Дети надежды

2. Глаза цвета солнца и мёда

Дождь, конечно же, опять дождь, холодный и противный. И низкое, тяжелое небо затянуто грязным покрывалом туч. Единственное яркое пятно — подсвеченный изнутри золотым светом купол Дворца Софии. Похож на солнце Изначальной…

Дани смотрит в окно, на свинцовое небо, на золотой купол… Это очень трудно — просто тихо сидеть. Это называется дисциплина.

В светлой и просторной аудитории — пара дюжин учеников, от шести до двенадцати лет. Дети амиров, будущее Элпис. Все учебные помещения расположены таким образом, чтобы из окон можно было видеть Дворец Софии — место, где собирается Амират, где принимаются важнейшие государственные решения. Это тоже должно дисциплинировать.

От обучающих программ в свое время было решено отказаться. Юные амиры учились по индивидуальным планам, с настоящими, живыми учителями — достойнейшими представителями научного мира Элпис. Кроме преподавателей по различным предметам, у каждого из учеников имелся ещё и свой куратор-воспитатель. Такое обучение было сочтено наиболее эффективным для будущих правителей. И, разумеется, — дисциплина. Дисциплина прежде всего.

… Дани давно справился со своим заданием. Чего проще — нарисовать кровеносную систему человека, назвать все органы и их функции. Дани всё сделал. И теперь должен был сидеть тихо, чтобы никого не отвлекать. Он и сидел, и не отвлекал. Любовался золотым куполом, пока не надоело.

Свечение купола создавало причудливые тени. На подоконнике аудитории, например, тени напоминали крадущихся пауков. Дани видел настоящих живых пауков — в «Заповеднике флоры и фауны Изначальной». Пауки там были разных размеров и окраса. Дани хотел потрогать одного — большого, мохнатого — но его куратор, суфи Гару, объяснил, что паук ядовитый и вообще, лучше не трогать того, чего не знаешь.

— Если его никто не трогал, — спросил тогда Дани — Как поняли, что он ядовитый?

Других учителей раздражали его вопросы, они называли их странными или вовсе глупыми, но суфи Гару, наоборот, улыбался одобрительно и говорил, что спрашивать — это хорошо.

— А ядовитый паук… Наука — это всегда риск, Дани. Но жизнью рискуют другие, а ученый рискует именем, когда берет на себя ответственность. И для этого нужно гораздо больше мужества и решительности.

Дани, как и полагалось хорошему ученику, тщательно обдумал услышанное. Потом воскликнул:

— Я понял! Есть те, кто дотрагиваются до паука, а есть те, кто наблюдает за ними.

— Верно, Дани, — без улыбки кивнул учитель. — И Вы из тех, кто наблюдает.

… Суфи Эрден читал какой-то толстый научный журнал, остальные ученики занимались своими заданиями. На Дани никто не обращал внимания. Он вытащил заколку, закреплявшую сплетенные на затылке волосы — перламутровая сердцевина, разноцветные проволочки… «Ф-про» сделало тоненькие детские пальчики очень сильными, они без труда гнут твердую проволоку. Всего несколько минут — и Дани с гордостью кладет на свой стол маленького паучка с перламутровым тельцем и разноцветными ножками. Вот бы показать паучка суфи Гару! Но… на занятиях нельзя отвлекаться на «посторонние дела». А паучок — наверняка «постороннее»… Дани, вздохнув, засовывает своё произведение обратно в волосы. Правда, заколка из паучка уже не получится, но, если не слишком вертеть головой, прическа продержится до конца занятия, а потом кто-нибудь из слуг снова приведет волосы Дани в порядок…

Он опять смотрит на золотой купол. Суфи Гару однажды сказал ему, что его глаза такого же цвета, как купол Софии. И как солнце Изначальной. Священного цвета. До этого Дани стеснялся своих глаз, потому что кузен Алег всегда твердил, что желтые глаза — это не просто не модно, это признак вырождения. Но суфи Гару сказал…

