Детство 2

Седьмая глава

– Руки! – Скомандовала тётя Песя, и я задрал их наверх.

«– Тренировка для семейной жизни», – Вылезло из глубин подсознания.

Тётя Песя тем временем подшивала жилетку прямо на мне, што-то там намётывая и закалывая.

– Опусти. Покрутись теперь, будто танцуешь… ну как на тебя шито! И кипу давай-ка! А?

Толкнув меня к зеркалу, она замерла сзади с видом счастливой мамаши, удерживая за плечи. В зеркале отражался вроде как и Егор, но вроде как и Шломо, только што пейсов не хватает. Ну да в Одессе таких много! Да и блондинистых идишей достаточно, особенно если взять за польских или немецких.

– Ну… нормально, – Повторяю неуверенно, – То есть хорошо! Странно просто.

– Замечательно выглядишь! Всё, руки в гору!

Осторожно стянув с меня жилет, она начала подшивать ево, мотнув головой в сторону двери. С облегчением ссыпавшись вниз, наткнулся на Саньку и увидел, как тот круглит глаза, тыкая пальцами.

– Чево?

– Ну точно – Шломо!

– Чево?!

– Кипу сними!

– Тьфу ты! – Рука тронула шапочку, но назло оставил её на голове. Что ж теперь, в карман пихать? – Твой черёд… Рувим!

Задолго до полудня мы были готовы. Рубашки накрахмалены так, што чуть не до картонности, ботинки начищены до зеркального блеска, головы и уши вымыты.

Свадьба!

Еврейская, и потому ни разу непривычная, но тоже – всем обществом гуляют, без особово разбора на идишей и гоев. В Одессе так, за местечки не скажу. Ну да за Одессу сами жиды говорят, што излишне настойчивых раввинов, требующих соблюдать всё и вся, без понимания момента, они и тово, поколотить могут!

Да и как иначе-то? Молдаванка, она еврейская чуть не насквозь, но и других народностей хватает. Греки есть, русские, молдаване те же, болгары. В одних дворах живут, в одних домах нередко.

А свадьбы любые во дворах играют. Не погонишь же со стола человека, который с тобой по соседству живёт? Ну то есть погнать-то можно, но ведь и аукнется потом не раз!

На киддушин[12] или тем паче эрусин[13] чужинцев, знамо дело, не пригласят, а так-то да!

Свадьба не так штобы очень рядом, но невеста и даже жених каким-то дальним боком приходятся родственниками тёте Песе. Закончив с жилетками, тётя Песя заметнулась в соседний двор помогать. Я засобирался было тоже, но Фира остановила тихохонько.

– Не обижайся, но ты же «вроде как» Шломо, а так-то Егор! Еда на еврейской свадьбе дело такое, што должна быть приготовлена по всем правилам, в такой день и не всякого еврея на кухню пустят!

И смотрит етак, што видно – самой неловко. Я закивал, так Фира сразу и просияла, што не обижаюсь, да с матерью и ускакала.

Мы с Санькой… ну то есть с Рувимом! Остались, да с другими вокруг да около шляемся, байки слушаем, да слухи собираем. Много народу незнакомых, страсть!

Оно ведь помимо соседей по Молдаванке, так ещё из других мест всяково народу полно. Родня, знакомцы и друзья, партнёры по всякой деятельности. Идиши, они ведь не только здесь живут, но и по всему городу, и много притом.

Нас через ето дело знакомили со всякими. Вроде тово, что мы хоть и не жиды, пусть даже и в ермолках, но зато дела ведём с… Здесь палец многозначительно так задирался наверх, и собеседнику шепталося на ухо. Тайна вроде как. Все всё знают, но положено так. Етикет!

Те сразу кивают уважительно так, и серьёзно уже разговаривают, даже если взрослые совсем. Не через губу, а на равных, некоторые потом даже детишек своих для знакомства подводили.

Обсуждали жениха, но почему-то всё больше через ево почтенных родителей. Папеле держит на паях не самый маленький магазанчик, а мамеле – единственная и потому любимая дочка почтенного зубново врача. Жениху, Эхуду, предстоит унаследовать зубоврачебный кабинет, потому как на лавочку папеле есть двое старших братьев и одна сильно старшая и не сильно красивая сестрица, дай ей Б-г жениха хорошево! А жениху ейному, будущему, здоровья и терпенья побольше, потому как она на красоту не очень, а вот на характер очень даже. И на поперечность в теле тоже очень даже, да так, што прямо ой!

Невеста тоже достойная – папеле небезызвестный панамщик[14], ни разу серьёзно не попавшийся за нежадность на взятки, и ныне отошедший от дел. Ну то есть отошедший ровно до того случая, когда случай не подвернётся в руки. Как ни крути, а – партия!

Утомились чуть от знакомств и болтовни, да и присели с Чижом в сторонке, в прохладце, отойдя метров за сто от суматохи и толкотни.

– Интересно, но утомительно, – Сказал дружок, сидя на кортах и обмахиваясь ермолкой.

