Десница Пращура

Глава 11

Хранительница Вилья вывела Ракту и Ташту на лёд и погнала их к ярмарочному селению. Негоже засорять жилое место падалью, только поэтому колдунья не приморозит их в стенке прямо там, где повстречала прошлым утром. Однако все обитатели Ярмарки увидят явный и несомненный конец беззаконного пути.

Над горами уже занимается заря: ярко-синими, впрозелень, полыньями среди чёрных туч. Зачарованные убийцы нехотя, но быстро переставляют ноги. По-над льдом свистит позёмка, время от времени свиваясь в вихри: числом — четыре, если хорошо приглядеться. Вильяра знает, не приглядываясь, что Альдира, Нельмара, Джунира и Рийра идут рядом, а Тринара сторожит на изнанке сна. Беззаконные братцы из Рийи не заслужили такой чести, но хорошо бы изгнать их за один раз, а не как Стурши.

Сама Вильяра переставляет ноги со всё бóльшим трудом. Шрам тянет и ноет, в животе ворочается боль. Мудрой ужасно хочется тёплого питья, свернуться клубком под пушистой шкурой, закрыть глаза и уснуть. И чтобы никто не будил до низкого солнцестояния…

— Хватит, пришли.

Повинуясь её окрику и чарам, Ракта и Ташта встали спиной к спине. Вильяра обошла их кругом, заглянула обоим в глаза. Откашлялась и запела, вмораживая ступни беззаконников в снег, в лёд.

Вообще-то она собиралась убивать поганцев долго и затейливо, по совету Нимрина. Пусть бы замерзали до полудня! Пусть бы хорошенечко прочувствовали, как прорастают сквозь тело ледяные иглы! Но увы, она слишком устала, чтобы столько времени продержать в подчинении двух умелых колдунов, не смирившихся с собственной участью. И как ни гневается она на этих беззаконных перевёртышей, а боль их не приносит ей ни облегчения, ни радости. Значит, пусть катятся к щурам поскорее!

Проталины в тучах едва сменили зелень на желтизну, а всё уже кончено. Два тела слились в единый ледяной столп, только лица остались узнаваемыми: Вильяра нарочно об этом позаботилась.

Усталая колдунья отошла в сторонку и присела на снег: спиной к поганым мертвецам, лицом к Ярмарке.

Оттуда уже спешат на лыжах… Двое… Четверо… Небольшая толпа…

Так и должно быть! Выводя убийц из Пещеры Совета, Вильяра послала зов трактирщику Ласме, чтобы он оповестил охотников. Вот, подождали на безопасном расстоянии, пока мудрая доворожит, теперь бегут смотреть.

А и не только смотреть, однако. Все, кто не поленился выйти на мороз в такую несусветную рань, явились с подношениями для покойных. Ласма первым «почтил» мертвецов, помочившись им под ноги. Его жена Груна прикатила на салазках здоровенный горшок помоев — выплеснула.

Тухлое мясо… Прокисшая сыть… Гнилая рыба… Дерьмо… Ещё рыба… Надо бы разузнать потом, кто додумался до таких посмертных даров? Вильяра поспешила встать и выбраться из-под вонючего ветра.

Уважив по заслугам Ракту и Ташту, охотники старательно обтирали руки снегом. Кто умел, чистился ворожбой. Ласма и Груна подошли к мудрой, с низким поклоном поблагодарили её за скорое возмездие поганцам, осквернившим кровью мудрого и трактир, и всё поселение.

Вильяра ответила, что исполнила свой долг: вместе с хранителями других кланов и старейшими. Исполнила сейчас — намерена исполнять впредь. Поблагодарила всех присутствующих и отсутствующих за посильную помощь в розыске убийц. Отдала кое-какие распоряжения на будущее… Тут бы самое время ей спеть Летучую, да вихрем позёмки умчаться прочь… Ладно: скрыться на изнанку сна — тоже неплохо.

