Дикенц

Было это прошлым царствием. Я по грамотной части служил, а если точнее, то вел доступную газету «Биржин Глас» – на курительной бумаге, в два полуразворота, три деньги за нумер, а всего тиражу пятьсот штук. Читали нас извозчики, маркеры, белошвейки, отставные солдаты, вдовы, бывшие купцы… ну и цензор, конечно. Звали его Иван Ступыч Рвачев, натура тонкая, зоркая, бывший морской интендант.

Но к делу. Итак, работа была скучная, печатали по большей части дрянь – про пожары, про кражи, поминки. И, опять же от скуки, на читательские письма отвечали: кому сон разгадаем, кого научим борщ варить, кого печатным словом с именинами поздравим. Я бы и рад был чего-нибудь такого заковыристого выдать, да где его взять? Денег в редакции мало, бескормица, репортеров нанять не могу. А посему что где на улице услышу, то и сую в нумер. Устал, избегался.

И вот сижу я как-то раз в кабинете и смотрю в окно. Помню, черная кошка на крышу соседнего дома залезла. Эх, думаю, сейчас возьму чернильницу да брошу – авось попаду! Но только я начал примеряться…

Как вдруг ко мне стучат!

– Войдите, – говорю.

Входит рыжий блондин. Цилиндр, баки, пелерина, тросточка. И виской от него разит. Бойко глянул на меня и представляется:

– Я Дикенц.

Я чернильницу отставил, говорю:

– Ну и чего изволите?

А он опять:

– Я Дикенц!

Как потом оказалось, Карп Дикенц. Но я тогда его еще не знал и говорю:

– Простите, не имею чести, – и хмурюсь надменно. Потому что много их тут всяких ходит.

А он подает мне бумаги и говорит важным голосом:

– Это мои рекомендательные письма. Извольте ознакомиться.

Я взял, просмотрел. Бумаги иноземного наречия. Наречий я не знаю. Как быть? Поэтому пока что осторожно говорю:

– Весьма изрядно. Ну, а к нам вас чего привело?

– Желание сотрудничать.

И тут же сел без спросу, закурил вонючую сигару, в чернильницу пепел стряхнул. Я терплю. Думаю: квартального всегда позвать не поздно. Говорю:

– Быть может, матерьял имеете?

– Имею, – отвечает. И подает бумаги. Нашего наречия. Читаю…

Мать честная! Нынче утром бранд-поручика Истошкина в ресторации «Шафе» арестовали. Он третий день подряд всех вчистую обыгрывал, вот местный шулер и не выдержал, донес. Пришли, обыскали – и точно! В рукаве нашли подменный шар. А как взялись этот шар пилить, так он, слоновья кость, начал кричать, стал пощады просить! Вызвали лейб-медика, тот сделал трепанацию… и вытащил из шара человеческий мозг! На допросе поручик признался – это он свою любовницу Марфену в шар запрятал, дабы она могла ему подыгрывать. Он на ней потом жениться обещал, и дура-баба согласилась…

Я прочитал, головой покачал. Говорю:

– Сомневаюсь. Рвачев не одобрит. Мы люди подневольные, под цензором. И, опять же, печатное слово. Нельзя!

Дикенц встал и отвечает:

– Ваше право. Но вот на всякий случай вам моя визитка.

Оставил на столе лощеную бумажку и ушел. Я глянул. На бумажке: «Карп Дикенц, репортер. Обжорный переулок, дом повитухи Девиной, шестой этаж, под крышей».

Ну ладно, думаю, под крышей так под крышей. Взял новое перо и написал статью про то, как солить рыжики. Сдал в типографию, сходил в трактир, лег спать.

Но не спалось! И не зря – назавтра все газеты про Истошкина писали и имели на этом завидный успех. А у меня разносчики полтиража обратно принесли. Истошкина сослали на галеры… а я взял визитку и пошел по тому адресу.

