Детектив Марк Вентура

Глава 14. Принцесса Вероника. Суббота

Он проснулся поздно. В комнате было тепло, стоял горький аромат трубочного табака, смешанного с привкусом какого-то необычного, приятного химического запаха, похожего одновременно на замысловатые духи и фруктовое мыло. На столе стоял завтрак: изящный ярко-красный кофейник из блестящего фарфора, такие же высокие и узкие, чтобы на стенках оседали крупинки кофе чашечки, тарелка с горячими бутербродами с зеленью, джемом и сыром. На соседнем блюде ожидали уже подостывшие, но все же весьма аппетитные на вид, ароматные, посыпанные перетертыми грушами и сахарной пудрой пончики и слоеное печенье.

Мариса сидела перед столом, откинувшись в кресле, опустив к груди подбородок, придирчиво глядела на еду и чашки кофе, с видом, как будто уже совсем не лезло в горло, курила.

Детектив залюбовался ей. По плечам рассыпались, ниспадая до подлокотников кресла, распущенные волосы, длиннополая черная мантия с бордовыми лепестками застежек на груди и клиньями под рукавами распахнута, накинута как банный халат поверх короткой нижней рубахи до середины бедер, словно бы подчеркивая белизну ее вытянутых, скрещенных лодыжек. Вертура улыбнулся — свежий, вытянутый, как от палки, синяк на ноге и меч детектива в ножнах, лежащий поперек ее обнаженных колен предавали ее облику какую-то особую эксцентричность. Заметив, что Вертура проснулся и смотрит на нее, Мариса сделала вид, что он ей совсем безразличен, только глубоко затянулась из трубки и с силой выдохнула в сторону зеленого вьюна, живописно поднимающегося из горшка рядом с входной дверью к самому потолку, густое облако сизого дыма. Согнула руку в локте и приняла вид скучающей за пером и бутылкой крепкого поэтессы, собирающейся написать лирический сонет.

Бутылка с приятного рыжего цвета жидкостью и вправду была на столе. Высокая и плоская со знакомой наклейкой и клеймом популярной в Гирте марки «Черные дубы», с буквицей и черной аппликацией по белому с изображением корявого и необычайно манерного и притягательного разлапистого, не то вяза, не то дуба, дерева, она выглядела так завлекательно и стильно, что прямо так и хотелось взять ее за горлышко и выпить до дна и больше в жизни никогда не пить никаких других напитков.

— Доброе утро… — только и нашел, что сказать детектив, повернулся на бок, подложил локоть под голову, чтобы получше, рассматривать Марису, насладиться ее столь притягательным и экстравагантным видом.

— Все, принц-изгнанник — без всяких предисловий абсолютно серьезным тоном, внезапно заявила она — отдых кончился, надевай доспехи и вперед. Ты обязан победить всех в мою честь, иначе ты меня не достоин. Сегодня конный турнир и ты обязан участвовать, иначе ты тряпка, а не мужик.

Ее глаза горели счастливой шальной веселостью, но она изо всех сил сдерживалась, чтобы самой не засмеяться над тем, как ловко она пошутила.

— Да у меня и коня даже своего нету, не то, что копья с доспехами — просто ответил Вертура и сел на кровати, оправил нижнюю рубаху, в которой спал, налил себе кофе и чуток, для предания вкуса, прибавил «Черных Дубов» из фирменной бутылки.

Достал трубку, вытряхивая оставшийся со вчерашнего вечера нагар, затряс ей над алой вазочкой уже изрядно заполненной пеплом и валяющимися вокруг горелыми спичками, которые, прикуривая, Мариса, наверное, изображая из себя светскую даму, которая может позволить себе любую причуду, нарочно неаккуратно бросала мимо пепельницы.

— Турнир это в программе леди Булле? — глотнув кофе, уточнил Вертура — и мы поедем вместе с ней? Можешь думать все что угодно, но это не я придумал все это и я не шпион. Но я так и не понял этой шутки с каретой леди Ринья…

— Ты тут не причем — прищурившись поверх трубки, строго осадила его Мариса — леди Вероника пригласила меня. И ты уже должен догадаться, что у нас в Гирте делают с теми, кто пренебрегает ее приглашениями и гостеприимством.

— Да, рубят головы. Но своим-то она потом заменит, а мне нет, и в отчет напишут, что нарушений не было… — согласился детектив — я что-то пропустил утром? Который час?

— Одиннадцать — продемонстрировала модно вытянутый сверху вниз ромбический циферблат на стене Мариса и поморщилась — ты пропустил тренировку. Леди Вероника пригласила и поколотила всех своих девиц. Ты хоть знаешь, что такое тренировка с оружием? Имеешь представление, как пользоваться этим?

И она продемонстрировала детективу его собственный меч и приняла с ним угрожающий вид.

— Да вот выдали, а за какой конец хвататься не объяснили. Но, если что, ты уже была на тренировке и сумеешь всех отколотить.

— Ну ты и тряпка. Все мужчины как мужчины, а ты! — покачала головой Мариса, шумно задышала через трубку, и отвернулась от стола, чтобы он не видел, как она улыбается, наслаждаясь их веселой и глупой беседой — ладно, будем учить тебя жизни, раз ничего не умеешь. Так что я буду распускать язык, а ты отвечать, понял это?

Вертура встал, тоже накинул на плечи свою мантию и подошел к распахнутой двери на балкон. Над городом стояла блеклая почти что сентябрьская марь. Бело-голубое небо дышало еще теплой, но уже сыроватой осенней свежестью. Над крышами из многочисленных труб поднимались дымы, вливаясь в низкие серые облака над городом, заслоняли перспективу. С балкона детектив обнаружил, что в городе на южной стороне Керны, западнее и восточнее проспекта Рыцарей темнеет еще две скальные стены. На них стоят дома и светлеют изгороди и кроны высаженных в тесных палисадниках и двориках деревьев.

Темная, чтобы не мешать проезду разобранная во многих местах, крепостная стена разделяла надвое южную Гирту. Пересекала проспект Рыцарей у главпочтамта, у гостиницы «Башня», у той самой, где детектив впервые познакомился с бестолковыми студентами.

Детектив стоял и с интересом разглядывал город — светлеющие на склонах холмов террасами стены, огибающие уклоны, откосы и крепостные укрепления, улицы. Белесую гладь залива по левую руку, проспекты, башни и темно-зеленые кроны вековых деревьев над крышами. Фасады дворцов и стены храмов — черные и скорбные, что были построены в темные века, еще во времена основания Гирты и красные с белым — торжественные — что были возведены позднее. Своими величественными очертаниями, витражами и свежей покраской, словно подчеркивая, что духовное неизменно, а мирское преходяще, они ярко выделялись среди выветренных стен и выгоревшей светло-рыжей черепицы крыш окрестных, стоящих вплотную друг другу, превращающих кварталы в неприступные крепости с провалами дворов-колодцев строений.

Пришла Регина, бесцеремонно распахнула дверь. Бросила быстрый взгляд на стоящего на балконе без штанов, но с фужером кофе в руке детектива, как будто они были лучшими подругами всю свою жизнь, завела веселую беседу с Марисой.

— Вы еще не собрались? Выезжаем через двадцать минут — сообщила она, заулыбалась, кокетливо спросила у детектива — а где же ваш меч? На турнир тоже без штанов поедете?

— Ну, на юге, откуда я родом, туника это тоже мужская одежда — стараясь не выявить жгучее смущение тем, что на его вид все-таки обратили внимание, начал с пафосом оправдываться он — а вот без шляпы действительно никак. Просто невозможно жарко. На камнях у нас пекут яичницу, а на крышах домов ставят баки, в них кипятят на солнце воду, чтобы варить в ней рис… И эти черные скалы у реки Эсты — на них даже лошади обжигают ноги через копыта, а рыбаки прямо там пекут свой улов. Рыба с луком Хе — это как раз наш рецепт…

— Как интересно! — наигранно засмеялась фрейлина, пристально и как будто даже хищно разглядывая его босые, с обломанными ногтями, ступни.

— Да сказочник он! — отмахнулась, брезгливо наморщила лоб, выдохнула дым, Мариса — всем уши прожужжал, что замок у него, патефон, триста коку риса и поле с луком Хе, сам без штанов, а еще в принцы лезет!

Ярко светило полуденное солнце. Ветер утих. Над городом стоял тяжелый душный, исполненный ароматом дыма печей и горячего камня, августовский штиль.

Они отъехали от дворца большой группой в полторы сотни верховых. Во главе колонны ехали верховые со знаменем, все облаченные в шлемы и легких доспехах, со щитами, мечами и жезлами-револьверами. В центре принцесса и ее многочисленная свита. Замыкали процессию несколько гвардейцев во главе с капитаном Форнолле и бароном Марком Тинвегом.

— Да, дело серьезное — шепнул Марисе детектив, указывая на одного из всадников в легкой лиловой высокотехнологической броне под плащом с мечом в ножнах и коротким ружьем в кобуре — это так всегда или из-за кареты леди Ринья?

— Конечно как всегда, мы же в Гирте! — услышав их беседу, весело сообщил Фарканто и весело объяснил детективу — у нас тут то одно то другое. А карету очевидно взорвал мэтр Солько, хотел поссорить сэра Вильмонта и сэра Ринья, отомстить за кабаки. Такие гравитационные бомбы есть только у него. Их заказывают из Столицы, используют в каменоломнях, для добычи руды. Он с инспекторами мэтра Парталле на короткой ноге, вот самым главным себя и возомнил. Весь северный берег под себя подмял, давно с ним воюем, но леди Вероника и сэр Август ему так не спустят, укажут, где его место.

Будучи сопровождающим принцессы, он был одет в современный бригандинный жилет с элементами защиты бедер и плеч и перевязанной поперек груди лиловой лентой. В знак превосходства, поперек седла он вез черный высокотехнологический карабин с толстым стволом и изготовленными из пластмассы прикладом и цевье, но из снаряжения при себе он также имел и притороченные к седлу открытый шлем, свой длинный и узкий меч и маленький треугольный стальной, какой может выдержать и пулю и удар топора, щит. Он следовал от принцессы по левую руку, смотрел по сторонам настороженно и внимательно, выдавая в себе верного и бдительного защитника. Рыжая Лиза ехала рядом с ним, была весела и не выказывала ни капли волнения. Одевшись сегодня в тяжелую зеленую мантию, чтобы не простудиться на ветру и темный композитный нагрудник, ношение которого кажется, забавляло ее от всей души, она манерно повязала желтый шерстяной шарф поверх откинутого назад капюшона под самый подбородок и распустила свои растрепанные волосы поверх темно-зеленой шерстяной пелерины.

Четвертым спутником принцессы был тот самый черноволосый неприятный, заведовавший вчерашней казнью, рыцарь. Безбородый, с обликом и манерами иноземца, безразлично-жестоким выражением на лице и горбатыми плечами, он сразу произвел на Вертуру отталкивающее впечатление. Как выяснилось, когда он подошел к детективу и грубо, без предисловий, заявил ему, чтобы тот сбегал в арсенал, надел бригандину цветов принцессы и взял гербовой щит, его звали Вальтер Кирка, родом он был с севера, из Мирны, и в звании лейтенанта герцогской гвардии служил сенешалем при Малом дворце. Регина Тинвег, младшая дочь барона Марка Тинвега, майора Лилового клуба была его женой и ближайшей фрейлиной принцессы Вероники. Когда они разговаривали в стороне, и он держал ее за руку, не то ссорился с ней, не то говорил по какому-то важному делу, Вертуре показалось что он сломает ей пальцы, но она грубо огрызнулась совсем не с тем доброжелательным придворным тоном с каким общалась с остальными и, жестко ответив ему, почти также как он сам неприятно, с оскорбленной ненавистью скривив губы, развернулась и зашагала от него к принцессе. Облаченный в серый гвардейский доспех с соколом в ромбе на груди, с пышным лиловым бантом в длинных черных волосах, вооруженный мечом, жезлом и револьвером, он тоже сопровождал герцогиню.

Сама же принцесса Вероника, что ехала между своих грозных, закованных в латы конвоиров сегодня была одета в тяжелую и плотную темно-алую мантию, длинное и широкое темно-серое платье, багровый плащ и свои массивные черные башмаки. Поверх волос она накинула длинный и узкий, похожий на те, что девицы надевают в церковь, темно-серый, закрывающий только уши, темя, вики и шею с боков, оставляя открытым затылок, платок, повязав поперек лба, зафиксировала его тонкой алой лентой.

Сегодня она была как-то по-особенному внимательна, угрюма и молчалива. Едущим рядом друзьям и знакомым отвечала коротко и по существу, держалась строго и чинно. Сидела боком в седле, словно готовая в любой момент спрыгнуть на мостовую, а когда совершала какое-нибудь резкое движение, воздух вокруг нее вздрагивал, словно солнечные лучи преломлялись о какой-то барьер, прикрывающий ее и ее коня невидимой и неощутимой завесой.

Проводить отъезжающих на турнир вышел Оскар Доццо. С трудом доковылял до порога, стоя в дверях, опирался локтем об угол, но смотрел бодро и весело, как будто бы все, что случилось вчера было всего лишь неудачной шуткой. Кивком приветствовал Вертуру. Внимательно следил за отбытием принцессы и ее свиты.

— А могли бы тоже отдыхать как все нормальные люди… Ну что за гад праздник портит! — глядя на веселую, шумящую на площади, где служащие магистрата, полиции и ратуши уже заняли герцогский павильон, отирая взмокшую под толстым подшлемником голову, раздраженно бросил кто-то из рыцарей. Хотя народу на улицах сегодня было заметно меньше, чем вчера — многие отдыхали после ярмарки и ночного веселья, количество полицейских и жандармов на улицах заметно увеличилось. Со скучающим тупым видом они стояли на перекрестках, прохаживались, угрюмо смотрели перед собой, постукивали по камням древками пик. Формальными, скупыми поклонами приветствовали герцогиню, унылыми взглядами провожали процессию, с безразличной ненавистью глядели на гуляющих по улицам прохожих и неопрятные куски навоза, оставшиеся на камнях мостовой после прошедших лошадей.

Без происшествий миновали Рыночную площадь, где зачитывали приговоры и под восторженные восклицания гуляющей публики наказывали очередных провинившихся. Здесь все также работали павильоны и лавки. Все также весело сидели на крышах и на склоне у реки отдыхающие, все также были открыты распивочные. Навязчиво ревели, колотили эхом по улицам патефоны и рояли, стучали барабаны, выли волынки. Все также на скамейках у столов под ивами сидели, пили, развлекались, посетители. Но ни веселье, ни творящееся вокруг, новые и уже виденные вчера развлечения, ни гуляющие компании, ни радостные окрики, ни музыка, ни веселые танцы, отчего-то уже не приносили ощущения праздника, а только вызывали раздражение, казались каким-то унылым представлением, в котором, по долгу службы, приходится участвовать, без всякой радости по сотому разу на каждой улице, в каждом дворе созерцая одни и те же картины. И, глядя на мрачные, утомленные шумом и гамом лица спутников, в какой-то момент детектив безрадостно поймал себя на мысли, что не они одни с Марисой и полицейскими на улицах, а почти все в этой колонне, думают о том, как бы побыстрее все это закончилось, и все благополучно вернулись обратно во дворец. Так что ехали в каком-то торжественном и мрачном настрое, пока в узком проезде, куда свернули, чтобы с проспекта Булле выехать напрямик к юго-восточным воротам за которыми на поле должен был проходить турнир, не случилось то, чего все как будто бы ждали с самого отъезда.

Первыми почуяли беду, внезапно заржали, замотали головами кони. Воздух наполнился тяжелым, едва различимым гулом. Никто не успел даже вздрогнуть, как конь принцессы Вероники запоздало сделал свечку, взвился на дыбы, но герцогиня не потеряла равновесия, ловко удержалась в седле. Лейтенант Кирка запоздало вскинул руку с жезлом, прикрывая ее от невидимой угрозы, но у стремени принцессы вмиг появился капитан Форнолле, умело протянул руки, схватил ее за талию, легко стащил с седла и толкнул в проем между контрфорсами к ближайшей стене. В толпе запоздало закричали, люди в панике бросались в открытые двери лавок, в подворотни и арки подъездов. Рыцари и охранники с предостерегающими окриками запоздало спешивались, по команде барона Тинвега собирались в живую бронированную стену вокруг принцессы Вероники. Но Фарканто, лейтенант Кирка и капитан Форнолле, уже прикрывали ее, бросая по сторонам суровые внимательные взгляды, водили стволами по окнам верхних этажей и поверх крыш. Фарканто держал наизготовку свое ружье, капитан Форнолле зажатый в обеих руках оснащенный телескопическим прицелом револьвер. Лейтенант Кирка же цепко схватил принцессу за плечо, держал в упор к ней свой жезл, вокруг которого как будто разливалось какое-то размытие — контуры предметов и людей рядом с ним теряли четкость и тускнели, как в мутном стекле.

Вертура проморгал. В воздухе, расчертив улицу наискосок, медленно таял белый дымный след. Без лишних промедлений детектив спрыгнул с коня, схватил за узду лошадь Марисы, повел ее вперед, подальше от принцессы и ее свиты.

— Ты куда? — хлопая его по руке, чтобы отпустил поводья, громко возмутилась Мариса — дезертир!

— К стене! — резко приказал Вертура и, подхватив ее за руки, помог спешиться на мостовую и пояснил — там может быть газ, зажигательный снаряд, все что угодно! Это дело герцогской стражи.

— Четвертый этаж! Третий дом справа! — припадая на колено, чтобы прикрыли щитом, испуганно воскликнула рыжая Лиза, от страха и волнения по ее лицу текли слезы, голос срывался на крик — нет слева! Вход со двора! Он бежит! Скорее ловите!

— Вперед! Найти! — грозно и коротко приказал капитан Форнолле, быстро осматривая улицу через телеметрический прицел своего пистолета. Его гвардейцы и устремившиеся за ними, желающий принять участие в погоне рыцари с грохотом бросились по улице в указанный дом, расталкивая попадающихся на пути не понимающих, что только что произошло людей.

Прижав Марису рукой к дверному проему какого-то магазина, из которого уже напирал любопытный народ, Вертура с интересом выглянул на улицу, чтобы оценить диспозицию.

— Хоть бы меч достал! — укоризненно бросила она ему, глядя на изготовивших к бою оружие солдат и спутников герцогини выше по улице у противоположной стены. Принцесса Вероника, отстранив от себя прикрывающего ее ручным барьером лейтенанта, отодвинувшись к стене. Она стояла в нише между контрфорсами, облокотившись о кладку локтями и спиной. Напряженно сжав кулаки, внимательным, взволнованным взглядом наблюдала за суетными действиями запоздало оберегающих ее от опасности людей.

— Пройдемте в дом — обратился к принцессе капитан Фарнолле, продемонстрировал открытым радушным жестом раскрытой руки — похоже, здесь больше нет никаких посторонних устройств.

В его ладони блеснула пластинка, похожая на те, что были у Гармазона и Эллы. Только сейчас она была не прозрачная, на ней отображалась подробная карта ближайших кварталов города, испещренная разнообразными метками. Одна из них, ниже по улице, была выделена и тревожно пульсировала.

Принцесса кивнула капитану и быстрым шагом направилась за ним в ближайшую распивочную, из которой уже попросили удалиться посетителей. Подошла к столу, упала на скамью, мрачно опустила голову, сложила руки на коленях. Прошептала «Господи помилуй» и, бросив быстрый взгляд на иконы у дальней стены, осенила себя крестным знамением.

— Ты ничего не сделал — укоряла Вертуру Мариса, когда они вошли зал следом за ней.

