Деревянное море

Львы на завтрак

В молчании мы выезжали со стоянки на дорогу. Барри правду сказал — с того момента, как мы с ним вышли из машины, и до нашего возвращения в салоне ничего не изменилось. Вот разве что Магда хотя и оставалась по-прежнему без сознания, выглядела теперь какой-то умиротворенной, как будто у нее сняли груз с плеч. Наверно, так оно и было. Мне хотелось только одного: сидеть рядом и смотреть на нее. Думая о том, как же много она для меня значит, я знал, что с ней теперь все будет в порядке. С моих плеч тоже вроде как бы сняли груз, и, к моему великому удивлению, я был почти спокоен. Я знал, что поступил правильно, хотя это и означало конец всему, что я любил и на что надеялся.

Иногда счастье — это как гул самолета где-то в вышине. Закидываешь голову, смотришь, но в небе не видно ничего. Туда смотришь, сюда, но самолета нигде нет, хотя звук никуда не делся и даже нарастает. Ты обшариваешь глазами небосвод. А сам думаешь: ну что за глупость. Но все равно продолжаешь поиски, и если они наконец-то дают результат, испытываешь облегчение. Большую часть своей жизни я искал самолет в тех частях небосвода, где его не было. После нашей женитьбы я поделился этим сравнением с Магдой, и она сказала, что это ей напоминает песню в стиле кантри-энд-вестерн. Я сказал: так, мол, тебя и так, а она ответила: сделай одолжение.

— Где Джордж и Паулина?

— Едут за нами следом, как прежде.

— Что скажут врачи, когда обследуют Магду?

— Обнаружат, что у нее опасно низкое давление, и пропишут разные лекарства.

— А когда эта… штука даст мне о себе знать?

— Через несколько дней у вас начнутся головные боли. Ваше состояние будет стремительно ухудшаться. Все произойдет быстро.

— Если вы смогли засунуть в меня ее опухоль, то почему не можете найти того, кто должен соорудить деталь для вашей машины?

— Поверьте, мы старались. Но, в сущности, мы можем манипулировать только тем, что есть или уже было, мистер Маккейб. Например, Антония Корандо была очень талантливой художницей, которая уже начала принимать героин. Она так или иначе умерла бы в ближайшие полгода. Мы продемонстрировали вам ваше будущее, такое, каким оно было бы, иди ваша жизнь своим чередом. Но, говоря начистоту, мы многого на Земле не смогли понять. В нашем восприятии есть огромные прорехи. Внедрившись в вашу жизнь, Астопел продемонстрировал нам пределы наших возможностей.

— Так может, вы и тут ошибаетесь, может, вы переместили мне ее опухоль, а из этого ничего не выйдет и она все равно умрет?

— Маловероятно, хотя полностью исключить такого нельзя. Могу, однако, гарантировать, что если вам обоим сейчас сделают томографию, то у вас обнаружится опухоль, а у Магды — нет.

— Но вы тем не менее не на все сто процентов уверены в результате?

— Нет, и я бы вам солгал, ответив иначе. Мы все еще пытаемся понять, как что работает на вашей планете, но беда в том, что у нас просто нет времени нормально это выяснить.

— А старина Флоон как сюда попал?

— Это Астопел подгадил, — пожал плечами Барри. — Прислал его сюда, чего делать никак не следовало. Он надеялся, что это вас подстегнет.

— Флоон знал обо мне и Джи-Джи. Это его Астопел просветил?

— Да. Теперь Астопел знает почти столько же, сколько вы сами.

— А он с этими знаниями не может устроить какую-нибудь жуткую гадость?

— Да, может.

— Почему ж вы его не прикончите?

— Мы обдумываем такую возможность.

— Может, мне самому этим заняться?

— Я вам сообщу о нашем решении. А пока выбросьте это из головы.

— Вы уверены, что тот, кто вам нужен, находится в Крейнс-Вью?

— Абсолютно. И мы уверены, что вы с ними знакомы.

Барри рассказал мне и кое-что еще: ответственным за вклад землян в создание вселенской машины был не один человек — четверо. Трое уже завершили свою часть работы. Когда я спросил, что же такое они создали и можно ли мне это увидеть, он полез в карман и вытащил то самое перо.

— Черт возьми! Вот, оказывается, почему проклятая штуковина меня преследовала! Но перья не людское творение — птичье. Отыщите эту птичку, и ваши проблемы решены.

— Это перо — творение рук человеческих. Есть и кое-что еще.

Из того же кармана он вытащил кусочек кости серебристого цвета, который я нашел в земле, когда в первый раз хоронил Олд-вертью. Я выжидательно смотрел на Барри, полагая, что у него есть эффектная завершающая фраза к этой демонстрации.

Ничего такого не последовало. Он держал перо и кость на ладони и смотрел на них. А у меня вдруг помимо воли, как-то само по себе и сразу, без какой-либо связи с остальным, вырвалось:

— Как грести в лодке, плывущей по деревянному морю?

Он щелкнул пальцами свободной руки. В небольшом пространстве машины звук получился ужасно громкий. Как будто ветку сломали.

— Отлично, мистер Маккейб, вы вспомнили вопрос Антонии. Это-то и есть третья составляющая. Теперь нам только и остается, что найти четвертую.

— Но как я об этом узнал, Барри? Как я догадался, что вопрос был третьей частью?

— Потому что вы настроились на нашу частоту. Отыскали наш канал. — Улыбаясь, он стал измерять Магде давление. — Теперь вы сможете улавливать наши сигналы.

— Объясните нормальным языком, что это значит.

— Это значит, что вы начинаете понимать.

— Но что может быть общего между этим пером, костью и вопросом?

— Не знаю. Мы надеемся, четвертая часть все это объяснит.

В больнице нас ждали Майкл и Изабелла Закридес. Они немедленно переняли бразды правления от фельдшеров, даже сестер, пришедших им помочь, выставили вон. Закридесы — старые наши друзья, к тому же оба прекрасные врачи. Когда много лет назад меня подстрелили, Майк спас мне жизнь. Глядя, как он и его жена везут по коридору носилки с Магдой, я подумал, что скоро ему придется снова заняться моей персоной, когда chezmoi[13] начнет гаснуть свет. Но прежде чем я успел до конца проникнуться этой обнадеживающей мыслью и почувствовать себя несчастным, мое внимание привлекло кое-что в дальнем конце коридора. Еще раз удостоверившись, что Магда в данную минуту во мне не нуждается, я поспешил туда.

В самом конце стоял Билл Пегг и внимательно слушал низенькую врачиху со стрижкой монахини. Ее менторский тон за десять футов вызвал у меня зубную боль. Как только я подошел, Билл жестом ее остановил.

— Погодите, доктор. Это начальник полиции Маккейб. Он должен услышать все сначала.

— В чем дело, Билл?

— Шеф, это доктор Шеллбергер. Брунгильда Шеллбергер. — Он приподнял бровь — самую малость, — но мне все сразу стало ясно.

— Здравствуйте, доктор, что здесь происходит?

— Белый мужчина по имени Джон Петанглс был доставлен к нам полчаса назад с огнестрельными ранениями живота и бедра.

Я смотрел на Билла, но слышал собственный голос: ничего, мол, Джонни, последи за Казом де Флооном, а эта сволочь всего за несколькими минутами раньше пристрелила Джи-Джи и Олд-вертью.

— Дайте на все посты ориентировку: белый мужчина, возраст около шестидесяти, одет в пестрый спортивный костюм. Рост примерно пять футов и девять дюймов, вес приблизительно… сто пятьдесят фунтов. Или немного меньше.

Билл записывал мои слова в блокнот, время от времени поднимая на меня изумленный взгляд.

— Откуда тебе все это известно, шеф?

— Делай, что сказано, Билл. Как Джонни?

— Неважно. Его как раз оперируют.

— Что скажете, доктор?

Она повертела рукой туда-сюда.

— Трудно сказать что-то определенное до окончания операции.

— Кто этот тип, Фрэнни? Откуда ты знаешь, кого надо искать?

— Потом скажу. Сейчас мне нужно найти здешнего фельдшера по имени Барри.

— Барри? — переспросила доктор Шелленбергер. — У нас в больнице такого нет.

— Меня это не удивляет, — сказал я, прежде чем уйти.

Джордж и Паулина сидели в зале для посетителей, взявшись за руки. От этой картинки у меня все внутри перевернулось. Эти двое так много для меня значили. Мне осталось провести с ними еще каких-то несколько дней, а потом я их потеряю. Джорджа, Паулину, Магду, Крейнс-Вью… мою жизнь. Как можно добраться до берега на волне такой мысли и не сорваться в пучину? Через несколько дней твоя жизнь закончится.

— Как она, Фрэнни? Она ведь поправится, да?

— Да, думаю, да. Надеюсь. Они говорят, все вроде не так уж плохо. Но нужно дождаться результата анализов. Паулина, побудешь здесь, пока я поговорю с Джорджем, ладно? Всего минут пять, не больше.

Она вцепилась мне в руку.

— Ты что-то скрываешь, да? Что-то насчет мамы?

— Да нет, нет, ничего подобного. Поверь. Просто мне надо обсудить с Джорджем кое-какие дела…

— Не обманывай меня, Фрэнни. Пожалуйста. Я знаю, ты считаешь, что я еще маленькая…

— Это неправда, Паулина. Магда твоя мать. И если бы я знал, что ее дела плохи, то от тебя не стал бы скрывать. Зачем, по-твоему, я бы стал это делать?

