День космонавтики

I

Я всегда любил ездить в поездах дальнего следования — особенно когда появились эти новые вагоны повышенной комфортности с вайфаем, душем, отличными кондиционерами и массой прочих мелочей, делающих жизнь железнодорожного путешественника не просто сносной, а удобной по-настоящему. В их число, безусловно, входит и буфет (это помимо традиционного вагона-ресторана) где всегда можно было взять с собой бургер, салатик, порцию куриных крылышек или ещё что-нибудь из незамысловатого ассортимента фастфуда на колёсах.

Чего мне иногда не хватает — так это виде бабушек на каждой станции с их пирожками, варёной картошкой с укропом и жареной курочкой. То есть кое-где они сохранились, в особенности за Уралом и дальше, на восток — но вот в центральных районах страны их безжалостно вытеснил организованный сервис. И как же приятно было приобщиться к этому снова — хоть и под недоумённые взгляды спутников, предпочитавших полагаться на собранные мамами в дорогу кульки с провизией. Был такой и у меня, причём с изумительно вкусным содержимым, заготовленным бабушкой, но… думаю, многие меня поймут.

Торговали на перроне и пивом (жигулёвское в тёмно-коричневых бутылках со знакомой наклейкой на горлышке), но тут пришлось ограничиться тяжким вздохом и парой бутылок «Буратино». Слава богу, моя сомнительная репутация не успела просочиться из школы во Дворец — а раз так, то не стоит и начинать. Пусть полагают, что я воспитанный школьник из интеллигентной семьи, увлечённый, как и все, собравшиеся в этом вагоне поезда «Москва-Симферополь», освоением космоса. Последнее, кстати, верно — увлечён, а как же, и даже не меньше иных прочих…

Насколько я мог припомнить, в школьных дальних поездках, мы всегда брали билеты в плацкартные вагоны. И дело даже не в уменьшении нагрузки на родительские кошельки, просто взрослым, сопровождающим шумный детский коллектив, куда проще следить за порядком именно в плацкарте — иди себе по коридору и обозревай подопечных, никаких закрытых дверей, за которыми много что может твориться, включая распитие упомянутого «Жигулёвского», купленного у несознательных вокзальных торговок.

Но на этот раз непреложное правило было нарушено — возможно, из-за того, что вместе с нами из Москвы в Крым на том же поезде отправлялось некоторое количество иностранных участников «космических смен», и организаторы не захотели ударить перед ними в грязь лицом. Так или иначе, в распоряжении трёх десятков победителей конкурсов фантпроектов из разных стран (с нами ехали трое американцев, двое французов и японец), а так же пятерых вожатых-сопровождающих оказался купейный вагон на тридцать шесть спальных мест — невиданная роскошь! Я, будучи опытным железнодорожным путешественником, застолбил себе место в купе поближе к купе проводников, и занял нижнее, дальнее по ходу, место. Соседи не спорили — они (как и мы в своё время) были уверены, что верхние места это самое лучшее, что можно придумать. Я не стал их разубеждать — закинул рюкзак (от чемодана, который пытались навязать мне родители, я отказался категорически) в узкий отсек над дверью, раскатал на сиденье матрац и уселся у окна. Поезд отправлялся с Курского вокзала столицы — в более поздние недобрые времена в Крым приходилось ездить уже с Казанского, дальним, кружным путём через Воронеж, Ростов, Тамань и на Крымский мост. Здесь же первая остановка была, как и полагается, в Туле, часа через два после отправления. К тому времени наша «космическая» братия успела поделить места, распихать по полкам сумки с чемоданами, и на скорую руку перезнакомиться.

Всего здесь из Дворца семь человек — трое наших, «космонавтов», трое «юных астрономов» и ещё один из «лётчиков». Официально их кружок в конкурсе «космических» проектов не участвовал, однако нашлись то ли трое, то ли четверо, присоединившихся в инициативном порядке — вот победителю и выделили одно из мест. Москвичей в вагоне вообще хватает: кроме нас семерых ещё одиннадцать человек, из районных Домов Пионеров, школьных астрономических кружков и детских клубов при «профильных организациях», вроде Института Космических Исследований при Академии наук.

Остальные — из разных, по большей части, не самых крупных городов, плюс пятеро «варяжских гостей». В соседнем с нами купе расположились четверо представителей славного города Калуги, и не успели мы отъехать от Москвы хотя бы на полчаса, оттуда донесся звон гитары и что-то бодро-романтичное, исполняемое мальчишечьими и девчоночьими голосами. Наши оживились, и по одному потянулись на звуки веселья. Я выдержал характер и отправился последним, прихватив с собой бутылку газировки и синюю, с изображениями полицейских-лимончиков с саблями банку засахаренных цитрусовых долек — её мама в последний момент засунула в рюкзак и я уже предвкушал, как устроюсь на полке и откупорю любимое лакомство. Но — не идти же в гости с пустыми руками? Так что я, прихватив вдобавок к «долькам» ещё и пачку печенья «Юбилейное», покинул купе.

— А кто из вас Виктор Середа?

Вопрос задал один из дворцовских, «юный астроном» Юрка Кащеев. Он наполовину свешивался с верхней полки, куда части гостей пришлось забраться ввиду крайней тесноты. Двое других, включая сидящую рядом со мной девочку из нашего кружка, хихикнули. Калужане переглянулись, один из них ответил, несколько сумрачно:

— Ну, я Середа. Ещё вопросы будут?

«Юный астроном» от удивления (чего-чего, а такого он точно не ожидал!)едва не свалился с полки на головы сидящим внизу. А старший из калужан, парень лет пятнадцати, высокий, с комсомольским значком, подтвердил, что фамилия их товарища действительно Середа, а имя — Виктор. На мой вопрос — это что, совпадение такое? — мне ответили, что никакой случайности и, тем более, совпадения тут и близко нет. Оказывается, один из авторов сценария «Москвы-Кассиопеи», Зак Авенир, частенько бывал в Калуге, и там общался с учительницей одной из средних школ. Нет, не по поводу фильма, по каким-то своим делам — но так уж вышло, что тогда он как раз заканчивал работу над сценарием, и потребовалось почему-то изменить имена главных героев. Вот Авенир и попросил у собеседницы список имён и фамилий учеников её класса, а потом просто отобрал те, что показались ему подходящими. А когда я поинтересовался — может, у них тут и Кутейщикова имеется? — Середа со вздохом ответил что да, есть такая, а как же. Но только вот здесь конкретно её нет — осталась в Калуге, поскольку к космосу вообще и к конкурсу фантпроектов равнодушна.

А вообще — неплохие они оказались ребята, эти калужане из кружка космонавтики при музее имени Циолковского. Старшего, того, что давал мне пояснения, зовут Семён Мартынов. Кроме него, из пионерского возраста вышла ещё одна девочка, скорее, даже девушка, Лида Травкина. Внешне она напомнила мне другую героиню фильма, Юльку Сорокину — даже массивная чёрная оправа очков и характерная причёска тут имели место. И, подозреваю, это тоже далеко не случайно. Наверняка их владелица, зная о своём сходстве с космоврачом «Зари» нарочно его поддерживает — «косплеит», как говорили в двадцать первом веке. Что ж, будем надеяться, внешностью не ограничиться — эта героиня всегда вызывала у меня куда большие симпатии, чем две другие представительницы женского пола из состава экспедиции к Альфе Кассиопеи.

В углу тренькнула гитара. — кто-то случайно зацепил струны рукавом.

— Может, споёте что-нибудь? — оживился на верхней полке Кащеев. — Вот, скажем, «Ночь прошла» — наверняка ведь знаете, а?

Калужане на предложение отреагировали сдержанно.

— Видишь ли… — сухо ответил Середа. — прости, не знаю, как тебя?..

— Юра. — отозвались с верхней полки. — Кащеев Юрка.

— Видишь ли Юра, — тон калужанина был убийственно вежлив, — у нас в клубе юных космонавтов есть определённые правила. Одно из них связано с этой песней. Это, видишь ли, наш гимн, и мы не поём её просто так. Нужен серьёзный повод, понимаешь? Вот, скажем, будет открытие смены, или отрядный костёр — там мы её обязательно споём.

— А два других правила? — пришёл я на помощь Кащееву. — Они-то в чём заключаются?

— Второе — мы не пользуемся прозвищами. Никогда. Во всяком случае, со своими. А раз мы теперь все свои, хотя бы до конца смены — то и его не будем называть Кащеем.

При этих словах Юрка покраснел. Язвительный калужанин угодил в самую точку, именно так его в кружке и называли.

— Ну а третье совсем простое. Мы не материмся. Никогда.

— Что, руководитель за мат дрючит? — спросил Кащеев и ухмыльнулся. — Наш вот тоже не одобряет…

— Он тут не при чём. — в ответе калужанина зазвенел ледок. — Это мы сами так решили. И если ты в нашем присутствии воздержишься от нецензурщины, мы все будем тебе признательны.

Эти ребята нравятся мне всё больше и больше, подумал я. Выдерживать такой холодно-отстранённый тон в четырнадцать — это надо уметь! И если у них в клубе действительно принят подобный стиль общения, мы определённо поладим!

Однако же, с назревающей склокой пора заканчивать. Кащеев, даром, что росточком невелик, парень резкий и обидчивый — того гляди, слезет вниз и примется расставлять точки над «Ё» самым доходчивым способом. Дальнейшее предсказать нетрудно: на шум прибежит кто-нибудь из сопровождающих, и в результате оба могут отправиться домой. Подобное происшествие запросто может обернуться враждой между калужанами и «дворцовскими» — и это когда смена ещё не началась! А оно мне — нам всем, если уж на то пошло! — надо?

— Договорились, обойдёмся без непарламентских выражений. — я постарался, чтобы голос мой звучал по возможности жизнерадостно. — А что до песен — дайте-ка гитару… можно?

— Калужанин, чуть помедлив, кивнул. Его соседка (та самая «Юлька Сорокина») протянула мне инструмент. Я провёл пальцами по струнам — н-да, до Ленкиной «Кремоны» этим дровам далековато…

— Итак… — жизнерадостно продолжил я, — от матерных частушек придётся воздержаться. — тут у нас, кажется, кто-то из Долгопа?

— Мы! — отозвался парень, затёртый в самый угол нижней полки напротив меня. — Мы двое из клуба космонавтики при Физтехе!

«Долгопом» во времена оны называли студгородок МФТИ, расположенный вблизи железнодорожной станции «Долгопрудная» Савёловской ветки.

— Вот и хорошо! — с энтузиазмом подхватил я. — Тогда, подпевайте!

«Вот ведь!..» — я едва не прикусил себе язык, но всё же успел проглотить готовую вырваться строчку. В оригинале физтеховского гимна всегда звучало «Дяде лысому в Кремле», с намёком на понятно кого. Но здесь-то кукурузник так и не стал Генсеком — и, соответственно, не оказывал высочайшего покровительства космической программе.

Впрочем, ребята из Долгопрудного пропустили мою «оговорку по Фрейду» мимо ушей. Песня действительно оказалась им знакома, и теперь они подпевали, как умели.

Подтягивали и остальные, на ходу угадывая незнакомые слова. Кое у кого даже получалось. Песня, что называется «зашла» — тема самая, что ни на есть, подходящая, поётся легко, мелодия незамысловата, и уже сейчас можно поручиться, что петь её в нашем отряде будут всю смену.

Если, конечно, мы все действительно окажемся в одном отряде.

Помнится, песенка эта считалась так же и неофициальным гимном МАИ, только вместо «на советском фирменном сопле» звучало на «маёвском». Но… какая нафиг разница?

А классно всё-таки получилось, думал я, передавая гитару законному владельцу, третьему калужанину. Будто снова вернулись беззаботные времена студенческой молодости — набитое битком купе, гитарный перезвон, заглушаемый порой перестуком колёс, остывший чай в позвякивавших от вагонной тряски стаканах в фирменных МПС-овских подстаканниках из блестящей нержавейки. Отсутствуют, правда пивные бутылки, как и ёмкости с более крепким содержимым — но их с успехом заменяет «Буратино». А что до неизбежных тесноты и духоты, несмотря на сдвинутое вниз до упора окно — то уж эту неприятность я как-нибудь переживу…

Ледок, образовавшийся после первого, не слишком удачного знакомства, вскорости растаял. По кругу пошли бутылки с газировкой, на стол выложили кульки с конфетами и домашние пирожки, сбегали ещё раз за чаем. И, разумеется, спели «Ночь прошла», а как же! Официальное открытие — официальным открытием, а ведь сегодняшнее событие, первое знакомство и начало нашего пути — по своему ничуть не менее значимое.

Калужане пели, словно позабыв о своих «правилах», остальные подтягивали, как могли. А я забился в угол и радовался, что в этом шумном ящике два с половиной на три и на метр восемьдесят, куда нас набилось никак не меньше полутора десятков, я могу остаться наедине со своими мыслями. А они были… не то, чтобы неожиданные — скорее, не вполне уместные для этой развесёлой компании. Я припомнил, что всего через год после «Москвы-Кассиопеи», почти одновременно с появлением на экранах второй части, «Отроки во Вселенной», в прокат вышел другой фантастический фильм, тоже адресованный малолетней аудитории — «Большое космическое путешествие». Так, во всяком случае, было у нас, здесь до этого знаменательного события ещё то ли два, то ли три месяца. Но, что примечательно: второй фильм не имел и близко не сравнялся в плане успеха с первым — хотя в плане кинематографии и актёрской игры уступал ему не так уж и сильно. Не знаю, проводились ли в СССР маркетинговые исследования, но по мне, так ларчик этот открывался очень просто. Миллионы юных (да и не только) зрителей, посмотревших «Москву-Кассиопею», многое отдали бы за то, чтобы оказаться на месте героев фильма — но вряд ли кто-то из посмотревших «Большое космическое путешествие» захотели бы пережить то, что случилось с его персонажами. Согласитесь, не слишком-то приятно быть обманутым, оказаться в роли подопытной морской свинки — пусть даже и в столь красиво обставленном эксперименте… И «настоящий полёт», перед которым всё происходившее было всего лишь последним, решающим экзаменом, намёк на который прозвучал в заключительных кадрах, мало кого из зрителей утешил. Я потом не раз задумывался: а может, создатели фильма планировали снять вторю часть, в которой троица юных космонавтов отправилась бы в космос на самом деле? Ведь фильм снимали по пьесе Сергея Михалкова, в последнем акте которой действительно предполагался настоящий старт…

Что ж, так или иначе — замыслы эти, если они действительно имели место, так и остались на бумаги, не добравшись до практического своего воплощения. Сам же фильм… не знаю, как для других, а для меня он стал одним из самых сильных детских разочарований, со временем превратившись в эдакий досадный раздражитель, вроде соринки в глазу, о котором и рад бы забыть — да вот, никак не получается. И даже превосходная музыка и песни ситуацию спасти уже не могли.