— Ну во-первых — начиная раздражаться, принялся доказывать, веско объяснять детектив — я бы там только мешал. Во-вторых, у них есть свое оборудование, свои инструкции, я не знаю их. В-третьих, бежать надо было, как только случился выстрел, а не…

— Верно — согласился капитан Фарнолле и улыбнулся. У него было изможденное и сосредоточенное лицо. Один глаз прищурен, капелька пота выступила на его разгоряченном морщинистом лбу, скатилась по щеке. Он одобрительно похлопал детектива латной перчаткой по плечу, протолкнулся через толпу закованных в броню спутников принцессы и окруживших ее девиц, наперебой расспрашивающих, ничего ли с ней не случилось и, подойдя, преклонил колено перед герцогиней.

— С вами все в порядке ваше высочество? — заглянув ей в лицо, спросил он — вам принести воды?

— Нет — покачала головой принцесса. Ее взгляд стал внимательным и холодным. Требовательно притянув рукой к себе капитана за бронированное, закованное в укрытую толстой тканью сталь плечо, спросила его на ухо тихо, так чтобы никто не слышал — он мог пробить барьер?

Пожилой капитан выждал паузу, заглянул ей в лицо. Отрицательно покачал головой.

— Мультиспектральный? Конечно нет.

Принцесса покачала головой. На миг она казалась напуганной, растерянной девчонкой, но этой секунды слабости хватило для нее, чтобы принять решение. Взгляд её снова стал холодным, пронзительным и волевым.

— Хорошо. Всё. Вставайте все, нас ждут, мы едем на турнир.

Ее спутники и слышавшие ее слова закивали в знак одобрения. Рыцари улыбались ее смелости, девицы восторженно и тревожно перешептывались, но принцесса не слушала их, она встала и без лишних разговоров зашагала к дверям. Проходя мимо Вертуры, она поймала его и, очень больно и цепко ухватив за плечо раскаленными пальцами, необычайно сильным и властным движением развернула к себе. Негромко, но угрожающе, заявила.

— Марк, берегите ее — и стремительно кивнула на Марису — я прикажу четвертовать вас, если с Анной что-нибудь случится.

Ошарашенная Мариса, словно тоже почувствовав этот ментальный удар, что поразил одновременно и ее и детектива, отшатнулась, прижалась к стене. Вертура коротко кивнул.

— Слушаюсь, моя леди — только и прошептал он в ответ.

— Не поймали? — строго потребовал ответа капитан Фарнолле у одного из своих людей, когда они вернулись из дома, который указала им рыжая Лиза. Гвардейцы герцога и прибывшие полицейские уже оттесняли собравшихся посмотреть, бурно обсуждающих, что здесь произошло людей. Ругались с приезжими, грозили плетьми.

— Лежит во дворе — демонстрируя короткое и толстое, зловещего вида высокотехнологическое ружье большого калибра, передернул лицом гвардеец — после выстрела прошел в соседнюю комнату и прыгнул с окна головой вниз. У него распилена грудь и внутри какой-то прибор. Мэтр Фонт сказал, что следует провести вскрытие.

Рыжая Лиза нахмурилась, слушая его, словно вспоминая что-то, что могла забыть. Насторожился, но промолчал и детектив. Художник Гармазон и его спутница с ужасом переводили взгляд то на принцессу, которая уже вскочила в седло, то на ружье — через большой квадратный прицел в густых темно-зеленых тонах просматривалась улица. Черными фигурами перемещались люди. Черными были и некоторые кони. Но некоторые, как у принцессы, Фарканто и других ближайших приближенных из ее свиты, были лилово-фиолетовыми. Вокруг них, перекрывая улицу, зловещими радужными тонами колыхался непроницаемый ни для кинетических снарядов, ни для направленных энергетических волн высокой интенсивности, барьер. Капитан Форнолле провел рукой по цевье, нащупал мягкую кнопку, выключил телеметрический прицел.

— Курьера к леди Тралле, улику доставить во дворец — приказал он и передал ружье одному из своих экипированных в штатское агентов.

Уныло проходил турнир, на который приехали с большой задержкой. Позорный марш плененных рыцарей и сержантов барона Келпи закончился еще утром, прошел сразу после открытия, но никто не сожалел об этом упущении. На трибунах весело обсуждали недавние городские происшествия, среди которых было и покушение на принцессу Веронику, пили юво и вино, ели горячие бутерброды, изредка поглядывали в сторону скачущих вдоль барьеров, преломляющих тупые, без наконечников, копья о щиты и друг о друга верховых. Граф Прицци лично выбил из седла четырех противников. Заметив на трибуне принцессу, спешился, подошел к ней, преклонил колено, поцеловал руку, осведомился о ее здоровье и настроении. Она благосклонно улыбнулась, как будто ничего сегодня и не было, и напутствовала его в бой, повязав ему на руку свою алую ленту.

Изредка находились смельчаки, решающие показать удаль и сразиться на боевых копьях. Кому-то пробили насквозь легкое. На трибуне случилась ссора — кто-то пристал к одной из девиц, когда ее кавалер отошел, на что друг влюбленной пары, что остался рядом с девушкой, ударил обидчика по руке мечом. Рассудить обратились к барону Тинвегу, он рассмеялся, махнул рукой и сказал, чтобы садились на коней и рубились, но пострадавший ухажер был травмирован, а друзья биться за его глупость не захотели. Вернулся жених оскорбленной девицы, увидев неудачливого повесу, пошел на него, но тот не стал вступать в конфликт, испугался, побежал прочь, пока снова не побили.

В перерыве был пеший бугурт. Рубились в полных доспехах незаточенным оружием десять на десять человек. Глухо лупили топорами по шлемам, били с разбега ногами и алебардами наотмашь, ловко уворачивались от ударов, колотили латной перчаткой, боролись, с треском ружейных выстрелов ударяли в щиты. Девицы и женщины рукоплескали, прикрывали веерами и рукавами восхищенные улыбки, мужчины, кто не участвовал, скептически щурились, говорили, что знают как надо драться на самом деле, важно покачивали фужерами, пожимали локти своих жен и невест, показывали пальцем малолетним сынишкам, объясняли, выражали свое авторитетное мнение. В лагере уже отвоевавшие снимали доспехи, утирали разбитые взмокшие лица, шутили, посмеивались над волнующимися бойцами, кому только предстояло это потешное, но опасное сражение, принимали из рук своих прекрасных возлюбленных девиц кружки, залпом пили из них. Фарканто, князь Мунзе, сэр Порре, Корн — паж Агнесс Булле, лейтенант Кирка и еще несколько бойцов из компании сопровождавшей принцессу Веронику быстро собрали и свою группу. К ним хотел присоединиться какой-то пафосный рыцарь в черных с серебром латах и с латунными, под позолоту, гербом и девизом на щите, но ему указали на выход. Рыжая Лиза брезгливо заявила, что это Модест Гонзолле, клеврет Бориса Дорса, известный хвастун, пьяница и бездельник, и что в приличном, куртуазном обществе ему не место. Надев доспехи, водрузив на плечи алебарды и мечи, мужчины строем промаршировали перед трибуной, вышли на поле и яростно надавали какой-то команде с северного берега Керны.

— Это вам за леди Веронику! — надтреснутым фальцетом, больше зловеще, чем грозно прокричал Фарканто, поставив ногу поверженному капитану разбитой команды на грудь.

К нему выбежал какой-то паж с оглоблей и попытался свалить его, но сэр Порре ударил его латной перчаткой в лицо и тот покатился по траве. Под смех публики завязалась короткая потасовка. Неспешно подошли судьи. Победители и побежденные кричали друг на друга, побросав латные перчатки и сорвав с голов шлемы, толкались, поливали друг друга бранью. Музыканты, подзадоривая толпу, били в барабаны, дудели в трубы и пилили струны скрипок так, что было не разобрать, из-за чего спорят, повздорившие бойцы. Потом капитан вражеской команды толкнул Фарканто локтем в лицо и что-то прокричал ему. Тот плюнул в ответ, тоже целясь в лицо. Судьи и старшие рыцари Лилового клуба, что по знаку графа Прицци вышли на поле, оттеснили обоих друг от друга и развели уже собравшиеся по настоящему драться группы по разным сторонам поля для военных игр.

— Вызвал меня на кровавый поединок сегодня вечером! — весело похвастался разбитым носом Фарканто рыжей Лизе.

— А ты что сам-то что кричал им?! — набросилась она на своего кавалера, но, видя что на нем кровь, достала платок, принялась отирать ее.

— Они все заговорщики и бандиты! Сэр Прицци давно хотел их всех вывести! — с обидой в голосе хрипло возмущался ее сутулый рыцарь — и это они напали на Веронику!

Столичный министр Динтра, как всегда в своем сером коротком сюртуке, каких-то античного вида брюках со стрелками и накинутом на плечи длинном, так не вяжущимся с остальным строгим нарядом, полосатом бело-бирюзовом плаще, сидел возле герцога Булле и магистра Роффе, глядел по сторонам, хмурил брови, делал вид, словно не понимал, что происходит вокруг и куда его привели. Мэр и герцог же были как всегда куртуазны и рассудительны, обсуждали какие-то новости в городе, между делом комментировали поединки. Проведя несколько бесед с видными людьми и гостями города, к ним в какой-то момент подошла и принцесса.

— Ваше высочество! — сделала она вежливый выразительный книксен перед герцогом, поклонилась министру, который кивнул ей в ответ, помахал рукой и улыбнулся хитро и весело.

— О да, Вероника, этот турнир — омерзительный фарс — покачал головой герцог Вильмонт Булле — это просто невозможно. Даже потешные драки этих статистов унылы. И нечего говорить, что все они профнепригодны к реальным боевым действиям. Ты уже сделала достаточно, что приехала после этого покушения и проявила уважение к традициям. Не стоит себя мучить, по глазам вижу, что тебе все это неинтересно, езжай во дворец, отдохни.

— Да, мой лорд — кротко кивнула она и бросив рыжей Лизе короткое «едем», спустилась с высокой трибуны к коновязям, где ее уже ожидала готовая к выезду свита.

Капитан ночной стражи Герман Глотте со своими людьми, инспектор Тралле и Фанкиль были уже здесь. К ним присоединился и детектив Вертура. Стоя рядом с Марисой он жевал горячий бутерброд, пил из кружки, присматривался, молча слушал о чем говорили гвардейцы и полицейские. Мариса занималась тем же. Словно для вида держа его под руку, стояла отвернувшись от детектива, бросала по сторонам внимательные, настороженные взгляды как сидящая на заборе ворона. Ее волосы снова были заплетены в косу. Сине-белые траурные ленты реяли по ветру.

Еще одно явление несколько озадачило Вертуру, когда они уже собирались покидать турнир. К стоящим внизу, ожидающим, пока бойцы разберутся со своими мечами и доспехами, рыцарям и дамам из свиты принцессы Вероники подъехала всадница. Вернее женщина, что сидела боком на седле необычайно красивого, как будто бы отлитого из блестящей черной стали коня, которого вел под уздцы злой, настороженный и нелюдимый светловолосый рыцарь. Высокая ростом, очень худая, не старая и не молодая, по виду лет тридцати или тридцати пяти, облаченная в длиннополые, неподпоясанные светлые, одежды, она держалась молчаливо и неподвижно. На ее необычайно красивом бледном лице, несущим отпечаток какой-то тяжелой неизлечимой, но при этой делающей ее облик особенно тонким и прекрасным, болезни, застыло выражение скорбного, сломленного смирения. Тонкие белые руки едва касались поводьев, но не для того, чтобы править конем, а словно бы по привычке. Большие светло-карие глаза смотрели не мигая печально и пронзительно. При виде принцессы Вероники, ее губы чуть дрогнули в слабой бледной улыбке. Молчаливый рыцарь протянул руки и, аккуратно поймав ее, помог спешиться с такой легкостью, словно она ничего не весила.

Принцесса Вероника подошла к ней. Незнакомка сделала книксен.

— Эмилия — кивнула принцесса в ответ.

— Я рада видеть вас, моя леди — ответила та тихим глубоким голосом и, протянув свои белые тонкие руки, покровительственным жестом коснулась тонкими пальцами запястий принцессы. Чуть склонила голову и снова счастливо и радушно, насколько позволяли ей страдания и скорбь, улыбнулась ей. Вертура вздрогнул — настолько красивым и одухотворенным показалось ему в этот момент это болезненное и бледное лицо, словно бы отпечаток той духовной силы, что когда-то озаряла этот облик, и что в какой-то момент своей непомерной мощью раздавила ее, обратив когда-то гордую и властную красавицу тихой, сломленной, душевнобольной женщиной, снова полыхнул в ее глазах, как далекая вспашка молнии, предвещающая приближение грозы.

Но принцесса не смутилась, взяла собеседницу за запястья, и, лаская их пальцами и ладонями, улыбнулась ей в ответ.

— Поедемте с нами, милая Эмилия! Вы, как и ваш отец, всегда желанные гости в моем доме! Сегодня праздничная ночь и мы собираемся играть мистерию.

Но та только молча покачала головой в знак отрицательного ответа и, отпустив руки принцессы, отошла на шаг назад и снова сделала вежливый книксен. Опустила глаза и, не глядя, протянула руку своему спутнику, чтобы помог ей снова подняться в седло.

— Это Эмилия Прицци — услышал реплику на чей-то вопросительный взгляд детектив — дочь сэра Августа…

Наверху ударил гонг, грозно и пронзительно запела волынка, зааплодировали, засвистели зрители. Здесь же, внизу, под перекрестьями балок, рыцари и девицы из свиты принцессы Вероники и гвардейцы во главе с капитаном дворцовой стражи Габриелем Форнолле один за другим вскакивали в седла. Инспектор Тралле многозначительно кивнул Вертуре и Марисе, давая знак продолжать следовать за принцессой и остальными. Праздничное настроение окончательно покинуло полицейских. Не осталось больше ничего. Ни веселых поединков, ни вкусных горячих бутербродов, ни вина, ни шуток, ни нарядных гуляк, ни артистов, ни рыцарей. Только сосредоточенное и обреченное служение.

Солнце клонилось к закату. Подсвечивало кронштейн стены по левую сторону балкона. Заглядывало в комнату, через распахнутую настежь стеклянную балконную дверь, лежало рыжей полосой на ковре. Веяло вечерней прохладой. Колокольный звон лился над крышами Гирты, эхом отдавался в узких улочках. Раскатывался, заглушал пьяный, суетный шум вечерних проспектов. Мерным и густым, умиротворяющим гулом призывал всех в храмы на вечернюю молитву.

Вертура и Мариса вернулись со всеми во дворец. Сидели в своей комнате, как и большинство остальных гостей, отдыхали после поездки, ожидали, когда их позовут куда-нибудь, курили трубки, пили, подливали себе в фужеры «Черные дубы». Мариса заняла так понравившееся ей стоящее у стола ажурное кресло. Отталкиваясь ногами, покачивалась взад-вперед на пружинящих ножках, сидела, важно откинувшись на спинку. Вертура же устроился на полу, подстелив на ковер плащ и облокотившись о край кровати спиной, как у себя в комнате перед печкой. От усталости пили кофе, обменивались скупыми, ничего не значащими репликами, внимательно смотрели друг на друга, поглядывали в окно, на бледное закатное небо. Каждый молчал и хотел сказать что-то очень важное, но не было ни особого желания говорить что-то вслух, ни сил, ни подходящих тем.

Между ними, на засыпанном пеплом и обгоревшими спичками столе стояли чашки горького, без сахара, кофе. Бутылка «Черных дубов» почти опустела, но тут же, рядом с саморазогревающимся, но уже давно остывшем кофейником была про запас еще одна такая же, только целая, неоткрытая. Давно кончились и горячие бутерброды. Остался только один, засохший, с квелой веточкой петрушки на потемневшем, обветренном сыре. Никто его не хотел.

— Маски! — внезапно спохватилась, забегала глазами Мариса — я забыла свою маску дома. Это все из-за тебя, все время суета, спешка…

— Какую маску? Что за маску? — изумился детектив.

— Ты что не знаешь? Ты шпион, тебе написали инструктаж, а ты и прочесть поленился? — возмутилась, презрительно прищурилась на него Мариса — ну каждый год во вторую ночь Фестиваля, это сегодня в полночь, отключают стабилизаторы. Все, кто выходит на улицу этой ночью, должны быть в масках, потому что тени, демоны и мертвые являются в эту ночь и ходят среди людей. У мертвых нет лица, и если они узнают тебя, то могут растерзать сразу, а могут запомнить и прийти ночью, когда не ждешь, выйти из зеркала в темноте и убить, или задушить всю семью в постелях и звать тебя их голосами из темноты… Много чего может случиться. В журнале сам все завтра увидишь. В прошлом году двое воров залезли в дом, подрались, сорвали с себя маски, а на утро их нашли мертвыми — они сожрали друг другу внутренности и подавились. И когда стучат в дверь, надо спрашивать молитву, как в монастыре или в деревне, и не открывать без нее даже в собственном доме, потому что может прийти мертвец.

— Да уж… — покачал головой детектив — и значит, вы еще специально отключаете стабилизаторы, чтобы жить было интереснее?

— Такова традиция — важно пояснила Мариса, словно это был самый веский аргумент — так заведено, так надо и никого не интересует твое мнение. И вообще, разве у вас так на Пасху и Рождество не делают?

— Делают — лениво согласился Вертура — но у нас и не такая высокая интенсивность искажения и никаких мертвецов и теней у нас нет.

Он встал и подошел к окну, выглянул на улицу. Он хотел сказать что-то еще, но в дверь постучали. Детектив сосредоточил мысли на замке, как объяснила ему веселая фрейлина, которая принесла ранний ужин, но так и не смог сделать так, чтобы он открылся. Подошел и раскрыл рукой. На пороге стояла принцесса Вероника. В своей серебристой мантии и алой рубашке, с распущенными, растрепанными волосами и усталым беспокойным лицом, отстранив детектива, она молча и энергично, без спроса, вошла в комнату, села на кровать, уставилась на засыпанный пеплом стол, сложила руки на коленях. Несколько секунд она держала себя в руках, но детектив догадался, вернее почувствовал, что что-то неладно. Закрыв дверь, подвинул табурет, подсел к ней. Мариса внимательно и настороженно смотрела перед собой. Секунду или две принцесса пристально заглядывала ей в лицо, потом еще несколько смотрела на детектива. Ее сломленный и отчаянный взгляд был одновременно диким и полным мольбы, словно она искала слов поддержки и утешения, но так и не находила в себе ни сил ни воли, чтобы первой заговорить и своей беде.

Вертура уже было почувствовал, что она сейчас встанет, бросит короткое, «Простите» и выйдет хлопнув дверью, но тут же догадался что делать. Молча взял бутылку «Черных дубов», неловко налил в фужер и вручил его герцогине. Задержал руку, удерживая ее ладонь. Костяшки ее пальцев были разбиты. На тыльной стороне левой ладони рыжела кровь. На пальцах правой, просматривались недостаточно хорошо отмытые, грязные темно-синие следы.

Словно прочитав его мысли, принцесса подняла глаза на детектива и хомут тяжелой, давящей боли сжал его горло и грудь, словно внезапная тоска безвозвратной потери и сумасшедшее, космическое одиночество железными клещами сдавили ему сердце. Но детектив удержался и не отвел взгляда, не отпустил руки. Пожал ее пальцы утвердительно и как можно более нежно. Ее руки были холодными и влажными от воды, которой она, наверное, пыталась унять боль в кулаках, что в приступе внезапного отчаяния или ярости разбила о каменную стену.

