Девятьсот бабушек

ПРОЖОРЛИВАЯ КРАСОТКА

Джо Спейд меня кличут. А уж башковитее меня вам вряд ли отыскать. Это я придумал Вотто, и Воксо, и еще кучу других штучек, без которых нынче никто и шагу ступить не может. У меня этого серого вещества столько, что порой приходится к специалисту по мозгам обращаться. В тот день, помню, звоню, — все мозговые спецы, которых я знаю, на уик-энде. Что-то уж слишком часто они на уик-энде, когда я к ним звоню. Пришлось к новому врачу идти. У него на дверной табличке написано, будто он анапсихоневролог, — ну, это все равно, что спец по мозгам, ежели по-простому говорить.

— Меня кличут Джо Спейд, — человек, который изобрел все, — говорю я ему и хлопаю его по спине со свойственным мне добродушием. Тут какой-то треск раздается, мне даже поначалу показалось, что я ему ребро сломал. Потом замечаю, что это всего-навсего очки, стало быть — порядок.

— Я из тех, док, про которых говорят: гениальный парень, и никаких гвоздей, — говорю я ему. — И еще у меня в кармане куча этих зелененьких бумажек с такими кудрявыми завитушками.

Тут я беру у него со стола историю болезни и сам ее заполняю, чтобы времени не терять. Я так понимаю, что мне про себя больше известно все-таки, чем ему.

— Поимейте в виду, док, все ваши девятидолларовые слова я могу оптом купить за четыре восемьдесят пять, — беру я его на понт, и тут он смотрит на меня вроде как страдает от чего-то.

— Скромность не входит в число ваших недостатков, — говорит мне этот врач по мозгам. Это он уже, значит, мою карточку изучил. — Хм! Холостой… исключительно интересно…

Я сам написал «холостой», где положено. А что я человек исключительный, так это он и сам видит.

— Платежеспособный, — читает он в том месте, где речь идет о зелененьких. — Вот, — говорит, — это то, что мне нравится в людях. Уговоримся с вами о нескольких сеансах.

— Хватит одного, — говорю я ему. — Время летит, а плачу за него я. Провентилируйте мне мозги по-быстрому, док.

— Хорошо, я могу все сделать очень быстро, — говорит он. — Советую вам поразмыслить над старинным изречением: «Негоже человеку быть одному». Подумайте об этом. Надеюсь, вы сумеете сообразить, сколько будет один и один.

Потом он добавляет этак невесело: «Несчастная женщина»… То ли это поговорка такая в этом году, то ли он о другом пациенте подумал — мне невдомек. И опять добавляет:

— С вас три куска, выражаясь по-вашему.

— Спасибо, док, — говорю я. Отсчитал ему три сотни долларов и двинул вон. Этот спец по мозгам прямо в точку попал, в самую сердцевину.

Непременно надо мне подыскать себе компаньона.

Этого парня я приметил в баре у Грогли. Я сразу усек, что он мне в самый раз. Ростом он был вполовину меня, зато в остальном — вылитый я. Точно два ботинка с одной ноги. Одет шикарно, только на фасаде кое-где кровь подсыхает. Ну, у Грогли это со всяким может случиться, пяти минут хватит. Ребята, но до чего же мы с ним были похожи, ну что два твоих близнеца! Я уже наперед знал, что он на меня так похож.

— Э-хе-хе! Настоящие фугасы… — говорит мой новый компаньон с этакой грустинкой в голосе. Это значит: «Ну, братец, такой денек выдался, что на всю жизнь лая наслушался». В стакане у него было фэнси, а глаза сверкали, точно разбитое стекло.

— Он тут парочку раз схватывался на кулачках, — шепчет мне Грогли. — Только ему не везло. Уж очень медленно он кулаками машет. Я так думаю, что у него какие-то неприятности.

— С этим покончено, — говорю я Грогли, — он мой новый компаньон.

Тут я хлопаю своего нового компаньона по спине со свойственным мне добродушием, и из него вылетает один зуб, — плохо держался, наверно.

— Конец твоим неприятностям, Роско, — говорю я ему, — отныне мы с тобой компаньоны.

Он смотрит на меня вроде как-то болезненно.

