Держи марку!

Глава третья Своими силами – и никак иначе

– Пора Вставать, Господин Вон Липвиг. Труба Зовет. Начинается Новый День На Должности Почтмейстера.

Мокриц разлепил одно веко и зыркнул на голема.

– Ты что же, еще и мой личный будильник? – спросил он. – А-а-ах! Мой язык! Как будто мышеловкой прижало.

То ползком, то кубарем Мокриц выбрался со своего ложа на толще конвертов и смог встать на ноги только у самых дверей комнаты.

– Мне нужна новая одежда, – сообщил он. – И еда. И зубная щетка. Так что я пойду на улицу, господин Помпа. А ты оставайся здесь. Займись чем-нибудь. Приберись. Сотри наскальную живопись со стен. Пусть здесь хотя бы на вид станет почище.

– Как Прикажешь, Господин Вон Липвиг.

– То-то же! – ответил Мокриц и зашагал прочь – точнее, сделал ровно один шаг и вскрикнул от боли в ноге.

– Осторожнее, Господин Вон Липвиг, – сказал Помпа.

– И вот еще что, – сказал Мокриц, прыгая на одной ноге. – Откуда ты знаешь, где меня искать? Как ты меня выслеживаешь?

– По Кармическому Следу, Господин Вон Липвиг, – ответил голем.

– Это еще что значит? – не унимался Мокриц.

– Это Значит, Что Я Всегда Точно Знаю, Где Ты Находишься.

Глиняное лицо не выражало эмоций. Мокриц сдался.

Прихрамывая, он вышел на улицу навстречу тому, что в этом городе вполне могло сойти за свежее утро. За ночь подморозило, и воздух был слегка кусачим, отчего у Мокрица разыгрался аппетит. Нога еще болела, но терпимо, и уже можно было обойтись без костыля.

Мокриц фон Липвиг шел по городу. Неслыханное дело. Покойный Альберт Стеклярс мог себе это позволить, а также Мунд Смит, и Эдвин Донитки, и еще полдюжины личин Мокрица (ох уж это имечко, каких только шуток он о нем не слышал), которые он сам придумывал и сам же от них избавлялся. Да, за каждым из них стоял Мокриц, но снаружи всегда были они, пряча его ото всех.

Эдвин Донитки был его шедевром. Неуверенный в себе жулик, который из кожи вон лез, чтобы на него обратили внимание. До того явно и безнадежно плохо пытался он мошенничать при игре в наперстки и прочих уличных трюках, что люди выстраивались в очередь, чтобы надуть неуклюжего жулика, и покидали его с улыбкой на устах… которая сползала с их лиц, когда они пытались потратить с такой легкостью доставшиеся монеты.

У искусства подлога есть свой секрет, и Мокрицу он был знаком: в спешке или от переизбытка чувств чужое воображение доделает вашу работу за вас. Люди так захотят облапошить этакого простофилю, что их собственное зрение само дорисует все нюансы, которые даже не проработаны на вожделенных монетах. От вас требуется лишь… намекнуть.

Но и это были цветочки. Некоторым вовсе не суждено было узнать, что они прятали в кошелек фальшивые монеты, потому что так они подсказывали бестолковому Донитки, в каком кармане его держали. Позже они обнаруживали, что, хоть Донитки и не умел обращаться с колодой карт, этот недочет с лихвой искупало его мастерство карманника.

Теперь же Мокриц чувствовал себя очищенной креветкой. Словно он вышел на улицу голым. Но никто так и не обращал внимания. Никто не окликал его: «Эй, ты!», никто не кричал: «Вот же он!» Он был просто человеком в толпе. Странное, непривычное ощущение. Никогда прежде ему не приходилось быть самим собой.

Он отпраздновал это покупкой карты города в Гильдии Купцов, съел сэндвич с беконом и запил его кофе, жирным пальцем водя по списку городских кабаков. Там Мокриц не нашел того, что искал, зато нашел это в списке парикмахерских и довольно улыбнулся. Он любил оказываться прав.

Заодно он нашел адрес «Булавочной биржи Дэйва» в Сестричках Долли, в переулке между домом терпимости и массажным салоном. Там скупали и продавали булавки ценителям.

Мокриц допил кофе с тем выражением лица, по которому люди, хорошо его знавшие – каковых, честно говоря, не существовало в природе, – распознали бы, что он что-то замышляет. Люди… в конечном счете, все всегда сводится к людям. И раз уж ему предстояло здесь задержаться на время, стоило устроиться с комфортом.

Мокриц отправился к самопровозглашенной «Обители акуфилиста!!!!!».

Как будто он приподнял неприметный булыжник и обнаружил вход в совершенно иной мир. «Булавочная биржа Дэйва» была из числа тех магазинчиков, где владелец знает всех покупателей по имени. О, этот дивный мир – мир булавок, увлечение длиною в жизнь. Об этом Мокриц узнал, купив за доллар «Булавки» Джея Волосатика Олсбери – якобы исчерпывающий материал на тему. Мокриц ничего не имел против всяких безобидных чудачеств, но среди людей, которые при виде девушки в шляпке обратят внимание на шляпные булавки, ему было как-то не по себе. Покупатели прохаживались вдоль книжных полок («Зацепки», «Стрелки и дефекты», «Булавки Убервальда и Орлеи», «Булавки для новичков», «Забавы акуфилиста») и жадно глазели на ряды булавок, разложенные под стеклом, иногда с такими серьезными выражениями лиц, что Мокрицу было страшновато. Они все чем-то напоминали Стэнли. И все были мужчинами. Видимо, женщины и булавки были несовместимы.

Он нашел «Все Булавки» в самом нижнем ряду. Смазанный текст свидетельствовал о домашней печати, мелкие буквы тесно жались друг к другу, недосчитываясь таких мелочей, как абзацы, а в большинстве случаев и пунктуации – запятые видели выражение лица Стэнли и решали лишний раз его не беспокоить.

Мокриц положил тонкий журнальчик на прилавок, и продавец – косматый бородатый здоровяк с булавкой в носу и пивным животом, которого хватило бы на троих, с татуировкой «Булавки или Смерть» на предплечье – подобрал журнал и презрительно бросил обратно.

– Может, что-нибудь другое, господин? У нас тут «Ежемесячные булавки», «Булавочные новинки», «Практические булавки», «Современные булавки», «Булавки Экстра», «Булавки Интернешнл», «Говорящие булавки», «Мир булавок», «Булавочный мир», «Булавки и мир», «Булавки и булавочники»… – Мокриц ненадолго отключился, но вовремя встрепенулся, – …«Дайджест акуфилиста», «Экстремальные булавки», «Штифте!» – это убервальдский, очень полезная вещь, если собирать иностранные булавки, – «Булавки для начинающих» – а это журнал-коллекционер, новая булавка в каждом номере, – «Время булавок» и, – здоровяк подмигнул, – «Булавки красных фонарей».

– Этот я видел, – сказал Мокриц. – Там в основном иконографии молоденьких женщин в кожаных нарядах.