Герцогиня опустила глаза. Вертура вздохнул свободнее. Он по-прежнему чувствовал ее травмированные руки, но не отпускал их, зная, что единственное, что он сейчас может сделать, это принять на себя часть этих тоски и безысходности, потому что, как он всегда знал по себе, самое страшное в такие моменты, это оставаться одному, когда все отворачиваются и говорят — «ты сам виноват», «это твои проблемы», или «ничего страшного, у других хуже, а ты…». И что быть рядом и не отвернуться, не отпустить ее руку, как бы не было отталкивающе тяжело — это единственное и, наверное самое лучшее, что сейчас он мог сделать для того чтобы хоть как-то помочь ей. Несколько секунд Мариса с подозрением смотрела то на детектива то на принцессу, хмурилась, как будто думала о чем-то неодобрительном, потом что-то для себя решила, пересела на кровать, подвинулась к герцогине, подсела к ней боком, обняла за голову и плечи и, как младшую сестру, прижала к себе, уткнувшись подбородком ей в затылок.

Еще один миг принцесса сидела все также молча, напряженно и неподвижно, словно не решаясь ответить ей, потом подняла разбитую в кровь руку, тоже обняла Марису за плечо, положила ей ладонь на грудь и, уткнувшись ей в шею, заплакала страшно и безгулно — без единого рыдания, стона и всхлипа. Вздрагивая всем телом, она непроизвольно сжимала пальцами одежду Марисы, льнула к ней, словно та была единственным человеком на всей земле, кто мог сейчас помочь ей. Ее спина и плечи содрогались, по щекам катились слезы, с ними по лицу текла тушь. Вертура растерянно смотрел на Марису, не зная, что теперь делать ему, но внезапно догадался, пошел в ванну, сполоснул кофейную чашку и два фужера, вернулся к столу, взял бутылку «Черных дубов», налил всем троим. Присел рядом в кресло, закурил.

Так они просидели еще несколько секунд, пока у принцессы не кончились слезы. Она отняла от Марисы ладонь, а та взяла со стола фужер.

— Выпейте, моя леди — заботливо сказала она, вручая его герцогине.

— Мне нельзя крепкого… — хрипло и глухо, одними губами, прошептала принцесса.

— Ничего, сейчас можно — ласково, но твердо, настояла Мариса и как когда-то давно детектив ей трубку, поднесла к губам принцессы фужер. Та взяла его в руки и одним глотком выпила горький, самогонный спирт, профильтрованный через угли и настоянный на жженой дубовой коре.

— У вас течет тушь — глядя на ее измазанное, в подтеках, лицо, заботливо сказала Мариса, и, наверное, не отдавая себе отчета в своих действиях, ловким жестом откинула с ее лба волосы и провела пальцами по щеке герцогини, проверяя, не мажется ли, предложила — пойдемте, я помогу вам умыться.

Принцесса Вероника вздрогнула от этого деловитого, как у матери к ребенку, прикосновения, поджала плечи и голову, смущенная этими непривычными ей словами и действиями.

— Со мной все в порядке… простите… — прошептала она и, опустив голову, так что растрепанные волосы снова упали ей на лицо, прижалась к Марисе.

Детектив протянул герцогине руки и дрожащими ладонями, преодолевая резкий, как острие бритвы ореол отчаянья и боли, что разливался вокруг нее, снова взял ее ладонь в свои.

— Моя леди… — сказал он как можно более мягко и благородно — скажите, как мы можем помочь вам, что мы можем для вас сделать?

Ее лицо исказилось в напряженной и оскорбленной, застывшей маске демона, но взгляд остался печальным и выразительным. Его глаза встретился с ее пронзительными темными глазами полными одиночества и безысходной тоски. Минуту они сидели так молча, держась за руки. Внезапно принцесса Вероника смутилась и, крепко пожав обеими руками ладони детектива, отвернулась, словно устыдившись своих чувств и мыслей.

— Простите меня за эту сцену… — сдавленно и холодно, хорошо поставленным, привычным всем командным голосом произнесла она в сторону — мне действительно надо умыться.

Детектив кивнул Марисе, та поднялась с кровати и потянула за собой за руку принцессу.

— Пойдемте, я помогу — обняла ее за плечи, утверждающе потрясла, повела в ванную, чтоб помочь отереть потекшие по щекам тушь и тени.

— Знаете, у меня была младшая сестра, мы вместе жили в приюте — рассказывала, болтала Мариса уже у раковины. Дверь была открыта, но ее слова были едва различимы за веселым плеском льющейся воды — Стефания, бестолковая, несамостоятельная, капризная девка. Я все время умывала ее, стирала ее шмотки. А она все только и мечтала, что станет принцессой и у нее будут прислуга, рыцари и принц. Ее пороли, за всякую ерунду, а она говорила, что когда станет большой, то сама будет всех лупить. Перемазывалась в чернилах, когда я делала уроки, лазала под кровать, валялась в пыли, приходилось мыть ее, отирать все вокруг холодной водой. Горячая у нас была только на кухне и то, только когда грели чтобы помыть посуду, к завтраку или обеду. На чердаке был чугунный бак, куда собиралась дождевая вода. Пить ее было невозможно. Она всегда была со ржавчиной и вкусом черепицы с крыши. А в банной комнате, когда не топили, было очень холодно. И вода даже летом была ледяной… Она так вопила и брыкалась, когда надо было мыться, я ее просто ненавидела за это.

Они вернулись к столу, сели на кровать, принцесса Вероника чуть улыбнулась рассказу. Сказала, что Марисе непременно стоит написать книгу — настолько живо у нее выходит рассказывать о своем детстве. Вертура снова взялся за «Черные дубы», налил всем в фужеры. Они выпили и закурили.

— Спасибо вам — глядя да Вертуру и Марису, тихо сказала герцогиня и опустила глаза. Достала из поясной сумки трубку и вдохнула из нее. Сам по себе в ней вспыхнул яркий желто-зеленый, больше похожий на лампочку, чем на настоящее пламя, свет. Принцесса затянулась, выдохнула облако какого-то необычно ароматного ни на что не похожего по вкусу не то пара, не то дыма. Оперлась локтями о колени, опустила голову. Растрепанные волосы упали на лицо. Мариса села позади нее, достала гребень.

— Я расчешу? — тоном не терпящим возражения, спросила она, положив ей ладони на основание шеи.

Принцесса кивнула. Мариса легко притянула ее за плечи, прижала спиной к себе, обняла ее, зажала локтями, как ребенка и, отделив от волос принцессы половину, выставила пред собой и принялась аккуратными, но энергичными движениями, расчесывать их с конца своим гребнем. Принцесса Вероника забеспокоилась, задрожала от этих напористых действий.

— А еще Стефания ненавидела расчесываться, скандалила каждый вечер. А мне все кричали, уйми эту плаксивую малолетку — продолжая работать расческой, между делом рассказывала Мариса — так что я просто отрезала ей косу и все. Зачем ей коса, если она неряха, грязнуля и не умеет за собой следить.

Вероника Булле грозно сверкнула глазами. Сидящему напротив в кресле, задумчиво и устало курящему трубку детективу показалось, что она сейчас развернется и ударит Марису по лицу, но она горько скривила лицо, печально улыбнулась, прикрыла глаза, откинула назад голову, прижимаясь виском к ее щеке Марисы и тихо спросила.

— А сейчас твоя сестра где?

— Не знаю… Наверное уже давно на небесах. Ангелом смотрит на нас оттуда, сверху. Здесь ее больше нет — вздохнула, покачала головой та в ответ. Улыбка исчезла с ее лица — и хоть она была и бестолковой дурой и бесила меня, как только можно, она всегда была мне единокровной сестрой. Больше у меня никого никогда не было, кроме дедушки. Да и тот, может вообще и не родной был…

— Да. Какой бы она не была, кроме друг друга тогда у вас никого больше не было — согласилась, подтвердила герцогиня. Ее щеки уже горели пьяным огнем — а одиночество сломает кого угодно, даже если ты черный дракон, спустившийся на грешную землю с обратной стороны луны.

Прикрыв глаза, она сидела на кровати боком, подогнув под себя ногу и откинувшись в объятия Марисы. Та прекратила расчесывать ее, глядя перед собой, замерла в нерешительности.

— Я видела дракона… Вчера, за столом, когда ты стояла с чашей в руках — властно и ободряюще коснулась ее руки, почувствовав ее напряжение, как-то грустно сообщила принцесса — этот взгляд, этот образ, как тот, что спит под Собором. В своих снах я видела его. Он не похож ни на что из того, что мы можем представить. Быть может как огромная черная грозовая туча, заслоняющая полнеба. Как надвигающийся шторм, когда чернеет горизонт и меркнет солнце. Я слышала имя, но не помню его даже примерно. Ты похожа на него, как будто ты одна из тех, кого раньше, как Марию Булле, называли его дочерьми.

Мариса сжала гребень, но в разговор вступил детектив.

— Возможно, так оно и есть — кивнул он — иногда мне кажется, что я тоже вижу нечто необычное… Эти загадочные образы и сны… Но я не придумывал их. Я не вижу и не ощущаю незримого. Я не читаю мистических книг. Моя голова просто не работает в этом направлении. Как все это происходит? Все же мы люди. Есть демоны, машины, но это что-то другое? Верно?

— Есть книги… — ответила принцесса, она прикрыла глаза, ее голос снова стал звенящим и ледяным — в них сказано, что все духи, кого Господь Бог назначил хранителями тварного мира так или иначе искажены. Они связаны с Архитектором, как колеса одной машины, и если одно колесо искривляется неверно идут, либо ломаются и другие. Весь мир, как огромные часы со множеством планарных пластов и квардриллионами людей, и эти часы идут неверно с тех самых пор, как скинутый с неба Антихрист упал из Небесного Иерусалима в сотворенный Господом Богом мир… Как и люди, кто даже будучи святыми и праведными, все равно в какой-то мере остаются грешниками со своими недостатками, слабостями, ленью и вынуждены постоянно пребывать в духовной борьбе, также и светлейшие сущности, что еще не поддались искажению и продолжают ответственно нести свою службу, так или иначе подвержены этому грехопадению, которое закончится окончательным распадом всего сущего, и созданием нового Творения, которое наследуют те, кто не отречется от Господа Бога и Христовой веры. Рано или поздно это случится. Но пока мы живем, живут и духи небесные, что вращают звезды, поддерживают небо и землю. И они тоже сражаются с искажением в мире и своих сердцах также как и мы, но они не могут умереть, уйти. И когда они теряют себя, сходят со своих предназначенных им Господом Богом путей и орбит, когда они гибнут, тогда в некоторых из нас, людей, воплощается часть их мудрости, памяти и силы… Даже сейчас, когда наука способна объяснить каждое явление в тварном мире, нет возможности изучить этот близкий по сущности к теоретическим субквантовым взаимодействиям механизм. Быть может это их попытка заслужить прощение за свой мятеж, а быть может желание Господа Бога, чтобы мы объединили свои силы… Не знаю, я читала разное. Но иногда так происходит. Как с тем, кто построил Собор Последних Дней и спит в его стенах. Быть может, это был Ангел Божий, что пал и раскаялся, и в желании помочь, напутствовал Марию Булле и направил ее, чтобы она спасла Гирту, и Бог дозволил ему отдать ей часть своей мудрости, воли и силы…

— Но это просто сказка из книжки! — возразила Мариса, она уже начала злиться — и я тоже так думала что я особенная, потому, что возомнить о себе, чтобы казаться лучше других, можно любую ересь! Да я тоже мнила о себе, что я обращусь драконом, брошусь и растерзаю ту мразь на одноглазом коне, которая забрала Стефанию, чувствовала какую-то силу, думала что смогу, и что вышло? Ничего не вышло! Не помогли ни Бог, ни дракон под Собором. Они просто повалили меня и колотили ногами и плетьми там, во дворе до тех пор, пока не решили, что убили совсем… — с яростной горечью покачала головой Мариса, отняла от герцогини руки, налила себе из бутылки еще крепкого. Видно было, что ее трясет от этого разговора и спиртное только распаляет кипящие в ней обиду и ненависть. Почувствовала это и принцесса Вероника, снова обхватила пальцами запястье ее руки.

— Да, драконы драконами, но в жизни мало уметь просто совершать фазовый сдвиг — согласилась она как бы между делом, принимая из рук детектива новый фужер наполненный на треть и залпом выпивая горький напиток — окружающий нас мир и мечты, как его отражение в нашем видении… Такое несоответствие. Желание что-то изменить и вера, что ты сможешь, потому что у тебя есть ощущение этой силы… Да, может это всего лишь сказка, придуманная ущербным полуслепым калекой, что, когда писал эти строки мнил, что сможет убедить себя, что не все потеряно, что все еще что-то можно изменить, пытался вдохновить себя на заранее проигранную битву против всех демонов и неправедных людей, против погрязшего в грехопадении мира… Но не лучше ли верить, что ты всемогущий дракон, падающая звезда в ночной мгле, и ты можешь и обязан быть сильным, чтобы помогать людям, чтобы нести свое служение как бы тяжело тебе не было, чем бесцельно жаться, трястись в углу, рассуждая о себе как о никчемном, ничтожном и слабом грешнике, заслуживающим лишь презрение? Можно ошибаться, можно быть слепым… Но нельзя жить без веры. Потому что без веры мы всего лишь пустые оболочки, способные только на примитивные механические и мыслительные действия. И только когда мы верим, мы находим в себе силы и возможности, и способны что-то изменить…

Она осеклась, взгляд ее стал холодным и злым, как будто бы она уже была не принцессой в своем дворце, а девицей-соседкой на кухне с фужером в руке, жалующейся подруге на тяготы жизни. Мариса сидела отстранившись, презрительно и криво, как она умела, улыбалась, молчала в ответ. Смотрела на принцессу прищурив один глаз, и словно бы говорила всем своим видом «Да что ты понимаешь? Что ты вообще знаешь обо всем этом?». Но принцесса Вероника отняла ладонь от ее руки. Выпила еще из фужера, который предусмотрительно наполнил для нее детектив. Отстранилась, тяжело вздохнула.

— Что я знаю? — спросила она тихо и вкрадчиво, словно собиралась выхватить нож и воткнуть его в горло Марисе, на миг Вертуре показалось, что сейчас случится что-то очень дурное и непоправимое, то, что ни в коем случае не должно произойти, но принцесса сдержала порыв и переспросила уже чуть другим тоном — что я понимаю в этом?

Мариса вздрогнула. В отличии от детектива, она еще не знала, что принцесса чувствует мысли.

— Я вернулась в Гирту чуть больше полугода назад… Перед Пасхой в апреле… — герцогиня собралась, голос ее снова стал спокойным и ледяным. Но уже по-другому. Теперь в нем слышалось не повеление, а глубокие, оставившие на ее душе незаживающие раны, горечь и обида. Принцесса Вероника запнулась, но, словно наконец решившись, все же продолжила говорить. За окном начинало темнеть. Мариса спохватилась и приняла сосредоточенный, почти как на службе, вид, сжалась в комок, испугавшись своей дерзости, теперь слушала ее, не возражая ни единым словом, ни жестом. Не перебивал и детектив.

— Я думала, что увижу здесь родной дом, я не была в Гирте почти пятнадцать лет — уставившись себе в колени, произнесла принцесса — со мной приехали Аксель и Лиза. Мы учились с Лизой в одной школе, она была у нас ментором. Потом мы вместе поступали в университет. Управление и администрация. Юриспруденция, аудит. Я знаю, вам знакомы эти слова. Вы не похожи на тех болванов, что слушают их как заклинания из магических книг… Из Гирты мне присылали очень много писем, я вела переписку почти со всеми старшинами и лордами. Все хотели со мной дружить, все были такими милыми и обходительным… Август, сэр Прицци с леди Марией и Эмилией приезжали к нам в гости. Сэр Гутмар со своими дочерьми, сэр Кибуцци с Оливией, сэр Тинвег с семьей, мэтр Солько и сэр Ринья. Мы дружили с Вилмаром, моим кузеном, виделись с сэром Берном… Я постоянно получала письма от незнакомых мне людей с теплыми, наилучшими пожеланиями о возвращении в Гирту. Я отвечала, что приеду как только получу диплом, обязательно вернусь к ним… Там, в Столице, я была маленькой счастливой принцессой, на которую все смотрели с умилением и выполняли каждый мой каприз, если он не стоил слишком больших денег. Мы были знакомы с сэром Парталле, мастером Динтрой и многими другими известными людьми. Мы жили с Лизой в одной квартире, нас постоянно приглашали в гости, на приемы, банкеты и концерты… Я думала, так будет и здесь, также, но только при том, что тут я буду уже самой настоящей принцессой. Я вернусь, и тут у меня будет дом. Выйду замуж за графа или барона — ведь мне писали такие галантные слова, каких не говорят там, в цивилизованном мире. Буду жить в роскошном богатом дворце, у нас будут дети, большая дружная семьи и мы будем править Гиртой, праведно и милосердно, и все будут нас любить. Но все было не так… Все было просто чудовищно. Темный, сумрачный город. Нищие, пьяницы, опасные улицы. Вонючие кусачие, лягающиеся, лошади, Грязные грубые люди. Мрачные, злобные лица, кровавые развлечения, драки, казни, невежество, роскошь не по деньгам, мотовство, пижонство, дуэли… Как только я приехала, все те, кто писал мне сладкие слова, слал подарки, тут же явили мне свои истинные обличья — подобострастие, снисхождение, злобу, алчность, презрение. Грубые потные мужланы, мнящие себя могучими войнами, для кого хамство — признак силы, тянули ко мне свои грязные руки, настойчиво и грубо приглашали выйти замуж за них. Женщины смотрели с завистью, как Анна… — Мариса вздрогнула и смутилась — вот приехала богатая разряженная, изнеженная малолетка. И я почти сразу поняла, что приглашая меня обратно в Гирту, все на самом деле ожидали смерти сэра Вильмонта, считали его последние дни, которые, как все думали, были сочтены и, никого не стесняясь, прямо говорили об этом. И да, они смотрели на меня с надеждой, считали, что я сходу вступлю в эту схватку с его наследниками, генералами, олигархами и всякими прочими друзьями и расчищу путь им, всем тем, кто благодетельствовал и поддерживал меня льстивыми словами в Столице, присылал по сто марок на новые бархатные туфли, поясок с модной пряжкой, или брусок дизайнерского мыла, поддакивал тем искренним ответам, которые я отправляла им, только для того, чтобы, когда этот кровавый дележ города закончится моей победой, получить уже заранее поделенные преференции и выгоды. Как все это было омерзительно! Они вложились в меня как в бойцового петуха, который ценой свой жизни отыграет свой бой, а они получат выигрыш. Но самым страшным было то, что все это я поняла только по приезду в Гирту, что ставки уже сделаны, фигуры на доске расставлены и я в этой партии самая главная фигура — король, которого может съесть любая пешка. И откажись я, сложи полномочия, отрекись, Август и его люди, которые держат город и окрестности, не выпустят меня из Гирты. А если мне даже и удастся сбежать, меня ликвидируют, пошлют за мной своих агентов, потому, что если я не буду принадлежать Прицци и Булле, тут же найдутся те, кто заставит меня возглавить их, чтобы начать новую войну так, чтобы народ и королевский двор видели во мне законную наследницу, за которой стоят герои и патриоты, желающие служить королю и Господу Богу, посадить меня на герцогский престол, освободить людей от гнета узурпировавших власть плачей, мошенников и бандитов. Дорсы и Ронтолы, которых поддержит Мильда, Тинкалы с севера, Визры из Мирны, Келпи, Солько, Баррусты, Роффе, Загатты, Тальпасто, Ринья… формально я законная наследница и никто не оставит меня в покое, потому что я их ключ к захвату Гирты. Меня уже пытались убить. Резали ножом. Топтали лошадью, стреляли… Нет, сегодня меня не собирались убивать. Стрелок заранее знал маршрут, знал, что будет мультиспектральный барьер. Это очередная провокация. Очередной ход Августа Прицци и его людей в этой игре. Я не боюсь смерти, потому что это был бы самый желанный для меня выход, избавление от этой пытки. Я боюсь того, что станет с Гиртой и с теми, кто не знает всего этого, кто искренне верит мне. Кто придет вместо меня? Сумасшедший Ринья? Наследники Волчицы Булле? Убийца-олигарх Солько? Что они сделают с людьми, в какую пучину беззакония и тьмы ввергнут нашу многострадальную землю? Я проверяла отчеты и результаты аудита после столичных чиновников. Это государственный подлог в особо крупных размерах. Если не будет закуплено дополнительное зерно, нам не хватит хлеба и на половину зимы. Но денег нет, потому что сенатор Парталле получает доходы и материалы с города, и по его отчетам, что все хорошо, по его слову, столичные министерства и совет Конфедерации закрывают глаза на все, что здесь происходит и каждый может чувствовать себя всевластным королем, творить любое злодейство на своей земле. И больше всего я боюсь и переживаю за простых людей. За солдат, полицейских, за их семьи, за тех, кто по долгу службы вынужден выполнять эти неправедные приказы и поручения… Я осталась одна и в моей душе только страх, пустота и ненависть. Потому что я потеряла веру в людей, веру в то, что можно хоть что-либо изменить. Я не знаю, как теперь мне жить с этим. И я все корю себя, все думаю, как все это было глупо! Так обманываться, так наивно предаваться мечтам! Зачем я вернулась, зачем увидела, узнала, все это. Почему я, почему такое испытание, почему после всего, что случилось, мне суждено умереть душой, лишившись надежды, в отчаянии, страхе и безверии? Я… — она запнулась, опустила глаза.