— Меня зовут Морис, — говорит он. — Морис Мальтраверс. Ну, а как там делишки в пещере? Вы ведь троглодит, сэр, не так ли? Троглодиты всегда появляются после шакалов. Впервые мне захотелось, чтобы шакалы вернулись поскорей.

Чертова уйма народу меня троглодитом называет.

— Лишенный сочувствия человечества, — говорит этот Морис, — я, кажется, обретаю сочувствие низших подвидов. Интересно, сумею ли я втиснуть в ваши уши… ого-го! Вот эти корыта — это уши?! Что за устрашающий отологический аппарат!.. Мда, сумею ли я втиснуть в них все бремя моих забот?

— Я же сказал тебе, Морис, — конец твоим неприятностям, — говорю я. — Валяй за мной, и займемся нашими компанейскими делами.

Тут я беру его за шиворот и выволакиваю из бара Грогли.

— Я сразу усек, что ты моего склада парень, — говорю я ему.

— Моего склада парень, — вторит он мне. — Ну и шутник же ты! Точь-в-точь, как я.

— Мои мыслительные структуры столь сложны и так ориентированы, — говорит этот Морис, когда я его отпускаю и даю ему поразмять конечности, — что я превратился в замкнутую систему, непонятную для экзокосмоса, а уж тем более для такого хтонического существа, как вы.

— Я такой понятливый, что аж страшно, Морис, — говорю я ему. — Нет такой штуки, которая нам с тобой не под силу.

— В данный момент мои неприятности состоят в том, что университет запретил мне пользоваться компьютером, — говорит мне Морис. — Без компьютера я не могу кончить свою Универсальную Машину.

— У тебя будет такой компьютер, — говорю я ему, — что все красные лампочки на университетской машинке позеленеют от зависти.

И вот мы с ним приходим в мою хибару, про которую один репортер напечатал, что это «перестроенное из бывшей конюшни и, наверное, самое необычное и неприспособленное под научную лабораторию помещение в мире». Я завожу Мориса туда, но он чего-то суетится, словно курица, которой голову отрубили.

— Вы живое ископаемое! — верещит он. — Я не могу работать в этом раю для жеребцов! Мне нужна вычислительная машина, компьютер, понимаете?!

Тут я слегка постукиваю себя по черепушке шестифунтовым молотком и улыбаюсь своей знаменитой улыбкой.

— Вот он, весь тут, внутри, Морис, — говорю я ему, — самый лучший компьютер в мире. Когда я работал у Карнивалов, они меня рекламировали как Гениального Кретина. Они мне скачки устроили — с лучшим компьютером города наперегонки. Двадцатизначные числа пришлось умножать в уме, ну, и прочие там мелкие фокусы. Я, правда, словчил немного. Изобрел себе приставку и в карман сунул. Эта приставка все реле их лучшего компьютера могла заклинивать и на целую секунду замедлять. А ежели мне секунду форы дать, так я что угодно в мире в каком угодно деле обгоню. Одно было плохо — довелось мне языком молоть и вообще держать себя, как Гениальному Кретину положено, уж таким они меня выставляли. Для человека моего интеллекта это слишком.

— Охотно вам верю, — говорит Морис. — Хорошо, можете вы справиться со свернутыми Маймонид-подобными матрицами из чисел третьего типа последовательности Коши, одновременно относящимися к вневременной области множества Фирши?

— Морис, — говорю я ему, — я не только могу с этим справиться, но я еще могу одновременно жарить яичницу на закуску. — Потом я подхожу к нему и смотрю на него в упор. — Морис, — говорю я, — не иначе, как ты хочешь рассчитать аннигилятор?

Тут он глядит на меня, будто в первый раз воспринимает всерьез. Он вынимает из пиджака кучу чертежей, и я вижу, что он в самом деле рассчитывает аннигилятор, этакую славную штучку.

— Это не совсем обычный аннигилятор, — замечает Морис, хотя я и сам уже вижу, как дело обстоит. — Какой еще аннигилятор способен выдвигать и обосновывать категории? Какой другой способен выносить моральные и этические оценки? Какой еще способен к подлинному различению сущностей? Это будет единственный аннигилятор, способный делать полные философские заключения. Можешь ты мне помочь его закончить, Проконсул?[29]

«Проконсул» — это все равно, что член муниципалитета. Отсюда я вывел, что Морис обо мне высокого мнения.

