Дети Мафусаила. Уолдо. Магия, инк.

УОЛДО (перевод Н. Войко)

Представление значилось в программе как балетная чечетка, однако это не соответствовало происходящему на сцене даже в малой степени.

Редкими, четкими ударами его ноги выбивали замысловатую дробь. Когда же он оторвался от пола, в зале повисла мертвая тишина: он взлетел выше, чем позволяют человеческие возможности, проделав при этом в воздухе серию фантастических антраша.

Приземлившись на носки, после секундной остановки, он закончил выступление громоподобно нарастающим фортиссимо чечетки.

Огни рампы погасли, однако в зале было тихо. Только через несколько мгновений публика, как бы пробудившись, взорвалась аплодисментами.

Он стоял лицом к залу, ощущая, как восторг зрителей постепенно наполняет и согревает его. Он физически чувствовал этот невероятно сильный взрыв эмоций и мог едва ли не прикоснуться к нему.

Как прекрасно танцевать, как здорово, когда тебе аплодируют, тебя любят и ждут!

Занавес опустился в последний раз, и он дал костюмеру увести себя со сцены. В конце представления он всегда бывал немного захмелевшим, ведь танец весело пьянит даже во время репетиций. Но особенно — когда вдохновляет аудитория, когда поддерживает тебя одного, аплодирует… Нет, этим не пресытишься никогда! Ведь всякий раз это ощущаешь по-новому, и всякий раз твое сердце готово разорваться от счастья.

— Сюда, шеф. Улыбнитесь. — Блеск фотовспышки. — Спасибо.

— Спасибо всем. Угощайтесь. — Он направился в другой конец своей уборной.

«Какие они все хорошие ребята! Просто шикарные парни: репортеры, фотографы, журналисты — все», — подумал он.

— Может, вы попозируете?

Он повиновался было, но костюмер, возившийся с одной из его балетных туфель, предупредил:

— Вы оперируете через час.

— Оперирует? — переспросил газетный фотограф. — Что на этот раз?

— Церебротомия левого полушария.

— Да? А можно об этом написать и дать несколько фотографий?

— Пожалуйста, если в больнице не будут возражать.

— Мы договоримся.

«Шикарные парни», — опять подумал он.

— …Попытаемся дать этот сенсационный материал под несколько иным углом, — прозвучал женский голос прямо над его ухом.

Слегка смущенный, он быстро оглянулся.

— Что, например, заставило вас выбрать танцы в качестве карьеры?

— Извините, — начал он, — я вас не расслышал. Боюсь, здесь ужасно шумно.

— Я спросила, почему вы решили заняться танцами?

— Ну-у, не уверен, смогу ли я ответить. Для этого пришлось бы начинать издалека…

Джеймс Стивенс хмуро смотрел на своего заместителя.

— С чего это ты выглядишь таким счастливым, а? — требовательно спросил он.

— Просто у меня лицо такое, — извиняющимся тоном ответил тот. — Может, и вы посмеетесь над тем, что я сейчас скажу: произошла еще одна авария.

— Вот те на! А ну-ка помолчи. Я сам догадаюсь… Пассажиры или груз?

— Большегруз фирмы «Слаймекс» на перегоне Чикаго — Солт-Лейк, к востоку от Норс-Платт. Кстати, шеф…

— Ну?

— Биг Бой хочет вас видеть.

— Это уже интересно. Очень, очень интересно. Мак…

— Да, шеф?

— Как тебе понравится работа главного инженера по перевозкам в Североамериканской энергосистеме? Насколько мне известно, там скоро появится вакансия.

— Странно, что вы об этом заговорили, шеф, — Мак потер нос. — Я ведь только что собирался спросить, какую рекомендацию вы мне дадите, если я захочу вернуться в гражданское проектирование. Должно быть, вам хочется избавиться от меня.

— А я и избавляюсь — прямо сейчас. Ты немедленно мчишься в Небраску, находишь эту кучу металлолома, пока охотники за сувенирами не растащили ее до конца, и привозишь оттуда декальбы и контрольную панель.

— Что, сложности с полицией?

— Угадал. Вернуться нужно в любом случае.

— Со щитом или на щите.

Контора Стивенса непосредственно примыкала к зональной энергостанции. Все остальные деловые конторы Североамериканской энергосистемы располагались на холме не менее чем в трех четвертях мили. Однако между ними был проложен стандартный транспортный туннель. Стивенс вошел в него, выбрав самую медленную из движущихся дорожек, чтобы иметь больше времени все обдумать перед встречей с боссом.

По дороге в главный офис он все взвесил, однако единственно возможное решение пришлось ему не по душе.

Биг Бой — Стенли Ф.Глисон, председатель правления, — неспешно поздоровался с ним.

— Заходи, Джим. Садись. Угощайся сигарой.

Стивенс сел. Отказавшись от сигары, он огляделся по сторонам. Кроме него и шефа, здесь были Харкнес, глава юридического отдела, доктор Рамбо, возглавлявший отдел альтернативных исследований, и Стрейбел, главный инженер городской энергосистемы.

«Только пятеро, — мрачно подумал Стивенс. — Только шишки из высшего эшелона и никого из среднего звена. Полетят головы, а моя будет первой».

— Ну, — произнес он почти угрожающе. — Все здесь. У кого колода? Кто сдает?

Казалось, Харкнес слегка оторопел от такой наглости. Рамбо был слишком погружен в себя, чтобы обращать внимание на выходки, отдающие дурным вкусом и плохим воспитанием. Глисон же просто проигнорировал его слова:

— Мы пытаемся выйти из затруднительного положения, Джеймс. Я просил найти тебя и пригласить сюда, пока ты еще не ушел.

— Я задержался, чтобы просмотреть личную корреспонденцию, — кисло ответил Стивенс. — Иначе я был бы уже на пляже в Майами, преобразуя солнечный свет в витамин Д.

— Догадываюсь, — вздохнул Глисон. — Жаль, что так вышло. Ты заслужил отпуск, Джимми. Однако ситуация меняется к худшему, а не к лучшему. Есть какие-нибудь идеи?

— Что говорит мистер Рамбо?

Рамбо мгновенно поднял глаза.

— Рецепторы де Кальба подвести не могут, — произнес он.

— Однако подвели.

— Не могли. Просто вы ими не так управляли.

И он опять погрузился в свой внутренний мир — свою тюрьму.

С привлекающим внимание жестом Стивенс повернулся к Глисону:

— Насколько я понимаю, доктор Рамбо прав. Но если ошибка допущена на стадии проектирования, я не смогу ее проследить. Можете принять мою отставку.

— Мне не нужна твоя отставка, — мягко ответил Глисон. — Мне нужны результаты. К тому же я несу ответственность перед общественностью.

— И перед акционерами, — вставил Харкнес.

— Если мы справимся со всем остальным, с акционерами проблем не будет, — заметил Глисон. — Ну что, Джимми? Есть предложения?

Стивенс закусил губу.

— Только одно, — наконец объявил он, — и такое, которое мне бы делать не хотелось. Но я скажу, даже если потом мне придется заняться распространением дамских журналов.

— Ну? Говори.

— Нам нужно проконсультироваться с Уолдо.

Только теперь Рамбо вышел из состояния апатии.

— Что? С этим шарлатаном? Это ведь наука!

— Действительно, доктор Стивенс… — начал Харкнес.

Глисон поднял руку.

— Предложение доктора Стивенса логично, но боюсь, оно немного запоздало. Я говорил с Уолдо на прошлой неделе.

Харкнес очень удивился. Да и сам Стивенс был явно раздосадован:

— И не сказали мне?

— Извини, Джимми. Я просто его прощупывал. Ничего хорошего. Его условия для нас — все равно, что конфискация имущества.

— Ему до сих пор жаль патентов Хатауэя?

— Все еще точит на нас зуб?

— Надо было позволить мне урегулировать этот вопрос, — опять вставил Харкнес. — Он не может с нами так поступать: здесь замешан общественный интерес. Если возникнет необходимость, заплатите ему. А вопрос о патентах можно рассмотреть в судебном порядке. Я все устрою.

— Да, уж ты устроишь, — сухо заметил Глисон. — Ты, наверное, думаешь, что решением суда можно заставить курицу нести яйца?

Харкнес явно возмутился, но промолчал.

— Я бы никогда не предложил обратиться к Уолдо, если бы не знал, как к нему подступиться. Я знаком с его другом.

— Друг Уолдо? Вот не знал, что у этого типа есть друзья.

— Для Уолдо он вроде дядюшки — врач, который помог ему появиться на свет. С его-то помощью я и попытаюсь пробудить в душе Уолдо все лучшее, что еще дремлет в ней.

Доктор Рамбо встал.

— Это невыносимо, — заявил он. — Должен попросить вас извинить меня.

Не ожидая ответа, он как пробка вылетел из помещения.

Глисон проводил его обеспокоенным взглядом.

— Почему он так тяжело это воспринял, Джимми? — спросил Глисон. — Можно подумать, он лично ненавидит Уолдо.

— В каком-то смысле — вполне возможно. Но тут еще и другое. Вся его вселенная рушится. За последние двадцать лет, с тех пор как Прайер переформулировал общую теорию поля и было покончено с принципом неопределенности Гейзенберга, физика стала считаться точной наукой. Любые сбои и неполадки в системе передачи энергии, которые мы сейчас испытываем, для вас и для меня — просто большая неприятность, а для доктора Рамбо — посягательство на его веру. За ним бы неплохо присматривать.

— Зачем?

— Как бы он совсем не тронулся. Потеря веры для человека может обернуться трагедией.

— М-м… А как же ты? Разве тебя это серьезно не задевает?

— Да нет. Я — инженер. С точки зрения Рамбо — просто высокооплачиваемый ремесленник. У нас к тому же разная психическая ориентация: не могу сказать, что я так уж сильно расстроен.

На письменном столе Глисона ожил передатчик системы аудиосвязи:

— Вызываем главного инженера Стивенса. Вызываем главного инженера Стивенса.

Глисон нажал кнопку.

— Он здесь. Говорите.

— Передано кодом компании и расшифровано. Сообщение гласит: «Потерпел аварию в шести километрах к северу от Цинциннати. Следует ли мне ехать в Небраску или снять то, о чем договаривались, с моего собственного драндулета?» Конец сообщения. Подпись: «Мак».

— Пусть возвращается хоть пешком, — зло сказал Стивенс.

— Хорошо, сэр. — Передатчик отключился.

— Твой помощник? — спросил Глисон.

— Да. Наверное, это последняя капля, шеф. Что же дальше? Ждать и пытаться анализировать причины аварии или попробовать встретиться с Уолдо?

— Попытайся встретиться.

— О’кей. Если от меня не будет никаких новостей, вышлите выходное пособие в Палмдейл Инн, Майами. Я буду четвертым уборщиком на пляже справа.

Глисон выдавил из себя кривую улыбку.

— Если ты и в самом деле не добьешься никаких результатов, я стану пятым. Счастливо.

— Пока.

Стрейбл, главный инженер городской энергосистемы, заговорил только тогда, когда Стивенс ушел.

— Если в город перестанет поступать энергия, — негромко сказал он, — вы знаете, где я буду, не правда ли?

— Где? Шестым уборщиком?

— Вряд ли. Я буду номером первым. Первым, кого линчуют.

— Энергосистема просто не может подвести. У вас ведь громадное количество дублирующих устройств и систем предохранения.

— Но ведь и декальбы не должны были отказать. Все одно к одному. Вспомните, что было на седьмом подуровне в Питсбурге, где отключилось освещение. Впрочем, лучше об этом не думать.

Движущаяся вверх лента эскалатора доставила доктора Гримса к его дому. Взглянув на автоматический регистратор, он с приятным удивлением обнаружил, что внутри его ждет кто-то из близких людей, знающих его домашний код. Медленно, щадя покалеченную ногу, Гримс стал спускаться по лестнице и наконец появился в гостиной.

— Привет, док! — Джеймс Стивенс встал, как только открылась дверь, и двинулся навстречу, чтобы поздороваться.

— Хэлло, Джеймс. Налей себе что-нибудь выпить. Вижу, тебе это не повредит. Да и мне тоже.

— Ладно.

Пока его друг занимался приготовлением выпивки, Гримс вытряхнул себя из странного, невероятно громоздкого и неуклюжего древнего пальто и швырнул его в направлении гардеробной ниши. Не долетев, оно тяжело шлепнулось на пол — куда тяжелее, чем можно было ожидать.

Наклонившись, Гримс стащил массивные штаны, такие же громоздкие, как и пальто. Под всем этим он был одет в обычное деловое трико — облегающие голубые с черным лосины. Такой стиль ему не подходил совершенно. Не искушенному в вопросах одежды существу — ну, скажем, какому-нибудь пришельцу с Антареса — он мог бы показаться нескладным, даже уродливым. Очень уж он смахивал на толстого старого жука.

Неодобрительный взгляд Джеймса Стивенса задержался однако не на лосинах, а на только что скинутой доктором куче одежды.

— Все еще носите эти дурацкие бронированные одежки?

— Конечно.

— Черт возьми, док. Вы выглядите просто глупо во всем этом барахле. К тому же это просто вредно.

— Гораздо вреднее их не носить. Скорее заболеешь.

— Чушь! Я же не заболеваю, хоть и не ношу броню за пределами лаборатории.

— А стоило бы носить, — Гримс подошел к Стивенсу. — Положи-ка ногу на ногу.

Стивенс подчинился, и Гримс сильно стукнул его ребром ладони ниже колена. Ответная реакция была едва заметна.

— Вот видишь. Плохи дела, — заметил Гримс. Затем приподнял правое веко друга. — Ты в плохой форме, — добавил он, помолчав.

Стивенс нетерпеливо дернулся.

— Со мной все в порядке. Мы говорили о вас.

— А что со мной?

— Черт возьми, док, вы теряете репутацию. О вас уже поговаривают.

— Знаю, — кивнул Гримс. — «Бедный старый Гус Гримс — у него слегка крыша поехала». Не беспокойся о моей репутации. Я всегда не вписывался в общую картину. Какой у тебя индекс усталости?

— Не знаю. Нормальный.

— Нормальный? Да возьмись я с тобой сейчас бороться, два раза из трех положу на лопатки.

Стивенс потер глаза.

— Не цепляйтесь ко мне, док. Знаю без вас, я совершенно обессилел. Но это от переутомления.

— Хм, Джеймс! В области радиационной физики ты, конечно, достаточно квалифицированный ученый…

— Инженер.

— Пусть инженер. Но ведь не медик. Не думаешь же ты, что можно безнаказанно пропускать через человеческий организм любые виды лучистой энергии. Год за годом — и все безнаказанно? Наш организм к этому не приспособлен.

— Но я ношу бронезащиту в лаборатории. Вы же знаете?

— Конечно. А как насчет того, чтобы носить и за пределами лаборатории?

— Но… Послушайте, док, мне бы очень не хотелось говорить об этом, но все ваши утверждения просто смешны. Безусловно, атмосфера насыщена сейчас лучистой энергией, но она безвредна. Все коллоидные химики согласны…

— Коллоидные? Чушь!

— Но вы же не станете отрицать, что биоэкономика относится к области коллоидной химии!

— Я ничего не собираюсь ни отрицать, ни признавать. Не стану утверждать, что коллоиды не являются основой живой ткани. Так оно и есть. Но вот уже сорок лет я твержу, что очень опасно подвергать живую ткань воздействию разнообразных видов радиации, не представляя себе ее последствий. С эволюционистской точки зрения, человеческое существо адаптировалось и привыкло только к естественной радиации Солнца. А сейчас человек плохо переносит и ее, несмотря на плотный озоновый слой. Без этого же слоя… Ты когда-нибудь видел рак, вызванный жестким солнечным облучением?

— Конечно, нет.

— Ты слишком молод. Но я-то видел. Учась в интернатуре, был ассистентом, когда оперировали пациента с таким диагнозом. Тот парень принимал участие во Второй Венерианской экспедиции. Мы насчитали у него четыреста тридцать восемь опухолей, а потом и считать перестали.

— Мы ведь, тем не менее, победили солнечную радиацию, — заметил Стивенс.

— Конечно. Но это должно было стать предупреждением. Вы, молодые наши таланты, такое можете заварить в своих лабораториях, что нам, старым глупым лекарям, вовек не расхлебать. Мы всегда отстаем от вас. Так получается. Поэтому обычно и не знаем, что произошло, до того момента, когда непоправимый вред уже нанесен. Настало время прекратить эту порочную практику.

Он тяжело опустился в кресло, и вдруг стало видно, что Гримс такой же усталый и изможденный, как и его молодой друг.

Стивенс вдруг почувствовал такого рода неловкость, когда не находишь нужных слов. Пожалуй, именно так чувствует себя человек, когда его лучший, горячо любимый друг влюбляется в недостойную женщину. Вот тогда очень хочется найти слова, которые не прозвучали бы грубо…

— Док, — начал Стивенс, меняя тему разговора. — Я пришел потому, что у меня есть кое-что на уме…

— Что именно?

— Для начала — отпуск. Я вымотался, перетрудился. Кажется, с отпуском все в порядке. Теперь, по крайней мере. И потом, меня интересует ваш приятель Уолдо.

— Да ну!

— Именно так: Уолдо Фартингуэйт-Джонс — высокомерный, с дурным характером, дай Бог ему здоровья.

— Почему Уолдо? Неужели тебе любопытна тяжелая форма миастении?[6] Тебя же не интересует миастения, насколько я знаю.

— Конечно, нет. Мне все равно, какие у Уолдо физические отклонения. У него может быть чесотка, перхоть или непрекращающийся кровавый понос — мне это все равно. Мне нужно добраться до его мозгов, воспользоваться его идеями.

— Ну и?..

— Я не могу сделать это сам. Уолдо не помогает людям. Он их просто использует. Нормально он контактирует только с вами.

— Это не совсем так…

— С кем же еще?

— Ты неправильно меня понял. У него вообще нет нормальных контактов. Просто я единственный человек, который не боится говорить ему правду в глаза.

— А я думал… Впрочем, неважно. Ситуация очень неприятная. Уолдо именно тот человек, который нам нужен. Почему же получается, что такой гений, как он, поставил себя над обществом и не хочет считаться с его нуждами? Да, я знаю, виной тому его болезнь. Почему только именно этот человек болеет именно этой болезнью? Невероятное совпадение.

— Пожалуй, ты неправильно сформулировал. Дело не столько в его физическом недостатке, сколько в том, что эта его слабость и заставила его, некоторым образом, стать гением.

— Как это?

— Да так вот, — задумчиво произнес Гримс.

Он погрузился в воспоминания, полностью уйдя в себя, мысленно раскручивая целый ряд сложных, длиной в целую жизнь, ассоциаций, связанных о Уолдо, его странным пациентом. Он вспомнил свои подсознательные опасения, когда принимал роды. Ребенок казался достаточно здоровым, за исключением легкой синюшности. Но тогда в родильном зале многие новорожденные были синюшными. И все же он почувствовал какое-то нежелание шлепнуть его по попке. Такой шлепок служил начальным стимулом, заставляющим младенца набрать полные легкие воздуха.

Однако он сдержал свои чувства, выполнил необходимую процедуру «рукоприкладства», и только что родившееся человеческое создание заявило о своем существовании вполне здоровым криком. Больше он ничего сделать не мог. Тогда он был всего лишь молодым начинающим врачом, который жил и работал в соответствии с данной им клятвой Гиппократа. Он и до сих пор относится к ней серьезно, так, по крайней мере, ему кажется, хотя иногда и называет ее гипокритичной[7] клятвой. А тогда предчувствие все же не подвело его: в ребенке было что-то испорченное. Что-то странное, а не просто миастения гравис.

Сначала ему было жалко мальчика, может быть, потому, что он испытывал какую-то иррациональную ответственность за его состояние. Патологическая слабость, недоразвитость всей мышечной системы — вот что у него было. Не существовало практически ни одного не пораженного участка тела, ни одного сочленения, которое можно было бы заменить. В подобных случаях жертва этой болезни вынуждена лежать почти неподвижно, несмотря даже на то, что у нее есть все органы и организм функционирует. Однако процессы проходят настолько вяло и слабо, что это может вызвать лишь жалость. Человек проводит жизнь в состоянии полной прострации. Нормальный индивидуум способен испытать нечто подобное, если добежит до финиша после изнурительной пробежки через всю страну. Вряд ли существует способ облегчить такое состояние.

Пока Уолдо был маленьким, док все время ожидал, что он умрет. Ведь тот был обречен на абсолютно бесполезное существование. И в то же время как врач Гримс и множество других специалистов в самых разных областях медицины делали все возможное, чтобы ребенок выжил.

Конечно, Уолдо не мог посещать школу — и Гримс нашел сердобольных учителей. Ребенок не мог принимать участие в нормальных играх — Гримс изобрел игры, в которые можно было играть, будучи прикованным к постели. Они не только подстегивали воображение Уолдо, но и стимулировали его максимально использовать недоразвитые мышцы, выжимая из них все, на что они только были способны.

Гримс опасался, что увечный ребенок, не имея возможности пройти естественный процесс роста со всеми его особенностями, останется инфантильным. И в то же время он сознавал, всегда чувствовал — бояться этого не стоит. Юный Уолдо хватал от жизни те крохи, которые она ему предлагала: жадно учился, постоянно напрягал волю, все свои силы и желания, чтобы заставить непослушные мышцы подчиняться. Он был невероятно изворотлив и придумывал самые различные хитрости, чтобы обмануть свои мускулы, их слабость. В семь лет он нашел способ удерживать ложку двумя руками. Это давало ему, хоть и сопряженную с болью, возможность есть самому, без посторонней помощи. Свое первое изобретение в области механики он сделал в десять лет.

То было приспособление, которое держало книгу под нужным углом, контролировало освещенность, переворачивало страницы. Оно управлялось простым прикосновением кончика пальца к контрольной панели. Естественно, что Уолдо не мог построить его сам, однако он его придумал и объяснил устройство, а Фартингуэйты-Джонсы вполне могли позволить себе оплатить услуги инженера-дизайнера, чтобы воплотить в жизнь изобретение сына.

Гримс склонен был считать этот первый случай, в котором Уолдо-ребенок действовал как интеллектуальный руководитель, психологической вехой в процессе его развития, после которой Уолдо стал рассматривать весь человеческий род как своих слуг, как свои руки — настоящие или потенциальные.

— Что вас гложет, док?

— М-м… Прости, я задумался. Послушай, сынок, ты не должен грубо обращаться с Уолдо. Мне самому он не нравится, но его нужно принимать таким, какой он есть.

— Вы его таким и принимаете!

— Постой! Ты только что сказал: тебе нужны его мозги, его гениальность. Однако он не был бы гением, если бы не был калекой. Ты не знал его родителей. Они были хорошими, крепкими, умными людьми, но — ничего из ряда вон. Думаю, природные качества Уолдо были немногим выше. Но ему пришлось все время их развивать, чтобы чего-то достичь. Ему все давалось с огромным трудом. Ему пришлось быть умным.

— Конечно, конечно… Но почему он стал таким невероятно мизантропичным? Ведь большинство великих людей не такие.

— Подумай сам. В его состоянии, чтобы чего-нибудь достичь в любой области, нужно было развить твердую волю, разум, работающий только в одном направлении и абсолютно не считающийся ни с чем. Чего же еще от него можно было ожидать? Конечно, он жестокий эгоист!

— Я… Ладно, неважно. Он нам очень нужен — вот и все.

— Зачем?

Стивенс все объяснил.

Вполне определенно можно утверждать, что все, относящееся к сфере культуры — все ее достижения, ценности, организация семьи, режим питания, условия жизни, педагогические методы и приемы, социальная организация и государственные учреждения, формы правления и так далее, — обусловлено экономической необходимостью технологического развития общества. Несмотря на расплывчатость этого утверждения и его упрощенность, абсолютно ясно: многое, что было характерно для длительного периода мира, последовавшего за конституционным образованием Организации Объединенных Наций, возникло из технологий, взращенных и вызванных к жизни нуждами стран-участниц войны сороковых годов. До того времени технология лучевой передачи использовалась, за редкими исключениями, только для радиотрансляций. Даже телефонная связь осуществлялась посредством металлических проводов, протянутых от одного аппарата к другому.

Если некто в Монтерее[8] хотел поговорить с женой или партнером в Бостоне, то соединение происходило при помощи медного провода, протянутого через весь континент.

Лучистая энергия была тогда недостижимой мечтой, о ней можно было прочитать только в воскресных приложениях или комиксах. Потребовалась целая цепь или, скорее, вереница новых событий, прежде чем стало возможным отказаться от медной паутины, опутывающей весь континент. Энергию невозможно было передавать без потерь, экономно, пока не появился коаксиальный луч — результат исследований в поисках новых военных технологий.

Радиотелефонная связь не могла заменить проволочный телефон до тех пор, пока микроультраволновая технология не пробила себе дорогу в эфир. Уже тогда возникла необходимость в изобретении специальных настроечных приборов, которыми могли бы так же свободно, как телефоном, пользоваться не только специалисты, но и, скажем, десятилетний ребенок.

Лаборатории Белла решили эту проблему. А решение это привело непосредственно к созданию приемника лучистой энергии — удобного в обращении, надежно сконструированного, хорошо контролируемого. Путь к коммерческой передаче радиоэнергии был открыт. Если, конечно, не принимать во внимание того, что она все еще не была эффективной. Индустриальной революции способствовало изобретение парового двигателя. Разработка четырехтактного двигателя внутреннего сгорания сопутствовала развитию авиации. Ну а для масштабного использования лучистой энергии необходимо было найти действительно дешевый и мощный источник такой энергии. Поскольку передача ее была сама по себе неэкономичной, нужно было научиться получать энергию недорогую и в очень больших количествах.

Во время второй мировой войны появилась атомная энергия. Физики, работавшие для армии США /а Соединенные Штаты Америки имели тогда свою собственную армию/, создали сверхвзрывчатое вещество. Если тщательно и под нужным углом рассмотреть рабочие записи и описания испытаний, можно обнаружить, что тогда были открыты все виды ядерных реакций, даже так называемый Солнечный Феникс, водородно-гелиевый цикл, который является источником солнечной энергии.

Лучистая энергия стала экономически выгодной, доступной и незаменимой.

Реакция, в процессе которой медь разлагается на фосфор, кремний и гелий, в сочетании с цепной реакцией разложения стала одним из наиболее дешевых и удобных средств, разработанных для получения неограниченного количества практически свободной энергии.

Конечно, Стивенс не стал объяснять это Гримсу. Ведь Гримс сам был пассивным свидетелем упомянутого процесса. Он видел, как лучистая энергия постепенно набирала силу, точно так же, как его дед наблюдал за эволюцией авиации. Гримс мог видеть, как громадные по протяженности линии энергопередач исчезали с лица земли, чтобы можно было лучше использовать освободившуюся медь. Он видел, как тяжелые кабели выкапывали из земли на развороченных улицах Манхэттена. Он, наверное, даже мог вспомнить свой первый радиотелефон с несколько смешным и странным двойным диском. В первый раз вместо того, чтобы дозвониться в соседнее кафе, он связался со своим юристом в Буэнос-Айресе. В течение двух недель он звонил через Южную Америку, пока не выяснил, что все зависит от того, на каком диске будет сделан первый набор.

В то время Гримс с большим трудом приспосабливался к новому архитектурному стилю. Ему совершенно не нравился Лондонский план, по которому все жилища убирались под землю. Он любил города на поверхности, где ими можно было любоваться. Но когда возникла необходимость увеличить площадь конторы, он сдался и был вынужден переместиться под землю. Не столько даже из соображений дешевизны, больших удобств и практичности жизни в сверхкомфортабельной пещере, сколько из-за всевозрастающего беспокойства по поводу возможных последствий радиации, ее воздействия на организм человека. Подземные стены нового жилища были покрыты слоем свинца, а крыша пещеры — двойным слоем. Вход, расположенный на поверхности земли, был, насколько это возможно, защищен от радиации.

— Все дело в том, — рассказывал тем временем Стивенс, — что транспортные узлы стали чертовски неравномерно получать энергию. Не то чтобы транспорт полностью остановился, но ощущаются очень существенные сбои, причиняющие всевозможные неприятности. Последнее время произошло несколько крайне досадных инцидентов, которые не удалось замолчать. Срочно нужно что-то предпринимать.

