Десять ангелов Мартенбурга

Саша

«Святой Флориан, покровитель цеха бондарей.

Размер: 65Х115 см, основа — липовая доска, техника — масло, состояние основы удовлетворительное, состояние грунта удовлетворительное…»

«А мощный ты дядя, святой Флориан! — думает Саша, рассматривая румяное широкое лицо, обрамлённое короткой бородкой и густыми, стриженными в кружок волосами. — Выпивоха ты был и гуляка. И подраться не дурак — нос-то ломаный. И звали тебя Мартин, к примеру, а то Губерт. Была у тебя жена — здоровая такая баба, и штук пять белобрысых детишек. И был ты, Губерт-Мартин… да нет, пока не старшиной цеха, зато женат, наверняка, на дочке старшины. Ну потом и ты стал, конечно. Художника, надо думать, не обидел, потому что рожа у тебя добродушная и на скареду ты не похож. А из старшин самый желчный обязательно намекнул, что мало святости в таком святом.»

Зажмурившись, она на гладит доску кончиками пальцев — трещины, легко различимые глазом, осязанию не даются — и возвращается к ноутбуку: «…растрескивание красочного слоя в пределах нормы, отслаивание красочного слоя отсутствует, наличествуют поновления, датированные серединой XVII века: усилен цвет и прописаны складки одеяния, дописана меховая отделка плаща. Последние реставрационные работы проводились в 1957 году и включали в себя укрепление доски с изнанки, промывку и регенерацию лакового слоя. Расчистка новых записей не производилась».

«Je T'aime Moi Non Plus…»- интимно промурлыкал телефон.

«Да, дорогой, и я тебя», — Саша нажимает на зелёную трубочку.

— Фройляйн Эрхарт? С вами говорит некто Феликс Либерман, у которого вы пять лет назад слушали «Искусство Возрождения» и «Маньеризм». Я помню, слушали, не прогуливали, хотя постоянно рисовали всякую чепуху!.. — (Саша на секунду даже прекратила штриховать окошко готического домика в блокноте.) — Вы уже подумали: где этот старый козёл Либерман взял мой личный номер и чего ему нужно? Так вот, этот старый, но компетентный козёл хочет вам сказать, что предисловие к каталогу выставки писать таки именно ему. И он точно знает, что работы из этого захолустного Мартенбурга везти и описывать будете именно вы. Скажите мне, дитя, там что, в самом деле есть неизвестный Кранах, или ваш бургомистр хочет выбить жирный грант?

Саша проглатывает удивление и солидно отвечает, что да, бургомистр, конечно, хочет жирный грант, но Кранах тут и вправду есть. Совсем молоденький, подписан Лукасом из Кронаха, стилистика ещё наивнее, чем в «Бегстве в Египет». Как раз сегодня она его осматривает и описывает, а завтра приступает к упаковке.

— Дитя, вы возрождаете меня для жизни. Привезите сюда Кранаха невредимым, и старый скряга раскошелится на кофе. Даже с пирожными и коньяком. Если захотите. А если откопаете мне какую-нибудь колоритную легенду, связанную с картинами, можете рассчитывать на обед в «Barenschenke Bierbar».

— Учтите, герр Либерман, у меня очень хороший аппетит.

В трубке смешок:

— Тогда найдите две легенды. Сами понимаете, без изюма и орехов каталог — не каталог, так, маца сухая, а мы должны на выходе иметь приличный штрудель. И зачем зря тянуть — все уже составленные сопутствующие документы скиньте мне на почту, не сочтите за труд. Вы уже пишете мой адрес?

Две легенды. Саша улыбнулась и открыла файл «Богоматерь с кошкой». Сопроводительный текст составлен ею по всем правилам — он пресный, как галета, и точный, как палата мер и весов. История статуи скопирована из «Хроник Мартенбурга», не зря сидела, разбирала крючковатые готические литеры:

«Вот так и рождаются бренды, — думает Саша, — кошки — лучшая реклама. Все любят истории про котиков». И вспоминает, между прочим, что при ратуше живут аж три кошки. И все как прописано — серые и полосатые.

Интересно, автор ещё видел надпил открытым? Сейчас расщелина окована двумя золочёными пластинами. Получается стрелочка «смотреть сюда». В принципе, четыре-пять веков этой травме, вполне вероятно, и есть: ведь и сама статуя сильно не девочка — поздняя романика, ещё никакой чрезмерной удлинённости, черты Девы чуть грубоваты, кошка прочно стоит, опираясь на хвост, как геральдический лев, только что без вымпела. Но перевозку эта парочка отлично переживёт — помимо легендарной травмы нет ни одного крупного скола, все глубокие трещины заделаны давно — варварски, но надёжно. Хорошо, что краску поновляли в последний раз лет сорок назад — цвет и позолота уже достаточно пожухли и не рвут глаз.