– Это да. Но все они демонстрируют булавки… почти все. Ну что, тебе точно «Все булавки»? – уточнил он, словно желая дать дураку последний шанс одуматься.

– Да, – ответил Мокриц. – А что с ним не так?

– Да все так, – Дэйв задумчиво почесал брюхо. – Просто их издатель чутка… того…

– Чутка чего? – спросил Мокриц.

– Ну, в общем, нам кажется, он чутка повернут на булавках.

Мокриц посмотрел по сторонам.

– Неужели? – удивился он.

Мокриц зашел в кафе поблизости и принялся листать журнал. В прежней жизни он хорошо поднаторел в том, чтобы запоминать о любом предмете ровно столько, чтобы казаться сведущим в вопросе человеком – по крайней мере, людям несведущим. Закончив, он вернулся в магазин.

У всех были свои кнопочки. Для многих это была жадность. Старая добрая жадность служила Мокрицу верой и правдой. Для других – гордыня. Например, для Гроша. Он отчаянно грезил о повышении, это у него на лбу было написано. Найди кнопочку – и все пойдет как по маслу.

Что же до Стэнли… с ним будет просто.

Когда Мокриц вошел, здоровяк Дэйв рассматривал под лупой булавку. Час пик булавочной торговли, видимо, подходил к концу, поскольку магазинчик почти опустел, и лишь несколько бездельников продолжали околачиваться около витрин с булавками и полок с журналами.

Мокриц проскользнул к прилавку и откашлялся.

– Слушаю, господин? – здоровяк Дэйв оторвался от своей работы. – А, снова ты? Запало в душу, да? Приглянулось что?

– Пачку перфорированной бумаги для булавок и пакет карамелек за десять пенсов, – громко объявил Мокриц. Остальные посетители на мгновение повернули головы в его сторону, пока Дэйв снимал товары с витрины, и тут же отвернулись обратно.

Мокриц перегнулся через прилавок.

– Хотелось бы узнать, – зашептал он, – нет ли у тебя здесь чего-нибудь… поострее?

Здоровяк посмотрел на него настороженно.

– В каком смысле поострее? – спросил он.

– В этом самом, – ответил Мокриц. Он прочистил горло. – Чего-нибудь… колючего.

Звякнул колокольчик, когда последний посетитель, наглядевшись на булавки, покинул магазин. Дэйв проводил его взглядом и сосредоточил внимание на Мокрице.

– А ты, я погляжу, эксперт, да? – сказал он и подмигнул.

– Прилежный ученик, – ответил Мокриц. – Все, что я вижу на витрине, оно…

– Никаких гвоздей! – отрезал Дэйв. – Им не место в моем магазине! Не дам порочить свое доброе имя! Сюда же дети ходят!

– О, нет! Я исключительно по булавкам, – торопливо заверил Мокриц.

– Вот и славно, – сказал Дэйв и расслабился. – Как нарочно, есть у меня пара вещиц, достойных истинного коллекционера. – Он кивнул на занавески из бус, отгораживающие внутреннюю часть магазина. – Не всякий товар можно выставлять всем на обозрение – такая молодежь пошла, сам понимаешь…

Мокриц направился с ним за шуршащую штору и очутился в тесной комнатенке, где Дэйв подозрительно огляделся по сторонам и только после этого снял с полки маленький черный ящичек и приоткрыл его прямо под носом у Мокрица.

– Такое не каждый день увидишь, верно? – сказал Дэйв.

О боги, да это же булавка», подумал Мокриц, но вслух сказал «Ого!» мастерски отработанным тоном искреннего изумления.

Несколько минут спустя он вышел на улицу, борясь с искушением отвернуть воротник сюртука. Вот чем было опасно подобное безумие. Оно могло обрушиться на тебя в любой момент. В конце концов, не он ли только что потратил семьдесят анк-морпоркских долларов на треклятую булавку?!

Мокриц уставился на маленькие свертки у себя в руках и тяжело вздохнул. Бережно спрятав их в карман сюртука, он нащупал там что-то бумажное.

Ах да, письмо З.Л.П. Он уже хотел снова сунуть его поглубже в карман, как краем глаза заметил на другой стороне древний указатель с названием: Лоббистская улица. Мокриц окинул узкую улочку взглядом и на первой же лавке увидел вывеску:

Почему бы не взять и не доставить письмо прямо сейчас? А что! Почтмейстер он или не почтмейстер? С него не убудет.

Он нырнул в лавку. Мужчина средних лет выдавал морковь и петрушку – или морковь & петрушку? – внушительных размеров даме с большой хозяйственной сумкой и волосатыми бородавками.

– Господин Антимоний Паркер? – деловито осведомился Мокриц.

– Одну минуту, господин, сейчас освобожусь & подойду, – начал он.

– Мне просто нужно знать, Антимоний ты Паркер или нет, – объяснил Мокриц. Женщина метнула на непрошеного гостя свирепый взгляд, и Мокриц одарил ее в ответ такой безупречной улыбкой, что она зарделась и на мгновение пожалела, что не сделала перед выходом макияж.

– Это мой отец, – сказал зеленщик. – Он сейчас во дворе & сражается с упертым кочаном капусты.

– Тогда это ему, – сообщил Мокриц. – Почта, – он положил конверт на прилавок и в спешке покинул зеленную.

Продавец и покупательница уставились на розовый конверт.

– З.&Л.&П.? – не понял зеленщик.

– О, какие это навевает мне воспоминания, господин Паркер, – сказала женщина. – В пору моей юности так мы подписывали письма своим кавалерам. Запечатано любящим поцелуем. Правда же? Были З.Л.П., а еще Л.А.Н.К.Р. и, разумеется, – она хихикнула и перешла на шепот, – К.Л.А.Ц. Помнишь?

– Это все прошло мимо меня, госпожа Пышнотел, – процедил продавец, – & если это значит, что молодые люди посылают моему отцу розовые письма в поцелуях, то оно & к лучшему. Вот времена пошли, а? – Он отвернулся и повысил голос: – Отец!

Вот и сделал за сегодня одно доброе дело, подумал Мокриц. Ну, по крайней мере, дело.

Похоже, господин Паркер так или иначе умудрился обзавестись потомством. И все же, было… странно думать обо всех письмах, скопившихся в этом старом здании. Они представлялись ему упакованной в конверты историей. Доставь конверт адресату – и история свернет в одно русло. Но урони его в щель между половицами – и она свернет в другое.

Хм. Он покачал головой. Можно подумать, один крошечный поступок одного маленького человека мог бы всерьез что-то изменить! История должна быть крепким орешком. Все возвращается на круги своя, разве не так? Он точно что-то такое где-то читал. В противном случае никто бы в жизни ничего не осмелился сделать.

Мокриц постоял на небольшой площади, где сходились восемь дорог, и решил отправиться домой через Рыночную улицу. Она была не хуже и не лучше других.

