Дисбат

Глава 19

Все дальнейшее запечатлелось в памяти Синякова не серией последовательных событий, плавно или, наоборот, резко сменяющих друг друга, а каким-то трудно разделимым на составные части комом, похожим на слипшиеся в тепле конфеты-подушечки. Пытаясь впоследствии вспомнить что-то вполне определенное, он должен был с усилием раздирать этот безобразный ком, попутно убеждаясь, что многие конфеты – пардон, эпизоды – куда-то исчезли, растаяли, оказались списанными за счет усушки-утруски да еще и подпорчены вездесущими грызунами…

Наименее ясно запомнилась ему первая часть этой сумасшедшей истории – бешеная гонка с включенными спецсигналами; резиденция Воеводы, больше похожая на обыкновенную загородную виллу (некоторый диссонанс в эту идиллию вносил только вертолет, ожидавший пассажиров на заднем дворе); просторный вестибюль, в котором происходила предварительная фильтрация посетителей; долгие переговоры с секретарями различных рангов; еще более долгое оформление пропусков (в связи с отсутствием у Синякова документов, тут сразу возникли проблемы, однако слова Мартынова: «На мою ответственность» – все же возымели действие); томительное ожидание своей очереди в приемной и предшествующий этому ожиданию корректный, но тщательный обыск, зиждущийся не на субъективных человеческих ощущениях, а на самых современных технологиях.

(Следует заметить, что Синяков, заранее готовый к чему-то подобному, спрятал волшебную иголку в узле галстука. Когда чуткий металлоискатель означил зону нахождения подозрительного предмета, Синяков с готовностью предъявил охране массивный зажим для галстука, которым среди всего прочего его снабдили в дежурке.)

Памятуя о своих потенциальных способностях колдуна, то есть человека, наделенного магической властью над окружающими, Синяков без устали рассылал во все стороны заклинание, только что придуманное им самим: «Хранители мои, придите сюда с ключами, бичами и клещами. Затуманьте врагам глаза, замкните уста, умерьте рвение, уймите подозрения… И вообще, пусть эти недоноски принимают меня за кого-то другого. За муху-цокотуху, например…»

Неизвестно, что было тому причиной, авторитет Мартынова или заклинания Синякова, но эта парочка благополучно миновала все стадии контроля и в конце концов оказалась перед дверями заветного кабинета.

– Ваше время – пять минут, – произнес неулыбчивый тип, наделенный в этом вертепе такой же властью, что и святой Петр в раю.

Обстановку кабинета, его убранство, а также людей, выполняющих здесь чисто технические функции, Синяков не запомнил, да, наверное, и не заметил.

Все его внимание сразу сосредоточилось на одном-единственном человеке, стоявшем вполоборота к дверям у высокого – от потолка до пола – окна. Заложив правую руку за борт пиджака, он хмуро рассматривал панораму города, которым ему довелось править вслед за длинной чередой князей, магистров, посессоров[5], градоначальников, губернаторов, председателей и первых секретарей.

Что-то из увиденного не устраивало хозяина кабинета, о чем свидетельствовало судорожное подергивание его правого уса.

– С чем пришел, ранняя пташка? – произнес Воевода, не оборачиваясь. – Новости, надеюсь, хорошие?

– Так точно! – Мартынов от усердия щелкнул не только каблуками, но и зубами.

– Смотри у меня… Я ведь бездельников не люблю. Зря народный хлеб есть не позволю.

Сразу две мысли пришли в голову Синякова. Одна напомнила, что этот неестественно высокий, ломающийся голос он уже однажды где-то слышал, а вторая подсказала, что такого ретивого служаку, как Мартынов, не помешало бы уколоть еще разок.

– Докладывай, – Воевода развернулся к ним лицом…

…И Синякова, несмотря на все злоупотребления, человека в общем-то здорового, едва не хватила кондрашка, или, если хотите, апоплексический удар.

В суровом и величественном облике народного заступника, рачительного хозяина и строгого отца проглядывали те самые черты, из которых слепил свою внешность один из самых могучих бесов Пандемония, в очном поединке погубивший недюжинного колдуна Дария, но обращенный в позорное бегство его сестрой.

Стоило Воеводе нахмуриться – он становился похожим на дуче, стоило заговорить – и на память приходил фюрер с его бредово-зажигательными речами. Стоило пошутить – из небытия появлялся призрак генералиссимуса. Этакий Адольф Виссарионович Пол Пот. Или Бенито Броз Шикльгрубер.