«Je T'aime Moi Non…» — вздохнул телефон.

— Добрый день, фройляйн Эрхарт, — собеседница говорит несколько в нос, возвышая голос к концу фразы. — Меня зовут Мария-Агнесса Каулитц, и у меня находятся «Всадники Апокалипсиса» кисти Ханса Брабантского. Если я правильно поняла, вы намерены их фотографировать?

— Да, фрау Каулитц, здравствуйте! Я сама собиралась вам позвонить. Мне важно знать, когда бы вы могли предоставить нам картину для съёмки?

— Я не фрау, а фройляйн. Знаете, боюсь вас разочаровать, но если «предоставить» значит «привезти» или «принести», то никогда. Все съёмки, зарисовки, описи и исследования делаются только у меня дома.

— Фройляйн Каулитц! — Саша дорисовывает домику флюгер в виде кораблика и начинает с ласковой убедительностью специалиста: — Уважаемая фройляйн Каулитц, дело в том, что для съёмок нужно установить хороший свет, это довольно хлопотно, нам бы не хотелось вас обременять…

Да, сейчас. Старуху не собьешь. Она тверже стали, скорее всего, разговорчики вроде этого для нее давно вошли в привычку.

— Это будет неудобно для меня и крайне неудобно для вас, но картина не покидала дома с XVI века, и не нам менять правила. Так что считайте, что картина приклеена к стене, и всё будет проще. Я жду вас завтра с полудня и до шести в любое время. Так как ничего не нужно перевозить, думаю, много времени на опись не потребуется. К тому же, я про неё знаю всё до мелочей и смогу облегчить ваш труд. До завтра…

— До свидания, и спасибо за звонок, — отвечает Саша в короткие гудки, дорисовывая на скате крыши кошку.

Когда часы на ратуше отбивают пять пополудни, Саша сохраняет последние документы — описи ещё двух картин и одного рисунка, закрывает ноутбук и укладывает его в серую сумку с овечьей мордой и четырьмя верёвочными ножками. Кепка обнаруживается на подоконнике, куртка — в кресле, а одна из перчаток — на полу.

— Я ухожу, герр Лемке! — громко сообщает она глуховатому здоровяку, считающемуся охранником музея, и в ответ на его вопросительную улыбку повторяет ещё громче: — Ухожу до завтра! — показывая пальцами бегущие ножки.

— Фройляйн Эрхарт? — окликают её сзади.

— Добрый вечер, герр Фляйшер, — отвечает Саша, делая вид, что страшно занята сражением с бронзовой ручкой двери.

— Минуточку, — говорит бургомистр, толкая старинную дверь маленькой пухлой рукой в серой перчатке. — Фройляйн Эрхарт, я хочу пригласить вас в кафе.

— Это тенденция, господин бургомистр, меня сегодня все хотят пригласить в кафе. И все, как я понимаю, не просто так.

— Дорогая Александра…

— Саша.

— Саша, — он молитвенно сложил ладони, — если бы мне вздумалось посидеть с вами в кафе просто так, без сопутствующей цели, тёща узнала бы об этом за две минуты до того, как мы бы выбрали столик, а жена — минутой позже. Да они примчатся раньше, чем нам принесут заказ. Поэтому я, как бы мне ни хотелось, вынужден приглашать вас лишь на деловой разговор.

Очень занятно наблюдать, как аккуратно, словно бережливая женщина, он снимает перчатки, расстёгивает плащ, устраивает его на старомодную рогатую вешалку, обстоятельно усаживается — кругленький, коротенький, уютный — просто Дени де Вито из немецкой глубинки.

— Не надо меню, детка, кофе по-венски и..?

— И кофе по-венски, — заканчивает заказ Саша.

— Итак, дорогая моя фройляйн, я бы хотел обратиться к вам с просьбой… Это дело требует большого такта и способности к ведению переговоров. Вам надо уговорить фройляйн Агнесс предоставить картину для выставки. Вы, возможно, не в курсе, это специфика нашего городка: существует легенда, что пока картина в городе, он защищён от опасностей. Суеверие, конечно, но города она и впрямь никогда не покидала. И даже из дома ее не выносили. Поэтому, вы понимаете, если красиво подать легенду, Мартенбург может заинтересовать весьма многих. Город у нас не так чтобы очень популярен, а тут туристы, приток капитала… ну зачем вам объяснять, как это важно в наше трудное время для любого маленького города.