Удостоверившись, что Стэнли и голем расчищают почтовые завалы, господин Грош крался по лабиринту коридоров. Стопы писем громоздились до самого потолка, да так плотно, что ему едва удавалось протиснуться между ними, но наконец он добрался до шахты давно заброшенного гидравлического подъемника. Шахта была забита письмами. А вот аварийная лестница при шахте была пуста и вела на крышу. Имелась еще пожарная лестница снаружи, но то снаружи, а Грош и в лучшие-то времена недолюбливал выходить за порог Почтамта. Он жил здесь как крошечная улитка в гигантской раковине. Он привык к темноте.

И вот, медленно и со скрипом, он на трясущихся ногах преодолел этажи писем и открыл люк в потолке.

Он заморгал, содрогнулся от непривычного солнечного света и выкарабкался на плоскую крышу.

Никогда Грош не был в восторге от этого дела, но что ему еще оставалось? Стэнли ел, как птенец, да и сам Грош перебивался чаем да сухарями, но все это стоило денег, даже если ходить на рынок прямо перед закрытием, а в какой-то момент, уже не один десяток лет назад, жалованье попросту перестало приходить. Грош слишком боялся пойти во дворец и разузнать причину. Боялся, что, если попросит денег, его уволят. Так что он придумал сдавать в аренду старую голубятню. А почему бы и нет? Почтовые голуби давно уже стали вольными птицами, а приличная крыша над головой в Анк-Морпорке – это вам не кот начхал. Даже если там немного и пованивало. Зато пожарная лестница и все такое. Целый дворец по сравнению со многими съемными комнатами.

К тому же ребята его заверили, что ничего не имеют против запаха. Они разводили голубей. Грош понятия не имел, что это значит, но, видимо, без установки небольшой клик-башенки им было не обойтись. Платили они исправно, и это было самое главное.

Грош обогнул ливневый колодец от неработающего подъемника и стал пробираться по крыше к голубятне. Он вежливо постучался.

– Это я, ребятки. Пришел за оплатой, – сказал он.

Дверь открылась, и до него донесся обрывок разговора:

– …сцепления так не продержатся и тридцати секунд…

– А, господин Грош, проходи, – пригласил человек, открывший ему дверь. Это был господин Карлтон, чьей бороде позавидовал бы и гном – да что там, целых два гнома. Он казался сообразительнее обоих своих соседей, что само по себе было нетрудно.

Грош снял фуражку.

– Я за оплатой, господин, – повторил он, заглядывая в голубятню поверх его плеча. – А еще у нас новости. У нас, чтоб вы знали, новый почтмейстер. Так что постарайтесь вести себя потише некоторое время. Предупрежден – значит, вооружен, так?

– И насколько же его хватит? – спросил сидящий на полу человек, который копался в большом металлическом барабане, напичканном чем-то, что Грош принял за сложный часовой механизм. – К субботе ты уж спихнешь его с крыши, верно?

– Знаешь, господин Винтон, нечего надо мной так смеяться, – нервно ответил Грош. – Пусть проведет здесь несколько недель, пообживется, тогда я ему и… намекну про вас, ладно? Как дела у голубей? – Он увидел в каморке только одну птицу, спрятавшуюся в угол под потолком.

– Вышли полетать, – сказал Винтон.

– Ну и ладно, тогда у меня все, – сказал Грош.

– Мы сейчас все больше по дятлам, – сказал Винтон, извлекая из барабана изогнутую металлическую ленту. – Видишь, Алекс, говорил же я, что его погнуло. И эти две шестеренки ничего не держит…

– По дятлам? – переспросил Грош.

В комнате даже стало холоднее, как будто он сказал что-то лишнее.

– Верно, по дятлам, – раздался третий голос.

– По дятлам, господин Эмери?

Третий птицевод всегда действовал Грошу на нервы из-за его бегающих глазок, точно он хотел всегда видеть все и сразу. И в руках у него вечно была какая-нибудь дымящаяся трубка или какой другой прибор. Они вообще все были очень увлечены трубками и шестеренками. И вот ведь какая штука: Грош ни разу не видел, чтобы они держали в руках голубей. Грош, может, и не знал, как заводят голубей, но предполагал, что это должно быть на близком расстоянии.

– Да, дятлы, – сказал тот, а трубка в его руке сменила цвет с красного на синий. – Потому что… – тут он умолк и вроде призадумался, – … мы изучаем, можно ли их научить… а, во, отстукивать сообщения, когда они прилетают. Куда до них голубям.

– Почему? – спросил Грош.

Господин Эмери с минуту посмотрел вокруг.

– Потому что дятлы смогут… передавать сообщения в темноте? – закончил он.

– Молодец, – пробормотал человек, разбиравший барабан.

– О, понимаю, понимаю, незаменимая была бы вещь, – сказал Грош. – И все равно не верю, чтобы они смогли одолеть клик-башни.

– Вот это мы и хотим узнать, – сказал Винтон.

– И мы будем очень признательны, если ты никому не будешь об этом рассказывать, – быстро добавил Карлтон. – Вот твои три доллара. Не хотелось бы, чтобы кто-нибудь своровал нашу идею, понимаешь?

– Мой рот на замке, ребятки, – пообещал Грош. – Даже не беспокойтесь, на старика Гроша можно положиться.

Карлтон придержал дверь.

– Мы знаем. До свиданья, господин Грош.

Дверь за Грошем захлопнулась, и он засеменил по крыше обратно к лестнице. Ему показалось, что в голубятне назревала ссора.

– Вот надо было тебе взять и все рассказать, – услышал он.

Стало немного обидно, что они ему не доверяли. Спускаясь по высокой лестнице, Грош подумал про себя, не лучше ли было объяснить им, что дятлы не будут летать по темноте. Удивительно, что такие умные ребятки, и такую простую вещь проглядели. Какие они все же наивные, подумал он.

В четверти мили оттуда – и сотней футов ниже – подобно летящему при свете дня дятлу шел навстречу своей судьбе Мокриц.

В данный момент судьба вела его улицами, которые вы бы предпочли избегать при покупке недвижимости. Повсюду здесь были граффити и мусор. Граффити и мусор, справедливости ради, были повсюду в городе, но в других местах мусор был лучшего качества, а граффити – чуть ближе к правильной грамматике. Весь район как будто находился на пороге грандиозного события – пожара, например.

Тут-то он и увидел ее. Это была одна из тех жалких лавочек, которые не протягивают на новом месте и нескольких дней, потому что у них «Скидки на весь товар!» и «Распродажа!» носков с двумя пятками, колготок с тремя ногами и рубашек с одним рукавом длиной в четыре фута. Окно было заколочено досками, но из-под граффити на них еще выглядывала надпись: «ТРЕСТ ГОЛЕМОВ».

Мокриц открыл входную дверь. Битое стекло хрустнуло у него под ногами.

– Держи руки на виду, господин, – раздался голос.

С опаской подняв руки вверх, он стал вглядываться во тьму. В руках у сокрытой мраком фигуры определенно был арбалет. Редкий свет, которому удалось протиснуться сквозь доски, отражался от наконечника стрелы.

– Хм, – сказал голос из темноты, несколько раздраженный тем, что нет повода в кого-нибудь выстрелить. – Тогда ладно. А то вчера приходили тут…

– Окно разбили? – спросил Мокриц.