— Зачем?

— «Зачем?» Не будьте дураком! Во-первых, как инженер по транспортным системам САЭК я отвечаю за их бесперебойную работу, и мой хлеб с маслом зависит именно от такой работы. А во-вторых, сама по себе проблема очень неприятна. Хорошо спланированный, разработанный и отлаженный механизм должен работать — все время, всегда. А этот — не работает. И мы не можем выяснить почему. Наши штатные теоретики, по-моему, попросту несут околесицу — и все.

Гримс пожал плечами, и этот жест вызвал у Стивенса раздражение.

— Мне кажется, вы недооцениваете проблему, док. Вы хоть представляете, сколько лошадиных сил задействовано в транспортной системе? Если учитывать личные и коммерческие средства передвижения и общественный транспорт, то Североамериканская энергетическая компания поставляет более половины всей энергии, потребляемой на континенте. У нас все должно быть в порядке. Существует ведь еще и наш городской филиал, хотя там пока, слава Богу, нет никаких неприятностей. Даже страшно представить, к чему может привести сбой в городской энергосистеме.

— У меня есть решение проблемы.

— Да ну? Выкладывайте.

— Откажитесь от всего этого. Вернитесь к машинам, работающим на бензине и паре. Нужно отделаться от этих чертовых, смертельно опасных ловушек лучистой энергии.

— Это совершенно невозможно. Да понимаете ли вы, что говорите. Потребовалось пятнадцать лет, чтобы совершить полный переход на новую систему, теперь мы привязаны к ней. Гус, если мы закроем лавочку, половина населения северо-западного побережья будет голодать, не говоря уже об Озерных штатах и оси Филадельфия-Бостон.

— Хм… Ну что я могу сказать по этому поводу?.. Наверное, это все-таки лучше, чем медленно травиться из-за того, что происходит сейчас.

Стивенс нетерпеливо отмахнулся.

— Послушайте, док, можете сколько угодно носиться со своими вздорными идеями, только не думайте, что я буду принимать их в расчет. Никто, кроме вас, не видит опасности в лучистой энергии.

— Дело в том, сынок, — заметил Гримс, — что не туда мы смотрим. Знаешь, каким был прошлогодний рекорд по прыжкам в высоту?

— Я никогда не слушаю спортивные новости.

— А ты послушай как-нибудь. Примерно двадцать лет назад этот рекорд достигал 2 метров 18 сантиметров. С тех пор он все время снижается. Можно построить график зависимости атлетических рекордов от уровня радиации в атмосфере — искусственной радиации. И тогда, возможно, обнаружатся некоторые результаты, которые тебя очень удивят.

— Чушь! Всем известно, что мы ушли от тяжелых видов спорта, от этих глупостей по части накачивания мускулатуры до изнеможения, борьбы до седьмого пота и тому подобного, вот и все. Мы пришли к более интеллектуальным видам.

— Интеллектуальным? Вранье! Люди перестали играть в теннис и в другие такие распространенные раньше игры просто потому, что они постоянно ощущают усталость. Посмотри на себя: ты просто развалина!

— Не доставайте меня, док!

— Прости. Однако человек выполняет свои природные функции заметно хуже именно теперь. Если бы у нас были достаточно достоверные сведения, я бы мог это доказать. Но любой врач, который не даром ест свой хлеб, способен увидеть это. Конечно, если у него есть глаза и мозги, и он не привязан слепо к громадному количеству всевозможных мудреных инструментов и аппаратов. Я не могу доказать, чем это вызвано. Пока не могу. Однако я глубоко убежден: причина именно в том, чем ты сейчас так настойчиво занимаешься.

— Не может этого быть. В атмосфере нет ни единого излучения, которое бы тщательно не исследовали в биолабораториях. Мы не дураки и не мошенники.

— Может, вы исследовали все это недостаточно долго. Я ведь говорю не о нескольких часах или неделях. Я говорю об эффекте накопления в течение многих лет, о радиоактивных частицах, которые проникают в ткани. Что они делают с ними?

— Ничего страшного, я полагаю.

— Ты полагаешь, но не знаешь. И никто никогда не пытался это выяснить. Вот например: какое влияние оказывает солнечный свет на силикатное стекло? Обычный ответ будет таким: «никакого». А ты видел стекла из пустыни?

— Серовато-голубые? Конечно.

— В Мойавской пустыне бутылка становится цветной через несколько месяцев. А видел ли ты когда-нибудь оконные стекла в старых домах на Бикон-Хилл?

— Никогда не был на Бикон-Хилл.

— Что ж, я расскажу тебе. Там то же явление, только для того, чтобы увидеть его в Бостоне, понадобилось около ста лет или больше того. А теперь ответь мне, ты, башковитый физик, можете ли вы измерить, исследовать те изменения, которые произошли со стеклами в Бикон-Хилл?

— М-мм, наверное нет.

— Здесь то же самое. Кто-нибудь пробовал изучить изменения в тканях человека, вызванные тридцатилетним воздействием микроультракоротковолновой радиации?

— Нет, но…

— Никаких «но»! Никто и не пытался! А я видел результаты этого воздействия. И мне пришла в голову неплохая идея, хотя, возможно, я и ошибаюсь. Однако чувствую себя гораздо бодрее с тех пор, как стал постоянно, куда бы ни выходил, носить пальто на свинцовой подкладке.

— Может, вы и правы, док, — сдался Стивенс. — Не стану спорить. А как насчет Уолдо? Повезете меня к нему? Поможете поговорить?

— Когда ты хочешь встретиться с ним?

— Чем раньше, тем лучше.

— Связывайся, в таком случае, со своей конторой.

— А вы готовы прямо сейчас? Меня это устраивает. Контора же здесь ни при чем — я в отпуске. Тем не менее наши проблемы не дают мне покоя даже сейчас, и я хочу, в конце концов, дойти до самой сути.

— Значит, кончай трепаться и пошли.

Они вышли на поверхность прямо к тому месту, где были припаркованы их машины. Гримс направился к своей: громоздкому, старомодному семейному ландо фирмы «Боинг».

— Вы ведь не собираетесь ехать в этой колымаге? — спросил Стивенс. — Это займет весь остаток дня.

— Почему бы нет? Она очень компактная, со встроенным вспомогательным космическим приводом. На ней запросто можно слетать на Луну и обратно.

— Оно-то можно. Но чертовски медленно. Поедем на моем помеле.

Гримс скользнул глазами по маленькому веретенообразному спидстеру Стивенса с практически невидимым корпусом. Невидимым настолько, насколько этого смогла добиться пластмассовая промышленность. Поверхностный слой толщиной в две молекулы давал коэффициент преломления почти такой, какой дает воздух. Когда машина была абсолютно чистой, ее практически невозможно было увидеть. Однако сейчас на ней было достаточно пыли и капелек воды, и ее можно было рассмотреть: призрачный большой мыльный пузырь, по форме напоминающий космический корабль.

Единственное, что было ясно различимо через стенки, — проходящая как раз посредине единственная металлическая деталь — стержень, или, если точнее, осевой сердечник, и распределительный пучок рецепторов де Кальба с гнездами. Сама машина действительно напоминала гигантское помело ведьмы, чему и соответствовало название. Сиденья из прозрачной пластмассы были закреплены друг за другом на стержне таким образом, что металлическая рейка проходила между ногами пилота и пассажиров, и это усиливало сходство с помелом.

— Сынок, — вяло заметил Гримс, — я знаю о себе все. Я не красавчик и совсем не грациозен. Однако во мне есть некоторый остаток самоуважения и налет достоинства. Лично я не собираюсь засовывать эту штуковину между ног и нестись на ней по воздуху.

— Черт возьми! Вы слишком старомодны!

— Возможно. Однако некоторые странности, которые мне удалось сохранить в себе до настоящего времени, я не собираюсь терять и в дальнейшем. Ни за что!

— Слушайте, я поляризую оболочку перед тем, как взлететь. Идет?

— Станет непрозрачной?

— Да.

Гримс с сожалением посмотрел на свою древнюю колымагу, вздохнул и согласился. Они двинулись к едва различимому входу в спидстер. Гримс все время ворчал и чертыхался. Стивенс помог ему забраться внутрь и оседлать металлическое помело.

— Молодец, док! — похвалил Стивенс. — Я доставлю вас на место через несколько минут — в два счета. Ваша развалина, наверное, и тысячи километров в час не делает, а «Инвалидное кресло» находится в 40 тысячах километров над поверхностью Земли.

— Я никогда не спешу, — ответил Гримс. — Пожалуйста, не называй дом Уолдо «Инвалидным креслом». По крайней мере, не говори этого ему в лицо.

— Хорошо, запомню, — пообещал Стивенс.

Он нащупал что-то в пустоте и внезапно оболочка стала совершенно черной, скрыв их. Так же внезапно поверхность превратилась в сверкающее зеркало. Машина вздрогнула и исчезла из виду.

Уолдо Ф. Джонс, казалось, парил в разреженном воздухе в самом центре сферической комнаты. И это было не просто образное выражение — он действительно парил. Его дом находился на орбите с периодом обращения вокруг Земли, составлявшим около двадцати четырех часов. Но вокруг своей оси это жилище не вращалось. Чего меньше всего хотел Уолдо, так это псевдогравитации, вызванной центробежной силой. Он покинул Землю, чтобы избавиться от силы притяжения, от действия гравитационного поля и ни разу не спускался на поверхность за те семнадцать лет, пока дом строился и привязывался к определенной орбите. В природе не существовало таких целей, ради которых Уолдо хотел бы вернуться на Землю.

Свободно паря в пространстве собственной раковины, он почти не чувствовал невыносимой пожизненной зависимости от собственных бездействующих мышц. Тот крошечный запас сил, которым он обладал, здесь можно было использовать экономно, в движении, а не в постоянной борьбе с угнетающим и утомительным притяжением Земли.

С самого раннего детства Уолдо очень интересовался космическими полетами и вовсе не потому, что стремился исследовать глубины космоса. Уже тогда его еще детский, но сверхтренированный ум видел в невесомости огромные преимущества для себя. Когда ему еще не исполнилось девятнадцати, он принял участие в подготовке первых космических полетов, разработав систему контроля, дававшую возможность пилоту с большой точностью управлять приборами, даже если гравитация достигала двух-трех норм.

Такие изобретения были для него легким делом. Ему просто пришлось слегка модифицировать управляющие механизмы, используемые им в борьбе с угнетающей его силой тяжести. Первый удачный и безопасный космический корабль имел на борту устройство, которое когда-то помогало Уолдо перебираться с кровати на инвалидное кресло.

Специальные колебательные контуры для торможения, или так называемые редуктивные цистерны, являющиеся сейчас стандартным оборудованием лунных почтовых ракет, ведут свою родословную от парящей капсулы, в которой Уолдо обычно ел и спал до тех пор, пока не покинул родительский дом и не перебрался в свой теперешний — уникальный Фрихолд. Большинство из самых крупных изобретений были сделаны им для собственного удобства и только потом трансформированы с целью коммерческого использования. Даже встречающиеся повсеместно и гротескно напоминающие человека приспособления, известные всем как «уолдо» — синхронный сдваивающий пантограф Уолдо Ф.Джонса, Пат. № 296 001 437, новая серия и так далее — подверглись целому ряду изменений и доработок в личной механической мастерской Уолдо прежде, чем он передал их в массовое производство. Первое из этой серии приспособление, примитивное по сравнению с теми уолдо, которые теперь встречаются повсюду — в мастерских, цехах, на складах, словом, по всей стране, — было создано, чтобы дать возможность Уолдо работать на токарном станке.

Уолдо терпеть не мог кличку, которая закрепилась за его приспособлениями, она раздражала его своей фамильярностью. Однако, трезво рассудив, он признал, что из словесной идентификации публикой его самого и его изобретений проистекают немалые деловые преимущества.

Когда репортеры окрестили его космический дом «Инвалидным креслом», можно было ожидать, что Уолдо отнесется к такому названию как еще к одному положительному аспекту в деле поддержания его популярности. Но он воспринял это иначе, был несказанно возмущен и пытался положить этому конец, но безуспешно. Такая реакция Уолдо была вызвана одной из специфических его черт. Дело в том, что Уолдо не считал себя калекой.

Он рассматривал себя не как искалеченный человеческий индивидуум, а как существо, стоящее на ступень выше человека на восходящей лестнице развития. Существо, стоящее настолько выше, что ему не нужна грубая мышечная сила безволосых обезьян. Волосатые обезьяны, безволосые обезьяны, а потом — Уолдо. Вот как выстраивалась в его уме лестница эволюции. Шимпанзе, мускулы которого почти не заметны, может одной рукой потащить за собой груз в шестьсот семьдесят пять килограммов. Уолдо доказал это, когда случайно заполучил одного шимпанзе и методически доводил его до бешенства. Человек с хорошо развитой мускулатурой одной рукой может выжать на динамометре только семьдесят килограммов. А Уолдо, даже при максимальном напряжении — пока с него не польется пот, — только семь. И никогда — больше.

Справедлива такая закономерность или нет, сказать трудно. Однако Уолдо верил в нее и исходил из этого в своих выводах. Люди — настоящее отребье с сильно развитой мускулатурой. Безволосые обезьяны — и больше ничего. Он чувствовал, что по крайней мере раз в десять превосходит их во всем. Но многое еще нужно сделать.

Хотя Уолдо и парил в воздухе, он был очень занят. Несмотря на то, что он никогда не спускался на поверхность Земли, весь его бизнес, вся его деятельность были сосредоточены именно там. Помимо управления многочисленными объектами собственности, он постоянно работал в качестве инженера-консультанта, специализирующегося на анализе движения. Рядом с ним в комнате парили приспособления, необходимые для его профессиональных занятий. Напротив него располагался цветной стереоскопический телевизионный приемник с экраном полтора метра на метр двадцать и с двумя сетками координат — прямолинейной и полярной. Еще один приемник поменьше, висел справа от него. Оба приемника могли осуществлять запись при помощи параллельных устройств, удобно размещенных в других помещениях.

На маленьком экране два человека наблюдали за действиями Уолдо. На большом — отражалось внутреннее помещение цеха, по своим пропорциям напоминающего громадный ангар. На переднем плане почти целиком был виден шлифовальный станок, на котором обрабатывалась какая-то очень большая отливка. Рядом со станком стоял рабочий. По лицу его было видно, что он с трудом сдерживает раздражение.

— Это лучший из всех, кто у вас есть? — обратился Уолдо к двоим на маленьком экране. — Конечно, он неуклюжий и совершенно не приспособлен для выполнения точной работы, но он просто гений по сравнению с теми дебилами, которых вы называете механиками.

Рабочий огляделся по сторонам, пытаясь выяснить, откуда исходит голос. Он слышал его, однако визуальный канал отсутствовал.

— Это на мой счет вы так остроумно пошутили? — резко спросил он, обращаясь в пространство.

— Вы меня неправильно поняли, милейший, — вкрадчиво ответил Уолдо. — Я сделал вам комплимент. Я на самом деле рассчитываю обучить вас основам точной работы. А после этого мы ожидаем, что вы сможете научить безмозглых недотеп, окружающих вас. Перчатки, пожалуйста.

Возле рабочего, на стандартной подставке, находилась пара первичных, размером с локоть, уолдо, имитирующих человеческие пальцы. Они действовали синхронно и в точности повторяли движения другой пары, находящейся перед Уолдо. Вторичные уолдо /действия которых контролировал сам Уолдо при помощи своих первичных/ располагались перед источником энергии, на месте оператора.

Замечание Уолдо насчет перчаток относилось к первичным уолдо, находящимся рядом с рабочим. Механик взглянул на них, однако не сделал ни малейшей попытки надеть их.

— Я не выполняю никаких приказов, если не вижу, от кого они исходят, — тускло, без выражения произнес он, глядя куда-то в сторону.

— Эй, Дженкинс! — прикрикнул на него один из людей на маленьком экране. — У меня нет ни времени, ни желания решать ваши проблемы относительно рабочей дисциплины, — вздохнул Уолдо. — Джентльмены, включите-ка экран, чтобы наш раздражительный друг мог меня видеть.

Теперь картинка изменилась. Лицо рабочего появилось еще и в глубине маленького экрана Уолдо, но осталось также и на большом.

— Ну, теперь лучше? — мягко спросил Уолдо.

Рабочий утвердительно кивнул.

— Так… Как вас зовут?

— Александр Дженкинс.

— Хорошо, друг Алек. Перчатки.

Дженкинс всунул руки в уолдо и стал ждать. Уолдо сделал то же самое. Все три пары, включая вторичные, расположенные перед машиной, ожили. Дженкинс сильно прикусил губу, как будто ему было неприятно ощущать, как его пальцами манипулируют надетые на них приспособления.

Уолдо чуть расставил и вытянул пальцы, очень осторожно подвигал ими. Обе пары уолдо на экране одновременно повторили движение.

— Почувствуйте это, Алек, дорогой, — посоветовал Уолдо. — Мягче, мягче. Очень легкое прикосновение. Пусть мышцы работают на вас.

Уолдо приступил к манипуляциям. Перчатки уолдо, находящиеся перед источником энергии, дотянулись до него, включили подачу энергии и начали медленно, осторожно и очень грациозно шлифовать отливку. Одна механическая рука опустилась вниз, отрегулировала верньер, а в это время другая увеличила подачу струи смазки, охлаждающей режущий край.

— Ритмичней, Алек, ритмичней. Никаких рывков. Никаких неуклюжих движений. Пытайтесь действовать одновременно со мной.

Отливка приобретала форму с невероятной скоростью. Теперь становилось понятно, что это такое: часть кожуха обыкновенного трехмоторного вездехода. Зажимы разжались и деталь упала на транспортер. Ее место заняла новая болванка. Уолдо продолжал работать неспешно, с большой точностью. Его пальцы оказывали давление, которое можно было бы измерить в граммах, однако в десятках тысяч миль от него на Земле две пары уолдо, синхронных с его собственными, абсолютно точно, но с силой, необходимой для выполнения тяжелой работы, повторяли все движения.

На транспортер упала еще одна деталь, потом еще. Дженкинс, хотя от него и не требовалось особых физических усилий, устал от напряжения, поскольку очень старался подхватывать каждое движение Уолдо. По его лбу струился пот, стекая по носу и собираясь на подбородке. После того, как была готова еще одна деталь, он внезапно вынул руки из первичных уолдо.

— Все. Хватит, — заявил он.

— Еще одну, Алек. Ты начинаешь совершенствоваться.

— Нет, — резко сказал тот и отвернулся, словно собираясь уйти.

Внезапно Уолдо сделал резкое движение, настолько резкое, что оно отозвалось в его теле болью. Одна из стальных вторичных уолдо рванулась вперед и схватила Дженкинса за запястье.

— Не так быстро, Алек.

— Уберись!

— Помягче, Алек, помягче! Ты будешь делать, что тебе велят, не правда ли? — стальная рука сжалась сильнее, чуть-чуть повернувшись. Дженкинс сморщился. Сейчас Уолдо давил так сильно, как только могли его пальцы. Дженкинс застонал. Единственный оставшийся наблюдатель /второй ушел вскоре после начала урока/ сказал:

— О, послушайте, мистер Джонс!

— Заставьте его слушаться или выгоните! Вы ведь знаете условия нашего контракта.

Внезапно изображение и звук отключились на канале Земли. Через несколько секунд связь восстановилась. Дженкинс выглядел угрюмым, но больше не проявлял непокорности.

— Еще одну, мой дорогой Алек, — продолжал Уолдо, как будто ничего не произошло.

Когда репетиция закончилась, Уолдо скомандовал:

— Повторить двадцать раз с индикаторами на запястье и локте, параллельно с синхроанализатором. Мы должны добиться синхронности.

Не говоря больше ни слова, он отключил большой экран и повернулся к маленькому.

— Завтра в это же время, мистер Макнай. Успех — вполне удовлетворительный. Через некоторое время мы превратим этот ваш сумасшедший дом в современный завод. — Он отключил экран, даже не попрощавшись.

Уолдо закончил деловой разговор с такой поспешностью, потому что краешком глаза уловил сообщение, поступившее по его частному каналу информации. Из него следовало, что к дому подлетает чей-то корабль. В этом не было ничего странного. Сюда всегда летали туристы, но сторожевая система не пропускала их. Однако у этого аппарата был разрешающий сигнал, и он только что состыковался со шлюзом. Это было «помело», но поначалу Уолдо не мог разобрать регистрационный номер. Ага, Флорида! Кого с флоридскими номерами он знает? Уолдо не имел ни малейшего представления. Список знакомых был и так весьма коротким, а с регистрационными номерами Флориды он определенно не знал никого. Его подозрительность — эта защитная реакция, которой он отгораживался от всего остального мира, — вспыхнула в нем с новой силой. Аппарат был непрозрачным, и это еще больше усилило подозрения. Он подключился к сети, через которую при помощи первичных уолдо мог контролировать совершенно запрещенные, но очень эффективные, смертельно опасные средства внутренней защиты жилища, и стал ждать.

Наружу выбрался молодой человек. Уолдо взглянул на него — нет, он его не знает. Хотя что-то в лице показалось ему знакомым. Стоит сделать минимальное движение пальцами в первичных уолдо, и лицо незнакомца перестанет быть лицом. Однако Уолдо холодно и рассудочно контролировал свои действия. Он еще успеет нанести удар. Человек повернулся, словно хотел помочь другому пассажиру. Да, там был еще один — дядюшка Гус! Этот старый трясущийся дурак притащил с собой какого-то незнакомца. Ведь он же знает, как Уолдо относится к незнакомцам!

Тем не менее он открыл внешний замок и впустил их в прихожую.

Гус Гримс начал продвигаться по проходу, подтягиваясь попеременно на поручнях, закрепленных с обеих сторон. У Гримса была легкая одышка. Он всегда так дышал, когда ему приходилось двигаться в невесомости.

«Плохой контроль за диафрагмой, — подумал Уолдо. — Излишнее напряжение здесь ни при чем».

Стивенс шел вслед за Гримсом. Его фигура источала уверенность и некоторую горделивость. Он, похоже, был доволен сам собой, тем, что так здорово может управлять своим телом в условиях невесомости.

Добравшись до приемной, Гримс наконец остановился, прокашлялся и обратился к ждущему там манекену.

— Хэлло, Уолдо!

Манекен чуть скосил глаза и повернул голову.

— Привет, дядюшка Гус. Мне бы очень хотелось, чтобы ты не забывал позвонить перед приездом. Я бы тогда мог приготовить обед специально для тебя.

— Это неважно. Мы, может, и не задержимся настолько. Уолдо, это мой друг — Джимми Стивенс.

Манекен повернулся к Стивенсу.

— Как поживаете, мистер Стивенс? — официальным тоном произнес он. — Рад приветствовать вас во Фрихолдс.

— Здравствуйте, мистер Джонс, — ответил Стивенс, с изумлением рассматривая манекен, поразительно похожий на живого человека. Сначала он и принял его за настоящего Уолдо.

«Подобие человека, наделенное разумом», — вспомнил он, что говорили об этом манекене. Самого Уолдо видело очень небольшое количество людей, перед остальными он представал только на экране. Даже те, кто приезжал по делам в «Инвалидное кресло»… о, нет, во Фрихолд — он должен помнить об этом — даже они слышали только голос и видели этот манекен и ничего больше.

— Но ты должен остаться пообедать, дядюшка Гус, — продолжал Уолдо. — Ты не можешь так поступить, ты ведь появляешься очень нечасто. Я приготовлю что-нибудь…

— Может, и останемся, — согласился Гримс. — Однако насчет меню не волнуйся. Ты меня знаешь, я могу съесть черепаху вместе с панцирем.

Мысль о поездке во Фрихолд вместе с Гримсом оказалась просто великолепной. Они здесь меньше пяти минут, а Уолдо уже настаивает, чтобы они остались обедать. Хорошее предзнаменование!

Стивенс не заметил, что Уолдо адресовал приглашение только Гримсу и что Гримс, а не Уолдо воспринял его как адресованное им обоим.

— Где ты, Уолдо? — спросил Гримс. — В лаборатории? — И он сделал движение, будто собирался выйти из приемной.

— Не утруждай себя, — поспешно сказал Уолдо. — Думаю, вам будет удобнее там, где вы находитесь. Несколько минут — и в комнате исчезнет невесомость. Тогда можно будет сесть.

— Что с тобой, Уолдо? — брюзгливо спросил Гримс. — Ты же знаешь, мне все равно, есть невесомость или нет. Но меня совершенно не устраивает компания говорящей куклы. Я хочу видеть тебя.

Стивенс был несколько удивлен настойчивостью старика. Он считал, что со стороны Уолдо очень разумно предложить избавиться от невесомости: то, что он не ощущал веса, несколько нервировало его.

Уолдо выдержал невыносимо длительную паузу.

— Послушай, дядюшка Гус, то, о чем ты просишь, невозможно. И ты прекрасно это понимаешь, — наконец произнес он ледяным тоном.

Гримс ничего не ответил. Вместо этого он взял Стивенса за руку.

— Идем, Джимми! Мы уходим.

— Почему, док? В чем дело?

— Уолдо захотелось поиграть. А я в такие игры не играю.

— Но…

— Ничего! Идем! Уолдо, открой дверь.

— Дядюшка Гус!

— Что, Уолдо?

— Твой гость… ты за него ручаешься?

— Естественно, дурак ты набитый! Разве иначе я бы его привел?

— Я в мастерской. Дорогу ты знаешь.

— Идем, сынок, — сказал Гримс, повернувшись к Стивенсу.

Стивенс следовал в кильватере Гримса, как большая рыба следует за другой, умудряясь, однако, насколько возможно, рассматривать сказочный дом Уолдо. Место действительно было необыкновенным, уникальным. Ничего подобного он никогда не видел. Здесь совершенно отсутствовали понятия верха и низа. Космические корабли и космические станции, которые всегда находились в состоянии свободного падения, имели системы, создающие искусственную гравитацию, и строились с четким соотношением верх-низ. Горизонтальные и вертикальные оси корабля определялись относительно направления его движения, а оси космической станции — относительно центробежной скорости вращения.

Некоторые полицейские и военные космические корабли в своих конструкциях имели несколько осей ускорения, поэтому во время бесконечных изменений направления движения и всевозможных маневров экипажу приходилось пристегиваться ремнями безопасности. На некоторых станциях искусственная гравитация применялась только в жилых отсеках. Однако правило было общим для всех: человеческие существа привыкли к силе тяжести, поэтому все созданное их руками предполагало ее наличие в любых конструкциях. Во всех, за исключением дома Уолдо.

Любому живому существу очень трудно отказаться от необходимости чувствовать силу тяжести. С чувством тяжести мы рождаемся. И если мы представляем себе некий космический корабль на свободной околоземной орбите, то обязательно определяем его местоположение относительно Земли: Земля — внизу. Словно мы стоим или сидим на обшивке корабля, и она служит нам полом. Но такое представление совершенно неправильно и даже полностью ошибочно. Для человека, находящегося внутри свободно парящего тела, не существует ощущения силы тяжести как такового, ему все равно, где верх, а где — виз. Он живет в гравитационном поле самого корабля. Но ни дом Уолдо, ни один из космических кораблей, никакое другое космическое сооружение, построенное до сего времени, не были настолько велики, чтобы создать достаточно сильное гравитационное поле, которое человек мог бы почувствовать. Требуется масса величиной со средних размеров планетоид, чтобы тело человека заметило силу тяжести.

Казалось бы, можно возразить, что тело на свободной околоземной орбите не является телом, находящимся в состоянии свободного падения. Эта ошибочная мысль принадлежит исключительно землянам. Свободный полет, свободное падение, свободная орбита — это все одно и то же, полные эквиваленты. Луна постоянно падает на Землю, Земля — на Солнце, однако вектор их разнонаправленных движений не дает им возможности сделать это. Вот это и есть свободное падение. Можете проконсультироваться с любыми специалистами в области баллистики или астрофизики.

При свободном падении ощущение силы тяжести отсутствует, а тело человека только подвергается действию сильного гравитационного поля.