Более того, пять глубоких свежих шрамов, тщательно запудренных и отретушированных, пересекали его левую щеку от уха до подбородка. Да и знаменитые усы дергались отнюдь не от тяжких дум, навеянных государственными заботами, а от неудобства, вызываемого этими незаживающими ранами.

Между всенародным любимцем Воеводой и владыкой бесов Соломоном, без всякого сомнения, существовала некая мистическая связь. Никакого покушения скорее всего и не было. Просто клеймо, наложенное Дашкой на лютого беса, легло и на его двойника, сеющего зло в срединном мире.

Мартынов что-то говорил, время от времени демонстрируя своему патрону донесение Додика Сироткина, но Синякову все это уже было совершенно безразлично.

Первый шок, возникший в момент узнавания, прошел, и под черепной крышкой Синякова что-то заскреблось – не иначе как на волю просилась какая-то толковая мыслишка. Как это всегда бывает в редкие минуты озарения, груды ничем между собой не связанных фактов, обрывки чужих фраз и собственные путаные умозаключения сложились вдруг в четкую и ясную картину, лишь кое-где скрытую туманом догадок.

Беда исходила вовсе не из Пандемония, где, словно пауки в банке, копошились вырванные из родной стихии бесы. Истинный источник беды был здесь, рядом, в десятке шагов от Синякова. Именно Воевода – человек с сущностью дьявола или дьявол, обретший человеческую плоть – вызвал из небытия подлое и кровавое прошлое, уже успевшее стать мистической Тенью, но вновь овеществленное его волей, помноженной на волю сотен тысяч преданных почитателей, по причине своей душевной убогости не способных отличить добро от зла.

На царском троне, давно утратившем свою сакральность, трижды оплеванном и опозоренном, истертом задами многих неправедных владык, ныне восседал злой маг. Один из тех оборотней, которые то и дело всплывают в водовороте истории, чтобы вновь и вновь ввергать народы в бездну кровавой вакханалии, как бы она там ни называлась: революцией, реформацией, гражданской войной, расколом или смутой.

Как шаровые молнии, живущие по неведомым для нас законам, концентрируют рассеянную в пространстве электрическую энергию, так и эти люди-молохи накапливают мировое зло, издревле поселившееся в этой несчастной вселенной…

Было, наверное, в Синякове нечто такое, что заставило Воеводу, сверхчуткого на любую опасность, насторожиться. Окинув пристальным взором свое окружение, он сразу обратил внимание на неприметного человека в скромном, слегка помятом костюме, оставшегося стоять у дверей в окружении секретарей, охранников и референтов.

Их взгляды встретились. Воевода, и в самом деле обладавший способностью видеть людей насквозь, сразу угадал в Синякове смертного врага, а тот, в свою очередь, понял, что малейшее промедление чревато самыми печальными последствиями. Хищник, пусть даже питающийся не плотью, а духовной энергией своих жертв, всегда опасен, но хищник раненый опаснее стократ, тем более если он не знает, кто именно покусился на него. Уж здесь пощады не будет ни правым, ни виноватым, ни безвредным зверушкам, ни другим хищникам, чуть менее сильным и жестоким.

Синяков защищал не себя. Он защищал Димку, Дашку, Грошева, весь дисбат и всех жителей этого города, чьи души под воздействием зла еще не очерствели окончательно.

Он выхватил из галстука волшебную иголку и, ощутив, какой тяжестью та сразу налилась, понял, что действует правильно. Иголка вспыхнула багровым светом и понеслась к Воеводе с силой и скоростью, которые человеческая рука никогда не смогла бы ей придать.

Однако тот, кто служил для нее целью, тоже не был человеком в общепринятом смысле этого слова. Стоило только Воеводе небрежно взмахнуть десницей, как иголка немедленно разлетелась на части, каждая из которых, оставляя дымный след, бессильно закувыркалась в воздухе. Эта печальная картина напоминала в миниатюре сцену гибели космического челнока «Челлинджер».

Вместе с иголкой крушение потерпели и все надежды Синякова. Отныне зло, до сего момента еще стремившееся маскироваться под свои антиподы, не было связано никакими условностями. Более того, формально оно получило право защищаться любыми способами. Гибель грозила не только Синякову, но и всем, кто был хоть как-то связан с ним, а в первую очередь – холую Мартынову, попавшему в им же самим расставленные сети.