– Это случается примерно раз в месяц. Я как раз подметала. – Послышалось, как чиркнула спичка, а затем загорелась лампа. – На самих големов они уже не нападают с тех пор, как те стали свободно передвигаться. Но стекло-то сдачи не даст.

Лампа осветила фигуру высокой молодой женщины в узком шерстяном платье. У нее были черные как смоль волосы, прилизанные и туго стянутые в пучок на затылке, из-за чего она напоминала веревочную куклу. Судя по легкой красноте вокруг глаз, она плакала.

– Ты вовремя успел, – сказала она. – Я зашла только проверить, все ли на месте. Ты продаешь или нанимаешь? Руки уже можно опустить, – добавила она, убирая арбалет под стол.

– Продаю или нанимаю? – переспросил Мокриц, осторожно опуская руки.

– Големов, – пояснила она тоном, каким разговаривают с умственно отсталыми. – У нас здесь траст го-ле-мов. Мы покупаем и сдаем внаем го-ле-мов. Ты хочешь продать го-ле-ма или нанять?

– Ни то ни дру-го-е, – ответил Мокриц. – У меня уже есть го-лем. То есть он на меня ра-бо-та-ет.

– В самом деле? Где же? – поинтересовалась женщина. – И давай немного побыстрее.

– На Почтамте.

– О, Помпа 19, – сказала она. – Он говорил, что поступил на государственную службу.

– Мы зовем его господин Помпа, – парировал Мокриц.

– Да что ты говоришь? А на душе у тебя в это время становится тепло и приятно от собственного великодушия?

– Не понял? – переспросил сбитый с толку Мокриц. Ему показалось, она умудрилась посмеяться над ним, продолжая при этом хмуриться.

Она вздохнула.

– Извини, я сегодня немного взвинчена. Когда тебе на стол падает кирпич, это сказывается на настроении. В общем, големы видят мир совсем не так, как видим его мы, это понятно? Они по-своему умеют чувствовать, но их чувства отличаются от наших. Короче… чем я могу помочь, господин..?

– Фон Липвиг, – сказал Мокриц и тут же добавил: – Мокриц фон Липвиг, – чтобы разделаться с этим окончательно. Но дама даже не улыбнулась.

– Липвиг, небольшой городок в Ближнем Убервальде, – проговорила она, подобрала кирпич с груды осколков и щепок на столе, повернулась к ветхому картотечному шкафу и поместила кирпич в ячейку «К». – Главная статья экспорта – знаменитые собаки, на втором месте – пиво, не считая двух недель в течение Сектоберфеста, когда на экспорт поступает… пиво из вторсырья, я бы сказала. Правильно?

– Понятия не имею, – ответил Мокриц. – Я был маленьким, когда мы уехали оттуда. Для меня это просто смешное имя.

– Посмотрела б я на тебя, если б тебя звали Дора Гая Ласска.

– А вот это не смешно.

– Именно, – согласилась Дора Гая Ласска. – В результате я начисто лишена чувства юмора. Ну а теперь, когда мы обменялись всеми любезностями, что же тебе все-таки нужно?

– Дело в том, что Витинари взвалил на меня господина… кхм, Помпу 19 в качестве… ассистента, но я не знаю, как обращаться с… – Мокриц заглянул девушке в глаза в поисках политкорректного термина, и ограничился: – … ним.

– То есть? Нормально с ним обращаться.

– Нормально по человеческим меркам или по меркам глиняного существа с огнем внутри?

К изумлению Мокрица, девушка выудила из ящика стола пачку сигарет и закурила. Неправильно расценив его реакцию, она протянула ему пачку.

– Нет, спасибо, – отмахнулся он.

Если не считать пары старушек с трубками в зубах, он никогда не видел, чтобы женщина курила. Это было… на удивление привлекательно, особенно с учетом того, что курила она так, будто у нее с сигаретой были свои счеты: втягивая дым в легкие и выдыхая его почти мгновенно.

– И тебя это напрягает? – спросила она. Когда госпожа Ласска не затягивалась, она держала сигарету на уровне плеча, правой рукой обхватив локоть левой. По виду Доры Гаи Ласски создавалось впечатление, что вся она кипит негодованием, которое еле-еле прикрыто крышкой.

– Конечно! То есть… – начал Мокриц.

– Пф! Та же история, что и с движением за равенство по росту, когда нам скармливали этот нравоучительный бред о гномах и о том, что нельзя использовать такие выражения, как «невысокого мнения» и «низкие показатели». У големов нет наших заморочек о том, кто я да почему я здесь, понимаешь? Потому что они это знают. Они были созданы инструментами, чтобы быть собственностью, чтобы работать. И они работают. Это их суть, если можно так сказать. И никаких экзистенциальных метаний.

Нервозным движением госпожа Ласска затянулась и выпустила дым.

– А потом эти придурки берут и называют их «индивидуумами из глины», «господином Ключом» и так далее, что непонятно самим големам. Они понимают идею свободной воли. Еще они понимают, что у них ее нет. Хотя, конечно, когда голем принадлежит сам себе, это совсем другая история.

– Сам себе? – переспросил Мокриц. – Как может собственность принадлежать сама себе? Ты же говорила…

– Они копят деньги и выкупают себя, а как же еще! Индивидуальная собственность – это единственный путь к свободе, который они могут принять. Мы так и работаем: свободные големы поддерживают траст, траст покупает големов при любом удобном случае, и новые големы выкупают себя у траста. Дела идут успешно. Вольные големы круглосуточно зарабатывают деньги, и их число все растет и растет. Они не едят, не спят, не требуют одежды и не понимают идею праздности. А пачка гончарной глины стоит недорого. Каждый месяц они покупают все больше големов, платят жалованье мне и заоблачную арендную плату, которую дерет с нас хозяин этой помойки, потому что знает, что сдает големам. Они же никогда ни на что не жалуются. Такие терпеливые, что скулы сводит.

Пачка гончарной глины, подумал Мокриц. Он хотел было запомнить эти слова на всякий пожарный, но его мысли оказались заняты всепоглощающим осознанием того, до чего хорошо выглядят некоторые женщины в самых безыскусных платьях.

– Но их же никак нельзя повредить? – выдавил он.

– Еще как можно! Удар кувалдой в правильное место может сделать голему очень плохо. Големы, принадлежащие не себе, так и будут стоять и сносить удары. Трастовым големам разрешено обороняться, а когда существо в тонну весом вырывает кувалду у тебя из рук, отпустить ее придется очень быстро.

– Кажется, господину Помпе разрешено бить людей, – сказал Мокриц.

– Очень может быть. Многие вольные против этого, но другие считают, что инструмент нельзя винить за то, к чему его применяют, – сказала госпожа Ласска. – У них часто бывают дебаты по этому поводу. Нескончаемые дебаты.

Кольца на пальце нет, заметил Мокриц. С чего бы привлекательной девушке работать на стадо глиняных людей?

– Все это ужасно интересно, – сказал Мокриц. – Где можно узнать об этом подробнее?