– Ага! А самое страшное знаешь? Я ведь их понимаю!

– Говорил уже, – Вяло отозвался Санька, – языки тебе хорошо даются, вот уже и идиш через пень колоду могёшь.

– Не! Не просто язык, а… – Я призадумался, – вообще! Говорят эрусин и нисуин, так понимаю!

– …гои! – Вклинился громкий кто-то за низеньким забором, разговаривая на идише вперемешку с русским, – Мальчики ровесники моего Малха, так смотрю на них и думаю – может, мне ребёнка в колыбели подменили? Гляну на сынулю своего, так руки опускаются к ремню. Может, не поздно ещё нового сделать, а? Нового постараться или этого обстругать под моё надо?

Переглянулись мы, поморщились, да в сторонку пригнувшись, не сговариваясь. Ето в первые дни лестно было такое слушать, пока привычки местные не поняли.

Любят здесь почему-то детей своих стыдить, и если кто из христиан лучше окажется, особенно по уму, так чуть не в нос чад етим тыкают. Но как-то так получается у них, што будто на диковинку цирковую указывают, навроде бородатой бабы.

«– Смотри! Гой, и тот лучше тебя!»

Тфу ты! Неприятно. Оно канешно, если покопаться, так и у нас тоже хватает таково, што жидам неприятным кажется. Просто когда ты в стороне от етого, то вроде как и тьфу, ерунда. А когда пальцами тыкают, так и нет.

– Ви ещё здесь? – Удивилась тётя Сара с нашево двора, наткнувшись на нас, – Переодевайтесь в праздничное и давайте сюда! Жениха с невестой скоро придут, а вы тут вот так!

Сбегали и переоделись, но как оказалось – сильно заранее. На солнце успели пропотеть, высохнуть и снова вспотеть. Ну да ладно, как и все!

Во дворе заканчивали последние приготовления, и занятые етим женщины суетились с видом паническим и невероятно важным. Даже если они всево-то отмахивали мух от рыбы, то делали ето так, будто жених с невестой вот прямо идут от синагоги и мечтают вслух об етой несчастной рыбе. Вот так вот идут и говорят – риба, риба! Мы хотим рибу! Где наша риба?!

– Орешки! С черносливой орешки где!? – Раздавалось то и дело визгливо, и очередная тётя Хая начинала свару на пустом месте, или срывалась и бежала куда-то, смешно переваливаясь телесами.

– Куры! Я тебя умоляю! Кому сказала расставить так, а он? – Руки упирались в боки, и на грешника смотрела не иначе как сама Лилит, готовая выпить душу за столь тяжкое прегрешение. Грешник делал ножкой булыжники двора или сварился в ответ, в зависимости от степени осознание вины и характера по диагонали.

– Сёма! Сёмачка! Иди сюда, золотце! – С оболтуса лет пятнадцати, с плечами шириной с хороший шкаф и шеей циркового борца, наплёванным платочком стиралась со щеки настоящая или выдуманная грязь, – Садись сюда, золотце, здесь тебе будет лучше видно куру и рибу. Проверь, руки до всего дотягиваются, или нужно што-то подвинуть поближе? Подвиньтесь отсюда, мой Сёмачка слабенький, ему нужно хорошо питаться!

– Фотограф! Где этот фотограф!?

Упитанная женщина, близкая к невесте, за руку вытащила откуда-то фотографа с ящиком, и потащила ево буксиром, взламывая толпу мощной грудью и пугающим выражением лица с несколькими волосатыми бородавками в стратегических местах.

– Снимай! – Приказала она, широким жестом указав на стол, – Мы хотим показывать потом за нашу свадьбу! Штоб ни одна сволочь, особенно дядя Исаак из Бердичево, не говорил потом, што мы пожалели за наших детей!

Фотограф повозился немного, и снял-таки ломящиеся от блюд и напитков столы с выгодного ракурса.

– Всё в ажуре, мадам! Будет не фотография, а настоящий натюрморт большого искусства! Из Лувра будут потом приезжать и вздыхать под вашим балконом, выпрашивая фотографию в музей на посмотреть, как образец настоящего одесского натюрморта!

– Я думал, ето никогда не кончится, – Пожаловался Санька тихохонько, расстёгивая жилетку и поглядывая на молодых. Носатый, изрядно угреватый жених смотрелся щипаным орлом, но явно уверен в своей мужской неотразимости. В своём черном костюме из английской шерсти, он чуть не плавится под солнцем, отчего угри блестят совершенно вызывающим образом, переливаясь на свету каждый по отдельности и все разом.

Невеста такая же носатая, изрядно похожая на жениха, только кожа нормальная почти што. Она в простом белом платье, достаточно скромном на вид, но как мне шепнули – ни разу не дешёвом. Да и невеста, поговаривают, не так штобы и скромная. Не попадалась, ето да! Хотя тут как сказать – могут поговаривать, а могут и наговаривать!

– Они што, родня? – Поинтересовался я у одново из недавних знакомцев. Мы все сидим отдельно – мужчины от женщин, дети до тринадцати лет от прочих.