Эти и другие мысли промелькнули в мозгу Стивенса, пока он подтягивался на поручнях, медленно приближаясь к мастерской Уолдо. Дом Уолдо как раз и был построен без учета понятий верха и низа. Мебель и приборы располагались на любой из стен. Пола просто не было. Панели и платформы для оборудования крепились под любым удобным углом. Они были самых разнообразных размеров и форм, поскольку отсутствовала необходимость считаться с тем, как и в каком положении ими будут пользоваться. В действительности они служили скорее подпорками и рабочими поверхностями, чем панелями для установки оборудования. Более того, оборудование совсем не нужно было располагать близко к самим поверхностям. Иногда удобнее было распределять его в окружающем пространстве и крепить при помощи легких тросов или тонких подпорок.

Мебель и оборудование были очень странного вида и иногда непонятного назначения. На Земле мебель ужасно тяжеловесна и груба и, по крайней мере, 90 процентов ее служит единственной цели — тем или иным образом противостоять силе гравитации. Большинство предметов мебели в домах на поверхности Земли и под землей — это стационарные машины, созданные для снижения силы тяжести. Все столы, стулья, кровати, диваны, шкафы, полки, комоды и тому подобное предназначены в первую очередь именно для этого. У всех остальных предметов мебели и оборудования — это вторичная функция, однако она сильно повлияла на их внешний вид.

А так как в доме Уолдо массивность и мощность были не нужны, то все предметы обстановки выглядели сказочно легкими и изящными. Любое оборудование, хранившееся в доме Уолдо — каких бы размеров и объемов оно ни было, — упаковывалось и могло удобно храниться в тончайшей прозрачной пленке. Удивительно сложные приспособления, которые на Земле необходимо было бы держать в тяжелых и неподвижных контейнерах, здесь либо были полностью открыты, либо покрыты тонкими чехлами и удерживались на постоянных местах непрочными с виду эластичными стяжками.

Повсюду располагались парные уолдо: большие, маленькие, в натуральную величину и с различными датчиками. Было ясно, что хозяин дома мог использовать все те помещения, через которые они проходили, не покидая мягкого кресла, если бы он действительно нуждался в мягком кресле. Разбросанные повсюду уолдо, необычная форма мебели, повсеместное использование стен в качестве рабочих поверхностей и мест для складирования придавали всему дому слегка безумный и фантастический вид. Стивенс чувствовал себя так, словно случайно забрел в Диснейленд.

Помещения эти были нежилыми. Стивенсу стало интересно, на что похожи личные апартаменты Уолдо, и он постарался представить, как они выглядят. Никаких стульев, ковров, кроватей. Может быть, картины. Какие-нибудь сложные и мудреные светильники для рассеянного освещения комнат. Прямых источников света быть не должно, поскольку глаза Уолдо могут смотреть в любом направлении. Интересно, как здесь может выглядеть душ? Каков с виду кран для воды? Со специальным резервуаром или бачком? А может, здесь ничего этого и не нужно? Он не мог дать ответ на эти вопросы, прекрасно понимая, что даже квалифицированные инженеры окажутся в полном замешательстве при решении столь сложных задач в незнакомых и чуждых им условиях.

Что здесь может служить хорошей, удобной пепельницей, если в отсутствие силы тяжести на ней не могут удержаться окурки? Интересно, курит ли Уолдо? Предположим, он решил разложить пасьянс… Как он обращается с картами? Правда, у него может быть намагниченная доска и намагниченные карты…

— Сюда, Джим, — Гримс держался одной рукой за поручень, другой показывая, куда входить. Стивенс влетел в люк, на который указывал Гримс. Не успев как следует оглядеться, он застыл в ужасе, услышав угрожающее низкое рычание. Он поднял глаза: прямо на него по воздуху летел громадный мастифф с открытой пастью, из которой капала слюна. Его передние лапы были вытянуты для нападения, а задние — подтянуты под худое брюхо. Всем своим видом — и поведением, и рычанием — он выражал явное намерение разорвать незнакомца на части, а затем проглотить его.

— Бальдур! — прозвучал голос из-за спины Стивенса.

Собака замедлила скорость, однако изменить направление прыжка уже не могла. В воздух на добрых тридцать футов взвилось уолдо и схватило собаку за ошейник.

— Простите, сэр, — сказал голос, — мой друг вас не ждал.

— Привет, Бальдур! Ты что, забыл, как себя вести? — спросил появившийся Гримс.

Собака посмотрела на него, моргнула и замахала хвостом. Стивенс поискал глазами источник, из которого исходил голос и нашел его.

Посреди громадной сферической комнаты парил толстый человек — Уолдо.

Одет он был очень просто: в шорты и майку, но обувь отсутствовала. Руки и предплечья прятались в металлических первичных Уолдо. Он был весьма упитан: двойным подбородком, ямочками на щеках и гладкой натянутой кожей он походил на большого розового парящего херувима из свиты какого-нибудь святого. Однако глаза его были отнюдь не ангельскими, а лоб и череп выдавали мыслителя. Он внимательно смотрел на Стивенса.

— Разрешите представить вас моей собаке, — произнес он высоким, усталым голосом. — Дай лапу, Бальдур.

Собака протянула переднюю лапу, и Стивенс мрачно пожал ее.

— Пусть он вас обнюхает.

Собака смогла это сделать настолько, насколько ей позволило уолдо, державшее ее за ошейник. Вполне удовлетворенный, пес запечатлел на запястье Стивенса мокрый, слюнявый поцелуй. Стивенс отметил, что глаза пса окружены большими коричневыми кругами, хотя основной окрас был белым, и круги сильно контрастировали. Мысленно он окрестил ее «Собака с глазами, как блюдца», вспомнив сказку о солдате и огниве.

И пока он произносил всякие глупости типа «хороший мальчик! умница! молодец!», Уолдо наблюдал за всем этим с легким неодобрением.

— К ноге! — скомандовал Уолдо, когда церемония знакомства закончилась. Собака сделала полуоборот и, чуть задев Стивенса, прыгнула вперед по направлению к хозяину. Рывок был так силен, что Стивенсу пришлось схватиться за поручень, чтобы удержаться. Гримс наконец оторвался от входного люка и двинулся к Уолдо. Он остановился и схватился за опору, находящуюся рядом. Стивенс последовал за ним.

Уолдо медленно оглядел его. Не то чтобы его манеры были вызывающими или грубыми. Однако в них было нечто, раздражавшее Стивенса. Он почувствовал, как его медленно заливает краска. Чтобы как-то скрыть это, он стал изучать помещение. Оно было просторным, но несколько захламленным. Вокруг располагалось около десятка видеоприемников, самых разных размеров, пребывающих в самых невероятных положениях. Рядом с ними находились уолдо. Здесь же были контрольные панели. Одна из них — явно для освещения: достаточно сложная, с маленькими красными индикаторами для каждой ячейки. Другая — коммутационная панель — сложное телевизионное контролирующее устройство. Похоже, оно использовалось для дополнительного контроля за энергосистемой, однако вид его был несколько необычным. В помещении находилось еще немало подобных приспособлений и приборов, которые у Стивенса вызывали замешательство.

Несколько пар уолдо как будто вырастали прямо из стального кольца, расположенного вокруг рабочего пространства. Две пары по размеру напоминали кулачки обезьяны и были снабжены удлинителями. Именно одним из них Уолдо буквально выстрелил, чтобы схватить Бальдура за ошейник. Были еще и другие уолдо, прикрепленные к сферической стене, и среди них такая огромная пара, что Стивенс совершенно не мог представить, как и для чего ее можно использовать. Пальцы этой пары были широко расставлены, и расстояние от кончика мизинца до большого пальца составляло около двух метров. По стенам были расставлены книги, однако без книжных полок. Казалось, книги росли в стене, как капуста на грядках. В первое мгновение это озадачило Стивенса, однако он сообразил и, как оказалось, совершенно правильно, что они крепились к стенам при помощи маленьких магнитов в корешках — в этом заключался весь трюк.

Проблема освещения решалась здесь совершенно по-новому, оно было полностью автоматизированным и очень удобным для Уолдо, но не для тех, кто находился здесь помимо него. Непосредственного источника света не было. Освещение регулировалось тщательно и таким образом, чтобы свет постоянно исходил из направления, противоположного повороту головы Уолдо. Самому Уолдо таким образом ослепительный свет не мешал. Но за его спиной он горел с невероятной силой, чтобы освещать все, на что пожелал бы упасть его взгляд. Поэтому для остальных присутствующих в комнате людей свет был очень резким и труднопереносимым. Очевидно, система контролировала освещение, повинуясь направлению движения глаз Уолд. Стивенс изумился: как проста и продумана система! Но так ли просто было ее создать?

Гримсу это явно не нравилось.

— Черт бы ее побрал, Уолдо! — пожаловался он. — А ну-ка, возьми освещение под контроль. У нас начнется головная боль.

— Извини, дядюшка Гус, — произнес Уолдо.

Вынув руку из перчатки, он осторожно опустил пальцы на одну из приборных досок, и ослепительное свечение исчезло. Теперь свет стал рассеянным. Однако освещенность помещения меньше не стала. Светильники были расположены по стенам, создавая особый орнамент. Стивенс попытался проследить за его переплетениями, но это оказалось сложно — светильники были встроены в стены так, что их нельзя было хорошо рассмотреть. Через какое-то мгновение он догадался, что это можно сделать только в том случае, если двигать глазами, а голову держать неподвижно. Именно движение головы контролировало работу светильников. Движение глазного яблока было слишком незаметным даже для них.

— Ну, мистер Стивенс, как вам понравился мой дом? Интересно? — спросил Уолдо, чуть надменно усмехаясь.

— О да, очень! Очень интересно! Думаю, это самое замечательное место, которое я когда-нибудь видел.

— И что же здесь для вас самое замечательное?

— Ну-у, наверное отсутствие определенной ориентации. Думаю, именно это. И еще ваши удивительные технические новинки. Ведь я — человек, привыкший ползать по земле, поэтому я все-таки ожидал увидеть здесь пол и потолок.

— Ну, это лишь функциональный дизайн, мистер Стивенс, не более того. Условия, в которых я живу, сами по себе уникальны. Поэтому и дом уникален. Те новшества, о которых вы говорите, касаются, в основном, устранения несущественных деталей и введения новых, нигде не используемых.

— По правде говоря, ваше жилище и его оборудование не самое интересное из того, что я здесь увидел…

— Правда? Интересно, что же поразило вас больше всего?

— Ваша собака. Бальдур.

При звуке своего имени собака оживленно замахала хвостом.

— Я никогда раньше не встречал пса, который мог бы жить в невесомости.

Уолдо улыбнулся. Это была первая теплая и искренняя улыбка.

— Да, Бальдур — истинный акробат едва ли не с самого рождения.

Он дотянулся до ушей пса и слегка потер их, тем самым вдруг продемонстрировав крайнюю слабость своих мышц. Силы, с которой он это проделал, было явно недостаточно, чтобы животное ощутило ласку. Давление пальцев Уолдо оказалось слишком слабым даже для того, чтобы просто примять толстую шерсть на громадных ушах. Но Уолдо либо не осознавал, либо был безразличен к тому, что продемонстрировал свою слабость.

Повернувшись к Стивенсу, он добавил:

— Ну, если Бальдур доставил вам удовольствие и так понравился, вы должны увидеть Ариэля.

— Ариэля?

Вместо ответа Уолдо прикоснулся к коммутационной панели, отозвавшейся музыкальной фразой из трех нот. Возле стены, как раз «над» ними раздался шорох. Крошечная желтая канарейка понеслась к ним. Она стремительно двигалась в воздухе со сложенными крыльями, чем-то напоминая снаряд. В полуметре от Уолдо она расправила крылья, захватывая воздух, несколько раз сильно ими взмахнула и, очутившись в вертикальном положении хвостом вниз, медленно расправила их, а потом сложила. После этого птица замерла без движения, повиснув в воздухе. Остановка, правда, была неполной. Канарейка очень медленно двигалась по направлению к Уолдо. В паре сантиметров от плеча хозяина, она вытянула лапки и вцепилась когтями в его майку.

Уолдо протянул руку и притронулся к ней кончиком пальца. Птица тотчас же принялась прихорашиваться и чистить клювом перья.

— Ни одна птица, пойманная на Земле, не может научиться летать таким образом, — начал Уолдо. — Я знаю это наверняка. Я потерял около полудюжины птиц, прежде чем убедился, что они не способны перестроиться: слишком развит таламус.

— А что с ними происходило?

— У человека это называется фрустрацией — то есть состоянием повышенной тревожности. Эти птицы пытались летать в невесомости, однако все их попытки заканчивались катастрофой. Все что они делали, и то, как они это делали, в этой обстановке было неправильным. Они же этого не понимали. Через некоторое время они вообще бросали все попытки приспособиться, переставали двигаться и умирали. Говоря возвышенным стилем, от разрыва сердца, — Уолдо слегка улыбнулся. — Но Ариэль — гений среди птиц. Он появился здесь еще в яйце. И сам, без чьей-либо помощи, изобрел новую школу полетов.

Уолдо еще раз вытянул палец и нежно дотронулся до птицы. Та явно испытывала удовольствие от прикосновения и перебралась к нему на палец.

— Ну все, хватит, Ариэль. Лети назад, домой.

Птица вдруг начала петь «Песню колокольчиков» из «Лакме».

— Нет, Ариэль, иди спать, — нежно сказал Уолдо, помахав пальцем.

Канарейка оторвалась от пальца. Несколько мгновений она висела в воздухе, потом начала стремительно бить крыльями, чтобы взять правильный курс и набрать нужную скорость. Затем, сложив крылья и поджав лапки, пулей ринулась туда, откуда появилась.

— Джимми хотел кое о чем поговорить с тобой, — заметил после паузы Гримс.

— Очень рад, — лениво отозвался Уолдо. — Но, может, мы сначала пообедаем? Вы проголодались, сэр?

«Может быть, с сытым Уолдо иметь дело легче, чем с голодным?» — подумал Стивенс. Кроме того, и желудок давал знать, что не мешало бы его чем-нибудь заполнить.

— Да, проголодался, — ответил Стивенс вслух.

— Прекрасно.

Им подали обед.

Стивенс так никогда и не смог догадаться, приготовил ли Уолдо еду сам, при помощи бесчисленных уолдо, или где-то в доме были слуги, сделавшие все необходимое. Современные методы приготовления пищи были таковы, что Уолдо вполне мог все делать самостоятельно. Стивенс, например, готовил себе сам, не говоря уже о Гримсе. Однако про себя он отметил, что при первой же возможности нужно будет спросить дока, есть ли в доме прислуга. Впрочем, он тут же забыл о своем намерении.

Обед появился в специальном контейнере на конце длинной телескопической трубы с пневматическим приводом. Прямо перед ними контейнер остановился и, издав легкий вздох, раскрылся. На саму еду Стивенс не обратил внимания: она была достаточно вкусной и ничем особенным не отличалась. Все его внимание было приковано к тому, как она подавалась. Бифштекс Уолдо парил прямо перед ним. Он отрезал куски при помощи кривых хирургических ножниц и отправлял в рот изящными щипцами.

— Теперь почти невозможно получить хороший бифштекс, — заметил он. — Этот — жесткий. Бог свидетель, я плачу достаточно. Но и поводов для жалоб достаточно тоже.

Стивенс промолчал, считая, что его бифштекс слишком мягок — он просто распадался на части. Джеймс пользовался ножом и вилкой, хотя нож был совершенно излишним. Казалось, Уолдо и не ждал, что гости воспользуются его невероятными методами еды и утварью. Стивенс ел из тарелки, стоявшей у него на колене. Следуя примеру Гримса, он время от времени наклонялся над ней и слизывал пищу прямо с поверхности. Сама тарелка была предусмотрительно снабжена небольшими острыми зубцами на поверхности. Жидкость подавалась в небольших мягких сосудах, снабженных сосками. Все вместе это напоминало бутылочки для грудных детей.

После окончания трапезы утварь и недоеденная пища исчезли в контейнере.

— Хотите закурить, сэр?

— Спасибо.

И Стивенс увидел, какой должна быть пепельница в невесомости: длинная труба с приемным отверстием в форме колокольчика на конце. В трубе создавался режим слабого всасывания, как в пылесосе. Поэтому когда пепел стряхивался, его сразу затягивало вовнутрь.

— Так вот, насчет этого вопроса, — начал Гримс. — Джимми — главный инженер Североамериканской энергетической компании.

— Что?!! — невероятно напрягшись, вскричал Уолдо. Грудь его вздымалась и опускалась. Он полностью игнорировал Стивенса и обращался только к Гримсу.

— Дядюшка Гус, ты хочешь сказать, что ввел в мой… мой дом представителя этой компании?

— Не распаляйся. Расслабься, черт побери! Я тебя не раз предупреждал, чтобы ты не делал ничего, что повышает кровяное давление, — Гримс подплыл к нему и несколько старомодным жестом взял за запястье: добрый старый доктор, измеряющий пульс. — Дыши медленнее. Что это ты пытаешься сделать, а? Устроить себе приступ?

Уолдо пытался высвободиться, сбросив его руку, однако это был довольно жалкий жест: старик раз в десять превосходил его силой.

— Дядюшка Гус, ты…

— Заткнись!

Все трое несколько минут молчали. По крайней мере двое из них испытывали неловкость. Гримсу, очевидно, было наплевать.

— Так, — наконец сказал он. — Уже лучше. А теперь успокойся и послушай меня. Джимми — хороший мальчик. Он никогда ничего плохого тебе не сделал. И он себя хорошо вел все время, пока мы здесь. Ты не имеешь никакого права быть с ним грубым. И совершенно неважно, на кого он работает. Если честно, ты должен перед ним извиниться.

— О, нет, не надо, док! — запротестовал Стивенс. — Боюсь, что меня здесь приняли за кого-то другого. Извините, мистер Джонс. Я не хотел, чтобы все так получилось. Я пытался все объяснить, когда мы только прибыли.

По лицу Уолдо было невозможно что-нибудь определить, кроме одного: он пытается изо всех сил контролировать себя.

— Все в порядке, мистер Стивенс. Мне жаль, что я вспылил. Совершенно справедливо: мне не следовало переносить на вас ту вражду, которую я испытываю в отношении ваших работодателей. Да простит меня Бог, но я совершенно не испытываю к ним любви.

— Я знаю. Однако мне очень печально услышать это от вас.

— Меня обманули! Можете вы это понять? Обвели вокруг пальца и как! При помощи самых жалких псевдо-юридических уловок, которые когда-либо…

— Тихо, Уолдо!

— Прости, дядюшка Гус, — он продолжал, однако голос его звучал уже не так резко. — Вы ведь знаете о так называемых патентах Хатауэя?

— Да, конечно.

— «Так называемых» — слишком слабо сказано. Этот человек — обыкновенный механик. А патенты — мои.

Версия Уолдо в том виде, как он ее изложил, содержала достаточно разумные доводы, подтвержденные большим количеством фактов. Стивенс это чувствовал, однако версия эта была достаточно субъективной и пристрастной. Может быть, Хатауэй и работал, как бездоказательно утверждал Уолдо, только в качестве обслуживающего персонала, наемного ремесленника — не более. Но сейчас это трудно было доказать. Не осталось ни контракта, ни каких-либо бумаг на сей счет. Человек этот запатентовал несколько изобретений, и они очень напоминали изобретения Уолдо. Вскоре после этого Хатауэй умер, и его наследники через своих агентов продали изобретения фирме, каким-то образом связанной с Хатауэем. Уолдо заявил, что именно фирма и заставляла Хатауэя воровать изобретения Уолдо, вынудив его наняться к нему на работу. Но фирма перестала существовать, а ее имущество было продано Североамериканской энергетической компании. САЭК предложила полюбовное решение вопроса. Уолдо предпочел подать иск и проиграл.

Даже если Уолдо и был прав, Стивенс не видел никаких возможностей для руководителей САЭК на законных основаниях возместить Уолдо убытки. Служащие высшего эшелона корпорации были попечителями вкладов своих пайщиков. Если бы дирекция САЭК вдруг попыталась отдать собственность, которая рассматривается как имущество корпорации, любой вкладчик мог бы наложить запрет на эти действия или потребовать возмещения своей доли.

Так, по крайней мере, считал Стивенс. Однако он не был юристом. И это нужно учитывать. Самым важным было то, что ему нужна помощь Уолдо, а тот затаил сильную злобу против фирмы, на которую работал Стивенс.

Ему пришлось признать: не похоже, чтобы присутствие дока Гримса было достаточным. Вряд ли удастся повернуть ситуацию в нужном направлении.

— Все это произошло до того, как я пришел сюда работать, — начал он. — И вполне естественно, я мало знаю об этом. Мне очень жаль, что все случилось именно так. Я в крайне неловком положении, потому что именно сейчас я вынужден просить вашей помощи. Я действительно в ней очень нуждаюсь.

— Да? Что случилось? — казалось, Уолдо не так уж и раздражен.

Стивенс объяснил и описал, не особенно вдаваясь в подробности, те неприятности, с которыми они столкнулись: сбои в рецепторах де Кальба. Уолдо внимательно слушал. Когда Стивенс закончил, он сказал:

— Конечно, очень похоже на ту историю, которую рассказал мистер Глисон. Как человек с техническим образованием вы нарисовали более адекватную картину, чем этот профессиональный манипулятор деньгами. Но почему вы пришли ко мне? Я не специализируюсь в радиационной инженерии, у меня нет никаких степеней, которые присуждаются вашими заумными институтами.

— Я пришел по той же самой причине, по которой все приходят к вам, — серьезно ответил Стивенс. — Когда кто-нибудь действительно заходит в тупик при решении инженерной задачи, ему прямая дорога к вам. Насколько я знаю, ваш рекорд в решении любой интересующей вас проблемы еще никем не был побит. Вы прочно удерживаете первое место. И это напоминает мне другого человека…

— Кого? — резко поинтересовался Уолдо.

— Эдисона. Его тоже не интересовали степени и звания. Однако и он решал самые трудные задачи своего времени.

— A-а, Эдисона… Я думал, вы говорите о ком-то из ныне живущих. Безусловно, для своего времени Эдисон был хорош, — великодушно заметил Уолдо.

— Я вас совсем не сравниваю. Я просто вспомнил, что за ним закрепилась репутация человека, предпочитавшего сложные задачи легким. То же самое я слышал и о вас. У меня есть надежда, что эта проблема покажется вам достаточно сложной, чтобы заинтересоваться ею.

— Для меня она не очень интересна, — сказал Уолдо. — Несколько в стороне от сферы моих занятий. Но в ней что-то есть. Однако должен сказать: я удивлен, услышав от вас, высокого чина САЭК, столь лестную оценку моих талантов. Если ваше мнение действительно таково, можно предположить, что не так уж сложно будет убедить вашу фирму в моем безусловном праве на так называемые патенты Хатауэя.

«И правда, — подумал Стивенс, — он совершенно невозможный человек. Скользкий, как угорь».

Вслух же он произнес:

— Думаю, этот вопрос рассматривался юристами фирмы и отделом менеджмента. Вряд ли они достаточно профессиональны, чтобы разобраться, где работала стандартная инженерная мысль, а где — вдохновенно-творческая.

Казалось, ответ несколько смягчил Уолдо.

— А что говорит о проблеме ваша исследовательская группа?

— Ничего утешительного, — сухо ответил Стивенс. — Доктор Рамбо, очевидно, просто не хочет верить данным, которые у меня есть. Он говорит, что все это невозможно, однако вид у него при этом очень несчастный. Думаю, уже много недель подряд он живет на аспирине и нембутале.

— Рамбо, — медленно произнес Уолдо. — Я вспоминаю этого человека. Посредственность. Только память и никакой интуиции. Не думаю, чтобы я был обескуражен только потому, что Рамбо чувствует себя озадаченным.

— Вам и вправду кажется, что надежда есть?

— Это не должно быть слишком сложным. Я уже немного обдумывал эту проблему. После звонка мистера Глисона. Вы дали мне дополнительные сведения. Сейчас я вижу по крайней мере два новых направления, которые могут оказаться весьма плодотворными. В любом случае, всегда существует хотя бы один правильный подход.

— Значит ли это, что вы принимаете предложение? — настойчиво спросил Стивенс, явно нервничая.

— Принимаю? — Брови Уолдо взлетели вверх. — Мой дорогой сэр, о чем вы? Мы просто ведем светскую беседу. Я не буду помогать вашей компании ни при каких обстоятельствах. Надеюсь, увижу, как ваша компания полностью разорится, обанкротится и развалится. Пусть это послужит для всех хорошим уроком.

Стивенс с трудом сдержался. Обманул! Жирный слизняк просто играл с ним, водил за нос. В нем не было ни капли благородства. Тщательно взвешивая слова, он сказал:

— Я не прошу, чтобы вы щадили САЭК или испытывали к ней жалость, мистер Джонс. Я обращаюсь к вашему чувству долга. Дело касается интересов общества. Жизни миллионов людей зависят от нас. Неужели вы не видите, что наша служба должна существовать независимо от моего или вашего желания?

Уолдо выпятил губы:

— Нет, — сказал он. — Боюсь, меня это совсем не касается. Благополучие всех этих безымянных червей Земли, ползающих по ней, совершенно не моя забота. Я уже сделал для них гораздо больше, чем было нужно. Едва ли они этого заслуживают. Если их предоставить самим себе, то очень скоро они вернутся назад к каменным топорам и пещерам. Вы когда-нибудь видели обезьяну в цирке — одетую, как человек, и выделывающую всякие трюки на роликовых коньках? Так вот, хочу чтобы вы хорошенько запомнили: я не буду изобретать коньки для обезьян.

«Если я задержусь здесь еще хоть ненадолго, мне придется заплатить уйму денег в качестве штрафа за оскорбление действием», — подумал Стивенс.

Вслух он произнес:

— Я так понимаю, это ваше окончательное решение?

— Именно. Правильно понимаете. До свидания, сэр. Я получил удовольствие от вашего визита. Спасибо.

— До свидания. Спасибо за обед.

— Не за что.

Когда Стивенс повернулся и направился к выходу, Гримс сказал ему вдогонку:

— Джимми, подожди меня в приемной.

Как только Стивенс вышел и перестал их слышать, Гримс повернулся к Уолдо и смерил его взглядом.

— Уолдо, — медленно произнес он, — я всегда знал, что ты один из самых низких и самых вспыльчивых из ныне живущих людей, но…

— Твои комплименты совершенно меня не трогают, дядюшка Гус.

— Заткнись и выслушай меня. Как я уже говорил, ты слишком испорчен и эгоистичен, чтобы с тобой можно было жить, но сегодня впервые я понял, что ты еще и обманщик, с которым нельзя иметь дело.

— Что это значит?

— А вот что! У тебя нет и не было идей, чтобы решить проблему, над которой бьется этот парень. Зато у меня есть догадка: ты просто спекулируешь на своей репутации, как фокусник. Только для того, чтобы заставить его помучиться. Зачем? Ты — хвастливый дешевый шулер, и если ты…

— Прекрати!

— Ну, давай! — медленно сказал Гримс. — Пусть у тебя подпрыгнет давление. Я не буду вмешиваться. Чем скорее тебя разорвет, тем лучше.

— Дядюшка Гус, — успокоившись, начал Уолдо, — почему ты думаешь, что я блефую?

— Потому что я тебя знаю. Если бы ты чувствовал в себе силы решить эту проблему, ты бы, проанализировав ситуацию, разработал план, как припереть САЭК к стенке, помогая им выйти из затруднительного положения. Только так ты мог бы добиться реванша.

— Ты недооцениваешь силу моих чувств…

— Да, черт возьми! Только я еще не закончил! Теперь относительно того коротенького светски-изысканного разговора о твоем отношении к человечеству. Голова на плечах пока у тебя есть: точно так же, как и я, ты прекрасно понимаешь, что из живущих на Земле людей ты, наверное, больше всех заинтересован в нормальной работе энергосистемы. Следовательно, ты не видишь никаких путей исправить ситуацию.

— Ты что? Просто меня совершенно не интересует ни эта, ни подобные проблемы вообще. Я с ними никак не связан. Ты должен был бы об этом знать.