Глаза у Дани были от матери. Они не подверглись изменениям «ф-про», это Дани знал. Он помнил эти глаза, хоть и не должен был помнить, слишком он был мал, когда… Никто из детей амиров не помнит своих матерей. Так нужно. Так правильно. А Дани, тем более, не следовало помнить: его мать была «с отклонениями». Каким-то образом этого не заметили сразу, когда выбирали её из многих других кандидаток. Это великая честь — родить сына амиру, это обеспечит девушку и её семью на всю жизнь. Естественно, её обследовали, и не раз. Отец Дани, правда, даже не контактировал с ней, ему всегда нравились только мужчины, так что, будущую мать своего сына он выбирал по медицинским показателям. Что ж, он выбрал, ей сделали искусственное оплодотворение, далее всё шло, как полагается. Пока не наступил момент, когда она должна была оставить ребёнка. Есть договор, есть закон. Её сын не принадлежит ей, она всего лишь рожает и выкармливает сына для амира… Она решилась нарушить закон, оставить ребенка себе, бежать. Такое и раньше случалось, но всегда заканчивалось одинаково. Её поймали почти сразу же. То, что она совершила, считается тяжким преступлением. Но закон Элпис гуманен по отношению к женщине, что бы она не совершила. Женщина на Элпис может не бояться, что её посадят в тюрьму, что выжгут клеймо на лице. Нет, всего лишь щадящая «пси-про» — небольшая коррекция памяти или же психо-кодирование. Скорее всего, она бы вовсе не помнила, что у неё был ребёнок. Или, как все нормальные женщины, гордилась бы тем, что родила сына амиру, и не требовала большего… Но она предпочла покончить с собой. История, которую элита Элпис сочла совершенно дикой и непонятной.

Дани, разумеется, всё это знал. Скрывать от него факты, касающиеся его биологической матери, было бы крайне неразумно. Кроме того, нужно было объяснить мальчику, почему его с самого раннего детства подвергают столь тщательным обследованиям, почему уделяют повышенное внимание его эмоциональному состоянию. Ему и объяснили.

Он отнесся к этому спокойно, как и полагалось юному амиру. И все обследования и наблюдения не выявили в его состоянии и поведении каких-либо отклонений. Вот только… Он помнил её глаза. Не должен был помнить, а помнил. Всё остальное — волосы, овал лица, губы, скулы, подбородок — размыто, словно в густом тумане, а глаза — четко и ясно.

… Дани взял чистый лист, сменил краски в ручке и принялся рисовать…

Сначала и были только глаза. А потом — будто золотой взгляд очистил его память, разогнал покрывавший её туман. И рука начала уверенно выводить то, что казалось стертым, забытым, навсегда потерянным. Тонкие дуги бровей, мягкие губы, румянец на круглых щеках… Она смотрела на него и улыбалась. И Дани улыбался ей. Не замечая, что урок закончился и все, кроме него, поднялись из-за столов, чтобы сдать выполненные задания. Он улыбался той, что смотрела на него из иного мира.

И в этот момент чьи-то пальцы выхватили заветный листок.

— Суфи Эрден, взгляните! — уверенный голос с уже прорезавшимися повелительными нотками принадлежал двенадцатилетнему Алегу Дин-Хадару, тому самому кузену Дани…

… Занятие «посторонними делами» на уроке — это очень, очень серьезное нарушение дисциплины. Серьезнее может быть, разве что, неадекватное поведение и неконтролируемая агрессия…

— Не смей! Отдай!!! — Дани, в одно мгновение припомнив ненавистному кузену все обиды, бросается на Алега, вцепляется в его руку мертвой хваткой.

— Отдай сейчас же! — ногти Дани впиваются в кожу на руке обидчика, прочерчивают кровавые борозды. Алег вскрикивает — от боли, от испуга, он не ожидал такого от шестилетнего Дани, никто не ожидал. Дани всегда вежливый, приветливый, улыбчивый. Безобидный…

Алег выпускает листок, рисунок падает на пол, и его подбирает уже сам суфи Эрден.

