Детская задачка

28 августа 1843 года в Кобэм-Парк, рядом с Грейвсендом, графство Кент, подающий надежды художник Ричард Дадд (1817–1886) напал с бритвой на своего отца и убил его. Суд признал Дадда виновным, но невменяемым, и остаток жизни тот провел в клиниках для умалишенных: сначала в Бедламе[1], затем в Бродмуре, где скончался. Там Дадд и написал картины, которые принесли ему известность. Одна из самых загадочных и тревожных из них, «Детская задачка» (1857) — в настоящее время находится в Галерее Тейт. На ней изображен испуганный ребенок, протянувший руку к шахматной фигуре, а рядом с ним зловещая спящая фигура с прикрытой покрывалом головой. Никому не удалось разгадать смысл этой таинственной картины, однако известно, что в 50-е годы XIX века Дадда в Бродмуре часто посещал сэр Джордж Сент-Мор, баронет и член парламента (1802–1883), реформатор, проявлявший большой интерес к лечению умалишенных, в частности Дадда. Возможно, именно с подачи сэра Джорджа Дадд задумал и написал полотно «Детская задачка».

Однажды в июле 1811 года в разгар дня к воротам аббатства Танкертон в Суффолке подъехал экипаж. Стоял погожий денек, дул свежий ветер, по небу плыли высокие белые облака. Вязы в парке, да и старинная каменная постройка давали густую тень. Некоторое время ничего не происходило, но потом огромная готическая дверь аббатства открылась; выбежавший оттуда лакей поспешил откинуть ступеньки и открыть дверь ожидающего экипажа.

Из него вышли женщина с мужчиной, оба лет тридцати, а за ними мальчик девяти лет. Мальчик — его звали Джордж — был одет в синий бархатный костюмчик и белую рубашку с широким кружевным воротником, какие можно видеть на парадных портретах детей кисти Лоуренса и Хоппнера. Джорджа можно было бы назвать красивым ребенком, если бы не предрасположенность к полноте и кислое выражение лица. Его родители, упитанная, ничем не примечательная пара, казались встревоженными, особенно женщина. Их звали Джулиус и Амелия Сент-Мор, а дом, в который они приехали, принадлежал старшему брату Джулиуса, сэру Августу Сент-Мору, баронету.

Аббатство Танкертон, уже давно не существующее, в те времена представляло собой весьма любопытное строение. Приобретенное семейством Мор после того, как Генрих VIII разогнал монахов, оно несколько раз частично разрушалось и надстраивалось по мере изменений благосостояния семьи. В конце XVIII века Геркулес Сент-Мор, отец Августа и Джулиуса, отреставрировал его в модном тогда готическом стиле — в подражание дому своего друга Горация Уолпола[2] в Строберри-Хилл. Эта наполовину руина, наполовину имитация готики оставляла забавное ощущение незавершенности, словно хозяин так и не смог определиться, жить ему дальше или впасть в задумчивую меланхолию, выбрав девизом memento mori. Тем не менее, дом был расположен в центре тенистой долины, посреди парка, являющего собой лучший образчик стиля Хамфри Рептона[3].

Сэр Август не встретил родственников у дверей, вместо него их поприветствовал Харгрейв, дворецкий баронета, сопровождаемый толпой лакеев, которые проворно выгрузили из экипажа несколько сундуков и другой багаж. Харгрейв, высокий, сухощавый и совершенно седой мужчина, весьма нелюбезно сообщил, что сэр Август ненадолго примет брата с семьей в своей библиотеке.

Хотя братья регулярно переписывались, но после смерти отца виделись редко. Вот уже десять лет каждый жил своей жизнью. Согласно семейной традиции Август, старший сын, унаследовал не только титул и недвижимость в Суффолке, но и сахарные плантации в Антигуа, которые являлись источником его весьма солидного состояния. Джулиусу, младшему, была назначена небольшая ежегодная рента, которой явно не хватало на содержание семьи. Он получил профессию врача, а благодаря семейным связям — назначение на должность преподавателя анатомии в Королевском хирургическом колледже в Лондоне.

Поскольку привычки Джулиуса и его жены отличались экстравагантностью, денег хронически не хватало. Вновь были задействованы семейные связи, и ему был предложен пост декана в новой медицинской школе в Калькутте, с окладом гораздо внушительнее того, который он получал в Лондоне. Джулиус, при полном одобрении жены, с радостью принял предложение.

Единственной проблемой был их сын Джордж. Ребенок, как тогда говорили, имел слабую конституцию, и мать считала, что индийский климат нанесет его здоровью непоправимый вред. Кроме того, Джордж вот-вот должен был достичь возраста, когда полагалось поступать в школу; долгая дорога морем в Индию, а потом обратно была бы губительной как для семейного бюджета, так и для здоровья ребенка. Обменявшись множеством писем, братья достигли соглашения: юный Джордж останется с дядей в Танкертоне и будет заниматься с репетиторами, пока не настанет время послать его в Итон. В те времена мальчики в возрасте восьми — девяти лет, поступавшие в эту школу, жили на частных квартирах.

Джулиус не мог не учесть и тот факт, что его брат был бездетным холостяком и не выказывал никакого желания снова связать себя узами брака после скоропостижной смерти жены, скончавшейся семь лет назад. И Джулиус, и Амелия считали, что юному Джорджу полезно получше узнать дом, хозяином которого он однажды может стать, а также человека, чье состояние он, по всей видимости, когда-нибудь унаследует.

Джордж стоял перед особняком и смотрел на него с некоторым испугом. Дом оказался таким огромным, каким он себе его и представлял, но был весьма далек от совершенства. Мальчик успел привыкнуть к аккуратным и компактным современным лондонским домам, с раздвижными оконными рамами и входными дверями, расположенными строго посередине классических симметричных фасадов. То, что он видел перед собой, было смешением старого и нового, хаосом; что-то местами обвалилось, что-то заросло плющом и сорными растениями.

Каменные горгульи на водосточных желобах разевали пасти, как будто их сейчас вывернет наизнанку, остроконечные башенки, украшенные готическим орнаментом, и флероны возвышались над зубчатыми стенами, словно грозящие кому-то кулаки (понятие «романтично» еще не было известно Джорджу). А еще для того, кто привык к лондонской суете — скрипу колес экипажей, хлопанью кнута по лошадиным крупам, крикам уличных торговцев, — здесь было слишком тихо. Не привыкшее к тишине ухо мальчика улавливало лишь негромкий птичий щебет.

Джордж был упрямым избалованным ребенком. Он заранее решил, что ему будет плохо в Танкертоне, поэтому старался сделать все, чтобы родители чувствовали себя как можно более виноватыми, оставляя его здесь.

Семья уже стояла в холле, большом и неудобном, со сводчатыми потолками. Раньше, когда тут еще был монастырь, в нем, наверное, находился рефекторий или зал для общих собраний. Пол был выложен серой истертой плиткой. Откуда-то тянуло сквозняком, даже в разгар июня пробиравшим до костей. Харгрейв проследовал мимо, не удостоив их даже взглядом, и направился к вычурной двери, установленной в арочном проеме. Он постучал и вошел, услышав приглушенный ответ.

Через некоторое время Амелия подергала мужа за рукав и предложила ему пойти и узнать, в чем дело, но Джулиус заупрямился. Джордж убивал время, топая ногами по полу и прислушиваясь к гулкому эху, пока мать не велела ему прекратить.

Наконец Харгрейв вынырнул из-за двери и объявил:

— Сэр Август готов принять вас в библиотеке.

Дверь распахнулась, и все трое прошли в комнату, даже не взглянув на Харгрейва, иначе заметили бы на его лице презрительную ухмылку.

Библиотека, в которой они оказались, также не избежала готического влияния. Стены были сплошь заставлены книжными шкафами из красного дерева со стеклянными дверцами, увенчанными невысокими арками. Внизу тянулись полки, на которых лежали альбомы с литографиями и рисунками. Два широких витражных окна выходили на западную сторону. Напротив окна над камином висел портрет кисти Гейнсборо; молодой Геркулес Сент-Мор стоял под раскидистым деревом на фоне виднеющегося вдали аббатства, у его ног лежал черный спаниель.

Посреди комнаты возвышалась громада дубового стола, одна его сторона была завалена газетами, на другой стояла шахматная доска с незаконченной партией. За столом сидел сэр Август. Хотя разница между братьями составляла немногим больше пяти лет, выглядел он значительно старше Джулиуса. Это был худой болезненный человек, чахлая версия брата, с длинным носом и резкими чертами лица. Когда он встал, чтобы поприветствовать вошедших, Джордж заметил, что дядя на полголовы выше отца. Туго повязанный широкий белый галстук не давал подбородку опуститься, что придавало сэру Августу особенно высокомерный вид. Бледная кожа казалась восковой. Он был одет в длинный голубой халат, который Джордж сперва даже принял за пальто. Но чуть позже мальчик решил, что это все-таки халат, так как он был из шелка.

Сэр Август, опираясь на трость из слоновой кости, медленно выбрался из-за стола, подошел к невестке и подчеркнуто любезно поцеловал ей руку. Потом его взгляд упал на племянника:

— Так, значит, это юный мастер Джордж!

Джордж вдруг почувствовал себя мухой, которую бесстрастно, словно под микроскопом, разглядывали два голубых глаза.

— Следующие полтора года, пока не придет время отправляться в Итон, вам предстоит провести под моей опекой. Советую вам набраться сил и укрепить дух. Я слышал, что у нового директора школы, доктора Кита, любимый метод воспитания — порка. Вас когда-нибудь пороли, мастер Джордж? Вы уже знакомы с розгами?

Джордж возмущенно затряс головой.

— Вижу, ты не сторонник дисциплины, братец Джулиус. Хотя, насколько я помню, розги в школе не так страшны, как бои между учениками. Когда я там учился, одного мальчика даже убили. Я сам едва не стал тому свидетелем, но мне было так скучно, что я ушел задолго до окончания поединка. Тридцать три раунда. Победитель был почти в таком же плачевном состоянии, как и жертва. Он вылетел из школы в следующем же семестре. Я слышал, он поступил на службу в армию и был убит на Пиренейском полуострове.

Во время своей речи Август, не отрываясь, смотрел на Джорджа, наблюдая за его реакцией. Джордж немного забеспокоился, но то, о чем говорил дядя, было настолько чуждо мальчику, что он не слишком испугался. До Итона еще больше года. За это время он придумает, как отвертеться.

— Я нашел для юного Джорджа прекрасного репетитора, — произнес сэр Август, на этот раз обращаясь к родителям. — Мистер Верекер был помощником приходского священника в Танкертоне. Наш пастор, отец Балстрод, как вы знаете, постоянно жил в метрополии и занимался изучением древностей. Он выплачивал мистеру Верекеру небольшое жалованье, чтобы тот служил в нашей церкви и исполнял его обязанности. Мистер Верекер, как и большинство младших служителей церкви, обременен семьей и — подумать только! — четырьмя детьми. Одного этого факта достаточно, чтобы понять — перед нами человек, полный всяческих достоинств. Быть учителем — его призвание. Насколько я знаю, он приверженец системы обучения Бэйлиол-колледжа.

— Мы так благодарны, что ты взял на себя заботу о Джордже, братец Гус, — сказал Джулиус.

— Надеюсь, братец Джулиус, — ответил сэр Август, поворачиваясь к ним спиной и изучая расположение фигур на шахматной доске. Взяв одну двумя пальцами, он подвигал ее, обдумывая ход, но поставил на место. — Прощу прощения, дамы и господа, но я должен заняться кое-какими делами. Встретимся за обедом, его подают в половине шестого.

Харгрейв покажет вам ваши комнаты.

И они вышли.

Следующие несколько часов стали самыми тоскливыми и ужасными в недолгой жизни Джорджа. Он надеялся, что расставание с ним расстроит мать и заставив быть с ним предельно нежной и внимательной. Джордж не возражал бы даже против ее слез, тогда бы и ему было бы простительно разреветься. Но к нему никто так и не пришел. Амелия Сент-Мор вела себя приветливо, но отстраненно. Словно уже отдалилась от сына, чтобы момент расставания, когда он наступит, не был для нее мучительным. Джордж старался держаться так же, но предпочел бы, чтобы мать печалилась, как и он сам.