Вертура заглянул ей в лицо. Кажется, он догадался о том, что она хотела сказать, но только кивнул, взял ее за руку и заглянул в глаза.

— Многие клянут Бога за свою долю. Я и сам так делал не единожды. Но когда проходят годы, обида остывает, несправедливость земных дел проходит стороной и содеянное людьми зло возвращается к ним втройне, понимаешь, что Господь посылает нам горести и испытания чтобы перековать нас, сделать нас тверже и сильнее, спасти нас, научить — ласково, но с верой в голосе, заверил ее детектив — как того падшего дракона о котором вы рассказывали, что спит под Собором Последних Дней. Да, это очень страшные и жестокие слова. Порой и праведник обращается злодеем и зачастую мы встречаем непонимание, осуждение и холодность от людей, которые не должны оставаться в стороне, а порой нас предают друзья и убивают душу близкие… Но чем больше Господь хочет от человека, тем тяжелее его путь, потому что слабый не пройдет его, а сильными становятся только испытывая невзгоды и лишения. Тот кто не умеет плавать, не сможет спасти утопающего, не умеющий драться, не сможет никого защитить. Вы сами знаете все. Это не отменяет всего того, что творится вокруг нас по злой воле алчных и вероломных людей, наоборот, значит что мы, как христиане, должны сражаться с ней, нести свое служение. И да, в конце, здесь, на земле, всегда будет физическая смерть. Она в любом случае неизбежна. Но важно не то, чего мы добились для себя, важно чего мы заслужили перед Богом. И да, часто за сиюминутным мы не видим никакого резона в нашем служении, не видим результата, славы, политических очков или выгод. Но логика Господа отличается от логики людей. Идущий перед строем знаменосец погибает под стрелами и пулями врага первым. Но держа знамя, он вдохновляет на сражение идущих следом. Падающий в первом ряду от меча или пики приближает на шаг к врагу того, кто идет за ним. И мы все солдаты Христовы в этой битве, умирая в этом сражении здесь, мы продолжаем свой путь так, за гранью мира, и зачастую не от всех нас Бог хочет здесь счастья или победы. Как севастийские мучники, что были лучшими легионерами, должны были явить не свое мастерство владения оружием, а именно подвиг и твердость веры, стоя в ледяной воде. Господь дает нам путь и желает, чтобы мы прошли по нему, как солдаты, которым дает приказ генерал, исполнили свое служение. Вы сами сказали мне вчера. Бог дает власть тому, кому считает нужным, и если она оказалась в ваших руках, если за вами следуют, вам верят, вы не должны сворачивать с него, не должны разочаровывать и бросать их. Господь Бог дал вам в руки возможность по-настоящему изменить ход событий, сделать что-то, чтобы потом не было стыдно перед его обликом на Страшном суде. И даже если вы потерпите фиаско, вы будете знать, что действовали искренне, что не свернули по малодушию, страху или лени. Не спрятались за печкой, не закрыли глаза на беззаконие, не остались в стороне, когда враг пришел чтобы разрушить ваш дом, убить ваших друзей и близких. Можно проиграть, погибнуть в мире людей, быть забытым, но войти в Жизнь Вечную. Солдат никогда не знает, настигнет ли его пуля или меч. Но он идет и воюет. Многие гибнут, но так, ценой жизней выигрываются воины, выигрываются другие души и жизни. Это тяжело, печально, страшно, быть может жестоко, но… так происходит, таков закон, так устроен мир. Простите, быть может, я сказал прописные истины, и, возможно вам говорят это все по сто раз на дню все кому не лень, но я не знаю, что могу сказать еще. Я сам говорю себе эти слова, убеждаю сам себя, когда мне тяжело и все вокруг кажется невозможным, несправедливым и бессмысленным. И чего бы мы сами не хотели, не мы выбираем этот путь и то, что на нем будет происходить, но нам по нему идти.

Он поднял глаза и вздрогнул. Настолько похожими были взгляды Марисы и принцессы Вероники. Обе не перебивая, слушали, внимательно смотрели на него, словно загипнотизированные его сбивчивой, но вдохновенной речью.

— Просите… Так получилось. Так устроен мир, я бы сам хотел изменить что-нибудь, но не могу — сам смутился своих слов, заключил детектив и налил всем по новой — а если бы мне сказали, что твоя жизнь может что-то исправить, кого-то спасти, пожертвуй собой, взойди как Иисус Христос или апостол Петр на крест, я бы еще и испугался и не пришел. Сказал бы, не надо мной жертвовать, я как-нибудь и так переживу… Пусть все сделает кто-то другой, смелый, умный, истинно верующий и сильный. Да, вот такой я трус и лицемер. Простите меня, моя леди.

Принцесса Вероника с благодарностью кивнула, приняла из его рук фужер.

— Спасибо вам — немного подумав, сказала она просто с печальной и горькой улыбкой — я столько раз точно также говорила эти слова себе, проговаривала точно такие же мысли… Даже записывала на бумагу, вешала на стену как лозунг, как советуют в книжках. Но говорить себе, убеждать себя в чем-то это одно, и совсем другое, когда тебе говорит это кто-то со стороны.

Она улыбнулась, сделала глоток, но поперхнулась горькими «Дубами».

— И совсем третье, когда ты герцогиня и у тебя все спрашивают, кому рубить головы, а кого миловать, потому что первый просто вор и убийца, а второй уважаемый, полезный и хороший человек — печально улыбнулась она. Отставила недопитый фужер, разомкнула руки, все еще держащей ее в своих объятиях Марисы и, подойдя к Вертуре, обняла его за шею, как выпускница школы, поцеловала его в скулу, запустила пальцы в волосы, прижала к себе. Но не тем ломающим волю, гипнотическим касанием как вчера, не как маленький, но очень яростный и опасный серебряно-багровый дракон, а как обычная, благодарная за поддержку в трудную минуту человеческая женщина. Вертура поднял руки и тоже обнял ее, одобрительно и благодарно пожал ее плечи.

— Быть может, это был ваш путь, переплыть море на галере гребцом до Мильды, чтобы спустя много лет прибыть сюда и напомнить мне, что кроме Гирты, неправедных людей и политики, есть еще и Бог — объявила она с улыбкой, отпустив его и возвысившись над ним, потянула его за руки, чтобы он пересел на кровать к Марисе. Подвинула табурет, села перед ними, взяла их обоих за руки, улыбнулась им. Что-то стремительно менялось в окружающей обстановке. Безысходность сменилась целеустремленностью и надеждой. Руки принцессы снова стали твердыми, горячими и сильными. Кровавые раны на костяшках разбитых пальцев почти затянулись. Остались только едва заметные темные следы на левой руке.

— Марк, Анна. Я немного разбираюсь в людях. Вы нравитесь мне — она улыбнулась, подалась вперед, потерлась виском о подбородок Марисы точ-в-точь как та ласкалась сама, когда ее обнимал детектив, и продолжила — я смотрела на вас. По одному и вместе. Я бы очень хотела, чтобы вы Марк, стали и оставались моим другом. А Анна сестрой. Марк, вы новый человек в нашем городе. Вам ничего не нужно от меня, но вы ничего не можете дать и мне. Это самое лучшее, что может быть в моей жизни, как наследницы Гирты. Анна… черный дракон с обратной стороны луны — Мариса вздрогнула, напряглась, герцогиня улыбнулась, покачала головой — мне не нужна еще одна фрейлина или наперсница типа Лизы или Регины. Мне нужна сестра, подруга. Вы замечательная пара, я знаю, вы будете вместе. Марк вернет свой трон. А Анна станет его принцессой. Но это будет потом. Спасибо вам обоим. Запомните меня такой, какой видели сегодня. Слабым, раскаивающимся, сомневающимся, ничтожным человеком, женщиной, которая плакала от отчаяния и одиночества, ища защиты и заступничества у Бога и почти что незнакомых только Его волей оказавшихся в этом доме людей. Запомните меня живой, способной сомневаться, лить слезы… — ее голос возвысился, словно проговаривая для самой себя, она произносила слова звонко, четко и громко, как вчера, во время общей молитвы — но людям нужна Герцогиня, которая возьмет стальной хваткой Гирту. Все ждут что придет дракон и победит. Как сэр Роместальдус в годы Смуты. Но дракон не придет, чуда не случится и все придется сделать мне, потому что слишком многие верят в то, что я смогу что-то изменить, и я не имею права подвести их. Возможно, когда-нибудь я смогу выйти замуж, у меня будут семья и дети — предназначение каждой женщины, но сейчас я должна делать то, что в моих силах, чтобы герцогство Гирта не распалось на воюющие осколки, не погрузилось во мрак новой смуты и войны. Спасибо вам, что не остались в стороне, спасибо за эти искренние и добрые слова, что вы сказали сегодня мне.

Она выпрямилась и бросила на Марису и Вертуру такой пламенный взгляд, что детективу даже подумалось, что теперь она позовет слуг и прикажет вывести их обоих на площадку перед парадным входом в малый дворец и там казнить, но этого не случилось. Взгляд принцессы потух. Она встала и энергично прошлась по комнате, подошла к балкону. Бросила стремительный и властный взгляд на закатный, переливающийся отражениями солнца в окнах, на крестах и куполах церквей город за раскрытой стеклянной дверью и высоким бетонным парапетом. Прислушалась мерному звону колоколов над крышами, призывающими к полиелею, на всенощную службу в церкви. Вернулась к столу, взяла с него кожаный сверток, который принесла с собой. В свертке была округлая маска из неизвестного детективу материала, матового снаружи и прозрачного изнутри. Принцесса взяла ее обеими руками приложила ее к лицу и, громко и торжественно провозгласила.

— Вероника Эрика Булле, кровавый дракон! Герцогиня Гирты!

У личины не было ни глаз, ни носа. На все поле страшным оскалом зияла багровая с синим, разверстая пасть со множеством окровавленных мелких зубов по кругу и с тремя загнутыми по спирали клыками снизу, на щеках, и на лбу сверху. Не имея никаких завязок или креплений, она плотно примкнула к лицу принцессы.

— Вы видели меня человеком, а это кто я на самом деле — сказала она холодным и властным голосом — я прикажу принести вам краски и заготовки. Давид поможет вам. Еще успеете сделать себе Обличья. На северном берегу драка. Поедете со мной как отключат свет.

И она, больше не сказав ни слова, не дав больше никаких объяснений, быстрым стремительным шагом вышла из комнаты.

— Ну просто вот… слов нет — покачал головой детектив.

— Так. Это же не ты проболтался? Я же не говорила тебе, что в своем воображении мню себя черным драконом с обратной стороны луны, который просыпается и спускается на землю в ночь, когда отключают стабилизаторы Гирты? Или я была пьяна и разболтала тебе… — внимательно глядя на него, рассудила Мариса — и все же…

— Она чувствует мысли, видит то, что видят люди, с которыми она говорит — вздохнул, объяснил Вертура и налил себе кофе — всегда знает, кто и когда ей врет. Тяжело ей в политике. А вы с ней случайно не сестры? Ну, ты рассказывала про Стефанию, как ее похитили в детстве и…

— Нет! — перебила его, бросила на него резкий и раздраженный взгляд Мариса, встала и прошлась по комнате, тоже пригляделась к ночному городу, попыталась объясниться — если бы я была Булле, я бы никогда не позволила бы себе таких истерик. Я бы не мучилась бы ни этой вашей совестью, которая позволяет вам делать любые мерзости, ни глупыми сантиментами. Не плакала бы навзрыд, не падала бы в объятия малознакомых небритых мужчин, не закатывала бы глаза в обмороках религиозного исступления. И я бы не раздумывая, мигом, отправила всех этих бандитов, казнокрадов и мздоимцев на костер, пусть при жизни горят в огне. А если бы у меня была бы идиотка-сестра, которая даже не подозревает о том, что она наследница, я бы мигом выдала бы ее замуж за какого-нибудь пустоголового балбеса и отправила бы куда подальше чтоб не путалась под ногами, пусть живет долго и счастливо где-нибудь подальше, на чужой земле. Никакая она мне не родная сестра, как и Ева. И мы с ней совсем не похожи. Нигде.

— Возможно — передернул плечами детектив.

Пришла знакомая фрейлина. Принесла прозрачнее изнутри и матовые снаружи заготовки и краски. Черную, белую, красную, синюю и желтую. Не было только зеленой.

— А что рисовать-то? — озадачено спросил у нее детектив. Но девушка только загадочно улыбнулась и молча покинула комнату. Вертура включил свет, сгреб в вазочку пепел и горелые спички, отодвинул в сторону чашки и фужеры, чтоб не мешали на столе, открыл флакончики с краской. И с сухой кисточкой в руках навис над заготовкой, раздумывая что рисовать и как ловчее подойти к оформлению.

Мариса упала рядом на кровать, прижалась бедром к его ноге, схватила одну из заготовок, приладила к лицу и пожаловалась.

— Я тоже хотела пасть. Но у меня так в жизни не получится. Где этот Гармазон? Или он только на своих пластинках рисовать и умеет?

— Пойду, найду его — согласился детектив — времени мало. И сами мы ничего толкового не сотворим.

Оставшийся вечер они сидели с Давидом Гармазоном и его Эллой, придумывали, расписывали маски. Никто им в этом деле не помог. Казалось все, от принцессы, до рыцарей и слуг участвуют в этой непонятной и таинственной игре, чтобы сбить с толку, мистифицировать чужаков, незнакомых с традицией. Как будто договорились, что кто знает секрет, тот знает и не говорит никому, а кто не знает, тот пусть сам и думает что ему делать. Мариса тоже не прояснила ситуации, смотрела загадочно и презрительно. В библиотеке нашли альбом, где были примеры. Снова сели за рисунки. Гармазон нарисовал себе на маске синий художественный зигзаг под древние иероглифы. Элла попросила черный с лиловым узор на левую часть лица, как на гравюре — из цветов и листьев. Вертура не стал придумывать ничего нового. По его просьбе художник вывел на его маске пять черных глаз. Два где положено, два где рот и один посередине, где нос. Получилось зловеще. Но больше всех отличилась Мариса.

Она сказала нарисовать на своей черной личине белый силуэт бабочки и попросила художника набрызгать на него по краям алой краски так, чтобы было похоже на капли крови.

— Вообразим, что я действительно старшая сестра леди Вероники — рассудила она, встала перед зеркалом и, хотела было распустить косу, но детектив остановил ее.

— Не надо. Просто надень на голову платок.

Она так и сделала, вышло жутко. Гармазон и Элла нарисовали на своих пластинках Марису и Вертуру в масках на фоне окна библиотеки и вечернего, уже почти совсем потемневшего неба, покачали головами. Они были подавлены всем увиденным в эти дни в Гирте и теперь, когда работа над раскраской была закончена, снова предались своим мрачным мыслям, сказали что собираются в буфет за бутербродами и крепкими напитками.

— Приходите в полночь. Отключат свет, будет какой-то крестный ход, но мы не пойдем, посидим при свечах — кисло сообщили они — Вероника хотела какую-то мистерию, но все уехали. У них там опять какие-то боевые действия. Почитаем вслух. Тут такие книги, умереть не встать, шедевры…

— Посмотрим — не отказываясь, кивнул детектив — спасибо за приглашение, возможно примем.

Непривычно яркий электрический свет включенных на полную мощность светильников резал глаза. Они с Марисой спустились в свою комнату, где снова остались вдвоем одни. Она вернулась на кресло перед столом, он сел на пол к дивану спиной, согнул одну ногу в колене, вытянул вторую, положил рядом меч. Они сидели, ждали, дымно курили, стучали трубками о край пепельницы, засыпая серыми углями стеклянный прозрачный стол. Маленькими глотками пили заваренный до горечи кофе, капали в него по чуть-чуть, чтобы не захмелеть, «Черные дубы». Смотрели на город с балкона, вслушивались в тревожный, все нарастающий перезвон колоколов и далекий шум городских улиц и проспектов. Наблюдали, как загораются звезды в ясном черном, контрастном на фоне белых рам и стен, небе, как гаснут в окнах домов города огни.

Так прошло быть может час или полтора — Вертура не смотрел на часы, когда дверь снова открылась и вошла принцесса Вероника. Облаченная в простую темно-бордовую мантию, с портупеей через грудь и планшетной сумкой не боку, принесла с собой изогнутый меч в черных лакированных ножнах и плащ — потертый, пыльный и истрепанный, неопределенного серо-красного оттенка. Но даже переодевшись для поездки инкогнито она не изменила себе — в ее распущенных, волосах по-прежнему светлела тонкая алая лента с жемчужинами на каждом конце, а на ногах красовались все те же тяжелые, массивные башмаки. Детектив покачал головой: встреть он ее на улице в маске, простой однотонной мантии, шерстяном клетчатом платье и этом старом, который давно пора выбить от уличной пыли, плаще, он никогда бы не признал ее герцогиней — быть может, травницей, женой школьного учителя, или дочерью сельского старосты, по каким-то делам приехавшей на праздники в город из деревни.

Принцесса Вероника молча села за стол. Положила свою маску рядом с личинами Вертуры и Марисы. Долго молчала, потом, взяв фужер с недопитым крепким напитком, внимательно глядя в глаза собеседникам, коротко, волнительно и торжественно сообщила.

— Началось. Аксель убил в поединке капитана дружины Солько. Была стычка. Сэр Порре ранен. Август поднял своих людей, ведет колонну к слободе святого Саввы и Сталелитейным. Мы разослали письмо с сообщением, что это Солько устроили покушение на меня и леди Элеонору Ринья. Сегодня все Солько будут мертвы.