Скорее к серому Камню, где когда-то отлёживался Нимрин! Ведь мудрая потратила на Ракту и Ташту гораздо больше колдовской силы, чем рассчитывала. Опасно много! А именно у этого Камня имеется уютное, уединённое логово — иглу. Вход замело наглухо, но, чтобы расчистить его, силы хватит. И чтобы согреть, подсушить перемёрзшие шкуры. И на привычные с детства обережные песенки… Нет-нет, спать до низкого солнцестояния Вильяра не станет. Но хоть бы восьмушку солнечного круга[1]! Пить и есть, долечиваться самой и лечить других — всё потом.

Она желает уснуть глухо, без снов. А снится ей Пращур: молчаливым присутствием. Нет, даже в той пустоте, что ему — дом, она — слишком усталая, чтобы заговаривать с ним первой.

Разбудил её запах целебного травяного отвара. Странно… А, впрочем, нет, не странно: Альдира решил позаботиться об ученице. Ужасно вовремя, её до сих пор мутит и знобит. Чтобы изгнать Ракту и Ташту к щурам, чтобы не вернулись с полдороги, ей далековато пришлось их провожать.

Вильяра села, приняла из рук Альдиры горячую кружку, глубоко вдохнула душистый пар и начала пить, смакуя каждый глоток, привычно разбирая, что мудрый туда намешал. Альдира молчаливо присутствовал, в точности как… Ой, не помянуть бы нечаянно того, кто запрещает болтать о себе…

— Мудрый Альдира, пожалуйста, ответь ученице. Доволен ли ты, как я распорядилась моим правом скорого суда?

Альдира улыбается едва заметно, краешками губ:

— И да, и нет, о мудрая Вильяра. Я доволен, что беззаконные братцы отправились к щурам, что они никого больше не убьют, не ограбят. Я доволен, что именно ты изгнала их, и я доволен, как ты это сделала. Я очень доволен, что обитатели Ярмарки обрадовались изгнанию беззаконников и поспешили проявить свою радость самым наглядным образом. Но я ужасно недоволен, как эта ворожба вымотала тебя.

Вильяра резко тряхнула головой:

— Не только ворожба, Альдира. Мне тошно и погано от того, как далеко зашло всеобщее беззаконие. Если уж дикие перевёртыши вяжут на себе узлы справедливого суда… Они же искренне пытались занять место, которое мы, мудрые, оставили пустым! А при том они сами, да, они сами — поганые перевёртыши! Я решила их судьбу, едва узнала, что лавину на обоз они спустили нарочно. Они погубили пятерых своих товарищей ради того, чтобы скрыться от Джуниры. Нет, такая погань не должна топтать Голкья! Даже если бы они убили не Младшенького. И не после Величайшей песни. Даже если бы они добрались до Среднего, вместо Нимрина!

Альдира слушал и кивал, соглашаясь. Дождался, пока она замолчит, тихо и грустно сказал:

— Да, Вильяра, эта рана ещё долго будет гноиться. Одной песней и парой примочек её не исцелишь. Но вспомни: «подарочки» поганцам поднесли не только твои Вилья. Я заметил там двоих Рийи и одного Тхи. Даже эти бродяги — на здравой, законной стороне. А твои охотники не гоняют всех архан, без разбору. Мы исцелим эту рану, или я — не глава Совета Мудрых.

Вместо ответа Вильяра вернула ему пустую кружку и закопалась обратно в шкуры.

— Мудрая Вильяра, давай я проведу тебя в круг, как наставник? Рыньи прислал мне зов, они с Нимрином очень ждут тебя.

— Нет, Альдира, увы. Серый Камень нам с тобой не откроется. И другие — тоже. Меня теперь примет один-единственный круг. Тот, в котором я ранила себя. Если всё сложится удачно, в нём же я найду своё полнейшее исцеление.

Сказала — сама опешила, откуда взяла столько уверенности. Пращур ли вложил ей это знание? Серый ли Камень?

— А если сложится неудачно? — как ни в чём ни бывало, переспросил Альдира.

— То я останусь в круге, — и этого Вильяра не знала мгновение назад, теперь узнала.

— Щуры ещё не нашептали тебе, что именно ты должна сложить удачно? — кажется, спокойствие мудрого было напускным, хрупким, будто каменная корка над лавовым потоком.