– У нас есть буклет, – сообщила почти наверняка незамужняя госпожа Ласска, открыв ящик, и швырнула на стол листовку. – Пять пенсов.

На титульном листочке стоял заголовок: «Глина обыкновенная».

Мокриц вытащил доллар.

– Сдачи не надо, – сказал он.

– Нет! – ответила госпожа Ласска, роясь в ящике стола в поисках монет. – Ты что, не читал надпись на входе?

– Читал. Там написано «Грами уродафф», – сказал Мокриц.

Госпожа Ласска устало приложила ладонь ко лбу.

– Ах да. Маляр еще не приходил. Но под этим… вот, посмотри на обороте буклета…

, – прочитал Мокриц… по крайней мере, пробежал взглядом.

– Это их собственный язык. Он в некотором роде… сакральный. На нем якобы разговаривают ангелы. В переводе звучит как: «Своими Силами – И Никак Иначе». Они очень ценят независимость. Ты даже не представляешь.

«О-го-го, – подумал Мокриц. – Да она ими восхищается. И что это там про ангелов?»

– Спасибо за все, – сказал Мокриц. – Мне, пожалуй, пора. Я обязательно… в общем, спасибо.

– Чем ты занимаешься на Почтамте, господин фон Липвиг? – спросила она, когда Мокриц уже открыл дверь.

– Зови меня Мокриц, – сказал он, и частичка его внутреннего «я» содрогнулась. – Я новый почтмейстер.

– Да ладно? – удивилась госпожа Ласска. – Тогда хорошо, что у тебя есть Помпа 19. Говорят, последних почтмейстеров надолго не хватало.

– Кажется, я что-то такое слышал, – весело ответил Мокриц. – Похоже, туго им здесь приходилось в былые времена.

Госпожа Ласска нахмурилась.

– Былые времена? – переспросила она. – Это прошлый-то месяц былые времена?

Лорд Витинари стоял у окна. Когда-то из него открывался прекрасный вид на город – то есть, вид по-прежнему открывался, только сейчас городские крыши являли собой частокол клик-башен, перемигивающихся и переливающихся на солнце. Над Тумпом, старинным городищем за рекой, на высокой башне, откуда на две тысячи миль начинала петлять до самой Орлеи Гранд Магистраль, мерцал семафор.

Приятно было наблюдать за стройным течением жизненных соков торговли, коммерции и дипломатии, когда в твоем подчинении находились первоклассные дешифровщики. Черные и белые днем, светлые и темные ночью, заслонки замирали только в туман и снегопад.

Так, по крайней мере, было еще несколько месяцев назад. Витинари вздохнул и сел обратно за стол.

На столе была открытая папка. В папке – рапорт от командора Городской Стражи Ваймса, в рапорте – много восклицательных знаков. Там же был и более сдержанный рапорт от клерка Альфреда, где лорд Витинари обвел в кружок раздел, озаглавленный «Дымящийся ГНУ».

В дверь мягко постучали, и в кабинет тенью юркнул Стукпостук.

– Пожаловали господа из семафорной компании «Гранд Магистраль», сэр, – сказал он и выложил перед ним несколько листков бумаги, испещренных убористыми замысловатыми черточками. Витинари бросил на стенограмму беглый взгляд.

– Пустая болтовня? – спросил он.

– Да, милорд. Нарочито пустая, можно сказать. Но я ручаюсь, что ушко переговорной трубы совершенно незаметно под лепниной, ваше сиятельство. Клерк Брайан искуснейшим образом спрятал его в рожке позолоченного херувима. Очевидно, прием звука там лучше, и рожок можно повернуть и направить на кого…

– Необязательно видеть что-либо, чтобы знать, что оно есть, Стукпостук, – Витинари постучал пальцем по бумаге. – Они не дураки. Точнее, не все они. Документы у тебя?

Лицо Стукпостука на мгновение исказилось болезненной гримасой человека, вынужденного пойти на предательство высоких идеалов делопроизводства.

– В некотором роде, милорд. На самом деле у нас нет ничего вещественного ни по одному из обвинений, вообще ничего. Мы готовы провести вердикторий в Продолговатом кабинете, но, увы, сэр, в нашем распоряжении только слухи. Есть… намеки… тут и там, но нам очень нужно что-то более существенное…

– Возможность еще представится, – сказал Витинари. Быть абсолютным правителем в эти дни стало не так-то просто, как могло показаться. Особенно если в твои планы входило оставаться на этом посту и завтра. Это был вопрос тонкий. Никто не запрещает посылать своих людей вышибать ногами двери и волочь народ в темницы без суда и следствия, но увлекаться подобными вещами – это крайне безвкусно, мешает бизнесу, вызывает зависимость и очень, очень вредно для здоровья. Витинари полагал, что разумному тирану приходится справляться с задачей гораздо более сложной, чем правителю, пришедшему к власти посредством дурацкой системы «выбери сам», вроде демократии. Такой избранный хотя бы мог напомнить подданным, что они в нем сами виноваты.

– …в обычной ситуации было бы рано заводить отдельные досье на каждого, – не находил себе места Стукпостук. – Видите ли, я лишь сослался на них в порядке…

– Твое беспокойство, как всегда, вызывает восхищение, – заметил лорд Витинари. – Однако я вижу, досье ты все же подготовил.

– Да, милорд. Я добавил им толщины за счет копий отчетов клерка Гарольда о производстве свинины в Орлее, сэр, – с несчастным видом Стукпостук передал патрицию картонную папку. Намеренная халатность в делопроизводстве скребла как железом по стеклу самого его естества.

– Очень хорошо, – Витинари сложил папки на свой стол, извлек из ящика стола еще одну, которую положил сверху остальных, и переложил несколько бумаг, чтобы прикрыть невысокую стопку. – Теперь можешь приглашать наших гостей.

– С ними господин Кривс, милорд, – сообщил секретарь.

Витинари улыбнулся улыбкой, в которой не было и тени веселья.

– Какая неожиданность.

– И господин Хват Позолот, – добавил Стукпостук, внимательно наблюдая за патрицием.

– Ну разумеется.

Когда через несколько минут финансисты стояли в кабинете Витинари, стол для переговоров был девственно пуст, если не считать блокнота и стопки папок. Сам же патриций снова стоял у окна.

– А, господа. Как любезно с вашей стороны заглянуть на пару слов, – сказал он. – Я как раз наслаждался видом.

Он резко обернулся и увидел перед собой ряд удивленных лиц за исключением двух. Одно, серое, принадлежало господину Кривсу – самому известному, высокооплачиваемому и уж точно самому старому законнику в городе. Уже много лет он был зомби, хотя разницы между его прижизненным и посмертным поведением замечено не было. Другое принадлежало человеку с одним глазом (другой закрывала повязка), и оно хищно улыбалось.

– Мне доставляет несказанное удовольствие видеть Гранд Магистраль снова в деле, – заявил Витинари, не обращая внимания на это лицо. – Вчера линия, кажется, простаивала весь день. Я как раз думал: Гранд Магистраль играет такую важную роль в нашей жизни, и какая жалость, что она у нас только одна. Увы, я в курсе, что вкладчики Новой Магистрали все разбежались, что, бесспорно, делает Гранд Магистраль полноправным хозяином в этой сфере, без всякой конкуренции. Впрочем, что же это я? Присаживайтесь, господа, присаживайтесь.