— Так это было их рук дело? — уточнил детектив.

— Это уже не имеет значения — ответила принцесса и, бросив быстрый взгляд на иконы, осенила себя крестным знамением — они используют магнетические и эмиссионное оружие из арсенала, но когда стабилизаторы будут выставлены не ноль, Август пойдет на приступ.

И добавила зловеще и холодно.

— Мастер Динтра знает обо всем, но Центр получит рапорт, когда все будет кончено, с задержкой. Ведь всем плевать перебьем ли мы тут друг друга, лишь бы из Гирты шли гравитационно-усиленная сталь и биоактивные компоненты. Хоть мы тут будем шпарить расщепительным. У нас материалы, производство которых возможно только в областях с высоким искажением, кто владеет им, тому, пока он поставляет грузы в Ледяное Кольцо и Мирну, можно все. Поедете со мной, посмотрим как все будет происходить со стороны.

Они взяли плащи, Вертура препоясался мечом. Вышли к лестнице, спустились на этаж ниже, миновали дверь с пометкой на нарядной латунной табличке «Второй служебный контур». Бетонные стены без оформления и обоев и железные перила указывали на то, что это технический переход. Тусклые колбы холодным желтоватым, не похожим ни на огонь, ни на электричество светом неярко озаряли идущий под дворцом по всей длине здания коридор. Присмотревшись, Вертура с интересом подметил, что свет в них неоднородный. Казалось-бы миллионы точек плывут в нем, образуя в густом прозрачном геле самые настоящие, почти как в морской пучине, водовороты и течения, рисуя в каждой колбе свою уникальную картину.

— Это же химические? — кивая на них, решился и спросил детектив.

— Колбы Браскина — не сбавляя быстрого шага, не оглядываясь, ответила ему принцесса, как будто бы это могло что-то объяснить.

Ряд закрытых наглухо, лишенных запоров и ручек дверей тянулся по левую сторону коридора. В одном месте, по правую руку, где должна была быть наружная стена, темнела чреда высоких узких наклонных каменных шахт, через которые в подземелье проникал свежий, дующий снаружи ветер.

Дойдя до нужной двери, принцесса остановилась. Рядом на стене слабо пульсировал синий огонек. За дверьми оказался просторный, похожий на грузовой, ярко освещенный лампами дневного света, лифт, на котором все трое спустились вниз, наверное, к подножью скалы и очутились у какой-то округлой, стальной, намертво запертой вентилем изнутри, двери. Принцесса набрала код на механическом замке, взялась за рычаг и приказала Вертуре прокрутить штурвал, чтобы освободить ригели. С усилием разомкнула замок. Детектив открыл дверь наружу и, как только они вышли, в какой-то темный, засаженный огромными деревьями, по всей видимости тот самый, который Вертура наблюдал внизу с балкона их с Марисой комнаты, запущенный сад, невидимая пружина тут же притянула дверь обратно, тихо закрыла ее, отрезав обратный проход во дворец. В свете газового фонаря, который несла в руках Мариса, Вертура приметил, что снаружи эта потайная дверь выглядит как черная металлическая плита без запоров и петель, едва различимая в темноте на фоне буйно разросшегося вьюна, оплетающего скалу и высокие каменные стены с двух сторон замыкающие узкий тихий дворик с обратной стороны какого-то большого и сумрачного дома с темными и безжизненными окнами и мощеной осколками гранита дорожкой, ведущей к крыльцу с чугунными перилами и приоткрытой черной дверью.

К ней и направилась принцесса.

За дверью, судя по запаху, была конюшня. Услышав шаги, навстречу им вышел, словно заранее ждал их, какой-то высокий, облаченный в темные одежды человек. Крепкий сосредоточенный, больше похожий на герцогского агента, чем на обычного конюшего, он молчаливым коротким поклоном приветствовал принцессу.

— Троих коней — коротко распорядилась она и приложила маску к лицу. Также поступили и Вертура с Марисой.

Через несколько минут все трое, пригибаясь от ощущения того, что они вот-вот заденут головами каменные своды низкой арки ворот, они выехали на улицу, что по основанию огибала холм Булле. Ту самую, за которой начинался еще один невысокий скальный обрыв с крепостной стеной и домами, выходящими фасадами на проспект Генерала Гримма, где дальше к западу, за проспектом Рыцарей, в сторону которого принцесса и ее спутники направили коней, стоял дом в котором поселился детектив.

Впереди на проспекте в окнах высоких богатых домов, к которым они выехали, свернув с кривой, огибающей скалу улочки, один за другим гасили электрические огни. По парадным ходили квартальные, предупреждали людей. Инженеры в черных рабочих мантиях проверяли подстанцию, вручную размыкали рубильники, чтобы искажение, коэффициент которого должен был неминуемо увеличиться до уровня за пределами города, когда стабилизаторы будут выставлены на ноль, не попортило провода, электрические приборы и фонари. Жильцы зажигали свечи и керосин. Ставили у окон зажженные лампады и иконы, клали рядом кресты, накрывали столы в гостиной, чтобы встретить эту зловещую и таинственную ночь в кругу семьи, близких родственников и друзей. Но так делали не все. Многие, влекомые волнующим предвкушением страшных тайн и желанием принять участие в гуляниях и крестным ходе, что каждый год во вторую ночь фестиваля проходил по улицам Гирты, покидали свои жилища. Брали детей и жен, запирали двери, закрывали лица масками, заматывались шарфами, надвигали на глаза капюшоны, спешили в темноте к ярко освещенным светом костров и факелов площадям, перекресткам и проспектам.

Среди идущих в темноте, несущих в руках лампады и свечи, было очень много вооруженных людей. Прохожие тревожно переговаривались в темноте, пересказывали друг другу какие-то страшные, небывалые, одна чуднее и необычнее другой, вести. Говорили о том, что граф Прицци внезапным приказом поднял несколько своих дружин, что в последний момент был изменен маршрут крестного хода, который уже собирается на площади перед собором Иоанна Крестителя и вместо того, чтобы пройти через Старый Мост и проспекту Цветов до Инженерного обойти город по часовой стрелке, он свернет на набережную к Университету, откуда проследует до залива. Что, вопреки сложившейся традиции Северную Гирту обходить не будут и вообще таким маршрутом крестный ход еще никогда не ходил. Говорили, что у северных ворот была какая-то стычка и что епископские добровольцы поймали и привезли в город какого-то колдуна, магическое имущество и чучело которого, будут сожжены во время аутодафе перед ночной литургией на площади Христова Пришествия. Рассказывали о том, что сегодня было покушение на принцессу Веронику и что во всем виноваты Аарон Солько, его сын Атли и их клевреты, что это они похищают людей, чтобы творить с ними свое нечестивое колдовство, а потом пожирать их органы и что наконец-то граф Прицци разделается с ними. Прибавляли страшные подробности о том, что в их тайных мастерских добавляют человеческую идоложертвенную кровь в порох, от чего он стреляет даже в искажении. И что ходят слухи, будто-бы в какой-то самой глубокой шахте раскопали что-то очень страшное, что привело в ужас и простых горняков и бывалых инженеров, но на самом деле это нашли золото и что теперь в ней тайно ведут его добычу и всеми силами скрывают это, чтобы не пришлось отдавать долю в казну герцогства.

Еще несколько раз были произнесены имена «Круми» и «Зогге», которые очень заинтересовали детектива, но он помнил, что принцесса Вероника запретила им разговаривать на улицах, и оставил все свои вопросы на потом, чтобы при случае задать их Марисе.

На перекрестке с проспектом Рыцарей, куда вывела их улица, несли вахту мрачный полицейский патруль и взвод жандармерии. Четверо постовых с прикрытыми черными форменными масками лицами, сверкали глазами через смотровые щели. В шумной толпе прохаживались закованные в доспехи как для боя, дружинники. На перекрестке проспектов Рыцарей и Булле несли вахту не меньше десятка вооруженных верховых. Электричество уже погасили, в специальные кольца на фонарях были вставлены факелы, а на перекрестках горели костры. Во дворах и подъездах со всех сторон теплились огни свечей, фонариков и жаровен. В их тусклом свете на скамейках за столами сидели, выглядывали на проспект, что еще интересного произойдет, пили, играли в шахматы и карты, беседовали гости и жители Гирты. Полицейские и лиловые рыцари бряцали снаряжением, патрулировали проспект, глашатаи спешили по темным улицам, дули в свои рожки, зычными окриками призывая всех поспешить к свету до того, как наступит полночь, поторопиться либо домой, в квартиры или к кострам и столам во дворы, либо на многолюдные перекрестки и проспекты.

— Со света лучше не сходить — рекомендовал верховой каким-то гуляющим, по виду гостям из Столицы — в темноте может быть опасно.

— Правда что ли? — недоверчиво спрашивал какой-то высокий столичный полупьяный господин в несуразном новомодном плаще, круглых очках и полосатом берете с помпоном, бесцеремонно рисуя на своей пластинке предупреждающего их закованного в броню рыцаря.

— Комендантский час — коротко и строго отвечал ему с коня кавалер и недвусмысленно продемонстрировал ему плеть.

На мосту, перед Университетом на набережной Керны, перед парадной лестницей большого дома у моста, на перекрестке проспектов Булле и Рыцарей, по цепочке вдоль фасадов домов стояли железные клети с горящими поленьями. Тут, в ожидании, когда будут отключены стабилизаторы, собрались все, кто ждал, когда пойдет крестный ход, чтобы присоединиться к шествию. Глухо ударял барабан, монотонно и тяжело завывала волынка. Облаченные в черно-белые маски и такие же зловещие белые развевающиеся одежды паяцы на ходулях, прогуливались в толпе, вертели в руках трещотки, дудели в большие деревянные флейты. Оркестр музыкантов в масках со множеством глаз, пастей и когтей, играл у моста. Отовсюду слышались смех и веселые крики. Но раз, два, ударил над проспектом колокол, затрубил рог. С грохотом промчались с десяток вооруженных зловещими, необычайно яркими, должно быть химическими, факелами, верховых, призывая всех посторониться к домам, освободить проспект, и барабан и волынка притихли, музыканты опустили свои инструменты, паяцы на ходулях, разносчики с лотками и женщины с огненными колесами, тут же, похватав свои шляпы с мелочью, попрятав свои потешные орудия, мигом исчезли в подворотнях, как будто бы их тут никогда и не было. С проспекта Булле послышались далекие, многоголосые песнопения, исполняющие «Символ Веры» и перезвон цилиндрических колокольчиков, что несли на высоких палках вместе с хоругвями и светильниками дьякона в черных глухих масках во главе приближающегося крестного хода и иереи с массивными стальными крестами на груди.

Люди притихли, подались к домам. На ближайшей колокольне тяжело и гулко забил колокол, ему ответил еще один с другого берега реки. Их набат подхватил третий, где-то рядом с Университетом на набережной Керны.

Принцесса Вероника и ее спутники тоже посторонились, отъехали в какой-то палисадник, огороженный высокой, в два или три человеческих роста чугунной изгородью. Остановились рядом со столами под сенью огромной разлапистой, украшенной фонариками и свечами ивой, чтобы пропустить приближающуюся процессию. Вертура даже не успел оглядеться, как многолюдный, движущийся быстрым маршевым шагом густой и нескончаемый людской поток вмиг заполнил все пространство за прутьями решетки на проспекте. Эхо песнопений, колокольный звон и шарканье десятков тысяч шагов, вмиг слились в один единственный торжественный и величественный гул, сотни и тысячи свечей и факелов в руках идущих, рассеяли ночь бесконечной, рыжей огненной рекой текущей в сторону моста и набережной Керны.

Шествие возглавлял владыка Дезмонд — епископ Гирты. Высокий и бородатый, с суровым, искаженным рвением и неустрашимой отвагой лицом, без маски, презрев все опасности предстоящей ночи, он властно шагал впереди колонны, со звоном вонзая стальное острие своего посоха в камни мостовой, выбивая из них искры. Его сопровождали двое мирян в темно-серых длиннополых мантиях и белоснежных рубахах с широкими рукавами расшитыми серебряными нитями. Один светловолосый и узколицый, тоже, как и епископ, без маски, хмурый высокий мужчина лет тридцати семи и юноша, восемнадцати лет. Мрачный рыцарь нес на правом локте закованную в серую стальную оправу книгу — Евангелие, а на левом плече длинный и тяжелый обнаженный меч, тускло блестящий в свете лампад и светильников идущих следом за ним людей. Юноша же держал в одной руке икону с ликом девы Марии, в другой закрытый, с прорезанными в железных боках восьмиконечными крестами, через которые вырывалось яркое, похожее на газовое, пламя, светильник.

— Это Борис! — узнал друга, не удержался, с восторгом указал Марисе на мрачного мужчину без маски и с обнаженным мечом и книгой, шепнул детектив. Та коротко кивнула и сделала жест больше ничего не говорить.

Следом за епископом и его племянниками шли иерархи церкви Гирты — тоже, в знак презрения ко всему потустороннему, с открытыми лицами, несли Евангелие, чашу и крест, их сопровождали многочисленные иереи в расшитых золотом, похожих на доспехи, облачениях, держали в руках хоругви, иконы и свечи. Рядом почетным караулом шагали дьякона, монахи и прочие младшие церковные служащие — как солдаты, с мечами, топорами и мушкетами. В их торжественной и грозной, как на армейском параде, колонне следовали носилки с высоким деревянным распятием, венками еловых ветвей и светильниками, которые несла на плечах молодежь — справа юноши, слева девушки. Следом шагали семинаристы и церковные певчие. Мерно, в такт шагу, ударяли в глухие оловянные колокольчики, трещотки и била, громко и торжественно пели «Символ Веры». И, непроизвольно подхватывая мотив, зажигая от жаровен и костров факелы, фонари и свечи, люди покидали свои места на скамейках, у столов в скверах, на ступенях, набережных и парапетах, где, наверное, они еще с вечера планировали провести за бочонками юва и корзинками закуски всю ночь и, вливаясь в потоки прибывающих с соседних улиц и переулков, с моста, с северного берега Керны, горожан, вдохновившись общим торжественным настроением, увлекая за собой подруг и собутыльников, тоже присоединялись к процессии.

Только тут детектив понял, что те многочисленные мужчины, кого он видел на улицах с оружием, шли вовсе не на сбор у Северных ворот, а чтобы присоединиться к этому аутодафе — акту веры, что, как и в церковные праздники, каждую вторую ночь Фестиваля, обходя крестным ходом вкруг весь город, совершали жители и гости Гирты. Обнажая мечи, вскидывая на плечи топоры, вешая на плечи луки и мушкеты, как солдаты и рыцари, они присоединялись к шествию и, глядя на их грозные демонические маски, на непоколебимые, исполненные решительности и готовности движения, позы и жесты, в неверном свете трепещущих на ветру бесчисленных огней, мнилось, что это само воинство Христово вставших из земли безликих, когда-то живших и умерших людей, поднялось, как в Символе Веры из земли и теперь грозной и неумолимой армией обходит город, в готовности дать отпор внешней, чуждой и враждебной всему живому, беззаконной и неумолимой тьме, что сегодня ночью, с отключением стабилизаторов, должна была опуститься на улицы Гирты.

— На северный берег в последний момент отменили, приказ сэра Прицци! — указал на сворачивающую на набережную колонну несущий вахту у моста, показывающий флажком, чтобы заворачивали в сторону залива, какому-то еще не надевшему маску, полному полицейскому в низко надвинутой на лоб шапочке, Александр Кноцци, капитан оперативного отдела — пойдут до моря, потом вкруг по городу, через Рыцарей, Кузнецов и Торговых, до Пришествия, там аутодафе, потом ночная, а после нее по Булле обратно до Крестителя.

— Да, циркуляр уже получили. В два часа после полуночи переходим к Инженерному в оцепление — отвечал ему разгоряченный огнем ярко горящего в руке факела, утирая лоб рукой и надевая обратно маску, коллега.

Людно было и на мосту. Чтобы принять участие в шествии, с северного берега на южный двигался непрерывный поток спешащих не опоздать людей. Гуляющие, кто не желал ходить на ночь глядя, в основном не местные, гости города и хозяева квартир, что присматривали за своими подопечными, теснились к парапетам, придерживали кружки, закуску и светильники, чтобы случайно не уронить их в реку. Стояли плотными компаниями, вели свои беседы, пили, глядели на движущуюся по набережной в сторону залива колонну и огни. Примеряли маски, смеялись, рисовали друг друга с вытянутой руки.

На мосту было темно. Прожектора на башне над воротами и яркие матовые плафоны на литых чугунных столбах у парапетов не горели, и теперь каменный настил озарял только жаркий трепетный свет открытого пламени, что лился из окон надвратной башни и бойниц массивных, подпирающих ее контрфорсов и казематов бастионов над высокими берегами реки.

У самых ворот был организован переносной палисад, мешал проходу людей, что постоянно зацеплялись за него рукавами и длиннополыми одеждами в темноте. Полицейские как раз снимали его, чтобы дать дорогу фельдъегерской карете и каким-то следующим за ней верховым. Остальные, гражданские экипажи останавливали и разворачивали, не пускали с северного берега на мост, ожидая пока крестный ход, не освободит набережную и проспект.

В туннеле арки ворот стояла тяжелая духота. Под закопченными сводами клубился черный, жирный дым. Тусклое рыжее пламя факелов колыхалось на сквозняке, на камни мостовой со свистом падали огненные шарики кипящей смолы. И глядя по сторонам, не узнавая привычных мест в этом тревожном, дымном свете, слыша неровный треск открытого огня, эхо приглушенных масками неразборчивых голосов и обрывки каких-то важных обсуждений, шорох шагов по каменной брусчатке, бряцание упряжи и лат и цокот копыт, что гулко отдавались под кирпичными сводами и стенами, Вертура внезапно подумал, что, вот оно — должно быть именно так и выглядели города безвозвратно канувших в прошлое темных веков, о которых он не раз читал в захватывающих рыцарских романах и таинственных, приключенческих, повествующих о местах и людях, которых никогда не было и не будет на этом свете, безумных и захватывающих книгах.

Но они были не в книге. Все было на самом деле — придерживая полы плащей и капюшонов, под аркой непрерывным потоком проходили, тревожно переговаривались, сутулили плечи, люди с укрытыми масками, или замотанными шарфами лицами, стояли в стороне солдаты в броне и глухих, закрытых забралами, шлемах. Фыркали лошади, звонко стучали копытами. Переговариваясь, присматривая за порядком, несли вахту, держа наготове копья и луки, верховые.

Вертура еще подумал, что сейчас их остановят, но, похоже, через мост не пропускали только повозки и телеги — за аркой ворот, в очереди, ожидал проезда отремонтированный и мерцающий в свете факелов свежим лаком, черный дилижанс уже знакомый детективу. Полицейский — как догадался по потрепанной шапке-малахаю детектив — лейтенант Турко елозил на козлах, не то ругался, не то беседовал с каким-то несущим вахту у ворот постовым. Рядом с дилижансом в седле ожидал человек в орденской мантии и черной маске с зеленым крестом на все лицо — Фанкиль. На козлах сидя рядом с лейтенантом, держа в руках вожжи, как будто совсем устав от всей этой суеты, откинулась спиной и локтями на борт и крышу кареты Инга. Тоже в маске, но с каким-то непонятным, похожим на магический, нарисованным на желтом фоне черным символом. Как и всегда на ней была войлочная орденская пелерина Фанкиля, с низко надвинутым на лицо шапероном, и зеленым крестом на плече.

