Дети крови и костей

Глава третья. Амари

– АМАРИ, ВЫПРЯМИСЬ!

– Ради бога…

– Сладкого тебе более чем достаточно!

Я опускаю вилку с куском кокосового пирога и отвожу плечи назад, восхищенная тем, сколько колкостей мать может прошипеть на одном дыхании. Она сидит во главе медного стола с золотым геле[5], туго повязанным вокруг головы. Он ловит весь свет в комнате и сверкает, подчеркивая мягкий, медно-красный цвет ее лица.

Я поправляю свой морской геле и стараюсь выглядеть царственно, желая, чтобы служанка больше не затягивала его так сильно. Пока ерзаю на стуле, янтарные глаза матери изучают одетых в лучшие наряды олойе[6], отыскивая прячущихся в толпе гиенэр. Аристократки ждут с приклеенными улыбками, хотя я знаю, что они шепчутся у нас за спиной.

Я слышала, место ей в западных кварталах…

У нее слишком темная кожа для королевской дочери…

Мои слуги клянутся, что видели, как командующая несла ребенка Сарана…

Они носят с собой секреты, которые узнали от других сплетников, как редкие бриллианты. Их роскошные буба[7] и юбки-иро[8] украшены вышивками. Их клевета смешивается с духами с ароматом лилий и медовым запахом пирога, который для меня под запретом.

– Так что вы думаете об этом, принцесса Амари?

Я поднимаю глаза от божественно вкусного ломтика и вижу олойе Ронке, ожидающую моего ответа. Ее изумрудная иро ярко блестит на коже цвета красного дерева и буквально горит на фоне белых стен чайной комнаты – видно, поэтому ее и выбрали.

– Прошу прощения?

– О визите в Зарию, – она наклоняется вперед, и огромный рубин, висящий на ее шее, касается стола. Ослепительная драгоценность служит постоянным напоминанием, что олойе Ронке не рождена сидеть здесь. Она купила это право.

– Мы будем польщены, если вы остановитесь в нашем поместье, – Ронке трогает большой красный камень, ее губы кривятся, когда она ловит мой взгляд. – Уверена, мы сможем найти вам такой же рубин.

– Как любезно с вашей стороны, – я раздумываю, рисуя в голове путь из Лагоса в Зарию, которая лежит в северной части Ориши, если спуститься к морю Адетунжи – далеко за хребтом Оласимбо. Мой пульс учащается, стоит только представить мир за пределами дворца.

– Спасибо, – наконец отвечаю я. – Для меня это будет честью…

– Но, к сожалению, Амари не сможет, – вклинивается мать, хмурясь с едва заметной грустью. – Ее учеба в самом разгаре, а она и так отстала по арифметике. Было бы катастрофой отрывать ее от занятий.

Возбуждение остывает в моей груди. Я ковыряю кусок пирога на тарелке. Мать редко позволяет мне покидать дворец. Не стоило надеяться – следовало знать, как все будет.

– Возможно, в будущем, – тихо говорю я, молясь, чтобы такое потворство собственным желаниям не вызвало гнев матери. – Вам, наверное, очень нравится там жить – с морем в двух шагах и горами за спиной.

– Там только вода и скалы, – Самара, старшая дочь олойе Ронке, морщит широкий нос. – Ничего, что могло бы сравниться с вашим восхитительным дворцом. – Она посылает моей матери улыбку, а потом поворачивается ко мне. – Кроме того, Зария кишит предсказательницами. В Лагосе, по крайней мере, мухи знают свое место.

Я напрягаюсь от жестоких слов Самары, они повисают в воздухе. Смотрю через плечо, чтобы узнать, слышала ли Бинта, но моей давней подруги нигде не видно. Единственная провидица, работающая в верхних покоях дворца, – моя служанка. Она выделяется на фоне других: даже в чепце, скрывающем белые волосы, она – изгой среди других слуг.

– Позвольте вам помочь, принцесса.

Я снова поворачиваюсь и вижу незнакомую служанку, девушку с каштановой кожей и большими круглыми глазами. Она забирает полупустую чашку и ставит передо мной новую. Всматриваюсь в янтарный чай. Если бы здесь была Бинта, она бы положила в него целую ложку сахара, пока мать не видит.

– Ты не знаешь, где Бинта?