Тут мы выбрасываем все часы и приступаем к делу. Мы вкалываем по двадцати часов в сутки. Я все рассчитываю и тут же клепаю — из Вотто-металла, разумеется. Под конец мы с ним делаем в этой штуке целую кучу обратных связей. Мы ей даем самой выбирать, чего нам в нее сунуть, а чего нет. Наш же аннигилятор тем от всех прочих и отличается, что сам может принимать решения. Ну, так пусть себе принимает!

Через неделю мы его заканчиваем. Ребята, какая игрушка получилась — пальчики оближешь! Начинаем мы с ней играть немного, чтобы посмотреть, что она может.

Показываю я ей на полпуда болтов и гаек — на столе валяются. И задаю программу:

— Убери отсюда все, что в стандарт не лезет. Здесь любая половина в утиль годится.

И в тот же момент половину этого барахла ровно корова языком слизнула. Вот дает! Только назови ей, от чего ты хочешь избавиться, — и тут же от этого самого уже ни следа.

— Убери теперь подчистую все вокруг, что тут ни к чему, — задаю я ей программу. А у меня в хибаре, что называется, беспорядок. Тут машина только разок мигает, и готово — моя хибара становится вполне приличной. Да, эта игрушка сразу любую дрянь усекает, без промашки всякое барахло прямиком вышвыривает на свалку. Такой аннигилятор, который, что бы ни зацапал, подчистую слизал, — это проще пареной репы придумать. А вот чего именно подчистую слизать, а чего нет, — это только наш сам собой понимает. Мы с Морисом, ясное дело, квохчем над ним от радости, что твои наседки.

— Морис, — говорю я и хлопаю его по спине, у него даже кровь начинает чего-то из носа капать, — Морис, это же золотое дно, а не машина! Нет такой штуки, которую мы бы с ней не провернули.

Но Морис пока что вроде невеселый.

— Aqua bono? [30] — спрашивает он, я так понимаю, что про какую-то минеральную воду. Раз так, я ему наливаю бренди, которое лучше всякой воды. Тянет он это бренди, но вид у него все равно задумчивый.

— Но что в этом хорошего? — спрашивает он. — Конечно, это победа, но под каким соусом мы ее можем продать? Ей-богу, я уже не один раз имел в руках замечательную штуку, которая потом оказывалась никому не нужной. Ты серьезно думаешь, что существует массовый спрос на машину, которая выносит моральные и этические оценки, выдвигает и обосновывает категории, которая способна к подлинному различению сущностей и может делать полные философские заключения? Выходит, я еще раз употребил свой мозг на изготовление великолепной безделушки?!

— Морис, эта штука — идеальное хранилище отбросов! — говорю я ему. Тут лицо у него становится зеленоватым, как у каждого, кому я, наконец, проясняю суть дела.

— Хранилище отбросов! — заводится он. — Целые эпохи накапливали знания, чтобы с помощью лучшего мозга в нашей эре — моего мозга! — породить такую машину, и вот этот двоюродный братец гориллы говорит мне, что это — идеальное хранилище отбросов! Тут передо мной новый аспект интеллекта, мысль будущего, плодоносящая в настоящем, а грязный каннибал заявляет, что это Хранилище Отбросов!! Созвездия склоняются перед моим творением, и само Время видит, что оно не прошло даром, а ты, — ты, косолапый свинопас, — ты называешь его ХРАНИЛИЩЕМ ОТБРОСОВ!!!

Так он, видать, увлекся моей идеей, что в этом месте даже слезу пустил. Ничего не скажешь, оно приятно, ежели с тобой соглашаются так долго и громко, как Морис. Потом у него уже, видно, слов не хватило, он эту бутылку бренди обеими руками обхватил и мигом вылакал, что в ней еще оставалось. После свалился и дрых — до тех пор, пока стрелка весь циферблат не обошла. Видать, работа его утомила.

Когда он, наконец, очухался, вид у него был слегка обалдевший.

— Теперь я себя чувствую гораздо лучше, — говорит он, — поверх того, что мне гораздо хуже. Ты был прав, это хранилище отбросов.

