День Полыни

Лживая джинни

Баффин никогда не смотрит в глаза, выдавая нам очередное задание. Глаза у него непрерывно и беспорядочно перемещаются: с декоративного пресс-папье на настольные часы гномской работы, подаренные коллективом к юбилею, с часов на чернильницу, с чернильницы – на третью пуговицу моего жилета, на немытую чашку, на ворону в окне. Будь в нашем лейтенанте хоть на кончике ногтя магии, он бы и ворох бумаг перелистал взглядом. Как дисциплинированные подчиненные, мы с Дереком Бедфордом, младшим офицером по прозвищу Рохля, следуем направлению мысли начальника. И направлению его взгляда. И в руки себя берем разве что на вороне.

– От зарубежных коллег получена ориентировка, – выдает наконец Баффин. – В наши края ожидается мошенница международного масштаба Аннет де Белльтой, она же Мадлен де Куртенэ, она же Инфэнция дю Брас, она же Эврибадия Челси… она же, – сверяется с записью под манжетой, чем портит все впечатление, – Бельфлер д’Оранж. Дама весьма любопытная. Соседи взять ее не смогли, придется действовать нам.

Перебрасывает нам вскрытый конверт с делом, с отметкой служебной почты. Дерек ловит его: он любит бумаги. Я занимаюсь остальным.

– Чем любопытна оговоренная персона? – спрашивает мой начальник. – И на какие меры предупреждения нам в отношении нее рассчитывать?

Баффин некоторое время жует воздух.

– Она делает из мухи слона, – говорит он. – В буквальном смысле. Она использует магию словесного преувеличения.

– Каким образом ей это выгодно?

– Бриллианты, – Баффин делается лаконичен. – Спекуляция. Большие камни стоят дороже.

Дерек думает.

– Но она же продает большие камни? То есть, в момент продажи никакого обмана нет.

– Но она не прилагает к увеличению их стоимости никаких усилий. Всего лишь пара слов лжи, а делать состояние на лжи – асоциально. К тому же, – буднично добавляет Баффин, – они вскоре сдуваются. Вы должны найти эту лгунью и арестовать ее. Это все. Свободны. Приступайте.

– По крайней мере не очередной висяк, – говорит Дерек, и я с ним согласен.

– Баффин как рупор социальной нравственности. Какая прелесть!

Тонкая это штука – социальная нравственность. Каждый готов ее защищать, однако каждый мнит себя ее мерилом. Лично мне для полновесного геморроя до конца дней хватило бы одного общественного порядка.

– Что вообще подходит под определение: делать состояние на лжи?

– Спроси у Альбина Мяты, – посоветовал я. – Он журналист, он умеет.

– Не любишь ты эльфов, Рен, – поддел меня Дерек.

– Никто не любит эльфов. Но Альбина, по крайней мере, можно терпеть.

– Угу. Он пиво пьет.

– А чем тебе не нравится Баффин? Собственно, каков социум, такова и нравственность, и Баффин как рупор ее.

– А чем тебе не нравится социум?

Я вздыхаю. Мы идем из участка, улицу обглодали дымчатые сумерки, все кажется черно-белым, или скорее черно-серым, посеребренным инеем, и только витрины сияют по обе стороны пути. Близится Ночь Зимнего Солнцестояния, и там, в другом, отделенном стеклом мире граждане покупают подарки. Серебряные шары, серебряная бумага, чуть слышный серебряный звон и шелест упаковочной бумаги – тоже посеребренной. Мир в ожидании чуда, на острых цыпочках, на пуантах. Свет витрин ложится на лицо Рохли и превращает его в маску, серебряную, с черными тенями, и выражение этой маски мне незнакомо.

Что мне знакомо, так это рыжая грива, пущенная кольцами по плечам, единственное яркое пятно в царстве оттенков серого. И пар дыхания, окутывающий нас как туман.

– Что может осчастливить эльфа? – спрашивает Рохля. – Эльф ведь и сам чудо, откуда ни взгляни.

Я понимаю, о каком эльфе он ведет речь.

– Как дела у Мардж? Скоро ли ей рожать?

– Хорошо, – отвечает он. – Нет, правда, хорошо. С нею вдруг стало удивительно легко, как будто сразу все изменилось. Будто бы сыскалось что-то недостающее или наоборот, потерялось и забылось то, что мешало. Закрылась дверь в темную комнату или открылась – в светлую.

Я даже не уверен, что он сказал это вслух, потому что вслух он сказал:

– Со дня на день ждем. В самый раз к Празднику.

Боятся – определил я по голосу. То есть Рохля боится один за всех, а Мардж – ни капли, и это тоже его пугает. Мардж, которая не боится – это новая Мардж.

– Все это дело с лживой джинни, – говорит Дерек, – одно сплошное дежа вю. Уже было. Помнишь, как мы ловили Мардж? У нее тоже была особенная способность исчезнуть, сделав несколько шагов. Опасная такая способность, и для кого-то, как всегда, весьма полезная. Держать эту, как ее… Инфляцию дю Брас подле золотого запаса страны, например? Я больше никогда, – он подчеркнул последнее слово паузой, – не применю военно-транспортного дракона против девушки с ребенком на руках.

– Девушки ж будут этим пользоваться, ты готов?

Он пожал плечами.

– Каждый случай – частный. По месту и станем решать.

– Командир, – ответил я на это, – там, где начинаются философские вопросы, там заканчивается нормальная работа отдела и начинается постижение Дао, каковое постижение всегда заканчивается тем, что лучше бы и вовсе ничего не делать, а сесть на бережку и пусть Река-Жизнь течет мимо. Нам это вправду надо?

Он фыркнул.

– Ладно, зайдем с другого боку. Что ты знаешь о брюликах, Рен?

В ювелирном магазине «Россыпь» приказчик-гном подозрительно глянул на латаные Рохлины рукава и артистично небритую челюсть. С таким видом – да и с троллем за компанию! – допускаю, ювелирные магазины впору грабить, а не шмонать. Но мы сегодня были зайками. Дерек смиренно попросил о консультации «как представитель Закона», и тогда к нам спустилась хозяйка – убеленная сединами мистрис Фанго, ростом Рохле до локтя. Мы оставили продавца с его витринами, а сами прошли за дамой в ее рабочий кабинет.

В силу специфики своего бизнеса, ювелиры с нами весьма приветливы. Личные отношения строятся на мелких услугах. А от личных отношений зависит рвение, если вдруг случится плохое. К тому же, если с нами тут будут недостаточно вежливы, мы можем пойти через дорогу и за угол, в «Старую копь».

Она даже предложила нам шерри.

Сказать по правде, я бы не пошел в «Копь». Они слишком респектабельны, у них дорогая клиентура. У мэтра Брабантуса, держателя «Копи», достаточно веса, чтобы в случае нужды выходить прямо на Баффина, и тогда мы забегаем и без каких-то там отношений. «Россыпь» пока не может себе этого позволить – мистрис Фанго вдова и хочет удержать в руках бизнес мужа.

– Меня интересует, – сказал Дерек, – не было ли в последнее время на рынке вашего товара значительного падения цен или, быть может, резкого изменения модных тенденций? Новых поставщиков, в том числе – частных? Уверен, вы с вашим опытом не оставили бы без внимания нечто выходящее за рамки… так сказать, обычного производственного процесса.

На тяжелом продолговатом лице гномки возникло выражение, которого я давно ждал. Напряглась и замкнулась. Включился внутренний монолог типа «почему я» и «лишнего бы не сболтнуть». И сиди гадай, какого оно рода, это лишнее: по нашему ли оно уголовному профилю, или же имеются в виду профессиональные секреты, могущие через нас уйти к конкурентам.

Друг мой, знаешь ли ты, что у нашей службы дурная репутация? Мы представители закона, облеченные властью, мы располагаем инсайдерской информацией, и что удержит нас от того, чтобы не попытаться обратить ее в деньги? Или, что скорее, расплатиться ею за услуги?

– Много ли вы знаете о бриллиантах, молодой че… инспектор?

– Что это способ, которым богатые мужчины могут быть поняты красивыми женщинами.

– Ну, это не единственный способ, – она усмехнулась. – Потому что, я надеюсь, вы не настолько циничны. И не настолько несчастны.

– Мы сотрудники отдела по расследованию преступлений, совершенных посредством магии, мэм, – мягко заметил мой шеф-напарник.

– Я магическими артефактами не торгую, – заявила мистрис Фанго, уцепившись за слово «магия». – Они, разумеется, дороже, но я не могу позволить себе неприятностей на ровном месте. У меня тут только банальные твердые камушки, от которых знаешь, чего ожидать. Чистота и величина камня, и искусство гранильщика – сколько оно стоит, столько и стоит. Остальное – не мой бизнес.

– А чем она так уж плоха, магия на камнях?

Ювелирша снисходительно усмехнулась.

– Одной из обязательных дисциплин нашего ремесла является магический сопромат. Вы, без сомнения, привыкли бездумно пользоваться в быту мелкими заклинаниями, наговоренными на бумажку магами-ремесленниками. Почему они используют именно бумагу – вы в курсе?

– Чем дешевле и недолговечнее материал, тем он восприимчивее к чарам. К тому же мы с вами говорим сейчас о ширпотребчарах, которые по определению должны быть одноразовыми, чтобы покупатель имел в них постоянную нужду. Это дает производителю постоянный доход. Немудрено, что бумажные ширпотребчары есть сфера приложения сил основной массы выпускников Магик-Колледжа. Предмет, на который наговорено долговременное заклятие, называется амулетом, и хотя такое возможно – амулет намного более трудоемок в производстве.

– Я слышал также, – рискнул вставить я, – что сила заклятия зависит не только от носителя, но и от природной способности мага.

– Да, не всякий маг управится со всяким материалом. Что же касается камней… – она помедлила. – Маги – я имею в виду сильных магов! – традиционно больше работают не с драгоценными, а с поделочными камнями именно потому, что такие камни намного меньше сопротивляются вмешательству извне. Возьмем, к примеру, бирюзу. Вы без сомнения знаете, – мы переглянулись, – что бирюза обладает собственной весьма сильной способностью отводить сглаз. Но сама по себе бирюза не столь уж редкий, и, прямо скажем, довольно мягкий в обработке минерал. Нежнейший жемчуг, страдающий от любого внешнего воздействия, включая непосредственный контакт с кожей – замедляет старение. Так и прочие камни, наиболее ценимые с точки зрения абсорбции магии: яшма, агат, хризолит, малахит, янтарь, и король литомагии – оникс. С другой стороны, у вас могут возникнуть серьезные трудности, если вы попытаетесь навязать камню свойства, не входящие в его исходный набор.

– А поподробнее про исходный набор?

– Помилуйте, инспектор, про это написаны книги. Сотни книг. Камни – как люди, обладают собственной способностью к магии. Заставить эту способность проявить себя, усилить ее до такой степени, чтобы проявления ее стали заметны – задача для умелого и талантливого литомага. Дело, знаете ли, в кристаллической структуре камня. Внедренная в таковую структуру магия либо разместится сгустками в ячейках кристаллической решетки, либо намотается на ее ребра. Во втором случае возникающая магическая индукция может существенно усилить свойства минерала. Идти поперек свойств камня, навязывая, например, бирюзе влечение к власти, а жемчугу – упорство в достижении цели бессмысленно, а зная, какая может быть отдача, если мастер не преуспеет – просто опасно.

– И вы, – подытожил Рохля, – амулетами не торгуете. Чем же, по-вашему, более ценны или интересны, как вы их назвали, твердые камушки?