Дикенц и вправду жил под самой крышей. Вхожу, а он лежит на кушетке в подштанниках, а на полу валяются бутылки с виской и уже без виски. На подоконнике мухи, в углу табуретка с закуской, а он сигару курит и пасьянс раскладывает. Увидел меня, ухмыльнулся.

– Садитесь, – приглашает.

Я сел. В другой бы раз я сатисфакции потребовал – страсть не люблю, когда меня в исподнем принимают, – а тут молчу.

А Дикенц:

– Виски не желаете?

– Нет-нет, – говорю, – я на службе.

– Прискорбно.

– Согласен, – говорю уже сердито. И сразу в лоб: – А вы согласны у меня работать?

Он молчит. Глаза у него желтые, холодные. Ну, думаю, сейчас отбреет! Но нет, говорит:

– Да, согласен. А условия мои такие: двадцать пять процентов с оборота. Годится?

Но я только руками развел, возражаю:

– А где его взять, оборот?

А он:

– Это уже мои заботы. Вот вам, кстати, новый матерьял! – и подает листок.

Я читаю. Так, так… Из-за моря сороки летят, невозможно несметная стая. Будут в городе всё яркое, блестящее хватать, так что не худо бы и приготовиться.

Я прочитал, молчу. Дикенц курит, желтым глазом не моргая смотрит. Эх, думаю, рискну!

И по рукам ударили.

Назавтра мои верные читатели всё яркое, блестящее припрятали. Сороки ровно в полдень налетели. И было их так много, что аж небо потемнело. Налетели, всё, что плохо лежало, схватили – и дальше полетели. Стонут, негодуют горожане… Но не все! Я, к примеру, довольный сижу. Ибо следующий нумер на две тыщи экземпляров распечатал и знаю – остатка не будет: Дикенц новые новости дал.

И с тех пор мы зажили как в сказке! Дикенц матерьялы носит, я их в типографию сдаю, станки печатные стучат, разносчики на улице кричат – ибо им прохожие проходу не дают, «Биржин Глас» так и рвут. Богатеем! Снял я себе новую просторную квартиру, в ресторациях обедаю, на тройке в редакцию езжу, а вечерами раздаю визиты. И куда ни приеду, везде меня ждут, везде шампанское подносят, везде с дочерями знакомят. Заедешь, бывало, и тут же:

– Ах, ах! Да вы садитесь, отдыхайте. На вас же лица не осталось. Дася, душечка, где ты? Открой клавикорды, сыграй нам что-нибудь занятное.

И вот сижу я, чай шампанским запиваю, на Дасины голые плечи смотрю… и вздыхаю. Но это совсем не про плечи. И вообще не про Дасю, и ни про кого из них другую. А это я опять про этого рыжего Дикенца думаю, не идет он у меня из головы! Потому что, думаю, нечисто всё это. Откуда он, шельма, столько новых, самых наилучших новостей берет, где и когда их собирает? Ведь я же точно знаю, что он целыми днями лежит на кушетке в подштанниках, сигары курит, виску хлещет. Курьеры, и те удивляются: «Ловок ваш Дикенц!» – смеются. Им-то что, они знай себе скалятся, их дело сторона. А что, если нужные люди за дело возьмутся? Что, если выяснят, что Дикенц с иноземными шпионами схлестнулся? Будут мне тогда новости, будут! Будут мне и тиражи – тысяч на пять шпицрутенов. Ох, лучше не думать. Спаси нас, св. Кипятон!

Вот так вот, бывало, сижу на визите, молчу. Ко мне и с вопросами, ко мне и за советами, а то и альбом подадут – мол, черкните на память. Черкну, откланяюсь, отбуду.

И дома не сладко. Запрусь в кабинете, сижу за столом без свечей и молчу. Кухарка под дверь подойдет, поскребется и шепчет:

– Кузнечик, я жду!

– Молчи, дура! – кричу.