— Дани Дин-Хадар! Немедленно прекратите! — возмущенно выкрикивает он. Потом смотрит на рисунок. — Что Вы… Вы позволили себе отвлечься от выполнения задания?!

Дани, наконец, отпускает исцарапанную руку Алега.

— Вовсе нет! Я не отвлекался!

Дани энергично встряхивает головой и… Пушистые кудряшки рассыпаются золотым потоком — на плечи, на лицо. Паучок, бывший когда-то заколкой, со стуком сваливается на пол, прямо под ноги онемевшему суфи Эрдену…

— Это возмутительно! Результат недосмотра и невнимательности со стороны уважаемого Наля Гару… — эпитет «уважаемый» Эрден произнес с явной издёвкой. Однако, его мишень — Наль Гару, в адрес коего уже прозвучало из уст почтенного Эрдена множество нелестных фраз, — сохранял пока молчание, выслушивая все нападки спокойно, с ироничной полуулыбкой на лице. Той самой полуулыбкой, что вечно выводит из себя коллег Гару.

И достойных суфи легко понять: как можно было этому наглецу и выскочке доверить воспитание юного Дин-Хадара, отпрыска правящей династии, правнука самого Великого Оакима?!

Исен Дин-Хадар, Председатель Амирата и фактический верховный правитель Элпис, выслушав речь суфи Эрдена, пристально посмотрел на внука. Трудно было поверить, что их связывают узы родства — настолько мало общего во внешности. Разве что, высокие скулы и твердый подбородок… Над внешностью Исена тоже, в своё время, поработала «ф-про», но тогда программа была значительно проще. Да и стандарты красоты были другими. Мужчины старались подчеркнуть свою мужественность высоким ростом, крепким сложением и рельефной мускулатурой, женщины щеголяли пышными формами. С тех пор всё сильно изменилось…

Исен Дин-Хадар неодобрительно разглядывал тоненького хрупкого мальчика с длинными золотыми волосами, убранными в сложную прическу — растрепанную шевелюру Дани успели-таки привести в порядок перед визитом к грозному деду. Исену решительно не нравилась эта новомодная внешность.

— Чего удивляться? Будущие правители государства… Выглядят, как девки, и ведут себя соответственно, — проворчал он.

— Но… — Айгор Дин-Хадар, младший сын Исена и отец Дани, протестующе поднял руку. — «Ф-про» не оказывает влияния ни на эмоции, ни на интеллект. Это, всего лишь, коррекция физического состояния и внешности. По каждой новой разработке проводятся тщательные проверки, обследования…

— Обследования? — перебил его Исен. Он брезгливо глянул на рисунок, который все это время вертел в руках. — Её тоже обследовали. И что?..

Айгор потупил взгляд. Эта девушка… Возможно, если бы он тогда проверил всё лично… А теперь вот — Дани…

Со стороны казалось, что Айгора Дин-Хадара интересует лишь наука, а всё остальное — как дела государственные, так и воспитание сына — лежит за пределами его внимания. Однако, когда настала пора подыскивать Дани куратора, Айгор затратил на это столько времени и сил, сколько не тратил ни один высокопоставленный амир ради своего чада. Он лично изучал послужные списки кандидатов, проводил собеседования. Многие решили, что второй сын Исена просто перестраховывается после той жуткой истории с матерью его наследника. И каково же было всеобщее удивление, когда куратором юного Дани Дин-Хадара был назначен молодой и амбициозный Наль Гару, долго работавший в странах Торгового Союза. Многие консервативно настроенные амиры были буквально шокированы таким назначением, многие заслуженные суфи сочли себя униженными… Исен тогда вызывал сына к себе, но Айгор отстоял своё решение.

А теперь — кольнуло сомнение: не были ли надежды, возложенные на Гару, напрасными? Айгор смотрел на куратора сына. Тот казался абсолютно спокойным и, как полагалось по этикету, терпеливо дожидался, когда амиры обратятся к нему. Они и обратились.

— Как Вы всё это объясните? — небрежно кивнул ему Исен.