— Потому что ты меня считаешь малым ребенком и…

У меня оставалось так мало времени, что я обязательно должен был разобраться с Паулиной хотя бы в этом. Я взял ее за руки и притянул к себе, так что мы оказались почти нос к носу.

— Я вовсе так не считаю. Я чертовски тобой горжусь и уверен, что ты обязательно будешь победителем — ты ведь сказала об этом недавно в гараже.

Больше мне ничего не приходило в голову, а сказать нужно было так много, потому что все это кипело во мне и осаждалось глыбой льда — да, кипело и обращалось в лед одновременно. Сочетание совершенно невероятное, но со мной происходило именно это.

Жизнь — это только противоречия и умение приноравливаться к ним. Я хотел сказать этой умненькой, наивной девочке, чтобы она помолчала и послушала — я расскажу тебе, чему успел научиться, и, может, ты сумеешь этим воспользоваться. И в то же время я ничего ей не хотел говорить, и пусть себе живет в своем серебристом мыльном пузыре невинности до самого последнего момента, до тех пор, пока тот не лопнет и она не свалится на землю — гораздо более жесткую, чем она себе представляла.

— Послушай… — Но тут настала ее очередь поддерживать меня, потому что я совершенно расклеился, не смог больше сказать ничего и заплакал.

— Ты меня обманываешь, Фрэнни? Ты поэтому плачешь? Ты меня обманываешь насчет мамы?

Ее голос был нежным и мягким, как кашемир. Он задавал вопросы и в то же время успокаивал. В нем не было даже намека на осуждение. Я не сержусь, даже если ты мне соврал, я не сержусь. Я тебя прощаю и не выпущу из своих объятий, пока ты не успокоишься. Я до сегодняшнего утра и не подозревал таких качеств в этой девочке. Все они обнаружили себя как-то сразу. Сексуальная Паулина, Паулина Флиртующая. Снисходительная, Понимающая… Почему я не замечал в ней этого прежде? Почему я не потрудился узнать ее как следует?

— Ты мной довольна, Паулина? Я тебе был хорошим отчимом?

— Ну да. Конечно да. А почему ты спрашиваешь? Что случилось?

— Просто хотел узнать. Мне это очень нужно. С твоей мамой все в порядке. Клянусь, я передал тебе все, что они мне сказали. Дело совсем не в этом; просто я хотел узнать, не очень ли я тебя терроризировал.

Губы улыбнулись едва заметной улыбкой.

— Не очень. Когда мы сидели в гараже и разговаривали, я поняла, что так тебя люблю! С тобой я чувствовала, что мои слова вовсе не глупые и не идиотские. С тобой я себя почувствовала нормальной.

Мы обнялись. Мы обнялись, и я почувствовал слезы на своих щеках и тепло ее хрупкого тела.

— Не надо быть нормальной, Паулина. Даже не пытайся быть нормальной, потому что это первый признак неизлечимой болезни. Как только почувствуешь потребность быть нормальной, немедленно прими противоядие.

— И что же это за противоядие?

Мне ужасно захотелось сказать что-нибудь глубокомысленное и в то же время остроумное, чтобы она запомнила до конца своих дней. Но в голову только и пришло, что:

— Просто старайся жить своей жизнью, Паулина, и пусть никакая нормальность не притворяется тобой.

К нам подошла Изабелла Закридес — подписать бумаги. Она спросила, с кем из нас можно переговорить о состоянии Магды. Я взглядом спросил ее, есть ли какие-то новости. Она так же безмолвно ответила, что нет, ничего, просто надо выполнить формальности. Тогда я сказал, чтобы она поговорила с Паулиной, и лицо у девушки засияло от счастья и благодарности.

— Вы мне подробно расскажете, что с мамой?

— Конечно, Паулина. Давай-ка присядем, и я тебе расскажу абсолютно все.

Выйдя из больницы, я сказал Джорджу, что случилось с Джонни и что это наверняка дело рук Флоона. Еще я рассказал ему о том, что происходило между мной и Барри. Когда я закончил, на Джордже просто лица не было.

— Переварить такое, Фрэнни, все равно что проглотить индюшку целиком. Я потрясен. Что ты теперь собираешься делать?

— Я хотел разыскать Барри и задать ему несколько вопросов, но он исчез. У меня такое чувство, что, когда надо будет, парень снова объявится. А тем временем я должен позаботиться, чтобы этот подонок Флоон не шлялся здесь с пистолетом. Он уже подстрелил двоих людей и пса, а ведь еще и двенадцати нет.

— Но что ты будешь делать, когда его найдешь? Ведь у тебя только несколько дней, Фрэнни.

— Сначала нужно разобраться с Флооном. Этот тип опасен. А потом займусь этой четвертой штуковиной, которую им приспичило получить, что бы там это ни было. А какие еще варианты, Джордж?

На его обычно бесстрастном лице появилось и осталось выражение неизбывной печали. Он боялся за меня, и, к моему удивлению, в его глазах было столько любви! Он едва слышно спросил:

— Чем я могу помочь?

— Вернись в больницу и присмотри за Паулиной. Я не в состоянии заботиться сейчас еще и о ней. Включи свой сотовый, чтобы я мог с тобой связаться, если что. И отвечай на звонки, ради всего святого, Джордж! А то ведь у тебя телефон может звонить, пока батарейка не сядет.

— Хорошо. А куда ты теперь?

— Домой за пистолетом и переодеться. Потом на поиски Флоона, нашего летучего голландца.

Мы обменялись взглядами и столько всего успели безмолвно поведать друг другу за эти несколько секунд. Потом он виновато улыбнулся.

— Фрэнни, неужели ты и правда видел «Битлз»? — не смог он удержаться. — Ну и как они тебе?

— Все они оказались ниже ростом, чем я думал. Даже Леннон. Я всегда его представлял великаном футов этак десяти.

Приближаясь к своему дому, я услышал, как внутри надрывается телефон. Мы так торопились в больницу, что забыли запереть входную дверь. Я вошел внутрь и при звуках последнего звонка схватил трубку. Но ответа на мое «алло» не последовало. Что там Флоон — успел натворить еще что-нибудь? Не дай бог. Я обдумывал это привычное выражение, пока шел в спальню и переодевался. Как может «Бог не дать», если Он спал все это время? Или «Господи, сохрани», или «Господи, помилуй». Но в самом ли деле Его сознание отключено, как бывает с нашим, когда мы спим, или Барри воспользовался какой-то космической метафорой?

Держа в руках брюки и собравшись уже было сунуть в них одну ногу, я понял, что смотрю на нашу постель. Есть ли у Бога матрас? А подушка? Какой величины у Него кровать? С чего это я вдруг разулыбался? Совсем скоро мне предстояло умереть, потому что мой бедный мозг должен был взорваться изнутри. А в оставшееся время я должен отыскать спятившего Каза де Флоона, пока он еще кого-нибудь не пристрелил, а после — найти что-то четвертое, чтобы спасти Вселенную. Ну и чему же тут улыбаться?

Натянув наконец брюки, я выпрямился и встал в позу Брюса Ли — руки как два крюка, готовых наносить смертельные удары. Я резко выбросил вперед кулак с возгласом «й-я-а-а-а», как каратисты из гонконгских фильмов. Маккейб, умирающий Хозяин Вселенной. Потому что прав был Джордж — всего этого многовато, даже чтобы просто вообразить и уж тем более — пережить. Логичней всего было сделать то, что мне по силам, а остальное предоставить Барри, его команде и всем прочим звездным обитателям.

Решения у меня не было, но грандиозностью проблемы я не мог не восхищаться.

Где же искать Флоона? Куда бы я сам пошел на его месте? Хм-м-м? Куда я мог бы пойти без денег и документов? Я исходил из того, что он здесь объявился, имея при себе только ту одежду, которая на нем. Кроме того, он не в курсе деталей того, что происходит сегодня. Если бы меня неожиданно переместили на тридцать лет назад, не дав подготовиться и не сказав, на что можно рассчитывать, то не знаю, что бы я стал делать. Флоон сказал — он намерен «кое-что изменить», и это, по-моему, могло означать, что он решил воспользоваться преимуществами своей осведомленности о будущем, чтобы огрести еще больше денег, например прикупить чертову уйму акций «Майкрософта», как только их начнут продавать. Но как это сделать? Ограбить банк, чтобы заиметь стартовый капитал? У него при себе пистолет, и дерзости ему не занимать.

Я стоял перед зеркалом и раскладывал по карманам всякие мелочи, потом посмотрел на свое отражение, пытаясь сообразить, куда бы мог направиться Флоон. Что он стал бы делать в первую очередь?

Магда аккуратная женщина. Все у нее на своем месте, в доме всегда ни пылинки, на столе никаких посторонних бумаг, счета пунктуально оплачиваются каждый месяц. Я ценю это ее качество, потому что у меня самого не бывает порядка ни в мыслях, ни в чековой книжке. Каждое утро, когда прибывала почта, она все, что было адресовано мне, складывала аккуратной стопкой на мой туалетный столик. Вернувшись с работы и переодевшись, я просматривал письма и читал те, что казались мне интересными, а остальные оставлял лежать, поскольку интереса к ним у меня не возникало. Магда и Паулина подшучивали надо мной, говорили, в этой нераспечатанной кипе множество невыигранных мною конкурсов и куча голодающих сирот.