– Мне импонирует то, что драгоценные камни магическому воздействию почти не поддаются, и самый устойчивый из них в этом смысле – алмаз. В этом смысле он практически так же неподатлив, как и при физической обработке.

– Как же их тогда обрабатывают?

– Алмазы гранят мелкими, менее ценными алмазами. Соответственно качества натуры литомага, решившего навязать алмазу свою волю, должны быть сравнимы с качествами алмаза. Таких магов мало. Я бы сказала, их почти нет.

– Вот как, – протянул Рохля, как если бы не знал, что сказать. – А существует ли минерал, заколдовать который невозможно в принципе?

– Есть такой, – согласилась наша хозяйка. – Никакие заклятья невозможно наложить на базальт. Он – третья опора мира, как первые две – добро и зло, а абсолютные вещи не меняют своих свойств. Потому они и абсолютны, если вы понимаете, о чем я.

Понимать-то понимаем, но насколько мы далеки с этим от цели…

– Простите, мэм, – вмешался я. – Есть ведь некий род заклятий, который может быть воспринят алмазом, ну и некоторыми другими минералами из высокоценных. Ну не то, чтобы легко, но…

Она медленно опустила тяжелые веки.

– Мне бы хотелось, чтобы вы мне поверили, господа – я считаю этот род заклятий преступным и сожалею о том, что он вообще существует на свете. По каким-то причинам к алмазам они прилипают крепче всего. Снять подобное заклятие невозможно – разве что уничтожив сам камень.

– И что же это?

– Да проклятье же.

Слово раскатилось и повисло, как барабанный удар, и только сейчас мы заметили, как вокруг тихо, как уже поздно, как опустел и вымер торговый квартал. В темном окне напротив бежало отражение рекламной строки «Россыпи» – «50% скидка на бриллианты».

– По счастью, – сказал Дерек, – нам не нужно сегодня касаться проклятий.

Да-да, не нужно их касаться! Мы, помню, полмесяца бегали по той же «Старой копи», когда кто-то наложил порчу на их бирюльки. От колец руки обсыпала экзема, от серег – воспалялись мочки ушей, а от колье вообще можно было заработать остеохондроз и защемление шейных позвонков. Думали – конкуренты, а оказалась чистейшей воды бытовуха. Проклятье не смертельное, но ядовитое страшно: мы получили скромное удовлетворение, увидев счет, который лаборатория заклинательной химии выставила Баффину за одни только расходные зелья для дезактивации этой дряни. Проще было уничтожить, но – как вы могли подумать! – это ж материальная ценность.

Мы с напарником очень не любим проклятия! Зря я вообще о них речь завел.

– Я предпочитаю оценивать и продавать блеск и игру, – сказала мистрис Фанго. – И про них я могу дать вам столько, что вы не унесете.

– Мы напряжемся, а вы постарайтесь подобрать слова попроще. Глядишь – и договоримся.

Нет ничего более далекого друг от друга, чем мой шеф-напарник и драгоценные камни.

– Расскажите нам, пожалуйста, из чего составляется выраженная в деньгах ценность ювелирного украшения с камнем, или даже только камня.

– Блеск, – повторила гномка, – и игра. Луч света на границе сред разделяется надвое: одна его часть отражается наружу и дает нам блеск, а вторая преломляется и проникает внутрь через верхнюю плоскую грань, называемую табличкой, – для наглядности она протянула нам руку с перстнем. – Как свет будет там преломляться – зависит от природных характеристик камня и от того, каким образом нарезаны грани на нижней его части, павильоне. И пока луч не выйдет наружу, он скачет там с грани на грань, снова и снова преломляясь и разлагаясь на цвета спектра. Это так называемая игра. Мастер-гранильщик, желающий заставить камень играть как можно лучше, должен нарезать как можно больше граней на основании, чтобы как можно сильнее дробить свет. Поэтому основание по толщине часто намного превышает коронку. На коронке, напротив, больше ровных, плоских, хорошо отполированных граней, ведь обязанность коронки – ловить свет. Вот это искусство в глазах профессионала и стоит денег.

– Крупные камни ценятся выше мелких?

Она усмехнулась.

– Это смотря кем ценятся. Вы спросили у гнома, вот и получайте гномский ответ. Вы ведь не предпочтете одну женщину другой только потому, что в ней больше весу? Эльфы вон вообще работают с алмазной пылью, в наших глазах годной лишь на то, чтобы ею шлифовать настоящие камни. Большие камни, – я посмотрел на ее руки и увидел, что кончики указательного и большого пальцев у нее расплющены. – Ну а что значит – ценятся? Я могу сказать, что этот камень умный, а этот – сильный, а вон тот – склонен ко злу, но я получу больший доход, продав полста работ с камушками весом в два-три просяных зерна, чем буду десяток лет выставлять в витрине сколь угодно искусно ограненный булыжник размером с кулак. Нет, может и найдется безвкусная дура, которая его захочет, и денежный мешок, который может себе это позволить, но это разовая «статусная» вещь, цена которой определяется тем, сколько за нее готовы заплатить, а не себестоимостью и трудозатратами. Как символ чего-нибудь-там, или для чар… Да, для чар, но мы уже оговорили с вами, что это могли бы быть за чары.

– А вы могли бы отличить зачарованный камень от обычного?

– Ну а что значит зачарованный? Мы, разумеется, применяем при огранке заклинания из номенклатурного отраслевого списка, но это касается исключительно технологий обработки. Я никак не влияю на свойства камня и могу доказать это посредством независимой экспертизы.

Не вопрос. В лаборатории, буде придется, размотают всю последовательность, как и когда предмет колдовали. К слову, у нас и штатный эксперт по камням есть, и все эти вопросы мы могли бы задать ему.

Вот только в принципе известно, кто у нас штатный консультант, и едва ли к субъекту, гарантированно работающему с полицией, наши мошенники, кто бы они ни были, понесут что-то интересненькое. Другими словами, зачем нам закидывать удочку там, где не клюет? А наши мошенники, если они хоть сколько-нибудь успешны, должны же быть хоть немного умны.

– Я, – гордо сказала мистрис Фанго, – могу отличить подделку! Вы бы видели, что народ пытается выдавать за честные бриллианты!

– Спасибо, именно это я хотел знать. И еще один вопрос, мэм. Такие большие скидки – с чем они связаны? Бриллианты ведь никак не скоропортящийся продукт. Мэм, я повторюсь снова – я не ищу в вашей деятельности ничего криминального. Я выясняю только общие закономерности вашей отрасли, и надеюсь, что вы поможете мне как гражданин, заинтересованный в стабильности бизнеса.

И каждый раз им это приходится втолковывать до полной потери убедительности в голосе и сведенных от канцелярита скул, и все равно они никогда не верят. Гномы упрямее камня. Они твердо знают, что вы не упустите выгоду, продав их секреты. Вопрос – насколько они неправы?

– Мы всегда сливаем старые коллекции, когда поступает новая.

– А с новой можно нам ознакомиться? Чем она принципиально новая?

Мистрис Фанго с усилием поднялась с деревянного кресла и отперла массивное бюро, такое огромное, что мне оно сперва показалось частью стены, и достала оттуда тяжелую металлическую шкатулку. Ключ обнаружился у нее на поясе. Отомкнула им цепь, которым шкатулка была прикована к кольцу где-то внутри шкафа. Другим ключом отперла саму шкатулку, а содержимое вытряхнула себе на ладонь.

– До начала продаж еще неделя, – сказала она. – Но раз уж полиция просит… смотрите.

Мы, как мальчишки, столкнулись лбами над столом.

– Не стану отрицать, что в большинстве случаев в наших «новых» коллекциях обновляется лишь дизайн, а мы не такая крупная фирма, чтобы самостоятельно разрабатывать новые огранки или ювелирные сплавы. Однако на нынешнее новшество я делаю ставку. Это называется «болотные огни». Возможно, – она выделила голосом это слово, и я понял, насколько она суеверна, – они взорвут рынок.

Они были маленькие, но сверкали так, что я вообще не видел в ауре блеска границ камня. Живой разноцветный огонь в горсти.

– Вы хотите сказать, что это сделано без волшебства? – недоверчиво спросил Рохля, а я подумал, что если бы кто заключал в камень живые души, как в сказках моего детства, то так бы оно и выглядело.

– Все, что вы видите, сделано исключительно технически. Взгляните, – она ловко подцепила толстыми пальцами сверкающую кроху. – Если направить свет прямо в табличку, камешек будет выглядеть совершенно темным. Но и насквозь луч не проходит. Павильон[1] нарезан таким образом, что весь отраженный нижними гранями свет выбрасывается через табличку и боковые грани. Рундист[2] почти круглый, колеты[3] вовсе нет. Я берусь утверждать, что здесь в заданном весе достигнута наибольшая поверхность камня. Очень мелкая работа. Раньше камни этого калибра гранили исключительно «розой», а уж какие у «розы» в плане игры возможности… Да никакие!

Я слушал и диву давался. Казалось бы только что мы лицезрели гномскую подозрительность в ее цвету махровом, и нате вам: профессиональная гордость – еще одна примечательная грань отношений гражданина и власти, которую мы задели.

– Вы в оправу их намерены ставить? – поинтересовался Дерек как бы невзначай.

– Разумеется. Мои сыновья как раз…

– Взглянуть можно?

Мистрис Фанго, сделавшись очень недовольной с виду, вынуждена была позвонить куда-то в глубины дома.

– Григо, в какой стадии у тебя работа? Это неважно. Да, именно сейчас.

Если бы она была нашим начальником, мы бы тоже ходили строем и лишних вопросов не задавали! Спустя пару минут на пороге возник молодой гном с таким же, как у матери, тяжелым продолговатым лицом. Смотрел он встревожено, а в руках у него была папка.

– Это только эскизы, – торопливо сказал он, – причем даже не законченные.

Мать взглядом приказала ему все показать.

Я не большой мастер по всяким бирюлькам, но мне показалось, что Григо вдохновлялся эльфийскими образцами. В основе браслетов и диадем лежала сложно переплетенная сетка из ювелирного сплава, с растительными мотивами, очень красивая сама по себе. При виде высокого ажурного колье – такое анатомически не на каждую шею наденешь! – Дерек скептически хмыкнул. Должно быть, хотел пошутить насчет ошейника как средства удержания женщин, но удержался. Не при мастере так хохмить.

– Интересная работа, – заметил он вслух. – А камушки тут куда? Куда попало на сетку, или есть какая-то система?

– Я, – торопливо сказал Григо, – сделал несколько вариантов декоративного крепежа и поставлю тот, который подойдет по величине и форме. Соответственно и расположение камней на основе для каждого варианта будет своим.

Тут я заметил, что Рохля проснулся. Колыхнулось пламя свечей.

– Похоже, у меня до сих пор было неверное представление о работе ювелира, – мягко сказал мой друг. – Мне всегда казалось, что у вас в сейфе стоит сто коробочек, в каждой из которых – тысяча одинаковых камушков, и вы берете тот, который нужен… и записываете, сколько взяли.

Григо немедленно вспыхнул.

– Понимаете, не имея представления о том, какой будет в итоге величина камня…

– Вы граните их сами, – мягко спросил Дерек, – или можете взять уже готовые камни у независимого поставщика, если вас устраивают цена и качество работы?

Вот он – вопрос из серии главных. В терминах «разумеется, я хорошая» на него не ответишь.

– Я могу взять полуфабрикат, если меня устраивают цена и качество.

В воздухе повисает – «а что, не надо было?»

Засим следует тягостная сцена. Имена поставщиков мы вырывали у нее как зубы без наркоза и ушли, оставив мистрис Фанго в убеждении, что ее финансовым планам нанесен непоправимый ущерб. Вернемся с ордером – так и накладные все изымем. И более того – так мы и сделаем.