Его комната была огромной и роскошной. Здесь стояла кровать с четырьмя столбиками по углам. Стены, обитые дамасским голубым шелком, местами выцвели и стали серыми, вдоль них стояли старинные шкафы и полки с инкрустацией. На стене висела картина, изображавшая венецианский карнавал и гуляк в причудливых масках. Но Джорджу было все равно. Он видел только большое помещение, в котором ему было одиноко. Единственным слабым утешением стал вид, открывавшийся из окна.

Джордж оглядел открытую террасу с балюстрадой позади дома. Широкие ступени вели на окруженную деревьями лужайку. Справа рос огромный дуб, слева — несколько вязов, а посередине — великолепный ливанский кедр, еще не достигший зрелости. За деревьями виднелся пруд с вдававшимся в темные воды зеленым полуостровом, на котором стоял увенчанный куполом квадратный храм с ионическим портиком.

За обедом присутствующие неловко пытались поддержать беседу. Миссис Сент-Мор развлекала шурина последними светскими сплетнями из Лондона, но ее усилия удостоились лишь холодного взгляда сэра Августа, слегка приподнявшего бровь. Все это повергло ее мужа и сына в смущение. Впервые в жизни Джордж стыдился матери, это чувство было для него новым и тревожным. Ему было жалко ее, и эта жалость только усиливала стремление мальчика остаться с ней. Ночью, лежа в огромной постели, он оплакивал свою судьбу, но никто его не слышал.

Когда на следующее утро родители после завтрака уехали, Джордж уже не плакал. Сэр Август не вышел их проводить, лишь помахал из окна библиотеки огромным шейным платком из белого батиста. Экипаж скрылся из вида, и Джордж впервые в жизни остался в полном одиночестве. И рядом не было никого, кто мог бы подсказать ему, что делать. У него не хватило смелости пойти в библиотеку к дяде, и так уже изрядно его напугавшему. Слуги, все как один мужского пола, были подобны невидимкам. Харгрейв, которого Джордж встретил в холле, просто проигнорировал его. Мальчик привык дразнить и задирать родительских слуг в Лондоне, но те почти все были женского пола, и он для них всегда оставался Юным Мастером Джорджем. В аббатстве Танкертон он перестал понимать, кто же он такой.

Чтобы немного развеяться, он топнул ногой и с удовлетворением прислушался к эху.

Постепенно мальчик понял, что развлекаться ему теперь придется самостоятельно, поэтому он решил осмотреть аббатство, владельцем которого ему предстояло стать в далеком будущем. Однако прогулка выдалась не столь захватывающей, как он надеялся. Дом оказался большим и захламленным, в нем было два этажа и несколько мансард, где жили слуги. Многие комнаты стояли закрытыми, а те, куда Джорджу удалось заглянуть, либо пустовали, либо были завалены совершенно неинтересными вещами.

Только в одном месте нашлось нечто, достойное внимания. В самом конце западного крыла, в углу дома, в окружении запертых комнат обнаружилось шестиугольное помещение. Из эркера открывался вид на парк. Штор на окнах не было, и стенные панели выгорели на солнце. В комнате не было никаких украшений, за исключением стоявшей в центре большой белой скульптуры, покрытой трещинами и сколами. Джордж сначала решил, что она из мрамора, но потом понял, что это гипс. На постаменте высотой около полуметра виднелась какая-то надпись.

Скульптура представляла собой обнаженного мальчика в натуральную величину, чуть старше Джорджа, стоявшего на коленях с поднятыми и сведенными, будто в мольбе, руками. Его запястья были скованы кандалами. Хотя материал скульптуры был белым, по чертам лица и мелким кудряшкам на голове Джордж понял, что это негритенок.

На постаменте он прочитал слова: «РАЗВЕ Я НЕ ЧЕЛОВЕК И НЕ БРАТ?»

Джордж еще раз обошел статую, как будто, если посмотреть на нее с другой стороны, можно было получить ответы на его вопросы. Он слышал, как родители говорили о торговле людьми и с большим неодобрением упоминали каких-то «аболиционистов»[4]. Несколько раз он видел подобные изображения на витринах магазинов. А однажды во время чаепития, на которое его взяла с собой мать, он заметил на столе сахарницу с такой же надписью: «РАЗВЕ Я НЕ ЧЕЛОВЕК И НЕ БРАТ?», а чуть ниже приписку: «ВО МНЕ НЕТ САХАРА, ДОБЫТОГО РАБСКИМ ТРУДОМ». Когда мать увидела, что Джордж глазеет на сахарницу, она сказала: «Только этого не хватало!», и они сразу ушли домой.

— Тебе разве кто-то разрешил заходить сюда?

Эти слова будто ударили Джорджа в спину. В дверях, опираясь на трость, стоял дядя Август в голубом халате до пят, из-под полы которого виднелись причудливо расшитые турецкие туфли с загнутыми носами. Почему-то именно из-за них его появление показалось мальчику особенно пугающим.

— Мне никто не запрещал этого делать, сэр, — ответил Джордж.

Сэр Август фыркнул, выражая крайнюю степень недовольства, повернулся и ушел.

Несколько минут Джордж стоял в комнате со статуей и дрожал. Он начал догадываться, что боится вовсе не сэра Августа, а того, что больше не может быть ребенком. Вот почему он так горевал, когда уехали родители. Он был очень к ним привязан и благодарен за все, что они для него сделали. Но сейчас ему больше всего не хватало того ощущения невинности, которое они ему дарили.

Джорджу хотелось громко топнуть ногой в знак недовольства, но он просто стоял и ждал, пока страх и гнев сами растворятся в тишине, и на смену им придет холодная решимость. Вдруг он понял, что очень проголодался. Никто так и не позвал его ко второму завтраку. Джордж вышел из комнаты и спустился по лестнице.

В холле он встретил Харгрейва, притворившегося, что не заметил мальчика. Но не на того напал.

— Харгрейв! — Дворецкий медленно повернулся и посмотрел на Джорджа, стоящего на лестнице и от этого оказавшегося на голову выше.

— Мастер Джордж?

— Почему никто не сказал мне, когда будет второй завтрак?

— Сэр Август никогда не завтракает дважды.

— Никогда?

— Никогда, мастер Джордж. — И Харгрейв, будто желая избежать дальнейших расспросов, быстро удалился в сторону помещений для слуг.

Джордж спустился вниз и остановился посреди холла. От гулявших там сквозняков он мгновенно продрог. На улице ярко светило солнце; его косые лучи, проникавшие в дом сквозь витражные стекла на площадке парадной лестницы, падали на серые плиты пола и расцвечивали их голубыми и золотыми искорками. Собираясь с духом, Джордж стоял и любовался причудливой игрой света, рисующего на полу герб Сент-Моров: грифона и льва с поднятой лапой на лазурном поле.

Справа находилась дверь в библиотеку, за которой Джордж с уверенностью, свойственной юности, надеялся найти своего дядю. Он постучался, но никто не ответил. Подождав минуту-другую, мальчик все-таки решился войти. В комнате было жарко и светло, она показалась ему какой-то сонной, но отнюдь не пустой. В кресле за столом, прикрыв грубо вылепленное восковое лицо от солнца большим белым шейным платком, сидел сэр Август. Облака пыли медленно кружились в лучах света. Сэр Август спал, и спокойное глубокое дыхание чуть приподнимало платок.

Джордж с любопытством поглядел на дядю. Увиденное порадовало его, как радует любого зрелище облеченного властью человека, который оказался в беззащитном положении. На столе по-прежнему лежали газеты и стояла шахматная доска. Отец учил Джорджа играть в шахматы, и мальчик делал некоторые успехи.

Приблизившись к столу, Джордж несколько минут изучал расположение фигур. На доске оставалось пять белых и три черных. Ему не потребовалось много времени, чтобы понять: белые могут поставить мат в два хода. Задачка была простенькой, почти детской. Джордж почувствовал непреодолимое желание сделать победный ход белой королевой. Ведь если у него получится, он собьет с дяди спесь, станет ему почти ровней. Некоторое время страх в мальчике боролся с честолюбием. С того места, где он стоял, Джордж не мог дотянуться до шахматной фигуры: нужно было обойти стол и встать рядом со спящим дядей.

Этот путь он проделал бесшумно; теперь его глаза видели только белую королеву. Но едва Джордж взялся за шахматную фигуру, спеша подвинуть ее на три клетки, как что-то тяжелое и холодное схватило мальчика за руку. Сэр Август поднялся, и платок соскользнул вниз. Грубое вытянутое лицо дяди оставалось неподвижным, и только глаза, не отрываясь, смотрели на племянника, а рука не давала ему пошевелиться.

— Кто сказал, что сейчас твой ход? — спросил сэр Август.

Замешкавшись, Джордж ответил:

— Это неважно. Даже если сейчас ходят черные, белые все равно поставят мат в два хода.

— Кто сказал, что ты играешь за белых?

Очень медленно сэр Август отпустил его и поднял указательный палец правой руки, приказывая оставаться на месте.

— Я пришел узнать насчет второго завтрака, сэр, — пробормотал мальчик, прекрасно сознавая всю нелепость своего ответа.

— Я никогда не завтракаю дважды, — произнес сэр Август.

— Харгрейв мне сказал.

— Да? Тогда зачем же ты меня побеспокоил?

— Я не привык обходиться без второго завтрака, сэр.

— Привыкай. Ты и так слишком упитан. Я подозреваю, что твоя мать намеревалась сделать из тебя рохлю.

Джордж вспыхнул — его очень расстраивала его полнота.

— Если уж тебе так хочется набить живот, ступай на кухню и найди миссис Мейс, нашу экономку. Скажи, что я тебя прислал. У нее наверняка найдется холодная говядина и молоко. Или что ты там еще любишь.

— Дядя, а где кухня?

— Сами найдете, сэр, — с издевкой ответил сэр Август. — Ты же привык рыскать там, куда тебя не звали. Значит, и кухню отыщешь без труда. — мальчик начал пятиться к двери. — Стоять, мастер Джордж! Я еще не закончил. Раз уж ты намерен обжираться за мой счет, придется кое-что для меня сделать. Вечером пойдешь в парк, найдешь висельника и принесешь сюда. Понял?

Джордж кивнул.

— Наверняка не понял, но со временем поймешь. Найди его и принеси сюда за полчаса до обеда, который у нас подают в пять часов. Теперь можешь идти на все четыре стороны!

Слегка стыдясь своего неуемного аппетита, Джордж все-таки отправился на поиски кухни и миссис Мейс. К счастью, найти их было и в самом деле несложно — и обе оказались на удивление теплыми. Миссис Мейс, полная и по-матерински ласковая, сразу засуетилась вокруг Джорджа и подала ему хлеб, холодную говядину и пикули. Приятный момент подпортил Харгрейв, который стоял и молча смотрел, как Джордж ест. Когда дворецкий ушел, мальчик спросил у миссис Мейс, правда ли, что она — единственная женщина в доме, и та сказала, что да, так оно и есть. Потом он спросил, хороший ли человек сэр Август.

— Он хозяин этого дома, мастер Джордж, но я его почти не вижу. Особенно после смерти хозяйки.

— Миссис Мейс, а как умерла леди Мор?

— Леди Цирцея, так ее звали. Она приехала из Вест-Индии, где у вашего дяди были плантации. Но Англия ей не подошла. Со стороны сэра Августа неразумно было привозить ее сюда. Говорили, что она зачахла. Она вообще была слабенькая. Вот и все, что я об этом знаю, мастер Джордж. А теперь доедайте говядину с пикулями и отправляйтесь играть, как послушный мальчик.

Джордж хотел спросить ее про висельника, но, поразмыслив, решил, что это только его дело и посторонних вмешивать не стоит.

Выйдя из дома, он вдруг сообразил, что впервые в жизни гуляет один. В Лондоне его постоянно сопровождали мать, гувернантки или слуги. Здесь же, хотя Джордж и являлся наследником этого дома, слуг у него не было.