Он дружелюбно улыбнулся господину Кривсу, когда тот уселся.

– Не думаю, что знаком со всеми здесь присутствующими, – сказал он.

Господин Кривc вздохнул.

– Милорд, позвольте представить: господин Сдушкомс, представитель партнерства Анк-Сто, казначей компании «Гранд Магистраль»; господин Мускат из холдинга равнины Сто; господин Слыпень из анк-морпоркского Коммерческого кредитного банка; господин Стоули из «Анк-Фьючерсов», финансовый советник; и господин Позолот…

– …сам по себе, – спокойно произнес одноглазый человек.

– А, господин Хват Позолот, – сказал Витинари, глядя на него в упор. – Ужасно… рад нашей встрече.

– Вы никогда не приходите на мои приемы, милорд, – сказал Позолот.

– Что поделать. Дела государственные отнимают слишком много времени, – бросил лорд Витинари.

– Всем необходимо развлекаться время от времени, милорд. От работы, как говорится, и кони дохнут.

Некоторые из присутствующих задержали дыхание, услышав такие слова, но Витинари и бровью не повел.

– Любопытно, – сказал он.

Он перебрал бумаги на столе и открыл одну папку.

– Итак, мои сотрудники подготовили для меня кое-какие сводки на основе общедоступных данных с Барбикана, – сообщил он законнику. – Полномочия директоров, к примеру. Конечно, загадочный мир финансовых операций для меня, хм, клатчская грамота, но складывается впечатление, что некоторые ваши клиенты работают друг на друга.

– Это так, милорд, – сказал Кривc.

– Это нормально?

– О, для профессионалов такого уровня самое обычное дело состоять в дирекции нескольких компаний, милорд.

– Даже если это конкурирующие компании? – уточнил Витинари.

Многие за столом заулыбались. Финансисты устроились поудобнее в своих креслах. Патриций явно ни шиша не смыслил в бизнесе. Ну что он мог знать о сложных процентах, в самом деле? Он же получил классическое образование. Тогда они вспомнили, что свое классическое образование он получил в школе при Гильдии Убийц, и перестали улыбаться. А господин Позолот пристально посмотрел на Витинари.

– Есть способы – исключительно благородные способы – обеспечить конфиденциальность и избежать конфликта интересов, милорд, – сказал господин Кривс.

– Ах да, кажется, это называется… как же это… стеклянный потолок? – радостно подхватил Витинари.

– Нет, милорд. Это совсем другое. Полагаю, вы имеете в виду «агатянскую стену», – мягко поправил господин Кривс. – Этот способ бережно и надежно обеспечивает соблюдение полной конфиденциальности в тех случаях, когда, к примеру, в распоряжение члена одной организации поступает закрытая информация, которая теоретически может быть использована другим учреждением в бесчестных целях.

– Поразительно! Как же именно это действует? – спросил Витинари.

– Они договариваются так не делать, – ответил господин Кривс.

– Не понимаю. Вы же говорили, что там какая-то стена… – сказал Витинари.

– Это просто такое название, милорд. Договоренность так не делать.

– А! И все соглашаются? Какая прелесть. Даже если эта несуществующая стена рассекает мозг им напополам?

– У нас есть Кодекс поведения, знаете ли, – раздался голос.

Все взгляды, за исключением господина Кривса, обратились к говорящему, который беспокойно ерзал в своем кресле. Господин Кривс долгое время занимался патрициеведением, и когда предмет его изучения вел себя как несведущий чиновник и задавал невинные вопросы, было самое время наблюдать за ним во все глаза.

– Рад это слышать, господин… – начал Витинари.

– Криспин Слыпень, милорд, и мне не нравится ваш тон!

На мгновение показалось, будто даже стулья отпрянули от него. Господин Слыпень был моложавым человеком, не столько склонным к полноте, сколько устремленным, скачущим и рвущимся к ожирению. К тридцати годам он успел обзавестись впечатляющей коллекцией подбородков, которые теперь горделиво подрагивали[2].

– У меня есть и другие тона, – спокойно сообщил лорд Витинари.

Господин Слыпень посмотрел на коллег, которые вдруг почему-то оказались за тридевять земель от него.

– Я просто хотел уточнить, что мы ничего не нарушили, – пробормотал он. – И все. Есть же Кодекс поведения.

– Кажется, я и не обвинял никого в нарушениях, – заметил лорд Витинари. – Однако я приму во внимание все, что ты хочешь мне сказать.

Он подтянул к себе лист бумаги и написал на нем аккуратным каллиграфическим почерком: «Кодекс поведения». Из-под бумаги стала видна папка, озаглавленная «Хищение». Слово, конечно же, было перевернуто вверх ногами к собравшимся, и поскольку оно явно не предназначалось для их глаз, они его прочли. Слыпень даже вытянул шею, чтобы рассмотреть получше.

– Тем не менее, – продолжал Витинари, – раз уж господин Слыпень сам поднял вопрос о нарушениях, – он коротко улыбнулся в сторону молодого человека. – Уверен, все вы в курсе пересудов о предполагаемом заговоре среди вас с целью повышения цен и подавления конкуренции, – предложение прокатилось быстро и гладко, как змеиный язычок, острым кончиком которого прозвучало продолжение: – И разумеется, слухи о кончине юного господина Ласски месяц назад.

Шорох среди рассевшихся полукругом мужчин подтвердил, что карты были выложены на стол. Им не нравились эти карты, но они ожидали их увидеть, и только что они с хрустом были открыты.

– Клевета – подсудное дело, – сказал Кривс.

– Ну что вы, мистер Кривс, простое упоминание о существующем слухе не подсудно – не сомневаюсь, ты об этом знаешь.

– Нет никаких доказательств нашей причастности к убийству мальчишки! – сорвался Слыпень.

– Вот видишь, и до тебя дошли разговоры о том, что его убили, – сказал Витинари, не сводя глаз с Хвата Позолота. – Такие слухи разлетаются в момент…

– Милорд, люди любят посудачить, – устало вздохнул Кривс. – Но факты таковы, что господин Ласска на башне был один. Никто не поднимался и никто не спускался. Его страховочный трос, видимо, не был пристегнут. Это был несчастный случай, они отнюдь не редкость. Да, мы знаем, говорят, у него были переломаны пальцы, но так ли это удивительно – удариться о башню, когда летишь с такой высоты? Увы, «Гранд Магистраль» переживает сейчас не лучшие времена, вот и появляются эти оскорбительные и безосновательные обвинения. Как справедливо заметил господин Слыпень, нет никаких доказательств, что произошедшее было чем-то иным, нежели трагической случайностью. И если мне позволено говорить откровенно, с какой именно целью нас здесь собрали? Мои клиенты – занятые люди.

Витинари откинулся назад и сложил ладони домиком.