— Не связан? Да? А кто выплавил сталь для этих стен? А? Кто вырастил того бычка, из которого был сегодняшний бифштекс? Ты также зависим от всего этого, как пчелиная матка от своего роя. И так же беспомощен.

Уолдо выглядел изумленным. Через некоторое время он пришел в себя.

— О нет, дядюшка Гус. Я на самом деле независим. Запасов здесь хватит на годы.

— На сколько лет?

— Ну… м-м… около пяти.

— А что потом? Ты вполне можешь прожить еще пятьдесят — если будешь получать все необходимое. От чего ты предпочитаешь умереть? От голода? Жажды?

— Вода — не проблема, — задумчиво произнес Уолдо. — А относительно пищи… Думаю, что можно использовать гидропонику, выращивать животных на мясо…

Гримс прервал его весьма злорадным смешком:

— Вот доказательство моей правоты. Ты не знаешь, как решить эту проблему, поэтому ищешь пути спасения собственной шкуры. Я тебя прекрасно знаю. Ты не нес бы все эту гидропонную чушь, если б знал ответ.

Уолдо задумчиво посмотрел на Гримса.

— Это не совсем так. Правда, решения я не знаю, но у меня, действительно, есть несколько идей на этот счет. Готов спорить на что угодно, я смогу найти ответ. Теперь, когда ты обратил мое внимание… Что ж, должен признать: я достаточно тесно связан с экономической системой Земли, — Уолдо слегка улыбнулся. — К тому же, я никогда не принадлежал к людям, пренебрегающим собственными интересами. Минуточку, я приглашу твоего друга.

— Не так быстро. Я приехал сюда еще и по другой причине, а не только затем, чтобы представить тебе Джимми. Послушай: это не должно быть просто любым из возможных решений. Это должно быть единственно правильным решением.

— Что это значит?

— Нужно решение, которое бы покончило с необходимостью наводнять атмосферу лучистой энергией.

— А, это… Послушай, дядюшка Гус. Я знаю, ты увлечен своей теорией. Я никогда не обсуждал с тобой вопрос: прав ты или нет. Оставим это. Но неужели ты думаешь, я могу решать две очень сложные проблемы одновременно.

— Посмотрим на дело с другой стороны. Ты занимаешься решением задачи для себя самого, в своих собственных интересах. Предположим, все находятся точно в таком же состоянии, как и ты…

— Ты имеешь в виду мое физическое состояние?

— Именно. Знаю, ты не любишь говорить на эту тему. Но, черт побери, придется! Если все будут такими же слабыми, как и ты — все, конец! Ни кофе, ни пирожных Уолдо не получит. А это именно то, чего я ожидаю. Ты единственный из всех, кто может оценить, что это значит.

— Звучит фантастически.

— Да. Но признаки может увидеть любой, стоит захотеть. Эпидемия миастении, не обязательно в острой форме. Этого вполне достаточно, чтобы началось твориться черт знает что — при нашей-то машинной цивилизации. И вполне достаточно, чтобы твоя система поставок перестала нормально функционировать. С тех пор, как мы виделись в последний раз, я еще раз просмотрел данные и начертил несколько графиков. Тебе стоит взглянуть на них.

— Ты их привез?

— Нет. Я пришлю. Сейчас можешь поверить мне на слово.

Помолчав, он продолжил:

— Ну так что?

— Принимаю как возможную рабочую гипотезу, — медленно произнес Уолдо, — но только до тех пор, пока не увижу графики и данные. Может быть, тебе придется провести кое-какие дополнительные исследования на Земле. Если данные подтвердят то, о чем ты говоришь…

— Ну что ж — это честно. До свидания.

Гримс несколько раз неуклюже дернулся, потому что, забыв о невесомости, попытался идти.

Состояние духа, в каком пребывал Стивенс, ожидая Гримса, лучше не описывать. Самая веселая, из посетивших его мыслей, была такой: от скольких же вещей человеку нужно отказаться, чтобы заниматься тем, что на первый взгляд кажется обыкновенной инженерной работой! Ну что ж, наверное, на этой работе он долго не задержится. Но Стивенс решил не сдаваться. Стоит все-таки подождать, пока его не выкинут. Предвосхищать события он не станет.

Просто отпуск нужно будет провести наилучшим образом, прежде чем искать новую работу.

Еще несколько минут он провел в размышлениях о том, как было бы хорошо, если бы Уолдо был сильным. Тогда его можно было бы хорошенько стукнуть. Или лягнуть в толстый живот — это было бы гораздо лучше!

Стивенс вздрогнул от неожиданности, когда внезапно оживший манекен окликнул его по имени:

— Эй, мистер Стивенс!

— Да?

— Я решил принять предложение. Мои поверенные обсудят все детали с вашей администрацией.

Стивенс был до того удивлен, что на некоторое время лишился дара речи. Когда же, наконец, он пришел в себя и смог выдавить хоть одно слово, манекен выключился. Стивенс с еще большим нетерпением стал ждать появления Гримса.

— Док! — воскликнул он, когда Гримс появился в его поле зрения. — Что его пробрало, а? Что вы с ним сделали?

— Просто Уолдо еще раз все обдумал и изменил решение, — кисло ответил Гримс. — Давай отправляться.

Стивенс отвез доктора Августа Гримса домой, а потом отправился к себе в контору. Он только успел припарковать машину и войти в туннель, ведущий к заводской зоне, как наткнулся на своего помощника. Маклеод тяжело дышал.

— Эй, шеф! — начал он. — Это ведь вы, правда? Я вас повсюду ищу. Вы мне совершенно необходимы.

— Что горит на этот раз? — предчувствуя недоброе, требовательно спросил Стивенс. — Один из городов?

— Еще нет. С чего вы взяли?

— Ну, выкладывай, что случилось.

— Насколько я знаю, внеземная энергосистема работает отлично. С городами тоже все в порядке. Я вот что хотел сказать… Я исправил обломки.

— A-а? Ты хочешь сказать — ракету, которая потерпела аварию?

— Ну, это была не совсем авария. Там еще оставался достаточно большой запас энергии в резервных накопителях, когда поглощение энергии прекратилось. Я перешел на аварийный режим работы и посадил корабль.

— Ты все починил? Это были декальбы? Или что-то другое?

— Конечно, декальбы. Но они в порядке. Не могу сказать, что я сделал это сам… Меня заставили. Понимаете?

— А что с ними случилось?

— Точно не знаю. Видите ли, я решил, что не стоит брать еще один корабль и, возможно, делать еще одну вынужденную посадку на обратном пути. Кроме того, это был мой личный драндулет, и мне совсем не хотелось курочить его, чтобы вытаскивать декальбы, — пришлось бы тогда собирать его по всей округе. Поэтому я нанял гусеничный тихоход, чтобы дотащить сюда корабль целиком. Я договорился с парнем, владельцем двенадцатитонной полугусеницы-полутрактора…

— О боже! Ради всех святых! Что произошло?

— Я же пытаюсь рассказать. Мы вползли в Пенсильванию и чудно провели время, когда гусеница поломалась. Как раз правое ведущее колесо, представляете? Честное слово, Джим, там дороги — хуже некуда.

— Оставь в покое дороги! Зачем на них тратить деньги, если девяносто процентов всех сообщений проходит по воздуху? Так у вас полетело колесо… Что дальше?

— Потом еще одно, ведь дороги ни к черту, — упрямо продолжал Маклеод. — Я вырос в той части страны, но когда я был мальчишкой, там были шоссе с шестирядным движением, и дороги были гладкие, как детская попка. Их все-таки надо было поддерживать в хорошем состоянии. Они когда-нибудь да пригодятся.

Увидев выражение глаз начальника, Маклеод заторопился:

— Водитель связался с конторой, и они обещали прислать помощь из близлежащего города, сказав, что это будет часа через три-четыре, а, может, и больше. В общем, мы болтались там, где я вырос. И я сказал себе: «Маклеод, это шикарный шанс вернуться к картинам детства, в комнату, куда каждое утро заглядывало солнце». Выражаясь фигурально, конечно. На самом деле в нашем доме окон не было…

— Мне совершенно неважно, где ты вырос! Хоть в бочке!

— Ну и характер. Нервы… — невозмутимо заметил Маклеод. — Я рассказываю все по порядку, чтобы вы поняли, как все произошло. Но это вам не понравится.

— Мне уже не нравится.

— А потом понравится еще меньше. Ну вот, значит вылез я из кабины и огляделся. Мы находились приблизительно в восьми километрах от города, где я когда-то жил. Но идти туда мне не хотелось — слишком далеко тащиться пешком. Мне показалось, что я узнаю группу деревьев, которая росла на небольшом пригорке в полукилометре от дороги. Я пошел посмотреть и оказался прав. Как раз там располагалась хижина, где жил Грэмпс Шнайдер.

— Грэмпс Снайдер?

— Нет, не Снайдер, а Шнайдер. Старик, с которым мы, ребята, дружили. На девяносто лет старше нас. Я думал, он давно умер. Но все равно пошел посмотреть. Шнайдер был на месте.

— Привет, Грэмпс, — сказал я.

— Заходи, Хью Дональд, — ответил он. — Вытри ноги о коврик.

Я зашел и сел. Грэмпс возился со стоявшей на плите кастрюлей, в которой что-то шипело и булькало. Я спросил, что там у него. «От болей по утрам», — ответил он. Нельзя сказать, что Грэмпс профессиональный знахарь…

— Что-о?

— Я имею в виду, он не зарабатывает этим себе на жизнь. Он разводит цыплят, выращивает всякие овощи-фрукты. И к тому же некоторые люди, до сих пор живущие в нормальных домах на равнине, приносят ему хлеб, пироги и всякую всячину… Но он очень много знает о всяких там травах и тому подобном…

Потом Грэмпс перестал колдовать над кастрюлей и отрезал мне кусок воздушного пирога. А я поблагодарил его. «Ты вырос, Хью Дональд», — сказал мне Грэмпс и спросил, как у меня дела в школе. Я ответил, что все нормально, даже более чем. Он снова взглянул на меня и заметил: «Но у тебя какая-то неприятность, которая тебя гложет». Это был не вопрос, а утверждение. И пока я уплетал пирог, как-то так получилось, что я все ему выложил. Ну, про свои неприятности. Это было совсем нелегко. Мне кажется, Грэмпс никогда в жизни не поднимался над Землей. А современная теория радиации не тот предмет, о котором можно рассказать в нескольких словах. Я все больше и больше запутывался, когда он встал, надел шляпу и сказал, что мы пойдем и посмотрим на машину, о которой я веду речь.

Ну, мы пошли к дороге. Там уже орудовала банда механиков, однако машина была неисправна. Я помог Грэмпсу взобраться на платформу, потом мы спустились внутрь. Я показал ему декальбы и попытался объяснить, что они делают и для чего предназначены. Надеюсь, вы понимаете — я просто убивал время. А он показал на пучок антенн и спросил: «Это пальцы для улавливания энергии?» Такое объяснение было ничем не хуже других, поэтому я не стал возражать. Потом он сказал: «Понимаю», вытащил из кармана брюк кусок мела и начал рисовать какие-то линии на каждой антенне. Я поднялся на платформу, чтобы посмотреть, как идет ремонт. Через некоторое время Грэмпс присоединился ко мне.

«Хью Дональд», — сказал он, — «эти… твои пальцы… с ними теперь все в порядке».

Мне не хотелось его обижать, поэтому я вежливо поблагодарил и все.

Скоро вездеход починили, и мы смогли ехать. Попрощавшись, Шнайдер направился к своей хижине, а я вернулся в машину и заглянул внутрь. Просто так. Не то чтобы я боялся, что он там мог чего-то повредить. Просто хотел убедиться и машинально включил рецепторы. Они работали.

— Что?! — воскликнул Стивенс. — Ты что, хочешь, чтобы я поверил, будто старый колдун исправил декальбы?

— Не колдун, а врачеватель. Но мысль верная.

— Это просто совпадение, — успокоившись, покачал головой Стивенс. — Иногда они так же внезапно начинают работать, как выходят из строя.

— Это вы так думаете. Но это совсем не так. Я просто вас готовлю к тому шоку, который вы сейчас получите. Идемте, посмотрите.

— Что ты имеешь в виду? Куда идемте?

— Во внутренний ангар.

По дороге к тому месту, где Маклеод оставил свое помело, он продолжал говорить:

— Я выписал счет водителю вездехода и вернулся обратно. И ни с кем не говорил об этом случае. Поэтому сгрыз ногти по самые локти, дожидаясь вас.

Корабль казался совершенно обычным. Стивенс внимательно исследовал декальбы и заметил едва различимые отметки мелом на металлических частях. Больше — ничего особенного.

— Смотрите, сейчас включаю, — сказал Маклеод.

Стивенс ждал. Сначала он услышал слабый гул, исходящий от активизирующейся цепи, потом увидел.

Антенны декальбов — каждая походила на жесткий металлический карандаш — наклонялись, изгибались и вели себя, как скопище червей. Они явно пытались дотянуться до чего-то невидимого.

Стивенс был поражен поведением декальбов, наблюдая за их необычными движениями. Маклеод слез с сиденья управления и присоединился к нему.

— Ну, шеф, — требовательно спросил он, — объясните мне, что это такое. Вы понимаете?

— Сигарета есть?

— А что торчит из вашего кармана?

— Ах, да! Точно. — Стивенс вытащил сигарету, зажег ее и, дважды затянувшись, выкурил наполовину.

— Ну и что? — настаивал Маклеод. — Объясните-ка, почему они ведут себя подобным образом.

— Ладно, — медленно проговорил Стивенс, — могу сказать вот что… Я думаю о трех вещах, которые нужно сделать…

— Да?

— Первая — уволить доктора Рамбо и на его место взять Грэмпса Шнайдера.

— Да, мысль неплохая.

— Вторая — тихонечко дождаться здесь ребят из психушки со смирительными рубашками, чтобы они отвезли нас куда следует.

— А третья?

— А третья, — кровожадно проговорил Стивенс, — взять эту треклятую груду металлолома и утопить ее в самой глубокой части Атлантического океана. Потом сделать вид, что она вообще не существовала. И ничего не произошло.

В дверном проеме показалась голова механика.

— Эй, доктор Стивенс… — позвал он.

— Убирайся отсюда, быстро!

Голова поспешно скрылась, и уже издалека прозвучал обиженный голос:

— Вам послание из главной конторы.

Стивенс поднялся, подошел к сиденью оператора и отключил панель управления. Потом убедил себя, что антенны прекратили свои безумные движения. Антенны действительно были неподвижны: они казались такими неподдельно прямыми и твердыми, что он с трудом поборол искушение усомниться в адекватности своего восприятия. Он выбрался из машины. Маклеод следовал за ним по пятам.

— Извини, что я накричал на тебя, Уитни, — обратился он к рабочему извиняющимся голосом. — Что в послании?

— Мистер Глисон хочет, чтобы вы пришли в контору как можно скорее.

— Бегу. Послушай, Уитни, у меня есть для тебя работа.

— Да?

— Опечатай вход в эту колымагу и отгоняй всех. Чтобы здесь никто не крутился. А потом оттащи ее, именно оттащи, понял? Заводить даже не пытайся, — просто оттащи в главную лабораторию.

— О’кей.

Стивенс собрался было идти, но Маклеод его остановил.

— А на чем я, интересно, доберусь домой?

— Да, правда. Это ж твоя личная собственность. Послушай, что я скажу, Мак. Твоя штуковина очень нужна компании. Составь заказ на покупку. Я подпишу.

— Ну-у, я еще пока не знаю, собираюсь ее продавать или нет. Может, это единственное помело, которое нормально работает во всей стране.

— Не будь дураком. Если остальные выйдут из строя, то ничего хорошего не будет в том, что у тебя есть единственная в стране исправная машина. Энергию перекроют.

— Наверное, это так, — нехотя согласился Маклеод. — Однако, — оживившись, продолжал он, — машина со столькими талантами должна стоить очень дорого. Гораздо дороже остальных. Так просто ведь не пойдешь и не купишь, правда?

— Мак, — сказал Стивенс, — в сердце у тебя поселилась жадность, а в кончиках пальцев — воровство. Сколько ты за нее хочешь?

— Думаю, в два раза больше, чем за новую. Для вас это не так уж и дорого.

— Я случайно знаю, что ты купил ее с большой скидкой. Но ты давай, не стесняйся! Либо компания сможет оплатить, либо же, в случае банкротства, это вообще не будет иметь никакого значения.

Глисон поднял глаза на Стивенса.

— А вот и ты, Джим. Кажется, тебе удалось сотворить чудо с нашим другом Уолдо Великим. Хорошая работа!

— На сколько он нас выставил?

— Обычный контракт. Правда, его обычный контракт всегда смахивает на грабеж с применением насилия. Однако игра стоит свеч, если ему удастся решить задачу. А тут он еще выторговал для себя массу льготных условий, так что должен чувствовать себя очень уверенным. Говорят, не было случая, чтобы он не получил обусловленный гонорар. Ни разу. Скажи мне, на кого он похож? Ты действительно попал к нему в дом?

— Да уж, попал. Я как-нибудь расскажу вам об этом. Сейчас же меня полностью занимает другая проблема. Я хочу, чтобы вы узнали об этом прямо сейчас.

— Ну? Выкладывай.

Стивенс открыл было рот, но тут же закрыл, так и не произнеся ни слова. Он понял: для того чтобы поверить, нужно увидеть.

— Можете ли вы пойти со мной в главную лабораторию? Я должен вам что-то показать.

— Конечно.

Глисон не был так уж встревожен шевелящимися металлическими усами. Он был удивлен, но не выбит из колеи. Ему явно недоставало необходимой технической подготовки, чтобы скрытый смысл этого явления оказал на него такое же сильное эмоциональное воздействие, как на Стивенса.

— Довольно-таки необычно, правда? — медленно сказал Глисон.

— Необычно? Послушайте, шеф, если бы солнце взошло на западе — что бы вы тогда подумали?

— Ничего. Позвонил бы в обсерваторию и спросил, в чем дело.

— Что ж, могу сказать честно: я бы скорее предпочел, чтобы солнце взошло на западе, чем такое.

— Должен признать, все и вправду довольно странно, — согласился Глисон. — Не помню, видел ли я что-нибудь похожее. А что по этому поводу думает доктор Рамбо?

— Он еще не видел.

— Тогда, может, лучше послать за ним? Может, он еще не уехал домой.

— А почему сначала не показать Уолдо?

— Покажем. Но доктор Рамбо по должности имеет право увидеть это первым. В конце концов, это относится к его компетенции. Боюсь, у этого парня очень хороший нюх на всякие такие вещи. Я не хочу делать что-нибудь через его голову.

Внезапно Стивенса осенило.

— Минуточку, шеф. Вы правы. Но вам, думаю, все равно, кто покажет ему эту штуку: вы или я. Правда? Я бы предпочел, чтобы это сделали вы.

— Почему, Джимми? Ты сможешь лучше все объяснить.

— Черта с два я смогу объяснить хоть что-нибудь, кроме того, что уже рассказал вам. В течение последующих нескольких часов я буду очень-очень занят. Правда.

Глисон внимательно посмотрел на него, пожал плечами и мягко сказал:

— Хорошо, Джимми. Если ты настаиваешь.

Уолдо был очень занят и поэтому счастлив. Он никогда бы не признался — даже себе, — что в его полном и сознательном уходе от мира весьма ощутимо присутствовали отрицательные стороны, главной из которых была скука. Возможности получать удовольствие от пожирающих громадное количество времени социальных контактов для него не существовало. Он искренне верил, что безволосые обезьяны ничего не могут ему дать в сфере приятельских или дружеских отношений. Однако и удовольствие от одинокой интеллектуальной жизни может тоже приесться.

Он часто настаивал, чтобы дядюшка Гус постоянно жил во Фрихолде, уговаривая самого себя, что это желание вызвано только необходимостью присматривать за стариком. На самом деле он получал удовольствие от общения, от споров с Гримсом, однако не отдавал себе отчета, как много они для него значат. Правда заключалась в том, что Гримс был единственным человеком во всем мире, который относился к нему совершенно так же, как и ко всем остальным. Как к равному. И Уолдо просто наслаждался этим, не осознавая, что то удовольствие, которое он испытывал в компании старика, было самым естественным и самым ценным из всех удовольствий, доступных человеку.

Но в данный момент он был счастлив — он работал.

Перед ним стояло две проблемы — Стивенса и Гримса. Требовалось единое решение. В каждой Уолдо выделял три этапа: первый — он должен был убедиться, что эти проблемы существуют на самом деле и что ситуация действительно соответствует описанию. Второй — провести исследования по имеющимся предварительным данным, третий — получив исчерпывающие данные, изобрести решение.

«Изобрести», а не «найти». Доктор Рамбо, скорее всего, сказал бы «найти» или «искать». Для Рамбо вселенная была космосом, построенным на жестких, неизменных принципах, которые подчинялись вечным законам. Для Уолдо же вселенная была пустотой, которую он пытался подчинить своей воле. Они могли говорить об одном и том же, но подходы при этом были совершенно разными.

Уолдо нужно было сделать очень многое. Стивенс снабдил его огромным количеством данных и о теоретической природе лучистой энергии, и о рецепторах де Кальба, которые были краеугольными камнями системы энергоснабжения и служили причиной последних сбоев энергосистемы. Уолдо до этого времени никогда не уделял серьезного внимания лучистой энергии просто потому, что она была ему не нужна. Он находил ее интересной, но относительно простой. Ему на ум пришло сразу несколько способов усовершенствования системы. Например, стоячая волна — основной фактор в луче с совмещенными осями. Эффективность рецепции энергии можно было бы увеличить очень существенно, если бы импульс можно было посылать туда и обратно и при этом автоматически корректировать его направление. Тогда движущиеся объекты получали бы энергию так же эффективно, как и стационарные установки.

Эта идея была не такой уж существенной в настоящее время. Однако позже, когда он решит основную проблему, он заставит САЭК заплатить — и много — за нее. А, может, большее удовольствие ему доставит соревнование с ними… Интересно, когда исчерпаются их патенты на основные изобретения? Нужно будет проверить.

Несмотря на несовершенство, рецепторы де Кальба должны работать без сбоев. И он почувствовал себя совершенно счастливым, разбираясь в причинах поломок.

Уолдо предполагал существование некоторых очевидных — очевидных только для него — дефектов производства декальбов. Но вышедшие из строя декальбы, которые ему привез Стивенс, отказывались выдавать свои секреты. Он просветил их рентгеновскими лучами, измерил микрометром и интерферометром. Словом, подверг их всем обычным исследованиям и некоторым совершенно нестандартным по собственной методике. Однако никаких результатов это не дало.

Он построил декальб в своем цехе, использовав несколько неработающих в качестве модели и применив как исходный материал отработанный металл других похожих приспособлений. Он пользовался самыми точными сканнерами для контроля и самыми маленькими уолдо — крошечными, словно ручки фей, всего в дюйм величиной — на завершающей стадии изготовления. Он создал декальб, который был настолько идентичен образцу, насколько позволяла самая точная технология и невероятное искусство Уолдо.

Этот декальб работал прекрасно.

Но его старший брат отказывался работать. Однако Уолдо не был обескуражен. Наоборот, это его вдохновляло. Он доказал и доказал вполне обоснованно, что недостатки декальбов не в их некачественном изготовлении, а в теоретическом обосновании. Вот в чем состояла проблема.

Стивенс сообщил ему о невероятном аномальном функционировании декальбов на «драндулете» Маклеода, однако он пока еще не занимался этим вопросом. Правда, теперь, после того, как его проинформировали, он в соответствии со своим графиком приступит и к этой проблеме. Через некоторое время Уолдо разложил для себя все по полочкам. Безволосые обезьяны слишком истеричны, и скорее всего за этой историей нет ничего существенного. Все переплелось, как волосы Медузы Горгоны, честное слово!

Большую часть времени он уделял проблеме Гримса.

Ему пришлось признать, что биологические науки — если их вообще можно назвать науками — более захватывающи и интересны, чем он себе представлял. Он всегда старался держаться от них подальше. Неспособность высокооплачиваемых «экспертов» хоть как-то улучшить его состояние, когда он был ребенком, вызвало у него предубеждение и недоверие к такого рода исследователям и исследованиям. Типичные дамские патентованные средства с заумным описанием! Гримс — это другое дело. Гримса он любил и даже уважал — но это особый случай!

Данные старого доктора убедили Уолдо, что за всем этим действительно стоит серьезная проблема — невероятно серьезная. Расчеты были не полными, но несмотря на это — убедительными. Кривая стадии затухания болезни была экстраполирована не слишком корректно, но по ней можно было сделать вывод, что через двадцать лет не останется ни одного человека, у которого хватит сил работать в тяжелой промышленности или выполнять другую физическую работу. Человек будет способен только нажимать кнопки — не более.

Ему не пришло в голову связать свое собственное состояние с проблемами безволосых обезьян. Он рассматривал их слабости точно так же, как фермер рассматривает слабость животного при отборе скота для племенного разведения. Ведь фермер не собирается — да от него это и не требуется — тянуть плуг. Это работа лошади.

Медики — коллеги Гримса — должны быть полными идиотами.

Тем не менее, он пригласил, дав им задания, лучших психосоциологов, невропатологов, нейрохирургов и анатомов, которых он только мог найти, — так бы он отбирал товары по каталогу. Ему необходимо было полностью вникнуть в проблему.

Но, выяснив, что ни в коем случае и ни при каких обстоятельствах нельзя договориться о вивисекции человека, он заметно расстроился. К этому времени он убедился, что прежде всего от ультракоротковолновой радиации страдает нервная система и что к самой проблеме и к лечению ее последствий нужно подходить с точки зрения электромагнитной теории. Он хотел провести некоторые исследования, при которых человека прикрепляли бы непосредственно к аппарату его собственной конструкции, и выяснить, чем нервные импульсы отличаются от электрического тока. Он чувствовал, что, если нервную систему человека разделить на участки, заменить некоторые ее части электрической цепью и изучить полученную систему in situ[9], можно совершить выдающееся открытие — и не одно. Правда, вряд ли такой человек был бы полезен даже самому себе после этих манипуляций. Поэтому власти остались непреклонны. Его вынудили удовлетвориться трупами и животными.

Тем не менее он продвинулся вперед. Сильная ультракоротковолновая радиация определенным образом воздействовала на нервную систему и давала двойной эффект. Во-первых, вызывала «фантомную» пульсацию в нейронах, недостаточную для совершения мышечного моторного ответа. Но, как он и предполагал, достаточно сильную, чтобы поддерживать тело в постоянном состоянии заторможенного нервного возбуждения. А во-вторых, живой организм, подвергающийся этому воздействию любой длительности, показывал определенное, хоть и незначительное, но все-таки измеряемое снижение эффективности нейронных импульсов. Если бы это была электрическая цепь, он бы описал второй эффект как снижение изоляционной эффективности.

Воздействие таких факторов на конкретного человека вызывало состояние усталости, до некоторой степени похожее на раннюю стадию туберкулеза легких. Жертва не чувствует себя больной, ей просто не хватает бодрости. Повышенная физическая активность просто невозможна, она вызывает отвращение, так как требует слишком больших затрат, слишком большого напряжения воли.

Но ортодоксальный паталогоанатом вполне мог бы написать в медицинском заключении, что больной находился в прекрасном состоянии. Некоторая усталость — ничего более — из-за сидячего, малоподвижного образа жизни. Все, что нужно, — побольше свежего воздуха, солнца и физических упражнений — но увы!

Единственный, кто угадал, что сидячий образ жизни — не причина, а результат, был док Гримс. Изменения происходили медленно, как и увеличение уровня радиации в воздухе. Люди просто не замечали этого или считали следствием того, что они становятся старше, не такими активными, не такими молодыми, как раньше. И их вполне устраивало снижение жизненного тонуса. Это было гораздо удобнее, чем напрягаться.

Гримса впервые это заинтересовало, когда он стал замечать, что все его молодые пациенты — книгочеи. Очень хорошо, если ребенок читает книги, размышлял он. Однако мальчишка должен еще и всюду носиться, создавать массу шума и беспорядка вокруг. Куда подевались игры в футбол на пыльных площадках, игры мальчишеских дворовых команд? Та невероятно активная деятельность, из-за которой одежда висела клочьями. А ведь это было так характерно для его юных лет?

