День на Каллисто

Збинек Черник{*}. Роковая ошибка профессора Гонзалеса{29} (перевод А. Першина)

Когда профессор Холм работал над чем-то серьезным, а в основном он именно этим и занимался, внешнее окружение для него переставало существовать. Погруженный в мир постоянных выкладок и размышлений, ученый забывал о пище, сне, забывал заскочить в кафе и поприветствовать кассиршу, внести деньги за квартиру, а друзей и знакомых, которых случайно встречал на улице, и вовсе не узнавал.

Однажды вечером, когда Холм возвращался с работы домой, по обыкновению погруженный в мысли, его отвлек голос пана Водички, соседа:

— Добрый день, пан профессор, добрый день.

— Добрый день, — вежливо ответил профессор, намереваясь продолжать путь.

Но сосед не позволил так легко от себя отделаться.

— Пан профессор, не желаете ли отведать яблочко?

— Что? — удивился Холм.

— Я говорю — яблочко отведать. В этом году урожай неплохой, а я один, мне все не переработать. Возьмите парочку на пробу.

— Гм, очень мило с вашей стороны. Пожалуй, от двух-трех яблок я не откажусь.

Холм начал потихоньку оттаивать.

Пан Водичка усадил профессора на скамейку, что стояла в саду, а сам побежал искать какой-нибудь кулек, чтобы отсыпать яблок.

— Так что, пан профессор, все открытия выдумываете? — сосед изо всех сил старался поддержать разговор.

— Да как выходит, — смутился Холм.

— Знаете, пан профессор, я иногда прикидываю, ведут ли эти открытия и новинки к чему-либо хорошему? Будет ли от них, если правду сказать, какая-то польза? Не сердитесь на меня, пан профессор, я так попросту…

— Да что вы, продолжайте, — рассеянно ответил Холм.

— Взять, к примеру, ваши открытия. Помнится, как-то вы открыли, что смех продлевает человеческую жизнь, и люди повсюду стали хохотать так, что животы лопались, хотя вообще-то им было не до смеха. У меня тогда от гоготанья аппендикс прорвался, и я три недели провалялся в больнице.

Холм молчал.

— В другой раз вы изобрели своего мутанта, ну того, у которого оторванные руки и ноги снова вырастали, как хвост у ящерицы. Ну, он еще сожрал все премудрости мира и, кстати, не только премудрости. Голодный, он удрал из вашей лаборатории и слопал ворота муниципального совета, швейцара и церковного старосту. Вот переполох-то был, помните?

— Ошибаетесь, пан Водичка, — прервал его Холм. — Вот этого пока не было. Мутант еще ждет своего рождения. Вы, видимо, читали сообщение об этом в какой-нибудь газете, где упоминалось и мое имя. А в остальном, сказать откровенно, — Холм доверительно наклонился к соседу и зашептал, — мне иногда кажется, что все вокруг только фикция и что мы, вы и я, только литературные персонажи, выдуманные герои. Впрочем, современникам и не понять многого из моих открытий и изобретений: в своих научных поисках я использую идеи, до которых еще далеко нашей эпохе. Так что напрасно вы ломаете голову над всем этим.

— Да, но…

У пана Водички был такой вид, будто он не очень-то понял Холма. Он вручил профессору сумку с яблоками, и они распрощались.

Примерно через неделю пан Водичка вновь окликнул профессора Холма, возвращающегося с работы:

— Поздравляю, пан профессор, поздравляю!

Несколько растерянный Холм позволил ему пожать руку.

— Вот, читаю в газетах, — сказал пан Водичка, потрясая последним выпуском «Вечерних новостей»:

Вот здорово, пан профессор! Не могли бы вы и мне помочь: пусть яблоко вырастет покрупнее, вот как счетчик для газа, к примеру. Тогда моих запасов хватит мне до самой смерти.

— Вообще-то мог бы, — подтвердил Холм.

— Нет, пожалуй, не стоит. Мне бы не пришлось тогда возиться в саду, и я помер бы от скуки. Кстати, пан профессор, а это вы читали?

Пан Водичка показал на заметку под заголовком «Большое жульничество».

Но это известие не слишком вывело Холма из себя.

— Видите ли, пан Водичка, коллега Гонзалес не очень-то жалует меня, — разъяснил он. — Он ведь тоже довольно давно работает над созданием универсального прибора, увеличивающего массу, но пока очевидных успехов не достиг. Представляю, как он огорчился, узнав, что мне удалось смастерить аппарат. — С минуту Холм помолчал, а потом доверительным тоном продолжал. — Я кое в чем вам признаюсь, пан Водичка, но прошу держать это в секрете. Мой прибор в нынешнем виде способен увеличивать массу только вещества, то есть предмета, материально существующего. Вот увеличу вам яблоко, кусок хлеба или бифштекс с яйцом. Это делается очень просто: нажму кнопку — и готово. Со временем, надеюсь, мне удастся усовершенствовать аппарат, тогда можно будет приумножать вещи нематериальные.