Смертный холод уже распространился по кабинету…

Внезапно стекла в высоком окне, сквозь которое Воевода еще совсем недавно созерцал подвластный ему город, рассыпались на осколки столь мелкие, что создалось впечатление, будто бы они (то есть стекла) вообще испарились. Причиной тому был не взрыв, не порыв бури и не град булыжников, против которых трехслойное бронестекло наверняка устояло бы, а нечто совсем иное.

Неужели к Синякову вновь подоспело спасение? Ну как он мог забыть о своей верной подружке, в последнее время демонстрировавшей не совсем обычные (это еще мягко сказано) способности?

А легкая на помин Дашка уже стояла в опустевшем оконном проеме (и как она только добралась сюда на второй или даже третий этаж?). Раньше Синяков и представить себе не мог, что растрепанная девчонка в ситцевых шортиках способна внушить такой страх. Если от Воеводы исходил смертный холод, то она излучала не менее опасный для окружающих смертный жар, на глаз воспринимавшийся как слепящее, мятущееся сияние. Временами даже казалось, что за ее спиной трепещут могучие и грозные крылья.

Охранники сдуру повыхватывали свои пушки (не курносые «ПМ», которыми удобно только гвозди заколачивать, а полусекретные «ПСМ», бьющие наповал даже касательным попаданием), но так и не сообразили, в какую сторону нужно палить. Наверное, Дашку мог ясно видеть один только Синяков, ну, возможно, еще и сам Воевода, как и все твари его породы, наделенный магическим зрением.

Затем началась паника. Присутствующих обуяла такая жуть, словно в кабинете вот-вот должна была взорваться многопудовая бомба. В дверях возникла давка. Воевода, у которого здесь наверняка имелся свой персональный тайный ход, благополучно исчез. Сообразил, гад, что тягаться с этой девчушкой не под силу даже ему.

Дашка между тем схватила Синякова за руку и потащила к окну. Прежде чем он успел оценить глубину пропасти, разверзнувшейся за карнизом, они уже летели вниз. У Синякова, всегда недолюбливавшего высоту, перехватило дух, как это бывает иногда в страшном сне, однако приземление произошло вполне благополучно – не иначе как помогли незримые Дашкины крылья.

Не говоря ни слова и не оборачиваясь, она повлекла его прочь, причем с такой прытью, какой Синяков и от себя-то не ожидал, а уж от сопливой девчонки – и подавно.

Остановились они только в каком-то парке, опустевшем совсем недавно, о чем свидетельствовали еще дымящиеся окурки, впопыхах оброненные курильщиками, да недопитая бутылка вина, забытая на скамейке, что, учитывая менталитет нашего народа, вообще ни в какие ворота не лезло. Беспричинный ужас, который Дашка внушала как бесам, так и людям, теперь, очевидно, сопровождал ее повсюду.

Синяков присел на парапет бездействующего фонтана, изображавшего довольно аппетитную голенькую бабенку, к пухлым порочным губам которой тянулся своим рылом бронзовый дельфин. Синяков задыхался, как астматик, которого заставили тягаться в беге со скаковой лошадью. Дашка, напротив, выглядела так, словно сегодня и лишнего шага не ступила.

Лицо ее было не то чтобы бледно, а как-то прозрачно, словно у юной монахини, долгое время изнурявшей себя строгим постом. Под нежной фарфоровой кожей совсем не ощущался ток крови. Взор девушки был сух, горяч, странен и как бы обращен совсем в другие дали.

– Что с тобой опять? – спросил Синяков с волнением.

– А ты все еще не догадываешься? – слабо улыбнулась Дашка. – Я ухожу… Я должна уйти… Меня тянет туда… – она подняла взор к небу. – Мы, наверное, никогда больше не увидимся…

– Успокойся! – Он вскочил и попытался обнять ее, но в последний момент почему-то не решился. – Ты немного не в себе. Это скорее всего из-за смерти Дария. Скоро все пройдет.

– Нет, не пройдет, – закрыв глаза, она покачала головой. – Это… не проходит. Какая-то моя часть уже там. Ты сам виноват, милый… Не надо было посылать меня в скитания по иным мирам. На преисподнюю я только одним глазком глянула, а потом меня потянуло совсем в другую сторону. А в следующий раз мы вообще потеряли друг друга. Не принимала меня больше преисподняя. Когда камень идет на дно, пушинка при всем своем желании не может последовать за ним. Ветер подхватит ее и унесет к облакам… С каждым разом силы, удерживавшие меня в этом мире и в этом теле, – она обхватила себя за плечи, – слабели… Сейчас, чтобы приобщиться к сонму потусторонних существ, мне не нужен ни дым твоего снадобья, ни стук бубна… Я как воздушный шарик, который держит слабая детская рука. Впрочем, мне давно предрекали такую судьбу… Прости, но я больше не смогу помогать тебе. Надейся только на себя. В этом облике мне остается существовать считанные мгновения…

Синяков закричал как оглашенный и схватил ее в охапку, хотя понимал – пусть не сердцем, а рассудком, – что ничего уже не изменить. Нельзя помешать куколке превратиться в бабочку. Невозможно запретить человеку, на которого снизошла благодать, стать небесным созданием…

– Пойдем вместе… Попробуй… – Это были последние слова, которые прошептали ее побелевшие губы.

