хорошо, если в пещере проживает немногочисленное семейство каннибалов, но что, если их там несколько десятков? Впрочем, подобного просто не может быть. Все-таки мы в Европе, и о массовых исчезновениях людей стало бы известно… или все же нет? Тяжело вздохнув я решил, что обдумаю все, как только появятся первые факты, а потому занялся наблюдением.

Когда вновь наступила ночь я был готов. Недовольно бурчал желудок, напоминая о том, что вот уже сутки у меня маковой росинки во рту не было, но послушнику Третьего ордена францисканцев не привыкать к посту, к тому же воды было в избытке.

В течение прошедшего дня я видел троих женщин и пару мужчин, и голову на отсечение даю, это были далеко не все обитатели пещеры. Внешне они мне не глянулись: нечесаные волосы, низкие выпуклые лбы, маленькие злобные глазки, тяжелые нижние челюсти. Одеты они были как крестьяне, на поясе у каждого, не исключая и женщин, висел большой нож.

Что гораздо важнее — у них не было собак, по крайней мере лая я не слыхал. Я сразу прибодрился, ведь для задуманного мною ночного прорыва собака — злейший враг. Мимо пса на цыпочках не прокрадешься, как сторож он на голову превосходит самого бдительного часового.

Едва стемнело я подобрался к самому входу в пещеру и замер, слившись со скалой. Доносившиеся изнутри звуки постепенно стихали, я терпеливо ждал, поглядывая на звезды. Учитывая мое умение видеть в темноте и многочисленные навыки смертоубийства я имел все шансы прорваться. Следовало только дождаться, пока все уснут покрепче.

Около полуночи я решил, что настала пора идти. К моему удивлению пещера оказалось безлюдной, я долго крался, неслышно переступая с носка на пятку, пока в ноздри не ударил густой смрад. Все-таки люди здесь были. Часть пещеры отгородили на манер загона для скота, там они и лежали. Я отчетливо слышал их надсадное дыхание, они шумно чесались во сне, кто-то тихо простонал. Я поравнялся с клеткой и, не останавливаясь, двинулся дальше.

Впереди мелькнуло светлое пятно, в лицо мне пахнуло сладкими ароматами свежего воздуха, полевых трав и цветов, радостно зачастило сердце. Где-то вдалеке, на границе слышимости стрекотали цикады. Я облегченно вздохнул но, сделав очередной шаг к свободе, отчего-то замер, нерешительно переминаясь с ноги на ногу. Оглянулся назад на клетку, пожал было плечами, и беззвучно выругался. Проклятые ноги не хотели идти.

Слишком хорошо я помнил пережитый ужас в подземной темнице замка Молт, чтобы оставлять кого бы то ни было ожидать ужасной участи быть съеденным. Заживо тебя съедят или нет, это, доложу я вам, мелкие детали. Но день за днем сидеть в тесной клетке, глядя как уводят на съедение твоих товарищей по несчастью, отчетливо при том осознавая, что вот-вот наступит и твоя очередь… Мои плечи сами по себе передернулись. Я прокрался к выходу из пещеры и внимательно огляделся. Никого. Похоже, что тюремщик понадеялся на крепость запоров, оставив темницу без надзора.

Немного успокоившись, я повернулся к клетке, и не успел сделать пары шагов, как об кого-то споткнулся. Я отпрянул назад, но неизвестный оказался быстрее. Железными пальцами он ухватил меня за лодыжку, и дернул с такой силой, что я повалился, больно ушибив правый локоть. В голове зазвенело, перед глазами поплыли искры. Вылетевший из руки кинжал звонко запрыгал куда-то во тьму, а на меня навалился, как мне показалось, настоящий медведь. Огромный, лохматый и вонючий, из пасти у него смердело так, что я чуть было не потерял сознание.

Напавший на меня бурчал что-то неразборчивое, я изо всех сил старался вырваться, и никак не мог. Обе руки оказались прижаты к каменному полу пещеры, и я бешено ударил головой раз, другой, третий. Враг недовольно рявкнул, я дернулся и высвободив руку, обхватил его за бычью шею.

Не медля ни секунды я подтянул голову к его лицу и рванул зубами то ли за нос, то ли за щеку. Тот заревел и отшатнулся, и я оказался на свободе. На ноги мы вскочили одновременно, и меня неприятно поразила легкость, с какой двигался мой противник.

В клетке возились разбуженные узники, мы же кружили по пещере, присматриваясь друг к другу. В голове у меня окончательно прояснилось, и я оценил размеры противника. Роста в нем было чуть больше двух метров, весил же он раза в полтора больше меня. Несмотря на окружающую нас темноту, я видел его вполне отчетливо, гигант тоже не спускал с меня поблескивающих красным глаз. Наконец, рыкнув, он прыгнул ко мне, выставив вперед толстые как бревна руки.

Нож из рукава сам скользнул мне в ладонь, мы сшиблись, и заточенное до бритвенной остроты лезвие по самую рукоять вошло ему под бороду. Людоед захрипел, захлебываясь кровью, и с оглушительным ревом отшвырнул меня назад.

Меня шмякнуло о стену с такой силой, что я расслышал треск костей. В голове звенело, я судорожно пытался вдохнуть, и никак не выходило. В панике я дернулся изо всех сил, надо было вскакивать и драться дальше, но никак не мог пошевелиться.

Темная фигура сделала ко мне шаг, на лице гиганта расцвела волчья ухмылка. Тут же лицо его исказилось от боли, вскинув руку к горлу людоед выдернул мой нож. Хлынула кровь, заливая пол пещеры. Вскрикнув гигант попытался зажать рану, но кровь продолжала течь и сквозь толстые как сардельки пальцы, и он медленно опустился на колени. Горящие во тьме глаза смотрели на меня с такой яростью, что я попытался вжаться в пол. Наконец людоед закачался, глаза его потухли, тело медленно рухнуло навзничь.

Пол пещеры слегка вздрогнул, в наступившей тишине раздавалось мое сиплое дыхание, да бульканье вытекающей крови. Гигант дернул ногами, отходя, и окончательно затих. Пещера вокруг меня кружилась все быстрее, я с облегчением закрыл глаза и провалился в забытье.

— Эй! Вы живы?

— …! — простонал я. В голове немного прояснилось, кое-как я сел, бережно ощупывая себя. С душераздирающим треском за моей спиной что-то хрустнуло, и я с облегчением выдохнул. Как оказалось, при ударе о стену я сломал установленный здесь верстак. От разбитых в щепы досок тянуло несвежей кровью и еще какой-то тухлятиной. Я сглотнул, в клетке шушукались, надо было вставать.

Метательный нож нашелся под трупом, в луже застывшей крови. Кинжал отыскался в самом углу пещеры, шагах в пятнадцати от места схватки, как он туда долетел, ума не приложу. Сзади что-то скрипнуло, я развернулся, готовый к новой схватке, но это проснувшиеся узники прилипли к ограде загона, пытаясь понять, что происходит в пещере.

— Кто ты такой? — прошептал один. — Ты долго лежал без сознания, мы еле тебя дозвались.

— Тихо! — немедленно отозвался, изо всех сил прислушиваясь. — Этот верзила был тут один?

— Да.

Кто- то из узников боязливо осведомился:

— А он точно… мертв?

— Надеюсь, — буркнул я. — Чертов мерзавец из меня чуть душу не выбил, гореть ему в аду!

— Слава богу, — отозвался кто-то, и тут же осторожно спросил:

— Ты выпустишь нас?

Я в нетерпении отмахнулся, ворочать неподъемную тушу и так непросто, а тут еще под руку лезут:

— Сейчас ключ найду и выпущу. Голыми руками мне такой замок не сорвать.

Замок и в самом деле впечатлял, у нас такие называют амбарными. Цепью же, что он скреплял, можно было не то что линкор, авианосец удержать у пирса.

— Ключ вон там, на стене, слева от вас, — перебивая друг друга, загалдели узники.

Я с облегчением разогнулся, ища взглядом ключ. И верно, вот он висит, слева от расщелины в стене.

— Поторопись, незнакомец, — хрипло сказал один из узников. — Скоро сюда придут.

— По доброй крестьянской привычке по утру доят коров и задают пищу прочей домашней скотине, — истерично хихикнул кто-то, на него дружно зашикали.

— Боже мой, — продолжал тот, не обращая внимания на товарищей по несчастью, — а я ведь это быдло за пыль под ногами почитал, я и не замечал их вовсе… Похоже, Господь решил меня вразумить!

— Заткните его! — прошипел я, расслышав какой-то шум со стороны входа.

Там трещали кусты, и кто-то энергично выругался. В клетке завозились, истеричный негодующе мычал, товарищи, зажимая ему рот, что-то шептали на ухо.

— Эдди, грязная ты скотина, — заревел кто-то снаружи. — А ну давай выходи! Я тут жрачку для скота принес, чтобы не издохли раньше времени.

Говоривший чем-то загремел, я открыл было рот, но один из узников быстро прошептал:

— Покойник был немым.

Я, благодарно кивнув, промычал нечто невразумительное, пытаясь подражать звукам, какие издавал охранник.

— Что ты упрямишься? — рыкнул мужчина. — Ну как хочешь, только я к тебе в пещеру не полезу. Знаю я твои шуточки! А будешь баловать — позову Майка!

Похоже, угроза позвать неведомого мне Майка должна была напугать покойного здоровяка, поскольку говоривший обидно захохотал. Вновь затрещали кусты, до нас донеслось энергичное проклятие, и вскоре все стихло. Заскрежетал замок, щелкнув, отскочила дужка, я с усилием распахнул тяжелую дверь.

В клетке оказалось семеро узников. Четверо крупных мужчин, мастеровых или купцов, один дворянин, судя по надменному виду и манере задирать голову, и пара откровенных задохликов, то ли писцов, то ли судейских. Худые, интеллигентского вида, из тех, кто не гоняет во дворе в футбол, а вместо того сутками бренчит на скрипке, или, страшно сказать, на пианино. Все были раздеты догола, и пахло от них… давно они не мылись.

— Позвольте поблагодарить вас, дорогой друг, — начал было дворянин, но я неучтиво прервал его.

— Оставим это. Главное сейчас — уйти.

— Вы правы, — согласился тот, — в клетку, клянусь девой Марией, я больше не пойду!

Оружия в пещере не оказалось. Дворянин вооружился мясницким ножом покойного Эдди. Здоровякам я раздал по метательному ножу, здраво рассудив, что лучше так, чем вообще никак. Интеллигенты от оружия пугливо отказались, и мы наконец двинулись в путь.

— Кто-нибудь из вас знает, где мы находимся, и как отсюда выбраться? — спросил я.

— Нет, — ответил за всех дворянин. — Поверьте, у нас было время все обсудить. Нас брали на ночном привале, либо на лесной дороге, а затем долго везли с завязанными глазами. Кем бы не были эти бестии, владельцы пещеры, они тщательно скрывают свое логово.

— Пошли, — сказал я, — и так боюсь, не было бы уже поздно.

Продравшись через кусты, удачно маскирующие вход в пещеру, мы оказались на склоне невысокого, поросшего густым кустарником холма, у подножия которого раскинулась деревня.

— Знаю я это место, — потрясенно возопил один из здоровяков, — был тут проездом пару лет назад. Даже в трактире здешнем на обед остановился…

Недоговорив, он согнулся в приступе тошноты.

— Представляю, чем тут кормят проезжающих, — как-то грустно заметил один из хлюпиков.

— Заткнись, — со злостью рявкнул дворянин, — на адской сковородке острить будешь!

— Рассчитываю все же на котел, — независимо фыркнул задохлик. — И пока черти будут варить из меня суп, я оттуда все овощи повылавливаю.

— Тихо там, — рыкнул я не оглядываясь. — В клетке не наговорились? Еще не поздно вернуться!

Кусты кончились, перед нами лежал голый склон холма. Делать было нечего, переглянувшись, мы быстрым шагом пустились вперед.

— Только бы пронесло, только бы пронесло, — как заведенный бормотал кто-то сзади. — Защити нас, святая Дева!

И — как сглазил. Лежавшая за валуном собака, худая и злющая, вскочила с угрожающим рычанием. Не останавливаясь я нагнулся за камнем, и псина отскочила назад, залившись безостановочным лаем. И тут же в деревне ее поддержали остальные псы. На мгновение мы замерли, пугливо озираясь.

Склон был совершенно голым, и даже заляжь мы тут, нас без труда разглядели бы снизу. Дворянин грязно выругался, снизу от деревни до нас донеслись пронзительные крики. Из домов выбегали люди, некоторые бросались внутрь, и тут же появлялись обратно с чем-то блестящим в руках. Полагаю, то были топоры, косы и вилы, неизменное оружие крестьян.

— Все пропало, — простонал кто-то. — О Боже, неужели нас съедят!

— Отставить разговоры! — рявкнул я. — Соберитесь. Мужчины вы или тряпки? Сейчас нам придется пробежаться, и я настоятельно рекомендую поднажать, если не хотите обратно в клетку.

Скрытые под маской грязи, заросшие бородами лица спасенных явственно посерели.

— Держитесь за мною, — бросил я, — предупреждаю, что ждать никого не буду.

И мы побежали. Страшное это дело, вот так лететь навстречу истошно орущей толпе. Маленькие поначалу враги скачками вырастают в размерах, и вот ты уже видишь их пылающие ненавистью глаза и распахнутые в реве рты. И ярдов за пять до столкновения один из крестьян, здоровенный и бородатый, неотличимо похожий на вставшего на дыбы медведя, мечет в тебя вилы, и ты ухитряешься увернуться на бегу. И вилы с пугающим хрустом пронзают грудь пленника, что бежал сразу за тобой, тот долго и страшно кричит, а ты даже не можешь остановиться.

И на бегущего рядом с тобой узника плотный, с выпирающим брюшком мужчина обрушивает удар топора, с костяным звуком раскалывая череп жертвы пополам. И визжащие женщины яростно, словно бестии, тычут ножами одного из упавших беглецов, и лица их покрыты кровью жертвы, зубами же они вырывают из бьющегося тела целые куски.

Все это ты выхватываешь обрывками, успевая уворачиваться, пригибаться и отпрыгивать, и ни на секунду не забывая о главной задаче — вырваться из этого ада живым.

И я прорвался! Дыхание с трудом вырывалось из пересохшего рта, сердце колотилось, грозя выломать ребра, кинжал в моей руке был залит кровью. Где-то позади раздавались слабеющие крики, все перекрывал истошный рев толпы. Споткнувшись, я полетел вверх тормашками, больно ушибив руку. Вскочив, заполошно оглянулся. Толпа возвращалась, и одного взгляда на их лица хватило, чтобы я ощутил страх.

Один на один я мог справиться там с любым, двое-трое тоже не представляли серьезной угрозы. Но с целой толпой, вооруженной дубинами, топорами и вилами в одиночку можно сражаться только в кино. Там, в заэкранье злодеи кидаются на героя по одному, остальные же терпеливо ждут своей очереди. В реальности все как раз наоборот, и потому я бежал, и бежал быстро.

Я ворвался на деревенскую улицу, топая ногами словно взбесившийся буйвол. Отовсюду лаяли псы, ворчали, злобно скалили зубы. Сколько времени пройдет, прежде чем их на меня натравят? Смогу ли я живым убраться оттуда, где местные жители знают все тропки и дорожки?

На одном из домов справа красовалась вывеска, где весьма упитанный мужчина с буденовскими усами и в рыцарском доспехе отхлебывал из пенной кружки. "Принц Эдуард", прочитал я, и тут же свернул к таверне. Купцы говорили, будто отдыхали здесь когда-то а значит тут есть…

У коновязи грустил серый с яблоками мерин. В узде, но без седла. Перебирать не приходилось, я вскочил на него, и ударил пятками в бока. Шел он так себе, ни шатко ни валко, в панике я оглянулся, сзади меня настигала толпа. В отчаянии я наклонился и завизжал мерину прямо в ухо. Тот взбрыкнул и попытался встать на дыбы, и тогда я вцепился зубами ему в шею.

В ужасе всхрапнув, мерин понесся не разбирая дороги. Мы пулей вылетели из деревни и проскакали почти милю, прежде чем мне удалось его успокоить. Какое-то время я молча глядел в ту сторону, откуда только что появился, затем повернул мерина обратно. Дело в том, что на выезде из деревни я кое-что заметил. Я был не единственным спасшимся, вслед за мной бежало еще трое беглецов, и теперь я не мог уехать, хотя бы не попытавшись их спасти.

Как я и предполагал, погоня шла за ними по пятам. Спасшихся оказалось уже двое, и я не стал ничего уточнять, все было и так понятно. Удалось уйти одному из купцов и, к моему удивлению, тому задохлику, что постарше. Верно, в чтении книг есть нечто, способствующее выживанию. Они шли пошатываясь, здоровяк практически тащил на себе худого. За поворотом дороги перекликались и бранились грубые голоса. Лаяли собаки.

— Шире шаг, — прорычал я. — Шевелитесь, если не хотите попасть в котел.

— Он ранен и не может идти быстрее, — задыхаясь выкрикнул здоровяк.

— Давай его сюда, — сказал я, и тот буквально забросил задохлика на спину мерину.

— Ну а теперь — ходу, — скомандовал я. — Держись рядом, время от времени будем меняться.

Я ударил мерина пятками. Не дожидаясь истошных криков и укусов умное животное нервно вздрогнуло, и сразу же набрало приличную скорость, так что мне приходилось его сдерживать, чтобы не потерять купца. Мы со здоровяком ехали поочередно, мозгляка же держали поперек седла, как пленную полонянку. Погоня упорно не отставала, и нам приходилось двигаться без перерыва.

Солнце давно перевалило за середину, а я все бежал, не чуя ног. Легкие мои давно сгорели и рассыпались пеплом, в груди же сипело и хлюпало нечто раскаленно-багровое, словно жерло вулкана. Пот заливал глаза, и сил уже не оставалось.

Мерин остановился. По инерции я сделал еще пару шагов, одна нога зацепилась за другую, я рухнул на землю. Рядом со мной обрушилось тело задохлика. Я с трудом поднял голову и словно сквозь туман разглядел, что нас обступили вооруженные всадники. На щитах у воинов красовалась роза поверх креста, и я уронил голову. Мы все-таки добрались до заставы, о которой в полубреду все твердил задохлик. Мы достигли Барнстапла, и жизнь наша была спасена.

Наш сержант невысок и коренаст. У него плоское как блин лицо со светлыми, почти белыми бровями и ресницами, да лысая как коленка голова. Вышел он из простонародья, зато старанием и усердием заслужил право на орденский амулет с одним камнем. Гордится им сержант чрезвычайно, и при всяком удобном случае напоминает что нам, славным защитникам замка Бунет, есть с кого брать положительный пример добросовестного отношения к службе.

Знак ордена Золотых Розенкрейцеров выполнен точь-в-точь по тому же канону, что и найденный некогда у покойного барона Берифорда, владельца замка Молт: роза поверх креста, и в один из пяти лепестков розы вставлен рубин.

Если все пойдет как положено, то лет через десять сержант получит второй камень, опал, а это уже служилое дворянство. Есть за что рваться и тянуться. Ну а если, паче чаяния, наш сержант получит на амулет третий камень, изумруд, светит ему дворянство потомственное, да именьице, что сможет передать по наследству. А потому вчерашняя деревенщина тянется изо всех сил, и, к слову сказать, начальство им довольно.

— И смотреть у меня в оба, чтобы даже мышь не прошмыгнула незамеченной! — рявкает сержант, обжигая строй пылающим взглядом.

Окружающие меня воины коротко переглядываются, каждый знает, что в период смены власти худший враг розенкрейцера — это собрат по ордену. Да будто в других местах и организациях дело обстоит иначе? Вот-вот к власти в ордене придет новый Великий магистр, которого покойный епископ Кошон на французский манер именовал генералом. И тогда одному богу известно, кого глава розенкрейцеров вознесет вслед за собой к сияющим высотам власти, а кого отправит доживать век в отдаленный замок пусть на щедрую, но все же пенсию?

Это в двадцать первом веке можно сослать неугодного вельможу послом в отдаленное государство, твердо при этом зная, что тот при всем желании ничего особенного натворить не сумеет. В пятнадцатом веке если уж поручают тебе что-то, значит ты пользуешься полным доверием. Иначе и нельзя, слишком уж неразвиты тут средства связи. Поручишь какому-нибудь олуху важное дело, а тот возьмет да и завалит его прежде, чем ты об этом даже заподозришь.

Сержант наконец-то заканчивает инструктаж, да уже и пора бы. Солнце клонится к закату, холодный ветер несет вдаль серые, словно выцветшие облака. Хрипло переругиваются засевшие на краю крыши вороны, внимательно разглядывают нас, свесив головы. Сержант выкрикивает команду и мы выдвигаемся к отведенным постам. Позвякивает в такт шагам кольчуга, в руках у нас тяжелые алебарды. Универсальное оружие, удачная помесь копья с боевым топором.

Сегодня, как и последние три раза мне выпало охранять западную галерею замка, место, отчаянно нелюбимое прочими воинами. Понять их можно, скучно торчать всю ночь на посту, когда и словечком не с кем перекинуться. Обычно дежурят по двое и по трое, посвящая ночь игре в кости да увлекательным мужским разговорам.

Тем уйма: о служанках, о маркитантках, о веселых вдовах, о неверных женах и, наконец, о любвеобильных аристократках, какие, по слухам, весьма лояльны к бравым мужественным часовым. Вот так, бывает, прямо среди ночи шасть к тебе, и ты, не снимая доспехов, окучиваешь ее до самого утра. Еще можно посудачить о службе, о малом жалованье, да сержанте-придурке.

А вот в одиночку дежурить скверно. Скучно, хоть волком вой, да и время тянется, словно кусачее насекомое по мокрому месту. Вдобавок в западной галерее жуткие сквозняки, и после дежурства ужасно ломит спину, но самое главное то, что где-то здесь обитает привидение — рыцарь, какому некогда принадлежал замок.

Якобы младшему брату покойного надоело жить прихлебателем, и в одну ненастную ночь он отравил владельца замка. Находчивому рыцарю достался не только замок, но и жена покойного брата, видная собой бабенка. Все это было давным-давно, но призрак отравленного регулярно является в галерею, ища какой-то там правды и горя отмщением. В общем, мешает нам нормально нести службу.

Пост в западной галерее выставляется больше по привычке. Сами посудите, ну что тут делать посторонним? С этой стороны даже крепостную стену не возвели, там внизу пропасть, где протекает бурная река.

Сокровищница и покои управителя замка, сэра Джона де Моубрей расположены там, где им и следует находиться, то есть в донжоне. А в месте, где я прогуливаюсь с алебардой на плече ничего достойного охраны отроду не водилось, и пост выставляется лишь для того, чтобы было чем занять воинов. Ведь страдающий бездельем солдат — худший кошмар командира, от такого только и жди ЧП.

Зато в западную галерею очень редко заходят проверяющие, а потому я на всю ночь оказываюсь предоставлен сам себе, и могу хоть немного передохнуть от повседневной суеты, а ее в замке Бунет предостаточно.

Туда- сюда шляются рыцари и простые воины, оруженосцы и слуги, шмыгают служанки, сломя голову несутся малолетние пажи. Тут подновляют стену каменщики, там грохочут топорами плотники. Оставив наковальню, навстречу тебе по коридору движется кузнец, а следом топочут подмастерья, груженые новеньким, только что законченным оружием.

Откуда ни возьмись выныривает ключник, знаток всех переходов, галерей и тупиков. Оглядев подозрительно, вновь пропадает из виду в какой-то неприметной дверце, по пятам за ним тащится писец, на узком лице страдание, камзол испачкан пылью и лохмотьями паутины.

И только с наступлением темноты жизнь в коридорах замка замирает. В главном зале далеко за полночь пируют рыцари, на кухне собираются слуги, у каморок служанок постоянная суета и хихиканье. А в казарме, где я имею честь обитать вместе с сотней таких же воинов царят громкий храп, вонь сапог и непередаваемые ароматы немытых тел.

От рассвета и до заката отважных защитников замка муштруют, не давая ни минуты отдыха, так что после ужина главное для нас — доползти до постели, не рухнув на полпути. Впрочем я состою на особом счету. Спасенный задохлик, к моему нешуточному изумлению, оказался не из судейских, как я поначалу полагал, а дворянином и весьма важной шишкой в ордене Золотых Розенкрейцеров.

Окружающие именовали его сэром Арно де Степлдоном, и управитель замка сэр де Моубрей лебезил перед коротышкой чуть ли не как перед полномочным представителем господа Бога. Едва оправившись от полученной при побеге раны сэр Степлдон решил лично наградить спасителя. Одетый пышно и дорого сэр Арно поразил меня нацепленным на лицо устройством, какого я никак не ожидал тут увидеть. Проволочной рамкой к его носу и ушам крепились самые натуральные очки!

— Чего рот разинул? — подмигнув, тихо сказал бывший узник. — Венецианская штучка, с линзами из горного хрусталя. Дорогая, как сам дьявол, но денег своих стоит.

По его знаку я наклонил голову, и на шею мою опустился знакомый амулет с рубином. Сэр Степлдон благосклонно похлопал меня по плечу, спину жгли завистливые взгляды, и я не знал радоваться или печалиться своей известности.

Давешний здоровяк, переодетый и основательно отмытый, тоже присутствовал на церемонии, и подошел меня поздравить одним из первых. Он оказался известным архитектором и строителем крепостей Гельмутом Вайсом (Всегда к вашим услугам, мой дорогой друг, ведь я обязан вам жизнью!), по специальному приглашению прибывшим аж из самого Мюнстера. На следующий же день Вайса увезли в Барнстапл, а я остался служить в замке Бунет.

История наша получила огласку. Посланная по свежим следам карательная экспедиция дотла сожгла деревню людоедов и перебила всех, кого в ней обнаружили, не делая исключения ни для людей, ни для домашнего скота. Официально объявили, что все людоеды пойманы и казнены на месте, втихую же передавали, будто части удалось скрыться в глубоких пещерах. Посланные вслед за беглецами воины так и не возвратились, а потому входы в пещеры были подорваны порохом.

Между собой же воины сходились в том, что людоеды, не будь дураками, наверняка устроили из тех пещер кучу запасных выходов, точно барсуки. А потому ничего, собственно еще и не решено, и вскоре мы вновь услышим о пропавших путниках.

Зато нашелся Стефан. Только представьте, этот пройдоха умудрился получить амулет с двумя камнями, и ныне именовался не братом послушником, а воином ордена! Ходил важный, задрав нос, и вел себя загадочно. Мне приказал ждать, вести себя тихо, и без команды ничего не предпринимать. Я так и поступил. А между делом, прислушиваясь к разговорам, накапливал и анализировал знания. Я твердо верил, что придет мой час. Пока же узнать мне удалось немногое.

Орденом золотых розенкрейцеров управлял Великий магистр, чья ставка находилась в замке Барнстапл. Помогал ему в этом капитул ордена, состоящий из пяти членов. Ныне граф Крайхем находился при смерти, а потому все прочие магистры готовились к схватке за власть, сколачивали альянсы и выжидательно осматривались, не подставил ли кто из собратьев по капитулу доверчиво спину, и не подбираются ли, собственно, конкуренты к нему самому.

— Странными зигзагами идет моя жизнь, — думал я, мерно вышагивая по галерее взад и вперед.

Некогда я был послушником Третьего ордена францисканцев, последней надежды Франции на освобождение от захватчиков. Ныне же я послушник ордена Золотых Розенкрейцеров, источника боевой мощи английского королевства и организации, специально созданной для покорения Франции. Две самые сильные страны Европы сошлись в смертельной схватке, и я между ними, как муравей между мельничными жерновами.

По силам ли мне остановить войну? Для себя я давно решил этот вопрос так: пусть сами разбираются между собой, я же займусь спасением Жанны.

Я шел, ежась от порывов зябкого ветра, и в такт моим шагам колыхалось тусклое пламя факела, вставленного в железное кольцо как раз у входа на галерею. Вот уже месяц прошел, как я был принял в орден, но ничего важного так и не узнал. А ведь время шло, и пока я прохлаждался на никому не нужном посту, орден все усиливал свое могущество. Золотые Розенкрейцеры готовились к большой войне, и каждый день мимо нашего замка в сторону Барнстапла проходили вновь нанятые воины.

Звук чужих шагов привлек мое внимание, и я остановился, недоуменно сдвинув брови: сюда кто-то бежал. Я поудобнее прихватил древко алебарды, сердце забухало чаще. Из-за поворота с алебардой наперевес вылетел Клаус, один из воинов нашей роты. Даже в царящей вокруг полутьме лицо его было огненно-красным, по лбу стекали капли пота.

— Быстро в казарму, — прохрипел он, задыхаясь. — Тебя капитан вызывает. А я тут подежурю за тебя.

Прислонив алебарду к стене он сорвал шлем и принялся им обмахиваться.

— Ясно, — медленно произнес я. — Но что случилось?

— Точно не знаю, но вроде бы тебя куда-то отправляют с заданием, — выдохнул Клаус.

Лицо воина медленно приходило в норму, да и дышал он уже полегче, без астматических ноток.

— Ты счастливчик, — с завистью выдавил Клаус. — Раз попался на глаза начальству, то считай — карьера сделана.

— А как же подальше от начальства, поближе к кухне? — бросил я уже из-за поворота.

И в спину прилетело глухое:

— Это для неудачников.

Вихрем я прилетел в казарму, и первым, кого увидел был Стефан.

— Время пришло, — просто сказал тот. — Ты готов рискнуть жизнью?

— Что надо сделать? — хрипло спросил я.

— Как обычно, — пожал Стефан плечами. — Пройти по лезвию клинка, и не сорваться в пропасть.

— А поподробнее?

— Что ж, можно и поподробнее, — кивнул Стефан. — Мы с тобой попали в орден в момент, когда тут можно сделать головокружительную карьеру. Согласен?

Я кивнул.

— Надо только не бояться рискнуть всем, — продолжил Стефан. — По сведениям шпионов в замок Ламбье пожаловал с тайным визитом один из магистров. Все, что нам с тобой нужно сделать — это проникнуть туда под видом герольдов и ночью открыть ворота.

— А дальше о нем позаботятся, — сказал я задумчиво.

Стефан ухмыльнулся и спросил:

— Ну что, идешь со мной?

— Как ты планируешь все проделать?

Он коротко объяснил. Внимательно выслушав я кивнул. Задумано дельно, но у меня была поправка.

— Послушай, Стефан, — сказал я, — есть у меня одна домашняя заготовка, давно хотел использовать, да все случая не выпадало. Надо будет только потрясти здешнего лекаря на предмет некоторых травок. Пусть делится, как заповедовал нам Господь. Что, если мы поступим так…

Что есть рыцарский замок и для чего он нужен? Ответ на этот вопрос прост и даже тривиален. В стране, живущей мирной жизнью, вместо угрюмых каменных башен возводят просторные дома. Взамен узких бойниц, забранных металлической решеткой, в стенах жилищ там прорезают огромные окна.

В тех счастливых странах нет нужды искать высокие холмы для возведения безопасных обителей, и потому люди живут в окружении цветущих садов с фонтанами, а вместо крепостных стен поместья окружены хоть и высокими, но все же легко преодолимыми оградами.

Не каждый, ежу понятно, живет в личной усадьбе, а только элита, но ведь и замок обычному человеку ни к чему. А нужен он лицам власть предержащим, которым есть кого опасаться — врагов дальних и ближних, а особенно — соратников по тайному ордену. Как я уже говорил руководят капитулом ордена пятеро магистров, обитель Великого магистра — замок Барнстапл, у его верных соратников собственные замки.

Но граф Крайхем ослаб, он тяжело болен, вот и зачастили магистры друг другу в гости. Официально — для уточнения планов по предстоящему вторжению во Францию, на деле же составляют альянсы, договариваются о сотрудничестве, и заранее делят власть. И то сказать, вопрос нешуточный: кто же возглавит орден?

Все магистры достаточно молоды, и кого бы сейчас не избрали, прочим до власти уже не добраться. А вот еще немаловажный вопрос: кто займет вакантное место в капитуле, чей выдвиженец? И кого готовить на смену новоявленному магистру? Уйма дел, требующих немедленного обсуждения!

И самый главный вопрос, тот, что обсуждается строго с глазу на глаз, без верных советников и соратников: кто из членов капитула ордена не должен дожить до выборов? Ведь чем меньше кандидатов, тем выше шанс на победу.

Отравить магистра ордена вряд ли кому удастся. Личная охрана бдит, глаз не спускает с поваров, лакеев и прочих официантов. Единственный шанс — прихватить вельможу на выезде, когда тот путешествует без усиленной охраны. Вот и трудятся не покладая рук шпионы, швыряют золото не жалея, лишь бы вызнать планы владык. И иногда их ждет успех…

Кто видел один средневековый замок, тот видел их все. Потому я лишь скольжу безразличным взглядом по гордым башням, где струятся на ветру полотна знамен, и вновь бессильно припадаю к шее лошади. Стефан, обеспокоенно следящий за мной последние пару миль, кричит сорванным голосом:

— Открывай быстрее! Мы к его светлости барону де Каньеру.

Наши лошади встряхивают гривами и нервно переступают с ноги на ногу, шерсть потемнела от пота. Перед глазами у меня все плывет, и я боюсь потерять сознание. Наверху перекликаются часовые, смысл их слов от меня ускользает, а голова кружится все сильнее. Во рту сухо, язык распух, став шершавым как напильник, и неприятно задевает о зубы. Голова кружится все сильнее, еще несколько минут, и я выпаду из седла. Наконец чей-то уверенный голос рявкает перекрывая прочий шум:

— Пропустить их!

— Держись, — говорит Стефан, в его голосе звучит неподдельное беспокойство.

Кони вступают на подъемный мост, по случаю дневного времени тот опущен, дюжие стражники распахивают ворота. С легким скрежетом поднимается тяжелая металлическая решетка, и едва мы проезжаем сквозь темный туннель, как решетку тут же опускают. Сильные руки ухватывают меня, помогая спуститься. Я практически сползаю из седла, и Стефан едва успевает меня подхватить. С взволнованным гомоном к нам начинают сбегаться люди.

Высокий широкоплечий воин в вороненых доспехах с капитанской эмблемой мигом разгоняет собравшихся, тут же находя каждому дело. Голос у него зычный как труба, сам он напоминает мне вставшего на дыбы кабана: наглый, матерый, голова с маленькими глазками сразу переходит в мощные плечи. Нелегко придется палачу, попробуй тот отыскать шею, думаю я, и меня тут же скручивает в приступе рвоты.

— Герольд сэра Джона де Моубрея к его светлости барону де Каньеру, — как сквозь туман слышу я голос Стефана, — поспешите вызвать своего господина.

Действующей, правой рукой я тяну из-за пазухи свиток, перетянутый красной лентой. Несколько мгновений капитан стражи вглядывается в восковую печать, которой скреплен свиток, затем властно кивает одному из стоящих рядом с ним воинов, и тот исчезает.

Конюхи уводят наших лошадей вглубь двора, те устало переставляют ноги. Меня шатает, с каждой минутой я висну на Стефане все сильнее, тот с тревогой вглядывается в мое лицо, бормоча что-то подбадривающее.

— Позвольте ваши мечи, — холодно говорит капитан.

Все это время он стоит не отрывая от нас глаз. За спиной у него еще пятеро воинов, и расположились они так, чтобы не помешать друг другу, вздумай мы выкинуть какой-нибудь трюк. Кивнув, Стефан передает наши мечи одному из воинов. Мне так плохо, что я даже не реагирую на происходящее. Делайте, мол, что хотите.

В полном молчании проходит еще несколько минут. Стоящие вокруг воины не проявляют ни малейшего интереса к свитку, хоть бы один покосился. И то сказать — их ли дело, что там написано? Стоит только влезть в господские дела, как мигом потеряешь голову. Безопаснее посетить хозяйскую спальню, чем кинуть взгляд в почту сюзерена!

Наконец появляется управитель замка барон Пьер де Каньер. Я выпрямляюсь, оттолкнув Стефана, и у меня еще хватает сил на поклон, после чего вручаю свиток. Невнимательно оглядев печать барон срывает ленту и, наскоро проглядев послание, поднимает на нас взгляд. На лице его холодная улыбка, глаза смотрят пристально.

Куда- то деваются ноги, мощеный булыжником двор замка прыгает к лицу, и я равнодушно гляжу в небо, где плывущие по небу тучи затеяли хоровод. Бегают, бестолковые друг за дружкой по кругу, все ускоряя и ускоряя ход. Все бы им играться, вот у кого беззаботная жизнь: раз в неделю побрызгал дождиком, и летай себе дальше. Живут, в ус не дуют. Тело содрогается в повторном приступе рвоты, и чьи-то заботливые руки поворачивают меня на бок, чтобы не захлебнулся.

— Разбойники? — как сквозь вату в ушах слышу я голос барона.

— Скорее всего, сэр, — отзывается Стефан. — Хотя я никогда не слышал о разбойниках в области ордена. К счастью наши лошади оказались лучше, и те негодяи отстали лишь в полумиле от замка.

Какую- то секунду я гляжу прямо в лицо барону, тот медленно шевелит губами, в ушах все сильнее грохочет кровь. Я обессилено закрываю глаза, мир вокруг начинает вращаться, затем все как-то сразу пропадает. Прихожу я в себя уже в комнате с невысоким закопченном потолком. Сильно пахнет травами и какой-то химией.

— Где я? — сиплю так тихо и слабо, что сам пугаюсь.

Справа что-то скрипит, в поле зрения появляется пожилой господин в черной одежде.

— Задали вы мне хлопот, — улыбается мужчина, круглое лицо его приятно, на меня смотрит благодушно, по-отечески.

— Кто же это вас так? Впрочем, выпейте сначала вот это.

Я послушно глотаю что-то горькое, прохладное. Мгновенно на лбу выступает пот, я тут же ощущаю, как потихоньку начинают возвращаться силы.

— Спасибо, мэтр. — говорю я. — Мэтр…?

— Мэтр Диспенсор, — наклоняет тот голову. — Джон Диспенсор к вашим услугам.

— А мой спутник, что с ним?

— Жив и здоров, наверняка сейчас пьянствует в казарме, — пожимает плечами доктор, — чем еще ему заниматься?

— Это яд? — спрашиваю я напрямик.

— Похоже, — кривит тот губы. — Странно, раньше я и не слышал, чтобы у нас так вот, на дороге… меняются времена, меняются. А мы за ними не поспеваем.

Я устало закрываю глаза. Конечно же, никаких разбойников в орденской области нет и быть не может. Розенкрейцеры сами вершат здесь суд, не озабочиваясь британскими законами. Какие еще права человека? Вор должен болтаться в петле, либо пожизненно заниматься полезными трудом: добывать руду, ворочать веслами на галере. Вы не поверите, но подобные меры прекрасно способствуют исправлению нравов.

У тебя нет работы и нечего есть? Ты невинная жертва трудных жизненных обстоятельств? Безжалостное общество отторгло тебя, не занимаясь твоим воспитанием? Орден поможет тебе! Накормит, напоит, и спать уложит, а уж работы у тебя будет по самое не балуйся. Вот почему энергичные молодые люди со склонностью к насилию избегают орденской области как черт ладана.

Так что это свои на нас напали, тут и к гадалке идти не надо. Кому-то из магистров стало любопытно, что за письмами обмениваются товарищи по борьбе. Желает он быть в курсе происходящего, хоть ты тресни. Вот потому и объявились неведомые мизерабли, что не трогают беззащитных крестьян, равнодушны к одиноким путникам, но вынь да положь им гонцов да герольдов! По одиночке те уже не ездят, только парами, и то не помогает.

Не я первый попадаю под "дружественный огонь", и не я последний. Боюсь, прекратится это безобразие лишь с избранием нового Великого магистра, и уж никак не ранее. Смущает доктора лишь одно, в первый раз против герольда применили яд, но ведь все когда-то случается впервые, нес па?

— Стрела задела меня на излете, — слабым голосом говорю я. — Я тут же вырвал ее, но рану перевязать получилось не сразу, мы остановились лишь когда оторвались от погони. К тому времени рука уже распухла, и я едва мог ею пошевелить. А крови я потерял немного, не больше пинты.

— Думаю, это вас и спасло, — авторитетно замечает доктор. — Текущая кровь вымыла яд, иначе вы могли и не успеть ко мне попасть.

— Что с раной, мэтр Диспенсор?

— Я наложил компресс из лечебных трав, воспаление утихает, и отек становится меньше. Думаю, отрезать руку все же не придется, — с этой новостью доктор исчезает, одарив меня на прощание довольным взглядом.

Я и сам не раз смотрел так на пациентов, всегда приятно видеть идущих на поправку. С этой мыслью я широко зеваю и засыпаю. Открываю я глаза, когда колокол замковой церкви отбивает семь ударов. Жар спал, ко мне медленно возвращаются силы, но я по прежнему лежу без движения. Мышцы отчаянно ноют, требуя нагрузки, и я поочередно напрягаю руки и ноги, стараясь проделать это незаметно.

Колокол бьет восемь раз, ко мне на лоб ложится мягкая ладонь, и лекарь одобрительно что-то бурчит. Сменив повязку мэтр Диспенсор тут же уходит. Закрывается дверь, лязгает замок, и я осторожно встаю. Хорошо, что двери тут запираются, и врасплох меня не застанут. Через какое-то время головокружение прекращается, я осторожно потягиваюсь и начинаю разминать мышцы.

От пылающего камина по комнате идет приятный жар. Стены увешаны связками сушеных трав, полки в углу заставлены разнообразной посудой с отварами, настоями и порошками, так что я ощущаю себя почти как дома.

Колокол бьет десять раз, и я ныряю на лежанку, заслышав скрежет ключа в замке. Внутрь вваливаются двое, Стефан бережно поддерживает лекаря под локоток, тот птицей разливается о многочисленных своих талантах. Пациенты выздоравливают у него как один, раненые вообще не умирают, ну а отравленные — его конек. Ему это как раз плюнуть. Стефан поддакивает с открытым ртом, и я с завистью ощущаю, что от них пахнет жареным мясом и пивом. Рот наполняется слюной, желудок негодующе бурчит.

— Очнулся, — констатирует лекарь. — Заноси!

Из- за его спины появляется юноша лет двенадцати в замызганной донельзя одежде. В руках у мальчишки поднос с небольшой кастрюлей.

— Легонький овощной супчик, — радует меня мэтр, сыто отрыгивая. — Лучшая пища для выздоравливающих.

Подмигнув Стефану на прощание, лекарь окидывает меня небрежным взглядом и тут же исчезает, предвкушающее потирая ладони. Вновь лязгает замок, Стефан прилипает ухом к двери, а когда поворачивается, на лице его сияет победная улыбка.

— Могу поставить золотой флорин против дырявой подметки от сапога, — фыркает мой спутник, — что наш эскулап полетел на свидание. Но встреча эта состоится не с какой-нибудь распутницей лукавой, а с парой пинт пива. Впрочем, судя по обширному животу и красному носу вышеупомянутого гиппократа, он и галлон осилит.

Я немедленно сажусь.

— Как ты?

— В порядке, — отвечаю я.

Осторожно снимаю повязку с раны. Как я и ожидал воспаление стихло, ушли краснота и боль, левая рука сгибается и разгибается.

— Принес? — спрашиваю я.

Стефан молча протягивает небольшой сверток. Я широко улыбаюсь, пока что все идет как задумано. Не проходит и получаса, как нужный отвар готов. Присев и заранее морщась, я одним духом выпиваю эту мерзость. Стефана передергивает.

— Смотреть на тебя жутко, — признается он. — Я бы так не смог. Всегда подозревал, что лекари нас травят, коновалы чертовы!

— А что ты хочешь, — сиплю я перехваченным горлом. — Сказано же, что всякое лекарство есть яд, тут главное не переборщить.

Тело содрогается в судороге, сердце молотит как барабан, и я покрываюсь потом. Наваливается слабость, зато проясняется в глазах. Оголодавший желудок требует немедленно набить его пищей, неважно какой, лишь бы объемом побольше, и калориями посытнее. Я встаю, и кастрюлька с овощным супом сама прыгает мне в руки. Маловата посудина, я осушаю ее в пару глотков и понимаю, что голод никуда не ушел. И тут Стефан, настоящий друг, деликатно трогает меня за плечо.

Прихватил, оказывается для раненого товарища здоровенный ломоть жареного мяса да полкаравая. Я глотаю еду кусками, не жуя, и тщательно подбираю все крошки. Когда еда заканчивается, я все еще ощущаю легкий голод, но уже готов к подвигам.

— Никогда такой чертовщины не видывал, — хмурится Стефан. — Полчаса назад я готов был поклясться, что ты еще неделю не встанешь, и вот ты уже прыгаешь как кузнечик, а жрешь так, что за ушами трещит. Любо дорого на тебя посмотреть, у нас так друиды умеют. Пошепчут, поплюют, и даже мертвых оживляют.

Вздрогнув, Стефан глядит на меня, словно видит в первый раз. В глазах у него не опаска, но некоторая осторожность.

— Это точно не магия? — уточняет он.

— Какая еще магия-шмагия, — фыркаю я, — ну ты же взрослый человек. На твоих глазах отвары делал, ничего не бормотал. Приплясывать не приплясывал, руку покойника в кастрюльку не крошил, сушеных нетопырей не сыпал. Чего привязался?

— Так-то оно так, — соглашается Стефан с некоторой неуверенностью. — Но ведь поначалу ты чуть не умирал, да и рука распухла и покраснела так, что я думал — все, доигрались! Боялся, что зря я тебя послушал с этим ранением, и руку тебе и в самом деле придется отрезать. А сейчас ты снова на ногах, и бодрый как зайчик!

Я фыркаю. Эх Стефан, простая душа. Если умеют доктора болезнь лечить, сам бог им велел ее изображать. Да и отвары разные бывают, и если мы стимуляторами направо-налево не разбрасываемся, то это еще не значит, что их готовить не умеем. Правда подобные стимуляторы здоровье жрут, как короед дерево. Подсядешь на них, и за год организм спалишь.

Но! Если редко, то можно. Наверное… Да ладно, разве здоровье главное в жизни? В мое вон время какую только химию не принимали, чтобы новый рекорд поставить, или к пляжному сезону мышцу подкачать! И печень сажали, и почки, а кого и сердце подводило. Скажу сразу, редко кому удавалось в Шварценеггеры выбиться, большинство к тридцати инвалидами становилось.

Но это, к слову сказать, никого не останавливало. Так коли ради такой мелочи как живот к квадратиках или бицепс объемом в бедро люди жизнью рисковали, мне уж сам бог велел ради Жанны рискнуть. Да хватит о здоровье, сколько можно уже! Пронесло на этот раз, вот и славно.

— Зато, — говорю я, — сейчас все в замке уверены, что я тяжело ранен, а ты за мной ухаживаешь. И никто нас не сторожит!

— Это верно, — соглашается Стефан.

Закончив ломать голову над загадками медицины он падает на соседнюю лежанку. Очень уж насыщенным выдался день, предстоящая же ночь принесет новые хлопоты, а потому следует набраться сил. Тут же он начинает храпеть, тихо, но вполне различимо. Я ложусь на свою лежанку в полной уверенности, что не усну, и так ведь целый день валялся. Итак, что там втолковывал мне по дороге Стефан?

— Понимаешь, — говорил он. — Это не просто выборы нового Великого магистра. Сейчас в ордене две силы борются. Одна по-прежнему желает захватить французское королевство, другая же обратила алчный взгляд на Британию. Поговаривают, мол, хватит нам править из-за спины. К чем нам эти куклы на троне, сменим династию, и придем к власти открыто.

— И на чьей мы стороне? — спросил я.