Уйдет и ляжет одинокая, ревет всю ночь. Вот бы мне ее заботы! Тут же не до нежностей, тут думаешь, как голову сносить. Подведет меня Дикенц под петлю, как пить дать подведет!

И вот однажды я не выдержал и решил с ним объясниться. Оделся поплоше, чтобы ненароком не узнали, и пошел в Обжорный переулок в дом повитухи Девиной, шестой этаж под крышей. И это меня тоже удивило. За наши нынешние деньги, думаю, он мог бы давно на лучшую, достойную квартиру переехать. Или неужели, думаю, иноземные шпионы у него все деньги подчистую отнимают?

Но вот поднимаюсь к нему, захожу. Он лежит на кушетке в подштанниках, курит. Увидел меня, ухмыльнулся.

– Желаете виски? – спросил.

– Нет, – говорю, – она вредная. И вообще, я вами недоволен. Зачем вы столько виски потребляете?

Он даже растерялся. Молчит, моргает. После говорит:

– П-по малодушию.

– Истинно так! – восклицаю. – Но этого мало! Вы почему по городу не ходите и новостей не собираете? Это что, тоже малодушие?

На это он сразу обиделся. Прищурил желтый глаз, сопит и цедит сквозь зубы:

– Вам что, мои статьи не нравятся? Так я могу…

И тут я, каюсь, оробел. Отвечаю:

– Нет, что вы! Просто глупые слухи пошли. Вы, мол, никуда не кажетесь, а новости имеете. Словно шпион.

Дикенц вскочил, засмеялся. Ходит по комнате, курит. Потом говорит:

– Понимаю ваши опасения. Но и вы меня поймите. Открыться, где я добываю новости, я не могу. Секрет. Но чтобы вы не беспокоились, скажу: ни с какими иноземными шпионами я даже не знаком. И более того: клянусь…

– Нет-нет! – перебиваю. – Мне вашего слова довольно.

– Тогда прошу вас, больше без вопросов. Желаете виски?

Жалко мне его стало, решил поддержать. Говорю:

– Плесните на три пальца, не больше.

Плеснул, мы выпили. Он загрустил, говорит:

– Я и другое понимаю. Вы ж непременно подумали: чего это Дикенц при таких его доходах по-прежнему под крышей проживает. Не так ли?

– Положим.

– Ну вот, – Дикенц себе еще налил. – Я же человек пропащий. Мне ничего уже не нужно, ну разве что сигара да виска. А деньги я в банке держу. Мне еще пять тыщ собрать осталось, и я тогда большой сиротский дом открою, хороших воспитателей найму. Пускай они детишек грамоте научат, геометрии и политесам. Вдруг из них кто-нибудь в Дикенцы выйдет, но только в непьющие.

Сказал и едва не заплакал. Ну, думаю, хватит. Встаю. Он вежливо мне:

– Заходите почаще.

А я:

– Непременно! – и в двери.

Тут он всполошился:

– А матерьял? Вот сейчас, вот сейчас, – и стал искать по подоконнику, среди пасьянса. Перебирал бумажки, выбирал, чуть нашел.

Я взял статейку и, не читая, поскорей раскланялся и в двери. Из переулка выбрался, сел на извозчика и поскакал в редакцию.

Ну а там уже все вверх дном! Метранпажи, корректоры бегают, кричат:

– Где новости?

– Сейчас, – говорю, – не горим.

…Но я и поныне не пойму, отчего это я им сразу статью не отдал. Видно, печенью чуял. Зашел в кабинет, прочитал… отложил. Снова взял… отложил. Нужная статья, полезная, однако… Нет!

Взял, написал передовицу, как веснушки выводить, и отправил в набор. Застучали машины. А я…

Третий раз статью перечитал… и вдруг понял – крамола! От Дикенц, от прохвост! Хоть он и впрямь не со шпионами, так хуже того! Дикенц – внутренний враг, заговорщик! Хожу по кабинету, думаю… Да что тут думать, тут нужно спешить! Вызвал тройку и погнал прямиком в министерство тайных дел. Доложился. Впустили.