Ясное до сей поры небо с пугающей быстротой затягивали тяжелые серые облака. Под ним шелестели деревья и зеленели лужайки; проложенные искусным садовником дорожки извивались, будто приглашая Джорджа отправиться в путешествие, но тот лишь стоял и растерянно оглядывался по сторонам. Ему были открыты все пути, но он не знал, куда направиться — и рядом не было никого, кто взял бы его за руку. Джордж почувствовал, как внутри снова всколыхнулась обида на родителей, но, вопреки обыкновению, сдержал слезы. Он вдруг понял: ему остается лишь идти вперед или погибнуть. Изгнание из Эдема уже состоялось.

Он принял достаточно разумное решение. То, что он видел из окна своей комнаты, было единственным известным ему местом в парке, и находилось оно позади дома. Парк казался пустынным. Джордж не заметил ни одного живого существа: ни человека, ни оленя, ни даже белки. А щебет птиц, если они тут и были, был заглушен сильным ветром, который раскачивал деревья с шумом, похожим на плеск волн. Облака поднялись выше и теперь быстро неслись по небу; между ними снова стало проглядывать солнце.

Джордж повернул за угол дома и подошел к широкой каменной лестнице, ведущей на лужайку, за которой виднелся пруд. Мальчик разглядывал открывшийся перед ним вид, словно вражескую территорию. Ландшафт парка был тщательно продуман, и от этого он казался еще более опасным, хотя Джордж и не мог бы объяснить, почему. Лишь одно старое дерево выбивалось из задуманного Рептоном строгого порядка — дуб, который почему-то выглядел смутно знакомым. Подойдя к нему, мальчик вспомнил, что именно на это дерево опирался сэр Геркулес на картине Гейнсборо.

Чем больше мальчик смотрел, тем больше ему казалось, что дуб, изображенный на картине, более реален, чем этот, настоящий, который выглядел как обрюзгшая копия гейнсборовского дуба, как его беспутный брат. За деревом мелькнуло что-то черное, похожее на собачий хвост. Джордж обошел дуб, но никого не увидел.

Порыв ветра потревожил гладь пруда, превратив ровную зеркальную поверхность в покореженное оловянное блюдо. Из проплывавшего над головой облака упало несколько капель. Пора было что-то предпринять. Джордж мог вернуться в безопасный и надежный дом, но он знал, что там нет ничего, кроме пустынных комнат и жутковатого дяди.

Ближайшим местом, где можно было спрятаться от непогоды, оказался маленький классический храм у самой воды. Джорджу он даже понравился, потому что напоминал здания, которые мальчик привык видеть в Лондоне. Покрытый патиной медный купол, освещенный скупыми солнечными лучами, выглядел не слишком надежным. К ионическому мраморному портику вела короткая лестница. Джордж бросился вперед, морщась от ветра, дувшего прямо в лицо.

Чтобы добраться до портика, пришлось обогнуть храм. Мальчик попытался заглянуть в окна, но сквозь пыльные, затянутые паутиной стекла ничего не было видно. Туда явно давно никто не заходил. От страха и возбуждения Джорджа била дрожь.

Подойдя к ступенькам, он увидел, что вход в храм преграждают две высокие, почти черные бронзовые двери, кое-где тоже покрытые патиной. Джордж неуверенно посмотрел на огромные ручки. Интересно, хватит ли у него сил?..

Но бронзовые двери открылись сравнительно легко, хотя и отчаянно скрипели при этом. Визг несмазанных петель, похожий на человеческий крик, напугал Джорджа.

В храме царил легкий полумрак: единственными источниками света были давно не мытые окна и фонарь под куполом. Лишенные украшений гладкие белые стены заставляли вошедшего невольно обратить взгляд к задней части помещения, где находился мраморный барельеф с изображением обнаженного мужчины и сидящей полуженщины-получудовища. По-видимому, это был Эдип, разговаривающий со Сфинксом.

Посреди храма Джордж увидел выкрашенные на французский манер деревянный стол и три стула с овальными спинками. На столе стоял фарфоровый чайный сервиз, белый с черным рисунком. Чашки были пусты, но в сахарнице виднелись коричневые крупинки. Рисунки на сервизе изображали сценки из жизни вест-индских плантаций: черные рабы, убирающие сахарный тростник под присмотром человека с кнутом в широкополой шляпе; белый мужчина с женой, отдыхающие на веранде дома с видом на поля сахарного тростника; убогие хижины рабов, а перед ними куры и играющие в грязи дети.

Самые интересные рисунки обнаружились на сахарнице. На одной стороне было изображено восстание рабов. Негры подожгли поле и напали на мужчину с кнутом. Один из восставших стоял над распростертой на земле белой женщиной, ее одежда была разорвана. На другой стороне солдаты британской армии окружили дерево, на ветке которого был повешен раб. Несколько рабов со связанными руками стояли рядом и смотрели на казнь — непонятно, то ли в назидание, то ли ожидая той же участи.

Вдруг за спиной мальчика раздался слабый стон. Джордж повернулся и увидел, что от ветра бронзовая дверь начала закрываться. Он со всех ног кинулся к выходу, испугавшись, что дверь захлопнется, и он не сможет выйти. Он успел вовремя и стал искать, чем подпереть дверь. На глаза ему попалась упавшая ветка старого дуба. Убедившись, что дверь не закроется, мальчик вернулся в храм, взял со стола сахарницу и вышел наружу.

Снова оказавшись под открытым небом, Джордж убрал ветку и с силой захлопнул бронзовую дверь. Удар эхом отозвался внутри храма. Его немного удивило, что на этот раз дверь совсем не скрипела. Ветер подул еще сильней, разгоняя облака.

Проходя мимо дуба, Джордж услышал слабый треск. Вероятно, виной тому был ветер, разгулявшийся в ветвях, хотя такой же звук мог бы издавать толстый сук, если бы на нем раскачивался на веревке тяжелый предмет. Вглядевшись на всякий случай в крону, мальчик не заметил ничего подозрительного и побежал в дом.

В назначенное время перед обедом Джордж постучался в дверь библиотеки. Последовала пауза, затем раздалось властное:

— Войдите!

Сэр Август, как всегда, сидел за столом, и среди газет по-прежнему стояла шахматная доска; на этот раз фигуры были расставлены для начала партии. Сэр Август внимательно разглядывал их. Увидев племянника, он вздрогнул.

— Черт побери! Что ты здесь забыл?

— Вы сами велели мне прийти за полчаса до обеда.

— Да, действительно. Итак, мастер Джордж, я поручил вам кое-что сделать…

— Да, сэр. Я нашел то, что вы просили.

— Что?

— Я нашел висельника, сэр Август.

— Боже мой, неужели?

Джорджа поразило то, что дядя, по-видимому, сильно удивился. Неужели он был настолько невысокого мнения о способностях племянника? Мальчик показал ему сахарницу; сэр Август повертел ее в руках:

— Где ты это нашел?

Джордж рассказал.

— Разве я разрешал тебе входить в храм Сфинкса?

Джордж покачал головой.

— Очень хорошо. А что-нибудь еще ты там видел?

Джордж снова покачал головой.

— Ради бога, сэр, прекратите мотать головой и отвечайте, как подобает джентльмену: да или нет?

— Что еще я мог там увидеть, сэр Август?

Ответом ему было молчание, и когда Джорджу стало понятно, что дядя не собирается продолжать разговор, он спросил, указав рукой на доску:

— Может быть, партию в шахматы, сэр?

— Нет, черт тебя побери, дерзкий мальчишка! Пошел вон отсюда!

Джордж без единого слова покинул комнату. Когда сердце перестало бешено колотиться и дыхание выровнялось, он вдруг испытал нечто похожее на жалость. Теперь он знал, что не единственный в этом доме испытывает страх.

Вечером к обеду приехал мистер Верекер, будущий репетитор Джорджа. Это был молодой человек с бледным, как луна, лицом и тощий, под стать хозяину дома (правда, его худоба была скорее следствием недоедания, чем аскетизма). Джордж, хотя ничего и не знал о плотских удовольствиях, на гостя поглядывал с недоумением: как при такой конституции ему удалось стать отцом четырех детей?

Сэр Август сидел во главе стола, мистер Верекер и Джордж — по обе руки от него. Обед был превосходен. Каждая перемена состояла из нескольких блюд, к которым сэр Август едва притрагивался. Он пил больше, чем ел, непрерывно подливая в свой бокал портвейн из графина, но никому другому вина не предлагал. Джорджу и мистеру Верекеру подали пиво, его же пили и слуги. Пока не закончили с основными блюдами, за столом почти не разговаривали, но наконец сэр Август обратился к гостю:

— Сэр, насколько я знаю, вас зовут Гамлет, отец Гамлет Верекер. Как вышло, что вас назвали в честь принца датского?

— Мой отец, сэр Август, был книготорговцем и большим любителем литературы. Особенно Эйвонского барда[5].

— Шекспира! Называйте его Шекспиром, если вы образованный человек! Нам здесь не нужны слюнявые эпитеты. Так, значит, ваш отец был книготорговцем? Не слишком прибыльное дело, зато, я уверен, честное. Почему же вы не пошли по его стопам? Что побудило вас стать священником?

— Таково было желание моего дорогого отца. Он трудился в поте лица, чтобы я мог учиться в Оксфорде. Кроме того, я верю, что мое призвание в служении Господу.

— Правда? Экий вы самонадеянный молодой человек, сэр! Значит, вы утверждаете, что являетесь хорошим богословом?

— Льщу себя надеждой, что это…

— Конечно, льстите, Гамлет Датский. Но здесь нет места лести. Итак, вы сведущи в богословии… Очень хорошо. Позвольте задать вам один вопрос. Вы верите в ад?

Мистера Верекер смутил этот вопрос. Под немигающим взглядом сэра Августа он заерзал на стуле.

— В ад, сэр Август?

— Да, в ад, мистер Верекер. Хотелось бы услышать ваше мнение по этому поводу. У вас оно должно быть.

— В Писании сказано…

— Нет-нет, сэр! Не прячьтесь за Писанием, как девушка на первом балу за занавеской. Мы хотим узнать, что вы сами думаете по этому поводу. Итак?

— Я верю, что вечные муки существуют. Это одна из догм англиканской церкви, сэр.

— Вечные муки? И вы считаете, что это справедливо?

— Господь справедлив, сэр Август.

— Я не спрашивал вас, справедлив Господь, сэр. Я спрашиваю, заслуживают ли вечных страданий мужчины или женщины, который единожды или многократно совершили злодеяния на этой земле. Итак, мистер Верекер?

— Считается, что каждый наш поступок имеет последствия в вечной жизни…

— Господи, да неужели? И почему же? Разве не правда, что все проходит — и хорошее, и плохое, — а жизнь наша состоит как из мук, так и из утешений?

Мистер Верекер не ответил, а вскоре после того, как со стола убрали, извинился и ушел. Джордж подумал, что наступил подходящий момент, и они с сэром Августом смогут поговорить, как дядя с племянником, но он ошибался.

Сэр Август с минуту смотрел немигающим взглядом на замершего в ожидании Джорджа, а потом сказал:

— Ступай отсюда, мальчик! Иди и оставь меня наедине с моим портвейном.

Джордж уже привык к царящей в аббатстве тишине и едва слышному щебету птиц, который из-за тяжелых жаккардовых штор в спальне возвещал о наступлении утра. Но этой ночью ему не спалось, и он решил изучить свою комнату. Помимо входной там имелось еще две двери, но обе оказались заперты. Убедившись в этом, Джордж почему-то обрадовался. Это означало, что ему остается лишь покориться неизбежному.

Забравшись в кровать, он прислушался к тишине. Наверное, он все-таки ненадолго заснул; разбудил его не шум, а свет, проникавший в спальню через неплотно задернутые шторы: в небе висела полная луна.

Джордж подошел к окну, надеясь впервые в жизни увидеть ночное светило не над высокими крышами лондонских домов, а над деревьями, травой и водой. Раздвинув шторы, он выглянул на улицу. Ставший уже привычным парк в лунном сиянии переливался всеми оттенками серого. Трава, серебряное зеркало воды, храм Сфинкса, знакомые деревья и дуб теперь выглядели так, словно кто-то написал их гризайлем[6]. Предметы отбрасывали густые, насыщенные тени, и те казались куда более живыми, чем освещенный луной пейзаж, из которого словно высосали все краски.