— На той, что рвется во Францию, разумеется, — с изумлением поглядел на меня Стефан. — Ты что, хочешь чтобы розенкрейцеры поработили нашу милую Англию?

— Разумеется, я просто мечтаю, чтобы поработили мою милую Францию, — парировал я, но молча.

Есть вещи, которые нельзя озвучивать. Итак, наши интересы со Стефаном все-таки различаются, надо иметь это в виду.

Я продолжал размышлять об этом, вертел мысли так и сяк, пока не проснулся от несильного толчка. Стефан тут же подошел к окну и замер, внимательно разглядывая замковый двор. Тут же метнулся к двери, надолго прилип к ней ухом. В замке было тихо, со двора донесся топот обутых в сапоги ног и звон железа, чей-то простуженный голос едва слышно отрапортовал о смене караула. Церковный колокол ударил дважды и замолчал, еще несколько секунд вяло брехала собака, и вновь над замком воцарилась тишина.

Стефан оторвал от двери ухо и махнул, давай мол, не спи. Я встал, стараясь двигаться бесшумно. Аккуратно капнул маслом из лампы в замочную скважину и, выбрав одну из отмычек, аккуратно повернул в замке. Навыки, некогда полученные в аббатстве Сен-Венсан, не подвели. Вот что значит страна высокой культуры, с давними традициями и сложившейся школой! Уверен, учись я в Англии, сейчас потел бы возле этого замка как медведь возле рыбы, в итоге провалив все задание!

Внутри замка громко щелкнула пружина, и язычок втянулся внутрь. Дверь тяжело распахнулась в тускло освещенный коридор, и мы выскользнули навстречу судьбе. Задача была проста — выбраться во двор, пересечь его и открыть калитку в крепостной стене, выходящую на маленькую площадку над рекой.

Снаружи, как не приглядывайся о существовании калитки вовек не догадаться, а вот откуда Стефан узнал, что она там все же имеется — даже и гадать не надо. Элементарное предательство. Как поговаривал папа Саши Македонского, Филипп: лучший в мире таран — это груженный золотом осел. Ворота любого города открывает толчком копыта.

В замковом коридоре было пусто, тускло чадили факелы, на стенах плясали изломанные тени. Мы быстро проскользнули мимо дюжины закрытых дверей, и я осторожно заглянул за угол. В дальнем конце коридора мерно прохаживался стражник, охраняя идущую спиралью лестницу — вход на второй этаж, в господские покои.

— Распахнутая дверь рядом с ним ведет в караульное помещение, — шепнул мне Стефан.

Итак, тут дежурят самые проверенные из стражников. Сама же казарма расположена в отдалении, чтобы взбунтовавшиеся по какой-либо причине воины не смогли сразу же прорваться на второй этаж донжона. Мудро. Дождавшись, пока стражник повернулся к нам спиной, мы быстро проскочили опасный участок, за углом же нас ждал приятный сюрприз.

Охраняющий входную дверь стражник приоткрыл ее, мечтательно уставясь куда-то вдаль. Как бы даже не на луну, словно был бродячим менестрелем, а не почтенным воином ордена Золотых розенкрейцеров. Заслышав мои шаги он быстро прикрыл дверь, лязгнул засов и воин повернул голову.

Отсутствующий взгляд стражника мигом прояснился, но двигался он недостаточно быстро, и мой кинжал вошел ему в горло раньше, чем его меч покинул ножны. Я аккуратно уложил тело, и Стефан снял с трупа меч, хмуро на меня покосившись Я пожал плечами, хочешь таскать эту железяку — таскай, но копье успел схватить первым.

Деликатно подождав пока луна скроется в облаках, мы выскользнули наружу. Ветер утих, и от земли поднимался холодный влажный туман. Было понятно что лето закончилось, и впереди осень с ее бесконечными дождями. Печально закричала какая-то птица, тусклые звезды то появлялись то исчезали, скрытые невидимыми облаками.

То ли Стефан уже бывал здесь, то ли у него была схема замка, но шел он очень уверенно. Мы обошли стороной широкий плац, оставив донжон за спиной, морщась от запаха миновали свинарник, прошли мимо кузня и отхожих ям. Упершись в замковую стену Стефан повернул налево.

Еще пара сотен шагов и мы вышли к маленькой башне, перед которой прохаживался взад-вперед грузный воин с тяжелыми плечами и шеей борца. В руке он держал боевой топор, сияющее лезвие покачивалось в такт шагам, отбрасывая скудные зайчики от факела, пылающего над входом в башню.

Воин обернулся, словно ощутив мой взгляд, и я торопливо шагнул назад, наступив Стефану на ногу. Тот тихо чертыхнулся, и я расплылся в улыбке. Все-таки намного проще работать с партнером, чем в одиночку. Притянув к себе, я шепнул ему на ухо пару слов, Стефан кивнул и растворился в ночи.

Не прошло и пяти минут, как часовой у башни насторожился, ухватив топор поудобнее. Из тумана медленно выступил Стефан. Голова его свешивалась на грудь, руками же мой спутник обхватил себя за плечи. Стефан напевал что-то ритмичное, забавно подпрыгивая на каждом шагу. Пока часовой разинув рот наблюдал за ночным гостем, я подобрался поближе и рукоятью кинжала с силой ударил его в висок. Что-то хрустнуло, и воин обмяк.

Дверь, ведущая в башенку распахнулась с одного тычка, она и не была закрыта. а вот с наружной дверью нам пришлось повозиться. Мы кое-как скинули пару здоровенных засовов, какими впору въездные ворота запирать, но здоровенный замок решительно отказался сдаваться. Убегали минуты, отмычки, сделанные из закаленной стали, угрожающе гнулись в пальцах, спину жег взгляд Стефана.

Тот как человек деликатный с советами под руку не лез, но сопел все громче. Наконец тишину ночи прорезал громкий скрежет, и Стефан нервно подпрыгнул, бряцая всем железом, какое успел снять с убитого мной часового.

— Навались! — скомандовал я.

Стефан кинулся на помощь, и проклятая дверь, протестуя на всю округу, наконец-то распахнулась. Мой спутник выскочил на маленькую площадку, трудолюбиво вытесанную в сплошной скале прямо над излучиной реки, и принялся неистово размахивать факелом, что еще минуту назад освещал вход в башенку. Труды его не остались незамеченными, не прошло и пяти минут, как над площадкой, тяжело пыхтя, показалась голова какого-то человека.

Мы со Стефаном, ухватив цепкие, словно из железа сделанные пальцы, с легкостью вздернули гостя вверх. Он оказался тонок в кости и на удивление легок. На спине у него обнаружился длинный моток веревки, какой мы тут же одним концом прикрепили к громадному камню, другой же опустили вниз, во тьму.

Первые поднявшиеся тоже несли на спинах мотки веревок, и потому воинов, связки доспехов и оружия мы затащили наверх довольно быстро. Не прошло и получаса, как на площадке и в башне собрался отряд вторжения из пары десятков опытных и сильных воинов. И оружие и доспехи были тщательно зачернены, в одежде никаких ярких тонов, а лица завешаны темной тканью, так что у охраны замка не было никаких шансов нас обнаружить.

Пользуясь случаем я и сам вооружился до зубов, после чего почувствовал себя намного лучше. Мог ли я раньше вообразить, что без метательных ножей в рукавах и меча на поясе буду ощущать себя голым? Похоже, что незаметно для себя я изменился.

Словно тени мы скользили сквозь ночь, лишь изредка скрипел угодивший под подошву камень, да хлопала крыльями над головой неизвестная ночная птаха. Небо на востоке начало светлеть, поднялся ветер, разгоняя ночной туман. Часовых у ворот мы сняли как раз в тот момент, когда в замке за нашими спинами началось какое-то движение.

До нас донеслись возбужденные голоса, зажглись огни в бойницах, послышалось громыхание железа. То ли в донжоне обнаружили мертвое тело часового, стоявшего у входа, то ли нас со Стефаном не оказалось на месте, но спохватилась стража поздно. Не медля ни секунды мы атаковали караульное помещение.

Пока десяток бойцов добивал сонных стражников, остальные распахнули въездные ворота, с пронзительным визгом поползла вверх кованая решетка, с грохотом обрушился подъемный мост. На пару мгновений замок затих, словно осознав в этот момент, что проблемы у его обитателей только начались, и в тот же момент во двор замка с криками врывались конные воины.

Выбежавших из донжона стражников стоптали не останавливаясь. Остальные, сообразив, что нападающих слишком много, попытались было запереть дверь, ведущую в донжон, но и этого им не удалось. Сотни воинов, как только и удалось подвести их к замку незаметно, непрерывной струей вливались в распахнутые настежь ворота.

Вопли и стоны умирающих, яростные крики атакующих, ржание лошадей и звон металла сплелись в один клубок. На минуту я остановился, чтобы перевести дух и как-то сразу осознал, что зверски устал, все-таки эти захваты замков страшно выматывают. Стефан куда-то пропал, но за него я не беспокоился, этот в любом бою будет как рыба в воде. Если о ком и стоило переживать, так это о себе.

За спиной кто-то зычно рявкнул, требуя арбалетчиков. Похоже, защитникам замка удалось удержать спиральную лестницу, ведущую на второй этаж. Ничего удивительного, для того ее и строили узкой, с высокими ступенями, чтобы удобно было оборонять. Там в стенах еще и отверстия прорезаны, чтобы лить кипящее масло и раскаленный свинец, вдобавок полно бойниц для лучников.

Над восточной стеной замка поднималось солнце. На синем небе не было ни облачка, день обещал быть жарким. Замковый двор был усеян телами защитников замка, в ноздри било зловоние из распоротых животов, но сильнее всего был запах свежепролитой крови. Лужицы ее лаково блестели меж булыжников мостовой, и там уже копошились какие-то насекомые.

Не удержавшись я зевнул. Вокруг как угорелые носились воины. Кого-то тащили, что-то волокли, возбужденно кричали и переговаривались. Шел обычный процесс взятия вражеского замка, вот только я не ощущал в себе готовности бегать взапуски как остальные.

Мы со Стефаном сделали главное: взяли замок Ламбье. И теперь, как бы не бились осажденные, смерти им не избежать. Был ли у них шанс? Задумавшись, я резко покачал головой. Судя по количеству нагнанных войск — ни малейшего. Кандидатам в Великие магистры придется примириться с тем, что их осталось четверо.

Глава 1 сентябрь 1432 года, Англия: вождь краснокожих

Нервное напряжение, как оно обычно и бывает, сменяется сильнейшей усталостью. Покачиваясь, я не спеша бреду в сторону маленькой башни на задворках. Той самой, где расположена калитка. Судя по всему с защитниками донжона придется провозиться возиться до обеда, а то и дольше. Так что если один смертельно уставший шпион запрется в той башенке изнутри, то даже прорвись осажденные наружу, ничто не будет угрожать его драгоценной жизни.

Не удержавшись я зеваю с таким подвыванием, что оруженосец, ведущий куда-то взмыленного жеребца, нервно вздрагивает. Испуганный конь резко дергает головой, едва не вырывая повод из держащей его руки. Воин вспыхивает, судя по перекошенному злобой лицу он готов разразиться бранью, но я останавливаю его холодным взглядом. Что же касается выдвинутого из ножен на ладонь меча, то это у меня выходит машинально. Рефлекс, знаете ли.

У самой башни меня ожидает сюрприз, одновременно со мною туда выбирается какой-то человек. Он нервно вздрагивает от доносящихся со стороны донжона криков, и поминутно озирается. Правую руку мужчина прижимает к груди, из-под намотанного в спешке полотна проступают кровавые пятна. Лицо его бледно и устало, высокий лоб собран морщинами, глаза упрятаны под густыми бровями.

И хоть одет как простой воин, по его манере двигаться я сразу вижу, что он прикидывается. Меня нелегко обмануть, недаром в меня вколачивали науку маскировки, где главное — не умелый грим, а манера вести себя. Слишком уж гордо для обычного воина держит раненый голову, да и спина чересчур ровная — как палку проглотил.

Монахи и торговцы, простолюдины и воины — они ведь двигаются по разному, знаете ли. Так что навстречу мне прет настоящий аристократ, чем угодно могу поклясться. Барона де Каньера, управителя замка Ламбье я видел, так что же, это и есть объект нашей охоты, один из семи? Все внимание беглеца обращено назад, туда, где остались преследователи, а потому он замечает меня, едва не напоровшись на выставленный меч.

Вздрогнув, он замирает на месте, левая рука с такой силой стискивает зажатую в ней рукоять кинжала, что пальцы белеют. Но тут же рука с клинком бессильно опускается. Я одобрительно киваю, не сводя с раненого глаз. Не ему нападать на здоровенного детину с плечами, как у профессионального борца, да вдобавок до зубов вооруженного.

Лицо его враз стареет, словно у человека, который понял: вот он, конец надеждам. И тогда я с легким поклоном отступаю от двери в башню, делая приглашающий жест. Мол, давай, не мешкай, пока я не передумал. На лице неизвестного вспыхивает надежда пополам с недоверием. Промедлив пару секунд он осторожно, по стеночке заходит внутрь, карауля каждое мое движение. На всякий случай ногой я придерживаю распахнутую дверь, а то еще закроется сдуру изнутри, где я отдыхать тогда буду?

Через мгновение бухает вторая, наружная дверь, я тут же оказываюсь рядом и без всякого промедления задвигаю тяжелые засовы. После я закрываю внутреннюю дверь и укладываюсь на стоящий тут топчан. Лежак пронзительно скрипит при каждом движении, и поначалу я никак не могу заснуть.

Некоторое время я прислушиваюсь к суете во дворе замка и далеким звукам боя, затем как-то незаметно проваливаюсь в дрему. Просыпаюсь я ближе к обеду. Дверь во двор прогибается от тяжелых ударов, и пару минут я пытаюсь сообразить что происходит, и как я тут очутился.

Окончательно придя в себя я отпираю дверь, внутрь тут же врываются трое воинов с топорами наизготовку. Глаза их горят азартом, из ноздрей пыхает пламенем. Коньки-горбунки какие-то, а не гордые воины-розенкрейцеры! Узрев своего один разочарованно плюет на землю, и в злобном бормотании его я улавливаю, что вовсе не меня они были бы рады видеть.

Я, не удержавшись, в голос зеваю, а за моей спиной уже нетерпеливо скидывают засовы и, возбужденно гомоня вываливают на площадку над рекой. Из брошенных ими реплик я понимаю, что ищут они некоего беглеца, уже и посуленные за него деньги промеж собой поделили, но еще не до конца. Продолжают торговаться за каждый медяк.

Пожав плечами я иду к донжону. Тот уже взят, сейчас там пытают слуг и ломают внутренние стены, пытаясь обнаружить потайные ходы. Поиски пропавшего магистра продолжаются еще несколько часов, и только вечером мы покидаем замок Ламбье.

Стефан едет непривычно хмурый, губы плотно сжаты, потемневшие глаза смотрят прямо перед собой. С прямотой старого друга и соратника по заговору я спрашиваю:

— Что случилось? Ты чего голову повесил?

Стефан мрачно косится на меня, я замечаю в его глазах колебание и быстро добавляю:

— Мы что-то сделали не так?

Стефан вздыхает:

— К нам с тобой никаких претензий. Сработали чисто, не придерешься. Но вот с замком вышло неудачно.

— Не тот взяли? — натужно скалю я зубы, пытаясь подбодрить спутника.

— Понимаешь, я не все тебе рассказал, да многого тебе знать и не надо. Опасно, да и вообще… — мямлит Стефан.

Я подбадриваю его взглядом, и тот, морщась, решается.

— Как я и говорил, здесь гостил один из магистров, враг нашего хозяина. Сэр де Моубрей столько золота отсыпал за эти сведения, что замок Ламбье проще было бы не штурмовать, а купить. Так вот, мы нашли и слуг того гада, и одежду! А вот самого — никак, сколько не старались. Ни в тайных ходах его нет, ни в пленниках, ни среди убитых. Словно сквозь землю провалился!

— Подумаешь, — пожимаю я плечами, — ушел в этот раз, возьмем в другой.

Стефан тяжело вздыхает. Кинув по сторонам быстрый взгляд тихо говорит, почти шепчет:

— О том, что сэр де Моубрей хотел убить одного из магистров остальные как бы не знают, понимаешь? И если бы ему удалось… ты же понимаешь, что победителей обычно не судят.

— А фокус в том, — подхватываю я, — что у него не вышло. И что же теперь?

— Ничего хорошего я не жду, — так же тихо говорит он. — Сэр де Моубрей пожелал отхватить кусок шире рта, да вот не вышло.

Остаток пути мы проделываем молча. Я еду, улыбаясь про себя. За пойманного магистра я получил бы кошель золота, да глупую медальку с парой камней. За тем ли я здесь? А вот чем больше будет среди руководства ордена грязни за власть, тем меньше у них времени останется на Францию, и тем больше шансов добыть нужные мне доказательства.

Прошла неделя, за ней другая. Был объявлен траур по графу Крайхему, Великому магистру ордена Золотых Розенкрейцеров, и управитель замка сэр Джон де Моубрей, прихватив доверенных советников отправился в замок Барнстапл. Обратно мы его так и не дождались. Из Барнстапла прибыл новый управляющий замком Бунет, некий барон де Гаргат. Нам же объявили, что согласно решения капитула ордена сэр де Моубрей вовсе уже и не сэр, и дальнейшая его судьба не должна нас более волновать.

После этого в замке Бунет началось наведение порядка. Один из младших писарей, кого и по имени-то никто не называл, а только "эй, малый", шпионил, как оказалось, на врагов бывшего управителя. На свет божий были извлечены некие списки, и прозвучали имена тех, чье присутствие отныне было нежелательным.

Среди прочих назвали и нас со Стефаном. Речь шла не о том, чтобы наказать нас, или выгнать со службы. Но, как запятнавшие себя сотрудничеством, мы должны были продолжить службу в других замках ордена. Под надежным присмотром и, как я подозреваю, до конца дней своих. Меня отправляли во Францию, Стефан — в Шотландию, и это было настоящим ударом. И что же, на этом все? Я опять вернусь туда, откуда начал, но на этот раз без малейшей возможности узнать, где прячут любимую?

Объявили нам эту новость на всеобщем построении. Отобранных для перевода в другие гарнизоны тут же отвели в сторону от прочих, основная масса воинов, оживленно обмениваясь новостями, ушла. Мы продолжали стоять, хмуро озираясь, и было нас человек пятьдесят. Без оружия и брони, и без каких-либо шансов что-то изменить, или исправить.

Вместе с новым управителем замка прибыла сотня воинов. Пара десятков всадников в тяжелой броне ожидала в седлах неподалеку, поглядывая в нашу сторону с живейшим интересом. Позади нас расположилось десятка три арбалетчиков. Страшные их машинки были отчего-то заряжены, и глазели на нас стрелки просто неотрывно. Похоже, барон де Гаргат был человеком весьма предусмотрительным, и не намерен был давать нам ни единого шанса.

Я стоял стиснув кулаки, и напряженно размышлял. Ну должен же быть хоть какой-то выход! Судя по угрюмым насупленным лицам окружающих меня воинов, по вороватым взглядом, какими мерили они расстояние до арбалетчиков и всадников, многие пытались что-нибудь придумать. Все понимали, что карьере их пришел конец, и они так и завершат службу будучи ничем, и владея ничем.

Некий богато одетый дворянин отделился от группы воинов, беседовавших о чем-то у входа в донжон и медленно направился к нам. Рядом семенил тот самый писарь. Он забегал то справа, то слева, и, судя по артикуляции, непрерывно лебезил. Держался дворянин по-хозяйски, на писаря обращал ровно столько же внимания, как и на кружащих по двору мух, и мы притихли с опаской ожидая, какие еще неприятности принесет нам судьба.

Я опустил глаза. В душе клокотала буря, я готов был вцепиться в горло любому, и опасался не сдержаться. Смотреть же с вызовом в глаза спутнику нового управителя замка представлялось мне верхом безрассудства. Ссылка ссылкой, но болтаться в петле, или отправиться под топор палача у меня не было ни малейшего желания. Дворянин приближался, он шел прямо на меня. Я упорно смотрел вниз, и когда сапоги из дорогой кожи остановились прямо передо мною, так и не понял глаз.

— Вот этот выглядит многообещающе, — лениво обронил чей-то смутно знакомый голос, — экая зверская физиономия. По виду — клятвопреступник и убийца. Что он натворил?

— Один из самых отпетых, — с готовностью зажурчал писарь. — Очень умен, чрезвычайно опасен. Собственно это он проник в замок Ламбье.

— Глаз у меня набит, — вальяжно отозвался дворянин. — Насквозь их вижу.

Писарь угодливо захихикал. Я же судорожно вспоминал, где слышал этот голос. Англия, Франция, Германия? Венеция быть может?

— Ну что, воин, пойдешь ко мне на службу? Будет опасно, зато есть возможность выбиться в люди, — тон дворянина из вальяжного стал властным, хозяйским, и тут я вспомнил. И поднимая взгляд я уже знал кого увижу.

— Готов служить вам, мой господин, — четко отрапортовал я глядя прямо в глаза Жаку Керу.

— Пометь его в своем списке, — приказал Жак писарю. — Поедет со мной. Поглядим, так ли этот каналья хорош, как ты расписываешь. Если и в самом деле покажет себя — награжу, если нет…

Несколько мгновений он смотрел в глаза писарю, тот стоял спокойно, взгляда не отводил… А то, что жилка на виске заколотилась да струйка пота побежала, так это от жары, не иначе.

— Разрешите обратиться, сэр, — быстро сказал я, боясь опоздать.

Высокомерно вздернув голову, Жак свысока оглядел меня, явственно давая всем понять, как ничтожен я перед его величием. Выдержав паузу, недовольно буркнул:

— Чего там у тебя? Если попусту решил потратить мое время, я могу и передумать!

— Раз вам нужны проверенные и способные люди, — поклонившись сказал я, — есть один такой на примете. Святой девой клянусь, жаль зарывать этакий талант в землю. Преданный и верный, золото только от хозяина берет.

В глазах у Жака мелькнули искры, он недоверчиво фыркнул.

— Родственничка желаешь пристроить? Вздумал пригреть змею на моей груди?

— Что вы, господин, — возмутился я. — Просто стараюсь вам услужить. Обещаю, не пожалеете!

Отвернувшись, Жак зашагал прочь. Удалясь на десяток ярдом обронил что-то писарю, не поворачивая головы. Тот, поклонившись, тут же повернул обратно. Юноша вприпрыжку подлетел ко мне, глядя уже иначе, как на своего.

— Ну ты дерзок! — заявил он с восхищением, — Да ты хоть знаешь, с кем разговаривал? Да он тебя мог… эх!

И уже другим тоном, деловито:

— Я так полагаю "преданный и верный" это дружок твой, с которым вы не разлей вода? Ну так забирай его и бегом к конюшне, его милость вот-вот уедет.

Протолкавшийся сквозь строй Стефан хлопнул меня по плечу, и мы быстро зашагали за удалявшимся Жаком Кером, спиной чувствуя тоскливые и завистливые взгляды прочих неудачников.

— Ты знаешь где мы будем служить? — на правах соратника спросил я у писаря.

Тот покосился с сомнением, но снизошел, верно рассудив, что никакой тайны в том нет, и все равно мы скоро все узнаем.

— Где, где, разумеется в замке Барнстапл! Рыцарь, что отобрал вас, доверенное лицо одного из магистров, графа де Берлара. Ну вам и повезло, с ума сойти! Верно, родились с серебряной ложкой во рту. И тут при хозяине были, и там угодили поближе к кормушке!

— Не сглазь, — фыркнул Стефан. Помолчав, добавил:

— Чует мое сердце, за то доверие нам придется не раз свою кровушку пролить.

Я философски заметил:

— Лучше чужую, ее не так жаль.

На то, чтобы собрать пожитки нам дали ровно пять минут, мы уложились в три, разумно решив не мешкать. Хрипло пропел рог, ворота замка отворились для нас в последний раз, и мы выехали, держась в самом хвосте отряда. Впереди нас ждала таинственная обитель ордена, сердце врага.

В самом центре Парижа воздвигнут гордый замок Тампль. Внутри круга стен там возвышается семь гордых башен, самая высокая из них ростом с двенадцатиэтажный дом. Бывшая главная резиденция храмовников — предмет гордости обитателей столицы наряду с Нотр-Дам-де-Пари и часовней Сент-Шапель, где, всяк знает, хранится Терновый венец Спасителя.

Ни один из гостей Парижа, будь он простая деревенщина, дворянин, или повидавший многое купец не может удержаться от изумленных восклицаний при виде Тампля. Минул век, как умер последний из храмовников, давно позабыты легендарные их спесь и высокомерие, а созданное ими по-прежнему будоражит душу. Умели раньше строить, еще как умели. Я окидываю взглядом Барнстапл и заключаю: и не разучились!

Разинув рот я разглядываю мощную, подобных раньше не встречал, крепость у просторной бухты. Она окружена глубоким, голова кружится, рвом. Опоясана двойным рядом высоких стен, мощные башни щетинятся дулами пушек. С обеих сторон у входа в забитую судами просторную гавань высятся грозные форты. Пусть только попробует какой-нибудь агрессор ворваться в порт, по нему мигом ударят десятки орудий.

А главное — вокруг крепости растет город! Сотни домов окружили цитадель со всех сторон, и не каких-нибудь деревянных развалюх, а волне себе каменных строений, в таких купцам впору жить. С утра воздух чист и прозрачен, и где-то вдали, на самой границе видимости я замечаю странные вышки и вьющиеся вокруг них дымки. Будь я проклят, если это не шахты, где трудятся рудознатцы.

— Железо копают? — спрашиваю я у едущего рядом воина.

— Да тут чего только не копают, — отзывается тот лениво. — И железо, и медь, и олово, у нас всего навалом.

— Ясно, — киваю я.

— Вон там, — тычет куда-то влево, — с прошлого года вообще диковину начали добывать. Называется она горючий камень. Черный, маслянистый и тяжелый, как сам дьявол. Возить приходится на особых телегах с толстым дном и усиленными осями, такие только волы утянуть могут, лошади не справляются.

— Горючий камень? — недоуменно переспрашиваю я.

— Ну да. Вонючий — жуть, и дыму много. Зато горит жарко, не то что уголь или дрова. Стоит сущие копейки, и хозяйки на него не нарадуются. А уж кузнецы от него просто в восторге: такой жар дает, что можно расплавить все что хочешь. Говорят еще в Шотландии горючего камня много, но это далеко, зато у нас прямо под боком добывают.

— Каменный уголь! — хлопаю я себе по лбу.

— Это еще что, — вмешивается в беседу другой воин, постарше. — Диковинок у нас хватает. Наглядишься еще и на наши судоверфи и на оружейные мастерские. Мы ведь тут и пушки льем, — добавляет он хвастливо. — Лучшие мастера трудятся, таких и в Королевском арсенале нет!

— Повезло мне, — расплываюсь я в широкой, от уха до уха улыбке, мои собеседники синхронно кивают.

В самом деле, что может быть лучше для воина, чем служить могучему господину? Оглянувшись, первый вполголоса добавляет:

— Погоди, скоро война начнется и все разбогатеем. Эх, заживем! — он счастливо жмурится.

— Язык прикуси, — бросает второй, и тот замолкает. Но мечтательная улыбка так и остается на лице.

Когда мы въезжаем в город, я без стеснения верчу головой, благо тут есть на что посмотреть. И чем дольше я разглядываю Барнстапл, тем больше он мне не нравится. Враг оказался намного сильнее, чем я себе представлял. Размещают нас в казарме, находящейся рядом с портом, и я с изумлением разглядываю десятки пришвартованных кораблей.

Это не торговцы, и не те унылые квадратные коробки из дерева, кои по простоте душевной европейцы именуют боевыми судами. Это трехмачтовые каравеллы, и выглядят они точь-в-точь как тот светящийся корабль, «Мститель», что потопил нас в Ла-Манше пару лет назад. В бортах прорезаны орудийные порты, и пусть пушки стоят пока что в один ряд, это только начало. Потребуется — разместят и в два, и в три ряда.

Тут главное принцип понять, что пушкам вообще не место на палубе, ведь чем ниже расположены тяжеленные орудия, тем выше остойчивость судна, а уж боевые его качества возрастают вообще неимоверно! Часть судов уже готова, часть еще в процессе постройки, и не надо быть специалистом, чтобы понять: они все новые!

Не поняли? Объясню: раз построенное судно, если не наскочило на риф, или не перевернуло его гигантской волной, живет очень долго. На нем меняют мачты, обшивку, доски палубы, но сам корабль предназначен бороздить волны по сотне лет и более. Слишком уж дорогая это и сложная в техническом исполнении игрушка, чтобы быстро окупиться. Построить новый корабль стоит немеряно денег, а уж оснастить его пушками… А тут не одна каравелла, и не десяток, их тут едва не сотня!

Осознав это, я ежусь. Похоже, внутри Англии зародилось новое, передовое в военном и техническом отношении государство, и оно собирается заявить о себе, как о ведущей морской державе! Я задаю себе главный вопрос: и против кого же готовится такая силища? В мире просто нет подходящего ей противника!

— Постой, — ошеломленно бормочет внутренний голос без всегдашней своей издевки, — Да погоди ты!

— Чего?

— А ты уверен, что находишься в правильном прошлом?

— Это…как?

— А вот так! — с прорвавшимся ожесточением передразнивает вечный насмешник. — Мозг включи уже наконец.

— Объяснись.

— Не было в нашей истории никаких друидов-чудотворцев да магических мечей, разве что в сказках. Это во-первых. А во-вторых Жанну сожгли, и это — непреложный исторический факт, как ни крути.

Я пытаюсь возразить, но тот бубнит, не остановишь:

— В-третьих: ты вокруг оглянись. Да такими темпами лет через десять орден Золотых Розенкрейцеров не только Англию с Францией, он всю Европу под себя подомнет.

— Это еще вилами на воде писано, — неуверенно говорю я.

— Вспомни, это ведь Испания должна стать владычицей морей. Это ее супероружие — гигантские галеоны будут бороздить Атлантику, доставляя из нового света драгоценные металлы и всяческие диковины. Ни одного испанского галеона враги так и не смогут захватить, слишком уж они выйдут быстрыми и мощными.

— Ну и что?

— Но Великую армаду, что двести лет спустя пойдет покорять Англию разгромят не английские галеры, а шторм! Так это будет два века спустя! Ты вдумайся!

— Во что? — тупо переспрашиваю я.

— Да в то, что Золотые Розенкрейцеры уже сейчас готовы остановить любую армаду! Понял теперь? Испанцы силу наберут только через пару веков, а орден — вот он, рядом, только руку протяни. И вскоре рыцари розы и креста заявят о себе всему миру. Ну и где ты по-твоему, в своем мире или нет?

Я растерянно замолкаю. Увязавшийся за мной воин, тот, что рассказывал об удивительных свойствах горючего камня, назойливо жужжит, похваляясь сколько ткачей поселилось в городе, так что "все паруса для кораблей мы теперь изготавливаем сами". Плетет что-то про "лучшие в мире корабельные канаты", что плетут (можно подумать я удивлен) на месте, в Барнстапле. Еще что-то о строящихся заводах…

— Похоже, по-хорошему он не уйдет, — ехидничает внутренний голос. — Придется тебе угостить его кружкой-другой доброго эля.

— Ладно, — говорю я наконец. — Допустим, это не мое настоящее прошлое. Я нахожусь в одном из альтернативных вариантов истории. Попал туда, где реализовалось "то, что могло быть"… Да и плевать!

— Как так? — с изумлением переспросил внутренний голос.

— А вот так, — сказал я хладнокровно. — Слюной. С самой высокой колокольни, башни или минарета. С вершины Джомолунгмы. Я тут для того, чтобы спасти Жанну, а мелкие детали мне — по барабану!

И жизнь потекла прежним манером. Жак Кер не давал о себе знать, и мы со Стефаном легко втянулись в простую, незатейливую жизнь наемников. Разводы, караулы, учения. Караулы, учения, разводы. Состязания между лучниками и арбалетчиками. Обучение владению топором (задело меня язвительное замечание покойного сквайра Артура, чего уж скрывать). Опять караулы.

Все свободное от службы время я посвящал прогулкам по городу, тщательно изучая каждую его улочку. Вскоре я знал его назубок, все имеющиеся в нем церкви, таверны, бордели, торговые лавки. В один прекрасный день в оружейной лавке я столкнулся с высоким, чернобородым господином. Тот ухватил меня в объятья, ребра жалобно затрещали, от неожиданности я ахнул.

— Дорогой друг, — гудел он густым басом, — я часто думал о вас. А вы — вот он.

Приглядевшись, я без труда узнал Гельмута Вайса, того самого строителя, спасенного мною из клетки людоедов.

— Рад видеть, — улыбнулся я.

— А уж я-то! — Он церемонно поклонился. — Вечный ваш должник. Вы непременно должны придти к нам на обед, жена будет рада познакомиться!

Мы разговорились, беседа продолжилась в таверне. Между делом мастер похвалился, что занимается сейчас постройкой некой важной диковины, тут он оглянулся — но вам-то можно, вы — свой, — которая неприятно удивит врагов.

Я заинтересовался, и мастер немедленно объяснил, что главная проблема при вторжении на чужую территорию — отсутствие надежного места, где завоеватели могли бы отсидеться в безопасности.

— Вы понимаете, Робер, — горячился он, — ведь для того меня и вызвали, чтобы решить эту проблему!

Я немедленно припомнил римлян, что каждый вечер строили лагерь для ночлега, и Гельмут тут же скривился.

— Не читайте летописей, мой друг, многое там высосано из пальца! — как бы подчеркивая свою мысль Вайс хлопнул ладонью по столу, и объявившийся слуга тут же забрал пустые кружки, оставив взамен две пинты эля. Мы незамедлительно вооружились новыми кружками, и тут Гельмут заявил:

— Я проверил те истории на практике!

Я поперхнулся пивом, во все глаза уставясь на собеседника. Было чему изумиться. Даже в мое время, в двадцать первом веке серьезные вроде бы ученые истово верили всему, что написана в летописях. А вот Гельмут — настоящий ученый, раз проверяет теорию практикой.

— Расскажите, прошу.

— Взял я пару сотен человек, и попробовали мы на хорошем грунте построить точное подобие укрепленного римского лагеря, кои те якобы воздвигали каждый вечер вокруг стана.

— И что получилось?

— Глупость это и сплошные сказки, — ответил Гельмут с некоторой грустью. — Совершенно нереально выполнить подобный объем работ в указанное время. Работай они неделю, тогда, быть может уложились бы. Но каждый вечер перед сном…

— И что же вы решили?

— Я строю перевозную крепость! — объявил Вайс с торжеством. — По окончании строительства мы пометим каждое бревно, затем аккуратно разберем ее и погрузим на корабли. А по прибытии тут же вновь ее соберем. Раз-два, и как по волшебству на месте высадки возникнет крепость. Остается лишь повалить вокруг деревья, да выкопать какой-никакой ров, но даже и это может немного подождать! Главное — войско практически сразу будет под надежной защитой.

— Это как у Вильгельма Завоевателя? — наморщил я лоб. — Что-то такое в памяти мелькает.

Ученый глянул с уважением:

— А вы образованный человек, об этом мало уже кто помнит. Герцог и в самом деле прекрасно подготовился к войне, чего никак не скажешь о Гарольде, тогдашнем властителе Британии. Но у Бастарда было нечто простенькое, я же сооружаю настоящую твердыню. С воротами, башнями, опускающимся мостом. Найдется в ней место и для пушек. Уверяю что врага, посмевшего атаковать мою крепость ждет много неприятных сюрпризов!

Мы снова выпили за грядущие успехи ордена. Только глупец стал бы выведывать у мастера где планируется высадка, а потому я аккуратно свернул разговор на баб. Расстались мы полностью довольные друг другом. Я пообещал непременно навестить дом Гельмута, даже и день наметили — в ближайшее воскресенье, но не вышло. Этой же ночью кое-что произошло.

Нас подняли перед рассветом — небывалое дело. Пока мы, протяжно зевая и хрипло переругиваясь, выстроились на плацу перед казармой, небо на востоке начало светлеть. Утренний туман, влажный и холодный, вытягивал остатки тепла. Тоскливо кричали чайки, по ногам тянуло холодом.

Мы недоуменно переглядывались, понимая, что случись что-то серьезное, нас не стали бы мариновать без толку, а сразу же кинули на защиту стен, или к воротам замка. Сержанты тоже не знали, что происходит, а у лейтенанта де Монте и капитана де Гресси спрашивать никто не рискнул. Те стояли с непроницаемыми лицами, время от времени обмениваясь короткими репликами.

Сколько я не прислушивался, признаков вражеского нападения обнаружить не смог. Не было ни криков, ни лязга оружия, ни ржания коней и рева волов, что с усилием подтягивают тяжеленные пушки к нашей крепости… в чем же дело? И в городе все было спокойно. Пустые улицы медленно наполнялись людьми, те двигались сонно, без суеты.

В пятнадцатом веке люди встают с рассветом, ложатся с закатом. Факела, свечи и масляные лампы дают совсем немного света, и по вечерам тут особенно не засиживаются. Пока не появится электрическое освещение люди так и будут спать по десять часов в сутки, лодыри эдакие.

Мы шушукались все сильнее, вслух высказывались самые дикие предположения. Кто-то даже объявил, будто французы высадили десант и осадили Лондон, и теперь нас бросят на помощь малолетнему королю. В пользу последнего предположения говорила некоторая суета в порту, где спешно готовили к выходу два корабля.

Матросы носились по палубам как оглашенные, и то и дело до нас доносилась затейливая ругань боцманов. Те словно соревновались, чей запас бранных слов богаче. По происшествии получаса гордые обладатели дудок все еще шли ноздря в ноздрю, мы же внимали мастерам слова с тихим благоговением.

Подлетевший воин что-то шепнул капитану, тот кивнул лейтенанту и оба быстрым шагом удалились. Строй на мгновение притих, затем все оживленно зашушукались. Я оглянулся на Стефана, тот пожал плечами, и тут же истошно взревели трубы. Сержанты, встрепенувшись, принялись наводить порядок, выравнивая строй. Прозвучала отрывистая команда и мы замерли не дыша.

— Вольно, — скрипнул знакомый голос, скосив глаза я увидел брата Абеляра.

Рядом с ним вытянувшись в струнку стоял сэр де Гресси. Неулыбчивое лицо нашего командира словно окаменело, да и остальные чувствовали себя не лучшим образом. Брат Абеляр если и не являлся одним из магистров ордена, то по объему власти, какой обладал, немногим от него отличался. Занимался он поисками засланных казачков и имел к тому несомненный талант. К власти не рвался, свободное время предпочитал проводить за допросами узников, и капитул ордена весьма высоко его ценил.

— Воины — вновь проскрежетал брат Абеляр, — сегодня вам предстоит доказать, что орден недаром кормит вас и платит вам деньги. Сэр де Гресси объяснит вам задачи, я же хочу сказать одно: тот, кто приведет ко мне человека в железной маске, будет щедро вознагражден. Это первое. И второе: если не получится доставить живым, привезите мертвым. Я хочу видеть его тело!

Брат Абеляр обвел строй пылающим взглядом и, крутанувшись на каблуках, отступил назад. Ему тут же подали карету, хлопнула дверца, и глава контрразведки ордена уехал, следом скакали телохранители. Капитан тут же вызвал к себе сержантов и долго втолковывал им что-то, размахивая кулаком.

Затем устроили смотр оружия, нас покормили и, едва лишь корабли подготовили к выходу, как мы немедленно взошли на борт. На второй корабль погрузились наши соседи и вечные соперники, рота капитана де Флоренье, друга и собутыльника капитана де Гресси.

Поставленная нам задача звучала достаточно просто: орденский корабль, следовавший с важный пленником на борту был захвачен ирландскими пиратами. Нам предстояло отбить у них человека, чье лицо было скрыто под железной маской. Разговаривать с узником, а уж тем более снимать с него маску запрещалось под угрозой смертной казни.

Узнав, что нам предстоит встреча с ирландскими пиратами, а не с профессиональными воинами, многие повеселели, и принялись хвалиться былыми подвигами. Я поглядел на Стефана, тот сидел молча, высокий лоб собрался морщинами, затуманенные глаза смотрели куда-то вдаль.

— В чем дело? — негромко спросил я, присаживаясь рядом. — О чем задумался?

— Тяжелое дельце предстоит, — отозвался Стефан.

— С чего ты решил? — удивился я. — Ну пираты… любители… в нашей роте двести обученных воинов, да столько же у соседей. Все в доспехах и с огнестрельным оружием… да мы раскатаем их по всему острову!

— Раскатал один такой! — буркнул Стефан, сплевывая за борт. — И где его косточки?

— Объясни, — нахмурился я.

Чем дольше рассказывал Стефан, негромко и веско роняя слова, тем больше у меня портилось настроение. Изумрудный остров, какой многие британцы искренне полагают усмиренным, на деле покорился им лишь в юго-восточной части.

Три четверти населения Ирландии и не подозревают, что входят в состав Британского королевства, а расскажи им кто такую забавную небылицу, то не поверили бы, и долго смеялись, утирая слезы. В глубине острова люди живут кланами, а вождей по старинке именуют королями.

— Там этих королей как блох на собаке, — фыркнул Стефан.

Ирландцы делятся на рабов, свободных и знать, а заправляют всем друиды, которые указывают что и кому делать. В этом месте рассказа я ощутил нехорошее волнение. Была у меня во Франции пара-тройка встреч с этими ребятами, из которой я вынес четкое ощущение, что они много знают, руководствуются собственными, непонятными обычным людям интересами и, вдобавок ко всему, в грош не ставят человеческие жизни.

— Сам посуди, — сказал Стефан, — если мы половину Франции захватили, а с маленьким островом, что под рукой лежит, никак справиться не можем, это о чем говорит?

— И много их там, ирландцев? — спросил я.

— Хватает, — отозвался Стефан, — но это еще полбеды. Сам остров, покрытый холмами и непроходимыми лесами, с берегом, изрытым множеством бухточек, полноводными реками и широкими озерами — тот еще орешек. Поверь, множество английских королей еще обломают об него зубы.

— Похоже, — проговорил я, — что никакой развлекательной прогулки не будет.

— Если хотя бы половина вернется живыми, — вполголоса заметил Стефан, — считай нам крупно повезло.

— Брат Абеляр не похож на глупца, отчего же послали всего две роты?

Хмыкнув, Стефан закусил губу. Задумчиво произнес:

— Наша цель — человеке в железной маске. Скорее всего это какой-то знатный пленник, какого никто не должен узнать, иначе бы ему не закрывали лица. Логично?

Я кивнул:

— Пленника перевозили люди брата Абеляра, и тот был захвачен пиратами. Брат Абеляр желает как можно быстрее вернуть его, пока о случившемся не узнал капитул ордена. Две роты он еще может отправить на поиски, не привлекая внимания магистров.

— А может быть, — медленно произнес Стефан, — другие магистры не знают, что человек в железной маске находился у брата Абеляра. Скажем, полагают его мертвым, а он жив-здоров.

Я ошеломленно уставился на Стефана, с голове мелькнуло горячечное: что, если пропал не пленник, а пленница? Кто сказал, что Жанну не могут держать в логове главных ее врагов — Золотых Розенкрейцеров?

Тело окатило жаром, мысли в голове метались с таким грохотом, что я даже испугался, не слышит ли их еще кто-нибудь кроме меня. Я вороватого косился на Стефана, тот смотрел на меня с нескрываемым интересом.

— Что с тобой, — спросил он, — чего это глазки так воровато забегали? А ну колись, что придумал!

Я как- то отговорился и поспешил уйти, надо было тщательно все обдумать.

На третий день пути перед нами предстал покрытый пышной зеленью остров. Была она настолько сочной и праздничной, что кроме как изумрудной назвать ее язык и не поворачивался. В виду берега суда встали на якорь, и вскоре к «Даймонду», где находился капитан де Флоренье, пристала лодка. С нашего «Лизарда» было прекрасно видно, как на борт поднялись трое звероватого вида бородачей. Широких в кости, рыжеволосых, в облике их было нечто волчье. Вооружены были гости до зубов, словно втроем собирались захватить корабль.

— Союзники прибыли, — фыркнул Стефан. — С удовольствием хоть черта наведут на кровников, лишь бы тем насолить.

Я осуждающе покачал головой. Ирландии, разбитой на множество мелких княжеств, графств и баронских угодий суждено пасть под натиском цивилизации. Что общего у одного ирландского племени с другим? Да ничего, кроме ненависти и кровной вражды. Рано или поздно британцы захватят Изумрудный остров. Будут натравливать одних на других, прибирая к рукам и тех, и прочих, и всех остальных.

Лодка, не задержавшись ни на минуту отплыла обратно к берегу. На «Даймонде» подняли якорь, распущенный парус повлек судно вдоль берега. Совсем рядом пронзительно взвизгнула боцманская дудка, забегали матросы, и наш «Лизард», тяжело кренясь, последовал за флагманом. Уже ближе к вечеру таинственные проводники указали эскадре путь в незаметную бухту, и нашему взгляду предстал дикарского вида замок.

Скорее то была даже башня, сложенная из здоровенных валунов размером с быка. Было в ней три этажа, и стены ее были усеяны бойницами. Ограда вокруг замка была чисто символической, из установленных стоймя бревен с заостренными концами.

— Обратил внимание на крышу? — тихо спросил Стефан.

Я присмотрелся к тусклому блеску на вершине башни.

— Она что, из свинца?

— Угу. В случае нужды хозяева замка всегда могут ее расплавить, ну а потом просто собирают свинец обратно. Получается дешево и сердито.

Он смотрел на башню со странным выражением.

— Стефан, — вырвалось у меня, — а сам-то ты кто?

Поначалу он сделал вид, что не расслышал вопроса, но затем все-таки ответил:

— Валлиец.

Вот почему в его голосе то и дело звучат нотки восхищения ирландцами. Гэлы ухитрились сохранить независимость, валлийцам же повезло намного меньше. Последнее крупное восстание в Уэльсе британцы утопили в крови почти полвека назад, больше его родине никогда не обрести независимость.

Не прошло и часа, как наши суда пристали к берегу. Пронзительно загудели трубы, подавая сигнал к атаке, и мы пошли вперед. Ворота, ведущие во двор замка мы вынесли лихо и почти без потерь, но затем все наши иллюзии насчет быстрой победы развеялись как дым. Островные дикари оказались умелыми воинами.

Час за часом мы тщетно пытались взять башню штурмом, и всякий раз откатывались назад, унося раненых и убитых. Из многочисленных бойниц безостановочным потоком лились стрелы, а когда импровизированным тараном мы попробовали вышибить дубовые двери башни, сверху, как и предсказывал Стефан, хлынул расплавленный свинец. В итоге наскоро обтесанный от веток ствол дерева так и остался валяться рядом со входом, а очередной приступ захлебнулся.

Село солнце, и мы отступили к кораблям. Потери оказались неожиданно большими — три десятка убитыми и тяжело раненными, легкораненых же оказалось около полусотни. Люди вокруг костров сидели молча, с вытянувшимися лицами. Громко стонали раненные, над головой насмешливо кричали чайки. Со стороны каменной башни доносились визгливые звуки волынок и рев пьяных голосов. Судя по всему там праздновали победу.

— Смотри, — пихнул меня в бок Стефан.

Я поднял голову и чертыхнулся: на голой вершине далекого холма пылал огромный костер.

— Ночью его свет будет виден за добрый десяток миль! — мрачно буркнул Стефан, я сплюнул.

Привлеченные шумом, остальные воины ошарашено уставились в том же направлении, один из них негромко присвистнул.