Для начала он ее запрограммировал, чтоб она ему всю дрянь удалила — из крови, из печенки, из почек, из сердца. Ну, это ей раз плюнуть. Заодно она его в два счета от похмелья избавила. Еще побрила вдобавок и аппендикс вырезала. Этой машине только мигни, — она тебе разом чего хочешь удалит.

— Назовем ее Прожорливой Красоткой, — говорю я, — в том смысле, что она что угодно жрет. И притом так она это делает, что просто красота.

— Так мы ее будем называть между собой, — соглашается Морис, — но в обществе она будет известна как «Пантофаг».

А это то же самое, что «Прожорливая Красотка», только по-гречески.

Под такое настроение решил я поделить на нас с Морисом один свой Воксо. Каждый берет себе половину настроенного аппарата, и можешь говорить друг с другом на каком угодно расстоянии. А вид у моего Воксо такой, что его никто и не заметит.

Сняли мы большой киоск и выставили нашу Прожорливую Красотку, нашего Пантофага, на торговой ярмарке.

Ну, это было представление, я вам скажу! Люди так и перли, и все смотрели и слушали, пока сплошная стена зевак не выстроилась. Мой Морис соловьем разливается, а что касается меня, то я, по-моему, еще хлеще. А уж вид у нас, ясное дело, как у заправских джентльменов, особливо после того, как мне Морис намекнул, что я вроде для этого случая слишком скромно одет — в одной ночной сорочке. Я его понял, сходил, еще рубаху сверху на себя напялил. А уж наша Красотка так вся и блестит, переливается, — все, что из Вотто-металла сделано, всегда так блестит.

Ребятишки швыряли в нее конфетными обертками, те исчезали прямо на лету. «Обыщи меня!» — орали они, и сразу у них, в карманах, что ни к чему не годилось, исчезало бесследно. Был там один тип с битком набитым портфелем, так этот портфель в одну секунду стал пустой. Кое-кто, конечно, визг поднял, как лишился усов или бороды, — ну, мы втолковали, что им эти заросли на лице ничего не прибавляли; ежели б все эти их украшения имели хоть мало-мальскую ценность, машина их ни за что бы не тронула. Мы им показывали на других, у которых кусты на лице остались в целости и сохранности; эти, что бы там за своим кустарником ни скрывали, но уж им-то шерстяной покров, видать, требовался.

— Могу ли я установить одну такую машину дома и когда? — спрашивает одна дама.

— Завтра, за сорок девять девяносто пять вместе с установкой, — отвечаю я ей. — Наша машина, мадам, избавит вас от всего бесполезного. Она ощиплет вам курицу и кости из мяса вынет вместо вас. Она вам все старые любовные записочки в вашем письменном столе изничтожит, оставит только письма от ребят, которые имели в виду именно то, что писали. Она избавит вас от тридцати фунтов лишнего веса в самых стратегических местах, так что, по справедливости, мадам, одно только это окупает ее цену. Она выбросит все старые пуговицы, которые ни на что не годны, и все семена, которые никогда бы все равно не взошли. Она вам ликвидирует все, что ни к чему не пригодно.

— Эта машина способна выносить моральные и этические оценки, — просвещает Морис народ. — Она способна выдвигать и обосновывать категории.

— Морис мой компаньон, — говорю я всем, — Мы выглядим одинаково и думаем одинаково. Мы даже говорим одинаково.

— Если не считать того, что я выражаюсь иератически, а он — демотически, — подтверждает Морис. — Перед вами единственный аннигилятор в мире, который способен делать полные философские заключения. Это непогрешимый судия, который сам определяет, что в мире приносит какую-либо пользу, а что — нет. И все бесполезное он аккуратно ликвидирует.

Ребята, люди все утро так и перли посмотреть нашу машину. Только после полудня это наводнение чуток пошло на убыль.

— Интересно, сколько народу побывало у нас в киоске за утро? — говорит мне Морис. — Я бы сказал, тысяч десять.

— А мне гадать ни к чему, — говорю я. — Вошло девять тысяч триста пятьдесят восемь, Морис, — говорю я ему, потому что я всегда машинально чего-нибудь считаю. — И вышло девять тысяч двести девяносто семь, — продолжаю я, — не считая тех сорока четырех, которые и сейчас здесь околачиваются.