В дверь постучали — вожатые (не знаю, как ещё назвать сопровождающих нас студентов?) прошлись по вагону, призывая укладываться спать. Предложение это было встречено недовольным гулом, и я первым подал пример, протолкавшись из своего угла к двери купе. Знаю я эти штучки: сейчас мальчишки и девчонки осознают, что от отбоя открутиться не получится, и все сразу двинутся в туалеты — а их в вагоне всего два. Нет уж, лучше привести себя в порядок, пока в тамбурах не началось столпотворение, а потом, в относительно спокойной обстановке застелить койку и улечься. Повозиться, устраиваясь поудобнее и закинуть руки за голову, любоваться стремительно чернеющим небом, на которое уже высыпали алмазные крупинки звёзд. Лежать, и думать о том, что мне предстоит в ближайший месяц — как и во всю остальную, отмерянную на мою долю жизнь. И тут уж не обойтись без того, чтобы подробно, в деталях восстановить в памяти и кусочек за кусочком перебрать всё, что произошло со мной в этом чужом и, одновременно таком родном времени.

II

…Вот он, долгожданный красный день календаря! Дед, правоверный коммунист в самом подлинном смысле этого слова, ежегодно ходил на демонстрации и Седьмого ноября и на Первомай. Пока я был маленьким, он и меня брал с собой; однако после класса, кажется, шестого это развлечение мне приелось, я стал всячески увиливать. Но сейчас — как можно было пропустить столь примечательное мероприятие? Я заранее, дня за три, позвонил деду и спросил, можно ли мне отправиться с ним — на что, разумеется, последовало согласие.

Демонстрация полностью оправдала мои ностальгические ожидания. Нескончаемая река людей, плакаты, транспаранты, передвижные трибуны и агитационные макеты, смонтированные на грузовиках, медленно ползущих в колонах. К моему удивлению на транспарантах то и дело попадаются профили Сталина, правда, по большей части, в компании Маркса, Энгельса и Ленина. Море цветов — процентов на девяносто идеологически верные красные гвоздики. Мощные динамики сотрясают небо непрекращающимися маршами, песнями от неувядающей классики «Утро красит нежным светом…» Лебедева-Кумача до прошлогодней «И Ленин, такой молодой!..» на музыку совсем ещё не старой Пахмутовой.

Брежнев, стоящий трибуне рядом с Косыгиным и, кажется, Гречко — я, следуя примеру прочих демонстрантов, помахал «дорогому Леониду Ильичу» букетиком. Впрочем, сарказм тут, пожалуй, неуместен: Брежнев бодр, весел и, похоже, пользуется здесь неподдельной любовью и всеобщим уважением. И ведь есть за что, если припомнить видимое простым глазом… пусть не изобилие продуктов и остродефицитных в моё время товаров, вроде импортных кассетников, бытовой техники и американских джинсов — то, во всяком случае, их доступность. Оказывается, сеть магазинов «Берёзка», имеющаяся и здесь, и даже под прежним своим названием, торгует не за инвалютные чеки, а за рубли! Пятьдесят пять рублей за простенькие (зато, несомненно, «родные») «Левайс» не всякому по карману, зато никакого дурного ажиотажа и фарцовки. Заработал — можешь купить, не возбраняется, поощряется даже, потому как благосостояние трудящихся должно неуклонно расти. К тому же имеется, как я успел выяснить, неплохой ассортимент отечественной продукции — причём не подделки, произведённые в подпольном цеху где-нибудь в Грузии или Одессе, на Малой Арнаутской, а выпускаемые вполне легально, бесчисленными артелями и производственными кооперативами, процветающими в конкурентной нише бюджетного ширпотреба.

Другой, и немаловажной, заслугой, приписываемой лично Леониду Ильичу, стала космическая программа — и далеко не случайно именно космической тематики так много на плакатах и передвижных стендах. Какая-то организация успела подсуетиться в плане текущего момента: на почти неразличимом под кумачовыми полотнищами «ЗиЛке» (ах, да, конечно же, «ЗиСе!») возвышается на кронштейнах кольцо «космического батута», а снизу, сквозь него устремляется к небу перемигивающийся разноцветными огоньками макет космического корабля.

После демонстрации нас подобрала на набережной возле Большого Каменного моста дедова служебная «Волга». Уж не знаю, закрывают ли здесь станции метро на время демонстрации, но улицы для проезда автотранспорта перекрыты точно. Выручил «госплановский» номер и пропуск-«вездеход», предусмотрительно пристроенный водителем под лобовое стекло. Так-то дед избегает пользоваться служебной машиной для личных надобностей — он даже на работу и с работы иногда добирается на метро (сам-то он в жизни не водил и своей машины не имел, как это не дико показалось бы для иных критиков «совковых привилегий», расплодившихся в конце восьмидесятых). Но на этот раз он, видимо, решил пожалеть любимого внука, и домой мы добирались с ветерком, по полупустым улицам — сегодня москвичам не до поездок на личном автотранспорте.

Что ещё рассказать? Праздничный обед у бабушки, на который традиционно собрались все Монаховы, кто в данный момент находился в Москве. Как же я, оказывается, стосковался по этим застольям! Бабушка ушла в восемьдесят третьем, и тогда мы все очень быстро осознали, что именно она держала вместе всю нашу немаленькую семью, и после её смерти все очень быстро расползлись в разные стороны — и первой жертвой стали эти вот семейные застолья.

Что ещё добавить? Бритька, которую я, отправляясь с дедом на демонстрацию, оставил у них в квартире, наслаждалась обществом, вниманием, ласками — и бесчисленными вкусняшками, которые, несмотря на грозные окрики бабушки и добродушно-порицающие реплики деда, сыпались на неё, как из рога изобилия. А уж какие восторги вызвала эта зверюга у моей двоюродной сестры Алёнки, много о ней слышавшей, но вживую увидевшей впервые — это, как говорится, ни в сказке сказать, ни пером описать. В итоге Бритти так и заснула под столом, не обращая внимания на то, что сидящие то и дело наступали ей на лапы, а то и на расстеленный по полу роскошный хвост.

Гости разошлись часов после десяти. Я, конечно, никуда уходить не собирался — в школу назавтра не надо, праздник, как-никак. Поэтому я погулял с собакой, принял душ ( привычка, отсутствующая в детстве, и накрепко усвоенная лишь в более поздние годы) и уснул, убаюкиваемый уютным, в две дырочки на шершавом кожаном носу, сопением где-то у меня под мышкой.

Позднее утро после-праздничного дня. Я как раз валялся на диване, прикидывая, идти с Бритькой гулять до завтрака, или можно немного ещё побездельничать, как за дверью задребезжал телефон — массивный агрегат из бежевого пластика, с трубкой на витом шнуре и прозрачным, смещённым влево наборным диском, последний писк моды, выпускаемый заводом ВЭФ. Потом раздались шаркающие бабушкины шаги, протяжное «Ал-л-лё-о?», и сразу за ним радостно-оживлённое: «Ой, Танечка, ты уже в Москве? А мы тебя ждали только послезавтра!..

Четырнадцатилетнему-мне полагалось, услыхав эти слова, пулей вылететь в прихожую и, выхватив из бабушкиных рук трубку, на весь дом заорать: «ой, мам,ты вернулась, как здорово!» Но в том-то и дело, что я не был четырнадцатилетним, и испытывал по поводу предстоящей встречи сложные чувства. Да что там — я откровенно боялся увидеть родителей, молодых, весёлых, здоровых… живых. Боялся — и одновременно желал всей душой, считая дни до их возвращения и гадая, как пройдут эти первые, самые, как мне казалось, ответственные минуты…

Так что, никуда выскакивать я не стал, а когда бабушка сама зашла в комнату — сделал вид, что только-только открыл глаза. Бритька соскочила с дивана и кинулась к бабушке, ласкаться, а так же в ожидании каких-нибудь вкусных кусочков, оставшихся от вчерашнего застолья — чего-чего, а шанса лишний раз выклянчить вкусняшку, эта зверюга не упустит.

Увы, ожидания не оправдались. Собака была поставлена на место недовольным «Кыш!» и лёгким подзатыльником, ну а мне сообщили долгожданную новость. «Сейчас позавтракаешь по-быстрому, и собирайся, беги домой! Мама, наверное, расстроилась, что не застала вас… то есть тебя. Вот тоже будет ей сюрприз — не успела вернуться, а тут дома такое… с хвостом! — добавила бабушка, смерив неодобрительным взглядом Бритьку, успевшую принять самый умильный вид. — Пообедать я вам соберу, возьмёшь с собой, а то в холодильнике наверняка пусто, Тане с дороги будет не до готовки, дух бы перевести…»

А что, прикинул я, направляясь в ванную, может, это как раз и есть решение? Бритти, хоть немного, а переключит внимание матери на себя — ещё бы, такая неожиданность! — и это позволит мне выиграть несколько секунд, чтобы понять, как себя вести. Конечно, думано-передумано на этот счёт немало, сцена встречи не раз проиграна в воображении — но кто знает, как оно обернётся на самом деле? Честное слово, когда мы подходили к дому, руки у меня отчётливо дрожали, а по спине, между лопаток стекала ледяная струйка пота. Дверь подъезда… лестничные пролёты, по которым я поднимаюсь нарочито медленно, подгоняемый недоумёнными взглядами собачьих глаз: «ты это чего? Пошли, скорее, вот он, дом!».

Наша лестничная площадка, обтянутая дерматином дверь… рука сама собой тянется к кнопке звонка но, опомнившись в последний момент, я вытаскиваю из карманов ключ и, стараясь действовать как можно тише, вставляю его в замочную скважину. Зачем? Чего я добиваюсь, пытаясь выиграть ещё несколько секунд? Глупо, глупо…

Ключ с щелчком провернулся, дверь подалась, собака, отпихнув меня, первой просочилась в квартиру — и тут же из кухни донёсся испуганный мамин вскрик и радостное повизгивание.

— А ну назад, бестолочь ушастая! — запоздало завопил я. — Мам, ты не пугайся, это я… мы! Её зовут Бритти, я сейчас всё тебе объясню. Только лапы надо вымыть, а то на улице очень грязно…

Сработало. Сработало же! Отвлекающий момент оказался достаточно силён, чтобы вместо восторгов по случаю воссоединения семьи, мама оказалась полностью захвачена прыгающей вокруг неё собакой — и если её на что-нибудь и хватило, то лишь на то, чтобы сердито выговаривать мне за эдакий сюрприз. «Хоть бы предупредил! — возмущалась она. — А то приехала ни свет ни заря, случилась оказия, прилетели в Жуковский на военно-транспортном борте — а тут такое!» Я отмалчивался, поскольку действительно был виноват — за эти неполные две с гаком недели мы с родителями не раз говорили по телефону, но о собаке я не заикнулся. На моё вялое возражение «вот и дед доволен, он нас даже на охоту брал…» мама ответила, что раз дед доволен — то пусть и забирает её себе. После чего без перерыва стала чесать Бритьке пузо — безотказно сработала золотисто-ретриверская магия, и всего за четверть часа, заполненные радостным повизгиванием и умильным сюсюканьем -«..кто это тут такой красивый? У кого это шёрстка такая шелковистая?..» — процесс обаяния был начат и ко всеобщему удовольствию завершён. Бритька с аппетитно чавкала кусочками из бабушкиного свёртка, я же бочком выбрался из кухни и скрылся в своей комнате, где и принялся приводить в порядок раздёрганные вконец чувства.

Мама, мама… молодая, красивая, весёлая — я ведь помнил, помнил её такой! Отец умер в середине девяностых, и она после этого как-то резко сдала, постарела, хотя раньше мало кто давал ей её пятьдесят с хвостиком. Мама прожила ещё почти двадцать лет и сумела избежать разрушительной старческой немочи со всеми сопутствующими этому прелестями — но всё же, в памяти у меня осталась совсем другой…

Всё, хватит! Так ведь и крышей поехать недолго. Неужели же, это раздвоение на жизнерадостного восьмиклассника, мир которого светел, огромен, и прекрасен, а впереди только новые радости и открытия, и на битого-перебитого жизнью мужика, давно миновавшего отсечку с пугающей цифрой «60», так и будет преследовать меня всю жизнь? Всю эту новую, неизвестно за какие заслуги и с какой целью подаренную мне жизнь? Если да — то тогда, и правда, лучше очнуться на скамейке, на аллее перед Дворцом, обнаружить, что вокруг всё то же третье десятилетие двадцать первого от Рождества Христова века,разочарованно крякнуть, потом вдруг захрипеть, схватиться за грудь — и отойти в мир иной от острого, безжалостного укола в сердце…

— Лёш, спасай! — раздался из кухни мамин крик. — Твоя псина совершенно не понимает слова «хватит!» Половину колбасы скормила, а ей всё мало!

«Спасибо, собаченька, выручила! — едва не отозвался я. — В самом деле, за такое и всей колбасы не жаль…»

Вздохнул, потёр рукавом предательски намокшие глаза — и поплёлся на кухню.

Надо как-то продолжать жить дальше. Хотя — самое сложное, пожалуй, позади. Бытовые хлопоты, расспросы о том, кто и как провёл эти две с лишним недели разлуки, весёлая суета вокруг нового члена семьи (я сразу убедил маму, что сегодня вечером нам надо вместе отправиться прогулку, чтобы она могла постепенно привыкнуть к этому процессу) неизбежно сгладят первоначальный всплеск эмоций. А там… не зря говорят, что утро вечера мудренее — вот завтра и попробуем взглянуть на всё это совсем другими глазами.