— Вскоре тут соберутся дикари со всего острова, — с дрожью в голосе произнес кто-то невидимый в темноте.

— Молчать! — рявкнул от соседнего костра капитан де Гресси. — Ложитесь спасть, завтра приступаем с самого утра!

Уже к обеду мы поняли, что возьмем проклятую башню! Корабельные плотники безостановочно стучали всю ночь, так и не дав нам толком выспаться, зато к утру была готова дюжина специальных деревянных щитов с прорезями для стрельбы. Укрывшиеся за ними арбалетчики смогли подавить гэльских стрелков, и тяжелая дубовая дверь, обитая толстыми полосами железа, затрещала под ударами стальных топоров. Вот-вот она должна была податься, открывая вход в замок. Нам не хватило каких-то минут.

Хрипло взревели рога, и из-за деревьев на нас обрушился ливень тяжелых стрел. Невидимые лучники били по нам почти в упор, прицельно, на выбор. И не успели мы придти в себя, как из леса на нас с пронзительными воплями хлынули сотни дикарей. Я отбил удар тяжелой дубины, ловким выпадом проткнул противника, пригнулся, пропуская удар топора, и рассек бок еще одному дикарю.

Попытался увернуться от копья, которым с потрясающей быстротой тыкал в меня коротконогий крепыш, но споткнулся об одного из убитых, потеряв равновесие. Сбоку удалили словно тараном, с треском лопнул кожаный ремень, мой шлем словно чайка взвился в воздух, и я проводил его потрясенным взглядом. Перед глазами все завертелось, каменная башня, откуда выбегали все новые и новые враги, угрожающе накренилась, и наступила темнота.

Обитатели Изумрудного острова оказались примерно такими, как я их себе и представлял: рыжеволосые, с лихими разбойничьими лицами, и заросшие бородами аж до самых ушей. Впрочем, хватало среди них и черноволосых, попадались и блондины, и вовсе лысые. Были они настолько здоровенными и широкоплечими, что сразу же становилось ясно: этим у сохи делать нечего. Не усидят они в крестьянском хозяйстве, таких только помани возможностью вволю пограбить — мигом ухватятся.

Пришел я в себя под вечер в каком-то длинном каменном сарае. Всех пленников, признанных живыми, затащили туда особо не разбирая: просто те оглушены, серьезно ли ранены или же умирают. С нас сняли всю одежду, кинув взамен какое-то тряпье, годное лишь для прикрытия наготы. Обуви нам тоже не оставили исходя, очевидно, из следующих соображений: коли уж решит новый хозяин, что его раб нуждается в сапогах, то пускай сам его и обувает.

Со всех сторон до меня доносились стоны раненых и умирающих, и я ощущал себя унизительно беспомощным. Чем я мог помочь своим товарищам по недавнему штурму? Да ничем.

— Воды, — прохрипел один из лежащих рядом со мной. — Пить.

Он вновь закашлялся, я с неловкостью отвел в сторону глаза. Обломок толстой стрелы торчал между третьим и четвертым ребром справа, и не было никаких шансов на то, что мне удастся оказать раненому помощь — наконечник явно угодил в легкое.

— Потерпи, — с неловкостью сказал я, — возможно вода будет утром.

Пару раз кто-то из воинов начинал яростно колотить в тяжелую, надежно запертую дверь, требуя еды и питья, всякий раз ответом было презрительное молчание. Снаружи доносились приглушенные звуки праздника: хрипло ревели рога, гнусавили волынки и громыхали барабаны. Умопомрачительно пахло жареным мясом, я сел, прислонясь спиной к стене сарая и постарался отвлечься.

— Надежда есть, — бубнил кто-то убеждающе. — Пусть «Лизард» захвачен, зато «Даймонду» удалось уйти, я сам видел. Скоро к нам придет помощь.

— Заткнись ты, — ответили из темноты. — Посчитай сколько времени ему понадобится, чтобы вернуться. Мы давным-давно будем трудиться на полях в глуби острова, а оттуда не убежишь.

Говорившие заспорили, тихо и ожесточенно, к ним присоединился еще кто-то, и только через полчаса спор сам собою утих. У лежащего рядом со мной воина начались судороги. Голова его была гладко выбрита, и на темени я без труда обнаружил глубокую рану. Раненый дышал тяжело, сквозь полуоткрытые веки видны были белки закатившихся глаз. Я пощупал пульс, редкий и напряженный, и скривился.

— До рассвета не доживет, — прошептал я, и не ошибся.

За ночь скончалось еще семеро. Впрочем, наших новых хозяев это нисколько не взволновало. Как, похохатывая заявил один из ирландцев, дешевле захватить в плен десятерых, чем возиться с одним раненым. Да и вообще, британской собаке — собачью смерть.

Назавтра скучать нам не пришлось. Всех пленников, кто мог работать, выгнали наружу, чтобы выкопать могилу для пришельцев — одну на всех. Еще надо было сложить костры для павших гэлов, персонально для каждого. И восстановить и укрепить разрушенную стену вокруг крепости, или, как называли ее сами хозяева — Дуна.

Нас покормили, пусть скудно, и дали напиться — вволю. Да и сама возможность выйти на свежий воздух после ночи, проведенной рядом с умирающими, каким мы никак не могли помочь, дорогого стоило. Одно дело терзать себе душу сомнениями и предположениями, другое — физически трудиться. Таскать трупы и копать землю — та еще работенка, но я ощущал себя чуть ли не счастливым.

Клан Макмагонов, владеющий крепостью Дуна, тем временем созывал союзников и готовился к новым боям. Здоровенные волосатые мужчины прибывали в значительном количестве, привлеченные богатствами, что достались Макмагонам на захваченном корабле. Мало того что «Лизард», тут же переименованный в «Ястреба», значительно усилил флот клана, так ведь и трофейные доспехи с оружием можно будет с немалой выгодой перепродать!

Разгоряченные слухами охотники за наживой собирались устроить следующей экспедиции ордена «теплую» встречу, я же ощущал себя страшно одиноким. В одно мгновение из отважного разведчика в стане врага я превратился в военнопленного с самыми неопределенными перспективами.

В случившемся я находил лишь одно светлое пятно: Стефан, с которым я успел сдружиться, не обнаружился ни среди мертвых, ни среди живых. Возможно, надеялся я, ему удалось спастись на «Даймонде». Я пожелал уму удачи и сосредоточился на плане побега.

На третий день прямо с утра был назначен праздник с жареными целиком быками и баранами, обильными возлияниями, бурными плясками вокруг костра и неизменными жертвоприношениями. В подарок богам отобрали всех раненых, кто не мог самостоятельно передвигаться.

Ирландские друиды очень напомнили мне наших, французских. Те же темные просторные одеяния да маски из выделанной кожи, надежно скрывающие лица. Как человек, имеющий представление о методах их работы я упорно смотрел вниз, те же из пленников, кто проявил интерес к деталям, сильно об этом пожалели.

Пылали костры, вздымались каменные серпы и ножи, рекой лилась кровь. Умирающие истошно кричали, моля о скорой смерти. Друиды никуда на торопились… Мои товарищи по несчастью бледнели на глазах, кто-то подобно мне отводил глаза, кого-то тошнило. Напуганы были все. Похоже для того нас и пригнали к жертвенным кострам, чтобы поняли: шутки кончились.

По окончании жертвоприношения немедленно начался аукцион. Прибывшие перекупщики потирали руки в предвкушении прибылей, им предстояло перепродать вглубь острова почти сотню молодых здоровых мужчин. Процесс, как я понял, был налажен веками, и с помощью пинков и зуботычин нас быстро построили в длинную шеренгу.

Со времен святого Патрика, десять веков назад проданного здесь в рабство, в Ирландии ровным счетом ничего не изменилось. У пленников не было ни единого шанса вернуться обратно, в нормальную жизнь, всех нас ждала пожизненная неволя.

— Я все равно вырвусь и доберусь до Британии! — стиснув зубы пообещал молодой воин.

— Стоящий рядом с ним только покачал головой. Сплюнув, с горечью сказал:

— Если ты думаешь что наши лорды не торгуют с гэльскими вождями, то сильно ошибаешься. Точно знаю, сюда втихую сплавляют приговоренных к смерти преступников и всяких бродяг. Никто тебе в Англии не обрадуется, к тому же новый владелец сразу после покупки ставит на раба клеймо, чтобы другие ирландцы его не украли. Явись ты в Англию с клеймом, тебя скорее всего вернут обратно.

В середине шеренги кто-то отчетливо произнес:

— Слышал я, для сбежавших рабов эти дикари признают лишь одно наказание — смерть!

Я молча выругался про себя, недобрым словом помянув смятого Патрика, что так и не сумел принести культуру в местные земли. Не все оказались такими сдержанными, кое-кто весьма отчетливо сквернословил. Взревели рога, хрипло и угрожающе, и как к нам бросилась целая толпа. Бесцеремонные руки принялись ощупывать мускулы, нас заставляли открывать рот, показывая зубы, кого-то возмутившегося тут же принялись избивать, повалив на землю.

Большинство пленников стояли угрюмо озираясь, но даже не пытаясь сопротивляться. Когда раненых товарищей на твоих глазах режут на небольшие куски каменными серпами, это вызывает шок. Согласен, все мы были опытными воинами, и каждый не раз убивал, да и мертвых навидались достаточно. Кое-кто и сам пытал, выбивая из пленников нужные сведения а то и просто золото.

Все дело в том, что друиды нас не пытали. Они воспринимали пленников как жертвенных животных, бессловесных и бесправных, а больше всего в них пугала та деловитость, с какой расчленяли тела. Понаблюдав за любым из друидов несколько минут ты спинным мозгом ощущал, что работают они не с десятой жертвой, и даже не с сотой… волки, режущие отару овец. Ничего удивительного, что дух наш был полностью сломлен.

Наступила тишина, я поднял глаза и замер. Гэлы расступались, пряча глаза. Страха они не испытывали, но определенная робость в движениях ощущалась. Прямо ко мне, откуда-то я знал это наверняка, шел, заметно подволакивая левую ногу, один из друидов.

Из- под кожаной маски выбивались седые пряди, но молодые глаза пылали ненавистью. Подойдя вплотную он всмотрелся пристальней, а затем, выкинув вперед посох, оглушительно что-то взревел. Меня немедленно повалили на землю, десятки рук вцепились так крепко, что не смог бы вырваться и медведь. Друид удовлетворенно кивнул, так могла бы кивнуть белая акула, поспев к крушению "Титаника".

Воздев посох к небу, он вновь визгливо выкрикнул некую фразу, в этот раз я отчетливо разобрал слово «тышыг». Держащие меня люди отчетливо вздрогнули, но рук не разжали. Повторялась давняя история с французскими друидами, и я тоскливо поежился, припомнив костер, сверкающие инструменты и горящие ненавистью глаза.

Да никакой я не тышыг, и уж тем более не лоа! Именно так в средние века в Европе называют людей, чье тело захватили таинственные колдуны, крадущие души с помощью странных то ли каменных, то ли металлических зеркал.

Меня оттащили в сторону, накрепко привязав к жертвенному столбу. Сразу трое друидов с плечами молотобойцев и кулаками размером с мою голову принялись бдительно окуривать меня вонючими травами и заунывно распевать тоскливые напевы. Прерванный было аукцион продолжился с прежним пылом, и не прошло и пары часов, как всех распродали. Про меня словно забыли, впрочем, я уже принадлежал жрецам.

Со своими сторожами я и не пытался общаться. Дождавшись нового появления седовласого, громко крикнул:

— Тонаму!

Тот возмущенно подскочил, в ответ разразившись целой тирадой. На Изумрудном острове проживает несчитанное количество племен, в ходу здесь добрая сотня никому неизвестных языков и наречий. Так что я даже и не пытался понять, что он там бормочет, а с упорством человека, которому нечего терять, раз за разом повторял «тонаму», пока старик концом посоха не заехал мне под ребро, заставив замолчать. Какое-то время мы буравили друг друга глазами, наконец он нехотя проскрипел нечто неразборчивое. Тут же один из здоровяков исчез, появился он лишь под вечер. С ним прибыла еще одна группа друидов, празднично позвякивая навешанными на них амулетами, оберегами, ожерельями и кулонами.

Вокруг меня немедленно развернулся митинг со спорами, пристальным меня изучением, тыканьем в меня посохами, жезлами и черепами странных животных. Вновь звенели и пели на разные голоса амулеты, тлели связки неведомых трав, и я судорожно кашлял, едва не задохнувшись в вонючем дыму. Уже под утро во мне все-таки признали тонаму, то есть не злокозненного вора тел и зловещего повелителя душ, а всего лишь несчастную жертву жизненных обстоятельств, пришельца из иного времени.

Меня развязали, накормили и вывели на берег, махнув в сторону далекой отсюда Англии. Мне даже предоставили транспортное средство — утлую с виду, плетеную из ивняка и крытую кожами лодку — коракл. С некоторым изумлением я обнаружил в лодке незнакомого мне человека. Был он высоким, худым, и до крайности истощенным.

Некогда широкие плечи ныне сгорбились, а костлявые кулаки и поныне впечатляли своими размерами. Одним взглядом я охватил все: и покрывающие его тело ритуальные шрамы, и цветные татуировки, и красноватый оттенок кожи.

У лежащего в суденышке было умное, тонкое лицо с орлиным носом, и длинные, растянутые мочки ушей, где некогда висели тяжелые серьги. Рот мой невольно приоткрылся. Умом-то я понимал, что розенкрейцеры плавают через Атлантику, но обнаружить живое тому свидетельство я никак не ожидал. Что он тут делает, откуда взялся? Взгляд мой упал на грубую маску из железа, лежащую рядом с мужчиной, и я хлопнул себя по лбу, сообразив наконец, кто же тот таинственный узник, которого мы искали.

Сидящий в лодке зашелся в мучительном приступе кашля, из-под прижатой к губам ладони потекла тонкая струйка крови. Я перевел взгляд на провожающих. Один из друидов холодно заявил на чистейшем английском:

— Всю ночь мы вопрошали Высших, что делать с двумя чужаками, в одно и то же время оказавшимися в одном месте. Дураку ясно, все произошло не просто так, а по умыслу богов, но вот к добру или ко злу вы явились на нашу землю?

Друид ожег меня взглядом, и я поежился.

— Мы получили ясные, недвусмысленные ответы, — продолжил он, и голос его стал ледяным. — Вы оба помечены, и не можете упокоиться здесь, наши боги никогда не примут души чужаков. Мидер и Дагда, Морригал и Огме, словом, все дети племени богини Данан отвергли вас. Они наложили на вас гейс, табу. Никто не посмеет пролить вашу кровь!

— Но, — начал я, и друид властно махнул жезлом, как бы затыкая мне рот.

— Если вы умрете на земле моих предков, ваши души, неприкаянные, превратятся в злых духов, что будут прокрадываться ночами в наши жилища и пить кровь младенцев, а потому — плывите! Мы освобождаем вас, идите и не причиняйте вреда сынам Изумрудного острова!

— А не могли бы вы выделить судно попрочнее, — высказал я мысль, давно вертевшуюся на кончике языка. — Боюсь, дальше лиги мы не отплывем.

— Это уже проблема богов моря! — отрезал друид. — Главное отплыви подальше, твой спутник умирает, и осталось ему совсем немного.

Он рявкнул что-то неразборчивое, от группы сопровождения, столпившейся ярдах в десяти от нас тут же отделился здоровенный детина весь обтянутый в кожу словно заправский рокер. Поигрывая увесистой дубиной мужчина медленным шагом направился к нам. Ну что ж, лучше самому сесть в лодку, чем очнуться в ней невесть где, решил я, а потому, не говоря худого слова, оттолкнул ее от берега и кое-как забрался внутрь.

Там обнаружилось весло, и я начал медленно грести. Краснокожий молчал, взгляд его был устремлен куда-то вдаль. Поразмыслив, я решил пока его не трогать. По всему выходило, что если лодка не затонет сразу у нас еще будет уйма времени для общения. Если же коракл даст течь… Я оглянулся, комиссия по проводам никуда не делась, терпеливо рассевшись на берегу. Обратно на Изумрудный остров нас точно не пустят, друид дал мне это понять со всей определенностью.

В полумиле от берега лодку подхватило течение, и я убрал весло, полностью положившись на волю волн. Оставалось только надеяться, что в конце концов нас подберет какое-либо судно. С мыслью о том я и заснул, и снилась мне Жанна.

День шел за днем, а в моей жизни ничего не менялось. В коракле обнаружился небольшой бочонок пресной воды и немного еды. Первые пару дней вдали маячило какое-то судно, потом оно исчезло. Похоже, ирландцы хотели увериться, что две никому не нужные души не вернутся тайком обратно. Мой спутник по-прежнему молчал, как воды в рот набрал, и как ни пытался я его разговорить ничего не вышло.

Время от времени краснокожий разражался очередным приступом кашля. Поначалу я поеживался, как и любой, находящийся рядом с туберкулезным больным, но затем как-то привык. Философски рассуждая, всякий раз когда встречаются отдаленные культуры, помимо ценностей материальных и духовных они, хочешь не хочешь, обмениваются и болезнями. Европа одарила Америку туберкулезом, но и с запада нам презентовали сифилис, унесший ничуть не меньше жизней.

На седьмой день пути вода кончилась, солнце же как назло палило все сильнее. На небе не было ни тучки, и мы съежились на дне коракла, пытаясь укрыться от палящих лучей под выданными нам лохмотьями. Я смачивал кусок ткани морской водой и клал на голову, пытаясь ее охладить. Так зной переносился намного легче, но как же мучительно было осознавать, что под рукой находится целое море воды, вот только она непригодна для питья! На девятый день пути я понял, что скоро умру.

— Проклятые жрецы рассчитали все точно, — с хриплым смешком поведал я небу, морю и лодке, ведь больше мне и поговорить было не с кем. — Таки уморили нас с этим туземцем. Причем, что характерно, не на своей земле, и не пролив и капли крови. Чертовы лицемеры, гореть им в аду!

И замер, рядом со мной кто-то тихонько смеялся. Я поднял глаза и оторопел, на суровом неподвижном лице индейца, который до того ничем не выдавал, понимает ли вообще, что происходит, ныне красовалась усмешка. Невеселая, но все же, все же! И пока я оторопело взирал на это чудо, мой спутник заговорил. Акцент у него был странный, но я вполне различал каждое сказанное им слово.

— Жрецы везде одинаковы, — заметил он убежденно. — Что у нас, в Священном городе, что у вас, в земле англов, что на этом забытом богами островке. Манипулируют и интригуют, так было и так будет, и ничего тут не изменишь. Мир стоит на крови, так что удивляться нечему!

— Ты говоришь по-английски! — обличающе произнес я и осекся, так глупо это прозвучало.

— Смешно, — сказал индеец и зашелся в приступе кашля, в несчетный уже раз. — Ко мне был приставлен человек, какой должен был меня убить, прежде чем я попаду в посторонние руки. А эти дикари убили его раньше, чем он сумел перерезать мне горло.

— Повезло тебе, — отозвался я.

Говорить было трудно, высохший язык царапал рот словно напильник, но лучше уж так, чем молча ожидать смерти.

— А эти люди даже не спросили меня ни о чем, представляешь? — краснокожий хихикнул, затем глубоко, всей грудью вздохнул. — Тот человек так и не узнал, что его смерть была напрасной!

— Расскажи о себе, — помолчав, предложил я. — Поведай, кто ты такой и чем так важен. Может быть ты принц неведомой страны, где тебя ожидает престол?

— Я жил далеко отсюда, — отрешенно сказал индеец. — Я воин, и за проявленную доблесть мне прямо на поле битвы пожаловали дворянство. Я убивал врагов императора, из каждого набега я приводил сотни пленных. Жрецы и Владыка были мной довольны. Шло время, и я стал водить в бой армии, склоняя к покорности наших соседей. А затем меня захватили в плен.

В его голосе прорезались нотки возмущения:

— Меня пригласили на переговоры. Мне дали честное слово!

— Это они умеют, — бросил я невесело.

— Меня возили в Лондон, ваш маленький король смотрел на меня, как на какую-то диковину, а его дядей интересовало, могущественен ли мой повелитель.

Краснокожий вскинул голову, с волчьей ухмылкой заявил:

— Что ж, я не скрыл от них ничего. У нас — сильная армия, мы умеем и любим воевать. Приходите, если хотите, сказал я и засмеялся им в лицо.

Он зашелся в очередном приступе кашля, выворачивающего и болезненного, судя по исказившемуся лицу.

— Воевать, — эхом отозвался я. — Повезло вам, братцы, что ордену не до Америки. Вот когда разберутся с Францией и примутся за вас всерьез, то, как ни хорохорьтесь, вам не устоять.

Индеец вытер кровь с подбородка и замолчал, уже окончательно. Как не пытался я его разговорить, он снова замкнулся в себе. Ночь и следующее утро прошли для меня как в тумане. Когда я в очередной раз пришел в себя, мой спутник умирал, тело его содрогалась в агонии, изо рта рвались бессвязные выкрики. Когда он наконец затих, я протянул руку, чтобы опустить покойнику веки.

Неуловимо быстрым движением краснокожий ухватил меня за запястье. Невольно я вскрикнул от боли, хватка у него была поистине железная. Индеец что-то прошептал, еле слышно, и я наклонил ухо к залитому алой кровью лицу.

— Передай Первому оратору, воин — выдохнул он, — что Текумсе исполнил приказ.

Уж не знаю, за кого индеец принимал меня в предсмертном бреду, но не ответить умирающему я не мог.

— Какой приказ? — растерянно переспросил я.

— Разгромить бледнолицых и их союзников, — горячечно прошептал тот. — Мы взяли на копье их города, сожгли посевы. Не воровать им больше душу нашей земли! Всех бледнолицых мы отправили на вершины священных пирамид, ныне вся земля вплоть до самого океана принадлежит ацтекам! Передай, что я… — Текумсе замолчал на полуслове.

Подождав немного, я опустил ему веки. Мой спутник умер, и я остался один. Я снова бредил, мне представлялось что краснокожий не мертв, а только притворяется, и всякий раз, когда я закрываю глаза, он пристально на меня глядит. Мерещилась какая-то чушь о вампирах, в бреду я вспомнил о том воздействии, каким якобы обладает холодное железо на всякую нечисть, и «понял», для чего на индейца одевали личину.

Собравшись с силами я закрыл его лицо железной маской, с трудом защелкнув застежки на затылке покойника. Прошла ночь, и наступило утро, а у меня даже не было сил избавиться от его тела. Да и смысл? Я знал, что и сам скоро умру, оставалось уже недолго. Ближе к полудню у меня начались галлюцинация. Вдали будто бы возникло несколько кораблей. Грохнула пушка, и чайка, что вот уже пару часов сидела на носу лодки, пристально изучая меня черными бусинками глаз, нехотя подпрыгнула в воздух.

Хлопали во воде весла, и люди в шлюпке переговаривались возбужденно, а я даже не мог пошевелиться. Затем кто-то приподнял мою голову, и в рот потекла вода — теплая, затхлая, но божественно вкусная. Я закашлялся, в глазах прояснилось, и только тут я осознал, что меня все-таки нашли. Я сощурился, где-то высоко маячило страшно знакомое лицо, улыбаясь в сто зубов.

— Чертов Стефан, — прошептал я. — Ты все-таки меня нашел.

И после этого позволил себе потерять сознание.

Глава 2 октябрь 1432 года, Англия: брат-розенкрейцер

Звонко запели трубы, лязгнули клинки, покидая ножны, и флаги празднично плясали на ветру. Я опустился на одно колено, склонив голову, и неприятно холодные пальцы одели на меня цепочку с медальоном. Плац замер, тысячи глаз ловили каждое движение. Глядели с завистью, искали беглеца сотни воинов, а повезло мне одному.

— Встаньте, брат, — приказал отец Абеляр, и я повиновался.

Повернувшись к строю, глава контрразведки ордена сухо заметил:

— Повышение ждет каждого, кто честно выполняет свой долг, помните об этом.

Я незаметно покосился свою на грудь, где гордо блестел новенький, сияющий медальон с двумя камнями. Церемония продолжалась, звучали торжественные речи, ревели трубы, пели горны и грохотали барабаны. Закончилось все только через час, обратно в портовые казармы я уже не вернулся. Перешел на службу в замок Барнстапл, получив высокое звание сержанта дворцовой стражи. Жалованье мое сразу увеличилось в три раза, и перспективы были ошеломительны.

Карьера стремительно шла в гору. Начальство мне благоволило, а после того как сэр Арно де Степлдон при случайной встрече в замковом коридоре остановился и на равных беседовал со мной пару минут, начало поглядывать на новоявленного сержанта с некоторой опаской. Я хоть и стоял по стойке «вольно», но ничего такого себе не позволял: обращался к вельможе вежливо, и вовсю чтил субординацию. Под конец давешний задохлик, спасенный из лап людоедов, милостиво похлопал меня по плечу и пообещал следить за моей дальнейшей судьбой.

Нашу встречу видели многие. Кое-кто из новых сослуживцев досадливо скривился, те же что попроще бросились меня поздравлять. А крепыш Николь де Контело потребовал немедленно отправиться в таверну "Лед и пламень", где, как и подобает дворянам, было просто необходимо отметить такую встречу. Остальные, азартно блестя глазами. с восторгом его поддержали.

— Да погодите, — бормотал я этим нахлебникам. — Объясните сначала, с чего вы так возбудились?

— Ты разве не знаешь, что сэра Степлдона вот-вот назначат главным казначеем ордена? — недоуменно спросил кто-то в воцарившейся тишине.

Я ухмыльнулся:

— Откуда мне знать новости? Меня же только перевели, а в казармах все разговоры про баб. Но зато я знаю капитана своей роты, ведь это он выдает мне жалованье!

Я подкинул кошель в воздух, зазвенели монеты, и мои новые товарищи с готовностью заржали.

— Господа, — возгласил я, — Сегодня вечером я жду вас всех в таверне "Лед и пламень"!

Словом, все у меня складывалось нормально. Все, кроме одного: день шел за днем, а я ни на йоту не приблизился к своей цели. Время от времени в коридорах замка я сталкивался с Жаком Кером. Всякий раз при нашей встрече присутствовали посторонние, так что я лишь приветствовал его как старшего по званию, тот же сухо кивал мне через раз. Одна за другой уходили недели, и постепенно я стал замечать некую странность в происходящем.

В Барнстапл продолжали прибывать рудознатцы. Их размещали в предместье, в спешно возведенных домах, но к делу пока не привлекали, продолжая исправно платить им деньги. Подготовка к вторжению шла полным ходом, флот спешно доводился до ума, но где, спрошу я вас, табуны лошадей? А ведь современная армия требует их в огромном количестве! Где опытные конюхи, что будут их объезжать? Почему не закупают волов, которые должны будут тянуть тяжеленные осадные орудия?

Странности множились одна за другой. Я разглядывал необъятные склады всякого барахла в порту и задумчиво чесал затылок, безуспешно пытаясь разобраться в происходящем. Кузницы работали круглыми сутками, выдавая на-гора наконечники стрел и копий, лезвия мечей и боевых топоров, части доспехов, из которых десятки оружейников тут же собирали готовый продукт. Было ясно, что орден, что орден всерьез готовится к войне.

Но отчего ни одна из многочисленных оружейных мастерских не отливала осадных орудий? В подготовленных к отправке арсеналах не было ни одной пушки, пригодной для осады крепостей. А ведь где бы мы не собрались воевать, там повсюду воздвигнуты замки. Вместе с тем в непредусмотрительности организаторов готовящейся войны упрекнуть было трудно. На западе Барнстапла была воздвигнута целая ткацкая фабрика, что день за днем штамповала плащи с восьмиконечными крестами. Для обычных воинов их делали из простого полотна. Вытканные же из тонкой шерсти предназначались для командиров, и даже кресты на них были вытканы золотом.

Я напросился полюбоваться разборной крепостью, какую возводил мастер Гельмут Вайс, и вернулся впечатленный. По пути назад я то и дело поддерживал нижнюю челюсть, чтобы не слишком цепляла землю, но меньше вопросов у меня не стало. Куда бы не отправлялась армия, собираемая орденом Розы и креста, в святую ли землю, во Францию, да хоть и в Иберию, там всюду найдутся надежные крепости, свои или союзников, где, в случае необходимости, можно будет отсидеться. Зачем розенкрейцерам нужна разборная крепость, что это за странный крестовый поход?

Во время ежевечерних пирушек в городе я пробовал незаметно разговорить собеседников, увы, все что узнал — темные слухи о готовящемся в Британии военном перевороте. Где, якобы, орден наконец открыто себя проявит, сместив династию Ланкастеров. Слухи абсолютно вздорные и явно распространяемые для прикрытия основной цели. Но куда, черт побери, все же отплывет флот?

Изредка я встречал в городе Стефана, какой продолжал нести службу в портовых казармах. Ничего нового он рассказать не мог, но сходился со мной во мнении, что цель будущего крестового похода вовсе не Лондон. Быть может, это Венеция? В орденских кругах к ней относились весьма прохладно, в глаза называя торговую республику если и не прямым врагом, то уж никак не союзником.

Отношения ордена и республики были весьма запутаны. Венецианские галеры плавали по всему обитаемому миру, и венецианских купцов во всяком порту от холодных земель викингов и до самого Китая было не протолкнуться. Английским купцам это страшно не нравилось, жадные британцы выдирали себе бороды, подсчитывая упущенную из-за венецианцев прибыль. Глухо поговаривали, что далеко не всегда в исчезновении британских кораблей следует винить шторма и пиратов, вот только за руку венецианцев никак не удавалось схватить. Но опять же, объявлять им крестовый поход?

И все же… громадный флот, просто непредставимые запасы оружия и продовольствия, постоянные тренировки лучников и практически ежедневные проповеди о кровожадных врагах человечества. Орден напряженно готовился к войне, а я все никак не мог понять, против кого он собирается воевать. Вскоре нам объявили, что еще до нового года флот выйдет в море. И чем дольше ломал я голову над загадками этого похода, тем сильнее во мне крепло ощущение, будто я упускаю нечто очевидное и лежащее на поверхности.

Помог, как всегда, случай. Как обычно я сидел в таверне "Лед и пламень", внимательно прислушиваясь к свежим сплетням и новостям. С недавних пор ее владелец намалевал на вывеске лук-порей, и по Барнстаплу тут же поползли глухие слухи. Передавали, будто бы сам чертов Тюдор инкогнито наведывается в город лишь для того, чтобы пропустить кружку-другую эля в лучшей местной таверне.

Клиентура "Льда и Пламени" тут же удвоилась, в ответ владелец некоего дома утешений для одиноких мужских сердец украсил фасад заведения изображением все того же овоща. Как бы намекнул на то, что всенародный любимец не чурается ни одной из житейских радостей. К чести обитателей Барнстапла должен заметить, что мужская половина города без труда разгадала намек, значительно увеличив доходность заведения.

Когда мы выпили в очередной раз, речь вновь зашла о человеке в железной маске, благо после моего триумфального возвращения интерес к загадочному пленнику еще не остыл.

В который уже раз я заверил присутствующих, что тот как был в маске, так в ней и оставался, вдобавок упорно молчал до самой своей смерти. Во время моего спасения лежавший в коракле труп никому толком не удалось разглядеть. Капитан тотчас же приказал унести тело в свою каюту, и больше его уже никто не видел, а потому каких только баек о краснокожем не сочиняли!

На все лады обсуждалась первая неудачная экспедиция, та, что попала в засаду. И вторая, после которой замок Дуна был таки взят на копье и разрушен, а дикари-ирландцы поголовно уничтожены. Никого из пленников спасти так и не удалось, и вглубь острова сунуться не решились. Ограничились уничтожением всех пиратских судов, какие встретили у Изумрудного острова. «Лизард» у гэлов удалось отбить, и ныне он вновь в строю.

Отчего- то я вспомнил мужественное и суровое лицо индейца. Текумсе знал, что умирает, но до последнего момента не дрогнул, не сломался. Как там он говорил: "я смеялся в лицо дядям вашего короля, потому что у нас тысячи отважных воинов", что-то вроде того… А я еще, помнится подумал, что не стоит ему хорохориться. Вот разгромят Францию, а там и до них руки дойдут… Потом и до них руки дойдут… как только розенкрейцеры разделаются с Францией…

В волнении я вскочил из-за стола, не обращая внимания на изумление окружающих. Передо мною словно забрезжил яркий свет, и я чувствовал, что вот-вот пойму, какого же черта происходит на самом деле! Рыдая от смеха собутыльники усадили меня обратно за стол, я машинально ухватил полную кружку и опустошил ее одним глотком.

Что там еще говорил умирающий индеец? Я и сам был еле жив, и оттого воспринимал окружающее как сквозь туман. Ну же, соберись и припомни каждое сказанное им слово! Разгромили бледнолицых… сожгли посевы… всех на пирамиды… Нет, не то! Мысль окончательно ускользнула, с досады я ухнул кулаком по столу и зычно рявкнул:

— Подать еще вина моим друзьям!

Ухватив изрядно отощавший за сегодня кошель я вытащил какую-то монету. На моей ладони лежал серебряный талер.

— Золото кончилось, зато серебра у нас навалом, — рявкнул я, кидая ее трактирщику.

Тот ловко выхватил монету из воздуха, и к нашему столу тут же устремилась пара улыбающихся девушек с полными подносами. Вся честная компания одобрительно заревела, я рухнул на табурет и застыл. Что-то было не так. Что-то такое я сейчас сказал, что задело во мне некую струну. Про золото… золото кончилось. Золото кончилось… Золото кончилось!

Что там говорил индеец? Бледнолицые прекратили красть душу нашей земли. И что же это за душа такая? Что такое добывали бледнолицые колонисты, ради чего сначала тамплиеры, а затем и розенкрейцеры слали и слали корабли через Атлантику?

Да золото, боже ж ты мой! Выходит, краснокожие закрыли шахты, и орден Золотых Розенкрейцеров остался без золота. И вся Англия осталась без золота. И нечем теперь подпитывать войну с Францией. Какие-то запасы у них, разумеется, сохранились, но надолго ли их хватит воюющему государству и ордену с непомерными амбициями?

Так, стоп, еще раз по порядку. Выходит, что у розенкрейцеров больше не осталось союзников в Америке, тех самых потомков белых завоевателей континента. И закрыты шахты, откуда те черпали свое богатство… а это значит… это значит… И тут я все понял, одним махом все странности и несуразности встали на свои места! Удивительно, что я не увидел разгадки раньше, ведь все факты были прямо перед глазами!

Англичане отступают во Франции и тянут с отправкой войск на подмогу. Вся Британия бурлит: ни с того ни с сего герцог Глочестер созвал парламент и налоги повысили сразу вдвое, чего не было вот уже добрую сотню лет. В Барнстапле строят гигантский флот вторжения и поговаривают о крестовом походе, наемникам обещают уйму денег и дворянские титулы. Да с чего я взял, что собранное войско отправится в Европу? В Америку они поплывут, отвоевывать золотоносные шахты! Что им та Франция — сто лет с ней воюют, никуда она не денется. А вот прекращение поставок золота — это удар в самое сердце ордена Розы и креста, подрыв основы его мощи!

Молодое, быстро расширяющееся государство ацтеков докатилось до поселений европейцев в Америке и захлестнуло, смело прочь незваных пришельцев. Вот куда отправятся пять тысяч отборных воинов, на повторное завоевание американского континента! Обратно им, конечно же, вернуться не суждено. Там и останутся как гарантия того, что впредь интересам ордена ничто уже не будет угрожать. Да и лишнего о новом континенте никто болтать не будет.

Есть ли шанс у ацтеков справиться с захватчиками? Вряд ли. Куда им с их обсидианом, как бы тот ни был остер, против английских лучников и генуэзских арбалетчиков, пушек и стальных доспехов, тяжелой конницы и двуручных мечей! Кортес с пятью сотнями воинов поставил империю ацтеков на колени, розенкрейцеры с пятью тысячами воинов раскатают ее по бревнышку. Вы говорите, что прожженный хитрец Кортес ловко воспользовался расколом между индейцами, и только с помощью покоренных ацтеками местных племен смог одержать победу?

Да Кортес младенец по сравнению с розенкрейцерами! По сравнению с англичанами весь остальной мир — сущие ребенки! Вспомните, как маленький островок смог подмять половину земного шара, и над Британской империей никогда не заходило солнце, да поучитесь, как надо вести себя с туземцами. Уж если огромную Индию сумели поставить на колени, то ацтекам точно ничего не светит. Изведут их британцы под корень, сгноят в шахтах и на плантациях, и никого не останется. Не помогут краснокожим ни огромные армии, ни кровавые жертвоприношения. Исчезнут бесследно, будто и не было их никогда.

Я тяжело вздохнул, наконец-то разрешилась мучащая меня загадка. Какое-то время Франции ничего не угрожало, но долго ли продлится безопасный период? Года не пройдет, как полные золота корабли поплывут обратно. Следовало доложить об открытии Жаку Керу, а затем заняться главным, тем, ради чего я проник в орден Розы и креста. Черт, и как мне раздобыть те доказательства, если к покоям магистров ордена мне и на полет стрелы не подобраться? Я размышлял об этом пока не добрался до казармы. Да и после полночи ворочался, все пытаясь придумать хоть что-то, а едва задремал — за мной пришли.

Неделю назад у меня произошла крайне неприятная встреча с человеком, какого я полагал давно погибшим. В замок Барнстапл прибыла дружеская делегация из Франции. Дворяне, купцы и священники шествовали вдоль шеренг выстроенной дворцовой стражи. Здесь иуды были среди своих, тут могли открыто признаться в своем членстве в ордене Розы и креста. Я внимательно разглядывал их лица, стараясь проделывать это как можно более незаметно. Никогда ведь не знаешь, с кем в дальнейшем тебя столкнет судьба.

Один из гостей споткнулся и на мгновение замер, неверяще уставясь на меня. Я поймал его взгляд и вздрогнул: этого просто не могло быть! Спохватившись, тут же сделал лицо каменным, глядя прямо перед собой. Сердце колотилось, выламывая ребра. Мышцы напряглись, требуя взорваться движением, бежать, крушить и убивать. Собрав волю в кулак я стоял неподвижно, по спине бежали холодные струйки пота.

Замерший гость помотал головой, очевидно решив, что обознался, и тем же спокойным неторопливым шагом продолжил путь. Я перевел дух и уставился ему в спину. Тот шел не оглядываясь, по-видимому выбросив меня из головы. Ну еще бы, решил я наконец, столько времени прошло. Но как же он выжил? Помнится, я вспорол этому негодяю брюхо, бросив его подыхать. Тем не менее вон он идет как ни в чем не бывало — епископ Кошон, главный судья на позорном процессе Жанны д'Арк! Я скрипнул зубами, осознав, что моя месть не удалась.

— Припомни как следует, мой неловкий мститель, — ехидно сказал внутренний голос, — ты же его по брюху полоснул, не так ли? А ты учел, что у него там одного сала не меньше фута? Чтобы добраться до его вонючих кишок тебе надо было воспользоваться двуручным мечом, а не кинжалом!

— И как же до него теперь добраться?

— А никак! — отрезал голос. — И думать забудь, у тебя иное задание. А в следующий раз, уж будь любезен, просто перехватывай им горло, без всяких сомнительных новшеств!

Я вздохнул, надеясь только на то, что в толпе приглашенных не окажется моего бывшего наставника. Церемония закончилась, я вернулся в казарму внутренне готовый ко всему, но — обошлось. Несколько дней я был по горло занят, караулы удвоили, и у меня не было ни единой свободной минуты. Потом все убыли, и мы вернулись к прежнему распорядку. Обошлось, решил я, и успокоился. Как оказалось, рано.

Самое подходящее время для ареста — на рассвете. Тебя встряхивают за плечо и, не дав толком придти в себя, подхватывают под локти железными пальцами. Та еще головой ошеломленно вертишь, пытаясь понять не ночной ли это кошмар, а тебе уже тычут пылающим факелом в лицо, призывая во всем признаться.

И, что характерно, не уточняют детали. Мол, раз совесть нечиста, выкладывай все грешки, а мы сами решим, интересует ли нас растрата денег, выделенных на закупку сена для дворцовой конюшни, или служба твоя, мерзкий ты червяк, на парагвайскую разведку!

Вот только со мной этот номер не проходит. Не та у меня школа, чтобы внезапным пробуждением среди ночи можно было сбить с толку, мы такое уже не раз проходили. Несмотря не серьезность происходящего я улыбаюсь про себя: все это было, было, было. И в монастырских подземельях сиживать доводилось, и сутками обходиться без сна я обучен. Волнует меня другое: выдержу ли я пытки? Вот в чем вопрос…

Почти сразу же разъясняется причина моего ареста. Из-за спины допрашивающего меня хмурого малого с грубыми, почти звериными чертами лица появляется коренастая фигура, с головой укутанная в плащ. Пухлая рука, унизанная перстнями, откидывает капюшон, и я стискиваю зубы. Вновь прибывший расплывается в широкой ухмылке, и его поросячье лицо превращается в самое настоящее свиное рыло.

— Это он, тот самый мерзавец, что пытался меня убить! — торжествующе ревет епископ Кошон. — Я так и знал, что не ошибся!

— Вы обознались, святой отец, — с недоумением заявляю я. — Мы не знакомы.

— Попался негодяй! — ликует палач Жанны, — от меня не скроешься! Небось думал, что отправил меня к праотцам? Не тут-то было! Рука самого Господа подтолкнула тебя под локоть!

— Скорее уж дьявола — мысленно поправляю я.

Процесс опознания завершен, хмурый кузнец заковывает "убийцу и террориста" в железо, и меня волокут в темницу. Выделенная мне камера представляет из себя настоящую каменную нору: здесь нет ни окна, ни отдушины, из небольшой дырки в дальнем углу гадостно воняет. Оставив у входа плошку с водой и засохшую краюху хлеба надзиратель выходит в коридор. Лязгает засов, отгораживая меня от окружающего мира, и я вытягиваюсь на скрипучем узком топчане из неструганных досок.

Какое- то время я разглядываю входную дверь, та сделана из металлических прутьев, каждый чуть ли не в два дюйма толщиной. Практичное решение, за такой не подстережешь неосторожного тюремщика. И угораздило же меня попасться епископу на глаза! Сплюнув, я принимаюсь думать о том, как выбраться живым из этой передряги. Не проходит и часа, как в коридоре раздаются тяжелые шаги. Я вскидываю голову, надзиратель глядит на меня с жадным любопытством.

— Не спишь? К тебе тут гости.

Я сажусь на топчане, тот протестующе скрипит. Все мое тело затекло, и я потягиваюсь. Из-за спины тюремщика в камеру плавно, словно змея, проскальзывает человек. Он на полголовы меня, с неширокими плечами, и незапоминающимся лицом. Взгляд у него цепкий, глаза жесткие, тонкие губы плотно сжаты. Я привстаю было, он тут же мягко кладет руку на мое плечо. Рука у него тяжелая, да и хватка словно у стального капкана.

— Сидите, — сухо говорит он. — Не надо вставать.

— Как угодно, — отвечаю я в тон, — могу и посидеть.

Удерживая меня в поле зрения мужчина повелительно кивает надзирателю, тот поспешно удаляется.

— Сейчас сюда пожалует мой господин, — продолжает гость. — Советую вам не делать резких движений, и не вскакивать с места без особого разрешения.

— Он этого не любит? — спрашиваю я с вызовом.

— Господину все равно. Я этого не люблю, — парирует гость, вернее сказать, телохранитель.

Я пожимаю плечами. Любопытно, неужели епископ решил явиться и уже наедине посмаковать победу? Да бога ради, уж я найду что высказать этому мерзавцу. Снова скрипит дверь, в камеру входит граф де Берлар. Брови мои ползут вверх, поистине, сегодня день встреч. Передо мною стоит один из магистров ордена и покровитель Жака Кера. А еще это тот самый человек, кого я выпустил из камка Ламбье. Давным-давно я узнал в графе раненого беглеца, но напоминать о нашем знакомстве не пытался, до сегодняшнего дня и магистр не проявлял ко мне видимого интереса.

— Милорд, — наклоняю я голову.

— Шпион, — кивает тот, в уголках губ прячется легкая улыбка, и я покаянно киваю.

— Значит вот он каков, загадочный мститель за погибшую Дочь Орлеана, — улыбается мужчина.

Вполне искренне улыбается, понимаю я, внимательно заглянув ему в глаза. Графа и в самом деле забавляет происходящее.

— Епископ Кошон с таким пылом поведал историю о перенесенных им нечеловеческих пытках, что я просто не мог не явиться. Лишения бедолаги не тронули бы только самое черствое в мире сердце! — улыбка на лице графа становится еще шире, невольно я ежусь.

— Раскаиваешься ли ты? — любопытствует магистр.

Решив пойти ва-банк, я покаянно склоняю голову:

— Кто бы не раскаялся, ваша светлость, когда само провидение предало меня в руки правосудия? Бог — он правду видит! Стоит отступить от пути праведного, и тут же следует оплеуха. Не греши, мол, одумайся, пока не поздно!

Я поднимаю голову и, глядя прямо в глаза графу де Берлару, жестко заканчиваю:

— Я от всего сердца раскаиваюсь в том, что плохо сделал свою работу. Я не дорезал ту жирную трусливую свинью, а бросил подыхать, не проверив, действительно ли он умрет. А больше мне каяться не в чем, господин граф, хотите верьте, хотите нет.

Магистр без видимых усилий выдерживает мой горящий взгляд, задумчиво кивая в такт произносимым мной словам.

— Ну-ну потише, любезный друг, — роняет он наконец, и я, спохватившись, опускаю взгляд.

Даже тупая как полено горилла не любит вызывающего поведения, а передо мною один из иерархов ордена Золотых Розенкрейцеров!

— Поверьте, Робер, я на вашей стороне, — продолжает граф. — И один раз уже доказал это! Поверьте на слово, но именно благодаря моему вмешательству брат Абеляр оставил вас в живых. Мой брат по ордену хотел подвергнуть вас пыткам, и наградить уже посмертно… А вы до сих пор живы.

— Благодарю вас, ваша светлость, — искренне заявляю я.

Вот и разрешилась еще одна загадка. Признаюсь, некоторое время я и в самом деле сомневался, выпустит ли меня глава контрразведки ордена из своих цепкий объятий. Больно уж въедливо брат Абеляр выпытывал все детали ирландской экспедиции. По сто раз переспрашивал одно и тоже, меняя формулировки вопросов. До сих пор как вспомню — мороз по коже.

— Ведь что такое по большому счету один продажный французский епископ? — говорит тем временем граф. — При необходимости купим еще дюжину, и все будут служить нам с не меньшим усердием. С другой стороны, не заботься я о людях, которым обязан жизнью, что подумают обо мне мои сторонники? Пойдут ли за мной в следующий раз, когда мне понадобится вся их преданность?

Магистр глядит на меня с легкой улыбкой, я медленно киваю.

— Сегодня, заинтересовавшись личностью убийцы, я попросил напомнить мне ту историю с покушением. И сейчас хотел бы выяснить некоторые детали.

Улыбка сползает с его лица, граф де Берлар размеренно спрашивает:

— Зачем ты здесь?

Я пожимаю плечами, лихорадочно пытаясь сообразить, что же мне отвечать. Рассказал ли епископ Кошон о деталях нашей встречи? О вопросах, какие я задавал и, ответах, что он мне дал? Кошон подл и продажен, но отнюдь не глуп, и должен понимать, что правда повредила бы ему никак не меньше, чем мне. Вряд ли его погладят по головке за то, что он распустил язык.