— Не сочтите за дерзость, но… — ироничная полуулыбка вовсе не собиралась покидать лицо Наля Гару. — Но, честно говоря, я не думаю, что нужны какие-то серьезные объяснения.

Исен удивленно приподнял брови. Жестом он остановил собиравшегося снова возмутиться Эрдена.

— Продолжайте, суфи Гару.

— Дани ведь выполнил задание, не так ли, суфи Эрден? И, насколько я понимаю, выполнил быстро и безукоризненно? Вы бы не стали молчать о допущенных ошибках…

Эрден нехотя согласился:

— Ошибок не было, но…

— Ну, а тот факт, что у мальчика осталась масса свободного времени, говорит о том, что моему подопечному давно пора давать более сложные задания, дабы не заставлять его скучать на уроках. Дани очень быстро усваивает материал, разве я не говорил Вам?

Эрден начал раздражаться: этот Гару пытается увести разговор в сторону, переложить свою вину на кого-то другого. Не бывать этому!

— Вы забываете, Гару, что причина, по которой Вы здесь сейчас находитесь, — это неадекватное поведение Вашего подопечного. Проявленная агрессия тоже не требует серьезных объяснений?

Наль Гару пожал плечами.

— Не вижу ничего плохого в здоровой агрессии. Дани трудился над этим рисунком, поэтому дорожит им как… своей интеллектуальной собственностью, если хотите. Как бы Вы, уважаемый суфи Эрден, отнеслись к попытке отобрать Ваш проект?

Эрден потерял дар речи — он знал, что у Гару язык хорошо подвешен, но такого поворота не ожидал. А Исен одобрительно хмыкнул: пожалуй, Гару прав. Он снова глянул на внука — нет, мальчишка, всё-таки, истинный Дин-Хадар, обличье обличьем, а порода в характере проявляется, её под кукольной внешностью не скроешь.

— Что же до самого рисунка, — уверенно продолжал Гару. — Вы позволите?..

Куратор протянул руку, и Исен охотно отдал ему злосчастный листок.

— Очень высокая техника исполнения, учитывая то, что рисованию Дани специально не учился, — Гару на секунду задумался, затем обратился к Исену и Айгору. — Думаю, занятия в художественной студии пойдут Дани на пользу.

Эрден аж поперхнулся от такой наглости, а Исен нахмурился.

— Художественная студия? Это ещё зачем? — ему не нравилась мысль, что внук будет якшаться с изнеженными и пустоголовыми детьми богемы, нахватается ещё всякой пакости… Но Гару явно не считал это угрозой.

— У Дани есть желание и способности к подобным занятиям. Развитие же творческих способностей в будущем приведет к более смелым, энергичным действиям в науке и управлении, принятию нестандартных решений. Об этом сказано в книге по педагогике уважаемого суфи Риз-Кумара — труд, получивший признание Амирата. Я удивлен, что суфи Эрден не знаком с ним…

Для престарелого Эрдена последняя фраза Гару была, как пощечина, лицо его пошло багровыми пятнами. Но Исен и Айгор потеряли к нему интерес. Они уже обговаривали с Гару новый учебный план для Дани. Айгор благодарно улыбнулся Гару и внутренне ещё раз поздравил себя с удачным выбором куратора для сына.

… А главный виновник всего этого переполоха уже понял, что наказывать его не будут. И, пользуясь тем, что на него никто не обращает внимания, потихоньку отрывает лепесток вкусно пахнущего экзотического цветка, красующегося в вазе на столике. «Те, кто дотрагивается… те, кто наблюдает…» Дани решает, что наблюдать он будет, когда вырастет, а пока… Он засовывает лепесток в рот, жует… Фу, гадость! А так вкусно пахнет…

Здесь было так красиво. Здание Театра переливалось разноцветными огнями, а внутри все было ярко, роскошно. Так в книгах по истории Изначальной выглядели старинные дворцы.