Сегодня на самом верху этой стопки лежал квартальный отчет моего биржевого брокера. Я засунул в карманы все, что мне могло понадобиться: деньги, записную книжку, пистолет… мысленно пробежался по списку, не забыл ли чего. Взгляд мой тем временем остановился на письме от брокера в фирменном конверте с почтовым и электронным адресом. И тут меня осенило.

— Элементарно, Ватсон!

Я выскочил из дома будто настеганный.

Наша городская библиотека была любимым детищем Лайонела Тиндалла, единственного по-настоящему, до неприличия богатого жителя Крейнс-Вью. Одинокий старый чудак, заработавший свой капитал на разведке нефти, Тиндалл перед смертью отвалил библиотеке такую прорву денег, что приходишь туда — и сердце поет от радости. У них не только богатый выбор книг и постоянно растущие фонды, но и самое современное, самое новое, самое крутое оборудование. Заведующая библиотекой Мейв Пауэлл терпеливо обучила меня пользованию компьютером, а когда я с трудом это освоил, показала, как извлекать максимум из Интернета.

Тем утром, когда я вошел, Мейв сидела за стойкой дежурного библиотекаря, погрузившись в чтение огромной, размером с кофейный столик, книги о наручных часах. Вход в компьютерный зал находится за стойкой и направо. С того места, где я стоял, мне никак было туда не заглянуть. Я дергался из-за того, что Флоон мог находиться в каких-нибудь нескольких футах от меня, а я не имел возможности в этом убедиться.

Библиотекарша Пауэлл серьезна, как почтовый штемпель, и если она улыбается, можно считать это знаком особого расположения. Подняв голову, она мне улыбнулась.

— Доброе утро, Фрэнсис.

— Привет. Вы сегодня здесь с самого открытия?

— Да. Я читала про Брегета и турбийон…

— Очень мило. Скажите, не заходил ли сюда один тип в таком жутком цветастом костюме для бега трусцой. Лет шестидесяти, с копной седых волос. Говорит с акцентом.

— Да. Держался очень любезно. Заказал энциклопедию «Энкарта» на си-ди и словарь. Я ему выдала, и он прошел в компьютерный зал.

— Так я и знал! Знал, что он будет искать компьютер и этот проклятущий Интернет! Есть еще кто-нибудь в библиотеке? — Я огляделся. За одним из столов сидела тучная женщина в желтом платье и листала журнал. — Есть еще кто-нибудь кроме нее?

Мейв сразу все поняла. Она заговорила быстро и деловито:

— В компьютерном зале еще пара ребятишек.

— Черт! — Я набрал полную грудь воздуха и испустил глубокий вздох. — Ладно, что-нибудь придумаем.

— Кто он, Фрэнни?

Мне вдруг захотелось сказать ей, но что-то меня удержало.

— Не важно кто. Просто мне надо срочно с ним переговорить, и как этот разговор повернется — еще неясно. Так значит, в библиотеке больше никого, кроме нее и тех двоих ребят?

— Никого.

— Тогда прогуляйтесь-ка немного и возьмите с собой эту читательницу, ага?

— Позвонить в участок?

— Нет, попробую сам все уладить, без лишнего шума. А вы двое давайте на улицу.

Она послушно поднялась на ноги, потом вдруг заколебалась. Явно хотела что-то сказать. Но вместо этого обогнула стойку и подошла к посетительнице. Обе смотрели на меня, пока Мейв говорила. Толстухе явно не хотелось уходить. Но то, что она услышала, заставило ее передумать. Она вскочила со стула так, будто ее катапультировали, и понеслась к выходу из библиотеки со скоростью, говорившей ясней всяких слов.

Мейв, поравнявшись со мной, остановилась.

— Фрэнни.

— Что? — Я перевел взгляд с нее на дверь компьютерного зала, желая, чтобы она поскорей ушла и я мог сделать то, ради чего сюда явился.

— Там моя дочь Нелль. И ее подруга Лайла.

— Им ничто не угрожает. Не волнуйтесь.

— Если что-то случится…

Я постарался, чтобы мой голос звучал как можно более уверенно и в то же время беззаботно:

— Ничего не случится, миссис Пауэлл. Я просто туда войду, а выйдем мы вместе с этим типом. Раз-два, и нас уже нет. Пожалуйста, верьте мне.

— Я вам верю, Фрэнни. Но там Нелль. Не допустите, чтобы с моим ребенком что-то случилось.

— Обещаю. — Я дотронулся до ее щеки.

В глазах у нее стояли слезы, веки подрагивали.

Как только она ушла, я неторопливо обогнул стойку. Прижавшись к стене, вынул свою «беретту», снял с предохранителя. Опустив руку с пистолетом вниз, я тихо скользнул к компьютерному залу. Подобрался к двери и хотел было осторожно заглянуть внутрь через стекло. Но тут без всякого предупреждения мою голову пронзила невероятная, неправдоподобная боль. Я как стоял, прижавшись спиной к стене, так и сполз на пол. Если бы я не опирался о стену, то рухнул бы лицом вниз. Тело мне не повиновалось.

Я решил, что меня подстрелили. Потом наступил какой-то провал, потому что в этом тесном пространстве не было места ни для чего, кроме боли. Дыхание замерло у меня в горле. Я ничего не видел. Никакая агония не могла быть хуже этого, ничто на свете. Ужаснее всего было то, что я оставался в сознании — ни обморока, ни физической передышки. Со стороны меня, наверно, можно было принять за пьянчужку, сидящего в отключке на полу. Это было похоже на подземный ядерный взрыв. Когда бомба взрывается, единственным видимым свидетельством этого является проседание земли к многомегатонному аду в ее чреве на глубине в полмили.

Не знаю, сколько это длилось — пять секунд, минуту. Не знаю, как я остался в живых. Когда это кончилось, я был одурманен. Так, кажется, это называется? Одурманенный, парализованный, с мозгами, которые уже никогда не будут работать, как раньше. Да и странно было бы, останься они после этого прежними.

Сидя на полу возле входа в компьютерный зал, я смотрел невидящим взглядом на большую черно-белую фотографию Эрнеста Хемингуэя, висевшую на противоположной стене. Рядом с ней — портрет Фитцджеральда, дальше шли Фолкнер, Эмерсон и Торо. Лица их я узнал, но их имена извлекал из-под обломков памяти целую вечность. Чтобы быть уверенным, что это на самом деле Хемингуэй, я произнес его имя. Прозвучало правильно, хотя звуки из моего рта выходили медленно, будто это слово состояло из тянучки.

Ладонями я ощущал холодную поверхность пола, спиной — твердую стену. Я больше ничему не мог доверять в себе, ни на что не мог положиться. Первым, о чем я подумал, когда снова обрел способность соображать, была опухоль мозга, сразу завладевшая всем моим существом. Хотя Барри и сказал, что, прежде чем она меня убьет, у меня будет несколько дней отсрочки, случившееся говорило: он ошибался — похоже, у меня и дня не осталось.

Я попытался восстановить нормальный ритм дыхания, но это было невозможно. Дыхание оставалось коротким, частым и прерывистым, как у маленького зверька, загнанного в угол. Я пытался заставить себя дышать медленно и глубоко, но ничего из этого не получалось. Взгляд мой переместился с противоположной стены на пол, потом на мою руку. Она по-прежнему сжимала пистолет, но я долго не мог взять в толк, что ж это такое за штука.

Из компьютерного зала донесся детский смех. Это здорово подействовало на мои мозги — они начали шевелиться. Я вспомнил, почему я здесь: Флоон — задержать его, дочь Мейв — спаси ее. Ну-ка, вставай.

«Вставай, кукин сын». — Эта оговорка невольно вызвала у меня улыбку. Ну и дела — я теперь даже не мог правильно выговорить одно из своих любимых выражений. Я повторил попытку, на сей раз медленней: «Сукин сын». Славно. А теперь пора и на ноги встать. Я попытался это сделать. Изо всех сил старался оторвать себя от пола, но ничего не выходило: я стал ужасно, невозможно тяжелым. Сила тяжести удвоилась, утроилась. Мне, пожалуй, никогда ее не преодолеть.

На жуткую долю секунды в голове опять вспыхнул пожар — боль пронзила мозг, словно танец зарницы на огромном пространстве ночного августовского неба. Но этим все и кончилось — короткая вспышка, дыхание замерло на мгновение, а потом все прошло. Все прошло.

А потом я опять заговорил сам с собой, но это уже был не мой голос:

— А ну, сукин сын, хер моржовый, вставай, тебе говорят! — Я это сказал или кто-то другой, но любимое мое выражение на сей раз было произнесено идеально.

— Не могу. Сил нет, — совершенно спокойно, без всякой жалости к себе сказал я.

— Ты не можешь, зато я могу. Так что давай, — раздался из меня голос Джи-Джи.

Я спросил:

— Ты где? — И стал ждать ответа.

Он ответил:

— Я всюду, где я тебе нужен. Ну-ка, вставай!

Я решил, что, пока я пытаюсь встать на ноги, лучше оставить пистолет на полу. Положил я его осторожно, чтобы не наделать шума. Черный пистолет на желтом линолеуме. Терпеть не могу желтый цвет.