— Ответ прост, — начинаю я. — Я был личным телохранителем Дочери Орлеана. После того, как ее захватили в плен, король Франции бросил меня в темницу, лишив рыцарского звания, замка и дворянства. Когда мне удалось бежать, я оказался вне закона, а потому встречу с епископом я воспринял как подарок судьбы. В конце концов Кошон был одним из виновников моего бедственного положения, и коль я не мог дотянуться до остальных…

Я гляжу на графа, тот поощрительно кивает. Мол, пока что ты поешь гладко. Продолжай в том же духе, не останавливайся.

— Места во Франции мне больше не было, и я решил перебраться сюда, в Англию. Решил, что пока не стар и полон сил, то сумею заслужить здесь и титул, и деньги. В Плимуте вербовали наемников, вот так я оказался в Барнстапле…

— А по пути спас сэра Арно де Степлдона и мастера Гельмута Вайса, — хмыкает граф. — Затем на пару с еще одним головорезом помог захватить замок Ламбье, — я открываю было рот, но магистр останавливает мой протест решительным движением руки, — и оказался единственным, кто вернулся из похода в Ирландию. И не просто вернулся, а выполнил задание!

Я осторожно киваю. Неужели все это я натворил?

— Я слышал все эти истории о вас, — кивает гость. — А в одной из них и сам участвовал. Вы ухитряетесь выходить живым из самых сложных передряг. А это поверьте, дорогого стоит. К примеру, в доме епископа вы работали в одиночку, не так ли? Кажется, там была уйма охраны.

— Была, ваша светлость, — соглашаюсь я.

Граф легонько хлопает кончиками пальцев правой руки по ладони левой, изображая аплодисменты.

— Я восхищен! В вас чувствуется школа. А где, вы говорите, вас обучали?

Вопрос задан таким небрежным тоном, что я тут же признаюсь:

— Аббатство Сен-Винсент, ваша светлость.

— Ну да, так оно и есть, — довольно кивает граф, — так мне и доложили.

Доложили? Я внутренне подбираюсь.

— Кто доложил? — спрашиваю я.

— Неважно, — роняет магистр. — Гораздо больше вас должна интересовать ваша будущая судьба.

Он наклоняет ко мне голову и доверительно спрашивает:

— Жить… хочется?

— Да.

— Ну вот и славно. Такой способный человек, с академическим, можно сказать образованием, и прозябает на мелкой должности наемного вояки. Нет-нет! Вы, дорогой мой, возглавите отдельную роту, я доверю вам сотню воинов. Ну что, по рукам?

— Вы можете полностью на меня положиться, — заверяю я. — Мои люди не подведут. Мы сотрем французов в порошок!

— Ну-ну, дорогой мой, — морщится тот, — не притворяйтесь глупее, чем кажетесь. Какие к черту французы? Мы примем под руку Британское королевство. Сейчас исключительно удобный момент: на троне восседает малолетний щенок, дяди короля по горло заняты во Франции, а кардинал Бофорт вот-вот отдаст богу душу. Правда сам он об этом еще не подозревает. Словом, нам все благоприятствует.

— Я немедленно готов приступить к исполнению своих обязанностей! — заявляю я, деликатно звякнув цепями.

— Прекрасно, — улыбается граф.

Уже от двери он поворачивается ко мне.

— А впрочем, раз уж мы так славно разговорились, предлагаю маленькую прогулку. Сейчас рассвет, день обещает быть славным.

Впереди идет магистр, следом бреду я, позвякивая навешанным железом, замыкает шествие телохранитель. Мы преодолеваем несколько безлюдных коридоров, пяток охраняемых дверей и винтовую лестницу в десяток ступеней. Под конец мы оказываемся на небольшом балконе.

— Полюбуйтесь, — предлагает рыцарь, я кидаю быстрый взгляд вниз.

Передо мною небольшой сад, заключенный в кольцо каменных стен. Шелестят листвой деревья, еле слышно журчит фонтан, щебечут птицы. Поднявшийся ветер бросает в лицо тяжелый, неприятный запах, невольно я отшатываюсь назад. Ошибки быть не может, так пахнут большие хищники. Теперь я замечаю и содранную кору на деревьях, и обглоданные груды костей.

— Это зоопарк? — ровным голосом спрашиваю я.

— Нет — холодно улыбается граф. — Сюда помещают тех, кто разочаровал лично меня.

— Понятно, — киваю я.

— К чему занимать время палача да и прочих почтенных братьев? — размеренно продолжает магистр. — К тому же после того можно пару дней не кормить зверя.

Именно этот момент обитающий внизу лев выбирает для того, чтобы показать себя публике. Зрелище потрясающее: желтые глаза горят прожекторами, клыки в жаркой пасти как лезвия копий, а когти у него как кинжалы. Словом, мощная зверюка, и на диво крупный экземпляр. Где-то я читал, будто юноши африканского племени масаев считались мужчинами, когда убивали льва в одиночку. Свои же возможности в деле умерщвления крупных хищных кошек я оцениваю очень низко, а потому твердо говорю:

— Я вас не разочарую.

— Похоже, мы прекрасно друг друга поняли, — заключает магистр. — А об услышанном молчите. Слышали ирландскую поговорку о провинившемся языке?

Он смотрит жестко, без малейшего намека на веселье, и я в несчетный за сегодняшнюю ночь раз склоняю голову. Непривычная к постоянным кивкам шея протестующе ноет, грозя вот-вот переломиться, и я покрепче стискиваю зубы. Главное сейчас — не выдать себя ни взглядом, ни интонацией. Ничего, говорю я себе, придет время, и я припомню графу каждое сказанное им слово.

— За дальнейшими указаниями явитесь к виконту де Пассе, — говорит граф. — И помните: отныне ваша судьба в ваших руках. Служите честно, проявляйте старание, и тогда не только останетесь жить, но и, чем черт не шутит, получите все, о чем мечтали.

Вызванный телохранителем стражник отвел меня обратно в тюрьму, зевающий в голос кузнец не торопясь снял все навешанное железо. Затем меня передали прибывшему сержанту, здоровяку, каких мало. Сержант назвался Саймоном Брекеном, я оглядел неподвижное, словно вырубленное из камня лицо с неожиданно умными глазами, и отчего-то решил, что сержант не так прост, каким хочет казаться.

Завербованных воинов оказалось так много, что в казармы они уже не помещались. Вновь прибывающих размещали на специально выделенном поле, сплошь уставленном палатками. Как командиру роты мне полагалась персональная палатка, к которой и привел меня сержант Брекен. Внутри я обнаружил слугу, угрюмого и неразговорчивого малого по имени Адам. Тот помог мне переодеться, и сразу же после завтрака я предстал под светлые очи виконта де Пассе. Не рассусоливая, виконт сразу же перешел к делу:

— Сэр де Майеле, по зрелому размышлению мы решили пока что, — он интонацией выделил последние слова, — признать ваш дворянский титул. То, что самозванец Карл де Валуа лишил вас дворянства, сугубо его французское дело, нас оно не касается. Надеюсь, вы оцените нашу доброжелательность.

Я кивнул, не отрывая глаз от его лица.

— Чтобы у вас не сложилось ненужных иллюзий добавлю, что мы многое о вас знаем.

Про себя я хмыкнул:

— Хвастун!

Но виконту и впрямь удалось меня удивить.

— Как Робера де Майеле вас разыскивают за убийство графа Берга, — он сделал многозначительную паузу, глядя на меня с легкой усмешкой. — Вдобавок наши специалисты по французскому королевству упоминали имя некоего Робера де Армуаза, давнего ненавистника Англии. Разумеется, вас с тем господином ничего не связывает… во всяком случае, пока.

— И на том спасибо, — буркнул я, виконт де Пассе пропустил мои слова мимо ушей.

— Решение графа де Берлара непреложно: вы останетесь живы. К тому же, учитывая ваш достойный жизненный опыт, вам поручается набор роты…, - он помялся, подбирая слово, — затем продолжил:

— В условиях войны, которую мы начнем, очень часто нам будут требоваться добровольцы, вызвавшиеся на опасное дело. Этакие сорвиголовы. Собственно, для того ваша рота и предназначена.

— Командир штрафной роты, — криво усмехнулся я.

Виконт де Пассе вновь сделал вид, что не расслышал моих слов.

— Во славу Господа нашего вам предстоит использовать свои навыки и умения в полной степени. Даю слово, едва лишь мы прибудем на место, как вы сами убедитесь, что сражаетесь на правой стороне.

Глядя мне прямо в глаза он спросил:

— Если у вас нет возражений по существу, приступайте к приему роты.

Я цинично улыбнулся:

— Надеюсь, оплата будет достойной?

— Вы не будете разочарованы, — заметил виконт. — Но у нас мало времени, а потому — к делу!

Опустилась ночь, и лагерь заснул. Где-то на другом конце поля уныло брехали собаки, над головой протяжно ухала ночная птаха, и никак не могла угомониться. Мерно прохаживались часовые, у входа в палатку похрапывал Адам. Я же ворочался с боку на бок, пытаясь осмыслить происшедшее. Ну и денек, из осужденного на смерть прихотью магистра ордена я произведен в командиры штрафной роты! Может это и не то место, какое я желал бы занять, но и выбирать мне особенно было не из чего. Так что же, жизнь налаживается?

Другой я, намного хуже и гораздо менее доверчивей, тот, что таится внутри и проявляется лишь в подобные минуты сомнений и раздумий, резонно заметил:

— Нет, брат, от твоего помилования так и тянет протухшим душком. Симпатия у магистра к тебе возникла… где же он раньше был со своими благодеяниями? Это же вельможа, он искренне считает, что все нижестоящие ему по гроб жизни обязаны. Мало ли кто его спас, быть может я специально это проделал, чтобы втереться в доверие! Прием-то весьма нехитрый, и матерому волку вроде графа де Берлара вряд ли неизвестный. В жизни ни поверю, что у подобного человека шелохнулось бы в душе нечто сентиментальное.

Я поджал губы. Благородно прощать опасного противника слишком уж по-рыцарски, в жизни такая глупость встречается намного реже, чем в песнях трубадуров. Не проще ли предположить, что помиловав меня магистр де Берлар одним выстрелом убивает двух зайцев: заполучает специалиста по тайным войнам, какой возглавит штрафную роту, вдобавок за мною будут следить, чтобы выявить контакты и вскрыть всю шпионскую сеть, если та имеется!

Я подскочил на лежанке, громко упомянув архангелов Варахиила, Салафиила и Иеремиила, не путать последнего с Иегудиилом, во всем богатстве и многообразии их взаимоотношений, какое только смог вообразить (сказывается общение с грязными матерщинниками-британцами, ох сказывается). Слуга немедленно всунул голову в палатку, сонно тараща закрывающиеся глаза, я отмахнулся, и тот исчез.

Ну конечно же! Магистр и на секунду не поверил, будто бы я попал в Барнстапл случайно! А потому как бы невзначай дал понять заславшему меня противнику, кем бы тот ни был, что собранное войско готовится выступать не во Францию, и не в коем случае не во Францию! а вовсе для захвата британского престола. Хотя и это страшная тайна, и за ее разглашение меня тут же бросят льву на растерзание.

Узнай магистр, что мне известно, куда на деле отправится флот, не сносить бы Роберу головы. А пока что мне ничего не угрожало, вот только времени у меня осталось все меньше и меньше. Совсем скоро корабли ордена выйдут в море, и я должен был успеть исчезнуть из Барнстапла до того, если только не планировал отправиться в плавание через всю Атлантику. Незаметно для себя я заснул, а когда открыл глаза, меня теребил за плечо унылый человек с верблюжьим лицом.

— Проснитесь, да проснитесь же ваша милость, — назойливо бубнил он.

Несколько секунд я таращился на него с недоумением, затем вспомнил имя.

— Адам, — голос со сна был хриплым и шершавым как наждак, — дай напиться. Ну а потом присядь и расскажи, что здесь да как, не гнушаясь сплетнями и слухами.

Глухо зарокотали барабаны, звонко пропел горн. Трубач, смешно надувая щеки, прилежно вел мелодию, внимательно следя за происходящим. По утрам в пятницу проходило заседание суда, где рассматривались все серьезные проступки, совершенные воинами ордена за неделю. Вынесенный приговор обжалованию не подлежал, и приводился в исполнение немедленно. Среди нанятых воинов обнаружилось немало всякой швали, и поддерживать среди них дисциплину можно было лишь драконовскими методами.

Сегодня вешали сразу пятерых наемников, первого — за попытку бегства. Коренастый бородач был опытным охотником, если начистоту — браконьером, и не раз уходил от королевских егерей. Если кто-то и мог отсюда сбежать, то только он. Что ж, верно не судьба. Двоих казнили за пьяную поножовщину, четвертого поймали на воровстве у своих же товарищей. Последний ограбил и убил маркитантку, его обнаружили рядом с трупом, когда он снимал с убитой дешевенькие серьги. Сейчас убийца мелко дрожал, вытаращенные от ужаса глаза неотрывно следили за грузным здоровяком, одетым в красное с ног до головы.

Звуки горна растаяли в воздухе в тот момент, когда палач выбил чурбан из-под последнего осужденного. Тот бешено задергал ногами, испуганное лицо вмиг налилось кровью, тело задрожало в тщетной попытке освободиться. Когда все пятеро безвольно повисли на веревках, барабанщики подняли палочки, и до меня донеслось довольное карканье рассевшиеся на окрестных деревьях ворон. Войско, построенное в каре подавленно молчало.

Палач обошел повешенных, тыча в каждое тело раскаленным прутом, один слабо дернулся. Здоровяк, громко хмыкнув, обхватил его за пояс и поджал ноги. Что-то громко хрустнуло, и палач тут же отпустил тело. Вновь проверил его прутом, почесав затылок, медленно, с достоинством кивнул. Двое подручных в кожаных фартуках и кожаных же штанах аккуратно сняли с костра котел с кипящей смолой.

Деловито, с большой сноровкой принялись обмазывать черной жижей трупы. Так мертвые и после смерти послужат живым, уберегут от пагубных ошибок. Как-то не тянет совершать необдуманные поступки, если перед глазами постоянно маячат бывшие твои товарищи. Командовавший казнью командир пятого полка капитан де Пикиньи обвел суровым взглядом собранных воинов, отрывисто рявкнул:

— Пусть это послужит вам уроком, неблагодарные свиньи! Запомните хорошенько, что бежать отсюда некуда, а нарушать установленные порядки и правила я вам не позволю! Подумайте хорошенько над тем, что там, впереди, вас ждет прекрасная страна, где у каждого будут рабы, золото и много женщин!

Под бешенным взглядом светлых как лед глаз задрожали самые отчаянные. Убедившись, что воины как следует прониклись, и в ближайшие пару-тройку дней серьезных нарушений дисциплины не предвидится, капитан скомандовал:

— Лейтенанты, развести роты!

Стоящий неподалеку Стефан, совсем недавно назначенный командиром второй роты того же полка, поймал мой пристальный взгляд и кивнул, я ухмыльнулся в ответ и бросил сержанту:

— Брекен, уводи людей. Я тут еще задержусь.

Стоящий рядом со мной великан рыкнул что-то неразборчивое, и третья рота пятого полка крестоносной армии Золотых Розенкрейцеров недружно потопала к своим палаткам. Следом потянулись остальные, я же остался на месте, пристально разглядывая близкую гавань, где шли последние приготовления к предстоящему отплытию.

Судя по всему, до выхода в море осталось не больше месяца. Какие-то тридцать дней, и я поплыву через Атлантический океан завоевывать Америку для потомков тамплиеров! Висящий на шее медальон словно налился тяжестью, я потянул за цепочку и вытащил его наружу. Рубин с опалом заиграли на солнце, я незаметно скривился. Кто бы мог подумать, что я позволю одеть на себя эту мерзость!

В тот же самый момент за спиной рявкнуло, и я подпрыгнул как шилом ужаленный. Дикий рев оборвался, не в лад задули трубы, хрипло и пронзительно, оглушительно зарокотали барабаны. Нестройно печатая шаг мимо меня проходил войсковой оркестр.

— Плохо! — рявкнул чей-то бас, и музыканты прекратили какофонию.

— Если вы думаете, что господин граф удивится, вы не ошиблись. Только он так удивится, что вы потом от страха обгадитесь! Вот ты, болван, — толстый палец дирижера указал на одного из трубачей.

Тот позеленел и попытался спрятаться за товарищей. Остальные сомкнули инструменты, словно римляне свою знаменитую черепаху, и отбросили трусишку обратно.

— Ты играешь как полный осел! Ну вот как ты воздух в грудь набираешь?…

Я смотрел с интересом, тревоги дирижера были мне понятны. Всего через две недели должен был состояться сбор всех влиятельных лиц ордена Розы и креста. Планировались парады, званые ужины и прочие мероприятия с музыкальным обрамлением, так что музыкантам следовало постараться, иначе не сносить им головы.

На повестке дня стоял насущный вопрос — выборы Великого магистра. Со дня смерти графа Крайхема, предыдущего владыки ордена прошел уже месяц, и все это время розенкрейцерами управлял совет магистров. Похоже, что магистры наконец сошлись на одной из кандидатур. То, что выход флота состоится вслед за выборами, выглядело очень символичным. Новому Великому магистру предстояло дать отмашку самому блестящему завоевательному походу в истории человечества, и сотня кораблей должна будет доставить пять тысяч воинов для завоевания нового континента.

За пару недель, прошедших с момента моего назначения, я успел многое. Набрал людей, выбрав самых отчаянных. Мне подходили все, жившие не в ладах с законом: убийцы, браконьеры, пираты и контрабандисты. Благо, набранных в войско наемников не хватало, и его высочество лорд-протектор Англии повелел очистить тюрьмы. Рассудил мудро: даже если преступники и не погибнут в боях, то обратно в Англию все равно уже не вернутся. Как ни крути, выгода налицо.

Если же вас интересует, зачем я набирал этих мерзавцев, ответ будет прост: ну не собирался я никуда плыть. Сами посудите, что мне делать в той Америке! Пока же я внимательно присматривался к роте, стараясь распознать шпионов, которых тут просто не могло не быть, и неформальных лидеров, с какими мне непременно предстояло объясниться, и чем быстрее, тем лучше.

Намеревался я при первом же удобном случае, то есть на следующую ночь после отплытия, захватить корабль, на котором мы отбудем, и высадиться на берег. Судно можно будет объявить затонувшим, а себя — чудесно спасшимся. Были у меня на тот счет задумки, но о них — позже. Пока не найду документов, какие требуются моему нанимателю, я приложу все силы, чтобы остаться в Барнстапле!

Следует учесть, что чем дальше мы отплывем, тем труднее будет вернуться, а скорее всего — просто невозможно. Не думаю, что у каждого из капитанов будет собственная карта. На месте магистров ордена я доверил бы тайну пути только самым надежным из шкиперов, остальным приказал бы идти следом. А раз уж я додумался до такой простой вещи, значит и владыки ордена давным-давно приняли все необходимые меры к сохранению тайны. Окажется рота Стефана на одном борту с моей, все будет намного проще. Нет — каждый пробивается в одиночку.

Выждав положенное время, пока рота не отправилась на занятия, я вернулся к палаткам. Надо было проверить кое-что, о чем унылый, но незаменимый Адам сообщил мне вчера вечером. Как только я увидел маячившую перед входом в одну из палаток мощную фигуру, я хищно улыбнулся: не обманул Адам, чудо, а не слуга! Увидев меня сержант вздрогнул и нерешительно двинулся навстречу.

— Где Спаркс? — спросил я у Брекена.

— Кто? — с деланно наивным видом переспросил сержант.

— Плохо слышишь? — с усмешкой поинтересовался я. — Могу вылечить.

— Он… э-э… болен!

— И чем же?

— Простыл, сэр!

— Что ж, пойдем проведаем.

Я быстрым шагом направился к нужной палатке, Брекен догнал меня у самого входа.

— Не сердитесь, сэр, — смущенно пробасил он, — мы просто хотели подзаработать. Ну посудите сами, зачем умнику эти стрельбы?

Я молча отодвинул сержанта в сторону и нырнул в палатку. Внутри было светло, ярко пылали сразу две дюжины свечей. Эти канальи где-то раздобыли длинный дубовый стол, и сейчас весь он был усыпан какими-то деталями, железяками и всяческими загогулинами. А как иначе прикажете называть подозрительного вида металлические хреновины?

— Ну и что это? — скептически спросил я.

— Часы, сэр! — оторвавшись от ковыряния в недрах некого сложного устройства объяснил Спаркс. — Я, видите ли, когда-то был часовщиком. Говорят, неплохим.

Невысокий, узкоплечий, с вечно виноватой улыбкой, он происходил из славного города Йорка. И какая бы вещь не выходило из строя, он все возвращал к жизни. Мастер — золотые руки. На что у меня в роте подобрались отпетые личности, но к нему неизменно относились с подчеркнутым уважением.

— А как ты в солдаты-то как попал? — полюбопытствовал я. — С такой дефицитной специальностью.

— Из-за женщины, — пожал тот плечами и смущенно улыбнулся, — вечно мы из-за них делаем всякие глупости.

Я кивнул, поинтересовался:

— Что мастерим?

Помедлив, Спаркс вздохнул и признался:

— Нюрнбергское яйцо, сэр.

— Так-так, — протянул я удивленно.

В позапрошлом году в Нюрнберге некий мастер наладил производство чудо-часов. Были они настолько малы, что их можно было носить с собой, не опасаясь, что рухнешь на землю под неподъемным весом. Вот придворные модники так и поступали, цепляя их спереди на пояс за золотую цепочку. При ходьбе сей агрегат весьма забавно раскачивался, ну и как еще могли его прозвать?

— Дай-ка сообразить, — сказал я медленно, — стало быть ты тут собираешь часы. А состоишь ли ты в цехе часовщиков?

Спаркс вздрогнул, рот его приоткрылся, глаза расширились. Высившийся за моей спиной Брекен тяжело вздохнул, переступив с ноги на ногу. Смысл моего вопроса был обоим хорошо понятен, да иначе они и не таились бы. Спаркс, угодивший в мою роту прямиком из тюрьмы, наверняка был изгнан из цеха с пожизненным запретом на занятия часовым ремеслом по всей территории британского королевства. Прознай о нем часовщики, не миновать Спарксу смерти, орден не станет заступаться за преступника.

— А как продаете? — небрежно спросил я.

— Как контрабандные, — прогудел сзади Брекен. — Отдаем дешевле и люди довольны.

Я покосился на сержанта, несмотря на прохладное утро его лицо было покрыто потом.

— Вольно, — сказал я и отвернулся.

В голову пришла интересная мысль. Поначалу я отбросил ее, но чем дольше думал, тем сильнее убеждался, что попытаться стоит.

— Ладно, — хмуро сказал я, — продолжай работать. От всех занятий и караулов я тебя освобождаю. Но будет у меня для тебя одно маленькое задание. Сделаешь — прощу, нет — не взыщи. Сержант, а ну оставь нас вдвоем…

Уже отойдя от палатки я вполголоса спросил:

— Что там у него за история вышла?

— Обычная, — ответил сержант. — Молодая жена, муж весь день в лавке, вот и повадился к ней шастать какой-то дворянчик. Как-то наш умник застукал их вдвоем, кровь вскипела… Тех-то похоронили, а ему пришлось скрыться. Когда его поймали, то сразу же приговорили к повешению. А тут амнистия подоспела, и всех смертников загребли сюда.

— Ясно, — пробормотал я.

Спаркс оказался в Барнстапле по той же самой причине, что и я: из-за любви. Думается, он не больше моего жаждет плыть за тридевять морей, туда, где придется сражаться за интересы владык ордена. Маленький сутулый человечек поможет мне, а я — ему. Так думал я тогда, и не подозревая, что судьба готовит мне нечто иное, чем увлекательные приключения в Атлантическом океане. Следующим вечером меня нашел Жак Кер.

Я брел по плохо освещенным улочкам Барнстапла, возвращаясь из таверны "Охотник на драконов". На душе было пакостно, все обрыдло, я ощущал себя неудачником. Затратив уйму сил и времени я оказался у разбитого корыта. Что я здесь делаю? Где доказательства, за которыми я, собственно, и отправился в Англию? Не проще ли было остаться во Франции и попытаться разговорить моего нанимателя?

Любого человека, как бы его не охраняли, можно застать врасплох. Мне и надо-то побыть наедине с графом де Плюсси всего лишь несколько минут. Ручаюсь, он не только расскажет, где содержат Жанну, но и выболтает вообще все, что знает. Затем мне придется его убить, но остановят ли меня такие мелочи? Поставим вопрос следующим образом: не пора ли вернуться во Францию, и стоит ли извещать о принятом решении Жака Кера?

У Жака обязательно должен быть канал для связи с хозяином, он непременно доложит о моем возвращении. Граф де Плюсси человек умный, может догадаться о грозящей ему опасности. А это значит, что мне придется предварительно убрать Жака, на всякий случай как следует его разговорив. Просто так убивать его нельзя, что, если все это время я ошибался, и Кер знает, где содержат Жанну?

Я шел, стараясь не наступать в лужи. Прошлой ночью небо словно прохудилось, дождь то затихал, то усиливался, но полностью не переставал. Сейчас просто моросило, но темное небо было сплошь затянуто тяжелыми тучами и где-то к западу опять погромыхивало. Я поежился, пытаясь плотнее запахнуть плащ, но безуспешно: холодный влажный ветер без труда нашел новую щель.

Едва я свернул за угол, как мощным толчком меня буквально забросили в темный переулок. Жесткая ладонь легла на лицо, зажимая рот, и весь хмель с меня мигом слетел. Я дернулся, пытаясь вывернуться из стальных объятий, и замер в изумлении: из переулка вывернула фигура точь-в-точь таком же плаще, как и мой, и целеустремленно зашагала по лужам.

— Умоляю, не шумите, — прошептал на ухо чей-то голос.

Я медленно кивнул, и меня тут же отпустили. Уже с интересом я проводил взглядом и мужчину в схожем с моим плаще, и кравшегося следом юркого неприметного человечка. Говоривший со мной указал вглубь переулка. Помедлив, я пожал плечами. А почему бы и нет, что я теряю? Шли мы недолго. Уже через пару минут я нырнул в заднюю дверь неприметного домика, внутри меня ждал Жан Кер.

— Здравствуй, Робер, — просто сказал он.

— И тебе не хворать, — откликнулся я настороженно. — Чем обрадуешь?

Он коротко усмехнулся:

— Узнаю старого друга. Ни тебе здравствуй, ни про дела спросить.

— А чего тут спрашивать, — в тон Жаку отозвался я. — Раз вызвал, значит что-то случилось, и без меня не справиться. Угадал?

— Угадал, — согласился Кер. — Дело и впрямь срочное и серьезное. Предыдущее твое задание отменяется, больше нет необходимости разыскивать доказательства.

Он улыбнулся, я молчал. Наконец Жак поинтересовался:

— Чего не радуешься?

— Потому что сейчас ты скажешь нечто неприятное, — спокойно ответил я.

Жак покачал головой, в голосе его промелькнули нотки удивления:

— В уме тебе не откажешь. Что ж, раз так, то слушай внимательно. Все предыдущие договоренности остаются в силе, тебе же предстоит выполнить нечто иное. Ровно через двенадцать дней тебе предстоит захватить левый форт, защищающий вход в гавань. Пришедшие корабли с десантом должны пройти беспрепятственно.

— Что за корабли, о чем ты?

— Наши! Ты только представь себе, мы захватим всю верхушку ордена в одном месте! Войне конец! — возбужденно заявил Кер.

— А правый форт? — спросил я спокойно.

— Не твоя забота.

— Хорошо, — кивнул я. — это все?

— Как понимаешь, нет, — ухмыльнулся Жак. — Главной твоей задачей будет проникнуть в покои сэра Малькольма Уэйка. Ты должен сберечь все карты, какие находятся у этого почтенного господина, ни одна из них не должна пострадать. Он — хранитель морских путей, которому известно, как попасть в место, откуда орден черпает свои богатства!

Ровным голосом я полюбопытствовал:

— А ковер-самолет или скатерть-самобранку вам не надо? Может луну с неба прикажете?

Кер устало вздохнул, тщательно выговаривая слова произнес:

— Робер, мне больше не на кого положиться. Пойми и ты, только если сделаешь все как надо, узнаешь про ту таинственную узницу. Это условие твоего нанимателя, а не мое.

— Мне понадобится золото, — сказал я.

Жак с готовностью выложил несколько набитых кошелей. Помедлив, положил рядом металлическую бляху и свернутую в трубку бумагу.

— Этот знак позволит тебе проходить в замок без пароля, — сказал Кер. — Он же поможет захватить форт. Грамота удостоверяет, что ты владеешь знаком по праву. Попросить предъявить ее могут только твои коллеги.

— Коллеги? — нахмурился я.

— Люди брата Абеляра, — тихо произнес Жак.

— Она настоящая?

Кер промолчал, коротко кивнув. Странные же дела творятся в ордене, подумал я, если в заговор замешан глава контрразведки!

— Ясно, — сказал я. — Договорились. Значит, двенадцать дней?

Он кивнул, и я не прощаясь вышел.

Той же ночью, еще до рассвета, у меня состоялось объяснение с сержантом Брекеном. Едва тот зашел в мою палатку, я жестом услал Адама, и тут же вытащил полученный от Кера знак. Вдвое больше орденского медальона, он был выполнен из серебра и представлял собой ощетинившуюся шипами розу, лежащую поверх креста. Сам же крест был составлен из обнаженных клинков, покрытых алой эмалью. Симпатичная вышла штучка и очень стильная.

Разглядев знак, лежащий в моей ладони, сержант явственно вздрогнул. Брови его поползли вверх, рот приоткрылся. Тут же Брекен пришел в себя, лоб его собрался морщинами, губы сжались в тонкую полоску, взгляд стал колючим.

— Любопытная штучка, сэр, — мягко сказал он, незаметно сдвигая руку к висящему на поясе кинжалу, — могу я поинтересоваться, где вы ее нашли?

— Там же, где и вот это, — небрежно ответил я, протянув ему грамоту.

Встав так, чтобы меня видеть сержант быстро пробежал ее глазами, впившись взглядом в витиеватую подпись и печать. С растерянным видом вернул мне грамоту и вытянулся по стойке смирно.

— Ничего не понимаю, сэр, — пожаловался он.

— А тебе и не надо понимать, — пожал я плечами, — достаточно, если это буду делать я. Предъяви свой знак!

Не медля ни секунды Брекен протянул руку, в широкой ладони лежал медный медальон. Размером он совпадал с моим, но выполнен был в более скупой манере: грубовато и без эмали.

— Ага, дружок, — подумал я с удовлетворением, — выходит, я в тебе не ошибся.

— О том, что сейчас видел — молчок! — предупредил я. — Это понятно?

— Да, сэр, — судорожно кивнул сержант.

— Вольно, — скомандовал я, и тот незаметно перевел дух.

— Ты, возможно, уже догадался, — спросил я, — что мы с тобой оказались в этой роте неслучайно?

Брекен кивнул.

— Так вот, как можно скорее мне нужно получить из этого сброда отряд, который не раздумывая выполнит любой мой приказ. Я повторяю, любой! И ты мне в этом поможешь!

— Все ясно, сэр, — решительно заявил сержант. — Что я должен делать?

— Сейчас соберешь сюда всех вожаков, тех, кто на самом деле обладает в роте авторитетом.

Брекен ухмыльнулся, изогнув левую бровь, и выразительно похлопал по рукояти кинжала.

— Пока что нет, — сожалеющее покачал я головой, — но мне нравится твой настрой. Для начала отделим зерна от плевел. Выясним, кто из них настроен сотрудничать, эти останутся жить…

Полчаса спустя сержант Брекен собрал их в одной из палаток, всех шестерых. Молодых и зрелых, высоких и среднего роста, широкоплечих и сутулых. Выдавали всех глаза — безжалостные, волчьи. Каждый не раздумывая прирезал бы любого за горсть медяков, косой взгляд, да просто из прихоти. У всех имелся смертный приговор, и всякий из них при первом же удобном случае постарался бы оставить армию, чтобы заняться любимым делом: убийствами, грабежами и насилиями.

Все они были неформальными лидерами, настоящими хозяевами роты, и будь у меня хоть малейшее желание навести в ней порядок, я тут же отправил бы их к палачу. Увы, они позарез были мне нужны, как бывают нужны свирепые волкодавы пастуху, чтобы гнать баранов в нужном направлении.

— Итак, — сказал я, — буду краток. Вы, полагаю, уже в курсе, что попали служить в роту смертников.

Воры и убийцы стояли молча, не отрывая от меня глаз, вслушиваясь в каждое слово.

— Нас первыми будут бросать в бой, а выходить из него мы будем последними. Это — раз.

И я вогнал в стоящий передо мной деревянный стол один из своих ножей.

— Далее, — голос мой был холодным как лед. — Воевать в Европе нам не придется, уж не взыщите. Нас всех повезут через море воевать с туземцами-каннибалами, и обратно нам уже не вернуться. Там мы и останемся. До конца жизни, сколько протянем, нам суждено охранять власть ордена в той далекой стране. Это — два!

Второй нож вошел в столешницу рядом с первым, собравшиеся коротко переглянулись.

— И третье, — заявил я. — Вздумай я показать кто в роте хозяин, болтаться бы вам уже в петлях. Ваше счастье, что мы нужны друг другу. Пока нужны…

Я уставил на них указательный палец, с усмешкой бросил:

— Добавлю еще одно: там, куда нас хотят загнать, нет ни привычных вам больших городов, ни рынков, ни ярмарок, ни ювелиров, ни почтовых карет с жирными гусями. Там дикие леса, населенные кровожадными дикарями и грязные туземные города, где вам вовек не затеряться. У вас у всех кожа белая, в отличие от местных. Чуете перспективу?

Я помолчал, чтобы они прониклись. Судя по тому, как они зашевелились, обмениваясь взглядами, меня поняли.

— Предать меня вы можете, да только ничего вам это не даст. Как бы ни старались, хоть из кожи вон выпрыгните, вас все равно отправят за море. Меня, дворянина, несмотря на мой чин, — я ткнул в свой медальон с двумя камнями, — отправляют, что уж сказать про вас?

Я обвел всех тяжелым взглядом, сказано было достаточно, пора и честь знать. На прощание заявил:

— Поможете освободиться мне — я помогу вам. Вместе мы вырвемся, по отдельности — погибнем. Я даю вам время поразмыслить до вечера. Если Брекен не принесет ответа, подыхайте каждый в одиночку. Обещаю, я не стану прилагать к этому руку. Да и к чему? Вскоре мы отплываем, а там и сами все увидите. Это — три!

Третий клинок вошел рядом с прочими.

— Чего вы конкретно хотите, ваша милость? — буркнул один из шестерки, кряжистый бородач с толстыми, бугрящимися мускулами руками.

На его уродливом, почти обезьяньем лице холодно светились неожиданно умные глаза. Я слышал о нем, да и кто не слышал о Чарли Брауне? Известный душитель, в течение десяти лет орудовавший в Линкольншире, настоящий зверь с человеческим разумом, от того лишь более опасный.

— Вы и вся рота делаете то, что я скажу, — холодно заявил я. — Скажу «лягушка» — принимаетесь квакать. Прикажу захватить корабль — все как один бежите к порту. Скомандую штурмовать замок — отказников быть не должно. Да, и еще одно: по моему приказу, и никак не раньше, все соглядатаи в роте должны будут тут же умереть. Думайте, решайте. Я — ваш единственный шанс на жизнь и свободу. Неволить никого не буду.

Я развернулся и вышел из палатки. Небо на востоке светлело, тучи разошлись, день обещал быть солнечным. Я вдохнул свежий воздух полной грудью, мысли в голове напряженно метались, в крови до сих пор бурлил адреналин. Все ли я сказал, что хотел? Был ли достаточно убедителен? Как ни крути, мне не обойтись без их помощи, в одиночку форт не захватишь. Я уже подходил к своей платке, когда меня догнал Брекен. Молча протянул мои ножи, я покосился на верзилу, тот кивнул.

— Пока спорят, — шепнул он, — но думаю, что вы всех убедили.

— Хорошо, — ответил я медленно, изо всех сил стараясь не показать нахлынувшего облегчения. — Но давай подождем до вечера.

Сержант коротко поклонился и повернул обратно. Итак, начало было положено. Оставшееся время мне предстояло переделать кучу дел, но главное было сделано! В тот момент, охваченный эйфорией, я даже не задал себе вопроса — откуда у многострадальной, разоренной войной Франции, разделенной пополам между законным королем и захватчиками, возьмется флот, способный поспорить с орденским? Да и десант в количестве достаточном, чтобы поспорить с собранным тут войском!

Все мы крепки задним умом, и тут я ничем не отличаюсь от остальных. Одно я знал наверняка: через двенадцать дней, кровь из носу, я должен буду сделать все, что мне прикажет Жан Кер. Реши тот, что я в одиночку должен штурмовать замок — пойду без промедления. Впереди меня ждала встреча с Жанной. Наконец-то после двух лет разлуки я погляжу в глаза любимой.

— А если девушка забыла тебя? — шепнул мудрый, циничный, ненавистный внутренний голос. — Да и было ли между вами чувство, в каком ты так уверен? Что, если она лишь благодарно кивнет и тут же о тебе забудет, поскольку на воле накопилась чертова уйма дел?

Я молчал. Просто не знал, что ответить.

— Так что же? — холодно спросил повидавший жизнь я.

Худший я, мерзкий я. Та часть меня, что предпочитает решать все проблемы радикально — ножом и удавкой, ядом и мечом. Реалистичный я.

— А ничего, — наконец ответил я себе. — Я освобожу Жанну, чего бы это мне не стоило. Не посмотрит на меня — что ж, судьба. Но я сделаю все, чтобы вновь завоевать ее любовь, и ты мне в этом поможешь! Ну а прямо сейчас мы пойдем к моему другу Стефану, пора бы и ему узнать, какая чертовщина тут творится!

Глава 3 Англия, 1432 год, октябрь: закрыватель Америки

С сэром Даниэлем де Ротселаром я познакомился месяц назад в таверне "Мечник и Корона", самом фешенебельном месте из тех, где играют в кости. На диво азартный игрок, из тех, кто левый глаз на кон поставит, и потому весьма удобный для вербовки человек, пусть ни о чем подобном мы с ним и не говорили. В конце концов да кто это сказал, будто завербованный обязан ставить подпись в некоем договоре? Полная чушь!

Признаться я с нескрываемым скептицизмом отношусь к россказням о сделках с дьяволом. Коли уж ты совершаешь нечто насквозь незаконное — продаешь ли краденые часы, секрет подвесок королевы, карту укрепрайона или даже душу — то обтяпаешь все без лишней бюрократии. И ставить корявый крестик кровью в договоре купли-продажи вовсе ни к чему: и продавец и покупатель прекрасно знакомы с деталями сделки, а уж Господь, который всех нас рассудит, тем более в курсе того, что происходит в землях и небесах.

Я передаю сэру де Ротселару его расписки и увесистый кошель с золотом. Удовлетворенно осклабясь дворянин роняет несколько слов, после чего неторопливо уходит. Я гляжу ему вслед хмуря брови. Только что сэр Даниэль подтвердил информацию, поступившую от другого источника. Раз оба сообщили одно и тоже, значит ли это, что сведения правдивы? Поразмыслив немного я решаю как следует подготовиться к предстоящей вылазке. Никаких мечей, кольчуг и прочего громыхающего железа. Наше оружие — смекалка, немного ловкости и пара мотков прочной веревки!

Едва наступает ночь как я занимаю привычное уже место под окном личного кабинета графа де Берлара. Камин у его светлости установлен громадный, дров прислуга не жалеет, и потому створка окна всегда приоткрыта. Я был здесь уже трижды, спасибо Жаку за подаренный в замок пропуск, и вынес из подслушанного уйму полезной информации. Наедине граф обсуждает с соратниками самые разные вопросы, к примеру — предстоящие выборы Великого магистра.

Как я понял, шансы на победу у его светлости весьма невелики. Остальные магистры, недовольные тем, как по-хозяйски граф разместился в замке Барнстапл, объединились против него. Всего через пять дней должны состояться выборы, и графу де Берлару дадут на них бой. Вот только магистр не собирается ждать результатов голосования, он задумал нанести упреждающий удар. Сегодня состоятся встреча с посланником сил, которые и должны помочь графу де Берлару добиться должности Великого магистра.

В кабинете сидят трое главных заговорщиков. Лиц я не вижу, но их голоса мне прекрасно знакомы. Встречайте: магистр ордена граф де Берлар, глава контрразведки брат Абеляр и так и не назначенный на должность главного казначея ордена сэр Арно де Степлдон. Не назначенный потому, что является сторонником графа де Берлара. Как попал в эту троицу брат Абеляр я не знаю, но очень похоже, что после выборов Великого магистра всех троих раз и навсегда отстранят от власти.

Я осторожно меняю позу, разминая затекшие конечности. Не хватало еще сорваться с узкого выступа, на котором я кое-как пристроился, и повиснуть, болтаясь на веревке. Увидеть-то никто не увидит, но все равно получится неудобно. В кабинете хлопает дверь, судя по шагам пожаловали двое. Как только все рассаживаются, начинается торг. Говорит только один из гостей, второй изредка вставляет отдельные реплики. Его голос кажется мне знакомым, но я никак не могу его опознать.

— Поймите, граф де Берлар, — рокочет гость, — вы требуете от нас невозможного. Что скажут при королевских дворах Европы? Мы раз и навсегда погубим свою репутацию! И все это за каких-то двадцать кораблей? Вдобавок к судам мы желали бы получить команду обученных мастеров!

— Что же тут невозможного? — удивляется граф. — В порт вас пропустят, войска мы отведем, вам всего-то и надо будет взять замок штурмом и перебить всех, кого вы там обнаружите!

— Тем более, что и ворота будут открыты, — негромко вставляет брат Абеляр.

— А форты, прикрывающие вход в гавань точно не откроют пушечный огонь?

— Да, ваша светлость, — заявляет некто знакомый, и я наконец узнаю голос Жака Кера. — Форты займут верные нам люди, к тому же для исключения досадных случайностей будут приняты дополнительные меры.

Некоторое время все молчат.

— Итак, давайте с самого начала, — рокочет гость. — Перед нашим нападением вы выходите в море, чтобы оказаться к нему непричастными, верно?

— И вот тут наш договор нуждается в небольшом уточнении, — заявляет граф. — Откуда мы можем быть уверены, что вы не возьмете нас на абордаж?

— Слово чести дворянина! — возмущенно кидает гость.

— Я бы предпочел нечто более весомое, — вмешивается в беседу сэр Степлдон. — К примеру, заложников.

— Разумно, — в голосе гостя я без труда различаю нотки иронии. — И кого вы желали бы принять на борт, уж не самого ли Франческо Фоскари?

— Обойдемся одним из членов Совета десяти, — парирует граф.

Между заговорщиками завязывается ожесточенный спор, не переходящий, впрочем, границ учтивости, я же замираю с открытым ртом, пытаясь переварить услышанное. Такой знакомый и понятный мир внезапно рушится, и из-под его обломков на меня надвигается нечто совершенно новое, к чему я не готов.

Действуя на автомате я взбираюсь на крышу, бреду по пустым коридорам, миную стражу у ворот. Дороги до палатки я не помню, и прихожу в себя только тогда, когда заспанный Адам молча сует мне в руки кубок с подогретым вином. Жестом я отсылаю его спать, слуга тут же исчезает. Я же, рухнув на лежанку, долго гляжу на колышущийся огонек свечи.

Никакого французского десанта не будет, Жак Кер обманул меня. Думаю, он обманывает и своего хозяина графа де Плюсси. Совет десяти — это орган управления Венецианской республики, нечто вроде нашего совета пэров. А упомянутый в разговоре Франческо Фоскари — венецианский дож. Ради сохранения личной власти заговорщики готовы поделиться с венецианцами некоторыми из своих секретов, сам же Жак Кер желает преподнести им и вовсе королевский подарок — карты неизвестных европейцам земель.

Если припомнить кое-какие детали нашего с Кером знакомства, сразу же становится понятно: у него с венецианцами давняя и крепкая дружба. Или все намного проще, чем мне кажется, и Жак — один из разведчиков торговой республики? Просто раньше он добывал секреты Франции, а ныне работает в Англии. И все бы ничего, но для решения собственных вопросов он шантажирует меня свободой Жанны!

Стиснув зубы я долго бормочу грязные ругательства, пока гнев не перестает застилать мне кровавой пеленой глаза, и не становится холодным, словно лед. Теперь я могу рассуждать спокойно. Наступает рассвет, и я слышу звуки пробуждающегося лагеря. Давным-давно поднявшийся на ноги Адам наконец просовывает голову в палатку, встретив мой взгляд испуганно отшатывается.

— Вы что же, так и не ложились, ваша милость? — нерешительно спрашивает слуга.

— Давай умываться, — говорю я невнимательно.

Еще раз прокручиваю в голове детали составленного за ночь плана, просто чтобы убедиться, что ничего не забыл и заявляю:

— Потом сразу завтрак. И пошевеливайся, время не ждет!

Три дня спустя я стоял в порту, внимательно оглядывая скопившиеся там суда. На палубах «Мстителя» и «Триумфа» шла непонятная мне возня, бестолково суетились матросы, портовые грузчики один за другим опускали в трюмы кораблей тяжелые ящики и бочонки. У трапов прохаживались воины из замковой стражи, хмуро поглядывая на зевак.

Мой интерес, в отличие от прочих любопытствующих был самого практического свойства: «Мститель» мне сильно задолжал еще с прошлого моего путешествия в Англию, «Триумф» же являлся личным кораблем графа де Берлара. Именно эти суда в числе прочих должны будут послезавтра выйти в море, унося заговорщиков. Вновь накатила ярость, и чтобы хоть немного отвлечься я перевел взгляд на другие корабли.

Пройдет совсем немного времени, и волны морей и океанов начнут бороздить стопушечные галеоны. Гордые линкоры развернут навстречу ветру паруса и тут же сгинут под натиском пара. Запыхтят дымными трубами канонерки и броненосцы, вновь вынырнут из небытия линкоры, стальные горы под старым названием. Появятся, и тут же канут в былое, а на океанских просторах воцарятся новые повелители волн, ударные авианосцы.

Но до века атомных силовых установок, гиперзвуковых торпед и самонаводящихся ракет еще ой как нескоро, и пока что морские бои ведутся по старинке. Корабли сходятся, маневрируя, и осыпают палубу противника стрелами и арбалетными болтами. Бахают кулеврины, изредка грохочут пушки, затягивая окрестности густым и вонючим пороховым дымом.

Но победа в морском бою достигается лишь абордажем. Пока ты не займешь палубу противника, не зачистишь каюты и трюмы морской бой нельзя считать выигранным. А обстреливать издали чужой корабль можешь хоть до посинения, особого вреда ему ты все равно не причинишь.

Но мастера ордена научились делать корабли нового поколения. Залпами картечи они сметают с палубы противника все живое, мощь их пушек позволяет проламывать борта чужих судов, пуская их ко дну. Отныне нет нужды сцепляться с врагом бортами, ты с легкостью поразишь его на расстоянии, и противник даже не успеет к тебе приблизиться!

Новые корабли ордена в два раза длиннее, чем суда других стран, а потому несут сразу три мачты. Самое же главное — тяжелые пушки расположены не на палубе, как у прочих, а под нею. Оттого центр тяжести у орденских боевых судов находится намного ниже, а устойчивость и управляемость выросли неизмеримо. Маневренность же в морском бою намного важнее того, сколько у тебя пушек.

Так ведь и пушек-то на кораблях других стран раз-два и обчелся. Хорошо, если на корме и носу есть хотя бы по паре орудий, так ты еще сумей поймать врага в прицел. А вот когда ударит по тебе орденское судно одновременно десятью пушками, на своей шкуре ощутишь преимущества высоких технологий!