— Этот стиль называется нео-барокко, — объяснял ему суфи Гару. — Истоки его, как Вы правильно предположили, — в искусстве Изначальной. В данном случае можно смело говорить о подражании великим зодчим и художникам Изначальной. Сочетание пышности, экстравагантности и динамичности…

Дани впервые был в Центральном Театре. Он вообще во Флорес был впервые. Детям его возраста не полагалось… Хотя, тут было полно детей богемы, живущих во Флорес. Они бегали по роскошным фойе, скакали по мраморным лестницам, громко смеялись. И обнимались друг с другом. Постоянно. Дани даже представить не мог, чтобы осмелиться вот так себя вести, да ещё на людях.

Двое детей, мальчик и девочка, лет десяти, похожие друг на друга, как две капли воды, пробежали мимо них, потом обернулись, посмотрели на Дани так, как… В общем, воспитанным людям так смотреть не полагается.

— Какой хорошенький! — воскликнула девочка, засмеялась весело, заливисто, и они убежали.

А Дани почему-то смутился. Посмотрел на суфи Гару, который, казалось, ничего предосудительного не замечал.

— Они не знают дисциплины, — серьезно произнес Дани. Так всегда говорили про детей из Флорес. Каково это — без дисциплины? Смеяться, когда хочешь, говорить, что хочешь? — Суфи Гару, а я, правда, хорошенький? И что значит — «хорошенький»?

Наставнику понадобилось всего пара секунд, чтобы «перепрыгнуть» с беседы об искусстве на беседу о внешности Дани и лексиконе Флорес.

— Эта девочка сделала комплимент Вашему внешнему виду. Справедливый комплимент, — суфи Гару чуть улыбнулся уголками губ.

— А он пристойный? — засомневался Дани. Если пристойный, тогда чего она смеялась…

— Вполне, — развеял его сомнения куратор. — Уверен, в будущем Вы часто будете слышать что-то подобное. Но повторять я бы не советовал. По крайней мере, пока…

— Ааа, значит, в нем, всё-таки, есть что-то непристойное!

В глазах суфи Гару пляшут веселые искорки, и Дани кажется, что наставник вот-вот рассмеется, совсем как та девочка… Но он не смеется, потому что… Дисциплина — всегда и во всем.

… Зал был полон: богема, щеголяющая экзотическими нарядами и прическами, дельцы и высшие чиновники из Серого Города, даже кое-кто из Амирата… Анж Нуар, «Тысячеликий», выступал всего два раза в год, и каждый его концерт был важным событием в культурной жизни Элпис.

Если бы суфи Гару не рассказал про Тысячеликого, Дани вряд ли поверил бы, что на сцену всё время выходит один и тот же человек. У Анж Нуар были уникальные связки — результат сложнейшего и весьма рискованного эксперимента с «ф-про», — поэтому голос его менялся до неузнаваемости. К каждой песне подбирались свои, особые декорации и костюмы. Но, самое главное, — певец каждый раз выходил на сцену с новым лицом. Сделанные на заказ маски тоже были уникальной и сложной работой. И песни были — словно истории, рассказанные разными людьми, — веселые, печальные или даже страшные, но всегда интересные.

— Столько лиц… и все не настоящие… А как он на самом деле выглядит? — шепотом осведомился Дани у наставника.

— Об этом, мой любознательный ученик, Вы сможете спросить у него сами. После концерта.

… Фруктовый напиток в театральном ресторане был гораздо вкуснее, чем те, что Дани привык пить дома. Сладкий… Мальчик ерзал в своем кресле, ему было очень трудно сидеть прямо и с достоинством — как положено — и не оглядываться постоянно на вход: ему не терпелось увидеть настоящее лицо Тысячеликого. Когда, наконец, вошел Анж Нуар, окруженный толпой поклонников, Дани даже дернул наставника за рукав, что было вопиющим нарушением этикета.

— Суфи Гару, мы подойдем к нему?

— Он сам подойдет к нам, — невозмутимо ответил суфи Гару и, чуть повернув голову в сторону артиста, негромко произнес, — Анж Нуар, не будете ли Вы столь любезны?..

Певец тут же оставил поклонников и подошел к их столику. Кивнул почтительно и остался стоять, терпеливо ожидая, когда юный амир закончит его рассматривать.