— Забудь ты про этот желтый цвет! Соберись. Ты должен собраться, иначе у тебя ничего не получится.

— Ладно. Я облизнул губы и стал собираться с силами, чтобы подняться наконец с пола. Поначалу у меня получалось медленно. Но, приподнимаясь, я вдруг почувствовал, как мои руки налились силой и энергией. Правда, только руки — больше ничего. Казалось, они принадлежат не мне, а кому-то другому, молодому и сильному. Может быть, семнадцатилетнему…

— Так это ты встаешь, а не я, да, Джи-Джи?

— Да нет, это ты сам. Нашел время философствовать обо мне. Вставай ты, жопа такая, и делай дело. — В голосе его слышалась злость, словно моя беспомощность была ему как серпом по яйцам.

Встав, я взглянул вниз и увидел на полу мой пистолет. Казалось, он от меня в пяти милях, на дне Большого Каньона. Без него мне было не сделать того, зачем я сюда пришел, но я не знал, смогу ли нагнуться за ним и при этом не рухнуть на пол мордой вниз.

— Пожалуй, у меня ничего не получится.

— Подними пистолет, черт тебя дери.

Как древний старик, как тот старик, каким я был в Вене, я осторожно согнул колени и, кряхтя, опустился на корточки за пистолетом. Получилось, и я себя почувствовал чуть ли не рекордсменом. Потому что, несмотря на сильные руки, все остальное тело по-прежнему едва мне повиновалось.

— И что теперь? — спросил я окружающую меня пустоту. Ответа не последовало. Ну вот, Джи-Джи исчез, когда был нужен мне больше всего.

Я стоял, а из моих ушей валили дым и пепел после извержения Везувия у меня в черепе. И никакой гарантии, что в любую секунду я снова не рухну на пол. Но несмотря на это, я должен был войти в зал, где находились две девчонки, и обезоружить сумасшедшего миллионера-убийцу.

Их оказалось трое. Когда у меня наконец хватило сил снова подойти к двери, я увидел три маленькие спины и одну взрослую. Две девчонки, мальчик и Флоон смотрели в монитор компьютера. Флоон сидел, ребята вокруг него стояли, но головы всех троих не доставали ему даже до плеч. Ребята стояли чуть ли не вплотную к нему — не хотели пропустить ни мгновения из той забавы, что привлекла их к экрану. Картинка на нем менялась так быстро, что мои глаза не могли разобрать ничего. Поскольку они располагались ко мне спинами, я продолжал наблюдать.

Время от времени Флоон клал пальцы на клавиатуру и начинал нажимать клавиши с какой-то неправдоподобной скоростью. Дети при виде этого просто прыскали от хохота. Всякий раз, как он предпринимал очередную атаку на клавиатуру, они взвизгивали от восторга и еще ближе теснились к экрану. Я где-то слыхал, что самые быстрые машинистки набирают на компьютере сто шестьдесят слов в минуту. Чепуха — Флоон работал в сотни раз быстрее. Судя по всему, он печатал быстрее, чем могла воспринимать машина. Могу поклясться: то, что он печатал, появлялось на экране с некоторым опозданием. Он был похож на какого-нибудь мультяшного персонажа при быстрой прокрутке пленки.

Он откинулся к спинке стула в ожидании, когда компьютер переварит все, что было в него введено. Секунду спустя на экране вспыхнут слова, появится графическое изображение, понесутся мириады каких-то математических символов. Он посмотрит-посмотрит и снова примется терзать клавиатуру. Детишки каждый раз заходились в смехе от его проворства. Интересно то, что Флоон вроде бы нисколько не возражал против их присутствия. Вернее, он, похоже, вообще их не видел.

Но я-то видел — особенно когда мальчишка, повернувшись к Нелль Пауэлл, толкнул ее на вторую девчушку. Нелль ответила ему тем же. Он качнулся, потерял равновесие, сделал шаг в сторону от девчонок, чтобы устоять на ногах. Ему это не удалось — он приземлился на задницу. Тут-то мне и удалось увидеть его лицо — это был я лет девяти или десяти. Десятилетний Фрэнни Маккейб находился в этом зале с Флооном и девчонками. Сорокасемилетний Фрэнни Маккейб стоял снаружи и наблюдал за ними.

Когда я спросил у Джи-Джи, где он, то в ответ услышал: «Всюду, где я тебе нужен». Так вот, значит, что он имел в виду? Что теперь я — это не только я нынешний, не только Джи-Джи, но и другие Маккейбы из всех эпох моей жизни. Включая мальчишку Фрэна там, в зале, в компании Каза де Флоона. Живое исполнение всего альбома хитов одновременно.

Не вставая с пола, парнишка оглянулся на дверь. Лицо проказливого крысеныша и одновременно мальчика из церковного хора. Ничуть не удивившись при виде меня, он заговорщицки мне подмигнул и выставил вверх большие пальцы обеих рук.

Я отвернулся от двери. Снова прислонился к стене, с силой надавил на веки. Нужно с этим смириться. Теперь все так и будет до самой твоей последней минуты: повсюду хаос, вопросы без ответов, голова, тикающая как часовая бомба, и появление очередного Маккейба, стоит лишь тебе отвернуться. Смирись с этим, прими это, если можешь. Ни на что другое у тебя просто времени нет, дружок.

Повернувшись снова к двери, я увидел, что мальчишка поднялся и смотрит в мою сторону. На лице его появилась вопросительная гримаса, явно означавшая одно: что я должен делать? Увидев это, Нелль повернулась посмотреть, кому это он корчит рожи. Я отпрянул — мне не нужно было, чтобы она меня увидела.

Какие у меня были варианты? Что мог маленький мальчик сделать с Флооном такого, чего не мог сделать я, хотя у мальчишки теперь, возможно, и было побольше силенок и голова работала яснее, чем у меня. Я же, ослабевший и едва державшийся на ногах после взрыва в голове, понимал, что могу отключиться в любой момент.

Мальчишкой я был непоседлив, как муха. Странно, что я сразу об этом не вспомнил, увидев маленького Джи-Джи в компьютерном зале. Мы еще немного посмотрели друг на друга, а потом он опять сделал раздраженный жест — весь нетерпение. Все его дергающееся, вихляющееся тело вопрошало: что я должен сделать?

Я как мог с помощью рук и губ обозначил ему монитор компьютера. Он меня понял и кивнул. Потом я показал ему, что надо делать с этим монитором. Он сразу засиял, как лампочка в тысячу ватт. Ух, как ему понравились эти инструкции!

Без малейших колебаний шагнул он к столу, за которым набирал свой безумный текст Флоон. Обеими руками он спихнул монитор с основания, и вся эта трехомундия с грохотом рухнула на пол. Пауза. Все четверо замерли на месте. Но потом эта скотина Флоон повел себя совсем не так, как я ожидал. Я думал, что он придет в ярость, взбесится, разорвет себя надвое, как Румпельштильцхен, — шутка ли, столько времени, столько усилий потеряно впустую, он ведь так долго вводил в этот компьютер свою чертовщину. Ничего подобного. С обескураживающим спокойствием он пересел за другой компьютер и, не теряя ни секунды, стал как ни в чем не бывало наяривать на клавиатуре.

Одна моя идея провалилась, и тогда я распахнул дверь, подошел к Флоону и что было сил заехал ему пистолетом по затылку. Сработало. Он дернулся вперед, стукнулся физиономией об экран — тот треснул. У него была грива седых волос. Я сгреб эту гриву в пятерню и приложил его к клавиатуре.

— Ну-ка, ребята, кыш отсюда. Нелль, мама ждет тебя на улице.

Девчушки вмиг выскользнули прочь, как водомерки по глади пруда, но не Маккейб-младший.

— Высший класс!

— Давай-ка отсюда!

— Еще чего! Никуда я не пойду. Ни за что не пропущу такое. Вмажь-ка ему еще разок.

— Давай-ка пошевеливайся, а не то расскажу твоей маме, что ты стащил у нее из кошелька пятнадцать долларов, чтобы сходить на автошоу в Уайт-Плейнс.

У него челюсть отвисла.

— Откуда ты об этом знаешь?

Сдерживая улыбку, я выдавил из себя:

— Ясновидящий я, понял? Ступай на улицу и жди меня там.

— Чтоб тебя перекосило! — На этой ноте он побрел к двери. — Но я тебя буду ждать. Имей в виду.

Как только дверь за ним закрылась, я еще разок вмазал Флоону по черепушке — просто чтобы получить удовольствие. Совершенно непозволительно для полицейского, но ведь я уже не был полицейским. Потом я его обыскал. Пистолет оказался в одном из его карманов. Я переложил оружие в свой.

— Маккейб… — заныл Флоон.

— Заткнись, Каз, а не то еще получишь. У меня так прямо руки чешутся.

— Маккейб, послушай… — Язык у него заплетался, как у пьяного.

И снова мой мозг пронзила боль. Только не теперь! Не теперь, ради всего святого! Приподняв плечи, я втянул голову — я ждал худшего, но ничего не случилось.

— Маккейб, ну хоть на экран посмотри!

На экране было что-то похожее на очень подробное железнодорожное расписание.

— Ну и что?