Дело выглядело совсем простым, из тех, что решаются рутинной работой.

В то же самое время – мы пока не знали о том – еще двое шли параллельной улицей, лениво заглядывая в витрины и одинаково держа руки в карманах. То есть это Альбин Мята держал руки в карманах, а Люций Шиповник непроизвольно его копировал.

– …ну так вот, и Гракх вбил себе в голову, что все пророчество – о его ребенке.

– А ты думаешь, это не так?

Люций дернул острым плечом.

– Ты можешь подумать, будто я предвзят. Его сын занял мое место Младшего, он теперь все, торба писаная а я – никто и звать никак. Предпоследний эльф дома Шиповник.

– Последним было бы хуже, – угрюмо пошутил Альбин. – Проверено. С другой стороны – у нас тут все за то, чтобы Гракху заморочиться. Ты и сам наверняка заметил, что магия после кризиса не та, что раньше. Все чуточку не так. А Гракх, надо отдать ему должное, благодаря кризису вывернулся из-под своего проклятия. У него есть ребенок, и у Гракха есть насчет него пророчество о центре Вселенной, а сам он из тех, кто в любой очереди либо первый, либо там не стоит. Теоретически любой ребенок, рожденный в этот год… Сейчас просто время такое: несколько дней в ожидании чуда.

– Если бы было волшебство, способное из малого сделать великое…

– …то комитет по лицензированию немедленно спрятал бы его под замок. А у тебя теперь есть свобода решать, что делать со своей жизнью.

– Ахха, – вздохнул Люций. – Ограниченная свобода. Добрые люди, став в моем возрасте самостоятельными, отправляются образование получать, но у эльфов нет системы высшего образования. Точнее, оно у нас домашнее, и я его уже получил – все, сколько было. И что мне теперь делать со своим обозримым будущим? Шататься по кабакам и нарываться на неприятности в компании с Физалисом Пасленом?

Альбин Мята украдкой вздохнул. После того, как в мае он рискнул противоречить Всемогущему Гракху, у него самого возникли ощутимые проблемы с обозримым будущим. Да и с необозримым тоже. У нас, представителей бессмертных рас, явные проблемы с перспективой. Она у нас настолько отдаленная, что и самим не видна. Однако эта истина из тех, какие мальчик со временем сам откроет, незачем грузить его мировой скорбью. Пацан и так в унынии. Да кто ее знает, может, то и не истина вовсе.

– Ооо! – сказал он вместо этого. – А тебе нравится Физалис Паслен?

– Да как тебе сказать… Он веселый, – Люций подумал. – Но скучный. Ну, ты понимаешь.

– Да. Понимаю.

В самом деле понимаю. Тип, двести лет безнаказанно эпатирующий публику, этакий вечный подросток, со временем утомлял даже тех, кому прежде безумно льстила его компания. Немудрено, что банда его все время менялась, хотя сам Физалис, казалось, этого не замечал.

– Ты живешь по другим правилам, Мята. Без правил. Каково это?

В момент, когда Люций задал этот вопрос, Альбин размышлял уже на тему, правильно ли будет угостить пацана пивом, или Шиповникам это не понравится, или плевать он хотел на Шиповников прямо с этого момента или чуть раньше, с прошедшего мая. Ему надоело. Ну то есть он понял вкус этого понятия, хотя прежде полагал, что «бросить все» – чисто людское свойство. Был ли в том повинен весенний магический кризис, или же Альбин понял, что увлекся процессом в ущерб результату, или, может, результат уже не так привлекал его? Или, может, он просто привык быть один, и ему нужно время, чтобы пришли новые жгучие желания и великие цели… В сущности, время – это все, что нам нужно. Время позволит нам захотеть чего-нибудь еще.

– Тебе, – сказал он, – не понравится. Правила нужны, чтобы жить с кем-то. Есть те, с кем я не поступлю плохо. Я вообще… эээ… не поступлю плохо. По крайней мере, у меня есть представление о том, что такое плохо. Это вполне сходит за правила.

– Я, собственно, вот про что хотел спросить, Мята. У тебя есть опыт внешней, автономной жизни, вне Дома. Извини, если я бестактен, но все же. Чего нам не хватает при нашем высшем образовании? Чему научиться стоит? Физалис Паслен тоже автономен, но так я не хочу. Ничего не хочу из того, что идет по разряду «так делает Физалис Паслен».

Ну что ж. По крайней мере за моральный облик мальца Шиповники могут быть спокойны. Наркотики, похабные надписи в публичных местах, камни, брошенные из темноты в освещенные витрины и беспорядочный межвидовой секс – все это проходит по разряду «Физалис Паслен», и есть некая гарантия, что нашего Люция это не привлекает. И это очень хорошо, потому что…

Мы, эльфы, бесконечно одиноки во внешнем мире и бесконечно деиндивидуализированы внутри своего Дома. Люций ахнуть не успеет, как из борьбы со вторым свалится в первое. А другие расы со своими заморочками бьются. И живут, сражаясь каждый со своим отчаянием. И это то, чему, без сомнения, стоит научиться.

– Я тебя кое с кем познакомлю, идет?

Изумруды, кишащие в оправе драгоценного кольца, выбираются наружу, и я вижу, что это вовсе даже и не камушки-искорки, а отвратительные мелкие суетливые мухи из тех, что поселяются на плесени. Я машу на них руками, они разлетаются, кроме одной, которая превращается в небольшого худосочного слона. Слон протирает глаза задними ногами, поднимается в воздух и неторопливо вылетает в форточку.

Я просыпаюсь разбитым, а потому считаю этот сон дурным. Так оно в итоге и выходит, потому что в гномский квартал к началу самого интересного я опаздываю. Рохля уже там и, заложивши руки за спину, обозревает дымящиеся развалины. Вид у него малость озадаченный. Мусик сказал бы – «офигевший».

– Знаешь, Реннарт, я понимаю теперь, почему зарубежные коллеги передали ее нам.

У меня нестерпимо чешется переносица. Это нервное.

– Пострадавшие есть?

– Пока только эти, – Дерек кивает в сторону троллей из группы захвата, стыдливо жмущихся в тени прилегавшего тупичка. – Насчет местных, бывших внутри, выясняется.

– Великие Силы! – восклицаю я при взгляде на этих подпирающих крыши атлантов. У некоторых на плечах и бедрах красуются синяки размером с обеденный стол – от пришедшихся по ним стропил и перекрытий. Я представляю пережитый ими ужас, когда в глубине гномьих нор – запутанных, как клубок пряжи, и так-то не повернись тесных! – они начали стремительно увеличиваться, застревать, лестницы впивались им в ребра и трещали. И не понять ведь с перепугу, то ли то лестницы трещат, то ли ребра. Молодняк, стриженные, еще лопоухие, совершенно убитые стыдом. Опустившийся рядом дракон Скорой помощи выглядит очень небольшим. По ближайшим домам спешно собирают покрывала и скатерти: на улице все же не середина лета, ну и вообще – негоже так.

И догадайтесь с одного раза, кого сейчас пошлют успокаивать их и убеждать, что когда-нибудь они снова сделаются нормального размера.

Мы можем во всей красе лицезреть провал полицейской акции.

Осторожно переступая через разнесенные в хлам руины, к нам пробирается мастер Гроо, местный старейшина. Мы познакомились с ним в минувшую Полынь, и сейчас он выглядит не лучше, чем тогда, в разгар жестокой битвы. Один полосатый чулок спущен, в бороде крошка цементная, ладони ободраны и кровь из-под ногтей.

– Наши целы все. Мы после тогдашнего Землетруса обязали наших в каждом жилом блоке оборудовать одну комнату сварной конструкцией из стальных труб: что-то вроде убежища, где можно отсидеться.

Мы оба слегка переводим дух.

– Вы бы, ребята, – укоризненно говорит Гроо, – поосторожнее.

– А чем это вы тут занимались? – парирует Дерек, не сводя глаз с развалин, живописно подернутых утренней дымкой.

Дымкой? А как бы не так! Это атланты наши надышали.

– Ничем противоправным, инспектор, я готов поручиться. Это гранильная мастерская, и хозяева предъявят вам лицензию сразу, как только спасательная команда ее откопает. Ну и самих хозяев, ясное дело.

– Сопротивление сотрудникам полиции с применением магии неустановленного образца, – Рохля наконец соизволяет прервать обзор руин и внушительно поворачивается к гному. – Что. Там. Было?

– Там гранили алмазы, – Гроо остается тверд. – Ничего по вашему профилю, инспектор. Вся магия, которая там применялась, была исключительно профессиональной. Ваши… эээ… сотрудники вторглись в сферу действия могущественного заклятья, но согласитесь – они просто не должны были там оказаться.

И если это в самом деле окажется так, полицию признают виновной во вторжении на частную территорию, повлекшем массовые разрушения и создание угрозы многим жизням. Дерек, разумеется, понимает это не хуже меня.

– Найдите мне хозяина гранильни, мастер Гроо, – распоряжается он. – Потому что меня очень интересует соответствие его профессионального магического набора номенклатурному списку.

Через четверть часа приводят хозяина, изрядно поцарапанного и временно лишенного способности к членораздельной речи. Взгляд, которым он одаривает нас, не поддается описанию. Работников и семейство откопали, но там же еще ценностей материальных погибло при обвале – из тех, что не по сейфам лежали, а в работе, на столах!

К тому же к новому образованию – Комитету по лицензированию профессиональной магии – мастера изначально отнеслись более чем подозрительно, и это еще довольно мягко сказано. В каждой сфере постоянно разрабатываются новые, более эффективные чары, все они непременно проходят опытный уровень, и чтобы включить их в список разрешенных, требуется вычерпать горстью океан бумажнойРаРа волокиты. Предполагается, что в итоге новые разработки будут сосредоточены в нескольких государственных институтах, но кустарные производства против. И немудрено: ведь если кому-то повезет создать новый магический инструмент, этот кто-то будет иметь преимущество над конкурентами ровно до того времени, пока оный инструмент не поступит в общее распоряжение. То есть – не будет сертифицирован.

Никто не любит перемен, кроме тех, кто не при деле.

Как бы то ни было, для нас сейчас доказать несоответствие примененных чар номенклатурному списку – значит спасти репутацию Управления и собственные афедроны.

– Да, – говорит мастер Балиан, получив на плечи плед, а в руки – чашку кофе, – это наши камни.

Мы все сидим в гостиной соседского дома, превращенной в бивуак. Я слушаю, готовый ловить ложь на слух, а Рохля пристроил на колене планшет и изготовился писать. Зубы мастера Балиана все еще немного постукивают о фарфор.

– Нет, я имею в виду, совсем наши. Мы их не покупали. Дамочка торговала только технологией. Превращала отходы в доходы, так сказать. А кто б не согласился?

– И вы взяли непроверенное заклинание?

– Ну мы его, во-первых, проверили. А во-вторых, заклинание она не продавала. Она все сама делала.

Рохля аккуратно откладывает перо:

– То есть, вы хотите сказать, упомянутая дама была с вами внутри?

– Точно. У нее все волшебство – в произнесенном слове, и она ни на что его не записывает. Делает работу, а ей за нее платят по факту. В чужие руки не отдает, да и подумать – это достаточно умно.

Это означает, что ее если откопают, то нам принесут, и то еще, вдобавок, что сопротивление сотрудникам полиции посредством неустановленной магии все же имело место.

– Мастер Балиан, я бы хотел знать совершенно точно, дословно и досконально, что именно происходило с «болотными огнями». От и до. И чем честнее вы будете, тем проще мне снять с вас вину.