Тело Дашки обвисло на руках Синякова. Нет, это был не труп. Это была пустая ненужная оболочка, сброшенная улетевшей бабочкой…

– Вместе… Вместе… Пойдем вместе… – бубнил про себя Синяков, подходя к зданию следственного изолятора, где его сейчас, наверное, никак не ожидали.

К счастью, майор, пару часов назад помогавший Синякову примерять костюм, черт знает кому принадлежавший ранее, еще оставался в дежурке. Выглядел он и без того удрученно, а при виде добровольно вернувшегося узника вообще обалдел.

– Я побуду пока у вас, – сказал ему Синяков. – Не возражаете?

– Не-е-е, – промычал майор, хватаясь то за телефон, то за кобуру. Весть о чрезвычайном происшествии в резиденции Воеводы, несомненно, уже дошла сюда.

– Только сигареты мне, пожалуйста, верните. Страсть как курить хочется. И спичечку презентуйте. – Каждое слово давалось Синякову с трудом, потому что в сознании молотком стучало: «Вместе… Вместе… Вместе…»

Ошалелый майор без звука вернул ему пачку «Примы» вкупе с другими изъятыми вещами, хранившимися в особом шкафу, сам поднес спичку, а затем не очень уверенно попросил:

– Только галстук и шнурочки снимите, пожалуйста…

– Это уж как водится, – Синяков пустил в потолок струю дыма, отвратительного даже по сравнению с такой дрянью, как «Прима». – И еще я попросил бы об одном одолжении. Наденьте мне наручники. Заранее благодарен… Вместе… Вместе… Вместе…

Наручники понадобились Синякову для того, чтобы стучать по радиатору центрального отопления. Других предметов, способных заменить собой бубен и колотушку, в здешних камерах не имелось.

Как только свет электрической лампочки потускнел от дыма шаманского зелья, а все этажи следственного изолятора всполошились от лязга, распространявшегося по трубам отопления, Синяков обратился к владыкам верхнего и нижнего миров.

Как всегда, он молил их о помощи и покровительстве. Как заведено, он отдавал свою душу на их милость. Как обычно, он просился в самое дальнее из доступных человеку странствий. Вот только прежний маршрут больше не устраивал его. Ему хотелось не в бездны преисподней, а в заоблачные выси…

Конечно, Синяков не представлял себя небожителем, но еще меньше он представлял себя сейчас обитателем срединного мира, в котором не осталось ничего, что было бы дорого его сердцу.

Он не сомневался, что могучие духи внимут его мольбам. Сомнительна была сама идея этого путешествия. Ведь что тут ни говори, а душа Синякова мало походила на воздушный шарик. Камни многих грехов и свинец неправедно прожитых лет отягощали ее… Но все же хотелось надеяться на лучшее…

Еще даже не открыв глаз, Синяков понял, что его надежды не оправдались. На небесах не бывает такого смрада и такого заунывного лязганья цепей. Судьба обманула его и на этот раз.

Какие-то тени скользили мимо, появляясь из серой слепой мглы, и во мгле же растворялись. Все они были закутаны в могильные саваны, и за всеми волочились по земле железные цепи. Нескончаемый плач сопровождал это бесконечное печальное шествие.

Рядом с Синяковым сидел таракан. Был он здоровенный, как корыто, но не совсем целый. В наличии имелась только его верхняя часть с головой и единственной парой лапок.

– Наше вам с кисточкой, – сказал он. – Видишь, как я пострадал из-за тебя?

– Так это ты меня спас… Я так и подумал.

– Что не сделаешь ради сердечного друга… А где это ты пропадал столько времени? Я уж обыскался…

– Попал в одну переделку.

– В каком мире?

– В Пандемонии.

– Не слыхал про такой.

– Лучше тебе про него и не слышать. Для духов это сущий ад… Кстати, как я погляжу, у вас тут нынче тоже невесело.