Девушка отступает на шаг и поджимает губы.

– В чем дело?

Она открывает рот, но взгляд скользит по сидящим за столом женщинам.

– Бинту призвали в тронный зал, ваше высочество. Прямо перед началом обеда.

Нахмурившись, я опускаю голову. Что отцу нужно от Бинты? Из всех дворцовых слуг она единственная, кого он никогда не вызывал. Он вообще редко о них вспоминает.

– Она сказала, почему? – спрашиваю я.

Девушка качает головой и понижает голос, подбирая каждое слово:

– Нет. Стражники сопровождали ее.

Вкус горечи появляется на языке, я делаю глубокий вдох. Стражники не сопровождают. Они хватают. Требуют.

Девушка жаждет сказать больше, но мать награждает служанку тяжелым взглядом. Ее холодные пальцы сжимают мое колено под столом.

– Хватит говорить с прислугой.

Я отворачиваюсь и опускаю голову, избегая взгляда матери. Она прищуривается, словно красногрудый огнеястреб на охоте, ожидая, когда я опозорю ее вновь. Но, несмотря на ее раздражение, я не могу не думать о Бинте. Отец знает, как мы близки, и если ему от нее что-то нужно, почему он не обратился ко мне?

Я гляжу сквозь украшенные изразцами окна на королевский сад и недоумеваю все сильнее, позабыв о неискреннем смехе олойе. Дверь во дворец распахивается, и к нам врывается мой брат.

Инан, высокий и красивый, одетый в военную форму, готов впервые патрулировать Лагос. Он выделяется среди других стражников – сияет, как драгоценность. Гравированный шлем говорит о том, что его повысили до капитана. Я нехотя улыбаюсь, желая быть причастной к этому особенному событию. То, о чем он мечтал, наконец случилось.

– Впечатляет, не правда ли? – Светло-карие глаза Самары смотрят на моего брата с пугающей похотью. – Самый молодой капитан в истории. Он станет прекрасным королем.

– Непременно, – мать сияет, наклонившись к той, кого жаждет заполучить в дочери. – Правда, мне бы хотелось, чтобы его повышение не сопровождалось вспышкой насилия. Никогда не знаешь, что отчаявшаяся муха сделает с наследным принцем.

Олойе кивают и высказывают свои глупые мысли. Говорят так беспечно, будто обсуждают расшитые бриллиантами геле, вошедшие в моду в Лагосе. Я оборачиваюсь к служанке, рассказавшей мне о Бинте. Хотя она уже отошла от стола, ее руки еще дрожат…

– Самара, – голос матери обрывает мои мысли, заставляя меня прислушаться. – Я говорила, что сегодня ты выглядишь по-королевски?

Я молча допиваю чай. Хотя мама сказала «по-королевски», она наверняка подразумевала «светлее»: как кровные аристократы, которые могли гордиться своей родословной, восходящей к первым королям Ориши.

Не заурядно, как смуглые фермеры, обрабатывающие поля Мины, или торговцы Лагоса, весь день проводящие на солнце. Не жалко, как я – принцесса, которую стыдится собственная мать.

Наблюдая за Самарой поверх чашки, я поражаюсь нежному, светло-коричневому цвету ее лица. Еще несколько обедов назад она была такой же темной, как мать.

– Вы слишком добры, ваше величество, – Самара с фальшивой скромностью опускает глаза, разглаживая несуществующие складки на юбке.

– Ты должна поделиться своим секретом с Амари, – мать кладет холодную руку мне на плечо – светлые пальцы ложатся на медную кожу. – Она бродит по садам так часто, что стала выглядеть, как крестьянка.

Мать смеется, как будто прислуга не сопровождает меня с зонтиками от солнца, стоит мне выйти наружу. Как будто она не осыпала меня пудрой прямо перед обедом, ругаясь, что из-за моей кожи среди аристократов ходят слухи о ее связи со слугой.

– В этом нет необходимости, мама, – съеживаюсь я, вспоминая боль и уксусную вонь последнего крема.

– О, с огромным удовольствием, – сияет Самара.

– Да, но…

– Амари, – обрывает меня мать с улыбкой, настолько натянутой, что мне кажется, ее кожа вот-вот треснет. – Она непременно примет твою помощь, особенно перед началом сватовства.