Я посмотрел на склады, где были запасены горы оружия: мечи и двуручные топоры, боевые молоты и копья, шестоперы и "утренние звезды". Отдельно хранились знаменитые английские луки и связки тетив, длинные стрелы с шиловидными и бронебойными наконечниками, арбалеты и болты к ним. Стальные доспехи заготовили в ограниченном количестве, для обычных воинов сойдут и кольчуги — пусть-ка дикари попробуют их пробить обсидиановым оружием!

Скоро, совсем скоро флот должен выйти в океан. Где-то на полпути наверняка планировалась длительная остановка на Азорских островах. Экипажи должны отдохнуть, пополнить запасы воды, при необходимости отремонтировать давшие течь корпуса и истрепанный непогодой такелаж.

Еще через полтора месяца пути впередсмотрящие заметили бы на пустынном горизонте облака, а через несколько дней перед ними возникла бы длинная, уходящая в обе стороны темная полоса — материк, который в следующем столетии назовут Америкой.

Надменных дикарей, поработивших потомков европейцев, ждал бы сокрушительный удар. Кровавые культы прекратили бы свои мерзкие ритуалы, были бы спасены жизни десятков тысяч людей… только для того, чтобы обратить краснокожих в новое, гораздо более тяжелое рабство.

Я еще раз оглядел запирающие гавань форты. Приступом с моря их не взять, шлюпкам с десантом помешают скалы и ревущий прибой, любой же входящий в порт корабль обязательно подставит борт одному из бастионов. Двадцать пять орудий правого форта и столько же левого потопят любой вражеский корабль. Пушки будут бить практически в упор, тут не промахнется и самый неопытный канонир.

Интересно, подумал я, неужели никто так и не заподозрил, что начавшиеся волнения в Уэльсе, на подавление которых была вчера отправлена значительная часть собранных войск, вовсе не случайны? Уныло кричали чайки, задул холодный ветер. Я поежился, пора было возвращаться в лагерь. И тут же кто-то крепко ухватил меня за плечо. Я резко повернулся, бросив руку на рукоять меча, увидев мое лицо человек отпрянул назад.

— Что случилось? — недовольно спросил я. — Ты хоть понимаешь, что такое конспирация? Хочешь, чтобы нас в чем-то заподозрили?

— К черту конспирацию! — ответил Кер. — Выступить необходимо сегодняшней ночью!

— Ты что, с дуба рухнул? — покачал я головой. — Сам же говорил, что операция послезавтра!

Кер напряженно огляделся, в его голосе я без труда различил панические нотки:

— Пару часов назад на подходящий флот напоролась патрульная эскадра ордена. Один корабль нам удалось потопить, второй выбросился на берег, часть экипажа спаслась. К утру они будут в Барнстапле и тут же поднимут тревогу. Орден выведет корабли в море, и наших добрых французов, всех, кого удалось собрать королю, попросту потопят. Словом, как бы то ни было, но адмирал принял решение нападать сегодня. Уже сейчас галеры начали двигаться к гавани. Самое позднее к трем часам ночи ты должен захватить форты!

— Погоди, — ошеломленно пробормотал я. — Да постой же! Ты же говорил только про левый форт!

— Обстоятельства изменились, Робер. — Жак вцепился мой в рукав так, что клещами не оторвешь. — Все пошло наперекосяк! Тебе придется захватить оба форта, иного выхода нет. Да, передай своим людям, чтобы нацепили белые повязки на правую руку. Только так их смогут узнать высадившиеся французы.

— Все, мне некогда! — он исчез, и я позволил себе грубо выругаться.

Больше не думая о красотах заката, я быстрым шагом отправился к себе. В ближайшие пару часов мне предстояло сделать кучу дел. Среди прочего — проследить, чтобы не забыли перебить всех соглядатаев в роте, ну а самое главное — повидать Спаркса, мастера по всякого рода тикающим и такающим вещицам.

Штурм мы начали сразу после полуночи, едва колокол церкви Святого Георгия отбил двенадцатый удар. Взять левый форт оказалось неожиданно легко. Я предъявил часовому полученный от Кера знак и заставил открыть ворота. Ни одного офицера не оказалось на месте, похоже, все они решили предаться чувственным удовольствиям. Им здорово повезло, ведь когда я вошел в здание небольшой крепости, все ее защитники были уже мертвы. Мои бойцы в азартными криками делили добычу, с трупов бесцеремонно стаскивали сапоги и кольчуги, кое-кто из покойников был раздет догола.

Я поднялся на крышу бастиона и внимательно оглядел порт. Отсюда открывался дивный вид и на гавань, и на город, и на те пять кораблей, что медленно выходили в море. Я узнал «Триумф» и «Мститель», прочие были мне незнакомы. Итак, война началась. Следующий ход был за мной. Я быстро спустился вниз и приказал сержанту:

— Пошли десять человек в порт. Где-то там находится мистер Спаркс, и я желаю, чтобы его со всем барахлом немедленно доставили сюда.

— Мне отправиться с ними? — спросил Брекен.

— Останься, ты нужен мне здесь, — бросил я.

Сержант отобрал людей, и те тут же убыли, я с удовлетворением отметил, что дисциплина в роте заметно подтянулась. Один из солдат все мялся поодаль, не решаясь подойти. Я жестом подозвал его:

— Докладывай.

— Вы были правы, сэр, — глотая слова протрещал воин. — Весь порох выведен из строя!

Ну конечно же, о каких еще "дополнительных мерах" мог говорить Кер? Не портить же заговорщикам дорогостоящие пушки, а подвезти к форту свежий порох — дело нескольких часов. Теперь исключен даже случайный выстрел в сторону входящих в гавань судов!

— Не беда, — улыбнулся я, — сегодня мы не будем ни в кого стрелять, не так ли, сержант?

— Да, сэр, — ответил Брекен. — И если мне позволено будет спросить, не пора ли нам выдвинуться к правому форту?

На секунду наши взгляды встретились, и я отчетливо осознал: вся та покорность, какую он демонстрировал с начала нашего знакомства, напускная, и сержант прекрасно знает, что мы здесь делаем. Еще я понял, что стоит хоть в чем-то нарушить план заговорщиков, и не сносить мне головы.

— Командуйте построение, сержант, — скомандовал я, и, едва Брекен отвернулся, сделал условленный знак.

Все произошло очень быстро. Сзади к сержанту подскочили сразу двое, он громко вскрикнул и рухнул на пол. Изо рта его хлынула кровь, Брекен забился в предсмертных судорогах.

— Тихо, — рявкнул я, перекрывая поднявшийся шум. — Всем молчать! Смотреть сюда!

Я поднял вверх серебряный медальон, тот, где роза ощетинилась шипами, и заявил, указав на труп:

— То, что было сделано, выполнено по моему приказу. Ваш сержант оказался предателем. К счастью, я вовремя его разоблачил. А теперь — разойдись!

Косо поглядывая на знак в моей руке воины разбрелись. На месте осталось шестеро, те самые лидеры, с которыми я беседовал несколько дней тому назад.

— Наша договоренность остается в силе, — заявил им я. — И я по-прежнему ожидаю от вас помощи.

Переглянувшись, они неохотно кивнули. Я сделал вид, что полностью удовлетворен, мне оставалось терпеть их общество не более пары часов. Колокол на церкви Святого Георгия пробил дважды, и к воротам форта подъехала тяжело груженая телега. Спереди восседал мастер Спаркс, следом шли воины, посланные покойным сержантом.

— Порох прибыл, сэр, — заявил он, улыбаясь во весь рот.

— А как другое дело? — тихо спросил я.

Он улыбнулся еще шире, и я облегченно вздохнул. Плечи расправились, последние часы я будто таскал на себе невыносимо тяжелый груз. Только сейчас я осознал, как сильно переживал за успех своей затеи.

— Зарядить орудия, — приказал я, — и приготовиться к бою!

Не прошло и получаса, как в гавань скользнула первая галера, за ней еще и еще. Я подождал, пока не пройдет первый десяток, и только тогда приказал открыть огонь. Привезенного Спарксом пороха хватило, чтобы потопить четыре галеры, затем пробудился порт, и в бой вступили экипажи стоящих у причалов судов. Загрохотали корабельные орудия, запылали новые галеры. Стало светло, словно днем, и сейчас я прекрасно различал реющие на мачтах венецианцев черные флаги с золотым обнаженным клинком острием вверх.

Похоже, что в правом форте тоже был испорчен порох, во всяком случае ни одно его орудие так и не сделало выстрела. А потому в охваченную пламенем гавань Барнстапла беспрепятственно входили все новые и новые галеры. Десятки галер изрыгали белое пламя, от которого корабли тамплиеров вспыхивали как спички. О, они отстреливались. Несколько галер, задрав нос или корму, медленно погружались в морскую пучину, вода с ревом хлестала в пробоины в бортах, кричали и молили о спасении утопающие.

Трем каравеллам удалось улизнуть в море, раскрыв паруса они мчались подальше от объятой пламенем гавани. Их никто не преследовал. Ловко маневрируя, галеры приставали к берегу, выплескивая ощетинившихся сталью воинов. В порту что-то грохнуло, я бросил в ту сторону взгляд и замер на месте. Но привлек мое внимание вовсе не столб пламени и дыма на месте одного из складов. Одна из галер промахнулась, выбросив раскалено-белую струю мимо цели, теперь вода в том месте пылала.

— Что за черт? — пробормотал я озадаченно. — Неужели греческий огонь? Но ведь секрет его приготовления утерян…

— Выходит нашли, — отозвался внутренний голос. — И кстати, долго ты собираешься здесь прохлаждаться?

— Внимание, — крикнул я, и все лица повернулись ко мне. — Всем одеть на правую руку белую повязку, и сидеть, как мыши в крупе! Когда бой в порту закончится, выходите, вас не тронут. Только не признавайтесь, что стреляли по галерам. Ну, чай не дети малые, разберетесь, что к чему. Мне же надо идти.

— Туда? — спросил Спаркс.

Я кивнул.

— А вы вернетесь? — уточнил он, и все негромко загалдели.

— Молитесь, чтобы этого не случилось, — ухмыльнулся я. — Если я вернусь, это будет значить, что все провалено, и мне больше некуда деться, а всех нас ждет виселица.

В наступившей тишине кто-то громко сглотнул.

— Молитесь, если умеете, — продолжил я все с той же неприятной ухмылкой. — Чтобы дело, за которым я иду в замок, выгорело. И, самое главное — сидите тихо!

Я повернулся и пошел к выходу, за спиной сдержанно галдели.

— Запереть ворота за сэром Робером! — рявкнул сей-то бас. — А теперь, мерзавцы, слушайте меня внимательно! Я вам не добрейший сэр Робер, какой терпел ваши наглые высказывания…

Стоящие у причалов корабли пылали, если среди них и остались незатронутые огнем, то я их не заметил. Новехонький флот ордена ушел в дым, даже не успев выйти в море. Моя провокация удалась, но чувствовал я себя скверно. Мне удалось столкнуть орден Золотых Розенкрейцеров с Венецианской республикой, я отложил открытие Америки и изменил ход истории, но гордости не испытывал. Причина проста, мне до слез было жаль великолепные суда!

Бои переместились выше, в город. Насколько я разобрался, высадившихся венецианцев поддержали воины с белыми повязками. Их было намного меньше, чем розенкрейцеров, но действовали они сплоченно. Похоже, надеяться ордену было не на что. Я поймал чью-то лошадь с окровавленным седлом и вихрем пронесся по Барнстаплу, ухитрившись не ввязаться ни в одну из стычек. Ворота замка были распахнуты настежь, судя по всему часовых закололи в спину.

В замке шло настоящее сражение. Воины из дворцовой стражи бились с воинами с белыми повязками, и мне пришлось прокладывать путь силой. Как и любой бой, этот запомнился мне фрагментарно. Блеск стали, крики умирающих, яростный вой сцепившихся в рукопашной. Вечная триада воина любой эпохи: кровь, боль и смерть. Перед запертой дверью в покои сэра Малькольма Уэйка я без особого удивления обнаружил Стефана. Как и я тот щеголял белой повязкой.

— Привет, — говорю я. — Думал, ты в лагере.

— Не нашел тебя там и решил поискать, — ухмыляется Стефан.

В руках у валлийца боевой топор, к лезвию прилипли чьи-то волосы, воин забрызган кровью с ног до головы. Впрочем, я и сам выгляжу не лучше, с тем только отличием, что в руке у меня меч.

— Поделим поровну? — спокойно спрашивает Стефан, стараясь не поворачиваться ко мне спиной.

— Ты о драгоценностях? — небрежно уточняю я.

— Я о картах, — ровно заявляет тот.

— Договорились, — киваю я и тут же командую:

— Ломай дверь, я тебя прикрываю.

Пара минут и дверь сдается, а мы вваливаемся внутрь. Навстречу с криками кидаются вооруженные люди, плечо обжигает болью. Я машинально пригибаюсь, бью в ответ, стараясь ударить быстрее, еще быстрее. Мертвое тело сшибает меня с ног, и я отползаю в сторону. Стефан в одиночку бьется против четверых, не давая меня добить.

Вскочив на ноги я успеваю отрубить чью-то руку вместе с кинжалом, который должен был пропороть валлийцу спину, чужая кровь плещет мне в лицо, заливая глаза. Страшно кричит коренастый мужчина в дорогом камзоле, зажимая распоротый живот. Я тут же добиваю его, и мы остаемся втроем: я, Стефан и высокий пожилой человек с козлиной бородкой, мастер карт.

— Сэр Малькольм Уэйк, нам нужны карты новых земель за океаном! И если хотите жить вам придется с ними расстаться! — рычу я, приставив острие меча к груди старика.

— Вы не тронете меня, — бросает тот высокомерно. — Я единственный, кто знает путь в Новую Индию!

— А вы часом не врете? — интересуюсь я с сомнением. — А как же ученики?

— Ученики, — надменно фыркает сэр Уэйк, — бездари из благородных, что не могут толком запомнить ни одного течения! Да знаете ли вы, что если сбиться с курса на ничтожную долю градуса, хотя о чем это я, откуда вам знать, что на картах наш мир делится на триста шестьдесят градусов… Так вот, вам корабль угодит в неподвижное море из водорослей, что опутают его и не дадут сдвинуться с места, пока команда не умрет от голода и жажды!

— Саргассово море, — понимающе киваю я, но сэр Уэйк, гордый своей уникальностью, меня не слышит.

— А знаете ли вы, что если отклониться к северу или югу, то попадешь в зону постоянных штормов? И слышали ли вы хоть раз о бескрайних ледяных полях? А как вы найдете в бескрайнем океане маленькие острова, где можно набрать воды и свежей провизии, и отличите безопасные гавани от тех, вокруг которых обитают тысячи кровожадных дикарей?

— Где карты? — нетерпеливо перебиваю я говоруна.

— Все карты в этой голове, — заявляет сэр Уэйк напыщенно.

— Хотел бы вам верить, — пожимаю я плечами.

Лезвие меча блестит как молния, самый кончик его разрубает горло старику. Сэр Малькольм Уэйк успевает еще открыть рот для протестующего вопля, но тут же захлебывается кровью. В следующее мгновение глаза его стекленеют, мертвое тело оседает на пол. Не повезло сэру Уэйку, хранить подобные секреты смертельно опасно для здоровья. Я не собираюсь дарить Америку Венецианской республике, захотят — пусть открывают ее сами.

— Зачем? — очень тихо и спокойно спрашивает Стефан, его глаза угрожающе сузились.

— Ты собрался силой волочь старика мимо венецианцев? — интересуюсь я с холодком. — Как ты себе это представляешь, мы засунем его в мешок и выдадим за полонянку?

— Но как мы без него отыщем карты?

— Найдем, — уверенно бросаю я. — А он все равно ничего не сказал бы, знаю я подобных упрямцев. Да и времени на пытки у нас нет. Вот-вот сюда нагрянут венецианцы, а потому следует поторопиться.

Я быстро оглядываю просторное помещение с десятками шкафчиков, сундуков и шкатулок. Как угадать, где лежат нужные мне карты? А ведь они есть, их просто не может не быть. Не будешь же ты объяснять капитанам на пальцах, как идет течение и где лежат острова? Может стоит рискнуть и поджечь здесь все? Но тогда мне придется стоять в дверях покоев до последнего, насмерть, чтобы венецианцы не успели потушить пламя.

Жак Кер наверняка указал им, где находится самый ценный приз, и сюда непременно явится трофейная команда. Кому как не народу, живущему морской торговлей, знать, насколько ценны вообще любые карты? А уж если в них указан путь к новому континенту любой венецианец ляжет костьми, но раздобудет подобную карту!

Смогу ли я продержаться достаточно долго, пока все тут не сгорит дотла? Сомневаюсь. Да и позволит ли Стефан сжечь тут хоть одну бумажку? Англичане они ведь тоже, знаете ли, всерьез заняты морской торговлей. Их, британцев, хлебом не корми, дай лишнюю карту раздобыть.

Безвозвратно утекают секунды, складываясь в минуты, а я все пытаюсь сообразить, как же следует поступить. Звуки боя неуклонно приближаются, и надо на что-то решаться. И только потому, что чувства мои обострены до предела, я слышу слева от себя легкий шорох. Я распахиваю дверцу одного из шкафов и за ухо вытаскиваю оттуда мальчишку лет тринадцати. Тощий как палка он забился под нижнюю полку, и лежал там скорчившись в три погибели.

— Ты еще кто? — хмурюсь я.

— Паж сэра Уэйка, — шепчет мальчишка, с ужасом косясь на разбросанные повсюду мертвые тела.

— А я — злой сарацин, — представляюсь я. — Ты наверное слышал, что мы, сарацины — сущие звери? Маленьких детей мы жарим и едим, взрослых убиваем, женщин продаем в гаремы, а из мальчиков вроде тебя делаем евнухов.

Я сострагиваю зверское лицо, хищно оскалив зубы. Откуда-то снизу до нас доносятся вопли о пощаде, тут же сменяющиеся предсмертными хрипами и женским визгом. Мальчишка мотает головой, прижав руки к низу живота, побледнел он так, что я без труда мог бы сосчитать все его веснушки.

— Позволь я сам с ним поиграю, — присоединяется ко мне Стефан, я отстраняю верзилу повелительным жестом.

— Твое счастье, — продолжаю я, — что я поклялся Аллаху, это такой наш бог, что отпущу одного неверного целым и невредимым, если он мне поможет. Ну что, поможешь?

Как завороженный, мальчишка медленно кивает, не отрывая круглых как пуговицы глаз от моего лица.

— Ты слышал, о чем мы говорили? — спрашиваю я.

Паж что- то шепчет.

— Не слышу!

— Да, — выдавливает он тонким голосом.

— Я знаю, что твой бывший хозяин обманул меня, — заявляю я, — за это мне пришлось его убить. Убью и тебя, если не покажешь, где он прячет карты. Меня интересуют секретные карты, понял?

И, дождавшись поспешного кивка, говорю:

— Показывай.

— Там, вон в той шкатулке, — тычет пальцем паж.

Знаком приказав Стефану следить за пацаном я подхожу к шкатулке, что больше напоминает окованный железом сундук.

— Где ключ?

— У хозяина на шее.

Внутри обнаруживается не менее сотни карт, я быстро просматриваю несколько из них на выбор, сокрушенно качаю головой.

— Все-таки придется тебя убить, — грустно заявляю я пажу.

— Но за что? Ведь я все показал!

— Не все, — мрачно говорю я. — Не может быть, чтобы у твоего хозяина не было тайного места для самых ценных карт. Что же, прощай, маленький лгунишка, я сам их найду!

Я подмигиваю Стефану. Тот, умница, рявкнув что-то грозное, ухватывает мальчишку за волосы и прижимает к тонкому горлу лезвие боевого топора.

— Нипочем не найдете, — пищит тот, — без меня.

— Ага, торгуешься, — хмыкаю я. — Давай показывай, но больше не лги. Еще раз — и ты покойник.

— Вон там, — тычет паж, шмыгая носом.

Не уверен, что даже мой учитель, покойный отец Морис смог бы отыскать тайник. Мальчишка нажимает на какие-то точки на стене, топает ногой, и перед ним открывается небольшое отверстие. Тонкая рука мгновенно ныряет внутрь, паж разворачивается, в повороте нанося мне удар. Собственно, чего-то подобного я и ожидал, а потому ловлю его за руку и с силой стискиваю пальцы. Вскрикнув от боли мальчишка выпускает кинжал, тот звеня и подпрыгивая катится по каменному полу.

— Подержи-ка пацана, — сухо говорю я Стефану. — Да смотри повнимательнее, чтобы не сбежал. Парнишка-то шустрый.

Валлиец кивает, широкая твердая ладонь ложится пажу на плечо. Такой мог бы удержать медведя, что ему тринадцатилетний мальчишка? Я выгребаю содержимое тайника, кошель с драгоценными камнями небрежно сую в карман, потом разберемся, что там у нас с чистотой и каратами. Десяток обнаруженных карт быстро разворачиваю и проглядываю. Стефан смотрит вопросительно, я киваю, на хмурое лицо валлийца наползает скупая улыбка.

— Теперь с тобой, пацан, — я подхожу к пажу, в руке холодно поблескивает поднятый с пола кинжал.

На лезвии я без труда различаю маслянистые капли самого подозрительного вида.

— Ты уверен, что показал нам все тайники с картами?

— Я больше ничего не скажу, — рычит тот, сущий волчонок, — можешь убить меня, как моего хозяина!

— Отчего бы и нет, — пожимаю я плечами, — карты мы нашли, и ты нам больше не нужен.

— Держи его крепче, — предупреждаю я Стефана, — чтобы не вырвался.

Тот хоть и глядит на меня с недоумением, но кивает. Убить того, кто покушался на твою жизнь, будь то женщина или ребенок — не только право, но и обязанность воина. Я замахиваюсь, с тонким криком мальчишка зажмуривает глаза. Лезвие кинжала отточено до бритвенной остроты, оно должно войти в плоть мягко, без сопротивления.

С тупым звуком рукоять клинка бьет Стефана в висок, пару секунд тот недоуменно смотрит на меня, затем ноги его подгибаются, и он рушится на пол. Не медля ни секунды я бью его по затылку. Начавший было шевелиться валлиец обмякает, закатив глаза.

— Вот так-то, — тихо говорю я. — Всегда знал, что яд — это лишнее. Главное — хорошо поставленный удар.

Я уже у камина. Найденные в тайнике карты летят в огонь, пламя радостно лижет пергамент, тот тихо потрескивает, сопротивляясь. Я оборачиваюсь к пажу, того, похоже, настиг столбняк. Глупо разинув рот мальчишка пялится на меня, как на циркового слона, того и гляди слюну пустит. А ты думал мне взаправду нужны ваши секретные карты? Рано вам открывать Америку, пусть поживет чуток без европейцев, еще наплачется от вашей алчности и жестокости.

— Да наш я, наш, — морщась, объясняю ребенку, — тамплиер. Тьфу, то есть розенкрейцер, хотя хрен редьки не слаще. Одним словом, рыцарь Кадифа, слышал про таких?

Паж истово кивает, слезы его на глазах мгновенно высыхают, на меня глядит с восхищением. Еще бы, не каждый день видишь красу и гордость ордена Золотых Розенкрейцеров, его живую легенду. Рыцари Кадифа — это разведка ордена, они работают по всей Европе, на мусульманском Востоке и даже в Азии.

— Я сжег все секретные карты, чтобы не попали в руки врагам. Не отдавать же наши секреты венецианцам, верно? Не стой как столб, закрой тайник!

Мальчишка мигом выполняет приказ.

— Рот захлопни, — морщусь я. — И что бы я не говорил — молчи, а спросят — поддакивай. Понял?

Тот кивает уже живее, взгляд у пажа собранный, решительный. Абы кого в розенкрейцеры не берут, у них, как и у масонов, сплошь одни молодцы подобрались. Умные, решительные, и кулаки — как у меня голова. Вот и этот, нутром чую, далеко пойдет.

— Господин, — заявляет он решительно. — Есть еще один тайник.

— Тащи все быстрее сюда, — командую я, — и в огонь!

Пламя жадно ревет, пожирая пергамент. Каждый штрих пера на нем оплачен смертельно опасным трудом многих сотен людей, из которых лишь единицы возвращались живыми и с нужными сведениями. И с каждым таким вернувшимся мир все рос и рос, пока я вновь его не сузил. А что делать?

Отчего- то я вспоминаю фанатиков, что сожгли Александрийскую библиотеку, уничтожив миллион рукописных книг. Знания — это сила и богатство, так было и так будет всегда, и те люди с факелами не могли этого не понимать. Вряд ли они развлекались подобным образом, жечь книги — это не с пивком да по бабам, тут нужны решительность и убежденность. Возможно ли что и они спасали мир на свой манер? Думаю, именно так им виделось происходящее.

Из коридора доносится громкий топот сапог, я осторожно выглядываю в дверной проем. Венецианцы ощетиниваются было оружием, но я тычу пальцем в белую повязку на правом плече, и воины успокаиваются. Я же во весь голос требую найти мне любого офицера. Мол, тут карты обнаружились, надо бы оприходовать.

Не проходит и пяти минут, как в комнату набивается куча народу. Старший, мужчина лет сорока с пронзительным взглядом и напомаженной бородкой, которого прочие именуют синьором Корбуччи, внимательно оглядывает помещение. Безошибочно выделив среди убитых Стефана, что до сих пор не пришел в себя, повелительно кивает:

— Что с ним?

— Оглушили, — пожимаю я плечами. — За него не волнуйтесь, у моего друга крепкая голова.

Взгляд синьора Корбуччи падает на мальчишку:

— А это еще кто?

— Этот теперь со мной, — ухмыляюсь я. — Мальчишка ладный, молоденький. Буду его воспитывать в правильном ключе. По нашему, по-английски.

Дворянин кривится, но не возражает, не сориться же с союзником из-за такой мелочи. Солдаты же на мальчишку смотрят сочувственно, как на будущую жертву матерого педофила. Пока синьор Корбуччи оценивает размеры захваченной добычи я просительно блею:

— Не выделит ли благородный господин сопровождающего, чтобы я мог выбраться из замка?

Не поворачиваясь, венецианец бросает пару слов, тут же один из солдат машет мне. Давай, мол, пошли скорее. Я подталкиваю пажа в костлявую спину:

— Шевели ногами, малец. Нам еще надо выбраться отсюда живыми.

Звуки сражения стихают, похоже, защитники Барнстапла окончательно разбиты. Мне надо исчезнуть из замка раньше, чем венецианцы начнут разбираться кто и при каких обстоятельствах обнаружил карты. Вдобавок скоро очнется Стефан, в этот момент мне хотелось бы находиться от него подальше.

Из замка мы выбираемся без помех. Едва оказываемся в городе, как паж, недоверчиво косившийся на меня всю дорогу, задает стрекача. Не успеваю я слова сказать, как шустрый малец скрывается из виду. Ну и слава богу, у меня и без пажа дел по горло. Высадившиеся венецианцы наводнили город, я то и дело натыкаюсь на патрули, но белая повязка на руке — лучший пропуск. Все, что мне сейчас нужно — это найти Жана Кера.

Я обнаруживаю его в том самом неприметном домишке, где полторы недели назад узнал о предстоящем нападении. Аккуратно открыв заднюю дверь я бесшумно крадусь к комнате, из которой доносится непонятный шум. Обстановка носит следы поспешных сборов, Жак мечется по комнате, собирая вещи.

— Далеко собрался? — спрашиваю с интересом.

Подпрыгнув на месте Жак выхватывает меч и разворачивается ко мне.

— Это я, Робер, — с ухмылкой говорю я. — Не узнал?

Чертыхнувшись, Жак плюхается на табурет. Его лицо бледно, волосы встрепаны, руки мелко дрожат.

— Все пропало, Робер, — говорит он с тоской. — Все, что было задумано, пошло прахом! И все из-за тебя! Зачем, ну зачем ты открыл огонь!

— Долг каждого честного человека — расстроить планы предателя, — улыбаюсь я одними губами.

— Предателя, — повторяет он с горьким смешком. — Предателя? Да нет, глупца! А ведь я хотел рассказать тебе все. Почему, ну почему я этого не сделал?

— Рассказать что? — хмурюсь я.

И поначалу я даже не понимаю, о чем говорит мне Жак Кер.

— Как? — переспрашиваю я.

— Он мертв.

— Давно?

— Вот уже пару месяцев.

— И что произошло?

— Судя по всему его отравили.

Помолчав Жак продолжает:

— Новый секретарь короля граф де Бланкар на дух меня не переносит, так что во Франции меня больше никто не ждет…

— А после сегодняшней ночи мне и в Венеции не будут рады, — добавляет он с кривой ухмылкой.

— Но почему я об этом не знал?

— Я хотел тебе сказать, Робер, поверь мне, — глухо говорит Жак. — Но тогда ты ушел бы, а мне позарез требовалась твоя помощь. И я не предатель! Уж кто-кто, а ты должен меня понять, Франция и тебя отвергла. И что плохого в том, что я собирался пойти на службу Венеции?

— Ты знал, что обещал мне граф де Плюсси?

— Да, — кивает Жак. — Полное прощение, возврат замка и земель и…, - он медлит, — некая информация.

— Из всего перечисленного меня интересует только последний пункт, — требовательно заявляю я. — Ты… знаешь?

— Увы, — качает Кер головой. — До меня, разумеется, доходили невнятные слухи, но лишь король Франции знает где содержат Деву.

— Или лорд-протектор Англии, — продолжаю я его мысль.

Жак разводит руками.

— Ты можешь мне что-нибудь посоветовать? — спрашиваю я, помолчав.

Кер молча мотает головой.

Я ушел не прощаясь и брел до тех пор, пока Барнстапл окончательно не скрылся из виду. Все, что я делал в последние месяцы больше не имело никакого смысла. Все мои усилия пропали даром, я так ничего и не узнал о месте, где прячут мою Жанну. И даже разгром ордена Золотых Розенкрейцеров не служил мне достаточным утешением. Да, флот вторжения был уничтожен, и больше розенкрейцерам не добраться до Америки, а без их проклятого золота англичанам никогда не победить Франции.

Я сидел на берегу, положив голову на колени, и смотрел на море. То и дело до меня долетали брызги волн, одежда промокла насквозь, но мне было все равно. В паре миль к западу лежал пылающий город, далеко в море темнели силуэты венецианских галер. Разгромив противника хитроумные торговцы тут же отправились в путь, не дожидаясь подхода верных ордену войск.

Венецианцы нанесли смертельный удар и тут же растворились в морских просторах. Не скоро англичанам удастся воссоздать по настоящему мощный флот, ох как нескоро. Да черт с ними со всеми! Мысли о политике вызывали у меня глухое отвращение. Я устал бороться и не знал, что делать дальше. Дотянуться до лорда-протектора Англии или французского короля — все равно что до солнца. В жизни мне не подобраться к ним на расстояние вопроса. Да и захотят ли они со мной говорить о Жанне? С чего бы это? Кто я для них — нищий французский дворянчик, каких хоть пруд пруди!

Чувство безмерной усталости затопило меня, и будущее рисовалось в самом мрачном свете. Мне не были рады ни во Франции, ни в Баварии, ни в Бургундии. Боюсь как только Стефан доберется до Лондона, мне будут не рады и в Англии. Подведем итоги: ни денег, ни друзей, ни могущественных покровителей. Ну и как же мне найти и освободить любимую?

Темнело, с моря задул холодный ветер, с легкостью пронизывая промокшую одежду, я начал замерзать. Какой-то посторонний звук назойливо пробивался сквозь свист ветра и грохот прибоя. Я вздрогнул, осознав, что слышу детский плач, ноги сами подбросили озябшее тело вверх. Я внимательно огляделся, ярдах в двадцати от меня на берегу у самой воды лежало нечто темное.

Это был человек, привязанный к какой-то доске обрывком каната, несомненно, жертва кораблекрушения. Он лежал без движения, руки его крепко стиснули темный сверток, из которого и доносился недовольный крик. Разрезав канат я оттащил тело подальше от воды, ребенок недовольно заорал, по телу человека прошла судорога.

— Жив, — пробормотал я, и тут же чертыхнулся.

Только теперь я разглядел лицо спасенного, это был сэр Арно де Степлдон, один из заговорщиков и управитель казны ордена Розы и креста.

— Не вовремя ты мне попался, — пробормотал я. — Ну хоть внесешь ясность в происшедшее.

Я перевернул сэра Степлдона на спину и несколько раз хлопнул по щекам, а когда тот приоткрыл мутные глаза, поднес к губам спасенного фляжку с бренди. Сэр Арно сделал глоток и закашлялся. Я бережно закрыл фляжку, не хватало еще разлить драгоценный напиток, и убрал в сторону.

— Кто тут? — простонал человек. — Где мой ребенок?

— С ним все в порядке, — ответил я. — Что с вами случилось?

— Корабль, на котором мы вышли, «Мститель»… он взорвался. Я так и не понял, как это произошло. Я взял Джона у кормилицы… вышел на палубу и тут она вздыбилась, а я оказался в воде. К счастью мне подвернулся обломок доски, и я за него уцепился.

— Глотните еще раз, — сказал я, и сэр Арно послушно присосался к фляжке. Пара глотков, и он начал оживать на глазах.

— А почему вас не подобрали? — спросил я. — Из порта вышло несколько кораблей.

Он помедлил, с неохотой сказал:

— "Триумф" начал было разворачиваться, и тут же весь вспыхнул, от палубы и до верхушки мачт. Объятые пламенем люди прыгали в море, они так ужасно кричали! Остальные суда тут же ринулись врассыпную.

Я хмыкнул. Не подвел меня Спаркс, часовых дел мастер, его игрушки сработали без осечки. Еще вчера я прыгал бы на месте от радости, узнав, что потомил-таки ненавистный «Мститель», теперь же просто принял новость к сведению. Да, я отомстил за погибших товарищей и даже уничтожил одного из магистров, а что толку? На минуту я отключился, задумавшись. Тем временем сэр Арно де Степлдон с жаром живописал, какими благами осыплет меня за сегодняшнее спасение.

— Сожалею, — прервал я его, — но ничего не выйдет. Вы свое уже отжили. Ваш жизненный путь окончится на этом берегу.

— Но почему? — отшатнулся розенкрейцер. — Ты даже представить не можешь, сколько денег я заплачу за свое спасение!

— Да потому, что мы враги, — ответил я просто, — а утопленный «Мститель» — моих рук дело. И еще по сотне причин, среди которых имеются глубоко личные. Пора бы ордену розенкрейцеров угомониться, а Столетней войне — закончиться.

— А мой сын? — прошептал сэр Арно. — Что станет с ним? Ты и его убьешь?

— Нет, конечно, — ответил я. — Думаю продать его сарацинам. Прекрасный евнух из него получится.

Вру, разумеется. Я все-таки не зверь, а потому отдам ребенка в один из монастырей, где принимают подкидышей. За сегодня произошло многое: погибли сотни, возможно тысячи людей. Перебиты делегаты, съехавшиеся на выборы Великого магистра, сгинул флот новейших кораблей. В других обстоятельствах я непременно помог бы сэру де Арно, но только не сегодня.

Пусть лежащий на берегу человечек и не магистр, зато он заведует финансами ордена, причастен к множеству его секретов, каких я даже и вообразить не могу. Вот почему розенкрейцеру лучше уйти в мир иной, вслед за графом де Берларом. Оставшиеся в живых непременно попробуют возродить орден Золотых Розенкрейцеров, и чем меньше людей из прежнего руководства останется в живых, тем лучше.

Сэр де Степлдон изо всех сил прижал ребенка у груди, тот зашелся в истошном крике, я вытащил из ножен меч. Не стоило тянуть с казнью, на нас мог кто-нибудь наткнуться.

— Отпусти меня, — горячечно шептал розенкрейцер. — Я знаю, где хранятся сокровища ордена. Я осыплю тебя золотом, хватит и тебе и твоим внукам.

— Ты готов ко встрече с Создателем? — прерывал его я. — Положи ребенка, чтобы я случайно его не задел.

Он с трудом, будто отрывая часть себя положил сына на землю, в глазах загорелась мрачная решимость:

— Поклянись, что мой сын станет дворянином, и эти деньги будут твоими, — сказал он.

— Интересное предложение, — кивнул я.

— Помнишь, как мы встретились?

— Да.

— Меня схватили, потому что я ехал один, без охраны. Правда, глупо вышло? — он тихо засмеялся, не отрывая горящих глаз от сына.

— Продолжай.

— Я был в Венеции и Флоренции, Генуе и Ломбардии… да где я только не был! Я перевел все деньги ордена, о каких только знал, на секретные счета. Если бы только Великий магистр граф Крайхем прожил еще полгода, власть сама свалилась бы нам в руки!

Сэр Степлдон перевел на меня пылающий взгляд, крикнул:

— Понимаешь?

Я снова кивнул.

— А теперь все пошло прахом! Я должен умереть на забытом богом берегу, а сына отдаю в руки собственному убийце!

— Украденные тобой деньги будут искать, — заметил я. — Ты уверен, что хорошо замел следы?

— Я — лучший, — надменно объявил розенкрейцер. — Пусть ищут хоть до посинения, им не найти ни единого пенса!

Содрав с пальца перстень сэр Арно кинул его мне. Ну а затем объяснил, куда я должен явиться и что мне следует говорить. Едва он закончил, я тут же все повторил без единой ошибки. Это я с боевым топором в руках не очень хорош, зато память у меня отменная.

— Надеюсь вы догадываетесь, что если меня ожидает ловушка, ваш сын умрет? — уточнил я.

— Не беспокойся, — оскалил розенкрейцер зубы. — Как я и обещал, там достаточно денег для вас обоих. Но если ты обманешь моего сына, я вернусь за тобой с того света!

Из- за облаков вынырнула луна, глаза сэра Арно расширились, и в ту же секунду острие моего клинка вошло ему в грудь. Мужчина пронзительно вскрикнул и застыл без движения. Я подхватил на руки маленького человечка, тот молчал. Надо было развести костер, а с утра найти дом для малыша, где он смог бы провести какое-то время. Обещание обещанием, но не таскаться же мне с грудным ребенком на руках по всей Европе?

— Так получилось, — объяснил я младенцу, — что я никак не мог отпустить твоего отца. Если рубить гидре головы, то все сразу, а не выборочно.

Младенец молчал, но я и не ждал от него ответа. Завтра же я собирался отправиться по указанным адресам, если там и в самом деле достаточно денег, мне будет гораздо проще найти мою принцессу. Я улыбнулся, и куда делась недавняя хандра? Пока я размышлял, тело делало все автоматически. Под прикрытием скалы я развел костер, ребенка закутал в сухое, пожертвовав нательной рубахой. Не прошло и десяти минут, как я согрелся. Плясали желтые языки костра, и в такт им метались мысли. Согревшись, ребенок заснул у меня на руках. Сопел себе тихонько. Незаметно я и сам впал в дрему.

Я шел по бесконечно длинному коридору распахивая двери, расположенные по обе его стороны. За одной из них находилась женщина, знающая где прячут Жанну. Я двигался все быстрее, а время шло, оно утекало безвозвратно, его оставалось все меньше и меньше. Я уже бежал, мчался изо всех сил, впереди осталась только одна дверь, и именно за ней скрывалась та, что знает.

Дверь с треском распахнулась, и я замер на месте. У окна стояла женщина, та самая, какую я искал. Медленно, очень медленно она начала поворачивать голову, я вот-вот должен был увидеть ее лицо. Оглушительный рев заполнил собой коридор, от неожиданности я дернулся и проснулся. Вокруг было утро, солнце взошло и светило мне прямо в глаза. Ребенок не спал и был недоволен жизнью, его плач и разбудил меня. Дите желало кушать. Принюхавшись я понял, что было бы неплохо его переодеть.

Но как же не вовремя он завопил! Я грустно улыбнулся. Скорее всего мой сон — полная чепуха, навеянная мыслями о Жанне. Если хорошенько поразмыслить, ну чье лицо я мог увидеть? С чего я решил, будто некой женщине известно где моя любимая? Сладко потянувшись, я вскочил на ноги.

Нищий рыцарь и рыцарь богатый — это же две большие разницы, как говорят у нас в Одессе! Прямо сейчас мне предстояло совершить два неотложных дела: до лучших времен пристроить куда-нибудь младенца, и раздобыть доброго коня. После нападения венецианцев гавань Барнстапла на какое-то время останется не судоходной, мне же было совершенно необходимо попасть на материк.

Начало весны я встретил во Флоренции. Сильны и богаты морские республики Пиза, Генуя и Венеция, но мощью своею Флоренция выделяется меж ними словно рыцарь среди простых воинов. Мощью как военной, так и финансовой. Золотой венецианский дукат ходит по всему миру, но он всего лишь младший брат флорентийского флорина. На флорентийский манер — 3,5 грамма золота в монете выпускают деньги Английское королевство и Священная Римская Империя германской нации, Папская область и Венгерское королевство. Да разве всех сочтешь? Стандарт — он для всех стандарт и есть!

А еще Флоренция — место, где сконцентрированы умнейшие люди эпохи, творческую элиту тянет сюда со страшной силой. Данте Алигьери и Джотто, Джованни Боккаччо и Бенвенуто Челлини, Микеланджело и Галилей… Здесь жил и работал Америго Веспуччи, в чью честь наречены заморские земли. Творил Леонардо да Винчи. Тут Карло Коллоди придумал Пиноккио. И даже наш «Идиот» написан не в Москве-матушке, а все там же, во Флоренции.

Прекрасный город с богатой историей и, что для меня оказалось важнее, лопающимися от золота банками. Покойник не соврал: в кубышке оказалось столько, что до конца жизни я мог жить Ротшильдом, а правнуки мои, буде такие появятся, коли не будут покупать городов, оставят деньги и праправнукам!

Сегодняшний день, последний перед отъездом во Францию я посвятил делам. Получил на руки письма с указанием подчиненным структурам в Лондоне и Париже о выдаче на мое имя неорганичного кредита. Забрал подробнейший список, где было перечислено в какие торговые дома и производства вложены мои деньги, и какой собственностью я владею через подставных лиц. На прощание Пьетро Визари, владелец торгового дома "Визари и сыновья" решил развеселить дорогого гостя последними новостями их Англии, зная о болезненном моем интересе к этой стране.

— Сведения точные, головой ручаюсь, — с ухмылкой заявил Пьетро. — Представьте себе, королева-мать вышла замуж! Проделала все тайно, но от нас разве утаишь? Это шпионы сопредельных государств могут прошляпить свадьбу Екатерины Валуа, у нас же, людей торговых, все серьезно. Мы не интригами придворными балуемся, а делаем деньги.

— Замуж… и за кого же? — рассеянно отозвался я, отхлебнув из золотого кубка.

Умеют на юге делать вина, еще как умеют. Красное как кровь, с изумительным вкусом, его дивный аромат просто сводит с ума!

— В жизни не угадаете ее избранника, — заливался соловьем Пьетро. — Это некий Оуэн Тюдор, дворянин из Уэльса!

От неожиданности я поперхнулся.

— Поправьте меня, — произнес я растерянно, — она вышла замуж за чертова Тюдора?

Несколько мгновений мы смотрели друга на друга, а затем расхохотались.

— Вы слышали историю про Лондонский мост? — спрашивал я.

— А вы знаете про лошадиный хвост? — давясь от смеха перебивал меня хозяин.

Расстались мы только через полчаса, совершенно обессилившие от смеха и довольные друг другом. Вечером, уже засыпая, я вновь вспомнил о новобрачных и заулыбался. Екатерина Валуа, королева-мать и сестра моей Жанны. Я и видел-то ее всего лишь раз, на коронации ее сына в Париже, когда смотрел на праздничный кортеж из окна покоев Изабеллы Баварской.

Откуда- то из глубин памяти всплыла картина: праздничный картеж останавливается перед окнами вдовствующей королевы, стареющая красавица смотрит на дочь и внука, а те глядят на нее. Глядят на нее… Я все глубже проваливался в сон, воспоминания мешались, подергиваясь легкой дымкой. Вновь я бежал по длинному коридору, распахивая двери. За одной из них скрывалась женщина, знающая, где держат в плену мою Жанну.

Я бежал из последних сил, потому что время мое было на исходе. С минуты на минуту та дверь должна была захлопнуться навсегда, и больше ничто на свете не смогло бы ее отворить. И потому я заставлял себя мчаться еще быстрее, и еще, и еще чуть-чуть… А две вдовствующие королевы, мать и дочь, смотрели друг другу в глаза, но проклятые лошади вот-вот должны были тронуться дальше. Впереди возник освещенный прямоугольник. Я вздрогнул от ужаса: дверь медленно закрывалась.

Не отрывая взгляда от матери Екатерина Валуа взмахнула рукой. Протяжно запели горны, кучер, важный как нормандский барон, дернул поводья. Дверь передо мной закрывалась все быстрее, и я уже не успевал в нее заглянуть. Что-то трещало, кажется, мышцы ног, последним бешеным усилием, грозящим разорвать сердце, я прыгнул вперед и успел заглянуть внутрь раньше, чем захлопнулась дверь.

Все случилось одновременно: таинственная женщина повернула голову и посмотрела мне в глаза. Екатерина Валуа отвернулась от матери и церемониальный кортеж тронулся вперед. Дверь с лязгом захлопнулась, вытолкнув меня из комнаты. Я рывком сел в кровати, сон как рукой сняло. Сердце колотилось, пытаясь вырваться из груди, в крови кипел адреналин. Белье и простыни насквозь пропитались потом, скомканное одеяло улетело на пол, но все это было неважно.

Я соскочил с ложа и босиком прошелся по полу, не обращая внимания на царящую в спальне прохладу. Меня всего трясло. Я узнал женщину из своего сна, и сейчас ощущал легкую досаду: мог ведь догадаться об этом и пораньше! Я выглянул в окно, занималась заря. План действий поменялся, я уже не хотел ехать во Францию, а отправлялся в Лондон!

В чем только не упрекали меня за всю мою сравнительно недолгую жизнь, но единственное, что никогда не ставили в вину — отсутствие манер. И потому, едва я через окно проникаю в спальню матери английского короля, как первым делом вежливо откашливаюсь. Бесполезно. Женщина безмятежно раскинулась на широкой перине. И, чтобы там не болтали дворцовые сплетники, из-под одеяла торчит только пара пяток.

В соседней комнате несет службу горничная ее величества леди Джоан Гарднер. Я не проверяю, спит ли придворная дама, собственно, а чем ей еще заниматься далеко за полночь? Оплывшие свечи горят еле-еле, даже и не пытаясь разогнать царящий в спальне полумрак. Меланхолично пляшет пламя в отделанном мрамором камине, и мельком глянув в ту сторону, я еще раз поражаюсь, какие же мы разные.

Никогда не понять мне страсти британцев к украшению каминов. Поневоле кажется, что островитяне чуть ли не молятся на очаг, есть в этом поклонении огню нечто языческое, есть! С другой стороны, это древним славянам, погасни огонь в пещере, можно было по-быстрому смотаться "через дальние леса и высокие горы" к соседям, пылающую головешку попросить. А с острова куда денешься? Кругом вода! Тут поневоле засуетишься вокруг каждого камина.

Сзади раздается еле слышное ворчание, и я мгновенно поворачиваюсь к женщине. Екатерина Валуа сидит в постели, я и не заметил, как она проснулась. В полутьме влажно поблескивают глаза, роскошные темные волосы обрамляют бледное лицо. Она весьма хороша, вся в мать, и еще она очень похожа на Клод.

— Не надо кричать, ваше величество, — спокойно говорю я. — Иначе кое-кто может пострадать.

— И кто же? — спокойно спрашивает женщина.