На лице у Балиана возникает то же кислое выражение, какое мы недавно видели на лице мистрис Фанго. У него клещами рвут секреты. Но клещи он бы выдержал, а полицейское давление – нет. Комитет по лицензированию магии распростер над экономикой темные крыла.

– Достоинство драгоценного камня, – уныло начинает он, – состоит в игре и блеске. Ну блеск – это понятно, он зависит от полировки поверхности и угла, под которым падает первичный луч, а игра…

– …зависит от преломляющей способности минерала и нарезки граней на его нижней части, – прерывает его Рохля. – Итак, поскольку я знаю, что изменить свойства алмаза посредством волшебства практически невозможно, что вы там натворили с нижней частью? С павильоном?

– Мы изобрели новую огранку, – наконец сдается мастер. – Это дорогое удовольствие – тренироваться на настоящих камнях, и не по средствам маленькой мастерской, но на собственном увеличенном мусоре, – он пожал плечами, – кто бы отказался? К тому же резать грани на увеличенном камне намного удобнее и проще. И я испытываю крайний стыд, – он неожиданно смотрит мне прямо в глаза, и в голосе его яд, – за то, что провожу презентацию лучшей своей работы не должным образом, а вот так.

– Однако «Россыпи» вы продали уже промышленную партию, не так ли? И эта промышленная партия состояла из нестабильных камней.

– Есть ли у «Россыпи» ко мне претензии? – прищуривается мастер, и мы вынуждены признать, что он прав. Состава преступления нет. «Россыпь» знала, что берет.

Однако это не играет уже никакой роли. Даже если бы до сих пор на Аннет де Белльтой, или как ее там, не числилось никаких противоправных действий, преступное увеличение целого взвода полиции имело место быть, и ей следует за него ответить. К тому же за нею есть след.

Потому что не надо этого гонева про «сферу действия могущественного заклятия». Нету у него никакой сферы, оно по типу узконаправленное, потому что иначе увеличились бы все предметы, бывшие к источнику заклятья намного ближе, чем невезучие ребята из опергруппы.

Попутно мы начинаем подозревать, что до тех пор, пока у ювелиров будет возможность ныкать джинни в рамках закона, они ее не отдадут. Она ж несет золотые яйца.

Последнее, как и ожидаю, сбывается. Никакой джинни в развалинах нам не находят.

Дома, в участке на нас обрушивается очередная беда. Оказывается, опера у нас были подряжены идти в праздничной колонне. Документы подписаны, Баффин уже отчитался в мэрии за предоставление персонала, да и сами ребята заинтересованы – им за участие в шествии положена надбавка к окладу.

После работы долго и нервно решаем эту проблему в кабинете начальника. В итоге соглашаемся, что лучше всего будет проявить наглость и пойти ва-банк. В конце концов, размер участников не оговаривался. Дать им барабаны и флаги, согласовать технику безопасности при перемещении в толпе, рекомендовать мэрии проложить маршрут шествия так, чтобы избежать мостов-путепроводов и… город такого точно не видел.

В открытое окно информируем ребят, ожидающих нашего решения во дворе участка, у костерка. Пока им пошили только спальники, но к утру обещали остальное. Разговор неожиданно продолжается жарким спором на тему «чем это считать». С одной стороны – явная нетрудоспособность, наступившая в результате производственной травмы. Однако с другой стороны, сотрудники явно лишены возможности вернуться домой, в родную нору, и в магический госпиталь их тоже не берут. Специалисты оттуда, конечно, выехали на освидетельствование, однако повреждений не нашли, а для разработки нестандартной магии лечения потребовали времени и финансирования. На что Баффин сказал: черт с ними, сами сдуются! Так вот, пострадавшие настаивают, чтобы время вынужденного простоя (хотя я бы это пролежем назвал!) им засчитали как командировку, с соответственными суточными, и включили надбавки за полевые условия, вредность и угрозу здоровью и жизни. Плюс день за три. Мотивируют это возросшими потребностями, и профсоюз, что характерно, на их стороне! К делу срочно привлекается магоаналитик, и вместе с бухгалтерией они рассчитывают, насколько реально возросли потребности. Есть еще одно обстоятельство, о котором пока не говорят вслух, но оно может стать критичным, когда возникнет. Я имею в виду – когда их организмам придет время избавляться от съеденного и выпитого. Это грозит городу настоящей экологической катастрофой, и бомжеватый дракон-мусорник, отбывающий свои пятнадцать суток на штрафстоянке, торгуется с нами: мол, так и быть, он вывезет «эти ваши бочки», а ему за это скостят оставшуюся неделю. Баффин скромно умалчивает, сколько времени потребуется им, чтобы уменьшиться самостоятельно.

Он читал, что так бывает, но в высокомерии юности полагал, будто все эти шаблонные перехваты дыхания и мгновенные остановки сердца есть только художественные преувеличения, без которых книгу не продать. Но для самого Люция мир разбился на кучку разноцветных пикселей и осыпался с тихим шелестом, а после собрался вновь, и был уже другим, хотя при всем желании он не смог бы найти ни стыков, ни швов.

Девушка стоит у витрины, освещено только лицо: ангельски серьезное, чистое, безупречное, как полная луна в ночи, огромная и низко-низко над горизонтом. Либо в руки сейчас упадет, либо на головы, прокатится по миру и ничего после себя не оставит, но все равно – не страшно. Пусть. Оторопь только. Остальное скрывается в тени, которую сама же девушка и отбрасывает. Какое-то мгновение Люций молча недоумевает, как она может отбрасывать тень, и разве бывает тень от света?

Потом он осознает, что она невысокого роста, и что на ней шапочка с помпоном, а из-под шапочки завиток на лбу трепещет – цвета солнца. И от яркой витрины она отворачивается так независимо и гордо, будто и не смотрела туда только что из холода и тьмы.

– Ты – Люций Шиповник.

– Откуда тебе знать?

Высокомерное, где-то даже презрительное выражение мелькает на ангельском лице, и, свидетели Высшие Силы, оно ей идет.

– Когда-то я сотворила заклятие поиска на твое имя, – говорит девушка. – Теперь волей или неволей тебя будет сводить с каждым, кто держит его в уме.

– Не могу сказать, что это удобно, – парирует Люций.

– Да уж, банк не ограбишь, – смеется та.

– Я тоже знаю, кто ты. Ты Кароль, Альбин мне рассказывал.

Вместе они делают шаг по тротуару, так, чтобы не попадаться под ноги спешащим пешеходам, и вслед за очарованием приходит острая и сильная боль. Альбин-то, оказывается, рассказал не все. Хитрая тень словно напополам разрезала Кароль, оставив на свету сказочной красоты лицо, высокую шею и точеные плечи, и укрыв от первого взгляда ее тяжелый, будто чужой низ, неповоротливые бедра, искривленные в лодыжках ноги… Все, что стало видно в движении. Далеко с нею не уйдешь, да и встречные оглядываются на странную пару. Быть может, где-то есть такое волшебство, чтобы разобрать ее, а потом собрать обратно: правильно?

А может быть, все уже правильно? Потому что мне, Люцию, оказывается, нет никакого дела до встречных. Меня научили этому, когда воспитали аристократом. Нам нет дела до тех, до кого нам нет дела. Как может быть неправильной луна?

– А снять заклятие, – намекает Люций, – за ненадобностью?

– Подрасту, – ехидно говорит гномка, – подучусь, узнаю – как. Тогда обращайся.

Кароль учится в Магик-колледже на закрытом и привилегированном отделении Боевой магии. Умотаться, как круто, причем от собственного ее волеизъявления ничего не зависело. После того, как в минувшую Полынь ее природная магия засветилась, соответствующие государственные службы взяли двенадцатилетнюю гномку на карандаш. Все было сделано вежливо, ни у кого не осталось претензий. В любом случае это было интереснее, чем гранить камушки.

– И много вас там таких?

– Эта информация не разглашается, – отвечает она с шутливым чванством, потом смягчается. – У нас индивидуальное обучение. Я почти не вижу других, и не знаю, на что они способны. Такова политика школы.

– Сурово.

Она пожимает плечами. Независимая особа.

– Все не так страшно. Это в любом случае не тюрьма. Все дисциплины, в основном, психотерапевтические. Это же отделение Экстраординарной магии, они не могут научить меня, как мне исполнять мое волшебство! – она смеется. – Но они могут научить меня держать его в узде и доводить по моему желанию до пиковых мощностей. Жить с ним. Зарабатывать им. Быть специалистом.

– Ну а все остальное?

– Внутри своего дара можно найти все, – со спокойной убежденностью говорит Кароль. – А остального не так уж много нужно. И давай так. Тут никто не бессмертный мудрый эльф.

Я понял, да. В игру «кто кому больше не нужен» ты выигрывала с детства. И сейчас не проиграешь. Потому что сейчас ничем не отличается от всегда.

– Согласен. И никто ни на ком не ездит, идет?

– О. Ладно, попробуем.

Идут рядом, мысли медленно ворочаются в голове в поисках темы, интересной обоим. Вот в чем не помощник эльфийское домашнее образование, будь оно сколько угодно высшее.

– А почему они не могут научить тебя магии? Разве преподаватели у вас не маги?

– Маги, конечно. Но вот смотри: какой магии можно научить? Той, что включается словами, так? То есть научить словам. Правилам. Хорошо – для стандартных заклинаний домоводства, ну или лечебных. Сиди весь день, вырабатывай норму: двадцать заклятий для починки горшков, пятнадцать – от спустившихся петель, восемь – для переноски тяжестей. Есть еще профессиональная магия. Ее уже преподают специалисты, но туда идет спецнабор по квотам от диаспор и профсоюзов. Есть аналитический факультет – так называемая Общая магия: теория, практика и философия предмета. Я слышала, там даже магические способности иметь необязательно, но туда такой коооонкурс! – она закатывает глаза.

– А в боевые маги конкурса, стало быть, нет?

– В боевые маги открытого набора нет. К тебе приходят и говорят – ты, мол, годишься. Я и сама знала, – взгляд Кароль становится задумчивым и упирается в стену, – что гожусь. Всегда знала.

– А родители не были против?

– Да нет. Это значило, что я состоялась. Хотя, конечно, им было бы спокойнее, если бы я гранила камушки. В этом они понимают и могут советовать. Для родителей это важно.

Люций не может вспомнить, чтобы ему кто-то что-то советовал. Может быть, от Альбина Мяты ему нужен именно совет – и все равно, в чем? Эльф ни о ком не скажет, что тот, мол, «старше» или «моложе». Эльф, по правде говоря, даже не поймет, о чем речь. Мы, соображает Люций, оперируем превосходными степенями, как, например, «Старейший» или «Младший», и то только для определения места в иерархии внутри Дома, но сравнительных возрастных степеней у нас уже нет. И при этом мы гордимся своим понятийным богатством. Ну не ирония ли?

И кстати, в отношении этой Кароль – сколько ей биологически? тринадцать или пятнадцать? – я не скажу: «слишком молода», и удивлюсь, если она сочтет меня «слишком старым».

– А твоя магия включается как-то иначе?

– Любая экстраординарная магия, – серьезно отвечает Кароль, – включается чувством. А твое чувство – оно только твое. Никто не испытает его в точности.

– Но погоди, – протестует Люций, – есть ведь техники, помогающие разделить чувство или включить, как ты выражаешься, то, которое нужно. Первая из них – художественное слово…

– Нет. Есть только общие слова. А что под ними подразумевается – то самое, в груди вскипающее! – оно свое. Любое твое чувство так же одиноко, как твоя смерть – ты в нем один, и по-другому не будет. Художественное же слово это только способ себя обмануть. Временно.