Черт побери, ребенок не должен все время зарываться в коллекции марок!

Уолдо медленно приближался к ответу.

Нервная система не очень-то отличается от антенны. Как и антенна, она может улавливать электромагнитные волны. Но восприятие этих волн проявляется не в возникновении электрического тока, а в виде пульсации нервов — импульсы, невероятно похожие, но все же несколько отличающиеся от электрического тока. Электромоторная сила может использоваться вместо нервных импульсов для активизации мышечной ткани, но электромоторная сила не является нервным импульсом. Скорость их прохождения различна. Электрический ток проходит со скоростью, приближающейся к скорости света. Скорость же нейронного импульса выражается в нескольких десятках сантиметров за секунду.

Уолдо чувствовал, что где-то здесь лежит ключ к решению проблемы.

Нельзя было больше игнорировать и совершенно фантастическое происшествие с кораблем Маклеода.

Когда доктор Рамбо позвонил Уолдо, тот ответил, поскольку звонили из лаборатории САЭК.

— Кто вы и что вам надо? — требовательно спросил Уолдо у человека, появившегося на экране.

Рамбо осторожно огляделся.

— Тс-с, не так громко, — прошептал он. — Они могут подслушивать.

— Кто может подслушивать? И кто вы такой?

— Те, кто это делает… Запирайте двери по ночам. Я — доктор Рамбо.

— Доктор Рамбо? Ух ты!.. Хорошо, доктор, что означает ваше вторжение ко мне?

Доктор наклонился так низко, что едва не исчез из поля зрения.

— Я узнал, как это сделать, — нервно сказал он.

— Сделать что?

— Заставить декальбы работать. Дорогие, драгоценные наши декальбы. — Он внезапно выбросил вперед руки с резко шевелящимися пальцами. — Они делают вот так: шевелятся, шевелятся, шевелятся!

У Уолдо возникло естественное желание отключить связь, однако любопытство пересилило.

— Вы знаете, почему? — продолжал Рамбо. — Знаете? А ну-ка спросите меня?

— Почему?

Рамбо прижал палец к носу и жуликовато улыбнулся.

— Вы хотите знать? Вы бы дорого дали, чтобы узнать! Но я и так скажу.

— Тогда говорите.

Внезапно Рамбо испугался.

— Наверное, я не должен… Возможно, они подслушивают нас. Нет, но я все равно скажу, скажу! Слушайте внимательно: нет ничего определенного.

— И это все? — спросил Уолдо, невероятно изумленный гримасами своего собеседника.

— Все ли это? Вы еще спрашиваете! Разве этого недостаточно? Куры закаркают, а петухи начнут нести яйца! Вы здесь, а я там. А, может, и нет. Ничего не ясно, все — неопределенно. Понимаете? Маленький шарик бегает и бегает по кругу, и где он остановится — никто не знает. Только я узнал, как это сделать.

— Как сделать — что?

— Как заставить остановиться маленький шарик там, где я хочу. Смотрите.

Он вытащил перочинный ножик.

— Если вы порежетесь, у вас идет кровь, правда? Так ведь? — Рамбо изо всей силы полоснул по указательному пальцу левой руки. — Видите?

Он совсем близко поднес палец к экрану. Порез, хоть и очень глубокий, был едва различим и абсолютно не кровоточил. «Потрясающе!» — подумал Уолдо. — «Васкулярный контроль в результате истерии — классический клинический случай».

— Это может сделать любой, — вслух произнес он. — Покажите что-нибудь получше.

— Любой? Да, конечно, сможет, если будет знать, как. А ну-ка, попробуйте вот так.

Воткнув кончик ножа прямо в середину левой ладони так, что он вышел с другой стороны, он повернул лезвие в руке, затем вытащил его и продемонстрировал ладонь. Крови не было. Рана затягивалась на глазах.

— Знаете, почему это так? Нож здесь только вероятен. А я нашел невероятность!

Несмотря на то, что это было достаточно забавно, Уолдо начинал утомляться.

— Все? — спросил он.

— Здесь нет и не может быть конца, — произнес Рамбо, — поскольку больше нет ничего определенного. Смотрите внимательно, — положил нож на ладонь, а потом повернул руку.

Нож не упал, а как будто прилип к ладони.

Внезапно Уолдо напрягся. Хоть увиденное им сейчас вполне могло быть и трюком, и, вероятнее всего, так оно и было, но это произвело на него гораздо большее впечатление, чем отсутствие крови в ране. Неизмеримо большее. То, что Рамбо показывал вначале, можно соотнести с определенным типом психики. Последнее же — нет. Такое не должно происходить. Уолдо включил другой канал видеосвязи.

— Соедините меня с главным инженером Стивенсом из САЭК, — резко сказал он. — Немедленно!

Рамбо не обратил на это никакого внимания — он все еще говорил о перочинном ноже.

— Нож не знает, что такое низ, а что верх, — тихо и проникновенно говорил он, — потому что теперь нет ничего определенного. Может, он упадет, а, может, и нет. Думаю — упадет. Вот, пожалуйста. Упал. Хотите, я пройдусь по потолку?

— Вы звонили мне, мистер Джонс? — на экране появился Стивенс.

Уолдо переключил его канал на канал Рамбо.

— Да. Ваш попрыгунчик Рамбо. Возьмите его и быстро доставьте ко мне. Мне нужно его увидеть.

— Но, мистер Джонс…

— Пошевеливайтесь! — Он отключил канал Стивенса и вернулся к Рамбо.

— …неопределенность. Хаос — Царь всего, а Магия вырвалась на свободу в нашем мире! — Рамбо мутным взглядом посмотрел на Уолдо, потом просветлел и добавил:

— Добрый день, мистер Джонс. Спасибо, что вы мне позвонили. — Экран потух.

Уолдо ждал с большим нетерпением. Все это — сплошная мистификация, убеждал он себя. Рамбо сыграл с ним невероятную шутку, а Уолдо шутки очень не любил. Он еще раз позвонил Стивенсу с просьбой связаться с ним.

Когда Стивенс перезвонил, Уолдо увидел, что волосы у него всклокочены, лицо потное и красное.

— У нас были сложности, — заметил Стивенс.

— Вы нашли его?

— Рамбо? В конце концов — да.

— Тогда давайте его сюда.

— Во Фрихолд? Это невозможно. Вы просто не понимаете. Он спятил. Совершенно свихнулся. Его забрали в больницу.

— Не берите на себя слишком много, — ледяным тоном ответил Уолдо. — Я знаю, что он сошел с ума. Я имел в виду именно то, что сказал. Устройте все, как надо. Пусть с ним пришлют сиделку, сестру. Подпишите все необходимые бумаги. Дайте взятку. Делайте, что хотите. Но немедленно доставьте его сюда.

— Вы действительно этого хотите?

— У меня нет привычки шутить.

— Это как-то связано с вашими исследованиями? Я могу вам совершенно точно сказать, что он никак не сможет вам помочь…

— А вот это, — раздельно произнес Уолдо, — решать только мне.

— Ладно, — с сомнением произнес Стивенс, — я попытаюсь.

— Надеюсь, у вас получится.

Стивенс перезвонил через полчаса.

— Я не смогу привезти Рамбо.

— Вы просто ни на что не годны!

Стивенс покраснел, но сдержал гнев.

— Не будем переходить на личности. Он исчез. До больницы его не довезли.

— Что?

— Это самая невероятная часть истории. Его увезли на специальных носилках. Он был прикручен к ним так, словно на него надели корсет. Я сам видел, как его привязывали. Но когда они приехали, оказалось, что его нет. Санитары говорят, что все жгуты, которыми его привязали, остались на месте.

— Бред! Этого не может быть, — начал было говорить Уолдо, но Стивенс прервал его.

— Я не рассказал ещё и половину того, что произошло. Я сам очень хотел поговорить с ним. И внимательно осмотрел всю его лабораторию. Вы знаете о том комплекте декальбов, которые свихнулись… ну, те, которые были заколдованы?

— Знаю.

— У Рамбо есть второй комплект, который ведет себя точно так же!

В течение некоторого времени Уолдо молчал, затем медленно произнес:

— Доктор Стивенс…

— Да?

— Я хочу поблагодарить вас за предпринятые усилия. Пожалуйста, пришлите мне оба комплекта декальбов немедленно. Сюда.

Сомнений больше не оставалось никаких. Как только он увидел их собственными глазами, понаблюдал за необъяснимыми движениями антенн, подверг их всевозможным тестам, Уолдо был вынужден прийти к выводу: он столкнулся с новым явлением. Явлением, о котором не имел ни малейшего представления и закономерности которого были ему неизвестны. Если только они вообще существовали…

Уолдо был честен сам с собой, когда видел то, что видел. А он видел, что новое явление нарушило все закономерности. Те закономерности, которые он считал существенными и незыблемыми. Те, которые раньше не имели исключений. Он признался себе, что первоначальные сбои в работе декальбов нужно рассматривать как чудовищное попрание законов физики. Как и необычное поведение «заколдованных» декальбов. Разница заключалась в том, что один из феноменов можно было наблюдать, а другой — нет.

Вполне очевидно, доктор Рамбо обнаружил то же самое. Уолдо рассказали, что доктор пришел в невероятное возбуждение, только взглянув на странное поведение рецепторов де Кальба.

Уолдо было жаль, что доктор Рамбо исчез. Рамбо-сумасшедший произвел на него гораздо более глубокое впечатление, чем Рамбо в трезвом уме. Очевидно, он обладал все-таки некоторыми способностями, раз обнаружил что-то. Уолдо вынужден был признать, что Рамбо за это время выяснил гораздо больше, чем он сам, но это довело его до сумасшествия.

Уолдо не боялся, что опыт Рамбо, каким бы он ни был, может отразиться на его собственном рассудке. И эта самоуверенность была полностью оправдана: параноидальных склонностей Уолдо было как раз достаточно, чтобы защититься от влияния недружелюбного мира. Они давали ему возможность приспосабливаться к таким ситуациям, которые невозможно было перенести. Однако эти склонности были не более паталогическими, чем мозоль или приобретенный иммунитет.

По крайней мере, оказавшись в какой-нибудь нестандартной ситуации, он был гораздо хладнокровнее, чем большинство его современников. Уолдо как будто был рожден для несчастий. Дом, в котором он жил, — яркое свидетельство терпения и бесстрашия, с которыми Уолдо побеждал мир, так и не сумев к нему приспособиться.

Иногда ему казалось, что он исчерпал все возможности в исследовании странных изгибов металлических антенн. Рамбо был недосягаем и ответить на вопросы не мог. Очень хорошо, значит, остается только один человек, который знает об этом больше, чем сам Уолдо. Его надо найти. Уолдо снова позвонил Стивенсу.

— Что-нибудь слышно о Рамбо?

— Ни слова, ни звука. Я начинаю думать, что бедняга мертв.

— Возможно. Этот знахарь, друг вашего заместителя… Его фамилия Шнайдер?

— Грэмпс Шнайдер.

— Да, правильно. Не могли бы вы организовать нам разговор?

— По телефону или вы хотите его увидеть лично?

— Мне бы, конечно, хотелось, чтобы он приехал сюда, но я понимаю, что он стар и немощен. Может оказаться, что он не в силах оторваться от Земли. А если у него боязнь открытого космического пространства или невесомости, какой от него здесь будет толк?

— Я узнаю, что можно предпринять.

— Очень хорошо. Изучите проблему. И еще, доктор Стивенс…

— Да?

— Если окажется, что разговор может проводиться только по телефону, организуйте доставку аппаратуры со стереоизображением. Я хочу видеть все максимально полно и при наиболее благоприятных условиях.

— О'кей.

— Только представь себе, — сказал Стивенс Маклеоду, когда канал связи отключился, — «Я — Великий» заботится о чьем-то удобстве.

— Толстяк, видно, заболел, — решил Маклеод.

— Очень похоже. Однако это больше касается тебя, чем меня, Мак. Пошли со мной. Поедем в Пенсильванию.

— А как насчет работы?

— Скажи Карузерсу, пусть выкручивается сам. Если что-нибудь тут взорвется, мы все-равно ничем не сможем помочь.

Стивенс появился на экране в конце дня.

— Мистер Джонс, — начал он…

— Да, доктор?

— То, о чем вы просили, невозможно выполнить.

— Вы имеете в виду, что Шнайдер не может приехать во Фрихолд?

— Именно это, но еще и другое: вы не можете с ним поговорить по видеофону.

— Он, что — мертв?

— Нет. Я хотел сказать, что он не будет разговаривать по видеофону ни при каких обстоятельствах. Ни с вами, ни с кем-либо еще. Он сказал, что ему очень жаль, но он органически не переносит ничего подобного: ни камер, ни видеокамер, ни телевизоров. Список можно продолжить. Он считает их опасными. Боюсь, он от своих предрассудков не откажется.

— Как посол, доктор Стивенс, вы оставляете желать лучшего.

Стивенс посчитал до десяти, затем ответил:

— Уверяю вас, я сделал все, что было в моих силах, пытаясь выполнить вашу просьбу. Если вы не удовлетворены качеством моего сотрудничества, могу вам предложить поговорить с мистером Глисоном, — и он выключил связь.

— Думаю, вам хочется свернуть ему челюсть, — мечтательно заметил Маклеод.

— Мак, иногда ты читаешь мысли.

Уолдо попытался добиться своего еще раз, через своих агентов, но получил точно такой же отказ. Ситуация для него была почти невыносима. Прошли многие годы с тех пор, как он впервые не смог купить человека, запугать, обмануть или, по крайней мере, убедить. Купить — не удалось. Инстинктивно он понимал, что Шнайдером не может двигать жадность. А как можно запугать или обмануть человека, которого нельзя увидеть и с которым нельзя поговорить?

Дело зашло в тупик — выхода не было. Значит, нужно забыть. Ситуация такова, когда говорят: «судьба хуже смерти».

Нет. Нет, только не это. Не нужно вообще думать об этом. Лучше забросить все, признать, что он выдохся, и сказать об этом Глисону.

Прошло семнадцать лет с тех пор, как он последний раз был на поверхности Земли, и ничто не заставит его подвергнуть свое тело невыносимым пыткам гравитационного поля. Ничто!

Оно может даже убить его. Он может задохнуться! Нет!

И он, как пухленький Купидон, грациозно перелетел через пространство мастерской. Лишиться этой свободы, даже на время, и оказаться мучительно связанным? Смешно! Ничто этого не стоит.

Это все равно, что просить человека, боящегося высоты, взбираться на скалы или требовать от страдающего клаустрофобией брать интервью в самой глубокой шахте мира.

— Дядюшка Гус?

— Привет, Уолдо. Рад, что ты позвонил.

— Безопасно ли для меня спуститься на Землю?

— М-м? Как это? А ну-ка повтори. Я не понял.

— Я спросил, не повредит ли мне поездка на Землю.

— Сегодня ужасная связь, — сказал Гримс. — Мне показалось, ты сказал, будто собираешься спуститься на Землю, так что ли?

— Именно.

— В чем дело, Уолдо? Ты здоров?

— Я чувствую себя прекрасно, но я должен увидеть человека, который живет на поверхности Земли. Другого способа поговорить с ним нет. Поездка будет мне вредна?

— Думаю, что нет. В конце концов, ты ведь здесь родился. Однако нужно соблюдать осторожность. Ведь у тебя сердце заплыло жиром.

— О боже! Это опасно или нет?

— Да нет. Хватит об этом! Просто не нужно перенапрягаться. И следи за своими эмоциями. Будь сдержаннее.

— Буду. Безусловно, буду… Дядюшка Гус…

— Да?

— Может, ты поедешь со мной и поможешь мне пройти через все это?

— О, думаю, в этом нет никакой необходимости.

— Пожалуйста, дядюшка Гус. Я никому не доверяю.

— Пора тебе повзрослеть, Уолдо. Ладно, на этот раз поеду.

— Запомните, — сказал Уолдо пилоту, — абсолютное ускорение не должно превышать 1,1g даже при посадке. Я буду все время наблюдать за показаниями приборов.

— Я был водителем на скорой помощи, — ответил пилот, — в течение двенадцати лет, ни разу не причинив пациенту никаких неприятностей или неудобств.

— Это не ответ. Понимаете? Один и одна десятая. Ускорение даже не должно приближаться к этой цифре, пока мы над стратосферой. Тихо, Бальдур! Перестань обнюхивать!

— Понял.

— Надеюсь. Ваша плата зависит именно от этого.

— Может, вы хотите управлять сами?

— Мне не нравится ваш подход, мой дорогой. Если я умру в этой консервной банке, вы никогда не найдете себе работы.

Пилот что-то пробормотал.

— Что вы сказали? — требовательно спросил Уолдо.

— Ладно, я сказал, может, и стоит, чтоб так произошло.

Уолдо стал медленно краснеть и открыл было рот, но Гримс оборвал его.

— А ну-ка полегче, Уолдо! Побереги сердце.

— Хорошо, дядюшка Гус.

Гримс пробрался вперед, пригласив жестом пилота идти за ним.

— Не обращайте внимания на то, что он говорит, — тихо посоветовал Гримс пилоту, — кроме того, запомните, что он сказал по поводу ускорения. Уолдо действительно может умереть от большего.

— Не думаю, чтобы что-то произошло. Но я буду очень осторожен.

— Хорошо.

— Я готов войти в корабль, — позвал Уолдо. — Дядюшка Гус, ты поможешь мне?

Это была не стандартная цистерна для снижения ускорения, а устройство совершенно иной модификации, построенное для этой единственной поездки. По форме оно напоминало гроб невероятных размеров и качалось на шарнирах, чтобы все время находиться в нормальном положении относительно оси абсолютного ускорения. Уолдо плавал в воде, и таким образом уменьшалась гравитация и вес его жирного тела. На нем был водонепроницаемый чехол. Голову и шею поддерживала специальная подставка, полностью повторявшая очертания этих частей тела. Пластины для спины находились под водой, а подвижная пластина для грудной клетки — над ее поверхностью.

Гримс находился рядом, держа в руках шприц, наполненный неоадреналином. Для дока было сделано сидение в левой части цистерны. Бальдур был привязан к специальной полке справа. Он служил противовесом Гримсу.

Убедившись, что все в порядке, Гримс обратился к пилоту:

— Можете стартовать.

— О’кей. — Пилот закрыл входной шлюз. Переходной шлюз-рукав сложился и втянулся в стену Фрихолда, закрыв вход. Они стартовали довольно мягко.

Уолдо закрыл глаза. Выражение неимоверного страдания появилось у него на лице.

— Дядюшка Гус, а если декальбы откажут?

— Неважно. У корабля скорой помощи страховочный запас прочности в шесть раз выше, чем у всех остальных.

— Ты уверен? Уверен?

Когда Бальдур ощутил тяжесть, он заскулил. Гримс начал с ним разговаривать, успокаивая. По мере того как корабль погружался в гравитационное поле Земли, абсолютное ускорение возрастало, хотя скорость корабля не изменилась. Но собака ощущала, как тяжесть медленно наполняет все ее тело. И так как она не понимала, что происходит, ей это очень не нравилось. Тяжесть ее пугала, и она начала лаять.

Уолдо открыл глаза:

— Милосердные небеса! — простонал он. — Можешь ты что-нибудь сделать? Бальдур, наверное, умирает.

— Посмотрим. — Гримс расстегнул ремень безопасности и двинулся в другой конец цистерны. Равновесие в цистерне нарушилось, и Уолдо стукнуло о борт.

— О! — закричал он. — Осторожней!

— Ну, тихо, тихо. — Гримс гладил голову собаки, разговаривая с ней. Когда та успокоилась, Гримс захватил кожу между лопатками и ввел лекарство, потом помассировал место укола.

— Ну, ну, старина. Сейчас тебе станет легче.

Его обратное движение привело к тому, что Уолдо качнуло в другую сторону, но тот перенес это со стоическим видом мученика.

Скорая помощь сделала всего один рывкообразный маневр во время вхождения в атмосферу. И Уолдо, и пес взвизгнули.

— Частный корабль, — крикнул в ответ пилот. — Не обратил внимания на мои габаритные огни. — И он пробормотал что-то про женщин за рулем.

— Это не его вина, — сказал Гримс Уолдо. — Я видел.

Пилот посадил корабль с изысканной легкостью на специально подготовленную площадку между шоссе и домом Шнайдера. Их там ждала группа людей. Под руководством Гримса они высвободили Уолдо из цистерны и вынесли на открытый воздух. Это было выполнено очень медленно и осторожно, но все-таки им не удалось полностью избежать легких ударов и толчков. Уолдо выдержал все стоически и молча, но из-под закрытых век у него покатились слезы.

Оказавшись снаружи он спросил:

— Где Бальдур?

— Я его отвязал, — ответил Гримс, — но он за нами не пошел.

— Сюда, Бальдур! Ко мне, мой мальчик! — хрипло крикнул Уолдо.

Внутри корабля собака услышала голос хозяина, подняла голову и гавкнула. Бальдур все еще ощущал невероятную слабость и боль, однако начал ползти вперед на брюхе, послушный зову хозяина. Гримс вовремя подоспел и увидел, что происходит.

Собака доползла до края полки и сделала попытку прыгнуть в ту сторону, откуда слышался голос хозяина. Зная только один способ двигаться вперед, она им и воспользовалась. Бальдур безусловно ожидал, что пролетит через дверной проем и приземлится перед кораблем. Вместо этого он упал на несколько футов вниз, возвестив о своем неожиданном падении истошным воем; приземлился он очень болезненно и неуклюже, ударившись о пол вытянутыми для прыжка передними лапами.

Он лежал там, где приземлился, не издавая при этом ни звука и даже не пытаясь двигаться. Пса била сильная дрожь.

Гримс подошел к нему и внимательно осмотрел. Животное не получило никаких серьезных повреждений. Убедившись в этом, он вернулся.

— С Бальдуром произошел маленький несчастный случай, — сказал он Уолдо. — Теперь все в порядке, но чертова скотина не умеет ходить. Лучше бы ты оставил его дома.

Уолдо медленно покачал головой.

— Я хочу, чтобы он был со мной. Скажи, чтобы его перенесли сюда.

Гримс взял несколько человек себе в помощь и попросил у пилота носилки.

— Не уверен, что мне хочется делать это, — сказал один.

— Собака выглядит очень злобной. Посмотрите на ее глаза.

— Нет, он не злой, — уверил его Гримс. — Просто он до смерти боится. Смотрите, я буду держать его голову.

— Что с ним? То же самое, что с толстяком?

— Нет, он абсолютно здоров и очень силен. Просто он никогда не умел ходить. Это первая поездка на Землю.

— Что-то не пойму ничего.

— Я знаю о подобном случае, — вступил в разговор второй. — Пес, выросший в Лунополисе, первую неделю на Земле вообще не мог двигаться. Сидел, выл и все делал под себя.

— То же самое и с этим, — мрачно заметил первый.

Они принесли Бальдура и положили рядом с Уолдо. С невероятным усилием Уолдо приподнялся на локте, вытянул руку и положил ее на голову бедного животного.

— Ну-ну! — прошептал он. — Тебе очень плохо, да? Ничего, старина, ничего.

Бальдур слабо повилял хвостом.

Уолдо несли четыре, а Бальдура два человека. Грэмпс Шнайдер ждал их возле входа в дом. Он ничего не сказал, когда они приблизились, а просто показал, чтобы Уолдо занесли внутрь. Двое, которые несли собаку, заколебались.

— Его тоже, — сказал Шнайдер.

Когда все и даже Гримс вернулись к кораблю, Шнайдер заговорил.

— Добро пожаловать, мистер Уолдо Джонс.

— Спасибо, что вы меня приняли, дедушка Шнайдер.

Старик грациозно, с достоинством кивнул, но промолчал. Он подошел к подстилке, на которой лежал Бальдур. Уолдо почувствовал необходимость предупредить старика, что для незнакомого человека животное может быть опасным, но какая-то странная скованность (может, ослабляющее воздействие гравитационного поля) не дала ему вымолвить ни слова. Потом он увидел, что волноваться незачем.

Бальдур перестал скулить, поднял голову и стал облизывать подбородок Грэмпса Шнайдера, радостно виляя хвостом. Внезапно Уолдо ощутил приступ ревности. Никогда раньше Бальдур не принимал и не подпускал к себе никого без специальной команды Уолдо. Это было настоящее предательство! Однако он подавил резкую обиду и постарался холодно расценить это происшествие, как свое тактическое преимущество.

Шнайдер наконец оттолкнул собачью морду, чтобы пес не мешал, и начал тщательно осматривать, ощупывать, надавливать на определенные точки, сгибать и разгибать суставы. Он схватил его за морду, растянул губы и осмотрел десны. Отвернул веко. Потом, оставив собаку, подошел к Уолдо.

— Собака здорова, — сказал он. — Просто её мозг в растерянности. Чем это вызвано?

Уолдо рассказал о Бальдуре, о его необычной судьбе. Шнайдер понимающе кивнул — Уолдо не мог определить: все тот понял или нет — и посмотрел на Уолдо.

— Нехорошо такому большому парню лежать в койке. Слабость — сколько лет она тебя мучает?

— Всю жизнь, дедушка.

— Это плохо. — Шнайдер стал изучать его точно так же, как только что осматривал Бальдура.

Уолдо, чье чувство собственной неприкосновенности было гораздо более сильным, чем у обычного, даже очень эмоционального человека, вынес это стоически. Он чувствовал: это необходимо, чтобы умаслить странное создание. Совсем не нужно настраивать его против себя.

Чтобы отвлечься от унижения, которому его подвергали и которому он подчинился, Уолдо решил получше узнать старого знахаря и стал рассматривать его жилище. Комната, в которой они находились, соединяла в себе кухню и гостиную. Захламленная, довольно узкая, но очень длинная. Над всей кухонной частью доминировал камин, заложенный кирпичом, а дымоход печной топки был выведен в трубу. Камин был какой-то кривобокий. Печь была пристроена к правой его стороне. С левой стороны находилось что-то, напоминающее короткий прилавок, поддерживающий крошечную раковину. Над раковиной был рукомойник, крепившийся к прилавку.

«Либо Шнайдер старше, чем выглядит, а это кажется невероятным, либо он получил этот дом в наследство от кого-то, давно умершего», — решил Уолдо.

Часть комнаты, отведенная под гостиную, была завалена разбросанными вещами. Просто невозможно было себе представить, чтобы такой беспорядок царил в новых домах. На полу громоздились ящики, забитые книгами; книги стопками лежали на полу и на стульях. Старинный деревянный письменный стол, на котором стояла старомодная механическая пишущая машинка, был завален бумагами и полностью занимал один из углов. Над ним на стене висели резные часы, чем-то напоминающие домик. Над циферблатом были расположены две маленькие дверцы. Пока Уолдо их рассматривал, крохотная деревянная птичка, выкрашенная в ярко-красный цвет, выглянула из левой дверцы, пропела «свуусвоо!» четыре раза и резко спряталась за дверкой. Сразу же из правой дверцы показалась серая птичка, лениво сказала три раза «Ку-ку» и спряталась. Уолдо решил, что ему обязательно нужны такие же часы. Конечно, маятник не будет работать во Фрихолде, однако он свободно может сделать для них специальную раму, с ускорением в 1g, внутри которой будет создано псевдоземное притяжение.

Ему даже не пришло в голову иммитировать движения маятника при помощи скрытого источника энергии. Он любил, чтобы вещи работали так, как должны работать.

Узкая арка служила входом в другую комнату. Но Уолдо не мог хорошо ее рассмотреть. Дверной проем закрывала занавеска из длинных разукрашенных бус.

Комнату наполняли разные запахи, в основном, несвежести и плесени.

Шнайдер выпрямился и посмотрел на Уолдо.

— С твоим телом все в порядке.

— Мне очень жаль, дедушка, — слабо покачал головой Уолдо, — я не могу.

— Ты должен найти в себе силы и заставить их служить тебе. Попытайся.

— Простите. Но я не знаю, как.

— Вот в этом и заключается единственная проблема. Если человек не знает, тогда все сомнительно. Ты послал свою силу в Другой Мир. Теперь ты должен отправиться туда и потребовать ее обратно.

— А где Другой Мир, дедушка?

Шнайдер несколько заколебался, прежде чем ответить, словно подбирая нужные слова.