— Разумеется, я. — вежливо наклоняю я голову. — Не буду же я бить слабую женщину по голове или зажимать ей рот?

В руках у Екатерины устроилась декоративная собачка, когда только королева успела ее подхватить? Пес тихонько ворчит, недобро разглядывая меня тусклыми глазками, я узнаю звук. Так вот как проснулась Екатерина, ее разбудила проклятая тварь! Приглядевшись к псу внимательнее я тихонько хмыкаю. Знакомая порода, очень дорогая и опасная.

Этих тварюг специально вывели для богатых дамочек. Легкие и теплые, они прямо-таки созданы, чтобы таскать их на руках и тетешкать, а еще над ними можно сюсюкать. Если же владелице грозит опасность, та просто швыряет пса в лицо обидчика, ну а дальше, как говорится, дело техники. Несмотря на внешнюю хрупкость челюсти у этой породы очень сильные, и оторвать собаку от лица возможно только с куском собственного мяса.

— Не стоит, — так же спокойно замечаю я. — Если швырнете в меня пса, я наколю его на кинжал.

— Чего вам надо?

— Я хочу поговорить. Только поговорить, вот и все.

— И поэтому проникли в мою спальню ночью, как вор?

Беда с этими женщинами, вздыхаю я, ну подумала бы сама, как я подойду к ней днем, когда кругом толпятся стражи, слуги, горничные, придворные дамы и кавалеры?

— Перед вами Робер де Армуаз, бывший телохранитель Орлеанской Девы, — представляюсь я. — И требуется мне от вас лишь одно, я хочу узнать, где ее держат англичане.

Екатерина распахивает рот, со вздохом я поднимаю руку, прерывая женщину. Беда с этими дамочками, хлебом не корми, так и норовят соврать.

— Не надо, — говорю я уверенно. — Не надо рассказывать, что ее сожгли, а прах развеяли… Ну, вы меня поняли. Не к лицу английской королеве обманывать французского рыцаря. Я точно знаю, что Клод жива!

— Я не знаю, где ее держат! — отрезает Екатерина.

— Вы — мать английского короля, и мне понятны ваши чувства. Но ведь Клод — ваша младшая сестра, пусть и незаконнорожденная.

— Убирайтесь, — в голосе Екатерины я без труда различаю угрозу. — Еще минута, и я крикну стражу!

— Я люблю ее больше жизни, — голосом моим можно резать стекло. — И вы — моя последней надежда. Если не скажете, где ее искать… Что ж, зовите стражу.

С минуту мы ломаем друг друга взглядами, и время это кажется мне вечностью. Ну и семейка, где у каждой из женщин прямо-таки несгибаемая воля, чудовищная гордыня и надменный, не терпящий возражений нрав! Моя визави вышла замуж за Генриха Завоевателя в пятнадцать лет, а уже в шестнадцать осталась вдовой с младенцем на руках. Тем не менее не дала оттеснить себя на второй план, точно так же, как Изабелла Баварская в свое время.

Первой опускает глаза королева, но едва я расслабляюсь, поверив в ее капитуляцию, как Екатерина тут же швыряет в меня адского зверя. Надо сказать, что при необходимости я умею двигаться очень быстро. Умение «взрываться» движением не врожденное, и вколочено в меня путем долгих болезненных тренировок.

Екатерина и охнуть не успевает, как я оказываюсь рядом с ней. Правой рукой я держу за шкирку извивающегося пса, в левой зажат кинжал. Королева отшатывается, тонкие пальцы с такой силой стиснули кружевное одеяло, что костяшки побелели. Но и лицо и голос ее по прежнему спокойны. Даже сейчас, после того как женщина пыталась покалечить или даже убить меня, я не перестаю восхищаться ее самообладанием.

— Вы ничего от меня не добьетесь, — твердо заявляет Екатерина.

Пес изо всех дергается и негодующе рычит, требуя второй попытки. Пытается вывернуть голову, чтобы взглядом передать: не дрейфь хозяйка, на этот раз не оплошаю. Я тяжело вздыхаю, готовясь к новому раунду переговоров, и мне тут же напоминают старую истину: в гостях стой лицом ко входу!

Глава 4 Бавария — Франция, лето 1433: спрячь за высоким забором девчонку…

— У тебя гости, дорогая? Надеюсь, я не помешал? — произносит прямо за спиной чей-то голос.

Он глуховат и окончания слов проглатывает, но тем не менее прекрасно мне знаком. Я стою не двигаясь, ведь горло щекочет острое как бритва лезвие. Черт, как же он ухитрился так ловко ко мне подобраться?

— Положь собачку, — командует владелец кинжала, и я послушно передаю пса хозяйке.

Небрежно кинув карманного монстра на кровать, та азартно предлагает:

— Вызвать стражу?

— Не стоит, — поспешно говорю я, — гость и сам найдет, где тут выход. И кстати, Стефан, не мог бы ты опустить клинок? Это же я, твой старый друг Робер.

— Старый друг, говоришь? — хмыкает стоящий за спиной. — Ну тогда ты меня знаешь и должен понимать, что шутить с тобой никто не будет. Очень аккуратно вытаскивай все оружие, что у тебя есть и кидай на пол. Замешкаешься — горло перехвачу!

Я послушно начинаю разоружаться, много времени этот процесс не занимает. В конце концов я же не на войну шел, а с женщиной поговорить.

— Посвети, дорогая, — приказывает старый знакомец, и королева-мать охотно повинуется.

Похоже, на каждую строптивицу имеется подходящий мужчина. Ухватив меня за волосы Стефан рывком поворачивает мою голову вбок, к поднесенному светильнику. Оглядев, громко хмыкает.

— Похож, — признает он неохотно, — та же самая противная морда. Ну и какого черта тебе понадобилось в спальне королевы Британии?

— Да уж не желание залезть ей под юбки, — огрызаюсь я. — А сам-то ты что тут делаешь ночью?

Фыркнув, Стефан мощным толчком отправляет меня в угол спальни, подальше от горки оружия, что я набросал. Его кинжал с лязгом входит в ножны, но я не обольщаюсь: выхватить клинок — дело пары секунд. Я гляжу на старого знакомца исподлобья, осторожно поглаживая горло. В нашу последнюю встречу я оглушил Стефана и украл совместную добычу — карты новых земель. И тот факт, что я их сжег, ничего в общем-то не меняет. Нахмурив брови Стефан уставился на меня. Голову на отсечение даю, он тоже ничего не забыл.

— Ты его знаешь, Оуэн? — удивляется Екатерина.

— И ты знаешь, — со вздохом говорит мужчина. — Позволь тебе представить сэра Робера де Армуаза.

Помедлив, добавляет:

— Если помнишь, ты даже собиралась наградить его за спасение моей жизни. В прошлом году, во время Лондонского заговора этот проходимец оказался нам очень полезен.

— К вашим услугам, — отвешиваю я церемониальный поклон.

— Только не задирай нос, Робер, — усмехается старый знакомец. — Ты что же думаешь за нами случайно все время неслась по пятам целая свора? Мы были всего лишь приманкой для дурака, этакой дымовой завесой, пока втайне обтяпывалось настоящее дело!

— Да, что-то такое всплывает в памяти, — с улыбкой заявляет Екатерина. — Кстати, он и в самом деле очень… предприимчив.

И вот тут до меня доходит.

— Оуэн? — с недоверием спрашиваю я. — Тот самый Оуэн? Я имею в виду Оуэна Тюдора…

— Да, — царственно кивает Екатерина, — это мой добрый друг и верный подданный сэр Оуэн Мередит Тюдор.

Шпион и наемник, известный мне как Стефан слегка наклоняет голову, не выпуская меня из вида, и я все еще пребывая в легком ошеломлении, вежливо киваю мужу королевы Англии. Подумать только, я путешествовал с живой легендой, с чертовым Тюдором!

— Кстати, ваше величество, — деликатно замечаю я. — Просто любопытно, а насколько велико то самое вознаграждение?

Переглянувшись, супруги улыбаются. Эдак хищно, словно пара щук при виде жирного карася. Королева заявляет:

— Ничего не скажешь, хорош! Если он так же ловок в деле, как востер на язык, я бы не отказалась принять его на службу.

Оуэн меряет меня пронзительным взглядом.

— Ну, что скажешь? — негромко спрашивает он.

Я вежливо кланяюсь, в голосе сожаление:

— Увы, я уже состою на службе одной особы. Той самой, чье местоположение вы, ваше величество отказываетесь мне открыть.

Королева косится на Оуэна, тот глядит на женщину, заломив левую бровь. Скривясь, словно в поедаемом ею яблоке оказался червяк, Екатерина цедит сквозь зубы:

— Твой знакомец оказался бывшим телохранителем… одной моей родственницы… сейчас она в заточении. Не понимаю, как он вообще узнал, что она жива. Давным-давно все считают ее мертвой!

Муж глядит пристально, помявшись, королева раздраженно добавляет:

— Никто в мире не должен знать, где находится Клод Баварская. Ты же знаешь, это не мой секрет!

Кивнув, Оуэн поворачивается ко мне, в его голосе холод:

— Зачем тебе Дочь Орлеана?

— Я люблю ее, — твердо заявляю я, — а она любит меня. Жанна предназначена мне самим Небом! Я был ее личным телохранителем, и до сих пор остаюсь им. И пока я жив, буду искать ее!

— Погоди, погоди… Так ты тот самый францисканец, что пытался выкрасть Девственницу у графа Люксембургского? — хлопает себя по лбу Оуэн. — Ну и ну! — в голосе его я с удовлетворением различаю нотки уважения.

Несколько мгновений он пристально разглядывает меня, затем поворачивается к Екатерине.

— Ваше величество, — негромко заявляет Оуэн. Сейчас как никогда в его голосе отчетливо звучит валлийский акцент, — Полагаю, вы и в самом деле кое-чем обязаны Роберу за спасение моей жизни.

— Не так уж и обязана! — сварливо замечает женщина. — Подумаешь, подвиг. Дарую ему кошелек золота и мое королевское прощение за то, что влез ко мне среди ночи, и пусть катится на все четыре стороны!

— Вот так дешево вы цените мою жизнь, ваше величество? — холодно спрашивает Оуэн.

Густые брови сошлись к переносице, крылья носа гневно раздуваются, глаза мечут молнии.

— А почему это я должна ценить ее дороже? — тут же парирует Екатерина.

Королева, выпрямившись во весь свой небольшой рост, скрещивает тонкие руки на высокой груди. Нос вздернула, губы сжала, взглядом хоть танковую броню плавь, больше двух секунд ни один бронированный монстр не выдюжит.

Напряжение в спальне явственно сгущается. Не выдержав, пес подает было голос, тут же в унисон раздается гневное: "Молчать!". Битва взглядов продолжается еще с полминуты, затем Оуэн низко кланяется и ледяным тоном заявляет:

— Как вам будет угодно, ваше королевское величество!

Крутанувшись на каблуках, он идет к выходу из спальни печатая шаг. Каблуки вбивает в пол с такой яростью, что каменные плиты явственно подрагивают. Громко хлопает входная дверь, Екатерина вздрагивает.

— Ты, это ты во всем виноват! — шипит она, с ненавистью глядя на меня. — Мерзавец! Какой же ты негодяй! Почему, ну почему я не кликнула стражу!

Помолчав, заламывает руки, в голосе отчаяние:

— Но что же теперь делать? Боже, подскажи что мне делать? Сейчас Тюдор не послушает и самого дьявола! В прошлый раз он вот так же исчез и вернулся только через два месяца!

— Полагаю, я смог бы его вернуть, — громко заявляю я. — Если узнаю то, что меня интересует, я еще успею его перехватить.

Какое- то мгновение Екатерина разглядывает меня бешенными глазами, и я тихонько радуюсь, что в руках у женщины нет никакого оружия. Наконец она сдается.

— Вы действительно любите Клод? — спрашивает она как-то тоскливо.

Я киваю, не сводя с нее глаз.

— Замок Буврей, что в Нормандии, — бросает Екатерина, и тут же поджимает губы, словно жалея о вырвавшихся словах.

— Спасибо, — говорю я искренне. — Благодарю вас, ваше величество. С вашего позволения я побежал, мне еще надо найти сэра Оуэна.

Королева дергается, то ли пытаясь схватить подсвечник и пойти со мной, то ли перекрестить меня на дорогу. Я отмахиваюсь:

— Нет-нет, не провожайте меня. Я уйду через окно, как и пришел, так оно будет вернее.

Когда, грязно ругаясь, Оуэн влетает в конюшню, я уже тут как тут. Цыкнув на заспанного конюха, трясущимися руками он начинает седлать холеного вороного жеребца.

— Девушка, которую люблю, — негромко замечаю я. — отличается вспыльчивым характером. Она своевольна, и никогда не прислушивается к чужому мнению.

Тюдор, не обращая никакого внимания на мои слова, водружает седло на спину жеребца.

— Мне повезло полюбить самую удивительную девушку на свете. — размеренно продолжаю я. — Она чудесная, удивительная, а еще она сводная сестра королевы Англии. Ее с детства воспитывали как принцессу, а она полюбила простого рыцаря, это ли не чудо?

Валлиец заканчивает седлать коня, я молча гляжу на него, и наконец он поворачивает ко мне покрасневшее от гнева лицо. Не успевает Оуэн рта открыть, как я заявляю:

— Такая женщина — большая драгоценность, и быть рядом с ней — непростое испытание.

Я делаю шаг вперед, и кладу руку на плечо Тюдора.

— Когда-то я не понимал, что следует дорожить каждым мгновением проведенным рядом с любимой. Жизнь жестоко наказала меня.

Оуэн глядит недоверчиво, губы поджал, на высоком лбу собрались морщины. Вздохнув, я убираю руку.

— Поверь, — говорю я устало, — сейчас ты нужен ей больше всего на свете. Собственно, ты единственное, что у нее есть.

— Болтун, — хмыкает Тюдор криво ухмыляясь.

Огонь в его глазах медленно гаснет, плечи опускаются, он тяжело вздыхает. Подумав, спрашивает:

— А что, у Жанны и в самом деле тяжелый характер?

— Не тяжелее, чем у сестры! — фыркаю я.

Переглянувшись, мы одновременно улыбаемся.

— Подсказала?

Я киваю.

— Душа у нее добрая, — подумав, заявляет Оуэн, я вежливо киваю.

— Кстати, — говорю я откашлявшись, — просто чтобы все до конца прояснить… В общем, сжег я те карты. Не сердись, но там зло.

— Да я не сержусь, — хмыкает Оуэн. — Главное, что мы здорово пощипали орден, отчего власть Екатерины только усилилась. Ну а то, что ты первым успел меня оглушить — так тут кому повезет.

Он подмигивает, в голосе веселье:

— Признаюсь честно, я опоздал всего на пару мгновений. Уже и место прикинул, куда влуплю.

Я только качаю головой. Похоже, родственничек мне достался еще тот. Ведь когда я найду Жанну, и если у нас с ней все получится, то мы с чертовым Тюдором будем женаты на сестрах, не так ли?

— Ну, я пошел? — спрашиваю я, вытягивая повод оседланного жеребца из твердой, словно вырезанной из дерева, ладони валлийца.

Несколько секунд Тюдор глядит на меня с недоумением, затем, расхохотавшись, хлопает по плечу. Морщась, я незаметно растираю ушибленное место, рука у валлийца словно отлита из свинца.

— Эй там! — кричит он гулко.

В дверь конюшни тут же просовывается мятая со сна физиономия, волосы всклокочены, сонные глаза выпучены от усердия.

— Проводи моего гостя до ворот и передай, что я разрешил его выпустить, — повелительно бросает Оуэн.

— Спасибо, друг, — говорю я.

— Скачи уж, — улыбается тот, — но чтобы в спальню к Екатерине в последний раз!

Уже через минуту я возвращаюсь обратно.

— Что-то забыл? — спрашивает Оуэн.

— Я должен кое о чем тебе рассказать, — опускаю я голову.

— О чем же? — хмурится Оуэн.

— Понимаешь, я же не знал, что ты — тот самый чертов Тюдор, ну вот и придумал про тебя дюжину баек, — покаянно признаюсь я.

— Каких еще баек?

— Ту, где тебе надо было побороть людоеда и, гм, победить ведьму. А еще ту, где ты попал в плен к ирландцам, и они хотели сделать из кожи с твоей задницы барабан. А еще…

— Хватит! — рявкает Тюдор. — Так вот кто распускает эти грязные слухи, а я-то думал!

Он молчит, и наконец я поднимаю глаза. Как ни странно, Оуэн улыбается.

— Силен, — говорит он, качая головой, — тебе бы придворные летописи сочинять. Но давай договоримся: больше обо мне никаких врак. Я теперь человек семейный, и не хочу, чтобы жена расстраивалась.

— Идет, — заявляю я с облегчением. — Больше никаких анекдотов!

С лязгом выходит из пазов тяжелый засов. Скрипят, распахиваясь тяжелые створки ворот, долго гремят толстые, с бедро взрослого мужчины, железные цепи. С гулким грохотом опускается подъемный мост, и я пускаю жеребца рысью. Пылающий в руке факел отвоевывает у ночи маленький круг света, и я боюсь, что вороной сломает ногу. Я отбрасываю факел в сторону, едва начинает светлеть. Рассвет я встречаю в лондонском порту, и уже через пару часов корабль поднимает якорь.

У меня есть деньги, и я знаю, где прячут любимую. Все, что осталось — верные друзья, что помогут в освобождении Жанны. И я кажется знаю, где их найти.

Не так уж и сложно отыскать нужного человека в большом городе, пусть даже и в столице. Просто обходишь по порядку все таверны, постоялые дворы и кабаки, окидывая пирующих быстрым взглядом. Рыцарь, какого я ищу даже на фоне рослых баварцев заметен, словно слон в стаде буйволов. В десятом по счету кабаке я его и нахожу. Подсаживаюсь за стол без приглашения, молча, без улыбки гляжу ему прямо в глаза.

Поначалу он не верит своему счастью, и, ругнувшись, ошеломленно на меня пялится. Затем с ревом протягивает толстую как бревно руку и хватает меня за горло. Твердые пальцы стискивают шею, в маленьких, глубоко упрятанных глазках плещет искреннее ликование. Я не сопротивляюсь, сижу спокойно, даже не делая попытки освободиться.

В груди уже все пылает, словно я хватанул ртом раскаленного олова или свинца, перед глазами плывут красные пятна. Сообразив наконец, что что-то тут не так, баварец с грязным ругательством отбрасывает меня назад. Там что-то жалобно хрустит, то ли мои ребра, то ли спинка стула.

Жадно хватаю ртом задымленный воздух, он так сладок и приятен, что я никак не могу надышаться. Человек напротив все еще сверкает глазами, гигантские кулаки выложил на столешницу, пальцы сами по себе то сжимаются, то разжимаются.

На меня великан глядит исподлобья, с нескрываемой ненавистью. Сразу не убил только потому, что стало любопытно, зачем же я пришел. А убить — оно всегда успеется. Я молчу, осторожно массируя горло. Представляю, какие багрово-черные синяки на нем появятся. Не выдержав молчания гигант раздраженно рычит:

— За каким чертом приперся! Решил покаяться перед смертью, иуда? Ну так кайся, сейчас я тебя прямо здесь и порешу!

Жак де Ли человек простой и незатейливый, потому я отвечаю так же прямо и просто:

— Я твоему сеньору на верность не присягал, а своему остался верен. А то, что вы проиграли, а мы остались в выигрыше, так на то она и война: тут уж кто кого перехитрит.

— Так ты спорить сюда явился, безумец, — скалит зубы рыцарь. Они у Жака желтые и крупные, словно у полярного медведя. — Ну поспорь, поспорь. Подискутируй. Знай, что герцог Баварский объявил Робера де Армуаза личным врагом короны. Но я по старой памяти не стану сдавать тебя палачу, а пришибу собственноручно. Тебе как, голову совсем оторвать, или просто шею свернуть?

— На твой выбор, — легко соглашаюсь я, — как больше нравится. А еще лучше, коль руки чешутся, помоги мне в одном деле.

— Ну ты наглец, — с широкой ухмылкой тянет рыцарь, — знаешь, перед смертью я даже разрешу тебе взять в руки оружие. Жил подлецом, зато умрешь как настоящий воин. Ты что предпочтешь: копье, секиру, меч?

— Мы так и будем здесь дурака валять, а девушка пусть томится в неволе? — холодно бросаю я, скрестив руки на груди.

Черт, как же саднит горло! Голос у меня сухой и шершавый, словно у мумии из второсортного ужастика, а еще страшно хочется пить, но сейчас не до того.

— К черту всех девиц на свете! — рычит Жак де Ли, пудовый кулак с грохотом бьет по дубовой столешнице, отчего стоящая на ней посуда на фут подпрыгивает, а доска слегка проминается. — Какая еще к дьяволу девица?

Я молчу, мы смотрим друг другу прямо в глаза, по инерции де Ли еще с минуту продолжает сквернословить. Наконец зрачки рыцаря начинают расширяться, споткнувшись на полуслове он ошеломленно замолкает. Я поджимаю губы, все же слово — оно посильнее иной булавы будет.

Похоже, смысл сказанного, преодолев трехсантиметровой толщины кость, все же проник в маленький, глубоко упрятанный в валуне черепа мозг. Повращав глазами, рыцарь старательно морщит лоб, складывает мои слова так и эдак, пытаясь найти в них потаенный смысл.

— Скажи-ка мне, Робер, — нерешительно начинает он, спотыкаясь на каждом слове, — эта та девушка, о какой я думаю?

Я молчу. Он задумчиво кивает, в глазах разгорается ликование.

— Так что же ты молчал, проклятый лекаришка! — ревет он на всю таверну. — Она и в самом деле жива?

Перегнувшись через стол, гигант с силой хлопает меня по плечу. Хорошо, что в последний момент я успеваю сдвинуться вбок, потому широкая как лопата ладонь задевает меня еле-еле. Рыцарь набирает воздух в широкую как бочка грудь для очередного вопля, но я успеваю вклиниться в паузу:

— Чего ты орешь, как резаный? Хочешь, чтобы ее убили, на этот раз окончательно?

Жак де Ли замолкает на полуслове, остатки хмеля на глазах покидают его. Какая-то минута, и баварец окончательно трезв.

— Ты прав, здесь не место для серьезной беседы, — соглашается он, зыркнув по сторонам. — Пошли отсюда.

На дворе уже ночь, Мюнхен засыпает. Пылают факелы, вдетые в каменные кольца в стенах домов. Громко цокая копытами по брусчатой мостовой проезжает ночной патруль, пятеро всадников с копьями и булавами на поясах. Покосившись на нас, старший патруля почтительно приветствует Жака де Ли, тот величаво кивает.

— Где ты остановился? — спрашивает великан.

— Нигде, — пожимаю я плечами, — стражники у дворца сказали, что ты отправился в город, и я сразу же начал тебя искать.

— Значит, остановишься в моих покоях во дворце, — решает рыцарь.

Кони идут медленно, звонко цокают подковы. Жак де Ли задумчиво косится на меня, громко вздыхает.

— Ты слышал про Пьера? — помявшись, спрашивает он.

— Нет.

— Малыш пытался отбить малышку Клод у англичан, но те его убили.

Я киваю. Два года тому назад, во время заключения в подземной темнице аббатства Сен-Венсан я каким-то чудом видел его смерть, словно рядом стоял. Рыцарь умер как герой, что и говорить. Остаток пути мы проделываем молча. К центральному входу мы не суемся, у боковой калитки Жак де Ли бросает пару слов караульным, те косятся на меня с подозрением, но во дворец пропускают.

Оставив лошадей на попечение конюха, нестарого еще мужчины с поредевшими волосами и хмурым лицом, мы долго петляем по узким переходам, пока не оказываемся у покоев Жака. Первым делом он плещет в два кубка вино, один пододвигает мне. Я плюхаюсь в кресло, второе скрипит под чудовищным весом баварца.

— Повезло тебе, — бросает великан, осушив кубок в два глотка, — что маркграф Фердинанд как раз в отъезде, снова с чехами воюет. Очень уж он на тебя зол. Боюсь, даже слушать бы не стал, сразу бы приказал с живого кожу сдирать.

— Повезло, — соглашаюсь я.

Мы осушаем еще по одному кубку, затем великан решительно отставляет кувшин в сторону.

— Итак, давай по порядку, — требует он.

На секунду я задумываюсь с чего начать. С того, как мы поплыли убивать дядю французского короля, или с истории о предателе? С ордена Золотых Розенкрейцеров, или с рассказа о рыцаре, что охотился за головами? С того, как я попал в подземную темницу, или с корабля-призрака? Наконец решаю быть лаконичным, словно я какой-нибудь древнегреческий спартанец, а не жизнерадостный француз.

— Где-то год назад я решил отомстить за смерть Жанны, — начинаю я.

Поймав удивленный взгляд великана, равнодушно говорю:

— Сразу же, как только сбежал из тюрьмы.

Тот понятливо кивает.

— Поначалу все шло как и положено: кровь, трупы и груды дымящихся внутренностей. Затем меня захватил в плен некто, кому я требовался для выполнения смертельно опасной работы. Так как я никак не соглашался, то в качестве оплаты посулили указать место, где содержится дорогая мне узница.

Помолчав, я киваю:

— Да, так он и сказал.

— И что же? — не выдерживает Жак де Ли.

— Я согласился, — пожимаю я плечами. — Ныне работа закончена, место заточения мне известно, и все что требуется — это соратник, кому я мог бы доверять.

— Так Клод и в самом деле жива?

— И содержится в заточении рядом с Руаном, где ее якобы сожгли, — говорю я. — В замке Буврей.

— Ты знаешь это наверняка? — хмурит брови Жак.

— Человек, указавший мне место, врать не будет, — говорю я. — Не называя имен скажу лишь, что это особа королевской крови.

Жак медленно кивает, маленькие глазки, надежно упрятанные под тяжелым лбом, пристально вглядываются в меня.

— Итак, ты со мной? — спрашиваю я.

— Покойный герцог Людовик Баварский приставил меня к малышке, когда ей не было и года, — задумчиво произносит Жак. — Я был тогда молодым и глупым, отважным до дерзости. Сейчас же я старый и умный, и еще очень осторожный.

Гигант хмурит брови, и долго, очень долго что-то взвешивает про себя. Пламя свечей отражается в его маленьких глазах красными огоньками. Я сижу молча, все уже сказано, и решение остается за ним. Если мне удастся уговорить Жака помочь мне, считай, полдела сделано. Если же нет… Признаюсь, мне очень не хочется убивать старого рыцаря. Но если он попытается передать меня в руки баварского «правосудия», я его убью.

— И вот что я думаю, — продолжает баварец медленно. — Если бы ты мог справиться один, ты не обратился бы ко мне за помощью. Но что мы можем сделать вдвоем? Ничего. Значит, ты хочешь, чтобы я просил за тебя у нового герцога Баварского. И нужен тебе целый военный отряд.

Несколько мгновений мы смотрим друг другу прямо в глаза, баварец отводит взгляд первым.

— Маленькая поправка, — отзываюсь я, — не мне а нам нужен в подмогу целый воинский отряд, ведь не доверишь же ты одному мне спасать Жанну?

Жак де Ли хмурится было, но затем расплывается в широкой ухмылке.

— Ты хоть и проходимец, — с прямотой старого солдата заявляет он, — но я понимаю, что в тебе нашла Жанна. Скажи, сынок, а твой папаша часом не баварец?

Уже под вечер клубящиеся облака разошлись, явив миру багровое солнце. Ударил порыв ветра, как тряпкой смахнув с плаца нанесенную за день пыль. Лязгнул меч, покидая украшенные серебряными накладками ножны, дежурный офицер красиво повернулся, колыхнув пышным плюмажем.

Шевельнулись угольно-черные усы, белые как снег зубы отразились в зеркале вскинутого к лицу клинка. Застыла, закусив пухлую губку, молоденькая служанка, вздохнула незаметно, комкая фартук: сюда, в дворцовую стражу подбирали самых статных и привлекательных дворян.

Заглушая слова команды грозно зарокотали барабаны, празднично запели серебряные горны. Повинуясь отточенному жесту сержанта, гвардейцы сдвоили ряды. Грохнули каблуки, с готовностью отозвалось никогда не спящее эхо. Едва стражи вытянулись по струнке, как офицер бросил меч в ножны, горнисты и барабанщики, проиграв еще пару тактов, замерли без движения.

— По местам! — рявкнул офицер, умело выждав паузу.

Тишина, воцарившаяся было над плацем, испуганно отпрянула, спасаясь от шума, утянулась вглубь мрачных подвалов. Бравые гвардейцы, двигаясь в ногу, дружно замаршировали внутрь дворца, впереди старательно чеканил шаг сержант. Подкрутив ус, офицер лихо подмигнул паре проходящих мимо дворцовых фрейлин, те деланно потупились.

Не успел колокол дворцовой церкви отбить восемь ударов, как новый караул уже заступил на дежурство. В последний раз колыхнулись разноцветные перья на легких шлемах, чеканные лица враз построжели. Воины замерли неподвижно, словно поймали взгляд Медузы Горгоны и тут же окаменели.

Пламя развешанных по стенам факелов мягко играло с тенями в углах коридоров. Лица многочисленных статуй, что притаились в нишах меж развешанными коврами и гобеленами, ежеминутно меняли выражение, а из глубины зеркал словно проглядывали чьи-то лица. Празднично сверкали позолоченные парадные доспехи, сплошь увитые разноцветными лентами и витыми шнурами, отчего стражи казались скорее тропическими птицами, чем воинами.

Латники, что стерегли дворец снаружи, на их фоне выглядели стильно и достойно, тяжелая броня и отточенная сталь куда лучше идут мужчинам, чем кружева и духи. Но дело свое стража знала туго, и мимо стерегущих дворец гвардейцев не прошмыгнула бы и мышь.

Мы прошли через все посты охраны, нигде не задерживаясь более чем на несколько секунд. Где-то мой сопровождающий показывал лицо, откидывая капюшон плаща, изредка шепотом произносил пароль. По пути я оживленно вертел головой, замечая и запоминая все мелочи. Впрочем, если владелец дворца решит бросить гостя в темницу, мне вряд ли помогут подслушанные пароли и странные фигуры из скрещенных пальцев, те, что украдкой показывал постам охраны Жак де Ли. Тем не менее я все тщательно запомнил, вбитые в нас привычки умирают удивительно неохотно.

Едва скользнув в комнату, я сразу же внимательно осмотрелся. Головой, понятно, без толку не вертел, я же не деревенщина на ярмарке, но и времени даром не терял. Сюда во дворец я явился без оружия, а потому привычно отметил все, что могло мне помочь выжить при внезапном нападении. В отличие от прочих покоев замка, здесь не было развешанных по стенам клинков, зато имелась увесистая кованная кочерга и массивные каминные щипцы.

Когда- то меня учили убивать всем, что может подвернуться под руку, от куска стекла до обычного табурета. И за прошедшие годы та давняя наука не раз спасала мне жизнь. Приветствовав хозяина замка вежливым поклоном, я сел на свободное кресло и вновь огляделся, теперь уже не скрываясь.

Небольшая комната обшита ореховыми панелями. Тяжелая резная мебель сплошь покрыта позолотой. Рядом с креслом, где я устроился, стоит маленький столик. На белоснежной кружевной скатерти узорчатый кувшин, усыпанный драгоценными камнями, рядом два кубка под стать сосуду.

Повинуясь легкому кивку герцога юный белокурый паж сорвался с места, в кубки мягко плеснуло темное, словно загустевшая кровь вино. Дивное, с необычайным ароматом, что тут же заполнил комнату, заставив вспомнить о далеких пыльных странах, выжженных беспощадным солнцем. А еще — об экзотических красавицах, диковинных животных и чудных заморских городах, что давным-давно сбросили тяжкое иго крестоносцев.

В прошлое мое пребывание в замке я краем уха слышал, будто большая часть столового золота и серебра — это трофеи, добытые предком нынешнего герцога при штурме Константинополя в далеком 1204 году. Вот и вино, что услужливый паж щедро плеснул нам в кубки явно не европейского разлива.

Кто скажет теперь, заплатили ли предки герцога за нектар богов чистым золотом чуть не по весу, или же христианской кровью, оросившей пыльные улицы далеких городов? По большому счету это не так уж и важно, ведь золото — это всего лишь мертвый металл, новых воинов в Европе рожают так быстро, что та бурлит, готовая вот-вот взорваться от переизбытка сил, а это вино — оно живое.

Несмотря на царящую жару, единственное окно в комнате накрепко закрыто. Вошедший вслед за мной высокий, грузный от вздутых мышц мужчина, замер у единственной двери. Гигант неотрывно глядит на меня, словно опасаясь хоть на секунду выпустить из поля зрения. Изредка Жак де Ли шевелится, переступая с ноги на ногу, вздувшиеся мышцы того и гляди порвут тонкую ткань камзола.

К столу великан не приглашен, да и не имеет он привычки путаться под ногами у сюзерена. По вырезанному словно из камня лицу легко прочесть, что он из редкой ныне породы верных вассалов: предан как пес, не особенно сообразителен и никогда не распускает язык. Идеальный рыцарь — умрет, но не предаст сеньора.

Суровое лицо баварца безразлично, лишь иногда в маленьких глазках, надежно укрытых под тяжелым низким лбом мелькают красные искры. Это отражается пламя, что пляшет в камине — большом, как любит нынешний владелец замка. Опытный воин и азартный охотник, он, как и великий Наполеон, всерьез опасается сквозняков.

Герцог Лотар Баварский, высокий мужчина в расшитом золотом камзоле из бархата с удобством расположился в просторном кресле лицом ко мне. На широком лице как влитая сидит черная маска из шелка, прикрывая одни лишь глаза. Ничего по существу не скрывая, маска четко обозначает статус герцога: на встрече он присутствует инкогнито.

О чем бы сегодня не велась речь, какие бы слова не покинули его губ, при любом раскладе их невозможно будет поставить герцогу в вину. Официально хозяин замка второй день как охотится на кабанов и прочих оленей. Надменное лицо, тяжелая, словно отлитая из металла нижняя челюсть, ледяной взгляд светлых, чуть ли не прозрачных глаз. Владелец замка не из тех, кто "царствует, лежа на печи".

У него не бывает крестьянских бунтов. Вассалы, не своевольничая, ходят как по струнке, а соседи даже и не мечтают разграбить деревеньку-другую. Такому лишь дай повод повоевать, мигом оттяпает у обидчика пару городов. Мало ли людей на свете носит одежду из дорогой ткани, а герцогской цепью на шее в наше смутное время вообще никого не удивишь. Но даже родись этот человек в хижине дровосека, он все равно достиг бы величия.

Герцог пристально, без малейшего стеснения разглядывает меня. Я гляжу прямо, не опуская глаз, взгляд столь же холоден, а нижняя челюсть ничуть не уступает размером хозяйской. С нашей прошлой встречи я изменился, стал гораздо жестче, и ныне перед герцогом настоящий воин. Верно, Бог меня любит, раз не дал безвестно сгинуть в сытом и тихом болоте жизни, а ухватил за шкирку и швырнул в бурлящий котел событий.

Мне удалось изменить мир, но и мир переплавил бывшего мирного лекаря. Так ураган, пронесшийся над цветущим холмом, сдирает деревья и почву, обнажив в середине несокрушимую скалу. Герцог одобрительно усмехается одними глазами, породистое лицо его по-прежнему неподвижно. Так уж сложилось, что между нами нет личных счетов: в прошлую нашу встречу он лишь проводил кортеж с Жанной до французской границы.

А вот его брат, тот самый, что некогда был помолвлен с Жанной и желал занять французский трон — тот и разговаривать бы со мной не стал. Я потерял месяц ожидая, пока Фердинанд покинет герцогство, но тут уж было ничего не поделать. Ныне маркграф пытается отвоевать себе в Чехии хотя бы баронство, ну и флаг ему в руки. Вряд ли ему удастся хоть что-то оттяпать у "сироток".

Разговор наш ведется на английском и французском, мы оба владеем ими в равной степени хорошо. Иногда герцог переходит на итальянский или немецкий, но тут же, спохватившись, поправляется. Беседа наша вполне понятна застывшему у дверей телохранителю, а больше в комнате никого нет, пажа давно отпустили.

— Итак, отчего я должен верить врагу? — каждое слово герцога словно вырублено изо льда.

— Если вы как следует подумаете, — с той же холодностью в голосе заявляю я, — то поймете, что я просто выполнял долг вассала.

Подумав, добавляю:

— И разве причина нашей вражды не исчезла со смертью Девственницы?

Герцог смотрит мне прямо в глаза. Оба мы прекрасно понимаем подоплеку вопроса, речь здесь идет о смерти политической. Будь графиня Клод Баварская, сестра короля Франции хоть сто раз жива — это ничего не значит. Ровным счетом ничего, ведь официально она признана мертвой.

Ни она, ни ее дети более не имеют никаких прав на французский трон, а потому и интереса для больших игроков Клод уже не представляет. Партия была сыграна, многообещающая пешка, что едва не стала ферзем — съедена. Но оснований для печали нет, и бесконечная игра престолов продолжается с прежним азартом.

— Вот об этом я и хотел бы для начала поговорить, — замечает герцог. — Так что же произошло на самом деле?

— На самом деле, — в задумчивости тяну я. — Хорошо.

Я подношу кубок ко рту, делаю крошечный глоток. Бросаю короткий взгляд на застывшего у двери великана, и губы мои растягиваются в невольной улыбке. Жак де Ли грозно хмурится, его широкая, словно лопата ладонь крепче стискивает рукоять меча.

— Всей правды рассказать не смогу, — говорю я наконец. — В чем-то я сам не участвовал, потому что находился в другом месте, кое-что и поныне составляет государственную тайну.

Герцог скептически приподнимает правую бровь, я безразлично пожимаю плечами:

— Присяга есть присяга.

— И это заявляет человек, объявленный Францией врагом короны! Вот это преданность!.. или все же отличная дрессировка? В любом случае учитесь, мой друг, — фыркает герцог.

Стоящий у двери великан отзывается густым басом:

— Да, ваша светлость.

Затем, бросив на меня неприязненный взгляд, предлагает:

— Может, железо и огонь помогут развязать ему язык?

Герцог медленно поворачивает голову, глаза его, до того полуприкрытые тяжелыми веками, широко распахнуты. Машинально поправив висящую на шее цепь, какой можно бы удержать у причала торговый когг, говорит неверяще:

— Мой бог, в первый раз на моей памяти тебе удалось пошутить!

Жак де Ли смущенно пожимает широкими, в дверь не пройдешь, плечами, громко звякает поддетая под камзол кольчуга:

— Правильно говорят в народе, ваша светлость, с кем поведешься… Набрался вот разной гадости от французишек. Да и чего хорошего можно ожидать от людей, что вместо кровяных колбас жрут склизких жаб и лягушек, а вместо доброго пива давятся кислым вином с пузырьками!

Весело хмыкнув, герцог поворачивается ко мне.

— Поздравляю, ваша светлость, — скалю я зубы. — У вас появился вполне достойный кандидат на роль придворного шута. Ему не хватает лишь барабана да дурацкой шапки с бубенчиками.

Застывший у двери великан грозно хмурится и сопит. Его лицо багровеет, глаза выкатил, а брови насупил, словно вот-вот ринется в драку, но мы не обращаем на него внимания.

— Достойно изумления! — продолжает герцог насмешливо. — Человек, за голову которого объявлена крупная награда в трех государствах…

— В четырех, — негромко поправляю я его.

— Пусть в четырех, — легко соглашается герцог. — Так вот, этот человек с пафосом вещает о данной им когда-то присяге!

Помолчав, я предупреждаю:

— Рассказ займет много времени.

— Пусть так, — легко соглашается герцог. — У меня лишь одно условие, Робер: постарайтесь говорить правду, и только правду. От того, что вы мне расскажете зависит, помогу я вам, либо нет. Идет?

Я медленно киваю. В общем-то я предполагал, что за помощь мне придется расплатиться. Что с нищего рыцаря возьмешь кроме информации? О свалившемся на меня богатстве я и не думаю заикаться. Сказано же тем, кто был поумнее нас: "Не соблазняй малых сих". Время ныне тяжелое, ляпнешь вслух лишнее, и жизнь закончишь в подземном каменном мешке. Если уж король Франции Филипп Красивый из-за сокровищ тамплиеров целый орден под нож пустил, то и герцог Лотар Баварский вряд ли устоит перед соблазном.

А потому рассказывать следует с осторожностью, всячески избегая острых углов. Итак, с чего начать? С нападения сарацин, или с найденной в замке Молт секиры? С древней фрески на стене церкви святой Анны, что в Ла-Рошели, либо с подземелья, где я был похоронен заживо? С истории о предательстве, либо с саги о мести? Где пролегло начало пути, что привел меня сюда? Как следует подумав, я начинаю так:

— Когда два года назад я стоял на побережье Ла-Манша, жизнь казалось мне простой и ясной, — тут я припоминаю нечто, сказанное отцом нынешнего герцога, и добавляю с усмешкой:

— Такой же простой и бесхитростной, как стальной клинок. Я твердо знал, что должен выполнить свой долг перед Францией — убить герцога Орлеанского, дядю Карла VII, чтобы не допустить смуты в стране. И так же ясно я понимал, что после этого убийства у меня нет никаких шансов дожить до встречи с вашей кузиной…

С тех самых пор, как первый человек догадался построить жилище, возникла проблема его защиты. Уж больно много нашлось желающих елейно спросить: "Кто, кто в теремочке живет?" Вот и обносят владельцы высокими стенами города и веси, крепят ворота. А во рвы, выкопанные вокруг своего, кровного, втыкают заостренные колья и напускают воду.

На страсть супостатам тянутся к небу могучие башни, гордо реют на шпилях вымпелы и флаги. Бдит нанятая стража, позвякивая навешанным смертоносным железом. Приглашающее скалят жерла пушки и прочие кулеврины, пронзительно скрипят вороты арбалетов. Пробуют тетиву лучники, смотрят остро, с нехорошим прищуром. Никто не рад незваным гостям, век бы хозяева на них не глядели!

Словом, проникнуть без приглашения в чужой замок — дело непростое. Замков во Франции хоть и многие тысячи, но на всех желающих их все равно не хватает. Даже тот, у кого уже имеется парочка собственных, облизывается на соседский, мол, много — не мало. Чего уж говорить про тех несчастных, у кого вообще нет ни одного замка? В общем, с замками дело обстоит совсем как с красивыми женщинами: удержать их у себя куда как труднее, чем заполучить, слишком уж высок на них спрос!

Спору нет, в одиночку во вражеский замок пробраться можно. В прошлый раз я так и ходил. Сам еле ноги унес, да и Жанну чуть не погубил. А дружной компанией туда попасть — во много раз труднее. Кто же пустит в замок целую ораву чужаков?

Вообще- то по-рыцарски — это появиться перед воротами замка во главе целого отряда из конных воинов. С оруженосцами, пажами, лучниками и копейщиками, да чтобы герольд в малиновом берете выехал вперед, держа развевающееся на ветру знамя с гербом сеньора. Да задудел бы в начищенный до блеска горн, а надутые как павлины барабанщики залупили бы со всей дури в барабаны. И когда все внимание будет приковано к незваным гостям, еще хорошо эдак вот прищуриться, оттопырив презрительно нижнюю губу и, еле цедя слова, объявить:

— Иду на Вы. И коли не отдадите мне Жанну д'Арк живой и невредимой, вы все трупы. Пресвятой Девой клянусь!

То есть поступить в духе русского князя Святослава. А затем взять замок на копье, и телами защитников наполнить ров не то что до краев, но даже с горкой. Хозяина замка посадить на кол, его семью продать в рабство, сокровищницу разграбить. Найденную пленницу усадить на лучшего коня и под громкий стук над головой (это приколачивают твой щит над воротами замка) выехать, не оглядываясь. А воины чтобы смотрели обожающими глазами, кричали тебе славу, и колотили рукоятями мечей в щиты. Лепота!

Замок Буврей, что воздвигнут неподалеку от Руана — новой постройки, ему еще и пятнадцати лет не исполнилось. Английский король Генрих Завоеватель, захватив Руан, повелел возвести рядом замок. И не какой-нибудь придворно-увеселительный комплекс, а настоящую неприступную твердыню, что будет держать в страхе все окрестности. И чтобы ни один лягушатник и пикнуть не смел! Король, по праву прозванный Завоевателем очень четко представлял себе, что именно желает получить.

Нечто очень большое и внушительное, и чтобы никто не смог взять новую твердыню штурмом, хоть он тресни! Вот архитекторы и расстарались для любимого монарха: на стены камня не жалели, оттого вышли они такой толщины, что проломить их хоть пушечным огнем, хоть тараном нечего и думать.

А подкопаться снизу и подвести под стену пороховую мину тоже вряд ли выйдет: ров не даст. Слишком уж он широк и глубок, словно строители поначалу пытались докопаться до корней земли, но затем, очень нескоро, одумались, да и бросили это бесполезное занятие.

— Все будет хорошо, — шепчу я себе. — У нас все получится.

Замок Буврей воздвигнут на холме, вокруг — крепостные стены высотой с пятиэтажный дом, это ж какие лестницы нужны, чтобы на них влезть! Ворота несокрушимы даже на вид, так до них еще добраться надо через подъемный мост. Кидаю взгляд в ров, отсюда, с телеги он кажется бездонным. Там, глубоко внизу из мутной жижи приглашающее скалятся осклизлые колья и косы, копья и бороны.

Стражники, стоящие у распахнутых ворот, глядят на приближающийся обоз пристально, чуть что — мигом подадут сигнал поднимать мост. Осаждай их тогда хоть целый год, толку не добьешься. Сюда армию надо приводить, с фашинами, стенобитными орудиями и осадной артиллерией. А откуда у меня артиллерия? Армии у меня тоже нет. Да и времени, честно говоря, в обрез.

А ну как прослышат про мою затею, да и переведут Жанну в другое место? Ищи ее тогда где хочешь! Так что, если подумать как следует, больше одной попытки освободить любимую я себе позволить не могу. Задрав голову я оценивающе гляжу на светило. Вот у кого жизнь протекает по плану, без всяких потрясений. Знай виси себе в небе, а планеты сами по себе так и шмыгают вокруг.

Перед въездом на мост я останавливаю телегу и резво соскакиваю на землю. Шапка стиснута в кулаке, взор опущен вниз, я тяжело вздыхаю: сапоги просят каши, а еще неплохо бы их смазать и почистить. Пока я предаюсь скорбным мыслям, навстречу мне из ворот замка выезжает целый отряд.

Всадников в нем не меньше трех десятков. Во главе — рыцарь, воины у него как на подбор, да и кони хороши. Судя по всему мне повстречался последний из четырех отрядов, что выехали сегодня на поимку "врага английской короны, злодея и негодяя, отъявленного мерзавца и душегуба Отто по кличке Бастард.

Шутка ли, за голову главаря бандитской шайки обещано заплатить золотом по весу! Даже завидно, меня ни разу так дорого не оценивали. С другой стороны, я никогда и не стремился к известности. Узнай кое-кто о моих подвигах в Англии, за удовольствие видеть меня корчащимся на колу отсыпали бы втрое!

Имя Отто Бастарда прогремело на всю Нормандию совсем недавно, когда предводителю разбойничьей шайки повстречался караван с деньгами. Сами гадайте, случайно ли Отто устроил засаду на той самой дороге, по какой губернатор Руана направил в Англию собранные налоги, или же имела место некая джентльменская договоренность о разделе добычи.

Злые языки поговаривали, будто бы в тот раз и охранников было в два раза меньше, чем обычно, но чего еще ждать от завистников? Как бы то ни было, но Отто, человек широкой души, настрого запретил своим людям убивать стражников, бросивших оружие.