– Вообразим себе ситуацию, в которой группа энергичных и в высшей степени изобретательных людей разработала систему коммуникаций, – начал он. – У них есть пылкий ум и оригинальность мышления. Нет только денег. Они непривычны к деньгам. И вот они знакомятся с… людьми, которые знакомят их с другими, очень доброжелательными персонами, а те за какие-то, хм, сорок процентов от предприятия предоставят им столь необходимые средства, дадут важные, самые что ни на есть отеческие советы и сведут с ну очень хорошей бухгалтерской конторой. И вот они берутся за дело, деньги текут рекой и утекают рекой, но почему-то оказывается, что они вовсе не так финансово благополучны, как им казалось, и им даже нужны еще деньги. Ну, ничего страшного, ведь ясно как день, что рано или поздно предприятие должно стать золотой жилой, так какая разница, что они отпишут еще пятнадцать процентов? Это ведь всего лишь деньги. Это же не так важно, как семафорные механизмы, верно? Но вскоре они узнают, что да, еще как важно. Это самое важное. Внезапно мир переворачивается вверх тормашками, внезапно эти доброжелательные люди оказываются не такими уж доброжелательными, внезапно выясняется, что второпях подписанные бумажки, по совету тех самых людей, которые все время им улыбались, означают, что на самом деле им ничего не принадлежит – ни патенты, ни собственность, ничего. Даже содержимое мозгов. Даже мысли, которые приходят им в головы, оказывается, им не принадлежат. И почему-то у них до сих пор проблемы с деньгами. Тогда кто-то бежит, кто-то скрывается, а кто-то пытается бороться, что в высшей степени безрассудно, поскольку выясняется, что все это, ровным счетом все, совершенно легально. Кто-то соглашается на низкооплачиваемые посты на предприятии, потому что надо же на что-то жить, да и проект буквально снится им по ночам. Но как ни крути, ничего противозаконного не произошло. Бизнес есть бизнес.

Лорд Витинари открыл глаза. Люди за столом не сводили с него глаз.

– Просто мысли вслух, – сказал он. – Вы можете сказать, что это дело не государственного значения. Господин Позолот-то уж точно может. Однако, поскольку вы приобрели «Гранд Магистраль» за крохи от ее реальной стоимости, замечу, что возросло число поломок и скорость передачи сообщений упала, а услуги продолжают дорожать. На прошлой неделе Магистраль была закрыта почти трое суток. Нельзя было связаться даже со Сто Латом! Трудно назвать это «скоростью света», господа.

– Требовалось провести техническое обслуживание, – сказал господин Кривс.

– Нет, требовалось починить неисправности, – возразил Витинари. – Под предыдущим руководством сеть закрывалась на час ежедневно. Так проводится техническое обслуживание. Теперь же башни работают на износ. Что вы творите, господа?

– Это, ваше сиятельство, при всем уважении, совершенно не ваше дело.

Лорд Витинари улыбнулся. Впервые за все утро он улыбался с искренним удовольствием.

– А, господин Хват Позолот. Я ждал, когда ты подашь голос. Ты сегодня на удивление немногословен. С превеликим интересом прочел недавно статью о тебе в «Правде». Ты, оказывается, борец за права и свободы. Трижды ты использовал слово «тирания» и еще один раз – «тиран».

– Не читайте мне нотаций, милорд, – сказал Позолот. – Мы – хозяева Магистрали. Это наша собственность. Понятно? Собственность – основа свободы. Клиенты недовольны обслуживанием и ценами? Это же клиенты, они всегда чем-нибудь недовольны. Вне зависимости от цен у нас нет отбоя от клиентов. До появления клик-башен новости из Орлеи шли сюда не один месяц, а сейчас меньше суток. Это доступное каждому чудо. Мы отвечаем перед нашими акционерами, милорд. А не перед вами, при всем уважении. Это не ваш бизнес. Он наш, и вести его мы будем так, как того требует рынок. Надеюсь, здесь нет места тирании. При всем уважении, мы живем в свободном городе.

– Столько уважения – я польщен, – сказал патриций. – Но единственный выбор, который есть у ваших клиентов, – это или вы, или ничего.

– Именно, – спокойно согласился Позолот. – Выбор есть всегда. Они могут оседлать лошадь и проскакать несколько тысяч километров, а могут спокойно подождать, пока мы не передадим их сообщение.

Витинари наградил его улыбкой, мимолетной, как вспышка молнии.

– Или основать свою компанию, – сказал он. – Хотя я замечал, что молодые семафорные компании, которые в последнее время пытались составить вам конкуренцию, стремительно терпели поражение, зачастую при удручающих обстоятельствах. Падения с клик-башен, и так далее, и тому подобное.

– От несчастных случаев никто не застрахован. Стечение обстоятельств, – процедил господин Кривс.

– Стечение обстоятельств, – эхом отозвался Витинари. Он взял еще лист бумаги, попутно сдвинув документы так, что стали видны еще несколько имен, и записал: «Стечение обстоятельств».

– Полагаю, добавить тут больше нечего, – сказал он. – На самом деле целью нашей встречи было официально известить вас о том, что я снова открываю Почтамт, как и планировалось. Сообщаю это исключительно в знак почтения к вам, ведь вы, в общем-то, занимаетесь тем же самым делом. Надеюсь, давешняя череда злоключений на этом подойдет к…

Хват Позолот хмыкнул.

– Минуточку, милорд, я правильно вас понял? Вы и впрямь намерены продолжать этот балаган? После всего случившегося? Почтамт? Когда все здесь прекрасно понимают, какой это был громоздкий, напыщенный, раздутый, монструозный пшик? Он же едва окупался! Типичный образчик государственного предприятия!

– Согласен, Почтамт никогда не был прибыльным, но в деловой части города почту разносили до семи раз за день, – сказал Витинари ледяным, как морские пучины, тоном.

– Ага! Особенно под конец! – фыркнул господин Слыпень. – Толку от него было ноль с хвостиком!

– Совершенно верно. Яркий пример прогнившей государственной структуры, которой лишь бы выпотрошить кошельки горожан, – добавил Позолот.

– Вот-вот! – вставил господин Слыпень. – Шутили даже, что если хочешь избавиться от трупа, нужно отвезти его на Почтамт, и больше его никто никогда не найдет!

– И что же? – спросил Витинари, вздернув бровь.

– Что – что же?

– Нашли или нет?

Взгляд господина Слыпня на мгновение сделался загнанным.

– Чего? Да мне-то откуда знать?

– Ах, так это была шутка, – сказал Витинари. – Тогда ладно.

Он пошелестел бумагами.

– К сожалению, к Почтамту стали относиться не как к нужной и выгодной структуре для эффективной доставки корреспонденции, а как к денежному мешку. И он рухнул, лишившись как почты, так и денег. Это должно бы стать всем нам уроком. Так или иначе, я возлагаю большие надежды на господина фон Липвига – молодого человека переполняют свежие идеи. И высоты он не боится, хотя не думаю, что ему придется лазить по башням.

– Надеюсь, это восстановление не скажется на наших налогах, – заметил господин Кривс.