— Нематериальные? — удивился пан Водичка.

— Вот именно, — увлеченно объяснял Холм. — Представьте, что нам будет подвластно увеличивать, например, любовь, дружбу, симпатию или, на худой конец, взаимопонимание.

— Неужели такое возможно? — встрепенулся пан Водичка.

— Согласно утверждению литературы, а мы обязаны верить творениям великих писателей, все возможно. Вот ведь и мы с вами — герои литературных произведений.

— Да, уж это и впрямь открытие, пан профессор, — допустил пан Водичка, но потом заколебался. — Послушайте, но тогда возможно увеличивать и ненависть, зависть, ревность?..

Пан Водичка был не единственным, кто знал о планах Холма и понимал эффективность их реального использования. Узнал о готовящемся открытии и главный противник Холма — профессор Альфонсо Гонзалес из Патагонии. Причем узнал во всех деталях, до мельчайших подробностей. У профессора Гонзалеса созрел дьявольский, хотя в некоторой степени и наивный план: выехать (разумеется, инкогнито) в Европу, проникнуть (разумеется, под покровом ночи) в лабораторию Холма и проверить на себе работу его аппарата — увеличить собственную массу, превратив себя в великана. Одновременно с увеличением массы его тела, по мнению Гонзалеса, возрастет и его злоба к преуспевающему коллеге. Запаса этой нематериальной субстанции — злобы — будет достаточно, чтобы стереть в порошок самого Холма. Дело пустяковое, детская забава, заранее торжествовал Гонзалес.

Минуло несколько недель. Как-то раз профессор Холм остановился у соседского сада и возбужденным голосом позвал:

— Пан Водичка, посмотрите, пожалуйста.

Он вытащил из кармана спичечный коробок, открыл его и… что это?! В коробке находилась крошечная кукла.

— Какая хорошенькая, — вздохнул пан Водичка, — это что, брелок для ключей?

— Нет, — ответил Холм, — это профессор Альфонсо Гонзалес из Патагонии.

Сосед вытаращил глаза.

— Паршивец, отъявленный мошенник, скотина! — донесся из коробка писклявый голосок профессора Альфонсо Гонзалеса из Патагонии, который, разумеется, говорил по-испански.

— Что он такое несет? — удивился пан Водичка.

— Не стоит переводить, — ответил Холм. — Пан профессор у нас еще не адаптировался. Придется преподать ему манеры хорошего тона.

Позднее Холм охотно рассказал соседу, каким образом профессор Гонзалес оказался в спичечном коробке.

— Знаете, пан Водичка, прошлый раз, когда мы с вами беседовали, вы упомянули о ненависти, ревности и так далее. Вот я и решил, надо бы избавиться от плохих человеческих свойств, а хорошие приумножить. Я попробовал перестроить свой аппарат и, признаться, успешно. Теперь с его помощью можно не увеличивать массу, а уменьшать ее. Однажды ночью в мою лабораторию, конечно, без приглашения, явился профессор Гонзалес и влез в аппарат. Он-то был уверен, что прибор увеличивает массу. А оказалось наоборот! Но вот в чем загвоздка: до сих пор мне не удалось скорректировать процесс увеличения и уменьшения массы нематериального. Поэтому-то профессор Гонзалес, внешне превратившись в гномика, не уменьшил своей ненависти ко мне. Слышите, как он клянет меня на чем свет стоит? — усмехнулся Холм, прикладывая коробок к уху пана Водички.

Оттуда раздались звуки, напоминающие мышиный писк.

Соседи сидели на скамейке и молча любовались заходящим солнцем. Наконец пан Водичка произнес.

— Я, пан профессор, вновь подумал о том, что вы мне уже говорили. Что мы якобы литературные герои.

— Боюсь, что именно так, — подтвердил Холм.

— Тогда, выходит, в действительности нас нет? — усомнился пан Водичка.

Холм не мог этого опровергнуть.

— Это уж совсем никуда не годится. А смогли бы вы, пан профессор, выдумать такой аппарат, чтобы вернуть нас в реальную жизнь?

— В реальную жизнь? — переспросил профессор Холм.

— Да, чтобы мы превратились в настоящих людей, чтобы мы существовали на белом свете.

— Наверное, смогу, — задумчиво произнес Холм. Но запомните, пан Водичка, в реальную жизнь возвратимся только мы с вами. А этого, — Холм потряс спичечным коробком, — оставим в его домике и в литературе.

Пан Водичка не возражал.