Всех пленников, раздев донага, тщательно обмазали смолой с ног до головы, а затем вываляли в перьях. Как объяснял потом Отто, надо же было показать британцам что такое "настоящий галльский петух". Картинка, говорят, была еще та: тридцать человек, декорированные гигантскими цыплятами, гуськом брели по дороге под насмешливое ку-ка-ре-ку окружающих!

И все бы ничего, но вместе с обозом в лесной глуши бесследно растворилась жена губернатора Шарлотта, сумасбродка и авантюристка. Ах, эти капризные избалованные венецианки! Не потрудясь поставить мужа в известность Шарлотта выехала вместе с обозом и исчезла. На пропавшие для казны деньги губернатору, в общем, было наплевать, но он, говорят, прямо лицом почернел когда узнал, к кому попала любимая жена.

Возник типичный любовный треугольник. Муж любил Шарлотту, та по уши втюрилась в высокого, статного и лихого Отто, да и Бастард не остался равнодушным к чарам молодой венецианки. Дамочка прижились в лагере разбойников, и слышать не желала о возвращении в Руан. Отто со своей стороны упорно отвергал все предложения выкупа, наотрез отказываясь отпустить красотку. Все имевшиеся в распоряжении губернатора войска только и делали, что ловили Бастарда, но без особого толка.

Отто вернул жену благоверному лишь через месяц. Женщина она была, конечно же, дивной красоты, но и стерва редкая. Разбойник так устал от ее капризов, что счел за благо откупиться драгоценностями и, силком усадив в карету, отправил к мужу. Говорят после того случая Бастард прилюдно поклялся больше никогда в жизни не связываться с благородными, от которых в жизни всякого настоящего мужчины одни лишь ненужные хлопоты и всяческие треволнения.

Как ни странно, получив жену без всякого выкупа, губернатор пришел еще в большую ярость, и немедля удвоил сумму, назначенную за голову разбойника. Черт их разберет, этих пожилых мужей, женатых на молоденьких. Кто разберет, что там у них творится в головах?

Доехав до меня рыцарь резко натягивает поводья. Всхрапнув, конь встает, как вкопанный, недовольно мотая головой. Следом за ним останавливается весь отряд. Воины, стоящие у ворот, при виде рыцаря взяли на караул. На меня же поглядывают не то чтобы с презрением, а как на пустое место. Запряженный в телегу битюг вызывает у них намного больший интерес.

— Кто такие? — угрожающе лязгает рыцарь, сверля меня серо-стальными глазами.

— Морис Трегор, ваша светлость, — отвечаю я с искательной улыбкой. — Торговец рыбой из Руана. На второй телеге мой приказчик Анри по прозвищу Весельчак. Он, видите ли, никогда не улыбается, за что и получил такое прозвище. Ну а на третьей — малыш Люка.

Рыцарь кидает взгляд на Жака де Ли, восседающего в драном плаще на второй телеге и поджимает губы: англичанин и сам здоровяк, каких поискать, но «возчик» всяко покрупнее будет. Брови у Жака насуплены, зубы сцепил намертво. Не нравятся великану воинские хитрости, хоть ты тресни, но все же он терпеливо изображает приказчика, поскольку в замок желает проникнуть одним из первых.

— Подходящее прозвище, — наконец роняет рыцарь.

Я угодливо кланяюсь, а говорю вообще без передышки, бойко и уверенно. Главное тут — не давать клиенту опомниться, чтобы не он решение принимал, как разговор вести, да о чем выспрашивать, а ты его направлял, как тебе нужно.

— По приказу кастеляна замка мэтра Валема доставил вам рыбку, все как было велено: и соленую, и копченую, и вяленую, и свежую. Извольте поглядеть.

Сдвинув дерюгу, я сую руку в одну из бочек на телеге, рыцарь холодно смотрит на здоровенную рыбину, что капризно выгибается в моих руках. Поблескивая чешуей, та с отвращением разевает пасть, усеянную мелкими зубами, протестующе дергает хвостом. Отмахнувшись, рыцарь пришпоривает коня, я низко кланяюсь проезжающим мимо воинам, ни один из них не обращает на обоз внимания.

А стоило бы. Кони в телеги впряжены здоровенные, настоящие битюги. Днище у телег усиленное, и тележные оси жалобно скрипят, едва выдерживая непосильную ношу.

— Но, родимый, — дергаю я за поводья.

"Родимый", тяжело вздохнув, вступает на мост, толстые доски настила заметно прогибаются под колесами. К тому моменту, как моя повозка доезжает до ворот замка, встреченный нами отряд уже спускается к основанию холма. Воинов в замке Буврей сейчас осталось не более семи десятков, остальные дружно умчались ловить Отто Бастарда. Тот якобы остановился в одной деревушке милях в десяти отсюда.

Пьет вино, швыряет во все стороны серебро горстями и похваляется, будто завтра же прикупит какой-никакой замок да дворянский титул, благо награблено столько, что можно и на покой. А самое главное то, что народу с ним совсем ничего, всего-то человек сорок. Вот уже третий день вся банда пьянствует без продыху, отчего некоторые разбойники впали в изумление и принялись гонять из под столов маленьких злобных англичан. Мол, те им оттуда рожи корчат и вызывающе машут британским флагом.

Бери сейчас Отто голыми руками, да дуй к губернатору Руана за наградой. К гадалке не ходи, планируют охотники доставить Бастарда в виде трупа. Живой непременно расскажет, что у него при задержании куча денег была, мертвые же, как известно, языка не распускают. Убит, мол при вооруженном сопротивлении, а куда ценности наворованные дел — один бог весть.

Более удобного случая внезапно разбогатеть может и не представиться, а потому пролетевший мимо нас отряд лошадей не жалеет. Подгоняет их и страх не поспеть к дележке, ведь первый отряд охотников за сокровищами покинул замок Буврей еще час назад. Я хоть и не провидец но предсказываю, что завтра ловцы удачи вернутся злыми, как черти, и потому нам не резон здесь задерживаться.

— Стой, — вскидывает руку стражник у ворот. Чернявый и длинноносый он чем-то похож на Гоголя. — Кто такой?

Выслушав мою байку, хмурится.

— Что-то я тебя раньше не видел, — с сомнением произносит чернявый. — Да и команд мне никаких не поступало.

Я независимо пожимаю плечами:

— Могу и уехать, раз рыба здесь не нужна. Как говорится, дело хозяйское. Только хотелось бы мне узнать твое имя. А то спросит меня потом господин кастелян, почему я задаток взял, а рыбу не привез, и на кого мне ссылаться?

Стражник хмурится, затем лицо его светлеет:

— Жди здесь, сейчас вызову мэтра Валема, пусть он с тобой разбирается.

Сзади звучно откашливается баварец, и я с облегчением распрямляю спину. Кашель — условный сигнал, и означает он, что дорога за нашими спинами чиста. Встреченный отряд благополучно скрылся в лесу, и до утра уже не вернется. Я делаю пару шагов назад, к телеге, рука ныряет под грубую дерюгу. Заметив мое движение чернявый меняется в лице, он еще успевает предупреждающе вскрикнуть, когда лезвие копья входит ему под сердце. Изо рта его плещет кровь, стражник рушится навзничь.

Остальные таращат в изумлении глаза, еще не осознав что произошло, и я со всей силы протягиваю битюга плетью. Всхрапнув, тот кидается вперед, и стражники разлетаются в стороны, словно кегли. Прятавшиеся на телегах баварцы несутся к нам. Впереди всех Жан де Ли, вид у него донельзя сердитый, а в руках любимый топор. Лезвие пылает на солнце, глаза горят, усы встопорщены, а ревет великан так, что даже меня пробирает дрожь. Шестерых воинов, стоящих у ворот, мы выкашиваем за полминуты.

Я останавливаю тяжелую телегу так, что левую створку ворот теперь ни за что не закрыть. Постромки обрубаю, и конь уносится вглубь замкового двора. Следом подгоняют остальные возы. За моей спиной раздается пронзительный скрип. Поднимающие мост цепи, еще минуту назад висевшие свободно, сейчас натянулись как струна. Жак де Ли что-то рявкает, и пятеро воинов бросаются вверх, к механизму, откуда доносятся азартные крики и пыхтение.

Над нашими головами что-то пронзительно скрежещет, цепи дрожат, пытаясь приподнять подъемный мост. Сгрудившиеся у ворот баварцы замерли в тревожном ожидании. Одно дело теоретически рассуждать, сможет ли механизм справиться с весом пары телег, доверху набитых булыжниками, другое — самим в этом убедиться. Если мост поднимут, оставшихся в замке стражников хватит, чтобы нас перебить. Если нет, то через несколько минут к нам подоспеет подмога.

Я оглядываюсь назад, от подножья холма поднимается облако пыли, это скачут люди Отто Бастарда. Даже отсюда я различаю азартные крики, свист плетей и тяжелое лошадиное дыхание. Несутся они к замку не просто так, а в соответствии с составленным накануне планом.

Герцог Баварии Лотар Виттельсбах, действуя сугубо неофициально, дал мне десяток молодцов во главе с Жаном де Ли и собственный перстень в придачу. Жан, оказавшийся давним и добрым знакомцем Отто Бастарда, отыскал его без всякого труда. Увидев перстень Отто вмиг позабыл разбойничьи замашки и сделался весьма предупредителен. Я тут же припомнил некоего графа де Гюкшона, с которым свел знакомство при освобождении Орлеана. Отряд графа готов был оказать всю необходимую помощь любому, кто знает пароль…

Сверху раздается оглушительный лязг, и цепи провисают. Еще через минуту баварцы спускаются к нам, с лезвий мечей капает алая кровь.

— Эти болваны сами сломали механизм, нам даже не пришлось им помогать, — докладывает один из баварцев, здоровенный как медведь.

— Клаус, вернись к подъемному механизму. И смотри, если британцы опустят решетку, головы тебе не сносить! — рявкает Жан де Ли.

Тот, ухмыльнувшись, исчезает.

— Все сюда, — рычит Жан де Ли. — Сейчас они попробуют выкатить телегу, чтобы захлопнуть ворота. Нам надо продержаться буквально несколько минут.

Сейчас начнется самое трудное, понимаю я. Что такое десяток баварцев против всего гарнизона замка? Немцы отличные воины, но и британцы воюют ничуть не хуже. Мы встаем плечом к плечу, на лицах тревожное ожидание. Молодой воин рядом со мной то и дело косится назад, на лбу у него длинный порез, откуда течет кровь. Пользуясь свободной минутой я быстро перевязываю ему рану.

Внезапность сыграла нам на руку, при захвате ворот мы потеряли только одного. Еще трое легко ранены, все они могут сражаться. Мы ждем, и вскоре в замке понимают, что у ворот происходит нечто странное. Из казармы начинают выбегать воины, половина без шлемов, кольчуги только у пятерых. В руках у них копья, булавы и топоры, и ни одного с луком или арбалетом!

А ведь, пожалуй, выгорит, понимаю я. Сейчас мы сойдемся с защитниками грудь в грудь, там и подоспевшие лучники не рискнут стрелять, побоятся задеть своих. А в рукопашной им нас не выбить, Отто успеет раньше, чем нас вытеснят за ворота!

— Разини, — скалит зубы Жан де Ли, — вылитые гусаки. Отвыкли от настоящего дела, ну, сейчас мы их пощиплем.

Рядом с ним застыл без движения громадный баварец с мечом в руке, ростом он на палец ниже Жана, зато в плечах заметно шире. Презрительно сплюнув широкоплечий басит:

— А капитан у них — полный олух. Заперлись бы в донжоне, мы бы до рождества их оттуда не выковыряли.

Баварцы переглядываются с чувством превосходства, в их взглядах я без труда читаю "эти тупые англичане". Вообще-то, если быть честным, план взятия замка придумал один русский, но кого это сейчас волнует? У победы всегда много отцов. Когда защитникам остается добежать до нас какие-то десять ярдов, сзади доносится оглушительный грохот, это пожаловала кавалерия. Мы дружно отпрыгиваем в стороны, не дай бог попасть под копыта тяжелого боевого коня, с диким гиканьем всадники Отто рассыпаются по двору замка.

Бедные, бедные англичане. Единственное спасение от атаки конницы — держаться плечом к плечу, замереть, выставив копья вперед. Упереть их тупыми концами в землю и стоять, сцепив зубы, до последнего. Но если пехотинцы дрогнули и побежали…

Не теряя ни минуты времени я бегу следом. Разрезав воздух мое копье входит в грудь злобно ощерившемуся лучнику в тот самый момент, когда он спускает тетиву. Британец заваливается назад, тяжелая стрела уходит куда-то в небо. Я скрещиваю меч с рослым воином в миланской кольчуге. Несколько мучительно долгих мгновений мы рубимся, пока он не подставляется, и я не рассекаю ему правую руку. Глаза англичанина расширяются, отступив, он кричит что-то вроде «сдаюсь», но мне сейчас не до пленных. Для меня он не человек, а досадная помеха.

И поступаю я с ним соответственно. Мой меч входит в его грудь до половины и там благополучно застревает. Несколько секунд я безуспешно пытаюсь выдернуть клинок из трупа, плюнув, бегу дальше. Я перепрыгиваю через разрубленные, стоптанные тела, справа какой-то всадник отчаянно рубится сразу с тремя пешими стражами.

На бегу я подхватываю с земли чей-то топор, хищно блеснув, тяжелое лезвие разваливает колено крайнему воину. Несчастный с пронзительным криком валится наземь. Воспользовавшись случаем, всадник немедленно сносит голову второму. Третий британец, растерявшись, пятится, кровь от лица отхлынула, дрожащие руки с трудом удерживают меч. Но досматривать некогда, я бегу вперед изо всех сил.

Кто знает, что за указания отданы страже насчет узницы? Что, если при угрозе захвата замка ее приказано убить? Вот почему я жадно хватаю ртом горячий воздух, а сердце молотит все быстрее, накачивая кровь в мышцы. С каждый секундой донжон все ближе, у его дверей идет яростная сеча. Оглушительный лязг перемежают вопли ярости, крики умирающих и грязные ругательства. Я огибаю донжон слева, мне не сюда. Узницу держат в Восточной башне, выходящей окнами на поля.

В последний момент я чудом успеваю отпрыгнуть обратно к стене башни. Теплый камень, нагретый за день летним солнцем, шероховат. В трещинах идет своя жизнь, бегут куда-то муравьи, суетливо перебирая лапками, ползут блестящие жуки. На секунду мне на плечо присаживается крупная стрекоза, и тут же вспархивает, напуганная бегущими воинами.

Не меньше полутора десятков англичан, топая как кони, проносятся к месту боя. В руках у них копья и мечи, мелодично позвякивают на бегу кольчуги. Последний из бегущих сжимает в руке лук, за плечом покачивается колчан, полный длинных стрел. В этом слове ты не угадал ни одной буквы, дружище. С некоторых пор я вас, стрелков, сильно недолюбливаю.

Свистнув в воздухе, острый клинок мягко входит лучнику прямо под левую лопатку. Ну не держит куртка из бычьей кожи удар метательного ножа на пяти шагах, хоть ты тресни. Споткнувшись на бегу, воин падает лицом вниз, отлетает в сторону выпущенный лук, рассыпаются стрелы. Пальцы судорожно сжимаются, с корнем выдирая траву, что пробилась меж каменных плит двора.

Не отвлекаясь на то, чтобы выдернуть нож, я бегу дальше. Значит, гарнизон Восточной башни решил оказать помощь осажденным в донжоне? Думают, глупцы, что они никому не интересны? Прекрасно, да здравствует воинская взаимовыручка и товарищество! Ведь чем больше англичан умчится в бой, тем лучше для меня.

— Заснул? — рявкают в ухо страшным голосом.

— Заснешь тут с тобой, — отзываюсь я оскорблено. — Видишь, думаю, как попасть внутрь?

Дверь в Восточную башню хороша. Широкая и прочная, она целиком окована металлом. Сверху в ней прорезано маленькое оконце, забранное железными прутьями, откуда на нас со злорадством пялятся чьи-то глаза. Я вскидываю голову, чтобы внимательнее рассмотреть окна. Самое нижнее расположено на уровне третьего этажа, и это даже не окно, а скорее бойница. Оттуда кто-то выглядывает, того и гляди пальнет из лука или метнет булыжник.

— А что на нее глядеть? — бурчит Жан де Ли. — Дверь как дверь, и чтобы пройти тут даже тарана не надо.

Пихнув меня плечом он подходит ближе, под его тяжелым взглядом дверь словно прогибается. Рядом с баварцем она уже не выглядит столь несокрушимой, Жан всяко покрепче будет. Взлетает топор, с хрустом вгрызается в дверь башни. Великан перехватывает рукоять поудобнее, мышцы рук вздуваются, по размеру превзойдя иные булыжники, из каких сложена башня. Лицо баварца краснеет, глаза наливаются кровью, а топор молотит в дверь так быстро, словно в руках у рыцаря отбойный молоток.

Не проходит и пяти минуты, как оглушительный грохот смолкает. Жан, отойдя назад, с разбегу выносит дверь плечом. Та влетает внутрь башни, словно выпущенная из пушки. Что-то гадко хрустит, и я слышу быстро затихающие крики. Из поднявшегося облака пыли выныривает гигантская фигура Жана де Ли. Лезвие топора даже не затупилось, тяжелыми каплями оно роняет кровь.

— Ну а я что говорил, — ухмыляется баварский медведь. — Разучились строить в Европе, разучились. То ли дело старая немецкая постройка, вот наши двери поставлены на века!

— Развелось, понимаешь, декадентов, — киваю я. — Но мы их повыведем!

Переглянувшись, мы плечом к плечу кидаемся обшаривать башню. И сразу же я нахожу пять тел. Двое придавлены дверью, двое разрублены пополам, а еще один затаился поодаль и старательно притворяется мертвым. Вот только веки предательски подрагивают, да синяя жилка на виске колотится так отчаянно, словно хитрец бежит милю на рекорд.

— Любишь жизнь, — пинаю я его легонько в бок. — Осуждать не буду. Доложи без запинки, где прячете пленницу, и останешься жить.

— На третьем этаже, — распахивает глаза пленник, мигом придя в себя. Я вздергиваю его на ноги, тот испуганно частит:

— Только не убивайте, я все расскажу, что только захотите. И про пленницу, и где у нас сокровищница, а еще…

— Не отвлекайся! — басит Жан.

— Вчера в замок прибыл воинский отряд, и я краем уха слышал, будто бы те люди явились за узницей. Так вот, сейчас они все там, наверху, — докладывает англичанин.

Ему и лет-то не больше двадцати, на бледном лице ярко выделяются веснушки, сочится кровью ссадина на щеке. Расширившиеся глаза с ужасом ловят каждое наше движение. Я смотрю на баварца, тот нахмурил лоб, нижнюю челюсть выдвинул вперед, взгляд посуровел.

— Отряд, говоришь? И сколько же их там?

— Дюжина, — торопится пленник, глотая слова. — Из них трое рыцарей, но остальные тоже опытные воины, все как на подбор.

— Всего дюжина, — светлеет лицом Жак. — А нас двое. Ну, это по честному.

— Ну да, — язвительно отзываюсь я. — Практически поровну.

Вместо ответа Жак одобрительно хлопнул меня по плечу, пленнику же отвесил легкий подзатыльник. Глаза несчастного закатились, лязгая кольчугой он рухнул рядом с павшими товарищами. Жить, как и обещали, будет, а если начнет заикаться и плакать по ночам, то кто я такой, чтобы его осуждать? В конце концов, у нас свободная страна.

Сам же я ухитрился увернуться… ну, почти увернуться от удара, который Жак искренне считает дружеским похлопыванием. Так что ключица цела, а потому затаившимся наверху британцам придется туго!

По пути на третий этаж особого сопротивления мы не встретили. То ли все защитники башни и в самом деле убежали оборонять донжон, то ли просто попрятались, разумно рассудив, что жизнь — она одна, и ее, как ни крути, все-таки надо попытаться прожить. Мыслящий человек не станет кидаться навстречу несущемуся на всех парах паровозу, или, что то же самое, Жаку де Ли с его чудовищных размеров боевым топором.

Пока баварец грузно топал вверх по винтовой лестнице, откуда ни возьмись выскочило несколько человек, и с угрожающими воплями принялись тыкать в гиганта копьями и мечами. Бедолаги даже не успели понять, что с ними произошло, да и я толком не различил. Короткие замахи, скрежет разрубаемых доспехов, лязгающие удары и во все стороны щедро плеснуло кровью.

А так как сам я бежал вслед за баварцем, то, как ни уворачивался от разлетающихся фрагментов тел, кровь щедро оросила мне и лицо и одежду, и под конец пути я стал неотличимо похож на маньяка из фильмов про расчлененку. Вылетев в коридор третьего этажа, мы тут же остановились. Глаза баварца настороженно поблескивали, я замер в напряжении. Где-то рядом притаилась дюжина воинов, опытных бойцов, иных бы за такой пленницей и не послали.

Выстроенная в форме квадрата со стороной в двести футов, Восточная башня была по периметру опоясана коридором, из которого к ее центру вели многочисленные двери. Что-то про себя прикинув Жак предложил проверять все комнаты поочередно, так мы и поступили. Стараясь переступать по возможности тише, мы двинулись по коридору, распахивая все встречные двери и осторожно заглядывая внутрь. Очень не хотелось по глупости подставить голову под молодецкий удар булавы или топора, а грудь — под меткий выстрел затаившегося арбалетчика. Но англичане и не думали таиться, едва коридор закончился, как за поворотом мы тут же наткнулись на пятерых воинов.

— Ну наконец-то британцы, — с облегчением выдыхает Жак де Ли.

— Назовитесь, благородный рыцарь, — требует он от громадного воина в роскошных доспехах и с рыцарским гербом на щите.

— Сэр ле Дуан, барон Хемфордшерский, — басит в ответ верзила, если и уступающий ростом баварцу, то по объему даже превосходящий.

— Я — сэр де Ли, — рычит баварец, — и предлагаю вам сложить оружие и сдаться.

Не удостоив его ответом, англичанин обнажает меч. Воины за его спиной без промедления ощетиниваются копьями и булавами.

— Не жди меня, Робер, — бросает баварец. — Как смогу, присоединюсь. Где-то там прячутся еще семеро, у них Клод.

— До встречи, — бросаю я.

Как я уже говорил, коридор проходит по периметру всего этажа. Если поспешу, еще успею зайти британцам в тыл. Я бегу назад по коридору, пинками распахивая закрытые двери, и быстро окидываю взглядом содержимое комнат. Там ничего особенного. И здесь пусто. И тут. А это вообще какое-то хозяйственное помещение, бадьи с водой, мокрые тряпки…

С грохотом слетает с петель следующая дверь, далеко за спиной все звенит и звенит железо, кто-то пронзительно вскрикивает, баварец ревет как атакующий лев, ему вторит утробное рычание англичанина. Похоже, что оруженосцы уже полегли, и гиганты остались вдвоем. Следовало ожидать, в рукопашном бою с рыцарем простому воину ловить нечего.

Я открываю еще одну дверь, кидаю внутрь беглый взгляд. Мебель, картины, гобелены, служанка, прижавшая руки ко рту… Новая дверь распахивается от молодецкого пинка, жалобно скрипят петли. Стоп! Я кидаюсь обратно, пронзительно взвизгнув при виде обнаженного меча дебелая девица начинает медленно сползать по стене.

— Черт, какие мы нежные, — бормочу я остервенело.

Как ни тормошу девицу, она и не думает приходить в себя. Так и лежит, закатив глаза. Плюнув, я отправляюсь на новые поиски. Еще через минуту, вооружась кувшином с вином, я щедро окатываю им служанку. Та наконец-то распахивает глаза, широкие и пустые, как у куклы, рот красотки страдальчески кривится. Пухлые красные губы шевелятся, готовясь исторгнуть пронзительные рыдания, но тут я достаю из кошеля золотую марку.

— Знаешь, что это? — спрашиваю я, небрежно вертя монету в руках.

Не отрывая взгляда от золота та медленно кивает. И куда только подевалась испуганная, потерянная в темном лесу девочка? Сейчас передо мной настоящая женщина: алчная, умная и хитрая.

— Получишь, если скажешь, где держат пленницу.

— Направо до угла, а там третья дверь, — отбарабанивает служанка, и я подбрасываю монету в воздух.

Девушка мигом садится, пухлая рука ловко подхватывает золотую марку, не дав ей упасть. Подлетев к указанной двери, я замираю, прислушиваясь, затем осторожно толкаю ее. Дверь оказывается открытой, а комната, носящая следы поспешного сбора — пустой. Яростно чертыхаясь я пробегаю коридор до конца, проверяя все комнаты, нигде ни единой души. Завернув за угол я натыкаюсь на бьющихся рыцарей.

Баварец наступает, англичанин перед ним пятится. Шлема на нем уже нет, и оттого самый невнимательный взгляд без труда различит на лица барона Хемфордшерского явственное выражение паники. Весь коридор залит кровью, словно мы не в замке, а на скотобойне. Повсюду отрубленные руки и ноги, вспоротые животы источают зловоние… Я обо что-то спотыкаюсь, невольно опуская взгляд, откатившаяся голова слепо пялится на меня белками глаз.

— Помочь? — из вежливости спрашиваю я Жака.

— Не лезь под руку, — рычит баварец. — Сам справлюсь.

Кивнув, я бегу обратно. Вряд ли англичане вместе с Жанной спустились вниз, во двор замка. Не станут они доверять ценную пленницу превратностям боя. Если кто и может мне сказать, где любимая, то только та служанка. На мое счастье, девица и не думает никуда уходить. Она разглядывает полученную монету, и глаза ее азартно горят.

При моем появлении пухлая рука мигом ныряет в вырез лифа. Обратно она выскальзывает уже пустой, да так быстро, что я тут же понимаю откуда взялись иллюзионисты. Произошли от людей, не пожелавших делиться с ближним своим честно заработанными денежками, вот откуда. Я достаю из кошелька еще десяток золотых марок, и, подержав монеты на ладони, чтобы разглядела получше, вкладываю девушке в руку.

— Что вам угодно? — хрипло шепчет служанка, не отрывая взгляда от золота.

Еще бы у нее горло не перехватило! В маленькой ее ладошке сейчас достаточно денег, чтобы купить собственный дом, хватит тут и на торговую лавку. Отныне она завидная невеста, и выйти замуж для нее не проблема. Пышная грудь бурно вздымается, руки дрожат, по лицу течет пот.

— Куда делись приехавшие вчера дворяне и девушка, что держали в башне? — медленно спрашиваю я. — Подумай как следует, ответь правильно, и эти деньги станут твоими.

Колеблется служанка недолго. Глубоко вздохнув, они принимает решение. Не отрывая взгляда от денег, дрожащим голосом заявляет:

— Я думаю… думаю…

— Ну-ну, быстрее, — тороплю я.

— Она ушли подземным ходом!

— Куда он выходит?

— Я не знаю. Где-то в лесу.

— Как в него войти?

Девица объяснила. Вот вам и тайный ход, да разве от этих слуг что-то утаишь? Молнией я пролетел мимо Жака де Ли, который загнал английского рыцаря в угол и ныне методично добивал. Сэр ле Дуан, барон Хемфордшерский слабо огрызался, но видно было, что мечтает он лишь о бегстве. С лестницы слышались крики и лязг доспехов, это поднимались воины Отто Бастарда. Я влетел в комнату, о какой говорила служанка и изо всех сил потянул за огромный бронзовый подсвечник, на первый взгляд намертво закрепленный в стене.

Что- то заскрежетало, и подсвечник выехал вперед. Скрежет усилился, справа от меня кусок стены начал сдвигаться вниз. Передо мною оказалась узкая винтовая лестница, круто уходящая вниз. Секунду подумав я рывком подтащил дубовый стол и намертво заклинил им отверстие. Теперь вход не закроется, и баварцы найдут куда я ушел. Затем я устремился вниз.

Перепрыгивая через три ступеньки за раз я бежал по лестнице, идущей в толще стены, и молился о том, чтобы не споткнуться о какую-нибудь выбоину. На уровне подвала лестница закончилась круглой площадкой ярдов трех в диаметре, далее передо мною лежал вырубленный в камне подземный ход. Здесь было темно, влажно и затхло. Темнота для меня не проблема, я прекрасно обхожусь без света. Но отчего-то я ощутил себя неуютно.

Была ли причиной тому царящая вокруг мертвая тишина, либо затхлость воздуха вновь напомнила пережитое, только в памяти моей всплыло кое-что давным-давно позабытое, невольно я задрожал. Воспоминания становились все четче и яснее, пока я наконец не вспомнил, как заживо гнил глубоко под землей и как умер в каменном мешке монастырской темницы. Все пережитые мною мучения, все кошмары вернулись вновь.

— Что за вздор, — пробормотал я. — Ну же, вперед.

Но я замер на месте, не смея сделать ни шага.

— Давай же! — громко сказал я. — Они увозят Жанну!

Подбодренный звуками собственного голоса, я медленно двинулся вперед. Не успел я сделать нескольких шагов, как на меня вновь навалился пережитый в монастырской тюрьме ужас. Показалось, что стены сдвигаются, желая навечно замуровать меня в подземных глубинах. Мышцы мои обратились в кисель, по лицу тек холодный пот. Какое жалкое зрелище я представлял в тот момент! Тьма подступала все ближе, жадно заглядывала в глаза, обнимала за плечи, щекотала и хихикала на ухо.

— Теперь-то ты не вырвешься, — шептала она. — Сам пришел, так добро пожаловать!

Я молчал. Ноги мои подкосились, и я рухнул на пол, свернувшись в клубок. Один, глубоко под землей, в каменной могиле, я сгину здесь без вести. Дрожащий кусок плоти без воли, без сил. Как, ну как меня занесло сюда? Зачем я поперся во тьму? Однажды мне чудом удалось вырваться на свободу, но во второй раз мне уже не уйти. Откуда-то я знал, что мне суждено остаться здесь навсегда.

Глава 5 тревожная осень 1433, Европа: операция "Английский леопард"

Затем я вспомнил зачем я здесь, и что я тут делаю. Я пришел сюда за любимой, за женщиной, предназначенной мне судьбой. Как наяву я увидел перед собою Жанну, и глубоко внутри меня загорелся крошечный огонек. Как ни мал он был, он все же вырвал у царящей вокруг тьмы маленький участок. Закусив губу я заставил себя подняться на колени.

— Это не поможет, — зашептали мерзкие голоса, хихикая и надсмехаясь. — Не поможет, ты мой!

Я молчал, и огонь внутри меня разгорался все сильнее. А когда он стал ревущим фонтаном пламени, я встал с колен и открыл глаза. Я смотрел в лицо своим страхам, и в какое-то мгновение понял, что смерть и в самом деле гадка и страшна, а умереть — ужасно. Что деньги и власть — все прах перед смертью, и только любовь дарит надежду.

— Не вырвусь? — с насмешкой сказал я, закипая. — Посмотрим!

Я пристально огляделся вокруг. Какая такая тьма, какие страхи? Вижу я прекрасно и без света, вдобавок в крови бурлит столько адреналина, что еще немного, и я взорвусь от перенапряжения.

— А теперь — бегом, — приказал я себе.

И пригрозил:

— Вздумаешь закатывать глазки и рыдать, мало не покажется! Марш!

Из подземного хода я вылетел как пробка из бутыли с шампанским: быстро, энергично и не замечая никаких преград. Я вдохнул свежий воздух полной грудью и рухнул на колени, пытаясь отдышаться. Грудь работала как кузнечные меха, сердце молотило сумасшедшим дятлом, в горле изрядно саднило. Но чувствовал я себя превосходно. Откуда-то я знал, что страх перед подземной тьмой сгинул и больше никогда не вернется.

Я огляделся. Как и было обещано подземный ход закончился в лесу. Я оказался на небольшой поляне, окруженной замшелыми стволами деревьев. Где-то высоко над головой качались ветви, мелодично чирикали птицы, шумел ветер. Здесь же, внизу, было тихо и покойно. Начинало смеркаться, и мне надо было торопиться.

Сегодня сама природа была на моей стороне. Второго дня прошли обильные дожди, и если на открытых местах земля уже высохла, здесь в лесу, под защитой деревьев и кустарника, почва была еще влажной. Едва я осмотрелся, как буквально в паре шагах от себя заметил вдавленный в грязь след. Ее след!

Натоптано на полянке было изрядно, но среди отпечатков здоровенных мужских сапог этот срезу бросился мне в глаза. Маленький след, оставленный изящной женской ножкой. Не медля ни секунды я бросился вслед за пленителями Жанны. Можно было вернуться в замок за помощью, но время, время! Пока я вернусь, пока соберемся — наступят сумерки. Ночью выслеживать похитителей бесполезно, а ждать до утра… Нет!

Я был внимателен и собран, как никогда. Во мне словно проснулся кто-то стократ более наблюдательный, некто, кому искусство охоты было знакомо, как свои пять пальцев. Прямо на бегу я замечал где обломанную ветку, где кусок содранной коры. Вон раздавленный лист, справа остро пахнуло мочой, и я хмуро ухмыльнулся.

За Жанной прислали пусть хороших бойцов и преданных вассалов, но они абсолютно не умеют вести себя в лесу. Какое там идти след в след, они даже кусты на пути рубят, устилая путь срубленными ветками. Да их выследил бы даже младенец. Жаловаться не буду, мне это только на руку. Но до чего же ходко они идут, как не стараюсь, я до сих пор их не слышу!

Уже совсем стемнело, когда я увидел их на самом краю длинной, словно железнодорожная платформа, гари. В прошлом году здесь отбушевал нешуточный пожар. Обугленные остовы стволов высились, укоризненно воздев культи ветвей, между ними вымахала трава по пояс, и молодые, тонкие деревца тянулись вверх изо всех сил.

Едва я высунул голову из кустов, как с той стороны гари что-то тускло блеснуло. Плавно, словно двигаясь под водой, я тут же отступил обратно. Заметили меня или нет, вот в чем вопрос. И, в отличие от того, что мучил принца датского, для меня это вопрос немедленной жизни или смерти.

Прикрываясь кустами я осторожно оглядел гарь. Широка. Если обходить ее по краю, на это уйдет чертова уйма времени, и я могу упустить беглецов. Пойду напрямик — могу нарваться на сюрприз. Если они решат проверить, не идет ли кто следом, лучшего места для засады им не найти. Им ведь даже не надо брать языка, пальнут из арбалета, и поминай как звали!

Надо было на что-то решаться. Я все стоял, кусая губы, а выигранные в гонке минуты текли, ускользая, словно судьба вознамерилась выкинуть очередную гадкую шуточку из тех, что так любит. Наконец справа, ярдах в двадцати я заметил длинную ложбину, шедшую почти в том же направлении, что мне было нужно. Более не раздумывая я опустился на живот и пополз по-пластунски.

Затем сделал круг, и вернулся к месту, где заметил блеск металла. Оказалось, что прятался я не зря. Живых там не оказалось, зато земля была изрядно истоптана, как то бывает, когда чего-то ждут. Итак, стражи Жанны убедились, что погони за ними нет. Прекрасно. Не прошел я и трех сотен ярдов, как в наступившей темноте отчетливо различил впереди себя мерцающий тусклый огонек. Я замер на месте, охваченный внезапной слабостью. В конце концов я настиг их!

Впервые за долгие годы я был так близок к Жанне, и именно потому мне нельзя было торопиться. Я не мог ее снова потерять! Допустим, их осталось семеро, думал я. Много, очень много. С таким количеством воинов мне не справиться. Единственный для меня шанс — подобраться к ним под утро. Пусть они как следует разоспятся, вот тогда и настанет мое время.

Я терпеливо ждал, поглядывая на упитанную луну. Та и не думала прятаться за облака, как я не молил. Освещала, зараза, все под собой, словно вообразила себя солнцем. Невольно я зевнул и тут же понял, что был к ней несправедлив: серебристый неверный свет луны мог убаюкать самого бдительного стража. Я неподвижно сидел, прислоняясь к шершавому стволу толстого, вчетвером не обхватишь, дерева, изредка поглядывая на далекий огонек. Где-то к полуночи от места стоянки перестали доноситься звуки голосов и лязг железа, похоже, англичане наконец угомонились.

Я же был слишком возбужден, чтобы спать. От нечего делать в очередной раз проверил имеющееся у меня оружие. Небогато, прямо скажем. Один меч, три метательных ножа в рукавах, один кинжал на поясе. Удавка, тоже одна. Руки и ноги, по две штуки. И голова, главное наше оружие. Не в том, конечно смысле, что я буду ею бодать железные шлемы британцев, я же не баран. Голова дана рыцарю для того, чтобы ею думать, ну еще я в нее пью.

Время шло. Я терпеливо ждал, изредка поглядывая вверх. Наконец небо начало светлеть, от земли потянулись щупальца тумана. Поначалу тонкие, они на глазах утолщались, умножаясь в количестве. Я еще немного подождал, совсем чуть-чуть, а затем решил: пора. Медленно, по шажочку, я пошел к месту стоянки.

Рдели сквозь предутренний туман угли потухшего костра, в обманчивом лунном свете я без труда различал восемь неподвижных тел. Кто-то из спящих явственно похрапывал, и я холодно усмехнулся. Похоже, все мертвецки спят, и лагерь остался без охраны. Поверим? Я опустил руку, и рукоять кинжала, скользнув в ладонь, застыла там, как влитая. Мягко ухнула над головой сова, я взвесил в руке клинок, и одобрительно покачал головой.

Хоть и грызла меня жаба при его покупке, но лезвие отличной стали и обтянутая шершавой кожей рукоять победили. Звякнули на прощание три серебряные монеты, торговец довольно усмехнулся, а я тяжело вздохнул. Дорого обходятся мужчинам наши игрушки, ох, как дорого. Словно прочитав мои мысли, лезвие блеснуло в лунном свете, будто подмигнув: вот сейчас и посмотришь, не зря ли отдал за меня деньги. «Посмотрим», — одними губами прошептал я.

До рези напрягая глаза я всматривался в глубокие тени, что тянутся от деревьев, но помогло, как ни странно, обоняние. Оно и указало на место где, я был совершенно уверен, не было ничего заслуживающего внимания. Когда оттуда пахнуло жареным мясом я тут же вспомнил о пропущенных обеде с ужином. Желудок недовольно заворчал, и я пообещал непременно вознаградить себя роскошным завтраком.

Теперь, когда я точно знал, где находится часовой, я начал вглядываться в густую тень, и наконец различил там медленное, плавное движение: лежащий повернул голову. Едва заметно блеснул глаз, и я недоуменно вскинул брови. Где это видано, чтобы страж лежал, и при том не спал, а приглядывался и прислушивался ко всему, что происходит вокруг? Это что еще за новшества?

Обогнув поляну я подкрался к кустам, где тот затаился подобно гадюке в буреломе. В последний момент под ногой предательски треснула сухая ветка, часовой дернулся, повернув голову, но я уже падал сверху, а кинжал в руке трепетал, желая напиться крови. Скрежетнуло лезвие, проходя сквозь кольца кольчуги, немецкая сталь в очередной раз победила британских халтурщиков, и часовой сдавленно захрипел. Подождав, пока тот перестанет дергаться, я отнял от его рта руку, и беззвучно выругался, тряся укушенными пальцами. Еще немного, и он попросту перекусил бы мне пару фаланг!

Человеческий рот, чтобы вы знали, самое грязное место в организме, там такой гадости можно нахвататься! Мой приятель воспитал как-то некоего хама, пересчитав ему зубы. На маленькие ранки на костяшках пальцев он и внимания не обратил, и, как оказалось, зря. Когда рука покраснела и распухла чуть ли не до локтя, ее пришлось резать в четырех местах, потом больного неделю кололи двумя антибиотиками. С тех пор мой приятель уже не бьет хамов в лицо, а метко и сильно пинает их в пах.

Я медленно вышел из кустов, и тут же под ногой хрустнула еще одна ветка. В ночной тишине треск прозвучал как выстрел из кулеврины, и от неожиданности я подпрыгнул на месте. Тут лишь до меня дошло, что ушлый покойник специально набросал вокруг своей лежки кучу хвороста.

Потревоженный шумом один из спящих зашевелился, рывком сел. В неверном лунном свете глаза его казались тусклыми огоньками. Воин громко чертыхнулся, разглядев меня, и одним движением вскочил на ноги. Моя рука сама нырнула к метательному ножу, воин удивленно вскрикнул, а рухнул с таким грохотом, словно обрушилась колокольня.

Сейчас, уже задним числом, я понимаю, что это был лучший бросок в моей жизни. Лунной ночью, в обманчиво мерцающем свете, на расстоянии в добрую дюжину ярдов я попал ему в глаз! Правда не в левый, как целил, а в правый, но это уже мелочи. Закричали, вскакивая на ноги, оставшиеся в живых британцы. Не пятеро, как я рассчитывал, а шестеро! Не тратя на раздумье не секунды, я дернул руками, посылая в полет пару оставшихся ножей. У меня не забалуешь, два броска — два трупа. Я хотел было выкрикнуть нечто оскорбительное, но у меня совсем не оставалось времени.

Похоже, первый бросок забрал с собой всю мою воинскую удачу, так как метательный нож воткнулся не в горло высокому как башня воину, а всего лишь пробил плечо, другой же, вы не поверите, отбили прямо на лету! Очертя голову я ринулся вперед, пытаясь добить раненного прежде, чем англичане придут в себя, и мне это почти удалось. Я успел как следует пропороть ему бедро, так что противников осталось пятеро.

— Да здравствует Дева! — рявкаю я, отбив удар меча. — Это я, Робер де Армуаз. Держитесь, я иду!

Мне слышится, или и в самом деле среди мужских голосов я различаю изумленный женский возглас? Лязгают, встретясь, клинки. Я приседаю, чудом увернувшись от удара булавы. Та проходит вскользь, один из ее острых шипов вырывает клок волос. Кинжалом, зажатым в левой руке я пытаюсь распороть бок одному из британцев, тот умело защищается мечом. Теперь только я обращаю внимание, что сражаюсь всего с тремя противниками.

Один англичанин неотступно держится рядом с пленницей, та со связанными руками сидит на подстеленном под нее плаще. А последний, пятый воин не нападает, как будто выжидая удобного момента. Несколько раз он то опускает ладонь на рукоять меча, то отдергивает ее. Затем, придя к какому-то решению, быстрым шагом подходит к охраняющему Жанну мечнику, словно желая о чем-то спросить.

Особо разглядывать, что там у них происходит, мне некогда. Я вьюном кружусь на месте, отбиваясь от врагов, и если до сих пор меня не убили, то лишь потому, что противники мои то и дело озираются, ожидая нового нападения. Никак им не поверится, что я пришел в одиночку. Боюсь, как только британцы поверят, что я и в самом деле один, мне несдобровать. С другого конца поляны раздается предсмертный вскрик, и теснящие меня воины как по команде отступают. Пользуясь короткой передышкой я замираю на месте, тяжело дыша. Сердце колотится как сумасшедшее, руки и ноги дрожат от перенесенного напряжения, пот заливает глаза. Сейчас приходи и бери меня голыми руками, но британцам не до меня.

Происходит нечто странное. Охранявший пленницу англичанин неподвижно лежит на земле, и непохоже чтобы ему удалось подняться до Страшного суда. Тот воин, что никак не решался вступить в бой, на наших глазах разрезает веревки на руках пленницы. Англичане ошарашено переглядываются, да и сам я изумлен не меньше. Откуда у Жанны в присланном за нею отряде отборных воинов взялся союзник?

— Да он предатель! — неверяще кричит высокий британец.

— Я же говорил, что бургундским свиньям нельзя доверять, — лязгающим голосом отзывается второй, пониже и значительно уже в плечах.

Третий, молча раскручивая булаву, кидается к предателю. Я встряхиваю головой, перед глазами все плывет. Едва схлынула горячка боя, как вспыхнула боль в правом боку, левая рука по непонятной причине отказывается слушаться. Пары секунд мне хватает, чтобы понять: я ранен. Неизвестный воин пришел на помощь как нельзя более вовремя, еще несколько секунд, и со мною все было бы кончено. Пользуясь секундной передышкой я втыкаю меч в землю, действуя правой рукой и зубами, кое-как перетягиваю рану на левом плече. Раненым боком мне заниматься некогда, отхватив мечом кусок плаща, я пихаю его под камзол.

Медленно, словно во сне я бреду к сражающимся. Англичане атакуют воина, за спиной которого укрылась Жанна. Как по команде они усиливают натиск, и один из британцев, обогнув защитника, кидается к девушке.

— Не спи, болван! — кричит мне отчаянно отбивающийся воин. — У них приказ убить Деву. Действуй!

В следующие мгновения одновременно происходит сразу несколько событий. Проскочивший за спину воина англичанин оборачивается и с дьявольской ухмылкой всаживает меч ему в бок. Я ковыляю к сражающимся изо всех сил, но понимаю, что уже не успеваю помочь любимой. А ранивший защитника британец уже развернулся к Жанне и делает шаг вперед, взметнув клинок.

И тогда я делаю то, чего поклялся никогда в жизни больше не делать: я кидаю в него меч. Сложно сказать, на что я рассчитывал. Сотни раз я пытался выполнить трюк, что показал мне барон де Рэ в подземелье Проклятого болота, и всегда выходило фиаско. Так же получилось и на этот раз.

Лязгнув рукоятью о шлем англичанина меч улетает куда-то в кусты. Споткнувшись, тот оборачивается, лицо его искажено яростью. И тут же Жанна атакующей пантерой прыгает вперед. На секунду она прижимается к спине британца, и мигом отскакивает. Англичанин вздрагивает, глаза его расширяются, из распахнутого рта начинает течь что-то темное. Постояв немного, он рушится навзничь.

Любимая стоит пригнувшись, лицо ее словно высечено из камня, глаза горят мрачным огнем, в руке зажат кинжал. Я перевожу взгляд на сражающихся не на жизнь, а на смерть воинов, и спешу на помощь неожиданному защитнику Жанны. От потери крови меня шатает, но это пустяки. Если не умер сразу, я еще могу сражаться. По пути подхватываю булаву павшего англичанина, она неожиданно тяжела, металлическая рукоять неприятно холодит руку.

Молча замахиваюсь, тяжелое навершие обрушивается на затылок ближайшему из врагов. Тот так увлекся боем, что ничего не замечает, пока острые шипы не пробивают ему затылок. Убитый замирает на месте, и не успеваю я отскочить, как неожиданно тяжелое тело рушится прямо на меня, сбивая с ног. Охнув от боли, я оглушено ворочаюсь, безуспешно пытаясь подняться.

Оставшийся в живых англичанин оглядывается, холодно блестят светлые как лед глаза. Сделав пару быстрых шагов, он вскидывает тяжелый меч, собираясь пригвоздить меня к земле. И только тут я узнаю воина, что сражается за Жанну. Это Гектор де Савез, мой давний друг и наставник. Тот, кто в этой войне сражается против Франции, чтобы обрести своей стране свободу. В голове, как оно обычно и бывает, проносятся совершенно ненужные сейчас мысли и воспоминания. Гектор сражается под знаменами герцога Бургундского, вот почему англичане назвали его "бургундской свиньей". Смешно, особенно если учесть, что дерется он за Фландрию.

Ледяной взгляд вскинувшего меч британца словно пытается заморозить меня на месте, пока я безуспешно трепыхаюсь под тяжестью убитого воина. Израненный Гектор, смахнув с лица кровь, молча прыгает на противника. Но тот, оказывается, не лыком шит. Будто давным-давно ожидал этого момента, он делает быстрый шаг в сторону и, не оглядываюсь, бьет мечом назад. Сверкающее лезвие клинка до половины входит Гектору в живот, и тот пронзительно вскрикивает.