— Нет, больше ничего такого мне не думается, не говорится, — она ещё раз прислушалась к себе. — Нет, Альдира, ничего! Но скажи, кто может заново собрать тот круг из бродячих алтарей?

Мудрый пожал плечами:

— Можем погадать: на тебя, на меня, на твоего Нимрина.

— А на тебя-то почему?

— По праву и долгу твоего временного наставника, о прекрасная Вильяра. А также по праву и долгу главы Совета.

— Давай, погадаем вечером. Ты ещё поучишь меня? Ты придёшь на закате в логово старого прошмыги?

— Договорились, приду. Если не случится какой-нибудь новой погани. А ты не возражаешь, если я прямо сейчас немного подремлю вот в этом твоём логове?

— Нет, я только порадуюсь! Ты большой и тёплый, позволь мне погреться об тебя, прежде чем я пойду лечить Нимрина?

***

Плохо, ему всё ещё очень плохо.

Вообще, можно ли отыскать что-нибудь хорошее в нынешнем положении Ромиги?

Ну… Он почти перестал сомневался, что выживет и в этот раз.

А что плохого, кроме самочувствия? По пунктам? Слишком длинный список. Даже непонятно, какой пункт ставить вторым, после однозначно первого: асура на Голкья.

Ну, вот, к примеру: больной, изувеченный нав отчаянно нуждается в Вильяре. Опять и снова, как в самом начале их знакомства! Вильярины песни, буквально, воссоздают его тело, пожёванное светлым кругом, почти переваренное его собственной, Ромиги, жаждой небытия… Не бытия, асур знает, кем, как и где: поправка важна! Ромига — нуждается, а колдунья ловит очередных беззаконников.

От песенок Рыньи, по сравнению с Вильяриными, проку мало. То есть, не то, чтобы совсем никакого: нав и от малого не отказывается, не в его положении — привередничать!

А ещё мальчишка Рыньи — замечательный сказитель. В его устах прошлое Голкья занимательнее, живее и ярче свежих новостей. Все эти истории о могущественных колдунах, искусных мастерах, удачливых купцах, о прочих обитателях холодного мира, сотворивших — или натворивших — в своей жизни нечто достаточно неординарное, чтобы остаться в памяти поколений. Для внимательного исследователя все эти сказки могли бы стать кладезем информации о быте, нравах и образе мышления голки. Они и становятся, только иначе, чем обычно. Они бередят Ромигину память, поднимая из её глубин обрывки, клочья от былого всеведения Повелителя Теней. Что осталось от того всеведенья, а что ушло безвозвратно, наву ещё предстоит выяснять. Океан сырой, неструктурированной информации смутно и угрожающе плещется за хрупкой преградой из «я пока не в состоянии об этом думать». Однако Ромига уже способен, слушая сказки Рыньи, вышелушивать истинные факты из вранья очевидцев и позднейших домыслов. Он ясно ощущает грань, его увлекает игра ума…

Тунья принесла еду. С чувством времени у Ромиги сейчас примерно так же, как с ночным зрением, поэтому он не уверен, завтрак это, обед или ужин? Неважно: еда. Ему наконец-то всерьёз захотелось есть. Он глотает бульон с перетёртыми волоконцами мяса, облизывается и просит добавки, потом ещё добавки. Рыньи переспрашивает, уверен ли он? Может, позже? И не пора ли перестелить морской мох? Тунья, отворачиваясь, морщит нос, в глазах мелькает брезгливая жалость.

— Тунья, дай мне зеркало, — требует Ромига тоном, не терпящим возражений.

Охотница фыркает, роется в стенной нише и достаёт просимое. Придерживает тяжёлую серебряную пластину, чтобы он не уронил… Н-да! Болезненно тощая, рябая рожа в зеркале не имеет ничего общего с холёным Мистером Безупречность. Кожу стянуло рубцами. Волосы, брови, ресницы сгорели в буйстве стихий и не торопятся отрастать. Белки глаз — в густой сетке кровеносных сосудов: выглядит жутко, будто трещины от зрачков…

— А я тебе говорила, незачем тебе на это смотреть!