— Мне очень понравилось, как Вы пели, — произнес, наконец, Дани, с искренним восхищением глядя в красивое молодое лицо.

— Благодарю Вас. Я старался, — улыбнулся артист.

— Ваши маски… Они такие чудесные, точь-в-точь как настоящие лица…

— Да, именно так они и должны выглядеть. Маски помогают мне входить в образ. Я надеваю их не только на сцене, но и во время репетиции. А иногда — сначала находится новое лицо, и только потом пишется песня…

Он продолжал стоять. Дани это показалось странным. Да, и неудобно всё время голову задирать. Мальчик наклонился к самому уху куратора, это тоже нарушение, но…

— А почему он не садится?

— Возможно, потому, что Вы не предложили ему, — пожал плечами суфи Гару.

Дани покраснел. Да-да, по правилам этикета… Он совсем забыл.

— Пожалуйста, присаживайтесь, — он указал артисту на кресло, отчаянно стараясь не выдать своего смущения. Загладить бы поскорее эту неловкость! — Ваше собственное лицо прекрасно, разве не жаль скрывать его под масками?

— Моё собственное лицо? — переспросил Анж Нуар и рассмеялся. Его изящные пальцы оттянули кожу под подбородком и… Это не была настоящая кожа.

— Ещё одна маска?! — поразился Дани. Вот это да! — А… А Вы не могли бы её снять?..

Анж Нуар покачал головой.

— При всем уважении, амир… Но — нет. С этой маской я не расстаюсь никогда.

Дани озадаченно замолчал. Интересно, что у него с лицом, почему он боится его показывать? Если есть секрет, всегда хочется его раскрыть.

— Вы могли бы приказать, — тихо произнес суфи Гару.

— Но… Если он не хочет…

— Он обязан повиноваться.

Дани посмотрел на артиста: Анж Нуар слышал их разговор, в его глазах мелькнул испуг. Приказать? Заставить сделать что-то, возможно, очень неприятное? Зачем?.. Просто потому, что интересно?.. И столько людей вокруг — вдруг это унизит Анж Нуар, причинит ему боль?

— Я не буду приказывать.

— Почему? — суфи Гару, казалось, ждал именно такого ответа.

— Ну… Если есть что-то, что он не хочет показывать другим… Я тоже не хотел никому показывать свой рисунок, но Алег… это было так ужасно…

Куратор кивнул понимающе.

— Хорошее объяснение, Дани. Кстати, раз уж Вы сами заговорили об этом рисунке… Он Вам дорог? Вы хотели бы получить его обратно?

Дани растерянно смотрел на наставника.

— Но разве дедушка не велел Вам выбросить рисунок?..

— Рекомендовал… — уточнил суфи Гару.

— Так… Вы можете мне его вернуть?

— Если Вы прикажете Анж Нуар снять маску.

Иногда суфи Гару так шутит, что… Нет, сейчас не шутит. Он может отдать рисунок… Дани пытался, много раз пытался нарисовать снова, но не видел её, как тогда… тогда она словно выглянула на миг из своего нового мира — взгляд золотых глаз, ласковая улыбка — и скрылась опять. Суфи Гару может вернуть… её улыбку… Но для этого… надо заставить Анж Нуар… «Заставить» — нехорошее слово, злое.

— Я не понимаю… — Дани беспомощно смотрит на наставника. Сейчас он вовсе не будущий амир, он — лишь маленький мальчик, который ничего не понимает, да и не хочет понимать в этом странном, пугающем взрослом мире. — Чего Вы хотите?

— Вопрос не в том, чего хочу я, — суфи Гару старается говорить мягко, важно не перегнуть палку, не давить слишком сильно — мальчик должен принять решение сам. — Вопрос в том, чего хотите Вы.

Дани хотел получить назад свой рисунок. Он имел на это право. А маска… Это всего лишь маска. Что она может значить?.. Это несерьезно, во Флорес всё несерьезно — так ему говорили. Если у Анж Нуар есть какие-то проблемы с лицом… На Элпис лучшие в мире пластические хирурги, он может сделать себе любое лицо… ну, почти любое… Носить постоянно маску — какая глупость! Если он сам этого не понимает — ему же хуже! Вернуть рисунок…

— Я хочу, чтобы Вы сейчас же сняли эту маску. Я приказываю Вам!