— Другой Мир, — в конце концов сказал он, — это мир, который ты не видишь. Он и здесь и там, он повсюду. Но особенно — здесь, — он прикоснулся ко лбу. — Наш разум сидит в нем и посылает свои приказы телу. Жди.

Он отошел к небольшому буфету и вынул из него горшочек. В нем была мазь или суспензия, которой он намазал руки. Потом он опять подошел к Уолдо и опустился перед ним на колени. Взяв руку Уолдо в свои, он начал ее очень осторожно массировать.

— Пусть твой ум успокоится, — говорил он. — В тебя входит сила. Другой Мир рядом и полон силы. Почувствуй ее.

Ощущение было очень приятным для усталых мышц Уолдо. Мазь или прикосновение рук старика вызывали теплую расслабляющую дрожь. «Если бы он был моложе, — подумал Уолдо, — я бы нанял его массажистом. У него магнетическое прикосновение».

Шнайдер поднялся и сказал:

— Ну, теперь тебе должно полегчать. Отдохни, пока я приготовлю кофе.

Уолдо откинулся назад с чувством удовлетворения. Он очень устал. Помимо того, что сама поездка вызвала нервное напряжение, он вдобавок все еще находился под влиянием этого проклятого тяготения, словно муха, попавшая в банку меда. Однако манипуляции Грэмпса Шнайдера погрузили его в сонное, расслабленное состояние.

Наверное, он задремал, потому что последнее, что он помнил, это как Шнайдер бросил в кофейник яичную скорлупу. Потом старик оказался рядом с ним, в одной руке он держал кофейник, а в другой — чашку, из которой шел пар. Он поставил их, потом взял три подушки, подложил их под спину Уолдо и предложил ему чашку кофе. Уолдо с трудом вытянул обе руки, чтобы взять чашку, но Шнайдер отвел одну в сторону.

— Нет, — сказал Шнайдер, — одной руки — и то много. Делай, как я показываю. Дотянись до Другого Мира за силой.

Он взял одну руку Уолдо и положил ее на ручку чашки, поддерживая руку Уолдо своей. Другой рукой он мягко гладил правую руку Уолдо, начиная от плеча к кончикам пальцев. Тот снова почувствовал разливающееся тепло.

Уолдо был очень удивлен, что держит чашку сам. Это был приятный триумф. Семнадцать лет тому назад, когда он покидал Землю, у него была устоявшаяся привычка ничего не брать, даже не тянуться за чем-либо одной рукой. Во Фрихолде, конечно, он довольно часто управлялся с небольшими предметами одной рукой, без помощи уолдо. Годы практики, должно быть, усилили контроль. Превосходно!

Поэтому, очень гордясь самим собой, он выпил полную чашку, держа ее одной рукой и изо всех сил стараясь не опрокинуть на себя. Кофе был очень вкусным. Ему пришлось признать, что он ничуть не хуже, чем тот, который он готовит из самых дорогих концентрированных экстрактов. Даже ароматнее.

Когда Шнайдер предложил ему печенье, обсыпанное коричневым сахаром и корицей и только что разогретое, он важно взял его левой рукой, не попросив, чтобы у него забрали чашку. Уолдо продолжал пить и есть, а между глотками опирался локтями о края носилок.

Окончание церемонии кофепития показалось ему хорошим моментом для начала разговора о декальбах. Шнайдер подтвердил, что он знает Маклеода и вспомнил, однако, не очень отчетливо, что привел в порядок помело Маклеода.

— Хью Дональд — хороший парень, — сказал он. — Машин я не люблю, но мне доставляет удовольствие чинить мальчишкам все, что у них ломается.

— Дедушка, — начал Уолдо, — может, вы мне скажете, как починить корабль Хью Дональда?

— А у тебя есть корабль, который нужно починить?

— У меня очень много кораблей, которые я взялся починить. Но должен признаться, что я не могу это сделать. Я приехал к вам, чтобы узнать, как это делается.

Некоторое время Шнайдер обдумывал слова Уолдо.

— Это трудно. Я могу показать, но это не значит, что ты сможешь это сделать. Тем более это совсем не то, о чем ты думаешь. Умения можно добиться, только часто практикуясь.

Должно быть, Уолдо выглядел озадаченным, потому что старик внимательно взглянул на него и добавил:

— Считается, что есть два способа восприятия окружающего нас мира да и всего вообще. Однако это и правильно, и неправильно, поскольку на самом деле существует очень много способов. Некоторые из них — хорошие, а некоторые — плохие. Любая вещь может в одно и то же время или существовать, или нет.

Попрактиковавшись хорошенько, можно смотреть на мир с двух точек зрения. Иногда какая-нибудь вещь, которая существует для этого мира, не существует для Другого Мира. А это очень важно, потому что мы живем в Другом Мире.

— Живем в Другом Мире?

— А как еще мы можем жить? Разум — это ведь не мозг. Разум в Другом Мире, а в этот мир он попадает только через наше тело. Это один из истинных способов подходить ко всему, но не единственно правильный.

— А относительно рецепторов де Кальба существует тоже несколько подходов?

— Конечно.

— Если бы у меня был комплект неработающих декальбов прямо здесь, вы бы показали как смотреть на них?

— Зачем их сюда тащить? — сказал Шнайдер. — Я не хочу, чтобы у меня в доме были машины. Я нарисую тебе картинку.

Уолдо хотел было настоять на своем, однако подавил это желание.

«Ты пришел сюда как проситель», — сказал он себе.

Шнайдер вытащил карандаш и лист бумаги, на котором он тщательно изобразил пучок антенн и основные оси корабля. Да, набросок был достаточно точным, если не считать, что в нем отсутствовали некоторые важные детали.

— Вот эти пальцы, — показал Шнайдер на рисунке, — глубоко погружаются в Другой Мир, чтобы вытянуть силу. А она, в свою очередь, проходит через этот столб, — ткнул он пальцем в ось, — где и используется для движения корабля.

«Совершенно точное аллегорическое объяснение», — подумал Уолдо.

Рассматривая Другой Мир просто как термин, описывающий гипотетический эфир, объяснение Шнайдера можно считать не только правильным, но и исчерпывающим. Однако оно Уолдо ничего не говорило.

— Хью Дональд, — продолжал Шнайдер, — был усталым и раздраженным. И нашел только плохую истину.

— Вы хотите сказать, — медленно начал Уолдо, — что корабль Маклеода вышел из строя, потому что он об этом думал и волновался?

— А с чего же еще?

Уолдо был не готов ответить на такой вопрос. Ему стало ясно, что у старика есть какие-то странные суеверия, предрассудки. Тем не менее, он все-таки может показать Уолдо, что нужно делать, даже, если он не знает почему так происходит.

— А что вы сделали, чтобы изменить это?

— Я ничего не менял. Я нашел другую истину.

— Но как? Мы обнаружили несколько отметок мелом…

— А, те? Я их делал просто для того, чтобы лучше сконцентрировать внимание в нужном направлении. Я проводил их вот так, — и он провел карандашом линии на рисунке. — Я просто обдумывал, как пальцы тянутся, чтобы добраться до силы. Они именно так себя и вели.

— И это все? Больше ничего?

— По-моему, этого достаточно.

— «Либо старик не знает, как он починил декальбы, — подумал Уолдо, — либо он здесь совершенно ни при чем. Просто чистое, почти невероятное совпадение».

Он поставил пустую чашку на край носилок. Металлический край удерживал ее вес, а его пальцы просто поддерживали равновесие. Но в какой-то момент Уолдо, поглощенный разговором и своими размышлениями, перестал контролировать себя. Чашка выскользнула из его усталых пальцев, упала на пол и разбилась.

— О, простите меня, — раздосадованно сказал он. — Дедушка, я пришлю вам другую.

— Не надо. Я починю ее. — Шнайдер тщательно собрал все осколки и положил на письменный стол. — Ты устал. И это плохо. Это заставляет тебя терять то, что ты приобрел. Теперь отправляйся к себе домой, а когда отдохнешь, то сможешь сам практиковаться в получении силы.

Уолдо это показалось неплохой мыслью. Он ощущал все большую усталость, к тому же ему стало абсолютно ясно, что ничего нового и интересного от этого старого симпатичного мошенника больше не добьешься. Он достаточно энергично, но неискренне пообещал упражняться, пытаясь добраться до силы, а затем попросил Шнайдера оказать ему услугу и позвать санитаров.

На обратном пути ничего не произошло — полет прошел очень гладко. К тому же у Уолдо не было настроения придираться к пилоту.

Тупик. Полный тупик. Машины, которые не работают, хоть и должны. И машины, которые работают, но совершенно невероятным образом. И не к кому обратиться, кроме старика с туманом в голове. Уолдо очень вяло и равнодушно работал в течение нескольких дней, продублировав, в основном, предыдущие исследования. Не признаваясь себе, что он топчется на месте, не зная, что делать. Что это он, в самом деле, как выжатый лимон? Ему не остается ничего другого, как позвонить Глисону и признать свое поражение.

Два «заколдованных» набора декальбов, когда их немного активизировали, продолжали функционировать, сопровождая свою работу странными и невероятными движениями изгибающихся антенн. Декальбы, которые вышли из строя и были ему присланы для исследований, до сих пор отказывались действовать. А те, которые еще работали, прекрасно это делали без всяких сомнительных и отвратительных вихляний.

В который раз он взял небольшой набросок Шнайдера и стал изучать.

«Существует еще одна возможность, — размышлял он. — Вернуться на Землю и настоять на том, чтобы Шнайдер сделал это в его присутствии. Пусть повторит действия, которые заставили декальбы заработать».

Теперь он знал: нужно было настоять на этом в первый раз, но он был настолько раздавлен и поглощен борьбой с дьявольски мощным полем, что ему не хватило тогда сил и воли.

Может, он заставит Стивенса сделать это? Тогда появится возможность отснять весь процесс, а потом можно будет его изучить. Но нет. У старика есть стойкое предубеждение против любых искусственных образов, против съемок.

Он осторожно подлетел к одному из неработающих декальбов. То, что, по словам Шнайдера, он будто бы сделал с декальбами, до нелепости просто. Старик провел отметки мелом на каждой антенне вот так. И это привело их в порядок. Затем он посмотрел на них сверху и подумал, что они «начинают тянуться к энергии» Другого Мира, вытягивая…

Бальдур стал яростно лаять.

— Заткнись, дурак! — прикрикнул Уолдо, не спуская глаз с антенн.

Каждый отдельный металлический ус начал извиваться, вытягиваясь. Послышался низкий ровный гул идеально работающих рецепторов.

Уолдо все еще размышлял об этом, когда ожил канал телевизионной связи. Он никогда не находился на грани сумасшествия, как это случилось с Рамбо. Тем не менее напряженно размышляя над проблемой, он ощутил вскоре сильную головную боль. Он был еще несколько не в себе, когда, наконец, включил канал связи.

— Да?

— Хэлло, мистер Джонс, — произнес появившийся на экране Стивенс. — М-м, нас интересовало… мы хотели…

— Ну, говорите!

— Ладно, насколько вы приблизились к решению? — выпалил Стивенс. — Боюсь, решение становится неотложной задачей.

— В чем дело?

— В Большом Нью-Йорке вчера ночью произошло частичное прекращение подачи энергии. К счастью, это случилось не на пике нагрузки, и наземные службы смогли установить запасные комплекты, прежде чем накопители опустошились. Однако можете себе представить, что бы произошло, если бы это случилось в час пик. По моему отделу число аварий за последние несколько недель удвоилось. Наша страховая компания уже заметила это. Поэтому нужны результаты — и очень быстро.

— Вы получите результаты, — щедро пообещал Уолдо. — Я на завершающей стадии исследований.

На самом деле он совсем не был в этом уверен, однако Стивенс раздражал его гораздо больше, чем все безволосые обезьяны.

На лице Стивенса промелькнули сомнение и неуверенность.

— Полагаю, вам совершенно не хочется намекнуть, даже в самых общих чертах, на возможное решение?

Нет, Уолдо не намерен этого делать. И потом — это такое удовольствие водить Стивенса за нос.

— Подвиньтесь ближе к приемнику, доктор Стивенс. Я скажу. — Уолдо и сам наклонился как можно ближе, пока они не оказались почти нос к носу. — Магия вырвалась на свободу, — торжественно произнес он и тут же отключил канал связи.

Внизу, на Земле, в подземном лабиринте одного из североамериканских заводов, Стивенс тупо глядел на пустой экран.

— В чем дело, шеф? — спросил Маклеод.

— Не знаю. Честно, не знаю. Но, я думаю, толстяк спятил, точно так же, как Рамбо.

— Как мило! — расплылся от удовольствия Маклеод. — Я всегда его считал просто придурком.

— Тебе лучше бы помолиться, чтобы он не сбрендил! — очень серьезно заметил Стивенс. — Мы от него зависим. А теперь дай-ка я посмотрю объяснительные записки и отчеты.

«Магия вырвалась на свободу». Это объяснение было ничем не хуже, чем все остальные. Причинно-следственные связи расшатались, священные законы физики больше не действуют. Магия. Если слушать Грэмпса Шнайдера, то все зависит только от того, как на нее смотреть, как к ней относиться.

Безусловно, Шнайдер знал, о чем говорил, хотя не имел ни малейшего представления о физической теории, на основе которой работали декальбы.

Погоди-ка минуточку! Погоди! Наверное, он подходил к этой проблеме неправильно. Он начал ею заниматься, имея уже определенную точку зрения. Точку зрения, которая вызывала критическое отношение к словам старика, к его утверждениям — Уолдо был уверен, что знает гораздо больше об этой проблеме, чем Шнайдер. Конечно, чтобы удостовериться, он поехал на встречу с ним, при этом, однако, считая его колдуном или знахарем из отдаленной провинции. То есть, человеком, обладающим какой-то небольшой, но полезной для Уолдо информацией, однако изначально невежественным и суеверным.

Теперь, предположим, ему нужно рассмотреть всю ситуацию с другой точки зрения. Попробуем представить себе, что все, сказанное Шнайдером, — голые факты, проливающие свет на проблему, а не аллегории и предрассудки…

И он на несколько часов погрузился в интенсивные размышления.

Во-первых, Шнайдер использовал термин «Другой Мир» и довольно часто. Что скрывается под этими словами? «Мир» — это пространственно-временной энергетический континиум. «Другой Мир» — таким образом, континиум, но отличающийся от того, в котором мы находимся. Теоретическая физика в этом утверждении не найдет ничего предосудительного. Возможность существования бесконечного числа континиумов — вполне нормальное, можно даже сказать, ортодоксальное утверждение.

Но подразумевал ли Грэмпс Шнайдер именно это? Буквальное, физическое значение термина «Другой мир»? После долгих размышлений Уолдо пришел к выводу, что это, по-видимому, так, хотя старик и не использовал общепринятую научную фразеологию. «Другой Мир» — звучит поэтически. Но если мы говорим «дополнительный континиум» — это уже предполагает физическое значение. Его подвела терминология.

Шнайдер сказал, что Другой Мир — вокруг нас, здесь, там, повсюду. Ладно, разве это не точное описание окружающего нас пространства в соотношении 1:1? Такое пространство может находиться к нашему миру так близко, что расстояние между ними будет ничтожно малым. Однако оно недостижимо и его нельзя заметить. Точно так же, как две абсолютно оторванные друг от друга, но бесконечно близкие плоскости можно считать существующими одновременно.

Не то чтобы Другой Мир был недосягаем. Шнайдер утверждал, что его можно достичь. Идея фантастична, однако может быть принята за основу в целях исследования. Шнайдер предположил… нет, утверждал, что все зависит от подхода, мировоззрения.

Действительно ли это настолько фантастично? Континиум находится на неизмеримо малом расстоянии, но его совершенно невозможно ощутить физически. Будет ли так уж странно предположить, что его очень просто достичь при помощи подсознательной деятельности мозга? Вся проблема очень запутана, и одним небесам известно, как на самом деле работает мозг. Больше этого не знает никто. Каким идиотом нужно быть, чтобы пытаться описать создание симфонии в терминах механики или коллоидов. Просто смешно! Нет, никто не знает, как работает мозг. А это — просто еще одна необъяснимая способность мозга, не такая уж невероятная, чтобы ее нельзя было допустить.

Может быть, наши представления о том, что такое сознание и процесс мышления, совершенно нелепы?

Ладно, Маклеод вывел из строя свой корабль, Шнайдер починил его. А дальше?

Он пришел к предварительному выводу почти сразу же. Сбои других декальбов скорее всего были сбоями со стороны операторов. Скорее всего, операторы были измотанными и усталыми, о чем-то беспокоились и некоторым образом заражали декальбы своими проблемами и неприятностями. Для удобства давайте предположим, что декальбы являются непосредственным звеном связи с Другим Миром. Боже, вот это терминология! Однако так он смог нарисовать себе картину.

Гипотеза Гримса! «Измотанные, усталые, беспокоящиеся о чем-то». Еще не доказано, но он был уверен — здесь что-то есть! Эпидемия аварий была просто еще одним аспектом общей миастении, вызванной коротковолновой радиацией.

Если это правда…

Он включил канал видеосвязи с Землей и потребовал немедленного разговора со Стивенсом.

— Доктор Стивенс, — сразу начал он, — существует предварительная мера предосторожности, которую нужно применить прямо сейчас.

— Да?

— Во-первых, я хочу узнать у вас следующее: на многих ли частных кораблях выходят из строя декальбы? Каково соотношение?

— Я не могу сейчас предоставить точные данные, — ответил несколько заинтригованный Стивенс. — Но на частных кораблях аварий практически не происходит. Декальбы выходят из строя только на коммерческих линиях.

— Именно это я и подозревал. Частный пилот не полетит, если плохо себя чувствует. Но человек, находящийся на службе, действует независимо от своего состояния здоровья. Проведите специальные физические и психические исследования всех пилотов на коммерческих линиях, летающих на кораблях с декальбами. Запретите полеты всем, кто не находится в превосходной форме. Позвоните доктору Гримсу. Он объяснит, что нужно искать.

— Хорошенький приказ, мистер Джонс. В конце концов большинство этих пилотов не являются нашими служащими. Мы не можем их активно контролировать.

— Это ваша проблема, — пожал плечами Уолдо. — Я рассказываю, как снизить количество аварий в переходный период, пока я не выдам окончательное решение.

— Но…

Конца фразы Уолдо не услышал, так как выключил связь, когда посчитал нужным. Он сразу же обратился к постоянно включенному каналу, использовавшемуся для связи с наземной конторой, где работали его «дрессированные тюлени». Он дал им несколько очень странных указаний — заказы на книги. Старые редкие книги — книги по магии.

Стивенс проконсультировался с Глисоном, прежде чем попытался что-либо предпринимать по просьбе Уолдо.

— И он никак не обосновал свой совет? — с сомнением спросил Глисон.

— Нет. Велел связаться с доктором Гримсом и спросить, что именно мы должны искать.

— Доктором Гримсом?

— Доктором медицины. Это он представил меня Уолдо — наш общий друг.

— Вспоминаю. М-м-м… Снять с полетов людей, которые не работают у нас, будет довольно трудно. Но я думаю, многие из наших крупных партнеров и заказчиков, если мы их попросим и приведем достаточно веские доводы, пойдут на это. А что тебе кажется таким странным?

Стивенс рассказал ему о последнем, необъяснимом замечании Уолдо.

— Не кажется ли вам, что на него это могло оказать такое же влияние, как и на доктора Рамбо?

— М-м-м, возможно. В этом случае следовать его совету было бы неразумно. Что ты еще можешь предложить?

— Честно говоря, ничего.

— Тогда я не вижу другой альтернативы, как последовать совету. Он — наша последняя надежда. Очень слабая, но единственная.

— Я могу поговорить с доктором Гримсом, — несколько оживившись, сказал Стивенс. — Он знает об Уолдо гораздо больше, чем кто-либо.

— Тебе так или иначе нужно с ним проконсультироваться, не правда ли? Очень хорошо — так и сделай.

Гримс выслушал историю без комментариев. Когда Стивенс закончил говорить, Гримс сказал:

— Должно быть Уолдо имеет в виду симптомы, которые я наблюдаю в связи с влиянием коротковолнового воздействия. Это просто. Доказательства можно найти в монографии, которую я пишу. Я тебе уже рассказывал.

Информация не переубедила Стивенса, а только помогла укрепиться в подозрении, что Уолдо утратил способность соображать. Но он ничего не сказал.

— А что касается остального, — продолжал Гримс, — то судя по рассказу, я не считаю, Джимми, что Уолдо не в своем уме.

— Он никогда не казался мне совершенно нормальным.

— Знаю, что ты имеешь в виду. Но его параноидальные склонности напоминают состояние, в которое впал Рамбо не больше, чем куриная слепота похожа на свинку. На самом деле, один психоз предохраняет от другого. Но я поеду и посмотрю.

— Поедете? Очень хорошо!

— Сегодня не могу. У меня сегодня обход пациентов: сломанная нога и какая-то простуда. А еще случай полиомиелита. Лечение я должен закончить к концу недели.

— Док, а почему вы не бросите практику. Вы от нее, наверное, смертельно устаете.

— Я это и сам говорил, когда был моложе. Но около сорока лет назад я перестал лечить болезни, а стал лечить людей. Вот с тех пор я и полюбил это дело.

Уолдо погрузился в водоворот чтения, с невероятной скоростью проглатывая трактаты по магии и связанным с ней дисциплинами. Раньше его никогда не интересовали такие вопросы, а сейчас необходимость разобраться поддерживала в нем неослабевающий интерес.

В книгах встречались частые упоминания о Другом Мире. Иногда он назывался Другой Мир, иногда Малый Мир. Будучи уверенным, что этот термин относится к настоящему, материальному, но другому континиуму, он мог заметить, что многие практики запретного искусства придерживались того же буквального смысла. Они давали указания, как использовать Другой Мир.

Было совершенно ясно, что девяносто процентов, если не больше, всей магии — галиматья или чистая мистификация. Он чувствовал, что это относилось не только к теории, но и к практике — магам не хватало научного подхода. Они пользовались однозначной логикой, такой же ошибочной, как и двузначная логика устаревшего детерминизма Спенсера. Там не было и намека на современную, многозначную логику.

Тем не менее, законы смежности, симпатии и гомеопатии некоторым образом, хотя и очень искаженно, можно было соотнести с тем, о чем он читал. Особенно, если рассматривать эти законы относительно концепции другого, отличного от нашего, но достижимого мира. Человек, который имеет доступ в другое пространство, вполне способен верить в логику, по которой предмет в одно и то же время может быть, не быть, или быть чем угодно.

Несмотря на путаницу и большое число глупостей, характерных для магических приемов, достижения этого искусства были очень впечатляющими. Здесь использовался целый арсенал средств: кураре и дигиталис (наперстянка), хинин, гипноз и телепатия. А вспомнить хотя бы гидротехнические инженерные приспособления египетских жрецов. Да ведь и сама по себе химия возникла из алхимии, как и большинство современных наук обязаны своим возникновением древним магам. Просто наука отказалась от всего, прямо не относящегося к ней, пропустила себя через пресс двузначной логики и облекла знание в такую форму, которой мог пользоваться каждый.

К несчастью, та часть логики, которая не согласовывалась с четкими категориями методологов девятнадцатого столетия, была отброшена и оставлена за пределами науки. Она попала в немилость, была забыта и извлекалась на свет Божий только в виде невероятных предрассудков.

Уолдо начал думать о тайных искусствах, как о недоразвитых науках, от которых отказались прежде, чем узнали о них все.

Однако являющиеся характерными для некоторых аспектов магии проявления невероятности, которые он теперь соотносил с гипотетическим дополнительным континиумом, встречались очень часто. Даже в современном мире. Свидетельств этому было огромное количество. Их не нужно было специально искать тем, кто подходил ко всему этому без предубеждения: полтергейсты, камни, падающие прямо с неба, телепортация, «одержимые» люди (то есть, как он считал теперь, люди, по каким-то необъяснимым причинам становившиеся центрами неизвестного), дома с привидениями, странные огни, которые когда-то давно приписывали саламандрам. Существовали сотни подобных, тщательно описанных и подтвержденных документально случаев, которые, однако, отвергались ортодоксальными учеными и наукой как невозможные. Они действительно были невозможны с точки зрения известных законов, но если их рассматривать с точки зрения существования других континиумов, они становятся вполне вероятными.

Он предостерег сам себя от чрезмерного увлечения этой достаточно уязвимой гипотезой существования Другого Мира. Тем не менее, она была вполне адекватна, даже если в результате ее разработки выяснится, что она применима не во всех случаях.

Другое пространство должно иметь иные физические законы — почему не так? Однако, он решил исходить из допущения, что оно во многом похоже на пространство вокруг нас.

Другой Мир может быть даже обитаем. Мысль — невероятно интригующая! В этом случае, при посредстве магии, могло произойти все что угодно! Все что угодно!

Однако настало время прекратить беспочвенные размышления и опереться на конкретные исследования. Незадолго до этого он, к великому своему сожалению, вынужден был отказаться от попыток применить магические формулы средневековых волшебников: оказалось, они никогда не записывали всю процедуру, а только наиболее существенные ее этапы. Это следовало из их описаний, и в этом он убедился сам. Остальное же передавалось на словах от учителя к ученику (вспомнить хотя бы его опыт общения со Шнайдером). Были некоторые вещи, некоторые подходы, которым нужно и должно было обучаться только непосредственно.

И он неохотно стал изучать все это без чьей-либо помощи.

— О, черт! Как я рад тебя видеть, дядюшка Гус!

— Да? Что-то не верится. Ты не звонил уже несколько недель, поэтому пришлось приехать самому.

— И в самом деле. Но я так много работал последнее время, дядюшка Гус.

— Может, слишком много, а? Ты не должен переутомляться. А ну-ка, покажи язык.

— Со мной все в порядке, — однако Уолдо высунул язык. Гримс внимательно осмотрел его и потом пощупал пульс.

— Кажется, машина работает нормально. Что-нибудь узнал?

— Достаточно много. Почти решил проблему декальбов.

— Хорошо. Сообщение, переданное Стивенсу, вроде бы указывает, что ты нашел кое-какие зацепки, и теперь можно подобраться к моей любимой проблеме.

— В некотором роде — да. Но совсем с другого конца. Мне начинает казаться, что именно твоя проблема породила проблему Стивенса.

— Да?

— Именно. Симптомы, вызванные ультракоротковолновой радиацией, могут иметь много общего с бредовым поведением декальбов.

— Каким образом?

— Сам еще не знаю. Однако я сформулировал рабочую гипотезу и теперь проверяю ее.

— М-м-м… Хочешь обсудить ее?

— Конечно, но только с тобой.

И Уолдо принялся рассказывать о встрече и разговоре со Шнайдером, вдаваясь в те детали, о которых он раньше не говорил Гримсу, несмотря на то-что именно Гримс устроил ему поездку. Но он никогда (и Гримс хорошо это знал) не обсуждал ничего до тех пор, пока не был к этому абсолютно готов.

Рассказ о третьем наборе декальбов, которые были «заколдованы» при помощи произнесения невероятных слов, заставил Гримса поднять брови от удивления:

— Ты хочешь сказать, что нашел способ, как это сделать?

— Именно! Не знаю, правда, почему это происходит… Просто я могу это сделать. И проделывал уже не один раз. Я покажу тебе.

Он подлетел к тому месту, где находились несколько наборов декальбов, больших и маленьких, а также временные контрольные панели. Все они были закреплены на временных растяжках.

— Вон тот рецептор в конце ряда. Он только сегодня прибыл. Не работающий. А я сделал пару фокусов-покусов Грэмпса Шнайдера и починил его. Подожди минуточку. Я забыл включить систему энергоснабжения.

Он вернулся в центр комнаты, где находилось его обычное место, и включил лучевой поток. Поскольку корабль служил эффективной защитой против любого излучения извне, ему пришлось расположить у себя дома небольшую энерголучевую станцию, аналогичную тем гигантским, которые использовались САЭК. Без нее он никоим образом не смог бы исследовать рецепторы де Кальба.

Он снова присоединился к Гримсу и начал активизировать линию декальбов. Все, за исключением двух, стали странно двигаться. Это движение он теперь называл шнайдеровским.