Я пытаюсь проглотить комок в горле, но начинаю задыхаться. В эту секунду запах уксуса становится таким сильным, что я почти чувствую жжение.

– Не волнуйтесь, – Самара сжимает мою руку, неправильно понимая мой ужас. – Вам понравятся ухаживания. Это даже забавно.

Я выдавливаю улыбку и пытаюсь освободить руку, но Самара держит так крепко, будто нарочно не отпускает. Ее золотые кольца впиваются в кожу. На каждом – особый камень, а одно из них соединяется цепочкой с браслетом, где выгравирована наша королевская печать – усыпанный бриллиантами снежный леопанэр.

Самара носит его с гордостью. Вне всякого сомнения, это подарок моей матери. Сама того не желая, я любуюсь им – на нем даже больше бриллиантов, чем на моем…

Небо…

Уже не моем. Я начинаю паниковать, вспоминая, что стало с браслетом, моим подарком Бинте.

Она не хотела его брать – ее пугала цена королевского дара. Но отец поднял налог на предсказательниц, и если бы служанка его не продала, ее семья потеряла бы дом.

Они узнали, понимаю я. Решили, что Бинта – воровка. Вот почему ее призвали в тронный зал. Вот почему сопровождали.

Я вскакиваю с места. Ножки кресла скрипят по плитам пола. Представляю, как стражники заламывают нежные руки Бинты. Как отец опускает меч…

– Прошу прощения, – говорю я, отступая назад.

– Амари, сядь.

– Мама, я…

– Амари!

– Мама, пожалуйста!

Слишком громко.

Я понимаю это, едва слова вырываются у меня изо рта. Мой крик отражается от стен чайной комнаты. Беседа затихает.

– Тысяча извинений, – выдавливаю я. – Мне нездоровится.

Взгляды олойе обжигают мне спину, когда я спешу к двери. Предчувствую жар грядущего материнского гнева, но бояться нет времени. Едва дверь закрывается, я срываюсь с места, подобрав тяжелый подол. Туфельки на высоком каблуке стучат по плитам пола, пока я бегу сквозь бесчисленные залы.

Как можно быть такой дурой? Ругаю себя, стараясь не попасться на глаза слугам. Нужно было уйти, едва девушка сказала, что Бинту забрали. Окажись я на ее месте, она бы не медлила ни секунды.

О небо, умоляю я, пробегая мимо изящной вазы с красными лилиями в зале, предшествующем тронному, мимо портретов царственных предков, взирающих на меня из глубины веков. Пожалуйста, только держись.

Лелея надежду, заворачиваю за угол.

От жары, разлитой в воздухе, трудно дышать. Сердце колотится где-то в горле, когда я замираю перед тронным залом отца – местом, которое страшит меня больше всего на свете. Местом, где он приказал нам с Инаном драться.

Родиной большинства моих шрамов.

Я хватаюсь за бархатные занавеси, закрывающие двери из черного дуба. Пот с ладоней впитывается в роскошную ткань. Он не станет слушать. Но ведь это я отдала браслет. Пусть отец накажет меня вместо Бинты.

Мурашки бегут по спине, пальцы немеют. Сделай это ради Бинты.

– Ради Бинты, – шепчу я.

Моей первой подруги. Единственной подруги.

Я должна ее спасти. Глубоко вздохнув, стираю пот с ладоней, наслаждаясь последними спокойными секундами. Стоит моим пальцам коснуться блестящей дверной ручки, как…

– Что?

Голос отца, подобно реву дикого гориллиона, гремит за закрытой дверью. Сердце вот-вот вырвется у меня из груди. Я слышала, как он кричал раньше, но так страшно – никогда. Неужели я опоздала?

Дверь распахивается, и я отшатываюсь, когда поток стражников и держателей опахал выплескивается из зала, точно они – воры, бегущие от правосудия. За ними следуют аристократы и слуги из тронного зала. Я остаюсь одна.

Иди. Ноги подгибаются, стоит мне приблизиться к двери. Настроение отца уже испорчено, и все же надо отыскать Бинту. Исходя из того, что я знаю, она может быть внутри.

Я не могу оставить ее наедине с отцом и бросаюсь вперед, ухватившись за дверь, прежде чем та закроется. Обхватываю дерево пальцами, легонько тяну на себя и смотрю в щелочку.