Вхожу в суровый кабинет, подаю злосчастную статью. Мне кивнули, я сел. Весь дрожу. Заступился б, св. Кипятон!

Офицер тайных дел статью четыре раза прочитал, на просвет посмотрел, на нюх, даже на зуб проверил… и плечами пожал.

А я ему:

– Вы между строк читайте!

Он прочел между строк. Брови свел. Шпорами звякнул. Я вздрогнул. А он:

– Изложите!

Я стал излагать. В статье что написано? Мол, государь, несвежего за ужином откушав, всю ночь не спал, расстройством мучался и только под утро забылся, а посему желательно весь день по главному проспекту не петь и не плясать, дабы сон монарха не нарушить. Так?

– Так, – офицер отвечает. – И это очень похвально. Ваш Дикенц весьма верноподданный малый. Мы ему табакерку пожалуем.

– Воля ваша, – говорю, – только он сигары курит. Но не в этом суть, а в том, что Дикенц отдал мне эту статью шесть часов тому назад. Откуда он мог знать, что государю к ужину несвежее дадут?!

Офицер аж подскочил, а я дальше:

– Тут заговор! Надо пресечь! А не то поднесут винегрет с мышьяком…

Офицер побелел, разговорную трубку хватает, кричит:

– Эй, Амфисыч, дворец!

Соединили со дворцом. Офицер доложил тайным смыслом. Ответили. Он сел. Глазами сверкнул, говорит:

– Опоздали. Уже началось, – и ворот кителя рванул. Пуговки так и посыпались.

Тут я совсем испугался и стал объяснять:

– Наша ведомость утром выходит, а матерьял готовим с вечера. Утром бы люди прочли – все в порядке…

Офицер отмахнулся, спросил:

– Где живет злоумышленник? Адрес?!

Я назвал. Он в разговорную трубку его передал, улыбнулся.

– Сейчас привезут, – говорит. – Ну а тебе, пока мы будем с ним разговаривать, придется подождать.

И увели меня в подвал, на четвертый подземный этаж.

Три недели меня там селедкой кормили, воды не давали и еще многое творили. Но об этом мне рассказывать нельзя, потому как дадена подписку о неразглашении. А еще двенадцать раз бывал на очной ставке. Нас с Дикенцом посадят в разные углы, привяжут к лавкам и сыплют перекрестные вопросы. И до того запутают, что забываешь, кто ты есть на самом деле, и потому что ни спросят, кричишь как дурак:

– Так точно! Воля ваша! Винюсь! Пощадите!

А Дикенц желтым глазом щурится и говорит:

– Я с ним согласен. Все было точно так, как он сказал.

А что я говорил? Ничего, только путал со страху. На четвертую неделю офицер не выдержал и говорит:

– Уведите этого…! – и на меня указал.

Я и рад. Увели. И еще три недели прошло. Нас не тревожили. Но вдруг вызывают. Вхожу. У офицера в петлице новый алый банный лист красуется; должно быть, наградили. Улыбается и говорит:

– Раскололи злодея. Оказался шулером высокого полета. Он в карты играл?

– Нет, – говорю, – он все больше пасьянсы раскладывал.

– Ну так слушай!

Офицер достал допросный лист и стал читать:

– «Я, Карп Дикенц, урожденный от отца и матери, ранее законом не судимый и в боях за государя не ранимый, с малых лет имел пристрастие к сигарам, виске, а особливо к картам и вкупе с ними к высшей математике, статистический раздел. Презревая полезную службу на благо Отечества, я денно и нощно предавался вышеназванным порокам, в результате чего, после многопробных изысканий, исхитрился измыслить превредный пасьянц, который, сочетаясь с высшей математикой, дал мне возможность угадывать людские судьбы на три дня вперед…»

Тут я не выдержал, воскликнул:

– Так вот откуда он, шельма, мне новости брал!