— Тан… — Он глубоко вздохнул и закашлялся. Из его носа на стол капала кровь. — Танкредий! Его еще не изобрели! А если и изобрели, то пока помалкивают. Ну разве не удивительно? Даже слова такого нет в словаре! Никто о нем не знает.

— Ничего не понимаю, что ты тут говоришь, Каз. И потом, мне это совершенно неинтересно.

— Неинтересно ?Танкретический спредж! Ядерная трансмутация? Холодный синтез, идиот ты непроходимый! Как же получилось, что все это еще не открыто?

Я еще раз стукнул его башкой о клавиатуру. Мне это начинало нравиться. Ненависть к этому ублюдку подзарядила меня адреналином, придала сил.

— Ты мне тут кончай мозги ебать, Флоон, у тебя дрючок для этого маловат!

И я запел на мотив песни Сэма Кука «Удивительный мир»:

О холодном синтезе не знаю ничего,

А о Казе де Флооне еще меньше того.

Знаю только, что смогу тебе по жопе дать,

А ты знаешь, что с этим я не стану ждать…

— Мне плевать, что ты там ищешь и что уже нашел, Флоон. Мы с тобой прямо сейчас валим отсюда на хрен. И если по пути ты сделаешь что-нибудь такое, что мне не понравится, я тебя прикончу без малейших колебаний. Можешь мне поверить.

— Ты не можешь меня убить, ведь ты полицейский.

— В прошлом, Каз. В прошлом. Теперь мы живем в дивном новом мире. А ну давай поднимайся!

— Пожалуйста, Маккейб, послушай меня пару минут. То, что я тебе скажу, изменит твою жизнь.

Я фыркнул.

— То немногое, что от нее осталось. Не нужно мне никаких перемен в моей жизни, кроме тех, которые уже произошли. Чего тебе надо? Даю одну минуту. Валяй.

— Хорошо.

Он прикоснулся ко лбу и поморщился, потом с недоуменным выражением на лице посмотрел на свои пальцы — похоже, он не знал, что делать с пятнами крови на них.

Я бросил взгляд на свое голое запястье и приложил его к уху, проверяя, идут ли воображаемые часы.

— По моим часам у тебя из той минуты осталось секунд тридцать, Каз.

— Погоди! Ты меня еще благодарить будешь за то, что увидишь. Уж по меньшей мере, я тебе смогу сейчас же показать, как можно немыслимо разбогатеть. Я уложусь в пять минут. Дай мне только пять минут…

— Две. Денег у меня и так хватает.

— Две. Идет. Я сейчас тебе покажу.

И снова он переместился — теперь уже к третьему по счету компьютеру. При таком темпе ко времени нашего ухода в библиотеке не останется ни одной исправной машины. Он снова забарабанил по клавиатуре со скоростью пулемета, и на экране появилось то, что он вызвал.

— Я знаю этот сайт. «Yahoo»! Финансы.

— Верно. А теперь смотри, — сказал он и набрал еще что-то.

Мгновение спустя на экране появился отчет о маркетинговых исследованиях компании, называвшейся «СиРиал». В биржевых сводках она сокращенно именовалась «СИР». Акции этой компании продавались по четыре и пятнадцать шестнадцатых доллара. «СиРиал» существовала уже три года, но пока еще не заработала ни цента.

— «СИР». Символичное название. По четыре доллара за акцию? Ух-ты, столько же, сколько «Интел», да? Ну, нам пора.

Голос его все набирал и набирал высоту:

— Нет, нет, ты должен дослушать! В «СиРиал» изобрели вещество под названием нейтерскайн. В ходе этих исследований они создадут нечто под названием танкретический спредж. И как только это произойдет, компания сделается в десятки раз богаче и могущественней, чем «Дженерал электрик». Уж поверь, я знаю, что говорю, Маккейб. Потому-то я так и удивился, когда узнал, что этого еще не произошло. Информации об этом нет ни в последнем издании словаря, ни в энциклопедии. Ситуация такая, как если бы некто по имени Билл Гейтс предложил тебе инвестировать в его новую компанию, именуемую «Майкрософт». Вот и с тем, о чем я тебе только что говорил, дело обстоит точно так же. И если ты мне дашь еще немного времени, я для тебя найду еще массу таких вещей. Вложишься в них сейчас — и лет через пять будешь богатым, как Крез.

— Флоон, ты — дерьмо, прилипшее к моему ботинку. И чем скорее я тебя соскоблю, тем лучше. По каким-то невообразимым причинам тебе была предоставлена возможность вернуться на тридцать лет назад в прошлое. Путешествие во времени, господи ты боже мой! Чудо из чудес, абсолютно невероятное дело. Ну и чем же ты первым делом занялся? Бросился лазать по компьютерной паутине, чтобы найти способ заграбастать еще больше денег. Ты мне омерзителен.

— Я совсем не этим был занят, если хочешь знать.

— Плевать мне, чем ты был занят. Вставай!

— Не будь таким ослом, Маккейб. Ни тебе, ни мне не известно, зачем нас отправили сюда, в прошлое. Не знаем мы и того, вернут ли нас в наше настоящее время. Так почему не извлечь из ситуации пользу, пока мы здесь?

Флоон считал, что я здесь по той же причине, что и он.

— Так ты что же, думаешь, меня переместили сюда из твоего времени?

Он несколько раз нарочито медленно моргнул. Когда он заговорил, голос его был исполнен сарказма.

— Приехали! Разве ты не стоишь сейчас здесь рядом со мной, тогда как в последний раз мы виделись в Вене?

— Флоон, тебе шестьдесят лет. Неужели и я выгляжу шестидесятилетним?

— Это не имеет значения…

— Имеет, еще как имеет. Тебя сюда отправили по ошибке. А меня — чтобы ошибку исправить. Это мое настоящее время, так что никакой ошибки.

Мои слова не произвели на него никакого впечатления. Скрестив руки на груди, он спросил:

— Откуда тебе об этом известно?

Я собрался было ответить, но подумал — с какой стати?

— Мне пришельцы сказали. Пошли.

— Какие еще пришельцы? — Похоже, теперь он мне поверил.

— Разве ты еще не свел с ними знакомство? Марсиане с Крысиного Картофеля. Славные ребята. Живут за туманностью Рака, а на Земле выдают себя за фельдшеров или чернокожих с дорогими часами. Давай шевелись.

— Куда мы идем?

Куда ? До сих пор я об этом как-то не задумывался, не до того было. Но Флоон попал в самую точку. Не мог же я его притащить в участок — пришлось бы потратить кучу времени на всякие объяснения, а времени-то как раз у меня и не было.

— Тебе не интересно узнать, что я делал на компьютере, Маккейб?

— Нет. Заткнись. — Куда же, черт побери, мне его вести?

Дверь с грохотом распахнулась, и вошел маленький я.

— Копы заявились.

— Где они? Разве я тебе не сказал, чтобы ждал снаружи?

— Я там и был, мистер Тупица. А теперь там копы. Я пришел, только чтобы это сказать. Думал, может, тебе будет интересно. Приехали на двух машинах, а сейчас говорят с библиотекаршей на другой стороне улицы.

— Наверняка Мейв их и вызвала, — подумал я вслух.

С язвительным выражением на лице и в голосе Флоон спросил:

— Уж не собираешься ли ты меня арестовать, Маккейб?

— Предпочел бы сделать из тебя чучело. А теперь заткнись. Мне надо спокойно все обдумать.

Эти двое смотрели на меня так, будто я знаю, что делаю. Флоон напустил на себя безразличный вид, мальчишка сиял от счастья и возбуждения. Я ведь не прогнал его вон, как в прошлый раз, и он мог пока постираться рядом со мной, предвкушая то, что должно случиться.

Выжимая все, что было можно, из моего хромающего мозга, я попытался перебрать варианты, какими располагал. Останься мы в здании библиотеки, и Билл Пегг рано или поздно решит, что нас взяли в заложники, и предпримет соответствующие меры. Ничего хорошего это не сулило. Я прекрасно к Биллу относился, но знал, что он мечтает о славе, и пока главным образом втуне. А тут ему предоставлялся шанс отличиться, не факт, правда,что клучшему.

Для нас куда проще было бы спокойно выйти из библиотеки. Но в обоих случаях мы приходили к одному и тому же — на то, чтобы разрулить эту невероятную ситуацию, пришлось бы угробить не один час. Я не мог себе позволить попусту потерять это время.

— А как насчет подвала? — спросил Фрэнни-младший, но его слова не сразу дошли до меня.

— Что?

— Подвал. Что, если попробовать улизнуть через него.

— Почему улизнуть?

— Потому что снаружи копы, тупица! Ё-моё, ты что же, хочешь, чтобы они тебя сцапали?

— Кто этот парнишка, Маккейб?

— Мой сын.

— Никакой я не сын…

— Ну, почти сын. А откуда ты знаешь о подвале?

— А я тут вообще все знаю. Все здесь облазал. Мы с одним мальчишкой нашли, как отсюда можно улизнуть — вниз через пожарный выход…

Хотя мозги у меня и повыжгло, я вспомнил, о чем говорит малыш, вспомнил, что в его возрасте выломал замок на дверях внизу. Со мной тогда был Эл Сальвато. Я произнес это имя, даже не успев о нем подумать.

— Эл Сальвато.

Маленький Фрэн кивнул — именно Эла он, без всяких сомнений, и имел в виду.