Дани нетерпеливо выхватил из рук куратора заветный листок, как будто боялся, что суфи Гару передумает.

— Почему он так боялся снять маску, ведь у него совсем обычное лицо, ничего особенного?..

— В том-то и дело. Думаю, ему не хотелось разрушать ореол таинственности, придающий ему дополнительную популярность. Для артиста важно, чтобы о нем говорили. Слухи, сплетни — нужно всё время поддерживать интерес к своей персоне. Иллюзия недоступности, некая тайна — всё это часть славы Анж Нуар…

— Была… тайна… Теперь нет, — заключил Дани.

Наставник помолчал. Потом спросил, понизив голос:

— Вы сожалеете о принятом решении?

Дани посмотрел на листок.

— Я ведь хотел получить рисунок, — он говорил тихо, но неуверенности в его голосе не было. — Я его получил.

— Хорошо, — куратор кивнул. — И Вы не вините себя за это?

— Нет, — голос Дани чуть дрогнул.

— Вы вините меня, не так ли?

Мальчик отвел глаза и промолчал.

— Что ж, это тоже правильно, — наставник был абсолютно спокоен, в его голосе звучало одобрение. — Я очень доволен Вами, Дани. Вы, правда, быстро учитесь.

Теперь Дани поднял на него глаза. Давно знакомое лицо казалось чужим. Суфи Гару, которого он совсем не знает…

— Суфи Гару, а у Вас лицо настоящее? Или это тоже маска?

Чего он ожидал? Что наставник обидится или рассердится? Но тот остался по-прежнему спокоен и холоден. Только во взгляде мелькнула тень… усталости? Печали?..

— Вам придется принимать трудные решения, придется жертвовать чем-то или кем-то… Приказывать кому-то проверить, насколько ядовит паук. Вы можете остаться милым и добрым, но тогда никто не станет слушаться Ваших приказов, и это будет плохо, очень плохо для Вас… Так что, если хотите сохранить то, что Вам дорого, — куратор выразительно посмотрел на рисунок. — Прячьте получше.

Вскоре весь Верхний Город узнал о случае в Центральном Театре. Во Флорес, разумеется, происшедшее обсуждалось всеми и на все лады. Но тех, кто сочувствовал бедолаге Анж Нуар, попавшему в весьма неприятную ситуацию, и возмущался поведением юного Дин-Хадара и его наставника, было совсем мало. Гораздо меньше, чем тех, кто ехидничал и злорадствовал в адрес Тысячеликого, радуясь его унижению. Что поделаешь, зависть и порожденные ею злые сплетни — неотъемлемая часть жизни богемы.

Что же касается обитателей Холма Софии — амиров и других достойных ученых мужей — многие из них вынуждены были признать, что Айгор Дин-Хадар выбрал для сына весьма умелого куратора.

… Сначала Дани хотел повесить рисунок в своей комнате. Но, подумав, положил в непрозрачную папку. А папку тщательно спрятал в ящик стола. На самое дно. Суфи Гару прав. То, что дорого… Чтобы сохранить… Чтобы не отобрали… Прятать, прятать получше. И самому спрятаться. Под маской. Но не такой, как у Анж Нуар — её легко сорвать, а такой, как у суфи Гару.

Дани встал перед зеркалом. Приосанился, чуть вскинул подбородок, надменно поджал губы… Вот, уже похоже. Только глаза выдают — слишком теплые, живые. Совсем как у неё… Но ничего — он будет стараться, «работать над собой», как говорит суфи Гару, и очень скоро тоже научится носить холодную, высокомерную маску. Он скроет под ней всё, что нельзя показывать, всё, что — «нарушение дисциплины»: смех, любопытство, воспоминания о ласковом взгляде золотых глаз… Спрятать… Чтобы сохранить.