Вдруг Джорджу почудилось, что странные выпуклые тени, обступившие дуб, словно грибы, движутся. И снова у ствола мелькнул собачий хвост, будто животное спряталось за деревом. Сердце Джорджа екнуло от страха, он глубоко задышал. Собака, будь она живая или мертвая, ничего ему не сделает, ведь он смотрит на нее из окна. Он повторил это про себя несколько раз и почувствовал прилив сил, которые очень пригодились ему потом.

Пока он глядел в сторону дерева, среди теней мелькнуло что-то еще более темное, чернее самой черноты. Словно клок тумана, оно медленно выползло из-под ветвей. Оказавшись перед деревом, бесформенный черный туман вдруг сгустился — и превратился в мужчину (или мальчика — расстояние было слишком велико, чтобы сказать точнее). Лица его Джордж тоже не мог различить, но точно знал: тень смотрит на него. Ему показалось, что на мужчине (или мальчике) нет никакой одежды, а еще он поднял руку, словно хотел что-то показать. И Джордж увидел, что с нее свисала веревка или цепь с петлей. Контуры фигуры стали четче, и Джордж увидел, что ее голова покрыта густыми вьющимися волосами.

Человек поднял веревку с петлей над головой. В этот момент Джордж услышал, как в доме кто-то приглушенно вскрикнул; возможно, это был дядя Август. Снова воцарилась тишина. Фигура повернулась и отступила назад, в густую тень дуба.

Еще полчаса Джордж напрасно ждал у окна появления человека или собаки. Ему казалось, что все случившееся было представлением, которое подошло к концу. Он лег в постель и быстро уснул. Когда на следующий день его разбудило птичье пение, он был почти уверен, что человек с петлей привиделся ему в ночном кошмаре. Но в глубине души он знал, что это не так.

Утром пришел мистер Верекер и отпер одну из дверей, которые накануне привлекли внимание Джорджа. За дверью обнаружилась классная комната. Репетитор в замешательстве оглядел пыльные книжные полки, паутину, опутавшую глобус и модель солнечной системы. Джордж с удовольствием наблюдал за его беспомощностью, решив, что когда-нибудь обязательно ею воспользуется. Желая показать, что он тут главный, Джордж подошел к одному из столов, смахнул пыль и, победно глядя на репетитора, сел за него. Мистер Верекер с облегчением вздохнул и начал собираться с мыслями.

Остаток утра прошел спокойно. Начали с латыни; мистера Верекера искренне радовало, что мальчик все схватывает на лету. Через несколько дней помощник священника, окончательно убедившись, что ему достался способный ученик, начал посвящать его в тонкости греческого. Джордж, предпочитая учебу скуке, инстинктивно понимал, что знание, любое, даже самое бесполезное, приносит власть. А еще ему хотелось проверить, получится ли у него незаметно подчинить себе мистера Верекера, который боялся даже собственной тени.

Каждый день, кроме воскресенья, они занимались до часу, а потом Джордж спускался к миссис Мейс и перекусывал неизменной говядиной с пикулями. Однажды мистер Верекер закончил урок раньше обычного, и Джордж остался в классе, чтобы посмотреть, не найдется ли здесь чего-нибудь интересного. Книги оказались старыми изданиями сочинений Евтропия[7], Вергилия и пр., не представлявшими никакого интереса, зато в углу на полке он обнаружил шахматы в инкрустированной деревянной коробке и сильно потрепанную книгу с наполовину оторванной обложкой. На переплете названия не было; Джордж заглянул внутрь и прочитал на титульной странице: «Анализ шахматных партий, или Как за короткое время достичь совершенства в этой благородной игре», перевод с французского, классическое произведение Филидора[8], изданное в 1762 году в Лондоне. Джордж решил, что займется его изучением в свободное от занятий время.

Чуть позже мальчик спустился на кухню, но в холле его остановил Харгрейв. Джорджу очень не нравился дворецкий, хотя за неделю, что мальчик провел в этом доме, они едва перекинулись парой слов. Джордж терпеть не мог надменных людей, а Харгрейв смотрел на него, как на досадное недоразумение, которое, хоть и временно, но нарушает размеренную жизнь аббатства. Свое отношение к мальчику дворецкий выражал тем, что просто его не замечал. Этот человек был похож на ходячий айсберг.

— Сэр Август желает видеть вас в библиотеке, мастер Джордж. Немедленно, — последнее слово прозвучало как приказ.

Джордж постарался вернуть слуге такой же холодный взгляд:

— Хорошо, Харгрейв, можешь идти.

Джордж прекрасно понимал, что его распоряжение ничего не значит, но ему хотелось напомнить, кто тут хозяин. Харгрейв не подал виду, что оскорблен. Он притворился, что ничего не слышал, посмотрел на витражное окно, потом на пол, избегая смотреть на Джорджа, и медленно удалился прочь.

Дядя, как обычно, сидел за столом. Шахматная доска стояла на месте, некоторые фигуры были передвинуты, но ни одна из сторон еще не понесла потерь.

— А, вот и ты, племянник. Мне мало о тебе докладывают. Знаю только, что ты донимаешь миссис Мейс своим обжорством, набивая пухлые щеки моей говядиной и хлебом, будто погреб у нас бездонный.

— Кто вам это сказал, сэр? Наверняка Харгрейв?

— Черт бы побрал вашу наглость, сэр! Неважно, кто сказал, но это факт. И вам, упитанному маленькому бездельнику, не стыдно отнимать хлеб у моих слуг?

— Я не думал…

— Конечно не думали! Отныне будете перекусывать хлебом и молоком, а на второй завтрак получать хлеб с сыром. Никакого вреда вам от этого не будет, с голоду не умрете. А за ужином, сидя со мной за одним столом, вы получите лишь то, что я посчитаю нужным. Вам ясно, сэр?

— Совершенно ясно, сэр Август.

— И никаких сладостей и пудингов до тех пор, пока я не решу иначе, хотя… — он на мгновение задумался, — раз уж вы так ловко выполнили прошлое задание, я решил предложить вам еще кое-что. Отыщите киноссему, — он написал слово на листке бумаги и протянул Джорджу. — И скажите, что на ней написано.

Джордж уставился на незнакомое слово. Ему не хотелось подставляться, задавая вопросы. И он указал на шахматную доску:

— Помочь вам, сэр Август?

— Нет, чертов наглец! Пошел вон отсюда!

На следующее утро, написав без единой ошибки упражнения по латыни, отчего мистер Верекер заметно повеселел, Джордж спросил его о загадочном слове.

— Видите ли, мастер Джордж, — ответил преподаватель, — Киноссема — это место, где во время Пелопоннесской войны произошло морское сражение. Вы можете прочесть о нем в последней книге Фукидида[9], но мне кажется, вам это еще рано. Попробуйте начать с Ксенофона или Геродота. А почему вы, собственно, спрашиваете?

— Значит, Киноссема — это какое-то место…

— Это мыс у Геллеспонта в Эгейском море.

— А что значит само слово?

— Мастер Джордж, мне кажется, вы и сами можете догадаться. Это языковая контаминация[10]: первое слово — родительный падеж от «кино», что означает…

— Собака.

— Второе слово — «сема». Помните, я рассказывал вам, что у пифагорейцев была песнь «сома-сема», то есть тело (сома) — есть…?

— Могила!

— Именно так — могила души! Ну-с, и что же у нас получается?

— Могила собаки. Спасибо, мистер Верекер!

— А почему вас это интересует, мистер Джордж?

— Ой, мистер Верекер, я давно хотел спросить — вы прекрасный учитель, но почему вы не пошли преподавать в какую-нибудь хорошую школу?

Мистер Верекер был не из тех, кто мог бы распознать лесть и понять, что собеседник меняет тему разговора. Такое коварство было выше его понимания. И он с удовольствием начал изливать мальчику душу.

— Когда я получил ученую степень, меня выбрали членом Совета Бэйлиол-колледжа. Но члены таких советов не могут быть связаны узами брака. Моя жена Кларисса — дочь оксфордского аптекаря. Меня ужасно мучили фурункулы и помогала только дешевая мазь, которую готовил отец Клариссы. Я часто видел ее в аптеке и очень к ней привязался. Настолько, что… — он на мгновение запнулся, но продолжал: —…что был обязан жениться на Клариссе и уйти из Совета.

— К тому времени я уже принял духовный сан, поэтому оказался на улице простым пастором без всякого влияния. Чтобы спасти свою растущую семью от нищеты, мне пришлось стать помощником священника. Я пытался устроиться в несколько школ, но условия учителям там предлагали почти рабские. К тому же мне ясно дали понять, что люди, обремененные большой семьей, для них нежелательны.

Слушая рассказ преподобного Гамлета Верекера, Джордж уловил отголоски того, что, в его понимании, принадлежало исключительно к взрослому миру. Разговоры о бедности и трудном выборе были ему любопытны, но не настолько, чтобы серьезно об этом задумываться. Впрочем, определенные выводы он сделал и решил, что никогда не женится.

Вечером мальчик начал поиски собачьей могилы. С трудом разгадав значение слова, Джордж решил, что дальше будет легче. Осталось отыскать в парке памятник собаке, и дело сделано. Памятник он в итоге не нашел, зато обнаружил много интересного: маленький палладианский[11] мост через канал, питающий пруд, который не являлся мостом в прямом смысле этого слова (по нему нельзя было пройти с берега на берег, так как его перегораживала сложенная из грубого камня стена); в самом конце тисовой аллеи — обелиск с иероглифами на цоколе; полукруглый грот со статуей длиннобородого старика — по-видимому, речного бога, который склонился над гранитным водоемом в форме раковины. Каменная статуя была серой, но во рту и по всей бороде разросся лишайник, и казалось, будто старика рвет чем-то зеленым. Это был фонтан: изо рта речного бога непрерывно струилась вода.

К парку — шедевру Хамфри Рептона — подступал настоящий лес, который своей дикостью только подчеркивал его красоту, но даже в этом лесу Джордж заметил следы вмешательства знаменитого ландшафтного архитектора.

На небольшой опушке — из аббатства ее не было видно — среди деревьев стоял строгий дорический храм из темного камня. На треугольном фронтоне над портиком был барельеф с ухмыляющейся головой. Над дверями храма виднелись слова:

— «Смерть — ворота смерти», — пробормотал Джордж про себя. Это неправильно. Наверное, там должно быть написано: «Mors ianua vitae» — «Смерть — ворота жизни»? Мальчик заметил, что бронзовые двери похожи на те, что он видел в храме Сфинкса, только меньше.

Размышляя об этом, Джордж вдруг услышал за деревьями шум: кто-то продирался сквозь кустарник. Мальчик спрятался за колонной и стал наблюдать. Из леса вышел мужчина в очень грязном темно-зеленом бархатном пиджаке и обтягивающих штанах. Он двигался крадучись и что-то искал на земле, раздвигая траву тростью. На плече у него висела большая холщовая сумка. Вдруг, издав довольный возглас, мужчина нагнулся и что-то поднял. Это был кролик, который попал в силки, но все еще продолжал сопротивляться. Мужчина аккуратно ударил его по голове набалдашником трости, и кролик обмяк.

— Эй! Что вы делаете? — крикнул Джордж.

Незнакомец обернулся, и Джордж заметил, что тот напуган. Увидев, что перед ним всего лишь мальчишка, мужчина хитро прищурился.

— Добрый день, юный сэр, — сказал он, сдвигая назад поношенную молескиновую шляпу. — Простите мне эту дерзость, но позвольте поинтересоваться, что вы делаете в лесу?

— Ваша наглость непростительна, сэр, — ответил Джордж. — Вы нарушили границы владения! Я все расскажу моему дяде, сэру Августу, и он вас оштрафует, — Джордж следил, какой эффект произведут на незнакомца его слова. — Как вас зовут?

— Зачем же я стану называть свое имя, молодой человек?

— Если вы этого не сделаете, негодный браконьер, я скажу людям в аббатстве, и они выгонят вас отсюда как собаку!

— Должен заметить, что для юного джентльмена у вас довольно богатый словарный запас.

— Не смейте дерзить мне! Ваше имя!

— Джем Мейс. Я был здесь лесником.

— Мейс? Вы муж нашей кухарки, миссис Мейс?

— Слава богу, нет, молодой человек. Она моя сестра и вообще никогда не была замужем. Просто обращение «миссис» добавляет ей солидности.