– Ничего особенного. Обычная перепись населения. Как только начинают ходить слухи о грядущем конце света, у нас сразу берутся за подсчет ресурсов. На моей памяти такое уже раз пять было. Опять, наверное, ложная тревога, как и в семнадцатом году… Ты лучше объясни, зачем сюда пожаловал? Я ведь просил тебя не рисковать понапрасну.

– Здесь я рискую гораздо меньше, чем в своем мире. Но вообще-то я хотел не сюда, а на небо. Да вот промахнулся.

– На небо… Хороши шуточки, – у таракана аж лапы задергались. – Тут одного желания мало. Тут особые заслуги иметь надо. И душу соответствующую.

– Вот и я про это, – вздохнул Синяков. – Не созрел я еще для верхнего мира. Или уже перезрел…

– К тебе гости, – сказал таракан. – Целая делегация.

Синяков недоуменно оглянулся по сторонам, однако никого из знакомых не заметил. Надо было бы упрекнуть таракана за глупый розыгрыш, но он уже исчез. Освободившееся место занял Мартынов. Та часть его груди, в которую с криком: «Клянусь партбилетом!» – любили бить себя расчувствовавшиеся большевики, была изрешечена пулями.

– Как же так… – бормотал он в растерянности. – За что? О какой измене может идти речь? Я ведь ни сном ни духом… Я как лучше хотел… Поговори тут с кем-нибудь… Пусть меня отпустят. Я оправдаюсь…

– Поздно, – пожал плечами Синяков. – На этот рейс обратных билетов нет. Убедился теперь, какие у тебя дружки?

– Ошибка вышла… Под горячую руку меня. – Мартынов оправдывался так страстно, словно находился перед легендарным Миносом, верховным судьей преисподней.

– Не переживай. Скоро привыкнешь, – успокоил его Синяков. – Тут компания еще та подобралась. Тебе понравится.

Мартынов, перепуганный, как и любой новичок, где бы он ни оказался – в детском саду, в казарме, в камере или в борделе, – застонал и исчез, превратившись в клубы серого тумана. Вместо него прямо из пустоты возникли сразу двое – молодой шаман, которому Синяков был очень многим обязан, и Стрекопытов, одетый в приличный костюм, бритый, при медалях, но почему-то босой.

– А вы как здесь оказались? – удивился Синяков.

– Ну для меня, положим, это дело привычное. Профессиональная, так сказать, обязанность, – ответил шаман, тихонько постукивая в бубен. – Вот, сопровождаю клиента… Хочу для него местечко получше застолбить.

– Так ты, значит, помер? – Синяков уставился на своего бывшего квартирного хозяина.

– Есть такое дело, – бодро кивнул тот. – Все водка проклятая. Заснул с сигаретой. Матрас-то и затлел. Пока соседи шухер подняли, я дымом задохнулся. Так, кажется, в свидетельстве о смерти написано? – он покосился на шамана.

– Так, так, – подтвердил тот. – Асфиксия. Отравление продуктами горения.

– Все бы ничего, да только ребята, когда гроб заколачивали, коры с меня сняли. Фарсовые были, со скрипом, – он пошевелил пальцами босых ног. – Суки поганые!

– Здесь на это внимания не обращают, – сказал Синяков. – Здесь форс совсем другой.

– Ты, когда вернешься, другую хату себе подыщи, – Стрекопытов потупился. – Эту я Клавке Метле завещал. Обвенчались мы после твоего отъезда. Хорошо хоть, что я ее накануне поколотил и на улицу вышиб. А то двоих бы хоронить пришлось…

– Не планирую я возвращения, – признался Синяков. – Здесь хочу остаться. Не мил мне больше белый свет. Люди там еще похуже бесов.

– Дело твое, – набычился Стрекопытов. – Мы образованным людям не указ.

– Прошу прощения, однако мне пора, – вежливо произнес шаман.

Оба исчезли, но перед этим их разнесло в противоположные стороны – Стрекопытова поглубже в преисподнюю, а шамана обратно в срединный мир.

Но на этом череда интересных встреч не закончилась. Следующим визитером оказался Грошев, трезвый как стеклышко и как никогда серьезный.

– Обвинен в заговоре, направленном на свержение законной власти, – доложил он. – Как и следовало ожидать, убит при попытке к бегству на пути между кухней и туалетом.

– Прости, я не виноват. Я про тебя и словом не обмолвился. – Сегодня на Синякова обрушилось столько бед, что другому хватило бы на половину жизни.