Конец апреля и весь май, за исключением пары праздничных дней, превратился для меня в сущий кошмар. Я сначала сократил время сна до семи, потом до шести часов, и стал потреблять столько растворимого кофе, что это вызывало у мамы нешуточное беспокойство. А вы как хотели, когда одновременно навалился и конец учебного года (который, между прочим, необходимо закончить без троек), подготовка к переводным экзаменам — да ещё и фантпроект, защита которого назначена на конец мая, висит над головой дамокловым мечом! И никуда не деться— ни расслабиться, ни схалтурить, ни отложить на потом! Хорошо, хоть вторая поездка в Запрудню, намеченная на самый конец апреля, сорвалась. У деда на работе возникли какие-то сверхважные и сверхсрочные дела, а когда он с ними разобрался — сезон вальдшнепиной тяги благополучно подошёл к концу, а при ходовой охоте на тетеревиных и глухариных токах от собаки, даже самой обученной, больше вреда, чем пользы. Так что Бритька продолжала скрашивать мне недолгие часы отдыха, совпадавшие с утренними и вечерними посещениями сквера, а так же субботними выходами на «собачку» — большую, смахивающую на пустырь площадку между Ленинским проспектом, улицами Крупской и Марии Ульяновой, где по вечерам выходных собирались со всего района собачники со своими питомцами. С некоторых пор со мной пристрастился ходить туда и дед. У них с Бритькой наладились самые тёплые отношения — собака, казалось, сообразила, от кого исходит благодать в виде выездов на охоту, и своего не упускает. Даже бабушка смирилась, не говоря уж о маме, которая души не чаяла в новой обитательнице нашей квартиры. Бритька, как и полагается истинному голдену, одинаково трепетно относится ко всем членам семьи, и теперь у меня новая забота — как бы они на пару с бабушкой её не раскормили. Хотя это вряд ли — возраст не тот, да и жизнь у собаки вполне активная. А осенью дед вообще на каждую охоту её с собой возить собирается…

За всеми заботами не успел я оглянуться, как месяц май благополучно подошёл к концу. В двадцатых числах вернулся с Байконура отец, но я был к тому времени настолько замотан, что это событие прошло почти незамеченным. Экзамены состоялись своим чередом и, несмотря на все мои опасения, особых проблем не составили. Две четвёрки (русский устный и геометрия) и две пятёрки за диктант и алгебру — вместе с приличными, без единой тройки, оценками за год, более, чем достаточно для переводного балла в девятый класс. Кулябьев, как я и ожидал, пролетел как фанера над Парижем, и неожиданно вслед за ним отправился и Черняк — может, это я так его запугал, что он споткнулся на экзаменах? Если и так, то мне не жаль, воздух в классе будет чище.

С Леной у меня установилась несколько скучноватая дружба на почве интереса к собакам и «мушкетёрскому» фехтованию. Что до развития отношений в романтическом ключе, то ими даже и не пахнет. Нет, Ленка, кажется, не против, дело во мне. Ну не лежит душа, хоть ты тресни — возможно, мешают воспоминания из «той, прежней» жизни? Ладно, торопиться некуда — может, Как и не получается сблизиться с прочими одноклассниками. Может, в будущем учебном году что-нибудь поменяется?

Что касается защиты фантпроекта, то и тут всё прошло, как по маслу. Тут я немного схитрил — уцепился за намёк руководителя кружка на то, что преимущества получат те, кто смогут представить свои идеи русском и английском — и без малейшего зазрения совести воспользовался своим «конкурентным преимуществом», составив пояснения к проекту на двух языках. На защите такая резвость вызвала некоторое недоверие, но после того, как один из членов комиссии, доцент из Института Космических исследований при Академии Наук как бы между делом перешёл в расспросах на язык Шекспира — сомнения отпали. В итоге проект занял первое место не только по Дворцу, но и по Москве, так что никуда вожделенные "космические смены" от меня не делись. А ещё удивила меня реакция отца: когда он узнал о выбранной для проекта теме (мне так и не удалось прибегнуть к его помощи, элементарно не хватило времени) — он загадочно улыбнулся, и предрёк, что проект ещё подкинет мне сюрпризов.

После объявления итогов, было объявлено, что в каждом отряде «космической смены» выберут по три проекта из числа тех, что привезли участники — и эти проекты будут выставлены на общую защиту. И тут отец меня удивил. Оказывается, у них как раз сейчас подбирают молодых сотрудников — в Артек пионервожатыми на «космические смены». От нашего отдела тоже поедет. — сказал он. — Толковый парень, дипломник МЭИ — он у нас меньше месяца, в курс войти толком не успел, вот пусть и съездит. Отдохнёт от диплома, на солнышке погреется, в море искупается — а заодно присмотрится к тому, что вы там напридумывали. Сейчас развитие космической отрасли пойдёт семимильными шагами, и никто не может предсказать, в какую именно сторону. Вот пусть и изучит, что за идеи там у вас витают — глядишь, что и пригодится!»

Ну как тут можно было удержаться? Разумеется, я спросил о теме моего проекта.

«Не хотел говорить до завершения конкурса, — ответил отец, — Знаешь, чтобы не порождать ложных ожиданий, ну и с рабочего настроя не сбивать. Дело в том, что избранная тобой тема некоторым образом совпадает с кое-какими нашими перспективными разработками…» Рассказывать более подробно он отказался: «сам всё узнаешь со временем, а пока — отдыхай, заслужил…»

А я что, я ничего. Сказано отдыхать — я и отдыхаю. Ленка уехала с родителями в Прибалтику; с другими одноклассниками, и уж тем более, с ребятами во дворе я так и не сошёлся, а потому делю время между Бритькой, долгими прогулками по Москве и походами в библиотеку, где взял за правило проводить час-другой в день, изучая газетные и журнальные подшивки за последние десять лет, что вызывает недоумение у тётенек-библиотекарш. Съездил три раза с дедом на стенд, где от души пострелял из бельгийской двустволки шестнадцатого калибра, которая теперь как бы закреплена за мной; послушал, как он хвастает перед знакомыми по стенду талантами новой подружейной собаки редкой аглицкой породы «золотистый ретривер», которых не то, что в Москве — во всём Союзе днём с огнём не сыскать. А если вспомнить, что многие из них занимают весьма высокие посты и в Госплане и прочих солидных организациях, то не удивлюсь, что к осени можно ожидать резкого роста отечественного поголовья голденов и лабрадоров. А что? Народу на Запад ездит здесь не в пример больше, процедура ввоза щенка по сравнению даже с девяностыми годами «нашего времени» предельно проста — так почему бы и нет?

III

Для Дмитрия Ветрова, младшего инженера НПО «Энергия», Артек начался не в Симферополе, как для большинства прибывающих, где новых вожатых, и ребят распределяли по лагерям и дружинам, а в Севастополе. А если точнее — то на военном аэродроме Бельбек, где базировались перехватчики восьмой отдельной армии ПВО Киевского военного округа, которой до семьдесят второго года командовал знаменитый лётчик-истребитель, трижды Герой Советского Союза Покрышкин.

Эти подробности сообщил Димке борттехник большого военно-транспортного самолёта, на котором он добирался из подмосковного Жуковского в Крым. События вокруг этой поездки вообще разворачивались со стремительностью, недоступной для неторопливого турбовинтового «Антонова». Всего за три дня до вылета Димку с утра пораньше поймала в коридоре симпатичная секретарь комсомольской организации отдела и осведомилась, справившись с блокнотом: верно ли, что он, Дмитрий Олегович Ветров, в бытность свою студентомво время летних каникул ездил в качестве вожатого в пионерские и детские спортивные лагеря? Димка подтвердил и добавил, что является квалифицированным инструктором по горному и водному туризму и имеет право водить детские и подростковые группы по маршрутам второй категории сложности, что и проделывал там-то и там-то, о чём имеется запись в его личной инструкторской книжке. Комсомольская барышня удовлетворённо кивнула — видимо, полученная информация совпадала с записями в её блокноте, — и сообщила, что руководство отдела решило откомандировать его, Дмитрия Олеговича Ветрова, в качестве пионервожатого во всесоюзный лагерь «Артек» на вторую летнюю смену, которая будет проходить в июле месяце. Возражения не принимаются, вопросы потом — а сейчас бегом в комитет комсомола за направлением, а оттуда — в отдел кадров, оформлять командировку. Да, напоследок припомнила секретарь, как закончишь с бумагами — зайди к Георгию Борисычу, он хотел что-то тебе сказать перед отъездом…

И упорхнула, оставив Димку наедине с его удивлением. Ну ладно, вожатым в пионерлагерь — дело житейское, туда всегда посылают новичков, чьё отсутствие не сильно повредит работе, тем более, что опыт у него имеется. Но вот напутственное слово руководства — это к чему? Нет, Геннадий Борисович Монахов, которого привлечённые им в новый космический Проект (именно так, с заглавной буквы «П»!) студенты-дипломники и молодые специалисты с восхищением называли «Командор», не раз осведомлялся, как его «крестник» осваивается в коллективе, — но чтобы лично инструктировать насчёт работы пионервожатым?..

Но, как выяснилось, дело было вовсе не в инструктаже. Решение о поездке в «Артек» было принято всего пару часов назад, на место следовало прибыть спустя двое суток — а поезда крымского направления, отправляются набитыми битком, и добыть для Димки хотя бы плацкартный билет сейчас немыслимо, даже если воспользоваться ведомственной бронью. Командор же, подписывая приказ о командировке (это тоже был сюрприз — лично выбрал его и распорядился!) учёл, оказывается, и это обстоятельство. Димке дано было пять часов на то, чтобы заехать в общежитие для молодых специалистов, собрать вещи — и к пятнадцати ноль-ноль как штык, ждать перед проходной Лётно-испытательного института в городе Жуковском. С их аэродрома, сообщил Командор, в восемнадцать-десять уходит в Крым грузовой борт — и если вы, Ветров, опоздаете хоть на минуту, то добираться будете на перекладных, собственными силами — а потом ещё и объясняться с несговорчивыми кадровиками по поводу неизбежного опоздания к месту командировки. А если успеешь вовремя — то будешь в Севастополе уже сегодня вечером, а оттуда до Артека всего километров сто по прибрежному шоссе, доберёшься, не маленький…

На фоне этих грозных предупреждений совет присмотреться там, в Артеке, к ребячьим «фантастическим проектам» (а вдруг чего толкового удастся выудить?) прозвучал не слишком убедительно, и Димка попросту пропустил его мимо ушей. Разумеется, ни о каком опоздании и речи быть не могло: он явился на место на полчаса раньше, толстяк-майор с «крылышками» авиатехника в петлицах помог оформить бумаги в отделе пропусков и самолично отвёл его к огромному, похожему на крылатого тюленя, Ан-12, на корме которого, в основании высоченного киля, поблёскивала стёклами кабина бортстрелка, да торчали угрожающе стволы двух авиапушек — и там сдал "пассажира" на попечение одного из членов экипажа. А всего через пять с половиной часов, в которые вместились и ожидание в Жуковском, и перелёт, показавшийся Димке бесконечным, он шёл на ватных ногах по бетонке аэродрома Бельбек. Шёл, наслаждаясь ощущением твёрдой земли под ногами, мимо ангаров из листов ребристого дюраля, мимо катающихся вдоль шеренги серебристых остроносых Су-15 цистерн автозаправщиков — а со стремительно темнеющего крымского, глубокого цвета индиго, неба ему подмигивали крупные южные звёзды.

Дружина «Лазурная» (вернее сказать, лагерь, носящий это название) располагался на правом краю береговой дуги от горы Аю-Даг до скалистого, поросшего сосновым лесом утёса, перед которым возвышались в море две скалы под названием Адалары — одно из самых приметных естественных украшений южного берега Крыма. Из-за столь примечательного расположения отсюда открывался великолепный вид как на заметно выше других лагерей — отсюда открывался великолепный вид и на бухту, и на всю панораму Артека.

Сейчас Димка вместе с тремя другими вожатыми-новичками (остальные сейчас были в Симферополе, на артековской «перевалочной базе», принимая прибывающих со всей страны ребят и девчонок), наслаждался этими красотами со смотровой площадки, разбитой возле другой местной достопримечательности, «Пушкинского грота». Строго говоря, это название носила не эта вот декоративная башня, сложенная из дикого камня ещё в середине восемнадцатого века, при Султан-Крым-Гирее, а просторный грот в основании утёса, куда можно было попасть либо на лодке (два-три раза в смену проводились такие экскурсии), либо пройдя немного по пояс в воде от пляжа «Лазурного». Старший вожатый, проводивший для них эту экскурсию, особо подчеркнул, что проделывать подобные штучки пионерам категорически, под страхом немедленного отчисления из лагеря, запрещено, о чём им и сообщают в первый же день новой смены. Тем не менее, всякий раз находится два-три юных авантюриста, решившего нарушить строгий запрет, распространяющийся, кстати, и на вожатых — и тогда виновникам (вернее сказать, имевшим неосторожность попасться) не стоит рассчитывать на снисхождение.

До Артека Димка добрался уже за полночь, на попутках. Постучался в ворота, предъявил заспанному и очень сердитому старичку-вахтёру бумажку с направлением и паспорт, и был препровождён в административный корпус. По случаю пересменка народу в лагере почти не было, корпуса стояли со слепыми, тёмными окнами (впрочем, какими им ещё быть в половину второго ночи!) и Димку уложили спать на диване-банкетке прямо в холле. С утра же его и ещё двоих таких же «ранних пташек», по разным причинам прибывших раньше остальных, накормили, обрядили в артековскую униформу с обязательными комсомольскими значками и красными галстуками, и отправили на обзорную экскурсию — каковая и продолжалась вот уже третий час кряду.