Голос Вильяры прозвучал так внезапно, что Тунья выронила зеркало. Ромига вцепился в резные края всё ещё не слишком послушными пальцами — удержал.

— Оплакиваешь свою гладенькую шкурку? Дурень! — рявкнула на него колдунья. — Жив будешь, нарастишь новую.

Она заглянула в котелок с остатками похлёбки, выхватила у Рыньи ложку и жадно накинулась на еду. Выскребая гущу со дна, велела Тунье принести ещё. Та, кажется, охотно воспользовалась предлогом, лишь бы убраться подальше от голодной и злой хранительницы клана. Рыньи тоже притих, насторожённо поблескивая зрачками. Ромига решил избавить его — заодно и себя — от мук любопытства. Спросил.

— Вильяра, ты поймала ту погань?

Мудрая проворчала сквозь зубы:

— Мы поймали. Я изгнала.

Лишённый магии нав не способен заглянуть в её память, не видит даже ауры, но судя по тону, дальнейшие расспросы неуместны. Как если бы над головой колдуньи полыхало неоном: «Не влезай, убью!»

С поразительно мерзким дребезжанием Вильяра отставила пустой котелок. Метнулась туда-сюда по комнате, встряхивая, потирая и разминая кисти рук. Прижала пальцы к собственной щеке — поморщилась.

Почему она морщилась, Ромига понял сразу, едва Вильяра начала ворошить этими руками его уютное гнёздышко из морского мха. Не руки — ледышки! Но не успел он возмутиться вслух, как Вильяра уже подхватила и вытащила его из короба со мхом. Переложила на свободную часть лежанки, принялась деловито осматривать, ощупывать… Хмурила брови, негромко напевая в тревожном, дёрганном ритме. То ли от песни, то ли от ледяных пальцев, бесцеремонно проминающих тело, Ромигу пробрала дрожь. Нав ещё ни разу не наблюдал Вильяру такой отстранённой и сосредоточенной одновременно. Когда колдунья перевернула его со спины на живот, он едва ли не обрадовался возможности не встречать её взгляда.

— Рыньи, выйди! Следующая песнь — не для тебя. Почую, что ты подслушиваешь, вырву язык вместе с горлом. И Тунье скажи, чтобы не заходила, пока я не позову.

Мальчишка не посмел возразить: выскочил из комнаты и дверь за собой закатил. Колдунья что-то пропела вслед.

— Вильяра, что ты собираешься делать? — с опаской уточнил нав.

— Я не собираюсь, я делаю. Я лечу тебя. Лежи смирно и терпи. Кричать, смеяться или плакать я тебе разрешаю. Шевелиться — не разрешаю, — сказала она и, не дожидаясь ответа, запела в полный голос.

Поначалу никаких ощущений: Ромига успел вздохнуть и расслабиться, смиряя озноб. Потом… Сколько нервов в организме нава? Вот если бы он раньше не интересовался этим вопросом, то узнал бы прямо сейчас, но вряд ли запомнил: отключился от боли почти мгновенно.

Пришёл в себя под тот же голос, под новую песнь, совершенно точно не в доме Кузнеца. Открыл глаза — подумал, что окончательно ослеп. Но нет, наверное, здесь просто темно. Холодно, сыро, капает вода. И Вильяра завывает так, что хочется заткнуть уши… А почему бы, собственно, ему их не заткнуть? А потому что… Руки-ноги отнялись!

Он думал, что в полной мере познал бессилие и беспомощность? Нет, кажется, предстоят очередные открытия.

— Вильяра?! — изо рта не вылетело ни звука. Ромига попытался позвать колдунью ещё раз, с тем же результатом.

Она выла уже на каких-то совсем запредельных низах, едва слышно, скорее — ощутимо. Капли с потолка звонко падали в большую лужу или маленькое озеро, порождая причудливое многоголосое эхо. Ромига по-прежнему ничего не видел, но узнал ритм этой капели. Или ему показалось? Ну не затащила же его Вильяра в Дом Теней, в место тысячелетних мучений Онги? Ну, нет же?!