– С одного боку троюродные брат и сестра, а с другого она ему двоюродная тётя, – Отозвался тот, – Передай курочку! Да не надо всё блюдо! Хотя так и получше. Ножку или крылышко взять?

– Бери всё, – Посоветовал Чиж, – што не съешь, то надкусаешь.

Мы с ним так и делали – не столько ели, сколько пробовали, потому как интересно. А вот вкусно не всё! Некоторые блюда такие, што прям в салфетку выплюнуть хотелось, но ничево, глотали не жуя.

Поели мал-мала, и бадхен[15] бъявил увеселение невесты. Вокруг затанцевали всякое дурашливое, да салфетками для смеху машут, конфетти разбрасываются и вообще веселятся всячески.

Я не специально, но што-то прям так растанцевался, што раз! И мне место дали, пляшу около невесты такой себе еврейчик евреистый, даже руки за жилетку заткнул. А потом и вовсе разошёлся, с коленцами оттуда ещё[16]. Даром, што ли, тренируюсь каждый день?!

Оттанцевался, да и отошёл в сторону, на постоять в тенёчке. Оно же не обязательно за столами всё время сидеть, да подыматься только на танцы!

Стою, значица, да и слышу ненароком разговор мужчин взрослых.

– Двойру нашу, ты слышал? – Сказал кто-то хрипловатым голосом в перерывах между затяжками, – Оц, тоц! Налёт, ну и оприходовали заодно! С перевертоцем!

– Да ты шо?! Это какую? – Полюбопытствовал надтреснутый дискант.

– Да ту, што на Дерибасовской. Ну, метров за сто до Ришельевской не доходя, где вход со двора.

– Ах, эта! – Невидимый мужчина смеётся дробно, – Сколько раз колотушек принимала – сперва от бедных родителей, а потом и от мужа. Там такие аппетиты, скажу я вам, Беня, кто там кого, ещё большой вопрос! Не молодка уже, чуть не сорок лет и внук есть, но глаза, я тебе скажу, всё такие же шалые! А помимо глаз, таки ой! Опускать уже и не хочется – бабушка-старушка как есть!

– Оц-тоц, – Сказал я, задумавшись, – перевертоц. Хм… А не та ли ета Двойра, за которую тётя Песя сильно не любит за так, што та обругала как-то Фиру? Грязно, вовсе уж за рамками.

Не отвечая ни на што, вернулся за стол и взял салфетку.

– Карандаш, – Протянул я руку в пустоту, пока в голове ворочались слова. Очень быстро мне ткнулось в руку искомое, и я начал набрасывать текст[17].

А ничево так, а?! Не то штобы сильно умное што, но для сплясать дурашливо годится. Но сперва…

Встав из-за стола, ввинтился в толпу и нашёл тётю Песю, где и пересказал услышанное.

– Да ты шо?! – Восхитилась та, – Вот же блядина – досыта, и без греха! Смолоду на передок слаба была, но всё сходило с рук, только гонорею не раз ловила, ну да кто ей доктор?!

– Та самая? – Не отстаю я.

– А? Да, милый, она. Попробуй рыбки!

Не без труда вырвавшись из цепких рук тёти Песи, нашёл глазами дядю Фиму и представил на ево суд своё творчество.

– Никово нужного так не обижу?

– Не! – Отсмеявшись, ответил Бляйшман, – За нужных сразу могу сказать, шо все они здесь! А если кого не пригласили, так или не заслуживают нашего внимания, или уже. Смело!

Пошептавшись с музыкантами, он вытолкнул меня вперёд и расчистил небольшую площадку.

– Молодой человек, которого вы знаете под именем Шломо, поработает немножечко за бадхена.

Запиликала скрипка, и я вышел вперёд.

Замолкнув, я заложил руки за жилетку и стал пританцовывать, пока народ перешёптывался, вводя в курс всех, кто пока не знал за налёт.

На етих словах все начали смеяться и хлопать.

– Двойра! – Заорал кто-то из подвыпивших мужчин, – Я в этой песне вижу её как наяву!

Кланяюсь и продолжаю:

На етих словах так обсмеялись, што танцевать чуть не пять минут пришлось, пока мал-мала не успокоились.

– Причём любой! – Заорал всё тот же мужчина, – Не буду говорить за кого, но в здесь есть таки люди, навещавшие Двойру с визитами за отсутствием мужа!

Тётя Песя при етих словах чуть себе ладони не отбила, так хлопала. А то! Когда твою врагиню вот так вот, прилюдно, но всякой бабе приятно!

Песню пели несколько раз, уже всем двором, напугав всех котов нестройным хором. Пели и танцевали, а потом сильно нетрезвая мать невесты долго прижимала меня к пышной груди и называла несчастным мальчиком, которому бы родиться в правильной еврейской семье, а вышло вот так!

– Резко ты незнакомого человека, – Негромко сказал Санька.

– А чего она?! Фирку нехорошо…

– Даже так? Ого!

– Да вот, – Развёл я руками, – Так оно вот…