Трудно было сказать, догадались ли они, что только что разминулись с коллегами — как только лиловый рыцарь окончательно удостоверился что перед ним действительно служащие полиции Гирты при исполнении, и взмахнул рукой дружинникам снимать палисад, который уже вновь установили поперек ворот за проехавшей фельдъегерской каретой, лейтенант Турко указал вперед, Инга тронула вожжи и поддала дилижанс в ворота, так и оставив Вертуру в раздумьях — узнали ли их с Марисой в масках, а тем более, догадались ли, что они сопровождают саму принцессу Веронику, или нет.

Они миновали арочную ограду и ворота полицейской комендатуры. Проехали еще два квартала и Большой Дом на углу с проспектом Цветов.

Присмотревшись к темным окнам квартиры Хельги Тралле под самой крышей на самом верхнем этаже, детектив хотел спросить Марису о том, служит ли Ева тоже агентом, или просто следит за чистотой в квартире куратора полиции Гирты, но постеснялся показывать при принцессе свою некомпетентность. Так, в молчании, они миновали перекресток проспекта Рыцарей с проспектом Цветов, занятый большим количеством вооруженных людей. Проехали здание торгового дома «Альбек северо-запад», с его высокими окнами и яркими, застекленными, заставленными самыми дорогими и изысканными товарами витринами в которых, несмотря на предупреждение, еще горел яркий бело-голубой электрический свет. Миновали еще два темных квартала, откуда в левую сторону на холм, к крепости Гамотти через арки уходили узкие улочки старого города и выехали к Северным воротам Гирты.

Здесь, вдоль проспекта, тоже горели жаровни и костры. На поребриках, на парапетах решеток и ступеньках церкви сидели вооруженные люди в как будто бы самодельных кожаных нагрудниках и куполообразных шлемах, угрюмо смотрели перед собой, сжимали в руках древки топоров и пик. Многие из них были усталы и пьяны. Грозными шагами, следя за порядком, прохаживались сержанты, рыцари и старшины квартальной самообороны — как понял детектив, это было то самое ополчение, поднятое по приказу графа Прицци в связи с событиями в слободе святого Саввы у Сталелитейных холмов в нескольких километрах к северу от Гирты.

Окна домов были тускло освещены. Один за другим гасли последние электрические огни, сменяясь тусклым калильным и керосиновым светом. Впереди, у ворот, под знаменем Лилового клуба с изображением черного дракона на лиловом поле, обхватившего лапами серебряный крест, стоял взвод закованных в латы, готовых к бою верховых и человек пятьдесят таких же экипированных к сражению пеших с лиловыми бантами на доспехах. Ворота были закрыты. Пускали только через калитку и то, проверяя, с оружием или без.

Приставив к коновязям алебарды и щиты, рыцари грозно прохаживались по площади перед воротами, вели свои скупые беседы. У многих на лица по самые глаза вместо масок были намотаны черные и лиловые шарфы. Отдельной группой, положив рядом свое оружие — пики, мушкеты и топоры, поснимав с голов шлемы, в мрачном ожидании сидели на скамейках и сложенных штабелями бревнах солдаты и полицейские из охранения ворот и стен.

Где-то снаружи за стенами, за равелином, наверное, у Сталелитейных, бил колокол. Часы на башне над воротами показывали без пятнадцати минут полночь.

— Поворачивайте! Ворота закрыты! — переложив длинный меч на левое плечо, вскинул латную перчатку, вышел навстречу принцессе и ее спутникам тот самый рыжий лейтенант, который встретил Вертуру у ворот в поместье графа Прицци. Следом за ним, тяжело гремя латами, подошел, нахмурился Пескин, облокотился на свой меч.

Принцесса Вероника властным жестом подозвала их к себе, приподняла маску так, чтобы, никто, кроме них двоих не смог увидеть и узнать ее. Пескин быстро приподнял бровь, коротко кивнул и без лишних расспросов приказал рыжему лейтенанту открыть ворота и выпустить принцессу и ее спутников на равелин.

Они миновали темный, проложенный в толстой земляной стене, туннель, выехали на площадь перед внешними укреплениями, где за каретными мастерскими и конюшнями, на воротах равелина, несли вахту маленький капитан Троксен и его рыцари. Узнав принцессу, он тихо осведомился, не придать ли ей в сопровождение для поездки за город людей, на что она, молча мотнув головой, дала отрицательный ответ.

За спинами тяжело громыхнули створки закрывающихся ворот. Миновав перекинутый через мелкий сухой ров мост, принцесса и ее спутники, очутились на гласисе за городскими стенами. Здесь было темно и неуютно, гулял прохладный ночной ветер. Позади, на воротах, все еще работал яркий электрический прожектор, казалось бы только бестолку сгущая тьму вокруг своего почти что физически ощутимого длинного и мощного, даже как будто горячего, луча света. Порождая сонмы неверных черно-белых теней, освещал продуваемую казалось бы ставшим еще сильнее ветром, засаженную высокими корявыми дубами аллею, на которую выехали принцесса Вероника, Вертура и Мариса. В его слепящем астегматическом свете было трудно разобрать, что там, за деревьями в темноте, но по счастью, когда всадники отъехали от ворот на несколько сотен метров, его, как и все другие электрические огни в городе, погасили.

Раскатываясь по полям гулким эхом так, что невозможно было точно определить направление, ударял далекий колокол. Темная дорога была пустынна. Впереди тревожным багровым отсветом полыхало небо — детектив так и не смог понять, зарево ли это пожара или отсвет курящихся и днем и ночью за вершинами холмов, огромных доменных печей. Но вскоре глаза привыкли к темноте и в тусклом свете северной осенней ночи, вдоль начавший полого взбираться на склон холма дороги начали ясно просматривались сложенные из плоских каменных, скрепленных глиной сланцев, невысокие, должно быть, чтобы скот не заходил на территорию, заборы и изгороди. За ними темнели, загадочно шелестели листьями в ночной тишине сады. Где-то в их сумрачных чащобах возвышались темные и бесформенные, едва различимые на фоне слабо фосфоресцирующего неба громады каких-то похожих на особняки или дачи строений — с дороги, через кроны деревьев было не различить. Тусклые, чуть подсвеченные пламенем открытых очагов и керосиновыми лампами окна беспорядочными точками едва светлели через густую листву посаженных почти вплотную друг к другу каких-то невысоких, должно быть плодовых, деревьев.

Один из домов впереди стоял к дороге ближе других. Возвышаясь на крутом глиняном обрыве, нависал над ней как какой-то таинственный и темный замок, увенчанный башенками и шпилями. Присмотревшись в темноте, детектив с удивлением заметил, что самые нижние окна этого похожего на крепость каменного дома отстоят от земли на высоте нескольких метров, и их прикрывают решетки и витражи.

— Это от тех, кто может пройти через стекло — заметив, что Вертура отвлекся от дороги и разглядывает строение, внезапно с усмешкой разъяснила ему Мариса. Вертура так и почувствовал, ее скрывающуюся под маской глумливую улыбку. Он хотел ответить, но впереди загремели копыта и, едва не налетев на них в темноте, мимо пронесся какой-то всадник — наверное, курьер. Через некоторое время, также молча и грозно, промчался еще один.

Впереди, за полем, темнел канал. Веяло прохладной влажной свежестью, почти как у реки. Стучало дерево, доносились звуки бегущей, бьющейся, наверное в водяном колесе, воды. За каналом, за широким деревянным мостом, плотной стеной квартала, почти как в городе, темнели дома не то предместья, не то рабочей слободы. Тускло светились многочисленные окна комнат и квартир. С непривычки дышать стало почти что невыносимо — здесь воздух был особенно тяжелым и густым. Чем ближе они были к холмам, тем отчетливее становился запах химической гари, какая образуются, когда плавится руда и горят коксующиеся угли. Где-то там, наверное, за домами, совсем недалеко от слободы, безостановочно, днем и ночью, пережигала железо, горела доменная печь.

Перед мостом был разложен костер. Шлагбаум был опущен. Стоял переносной палисад. Здесь тоже несли вахту лиловые рыцари.

— Кто такие? Разворачивайте коней! — грубо окликнул от заставы какой-то верховой, наверное, командир. Несколько сержантов, что были с ним, с готовностью взялись за оружие, подняли факелы повыше, чтобы разглядеть, кто к ним приехал. В руках у них были ростовые палки с длинными тяжелыми лезвиями, какими можно не только рубить пехоту, но и ссаживать с коней верховых. Из темноты щелкнул, встал на фиксатор, орех арбалета. Здесь ждали атаки и были готовы к ней.

— Лейтенант Варко! — предупредительно и властно вскинула руку, подъехала к нему принцесса и приподняла маску, чтобы он видел, кто перед ним. Начальник заставы ничуть не удивился, приложил руку к груди и отъехал в сторону, расступились и несущие вахту на мосту сержанты и рыцари. Присмотревшись, Вертура приметил, что в поле, в темноте, вдоль дороги, расположилось засадой не менее сотни вооруженных людей.

— Возьмите свет — приняв у одного из рыцарей огонь, передал его детективу лейтенант клуба Лиловых рыцарей — вам понадобится чтоб проехать через квартал.

Вертура молча кивнул и принял факел из рук лейтенанта, постарался взять так, чтобы не опалить сразу же занервничавшей от близости огня лошади, уши и гриву. Отвел на вытянутой руке в сторону, чтобы не слепить себя и освещать дорогу остальным. Направил коня через мост первым, оглянулся на женщин, не отстают ли. В трепетных сполохах маски Марисы и принцессы Вероники выглядели особенно зловеще. Огонь отражался на выпуклых поверхностях, играл, сгущал краски и тени.

Застава и мост остались позади. Детектив и его спутницы беспрепятственно проехали какую-то арку и оказались на узких улочках слободы. Вертура был несколько озадачен — когда они подъезжали к домам, он видел в окнах огни, но здесь, внизу, между домов, было на удивление темно, безлюдно и тихо. Словно бы никто здесь никогда и не жил, а наглухо запертые двери и окна, что едва различимо светились где-то в темной вышине только усиливали это странное чувство того, что вокруг нету ни одного живого человека, и сейчас они втроем остались совсем одни среди этих стен в этом темном лабиринте переулков между плотно жмущимися друг к другу высоких, многоэтажных каменных строений.

Детектив тревожно огляделся. Ему стало неуютно и страшно в этом пустынном месте. Рыжий огонь факела в его руке отражался от серых, необычайно старых и обшарпанных стен. Тьма вокруг как будто бы сгустилась, стала непроницаемой и плотной, оставив людям и коням только несколько метров рыжего света, как будто бы за ней не было ничего, только космическая мгла и обрыв в бездну, а стены и окна в вышине были всего лишь нарисованы как на декорациях в театре для какого-то ужасного мистического представления, которое неминуемо должно напрячь, заставить ощутить нечто неприятное и жуткое, по неосторожности зашедшего на него зрителя.

И, в какой-то момент, взглянув наверх, на эти мертвые, застывшие окна, Вертура опасливо поежился — он так и не смог уловить тот момент, когда небо над их головами, что они должны были видеть над собой, в высоком ущелье между эркеров, портиков и крыш, самое последнее, что еще соединяло их с живым и понятым человеческим миром, померкло и исчезло, как и все вокруг, за пределами огня факела в его руке, обернувшись непроницаемым мраком черной непроглядной бездны. Детектив проморгал — не въехали ли они под какую-то очередную арку, или не забрели случайно в какой-нибудь длинный туннель, но не смог понять, так ли это, или неверное пламя, усталость и долгая поездка утомили его настолько, что это его разум играет с ним злую шутку, дезориентируя его в темноте. Вертуре начало становиться страшно — что-то необратимо изменялось в окружающем его мире. Словно бы тихий и непонятный, едва различимый, казалось бы, как будто рожденный его запутанным темнотой и иллюзией света и тени разумом звук, одновременно похожий на плач, на стон и одновременно на какую-то чудовищную аритмичную и полностью лишенную гармонии мелодию, достиг его ушей. Он вздрогнул — Мариса подвела своего коня вплотную к нему, схватила его за локоть, рванула к себе так, что он едва не выронил из другой руки огонь, сделала предупредительный жест, призывая внимательно слушать и смотреть.

— Вот оно! Так рушится мир! — воскликнула рядом принцесса и вскинула вверх свои руки, словно призывая к себе ту чудовищную, запредельную мощь, что с ее возгласом, неминуемой, чуждой человеческим телу и душе, тяжелой и давящей волной отчаяния и безысходности накатилась с неба, парализуя волю, наполняя страхом мысли, лишая сил. Мгла вокруг стала непроницаемой и густой. Над головами гасли нарисованные окна, но ни тени, ни фигуры, ни руки, касающейся лампад и свечей не было видно за их мутными, стеклами, как будто они затухали сами по себе, умирая вместе с рассыпающимся, угасающим в пустоте остатками мира, внезапно сузившегося до круга света факела, который держал в руке детектив.

Все звуки стихли. Остались только неровные удары копыт лошадей по песку и треск кипящей смолы. Умолкли и колокола, чей далекий звон еще так недавно слышался, пробиваясь откуда-то издалека, во мгле, словно бы напоминая, что кроме них троих, всадников, запертых в этом кругу света, среди закрытых дверей, окон и стен, где-то далеко, еще остались другие люди и что есть еще надежда на спасение, и они трое — детектив, служащая полиции и принцесса, еще не последние живые на этой гибнущей, рассыпающейся в прах, остывающей земле.

Холодная и напряженная рука Марисы схватила под локоть детектива. Тот прислушивался — может быть хоть какой-то внешний, чуждый этому наваждению, звук раздастся где-то рядом во мгле, развеет страх, верно укажет на то что это все не по-настоящему, всего лишь иллюзия или какое-то замысловатое и жуткое наваждение.

Но, похоже, принцесса Вероника ничуть не была смущена тем, что происходило сейчас с ними. Обогнав детектива и Марису, упрямо склонив голову, она подгоняла коня вперед, подставляя руки льющимся откуда-то сверху, оттуда, где должно было быть небо, но его не было, страху и мощи, словно наслаждаясь этой чудовищной, исполненной ужаса и безумия, захлестнувший все вокруг, разрушающий, разваливающей мир, силой. Прислушавшись, Вертура внезапно различил ее шепчущий голос и, толкнув коня, подумав, что она обращается к нему или Марисе, подъехав ближе, действительно различив звуки какого-то незнакомого языка, внезапно для себя осознал, что каким-то иным, открывшимся у него чувством, понимает смысл и назначение этих слов складывающихся в жестокую и страшную молитву.

— Господи Иисусе Христе, Сыне Божий! Благослови мой путь что назначил Ты мне, благослови мою силу, что вверил Ты мне, ту власть, которую дал Ты мне, чтобы направить идущих за мной следом. Благослови мою душу, чтобы не быть ослепленной в тщеславии и лжи, благослови дорогу, чтобы не оступиться во тьме. Благослови мою веру, чтобы не пасть в бездну, благослови тех, кто рядом со мной, чтобы не соблазнились они. Благослови мое сердце, чтобы не очерствело оно в борьбе, благослови мой разум, чтобы остаться верной Тебе, благослови мою руку, чтобы не дрогнула она, когда будет занесен меч. Благослови меня, упасть Твоей звездой и озарить путь заблудшим во мгле. Потому что я та, кого Ты дал эту власть, та, кого Ты поставил вести за собой людей, кому Ты завещал свою силу, я дочь Твоя, взываю к тебе, Господь Бог, Отец Небесный, чьей волей сотворен мир, чьей волей стоит Христова Церковь, чьей волей коронованы короли, чьей волей и милосердием суждено воскреснуть мертвым и спастись тем, кто верен Тебе. Прошу, не дай мне сломиться и упасть, дай мне пройти этот путь, принести свое служение Тебе во спасение тех, кого Ты вверил мне, дай мне силы и волю выполнить то, что Ты поручил мне…

Детектив вздрогнул. От этих слов какой-то невообразимо мощный поток захлестнул его душу, придав ему нечеловечески-тонкое восприятие и наполнив ощущением неукротимой вдохновенной силы. Его рука легла на эфес меча, чтобы повинуясь этой демонической сине-багровой воле ринуться вперед, нанести неотвратимый удар, потому что только он был единственным продолжением этой внезапно всколыхнувшего его душу и тело порыва. Что-то могучее, острое и черное как непоколебимая каменная скала из чудовищной, морской бездны, поднималось, восставало в его душе и он точно знал что это именно оно: именно эту власть и силу чувствовали в себе могучие и безумные военачальники и короли прошлого, что бросали солдат в бой, наслаждаясь гибелью миллионов людей, восхищались болью, огнем и смертью. Словно вспоминая, он ощутил себя каком-то своим далеким предком, что не щадя ни себя ни своих подчиненных, ни друзей мчался на штурм во главе огромного темного воинства и черный колючий, резкий как летящие навстречу стрелы, дротики и пули ветер, развевал его плащ и крылья, оглушал и ослеплял его, задувая в забрало шлема. Он слышал, как грохочет сталь, как падают вокруг огромные, закованные в сталь кони и люди. Чувствовал ту вдохновенную и беспощадную неудержимость битвы. Ощущал, как он летит вперед, врезаясь в самую гущу сражения, где враги и друзья смешались вокруг в один пронзаемый этим самым черным адским ветрам поток, как его меч рассекает вражеские доспехи и плоть, как он мчится навстречу смерти, отрубая головы, раскалывая броню, отсекая протянутые к нему руки и крылья.

— Нет, так не бывает! Я же знаю, в драке и на войне все не так! Это наваждение! — сказал он сам себе, но держащая его локоть рука Марисы внезапно стала цепкой и даже через кожаную перчатку ледяной. Ее ставшие внезапно твердыми и необычайно сильными пальцы больно сжались на его руке. Ощущение полета через черный ветер усилилось. Теперь он падал сквозь тучи извивающихся телами, закованных в сталь, переливающихся огнями, тварей, сражающихся вокруг в черно-коричневой сумрачной мгле. Одни были похожи на чудовищных людей, другие на каких-то извивающихся, текущих в потоках ветра гадов, третьи на первое и второе вместе. Он был таким же. Непобедимым, закованным в какую-то необычайную, высокотехнологическую, похожую на чешую дракона броню. Он летел вниз и вниз, в своем стремительном и бесконечном падении пронзая, сокрушая и рассекая своим сияющим сине-белым мечом, хвостом и когтями всех, кто был на его пути. Падал камнем, к недосягаемой, тоже кипящей нескончаемой, беспощадной битвой, заполоненной чудовищными, копошащимися, извивающимися, переплетающимися телами, грызущими, разрывающими друг друга, серыми богомерзкими тварями, земле. Вокруг не было ни солнца, ни луны лишь черная, наполненная ослепительным, колючим сиянием чужих, необычайно низких и пронзительных звезд, бронированными, мокрыми от крови и слизи телами марь в которой мерцали какие-то, похожие на пожарища, тусклые дымные огни. Он летел через нее, исполненный неудержимого мрачного стремления и всеиспепеляющей раскаленной ненависти, сметая все на своем пути.

Мариса подалась к его плечу, свистящий голос прошептал, приказывая.

— Ну же! Возьми свой меч убей ее! Я ненавижу ее. Ты должен сделать это! Скорей!

Его рука еще сильнее сжала эфес, уже готовая выдернуть сталь и на полном скаку вонзить ее, как в этом полете, в беззащитную спину воздевшей руки к темноте над головой, возносящей молитву, принцессы. Но что-то было не так. Что-то остановило его в последний момент. Он прикрыл глаза и прошептал «Господи помилуй меня грешника»… Его ладонь сама собой отпустила меч. Наваждение отступило. Ему вспомнилась тихая церковь с низкими сводами, темные стены и лики икон, зажженные лампады и свечи. Пожилой иерей и молодой дьякон, читающие акафист перед праздником и дым кадила. Запах гари сменился ароматом ладана, жуткое пение звезд над головой гулким эхом высокого голоса, мерно читающего молитву.