– И на каком же чувстве ты стоишь? Или это неправильный вопрос? Но раз я даже теоретически не могу разделить чувство, значит, я не способен магию попятить?

– Абсолютно. Моя сила, – она безмятежно улыбается, – держится на том, что весь этот мир против меня гроша ломаного не стоит. Мир может не соглашаться, но сути дела это не меняет. Права голоса у него нет.

– Да вы просто страшное существо, мэм, – иронизирует Люций. – Я даже не осмеливаюсь спросить, едите ли вы мороженое.

– А где же гневная тирада о низости моего морального облика?

– В терминах оговоренной системы ценностей и сам я, и мои гипотетические тирады имеют пренебрежимо малую стоимость. Зачем же энтропию множить? Так как насчет мороженого? На фоне того, что все фигня, кроме магии, да и магия, если подумать…

Кароль кивает, как кажется Люцию – одобрительно.

Если Баффин желал произвести впечатление, ему это удалось, хотя едва ли кто-то думал о Баффине, глядя на наших гигантов-атлантов с разрисованными лицами и серьгами в ушах размером с одеяло. Мы обрядили их в набедренные повязки, укрепили по паре длинных флагов на плечах, и еще кто-то рекомендовал намазать тела жиром – от переохлаждения, и чтобы мускул играл. Ну а насчет макияжа по телу – это фасадный художник просто увлекся. Барабаны нужного размера позаимствовали в городском театре под открытым небом: излишне говорить, я думаю, что прежде они не расценивались как переносные. Работала с таким инструментом одновременно целая команда ударников, а иной раз, под удачную вечеринку плясала на барабане разудалая эльфа из Сорных.

Они и сейчас тут плясали, почти неодетые, в одних только перьях и в шариках надувных, и тоже жиром намазанные, только кто на них смотрел?…

Итак, наши люди медленно двигались в потоке шествия, по одному, чередуясь с праздничными платформами от других предприятий. Головы их терялись в облаках выдыхаемого пара, огромные ручищи размеренно бухали в барабаны. Вечерело, вдоль шествия зажигались праздничные гирлянды, в небе громыхнули первые фейерверки.

Наши сделали всю программу! В домах по ходу процессии народ прилипал носами к стеклам – и оказывался носами на уровне локтей наших ребят, которые, кажется, начали находить определенную прелесть если не в этом существовании, то, по крайней мере, в самом приключении. Никогда прежде на них не обращалось столько восхищенных глаз, и, пользуя молодежный сленг, скажу, что перло их как на дрожжах.

Разумеется, приходилось следить, чтобы кто-то не залез им под ноги по пьяни, однако это решалось банальными заклятьями ограждения, совершенно теми же, что используются, когда в городском воздушном пространстве следует колонна дракси.

Мы с Мусиком стояли на тротуаре, ели мороженое, сын впечатлялся и ахал во все стороны, и, по-моему, даже проникался перспективами папиной службы, а лично я наслаждался тем, что к нынешнему мероприятию не привлечен ни в каком качестве, кроме как зрителем.

Однако, как выяснилось, не все здесь разделяли мое состояние тихого блаженства внутри шумного праздника.

Один, завернувшись в темный плащ, на скате черепичной крыши сидел Физалис Паслен в мрачной решимости повеселиться в этот день по-своему. Под рукой у него были навозные бомбы, а карманы полны прыгательных заклинаний. Физалис любил быть звездой. Иначе у него пропадало чувство полноты жизни.

Великаны на улице его позабавили, но с деятельной мысли не сбили. Ограждение действовало только понизу, и было ориентировано на праздных зевак. Наверняка у Физалиса были свои сложные причины, почему бы праздник, превращенный в суматоху, нравился ему больше праздника, идущего своим чередом. Не мне в них копаться, да и не люблю я грязь этого рода. Однако когда наземь полетели навозные бомбы, и женщины завизжали, потому что на их лучшие наряды обрушились зловонные брызги, все головы задрались вверх, где, придерживая рукой широкополую шляпу, в развевающемся плаще красиво скакал с крыши на крышу Физалис Паслен.

– Вон, вон он, я его вижу!

Видимо, бумажку с заклятием, делающим его невесомым, наш маргинал рвал в прыжке. Дело, требующее хладнокровия и изрядной ловкости рук. Немолодой орк, стоявший с семейством неподалеку от нас, зыркнул из-под кепки и пообещал поймать недоумка и ноги вырвать.

Его попробуй поймай. Да и ловили уже, и неизвестно, кому от того было больше радости. Потому что каждый арест Физалис Паслен превращал в шоу одного актера, а ничего действительно плохого ему ж не сделаешь. Отпрыск Великого Дома, на честь которого самому ему начхать. Те б давно от него отреклись, однако молодец криклив не в меру, и писуч. И умеет нравиться таким же, как он, ну или хотя бы тем, кто мнит себя похожим. Затуманенный мусиков взор подсказал мне: это он летит там, в вышине, озаренный разноцветным пламенем, невозможно крутой и красивый, в развевающемся плаще…

Ну и какое лекарство от этой болезни есть у честного отца, кроме подзатыльника?

Что же касается Дома Паслен, я подозреваю, будто бы пиар, создаваемый им этим блудным ощепком, пишется их Старейшим в прибыль. Имя Дома звучит, а эльфы из всего сделают шоу, и шоу их будет лучше всех. И если вы скажете, что я скучный старый консерватор, то так оно и есть. Слезы пожилой орчихи над испорченной выходной шляпкой меня почему-то не смешат. Ага, и расскажите мне про то, как я эльфов не люблю.

Казалось, ничто не способно помешать Физалису Паслену расшвырять его запас бомб. Он совершенно безнаказанно перелетал с крыши на крышу, прекрасно видимый в зареве цветных огней. Ловкий и дерзкий, райская птица над обывательским болотцем. Прыг-скок-пробежка. Главное не упустить момент и смыться прежде, чем иссякнут прыгучие заклинания. А то может выйти не смешно.

Упс! Он словно воткнулся в луну. Новая крыша, на которую Физалис только что приземлился, встретила его огромным лицом. Оное лицо показалось ему плоским, как блин и младенчески бессмысленным, он даже не понял сразу, что это один из Увеличенных Троллей нагнулся, чтобы рассмотреть поближе назойливого прыгуна. Физалис резко затормозил, чтобы не влететь тому прямо в полуоткрытый рот, развернулся и кинулся к другому краю, взмыл…

…и завис. Его осторожно взяли прямо в воздухе. Ну то есть это кретину-переростку показалось, что осторожно, на самом же деле когда его толстенные пальцы сомкнулись вкруг тонких эльфийских ребер, у Физалиса выбило дух, он успел только издать заполошный птичий вскрик и лишился чувств. А вы пробовали схватить на лету муху так ловко, чтобы взять ее анатомически правильно?

С моей точки зрения молодой сержант Банек заслужил только поощрение. В конце концов, он вполне бережно переложил обеспамятевшего эльфа в другую руку, даром что именно этой рукой он минуту назад лицо утер. Кончиком пальца поправил на том шляпу, расправил щегольской плащ, искренне стараясь сделать как было, потому что Физалис Паслен в некотором роде городская достопримечательность, и все на нем дорогое. Дунул ему в лицо, чтобы привести в чувство – лично вы хотели бы испытать подобный экстрим? – и только потом передал арестованного в руки подоспевшей бригады. Я считаю, что сержант Банек проявил максимум профессиональной выдержки и благоразумной инициативы, и должен быть упомянут в ближайшем приказе по Управлению. Сержант Банек несомненно тролль больших достоинств.

Забегая вперед, я скажу, что утром я специально осведомился насчет того, как Физалис Паслен провел праздничную ночь. Ничего, сказали мне. Быстро пришел в себя и затребовал перо и пачку бумаги – писать, как он сказал, политический памфлет. Мол, никогда прежде к нему не являлась метафора такого масштаба.

Словом, опять очаровал всех, засранец этакий.

Наверное, открытый городской бал был единственным местом, где гномка и эльф могли вместе провести праздничную ночь. В самом деле, не в Магик же колледж Люцию переться: к тому же Кароль предупредила, что колледж закроют, а гостей разгонят в самый неподходящий момент, когда, кажется, только и начаться веселью. К тому же многие разъедутся по домам, а она не хочет. Отрезано – так отрезано. Это к тому, что в колледже, на три четверти пустом, и праздник будет не в праздник, а так, жирная галка в списке мероприятий. И все на них будут пялиться. В Доме Шиповник, разумеется, тоже планировался бал, но для своих, и Люций не представлял, как он проведет туда Кароль. Зато выражения лица миссис Флиббертиджиббет он изучил очень уж хорошо, и был уверен, что Кароль оно хорошего настроения не прибавит. Ну и зачем тогда?

К тому же он и сам не хотел торчать на домашнем балу. Все те же позы, все те же лица. Сколько он этих балов перевидал, и все они были одинаковы. Мы все умеем красиво стоять, пить и вести изысканные речи.

Хочешь уединения – ступай в толпу. Вот мы и отправимся на публичный бал, где никому до нас не будет дела.

Как в Полынь.

Или это еще одна моя попытка вырваться из круга? Неприятие обязательств, наложенных на тебя… чем? Традицией и обстоятельствами рождения?

Любовь как роза красная цветет в моем саду…

Впрочем, кто, кроме певца, говорит тут о любви, даже учитывая, что у доброго эльфа сто пятьдесят смыслов на это слово, и сто сорок из них не заставят трепетать сердце?

Во всяком случае, тут было весело. В конце концов, на Люции не написано, что он Шиповник. Сюда, в Публичный Зал пришли те, кто больше нигде сегодня быть не обязан, а стало быть те, кто намерен просто веселиться, пусть даже не на самую трезвую голову. Много парочек, в том числе и не такие еще чуднЫе, как они с Кароль. Даже если рассматривать их как парочку. В глубине сжимавшегося от отчаянной храбрости сердца, глядя в ее румяное лицо, обрамленное пшеничными кудрями, Люций думал: а почему бы и нет? Ну или думал, что думал, а что думала Кароль – ему неизвестно. Кароль это Кароль. Едва ли он удивился, увидев, что на бал она явилась в черных чулках и клетчатой юбке, достаточно короткой, чтобы не скрывать ее изуродованных щиколоток.

Тут, видимо, пролегала некая граница. Разумеется, они не танцевали, потому что… ну, вы понимаете. Потому что здесь кончался эпатаж и начиналось унижение, и обоим будет лучше, если ее берет с помпоном сидит на голове задорно, а носик смотрит вверх.

Зеленые стены Публичного Зала сверкали инеистыми звездами, а в центре громоздилось украшенное Древо, такое большое, что под нижними его ветвями приютился целый оркестр, правда, небольшой. Музыка не пела пронзительно, словно сквозь слезы, не кружила и не вдохновляла, как то положено музыке на прочие времена, но словно катилась с горки, рассыпая бубенчики, колола каблучком орешки, и будто бы большой волшебной мутовкой сбивала в единую крепкую пену фабричных орков и добропорядочных гномов, людей, троллей, разночинных эльфов и множество других соседствующих друг с другом рас и пород. В оркестре нынче не было лаковых скрипочек и золотых труб, но только аккордеоны и волынки, и танцы тоже особенные: притопы и прихлопы, а еще – хоровые выкрики в такт. С музыкой смешивался запах хвои и мандаринов.