Саша разрушает ложечкой совершенство припорошенной шоколадной крошкой шапки сливок.

— То есть если я вас правильно понимаю, господин бургомистр, сами вы в легенду не верите?

— Зачем так цинично, фройляйн Саша? — огорчается кругленький бургомистр. — Немножко верю, немножко не верю… Согласитесь, какие особенные беды могут у нас быть сейчас? Чума? Голод? Осада? А польза от показа оригинала, особенно если подготовить интересный текст, знаете, с изюминкой… Я понимаю, для вас в этом никаких особенных выгод нет, но если выставка приведёт к изданию каталога, его, несомненно, будете писать вы. И любые статьи о Хансе Брабантском. Считайте, что вы — его биограф. Вы постараетесь? Магда?! Счёт! Нет, ну нет, фройляйн, конечно, я угощаю…

«Je T'aime Moi Non…» — оживает телефон.

«Фляйшер,» — высвечивается в окошечке. «Нужно поменять сигнал», — думает Саша.

— Фройляйн Эрхарт? Не подумайте, Бога ради, что я за Вами шпионю, но у нас такой маленький городок — тёща сказала, что примерно час назад Вы покинули госпожу Каулитц. Не хочу быть назойливым, но как там наши «Всадники…»?

— Это, уважаемый герр бургомистр, не наши «Всадники…», и даже не её. Это Божьи всадники, я полагаю. Скачут. И прекрасны. Пожалуй, самая сильная работа вашего наёмника Ханса.

— Ну так мы сможем показать их миру?

— Ещё бы, герр бургомистр. Я отсняла буквально каждую подкову. И даже, пожалуй, каждый гвоздь.

Пауза затягивается. Когда телефон оживает, Саша легко представляет лицо бургомистра и думает, что сейчас он — Де Вито в роли Человека-Пингвина.

— Если я правильно понял, Агнесс упрямится?

— Герр Фляйшер, скажу Вам кратко — если у вас нет денег на киллера для старой дамы, «Всадники» будут скакать по той стенке ещё очень долго — она в отличной форме. А потом их, я предполагаю, будет пасти её племянник. Она говорит — он большой патриот города и ревнитель традиций.

— Фройляйн Саша, мне кажется, я не давал Вам повод для иронии.

— Послушайте, мудрейший герр Фляйшер, ну зачем Вы сами роете себе яму? Ну кому будет нужна картина, в защитную силу которой даже бургомистр не верит. Вы же взрослый деловой человек. Я напишу к «Всадникам» интригующий текст, Вы снимете с фройляйн Каулитц муниципальный налог и назначите небольшое жалованье, как сотруднику филиала городского музея. По вторникам и четвергам, к примеру, она прекрасно сможет показывать посетителям «Всадников», а вместе с ними отличную Марию Магдалину и портреты своего прапрапра… неважно и его супруги. Кстати, этот её предок — заказчик и первый владелец картины — мы можем поднять историю семьи. Выдавайте ей на экскурсионные дни вашего Отто для солидности. Только купите ему пушку и слуховой аппарат. После того, как мы покажем картину в Берлине, к вам повалят туристы.

— А что вы с этого хотите иметь, дорогая фройляйн Саша?

— Как вы выделяете «дорогая». Пустяки, буквально. Только право первой ночи на всё, что будет после выставки вокруг вашего Брабантца.

— Слава Богу, фройляйн Саша, а то я уже испугался, что вы — романтик. Но вы — практичная девушка.

— О, да, герр Фляйшер! Я страшно рассчётлива…

Положив трубку, Саша бесцельно ходит по комнате, смотрит в окно — вывеска бара напротив призывно светится. Она достаёт из чемодана полосатый свитер с высоким горлом и длинную юбку со смешным хвостом.

В баре пусто, пахнет пивом и недавно сваренным кофе, на стойке возле бармена стоит полупустая чашка.

— Кофе, — говорит Саша, — кофе, водки на три пальца и апельсинового сока в отдельном стакане.

Тщательно расправив хвост юбки, она усаживается, включает ноутбук и заходит в почту.

— Добрый вечер, герр Либерман, — набивает Саша, — я припасла для вашего штруделя одну большую изюмину и один крупный орех…

Историю статуи она копирует без исправлений, а над текстом «Всадников» страдает три четверти часа, перечитывает про себя и вслух, перетаскивает один из абзацев из середины в конец в начало и наконец-то нажимает на «отправить».

В пятницу она будет пить кофе у фройляйн Каулитц. Интересно, её племянник хоть чуть-чуть похож на портрет предка?