– Уверяю тебя, господин Кривс, что кроме скромного начального взноса, чтобы, так сказать, задать ход, почтовая служба будет автономной структурой, какой она и была раньше. Не можем же мы потрошить кошельки собственных граждан. Однако, господа, я прекрасно понимаю, что отрываю вас от очень важных дел. Надеюсь, «Магистраль» заработает в ближайшее время.

Все начали подниматься со своих мест, а Хват Позолот перегнулся через стол и сказал:

– Могу ли я вас поздравить, милорд?

– Мне приятно, что в тебе возник такой порыв, господин Позолот, – ответил Витинари. – Чем обязан столь уникальному обстоятельству?

– Этим, – Позолот указал на грубо отесанную каменную глыбу на небольшом столике в стороне. – Это же оригинальная тьфупфухфукунфусская плита? Лламедосский лазурный песчаник, верно? Базальтовые фигуры, чертовски сложный материал для резьбы. Ценный антиквариат.

– Так и есть, – ответил Витинари. – Подарок от гномьего Короля-под-горой.

– Я вижу, у вас начата партия. Играете за гномов?

– Да. По семафору со старой приятельницей из Убервальда, – ответил Витинари. – Мне повезло, и ваша давешняя поломка дала мне лишний день на обдумывание хода.

Их взгляды встретились. Господин Позолот громко рассмеялся. Витинари улыбнулся. Остальные, которым не терпелось, тоже рассмеялись. Вот видите, тут все свои, практически коллеги, ничего плохого не произойдет.

Смех неловко стих. Витинари и Позолот продолжали смотреть друг другу в глаза, не прекращая улыбаться.

– Нам с вами нужно будет сыграть, – сказал Позолот. – У меня тоже есть отличная доска. Сам я предпочитаю играть троллями.

– Безжалостные, изначально уступающие по численности, неизбежно терпящие поражение в руках неумелого игрока? – сказал Витинари.

– Именно. В то время как гномы полагаются на свою хитрость, маневренность и ловкость при смене позиций. Игра позволяет изучить все слабые места противника, – сказал Позолот.

– В самом деле? – Витинари вскинул брови. – Не полезнее ли изучить собственные?

– Ой, да это же просто «шмяк»! Легкотня! – вякнул кто-то.

Оба повернулись в сторону Слыпня, который от облегчения стал наглее.

– Я играл в детстве, – не затыкался он. – Скукотища же. Гномы всегда выигрывают.

Позолот и Витинари переглянулись. В этом взгляде читалось: хоть я и презираю тебя и все твои жизненные принципы с силой, которую не измерить никакими приборами, надо отдать тебе должное, ты хотя бы не Криспин Слыпень.

– Внешность бывает обманчива, Криспин, – радостно объявил Позолот. – Тролли ни за что не проиграют, если подойти к партии с умом.

– Помню, у меня в носу однажды застрял гном, и маме пришлось выковыривать его оттуда шпилькой, – сообщил Слыпень с гордостью в голосе.

Позолот положил руку ему на плечо.

– Какая интересная история, Криспин, – сказал он. – Не боишься, что это случится еще раз?

После их ухода Витинари стоял у окна и смотрел на раскинувшийся внизу город. Несколько минут спустя в кабинет заглянул Стукпостук.

– В приемной произошел короткий разговор, милорд, – сказал он.

Витинари не повернулся к нему – он только поднял руку.

– Дай угадаю… кто-то начал говорить что-нибудь вроде «Думаете, он…», а господин Кривс тут же заткнул ему рот. Это был господин Слыпень, полагаю.

Стукпостук сверился с листком в руках.

– Почти слово в слово, милорд.

– Несложно было догадаться, – вздохнул Витинари. – Ах, господин Кривс. Он у нас такой… надежный. Иногда мне даже кажется, что, если бы он уже не был зомби, его следовало бы таковым сделать.

– Велеть провести расследование первой степени по господину Позолоту, милорд?

– Только не по нему. Он слишком умен. Давай по господину Слыпню.

– В самом деле, сэр? Но вчера вы сказали, что он обычный жадный дурак.

– Истеричный дурак, а это может пригодиться. Он продажный трус и жадина. Я видел, как он расправлялся с порцией жаркого с белой фасолью, и это было незабываемое зрелище, Стукпостук, которое я вряд ли когда-нибудь забуду. Брызги соуса были повсюду. И эти его розовые рубашки стоят больше ста долларов штука. О да, он тащит чужое – без риска, скрытно и не очень умно. Поручи это… пожалуй, поручи это Брайану.

– Брайану, сэр? – переспросил Стукпостук. – Вы уверены? Ему нет равных в работе с механизмами, но в полевой работе он неуклюж. Его заметят.

– Знаю, Стукпостук, знаю. Я бы хотел, чтобы господин Слыпень… занервничал еще сильнее.

– Понимаю, сэр.

Витинари отвернулся обратно к окну.

– Скажи мне, Стукпостук. А ты назвал бы меня тираном?

– Никак нет, ваше сиятельство, – ответил Стукпостук, убирая со стола.

– В этом-то и проблема. Кто же скажет тирану, что он – тиран?

– Действительно, милорд, ситуация сложилась бы щекотливая, – ответил Стукпостук, наводя порядок в бумагах.

– Буффон в своих «Размышлениях», которые мне всегда казались скверно переведенными, пишет, что вмешательство в целях предотвращения убийства – суть ограничение свободы убийцы, тогда как свобода по определению универсальна, естественна и безусловна, – сказал Витинари. – Вспомни его небезызвестный тезис: «Если есть на свете человек, который несвободен, то я пирожок с курицей», который привел к ожесточенным дебатам. Так, например, нам может казаться, что отнимать бутылку у пьяницы, убивающего себя алкоголем, – это хороший и даже похвальный поступок, но свобода, тем не менее, оказывается ограничена. Господин Позолот читал Буффона, но боюсь, не понял его мысли. Пускай свобода – естественное состояние человечества, но сидеть на дереве и жевать ужин, который еще вырывается, для нас так же естественно. С другой стороны, Фрайдеггер в своих «Контекстных модальностях» утверждает, что всякая свобода ограниченна, искусственна и, следовательно, иллюзорна – что-то вроде коллективной галлюцинации. Ни один разумный смертный по-настоящему не свободен, ибо настоящая свобода так ужасна, что только безумец или бог осмелится столкнуться с ней лицом к лицу. Она обуревает душу, почти как состояние, которое он в другой своей работе называет фоналлесфолкомменунверштандлихдасдаскайт. С какой позицией согласился бы ты, Стукпостук?

– Я, милорд, всегда придерживался мнения, что этому миру нужны более прочные картотечные шкафы, – ответил Стукпостук после краткой паузы.

– Хм, – ответил лорд Витинари. – Эта мысль определенно заслуживает внимания.

Он остановился. На резных украшениях над камином с тихим скрипом начал медленно поворачиваться херувимчик. Витинари изогнул бровь и посмотрел на своего секретаря.

– Я сейчас же все передам Брайану, милорд, – сказал тот.

– Хорошо. Скажи, что ему надо чаще бывать на свежем воздухе.