А старший вожатый продолжал распространяться, пересказывая новичкам историю Артека и «Лазурного». Тут был и туберкулёзный детский санаторий, с которого всё начиналось, и первые палаточные лагеря, и передача в тридцать седьмом году ещё молодому тогда Артеку санатория «Суук-Су», известного с царских времён курортного местечка. Упомянуто было о «Будённовской» аллее, по которой, согласно местному преданию, гулял в сопровождении главный кавалерист Красной Армии, и другую, не менее важную историческую достопримечательность «Лазурного» — памятную доску в честь посещения лагеря лётчиком-космонавтом Владимиром Комаровым, погибшим, как известно, в шестьдесят седьмом году. С тех пор пионерская дружина лагеря на утёсе официально носит его имя — и именно из-за этого, объяснил старший вожатый, она-то и была избрана для «космических смен». К тому же, так уж сложилось, что именно «Лазурный» с начала шестидесятых годов регулярно становился местом для проведения всесоюзных сборов и слетов: юных друзей милиции и пограничников, сбор победителей всесоюзного турнира смекалистых, слет юных филателистов страны, и многих других. Все вы здесь впервые, говорил он, все имеете опыт работы с детьми и одновременно имеете отношение к освоению Космоса — и, раз уж вам доверена столь почётная миссия, вы все должны не подкачать, не уронить высокого звания артековского вожатого!

Димка вместе со всеми кивал, соглашался, обещая не подкачать и не уронить. А сам сделал себе в памяти зарубку: надо будет найти время и обследовать этот самый Пушкинский грот. Судя по словам старшего вожатого, за подходами к нему по берегу наблюдают, и тут запросто можно спалиться. Но ему-то, опытному альпинисту и умелому скалолазу ничего не стоит спуститься к воде сверху, с утёса, от подножия декоративной «Генуэзской башни» — только надо выбрать ночку потемнее, да и предпринять эту вылазку разумнее всего будет в самом конце смены, когда изгонять провинившихся из лагеря будет уже поздно.

Логичная мысль, что такие же соображения могут возникнуть и у его будущих подопечных, новоиспечённому вожатому в голову не пришла.

Обзорная экскурсия подходила к концу и изрядно притомившийся Димка (выспаться нормально ему не дали, подняв с удобного дивана в холле ни свет, ни заря) уже собирался спросить, когда тут обед, когда они остановились перед неожиданным здесь сооружением — новеньким легкосборным купольным ангаром, который экскурсовод назвал "тренировочным корпусом". Новички вошли внутрь — и обалдели: всё пространство ангара занимали ряды разнообразных тренажёров. Чего тут только не было: от вертикальных колёс, вращающихся кресел и мини-центрифуг для тренировок вестибулярного аппарата, до авиатренажёров в виде самолётных кабин и новейших «симуляторов», предназначенных для обучения пилотированию орбитальных аппаратов, вроде сверхмалых «космических буксиров», недавно разработанных по заказу Проекта французской фирмой «Марсель Дассо» в сотрудничестве с американским компьютерным гигантом IBM. Начинённые современнейшей электроникой и многочисленными цветными экранами, устройства эти давали максимально возможный эффект присутствия, для усиления которого, «пилот» в самом настоящем космическом скафандре, мог вращаться на особом рычажном подвеке вместе с вертикальным ложементом — ради возможно более реалистичной имитации ощущений в космосе, включая сюда и неизбежный риск потери пространственной ориентации. У «экскурсантов», ранее не имевших дела с чем-то настолько технически продвинутым, словно сошедшим со страниц научно фантастических романов, эти агрегаты вызвали приступ восхищения. Димка же поглядывал на коллег снисходительно, поскольку уже успел познакомиться с подобными тренажёрами — как раз за полторы недели до его командировки а Артек, он принимал участие в монтаже и наладке точно таких же агрегатов. Ну, «принимал участие» это, пожалуй, громко сказано — был на подхвате, помогая нашим спецам, работавшим с присланными фирмой монтажниками, разобраться в инструкциях и технических наставлениях, составленных на французском языке, который он худо-бедно знал (мама работала учительницей французского в спецшколе), за что и был удостоен возможности немного «полетать» на невиданном приспособлении. И вот теперь невольно подумалось — неужели Командор уже тогда знал о предстоящей артековской командировке — и дал «новобранцу» возможность приобрести полезные навыки?

Узнав об этом Димкином опыте, инженер, растолковывавший «экскурсантам», как работает невиданная техника, немедленно насел на их старшего — и из «тренировочного» эллинга Димка вышел уже не просто вторым вожатым третьего отряда «космической смены», а ответственным за проведение занятий на тренажёрах с детьми. Это назначение поставило его как бы особняком от прочих новичков, и даже старший вожатый поглядывал на него с некоторым уважением — для него, ветерана Артека, эти технические премудрости были тёмным лесом. А если что его и заботило, то лишь одно: как бы юные участники «космических смен» не покалечились, занимаясь на мудрёных установках, а заодно не попортили бы дорогостоящее оборудование. Так что возможность свалить эту обузу на новичка он воспринял с видимым облегчением — и немедленно поволок Димку в административный корпус, подписывать бумаги об ознакомлении с инструкциями по технике безопасности и порядку допуска детей к невиданной аппаратуре. За этими хлопотами новоиспечённый «вожатый-инструктор» не успел даже перенести свой невеликий багаж, состоящий из полупустого абалаковского рюкзака, в предназначенную для вожатого каморку в одной из «дач», как называли небольшие двухэтажные домики на шесть спален, из которых, собственно, и состоял лагерь. Да что там багаж — он и обед ухитрился пропустить, обошёлся бутербродами и оставшимся с ужина омлетом. И опомнился лишь когда от КПП в дальнем конце лагеря донеслись протяжные клаксонные гудки — это прибыла, наконец, из Симферополя колонна автобусов с детьми.

IV

Белгород поезд миновал в четыре утра. Летнее небо было уже совсем светлым, до Харькова, где мы, согласно расписанию, будем стоять целых двадцать минут оставалось ещё немало, а сон никак не шёл. Вчера я поленился раздеваться, укладываясь спать, и теперь засунутый в карман треников нож-бабочка нещадно врезался в бедро. Я немного поворочался, пытаясь найти положение поудобнее, но, наконец, смирился и, вытащив блестящую штучку из кармана, засунул его под подушку. Вообще-то для подобных мелочей предназначалась небольшая откидная сетка над койкой — но светить балисонг лишний раз мне не хотелось. Строго говоря, его вообще не следовало брать с собой — никаких особых неприятностей или разборок в Артеке я не ждал, во всех прочих случаях легко можно было бы обойтись складной «Белкой», но… привык я к серьёзному ножу на кармане, ещё с той жизни привык, и без него ощущаю себя голым. К тому же, «бабочка»— не просто нож, это артефакт из будущего, из параллельного мира. Как, между прочим, и Бритькин ошейник, который перенёсся вместе с собакой. Тоже, кстати, тема для размышления: я-то сам был перенесён сюда в виде духовной, если можно так выразиться, субстанции, а всё остальное, включая и саму собаку — вполне себе в материальном обличии. Случайность? Закон природы, до которого земляне пока не доросли? Илисознательный умысел? Но, если так — то чей?

А вообще-то с ножом в Артеке надо бы поосторожнее. Если случится какой косяк — запросто могут выставить из лагеря, позора потом не оберёшься. И в школу сообщат, и во дворец, неизвестно ещё, что хуже…

Нет, до Харькова уже точно не заснуть, несмотря на то, что колёса убаюкивающе выводят на стыках свою вечную песню, и соседи по купе тоненько сопят своими мальчишечьими носами, а Юрка-Кащей что-то невнятно бормочет во сне. А мне вот не спится — в кои-то веки оказался в ситуации, когда можно просто валяться, предаваясь ничегонеделанию, и размышлять о предметах, обдумать которые раньше не хватало времени… или чего-то ещё.

Вот, к примеру, нож. С точки зрения нормального школьника их интеллигентной семьи, таскать его с собой, не говоря уж о фанфаронских выходках в школе — само по себе из ряда вон, повод, как минимум, для постановки на учёт в детскую комнату милиции, если не чего похуже. На моей памяти даже самые отпетые хулиганы в той, прежней, школе, не таскали с собой «перьев» — максимум, на что решались, так это самодельная свинчатка, которые тоже, впрочем, никогда не пускали в ход, ограничиваясь сугубо моральным воздействием. А с меня как с гуся вода — засветился по полной, однако ж ничего, обошлось…

Может, дело в том, что коллизии, способные создать серьёзные затруднения для нормального школьника, я попросту не воспринимаю всерьёз? В самом деле, довольно нелепо было бы мне, имея за спиной прожитую жизнь, в которой ох, как много всего приключилось, напрягаться, скажем, из-за косых взглядов одноклассников, вызванных чересчур много возомнившим о себе новичком? Любого другого на моём месте в классе живо привели бы в чувство, против коллектива, не попрёшь — ну а мне раз за разом сходили с рук любые «ненормальности». И вызывающее, саркастичное, даже издевательское порой поведение, и нет-нет, да демонстрируемый уровень знаний, не вполне типичный для рядового восьмиклассника. Но, главное, конечно — непоколебимая уверенность в себе и в своей способности справиться с кем и с чем угодно — настолько очевидная, настолько бросающаяся в глаза, что желающих проверить это на практике не нашлось.

Надо сказать, на то, чтобы осознать всё это, у меня ушло немало времени. Своё поведение всегда кажется нормальным, привычным, естественным, а в анализ реакции одноклассников я не вдавался — экзамены на носу, да и других забот хватало. Помнится, первые смутные сомнения возникли у меня, когда я понял, что к перспективе не перейти из восьмого класса в девятый, не набрать нужного «проходного балла», многие мои однокашники относятся вовсе не так трепетно, как я сам. Надо мной-то довлел опыт из «той, другой» жизни, где фраза «опять тройка? Смотри, отправят в ПТУ, так дураком и останешься, всю жизнь у станка простоишь» была типичной пугалкой, охотно используемой родителями, а некоторые педагоги, ничуть не стесняясь, говорили, расписывая невесёлые перспективы наших троечников: «Должен же кто-то и в ПТУ идти!» Уже потом, много лет спустя, я осознал, что такое отношение не было типичным для всей страны. Тут впору было бы говорить лишь о нескольких крупных городах — да и то не всех, а лишь районах с преимущественно интеллигентским населением, где перспектива не пройти в ВУЗ, а отправиться после восемнадцатого дня рождения в армию, рассматривалась многими, как жизненная катастрофа. Рыба всегда гниёт с головы, и нашей школе, в нашем районе это проявлялось особенно отчётливо.

Но ведь я и сейчас в этой самой школе, и окружают меня те же самые мальчишки (к девочкам всё это относилось в куда меньшей степени), что и в «той, другой жизни? А вот выходит, что не те же самые — потому что памятных мне эмоций вокруг перехода в девятый класс тут нет и в помине, и перспективы оказаться перед экзаменационной комиссией… нет, пугают, конечно, покажите мне школьника, который не боялся бы экзаменов, но не вызывают откровенной паники. И если бы только в этом было дело! Начав присматриваться (вот уж действительно — через три дня Соколиный Глаз обнаружил, что в сарае, где их заперли, нет одной стены) я стал одну за другой выявлять и другие «несообразности», и лишь торопливая зубрёжка (экзамены всё же надо было сдавать) и необходимость разбираться в более кардинальных различиях этого мира от привычного мне, не позволили мне тогда уделить этой теме должное внимание.

За окном поплыли городские огни — сначала редкие, потом всё гуще и гуще, пока поезд не залязгал сцепками и не остановился. Харьков, стоянка двадцать минут — есть время купить пару бутылок газировки и, если будет охота — свежие газеты. А если не будет — просто пройтись по перрону, размять ноги, наслаждаясь вокзальными ароматами угольной гари, смазки и выпечки из станционного буфета. Только сперва надо будет перейти в другой вагон, потому что в нашем тамбур наверняка будет закрыт — проводница выполняет строгую инструкцию по перевозке детей, а что перебраться в соседний вагона дело секундное, её нисколько не колышет.

Всё же главное — это люди, думал я, неторопливо шагая вдоль длинного здания вокзала, в обход суетящихся группок пассажиров, кучкующихся возле тамбуров. Экономика, совместные космические программы, даже ядерный дамоклов меч, который, судя по всему, не нависает над головами здешнего человечества — это всё не более, чем следствие. Люди, сами люди стали другими — порой неразличимо, порой так, что остаётся только изумлённо открывать и закрывать рот, как во внезапно открывшейся мне истории с переводными экзаменами. «Новый советский человек, строитель коммунизма» не я ли во времена оны прятал ироническую усмешку, слыша это сочетание слов на очередном комсомольском собрании, или читая его в очередной передовице «Правды! — если вообще давал себе труд её прочитать? Конечно, это было уже в восьмидесятых, когда реалиями стаи и Афганистан, и «пятилетка пышных похорон», и неуклонно растущие очереди в гастрономах… Что же здесь случилось такого, что люди, вместо того, чтобы бухтеть на кухнях и травить с оглядкой (а кое-где и без) язвительные анекдоты о советской действительности — работают, радуются, воспитывают детей, летают в космос, словом, живут? Но ведь, и тогда они жили, причём многие (и я в их числе, чего уж там…) изо всех сил старались не замечать иные уродливые проявления советской действительности, изо всех сил убеждая себя и других, что всё это временно, всё это пройдёт, и вот тогда-то и настанет то самое светлое и счастливое завтра…

Всё это, так или иначе, придётся обдумать — но только не сейчас. Сейчас меня ждёт полка в вагоне, пусть тряская, пусть не слишком просторная — зато уютная тем особым железнодорожным уютом, в котором и радость дальнего пути, и молодость, способная радоваться глотку «Буратино» и остывшему пирожку из привокзального буфета. Исамое главное — уверенность в том, что самое лучшее, самое замечательное и захватывающее ещё впереди, но уже близко, и именно туда катится по рельсам тёмно-зеленый вагон с табличками «Москва-Симферополь». А голову поломать на предмет различий двух версий истории — право же, ещё успеется.

— Лёша? — раздался за спиной звонкий девичий голос. Я обернулся.

— Юль…. то есть Лида? А мне не спится, решил ноги размять…

— Ничего, меня часто так называют, я уже привыкла. — «Юлька Сорокина» мило наморщила носик. — А я вот тоже вышла прогуляться, заодно, купила тут кое-что нашим. Не поможешь?