— Нет — покачал головой детектив — это не война. Вы показали не то. Я никогда не был в настоящей битве. Но там все по-другому. Слишком многие рассказывали как это на самом деле и сам бы я туда никогда не поехал. Как это не горько признавать, но я трусливый и робкий человек, так что это не ко мне. Солдата, а тем более предателя-убийцы из меня не выйдет.

Он пожал пальцы Марисы и попытался ободряюще кивнуть ей и та, как ему показалось, словно бы тоже очнулась от этого гипнотического состояния, ослабила хватку, отпустила его руку и отстранилась.

Улица впереди повернула. Детектив вздрогнул. Они выехали из темноты. Впереди были люди, стояли спиной к ним, смотрели на озаренную пламенем площадь перед высоким роскошным, с белыми каменными пилястрами, горящим домом, что открылась принцессе и ее спутникам в просвете между зажавших узкую улицу высоких стен.

Как будто бы что-то сломалось в окружающем мире — треснул тот барьер света и тьмы, что окружал их. Темнота наполнилась живыми беспокойными звуками — звоном колоколов, плачем детей, шумными разговорами, бряцанием снаряжения и ревом пожарища на площади впереди. Мрачно оглядываясь на новоприбывших, жители слободы расступались перед конями едущих через толпу верховых, поправляя маски и повязанные на лица шарфы, выглядывали из открытых окон, подворотен и дверей домов, кто еще новый приехал, провожали чужаков подозрительными взглядами и репликами, и снова оборачивались к площади, заворожено смотрели на огонь и происходящее на его фоне, как на сцене театра действо.

Какие-то дружинники с пиками, в броне и шлемах, стояли у перевернутого, перегородившего улицу фургона. Вертура спешился. Помог спуститься женщинам. Вручив поводья коней какому-то вооруженному человеку с лиловой лентой, повязанной поверх оплечья, повлек спутниц за руки, через плотную толпу тревожно переговаривающихся людей.

Впереди, на площади, перед подсвеченным пламенем горящего дома высоким белым фасадом церкви, стояло несколько поломанных телег. Вокруг горели костры. Приглядевшись в неверной сумрачной, наполненный сполохами пламени и тенями мгле, Вертура ужаснулся: рядом с повозками горели мертвые, наполовину сожженные кони. Несколько костров было похоже на сожженных людей в доспехах. Вокруг них дымно, как будто разлили керосин, горели камни мостовой. Пламенем был охвачен и красивый трехэтажный дом на площади. Пожарные качали помпы, поливали стены окрестных зданий, чтобы пожар не перекинулся на них.

Принцесса и ее спутники опоздали. Все было кончено. Между белыми пилястрами, поднимающимися от мраморной лестницы особняка до самого дебаркадера, из разбитых окон вырывался буйный дымный огонь. Перед парадной лестницей, посредине площади, на коленях стояли около двух десятков человек в изодранных, перемазанных сажей и кровью одеждах. Еще столько же лежали лицом в камни, истекая кровью, некоторые из них, наверное, были уже мертвы. В стороне у телег, под конвоем вооруженных людей на пожарище взирали согнанные в кучу, наверное выведенные из горящего дома, растрепанные женщины и дети.

Граф Прицци в наброшенным на плечи несгораемом плаще химической защиты с откинутым со шлема капюшоном, гремя доспехами, заложив руки за спину, прохаживался перед ними. Как и его люди, он тоже был в маске: черной с лиловым пастью змеи, распахнутой на все лицо, но по походке, по властной манере, не было никакого сомнения, что это именно командор Лилового клуба, а не какой иной солдат или рыцарь.

Закованный в латы пехотинец в ожидании стоял рядом, потряхивал плечом, кривил лицо. За его спиной был тот самый ранец, с длинной трубой, увенчанной синим пламенным язычком — Вертуру передернуло, он узнал это оружие — огнемет, тот самый с которым совсем недавно их с Фанкилем и остальными люди коменданта Солько преследовали по ночной тайге.

Рука Марисы, что цепко держала за локоть детектива, дрожала от передавшегося ей от окружающих, стоящих вокруг людей, страха и мрачного напряжения. Ладонь же герцогини наоборот осталась холодной и твердой, как будто бы все, что происходило сейчас перед ними не вызывало у нее никаких чувств, кроме холодного внимательного интереса.

— Август, ну что вы в конце концов! — стоял на коленях перед графом, доказывал, возмущенно и зычно восклицал какой-то человек в разодранной на груди мантии, пытаясь подняться на ноги и принять достойный вид. Сержант крепко держал его за плечо, не давал вырваться. Высокий, закованный в броню рыцарь, тоже в несгораемых капюшоне и плаще, стоял рядом положив руку на меч, ожидая приказа командира. У пленника было квадратное, чисто выбритое, но при этом даже в таком положении властное, непреклонное, но при этом порочное и самоуверенное лицо человека привыкшего не отказывать себе ни в чем и повелевать другими людьми. Разодранная, распахнутая, длиннополая белая мантия расшитая роскошным золотом и блестящие синие, с меховой оторочкой, сапоги, указывали в нем человека обличенного влиянием и немалыми денежными средствами. Рядом лежал, тускло поблескивал в свете пожара нагрудник с какой-то золотой эмблемой. Тут же в грязи валялась и оборванная наградная лиловая лента с наградными подвесками кавалера Лилового клуба и почетного государственного деятеля.

От огня за его спиной в доме лопались, с глухим хрустом падали на мостовую, стекла. При их ударах пленник коротко непроизвольно вздрагивал, вжимал голову в плечи.

— Ну давайте поедем к сэру Вильмонту! — казалось не осознавая своего положения, либо настолько испугавшись, что уже не понимал с кем имеет дело, с вызовом восклицал старшина, по привычке делая важные жесты, как заседатель магистрата, крупный торговец или политик — спросите мэтра Загатту, мастера Роффе! Август, ну вы же знаете! Я верный вассал сэра Булле! Всегда выполнял только его инструкции и поручения! Все что он скажет, ни шага больше! Запросите Гирту Центральную, вам должны объяснить, что это какая-то ошибка! Вот сейчас, дайте семафор…

— А начал жечь людей ты тоже по приказу сэра Вильмонта? — не дав ему договорить, громко спросил, резко перебил его речь, подъехал к нему в упор, давя лошадью, какой-то рыцарь, судя по грубой жестокой манере и голосу, барон Марк Тинвег.

Но старшина так и не успел ему ответить. На соседней улице возникло какое-то движение. На площадь одни за одним начали въезжать черные всадники в черных масках и кожаных куртках, в которых угадывалась форма полицейских драгун ночной стражи Гирты. Во главе нового отряда ехал высокий сухощавый человек в облегающем кожаном капюшоне и намотанном на лицо черном платке.

— Герман — заметив его, обернулся к новоприбывшим граф Прицци. Он не сказал больше ни слова, ни сделал никакого жеста, но как по приказу, или заранее намеченному плану, по обе стороны от него плотным строем сошлись, как будто изготовившись к бою, тут же возникли, собрались вооруженные, закованные в броню, люди из его свиты. Тот, что был с огнеметом, развернулся, неторопливо подошел и встал перед строем, держа руку на спусковой скобе.

Из-под сени дубовой аллеи, что уходила в темноту слева от горящего дома, с соседних улиц и из подворотен, бряцая снаряжением, к полицейским потянулись цепочки вооруженных людей — рыцари и сержанты Лилового клуба, стражники Солько с белыми бантами, цеховые и квартальные ополченцы с топорами и пиками.

— Прибыл по распоряжению сэра Гесса для оказания вам содействия в поддержании правопорядка и законной власти сэра Вильмонта Булле, светлейшего герцога Гирты! — окинув взглядом окружающих его людей, громко и четко, но с нескрываемой насмешкой, отрапортовал капитан ночной стражи Герман Глотте.

— Благодарю — холодно бросил ему, граф Прицци и указал на горящий дом — но вы опоздали. Мы справились своими силами. Люди мэтра Солько оказали сопротивление. Использовали автоматическое оружие и огнемет. У нас одиннадцать убитых и тридцать семь раненых. Пришлось поджечь их. Занесите в протокол для сэра Гесса.

Один из пленников, заметив, что все отвлеклись явлением полиции и разговором, быстро огляделся направо, налево, вскочил и стремглав бросился прочь в темноту, но человек с ранцем резко развернулся, припал на колено и провел необычайно ярким языком белого химического пламени низко над землей. Страшно заревела турбина, запоздало закричали женщины, заплакали дети. По улице покатились испуганные восклицания и крики. Беглец упал на горящих ниже пояса ногах и, кажется не чувствуя боли от шока, пополз. У него не было сил даже стонать. Его нагнали пожарные и засыпали порошком из огнетушителя. Подошли двое жандармов, подтащили за руки обратно к остальным пленным.

— Мы не виноваты! Это был приказ! — взмолился один из старшин коменданта, воздев руки к небу — пощадите во имя Господа!

— Что же ты тайком не убежал, в окно не выпрыгнул, раз не виноваты были? — резонно спросил его один из рыцарей и со злостью толкнул его эфесом длинного меча в спину, так что тот повалился на мостовую лицом и затих.

— Приказ об аресте по обвинению в служебном подлоге, покушении на убийство и государственной измене поступил сегодня вечером — жестом указал одному из своих людей, продемонстрировать документ, объяснил граф Прицци капитану Глотте и полицейскому протоколисту, что уже достал свои грифель и планшет — люди коменданта отказались выполнить законные требования администрации сэра Булле, оказали сопротивление. Использовали оружие из арсенала, легкое магнетическое орудие, огнемет и гранаты с хлорпикрином. Также переносную эмиссионную установку и некоторое количество полуавтоматических и автоматических единиц. После выставления стабилизаторов на ноль большая часть вооружения вышла из строя, но часть продолжала действовать. Я приказал поджечь особняк воизбежании излишних потерь.

— Это он? — кивнул на огнемет капитан ночной стражи Гирты.

— Да — ответил граф Прицци и продемонстрировал рукой аллею — с ним шли на прорыв.

Трудно было сказать, изменилось ли лицо капитана ночной стражи, но он только кивнул на пленных и прямо спросил.

— Как я понимаю, самого мэтра Солько взять живым не удалось? Верно?

— Верно — утвердительно кивнул, обернулся граф Прицци ко все еще стоящему на коленях человеку в белой мантии и синих сапогах с меховой оторочкой, который так и не понял, что сейчас с ним случится.

Граф Прицци указал барону Тинвегу на остальных пленных.

— Рассчитаться на первый-второй! — по распоряжению майора, грозно приказал им сержант Лилового клуба и звонко щелкнул плетью о голенище.

— Первый — скривил лицо в безразличной обреченности, сказал один, судя по всему, простой солдат или служащий, с разбитым в кровь лицом.

— Второй — бросив испуганный взгляд на первого, ответил следующий.

Коменданта и еще несколько человек в расчет не включили.

— Первые встают и быстро бегом туда! — указал плетью в сторону аллеи за горящим домом коменданта барон Тинвег — вторые остаются. Марш!

Люди боязливо поднимались, опасливо держа напряженными руки, оглядываясь на огнемет, разворачивались и, внезапно и резко, кто первей, не сговаривалась, спотыкаясь о колдобины на площади и обломки, отталкивая друг друга с пути, что есть сил, бросились прочь в спасительную темноту дубовой аллеи.

Все с замиранием сердца смотрели, не отдаст ли граф Прицци, что молча и внимательно наблюдал за всей этой сценой, команду изготовившемуся для стрельбы огнемету, но командор Лилового клуба все же дал сбежать пленникам. Проводив их взглядом, обернулся к остальным.

— Забирайте их, Герман — кивнул на оставшихся людей коменданта полицейским — кроме этих.

Он указал на лежащее без движения на мостовой переломанное ударами мечей и топоров тело, у которого из ран вместо крови текла какая-то черная жижа, самого коменданта, двоих его старшин и еще одного, в очках и необычного вида, сером, похожем на экипировку химический защиты, комбинезоне лежащего на земле и, похоже тяжело раненого, человека. Того самого, которого Вертура тогда видел в лесу, и которого Фанкиль назвал Атли, сыном коменданта северного берега Керны.

— Да, понял вас, ваша светлость — кивнул своим людям капитан ночной стражи и драгуны, спешившись, пинками и тычками подняли на ноги и здоровых и раненых и, накинув стонущим пленникам на шеи и руки петли, погнали по улице, прочь. Тех, кто не смог идти, потащили в темноту за лошадьми.

— Август — понизив голос до угрожающего рыка, снова позвал графа комендант Солько. Передохнув, он немного собрался с духом и мыслями и теперь, тщательно подбирая слова, пытаясь сделать голос как можно более сильным и веским, снова обратился к главе клуба Лиловых рыцарей — мы же все серьезные, деловые люди. Подумайте об этом. Вы же понимаете, мы же уже с вами все тогда обсудили. Да, я ошибся, но это же деньги! Я каюсь, виноват, признаю. Август, решим дело миром, штрафом, возмещением. Не обостряя, обсудим все с сэром Вильмонтом, мэтром Загаттой, сэром Жоржем, я полагаю, он поручится… Ну вы же понимаете все, знаете как вести дела. Предлагаю обратиться к мастеру Динтре, пусть рассудит, как он скажет, так и сделаем. Август, вы слышите меня? Хорошо, договорились, я готов на изгнание, на публичный судебный процесс…

Граф Прицци смотрел на него со спокойным презрением, ожидая когда он договорит. Казалось вот-вот и граф достанет трубку, закурит ее, возьмет кружку и выпьет юва. Но вместо этого, он подошел ко все еще стоящему на коленях коменданту, присел на корточки рядом с ним, насколько позволял доспех и сказал ему спокойным деловым тоном, как будто предлагая поехать на охоту или сходить на банкет.

— Молись Арон. У тебя минута. Священника я к тебе не позову.

И он отошел на несколько шагов и распорядился.

— Вот этого первым — он указал на человека в комбинезоне — куклу заберем с собой, грузите.

— Пойдем отсюда — сказал кто-то рядом с детективом, беря за руку свою жену и детей, повел по улице прочь. За ним направились и некоторые другие жители слободы, чтобы не видеть как будет происходить этот страшный самосуд над комендантом и его людьми.

— Нет! — со слезами на округленных от ужаса глазах взмолился человек в сером комбинезоне. Он был уже не молод, но еще и не стар. У него были растрепанные, опаленные волосы, поверх которых темнели поднятые на лоб, оснащенные боковой защитой глаз, очки. Его одежда была грязной и обгорелой, по левому боку вся в крови. Левая рука с перебитым запястьем, безвольно висела плетью.

— Не надо! — страшно и громко, во весь голос закричал он, отшатнулся от своих палачей — пощадите!

— Поджигатель! Убийца! Гори! — яростно и зло крикнул из толпы какой-то мужчина. Его голос подхватили и другие, стоящие на темных улицах и по краю площади жители слободы.

— А о чем ты думал, когда сам людей жег? Исповедуешься потом, и будет тебе? — доверительно и одновременно безразлично спросил приговоренного сержант и свалил его на камни мостовой ударом ноги. Похоже, было, что он целился в лицо, но поднять сапог выше, чем позволил доспех он не сумел. Пленник тяжело задышал, раскрыв рот, молча и испуганно заплакал, начал отползать на локтях, то и дело дергаясь, со всхлипами, пытаясь схватиться за камни пальцами перебитой руки. К нему неторопливо подошел рыцарь с огнеметом и наставил свою трубу ему в живот, нажал на скобу, повел потоком огня перед собой снизу вверх. Несколько секунд — от тяжелого удара реактивной струи сын коменданта не сразу понял что горит, но как почувствовал, только успел вскрикнуть, как захлебнулся хрипом пережженного горла и затих горящей грудой на камнях мостовой. Целыми остались только руки и сапоги.

— Слишком большая температура, быстро сгорел — покачал головой один из рыцарей.

— В аду догорит — мрачно кивнул сержант в ответ.

За сыном коменданта последовала очередь оставшихся двоих старшин — сенешаля поместья коменданта и начальника бухгалтерии. На этот раз рыцарь с огнеметом не оплошал, как с первым пленником. Но барон Тинвег только покачал головой, дал коня в галоп и ударом меча по голове свалил убегающую прочь горящую фигуру, милосердно прекратив страдания приговоренного к смерти. Второго, бьющегося на камнях мостовой в бесплодной попытке потушиться, добил копьем сержант. Тем временем оруженосцы графа Прицци собрали и погрузили на носилки механическую куклу, перемазались в черно-синей искусственной крови, укрыли ее от лишних глаз какой-то грязной ветошью. Отогнали в проулок домочадцев коменданта, начали решать, кого отослать по домам к родственникам, кого забрать в Гирту. Над площадью воцарилась страшная тишина, нарушаемая только треском пожарища, тихим плачем и бряцанием упряжи лошадей. Люди притихли, все глаза в мстительном и жестоком напряжении уставились на ошеломленного коменданта Солько, что лишившись дара речи, безмолвно наблюдал за расправой над своими приближенными и сыном. Граф Прицци стоял перед ним, задумчиво смотрел перед собой, словно раздумывая, какую казнь придумать ему так, чтобы она была достаточно жестокой и мучительной.

Держащий пленника рыцарь, по виду Фарканто, отпустил его, отошел в сторону и теперь просто стоял рядом. В его руках тускло блестел обнаженный меч.

— Меня тоже сожжешь? — поднялся с колен уже никем не удерживаемый комендант, вздохнул и обеими руками оправил полы своей грязной, испачканной в копоти и крови мантии. Забегал глазами по площади, как будто ища поддержки у собравшихся в тенях окрестных домов людей. Близость смерти придала ему силы духа. Испуганным, но упрямым взглядом он выжидающе смотрел в личину маски графа Прицци. Но тот ничего не ответил, приподнял маску обеими руками и плюнул коменданту в лицо, от чего тот отшатнулся, как будто бы ему дали пощечину.

— Огнемет — кивнул, приказал командор Лилового клуба, отошел в сторону и сделал предупредительный жест барону Тинвегу, чтобы не вмешивался. По толпе побежали одобрительные возгласы. Через минуту все было кончено. Детектив и его спутницы, что молча наблюдали издалека эту сцену, еще какое-то время смотрели, как отдавая последние распоряжения пожарным и полицейским, люди графа Прицци собирают оружие, поудобнее устраивают на телеги своих раненых, грузят убитых. Как обсуждают что-то с капитаном Глотте, что задержался с частью своих людей, и все это время, не вмешиваясь, тоже наблюдал за происходящим действом, потом один за одним вскакивают в седла, приказывая своим дружинам и взводам двигаться следом, уезжают в сторону Гирты.

Только тут, как будто загипнотизированный зрелищем детектив обратил внимание, что Мариса сняла свою маску и чтобы не видеть происходящего, уткнулась ему в плечо лицом. Принцесса давно отпустила его руку и исчезла в толпе, Вертура было испугался, что потерял ее, но она вернулась к ним, подошла, ловко лавируя между стоящих вокруг людей, одной рукой придерживая низко надвинутый на маску капюшон, другой прижимая к груди меч.

— Едем обратно — просто сказала она и взяла своих спутников под локти, повела в ту сторону, где они оставили своих лошадей.