Ему показалось, или он узрел в толпе настоящую знаменитость? Здесь была Мелоди Маркет, та самая прорицательница, кого осенило то пророчество про ребенка. Рожденный якобы в этом году станет центром вселенной и средоточием волшебства, Королем, Яблоком, чья… не власть, но самое существование лежит в основе всего мироустройства и является источником магии в каждом акте волшебства, во всяком Слове Силы, в любом магическом чихе. Люций знал прорицательницу в лицо: после того, как она стала знаменита, ее приглашали в аристократические Дома, и он знал точно, что Глава Шиповника Гракх показывал ей своего сына, рожденного ему Чиной Акацией. Мол, не он ли?… «Может быть!» – ответила на то ушлая тролльчиха, потому что только полный дурак скажет Гракху Шиповнику «нет». Особенно в столь животрепещущем вопросе. Ибо как же может быть обойден величием ребенок, выхваченный из-под проклятия, рожденный, когда все проклятия временно прекратили свои злокозненные действия?! Или скорее так: как смеет кто-то быть более велик?

Вы скажете, что это ревность, но – с чего это вдруг ему все и сразу?

Мелоди Маркет трудно не узнать: у нее на носу слева роскошная бородавка размером со спелую сливу, адски похожая на прилипчивое проклятие, потому что иначе с чего бы от нее не избавиться при помощи магии? Сама предсказательница рядится в яркое с тех пор, как вошла в моду. Видна отовсюду, общается охотно, громко говорит. Ловит свой момент, а бородавку лишь слегка примазывает серебристо-сизым тональным кремом. По-хорошему, любой может подойти к ней и спросить о чем угодно. Люций весь один сплошной вопрос, но подумав как следует, он так и не находит в себе интереса спросить о чем-то конкретном. Все конкретное, будучи вычленено из вопроса по имени «Люций», само по себе мало и неинтересно.

Эту ночь называют Ночью Обещаний, недаром она знаменует порог года. Но какое обещание хотел бы получить сегодня сам Люций? Наверное сейчас, в эту минуту он хотел, чтобы его пожелания счастья исполнялись, и думал, что одного этого ему хватит на все бессчетные годы эльфийской жизни. И что не хотел бы знать того Люция, который однажды перестанет этого желать.

Впрочем, у него не было времени подумать об этом связно. Ночь Порога летела, словно в вальсе, едва касаясь пола башмачком, и оставалось только пожалеть, что она коротка – по крайней мере, когда эта мысль нагоняла Люция, или это он ее нагонял. Какой мучительно долгой бывала она дома! Все они, похожие одна на другую, столько их ни было на его веку. Как хорошо, что…

Следуя за Кароль, он протиснулся к фокуснику, забавлявшему публику. Тот жонглировал сперва острыми ножами, затем факелами, а потом, от души хлебнув красного вина – и вовсе сырыми куриными яйцами. Публика была благосклонна, и даже когда яйца весело дрызгали о мраморный пол, гремела аплодисментами и взрывалась шутливыми криками.

Кароль сдвинула к переносице золотые брови.

– А мне, – спросила она, – можно попробовать?

– Доставь нам такое удовольствие, красотка! – немедленно отозвался затейник. – Что тебе дать, яхонтовая? Апельсины подойдут?

Три оранжевых плода немедленно возникли в его протянутых руках: должно быть, он прятал их в рукаве для следующего фокуса, но впрочем… он ведь тоже мог оказаться банальным волшебником!

– Нож, – попросила Кароль. – Да, и еще яйцо, пожалуйста. Нет, одно. Оно точно сырое?

– Обижаете, мэм! Ну сами проверьте, если хотите

Кароль не повелась – а может, это было сделано на публику! – и проверила, крутанув яйцо на полу. Сделав полтора вялых оборота, яйцо остановилось, и девушка согласно кивнула. Толпа потеснилась, дав ей место, и стихла. Излишне говорить, что Люцию тоже было весьма интересно.

Из развернутого пред нею веера ножей Кароль выбрала кухонный, с широким бледным лезвием «рыбой» и острым кончиком, который даже пальцем попробовала. Про те, что круглые, сказала решительно: «не пойдет!»

Она положила яйцо на плоскую сторону ножа. Ближний круг стих, дальний давился вперед с криками «ну что там показывают?» На дальних шикали недовольно. Яйцо лежало на ноже.

Ап! Кароль наклонила нож, яйцо покатилось вниз, набирая ход. Зрители – и вместе с ними Люций! – издали общий «ых!» В самом деле, что за фокус – разбить яйцо, даже прокатив его по ножу? Ан нет, не все еще. Все так же сведя густые гномские брови в линию, Кароль остановила падение яйца, поймав его на острие и поставив нож стоймя. Ближние зрители коллективно подавились вдохом, и сама Мелоди Маркет соизволила подойти ближе, но это был еще не конец фокуса. То самое сырое яйцо, что наотрез отказывалось вращаться, будучи положено на бок, вертелось как юла, поставленное на попа на самое острие.

– Ты его что ли сварила, пока… эээ… вертела? – предположил кто-то. Рука у Кароль дрогнула… хотя Люций смотрел не на руку, а в лицо, и заметил, что дрогнула бровь. Яйцо соскочило с ножа и, кокнувшись об пол, окатило зевак желтыми липкими брызгами. Народ заорал и прянул в стороны, но как будто не обиделся. Кароль виновато пожала плечами, но особенного раскаяния Люций в ней не заметил.

– Это магический фокус? – спросил он, когда оба они отошли подальше, не желая больше привлекать ненужное внимание.

– Нет. Психотерапевтический.

– Аа…

– Знаете ли вы, барышня, что способны уничтожить мир? – услышали они позади себя.

Это была Мелоди Маркет со своей бородавкой, и теперь им предстояло решить, записать ли ее слова в пророчество, или бывает и просто треп.

– А спасти? Спасти мир я могу? – Кароль требовала ответа с вызовом в голосе.

– Едва ли. На такие вещи у тебя не хватает… эээ… желания.

И удалилась с чувством выполненного долга.

Ну и кто ее просил в душу плюнуть? Можно подумать, ей за это заплатили!

– Самое главное в боевой магии знаешь что?

– Что?

– Остановить удар. Без этого грош тебе цена. За тех, кто машется по дури, дают пятачок за пучок. Самое сложное из того, что ты сейчас видел – остановить яйцо, остальное просто фокус…

Их прервал истерический визг и многоголосые призывы к помощи. Сторонясь центра, народ отхлынул к стенам зала, а в центре, у самой елки лежала Мелоди Маркет, придавленная каким-то пульсирующим мешком серебристо-серого цвета.

В момент набежали те, кто как будто знал, что делать: причем первыми почему-то прибыли пожарники. Попытались помочь, извлечь предсказательницу из-под штуки, которая на нее свалилась, поднять и оттащить ту в сторону, чтобы дать дышать, пока не поняли, что это было.

Это оказалась ее собственная, неимоверно увеличившаяся бородавка! Люций даже не хихикнул, напротив, озноб продрал его по всей коже и даже изнутри. В какой-то момент он откровенно пожалел, что вообще тут оказался, но он немедленно устыдился этого чувства.

Пора перестать думать о себе.

Общими усилиями Мелоди Маркет была перевернута таким образом, чтобы не она лежала под бородавкой, а бородавка покоилась под ней. Прорицательница лежала сверху, в беспамятстве, обнимая раскинутыми руками свою же собственную папиллому.

Ну и кто тут теперь нарост, я стесняюсь спросить?

Выглядело это ужасно, праздник явно завершился, и надо было потихоньку утекать, пока не прибыла полиция, и не начались вопросы. Оставалось только найти Кароль…

Кароль нашлась сама, вынырнула из объятий елки, из колючих лап, пытавшихся удержать ее за прекрасные белокурые локоны, и потянула Люция за рукав.

– Ты только глянь, – прошептала она. – Думаешь, это игрушка?

На ветке висела куколка, но было в куколке нечто странное. Она держалась за ветку руками, поднятыми над головой, и была облачена в розовое платье с низким декольте, с кринолином, все в бесчисленных оборках и блестках. Из-под подола выглядывала ножка в изящной туфельке. Туфелька была украшена матерчатой розой и выглядела намного значительнее, нежели маленькое набеленное личико с пикантной мушкой под многоэтажным рыжим паричищем.

Если ты елочное украшение, то тебя вешают за голову. Ну или за шею. Ну да, «шея» – ключевое слово. Особенно если эта шея порозовела от напряжения.

– Вынесите меня отсюда, – прошептала куколка, – и может быть, это будет выгодно нам всем.

Кароль бросила на своего спутника вопросительный взгляд, но Люций уже понял, что в его решении она не нуждается. Выйдет отсюда с ним или без него, но с этой крошечной особой в кармане. И не будет никаких объяснений. Точнее, объяснение одно – прикольно!

– Зуб даю, – деловито сказала кроха, – после того, что она тебе сказала, тебе понравилось то, что ты увидела.

Пообещать легко. Вынести джинни в берете, впрочем, тоже труда не составило. А вот потом возникли проблемы.

– Я в комнате не одна, – хмуро сказала Кароль. – Мне ее не утаить. Как насчет тебя?

Та ж фигня, выражаясь неэльфийским стилем. Комната своя у Люция, разумеется, была, но крепость Шиповник, как любая крепость Великого Дома, вся пронизана скрытыми нитями безопасности, специально чтобы исключить несанкционированный доступ, и Люций не смог бы ослепить их. Никто бы не смог, даже сам Гракх. Но Гракх может приказать, чтобы они ослепли, и наш маг выполнит его волю. К слову – вот кто держит Дом в руках, кто бы там что о себе ни воображал. Маг – и еще Флиббертиджиббет.

– Ладно. Я знаю, куда ее девать. По крайней мере, в слове этих людей я уверен.

– Некогда мне! Потом, после поговорим!

Люций с Кароль растеряно мялись в крохотном пространстве между входной дверью и кухней, всякий раз пытаясь убраться из-под ног встрепанной шаровой молнии по имени Дерек Бедфорд.

Рохля был уже на пороге, завис, развернулся на одной ноге, метнулся назад, схватил с тумбочки целлофановый пакетик с бирюзовыми сережками-шариками, сунул его в карман и был уже снова на выходе, когда я его поймал и буквально силой пихнул носом в зеркало. Мне повезло, взгляд у Рохли сфокусировался прежде, чем ему удалось вырваться из моих лап. Действенное средство против сглаза.

– Ладно, все! Хватит! Нет меня!

И правда, его не стало. Только грохот каблуков по лестнице раскатился, да и тот мигом смолк, а я чуть не расхохотался, глядя на очумевших детей.

– Где-то пожар? – неумело съязвил эльфенок.

– Это хуже, чем пожар. Мардж рожает.

Я оглядел кухню, находящуюся в состоянии «рабочий беспорядок». Невольно вздохнул.

– Так что я буду их ждать, ну и заодно приберусь тут. Кто со мной в деле?

Они переглянулись.

– Рен, – сказал мальчик, – есть одно деликатное дело…

Я мою в раковине посуду, Люций ее вытирает, а Кароль сидит в углу с феминистическим выражением на лице: мол, может, вы вдруг думаете, что если в компанию случайно затесалась женщина, то она сейчас вам сразу начнет мыть, убирать и готовить… Так вы думаете неправильно!

Свое же выражение лица я старательно прячу в раковину. Ну, во-первых, я уже знаю, что эта гламурная малютка – я имею в виду лживую джинни! – опасна как гремучая змея. Во-вторых, я совершенно точно не предприму никаких действий ни за спиной своего шефа-напарника, ни паче того, поверх его головы.