Ладно, по крайней мере, Ромига не привязан к алтарю. Он просто лежит, завёрнутый… Закатанный в большую рогачиную шкуру, как в ковёр, одна голова снаружи. Да, он более-менее ощущает своё тело, но шевелиться не может… Паника — не выход из ситуации! Да, иногда она пробуждает скрытые резервы… Не в этот раз!

Вильяра допела.

Несколько мгновений совершенной, оглушающей тишины. Разочарованный вздох, и вот уже в темноте затеплился колдовской огонёк, освещая лицо Вильяры и — Ромига не ошибся — прежнее обиталище Онги.

Колдунья подошла к лежащему наву, прищёлкнула пальцами, бросила устало:

— Теперь ты можешь говорить.

Зарычать он смог, наброситься на неё — нет.

— Что! Мы! Делаем! В этой щуровой заднице?

Колдунья молча села, потом прилегла рядом: впритирку, спиной к Ромиге.

— Я звала Камень-алтарь. Увы, он не пришёл, — она то ли усмехнулась, то ли всхлипнула, предваряя следующий вопрос. — Нет, Ромига, не для жертв. Ты однажды лежал на этом Камне, и Камень лечил тебя. Он помнит тебя. Он вылечил бы тебя и сейчас, если бы явился на мой зов. А потом ты призвал бы остальные бродячие алтари, что были в Пещере Совета, и вы бы исцелили меня. А потом мы вместе придумали, как доисцелить Голкья.

— Умопомрачительный замысел! — только и нашёлся ответить нав. Его колотило от бессильной ярости и пережитого страха, но он старался говорить тихо, ровно, внятно. — Что ты намерена делать теперь, когда твои расчёты ухнули в навозный колодец?

— Мы вернёмся в дом Кузнеца, я продолжу петь над тобой, как пела прежде. Я больше не стану спешить. Это было жестоко и необдуманно — призывать на тебя изначальную стихию, в полноте и силе. Прости меня, Ромига. Как бы я ни устала ждать весны, мы с тобой не будем спешить.

— Ты звала Тьму?

— Да. Поэтому я выгнала Рыньи.

Ромига заметил, что трясёт здесь не его одного: Вильяра тоже мелко дрожит.

— Как мы попали в эту пещеру?

— Ты уже бывал здесь, и я — немножко, вместе с тобой. Я легко нашла этот Дом Теней, ведь чары Иули больше не скрывают его. Мы с тобой явились сюда изнанкой сна и так же уйдём… Прости, Ромига, я очень испугалась за тебя, — она всхлипнула и теснее прижалась к его боку.

— Я умирал?

— Мне показалось, да. Поэтому я рискнула принести тебя сюда и позвать Камень. Это тоже дурость, но я больше не повторю её. Песнь Призыва можно спеть единственный раз в жизни.

— А песнь Равновесия?

Вильяра не ответила, трясло её всё сильнее.

— Ты нарочно заколдовала меня, чтобы я не шевелился?

— Да. Чтобы ты сгоряча не проломил мне башку. Как только вернёмся в дом Кузнеца, я сниму все чары.

— Тогда возвращай нас туда… Нет, сперва погаси огонёк и подожди.

Одинокий «светляк» мигнул и покорно сгинул.

Ромига закрыл глаза. Досчитал до десяти — открыл. Снова закрыл. Повторил несколько раз, сравнивая ощущения. Увы, подземный мрак оставался для него абсолютно непроглядным. То есть, нав обошёл бы пещеру, не бодая лбом сталактиты и не спотыкаясь о сталагмиты. Тьма оставила своему непутёвому чаду достаточно подсказок: эхо, запахи, движение воздуха. Однако ночное зрение не возвращалось, и Теней в их обиталище Ромига не чуял. Ну, в общем-то, за что боролся…

— Ромига?

— Да, Вильяра.

— Тени пробуждаются. Они недовольны тем, что мы здесь. Нам пора уходить.

Нав по-прежнему не ощущал ничего: ни пробуждения Теней, ни их недовольства.

— Пора, значит, веди.

[1] Примерно три с половиной часа.