— Значит, вы хорошо знаете этот парк?

— Как свои пять пальцев, сэр.

— А почему вы больше не работаете у нас лесником?

— На этот вопрос я отвечать не стану.

Джордж замолчал. Он подумал, не пригрозить ли снова мистеру Мейсу, но решил этого не делать. Пожалуй, он проявит милосердие.

— Ну что же, мистер Мейс. Я не стану никому говорить о том, что вы здесь делали. Но за это вы должны мне кое-что рассказать. Где тут могила собаки?

Мейс некоторое время с интересом смотрел на мальчика, почесывая голову.

— Кто вам об этом рассказал, сэр?

— Не ваше дело, Мейс.

— Когда-то здесь действительно жила собака, черный спаниель. Хорошая была псина.

— Как ее звали?

— Точно не помню, но вы узнаете, когда найдете ее так называемую могилу. Это была любимая собака сэра Августа. А потом он уехал в Вест-Индию и привез оттуда невесту, леди Цирцею. Вот уж странное имечко! И эта собака настолько к ней привязалась, что перестала слушаться и даже просто подходить к сэру Августу. Ходили слухи, что у леди Цирцеи был особый дар обращения с животными, как и у многих представителей ее народа. Собака всюду следовала за ней по пятам и совсем потеряла интерес к охоте с хозяином. Однажды, незадолго до смерти леди Цирцеи, кто-то свернул собаке шею. Ее нашли под дубом, и леди Цирцея сильно горевала. У корней старого была расщелина, там собаку и похоронили. Отверстие закрыли камнем, на котором выбили имя пса. Вы сможете его увидеть, если только дерево с той поры не очень разрослось.

— А как умерла леди Цирцея?

— Вот что, молодой человек, я ответил на ваш вопрос, а теперь мне пора. Если вы никому не расскажете о нашей встрече, мы с вами можем снова увидеться. Я иногда брожу здесь по вечерам.

— А если я расскажу?..

— Тогда, молодой человек, я не отвечаю за последствия, — приподняв шляпу, Мейс удалился.

В следующую минуту Джордж помчался к дубу. Ему было весело и немного страшно; мальчику казалось, будто с глаз его медленно спадает пелена.

Поиски могилы заняли некоторое время. Ствол у самой земли зарос плющом, с которым Джордж расправился при помощи карманного ножа. Пока мальчик трудился, ему несколько раз слышалось чье-то пыхтение и тихий скулеж. Он оглядывался, но ничего так и не увидел. Наверняка он принял за скулеж свое сбившееся от непривычных усилий дыхание. Прохладный ветерок обдувал его щеки и качал листву. Джордж срезал с подножья дуба почти весь плющ, и наконец обнаружил небольшой треугольный кусок гранита, вросший в толстые извилистые корни. На нем было выгравировано одно-единственное, слово, состоящее из трех заглавных букв: «ДИС».

Перед ужином Джордж постучал в дверь библиотеки. Он не в первый раз приходил к дяде, но каждый новый визит давался ему труднее, чем предыдущий. Сэр Август как всегда сидел за письменным столом. Иногда казалось, что он как будто в полусне, но сознание никогда не покидало его. Удлиненное, угрюмое лицо всегда выглядело напряженным, даже когда тело было расслабленным. У Джорджа складывалось впечатление, что дядя постоянно и напряженно ждет. Вот только кого? Или чего?

Взгляд мальчика неизменно натыкался на шахматную доску. Иногда фигуры были расставлены для начала игры, но чаще стояли так, будто партия в самом разгаре, но Джордж ни разу не видел, чтобы сэр Август играл. В его присутствии сэр Август не передвинул ни одной фигуры.

Джордж услышал резкое «Войдите!» и открыл дверь.

— Ну?

— Я нашел киноссему, сэр Август.

Лицо дяди угрожающе нахмурилось:

— Неужели? И как тебе это удалось?

— Я обнаружил ее у подножья дуба.

Сэр Август вздрогнул:

— Господи, и кто же подсказал тебе, что искать нужно именно там?

Джордж заранее подготовил ответ:

— Никто, сэр. Разве что мистер Гейнсборо.

— Что?

С самым невинным видом Джордж указал на висевший над камином портрет сэра Геркулеса с собакой.

— Я подумал, что ваша собака может быть похоронена там же, где художник написал питомца сэра Геркулеса, то есть у дуба, и именно оттуда начал поиски.

— А имя? Я просил тебя узнать имя.

Сэр Август ощупывал взглядом лицо мальчика, пытаясь поймать его на лжи.

— Дис, сэр. Только я не знаю, что это — имя собаки или название самого захоронения. Мистер Верекер рассказывал, что Дис — древнее название царства мертвых, а еще это имя бога смерти…

— Я знаю, черт тебя побери! Ты еще будешь меня учить, дерзкий щенок!

— Значит, я скажу миссис Мейс, что мою диету можно смягчить, сэр Август?

— Ты что-нибудь заметил, пока рыскал вокруг дуба?

— О чем вы, дядя?

— Не случилось ли с тобой чего-то плохого?

— Нет, дядя. Сегодня прекрасный денек. А теперь можно я скажу миссис Мейс, что…

— Можешь хоть к дьяволу отправляться! Оставь меня в покое!

Джордж послушался и покинул поле боя. Сегодня дядя потерпел поражение, а мальчик начал понимать, что у любой победы есть последствия. Теперь тайна, которую он пытался разгадать, стала еще непонятней, а темнота сгустилась.

Ночью что-то разбудило Джорджа. Непонятный шум в доме нарушил привычную тишину. Джордж вышел из спальни и направился к лестнице, ведущей в главный холл. Посмотрев вниз, он заметил слабый свет, льющийся из приоткрытой двери библиотеки. Источник звука находился там. Стон, прерываемый судорожными вздохами, явно издавал человек, но вместе с тем было в нем что-то нечеловеческое. И еще он имел странное сходство со скрипом, который издавали бронзовые двери в храме Сфинкса.

Потом Джордж заметил огонек и услышал шарканье ног по каменным плитам. Из крыла, где жили слуги, появился Харгрейв с канделябром в руках. Он медленно шел по направлению к библиотеке. Посреди холла дворецкий вдруг остановился, словно его что-то встревожило; он медленно поднял голову и повернулся туда, где стоял Джордж. Мальчик быстро юркнул в тень, а затем вернулся в свою комнату.

Так и не сумев заснуть, он подошел к окну и выглянул на улицу. Ночь была ясной, на небе ярко светила луна. Мальчику показалось, что он разглядел рядом с дубом две фигуры. Одна была похожа на негра с петлей, которого он видел раньше, другая была собачьей. Человеческая фигура стояла абсолютно неподвижно, собака пару раз махнула хвостом. Джордж моргнул и отпрянул от окна; когда он через несколько мгновений вернулся, под деревом уже никого не было.

Через несколько дней отец Гамлет Верекер был снова приглашен к столу сэра Августа. Миссис Мейс успела сообщить Джорджу, что сэр Август никогда не слыл гостеприимным человеком, хотя до женитьбы проявлял чуть большую склонность к общению.

Мистер Верекер явно не отличался словоохотливостью — несколько фраз о погоде, и все, — поэтому было не совсем понятно, зачем сэр Август пригласил священника, разве что снова собирался донимать его богословскими спорами. Атака, как и в первый раз, началась после десерта, когда графин с портвейном наполовину опустел. На этот раз сэр Август заговорил об искуплении.

— Ну, отец Гамлет, что вы думаете о прощении грехов? Верите вы в это?

— Мне кажется, вопросы тут излишни, сэр Август.

— Да ладно вам, вопросы — все, что у нас есть на этой земле. Если мы перестанем задавать вопросы, то умрем. Предположим, что все наши грехи будут прощены. Так? Но давеча вы говорили, что верите в вечные муки. И как же одно с другим сочетается, сэр?

— Сэр Август, это так просто, что вам ответит даже ученик воскресной школы. Милость божья безгранична, но пока грешник не раскается, прощения не будет.

— Я понял. Значит, какой бы тяжкий грех я не совершил, если я раскаюсь, то буду прощен?

— Именно так.

— Другими словами, я могу спокойно убивать, зная, что, если покаюсь, моя душа снова станет чистой, как снег… Так, мистер Верекер?

За столом воцарилось молчание. Репетитор нервничал больше обычного, а когда заговорил, стал заикаться:

— Н-но это же не будет истинным раскаянием…

— А кто вы такой, чтобы судить? Нет, не отвечайте. Скажите-ка лучше вот что. Согласно вашей вере, Христос умер за грехи всего человечества?

— Это так.

— Тогда раскаяние вообще не нужно. Наши прегрешения искуплены заранее распятием Назаретянина.

— Прощены грехи тех, кто истинно уверовал в него.

— А! Так это действует не для всего человечества? А если бедный грешник родился в Африке и там же умер, так и не услышав слова Спасителя, — он что же, не получит прощения? Тогда, может, будет лучше, если его угонят в рабство, и там его окрестит какой-нибудь лицемерный пастор?

— Сэр Август, почему вас волнуют эти вопросы?

— Я испытываю вас, молодой человек. Хочется понять, на каком стержне держится ваша жизнь. Верите ли вы в то, что говорите, или вы — всего лишь глашатай общераспространенного ханжества? Мне нужно понять. Как вам известно, я — владелец Танкертона, и моя священная обязанность следить за чистотой клира.

Мистер Верекер выпрямился и замер. Джордж задался вопросам, понял ли преподобный, что сэр Август лукавит. Сам мальчик, несмотря на свой нежный возраст, уже умел различать, где правда, а где ложь.

— Сэр Август, я могу судить, основываясь только на собственном опыте, — сказал мистер Верекер. — Я знаю, что грешен, и знаю, что мои грехи искуплены кровью Христовой. Это знание, во-первых, идет от моего сердца, во-вторых, подтверждается Священным Писанием, и в-третьих — мудростью святых, которые жили до нас.

Сэр Август помолчал. Потом заговорил, но хотя обращался он к отцу Гамлету, казалось, что он говорит сам с собой:

— Вот вы называете себя грешником, благородный Гамлет. Интересно, а известно ли вам, что означает слово «грешник»? Что есть грех? Вы верите в то, что грех был совершен первым мужчиной и первой женщиной?

— Все мы сыны и дочери Адама.

— И, значит, греховны с самого рождения?

— Да, это так.

— А если бы Адам и Ева не согрешили, мы бы до сих пор бегали голыми, как макаки в джунглях?

— Это пустые измышления, сэр Август.

— Позвольте, сэр! Кто вы такой, чтобы считать мои размышления пустыми? Должен вам заметить, что плод древа познания принес человечеству немало пользы. Ведь без него не было бы ни великих наций, ни славных побед, ни музыки, ни прекрасных храмов, ни престолов. Грех и его осознание объединяет всех нас. Невинность давно потеряна. Разве не сказал философ Дидро, что утрата невинности вознаграждается утратой предрассудков?

— Дидро был атеистом и к тому же французом, сэр Август.

— Он мог быть и тем, и другим, но это не значит, что он неправ. Есть многое на свете, друг Гамлет, что и не снилось нашим мудрецам. Что такое грех, если благодаря ему появилось знание, а потом и спасение? Скажите же мне: если грех прощен, это значит, что он забыт? Или же он остается с нами, чтобы стать нашей силой?

— Он сковывает нас, сэр Август. Мы не можем стать свободными, пока не освободимся от греха.

— И только Христос освободить нас?

— Человек может действовать, как посредник в искуплении греха. Отпущение грехов — это церковное таинство.

— Христос или козел.

— Простите?!..

— Разве Аарон, первый израильский первосвященник, не принес в жертву козла во искупление грехов народа Израилева, о чем мы читаем в книге Левита?

— Такое могло быть только в Ветхом Завете, но не в Новом.

— Значит, в Новом Завете не было козлов? Какая жалость! Тогда это должен быть человек — вот вы, например, отец Гамлет, или, может, этот мальчик?

Сэр Август устремил холодный взгляд на Джорджа. Мальчика пробил озноб. Мистер Верекер встал, и сэр Август расхохотался.