А в-третьих, ты не можешь делать некоторые вещи с чистой совестью после того, как тебе было оказано доверие. Даже если эти вещи черным по белому прописаны в твоей должностной инструкции.

Люций явно ощущает себя не в своей тарелке.

– Я, – заикается он, – точно знаю, что вы с инспектором Рох… Бедфордом не используете доверенное вам в корыстных целях. Я это на себе когда-то проверил. Потому я счел возможным…

Разумеется, откуда пацану знать, что мы работаем по этому делу. Очевидно также, что мы никак не можем приписать себе честь раскрытия. Какое уж там раскрытие, когда нам эту лживую джинни принесли на блюдечке, да еще и случайно.

– Послушайте, Реннарт, – вмешивается джинни aka Эврибадия Челси aka все остальные по списку. – Я не совершала на вашей территории никаких преступных действий.

Я иронично приподнимаю бровь.

– Ну хорошо, – она сдает назад, единственно из усталости, как мне кажется. – Я действительно сначала предложила вашим ювелирам большие камни, однако недооценила их опытность, и мы пришли к взаимовыгодному соглашению. Я увеличивала камни, а они их обрабатывали нужным образом. В данном случае это вопрос новой технологии, а не мошенничество. Учитывая, что местные контрагенты не стали вменять мне в вину факт первого неудавшегося обмана, я чиста перед законом.

Гостья царственно возлежит на помпоне от берета Кароль, как в мягком кресле. Лодыжки скрещены. То, что мы приняли за парик, оказывается ее собственными причудливо начесанными волосами, уложенными буклями на висках, мелкими кудряшками надо лбом, и длинными локонами – на шее сзади. Багажа при ней нет никакого – с елки сняли! – и состояние косметики самое плачевное. Я подумываю уже предложить ей фарфоровую миску (ту, с голубыми цветочками) с горячей водой, но жду момента, когда дама выскажет все, что она хочет, и будет готова принять ванну.

Все, что вы скажете, может быть использовано против вас.

– Вы, – говорит Мадлен де Куртенэ, – представляете, как складывается судьба существа, с рождения наделенного подобным волшебством? Сперва все это только родительская головная боль. Родители, если не дураки, скрывают тебя и последствия, но что они могут сделать, если на глаза ребенку попадется… ну, скажем, камфарное дерево? Ну а потом ты вырастаешь и вынужден заботиться о себе сам. Вы полицейский, Реннарт, скажите: сколько у ребенка с нестандартным даром шансов угодить в нечистые руки?

– Много, – лаконично отвечаю я.

Я часто слышу сказки про тяжелое детство и отмазку эту не люблю. Джинни улыбается уголком рта и остальную часть истории оставляет под умолчанием. И у меня возникает чувство, будто «мы говорим как два умных человека». По-моему, это один-ноль в ее пользу.

– Прошло достаточно времени, и я привыкла к определенному уровню комфорта. Есть то, что я не ем, и то, что я не ношу: чтобы позволять себе этакие «не», надобно иметь некий стабильный доход. Это то, что я не хочу потерять, причем нежелание мое довольно активно. Любая неквалифицированная работа на заводе, на конвейере, или в частной лавке не позволит мне сохранить мой нынешний уровень жизни. Я не настолько дура, чтобы питаться одной идеей честности… хотя вам должно быть очевидно, что ем я немного.

– Чистую пыльцу, надо полагать, – буркнул Люций. – Нет, мэм, ничего, это я так.

– За неимением пыльцы сойдет и сахар, спасибо. Лучше тростниковый. Придется также признать, что я привыкла к некоторому уровню адреналина в крови. Однако в последнее время адреналина стало слишком уж много, он вредно действует на печень и как следствие – на цвет лица. А цвет лица, это… – она зевает в ладошку, -…важно! Если бы мне удалось изменить образ жизни на более размеренный, в рамках, так сказать, закона – и без существенных потерь в бюджете! – я бы считала, что моя жизнь изменилась в лучшую сторону.

– То есть вы хотите сказать, – уточняю я, – будто желаете прийти с повинной в обмен на некоторые гарантии?

– У вас грубые формулировки, Реннарт. Вот за что я не люблю юстицию. Одно лишь останавливает меня – страх угодить в лапы тех, кто использует меня в собственных интересах. Моих родителей, знаете ли, даже убили из-за меня… Я их почти не помню.

С улыбочкой она это выдает, как «нате», и сразу меняет тему, а у меня в памяти остается призрак камфарного дерева и звонкий детский голосок: «Ой, какое большооооое!».

– Я очень устала. Не могли бы вы устроить меня где-нибудь на ночь?

– Эээ… – я понимаю, что понятия не имею о джинни. – Как бы вы хотели устроиться, мэм?

– Обычно я сплю в благоустроенной масляной лампе.

Упс. Я на сто процентов уверен, что масляная лампа – это не тот предмет, что найдется в обиходе у Дерека с Мардж. Единственное, что отдаленно ее напоминает, это… – оглядываюсь, -…заварочный чайник!

– Вы с ума сошли? Простите, Реннарт. Это же заварка! Вы представляете, что она сделает с моим лицом?! Нет, нет и нет!

Мы все ненадолго погружаемся в тяжелые раздумья.

– Сахарница, – осеняет Кароль, – подойдет?

Джинни вздыхает.

– Ладно, сахарница – куда ни шло.

Высыпаем сахар в миску, ополаскиваем сахарницу кипятком.

– Вот это, – указывает пальцем джинни, – сойдет для постели.

«Это» – подувядшая роза в пивной бутылке вместо вазы. Дерек притащил ее в дом еще до того, как Мардж увезли в больницу, а теперь она уже опустила головку и лепестки роняет. Кароль аккуратно снимает лепестки и выстилает ими сахарницу. Джинни садится на край и аккуратно втягивается вовнутрь вместе со всеми бесчисленными оборками. Задвигает крышку изнутри, но неплотно. В отличие от лампы – ну или, скажем, чайника! – у сахарницы нет носика. Это ж роза, да на горячие влажные стенки!

Баня, спальня и наркосалон!

На этом мы покидаем кухню. Дети садятся рядышком на диван и держатся за руки. Я достаю из нагрудного кармана специально припасенный пакетик, рву его. Над журнальным столиком загорается шарик ровного голубого цвета с искорками. Заклинание Благополучного Исхода. Работает, только если рядом кто-то не смыкает глаз, и чем больше народу бодрствует, тем лучше. В дни экзаменов этакую штуку не сыскать, но я заранее запасся. Можно сказать, злоупотребил служебным положением.

– Раз уж все равно сидим, давайте сидеть с пользой.

Под самое утро, в брезжащих голубых сумерках вернулся Рохля, очумевший и еще более небритый, чем обычно. Дети спали, свернувшись в разных углах дивана двумя отдельными и очень целомудренными клубками.

– Ну? – спросил я на пороге.

Он кивнул – дескать, все получилось.

– Дочка. Здоровенькая.

У него едва ворочался язык, словно его вязкие гласные облепили, а согласные с усилием проталкивались в исцарапанную глотку.

– У Мардж тоже все хорошо.

Я посторонился, пропуская его в квартиру, в кухню.

– Имя думали уже?

– Ага. Мардж предупредила… в общем, если бы что пошло не так… ну ты помнишь, была вероятность… чтобы назвали Соланж. Соланж и будет.

Солнечное имя. Все в порядке с любовью, если такое имя.

– Тебе ее показали?

– Ну… – он сделал неопределенный жест, – издали, через стекло. Сказали, что рыжая.

И не сдержался – фыркнул.

– Как насчет врожденных магий?

– Да непонятно пока. Вроде бы ничего заметного сразу не проявилось, в карточку ничего не записали.

– Наблюдаться все равно надо. Наследственность же, сам знаешь, какая.

– Угу, – Рохля плюхнулся за стол в тот угол, где вчера сидела Кароль, и подпер кулаками взлохмаченную голову.

– Кофе?

Снова «угу».

– Что тут за бивуак?

– Ах да! Тут у нас разрешилось одно дело… сахарницу не трогай!…

Дерек опасливо отдернул руку.

– Причем разрешилось оно таким образом, что я не знаю, как теперь дальше быть, если по совести.

Я щедро плеснул коньяку в кофе и расценил мычание шефа как одобрительное. То, что доктор прописал.

Потом нас выгнали с кухни, а допустили туда одну только Кароль, и та потратила минут пятнадцать, чтобы затянуть нашу благоухающую розами гостью в корсет. Дело пошло веселее, когда она догадалась затягивать тесемки остро заточенным карандашом.

На этом мы с мальцами расстались. День после Праздника был, разумеется, выходным, гномка с эльфенком отправились искать место, где бы они чувствовали себя наедине, а нам следовало исполнить свои служебные обязанности. Мы усадили арестованную в подарочный пакет с веревочными ручками и отправились в участок.

Договорились мы с мистрис Челси на том, что укажем в деле отсутствие состава преступления, и приведем тому свидетельские показания, а инцидент с группой захвата квалифицируем как несчастный случай. Тяжелее всего оказалось с бородавкой, потому что чистейшей воды хулиганство, но Аннет де Белльтой заявила, что за это она, так и быть, готова ответить.

Баффин на работе, но работать, ясное дело, не собирался. Такой уж сегодня день. Он и на нас-то вытаращился, будто не ждал и не рад. Работать надо вовремя, читалось на его насупленном челе, а не только по общенациональным выходным. Но мы не обиделись, потому что опция «радость при встрече» включается у нашего начальника только ввиду сторонних гостей, желательно – высокопоставленных.

Мы высадили джинни из пакета на стол, и она сделала умопомрачительный реверанс. За окном радостно гомонили опера, начавшие уже сдуваться.

– Ладно, ладно, – озабоченно произнес шеф и посмотрел на часы. – Мне некогда, у меня сейчас важная встреча. Отчет приготовите потом, послезавтра, а ко мне с минуты на минуту придут. Барышня… – наша джинни слегка побагровела, потому что подобное обращение понижало, как ей показалось, ее социальный статус, – может остаться здесь. Вы свободны. Идите отдыхайте. У вас, Бедфорд, кажется, ребенок родился? Ну так вам вообще нечего тут делать. Да-да, я все понял, идите!

Так мы еще толком ничего не объяснили, но… Мы покинули кабинет начальника с чувством, будто что-то пошло не так.

– Итак, Бельфлер д’Оранж, – Баффин поправил манжеты, надел очки, которые носил для важности, затем снял их и протер. – Вы передаете себя в руки закона, не так ли?

– Я всемерно надеюсь на его снисхождение, – церемонно сказала миниатюрная дама. – Позволено мне будет присесть?

Баффин на это сделал выразительную паузу, долженствующую, видимо, указать арестованной ее место, но коса нашла на камень, и джинни, оглядев его стол в поисках чего-нибудь подходящего, примостилась краешке чернильницы.

Позиции позициями, а вежливость никто не отменял.

– Из того, что вам следует уяснить, дамочка. Как начальник Управления, я имею щит-прививку дезочарования, обеспечивающую мне лично невосприимчивость к любому виду волшебства. Фокус, который вы проделали с опергруппой, в отношении меня не пройдет. Любые другие агрессивные и хулиганские действия также не в ваших интересах.

– С вами у меня бы и не вышел фокус, – безмятежно улыбнулась джинни. – Видите ли, мое восхищение должно быть искренним!

– Тогда постарайтесь, чтобы оно было искренним, потому что ваша дальнейшая судьба будет напрямую зависеть от вашей готовности к сотрудничеству. Дать или не дать ход свидетельствам вашей невиновности, предоставленным этими недотепами, и трактовать ли их благожелательно – зависит от меня.

