Девятнадцать стражей

Кен Лю Мор (Перевод Ильи Суханова)

Мы с Мамой ловим в реке рыбу. Солнце почти село, и рыба как пьяная. Легкая добыча. Небо ярко-красное, и такой же оттенок у маминой кхожи: лучи закатного солнца разлиты по ней как кровь.

Внезапно с кочки, поросшей камышами, выронив длинную трубку со стеклянным концом, в воду падает крупный мужчина. Потом я понимаю, что он не полный – просто на нем толстая одежда, переходящая в стеклянную сферу вокруг головы.

Мама смотрит, как мужчина бьется в воде, словно рыба.

– Пойдем, Марни.

Но я не иду. Проходит минута, и человек уже почти не двигается. Он извивается, пытаясь достать до трубок на спине.

– Он не может дышать, – говорю я.

– Ты не можешь ему помочь, – отвечает Мама. – Воздух, вода – все здесь яд для таких, как он.

Я бросаюсь вперед, присаживаюсь рядом и смотрю на его лицо сквозь стекло. Лицо голое. У него нет кхожи. Он из Купола.

Его отвратительное лицо перекошено от страха.

Я протягиваю руки и распутываю трубки на его спине.

Жаль, что я потерял камеру. Танец отблесков костра на их блестящих телах не передать словами. Благородство пляшущих теней скрывает деформированные конечности, формы, вылизанные голодом, уродливые, изломанные фигуры. От этого зрелища у меня замирает сердце.

Спасшая меня девочка предлагает миску с едой. Кажется, это рыба. Я принимаю с благодарностью.

Достаю полевой набор для очистки и посыпаю еду наноботами. Они сконструированы так, что распадаются сразу же после того, как выполнят работу. Ничего общего с теми ужасными наноботами, которые вышли из-под контроля и превратили Землю в место, непригодное для жизни.

Боясь обидеть, поясняю:

– Специи.

Смотреть на нее – как глядеться в человекообразное зеркало. Вместо ее лица я вижу искаженное отражение своего. По неясным бугоркам и вмятинам этой сглаженной поверхности трудно прочитать эмоции, но, думаю, она озадачена.

– Мамошшк шкашшал, пищщ есст ядоффит, – произносит она, шипя и причмокивая. Я не виню ее за искаженные фонемы и охромевшую грамматику. Несчастным зараженным людям, вынужденным бороться за существование в этой глуши, явно не до стихов и не до философии. Она говорит: «Мама сказала, что эта пища – яд для тебя».

Я отвечаю:

– Со специями она безвредна.

Когда я выдавливаю очищенную еду в питательную трубку на боку шлема, лицо девочки, словно гладь пруда, покрывается рябью и мое отражение распадается на сотни цветных осколков.

Это улыбка.

Другие не доверяют человеку из Купола, так как он в своем костюме прятался около деревни.

Он говорит, что обитатели Купола боятся вас, потому что не понимают. Он хочет это изменить.

Мамин смех звучит как рокот воды, перекатывающейся по камням. Ее кхожа меняет текстуру, и отраженный свет разбивается на дрожащие изломанные лучи.

Он заворожен игрой, в которую я играю. Я провожу палочкой по животу, бедрам, груди, а кхожа колеблется и гонит волну вслед за ней. Он записывает все, что мы говорим. Спрашивает, знала ли я отца.

Должно быть, Купол – странное место.

Отвечаю:

– Нет. Во время сезонных праздников мужчины и женщины сплетаются вместе, а кхожа направляет семя туда, куда они хотят.

Он говорит, что ему жаль.

– Чего?

Мне трудно по-настоящему понять, о чем он думает. В отличие от кхожи, голое лицо молчит.

– Всего этого, – он обводит рукой вокруг.

Когда пятьдесят лет назад разразился мор, сошедшие с ума наноботы и биоусилители сожрали кожу, слизистые пищеводов, теплые, мягкие наружные оболочки всех полостей, скрывающихся за естественными отверстиями в человеческих телах.

Потом место потерянной плоти заняла пленка из крошечных роботов и колоний бактерий. Мор покрыл этих людей снаружи и изнутри, словно лишайник.

Те, у кого были деньги – мои предки, – завладели оружием, построили купола и оттуда наблюдали, как на поверхности Земли умирают остальные.

Но были и те, кто выжил. Живой паразит приспособился к среде, и его носители смогли есть мутировавшие фрукты, пить отравленную воду и дышать токсичным воздухом.

Под куполом о зараженных травили анекдоты, а кто был посмелее, даже торговали с ними. Но никто из нас больше не считал их людьми.

Некоторые заявляют, что зараженные довольны своей участью. Такие люди просто не видят дальше своего носа и пытаются снять с себя ответственность. Волею случая я родился в куполе, а она снаружи. Не ее вина, что она щиплет свою изуродованную кожу, а не размышляет на философские темы; что шипит и причмокивает, а не выстраивает свою речь сообразно законам риторики; что не ведает близких семейным отношений – только инстинктивную животную тягу к близости.

Мы, люди Купола, должны ее спасти.

– Ты хочешь снять мою кхожу? – спрашиваю его.

– Да, чтобы найти лекарство для тебя, твоей матери, всех остальных зараженных.

Я знаю его достаточно хорошо, чтобы понять: он вполне искренен. Для него не важно, что кхожа такая же часть меня, как уши. Он верит, что для меня лучше быть освежеванной, искалеченной, остаться голой.

– Наш долг – помочь вам!

Для него мое счастье – несчастье, моя задумчивость – депрессия, а мои желания – заблуждения. Забавно, как человек видит только то, что хочет видеть. Он хочет сделать из меня свою копию, потому что считает, будто он лучше меня.

Я быстро хватаю камень – так, что он не успевает среагировать, – и вдребезги разбиваю стеклянную сферу вокруг его головы. Он кричит, а я касаюсь его лица и наблюдаю, как кхожа, извиваясь, ползет по моим рукам и покрывает лицо.

Мама права. Он пришел сюда не учиться, но мне все-таки придется преподать ему урок.