— Да, да, мистер Верекер! Я вас отпускаю! Или мне следует сказать, освобождаю? Возвращайтесь к вашему выводку. К плодам ваших чресел и, без всякого сомнения, ваших грехов. Не противьтесь вашему желанию уйти, сэр!

Мистер Верекер встал и подчеркнуто неторопливо повернулся к Джорджу.

— Завтра с утра, мастер Джордж, мы начнем с Вергилия. С отрывка, который начинается: «Facilis descensus Averno»[12].

Он поклонился сэру Августу и ушел.

— Мне начинает нравиться этот парень, — произнес сэр Август. — А вы, мастер Джордж, оставьте меня в покое, ступайте к себе!

Сэр Август очень редко покидал аббатство, и тогда Харгрейв особенно придирчиво наблюдал за перемещениями Джорджа. Причиной тому, предполагал мальчик, была гипсовая статуя раба, которую он нечаянно нашел в первые дни своего пребывания здесь. Однажды сэр Август уехал в Лондон. Джорджу, который все еще тосковал по дому, очень хотелось, чтобы дядя взял его с собой. За ужином накануне отъезда мальчик попробовал заговорить об этом, но дядя не обратили на его просьбу никакого внимания. Утром сэр Август объявил, что с ним поедет Харгрейв, и это в некоторой степени оправдало его в глазах мальчика.

Джордж решил воспользоваться случаем и побольше узнать о своем дяде. Уезжая, сэр Август закрыл библиотеку на ключ, но мальчику было известно, где находится запасной: висит на крючке у Харгрейва в кладовке, которую никогда не запирали. После обеда Джордж зашел туда и взял ключ.

Убедившись, что в холле никого нет, он открыл дверь библиотеки и проскользнул внутрь. Мальчик сразу почувствовал себя неуютно, но это было легко объяснить. Когда бы Джордж сюда ни приходил, в камине — при любой погоде, — потрескивало пламя. Иногда сэр Август даже открывал окно при горящем очаге. На этот раз никто не потрудился развести огонь, и в комнате, несмотря на теплую погоду, было холодно и сыро.

Раз уж он оказался в библиотеке, первым делом нужно было решить, что искать. Сначала мальчик оглядел книжные шкафы. Книги за стеклом выглядели как новые, словно к ним никто никогда не прикасался. Сочинения Вольтера, Дидро, Расина и других французских классиков стояли здесь в позолоченных переплетах из телячьей кожи, рядом теснились тома Шекспира и других поэтов. Джорджу понравилось, как это выглядит, но у него не возникло ни малейшего желания заглянуть внутрь.

На открытых полках под застекленными стеллажами лежали книги, которые больше соответствовали его вкусу — а именно, альбомы с гравюрами. Они оказались очень тяжелыми, но Джордж листал их с неподдельным удовольствием. На гравюрах, многие из которых были раскрашены вручную, были изображены диковинные места, странные звери и птицы, выписанные настолько искусно, что казалось, можно было ощутить аромат дальних стран.

В одном старинном альбоме нашлось кое-что поинтереснее: офорты Жака Калло[13] «Бедствия войны». На них с изумительной точностью были переданы сцены сражений, похищений, пыток, повешенья и сжигания на кострах, то есть всего, что человек делает во имя Войны. Другая книга, изданная более двух веков назад, называлась «Папские злодеяния, или Пытки и убийства, совершенные инквизицией». В ней в мельчайших подробностях рассказывалось об изощренности тех, кто именем Господа причинял людям боль и страдания. Взглянув на потертый корешок, Джордж понял, что этот альбом часто брали в руки.

Обнаруженная на страницах «Папских злодеяний» испанская уличная сценка заворожила мальчика; он несколько минут рассматривал торжественную процессию священнослужителей, которые шли мимо сидящей на мостовой изнуренной женщины с ребенком, припавшим к ее груди. Она в немой мольбе протягивала к ним руки, но ни один священник не удостоил ее взглядом. Джордж догадался, что процессия направляется на аутодафе: за служителями Церкви брели приговоренные к пыткам и смерти в остроконечных колпаках и серых балахонах.

Устыдившись своего интереса, Джордж наконец отвел взгляд. В следующее мгновение его внимание привлек какой-то шум. Он поднял голову и увидел, что окно распахнулось, и по комнате пронесся сильный порыв ветра. Мальчик подошел к окну, закрыл его и взглянул на шахматную доску, которая, как всегда, стояла на углу письменного стола. Партия была в самом разгаре. У черных и белых оставалось по семь-восемь фигур, но белые уже потеряли королеву. Джордж некоторое время разглядывал доску, и решил, что черные могут поставить мат за шесть ходов. Затем вернулся к полкам и убрал альбомы на место.

Но вдруг он заметил тонкую красную кожаную папку, на корешке которой золотыми буквами было написано: «Сент-Мор». В папке хранилась дюжина акварелей, на титульной странице красовалась виньетка в стиле рококо и надпись:

Мистера Грейна никак нельзя было назвать посредственным художником, в его акварелях присутствовал истинный драматизм. Небо на картинах далеко не всегда было ясным, Грейну нравилась игра света и теней, которую могут дать только облака. Пейзажи были узнаваемы, но не совсем реалистичны. В них чувствовалось что-то иллюзорное, будто художник старался изобразить Танкертон неким деревенским раем, но где-то в этом раю притаился змей.

На одном из рисунков Джордж увидел аббатство при полной луне, которая выглядывала из-за серебристых облаков. В окнах первого этажа, как раз там, где находилась библиотека, горел свет. Художник изобразил тощую фигуру в оконном проеме, это мог быть только сэр Август. Здесь были также виды храма Сфинкса, озера, палладианского моста и странного дорического храма на краю леса, где Джордж повстречался с Джемом Мейсом.

На каждом из рисунков присутствовал по меньшей мере один человек или животное. Вот черный спаниель — наверное, Дис — вертится возле дуба; лесник с ружьем, быть может, сам Джем Мейс, обходит свое хозяйство. Негр в набедренной повязке сидит на перилах моста и ловит рыбу. На рисунке с дорическим храмом, вокруг которого лес и кустарник далеко не такой густой, как сейчас, маленький мальчик убегает от надвигающейся грозы. Створка бронзовых дверей в храме приоткрыта.

Последний рисунок был залит солнечным светом. Три фигуры, стоя на холме, смотрели вдаль, где среди поросших лесом просторов виднелось аббатство. Джордж нахмурился: он знал, что в округе нет места, откуда открывался бы такой вид. Все трое были обращены спиной к зрителю, но художнику все равно удалось передать характер каждого из персонажей. Слева стоял негр, тот же, что и на палладианском мосту, в той же белой набедренной повязке. В руках он держал какую-то цепь или собачий поводок. Справа от него черный спаниель Дис встал в стойку, как будто почуял дичь. Но самым интересным персонажем была изысканно одетая леди, стать и изящество которой подчеркивал разноцветный тюрбан со страусиными перьями. Джордж не смог вспомнить, когда они были в моде. Руки и длинная лебединая шея женщины были золотистыми, как сатиновое дерево. У Джорджа не осталось сомнений, что это одно из последних изображений леди Цирцеи Сент-Мор. Вдали перед домом стоял человек с тростью и смотрел на троицу.

Джордж долго разглядывал рисунок. Он чувствовал, что тут скрывается какая-то история. Он мог бы еще долго им любоваться, но вдруг понял, что замерз. Неужели окно снова открылось?

Когда он поворачивался к окну, раздался какой-то стук. Джордж увидел, что одна из шахматных фигур, белый король, упала и перекатывается из стороны в сторону на своем круглом основании. А рядом с ним, как над поверженным врагом, возвышается черная королева. Фигуры передвинулись, черные поставили мат.

У Джорджа бешено заколотилось сердце, кровь ударила в голову. Холодными, как лед, руками он положил альбом на место и направился к выходу. Убедившись, что в коридоре никого нет, мальчик выскользнул из библиотеки, запер за собой дверь и повесил ключ на место. До самого вечера он сидел в классе и читал книгу Филидора о шахматах.

Сэр Август вернулся домой через два дня. Урок с мистером Верекером уже подходил к концу, когда в класс вошел лакей и позвал преподобного и его ученика в библиотеку. Джордж почувствовал, как по спине пробежал холодок. Он не считал свое приключение проступком, но понимал, что у сэра Августа может быть на этот счет иное мнение. Хотя откуда ему знать? Наверняка дядя хочет видеть их по совсем другой причине. По-настоящему Джордж испугался, когда увидел, что шахматы снова расставлены, как перед началом партии. Теперь он дрожал и ничего не мог с этим поделать.

Сэр Август сидел спиной к вошедшим. Прежде чем повернуться, он спросил:

— Скажи-ка, племянник, что ты делал в моей библиотеке?

Джордж молчал. Все его силы уходили на то, чтобы сдержать дрожь.

Сэр Август наконец повернулся и внимательно посмотрел на мальчика:

— Отрицать это бессмысленно, сэр. Миссис Мейс видела, как вы брали ключ из кладовки Харгрейва.

— Я не трогал шахматную доску, дядя, — только и смог произнести Джордж.

Бледное лицо сэра Августа покраснело.

— Это ложь, сэр! Наглая ложь! — последние два слова он почти прокричал. Джордж понял, что дядя напуган не меньше, чем он, но это было слабым утешением. Сэр Август подошел к сундуку, достал оттуда хлыст для верховой езды и швырнул его учителю:

— Мистер Верекер, надеюсь, вы знаете, как этим пользоваться. Если откажетесь, то лишитесь доходного места. Отведите мальчишку в классную комнату и как следует накажите этого наглого воришку и лгуна. Отлупите его на совесть. И помните: если вы его пожалеете, я об этом узнаю. Идите!

Джордж надеялся, что мистер Верекер не проявит особого рвения, выполняя поручение, но он ошибался. Мальчик не видел лица своего учителя во время порки, но мог слышать его. Помощник священника задыхался от слез и гнева, он рыдал, выполняя волю хозяина, но избивал мальчика со страшной силой. Когда все закончилось, Джордж выбежал из классной комнаты. Мистер Верекер и что-то кричал ему вслед, но он бросился вон из дома. На улице дул сильный ветер, а из тяжелых кучевых облаков лился дождь.

Джордж понял, что ноги сами несут его к маленькому дорическому храму в лесу. Он не знал почему, но по мере того, как храм приближался, в мальчике росла уверенность, что он бежит именно туда. Пока его пороли, стыд и злость заглушали боль, но сейчас он ощущал ее во всей полноте. Джордж чувствовал, как по задней поверхности ног стекают теплые струйки крови.

Когда он, тяжело дыша, наконец остановился перед дорическим портиком, его щеки были залиты слезами, хотя мальчик и не собирался плакать. Снова прочитав надпись «MORS IANVA MORTIS», Джордж вдруг понял, что храм больше похож на мавзолей, на последнее пристанище Сент-Моров, где когда-нибудь упокоится и его бренное тело. Сейчас мысль о смерти Джорджа совсем не пугала. Он дернул за ручку, но дверь оказалась запертой.

Вдруг он услышал за спиной свист. Мальчик свистнул в ответ, и к нему радостно подбежал темно-коричневый спаниель. Вслед за псом из-за деревьев вышел Джем Мейс, но Джордж не обратил на него внимания, так он был занят собакой, которая яростно слизывала с его щек соленые слезы.

— У тебя появился друг, — сказал Джем.

— Как его зовут?

— Ее зовут Дидона.

— Как царицу Карфагена?

— Вот уж чего не знаю, того не знаю, сэр. Леди Цирцея подарила мне щенка незадолго до смерти и сама ее так назвала.

— Вы хорошо знали леди Цирцею?

И Джем рассказал Джорджу историю. Рассказчиком он был неважным, все время забегал то вперед, то назад, то в одну, то в другую сторону, как гончая, которая пытается взять след. Но осторожными вопросами Джордж заставил его не слишком отклоняться от темы.