Джинни сделала вид, что задумалась.

– Правильно ли я поняла, вы хотите, чтобы я делала что-то предосудительное?

– Глупости. То есть до сих пор вы занимались глупостями, сбывая эти ваши надувные бриллианты. Почему бы не растить сразу сумму денег?

– О Силы, – вздохнула арестованная. – И это сразу, как только я решила вести честную жизнь?

– Ну а что такого нечестного в вашем искреннем восхищении моей, например, зарплатой? Это можно рассматривать как… ну, как успешное вложение денег под проценты или спекуляцию ценными бумагами. Когда-то они стоят гроши, когда-то взлетают в цене, а после снова падают. Механизмы управления доступны лишь немногим, прочие – заложники этой игры. Сумма денег фиксируется в момент оплаты. Сколько их было до или стало после – никакой роли не играет. Таким образом, я предлагаю вам совместное предприятие, и себя – в роли главного инвестора.

– Категорически предлагаете, – уточнила джинни.

– Выбора у вас нет.

– Я вижу, – прозвучало это весьма неопределенно.

Беседу их прервал дверной звонок. Баффин вздрогнул, сделал каменное лицо, бесцеремонно схватил джинни поперек туловища, сунул ее, невзирая на возмущенный писк, головой вперед в тот самый подарочный пакет, в котором ее принесли, а пакет бросил в верхний ящик стола и закрыл его – все буквально одним слитным движением.

Вошли двое в длинных черных пальто и в одинаковых белых шарфах, приветственно подняли руки к шляпам-котелкам и опустились на приготовленные для посетителей стулья. Им было назначено, их-то Баффин и ждал, придя на службу в выходной день, когда только дежурная бригада тянет свою рабочую лямку.

– Итак, наше предложение вас устраивает? – спросил тот, что пониже, видимо старший. Второй тут только для охраны, его дело молчать. Его, можно сказать, тут и вовсе нет, пока стрельба не началась.

– Я решил принять его, – сдержанно ответил Баффин. – Выпьете кофе?

– С удовольствием, – визитер вдохнул ароматный пар с упоением, выдавшим в нем любителя чувственных удовольствий. – И мы можем ни о чем не беспокоиться?

– Как и договаривались, – подтвердил Баффин.

Несколько минут все молча смаковали кофе, вовсе не лишний этим тихим морозным утром.

– Мы думали, – откровенно сказал посетитель, – вы станете обсуждать сумму. Вы нас удивили.

Баффин тонко улыбнулся.

– Деньги – это деньги, не больше, хотя и не меньше. Из хорошо посаженного семечка вырастает большое дерево. Я культивирую в себе садовника.

– Все мы тут садовники, – гость поставил чашку на стол и поднялся. – Желаю вашему дереву расти большим, мистер Баффин.

– Желаю удачи вашему бизнесу.

Они пожали руки, начальник участка проводил гостей до порога, те вышли в стеклянные двери участка и сели в ожидавшее их черное дракси. Баффин вернулся к столу, взвесил на руке оставленную там пачку денег и бросил ее, не глядя, в тот же ящик.

– Итак, на чем мы остановились?

Больше сегодня он никого не ждал, и потому вздрогнул от дверного звонка, но еще больше начальника обескуражило то, что позволения войти ждать не стали.

На пороге нарисовался огромный черный… эээ… человек? Черный потому, что и сам он был черным, и надет на нем был черный деловой костюм, и в самом факте этого костюма утром в выходной день, и в том, как он сочетался с золотым кольцом в ухе гиганта, было что-то неправильное. Баффин сам явился в офис в полосатой рубашке и домашнем джемпере, без галстука. Дескать, вольно.

– Добрый день, – прогудел великан и нагнул голову, чтобы войти. – С наступившим вас, начальник Баффин.

– Здравствуйте, – напряженно ответил Баффин. – Чем обязан?

Черный человек кивнул в том, видимо, смысле, что вопрос к нему оправдан, запустил пальцы в нагрудный карман и протянул Баффину удостоверение.

– Комитет по лицензированию магии? В такой день? Вы рисковали не застать меня на рабочем месте, комиссар Эль Даго.

Гигант расплылся в улыбке и снова протянул руку к нагрудному карману.

– Еще раз здравствуйте, начальник Баффин, – сказал уже другой голос. – Чаки у нас шофер. Эль Даго – это я.

Какая неприятная оплошность. Надо же было не заметить самого комиссара в нагрудном кармане его ифрита!

– Никакого риска, – смуглый маленький – совсем маленький! – человечек с черной бородкой, облегающей его челюсть как багет, показался Баффину очень неприятным. – Мы заезжали к вам домой, там нам сказали, где застать вас. Вы просто горите на работе, начальник Баффин.

Баффин не мог стиснуть кулаки, потому что это показалось бы невежливым – легко быть саркастичным, сидя в кармане у личного ифрита! – а потому стиснул зубы. Эта новая организация, видимо, находилась под сильным покровительством кое-кого в Палате Лордов, а потому желала показать, кто тут обедает в первую очередь.

Невовремя. Впрочем…

– А мы, я вижу, к вам сегодня не первые, – добродушно заметил комиссар, глядя на те две кофейные чашки.

– Вы не поверите, – Баффин нашел в себе силы улыбнуться. – Мое утро началось сегодня с ареста! Так вот работаем, детективы не знают выходных.

– Вот как! И кого повязали?

– А вы не слышали? Физалиса Паслена взяли, но дело это пустое, – он махнул рукой. – Ничего страшнее хулиганства за ним нет, надолго его не изолировать. И на полезные работы не пошлешь – он же аристократ. Долго он у нас не засидится.

– А пока вы его в ящике стола заперли?

– Ччто?

Повисла совершенно особенная офисная тишина, какая бывает, когда коллективу зачитывают приказ о сокращении штатов. В этой тишине особенно отчетливо слышались удары изнутри – в крышку стола.

– Если вы не знаете, что там, вы же не станете возражать, чтобы Чаки открыл это?

– Это… это еще одна арестованная, – промямлил Баффин. – Уверяю вас, это не большое дело…

Однако Чаки повиновался только своему комиссару, и в ящике встала во весь свой невеликий рост лживая джинни.

– Арестованная? – прищурилась она из-под сбитой набекрень прически. – Сдается мне, то была явка с повинной!

Эль Даго тяжело нахмурился, и, свидетели Силы, это было страшно.

– Ящик письменного стола? – рявкнул он. – Вы спятили, Баффин? Что вы себе позволяете, будучи этакого вот роста? Если у вас не хватает воспитания, чтобы вести себя подобающим образом с дамой, положение о правах граждан небольшого роста должно бы вам его заменять!

– Я ему сильно мешала, мистер Неизвестный Заступник. К нему тут взятку давать приходили! Такеееенные, – она мечтательно прикрыла глаза, – деньжищи!

Ящик стола внезапно зашевелился, дрожь от него передалась столу, легкая вибрация прокатилась по полу, и даже грозный Чаки сделал неуверенный шажок в сторону. А потом из ящика стола полезли деньги. Огромные купюры комкались внутри, сворачивались в трубочку и неудержимо ползли наружу, словно тесто из квашни, стелились по полу, наползали на мебель и роняли стулья.

– У вас в офисе становится неуютно, Баффин, – констатировал Эль Даго. – Не хотите продолжить разговор на нашей территории? Да, прямо сейчас.

И Чаки белозубо улыбнулся, как будто подтверждая приглашение.

– Кажется, мы начинали это наше приключение разговором о социальной нравственности, Реннарт?

Да, но молчали при этом – о чуде. Потому что разве это не чудо, когда система поворачивается к гражданам благожелательным лицом?

Хотя, положа руку на сердце, едва ли я могу назвать чудом тот факт, что мы с Чаки в оны дни были однокашниками по полицейской академии, и обратиться к нему с деликатным делом не составило ни малейшего труда.

Ах, скажете вы, эти внутренние связи, превращающие полицию в отдельный мир со своими законами, в государство над государством.

На это отвечу, что связи, как и власть – только инструмент в руках, которые его держат. Именно так сказал Эль Даго Инфэнции дю Брас, когда та смотрела на него недоверчиво.

– В Городе рождается слишком много детей с нестандартной магией. Одной из задач, поставленных перед Комитетом, является ассимиляция их в общество к взаимной выгоде обоих. Где слово «выгода» означает «социальная стабильность», помноженную на достойный доход. Мы не рассматриваем магиков как кормовую базу государства, это важно. Они такие же граждане, как все.

Он хмыкнул:

– Вы все равно не поверите, если я скажу вам, какая смертоносная тварь сидит у нас на варке пива!

– Экие вы стали добрые, -задумчиво сказал Дерек, – аж верить хочется.

– Их слишком много, – со значением повторил Эль Даго. – Пугать их и растить на этом страхе гражданское неповиновение и враждебность – политически неправильно.

Он сделал паузу:

– Все эти господа, разумеется, военнообязанные.

– Буду ли я счастлива на государственной службе? – спросила джинни.

– Не скажу, что это зависит от вас, – ответил на это Эль Даго. – Но не попробуете – не узнаете. Не всякая непреодолимая сила – страшилка, не со всякой системой следует воевать. Не у всякого обывателя есть совесть, не у всякого должностного лица ее нет. Ничто не идеально, но кто сказал, что нам не следует стараться?

С тем, что комиссар оказался одной породы с нашей джинни и принял к сердцу неуважение, выказанное ее размеру – повезло. В дальнейшем они проводили вместе много времени, обсуждая сферы, где ее талант мог быть применен в рамках закона, а мы с удовольствием точили лясы на их счет.

– Наверняка есть много такого, что кому-то хотелось бы увеличить на время…

– Тролль, – сказал на это Рохля, – ты так невинен, что говоришь страшные вещи.

– …например… эээ… благотворительный суп! Из миски – цистерну, желудок полон, ну а на выходе… ну, ты понял.

– Ты только не скажи никому, – вмешался вездесущий Альбин Мята, который в это морозное утро пил с нами кофе и грел острые эльфийские уши на новости об отставке Баффина. – Потому что два хлеба и пять рыб – это революция в пищепроме.

Как и положено в подобных случаях, слушание было закрытым. Баффин, конечно, нагородил кучу объяснений для денег, оказавшихся так некстати в его столе, однако досье на него и без того было достаточно пухлым, и все, даже неподтвержденные, его сделки дали Прокуратуре основания перевести его на менее ответственную должность.

Догадайтесь с одного раза, кому предложили занять его место? Что ж, я давно знал, что к этому идет. Жизнь просто обязана как-то продолжаться, а уж магия как-нибудь ее расцветит.

И все же, выпивая в баре у Диннема свою ежевечернюю кружку пива, я думал, что мне не будет хватать наших бесконечных разговоров на ходу. Потому что, сдается мне, это и было самое главное.

С другой стороны я не стану делать секрета из нашего с Люцием ночного разговора под Лампой Благоприятного Исхода. Мы ж там, ясное дело, не молчком сидели. «Хочу узнать жизнь», – сказал мальчик. Узок эльфийский светский круг, и страшно далеки от мира эти вершки и сливки общества. Альбин Мята за тем же самым – ну, может, не за тем же, может, это был его ближайший выход, но результат впечатляет! – подался в журналисты. Но есть еще как минимум одна профессия, которая помогает тебе узнать, как тут все устроено. Как я уже упоминал, достигнув совершеннолетия, любой мужчина обязан отслужить общественную повинность в армии, полиции или больнице. Ну и завел пацан разговор со мной на уровне: «Как вы думаете, Реннарт?…» С эльфом я еще не служил. Самому интересно.

18.12.2006