Британец не спеша вытаскивает меч, и Гектор за его спиной медленно рушится наземь. Похолодев, я гляжу на самоуверенную ухмылку англичанина. Прекрасный воин, вышедший из боя без единой царапины. Я вновь попытаюсь спихнуть с себя неподъемно тяжелое тело, и англичанин откровенно скалит зубы. Похоже, его забавляют мои усилия. Наконец, дернувшись изо всех сил, я спихиваю с себя убитого, с трудом поднимаюсь на ноги. Меня шатает, во рту пересохло, и я с трудом фокусирую на британце взгляд.

— Такой противник должен умереть как мужчина, — заявляет он. — Возьми меч, я разрешаю.

За его спиной Жанна делает пару осторожных шагов, зажатый в руке кинжал она завела за спину.

— Спокойно, женщина, — кидает тот пленнице. — Стой, где стоишь, и тогда твой освободитель умрет быстро. Иначе…

— Не убивай его, — быстро говорит девушка. — Клянусь, я не буду пытаться убежать, только оставь его в живых!

— Ты и так никуда не денешься, — фыркает англичанин. — Сейчас я закончу с этим французом, и мы отправимся дальше.

Пользуясь мгновением, я поднимаю с залитой кровью поляны чей-то меч. Он непривычно тяжел, моя рука опускается под его весом, побелевшие пальцы вот-вот разожмутся, выпуская рукоять. Переждав приступ головокружения я открываю глаза и вижу самое настоящее чудо: за спиной ухмыляющегося англичанина медленно встает Гектор. Глаза его расширены от боли, в животе и левом боку зияют кровоточащие раны, но в руке рыцаря крепко зажат меч. С громким криком я вскидываю клинок, и тут с лица британца пропадает улыбка превосходства.

Распахнув глаза, он в изумлении глядит на окровавленное лезвие, что вырастает из груди. Рот его распахивается, но вместо слов оттуда хлещет поток крови. С каким-то странным всхлипом англичанин начинает заваливаться набок, и наконец с грохотом рушится на землю. Мгновение я гляжу прямо в глаза Гектору, и тут поляна подпрыгивает и мягко бьет меня по голове.

Очнулся я оттого, что в лицо мне плеснули водой. Едва я открыл глаза, как к моим губам поднесли фляжку. Машинально я сделал глоток, поперхнулся, и окончательно пришел в себя. Голова моя лежала на коленях у Жанны, и это было самое прекрасное место на свете.

— Пить, — прошептал я, и девушка вновь поднесла фляжку.

Я сделал несколько жадных глотков.

— Спасибо, — сказал я и попытался мужественно улыбнуться. Получилось не очень, мне хотелось спать, да и голова сильно кружилась.

— Очнись, Робер, — строго сказала Жанна. — Он хочет с тобой поговорить.

— Кто?

— Твой друг. Он умирает. Я перевязала его, как смогла, но это не поможет.

— Что значит умирает? — вскинул я брови.

И тут вспомнил бой.

— Сколько я вот так валялся?

— Недолго.

— Помоги мне сесть, — попросил я.

Опираясь на ее руку я сел, а затем и встал. Двигался я медленно и осторожно, словно был сделан из хрупкого стекла. Пошатываясь я огляделся. Уже совсем рассвело, и в свете утреннего солнца поляна напоминала то ли место для забоя скота, то ли кадр из фильма ужасов. Крови из убитых натекло столько, что вся она не сумела впитаться, и земля под ногами противно чавкала.

Я кивнул на убитых:

— Живые остались?

Жанна молча покачала головой.

— Хорошо, — произнес я тихо.

Я подошел к лежащему на земле рыцарю, стараясь не наступать на погибших, и, опустившись на колени, сказал:

— Здравствуй, Гектор.

Он медленно открыл глаза.

— Дай-ка посмотрю, — я осторожно снял повязки.

Странно, что Гектор до сих пор был жив. Под его телом натекла огромная лужа крови, а сквозь рану в животе можно было разглядеть поврежденные внутренности. Даже попади он в операционную, у него не было бы шансов, а уж в лесу…

— Все будет хорошо, — уронил я, пряча глаза. — Ты выживешь.

Он усмехнулся, по крайней мере бескровные губы на пепельно-сером лице шевельнулись.

— Я был не прав, — прошептал он.

— Что?

— Сначала я надеялся, что бургундцы дадут свободу моей Фландрии, потом я думал, что нам помогут англичане. Я ошибался, они нас попросту использовали. Помнишь, как мы спорили? Ты был прав, на чужой крови не построить своего счастья.

Я молча сжал его руку. Что я мог сказать умирающему?

— Я творил много зла, — с усилием выдохнул Гектор. — Но под конец я попытался сделать хоть что-то… что-то.

Помолчав, он прохрипел:

— За здравствует золотой лев Фландрии! — и закашлялся, поперхнувшись кровью.

— Тебе вредно говорить, — сказал я перехваченным голосом. — Но ты можешь слушать. Так вот, Гектор де Савез, Бургундский Лис и фландрийский дворянин. Единственный мой друг в этом безумном мире. Сегодня ты сделал для меня столько, сколько никто не делал. Ты…

— Робер, — прошептала незаметно подошедшая Жанна. — Он умер.

— Нет, — стиснул я кулаки, — он не мог умереть. Только не сейчас!

Но Лис умер, на этот раз по настоящему. А еще через час нас нашли. В первый и последний раз в жизни я видел Жака де Ли плачущим. Как он позже признался, до самого конца великан так и не верил, что "малышка Клод" жива. Из десяти рыцарей, посланных со мной герцогом Баварским, в живых осталось четверо. Про павших Жак сказал так:

— Они погибли за правое дело, а потому прямиком отправились в рай.

Что ж, к сказанному, как говорится, ни прибавить, ни убавить. Гектора мы похоронили неподалеку от той самой поляны, где он принял последний бой. Я сам прочитал молитву, и первый кинул на тело горсть земли. Прощай Лис, лучший друг, какой только может быть у мужчины. Пусть мы бились по разные стороны, но в трудную, гибельную минуту ты сражался со мной плечом к плечу, и спас ту, что я люблю больше жизни. Ты умер, оставив меня в должниках. Прости, что не открыл тебе правды: лишь через четыре века твоя Фландрия обретет долгожданную свободу. Покойся с миром, друг. Аминь.

На пути в Баварию произошел еще один очень важный для меня разговор. Выпытав из меня все, что случилось за эти годы, Жанна долгое время была задумчива. Она незаметно присматривалась ко мне, словно чего-то ожидая. Наконец, со свойственной ей решительностью Жанна взяла дело в свои руки. В Ла-Рош мы прибыли уже ближе к вечеру, и на ночь остановились в таверне "Пегий бык". Не успел я сполоснуть с дороги лица, как Жанна вызвала меня в отведенную ей комнату. Попросила присесть и сказала:

— Скажи, Робер, а что ты собираешься делать дальше?

— Дальше? — я задумался. И в самом деле, чем я займусь теперь, когда любимая свободна?

— Пока не думал, — пожал я плечами. — Вот довезем тебя до Мюнхена, там и решу.

— Ну хорошо, — твердо сказала она. — У моего двоюродного брата мы вновь станем простым рыцарем и благородной графиней. Но вот прямо сейчас, пока мы всего лишь рыцарь и освобожденная им пленница, я хочу задать тебе вопрос…

— Да?

Она странно замялась, а потом вскинула голову, и глядя мне прямо в глаза спросила:

— В твоей будущей жизни есть место для меня?

И вот тогда я поцеловал ее. Это был долгий и нежный поцелуй. И оторваться от ее губ мне было тяжелее, чем отрезать себе руку. А когда он кончился, я сказал самые правильные и нужные слова, те, что следовало произнести еще давным-давно:

— Я люблю тебя, Жанна. Всегда любил и буду любить вечно. Будь моей женой.

И она, ни на секунду не задумываясь, выпалила:

— Я согласна.

Но это еще не конец истории.

Король изволит завтракать. На самом деле его величество Карл VII Валуа давным-давно поел в узком кругу родственников и фаворитов, и о приеме пищи напоминает лишь бокал с вином, что держит на подносе юный паж в расшитых серебром и золотом одеяниях. Но надо же как-то обозначить происходящее в зале торжественное действо? Да и потом, сами посудите, насколько красивее звучит "вчера король пригласил меня позавтракать вместе, а я, конечно же, еще подумал, ехать мне или нет…" по сравнению с вялым "я присутствовал на аудиенции…".

Что же касается Робера де Армуаза, то лично мне даже удобнее, когда вокруг так много людей. Угроза огласки может удержать короля от некоторых поспешных действий, что могут прийти в его голову при виде знакомого лица. Ага, от трона отходит, кланяясь, незнакомый мне аббат, лицо держит ровным, но углы рта напряжены, да и рука с такой силой стискивает посох, что побелели костяшки пальцев. Герольд подает знак, мол, не спи, очередь задерживаешь, за тобой еще два десятка желающих вскипятить королю мозг своими мелкими проблемками.

— Ваше королевское величество! — отвешиваю я самый куртуазный из своих поклонов.

И получается, скажу я вам, неплохо, ведь я тренировался под руководством настоящей принцессы, а уж она-то знает толк во всяческих реверансах и прочих дворцовых ужимках. Королей с детства учат никогда и ничему не удивляться, лишь потому вместо потерянной челюсти Карл VII ограничивается приподнятой бровью.

— Ты! — выдыхает он скорее изумленно, чем с раздражением.

— Вы правы, сир, — деликатно улыбаюсь в ответ.

По- моему, тут и спорить не о чем, ведь не может же король Франции ошибиться?

— Выходит, ты жив, — продолжает Карл VII, — и, судя по виду, процветаешь.

— Всегда остаюсь преданным слугой вашего величества, — вежливо наклоняю я голову.

Король сжимает губы в тонкую полоску, на минуту его глаза затуманиваются, и он тихонько вздыхает.

— Приятно встретить давнего знакомца, — меланхолично замечает монарх, — это будит… воспоминания.

Встряхнувшись, буднично говорит:

— Разумеется, ты желаешь нам что-то заявить, раз уж посмел показаться на глаза.

— Да, сир, — говорю я. — Я хотел бы получить то, что обещал мне покойный граф де Плюсси: официальное прощение, свой титул и пожалованное вами имение.

И, не давая королю вставить слова, добавляю:

— Разумеется, как преданный вассал короны, я желал бы преподнести в дар своему монарху скромное подношение. Надеюсь, вы им не погнушаетесь.

— Насколько оно скромно? — помолчав, уточняет Карл VII.

— Двадцать пять тысяч золотых экю, — объявляю я, махнув платком.

Я вроде бы и говорю негромко, но в этот момент в зале наступает полная тишина. Все перешептывания, покашливания и шорохи как отрезает. Даже королевские телохранители, больше похожие на каменные статуи, чем на живых людей, поворачивают ко мне головы. Для обычного человека это все равно, что звучно уронить нижнюю челюсть на грудь, по-рачьи вытаращив глаза.

По моему знаку двое крепких слуг, пыхтя и отдуваясь, подносят пузатый бочонок. Толпа перед ними молча раздается в стороны, лица у присутствующих зеленые от зависти. Подтащив подарок к трону, слуги кое-как опускают его на мраморный пол и тут же, поминутно кланяясь, исчезают. Я снимаю крышку, давая королю насладиться видом новеньких золотых экю. Монеты набиты в бочонок плотнее, чем сельдь у исландцев, и глаза его величества алчно вспыхивают. Шах!

— Твой дар принят, — объявляет король, милостиво улыбаясь. — И мы подтверждаем все, что обещал тебе наш покойный секретарь.

— Подготовьте необходимые грамоты и сейчас же вручите их сьеру де Армуазу, — приказывает он упитанному господину в фиолетовом с серебром костюме, навытяжку стоящему за троном.

Угодливо поклонившись, толстяк тут же испаряется. Двое телохранителей, подхватив бочонок с золотом, уносят его куда-то за трон. Карл VII озаряет придворных широкой улыбкой, день у него явно задался.

Но вместо того, чтобы с поклоном отступить в сторону и затеряться в толпе лизоблюдов и прихлебал, я остаюсь на месте.

— Что-то еще, шевалье? — вздергивает левую бровь король.

— Да, ваше величество, — звучно заявляю я. — Я бы хотел жениться.

Карл VII еле заметно вздрагивает, с недоверием переспрашивая:

— Жениться?

Похоже, в данный момент его величество переживает дежавю. Каких-то три года назад в этом самом месте мы вели очень похожий диалог. Вот и королева отложила неизменную вышивку, глядит на меня с веселым недоумением. Фрейлины перешептываются, бросая острые взгляды. А граф Танги Дюшатель, по-прежнему крепкий, как столетний дуб, и бровью не повел, но в глазах пляшут озорные искры. И тут, подскочив на троне, его величество выкидывает удивительный кунштюк. Уставив на меня указательный палец, Карл VII кричит:

— Так это ты! Это был ты, не отпирайся!

— О чем вы, сир? — спрашиваю я кротко.

На несколько долгих мгновений мы наши взгляды встречаются. В глазах короля ярость сменяется холодной угрозой. Сжав челюсти, он бросает быстрый взгляд на графа Дюшателя, глава личной охраны на месте, и его величество коротко кивает. Так, пока дело не вышло из-под контроля, я должен немедленно вмешаться.

— Я не успел сказать, ваше величество, — гладко продолжаю я. — Моя избранница — сирота, но девушка честная и набожная. И так как она простого рода, сир, из обычной крестьянской семьи, то я прошу вашего дозволения на наш брак.

— И женишься ты, надо думать, по большой любви? — ядовито интересуется король.

— Вот тут вы абсолютно правы, — говорю я. — И так как родителей у моей невесты нет, то верхом мечтаний для нас, сир, стало бы, согласись вы быть на нашей свадьбе посаженным отцом.

Я улыбаюсь с видом, простодушным до неприличия. Звучно хлопаю себя по лбу, с доброй улыбкой признаюсь:

— Совсем запамятовал, на востоке, где я последнее время имел честь обретаться, в ходу удивительный обычай. Там приданное дает жених, чему родители невесты бывает весьма рады. Вот и я хотел бы уточнить, можно ли заносить бочонок с приданным, или вы все же не окажете мне чести?

Король молчит, брови сдвинул к самой переносице, глаза скрылись за нависшими бровями, руки скрестил на груди. Короткий взгляд влево, и супруга, склонив голову, что-то шепчет ему на ухо. Выслушав, киком подзывает начальника охраны. Граф Дюшатель с каменным лицом бросает несколько слов. Придворные, стараясь проделать все как можно более незаметно, вытягивают шеи, от напряжения уши у некоторых забавно шевелятся. Со стороны они удивительно похожи на жирафов, но граф — опытный царедворец, а потому его слышит только король.

Разумеется, Карл VII отлично понимает, о чем я его спрашиваю. И, наряду с чувством облегчения, что беглянка все-таки нашлась, он серьезно озадачен. С одной стороны хорошо, что сестра не в руках у неких враждебных трону сил, ну а с другой — Жанна все-таки выбралась на свободу. А между французами и англичанами, похоже, существовало на ее счет некое совместное решение.

Медленно тянутся минуты, время от времени король бросает на меня быстрые взгляды исподлобья. Я же делаю вид, что ничего не замечаю, и вообще готов стоять так хоть до вечера, а буде потребуется — так и до самого рассвета. Наконец король поднимает голову.

— Тихо вы, — рычит граф Дюшатель, — его величество будет говорить!

Не пойму, кому он это рыкнул, ведь люди в зале и так стояли, как воды в рот набрав. Может, жужжащим под высоким потолком мухам?

— Издавна в нашем славном королевстве повелось, — на губах Карла VII лукавая улыбка, — что рыцаря, доказавшего свою преданность сюзерену, женят на девице из благородной семьи высокого происхождения. Тогда и сам рыцарь возвышается, да и девица оказывается в надежных руках.

В зале оживленный шепот.

— Одна из моих родственниц, девушка красивая и благородная, достигла пятнадцати лет, и я желал бы выдать ее замуж. Что скажешь, сьер Робер?

В зале за моей спиной словно море разбушевалось, спину жгут завистливые взгляды, я учтиво кланяюсь.

— Ваше королевское величество, — громко заявляю я, — вы оказываете мне честь, коей я не достоин. Мой выбор сделан, и я женюсь на простой девушке, какая не имеет никакого отношения к королевской семье. В дальнейшем же я собираюсь отойти от дел и посвятить себя мирным забавам: охотам, путешествиям, балам. Ну а супруга моя, если вы, сир, дадите высочайшее позволения на наш брак, займется ведением домашнего хозяйства и воспитанием детей.

В зале за моей спиной разразился ураган возгласов, криков, стонов. Это выражают искреннее негодование сотни собравшихся в зале дворян. За возможность оказаться на моем месте они отдали бы все на свете. Сам король предлагает родственницу в жены, а этот недотепа уперся и настаивает на своем. Чертов глупец, что в упор не видит своего счастья!

Взгляд короля тверд, и я без труда читаю в его глазах: "смотри, Робер. Я предложил — ты отказался. Я спросил — ты ответил. Головой поклялся, что женишься на простой девице, без всяких амбиций и посягательств на мой трон". Поняв наконец, что я и в самом деле ручаюсь за каждое произнесенное слово, его величество милостиво кивает. Королевские ладони легонько хлопают друг о друга, и, как по волшебству, все замирают. Лишь чей-то звучный бас продолжает сетовать в полной тишине: "ох, ну и дурак, да я бы…", но тут же владелец баса поперхнувшись, замолкает.

— Похвальная верность данному слову, — громко заявляет Карл. — Что же, женись, если хочешь. Вот только сам я присутствовать на свадьбе не смогу, а посему отправлю вместо себя нашего преданного слугу графа Танги Дюшателя.

Я наклоняю голову, принимая решение короля, на лице — счастливая улыбка. Широкая и глупая, от уха и до уха. Сердце отчаянно колотится, и весь я покрыт потом. Неужели получилось, и я не только уйду отсюда целым и невредимым, но еще и с женой? И плевать на то, что согласие дано с явной неохотой, сквозь зубы.

Объявив об этом во всеуслышание, Карл VII не станет менять своего решения. Вдобавок, потеряв сестру, он обрел достаточное количество золота, а это, как ни крути, весьма достойная компенсация! Королева, склонив прелестную головку к супругу, настойчиво шепчет ему что-то на ухо. Тот, скривясь, морщится, но супруга настаивает. Дернув щекой, монарх неохотно кивает.

— Да, кстати, — объявляет он, поднявшись с трона. — Прошлый месяц принес нам печальную весть, один из старейших и преданнейших наших вассалов барон де Тишемон, умер, не оставив наследника. А потому властью данной мне Богом и защитником земли французской, святым Михаилом, я объявляю наследником баронства Тишемон сьера Робера де Армуаз! Приблизьтесь, господин барон.

В полном молчании я подхожу к трону, сзади доносится чей-то стон, полный ненависти и тоски. Что делать, дружище, мысленно пожимаю я плечами, такова жизнь. Повинуясь кивку короля я склоняю голову, по тонкому, красивому лицу королевы проскальзывает довольная улыбка. Женщины, они всегда заодно. На мою шею опускается тяжелая золотая цепь с алым, словно налитым кровью рубином.

— Благодарю, ваше величество, — негромко говорю я.

— Негоже принцессе выходить замуж за простого рыцаря, — цедит тот сквозь зубы.

Гримаса неудовольствия на лице короля тут же сменяется широкой улыбкой, и Карл VII объявляет:

— В честь моего преданного слуги и нового барона французского королевства сегодня объявляется придворный бал!

Радостный рев заглушает его слова, и я отступаю назад, в ликующую толпу. Черт, как неожиданно свалилось на меня это баронство, надо бы присесть и как следует все обдумать. А самое главное — не забыть передать королю второй бочонок с золотом, а то еще обидится. Как по волшебству рядом со мною возникает тусклая личность в чиновничьем мундире: невысокий, щуплый с размытыми чертами лица.

— Разрешите вас проводить, господин барон, — скрипит человечек. — Ваши грамоты готовы, извольте получить.

Несколько секунд мы смотрим друг на друга. У чиновника холодные как лед глаза и колючий взгляд исподлобья. Коротышка весьма не прост, и я как-то сразу понимаю, что позабыть о приданном мне не дадут, непременно напомнят, а потому тут же подзываю слуг. Вот и пригодилось проклятое золото тамплиеров, и еще как пригодилось!

Месяца не прошло, как мы обосновались в замке Тишемон, а я уже должен был оставить Жанну и отправиться в Марсель. Доложили верные люди, что именно там в последнее время обретается нужный мне человек. Наша встреча была для меня чрезвычайно важна.

Дело, что я задумал, было для меня новым и непривычным, и оттого я остро нуждался в тех, кто в нем разбирается: это во-первых. А во-вторых я испытывал острый недостаток в людях, проверенных настоящим делом. В тех, кто не разбежится при первом же грозном окрике, и подкупить кого если и не невозможно, то хотя бы максимально трудно. Таких отыскать непросто, так ведь и задача передо мною стояла куда как серьезная.

Подобный подход прекрасно себя оправдал при освобождении Жанны. Конечно же с моими-то деньгами я без труда мог отыскать наемников. Но вот вопрос — сражались бы они до конца, как поступили баварцы? Прошли бы по моему следу, чтобы спасти нас с Жанной? Вот почему всякий знатный человек старается собрать вокруг себя друзей и соратников!

Проблема лишь в том, что я обзавелся деньгами и стал бароном совсем недавно, а потому никакими преданными вассалами обзавестись пока что не успел. Но вассалы — дело поправимое, появятся, никуда не денутся. Сейчас же я остро нуждался в помощи совершенно определенного рода. И, кровь из носу, был должен ее получить. Доверенный человек, юркий и совершенно неприметный, привел меня к гостинице в порту Марселя.

— Второй этаж, четвертая дверь слева от лестницы, — тихо говорит он. — Я пригляжу, чтобы вам не помешали.

Не проходит и минуты, как я властно стучусь в дверь.

— Кого там черти принесли? — рычит из-за двери знакомый голос.

— Барон де Тишемон, — представляюсь я.

Дверь распахивается, хозяин преувеличенно галантно интересуется:

— И какого черта занесло в этакую глушь вашу светлость, Робер?

А он вовсе и не удивлен, привычно отмечаю я. Похоже, по-прежнему в курсе того, что происходит в этом мире.

— Я здесь потому, что мне нужна твоя помощь, Жак, — признаюсь я. — Дело весьма серьезное, и я предлагаю немедля поехать ко мне, благо гостиница совсем недалеко. Ты уж прости, но тут о подобных вещах говорить нельзя.

— Ныне я в опале, — пожимает плечами де Кер. — О каких серьезных делах может идти речь? Ты уверен, что ничего не путаешь?

— Собери вещи, — говорю я. — Если столкуемся, сюда ты больше не вернешься.

— Разбогател? — любопытствует Жак, когда мы подъезжаем к лучшей в Марселе гостинице "Дева и лебедь". — Слышал тут краем уха о твоем сватовстве.

— Наследство привалило, — туманно объясняю я. — Мне просто повезло, вовремя один хороший человек преставился.

Мы устраиваемся в гостиной. Уютно пылает камин, в руках нянчим кубки с вином.

— Скажи мне, любезный друг, — перехожу я к делу, — нет ли у тебя на примете какого-нибудь проверенного, надежного банка с устоявшейся репутацией?

Ничуть не удивившись, Кер деловито интересуется:

— Хочешь вложить в него деньги, или занять золото под недвижимость?

— Закладывать мне пока нечего, — признаюсь я, — пожалованное королем имение только обживаю. Меня другое интересует: хочу по случаю прикупить банк.

— Но для чего?

Жак хмурит брови, лоб его идет морщинами.

— Ты только не обижайся, Робер. Но я скажу тебе, как на духу: староват ты для того, чтобы заняться банковским делом. Тут, как и в каждом ремесле, начать надо с раннего детства. Поначалу, лет десять, проходить учеником, затем еще столько же подмастерьем.

Он вздыхает:

— Отец, покойник, все пытался меня приобщить к финансовому делу, но я не выдержал, сбежал. Представить себе не можешь весь этот ужас: с раннего утра и до позднего вечера без остановки гремишь счетами, складывая и умножая, деля и отнимая, высчитывая прибыль и уточняя расходы.

Помолчав, Жак вкрадчиво интересуется:

— А знаешь ли ты разницу между флорином, дукатом и цехином? А как надо вести и проверять бухгалтерские книги? Да вот тебе самое простое — сколько весит тысяча зерен перца, а?

Я сокрушенно развожу руки.

— То-то же! — восклицает Жак.

Осторожно, чтобы не спугнуть его, я говорю:

— Жак, ты же знаешь, друг, как я к тебе отношусь. Я тебя где-то даже люблю.

Затуманенные воспоминаниями глаза Кера медленно проясняются, он машинально кивает, но тут же настороженно переспрашивает:

— Любишь, говоришь? Ну-ну! Давай выкладывай прямо, что тебе нужно, без этих твоих подходцев!

Вот и попробуй общаться с разведчиком по науке Карнеги. Правильно говорят, что профессионального обманщика не надуть. Есть, правда, один способ, как добиться от Жака того, что хочешь. Надо сказать ему правду.

— Жак, — говорю я, — как ты слышал, теперь я богат. Ужасно, сказочно, и, не побоюсь этого слова, прямо-таки неприлично!

Мой собеседник делает нетерпеливое движение, и я продолжаю:

— Мои деньги хранятся в добром десятке банков. Но так уж сложилось, что я чужим банкам не доверяю, и, вот такая у меня прихоть, желаю хранить все свои деньги в собственном. Это первое. И второе, но самое главное: я прошу тебя возглавить мой банк. Не пугайся, ненадолго. Едва только дело наладится, ты порекомендуешь мне надежного управляющего, а дальше занимайся, чем хочешь. В оплате сойдемся.

Пару минут Жак Кер молчит, переваривая услышанное. Затем, глядя мне прямо в глаза, он тихо спрашивает:

— Зачем это тебе?

И вот тогда, решившись, я открываю ему свой план. Поначалу Жак считает, что я сошел с ума. Затем — что это шутка, какой-то нелепый розыгрыш. Но я терпеливо отвечаю на все его каверзные вопросы, и постепенно он убеждается, что дело может выгореть. Да что там может, оно просто обязано выйти!

— Для того, что ты задумал, нам и в самом деле потребуется завести собственный банк, — решает он наконец. — Получить концессию на его открытие можно хоть в Венеции, а хоть и во Флоренции, дело это нетрудное. Впрочем, учитывая некоторые обстоятельства, Венецианская республика исключается.

Я киваю, губы сами расплываются в самодовольной ухмылке. Все-таки здорово я их умыл, до сих пор приятно вспомнить!

Язвительно фыркнув, Жак продолжает:

— Как только появится банк, в течение пары лет мы откроем филиалы во Франции и Британии.

— Еще один вопрос, — прерываю я Кера. — Скажи, а куда теперь пойдут твои люди, чем займутся?

— Почему ты спрашиваешь?

— Я хочу взять их к себе на службу. Думаю, что французский король перестал им платить, и вряд ли кто из них успел отложить достаточно денег для безбедной старости. Я прав?

— Пока я их подкармливаю, — пожимает Жак плечами, — но надолго меня не хватит.

— И сколько же у тебя числится разных умельцев?

— Если считать простых исполнителей, то десяток наберется, — не раздумывая отвечает Жак. — Ну а людей с головой, чтобы могли все продумать и просчитать — трое… вместе со мной.

— Насколько я тебя знаю, со всяким быдлом ты работать не станешь, — улыбаюсь я. — Так что исполнители, наверное, все же не простые.

— Люди — золото, — уверенно кивает Кер. — Работают без осечек. А простые потому, что головой работать не любят, хотя в своем ремесле равных им не сыскать. Требуется тебе, к примеру, чтобы человечек ненужный незаметно исчез, да так, чтобы и через сто лет следов от него не нашлось — сделают. Выкрасть что-то или кого-то, проследить за кем-то незаметно — и тут им цены нет.

Жак тяжело вздыхает:

— Эх, что и говорить, у покойного графа все работало, как часы!

— Ну что же, — говорю я, — раз уж мне все равно придется собирать собственную команду, пусть я с самого начала знаю, что работаю с настоящими профессионалами. Хватит любительства, и никаких поддавков. Жак, я принимаю твоих людей.

— Есть у меня один вопрос, Робер, — улыбается Жак с некоторым напряжением. — Скажи, а тебе никогда не приходило в голову, что мы, как люди полностью лишенные предрассудков и рыцарского благородства, можем попросту отобрать у тебя деньги?

— Разумеется, приходило, — растягиваю я губы в ответной улыбке.

Жак легонько, почти незаметно отшатывается, из чего я заключаю, что в моих глазах нет и тени веселья. Отвечаю я ему медленно и спокойно, без всяких там истерических взвизгиваний.

— Именно потому все вы будете работать на разных направлениях, и в разных странах, никогда не встречаясь друг с другом. И потом, я не какой-то безвестный рыцарь-наемник, в руки к которому попало столько золота, что он не может его удержать. Я, дружище, ныне барон, с собственным замком, челядью и дружиной. И ты сам знаешь, чей я теперь родственник!

Мы глядим друг другу прямо в глаза, и во взгляде моем Жак без труда читает, что мертвецу деньги ни к чему, и лучше синица в кулаке, чем стилет в спину. Я стираю с лица улыбку, голос мой ровен:

— Итак, ты поможешь мне?

Жак Кер кивает, и крепким рукопожатием мы скрепляем сделку. Я протягиваю Жаку небольшой кожаный кошель, заглянув внутрь, тот одобрительно кивает.

— На эти камешки, — медленно говорит Жак, — я смогу открыть десяток банков.

— Не увлекайся, — усмехаюсь я, — лучшее — враг хорошего. И экономь деньги, нам они понадобятся.

И тут же хлопаю себя по лбу.

— Совсем забыл за всеми этими хлопотами! Жак, мне потребуется от тебя еще одна услуга. Надо пристроить младенца в добропорядочную семью. Я хотел бы, чтобы малыш вырос в доме, где работают с деньгами. Если он хотя бы наполовину пошел в отца, быть ему финансовым гением!

— Твой? — спрашивает Жак. — Впрочем, неважно. Мой младший брат с женой давно мечтают о ребенке, да все как-то не получается. Так что, если ты не против…

Наутро мы уезжаем. У городских ворот наши дороги расходятся, Кер поворачивает коня на восток, я — на север. На прощание я негромко говорю:

— Пусть тебе улыбнется удача, брат.

Свежий ветер бьет в лицо, могучий зверь подо мною без устали вбивает копыта в дорогу, и с каждой секундой я приближаюсь к любимой. На лицо сама собой наползает глупая улыбка, и мне хочется петь от счастья.

— Скоро, совсем скоро, — шепчу я травам и лугам, рекам и пригоркам. — Еще немного и я вернусь к тебе, Жанна. Осталось всего одно дело.

К замку я подъезжаю уже на закате. Солнце скрылось за верхушками деревьев, что высятся по обе стороны широкой, в два возка, дороги. Сонно перекликаются птицы, ветер шелестит листвой. На быстро темнеющем небе начинают проступать звезды. Пока что тусклые, едва заметные, но не пройдет и часа, как небесные огоньки щедро засияют над головой. Я полной грудью вбираю воздух и одобрительно качаю головой. Вкусно, черт побери! Последний месяц я провел в зловонных портовых городах, и сейчас с удовольствием дышу чистым, напоенным ароматами трав и цветов воздухом леса.

Ах, эта сельская Англия, каких только чудес не навидаешься в британской глубинке! Убогих хижин французских сервов здесь и в помине не водится. Дома справные, крыты черепицей. Возле домов вырыты садки для рыбы, в сараях полным-полно домашней живности. И то и дело встречаются пасеки. В окрестностях полно тимьяна, оттого тутошний мед выходит белым и изумительно сладким. Раз попробуешь, потом ни за что не оторваться!

Еще мне нравится привычка давать собственные имена домам и усадьбам. Веет от этого какой-то обустроенностью, теплом и уютом. Интересно, каково это жить в доме, где веками обитали твои предки? Летят года, складываются в столетия, и все тот же дом стоит все на том же месте… Как подумаешь, сразу мороз по коже. И лезет в голову невольное: что ж вы, раз так хорошо живете, к нам полезли?

За поворотом дороги лес расступается в стороны, в широкой долине лежит небогатая деревушка. А вот и замок на холме, цель моего путешествия. Крепостные стены обветшали, ров перед ними заплыл грязью, и его не то что перепрыгнуть, перешагнуть можно.

— Как прикажете доложить о вашей милости? — спрашивает стражник.

— Мэтр Трабего, — представляюсь я.

Подбежавший мальчишка уводит коня, я же иду вслед за пожилым дворецким. Одежда на старике чистая, но изрядно потрепанная, и все, что я вижу вокруг говорит об упадке. Владелец замка встречает меня в главной зале.

— Ты! — хмурится Ричард, я без труда различаю в его голосе нотки безразличия.

Похоже, он и возмущается-то лишь для порядку. Глаза тусклые, некогда широкие плечи сгорблены, высокий лоб пересекли глубокие, словно резали ножом, морщины.

— Да, мой друг, — признаюсь я. — Вы не ошиблись, это и в самом деле я.

Дворецкий заходится в кашле, и я прошу:

— Оставьте нас.

— Да-да, ты можешь идти, Хью, — кивает рыцарь.

Шаркая ногами старик удаляется.

— Опять ты, — горько роняет Ричард Йорк. — Всякий раз, как мы встречались, ты приносил мне беду. После первой нашей встречи я потерял невесту. После второй — отставлен с королевской службы. Ликуй! С чем ты пожаловал ко мне сегодня?

— Так ведь первое число, — пожимаю я плечами, — пора платить.

— О чем ты? — щурится рыцарь.

Я достаю из кошеля пачку бумаг. Ричард Йорк закусывает губу, судя по всему он узнает свои долговые расписки. Да и как не узнать, когда на каждой оттиск личной печати и витиеватая подпись.

— Тут не все, — широко улыбаюсь я, — пару еще не успел выкупить, но через несколько дней, я думаю, соберется полный комплект.

Рыцарь молчит, глаза уставил в пол.

— Общая сумма твоего долга, — размеренно продолжаю я. — превышает стоимость замка и прилегающих угодий раза в три. А больше, если не ошибаюсь, у тебя ничего и не осталось?

— Дай мне еще времени, — поднимает глаза рыцарь, в них отчаяние и безумная надежда, — и я полностью рассчитаюсь, клянусь!

Какое- то мгновение мы стоим, сцепив взгляды, затем Ричард, глухо ругнувшись, отворачивается и подходит к пылающему камину. Как ни грустно это признавать, но рассчитывать ему не на кого: вся его родня в подобном положении. Йорков в Англии прижимают, не дают поднять головы, давят налогами.

Как же, они прямые конкуренты правящей династии. А это, знаете ли, намного хуже, чем враги-французы, язычники-мусульмане и даже краснокожие, что засели на другом берегу Атлантики. Прямые подручные сатаны, вот кто такие Йорки в глазах их ближайших родственников, Ланкастеров. Так что помочь сэру Ричарду некому, он совершенно один. Ну а десяток оставшихся верными воинов не в счет, их самих кормить надо.

— Время, — задумчиво тяну я. — Его всегда так не хватает.

И добавляю решительно:

— Я больше не могу ждать!

— Твое право, — глухо роняет рыцарь, его глаза потухли, словно покрывшись пеплом, гордая спина согнулась под весом забот.

Отвернувшись, рыцарь оглядывает зал с тоской в глазах, он словно прощается с фамильным замком навсегда. И то сказать, впереди его ждет неверный путь наемника, а что бы не твердила молва, из тысяч ронинов успеха и богатства добиваются считанные единицы. Нет, с голоду он не умрет, хорошие воины всегда нужны, редкий год в Европе не идет двух-трех войн одновременно. А вот как насчет гордости?

— Я кое-чем вам обязан, сэр Ричард, — продолжаю я ровно. — За освобождение из замка Молт, а еще вы отпустили меня в Кале.

Рыцарь морщится, ведь именно после того случая его карьера покатилась под уклон. После бойни в замке Молт он был всего лишь под подозрением, один из многих, тут же он явно доказал нелояльность и свободомыслие, граничащие с бунтарством. Ричард вскидывает голову, и я повышаю голос, не давая себя прервать:

— Но для настоящего рыцаря это мелочь, какую я и не стал бы упоминать, чтобы не оскорбить вас. А вспомнил я об этом лишь потому, что вы — единственный в Англии дворянин, знакомством с которым я горжусь.

— Уж и не знаю, могу ли заявить то же самое, — саркастически отзывается рыцарь, в глазах его медленно разгорается мрачное веселье. Похоже, мне все-таки удалось его расшевелить.

Очень мягко я подхожу к Ричарду, и с минуту любуюсь камином. Мне решительно непонятна страсть англичан к этим уродливым сооружениям, но пусть уж она остается на их совести. Рыцарь вскрикивает, вмиг позабыв и об апатии и о сарказме, в голосе неподдельное изумление:

— Что ты делаешь?

— Собираюсь развязать гражданскую войну, — отвечаю я одними губами, глядя, как пылают в камине долговые записки разорившегося рыцаря.

— Ну а теперь мы можем поговорить серьезно? — спрашиваю я.

Ричард ошеломленно замер на месте. Глаза вытаращил, из полуоткрытого рта разве что слюна не течет.

— Эй, кто там! — кричу я. — Подать сюда вина!

Дворецкий, двигаясь с удивляющим меня проворством, влетает в зал с кувшином и парой кубков. Глава его возбужденно пылают, голову на отсечение даю, шустрый старик подслушивал у дверей. Ричард осушает пару кубков, я, едва попробовав, ставлю эту кислятину на стол. Вино у англичан дрянное, вот эль у них выходит намного лучше.

— Сыр Ричард, вы можете говорить серьезно? — уточняю я.

Тот молча кивает. Оглядев его с некоторым сомнением, я предлагаю:

— А не пройти ли нам туда, где нас не смогут подслушать? У меня к вам и в самом деле серьезный разговор.

Едва мы устраиваемся в личных покоях сэра Ричарда, как я без промедления приступаю:

— Так уж получилось, дорогой друг, что отныне я — мэтр Антонио Трабего, владелец банковского дома "Трабего и сыновья".

— Сыновья? — сдвигает брови рыцарь.

— Будущие, — уточняю я с улыбкой. — Будущие.

— А Антонио — это настоящее имя? Помнится, в прошлые разы вы называли себя иначе.

— Псевдоним, — поясняю я доброжелательно, Ричард задумчиво кивает.

— Но что мы все обо мне, да обо мне, давайте вернемся к вам, дорогой друг, — говорю я. — Спрошу прямо. Вы ведь выходец из старинного рода, имеющего неоспоримые права на корону Британии. Неужели вам хоть раз не приходило в голову, что и вы и сами можете стать королем?

— К чему вы клоните?

— К тому, сэр рыцарь, что вашу дорогую Англию оккупировала шайка проходимцев, которая деньгами и оружием поддерживает узурпаторов. И в то же время люди, каким по праву принадлежит трон, прозябают в нищете, всеми позабытые, — с жаром заявляю я.

Говорю я искренне, в голосе настоящая боль, руки к нему протянул ладонями вверх, телом подался вперед. Словом, сделал все, как и учили.

— Вы ведь не будете отрицать, что правь вы Британией, то не допустили бы творящихся сейчас безобразий? — бросаю я.

И, не давая опомниться, добавляю:

— Вот затем я сюда и прибыл. Довольно узурпаторам возглавлять трон! Сэр Ричард, если вы согласен стать королем, я помогу вам!

Рыцарь заворожено кивает. Бинго! Наживка проглочена, рыбка на крючке, и не сорваться сэру Ричарду с него, пока он жив. А уж он теперь постарается прожить подольше, отныне перед рыцарем маячит такой приз, что только подумаешь — дух захватывает!

В замке Ричарда я провожу еще пару дней. Главный вопрос решен: я нашел человека, который развяжет войну против царствующей династии, а вместе с тем, неизбежно, и против ордена Розы и креста. В оставшееся время мы согласовываем хоть и мелкие, но важные детали. Суммы, которые будут перечисляться, где будет получать золото сэр Ричард Йорк и, самое главное: что я потребую, когда рыцарь станет королем.

Я объясняю ему все детали очень подробно, не стесняясь по много раз повторять, так оно лучше усваивается. Про отдачу прошу не беспокоиться, мол, потребую обычный банковский процент.

И в самом деле, откуда сэру Ричарду знать, что деньги, выделенные на операцию "Английский леопард" проходят у "Визари и сыновья" по графе убытков? Большие деньги, ведь кошелем золота гражданской войны не развяжешь, а без постоянной финансовой подпитки из-за рубежа любой внутренний конфликт быстро затухает. Весь фокус здесь в том, что мне не нужна быстрая победа над Ланкастерами. Я хотел бы поддерживать бунтовщиков, нет, повстанцев! несколько десятилетий, пока Англия окончательно не умоется кровью, не хлебнет досыта того, на что вот уже столетие обрекла Францию.

Монархом Ричарду Йорку никогда не стать, корону Британии нацепит его тезка и родственник, а потому рассчитывать на возвращение золота не приходится. Я улыбаюсь, да было бы из-за чего переживать! Главное для меня — занять англосаксов внутренними проблемами. Пусть играют в войнушку на своем болотистом островке, делят власть, режут друг другу глотки, жгут и палят, мне не жалко. Лишь бы не лезли во Францию, а у себя пусть делают все, что хотят, я не возражаю.

Флот вторжения разгромлен, и розенкрейцерам нанесен страшный удар. Значит ли это, что они окончательно потеряют владения в Америке? Несомненно. А вот теперь главный вопрос, на засыпку. Оправятся ли орден Розы и креста от поражения? И сколько времени потребуется розенкрейцерам, чтобы понять: раз заморское золото потеряно для них навсегда, единственный выход — обратить все силы к захвату Франции!

В руках у розенкрейцеров, как ни крути, остались громадные богатства. Им по сути принадлежит Англия, где они пользуются всеобщим уважением и поддержкой, за них горой стоит король, пусть и в лице опекунов. Лишить орден Розы и креста точки опоры, заставить уйти из Англии — вот главная задача, после решения которой битву за Францию можно считать выигранной. И эта война будет намного труднее той, где я убивал своими руками. Отныне мне предстоит убивать золотом и драгоценными камнями.

Я собираюсь субсидировать гражданскую войну в Англии. Я сделал ставку на Белую Розу, и буду финансировать Йорков сколько потребуется, если надо — безвозмездно. Я буду вести свою собственную войну, и будет она не менее ожесточенной чем те, где я сражался ранее. Золото розенкрейцеров, выкачанное ими из Америки, будет работать против них самих. И я добьюсь того, чтобы династию Ланкастеров свергли, а орден Розы и креста вышвырнули из Англии. Вот тогда на истерзанную землю Франции наконец придет мир.

Зачем мне банк, спросите вы, к чему все эти сложности, и отчего нельзя передавать деньги повстанцам из рук в руки? Да затем что я, наконец, стал ценить жизнь. Отныне я человек женатый, и очень дорожу своим новым статусом. Концепция же физической ликвидации источника финансирования стара как мир и имеет горячих поклонников, расправиться с частным лицом не составит для них особенного труда. Мне же, напомню, еще детей на ноги ставить. (а у нас с Жанной обязательно будут дети)!

Вот почему я, как и прочие владельцы банковских домов, буду давать деньги в долг, посылать корабли за перцем и шелками, и делать все, чтобы быть от них неотличимым. Банки для того и придумали, чтобы вместо денег возить с собой финансовые обязательства, по-простому — векселя. Выписываешь где-нибудь во Флоренции бумагу, и по ней в нейтральном банке в Англии кто-то, совсем тебе незнакомый, благополучно получает деньги.

Фокус здесь в том, что даже в двадцать первом веке, с его компьютерами и Интернетом, целые спецслужбы безуспешно ломают головы, годами пытаясь определить, откуда же поступают деньги на подрывную деятельность. Что ж, пускай розенкрейцеры попробуют вычислить меня в пятнадцатом веке. Надо будет, я организую целую сеть небольших банков, каждый из которых, проработав пару лет, будет «разоряться» и бесследно исчезать.

Жак Кер обеспечит меня знакомствами в деловом мире, он превосходно разбирается в том, как работают финансы. Я вложу в наш союз золото и собственную энергию, вместе мы победим. Впереди большая и тяжелая работа, на выбранном пути меня ждут победы и поражения, разочарования и новые надежды. Но в итоге я непременно добьюсь успеха! И пусть никто и никогда не узнает, как именно была вырвана победа в Столетней войне, я не переживаю по этому поводу. Не парюсь, как сказал бы шесть веков спустя.

Я добился в жизни всего, чего хотел, и уже через минуту сяду в седло и помчусь к любимой. Я преодолел все и заслужил принцессу. Впереди у меня цель еще грандиознее: я собираюсь поставить Англию на колени. Да, я буду бить тайно, со спины и в пах, а о рыцарских правилах ведения боя придется позабыть. А как вы хотели, если силы так неравны, а я должен добиться победы любой ценой?

И я ее добьюсь! И вот тогда-то… Но это будет отдельная, совсем-совсем иная история. И если только доживу, я непременно ее расскажу. Конь тихонько ржет, тычется в плечо мягкими губами, дергает ухом, отгоняя надоедливых мух.

— Ты прав, дружище, — говорю я негромко, — нам пора. Ведь жизнь — она такая короткая, а нам еще столько предстоит сделать!

Где- то далеко меня ждет Жанна, и от этой мысли на душе становится теплее. Моя маленькая принцесса, любимая, свет моей души. А еще — верный друг и надежный соратник. И если я не выложил Керу всей правды, то уж себе-то лгать не буду. План гражданской войны в Англии — наше общее детище, первый наш ребенок.

Выросшая при одном из самых блестящих дворов Европы, Жанна прекрасно разбирается во всех хитросплетениях большой политики, и ей прекрасно известны все сколь либо важные фигуры христианских королевств. Вместе, плечом к плечу, мы справимся, и Англия будет повержена. Но вот знать о ее роли в нашей маленькой войне никому не обязательно, я уже оплакивал ее и не желаю больше терять.

Я улыбаюсь: в голову мне только что пришла забавная мысль, и даже жаль, что я не могу ею ни с кем поделиться. А подумалось вот о чем: неплохо бы мне прикормить где-нибудь рядом с замком Тишемон бриганду-другую наемников, чтобы те всегда были под рукой. В жизни не поверю, будто Жанне не захочется хоть иногда погонять британцев. Да и мне будет полезно поразмять кости, не отпущу же я ее на охоту одну?

И уже много позже, когда я пересекаю Ла-Манш в голову приходит еще одна мысль. Думаю я о том, что выпестовавший и наставивший меня на путь Третий орден францисканцев давным-давно разгромлен и подмят врагами. То, что некогда звалось Орденом Последней Надежды более не существует, и вряд ли когда возродится во всем блеске былой мощи, да это уже и не важно.

Последний осколок Ордена, одна из многих выпущенных им стрел, многие годы спустя я все-таки поразил сердце давнего врага. Смерть моих друзей и наставников не была напрасной, пускай они и не дожили до нашей победы. Их лица одно за другим всплывают в моей памяти, и в глазах мертвецов я вижу сочувствие и поддержку.

— Мы сделали все, что могли, — беззвучно говорят они. — Теперь твоя очередь.

— Я не подведу вас, браться, — обещаю я.

— Знаем, — шепчут они, уходя, — мы знаем…