А офицер нахмурился и говорит:

– Он не шельма, а весьма полезный человек. Вот только…

– Что?!

Он опять читает:

– «Секрет зловредного пасьянца мною нигде не записан, а всецело содержался в голове. Однако после… – тут офицер закашлялся, три строчки пальцем пропустил, читает: – я его начисто забыл».

Я говорю:

– А если Дикенц врет?

– Нет, – говорит офицер, – проверяли. Лейб-медиком пытали, убедились. – Встал и вдруг как заорет: – Поди прочь, щелкопер! Кабы ты лучше старался, я бы сейчас в генералах ходил!

Я и выскочил прочь.

Пришел в редакцию – а там уже цирюльня. Там зубы рвут и кровь пускают.

– Нет, – говорят, – таких газет не знаем. Мы вообще печатных слов не чтим. Иди прочь!

Пришел я к себе домой… а у моей кухарки на кухне квартальный сидит!

– А, – говорит, – поднадзорный! Иди-ка сюда!

Но я, понятно, сразу опять в дверь! И дай Бог ноги в белый свет! Так после и мыкался с места на место. Нигде долго не держали. Говорили:

– Политический! – и тут же расчет.

И таким вот обидным манером дошел я до самой крайней жизни. Господам, что на извозчиках катаются, желал приятных аппетитов и в ресторациях двери перед ними открывал. Двенадцать лет! А на тринадцатый…

– Э, старый знакомый! – вдруг кричат. И за плечо хватают.

Я оглянулся… и обмер! Карп Дикенц! Цилиндр, баки, пелерина, тросточка. Сам рыжий, а баки седые.

– Откуда? – говорю.

– Оттуда, – отвечает. – Два месяца, как отвалился, – и хмыкнул. – Зайдем?

– Что вы, что вы, – говорю, – не смею!

Но он меня за шиворот – и заволок.

Сели за центральный стол. Он заказал поесть. Половой:

– А пить что будете? Может, виску?

– Нет, – отвечает Дикенц, – только чай.

Сидим, едим, пьем чай. И Дикенц говорит:

– Я двенадцать лет хмельного в рот не брал. Там с этим строго. И, знаешь, отвык. И я тебе за это очень благодарен. Ведь если бы не твой донос и если бы не каторга, я бы давно спился.

Сидим, пьем чай, молчим. Я крепился, крепился, потом говорю:

– Ну а эти… – и шепчу: – Пасьянцы?

Дикенц нахмурился. Долго молчал, потом всё же ответил:

– Тут тоже как отрезало. Я, во-первых, их не помню, а во-вторых, боюсь, что вспомню. Я, брат, за колючим забором такое видал!.. – и замолчал, и даже губы крепко стиснул.

Сидим, опять молчим. Он вилку на стол положил. Тогда и я тоже. Такая, знаете, минута наступила, что не до того! А жаль. Эх, думаю…

А он улыбнулся, сверкнул желтым глазом и дальше:

– Ничего, приспособился. Я теперь детские сказки пишу – оно безопасно и прибыльно. Вот еще семь тысяч накоплю и опять сиротский дом построю, хороших воспитателей найму. Пусть детишек грамоте научат, геометрии и философии. Вдруг из них кто-нибудь в Дикенцы выйдет, но только в смелые! Я же человек пропащий, я…

И замолчал, задумался. А после встрепенулся, весь даже как будто засиял и опять бойко, как когда-то, говорит:

– Но не всегда я такой! Вот, сочинил намедни сказочку, послушай…

– Нет, – говорю, – премного благодарен. Не гневайтесь, но мне пора, – и встал и к двери и за дверь!

Иду по улице и думаю: чур, чур меня! Опять во грех ввести желаете?!