Почти сразу после смерти сэра Геркулеса в 1798 году его наследник, сэр Август, отправился на корабле в Вест-Индию, чтобы посетить свои сахарные плантации. Там ему приглянулась дочь управляющего и рабыни. Ее звали Цирцеей, и она была полукровкой. Высокая, изящная, прекрасная лицом девушка, кожа которой сияла, как темное золото, привлекла внимание сэра Августа не только внешностью, но и великолепной игрой в шахматы. Каждый вечер она приходила к нему в имение, и все знойные ночи напролет они играли в шахматы. Сэр Август потерял голову от любви, решил жениться на Цирцее и привезти ее домой. Она согласилась, но с условием, что возьмет с собой в Англию Брутуса, своего сводного брата. Брутус был рабом, но ему обещали, что он получит свободу, как только они ступят на землю Англии.

Так и случилось. Первые несколько лет сэр Август и леди Цирцея были счастливы. Брутус остался в аббатстве, видимо, в качестве слуги. Ему позволяли гораздо больше, чем другим слугам — и это, разумеется, вызывало у них раздражение.

К леди Цирцее, женщине исключительного обаяния, ума и красоты, в обществе никогда не относились, как к равной. Сначала это возмущало сэра Августа, который не мыслил себе иной жены. Он обиделся на общество, подвергавшее их остракизму, и кипевшая в его душе злость, в конце концов, обернулась против него.

Он стал подозрительным. Ему не нравилось даже то, что его собака привязана к жене больше, чем к нему. Слуги клеветали ему на Брутуса. Оказавшись в полной изоляции, он поверил, что даже жена строит козни против него. Сэр Август заподозрил, что она вступила в преступную связь со своим братом, тем более что она часто гуляла по лесу в сопровождении Брутуса и черного спаниеля Диса. Начали поговаривать, что сэр Август свихнулся от ревности и целыми днями не выходит из библиотеки. Но если это и было сумасшествие, то очень хладнокровное и расчетливое.

Однажды леди Цирцея пропала. Хватились ее лишь через несколько дней: сэр Август был в Лондоне, и все подумали, что она уехала к нему. Вернувшись, сэр Август начал искать жену. Подозрение пало на Брутуса, который вел себя очень странно.

Чуть позже полубезумную, истощенную леди Цирцею нашли в лесу. Из ее невнятного бормотания стало понятно, что некто в маске напал на нее, отвел в дорический храм (который на самом деле оказался мавзолеем) и запер там без еды и воды с кляпом во рту, приковав к гробу сэра Геркулеса. Причем цепи были похожи на те, которые носил ее брат Брутус, когда был рабом. Он привез их в Англию и хранил после освобождения, как мрачное напоминание о прошлом.

Что только не делали, чтобы спасти леди Цирцею, но шок, истощение и обезвоживание нанесли непоправимый вред. Через несколько дней она умерла. Сэр Август устроил пышные похороны и установил ее гроб в фамильном склепе рядом с гробом сэра Геркулеса.

Несмотря на отсутствие мотива и заверения в собственной невиновности, подозрения пали на Брутуса. Его поместили в Ипсвичскую тюрьму, но перед самым судом он повесился в камере.

Сразу после этого Джем Мейс был уволен с должности лесника — якобы из-за того, что продал на рынке в Бекклсе несколько зайцев, пойманных без разрешения во владениях своего хозяина. Настоящей причиной, по его словам, было то, что он ходил в любимчиках у леди Цирцеи и говорил с Брутусом сразу после того, как брат хозяйки попал под подозрение.

Джордж внимательно выслушал историю Джема, и сделал собственные выводы.

В тот вечер они с сэром Августом ужинали вдвоем. Джорджу хотелось спрятаться у себя в комнате и сидеть там до тех пор, пока не утихнут боль и стыд, но чувство протеста, да и просто голод заставили его занять место за обеденным столом.

Ужин проходил в полном молчании, и у Джорджа не было ни малейшего желания его нарушать. Однако во время десерта, наполовину опустошив графин с портвейном, сэр Август заговорил:

— Несомненно, вы, племянник, считаете, что с вами обошлись несправедливо.

Джордж ничего не ответил; ему казалось, что он ведет себя как истинный джентльмен.

— Только не думайте, что я простил вас. В этом мире прощения не существует. Мы должны как следует усвоить его правила и выбросить из головы всякую ерунду насчет справедливости. Одни рождаются богатыми, другие умными, а третьи — дураками. Не стоит винить в этом людей. Если в мире и царит несправедливость, то она от Бога, а не от человека.

Помолчав еще немного, Джордж ответил:

— Дядя, не сыграете ли вы со мной в шахматы?

Бледное лицо сэра Августа стало пунцовым, на виске забилась жилка. Он потянулся к бокалу.

— Ну и наглец же вы, сэр, — тихо проговорил он дрожащим голосом.

— Ладно, дядя. Тогда дайте мне еще одно задание. Первые две оказались легче легкого.

На этот раз сэр Август даже не взглянул на него. Он уставился на стеклянный графин. На темно-красной поверхности вина сверкнул отблеск свечи.

— Понимаешь ли ты, о чем просишь, мальчик?

— Что я получу, если решу и эту задачу?

— Я сыграю с тобой в шахматы. Этого достаточно?

— Вполне, дядя Август.

— Отлично! Но помни, что я тебя предупреждал.

— Хорошо, дядя.

— Ну что же, тогда… — он надолго замолчал, потом продолжил: —…принеси мне цепь, на которую заперты ворота смерти. А сейчас скройся с моих глаз. Само твое присутствие оскорбительно.

Вечером, выглянув из окна спальни, Джордж увидел в сгущавшихся сумерках три призрачных фигуры: негра, собаку и худенькую женщину в тюрбане с перьями. Перья трижды качнулись, но все остальное пребывало в полной неподвижности.

На следующее утро мистер Верекер вел урок, не поднимая глаз на ученика.

Джордж знал: учителя мучает жуткий стыд за вчерашнее. Но мальчик решил ничего не предпринимать. Разве не писал великий Филидор в своем учебнике по шахматам: «В игре важно не только уметь воспользоваться моментом, но, как и в жизни, знать, когда следует отказаться от преимущества».

Спустившись перекусить на кухню к миссис Мейс, Джордж спокойно спросил, почему она рассказала сэру Августу, что видела, как он берет ключ от библиотеки. Миссис Мейс смутилась. По ее словам, все было не так; сэр Август сам догадался и заставил ее признаться. Когда она принялась извиняться, Джордж с улыбкой остановил ее. Небо за окном затягивало тяжелыми дождевыми облаками.

Несмотря на надвигающийся дождь, Джордж не собирался отказываться от запланированной вылазки. Поев, он дождался момента, когда миссис Мейс займется своими делами, взял из кладовки фонарь, трутницу и несколько свечных огарков, а затем шмыгнул на улицу через кухонную дверь.

Дождь еще не начался, но воздух был тяжелым и влажным. Джордж, убедившись, что за ним никто не следит, направился в лес к мавзолею. Еще не научившись опасаться собственной самонадеянности, он был уверен, что найдет там ответ на очередную дядину загадку.

Дождь начался, когда мальчик уже подошел к портику. С неба упали первые капли, тяжелые, но редкие, потом припустило сильнее, и, наконец, разразился настоящий ливень, в шуме которого потонули все звуки леса. Джордж оглядел бронзовые двери. На них не было ни ручек, ни даже замочной скважины. Он попытался толкнуть одну из створок, но та не поддалась. Внезапно он разозлился на Грейна: с чего вдруг художник на своей акварели нарисовал открытую дверь?

— Ты не сможешь ее открыть.

Джордж вздрогнул и оглянулся. Рядом с ним у портика стоял Харгрейв, одетый во все черное. Бледное лицо дворецкого и мокрые от дождя светлые волосы были единственными светлыми пятнами. Харгрейв глядел на мальчика блеклыми немигающими глазами и слегка ухмылялся. Джорджу показалось, что он перегибает палку, пытаясь произвести пугающее впечатление.

— Почему, Харгрейв?

— Потому что это фальшивые двери, мастер Джордж. Их поставили для красоты. Вход находится совсем в другом месте.

— Тогда лучше бы вы мне его показали, Харгрейв.

— А с чего бы я стал это делать, юноша?

— Сэр Август захотел, чтобы я увидел наш фамильный склеп, Харгрейв, черт бы побрал вашу дерзость!

Дворецкий улыбнулся, но ничего не сказал. Он взглянул на небо и втянул носом воздух, как вынюхивающий что-то зверь.

— Дождь стихает. Следуйте за мной, мастер Джордж.

Харгрейв повел его за мавзолей, где расчистил от травы и кустарника место, расположенное по центру задней стены. Появилась каменная плита с ржавым металлическим кольцом. Склонившись над плитой, Харгрейв посмотрел на мальчика. Лицо дворецкого ничего не выражало, и это встревожило Джорджа. Харгрейв взялся за кольцо и отодвинул плиту; за ней открылась узкая каменная лестница, ведущая куда-то вниз, в темноту.

— Это склеп Сент-Моров, — сказал Харгрейв, тщательно вытирая руки носовым платком. Джордж прислонился к стене и зажег свечу в фонаре, поглядывая на дворецкого. Тот почему-то не мог скрыть нетерпения. Мальчик старался не показывать, что ему страшно, и продолжал возиться с фонарем.

Когда свеча, наконец, загорелась, он протянул фонарь Харгрейву.

— Держите, вы покажете мне дорогу.

Дворецкому такой поворот явно не понравился.

— Только после вас, мастер Джордж, — сказал он, пытаясь вернуть фонарь Джорджу. Мальчик заложил руки за спину и уставился на Харгрейва. Интересно, сколько тому лет? Пятьдесят? Шестьдесят? В любом случае, у него достаточно сил, чтобы справиться с восьмилетним ребенком.

Внезапно Харгрейв вышел из себя. Отбросив фонарь, он кинулся на Джорджа. Тот бросился бежать, но поскользнулся на мокрой траве и упал. Харгрейв навалился на него сверху, и Джордж чувствовал на шее тяжелое дыхание дворецкого. Харгрейв изрыгал проклятия ему в ухо, как будто хотел подавить волю мальчика. Джордж продолжал сопротивляться, но Харгрейв уже волочил его по траве к черному провалу в стене склепа. Мальчик закричал во всю силу своих легких, а затем вдруг инстинктивно пронзительно засвистел.

Ответом ему стал лай. Харгрейв от неожиданности на мгновение выпустил Джорджа, и мальчик вскочил на ноги, но Харгрейв снова на него навалился. На этот раз дворецкий обхватил Джорджа тощими длинными руками и поднял в воздух. Тот попытался лягнуть его в голень, но ничего не получилось. Его перевернули и ногами вперед потащили к каменным ступеням, ведущим вниз. Джордж понимал: если его бросят вниз, он погибнет.

— Мой дядя все равно об этом узнает!

— Конечно, мистер Джордж. Ведь именно он и отдал мне приказ.

И вот, когда Джордж уже висел прямо над провалом, в отчаянной попытке спастись он резко откинул голову назад и попал Харгрейву по зубам. Раздался треск, словно кто-то рассыпал по деревянному столу кости: затылок мальчика выбил дворецкому несколько зубов.

Харгрейв на мгновение застыл, а потом завопил от боли и гнева. Мальчик услышал лай, на этот раз совсем близко. Он снова стал выворачиваться, но дворецкий продолжал крепко держать его. Джордж сам не понял, как все произошло, но вдруг он рухнул на землю и оказался на Харгрейве. Хватка дворецкого ослабла, и мальчик откатился в сторону.

Лежа на траве, Джордж увидел Джема Мейса, стоявшего над неподвижным Харгрейвом с охотничьим ружьем в руках. Похоже, бывший лесничий использовал свое оружие как дубинку, ударив дворецкого сзади по голове. Дидона методично слизывала струйку крови, стекавшую изо рта Харгрейва.

— Спасибо, Джем, — сказал Джордж, поднимаясь на ноги. У него слегка кружилась голова, и от этого дрожал голос. — Ты появился как нельзя кстати.

— Дидона вас услышала, мастер Джордж, — Джем поглядел на Харгрейва и пнул его охотничьим сапогом. — Это он рассказал сэру Августу, что я продавал на рынке зайцев. Что будем с ним делать?

Джордж носком ботинка осторожно приподнял голову Харгрейва. Та бессильно откинулась назад.

— Мне кажется, он уже не с нами. — Джорджу снова показалось, что голос, звучащий из его рта, принадлежит не ему, а кому-то другому, человеку на редкость хладнокровному и отстраненному. — Мы должны похоронить его вон там, рядом с моими предками.