Он был прав: мы могли легко улизнуть через эту дверь и, попетляв немного, в пять минут выбраться из квартала.

— А ты умный парнишка. Ну, раз ты принес эту идею, то давай веди.

— Веду.

Я взял Флоона за руку и толкнул вперед. У него хватило ума не сопротивляться — он знал: чуть что, и я снова тресну его по башке. Мы вышли из компьютерного зала, повернули вправо по коридору к широкой лестнице. Мальчишка прыгал вниз через две ступеньки. Мы, старики, спускались медленнее, но в конечном итоге тоже добрались до нижней площадки.

Парнишка поманил нас за собой.

— Эта дверь там.

— Смышленый мальчик, правда, Флоон? Он ведь и в самом деле выведет нас отсюда. Неудивительно, что я такой умный, — я рано начал.

— Что за чушь ты несешь, Маккейб?

— Не важно. Знай себе шагай за этим юным гением.

Я уже собрался было толкнуть дверь, но в последний момент обратил внимание на табличку на стене, извещавшую, что это экстренный пожарный выход. Если открыть, раздастся звуковой сигнал. Наверняка завоет так, что любой мерзавец, позарившийся на библиотечные книги, наложит в штаны. Но вой сирены едва ли поможет мне в том, что я задумал, — выбраться отсюда потихоньку.

— Можно мне внести предложение? — Флоон не стад дожидаться моего разрешения. — Если ты откроешь эту дверь, то сработает тревожная сигнализация. Говорю это на случай, если ты не обратил внимания на тильду.

— Это называется табличка, Флоон, а никакая не тильда. Я и без тебя знаю, что здесь сигнализация.

— Я просто подумал, если ты поищешь, то найдешь провод, который надо отсоединить.

Мне это показалось подозрительным. В особенности еще и потому, что говорил он таким невозмутимым тоном.

— Тебе-то что за радость от того, что мы здесь выйдем?

— Потому что я не хочу, чтобы меня арестовали. У меня полно других дел — я предпочту заниматься ими, а не сидеть в тюремной камере.

— Ничем ты не займешься, пока я с тобой не закончу. А после этого я сам тебя отведу в камеру.

Мальчишка подбоченился и окинул нас свирепым взглядом.

— Вы что тут, до вечера собрались препираться? Давайте пошевеливайтесь.

На то, чтобы отыскать провод, потребовалось минут пять, и еще секунда — чтобы его перерезать массивным коричневым карманным ножом, который оказался в кармане у мальчишки. Потом мы преспокойненько вышли наружу, и дверь за нами с хлопком закрылась. Мы поднялись на небольшую горушку, затем некоторое время шли вдоль ручейка, потом оглянулись — библиотека уже скрылась из виду. Как и мои сомнения насчет того, куда идти.

— Здесь направо.

— Позволь поинтересоваться, куда мы идем? Каждый раз, когда Флоон открывал рот, голос его звучал педантично и с ехидцей. По такому голосу хотелось шарахнуть бейсбольной битой.

— К Джорджу.

— С какой стати? Мы ведь уже там были! — Впервые за все время в его голосе послышалось раздражение и что-то отдаленно человеческое.

Мальчишка толкнул меня в бок.

— Что еще за Джордж?

— Малыш, я тебе благодарен за помощь в библиотеке. Но если ты намерен оставаться со мной и дальше, то чтобы никаких вопросов. Ни одного. Понял? Тут слишком много всего происходит, а голова забита до отказа. Твои вопросы мне вовсе не помогают. Усек?

— Усек.

— Вот и отлично. Но на этот вопрос я тебе все же отвечу. Мы идем в дом моего друга. Его зовут Джордж, и он очень смышленый парень. Без его помощи мне тут не разобраться. Ясно? Вот и весь план.

Мы шли знакомыми закоулками, мимо задних двориков Крейнс-Вью. Мальчишка впереди, за ним — двое мужчин средних лет. Время от времени он пускался вприпрыжку, улыбаясь чему-то своему, совсем один в этом мире. Глядя на него, я перебирал в памяти приметы этого мира, в котором сам когда-то жил: леденцы «Гуд-и-пленти», двухъярусная кровать у меня в спальне, подающий Эрли Уинн из команды «Кливленд Индиане», журнал «Знаменитые монстры кинематографа», битловская песня «I Wanna Hold Your Hand» [14], «Три придурка» по телевизору. Я шел, вспоминая восхитительные мелочи, наполнявшие те дни. Некоторые из них возвращались, но многое исчезло навсегда. Мне от этого сделалось очень грустно. Жаль, что у меня нет времени посидеть с мальчишкой, порасспросить о его жизни, моей жизни. Тогда я вспомнил бы все подробности, и они были бы со мной столько, сколько мне осталось.

Порой он ненадолго останавливался с озадаченным видом — ведь город, известный ему сорок лет тому назад, стал иным. Вместо домов, которые он знал, были пустыри. На бывших пустырях стояли дома. Все выглядело по-иному. Кто все эти незнакомцы? Никто не знает маленького городишки лучше, чем живущая в нем детвора. Они живут на улицах, запоминают людей, машины, содержимое витрин. А чем еще им заняться летом, когда школа закрыта на каникулы? Одно из двух — помирать со скуки у себя дома или слоняться по улицам. Вот они и стоят, придерживая свои велосипеды за руль и наблюдая, как машины завозят на эстакады на заправочных станциях, чтобы поменять масло, как люди въезжают в дома и выезжают из них. Мальчишки расскажут вам о новых соседях прежде всех остальных. Сколько у них детей, какой породы собака, какого цвета мебель в их гостиной, кричит ли муж на жену.

Крейнс-Вью был и одновременно не был (Крейнс-Вью сегодняшний) городом маленького Фрэна. Однако перемены, которые он, видимо, отмечал повсюду, похоже, мало его беспокоили. Если он сбивался с пути, то останавливался и оглядывался на меня в ожидании инструкций. Флоон шел передо мной, а я почти не сводил глаз с мальчишки и ловил себя на том, что все время улыбаюсь. Мне нравилась его готовность принять любые изменения: мир стал другим — ну и подумаешь! По его лицу было видно, что все это ни капли его не смущает.

— Маккейб! — Флоон повернул голову, чтобы встретиться со мной взглядом.

— Двигай вперед, говнюк! — подтолкнул я его.

— Но я и так двигаюсь. Почему, ты думаешь, нас отправили сюда, в прошлое?

— Я знаю, почему сюда отправили меня. А вот ты здесь по ошибке. Мразь ты вонючая.

— Откуда ты знаешь?

— Пришельцы сообщили.

— Толковое объяснение, ничего не скажешь.

— К вашим услугам.

Мы продолжали идти, мальчишка по-прежнему далеко впереди.

— Эй, Каз, как грести в деревянном море?

— Меня это не колышет. Никогда не увлекался головоломками и загадками.

— Ложкой.

Мы оба посмотрели на Фрэна-младшего.

— Ложкой?

— Ну да. Потому что никаких деревянных морей нет. Их только придурок мог выдумать, а раз так, то и грести нужно чем-то придурочным, вроде ложки. А может, это вовсе и не деревянное море, а деревянный мор? — Он ехидно усмехнулся. — Так о каком море речь?

— Господи, мне такое и в голову не приходило!

Флоон переводил недоуменный взгляд с одной версии меня на другую.

— Что именно?

— Что это может быть не море, а мор.

Флоон нахмурился.

— Беру свои слова назад, Маккейб. Может, это и в самом деле твой сын. Вы оба так невразумительно мыслите — это явно семейное.

— «Невразумительно». У тебя богатый словарный запас, Флоон. Ты, наверно, получал хорошие отметки по орфографии.

Мальчишка попытался идти в ногу рядом со мной. Ему пришлось сделать несколько прыжков, а потом он, к моему немалому удивлению, взял меня за руку. Я не знал, что сказать. Чувство было странное, но приятное. Держать за руку себя самого, каким ты был сорок лет назад.

— Кем ты хочешь стать, когда вырастешь?

Я знал ответ, но все равно хотел услышать, что скажет он. Хотел услышать, как он снова живет той мечтой, которой жил я многие годы детства.

Прежде чем ответить, он расправил плечи и выпятил грудь.

— Артистом. Хочу играть в фильмах про монстров. Может, даже самих монстров.

— Правда? А ты смотрел «Седьмое путешествие Синдбада»? Это мой любимый фильм.

Он отпустил мою руку и отпрыгнул в сторону.

— И мой, и мой тоже! Самый классный фильм в мире! Самое мое любимое там — это циклопы. Я на уроке рисования вылепил одного из глины.

Он поднял руки, скрючив пальцы, — ни дать ни взять трехпалая когтистая лапа циклопа — и издал циклопий рык.

— А помнишь, как Синдбад сунул ему факел в глаз, а тот сослепу споткнулся и свалился со скалы? Помнишь?

Я кивнул — мне это было так хорошо знакомо.

— Разве такое забудешь? Это ведь лучшая сцена. Сколько раз видел я эту сцену, когда был в его возрасте и сидел с дружками в четвертом ряду кинотеатра «Эмбасси», и потом, когда несколько лет назад моя внимательная жена подарила мне кассету с «Синдбадом» на Рождество? Магда, если я разозлю ее чем-нибудь, называет меня Секура — именем главного негодяя этого фильма.