– Что это значит?! – снова кричит отец, так, что слюна брызжет на бороду. Вены пульсируют под кожей цвета красного дерева, сливаясь с красной агбада[9], в которую он одет.

Я открываю дверь чуть шире в страхе, что увижу тоненькую фигурку Бинты. Но вместо этого смотрю на адмирала Эбеле, съежившегося перед троном. Бусины пота выступают на его лысом черепе, он избегает взгляда отца. Рядом, вытянувшись, стоит командир Каэя, ее тугая, блестящая коса спускается ниже плеч.

– Артефакт прибило к берегу у Варри, маленькой приморской деревушки, – объясняет Каэя. – Его близость пробудила скрытые способности нескольких местных предсказательниц.

– Скрытые способности?

Каэя сглатывает, мышцы под ее светло-коричневой кожей напряжены. Она дает возможность заговорить адмиралу Эбеле, но тот молчит.

– Предсказательницы изменились, – Каэя вздрагивает, будто слова причиняют ей боль. – Артефакты пробудили дремавшие в них силы, и они стали магами.

Я ахаю, но тут же закрываю ладонью рот. Магами? В Орише? После всего, что случилось?

Ужас тупым шипом вонзается мне в грудь, мешая дышать, но я приоткрываю дверь еще шире, чтобы лучше видеть. Я жду ответа отца. Этого не может быть…

– Невозможно, – наконец говорит отец едва различимым шепотом, при этом стискивает рукоятку черного магацитового клинка так, что хрустят костяшки пальцев.

– Боюсь, нет, ваше величество, я была там и видела все своими глазами. Их магия была слабой, но она вернулась.

Боже… Что нас теперь ждет, что случится с монархией? Вдруг маги уже планируют нападение? Сможем ли мы им противостоять?

В моей голове всплывают воспоминания об отце до Рейда – это был параноик со сжатыми зубами и седеющими волосами. Человек, приказавший запереть меня и Инана в королевских подвалах, вложив в наши руки мечи, хотя мы были слишком малы, чтобы их поднять.

«Маги придут за вами, – говорил он и с теми же словами заставлял нас драться. – Когда это случится, вы должны быть готовы».

Воспоминание о боли отдается в спине, когда я изучаю бледное лицо отца. Его молчание страшит сильнее, чем гнев. Адмирал Эбеле трясется, как лист.

– Где теперь маги?

– От них избавились.

Внутри все сжимается, выпитый чай просится наружу. Они мертвы. Убиты. Пошли на корм рыбам.

– А артефакты? – продолжает отец, нисколько не расстроенный гибелью магов. Будь его воля, он избавился бы от всех без исключения.

– Я забрала свиток, – рука Каэи ныряет под нагрудник, и она достает сморщенный пергамент. – Обнаружив его, позаботилась о свидетелях и сразу явилась сюда.

– А что с солнечным камнем?

Каэя награждает Эбеле грозным взглядом. Он долго откашливается, оттягивая минуту объяснений.

– Камень украли из Варри до того, как мы прибыли, ваше величество. Но мы пустились в погоню. Наши лучшие люди идут по следу, и я уверен: скоро он будет у нас.

Гнев отца сгущается в воздухе, как гроза.

– Ты должен был уничтожить их, – шипит он. – Как такое могло случиться?

– Я пытался, ваше величество, каждую ночь. Делал все, чтобы их разрушить, но артефакты зачарованы, – Эбеле переводит взгляд на Каэю, но та смотрит прямо перед собой. Пот собирается в складках его подбородка.

– Я порвал свиток, но он сросся. Сжег его, но он возник из пепла. Приказал самому сильному стражнику разбить солнечный камень булавой, но на нем не осталось ни царапины! Не в силах уничтожить эти проклятые артефакты, я запер их в железный сундук и утопил в сердце моря Банджоко. Они никогда не должны были пристать к берегу! Только благодаря магам…

Эбеле замолкает, как только слово срывается с губ.

– Клянусь, ваше величество, я сделал все, что мог, но, похоже, у богов другие планы.

У богов? Я прижимаю ухо к двери. Неужели Эбеле сошел с ума от страха? Богов нет. Все во дворце это знают.