— Да, конечно! — спохватился я и подхватил у неё из рук свёрток из коричневой бумаги, весь в пятнах масла. От свёртка вкусно пахло — кажется, беляшами. — Только ведь остынет, пока все проснутся…

— А у нас в купе уже проснулись, только вылезать не захотели. — сообщила она. — Сейчас чаю заварим и перекусим, а там, глядишь, и заснуть получится…

— Чаю не получится. — подумав, ответил я. — Титан проводница на ночь не раскочегаривала, я проходил мимо, потрогал — едва тёплый. Но это не беда, у меня — вот!

И продемонстрировал охапку бутылок с длинноносой деревянной куклой на этикетке. И как я их ещё не выронил — это с кульком-то беляшей!

— Вот и хорошо! — обрадовалась «Юлька». — Пошли тогда, а то через две минуты уже отправление, а в тамбуре народ, пока протолкаемся…

И мы пошли, опятьв тамбур соседнего вагона. Перешагнули через чемоданы новых пассажиров, прижимаясь к стенкам тамбура, минуя затор из отъезжающих в Крым курортников, старательно не замечая недовольные взгляды проводницы — «нашли время гулять, спали бы, только толкотню разводят…»

В Симферополе мы не задержались. Оказывается, все были расписаны по отрядам заранее — на привокзальной площади шумную толпу победителей «космических конкурсов» встретила колонна автобусов с табличками «дети» под ветровыми и задним стёклами, улыбчивые, нарядные вожатые зачитали списки, и мы расселись по своим местам. Вообще-то, отряды в Артеке, да и в любом другом пионерском лагере, подбираются как классы в школе, по возрастам, из сверстников — но на этот раз, видимо, из-за специфики «космических смен», от этого правила решили немного отойти. Мы, «дворцовские», оказались в одном отряде с калужанами, чему я успел тихо порадоваться. Багаж в лучших советских традициях покидали в следующий за колонной грузовичок — автобусы были городскими и отсека для чемоданов не имели, — но я ухитрился протащить свой рюкзак в салон. Не то, чтобы я кому-то не доверял — просто неохота потом копаться в груде чужих чемоданов и переругиваться с другими, такими же, как я, искателями своего имущества. Правда, к рюкзаку была, как положено, пришита табличка с именем-фамилией, возрастом и указанием родного города, но всё равно я решил не рисковать, тем более, что рюкзак отличнейше поместился под сиденьем.

Дорога… что про неё рассказывать? Мои спутники не отлипали от окон, любуясь красотами крымской природы; вскоре это занятие всем наскучило, и мы стали знакомиться с вожатыми. Вернее сказать, с вожатой — девушкой с польским именем Зося, которую, к гадалке не ходи, всю смену будут называть «пани Зося», как очаровательную актрису из суперпопулярной в СССР программы «Кабачок 13 стульев». Впрочем, усмехнулся я про себя, есть и другая шутка, не столь безобидная: «ЗОЯ — "змея опасная, ядовитая"«ЗОСЯ — " змея опасная, СМЕРТЕЛЬНО ядовитая". Интересно, кто-нибудь, кроме меня об этом вспомнит? Я-то запускать эту хохму не стану, нехорошо обижать симпатичных девушек, ни в чём дурном пока не замеченных. Но, если «пани Зося», паче чаяния, проявит себя с дурной стороны — тогда уж извините, как отказать себе в таком удовольствии?

Второй вожатый, если верить нашей «смертельно ядовитой змеюке», ждёт нас в лагере — он инженер, сообщила она, заговорщицки понизив голос, и прислан для участия в «космических сменах» из какого-й-то жутко секретной организации, где разрабатывают и строят космические корабли. Этим сообщением я заинтересовался — это не тот ли выпускник МЭИ, о котором рассказывал отец? Если так — надо будет к нему присмотреться повнимательнее. Правда, имя-фамилия отцовского «рекрута» мне неизвестны, но наводящие вопросы никто не отменял. Выясню, дайте срок. Интересно только, а его отец обо мне тоже предупредил? Вполне мог,— и это создаёт мне дополнительные сложности, потому как чего-чего, а послаблений в такой ситуации ждать не приходится. Присмотреть — да, мог попросить, но чтобы создавать какие-то особые условия? Нет, не тот отец человек, чтобы составлять сыну протекцию в такой пустячной ситуации.

Автобусы долго пылили среди бесконечных фруктовых садов и белых домиков крымских сёл. Потом начались горы, и колонна вслед за жёлто-синей ГАИшной «Волгой» сопровождения (вторая, как полагается, замыкала колонну, следуя за «багажным» грузовичком) принялась неторопливо карабкаться по серпантину к перевалу. Несколько раз по пути мы обгоняли знаменитые крымские троллейбусы, и мои спутники, увидав этот чисто городской транспорт на горном серпантине, удивлённо заперешёптывались. Дорога через горный перевал неожиданно сильно потрепала мой вестибулярный аппарат, что изрядно-таки ударило по моей самооценке. Оно было неудивительно — в салоне автобуса попахивало бензином, ни о каких кондиционерах, разумеется, речи не было, но открывать окна вожатая запретила категорически. Некоторое время этот запрет даже соблюдали — но примерно черед полчаса, когда июльское солнце раскалило железную коробку старичка-«ЛиАза» до немыслимых температур и дышать стало откровенно нечем, пришлось на запрет наплевать, но к тому времени меня уже изрядно укачало. К счастью, никто этого не заметил; я прикрыл глаза, и сделал вид, что сплю, моля судьбу лишь о том, чтобы не пришлось унизительно просить у «пани Зосе» бумажный гигиенический пакет, о наличии которых она предупредила всех загодя, при посадке в автобус. Обошлось; и не прошло и часа, как колонна затормозила перед воротами пионерлагеря «Лазурный», что расположены по соседству с пограничной заставой, памятной мне ещё по прошлому отдыху в Артеке.

И в «той, другой», и в этой жизни я уже побывал в Артеке — в семьдесят третьем, летом, после шестого класса. И, сохрани я здешнюю свою память, то наверняка бы узнавал тут каждый камень, каждую скамейку, каждое дерево. Теперь же всё оказалось подёрнуто волшебным ностальгическим флёром пятидесятилетней давности, и сквозь него медленно, как изображение на фотобумаге в ванночке с проявителем проступали знакомые здания, аллеи, очертания берега и иные памятные детали ландшафта.

Распространяться об своём «ветеранстве» я не стал. Кому надо — знают, а может, и нет. Здесь, слава богу, ещё не в ходу цифровые доппельгангеры, сопровождающие человека по жизни, где бы он не оказался, а рыться в бумажных архивах, чтобы выяснить, кому из новоприбывших уже довелось здесь побывать — да кому это надо? Бумаги, переданные ещё в Москве сопровождающим, я видел и даже изучил, и там о первом моём посещении «Артека» нет ни слова. Вот и хорошо, вот и не нужно — неохота мне с первого дня обзаводиться репутацией сынка высокопоставленных родителей, пристроивших чадо в престижную смену. Тем более, что путёвку-то я заполучил вполне по заслугам.

Кстати, о заслугах…

— А что у тебя была за тема проекта? — спросил Середа. Мы беседовали в угловой спальне первого этажа дачи номер три (второй этаж был занят шестым отрядом). Просторная, очень светлая комната с окнами до самого потолка одной стороной выходила на «Будённовскую» аллею, этот своеобразная центральный проспект лагеря «Лазурный», и напротив за высокими кипарисами вырисовывалась терраса с колоннадой — главный корпус, где находились столовая, кинозал, библиотека и помещения кружков. Окна другой, торцевой стены смотрела в палисадник, засаженный густыми кустами, с крупными белыми цветами, которые испускали одуряющий запах — особенно по ночам, как немедленно подсказала мне память. Я выглянул в распахнутое по случаю вечерней жары окошко — до земли метра два с небольшим, и если повиснуть на руках, то риск подвернуть ногу минимален. Попасть обратно тоже несложно — понизу «дача» опоясана кладкой из серо-жёлтого песчаника, есть куда поставить ногу, чтобы попробовать дотянуться до подоконника. Что ж, отлично: койку как раз под этим окном я вовремя успел застолбить, и это открывает передо мной массу интересных возможностей.

Однако — это всё потом. А пока всем было предложено разобрать вещи, отобрав то, что может понадобиться на каждый день, переодеться в выданную артековскую форму, а всё остальное, включая верхнюю одежду, упаковав в чемоданы, сдать в камеру хранения. Этот порядок соблюдался в Артеке строго, а на посещение камеры хранения требовалось, насколько не изменяет мне память, разрешение вожатого. Впрочем, может, на этот раз сделают послабление? Во всяком случае, вместе с «шильцем, мыльцем» и парой смен белья, я вытащил из рюкзака папку-скоросшиватель с бумагами по проекту и отдельно — тубус с демонстрационными плакатами, предусмотрительно сохранёнными после защиты во дворце. А поскольку на её обложке значилось моё имя вместе с вырезанной из журнала «Техника-молодёжи» яркой картинкой научно-фантастического содержания — это и вызвало вполне законный интерес моего нового соседа по спальне.

Вопрос был хороший, правильный. Многие из ребят уже начали интересоваться, что привезли с собой их товарищи по отряду — кто искренне, без задней мысли, а кто и из соображений вполне прагматичных. По условиям предстоящего «общего» конкурса фантпроектов каждому из отрядов предстояло провести внутренние «слушания» и отобрать для защиты два проекта — так что конкуренция тут намечалась нешуточная. Как правило, группы участников, представляющих ту, или иную организацию, выбирали для представления один проект и брались за него все вместе — так, к моему удовлетворению, наши, двроцовские «юные космонавты» единогласно остановились на моей разработке. Однако тут могли быть и исключения, вот Середа и интересуется…

— Ну, понимаешь… — я замялся. — Тут долго рассказывать. Если вкратце, то идея построена на использовании принципа «орбитальной катапульты» для дальних полётов — не для старта с поверхности планеты, а для мгновенного перемещения корабля в открытом космосе, понимаешь? Это всё довольно сложно, надо объяснять. Может, в другой раз, на общем сборе?

О том, что такой сбор состоится уже завтра, нам объявил второй вожатый — высокий белобрысый парень по имени Дима со значком «Альпинист СССР» с эмалевым комсомольским флажком и артековским «вожатским» значком, соседствовавшим над его карманом с ещё одним, знаком «Вожатый-инструктор». В Артеке среди вожатых было вообще принято украшать грудь россыпью разнообразных значков — от «ДОСААФ» различных степеней и мастеров спорта, до таких вот, ВУЗовских или, скажем, нагрудных знаков парашютистов. В данном случае, кроме них имелся ещё и синий «ромб» Московского Энергетического Института (который я и сам заканчивал в «той, другой» жизни) — и он помог мне однозначто опознать отцовского сотрудника. ж, впечатление парень производил неплохое, а что там будет на самом деле — это, как говорят в Одессе, будем посмотреть…

— Что ж, на сборе, так на сборе. — покладисто согласился Середа. — А мы будем Лидкин проект представлять. Он тоже связан с «орбитальной катапультой» — впрочем, нетрудно догадаться, сейчас все только на этом и помешаны…

Да уж… — усмехнулся я. У нас во Дворце из трёх представленных на конкурс проектов, так или иначе её касались. Кстати, имей в виду: специалисты — я о настоящих специалистах, тех кто разрабатывает эти установки — используют термин «космический батут», а не «орбитальная катапульта».

— Спасибо, будем иметь в виду. — рассеянно кивнул Середа. — Так я о нашем проекте. Представляешь: на геостационарной орбите находится большая промежуточная станция», вроде той, которую уже собираются строить, а вторая, рассчитанная на несколько тысяч человек — в точке Лагранжа! Если хватит мощности «катапульты»… в смысле, «батута» — то это будет идеальное место для орбитальных космических обсерваторий и телескопов, да и дальнейшее освоение Солнечной системы вести оттуда гораздо удобнее!

— Толково… — осторожно ответил я. — Но ведь подобную станцию уже проектируют, разве нет? В майском номере была большая статья, как раз на эту тему — огромная, на полторы тысячи человек, станция в точке Лагранжа на удалении в шестьдесят с чем-то тысяч кэмэ от Луны, разве нет?

Ответ у калужанина был готов — и, похоже, не раз уже обкатан в дискуссиях.

— Так то точка Лагранжа системы «Земля-Луна»! А в нашем — Лидкином, то есть, — проекте предлагается разместить станцию в точке Лагранжа системы «Земля-Солнце», это гораздо дальше, миллион шестьсот километров от нашей планеты! Правда, есть сложность: эта точка на самом краю так называемой «области земной тени», так что солнечная радиация блокируется там не полностью. И, знаешь, что Лида предложила? Соорудить что-то вроде огромного космического зонтика из полупроводниковой плёнки! Он одновременно и от лучей Солнца защитит и будет таким мощным источником энергии, что на станции даже ядерный реактор не понадобится, и не придётся возиться с отводом избыточного тепла, а ведь это вечная проблема на космических объектах! Скажешь, не здорово?

Похоже, этому энтузиасту освоения Космоса, мой ответ был ни к чему, с опозданием сообразил я. Середе был нужен слушатель: внимательный, благодарный и, по возможности, восхищающийся услышанным. Что ж, мне нетрудно изобразить именно такого — заодно и получу тему для вдумчивой беседы с «Юлькой Сорокиной», которую я запланировал на сегодняшний вечер.

V

Первый полноценный день — следующий, после прибытия в лагерь, — завершился большим костром, знаменующим открытие смены. Проходило это событие в два этапа: сначала большой, общий костёр, на котором собралась вся дружина. Дрова для него сложили «шалашиком» выше человеческого роста, так, что языки пламени взлетали выше окружающих большую поляну деревьев, а искры взлетали к самым звёздам — крупным, как бриллианты на чёрном бархате крымского неба, которое пересекал непривычно яркий для них, обитателей северных широт, раздвоенный рукав Млечного Пути.