— Вон тот, в конце, — заметил Уолдо, — работает, но не изгибается. Он никогда не ломался, поэтому его не трогали. Это контрольный. Но вот этот… — и он дотронулся до находящегося прямо перед ним декальба. — Вот этот нужно исправить. Следи за мной.

— Что ты собираешься делать?

— По правде говоря, я и сам не знаю. Но я это сделаю.

Он действительно не знал. Все, что он знал — нужно было пристально смотреть на антенны, думать о том, как они достигают Другого Мира, как добираются до энергии.

Антенны стали шевелиться.

— Вот и все. Больше ничего. Но это строго между нами. Я научился этому у Шнайдера.

Они вернулись в центр сферической комнаты, поскольку Гримс, по его словам, хотел закурить. На самом деле, извивы декальбов нервировали его, но он не хотел в этом признаваться.

— Как ты это объясняешь?

— Я считаю это не совсем понятным феноменом Другого Пространства. Я знаю о нем меньше, чем Франклин знал о молнии. Но я узнаю — узнаю! Я мог бы выдать Стивенсу прямо сейчас решение, если бы знал, как решается и твоя проблема.

— Не вижу связи.

— Должен существовать какой-то определенный путь, как протащить все это через Другое Пространство. Начнем с того, что лучистую энергию нужно направлять в Другое Пространство, а затем получать ее уже оттуда. В таком случае радиация не сможет причинять вреда человеку. Она никогда не сможет достичь человека, а будет растекаться вокруг него. Я как раз работаю над кастером[10] энергии, но пока безуспешно. Однако я его доведу до ума и очень скоро!

— Надеюсь. Ну, если уж мы об этом заговорили… Излучения твоего кастера распространяются и в этой комнате?

— Да.

— Тогда мне лучше надеть бронепальто. Тебе это тоже не повредит.

— Не волнуйся. Я выключу его.

Он повернулся, чтобы отключить аппарат, и в этот момент раздался нежный звук — прерывистый, мелодичный свист. Бальдур залаял. Гримс повернулся, чтобы посмотреть, откуда идет этот странный звук.

— Слушай, — с удивлением начал он, — что это у тебя там?

— Где? Ах, это! Мои часы с кукушкой. Здорово, правда?

Гримс согласился, однако он не видел в них большого смысла. Уолдо закрепил часы на легком тонком металлическом ободе, который вращался со скоростью, при которой создавалась центробежная сила в 1g.

— Я возился с этой конструкцией, пока обдумывал проблему Другого Пространства. Эта штуковина заставила меня попотеть.

— Слушай, насчет этого «Другого Пространства» — я что-то не совсем понимаю, в чем суть.

— Представь себе или начни думать о другом временном континиуме, очень похожем на наш мир, но лежащем немного выше нашего, — ну как если бы положили один лист бумаги на другой. Понимаешь? Оба пространства (или мира) не идентичны, но они отделяются друг от друга ничтожно малым интервалом, настолько малым, насколько ты можешь представить, и с одинаковой протяженностью во времени и пространстве. Они обычно не пересекаются. Существует абсолютное соответствие, как я это себе представляю, между двумя пространствами, но совпадающие точки или периоды не обязательно имеют один и тот же размер или форму.

— Ну? Послушай, что ты говоришь? Они должны быть одинаковыми!

— Ничего подобного. На какой линии находится больше точек — на линии длиной в сантиметр или в километр?

— Конечно в километр.

— Нет. На них совершенно одинаковое количество точек. Хочешь — докажу.

— Верю тебе на слово. Но я никогда не занимался подобной математикой.

— Ладно. Придется поверить, раз так. Ни размер, ни форма не являются препятствием для построения полной картины соответствия между Пространствами. Я даже не могу найти по-настоящему нужных слов, чтобы описать это. «Размер» соотносится с внутренней структурой каждого из Пространств, его масштабами, определяемыми в своих собственных терминах, в уникальных, свойственных только ему одному, константах. «Форма» — это то, что возникает внутри самой себя — или, по крайней мере, не внутри нашего пространства — и соотносится с тем, как она закруглена, закрыта ли она или открыта, расширяется или стремится к сжатию.

Гримс пожал плечами.

— Для меня все это, как китайская грамота, — заметил он и, отвернувшись, стал наблюдать за часами с кукушкой, которые быстро вращались на стальном обруче.

— Конечно, а как же иначе? — радостно подтвердил Уолдо. — Мы все ограничены нашим опытом. Знаешь, что я сам думаю о Другом Мире? — вопрос был явно риторический, поэтому Гримс промолчал. — Я представляю его себе в виде страусиного яйца — по размеру и форме. Но тем не менее, как всю вселенную, существующую бок о бок с нашей, простирающейся отсюда до самой отдаленной звезды. Я знаю, что это совершенно ложная картина, однако она помогает мне думать обо всем этом.

— Ну, не знаю, — заметил Гримс и отвернулся: постоянный ход часов несколько убаюкивал его. — Послушай! Я думал, ты выключил кастер.

— Выключил, — ответил Уолдо. И посмотрел в том направлении, куда глядел Гримс. Декальбы все еще продолжали извиваться.

— Но я ведь выключал, — с сомнением произнес Уолдо и повернулся к контрольной панели кастера. Его глаза расширились.

— Действительно выключил! Прибор выключен!

— Тогда какого черта…

— Заткнись!

Ему нужно было думать и думать напряженно. Может, кастер просто неисправен? Он подлетел к аппарату и осмотрел его. Да, кастер был отключен, мертв, как вымерший динозавр. Просто для того, чтобы лишний раз удостовериться, он вернулся, надел первичные уолдо, включил необходимые ячейки и частично размонтировал кастер. Но декальбы продолжали извиваться.

Единственный комплект декальбов, который не подвергался обработке по методу Шнайдера, был мертв. Они даже не издавали типичного гудения. Остальные работали, как сумасшедшие, хватая энергию… Откуда?

Ему стало интересно, говорил ли Маклеод Шнайдеру что-нибудь о кастерах, откуда декальбы по всем законам физики должны были черпать энергию. Он, конечно, не говорил ничего.

Просто об этом разговор не заходил. Однако что-то говорил сам Шнайдер.

«Другой Мир рядом и полон энергии!»

Несмотря на собственное намерение воспринимать слова старика буквально, он совершенно забыл об этом заявлении. Другой Мир полон энергии.

— Извини, дядюшка Гус, я сорвался.

— Все нормально.

— Что тебе это напоминает?

— Такое впечатление, что ты изобрел перпетуум мобиле, сынок.

— Некоторым образом, возможно. Или, может быть, аннулирован закон сохранения энергии? Эти декальбы откачивают энергию, которой никогда раньше не было в этом мире!

— Хм-м-м.

Чтобы попытаться проверить вспыхнувшую в нем догадку, Уолдо повернулся к контрольной панели управления, надел уолдо, включил сканнер и начал исследовать пространство вокруг декальбов при помощи самых чувствительных приборов, регистрирующих радиоволны. Однако датчики не сработали — в помещении не было волн той длины, на которую реагируют рецепторы де Кальба. Следовательно, энергия исходила из Другого Пространства.

Энергия поступает из Другого Пространства? Не от его кастера, не от громадных станций САЭК, но из Другого Пространства. В этом случае, он ни на йоту не приблизился к решению проблемы неработающих декальбов. Возможно, он никогда ее и не решит. Скорее всего… А ну-ка, минуточку… что записано в его контракте? Какая работа должна быть им выполнена? Он попытался вспомнить точную формулировку, записанную в пунктах договора.

Наверное, существует способ, которым можно будет обойти условия. Возможно. Да и этот один из последних трюков Грэмпса Шнайдера может иметь совсем неожиданные последствия. Ему показалось, что появились, хоть и очень призрачные, но все же какие-то новые возможности. Необходимо хорошенько все обдумать.

— Дядюшка Гус…

— Что, Уолдо?

— Можешь возвращаться назад и сказать Стивенсу, что у меня скоро будет ответ. Я разделаюсь с этой проблемой и с твоей заодно. А сейчас мне нужно все очень хорошенько обдумать, поэтому я хочу остаться один. Не сердись.

— Здравствуйте, мистер Глисон! Бальдур, тише! Сидеть! Заходите. Устраивайтесь. Как поживаете, доктор Стивенс?

— Спасибо, мистер Джонс?

— А это, — сказал Глисон, указывая на человека, шедшего за ним, — мистер Харкнес, глава юридического отдела.

— Ах, да. Действительно, возникнут некоторые вопросы, которые нужно будет уточнить в нашем контракте. Добро пожаловать во Фрихолд, мистер Харкнес.

— Спасибо, — холодно ответил Харкнес. — Будут ли присутствовать ваши поверенные?

— Они уже здесь, — Уолдо указал на стереоэкран. Там находились два человека. Они поклонились и пробормотали какие-то вежливые формальные фразы.

— Так не делают, — пожаловался Харкнес. — Свидетели должны присутствовать собственными персонами. То, что видишь и слышишь на телеэкране, не может рассматриваться как законное свидетельство.

Уолдо поджал губы:

— Вы хотите, чтобы это стало предметом спора?

— Нет, ну что вы! — поспешно возразил Глисон. — Оставь, Чарльз.

Харкнес отступился.

— Не буду злоупотреблять вашим временем, джентльмены, — начал Уолдо. — Мы здесь собрались для того, чтобы я мог продемонстрировать вам, как я выполнил условия контракта. Перейдем к демонстрации.

Он всунул руки в первичный уолдо.

— Вдоль дальней стены располагается ряд рецепторов лучистой энергии, которые по-другому называются декальбами. Если угодно, доктор Стивенс может проверить их серийные номера…

— В этом нет необходимости.

— Очень хорошо. Я включу свой кастер энергии, для того, чтобы мы могли проверить эффективность их работы, — он говорил, и одновременно работал уолдо. — Теперь я буду активизировать рецепторы — по одному.

Его руки стали как бы царапать воздух. Маленькая пара вторичных уолдо включила необходимые тумблеры, находящиеся в самом конце ряда на контрольной панели.

— Вот это — обычные рецепторы, которые предоставил мне доктор Стивенс. Они никогда не выходили из строя. Вы можете теперь удостовериться, что они работают в нормальном режиме, доктор Стивенс.

— Да, вижу.

— Мы будем называть такой рецептор «декальб» и его работу «нормальной».

Маленькие уолдо опять принялись за работу.

— А здесь вы видите рецептор, который я решил назвать «шнайдер-декальб», благодаря определенной обработке, которой он подвергся, — антенна декальба стала двигаться, — а его работу — «шнайдеровской». Хотите проверить, доктор?

— О’кей.

— Вы захватили с собой рецептор, который вышел из строя?

— Как видите.

— Вы можете заставить его функционировать?

— Нет, не могу.

— Вы уверены? Вы тщательно его исследовали?

— Достаточно тщательно, — кисло признал Стивенс. Он начал заметно уставать от напыщенной трескотни Уолдо.

— Очень хорошо. А теперь я заставлю его работать. — Уолдо покинул свое место за контрольными панелями, перелетел поближе к неработающим декальбам и расположился над ними таким образом, что его тело полностью скрывало от присутствующих все его действия. Затем он вернулся в центр помещения и, пользуясь уолдо, включил активизационную сеть декальбов.

Они немедленно начали демонстрировать шнайдеровский тип работы.

— Вот и все, джентльмены, — объявил он. — Я нашел способ чинить декальбы, внезапно выходящие из строя. Я могу применить шнайдеровский подход к любому рецептору, который вы мне доставите. Это включается в мой гонорар. Я могу обучить других, как применять метод Шнайдера для восстановления нормальной работы рецепторов. Это тоже должно включаться в мой гонорар. Однако я не могу гарантировать, что кто-нибудь не станет наживаться, получив от меня необходимый инструктаж. Не вдаваясь в технические подробности, я могу сказать, что метод Шнайдера очень сложен, гораздо сложнее, чем это кажется. Думаю, доктор Стивенс подтвердит это, — Уолдо тонко улыбнулся. — Полагаю, я выполнил условия договора.

— Минуточку, мистер Джонс, — произнес Глисон. — После того, как декальб подвергся обработке методом Шнайдера, он надежен?

— Абсолютно. Я это гарантирую.

Уолдо ждал, пока они тихо совещались. Наконец Глисон заговорил от их имени.

— Это не совсем те результаты, на которые мы рассчитывали, мистер Джонс, однако мы согласимся, что вы выполнили свои обязательства. Но при условии, что вы будете подвергать обработке методом Шнайдера любой рецептор, который будет вам доставлен, и проинструктируете наших сотрудников.

— Справедливо.

— Гонорар будет перечислен на ваш счет немедленно.

— Хорошо. Все понятно, все обговорено? Я полностью и успешно выполнил ваше задание?

— Да.

— Ну что ж, хорошо. Но я хочу показать вам еще кое-что. Наберитесь немного терпения…

Часть стены свернулась. В помещении появились гигантские уолдо и втянули громадный аппарат, который общими контурами отдаленно напоминал стандартный набор декальбов, но был значительно более сложным. Большинство деталей, создававших видимость сложной конструкции, были декорацией. Однако даже высококвалифицированному специалисту понадобилось бы немало времени, чтобы доказать это.

Но в машине действительно имелись абсолютно новые приборы: встроенный счетчик, при помощи которого ее можно было запустить в определенное время, радиоконтроль, изменяющий временные границы работы. Более того, счетчик самоуничтожался и уничтожал рецепторы, если с ним начинал работать человек, не знакомый с конструкцией. Это был предварительный ответ Уолдо на проблему продажи свободной и неограниченной энергии.

Однако об этом он ничего не сказал. Маленькие уолдо были очень заняты — они прикрепляли датчики к аппарату. Когда закончили работу, Уолдо заговорил снова:

— Это — аппарат, который я назвал «декальб Джонса-Шнайдера». И он станет причиной, по которой вы больше не сможете продавать энергию.

— Да? — изумился Глисон. — Можно спросить, почему?

— Потому, — начал Уолдо, — что я могу продавать ее дешевле и удобнее, и в данных обстоятельствах у вас нет никаких шансов конкурировать со мной.

— Это серьезное заявление.

— Я продемонстрирую. Доктор Стивенс, вы заметили, что другие рецепторы работают. Я выключу их. — Уолдо отключил их. — А теперь я прекращу излучение энергии и попрошу вас убедиться при помощи ваших собственных приборов, что здесь нет источника лучистой энергии, ничего, кроме обычного, видимого света.

Несколько неохотно Стивенс проделал это.

— Пусто, — сказал он через несколько минут.

— Хорошо. Не убирайте инструменты, чтобы вы могли удостовериться в том, что здесь источник лучистой энергии не появится. А теперь я активизирую мой рецептор.

Маленькие механические руки приблизились к тумблерам.

— Следите, доктор. Следите внимательно.

Стивенс следил очень внимательно. Он не поверил цифрам контрольных приборов, поэтому присоединил параллельно еще и свои.

— Ну как, Джеймс? — прошептал Глисон.

Стивенс взглянул на прибор с отвращением.

— Эта чертова штука всасывает энергию из ниоткуда!

Все смотрели на Уолдо.

— Вам понадобится некоторое время, джентльмены, — великодушно сказал он. — Обсудите это.

Они отошли в самый дальний угол комнаты и начали шептаться. Уолдо видел, что Стивенс и Харкнес спорят и что Стивенс ведет себя очень неуступчиво. Его это устраивало. Он надеялся, что Стивенс не захочет еще раз взглянуть на это невероятное техническое приспособление, которое он окрестил «декальбом Джонса-Шнайдера». Стивенс пока не должен знать об этом слишком много. Пока что. Уолдо внимательно следил, чтобы не выдать себя какой-нибудь мелочью. Ведь, безусловно, он сказал не всю правду. Он не упомянул о том, что все декальбы, подвергшиеся обработке методом Шнайдера, были источниками свободной энергии.

Будет очень некрасиво, если Стивенс это выявит!

Уолдо намеренно усложнил и запутал систему, которая включала в себя счетчик и систему саморазрушения. Однако в ней было рациональное зерно. Позже он подтвердит, что без такой системы САЭК просто не сможет существовать.

У Уолдо было неспокойно на душе: это мероприятие было рискованной игрой. Хотелось бы знать о системе гораздо больше. Но как будто что-то заклинило. Ничего хорошего на ум не приходило, а ситуация с энергией оказалась критической.

Глисон оторвался от Стивенса и Харкнеса и подошел к Уолдо:

— Мистер Джонс, можем ли мы решить все полюбовно?

— Что вы предлагаете?

…Примерно через час после этого Уолдо с облегчением наблюдал, как корабль гостей отходит от его жилища.

«Ну что ж, — подумал он, — дело сделано.»

Он великодушно дал уговорить себя сотрудничать при условии (и здесь он дал волю своему темпераменту и эмоциям), что контракт будет заключен немедленно, без всяких проволочек, суеты и беготни поверенных и юристов. Сейчас или никогда! Заключить или разорвать всякие отношения. Настоящий контракт (а он виртуозно смог на этом настоять) ничего ему не давал, если его утверждения насчет «декальбов Джонса-Шнайдера» ошибочны.

Глисон рассмотрел этот пункт и решил подписать контракт.

Хотя Харкнес и пытался доказать, что Уолдо является сотрудником САЭК и что именно он сам составлял первый контракт, в котором оговаривались его дополнительные гонорары, однако доводы юриста были недостаточно обоснованными. Глисону пришлось согласиться с этим.

В обмен на все права на «декальбы Джонса-Шнайдера» Уолдо согласился предоставить чертежи (посмотрим, сколько времени потребуется Стивенсу, чтобы во всем разобраться!). Кроме того, Уолдо получал большой пакет акций САЭК. Правда, без права голоса, однако полностью защищенных, с обязательной выплатой. То, что он не будет принимать активного участия в делах компании, было его собственной идеей. В энергетическом бизнесе настали непростые времена: кража чертежей, механизмы, уменьшающие показания счетчиков и множество тому подобных вещей. Наступает время свободной энергии и, кажется, очень скоро попытки прекратить этот поток окажутся бессмысленными — в этом Уолдо был уверен.

Он смеялся так долго и громко, что напугал Бальдура, который стал испуганно лаять.

Теперь он может забыть о Хатауэе.

Однако в его реванше над САЭК был один потенциальный промах. Он уверил Глисона, что декальбы, подвергшиеся обработке методом Шнайдера, будут работать бесперебойно. Тот принимал это просто на веру, так как ничего доказать не мог. Сам же Уолло чувствовал, что ему пока недостает знаний о Другом Мире. И предсказать, как конкретно будут развиваться события, он был не в состоянии. Для этого нужно проводить длительные и сложные исследования.

Другой Мир — дьявольски трудная штука!..

Уолдо предполагал, что очень скоро ему придется снова ехать к Шнайдеру за дальнейшими инструкциями. Но такая поездка рисовалась настолько тяжелой и отвратительной, что он старался не думать о ней. К тому же, со Шнайдером они говорят на разных языках.

Одно он знал наверняка: Другой Мир существует и иногда его можно достичь при соответствующем умонастроении, сознательно, как учил Шнайдер, или подсознательно, как происходило с Маклеодом или остальными…

Сейчас ему казалось, что он начал понимать, что случилось с магией. Магия — это непостоянный, колеблющийся закон анимистического мира, который все время оттесняла развивающаяся философия инвариантной причинности. И магия ушла — до этого последнего нынешнего взрыва — исчезла вместе со своим миром, оставив нам только так называемые «суеверия». Естественно, ученые-экспериментаторы вынуждены были признавать, что им не удается исследовать дома с привидениями, случаи телекинеза и тому подобное — их убеждения не давали этим явлениям проявляться в полной мере.

Дикие джунгли Африки могут восприниматься совершенно по-иному, если там не будет белых! Точно так же не исключено, что каким-то образом исчезнувшие законы магии когда-нибудь снова можно будет наблюдать.

Вероятно, он впадает в крайности, однако в его рассуждениях есть одно преимущество, которого нет в ортодоксальных концепциях: они учитывают колдовские приемы Грэмпса Шнайдера, при помощи которых тот заставил работать декальбы. Никакая рабочая гипотеза не способна объяснить, почему Шнайдер только силой мысли заставлял декальбы работать, и поэтому не стоит ни гроша (в том числе его собственная). А эта — объясняла и подтверждала слова самого Шнайдера: «Все — относительно» и «Вещь может либо быть, либо не быть и может быть чем угодно. Существует много способов смотреть на одну и ту же вещь. Некоторые способы — хорошие, а некоторые — плохие».

Отлично! Учтем и будем действовать в соответствии с этим. Мир меняется в зависимости от того, как человек на него смотрит. В таком случае, подумал Уолдо, он знает, как смотреть на мир. Он голосует за порядок и предсказуемость!

Он будет законодателем моды. Он навяжет свою собственную концепцию Другого Мира всему Космосу!

Это будет хорошим началом, чтобы уверить Глисона в полной надежности работы декальбов. Пусть так — они надежны и никогда не выйдут из строя.

Уолдо продолжал мысленно формулировать и уточнять свою концепцию Другого Мира. Он будет думать о нем, как о чем-то упорядоченном и, в основном, похожем на наш мир. Связующим звеном между двумя Мирами выступает нервная система, кора головного мозга, таламус, спинной мозг — все они тесно связаны с обоими Мирами. Такая картина вполне соответствовала той, которую нарисовал ему Шнайдер и, насколько он мог судить, не противоречила никаким явлениям.

Итак, если нервная система лежит в обоих пространствах, тогда это объясняет относительно медленное прохождение нервных импульсов по сравнению с электромагнитными. Да! Если в Другом Мире константа С[11] несколько меньше, чем в нашем, так и должно быть.

И он почувствовал спокойную уверенность.

Интересно, сейчас он просто размышляет или создает новую Вселенную?

Возможно, ему придется отказаться от мысленной картины Другого Мира, напоминающего по форме и размерам страусиное яйцо, так как пространство, через которое свет проходит медленней, не меньше, а больше, чем то пространство, к которому он привык. Нет… нет, минуточку… размер пространства зависит не от константы С, а от радиуса его кривизны. Поскольку С является скоростью, размер зависит от понятия времени. В этом случае время — скорость энтропий. Здесь и находится характеристика, общая для обоих Пространств: они обмениваются энергией. Они влияют на энтропию друг друга.

Ему не нужно отказываться от варианта страусиного яйца — старого, доброго яйца! Другой Мир — это закрытое пространство, с меньшей константой С, высокой скоростью энтропии, коротким радиусом — то есть прекрасный резервуар энергии. В той точке, где интервал исчезает (иначе говоря, оба пространства соприкасаются), Другой Мир изливает свою энергию в наш мир. Обитателям Другого Мира (если они там есть) может казаться, что он простирается на сотни миллионов световых лет, а для Уолдо — это страусиное яйцо, набухшее от энергии и готовое взорваться.

И он начал размышлять о путях проверки своей гипотезы. Если, используя метод Шнайдера, он будет получать энергию с максимальной скоростью, окажет ли это воздействие на местный потенциал? Как это повлияет на процесс энтропии? Можно ли повернуть процесс в обратную сторону, закачивая энергию в Другой Мир? Можно ли установить различные энергетические уровни в различных точках?

Даст ли скорость прохождения нервных импульсов ключ к константе С Другого Пространства? Можно ли согласовать этот ключ с энтропией и исследованиями энергопотенциала, для того чтобы разработать математическую картину Другого Пространства в терминах его констант и возраста?

Уолдо не прекращал поисков. Его беспрестанные, интенсивные размышления дали вполне ощутимый результат: по крайней мере, он выработал одно направление атаки на Другое Пространство. Он разработал рабочий принцип устройства телескопа для слепцов. В чем был ни заключалась истина, это было больше, чем однозначная истина, — это была целая, законченная серия истин, новых и взаимосвязанных. А также система характерных законов, отражающих свойства, присущие Другому Пространству. Плюс новые законы, объясняющие взаимодействие Другого Пространства с Нормальным Пространством.

А ведь Рамбо был прав! При известной комбинации трех Законов (Законов Другого Пространства, законов Нормального Пространства и совмещенных законов обоих пространств) могут возникнуть самые неожиданные ситуации. И вероятность возникновения их очень высока.

Но прежде чем теоретики приступят к изучению этих закономерностей, крайне необходим постоянный приток новой информации.

Уолдо не был теоретиком. Он с легкостью признавал это, поскольку считал теорию непрактичной и ненужной, пустой тратой времени для него, инженера-консультанта. Пусть безволосые обезьяны корпят над теорией. Однако инженер-консультант обязан был выяснить следующее: будут ли шнайдер-декальбы работать без сбоев, как он гарантировал? Если нет, то что следует сделать, чтобы обеспечить их длительную службу?

Самым сложным и самым интересным аспектом этих исследований была связь нервной системы с Другим Пространством. Ни электромагнитные инструменты, ни нейрохирургия не были достаточно совершенными для выполнения точной работы и измерений на тех уровнях, которые он хотел исследовать. Но у него были уолдо.

Самые крошечные уолдо с микросканерами, которые он обычно использовал, были размером с сантиметровое пятнышко на ладони. Однако и они были слишком громоздкими для этих целей. Ему нужно было производить действия на живой нервной ткани и непосредственно исследовать ее как в работе, так и в состоянии покоя.

Он использовал крошечное уолдо, чтобы создать еще более крошечные. В результате получились уолдо, едва ли достигавшие трех миллиметров. Спиральки, служившие им псевдомускулами, практически невозможно было рассмотреть невооруженным глазом — при их создании он использовал сканеры.

Уолдо последовательно прошел все стадии создания уолдо для операций на нервной системе и на мозге — от механических рук в натуральную величину до тончайших приспособлений для работы с невидимым глазу материалом. Уолдо мог контролировать их при помощи своих первичных уолдо: он переключался с одного размера на другой без каких-либо трудностей. Манипулируя переключателями контрольной панели, он автоматически подключал нужный ему размер, а в зависимости от размера подбиралась нужная скорость сканирования, увеличивалась или уменьшалась разрешающая способность уолдо. Таким образом, действующие уолдо он всегда мог наблюдать на стереоэкране в удобных для него масштабах.

Каждый уровень уолдо, в зависимости от размера, имел свой набор хирургических инструментов, собственное электрооборудование.

Такой хирургии еще не существовало, однако Уолдо мало об этом задумывался. К тому же, ему никто и не говорил, что он создал нечто неслыханное.

Он установил (для собственного удовольствия) механизм, при помощи которого коротковолновая радиация производила разрушающий эффект на физическое состояние человека. Синапсы между дендритами вели себя так, будто это были места течи. Нервные импульсы порой не проходили через них, а буквально убегали, вытекали… куда? В Другое Пространство — он был в этом уверен! Такие утечки, очевидно, постепенно ухудшали состояние жертвы. Моторная деятельность полностью не исчезала, однако эффекгивность терялась. Это напоминало ему электрическую цепь с частичным заземлением. Несчастная кошка, которая умерла в результате его экспериментов, дала большую часть информации. Этот котенок родился, и рос, не подвергаясь воздействию радиации. Потом Уолдо облучил его и достаточно сильно. Котенок постепенно приобретал миастению, почти такую же сильную, как уолдовская, а тот тем временем по минутам изучал, что происходит в нервных тканях животного.

Уолдо было очень жаль, когда это несчастное создание умерло.

Однако, если Грэмпс Шнайдер прав, люди вовсе не обречены страдать от радиации. При условии, что им хватило бы сообразительности взглянуть на проблему под нужным углом, радиация не только не вредила бы им, но и помогала бы.

Именно это Шнайдер и велел ему делать.

Именно это Грэмпс Шнайдер велел ему делать!

Грэмпс Шнайдер сказал, что он не должен быть слабым!

Что он может быть сильным…

Сильным!

СИЛЬНЫМ!

Он никогда раньше не задумывался об этом. Дружеское расположение к нему Шнайдера, его совет преодолеть слабость… он их просто проигнорировал, отбросил как ненужные! Его собственные слабости, его особенности, сделавшие его таким отличным от безволосых обезьян, он рассматривал как данность, неизменное состояние. Он принял это как неизбежный факт еще в раннем детстве.