Остаток пути к дому Джорджа мы проговорили о кинофильмах и о наших любимых сценах из них. Это было здорово, ведь мы сходились абсолютно во всем. Флоону это надоело, и он раздраженно спросил, не будем ли мы так любезны переменить тему? Мы в счастливом согласии ответили «нет!» и продолжили разговор.

— Что это еще за машина такая?

Перед домом Джорджа был припаркован футуристического вида полноприводный автомобиль. Я видел его рекламу по телевизору — «исудзу», одна из моделей «исудзу». Все в ней было куда как округлее и аэродинамичнее, чем у этих уикендовских боевых колесниц. Эта смотрелась как крутые тачки, что можно увидеть в музыкальных клипах по «MTV».

Флоон заговорил, прежде чем я успел рот открыть, чтобы ответить парнишке.

— Это «исудзу-вехикросс». Чудесная машина. Двести пятнадцать лошадиных сил, полноприводная. У меня в молодости была точно такая. Первая в моей жизни новая машина.

Он так восторженно говорил об этом автомобиле, что я почти готов был увидеть над его головой маленькие сердечки, как попугайчики-неразлучники в диснеевском мультфильме.

— А по-моему, просто уродина. Смахивает на здоровущую серебряную лягушку. А по воде она может? Похожа на машину из джеймсбондовского фильма: съезжаешь на ней с дороги — и бултых в воду.

Флоон явно надулся, услышав то, что мне казалось вполне справедливой оценкой.

— Господи ты боже мой, конечно же она не может по воде. Но на ней можно ездить и не по дороге, хотя иногда это и опасно, потому что у нее сзади ужасная обзорность. Из-за этого-то я и угодил в аварию.

— А что такое ужасная обзорность?

Флоон оставил этот вопрос без ответа. Он не отрываясь смотрел на «исудзу» с нежной отеческой улыбкой.

— Боже мой, Каз, неужели ты улыбаешься? А я думал, ты не умеешь.

Он любовно погладил своей короткой рукой крышу машины. Звук получился громче, чем я ожидал, потому что вокруг стояла абсолютная тишина.

— Смотрю на нее и вспоминаю славные деньки. Мне было двадцать девять лет, я работал на «Пфицере». Мне прибавили жалованье, а я тогда только и мечтал о такой вот штучке. Думал, если у тебя такая машина, то весь мир у твоих ног: ты такой крутой, что можешь есть львов на завтрак. Ты помнишь те времена, когда машина могла заполнить жизнь? Я четко помню тот день, когда я понял, что могу себе позволить такую машину — именно такого цвета. Но я заставил себя отложить покупку на две недели, после чего отправился в салон. Это было как стоять у витрины кондитерской с полным карманом денег. Из последних сил удерживаешь себя от соблазна войти сию же минуту — хочется продлить радость предвкушения. Я не один месяц изучал каталог, я запомнил все детали, все характеристики, которые мне были нужны. Я до сих пор их помню.

Он замолчал. Глядя на машину, он купался в счастливых воспоминаниях.

Фрэна-младшего это нисколько не впечатлило, он скрестил руки на груди и изрек:

— А по мне, она все равно большая лягушка.

Флоон двинулся вокруг машины. Я напрягся, не зная, что он собирается сделать.

— Я на ней-то и проездил всего два месяца, а потом въехал в кого-то задом на парковке — все из-за этого дурацкого плохого обзора. Досадное упущение в конструкции. В результате здоровенная вмятина…

Он присел, его голова исчезла по другую сторону машины. Вокруг стало еще тише, и так эта тишина и повисла в воздухе. Мы с мальчишкой переглянулись и одновременно двинулись к Флоону, посмотреть, что там происходит.

Флоон стоял на корточках и водил рукой по большой вмятине внизу на левой боковой панели. Он молчал, а его рука то замедлялась, то ускорялась, потом опять замедлялась… как будто он шлифует вмятину ладонью.

— Что это ты там делаешь, Каз? — Я старался говорить как можно спокойнее, поскольку у меня возникли сомнения, уж не спятил ли он.

Он поднял голову. В выражении его лица не было ровным счетом ничего обнадеживающего.

— Это та самая вмятина.

Он попытался подняться, поморщился, остался на месте. Уперев руку в поясницу, он поднялся — на сей раз гораздо медленнее. Не говоря ни слова, он поплелся к передку машины и открыл водительскую дверь. Я опешил от этой спокойной наглости и собрался было уже изобразить строгого полицейского, эй, мол, не имеешь права, но происходящее показалось мне слишком интересным, и я решил подождать и посмотреть, что он будет делать дальше.

Флоон забрался в машину. Он не сел за руль, а встал на сиденье коленями и словно бы принялся что-то искать на полике. Потом он заговорил сам с собой. Не то чтобы слово-другое, а целые предложения. Когда я подошел поближе, чтобы прислушаться, то ни слова не смог разобрать: изъяснялся Флоон на каком-то незнакомом гортанном языке. Я было решил, что это немецкий, и только потом выяснилось, что это голландский. Каждое слово звучало так, как будто он пытался прочистить горло. Речь его напоминала громкое мучительное бормотание. Так раздраженно и обеспокоенно говоришь с собой, когда торопишься и никак не можешь найти ключи.

— Телеман! Ха!

Стоя на коленях в салоне спиной ко мне, он потрясал в воздухе коробкой компакт-диска, словно нашел решающую улику. Потом Каз уронил ее и снова принялся шарить под сиденьями.

— Флоон…

— Да погоди ты!

Парень я добродушный, а потому дал ему еще несколько секунд — пусть найдет, что уж он там ищет. И потом было интересно видеть, как он буквально на глазах превращается в психа.

И тут он заявил по-английски:

— Ха, вот он где! Я был прав.

— Что он там делает?

Малыш подошел поближе и встал на цыпочки, чтобы лучше видеть.

Я понизил голос и сказал, стараясь подражать Орсону Уэллсу:

— Боюсь, парень свихнулся.

— Да? Ты это о чем?

— Потерпи. Мы ждем — посмотрим, что он будет делать дальше.

Я положил руку на плечо мальчишки. Он тут же ее стряхнул и отступил в сторону.

— Фрэнни, это ты?

Я повернулся на звук голоса и увидел Джорджа — он стоял на пороге собственного дома рядом с каким-то незнакомцем. Сперва я этого типа не узнал. Молодой парень, в чертах лица что-то смутно знакомое. И вдруг словно молнией ударило — прозрел. Я понял, кто это такой. Черт знает что! Я чуть было не расхохотался в голос.

— Бог ты мой! Эй, Каз?

Он продолжал рыться в машине и бормотать себе под нос — даже головы не повернул.

— Флоон!

Наконец он меня услыхал и сердито оглянулся через плечо. В руке он что-то держал, но загораживал от меня корпусом. Мне же не терпелось сказать ему, увидеть его реакцию.

— Чего тебе надо, Маккейб? — огрызнулся он как-то слишком уж громко; голос его был полон нетерпения и ненависти.

Наставив на него, будто пистолет, палец, я ответил ему таким же тоном:

— Не смей так со мной говорить, слышь, ты, говно? Посмотри на веранду. Ну-ка взгляни туда. — И я резко выбросил руку в ту сторону. Что угодно — лишь бы этот гад посмотрел туда.

— Что ты сказал?

— Посмотри на веранду, Флоон.

— Не могу. Мне надо…

— Ну все, позабавился — и будет с тебя. Вытряхивайся из машины. Двигай сюда…

Я направился к нему, но он оказался проворнее. В его руке вдруг оказался новый пистолет, который смотрел прямо на меня. Откуда он его взял? Но это почти не имело значения — то, что ему предстояло увидеть, было куда как сильнее пистолета.

— Не подходи, Маккейб!

Я отступил назад, поднял руки вверх.

— Будь любезен, взгляни на веранду.

Он неловко выполз из машины. Все это время пистолет оставался нацеленным мне в сердце. Только снова встав на землю, он все же взглянул, куда я ему указал. Незнакомец, стоявший рядом с Джорджем, наблюдал эту сцену отстраненно, с каким-то абстрактным любопытством. Происходившее явно его забавляло, но не настолько, чтобы пробить броню его невозмутимости.

Эти двое наконец-то посмотрели друг на друга. У меня при виде этого мороз подрал по коже — к моему удивлению, выражение на лицах обоих ничуть не изменилось. Молодой, казалось, смотрел не без интереса, но настороженно. Старший был просто зол.

— Ты что, не узнаешь его? Бог ты мой, даже я узнаю. Не может быть, чтобы ты его не узнал, Флоон? Это ведь ты. Это ты молодой.

— Я знаю. Я понял, что он здесь, как только увидел вмятину на машине. Потому и стал в ней копаться — знал, что это моя машина. Я всегда держал этот пистолет под пассажирским сиденьем. Прилепил его туда скотчем в тот самый день, когда пригнал машину домой от дилера.

Я вспомнил, как Флоон говорил мне в Вене, что это мы с Джорджем дали ему то перо, когда он был молодым, и после этого все изменилось. Я вспомнил, как Джордж сказал, что Флоон его знает со времен своей молодости.