Когда дрова прогорели, когда были спеты все положенные песни и сказанные все положенные слова, началась вторая часть этого ритуала: ребята из каждого отряда выудили — с помощью вожатых, разумеется! — по несколько головней и на специально припасённых железных решётках, взявшись по двое-по трое, унесли эти зародыши будущих костров на особые, «отрядные» поляны. Это тоже было частью артековской традиции — из года в год за каждым из отрядов была закреплена маленькая полянка где-то не периферии лагеря; там были обустроены низенькие, вкопанные в землю скамейки, кострище, старательно обложенное крупными морскими камнями. Димка уже знал, что их подновляли каждую смену, и ему вместе со своими подопечными тоже предстоит отправиться на берег в поисках подходящих камней, которые займут здесь своё место. И в этом тоже был свой глубокий смысл, как говорил на общем костре старший вожатый — каждая смена оставляла здесь свой след, и через много лет хоть один-два из их камешков оставались, верой и правдой служа новым артековцам…

Дрова, как и на общей поляне, были припасены заранее — Димка сам ходил за ними днём на хоздвор в сопровождении нескольких ребят покрепче — после чего они со спорами выкладывали их так, чтобы будущий костёр не испытывал недостатка в притоке воздуха. И вот сейчас один из этих «костровых» (Лёшка Монахов, отметил Дима, не иначе, как сын Командора) довольно умело подсунул в щели импровизированной поленницы тлеющие головни, предварительно помахав ими в воздухе, чтобы лучше разгорелись — искры посыпались во все стороны, девчонки восторженно завизжали, «пани Зося» с притворной строгостью крикнула: «Монахов, осторожно, волосы кому-нибудь подпалишь!» и костёр быстро занялся, загудел, взметая оранжевые языки к небу. Ребята стали усаживаться, кто-то из принёс гитару. … Дружин в Артеке много, но есть среди них

Песню это после тихого часа учили по звеньям, засев кто где — по большей части на скамейках, вокруг отрядной дачи. Текст был заранее вывешен на доске объявлений, и девочки старательно переписывали их в свои альбомы-песенники.

Все пели громко, весело, повторяя две заключительные строки каждого куплета. Димка тоже подпевал, то и дело отвлекаясь — он на пару с Лёшкой Монаховым занимался костром.Димка снова отметил, как уверенно мальчик орудует кочергой — согнутой на конце арматуриной, как умело подкармливает огонь колотыми полешками, а так же сухими ветками акации и можжевельника — их заранее собрали по кустам, чтобы добавить костру неповторимого крымского аромата.

Димка особо приглядывался к «иностранцам» в составе своего отряда — шестеро из тридцати пяти ребят, двое французов, трое американцев и чех. Из них более-менее сносно русским владел только последний; остальные же знали буквально десяток фраз — но и они старательно подпевали, с трудом выговаривая чужие, выученные наизусть слова.

Когда начался последний куплет, «пани Зося» встала. Остальные поднялись следом, положив по её примеру руки на плечи друг другу, и стали раскачиваться все вместе в такт песне — ещё одна непреложная традиция. Костёр быстро прогорал, последние ветки и поленья уже отправились в огонь; кто-то сбегал за мешком с картошкой, предусмотрительно позаимствованной на кухне. Лёшка разгребал своей кочергой угли, помогая остальным пристраивать клубни, после чего присыпал их — «пусть пропекутся хорошенько!» Девочки вытащили из кармашков бумажки с солью, по рукам пошли прутики с насаженными на них ломтиками чёрного хлеба. Калужанин, расправившись со своей порцией этого походного деликатеса, потянулся к гитаре. Спели неожиданную для Димки «Мы летим на фирменном сопле» — оказалось, кто-то из москвичей запустил эту песню ещё в поезде, и теперь она претендовала ни много ни мало, на отрядную песню. Вскоре подоспела картошка, и все, начиная с «пани Зоси», уже успевшей растерять всю свою чопорность, стали разгребать подёрнувшиеся прозрачным пеплом угли ветками, выкатывать горячие клубни из костра и остужать, перекидывая из ладошки в ладошку. А потом — разламывать, густо посыпать солью и есть, мгновенно перемазавшись до ушей золой. Снова затренькала гитара, и…

…сварку строительных деталей в условиях космического вакуума можно вести без электродов и без горелок, контактным, диффузионным методом или электронно-лучевым методами. — рассказывал вожатый. — И тот и другой на настоящий момент успешно освоены и уже опробованы на орбите — например, на советской станции «Салют-6», в шестьдесят девятом году, для чего советскими учёными во главе с о знаменитым академиком Борисом Паттоном был создан уникальный сварочный прибор под названием «Вулкан». Этот прибор позволял варить металлические детали с применением сразу трех различных способов — электронно-лучевого, плазменного и дугового…

Картинка на экране диапроектора сменилась. Вместо человека в скафандре, сжимающего в руках хитроумный аппаратик, брызжущий во все стороны искрами, возникло изображение агрегата, установленного на решётчатой платформе, ощетинившегося клешнями, штырями антенн и гроздьями ракетных дюз.

— Это орбитальный буксир-монтажник. — продолжил вожатый. — разработчики назвали эти замечательные машины «крабами», и мы так же используем это название. Управление «крабом» — дело достаточно сложное, в чём вы сейчас и убедитесь…

Он защёлкал выключателями, погасив сначала диапроектор, а потом и газосветные лампы, подвешенные под вогнутым потолком эллинга. Вместо этого засветились проекторы, установленные на решётчатой платформе макета буксира-монтажника, а следом за ними замигали многочисленные шкалы, циферблаты и позиционные экраны на приборной панели перед пилотом. Техник, подвешенный в ложементе на ремнях в положении «стоя» шевельнул руками — в рукавах скафандра они казались составленными из толстых колец, подобно гротескно-огромным кольчатым червякам, только голубовато-белого, с металлическим отливом света. Размеры ложемента, ремни, крепления — всё было приспособлено для человека в скафандре, и если верить вожатому, то специалисты научно-производственного предприятия «Звезда» — того самого, что разрабатывало и создавало «космическую броню» для всех советских космонавтов, — сделали несколько уменьшенных образцов стандартного скафандра в расчёте на подростков. Это было нетипично — вожатый Дима объяснил, что до сих пор космические скафандры изготавливали под каждого космонавта в отдельности. Однако, новый, гораздо более масштабный этап космической программы, подразумевающий грандиозное орбитальное и лунное строительство требует уже серийной продукции, использовать которую смогут разные люди — после соответствующей индивидуальной подгонки, разумеется. Новые «Кондор-ОМ» (ОМ значило, как нам объяснили, «орбитальный монтаж») как раз и были представителями нового поколения скафандров, предназначенных для работы в том числе, и на орбитальных «крабах», тренажёр которого нам и готовились сейчас продемонстрировать.

Занятие в «тренировочном корпусе» — единственном здании в лагере, которое я не смог вспомнить, как ни старался, — проходили на следующий день после открытия смены, сразу после тихого часа. Вообще, программа предполагалась необыкновенно плотной — семинары, подготовка к защите фантпроектов, многочисленные специальные занятия, и это не считая обычных прогулок, экскурсий, ежедневных морских купаний и всего остального, что составляет прелесть летних артековских смен — так что впору было гадать, откуда взять лишние два-три часа в сутках, на прочие радости жизни, вроде игры в пионербол и обещанных по субботам танцев.

Зашипели гидравлические шланги, коленчатые лапы опор-цилиндров задвигали штоками, перекашивая платформу тренажёра вместе с «пилотом». Синхронно этим движениям задвигалось и изображение на большом вогнутом экране, смонтированном в нескольких метрах перед установкой — его создавали несколько закреплённых прямо на платформе проекторов. Один из них, самый большой, пояснял вожатый Дима, создаёт фон — картинку Земли на фоне звёздного неба. Другие управляются с пульта руководителя «полёта» — эти проецируют на тот же экран изображения элементов конструкций, с которыми космическому монтажнику приходится иметь дело. Третья группа проекторов отвечает за изображения клешней — их управление самое сложное, поскольку идёт через счётно-решающее устройство с рукоятей-манипуляторов, которыми управляет уже сам «пилот». Платформа же, подчиняясь командам, которые он даёт на маневровые двигатели, способна менять положение на гидравлических рычагах-опорах, переворачиваясь чуть ли не вверх ногами — и синхронно с этими движениями смещаются и изображения на экране, что создаёт для «пилота» требуемый эффект присутствия и позволяет освоить основные движения и маневры в космосе.

Тренажёр, наконец, раскочегарился и заработал в полную силу. Вспыхнули по углам фары-прожектора — вполнакала, проекторы и так давали достаточно света. Под восхищённые вздохи, охи и ахи пионеров человек в скафандре ловко орудовал рычагами управления и педалями, имитируя маневры «краба», а так же движения металлических клешней-манипуляторов. Он подхватывал макеты металлоконструкций, поворачивал их, перемещал перед собой — и изображения таких же громоздких деталей, проецируемые хитроумной оптикой, повторяли их движения на экранах. Под занавес, оператор состыковал две крупные детали, выдвинул из-под нижней панели панциря «краба» ещё один манипулятор, с электродом вместо клешни и понёс к будущему сварочному стыку. Замигал стробоскоп, имитирующий огонь электросварки — и демонстрация закончилась.

— Ну как, понравилось? — спросил вожатый Дима. — В ответ все загомонили в том смысле, что понравилось, и ещё как! Он выслушал восторженные комментарии, после чего спросил: есть ли желающие попробовать? Нет, не на установке, работу которой мы только что имели удовольствие наблюдать, но на устройстве попроще — без скафандра, без гидроцилиндров и шипящих шлангов, зато с проекторами и рычагами-манипуляторами, разве что, размерами поскромнее. Оно, пояснил вожатый, создано для первоначального обучения, и не показав на нём приличные результаты, нечего и надеяться получить допуск для занятий на большом тренажёре.

Последняя фраза прозвучала слегка угрожающе. Те, кто секунду назад тянули вверх руки и чуть ли не подпрыгивали от нетерпения, запереглядывались и слегка подались назад. Ясно, подумал я, боятся с первой попытки показать себя никуда не годными неумехами — вон, даже чернявый парнишка-француз по имени Шарль не торопиться вызваться первым — хотя, не даже, как вчера, хвастал, что его родной дядя участвовал в разработке «крабов» и не раз давал ему поработать на таких вот тренажёрах. Я спрятал улыбку — и тут встретился взглядом с вожатым. Дима смотрел серьёзно, только в уголках глаз таилась ирония.

— Может ты… Монахов, кажется?

… а то он не помнит! Нет, отец действительно не стал бы просить для меня протекции — но о том, что я тут окажусь, никак не мог предупредить…

— Он самый, Дмитрий… э-э-э?..

— Просто Дима. — он выпустил улыбку наружу, и она оказалась весьма даже симпатичной. — Здесь ведь так принято, по именам, верно?

Я вслед за «пани Зосей», внезапно обнаружившейся рядом со мной, кивнул. Этот порядок был заведён даже в самых младших отрядах — в общении с вожатыми никаких отчеств! Исключения делались только для старших вожатых дружин.

— Спасибо, я запомню. Так попробуешь?

Я пожал плечами — мол, куда от вас деться? — и шагнул вперёд, сопровождаемый неуверенными шепотками товарищей по отряду. Бог не выдаст, свинья не съест, как говорили наши малообразованные, но романтичные предки — и потом, что я, на симуляторах мало играл, что ли? И при том, что были они куда как навороченнее, чем это убогое скопище гидравлических шлангов, рычагов и проекторов, управляемых парой дюжин примитивных реле.

Лёшка Монахов взялся за обрезиненные изогнутые ручки, слегка из пошевелил — миниатюрные блестящие «клешни» перед экраном дрогнули, однако перекрестья координатных нитей остались неподвижны.

— Дим, это управление манипуляторами? А где двигатели ориентации?

Вожатый, как раз собиравшийся посоветовать освоиться сначала с перемещениями в пространстве самого «краба», и даже открывший для этого рот, едва не поперхнулся.

— Восемь рычажков ниже, в три ряда… постой, тебе что, случалось уже работать с таким?

— Нет, откуда? Просто на джойсти… рукояти они не отзываются, а манипуляторы, вон, дёргаются.

— Ясно. — Димка, справившись с удивлением, кивнул. — Давай, пробуй. Верхние четыре — «вправо-влево» и «вверх-вниз». Два нижних — вращение по— и против часовой. Ещё два, под ними — разгон и торможение, эти крупнее других.

— Не шибко удобно. — прокомментировал парень. — Это что же, для каждого вида движения — свой рычаг?

— Так ведь маневровые двигатели жёстко закреплены на платформе. Нажатие производит кратковременный, длительностью примерно в полсекунды, импульс, придающий «крабу» движение в определённой плоскости. Нужно сильнее — даёшь несколько импульсов подряд, больше трёх обычно не требуется. Или можно регулировать длительность импульса, тогда нажимаешь рычаг, и не отпускаешь. Двигатель в таком случае сам отключится через три с половиной секунды. Видишь справа от экрана четыре шкалы?

— Вижу.

— Это показатели скорости по основным осям и скорость осевого вращения в поперечной плоскости. Сверху вниз — «ось Икс», «ось Игрек» и круговая. В первом окошке — «плюс» или «минус», это направление. Шкалы помечены разными цветами, чтобы не перепутать.

— А ось «Зет»?

— Это дистанция до объекта, с которым работает «краб», она на другой шкале.

— Понятно… — Лёшка нажал на один рычаг, в динамиках зашипело, изображение Земли за перекрестьем поплыло влево. На средней, окрашенной в синий цвет, шкале стали быстро меняться светящиеся цифры в стеклянных цилиндриках катодных ламп.

— Так, хватит…

Снова зашипело, движение прекратилось. Одновременно с ним замерли и цифры на шкале.

— Хм, ясно… — довольно хмыкнул Монахов. — а если, вот так?

Снова зашипело, на этот раз протяжно, секунды на три. Изображение на экране стало вращаться, и цифры заплясали уже на нижней шкале, помеченной жёлтым.

— А теперь выравниваем…

Тремя короткими нажатиями он дал три коротких импульса из дюзы, направленной в противоположную сторону. Вращение прекратилось.

— Сейчас тренажёр выставлен на простейшие настройки. — пояснил подошедший техник. — Но их можно изменить, и тогда с инерцией будет бороться уже сложнее — почти как на реальном аппарате.

— А с чем работать? Или так и болтаться в пустоте, кружить туда-сюда?