– Кто тебя винит… Смерть – очень важная веха в жизни писателя. Уж и не помню, кто это первым сказал. Авось стану наконец популярным. – Грошев хорохорился, хотя лицо его заметно кривилось. – А ты здесь на каких правах? На покойника вроде не похож…

– Я здесь на птичьих правах, – попытался пошутить Синяков. – Могу и улететь в любой момент. Но скорее всего останусь.

– Стало быть, не хочешь возвращаться?

– Не хочу…

– Сволочь! Трус! Дезертир! – прямо в лицо ему заорал Грошев, никогда бы не решившийся на такой поступок, будучи живым. – Кто отомстит за нас? Кто скажет правду? Кто, в конце концов, помянет нас?

Столь бурная вспышка эмоций не могла не навредить свеженькой, еще не приспособившейся к новой форме существования душе, и Грошев улетучился, словно сигаретный дым, подхваченный сквозняком.

Синяков вновь остался один на один с половинкой таракана.

– Ты разочаровал своего друга, – констатировал тот.

– Что они все от меня хотят? Я иссяк, понимаешь? Я больше ничего не могу. – Его физическая усталость осталась там же, где и тело, но тоска и разочарование не покидали душу.

– Ну и настроение у тебя. А еще собираешься на небо.

– Где уж мне, – горько усмехнулся Синяков.

– Действительно, где уж… – передразнил его таракан. – Вспомни, как ты в футбол играл. Чтобы попасть в основной состав, надо было это заслужить. Доказать, что ты в форме, что ты нужен команде… С небом то же самое. На халяву туда не прорвешься. Сначала докажи, что ты им нужен. Измени соотношение добра и зла хотя бы на комариный нос. В сторону добра, конечно… А еще лучше, умри за них. Они там, наверху, это любят. Я имею в виду осознанный поступок, а не случайную смерть под забором.

– Где только мне силы взять… – Это был не вопрос, а констатация полного отсутствия таких сил.

– Думай сам… До тебя моим подопечным был летчик. Погиб, бедняга, за три дня до твоего рождения. Правда, не по моей вине. Имелся у него в лексиконе один любимый термин – «точка возврата». Надеюсь, ты понимаешь, что это такое. При пьянке его точка возврата находилась где-то в районе литра. С бабой – тот момент, пока он еще не узрел ее голую задницу… Твоя точка возврата уже приближается. Еще немного – и ты останешься здесь навсегда. Разве ты на самом деле этого хочешь?

– Да… – кивнул Синяков и вдруг спохватился: – Нет! Как же я теперь буду – без неба? Надо хотя бы взглянуть на него! Помоги мне вернуться!

– С удовольствием, – таракан отсалютовал ему лапкой. – Ты дорог мне там, а не здесь…

…Булькала жидкость, переливаемая из одной посуды в другую. Позвякивало стекло. Полязгивал металл. Кто-то, не переставая жевать, сказал:

– Любопытный феномен. Никаких признаков жизни, а выглядит как огурчик. Ничего похожего на трупные изменения. Хоть ты ему стаканчик поднеси.

– Факт летаргии исключается? – вопрошающий голос был регистром пониже.

– Абсолютно. Как говорится, не первый год замужем… Впрочем, скоро все станет ясно. Приступим, коллега.

– Один момент. Только закушу… Чувствую, подкинут нам сегодня работенки. Воевода совсем озверел. Вот кого бы я вскрыл с нашим удовольствием!

– Пусть его псы бродячие на помойке вскрывают…

Синяков открыл глаза. Кругом был белый кафель, стеклянные шкафы с медицинскими инструментами и мраморные столы, на одном из которых он сейчас лежал.

За соседним столом выпивали и закусывали двое мужчин, одетых в салатного цвета робы и клеенчатые фартуки.

Когда Синяков, проходя мимо них, остановился, чтобы снять с большого пальца правой ноги картонную бирку с собственными учетными данными, один из мужчин неловко расплескал мензурку со спиртом, а второй, наоборот, лихо опрокинул свою в рот.

Не желая выглядеть невеждой, Синяков сказал:

– Приятного аппетита. Не подскажете, как пройти наружу?

– Прямо по коридору, потом налево, – ответил первый мужчина.

– Крючок на дверях не забудьте снять, – добавил второй.

– Небо сегодня ясное? – поинтересовался Синяков напоследок.

– Ага, – хором отозвались медики. – Ни единой тучки.

– Это хорошо… Так хочется увидеть небо…