Вокруг в темноте плакали дети, которых, опасаясь пожара, матери вывели из окрестных домов. Тревожно переговаривались женщины, басовито и отрывисто обсуждали происшествие мужчины. Говорили о расправе, о том, что комендант и его сын получили по заслугам. Из их разговоров Вертура узнал, что вначале они много стреляли в людей графа из окон, но с выключением стабилизаторов прекратили, а потом выбежали из горящего дома в надежде скрыться в суматохе, поливая все вокруг, и дома, и попавших под удар наивно подумавших что все закончилось, вышедших посмотреть зевак, огнем, чтобы скрыться за ним, пока всадники не налетели на них и не растоптали их отряд лошадьми.

Спрашивали друг у друга, целы ли друзья и родные. По улицам ходили, смотрели, кто пострадал доктор и районный смотритель. Пожарные заглядывали в подворотни, заходили в подъезды, проверяли квартиры, лестницы и крыши, не горит ли где. Подгоняли свои фургоны, тушили пожар в особняке.

Чтобы не пересекаться с людьми графа Прицци, Вертура, Мариса и принцесса Вероника возвращались той же улицей, которой и приехали, но теперь, к некоторому удивлению детектива, здесь ничего не напоминало о пережитом совсем недавно наваждении. Люди в масках или просто с повязанными на лица тряпками, выглядывали из окон, выходили из домов, посмотреть все ли завершилось. На колокольне, на площади редко и тяжело звонил колокол, то там, то тут слышались разговоры и обсуждения, доносились возгласы напуганных происшествием детей.

С центральной площади городка возвращались те, кто уже убедился, что ничего нового уже не будет, и лучше не попадаться на глаза сменившим людей графа, драгунам из ночной стражи Гирты. На мосту через канал несли вахту, приподнимая маски, курили трое незнакомых детективу лиловых рыцарей и несколько ополченцев с серыми нарукавниками местной дружины. Засада, что ждала в поле, была снята. Судя по всему, всем был дан отбой, и без лишних вопросов вахтенные выпустили всадников из слободы.

— Он был мерзавцем? Заслужил такой смерти? — наконец-то решился и спросил детектив.

— Аарон Солько? Не более чем человеком, который ставил свои деньги и власть превыше всего остального в жизни — как-то печально рассудила, ответила принцесса Вероника. И прибавила задумчиво — нет, он не был мерзавцем. Он был обычным дельцом, богачом, политиком. Занимался коммерцией, имел свои слабости, пороки и прихоти. Крал из казны, содержал притоны и кабаки, убивал тех, кто мешал его интересам, искал прибыли и выгод, развлекался, но иногда даже жертвовал деньги приютам, нищим и церкви. Многие считали его уважаемым и справедливым человеком. У него даже были какие-то свои благородство, совесть и принципы… — принцесса сделала паузу, ее голос изменился теперь в нем сквозили злость и неприкрытое презрение — но я не верю, ни в благородство, ни в совесть, ни в принципы. Все они заканчиваются там, где начинаются власть и деньги. Я верю в то, что есть люди, которые боятся Бога и которые оставляют Его на потом, пытаются доказать себе и всем, что Ему все равно или Его вообще нет. Одной рукой они подписывают неправедные законы и указы, устраивают войны, совершают служебный подлог, обворовывают, подставляют, обманывают людей. А другой крестятся, строят храмы и дают пару медяков больным и нищим, думая, что искупают этим то зло, которое они творят, и Бог им все простит. Не выйдет. Есть те, кто живут по заповедям, а есть беспринципные дряни без царя в голове. Среднего не дано. Он был из тех, кто считал, что потом покается когда-нибудь в старости, соборуется в забытых грешках, когда будет лежать на смертном одре в окружении скорбящих внуков и детей, может отдаст часть своих денег на монастырь. Скажет как говорят они все: «Ну время же такое было». Или «Без этого мне было бы нечем кормить семью и детей» или «Если бы не я, то все тоже самое делал бы кто-нибудь другой». И все согласятся с ним, простят ему эти грешки, потому что он был уважаемым, полезным и хорошим человеком. Проводят в последний путь, будут поминать его только добрым словом, напишут в газеты, может даже добавят в учебники как талантливого политика, промышленника и успешного экономиста, принесшего процветание своей земле. Тот с огнеметом, Атли, был его сыном. Они похищали и скупали людей, забирали кровь, извлекали органы, чтобы сэкономить на покупке реплицированных компонентов. Они ели человеческое мясо, но теперь они сами мертвы. Дальше судьей им будет только Господь.

Они проводили принцессу до ворот герцогского парка. Стояла глубокая ночь. По площади ходили люди, словно устав от праздников, за столами в павильоне, на трибуне и стоящих вокруг скамейках расслабленно сидели, вяло разговаривали, ели, пили, шутили. Перед оградой, рядом с павильоном и трибуной, горели решетки с дровами и костры. Подсвечивали арку ратуши и стены счетной палаты Гирты. Черной громадой на фоне ясного звездного неба возвышался шпиль Собора Последних Дней. Вертура устало смотрел на площадь перед собой. После ночного путешествия, после всего пережитого, здесь, под высокими стенами, перед герцогским дворцом, все было как-то по-особенному спокойно, уютно и тихо. Похоже, те же самые мысли думала и Мариса.

— Пойдем домой… — попросила она, когда они были уже у самых ворот. Она спешилась. Спешился и детектив. Почувствовав, что она очень устала и нуждается в его прикосновении, взял ее под руку. Принцесса Вероника обернулась к ним.

— Не проведете с нами еще одну ночь? — спросила она с легким разочарованием в голосе. Было видно, но она не хочет отпускать их.

— Простите нас, моя леди… — покачала головой Мариса и, оглядевшись, как будто убедившись в том, что на площади безопасно, вокруг много стоящих у жарких, дымных костров людей, а рядом несут вахту герцогские гвардейцы, сняла маску и обратила к детективу измученное усталостью бледное с горящими бешеным болезненным румянцем скулами лицо. Вертура пожал ее локоть и привлек поближе к себе.

Принцесса Вероника спрыгнула с седла на мостовую, подошла к ним. Тоже отняла маску от лица. Чуть улыбнулась.

— Спасибо вам, что съездили со мной — сказала она и, протянув руки, обняла Марису, положила ей на грудь лицо. Та в ответ подняла руки и пожала ей плечи.

— Не знаю, сможем ли мы снова увидеться также как сегодня — покачала головой герцогиня, сказала ей ласково и тихо — но я счастлива, что хотя бы на день обрела старшую сестру. Спасибо тебе.

И, тоже пожав ее плечи, поцеловав, отстранившись, также нежно и бережно обняла и детектива.

— Принц-изгнанник, рыцарь, шпион и детектив из книжки — прошептала она ему на ухо — я была бы счастлива, если бы рядом со мной был бы такой преданный и верный человек как вы, но у вас уже есть принцесса. А меня запомните такой, какой видели сегодня, потому что, скорее всего никогда не увидите такой больше. Прощайте.

Она коснулась губами его губ, легко провела по ним языком, провела по его груди раскрытой ладонью, улыбнулась ему, сверкнула темными шальными глазами, и ловко вскочила в седло. Сделала повелительный жест подойти Регине Тинвег и Вальтеру Кирке, что как будто все время их поездки ожидали у ворот ее возвращения во дворец и пока принцесса прощалась со своими спутниками, не выпуская ее из виду, стояли в стороне, обсуждали что-то, но уже не ссорились, говорили спокойно, согласно и тихо. Лейтенант аккуратно, с низким неторопливо-почтительным поклоном, взял под уздцы коня герцогини. Двое из сопровождающих его гвардейцев подхватили поводья освободившихся коней детектива и Марисы и, засветив раскрашенные извивающимися драконами светильники, повели их следом за принцессой, освещая ей дорогу в темном парке в котором не горели фонари и только непривычно тусклые, освещенные калильным газовым светом окна дворца едва просматривались вдалеке, между деревьями.

Под аркой ратуши в рыжих праздничных плафонах, под свет факелов, с шипением и треском горели современные газовые фонари. Свет отражался от желтых каменных сводов и стен. Темные фигуры в длиннополых плащах и масках стояли, тихо переговаривались, смотрели в темноту вдоль проспекта. Курили, вяло обсуждали какие-то ночные происшествия. На улицах было темно. Вертура вел под локоть едва переставляющую ноги от усталости Марису, придерживал ее, чтобы она не оступилась в темноте на истертых, скользких камнях идущего под уклон холма проспекта. Обсуждать все то, что случилось с ними в эти дни не было уже никаких сил. Вокруг высились темные, с едва освещенными по нижнему краю окнами, торжественные и мрачные громады кварталов ночной Гирты. Люди в масках сидели у костров. Неся в руках яркие, раскрашенные разноцветными красками газовые светильники на цепочках, прогуливались по улицам, вели какие-то сумрачные разговоры, приподнимая маски, затягивались из трубок, пили из фляг и бутылок. Обсуждали какие-то передаваемые из уст в уста обрывки сплетен и новостей о стычке в рабочей слободе святого Саввы на севере. Происшествие с сожжением какого-то как будто колдуна или чудища в плаще и маске на площади, перед собором Христова Пришествия, что, после того как по приказу владыки Дезмонда засветили костер, лопнуло и разлетелось роем омерзительных зловонных насекомых и личинок. Сказали, что кто-то в белой маске с желтыми горящими глазами подходит со спины к людям и хватает их за плечи. Что на пятиугольной площади, на пересечении улицы Кронти и проспекта Цветов из колодца вначале слышались голоса и крики, а потом вырывался столб пламени высотой в несколько этажей, и о прочих таинственных и пугающих происшествиях, случившихся в эту ночь в Гирте. Пугали друг друга небылицами и сплетнями.

На перекрестке проспектов Рыцарей и Булле горел большой костер. Крестный ход давно прошел, людей стало намного меньше. У костра несли вахту, сидели на скамейке со всеми, вытянув усталые ноги, двое полицейских постовых. Стояло несколько принесенных из соседних дворов столов и скамеек. Спиной к столам, лицом к огню сидели люди. Некоторые целыми семьями с детьми, вели свои тихие разговоры, смотрели в огонь. С краю, в стороне от всех, устроился зевающий во весь рот разносчик горячих бутербродов со своим коробом на коленях, устало считал мелочь.

Вертура и Мариса прошли перекресток и спустились к дворцу графа Прицци, у которого заметили большую группу въезжающих в ворота вооруженных пеших и верховых, свернули в сторону дома детектива, прошли параллельно проспекту.

— Я желаю ей зла. Ненавижу ее! — как только они вошли в комнату и заперли изнутри на засов входную дверь, с ненавистью сорвала с себя маску и со злостью бросила ее под ноги Мариса. По ее щекам катились слезы — а ты…

Она было замахнулась, чтобы ударить детектива, но сдержалась и сокрушенно упала на кровать, спрятала в ладони лицо. Вертура снял плащ, подсел рядом, попытался обнять ее, прижать к себе, но она резко, всем телом одернула плечом в ответ. Но он все равно обнял ее, лег рядом и прижался к ее виску щекой. Она уткнулась лицом в подушку и заплакала в голос.

— У принцессы тоже не все хорошо — объяснил он — иначе бы она не стала приходить к нам…

— И что? — возмутилась Мариса сквозь слезы — возомнила она себя моей сестрой… Гадина, дрянь дворцовая… думает, что делает мне одолжение, что ей все можно. Да пошла она к черту, малолетка!

Глядя на ее ненависть, детектив тяжело вздохнул. Он бережно снял с Марисы через голову плащ, взялся за ее косу.

— Не трожь ее! — огрызнулась она — ты мне не муж!

— А если бы я предложил тебе быть моей женой?

— А ты что, предлагал что ли? Нет. Как и все. И кому нужна жена, которая не может иметь детей? — зло бросила она ему, села на кровати и уставилась перед собой в пол. Ее щеки были красными и мокрыми от слез, уголки губ горестно опущены, растрепанные волосы упали на лицо.

— Вот — сказал он, достав из поясной сумки бутылку «Черных дубов», которую он все же прихватил во дворце, вручил ее Марисе в руки — я затоплю печь.

Он наколол дров и, положив их на разгоревшиеся щепки, закрыл стеклянную дверцу печки. Они лежали на кровати, держались за руки, смотрели, как на стенах и потолке пляшут огненные сполохи, слушали говор голосов за окном, эхо шагов и цокот редких копыт. Стояла глубокая ночь. Ему казалось, что в комнате он слышит тиканье каких-то больших и особенно громких часов, и хотя в комнате и не было никаких часов, в какой-то момент он даже различил их бой.

Он слышал еще какой-то необычный и, казалось бы, даже немного пугающий звук, но сейчас эта музыка казалась ему совсем не страшной, а скорее монотонной и грустной, как пение водосточных труб, когда идет дождь. Что-то очень грустное и печальное наполняло его сердце, словно за последними событиями он устал настолько, что волноваться и переживать не осталось уже никаких сил. Мариса так и не прикоснулась к бутылке, оставила ее в кресле рядом с его ножнами с мечом. Слезы прошли. Она легла на кровать и, когда детектив закончил с печкой, взяла его за руку, потянула к себе.

— Если бы у меня было все в порядке, у меня была бы семья — словно рассуждая вслух, сказала она грустно, поделилась тяжелыми мыслями с детективом — хотя это так глупо судить, как хорошо могло бы быть… По крайней мере, как женщина, я бы чувствовала, что исполняю в жизни самое важное, для чего я и существую, свой долг, предназначение. И если бы у нас было бы трое детей, этого Гарро не взяли бы на войну. Тех, у кого больше двоих берут только в гарнизон. Такова инструкция. А может быть, если бы у нас была бы семья, то он был бы другим, не пил бы, не уходил в загул…. Хотя мужчины же не меняются, а женщины все надеются что смогут обуздать смазливого дурачка с красивыми глазками, сделать чтобы их мужик не гулял и не пьянствовал, больше занимался семьей, службой и детьми… Впрочем, это тоже хорошо. Ведь и ты не изменишься… Хотя нет, ты просто уедешь к себе в Мильду, а я останусь тут. Как всегда, у разбитого корыта, одна, но с бутылкой, с мачехой и неудачницей названной сестрой. Как все это глупо… Леди Хельга говорит, что у меня все в порядке со здоровьем. А мэтр Сакс — что так бывает, что женщина не может зачать и все. Просто от головы. Не время, не место, не угодно Богу. А когда будет угодно? Может ему вообще все равно…

Вертура смотрел на нее, внимательно слушал, не перебивал, заботливо гладил ее плечо, водил тыльной стороной ладони по ее щеке.

— А может у тебя уже есть жена и пятеро детей, а ты лежишь тут, рядом со мной, рассказываешь мне сказки… А они спрашивают папу, ждут, когда ты вернешься. Ты получишь премию, привезешь им подарки, пряники, игрушки. Жене плащ и платок…

Она повернула голову, внимательно посмотрела ему в лицо, словно заглядывая в душу, точно тем же взглядом что и принцесса Вероника. Он хотел сказать нет, все это неправда, но у него не было слов, вернее он понимал, что все слова сейчас будут выглядеть глупым оправданием, и скажи он что-нибудь, она все равно не поверит. Он промолчал, печально и скорбно. Так и не дождавшись ответа, она нахмурилась и отвернулась, он же обнял ее, взял за руки, прижал к себе спиной, уткнулся лицом в затылок.

— Поедешь со мной в Мильду? — предложил внезапно детектив — увидишь как все на самом деле…

— На какие деньги? — горестно спросила она, вздрогнув — у меня жалование едва хватает на бутылку и новые сапоги, чтоб не развалились!

В ее словах проскользнули раздумья и сомнения.

— Я же получу премию — ответил он — куплю тебе билеты на дилижанс, а могу еще и мятный пряник, платок и ароматное мыло как у леди Вероники. Устроишься в наш отдел. У нас много работы с бумагами, есть секретарь, но хотели брать еще одну женщину…

— Нет — схватилась она за его последнюю фразу как за достойную отговорку — ты совсем что ли? Какая еще работа? Женщина должна сидеть дома, растить детей, читать книжки, писать глупые стихи, сидеть на лавочке с подругами, шить или что еще… И ты обязан будешь содержать меня. Купить отдельную квартиру, а для работы мне нужна свободная комната с письменным столом и видом на море, чтоб был закат, и чтобы была не серая стена, а небо за окном и деревья…

— Ванна с горячим вином и шампунь со вкусом лимона и гвоздики — лаская ее запястья, продолжил детектив — и слуга с тележкой на завтрак и саморазогревающимся беспроводным кофейником…

— Да-да, пластинки группы «Профессор», граммофон и черный цубернетический конь, как у Эмили Прицци, за которым не надо убирать и чтобы питался от напряжометра… — Мариса капризно тряхнула головой, закатила глаза. Схватив за руки, с силой притянула детектива к себе, прижала всем телом, так, чтобы он навалился на ее спину и плечо, уткнулась лицом в подушку, глубоко вдохнула аромат застарелой наволочки и тяжелого и терпкого, многократно налитого на постель дешевого одеколона. Проморгала, словно сама удивившись, какому-то легкому и счастливому внезапно посетившему ее озарению. Как будто внезапно осознав, что-то хорошее и приятное, очень радостное, домашнее, теплое и близкое.

Почувствовал это, поудобнее обнял ее, прижался лбом к ее виску, положил руку поверх ее руки, ладонь поверх ее ладони, свел с ней пальцы и детектив. Что-то незаметно изменилось вокруг. Словно снова включили стабилизаторы, или просто перевели их в другой режим. В комнате стало как-то по-особенному уютно и тепло. В печке трещал огонь. Пламя с ревом уходило в дымоход. Откуда-то со стороны слышался бой часов и уютное мурлыканье кошки. За окном поднимался ветер. Трепал листья деревьев в диком палисаднике дома напротив через улицу Прицци. Наверное, завтра или послезавтра закончится действие порошков, которыми посыпали облака, чтобы в дни фестиваля была хорошая погода и снова пойдет ливень. Снова будут лужи и пасмурная погода, наступит осень. Начнут разъезжаться усталые с похмелья гости. Фестиваль закончится, закончится все хорошее и все дурное, что случилось в эти дни. Пройдут и останутся сном события прошлого дня и этой ночи, но они с Марисой неминуемо останутся в этом доме вдвоем, кто-нибудь сходит в лавку, купит на завтрак зелени, хлеба, вина и сыра, а потом они вместе пойдут в контору. Инспектор будет ругать их, доктор Сакс шутить глупые шутки и завидовать. Фанкиль как всегда скажет, что кому делать. У Вертуры опять будет не готов отчет, а у Марисы статьи…

— Все равно все будет именно так и ничего не изменится, может оно и к лучшему — сказал последнюю фразу вслух детектив — я знаю, что тебя приставили ко мне не по своей воле. Но пока мы тут, я могу быть с тобой ласковым, отважным и заботливым мужем. Это будет самое малое, что я могу для тебя сделать. Можешь думать все что хочешь, но, по крайней мере, ты будешь чувствовать себя не так одиноко и тоскливо.

Она выгнула спину, обернулась через плечо, недоверчиво заглянула ему в лицо и, казалось бы, уже собралась дать пощечину, но внимательно вгляделась в его глаза, развернулась, подалась на него и прильнула губами к его рту. Нежно взяла ладонью за щеку. Ее глаза горели спокойным радостным огнем, она улыбалась лукавой и счастливой улыбкой женщины рядом с любимым мужчиной. Свет печи отражаясь от потолка, блестел на ее щеке и лбу, играл тенями в складках у глаз и носа.

— Быть может, так действительно будет лучше — тихо и нежно ответила она ему, лаская ладонью его колючие небритые щеку и шею.