Пояснения техника он, похоже, пропустил мимо ушей.

— В данный момент действует только программа ориентации. Чтобы появился объект — надо перейти на следующую ступень обучающей программы. Сейчас…

Он нажал несколько кнопок. Под панелью тренажёра загудело, на наклонной стеклянной пластине появилось нечёткое изображение решётчатой конструкции. Техник что-то подкрутил, картинка стала резче, отчётливее.

— Ага, ясно, как на игровых автоматах в кино. — заметил Лёшка. — Проекторы внизу, под панелью, и проецируют изображение изнутри?

Димке оставалось только кивнуть.

Слева от экрана вспыхнули окошки с перемигивающимися зелёными цифрами.

— Дистанция до объекта. — сказал техник. — Это стандартная ферма, из таких собирают строительные конструкции на орбите. Первое упражнение — захватить ферму манипуляторами. Видишь, справа и слева? Их и надо ловить «клешнями».

Дика только сейчас обратил внимание, что одновременно с изображением фермы снизу выдвинулась пара двутавровых балок, окрашенных, ради пущей заметности, чёрно-жёлтыми полосами.

— Дистанция указана до них или до самой фермы? — спросил Лёшка.

Техник посмотрел на пионера с уважением.

— На «крабе» стоит пара радиолокационных дальномеров. Они определяют расстояние до отдельных элементов конструкции, после чего вычислитель выводит среднее значение и выдаёт его на экран. Наставление рекомендует сблизиться с объектом на три метра — это максимальная длина клешней, — и только тогда начинать с ними работать. При необходимости можно подойти ещё ближе, но тогда усиливается риск столкновения.

— Понятненько. — Лёшка положил палец на клавишу разгона. — Значит, идём на сближение…

Снова зашипело, изображение фермы стало медленно расти. Цифры в окошке «дистанция» стали меняться. Под ним загорелось ещё одно, окошко — в нём цифры были крупнее.

— Скорость, в метрах в секунду. — прокомментировал техник. — Сейчас — один и три. Можно чуток разогнаться.

Ещё два нажатия. Ферма стала расти быстрее.

— Пять метров в секунду. — Техник удовлетворённо кивнул. — Хватит, пожалуй…

— Сорок два метра… тридцать семь… тридцать один… — Монахов считывал данные дальномера. Когда в окошках загорелись два нуля и шестёрка, он трижды надавил на рычажок торможения. Изображение дрогнуло, на миг замерло и стало медленно уменьшаться.

— Перестарался мальца… — он снова принялся последовательно жать на клавиши разгона и торможения, и тренажёр отзывался попеременным шипением, имитирующим звуки газовых струй. А ведь в космосе их не будет слышно, некстати подумал Димка — разве что через оболочку скафандра передаётся вибрация. Или это сделано исключительно для наглядности?

Изображение фермы замерло — судя по показаниям дальномера, в двух с половиной метрах от краба. Димка скосил взгляд — он напрочь забыл об остальных ребятах, которые, затаив дыхание, наблюдали за действиями своего товарища. Техник, как и Димка, затаивший дыхание, шумно выдохнул и продемонстрировал «пилоту» оттопыренный большой палец. Позади радостно загомонили.

Лёшка пощёлкал языком — похоже, и он остался доволен результатом.

— Бинго, как говорят пиндо… американцы! А теперь попробуем поймать эту хренотень.

И потянулся к рукояткам, управляющим движениями «клешней».

Ну, в общем, всё вышло примерно так, как я и предполагал. Навык не пропьёшь: привычка к управлению разного рода летающими, ползающими и плавающими агрегатами в бесчисленных компьютерных играх — как и некоторый опыт в управлении некоторыми специфическими устройствами вроде дронов-квадрокоптеров или дистанционных промышленных манипуляторов — не могли не принести свои плоды. Я видел, как медленно становятся круглыми от удивления глаза вожатого Димы и техника, объяснявшего нам премудрости управления «крабом»; я ощущал волну изумления (с заметными нотками зависти и восторга), исходившего от сверстников. И — вовремя вспомнил правило североамериканских ковбоев: «умеешь считать до десяти — остановись на семи». Так что я сначала безуспешно попытался зацепиться за полосатые балки, потом как бы случайно зацепил сразу за два рычажка двигателей ориентации, а когда картинка на экране завращалась и поплыла куда-то в сторону — изобразил испуг, суету, и как следствие — великолепное столкновение с фермой. Экран озарился красным, динамики мерзко заквакали, а наверху вспыхнули слепые до этого момента транспаранты: «Авария!» и «Упражнение окончено». Зрители разочарованно загудели, я откинулся на спинку кресла, изо всех сил изображая огорчение.

— Ничего, для первого раза — очень даже неплохо… — поспешил «утешить» меня техник, и принялся растолковывать суть допущенных ошибок. Я механически кивал и поддакивал — затылком ощущая взгляд вожатого Димы. По-моему, он раскусил мою уловку, но почему-то решил сделать вид, что ничего не заметил. Что ж спасибо… и сделаем зарубку в памяти. На будущее.

Эта попытка — и, в особенности, как мне показалось, неудача, которой она окончилась, — сломала ледок неуверенности у остальных. Ребята полезли, отталкивая друг друга, к креслу и Диме пришлось повысить голос, призывая к порядку. Техник включил ещё два мини-тренажёра, и я опомниться не успел, как оказался в роли инструктора, разъясняющего однокашников по отряду премудростям обращения с тренажёрами. Ангар наполнился азартными возгласами, вздохами разочарования, сопровождающими чуть ли не каждое движение проекций на экранчиках. Иногда «болельщики» разражались восторженными криками и даже пару раз начинали аплодировать — подобного удостаивались те, кому удавалось более-менее успешно выполнить хотя бы часть упражнения. Таких, впрочем, оказалось немного, а ухватить «ферму» и развернуть её в правильное положение сумели вообще только двое — Шарль (ты смотри, не соврал, выходит, насчёт дяди-инженера!) и, ко всеобщему удивлению, Лида-«Юлька». Ей удалось выполнить все этапы упражнения практически без ошибок, что и вызвало бурные аплодисменты отрядовцев. Я дождался, когда девочка выберется из кресла и тихо поздравил её с успехом. Она улыбнулась в ответ: «Что ты, это тебе спасибо! Если бы я не наблюдала за тобой, то ничего бы не поняла. А так — разобралась, что там к чему и — вот, получилось!..»

В общем, из эллинга «тренировочного корпуса» я вышел со значком «Пионер-Инструктор» над карманом белой артековской рубашки. Значок этот почти в точности копировал тот, что украшал грудь вожатого Димы, только фон был не оранжевый, а тёмно синий, усыпанный серебряными звёздочками — намёк на «космические смены». Бурно обсуждая произошедшее, мы гурьбой отправились к дачам — до сигнала на ужин оставалось не больше четверти часа, и я на ходу переваривал Димино сообщение: завтра после завтрака и купания состоится отрядный сбор, посвящённый отбору фантпроектов для общей защиты.

VI

По спальням шестой отряд расходился, бурно обсуждая — нет, не предстоящее назавтра «дежурство по территории» и даже не сегодняшние упражнения на тренажёрах. Нет, речь шла о просмотренном только что фильме «Космическая одиссея 2001-го года». Многие его уже видели, несколько лет назад он с огромным успехом прошёл по экранам Советского Союза, но главный сюрприз был в том, что через два дня было обещано показать продолжение этой захватывающей истории под названием «Космическая одиссея 2010-го года», премьера которой только-только состоялась в Америке. До нашей страны, как объяснил перед сеансом старший вожатый, фильм ещё не добрался, но участники «космической смены» увидят его первыми — с субтитрами, поскольку дубляж на русский язык дело не быстрое и занимает несколько месяцев. И случится это знаменательное событие через два дня — если, конечно, позволит погода, поскольку кино в «Лазурном» крутили на открытом воздухе, в зале, амфитеатром врезанном в склон горы. Так что мои соседи по спальне увлечённо гадали, как дальше будут развиваться события; я же, единственный, кто мог просветить их на этот счёт, отмалчивался, пытаясь как-то примирить полученную информацию со своим попаданским послезнанием.

А примирять было чего — и дело даже не в том, что второй фильм, если верить старшему вожатому, как и первый, снял неподражаемый Стэнли Кубрик. В нашей реальности книга Артура Кларка «2010: Одиссея два», по которой снимали это кино, увидела свет лишь в восемьдесят втором году, а фильм вышел на экраны спустя два года. Выходит, здесь автора кто-то поторопил? А что, вполне реальный вариант — с учётом бурно развивающейся здесь международной программы. Помнится, в том фильме проблеме противостояния СССР и США уделено немало внимания, а дело закончилось тем, что после превращения Юпитера в звезду, двух враждующих в холодной войне сверхдержав прекратить противостояние и заключить мир. Но здесь-то это теперь не слишком актуально — во всяком случае, в сравнении с тем, нашим началом восьмидесятых, с бойкотом Одимпиады-80, вводом советских войск в Афганистан и сбитым корейским «Боингом». Кстати, ведь и новые, отсутствующие в "той, другой" реальности методы освоения космического пространства тоже могут найти в фильме своё отражение, Артур Кларк всегда живо реагировал на поступь технического прогресса. да что прогресс — тут ведь и инопланетный артефакт имеется, и покруче кларковского "чёрного монолита" — и более, чем вероятно, что писатель об этом знал, когда брался за вторую часть своей эпопеи, и никак не мог этого обстоятельства не учитывать...

А значит — что? А то, что сюжет нас ожидает совсем другой — и если я буду иметь глупость и расскажу сейчас, что будет происходить во втором фильме, то рискую крупно сесть в лужу? Да… вот так и палятся попаданцы…

Что ж, придётся потерпеть — так или иначе, скоро я сам всё увижу, а пока что лучше воздержимся. А раз уснуть всё равно не получается, то имеет смысл вдумчиво, не торопясь и ни на что не отвлекаясь, прикинуть, как подступиться к «презентации» моего фантпроекта. На успехе этого мероприятия я строил определённые расчёты, и пускать это дело на самотёк никак не следовало.

На обсуждение дальнейшей судьбы космолёта «Дискавери» и единственного уцелевшего члена его команды — как и на бурные дискуссии насчёт тайны происхождения «чёрного монолита», каковую, по общему мнению, обязательно должны раскрыть во втором фильме, ушло около получаса. А дальше — усталость и обилие впечатлений сделали своё дело, и третья дача, вместе со всем лагерем «Лазурный» — как и с остальными лагерями, входящими в созвездие Артека — погрузилась в сонную тишину.

В положении вожатого-инструктора, да ещё и ответственного за столь мудрёное оборудование, имелись, как выяснилось, и свои плюсы. Например — он, Дмитрий Ветров, избавлен от дежурства по лагерю, обязательному для прочих «вторых» вожатых («первые» — эта обязанность была возложена на «пани Зосю») дежурили вместе с отрядами, что с одной стороны, было куда хлопотнее, а с другой — меньше выбивало из привычного ритма жизни. Дима не выяснял, является ли это правило общим для всего Артека, смен, или придумано специально для «космических смен» — просто подчинился заведённому порядку вещей.

Назавтра предстоял как раз такой день — шестой отряд будет дежурить по территории, что означает, что после завтрака, когда остальные будут собираться на пляж, им придётся прочесать аллеи, дорожки и газоны вокруг дач в поисках бумажек и всякого мелкого мусора. Кроме того, двоих следовало выделить на пост у КПП лагеря, и по одному в административный корпус и общую вожатскую, где им предстоит выполнять функции «вестовых» — так эту должность называли здесь, дабы не обижать ребят прозаическим «рассыльные». Назначения эти считались особо желанными, и те, кого отрядили на эти посты, менялись раз в полтора часа.

Вечером, после киносеанса, «пани Зося» провела коротенький, не больше четверти часа, отрядный сбор. На нём обсуждалось завтрашнее дежурство, а точнее, один-единственный вопрос: допускать ли иностранных гостей к этим почётным постам? Главным аргументом «против» было слабое знание русского языка. Однако, американцы, а за ними и остальные громко возмутились, доказывая, что выучили достаточно слов, чтобы передать распоряжение, а если что — могут выучить текст наизусть или попросить записать его на бумажке. На том и порешили; Дима напомнил, что дежурство не отменяет сбора по фантпроектам, как и намеченного на вечер семинара, который будет проводить приезжий специалист из Института Космических исследований, и на этом день — их общий второй день в Артеке — завершился.

Половина двенадцатого. Над морем, над Аю-Дагом, над Артеком плывёт ночь. В спальнях дач «Лазурного» — как и по всем остальным лагерям — давно утихли последние шепотки. Обилие впечатлений, жара, крымский воздух — всё это уложило ребят и девчонок в постели вернее любого снотворного. Вожатые же не спят — у них после отбоя начинается своя жизнь, не всегда совпадающая со строгими инструкциями и, тем не менее, регулируемая определёнными неписанными правилами, традициями складывавшимися здесь не одну, не две, и даже не десять смен. Одна из них такова: в каждой из дач остаётся по одному вожатому (всего их четверо, по двое на каждый из отрядов), остальные небольшими группами просачиваются к морю — те, кто захотят, разумеется. Официально такие ночные купания не разрешены, но начальство предпочитает закрывать на них глаза.

С собой обычно прихватывают корзинки с лёгкой снедью: помидоры, пирожки, фрукты, бутерброды — и после купания пришедшие располагаются на сдвинутых деревянных топчанах, тех самых, на которых днём загорают под бдительным присмотром медсестры, пионеры. Это своего рода неофициальный вожатский совет — когда ещё вот так соберёшься, чтобы в непринуждённой обстановке обсудить текущие дела?

А обстановка действительно непринуждённая. Молодые, спортивные тела, покрытые густым загаром (для ночных купаний девушки предпочитают раздельные купальники, не поощряемые днём, на детских пляжах) негромкий звон гитары — звуки не долетают отсюда до лагеря, расположенного вверху, на круче — и Млечный путь одобрительно смотрит вниз со своей вечной высоты. Откупориваются бутылки ситро, шипят по-змеиному сифоны, наполняя стаканчики ледяной пузырящейся газировкой — у старшей вожатой всегда можно разжиться баллончиком-другим, предусмотрительно запасённым на всю смену. Все следы ночного пикника потом надо убрать, и топчаны расставить по местам, так, чтобы не осталось ни малейшего следа. Хотя — все в лагере знают об этом, но старательно делают вид, что не замечают. Традиция!