Естественно, он не обратил никакого внимания на слова Шнайдера, которые так непосредственно касались его!

Быть сильным!

Стоять самостоятельно, без чьей-либо помощи. Ходить! Бегать!

Но он… он может, он может спуститься на поверхность Земли безбоязненно, не обращая внимания на силу притяжения. Они говорят, им на тяжесть наплевать; они даже носят вещи — большие, тяжелые. Это способны делать все. Они их могут даже бросать.

Он сделал неожиданное конвульсивное движение в первичных уолдо — движение, совершенно отличающееся от его прекрасных экономных и ритмичных движений. В это время он работал над созданием нового набора инструментов, поэтому вторичные уолдо были большого размера. Стяжка провисла и тяжелая металлическая пластина ударилась о стену. Бальдур, находившийся поблизости, навострил уши, осмотрелся и повернулся к Уолдо, пытливо вглядываясь в лицо хозяина.

Уолдо посмотрел на него, и собака заскулила.

— Замолчи!

Бальдур успокоился и виновато взглянул на Уолдо.

Автоматически Уолдо проверил, что повреждено. Не так уж много, но кое-что придется починить. Сила. Но если он будет сильным, он сможет сделать, что угодно. Что угодно! Так… Уолдо номер шесть, задействуем несколько новых стяжек. Сильный! Слегка рассеяно он переключился на уолдо номер шесть.

Сила!

Он сможет даже встречаться с женщинами и быть сильнее их!

Он сможет плавать. Кататься верхом. Он сможет управлять космическими кораблями, бегать, прыгать. Он даже сможет научиться танцевать!

Сильный!

У него будут мускулы! Он сможет ломать вещи.

Он сможет… Он сможет…

Он переключился на уолдо с руками размером в человеческое тело. Сильные — они сильные! Одной гигантской уолдо он вытянул из кучи стальной лист в полсантиметра толщиной, подержал его, а потом потряс им. Раздалось громыхание.

Сильный!

Он взял лист двумя уолдо и согнул пополам. Металл треснул, и Уолдо конвульсивно скомкал пластину в громадных ладонях, словно это был клочок бумаги. Резкий скрежет насторожил Бальдура, и шерсть на его загривке встала дыбом. Однако Уолдо не останавливался.

Тяжело дыша, он на минуту расслабился. На лбу у него выступил пот, кровь стучала в висках. Но нет, он не выдохся. Ему хотелось найти еще что-нибудь — потяжелей, попрочней. В соседнем складском помещении он выбрал Г-образный прут четрехметровой длины, переместил его к тому месту, где гигантские уолдо могли дотянуться до него. Однако в дверной проем прут вошел криво, он дернул его, пробил большую дыру в раме, но не заметил этого.

В могучей руке прут превратился в прекрасную клюшку. Уолдо угрожающе помахал ей. Бальдур попятился и отступал назад до тех пор, пока не очутился за контрольным кольцом, отделявшим его от громадных уолдо.

Сила! Мощь! Все сметающая, непобедимая сила!

Резкий рывок — и он сумел остановить прут, прежде чем тот коснулся стены. Нет… Он схватил другой конец прута левой уолдо и попытался согнуть. Большие уолдо предназначались для тяжелой работы, однако и прут был создан, чтобы оказывать сопротивление. Уолдо весь напрягся внутри первичных уолдо, изо всех сил стараясь, чтобы громадные кулаки слушались его. На контрольной приборной доске загорелся предупредительный сигнал. Почти автоматически он переключил систему в режим экстремальной перегрузки и продолжал.

Гул уолдо, хриплое дыхание потонули в резком скрипе и скрежете металла, когда прут стал постепенно сгибаться. В невероятном возбуждении он все больше напрягал руки в уолдо. Прут почти уже согнулся пополам, когда уолдо разнесло на куски. Первыми оторвались захваты на правом уолдо, потом все металлические части сорвались и с левого и, пробив рваную дыру в тонкой перегородке, перебили и многое переломали в соседнем помещении.

Громадные уолдо превратились в бесполезную груду обломков.

Уолдо вынул свои мягкие розовые руки из уолдо и посмотрел на них. Потом его начали сотрясать рыдания. Уолдо закрыл лицо руками, слезы катились между пальцами. Бальдур заскулил и подобрался ближе к хозяину.

На контрольной панели настойчиво звучал сигнал вызова.

Последствия разрушений были ликвидированы, а в том месте, где прут пробил стену, сделана аккуратная заплата. Однако гигантские уолдо восстановлены не были — на их месте зияла пустота. Уолдо был занят созданием силомера.

Прошло очень много лет с тех пор, как он последний раз занимался измерением своей силы — он практически ее не использовал. Он сконцентрировался только на сообразительности, изворотливости ума и на полном контроле за своими тезками. И совершенно не умел целенаправленно, эффективно и точно использовать мышцы. Раньше ему не нужна была сила. Однако теперь он должен научиться контролировать ее.

Обладая всеми необходимыми приспособлениями и механизмами, было нетрудно создать прибор, который бы регистрировал силу, возникающую при напряжении мышц, и измерял ее в килограммах. Все было готово — он выжидательно смотрел на свое изобретение.

Оставалось только снять уолдо, положить голую руку на рукоять и надавить — и он все узнает. Однако Уолдо колебался.

Сама мысль взяться за такой большой предмет невооруженной рукой была для него странной. Итак, проникни в Другой Мир. Возьми там энергию.

Он зажмурился и надавил. Потом открыл глаза. Шесть килограммов — меньше, чем обычно.

Ну, он еще и не брался по-настоящему. Он попытался вообразить руку Грэмпса Шнайдера на своей и ощутить теплый поток. Сила. Дотянись до нее и получи.

Шесть, семь, восемь, девять, десять килограммов… Он побеждает! Побеждает!

Однако внезапно и сила и мужество покинули его, стрелка прибора вернулась к нулю. Почему? Он не мог сказать. Просто ему нужно отдохнуть.

Показал ли он действительно очень хороший результат или десять килограммов — это нормально для его возраста и веса? Он знал, что нормальный человек может выжать на динамометре около семидесяти килограммов.

Однако для него и десять килограммов — это на три больше, чем он когда-либо выжимал.

Уолдо попытался еще раз. Четыре, четыре с половиной, пять, пять с половиной. Стрелка заколебалась. Что ж, он ведь только начал — нелепо сразу рассчитывать на большее! Шесть!

На этом все застопорилось. И как он ни напрягался, как ни концентрировался, с этой точки сдвинуться не смог. Медленно стрелка вернулась на ноль.

Шесть килограммов — самый высокий результат, которого он смог добиться за следующие несколько дней. Предыдущий рекорд в десять килограммов казался просто обманом, фикцией. Он был страшно огорчен.

Но он никогда бы не достиг своего теперешнего положения и благосостояния, если бы так легко сдавался. Он упорно занимался, тщательно вспоминая то, о чем Шнайдер говорил ему, и пытаясь почувствовать прикосновение стариковских рук. Он уверил себя, что действительно под руками Шнайдера он становился сильнее, но тогда из-за тяжести поля Земли не понял этого. Уолдо продолжал попытки.

Подсознательно он понимал, что, если в ближайшее время он не добьется успеха, ему придется встретиться с Грэмпсом Шнайдером и попросить у него помощи. Но ему очень этого не хотелось. И не из-за ужасов такой поездки — хотя само по себе это было достаточной причиной — но еще и по другому поводу: если он поедет, а Шнайдер не сможет помочь, тогда никакой надежды не останется.

Гораздо лучше эти постоянные неудачи, чем жизнь без всякой надежды. И он все откладывал встречу.

Уолдо обращал слишком мало внимания на земное время. Он ел и спал, когда ему хотелось. Он мог вздремнуть в любой момент, однако длительный сон наступал только в определенное время. Конечно, он спал не на кровати. Человек, который все время парит в воздухе, не нуждается в кровати. Однако он выработал привычку спать в определенном месте. Это было тем более необходимо, что во время крепкого и продолжительного сна слабыми воздушными потоками его могло снести к контрольным панелям управления, он мог задеть какой-нибудь рычаг.

С тех пор, как им овладело неотступное желание стать сильным, ему пришлось время от времени прибегать к снотворному, чтобы уснуть.

Доктор Рамбо вернулся и искал его. Сумасшедший, переполненный ненавистью Рамбо. Рамбо, винивший во всех своих несчастьях Уолдо. Теперь он не был в безопасности даже во Фрихолде, так как ненормальный физик нашел способ переходить из одного Пространства в другое. И вот он появился здесь! Из Другого Мира высовывалась только его голова.

— Я доберусь до тебя, Уолдо!

Сказал и исчез. Нет, вот он, за спиной! Рамбо тянул и тянул руки, которые на самом деле были извивающимися антеннами.

— Ну держись, Уолдо!

Но руки самого Уолдо — это гигантские уолдо, и он хватает Рамбо. Однако уолдо вдруг ослабевают. Рамбо приближается, берет Уолдо за глотку.

В ушах Уолдо начинает звучать спокойный, сильный голос Грэмпса Шнайдера:

— Тянись за силой, сынок. Почувствуй ее в кончиках пальцев.

Уолдо напрягается, стараясь разжать сжимающие его горло пальцы.

Пальцы ослабевают, ослабляют хватку. Он победил! Он вышвыривает Рамбо в Другой Мир и будет держать его там. Там! Одна рука у него свободна… Бальдур яростно лаял. Уолдо попытался сказать ему, чтобы он замолчал, чтобы укусил Рамбо, чтобы помог…

Пес продолжал лаять.

Он проснулся в собственном доме, в собственной громадной комнате. Бальдур издал еще один жалобный вой.

— Тихо! — скомандовал Уолдо и огляделся.

Когда он ложился спать, его удерживали на месте четыре легких растяжки, расположенные как оси у тетраэдра. Две из них все еще были закреплены у него на поясе — он свободно висел над контрольным кольцом. Из двух других одна была отцеплена от пояса, и ее конец парил в нескольких футах от него. Четвертая же была разорвана у пояса и еще в одном месте. Дальний конец обмотался вокруг его шеи.

Он начал размышлять над ситуацией. Насколько он мог судить, растяжки никоим образом не могли порваться сами по себе. Порвать их мог только он сам, когда во сне сражался со своими кошмарами. Собака этого сделать не могла. Значит, он сделал это сам. Растяжки, конечно, были легкими и тонкими. И все же…

Лишь несколько минут потребовалось для того, чтобы переделать прибор, измерявший силу сжатия, так, чтобы он измерял силу растяжения. Он подключил пару уолдо средних размеров, прикрепил конец оборванной растяжки к аппарату и стал тянуть.

Растяжка порвалась при нагрузке в девяносто пять килограммов.

Правда, он потерял немного времени из-за собственной неуклюжести, вызванной повышенной нервозностью. Он снова перемонтировал аппарат на измерение силы сжатия. Немного помедлил и тихо прошептал:

— Настало время, Грэмпс! — и надавил на рукоять.

Девять килограммов, десять, одиннадцать!

Перевалило за тринадцать. А он даже не вспотел! Пятнадцать, шестнадцать, семнадцать, двадцать! Двадцать один килограмм!

Со вздохом облегчения он расслабил руку. Он был силен. Силен.

Придя немного в себя, Уолдо решил, что нужно делать. Первым импульсом было позвонить Гримсу, однако он подавил это желание.

Он позвонит, когда будет совершенно уверен в себе.

Уолдо снова подошел к прибору и начал испытывать левую руку. Не такая сильная, как правая, но все-таки — двадцать килограммов. Забавно, но он не чувствовал в себе никаких перемен. Обычное его состояние. Никаких неприятных ощущений.

Ему захотелось проверить все свои мышцы. Однако потребуется много времени, чтобы подготовить приборы для измерения силы удара, толчка, мышц ног и десятка других показателей. Для этого ему нужно создать поле, да, именно гравитационное поле в 1g. Ладно, есть приемная, где можно это сделать.

Но силой тяжести в приемной можно управлять только отсюда, с контрольного кольца, да и само помещение находится довольно далеко. Правда, отсек с центробежной силой есть и поближе, там, где висят часы с кукушкой. Как самый простой путь для их работы, он в свое время сконструировал вращающееся колесо с регулируемой скоростью. Уолдо вернулся к контрольному кольцу и остановил движение колеса. Работа часов была нарушена из-за внезапного изменения режима: маленькая красная птичка выглянула, с надеждой произнесла «свуу-своо», но только один раз, и тут же скрылась.

Он взял в руку маленькую контрольную панель, которая соединялась с мотором, крутившим колесо, и расположился в его центре, уперев ноги во внутреннюю поверхность обода и схватившись за одну из спиц так, чтобы находиться в вертикальном положении по отношению к центробежной силе. Медленно запустил двигатель.

Первое движение его так удивило, что он чуть не упал. Но, взяв себя в руки, прибавил обороты. Пока нормально. Он постепенно наращивал скорость, и в душе его нарастал триумф: он чувствовал прилив псевдогравитации, чувствовал, как ноги наливались свинцом, при этом оставаясь сильными.

Он довел ускорение до 1g. Он мог его переносить. Мог! Однако создаваемая колесом гравитация не затрагивала верхнюю часть туловища в той же степени, как нижнюю — его голова находилась приблизительно на 30 сантиметров выше точки вращения. Но это можно поправить. Он медленно съехал вниз, крепко держась за спицу. Все нормально.

Вдруг колесо закачалось, а мотор взвыл. Тело Уолдо вызвало разбалансировку системы. Оно, во-первых находилось не в центре вращения, а во-вторых, было слишком тяжелым для колеса, предназначенного для часов и противовеса. Уолдо с большой осторожностью восстановил свое первоначальное положение, чувствуя приятное напряжение мышц и сухожилий. Затем остановил колесо.

Все происходящее очень беспокоило Бальдура. Он чуть не свернул себе шею, следя за движениями Уолдо.

Позвонить Гримсу тот так и не удосужился. Хотелось оснастить приемную рядом дополнительных контрольных устройств, чтобы следить за гравитационным полем в этом помещении. Сначала нужно было найти подходящее место, где можно было научиться стоять. Только после этого он сможет перейти к ходьбе. Все это выглядело не таким уж сложным. Может, и научиться будет не так уж трудно.

Потом он научит ходить Бальдура. Уолдо пытался затащить собаку в колесо от часов, но Бальдур решительно возражал. Он с трудом вырвался и сбежал в самый дальний конец помещения. Неважно. Когда он загонит животное в приемную, тому волей-неволей придется учиться ходить! Надо было давно подумать об этом! Такая здоровая скотина, а не умеет ходить!

Он мысленно представлял себе контуры рамы, в которую нужно будет поместить пса, чтобы тот мог стоять прямо. Она приблизительно походила на детский манеж. Но Уолдо об этом не догадывался — он просто никогда не видел манежа.

— Дядюшка Гус…

— О, привет, Уолдо. Как поживаешь?

— Прекрасно. Послушай, дядюшка Гус, не мог бы ты приехать во Фрихолд прямо сейчас?

— Извини, но мой экипаж в починке, — ответил Гримс.

— Твой экипаж слишком медленный. Возьми такси или попроси, чтобы тебя кто-нибудь подбросил.

— И чтобы ты его оскорблял, когда мы приедем, да? Ну-ну.

— Я буду сладким, как сахар.

— Если так… вчера Джимми Стивенс говорил, будто ему нужно увидеть тебя.

— Возьми его. Мне бы хотелось его увидеть.

— Попытаюсь.

— Перезвони мне. Только не задерживайся.

Уолдо встретил их в приемной, где центробежная сила была отключена. Как только они вошли, он начал представление.

— Боже мой, я рад, что вы приехали. Доктор Стивенс, не могли бы вы отвезти меня на Землю — прямо сейчас. Кое-что случилось.

— Наверное… мог бы.

— Тогда поехали.

— Минуточку, Уолдо. На корабле Джима нет тех условий, которые тебе нужны.

— Ничего, я пройду через это, дядюшка Гус. Дело очень срочное.

— Но…

— Никаких «но». Поехали, сейчас же.

Они загнали Бальдура в корабль и привязали его. Гримс побеспокоился, чтобы кресло Уолдо находилось в зоне наименьшего ускорения. Уолдо уселся и закрыл глаза, чтобы избежать ненужных вопросов. Он бросил осторожный взгляд и увидел, что Гримс мрачен, как туча.

Этот полет был не самым лучшим в биографии Стивенса, но на стоянку возле квартиры Гримса он сел достаточно мягко. Гримс прикоснулся к руке Уолдо.

— Как ты себя чувствуешь? Я сейчас найду кого-нибудь, и мы занесем тебя внутрь. Я хочу уложить тебя в постель.

— Можно этого не делать, дядюшка Гус. Лучше дай мне руку.

— Что?

Но Уолдо сам дотянулся до его руки и поднялся из кресла.

— Думаю, со мной все будет в порядке. — Он отпустил руку доктора и пошел к выходу. — Ты можешь отвязать Бальдура?

— УОЛДО!?!

Уолдо обернулся, счастливо улыбаясь:

— Да, дядюшка Гус! Это правда. Я больше не бессилен. Я могу ходить.

Гримс прислонился к одному из сидений и дрожащим голосом произнес:

— Уолдо, я старый человек. Тебе не следовало бы делать со мной такие вещи! — и он смахнул слезы.

— Да, — согласился Стивенс, — это весьма жестокая шутка.

Некоторое время Уолдо тупо переводил взгляд с одного лица на другое.

— Простите меня, — извиняющимся голосом сказал он. — Я просто хотел удивить вас.

— Все в порядке. Давайте спустимся вниз и выпьем. И ты сможешь рассказать нам обо всем.

— Хорошо. Пошли, Бальдур. — Пес поднялся и пошел за хозяином. Походка была у него очень странная — он двигался не как собака, а как иноходец.

Уолдо довольно долго пробыл у Гримса. Он набирался сил, учился новым для него рефлексам и наращивал мышцы. Его ничто не сдерживало — миастения исчезла. Все, в чем он нуждался, — это чтобы ему показали, как правильно действовать.

Гримс почти сразу же простил ему чрезмерно жестокую и показушную выходку, понимая его желание продемонстрировать невероятное исцеление. Однако твердо настоял на том, чтобы, пока Уолдо полностью не приспособится к новым условиям, он не выходил один. Для Уолдо даже простейшее могло стать настоящим бедствием. Например, лестницы. Он мог ходить по ровному полу, однако спускаться по ступенькам ему пришлось учиться. Подниматься было нетрудно.

Как-то раз пришел Стивенс и застал Уолдо одного в гостиной. Тот слушал какое-то сообщение по стереоканалу.

— Здравствуйте, мистер Джонс.

— О, хэлло, доктор Стивенс! — Уолдо поспешно наклонился, надел туфли и застегнул их. — Дядюшка Гус говорит, что я должен носить их все время, — объяснил он. — Все так делают. Но вы застали меня врасплох.

— О, неважно. Совершенно необязательно носить их в доме. А где док?

— Уехал на целый день… А что, правда, не нужно? Мне кажется, мои сиделки всегда их носили.

— Да, все носят, но закона, который бы заставлял вас это делать, нет.

— Тогда я буду их носить, тем более, мне это не нравится. Я их ощущаю как что-то мертвое, ну, например, как пару отключенных уолдо. Но я хочу научиться.

— Научиться носить их?

— Научиться поступать, как люди. Это действительно сложно, — серьезно сказал Уолдо.

Вдруг на Стивенса снизошло какое-то откровение. Он почувствовал прилив симпатии к этому человеку, которому не на кого было опереться, у которого не было друзей. Все для него должно быть странным и непривычным. Он захотел объясниться с Уолдо.

— Вы сейчас действительно сильны?

— Я становлюсь сильнее с каждым днем, — счастливо улыбнулся Уолдо. — Я выжал сегодня утром на динамометре девяносто килограммов. И смотрите, сколько жира я сбросил.

— Да, вы, похоже, в норме, в полном порядке. И вот ведь странное дело. С самого первого раза, когда я вас увидел, я молил небеса, чтобы вы были таким же сильным, как любой обычный человек.

— Правда? Почему?

— Ну… Думаю, вы согласитесь, что вы вели себя со мной отвратительно и не единожды. Вы все время меня раздражали. Я хотел, чтобы вы были сильным, тогда я смог бы вас хорошенько отлупить.

Уолдо ходил взад-вперед, привыкая к туфлям. Он остановился и взглянул в лицо Стивенсу.

— Вы хотели со мной подраться, да? — Он выглядел очень удивленным.

— Именно. Вы так разговаривали со мной, что ни один мужчина этого не стерпел бы. Если бы вы не были инвалидом, я бы вас отделал как следует, и не однажды.

— Кажется, я вас понимаю, — медленно сказал Уолдо, как будто обдумывая новую идею. — Ну, хорошо…

На последнем слове он развернулся и нанес Стивенсу удар сбоку, вложив в него недюжинную силу. Стивенс абсолютно этого не ожидал, и удар застал его врасплох. Он без сознания свалился на пол.

Когда он пришел в себя, то обнаружил, что сидит в кресле, а Уолдо изо всех сил его трясет.

— Разве что-то не так? — настойчиво спрашивал Уолдо.

— Чем вы меня ударили?

— Рукой. Что-то не так? Вы же этого хотели?

— Я… Я хотел? — у него перед глазами все еще плыли радужные круги, однако ситуация стала его забавлять.

— Послушайте, вы что, считаете, что так начинают драку?

— А что, нельзя?

Стивенс попытался объяснить ему этикет современного американского кулачного боя. Уолдо был совершенно озадачен, но в конце концов согласно кивнул.

— Понял. Вы должны предупредить другого человека. Понятно. Хорошо. Вставайте и начнем.

— Тихо! Тихо! Минуточку. Вы так и не дали мне возможности досказать то, что я хотел. Я испытывал к вам жалость. А теперь — нет. Вот что я пытался вам объяснить. Вы были совершенно отвратительны. Однако другим вы и не могли быть.

— Я совсем не хочу быть злым, — серьезно ответил Уолдо.

— Я знаю, и вы теперь не такой. Вы мне теперь нравитесь. Теперь, когда вы сильный, вы мне нравитесь.

— Правда?

— Да. Но, пожалуйста, не избирайте меня больше мишенью для своих ударов.

— Не буду. Но я не совсем понял. А знаете, доктор Стивенс…

— Зовите меня Джим.

— Джим. Очень трудно бывает понять, чего люди от тебя ждут. Это не укладывается ни в какие рамки. Например, отрыжка. Я не знал, что нельзя отрыгивать, когда в помещении находятся другие люди. А иногда мне это просто необходимо… А дядюшка Гус говорит — нет!

Стивенс попытался разъяснить ему кое-какие основы, но не слишком успешно, поскольку Уолдо не имел ни малейшего понятия, пусть чисто теоретического, о том, что такое поведение в обществе. Даже из художественной литературы он не составил себе никакого представления о том, каковы нормы поведения. Да и чему здесь удивляться, ведь он почти не читал художественной литературы. Он прекратил читать романы еще в детстве, поэтому, став старше, совершенно не воспринимал беллетристику.

Парадокс: он был богатым человеком, гением, всемогущим в области механики, однако ему впору было идти в детский сад.

У Уолдо возникло предложение.

— Джим, вы мне очень помогли. Вы объяснили все это гораздо лучше, чем дядюшка Гус. Я найму вас, чтобы вы меня учили.

Стивенс подавил легкое чувство раздражения.

— Извините. Но у меня есть работа, на которой я очень занят.

— А, это мы устроим. Я буду платить вам гораздо больше, чем они. Вы можете сами назвать сумму. Спорить не буду.

Стивенс глубоко вздохнул и задержал дыхание.

— Вы меня не поняли. Я инженер, а не приходящая прислуга. Вы не можете нанять меня. Если хотите, я буду помогать вам всем, чем смогу. Но деньги за это брать не буду.

— А почему нельзя брать деньги?

«Вопрос сформулирован неправильно, — подумал Стивенс. — В том виде, как он задан, на него невозможно ответить». И он углубился в длинное и запутанное обсуждение профессионального и делового поведения. Но он и в самом деле не очень годился для подобных дискуссий. Уолдо скоро сдался.

— Боюсь, я не совсем понимаю… Но послушайте, может, вы меня научите, как вести себя с девушками? Дядюшка Гус говорит, что он не рискует выводить меня в люди, приглашать в компании.

— Ладно, постараюсь. Но, Уолдо, я пришел, чтобы поговорить о проблеме, с которой мы столкнулись на заводе. О теории двух пространств, о которой вы мне рассказывали…

— Это не теория — это факт.

— Хорошо. Но вот что я хочу, знать: когда вы собираетесь вернуться во Фрихолд?

— Понятия не имею. Я совсем не собираюсь продолжать исследования.

— Нет? Боже мой, но вы не закончили и половины тех исследований, о которых мне говорили.

— Ребята, это вы можете сделать и сами. А я вам буду помогать.

— Ну, может, нам удастся заинтересовать Грэмпса Шнайдера, — с сомнением произнес Стивенс.

— Я бы не советовал, — ответил Уолдо. — Хотите, я покажу вам письмо, которое он мне прислал?

Уолдо вышел, и через несколько минут вернулся с письмом.

— Вот оно.

Стивенс пробежал письмо глазами:

«…ваше великодушное предложение принять участие в разработке нового проекта получения энергии я очень ценю, но, если честно, меня совершенно не интересуют подобные вещи, и я не намерен брать на себя никакой ответственности. А относительно вашего теперешнего состояния, вашей силы — я счастлив, но совершенно не удивлен. Сила и энергия Другого Мира принадлежат тому, кто обращается за ними».

Письмо, написанное в манере Спенсера, выдержанное по стилю и по духу, совершенно не содержало тех словечек, которыми изобиловала речь Шнайдера.

— М-м-м, думаю, мне понятно, что вы имеете в виду.

— Мне кажется, — серьезно заметил Уолдо, — что он считает наши изобретения и аппараты детскими забавами.

— Думаю, так. Скажите, а что собираетесь делать вы?

— Я? Точно еще не знаю. Но могу сказать следующее: я собираюсь развлекаться. Причем развлекаться на всю катушку. Я только сейчас начал понимать, как это прекрасно — быть человеком, мужчиной.

Его костюмер стянул вторую туфлю.

— Рассказ о том, почему я выбрал танцы, занял бы очень много времени, — продолжал Уолдо.

— Мне бы хотелось услышать подробности.

— Звонят из госпиталя, — сказал кто-то в гримерной.

— Скажите, что я скоро буду. Может быть, вы придете завтра утром? — обратился он к женщине-репортеру. — Сможете?

— Конечно…

Сквозь плотное кольцо людей, окружавших Уолдо, протиснулся человек. Уолдо поймал его взгляд.

— Хэлло, Стенли. Рад тебя видеть.

— Хэлло, Уолдо. — Глисон вытянул из-под накидки какие-то бумаги и бросил на колени танцовщика. — Сам принес бумаги, потому что хотел еще раз посмотреть выступление.

— Понравилось?

— Грандиозно!

Уолдо улыбнулся и взял бумаги:

— Где подписывать?

— Сначала прочитай, — предупредил Глисон.

— О нет, не стоит! Если это устраивает тебя, меня это тоже устроит. Дай мне ручку — подписать.

К ним пробрался какой-то озабоченный коротышка.

— Уолдо, я насчет записи…

— Мы уже обсуждали этот вопрос, — невыразительно сказал Уолдо. — Я выступаю только перед публикой.

— Но мы включим это в бенефис Уорм Спрингс.

— Ну, тогда другое дело. О’кей.

— Раз вы согласились, тогда взгляните на проспект.

Это было большое объявление, которое гласило:

Ни дата, ни место выступления указаны не были. Только фотография Уолдо в роли Арлекино, высоко парящего в воздухе.

— Прекрасно, Сэм, прекрасно! — счастливо кивнул Уолдо.

— Снова звонят из госпиталя.

— Я готов, — ответил Уолдо и поднялся. Костюмер набросил накидку на его худые плечи. Уолдо громко свистнул.

— Ко мне, Бальдур! Пошли.

На пороге он на секунду задержался и помахал рукой:

— Спокойной ночи всем!

— Спокойной ночи, Уолдо!

«Все они — шикарные парни», — мелькнуло у него в голове.