Морис улыбается.

— Ты ошибся, — заявляет он, — у тебя цифры не сходятся.

И вот тут, чувствую, волосы у меня на затылке становятся дыбом.

Я, когда считаю, никогда не ошибаюсь, и вот я вижу, что наша Прожорливая Красотка тоже не ошибается. Порядок, сейчас уже поздно делать вид будто ошибся, особенно ежели к этому не привык, но, может, еще есть время убраться с пути урагана, пока он не налетел?

— Кончай куковать, — шепчу я Морису, — пишись в бродяги, выходи на щебенку!

— Же нэ компренэ[31], — отвечает Морис, что значит «сматываем удочки, ребята», только по-французски, и дает мне тем самым понять, что он все усек.

Тогда я на высокой скорости удаляюсь из помещения ярмарки, а мой Морис несется позади с такой легкостью, что его и не слышно. Тут как раз флаер-такси собирается отчаливать.

— Прыгай на подножку, Морис! — подаю я ему сигнал, и сам прыгаю, цепляюсь когтями за хвостовое оперение, и мои ноги уже болтаются в воздухе. Теперь надо глянуть, что там с Морисом. Что с Морисом, ха! Да его и в помине нету! Он вообще рядом со мной не бежал, оказывается! Я оглядываюсь, и тут вижу через окно, как он там опять заводит свои песни.

Ну и история! Чтобы мой компаньон, который на меня похож, точно две черепушки из-под одной шляпы, — и не понял мой намек!!

В аэропорту я ныряю на воздушный грузовоз, который как раз отлетает в Мехико.

Мне чемоданов паковать не приходится. Я так скажу: ежели человек не привык постоянно иметь при себе двухлетний прожиточный минимум — в виде этих зелененьких бумажек с кудрявыми завитушками в заднем кармане, — такой человек, значит, не приспособлен встретиться с Судьбой один на один! Через тридцать минут я уже сижу в отеле в Куэва Покита, и все удовольствия к моим услугам. Тогда я хватаю свой Воксо, чтобы послушать, что мне сигналит мой Морис.

— Почему ты мне не сказал, что Пантофаг аннигилирует людей? — говорит он вроде бы с испугом.

— Я тебе все сказал, — говорю я. — Девять тысяч двести девяносто семь прибавить сорок четыре не дает девять тысяч триста пятьдесят восемь. Ты это сам заметил. Как там дела в родных краях, Морис? Вот юмор получился!

— Тут не юмор! — говорит он вроде как с отчаянием. — Я заперся в маленькой кладовке, где ведра и веники, но эти люди собираются взломать дверь. Что мне делать?

— Э, Морис, да объясни ты им, что те, которых машина прибрала, все равно ни на что не годились. Ведь наша машина не ошибается.

— Сомневаюсь, удастся ли мне убедить в этом родственников пострадавших. Они жаждут крови. Они уже ломятся в дверь, Спейд! Я слышу, они там кричат, что повесят меня.

— Скажи им, что веревка должна быть новехонькой, иначе ты не согласишься! — говорю я ему. Это такая старая шутка. И выключаю свой Воксо, потому как Морис больше ничего не говорит, только вроде булькает там, а чего он этим бульканьем хочет сказать, мне невдомек.

Такие истории быстро сходят на нет, стоит людям повесить одного кого-нибудь для собственного удовлетворения. Так что я теперь уже опять в городе и опять ворочаю в голове всякие новые идеи, ровно кучу камней перекатываю. Только Прожорливую Красотку я больше делать не стану. Слишком у нее логика опасная, и вообще она свое время слегка опережает.

Я нынче ищу себе нового компаньона. Заглядывайте к Грогли, ежели вас это интересует. Я там появляюсь каждый часок или около этого. Мне нужен парень, похожий на меня, как две шеи в одной петле… тьфу, черт, с чего это у меня вдруг такие мысли! — нет, попросту парень, который выглядит, как я, и думает, как я, и говорит тоже, как я.

Вы прямо валяйте и спрашивайте Джо Спейда.

Только поимейте в виду — парень, которого я возьму в компаньоны, должен быть такой, чтобы сразу меня понимал, ежели придет время сматывать удочки.

Перевод с английского Рафаила Нудельмана