Я жду, как отец отреагирует на глупость Эбеле, но его лицо остается каменным. Он поднимается с трона, обдумывая услышанное. Затем быстрее гадюки бросается на Эбеле, хватая его за горло.

– Скажи, адмирал, – он поднимает тело подчиненного в воздух, усиливая хватку. – Чьи планы страшат тебя больше? Богов? Или мои?

Я делаю шаг назад и отворачиваюсь, не желая видеть, как Эбеле задыхается. Ненавижу эту сторону отца и всячески стараюсь ее не замечать.

– Я… Я обещаю, – хрипит Эбеле, – что все исправлю. Клянусь!

Отец отбрасывает его, как гнилой фрукт. Эбеле задыхается и трет шею, синяки почти мгновенно проступают на его медной коже. Отец вновь поворачивается к свитку в руке Каэи.

– Покажи мне, – приказывает он.

Каэя подает знак, подзывая кого-то, стоявшего слишком далеко, чтобы я могла разглядеть. Слышу, как сапоги звенят по плитам, а затем вижу ее.

Бинта.

Я хватаюсь за сердце, когда подругу выталкивают вперед. В ее больших серебряных глазах стоят слезы. Чепец, который она с таким усердием завязывала каждый день, перекосился, открыв белоснежные длинные локоны. Кто-то заткнул ей рот шарфом, чтобы она не кричала, но даже если бы могла, кто бы ей помог? Она уже в руках стражи.

Сделай что-нибудь, говорю я себе. Немедленно. Но мои ноги будто налились свинцом, а рук я и вовсе не чувствую.

Каэя разворачивает свиток и осторожно подходит к моей служанке, будто приближаясь к зверю, а не к милой девочке, что столько лет вытирала мне слезы, которая всегда оставляла свою еду, чтобы отнести домой и отдать родным.

– Поднимите ей руку.

Бинта мотает головой, когда стражник хватает ее за запястье. Из-под шарфа доносится приглушенный крик. Хотя девушка сопротивляется, Каэя вкладывает свиток ей в руку.

Свет вспыхивает на ладони моей подруги.

Он наполняет тронный зал волшебным сиянием, которое отливает золотым, пурпурным, синим. Мерцает и переливается, ниспадая каскадом, бесконечным потоком стекая с пальцев Бинты.

– О боги, – вздыхаю я, сердце переполняет благоговейный трепет, который сменяется ужасом перед грядущей войной.

Магия. Здесь. После стольких лет…

Мне вспоминаются предостережения отца насчет колдовства, истории, полные битв и разрушений, темных сил и болезней. «Магия – источник всякого зла, – шипел он. – Она разорвет Оришу на части!»

Отец всегда говорил мне и брату, что магия – наша смерть и опасное оружие, угрожающее Орише. Пока она существует, в королевстве не будет мира.

В темные дни после Рейда я представляла магию жутким, безликим чудовищем. Но сейчас, в руках Бинты, она завораживает и кажется необыкновенным чудом. Словно летнее солнце и сумерки, дыхание и самая суть жизни слились воедино…

Внезапно отец наносит удар. Быстрый, как молния. Его меч пронзает грудь Бинты, стоящей перед ним. Нет!

Я прижимаю ладонь к губам, стараясь не закричать, и едва не падаю. Тошнота подступает к горлу. Слезы обжигают глаза.

Этого не может быть. Мир передо мной начинает кружиться. Это не правда. Бинта жива. Она ждет в моих покоях с ломтиком сладкого хлеба.

Но мои отчаянные мысли не могут изменить реальность. Мертвых не воскресить.

Алое пятно проступает на кляпе Бинты. Багряные цветы распускаются на ее легком голубом платье. Я вновь сдерживаю крик, когда ее тело с глухим звуком падает на пол, тяжелое, как свинец.

Кровавая лужа растекается вокруг безмятежного лица моей служанки, окрашивая ее белые кудри красным. Медный запах сочится сквозь щель двери, заставляя меня подавлять тошноту.

Отец сдергивает с Бинты передник и вытирает им меч, так непринужденно, словно ему плевать, что ее кровь пятнает королевскую мантию.

Он не понимает, что кровь подруги на моих руках.