Джордж в сопровождении тридцати-с-чем-то-летнего Каза де Флоона спустился с веранды и зашагал к нам. Ни один из Флоонов, похоже, не интересовался другим. Их ледяное спокойствие при этой встрече поразило меня. Потом я сообразил, что спокойствие это было, в общем-то, односторонним — ведь Флоон-младший никак не мог знать, кто такой этот седовласый старик с пистолетом в руке. Потому что, если посмотреть в зеркало и попытаться представить, как ты будешь выглядеть через три десятка лет, вряд ли твое воображение попадет в точку. Мое вот не попало, когда я впервые увидел себя в зеркале в Вене.

Но в головоломке Флоона было одно неизвестное мне звено, которое вот-вот должно было проявить себя и изменить все.

У молодого человека была такая же пышная шевелюра, как и у Флоона (только каштановая), армейская выправка и короткие толстые руки. Но окончательно их сходство закрепил голос — точно такой же.

— Отец? Почему ты здесь? — сказал Флоон Флоону. Молодой старому.

Сцена теперь была целиком в их распоряжении — остальные превратились в софиты, освещающие начало их представления.

Старый Флоон ничего на это не ответил, только пристально разглядывал себя молодого, словно пытаясь уяснить, чего тот добивался. Пистолет он держал уверенно, по-прежнему целясь в меня. По виду это был «вальтер-ППК». Жуткий пистолет. Жуткий тип.

— Я тебе не отец.

Не обращая внимания на эти слова, молодой Флоон шагнул вперед и разразился тирадой:

— Ты обещал оставить меня в покое на два года, отец. Через два года. Мы с тобой об этом договорились, ты сам согласился. Но еще и шести месяцев не прошло. Зачем ты сюда заявился?

В его голосе кипела злость. Казалось, подойди поближе — и тебя обварит эта ярость, которая никак не соответствовала выражению его лица — пустому, равнодушному, безмолвному.

— Я тебе не отец! Неужели ты сам этого не видишь?

— Я вижу, что ты нарушаешь условия нашего соглашения. Это так на тебя похоже. Ты презренный тип. Тебе это известно, отец? Оба вы с матерью презренные типы. Пожалуйста, отойди от моей машины. — Он смерил старика взглядом — так смотрит парень на девушку, оценивая ее. Его взгляд остановился на пистолете. — Где ты взял этот пистолет?

Старый Флоон посмотрел сперва на свою руку, потом снова на молодого.

— Где я его взял? Под сиденьем в машине. Сам прекрасно знаешь.

— Так я и думал. Влез в мою машину и взял его без разрешения. Распоряжаться моей машиной, моим пистолетом! Так на тебя похоже. Вот об этом-то я и говорю. Потому что это не твой пистолет, отец. Я его купил. Купил на свои деньги, а не на твои. Теперь все, что у меня есть, куплено на мои деньги, ничего твоего у меня нет. И никогда больше не будет.

— Я это знаю. Помню, как это было. Один из величайших дней моей жизни! — сказал старый Флоон.

И снова вокруг стало так тихо, что можно было услышать падение тела на землю, а я почти не сомневался, что так оно и случится, вот только не знал, чье это будет тело. Все эта хренотень поворачивалась таким чудным образом, что логика и факты превращались в пережеванную пластинку «джуси фрута». В этот момент могло произойти что угодно. Меня вообще ничто бы не удивило. Флоон стреляет в меня. Флоон стреляет во Флоона. Флоон сдается Флоону. Флоон… Вы меня понимаете.

— Да ты на мои руки посмотри, черт тебя дери! Видишь, какие толстые? Ты разве не помнишь его руки? — Повесив пистолет на указательный палец, Флоон поднял обе руки вверх, будто сдаваясь нам в плен. — Эти его длинные пальцы? Он мне тыкал ими в ухо, если я делал что не так. Ты разве не помнишь?

На молодого человека это, похоже, не произвело впечатления. Он скрестил руки на груди, закрыл глаза и помотал головой.

— У тебя руки такие же, как у меня. Зачем ты лжешь? Что у тебя за проблема?

Старый Флоон взорвался:

— Что у меня за проблема? Моя проблема в том, что я тебе не отец! У того были тонкие руки! И когда я делал что не так, он меня ими лупил. Да-да, лупил! Тыкал этими своими жуткими тонкими пальцами прямо мне в ухо. И приговаривал: «Мой сын не станет это делать. Не мой сын ». «Мы теперь живем в А-ме-ри-ке! И ты будешь говорить как а-ме-ри-ка-нец!» Раз в неделю, больше, иногда и по пять раз на неделе он находил повод, чтобы устраивать мне пытку этими проклятыми руками, этими пальчиками-карандашиками! — Голос обезумевший, глаза старого Флоона оставались на своих местах в черепной коробке, в то же время находясь где-то далеко. — Посмотри на мои руки, идиот. Они же огромные, как рукавицы кэтчера. У него что, такие были?

Когда ответа не последовало, старик разошелся еще больше. Он ухватил малыша Фрэна за запястье и рывком притянул к себе. Мальчишка крякнул и попытался вырваться, но это было невозможно. Флоон сунул пистолет себе за пояс, чтобы освободить вторую руку. Когда он снова заговорил, его голос совершенно изменился — в нем слышался сильный гортанный акцент, речь стала медленной, слова приобрели весомость, сочность. Мне он напомнил Генри Киссинджера.

— Герой ест львов на завтрак. — И тут он с такой силой ткнул указательным пальцем в ухо Фрэна-младшего, что у бедняги лицо словно съежилось. Фрэнни пронзительно вскрикнул. — Ты хочешь стать героем или почту разносить? Или гладить чужие рубашки? Работенка как раз для моего сына — гладить чужие рубашки. — Снова тычок пальцем в ухо, снова испуганный вопль.

Джордж, Флоон-младший и я наблюдали, как этот псих вымешает на мальчишке свою пестовавшуюся пятьдесят лет злобу. Зрелище было таким невероятным и чудовищным, что мы застыли, словно загипнотизированные грубостью и уродством происходящего. Что может быть интереснее автокатастрофы, если видишь ее впервые? Как думаете, почему в подобных случаях на обе стороны образуются многомильные пробки? Всем хочется посмотреть — что там осталось. Автокатастрофа или какое другое несчастье, человек, при всех потерявший контроль над собой… Ведь это, ребята, не что иное, как смерть наяву. Подойди поближе и смотри, как больно кусает жизнь… кого-то другого.

— Отпусти меня!

Парнишка сопротивлялся отчаянно, что было сил пытаясь вырваться, но куда там! У него не было ни малейшего шанса.

К стене дома в нескольких футах от того места, где мы все стояли, был прислонен металлический шест, длинный и довольно увесистый. На веранде лежала черная пластиковая тарелка, от которой тянулись разноцветные провода. Ее-то и предстояло укрепить на шесте. Если все правильно подключить, то должна была получиться наружная телевизионная антенна. Несколько дней назад Джордж восседал на крыше, воображая себя этой самой антенной, чтобы написать толковую инструкцию — как эту самую антенну правильно собрать.

Я заметил этот шест еще раньше, но как-то оно не отложилось у меня в голове — слишком много всего происходило вокруг. Старый Флоон с интересом наблюдал, как мальчишка вертится и подпрыгивает, пытаясь вырваться из его цепкой хватки. Его внимание было целиком поглощено этим, и молодой Флоон шагнул к стене, схватил шест и, ни секунды не колеблясь, со всей силы обрушил его на голову старика.

Звук удара металла по черепу получился какой-то сдвоенный — «бум» и «чмок». Низкий тупой звук, не громкий, но впечатляющий. Такой будешь помнить долго, даже если не знаешь, откуда он взялся. После удара шест завибрировал в руке у Флоона-младшего, как живой. Мой взгляд скользнул по раскачивающемуся шесту, потом нашел глаза молодого Флоона. Они по-прежнему были пусты и ничего не выражали, но жили. Это единственное, что в них было видно. А ведь он только что проломил пятифутовой металлической штангой череп человеку, которого считал своим отцом, и при этом на его лице ничего даже не дрогнуло.

Старый Флоон свалился налево, Фрэн-младший — направо. Мальчишка так отчаянно рвался из рук старика, что, когда тот разжал пальцы, не смог удержаться на ногах. Они распались, как половинки куриной грудины. Оказавшись на земле, мальчишка сломя голову отскочил на четвереньках подальше в сторону, даже не осознав случившегося; он только понимал, что внезапно обрел свободу и больше не собирается попадать в те же лапы. На ходу он кричал «гад! гад!» — голос высокий, обиженный, со слезой. Странное было зрелище — мальчишка, по-крабьи отбегающий в сторону и без конца повторяющий это слово, обращаясь к старику, который неподвижно распростерся на спине без признаков жизни, кроме разве что тепла, медленно покидавшего его тело.

Я обвел глазами остальных и наклонился над Флооном пощупать пульс. Ничего. Хотя голова Флоона и без того все сказала, еще до того, как я дотронулся до шеи, — одного взгляда было достаточно. Там, где прежде был висок, теперь виднелись свежее тесто и красная овсянка.

Я покосился на его убийцу:

— Очко, приятель. Ты вчистую вынес его с поля.

Молодой Флоон чуть-чуть приподнял брови и уронил металлический шест на землю. Звякнув, тот откатился в сторону. Мне кажется, мы все не могли оторвать от него глаз, пока он не замер. Теперь он предстал перед нами в новой своей ипостаси — за каких-то полторы минуты из телевизионной антенны превратился в орудие убийства.