И он указал на уходящую в темноту каменную лестницу.

С огромным трудом мальчик и браконьер стащили тело вниз по ступенькам; Дидона отказалась последовать за ними. В тусклом свете фонаря они увидели нечто невероятное. Под дорическим храмом находилось узкое помещение с высоким потолком, по обе стороны тянулись стеллажи с гробами. Ряды уходили вдаль, туда, куда не проникал свет.

Джем хотел бросить тело на пол и поскорей выбраться наружу, но Джордж остановил его. Здесь командовал он. Мальчик сказал, что Харгрейва нужно положить в один из гробов. Они открыли несколько, казавшихся не слишком ветхими или маленькими для тела дворецкого. Джордж заглядывал внутрь каждого, освещая фонарем истлевшую ткань саванов и пергаментную кожу, обтягивающую безглазые черепа.

В конце концов, мальчик указал на один из самых больших и новых гробов. Подняв фонарь, он заглянул внутрь. В гробу лежали останки того, кто при жизни был рослым и крепким мужчиной. Мальчик узнал синий бархатный пиджак, который видел на портрете в библиотеке. Это был сэр Геркулес.

— Сюда, — коротко приказал Джордж.

Им удалось поднять Харгрейва и положить в гроб поверх тела сэра Геркулеса. Потом они снова опустили крышку. Оставалось еще одно дело.

Этот гроб был самым новым: прибитое медными гвоздиками сукно обивки еще не успело обветшать. Джем смотреть не захотел, и мальчик сам сдвинул крышку, чтобы заглянуть внутрь. Очертания фигуры, покоящейся под саваном, до сих пор сохраняли изящество. Черты лица тоже избежали тлена, только глазницы были пустыми. Завитки черных волос обрамляли обтянутый золотистой кожей череп. Поверх сложенных на груди рук, на одной из которых сверкал сапфировый перстень, лежали кандалы. Джордж взял их и аккуратно опустил крышку на место.

Он подал Джему знак, что дело сделано, и с поднятым фонарем последовал за ним вверх по лестнице.

На полпути к выходу Джорджу показалось, будто кто-то стучит изнутри в крышку гроба. Шедший впереди Джордж ничего не услышал. Мальчик задумался. Вдруг Харгрейву удалось выжить после удара прикладом, и теперь он зовет на помощь? Сможет ли Джордж жить с мыслью, что закрыл живого человека в гробу с покойником? Решив, что сможет, он, тем не менее, на последних ступеньках старался топать как можно громче, чтобы заглушить доносящиеся из склепа звуки.

Оказавшись с Джемом на свежем воздухе, Джордж сообщил:

— Не хочу, чтобы меня здесь похоронили, когда придет мое время.

Они поставили плиту на место и забросали ее травой и листьями.

Джордж вернулся в аббатство, но постарался, чтобы до половины пятого его никто не видел. Когда наступило время ужина, он спокойно вошел в столовую, держа кандалы за спиной. Сэр Август уже сидел во главе стола; при виде Джорджа его обычно бледная кожа посерела.

— Добрый вечер, дядя, — сказал Джордж.

— Где Харгрейв? — спросил сэр Август.

— Понятия не имею, сэр, — ответил Джордж, даже не пытаясь сделать вид, что говорит правду. Сев за стол, он незаметно положил кандалы под стул.

Суп они ели в полной тишине. Когда лакей принес фрикасе из кролика, сэр Август спросил его:

— Где Харгрейв?

— Не могу сказать, сэр Август, — ответил лакей. — Около двух часов пополудни он вышел из аббатства. С тех пор его никто не видел.

— В каком направлении он ушел?

— Не знаю, сэр Август. Пойду спрошу у других слуг.

С кроликом и другими блюдами тоже разделались в полной тишине. Сэр Август допил портвейн из графина и распорядился принести еще.

Когда слуги оставили мальчика и дядю наедине с десертом, Джордж спросил:

— Дядя, вы сыграете со мной в шахматы сегодня вечером?

Сэр Август, осоловевший от второго графина, вздрогнул:

— Что такое?

Джордж повторил свой вопрос.

Губы сэра Августа растянулись в улыбке:

— Мне кажется, я попросил тебя кое-что сделать, прежде чем что-то требовать, да еще так бесцеремонно.

— Я все сделал, дядя, — сказал Джордж, поднял кандалы с пола и положил их на стол.

Сэр Август долго смотрел на них, а потом произнес, словно про себя:

— Ты мальчик или чье-то дьявольское воплощение?

Он медленно поднялся на ноги, и, опираясь на палку, подошел к Джорджу. Мальчик видел перед собой человека, который отчаянно пытается сохранить остатки своего могущества и власти.

— Где Харгрейв? — снова спросил он.

— Не знаю, дядя.

— Как ты это нашел? — почти прошептал сэр Август, беря кандалы в руки.

— Я отыскал вход в мавзолей. Все дело в моей наблюдательности. Это все равно что игра.

— Если я узнаю, что ты лжешь, я прикажу Гамлету избить тебя до полусмерти.

Джордж взял грецкий орех и с треском расколол его щипцами.

Сэр Август вышел из комнаты.

Поле боя осталось за Джорджем.

Около полуночи глубокий сон мальчика был прерван каким-то шумом: казалось, что кто-то открывает тяжелую дверь на несмазанных петлях. Джордж подошел к окну и выглянул на улицу. Дождь закончился, ветер разогнал облака. Парк был освещен звездами и убывающей луной. Джордж увидел на лужайке у поблескивающей глади воды три призрачных фигуры, и почувствовал лишь слабый укол страха, к которому уже почти привык. Центральная фигура поклонилась ему. Джордж кивнул и отошел от окна. Любопытство пересилило страх. Он должен знать, чем все закончится.

Мальчик на цыпочках вышел из комнаты и спустился по парадной лестнице. Проходя через холл, он увидел, что из-под двери библиотеки пробивается свет; значит, сэр Август там. Джордж отодвинул дверной засов и вышел из дома. Некоторое время он оглядывался по сторонам. Вокруг было тихо и безлюдно. Затаившись в тени колонн, которые окружали вход в аббатство, мальчик принялся ждать. Ночь была теплой. Тишину не нарушали ни уханье совы, ни шелест листьев. Мысли Джорджа все время возвращались к тому, что случилось днем.

Наконец он выглянул из своего убежища и увидел…

Тонкая тень в длинном одеянии и большом тюрбане с перьями двигалась к слабо светящемуся окну библиотеки. Она показалась мальчику похожей на огромную куклу, голова которой раскачивалась так, словно в длинной шее не было ни мышц, ни костей. Сначала тень двигалась медленно, потом, обретая все больше уверенности, понеслась прямиком к цели, как паук к жертве.

Позади неподвижно стояли Брутус в набедренной повязке и собака.

У окна тень подняла руки и встала почти вертикально, пошатываясь на тонких плоских ногах. То, что случилось потом, вывело мальчика из оцепенения — тень откинула голову в тюрбане назад, а затем резко, как молотком, разбила ею стекло. Ухватившись руками за оконную раму, тень приподнялась и втянула длинное тело в образовавшуюся дыру. Выглядело это так, будто аббатство поглотило ее, как ящерица кузнечика.

Джордж услышал крик, высокий, пронзительный, полный животного ужаса и отчаяния. Такой голос мог принадлежать кому угодно, и мужчине, и женщине, и даже ребенку; однако мальчик знал — это кричит сэр Август. Несколько минут Джордж прислушивался, но крики смолкли и воцарилась тишина. Он повернулся и увидел, что Брутус с Дисом по-прежнему стоят на лужайке перед аббатством. Джордж помахал им рукой и вошел в дом. В библиотеке было тихо. По парадной лестнице он поднялся к себе в спальню. Уже в постели Джордж с некоторым стыдом осознал, что не испытывает ни страха, ни сострадания, только какую-то отстраненность от всего, что произошло.

На следующее утро он лежал в кровати, когда внизу забегали и засуетились слуги: они обнаружили в библиотеке тело хозяина. Джордж услышал, как зарыдала миссис Мейс. Он встал, оделся и подошел к лестничной площадке. Внизу вполголоса обсуждали, как рассказать юному хозяину о случившемся. Ему очень понравилось, что его назвали «юным хозяином».

Только через несколько дней он узнал от Джема, что произошло. Ночью в окно библиотеки проник неизвестный дикий зверь. Сэр Август был найден в своем кресле с полуобглоданным лицом и развороченной нижней частью тела. Сердце и другие органы не нашли. Удивительно, но, несмотря на жестокость нападения, шахматная доска с начатой партией осталась нетронутой.

Утром, когда Джордж спустился в холл, все обращались к нему подчеркнуто вежливо и предупредительно. Тело незаметно увезли к коронеру. Все силы были брошены на то, чтобы Джордж его не увидел. Мальчика оберегали изо всех сил, поэтому весь день он провел в обществе миссис Мейс, которая ужасно ему надоело. Ближе к вечеру, когда его наконец оставили в покое, он проник в библиотеку, по недосмотру оставленную незапертой. Джордж изучил партию на шахматной доске. Черные могли поставить мат в три хода. Он пошел черным офицером, потом белым королем и самом в конце черной королевой.

— Шах и мат, — сказал мальчик вслух, и его слегка напугал звук собственного голоса в этом пустынном помещении. Сквозь дыру в окне ворвался порыв холодного ветра.

В Михайлов день 1811 года Джордж Сент-Мор, поступивший в Итон и унаследовавший титул баронета, поселился в Хекстер-хаусе. Ему выделили отдельную комнату. Несмотря на свою юность, он казался очень сдержанным молодым человеком. Вскоре его соученик по имени Деймер решил испытать характер Джорджа а стойкость. Будучи самым старшим обитателем Хекстер-хауса, Деймер за бравый вид, спортивную доблесть и бесстрашие получил от товарищей прозвище «Хекстерский петух». Однажды вечером он вошел в комнату Джорджа.

Тот с утра получил из Танкертона посылку с книгами, заказанными в библиотеке, и как раз вытаскивал их из коробки и аккуратно расставлял на полках. На столике у окна стояли шахматы. На доске оставались пять белых и три черных фигуры. Белые могли поставить мат в два хода. Детская задачка.

— Здорово, Сент-Мор, — сказал Деймер, — я решил, что до конца семестра ты будешь моим рабом.

— Неужели, Деймер? — ответил Джордж, продолжая расставлять книги.

Деймер подошел ближе и встал рядом:

— Хм, посмотрим, что останется от твоего хладнокровия, когда я с тобой разделаюсь!

Он схватил Джорджа за руку и вывернул за спину. Джордж выронил книгу, которую держал во второй руке, чуть отступил назад и изо всех сил впечатал каблук в ногу Деймера. От неожиданности тот выпустил Джорджа и заорал:

— Тебе это дорого обойдется, наглец!

— Ну, разумеется, — ответил Джордж, спокойно поднимая упавшую книгу, пока Деймер, рухнув на стул, тер отдавленную ногу. — Знаешь что, Деймер? Видишь у окна шахматную доску? На ней расставлены фигуры. Задачка совсем простая, белые должны поставить мат в два хода. Реши ее, и я стану твоим рабом как минимум до конца семестра.

Деймер с удивлением уставился на мальчика и заорал:

— Ты еще в игры со мной в играть собрался, наглый щенок? Да я могу избить тебя до полусмерти!

— Ты, конечно, можешь сделать мне больно, Деймер, но больно будет и тебе. Я научился не обращать внимания на боль. Поэтому вместо драки предлагаю тебе шахматную задачку, совсем простую. По-моему, это справедливо.

Секунд пятнадцать Деймер не мог оторвать взгляда от Джорджа. Необычное поведение новичка сбивало его с толку.

— Да ты свихнулся, Сент-Мор. У тебя просто не все дома. Тебя нужно было не в Итон посылать, а в Бедлам, — и Деймер вышел, яростно хлопнув дверью.

Еще до того, как он покинул комнату, Сент-Мор снова занялся книгами. Он вытащил из коробки том Дидро, который был ему особенно нужен, и любовно поставил книгу в золоченом кожаном переплете на застекленную книжную полку над письменным столом.