Я пячусь, путаясь в подоле платья. Бегу к лестнице за углом зала, пытаясь унять дрожь в ногах. Перед глазами стоит пелена, я хочу вернуться в свои покои, но не успеваю и подбегаю к вазе. Хватаюсь за ее керамическое горло. Меня рвет. Желчью и кислым чаем.

Я падаю на колени, и рыдания вырываются наружу. Чувствую в сердце щемящую боль.

Если бы Бинта была жива, она пришла бы мне на помощь. Взяла бы за руку, отвела в покои, села на кровать рядом со мной и вытерла бы слезы. Собрала бы все кусочки моего разбитого сердца и сумела бы его исцелить.

Я подавляю рыдание и зажимаю рот, но горькие слезы бегут по пальцам. Снова чувствую запах крови, вновь вспоминаю удар меча…

Дверь тронного зала распахивается. Я вскакиваю на ноги, испугавшись, что это отец, но выходит один из стражников, державших Бинту.

У него в руках свиток.

Я смотрю на старый пергамент, пока солдат идет в мою сторону, и вспоминаю, как от одного прикосновения к свитку мир наполнился светом. Невероятно прекрасным ярким светом, таившимся в глубине души моей милой подруги.

Я отворачиваюсь и прячу заплаканное лицо, когда стражник проходит мимо.

– Простите, мне нездоровится, – шепчу я. – Должно быть, съела испорченный фрукт.

Стражник едва заметно кивает и продолжает подниматься по лестнице. Он сжимает свиток так, что костяшки белеют, как будто страшась того, на что способен магический пергамент, если держать его недостаточно крепко. Смотрю, как он останавливается на третьем этаже и открывает черную дверь. Внезапно я понимаю, куда он направляется.

В покои командира Каэи.

Время идет, а я все гляжу на дверь, ожидая сама не зная чего. Промедление не вернет Бинту, не позволит вновь насладиться ее музыкальным смехом. Но я все жду, застыв на месте. Затем дверь открывается снова, и я отворачиваюсь к вазе, делая вид, что меня рвет, не останавливаясь, пока стражник не проходит мимо. Его подбитые железом сапоги звенят, когда он возвращается в тронный зал. Свитка у него нет.

Трясущимися руками вытираю слезы, без сомнения смазав макияж, который нанесла мне мать. Вытираю рот, избавляясь от остатков рвоты. Вопросы роятся в моем мозгу, когда я поднимаюсь по лестнице к двери Каэи.

Знаю, что нужно вернуться к себе в покои, и все же вхожу.

Дверь захлопывается за спиной с глухим стуком, и я подпрыгиваю, пугаясь, что кого-нибудь привлечет шум. Я никогда еще не была в покоях командира Каэи. Не думаю, что сюда пускают даже слуг.

Мои глаза скользят по бордовым стенам, так не похожим на мои, светло-лиловые. Королевская мантия валяется в изножье кровати Каэи. Мантия отца… Он, наверное, забыл ее.

В другой день от осознания того, что отец посещал покои Каэи, меня душили бы слезы, но сейчас я ничего не чувствую. Все это неважно по сравнению со свитком, оставленным на столе командира.

Делаю шаг вперед. Ноги дрожат, словно я подхожу к краю утеса. Жду, что воздух вокруг свитка будет пронизан магией, но он остается неподвижным. Я протягиваю руку, но медлю, борясь с нарастающим страхом. Вспоминаю свет, вспыхнувший в ладонях Бинты.

И меч, пронзивший ее грудь.

Подбадривая себя, снова протягиваю руку. Кончики пальцев касаются свитка, и я закрываю глаза.

Никакой магии.

Вздох, томившийся в моей груди, вырывается наружу, когда я хватаю сморщенный пергамент. Развернув свиток, вижу странные знаки и тщетно пытаюсь их прочитать. Я не встречала ничего подобного раньше, это не похоже ни на один знакомый мне язык. Но из-за них умирали маги.

Эти знаки могли быть написаны кровью Бинты.

Ветерок влетает в открытое окно, играя локоном, выбившимся из-под развязавшегося геле. Под вздымающимися занавесками виднеется оружие Каэи: острые мечи, поводья пантенэры, медная броня, но мой взгляд опускается на моток веревки. Я сбрасываю геле на пол.

И, не раздумывая, хватаю мантию отца.