Отсутствие алкоголя — любого, даже легкого крымского вина — правило непреложное, и при малейшем подозрении в нарушении «сухого закона», любой вожатый, независимо от стажа и заслуг, вылетает из Артека навсегда. Но это здесь никого не напрягает, иначе и быть не может. Веселье протекает свои чередом, разве что от общих групп время от времени отделяются парочки, торопясь уединиться — молодость, как тут запретить? Тут, правда, тоже имелись некоторые неписанные правила — не следовало демонстрировать подобные связи перед детьми, и в особенности не поощрялись романы между вожатыми одного отряда — так что Дима мог сколько угодно облизываться на потрясающую фигурку «пани Зоси», едва скрытую модным заграничным купальником, именуемым «бикини» — видит око, да зуб неймёт. В порядке компенсации какой-то момент начал оказывать внимание смешливой миниатюрной брюнетке, вожатой восьмого отряда, Любаше, и встретил самое горячее сочувствие с её стороны. Дима уже начал прикидывать, как бы понезаметнее увести её прочь — уж очень призывно благоухала тёплая, как парное молоко, крымская ночь, и ощущение любви было словно разлито вокруг, не оставляя молодым организмам ни единого шанса на безгрешную жизнь.

Утро в дружине «Лазурная». Заливистая песня горна из динамиков, знакомая, наверное, каждому, кто хоть раз в жизни побывал в пионерском лагере: «Подъём, подъём, кто спит, того побьём!..» — и вторая спальня шестого отряда в полном составе становится на уши. Мгновенно разгоревшемуся «подушечному бою» и радостному скаканию по сеткам коек мешает призыв на зарядку — приходится выбегать наружу и строиться. «Руки на ширину плеч и — начали маши! Раз-два-а-! Раз-два-а!» Десять минут на водные процедуры и приведение себя в порядок перед короткой утренней линейкой на два отряда, своей перед каждой дачей — общелагерные здесь устраивают только по особым поводам. Жестяные умывальники стоят прямо на улице, ввергшие в некоторую оторопь наших заграничных друзей. Впрочем, не всех — один из американцев, по имени Стив, заявил, что вырос на ферме в Канзасе — да-да, там, откуда ураган унёс девочку Элли в фургоне! — а у них там и не к такому привыкли.

Стив классный парень, из семьи тех американцев, которых в наше время несколько презрительно именовали «реднеками». Отец его держит молочную ферму и, судя по рассказам сына, словно застрял в первой половине двадцатого века — ездит на раздолбанном пикапе «Шевроле» пятьдесят седьмого года выпуска, отказываясь менять его на новую машину, ходит в широкополых стетсоновских шляпах и остроносых ковбойских сапогах, а на окружающий мир смотрит так же, как жертвы забавных афер Энди Таккера и Джеффри Питерса. А вот сын его ухитрился даже в канзасской глуши всерьёз заболеть космосом — сначала строил модели ракет, потом убедил отца выписывать из ближайшего города научно-популярные книжки, и в итоге, выиграл национальный конкурс фантастических проектов, получив одну из выделенных для его соотечественников путёвок на «космические смены». Его соотечественник, Марк, второй американец в нашем отряде — полная противоположность Стиву. Марк из Сиэтла, где располагается штаб-квартира авиастроительной корпорации «Боинг». Его отец — один из ведущих конструкторов в ракетной программе «Боинга», и с раннего детства заразил сына своей страстью. Марк типичный «ботан»-очкарик — сутулый, тощий, и при том, кажется, знает всё на свете, во всяком случае то, что так или иначе касается космических полётов. Узнав, что мой отец работает в НПО «Энергия», он немедленно проникся ко мне уважением и засыпал вопросами, от которых я не знал, куда деться.

Честное слово, я ни слова не сказал об отце — за это надо благодарить Юрку-Кащея, в первый же день разболтавшего всё Марку, с которым он соседствовал в нашей спальне. Вот уж действительно, болтун — находка для шпиона...

Сегодня, часа за полтора до подъёма, я проснулся, и услышал, как перешёптывались Марк со Стивом; чуть позже к ним присоединился и Шарль. Разговор шёл на английском — наши гости уже успели усвоить, что знание языков в нашей стране, увы, не в приоритете, а потому не опасались лишних ушей. Я, разумеется, их понимал — по-хорошему, следовало ещё в первый день признаться в своём владении английским, но я решил сперва присмотреться к «варяжским гостям» — присмотреться, и послушать, о чём те говорят между собой, полагая, что окружающие ничего не понимают?

Ничего такого особенно интересного я не услышал, и собирался уже сегодня признаться в знакомство с языком Шекспира — но как раз ранним утром моя коварная затея принесла, наконец, плоды.

Если коротко, то трое наших «иностранцев» собирались устроить ночную вылазку — и не куда-нибудь, а в Пушкинский грот! Подготовились они основательно — расспросили вожатых, прикинули маршрут по мелководью, к основанию скалы, наметили пути отхода — в том числе и вверх, на случай, если их обнаружат. Последнее меня встревожило: ну ладно, попадутся во время нелегальной ночной экспедиции — сами дураки, к тому же, иностранцев из лагеря, скорее всего, не выставят. А вот с каменной кручи можно сверзиться всерьёз, и хорошо, если отделаешься переломами и ушибами.

Полученная информация ставила меня в непростое положение. Одно б хорошо — пока обсуждение носит сугубо теоретический характер и, судя по всему, в течение ближайших недели-двух попыток воплощения в жизнь жать не стоит. Тем не менее, делать что-то надо — ведь даже в наименее экстремальном варианте прогулка по грудь в прибое, по покатым, заросшим склизко склизкой плёнкой водорослей камням может обернуться бедой.

Самым логичным вариантом было бы засветить идею вылазки тому же вожатому Диме — тот парень, вроде, толковый и понимающий, найдёт способ помешать, не поднимая шума. А с другой стороны — всё моё существо протестовало против подобного стукачества. Это тоже было странно — побуждения, понятные и естественные для четырнадцатилетнего пацана не годятся для мужика с шестью десятками за спиной. Может, юношеские гормоны незаметно берут верх над здравым смыслом? То-то вчера, на пляже, я заглядывался на фигурки наших девчонок, из тех, в ком уже начала проявляться подступающая женственность — и в особенности, на «пани Зосю», оказавшейся при внимательном рассмотрении без помех в виде вожатской униформы, сущей фотомоделью? Нет, как хотите, а с этим срочно надо что-то делать.

Почту принесли перед завтраком. Процедура отработана до мелочей многими поколениями артековцев: дежурный по отряду бежит в административный корпус, в холле которого, на стене укреплён фанерный стеллаж с нумерованными ячейками. Из ячейки с соответствующим номером извлекается сегодняшняя почта — обычно это только письма, поскольку посылки не поощряются. Их адресатам приходится получать лично, после вскрытия на предмет запрещённых вложений — по большей части, сладостей. Газировки и прочих продуктов питания.

Забрав сегодняшнюю корреспонденцию, дежурный со всех ног мчится к даче. Там его уже дожидаются, сгрудившись толпой вокруг крыльца. И начинается обязательный ритуал:

— Монахов? Лёша?

— Здесь!

— Тебе два письма!

— Давай сюда!

— Хитренький какой! Не-е-ет, сначала — пляши!..

И — злорадные крики, демонстрирующее полнейшее согласие шайки малолетних упырей, по какому-то недоумению зовущихся «Шестой отряд дружины «Лазурная» Всесоюзного пионеррского лагеря «Артек»: «давай, Лёшка Монахов, пляши, позорься, разыгрывай перед всеми Петрушку — или, учитывая южные широты, Ваньку-Рутютю…»

Как же давно не получал я таких вот писем — бумажных, в конвертах с наклеенными марками и старательно надписанных от руки — разного рода уведомления и реклама, которыми день ото дня забивают почтовый ящик, разумеется, не в счёт. Оно и неудивительно — в мире победившего Интернета. Ощущение… неповторимое. Я чуть ли не обнюхал конверты — оба письма были из дома, от родителей, надписанные маминым почерком , судя по штемпелю, отправлены они с интервалом в один день. Это уже интересно и даже самую малость тревожно: что это там у них стряслось, что потребовалось срочно посылать депешу вдогонку предыдущей с таким вот минимальным интервалом?

Волнения мои оказались напрасны. Со здоровьем у родителей всё было в порядке, с собакой (каюсь, прежде всего я подумал о том, что что-то случилось именно с ней) — тоже. Я ведь никогда за всю её полуторагодовалую жизнь не оставлял Бритьку так надолго — а ведь смена только что началась!Мама, видимо угадывая моё беспокойство, писала, что Бритька чувствует себя хорошо, ест с аппетитом. Дед взял манеру брать её с собой на свои пробежки по выходным, и даже один раз забрал к себе домой на ночь — несмотря на явное неудовольствие бабушки. Нет, бумажные письма — вещь, конечно, замечательная, тёплая, ламповая — вот только даже коротенького видосика к ним не пристегнёшь…

Что касается второго письма — то оно ввергло меня в задумчивость. В нём мать сообщала, что ближе к концу смены они с отцом тоже приедут в Крым. Она — в отпуск, а отец, кроме того, собирается побывать у нас, в Артеке. «От их фирмы прибудет целая делегация, — писала мать, — и отец запретил сообщать о цели этого визита. Одно можно сказать: вас ждёт потрясающий, поистине удивительный сюрприз, о котором ни один участник «космических смен» и помыслить не мог!»

Здесь же содержалась приписка, даже две, сделанные рукой отца. В первой, под грифом P/S он просил пока придержать эту информацию при тебе — «не нужно, чтобы у вас там возник ажиотаж на пустом месте. Вторая же, помеченная уже угрожающим сочетанием букв PP/S содержала нечто, что я воспринял как прямой намёк: «Приложи все усилия к тому, чтобы твой фантпроект занял достойное место, и приготовься к тому, что отстаивать его придётся всерьёз. Большего пока рассказать не могу, сами скоро всё узнаете — но поверь, дело того стоит!..»

Не то, чтобы я не любил сюрпризы. Просто… они бывают разные, и что-то подсказывало мне, что с тем, на что так восторженно пишет мать и о чём так загадочно намекает отец, дело может обернуться вовсе не так безоблачно. Почему? А бес его знает. Интуиция, она же шестое чувство, она же — квинтэссенция жизненного опыта, на нехватку которого мне грех жаловаться…

VII

— Суть идеи заключается приблизительно в следующем…

Шарль нервничал, а от того говорил быстро, мешая английские и французские слова, так что синхронный перевод, который выполнялаТася, пятнадцатилетняя девочка из Новосибирского кружка юных астрофизиков при одном из тамошних академических институтов, был делом непростым. К счастью, Тосе вполне хватало словарного запаса, чтобы с ходу щёлкать специальные термины, которыми юный француз использовал по поводу и без оного.

— …мы получаем возможность разогнатькосмический зонд до сколь угодно высоких скоростей, возможно даже субсветовых, не покидая пределов Земли и не потратив на это ни единого грамма топлива из бортового запаса.

Слушатели зашумели — заявление было сильным. «Пани Зося», мало что понимающая в космонавтике и физике (она закончила четвёртый курс филфака ЛГУ) постучала карандашом по столу и сделала строгое лицо.

— Тише, пожалуйста! Шарль, мон ами, продолжайте!

Чернявый француз, услыхав такое обращение от первой красавицы среди вожатского состава лагеря, расплылся в довольной улыбке. По моему, он был тайно в неё влюблён — как, впрочем, половина мальчиков старших отрядов.

— Надо пробурить шахту…. Да, шахту-колодец диаметром в десять-пятнадцать метров и глубиной в пять километров, возможно в семь. Тщательно его… как это…. Изолируем? Нет, герметизируем. — продолжала Тася. Всё же иногда она запиналась — по большей части, потому что не могла угнаться за нервничающим «докладчиком».

— Потом откачиваем весь воздух, так, чтобы образовался вакуум…

Хотел бы я посмотреть, как вы будете выкачивать воздух из пятикилометрового ствола диаметром в десять метров… — я едва сдержал сардоническую ухмылку. — Как не бетонируй стены такого «колодца», как не обшивай его сварными стальными листами (да хоть титановыми, один чёрт…) протечки при таких масштабах неизбежны. Впрочем, при желании можно справиться и с этой проблемой — достаточно держать постоянно работающими мощные вакуум насосы…

— … в нижней части устанавливаем один над другим два «космических батута» на расстоянии примерно метров сто один от другого. Вверху устанавливаем на крепёжных фермах космический зонд и по сигналу сбрасываем его вниз! Под действием земного тяготения, зонд разгоняется в вакууме колодца с ускорением равным одному «же» — и попадает прямиком в «горизонт событий» первого «батута»! Оттуда он отправляется в точку старта — и процесс повторяется столько раз, сколько понадобится для того, чтобы зонд приобрёл нужную скорость. Когда это происходит — отключается первый, верхний «батут» и одновременно включается нижний — и он-то отправляет наш «полезный груз прямиком в космическое пространство, в заранее заданную точку! И всё, дело сделано — корабль летит к звёздам на субсветовой скорости, без всяких там фотонных отражателей и антивещества! Конечно, реализовать такой проект будет очень непросто, но можно сначала построить уменьшенный действующий образец — скажем, с колодцем диаметром в один метр и глубиной метров в восемьсот.

Слушатели некоторое время молчали, переваривая сообщение. Я их понимал — что-то в было в этой идее… что-то, неуловимо схожее с бароном Карлом Фридрихом Иеронимом фон Мюнгхаузеном, вытаскивающим себя из болота за волосы вместе с конём.

Наконец во втором ряду взлетела вверх рука. Ага, Середа — что ж, следовало ожидать…

— А сколько раз придётся повторить этот цикл для разгона… ну, хотя бы до одной трети световой? — спросил калужанин. — Этой скорости в принципе достаточно для полётов к планетам-гигантам и поясу астероидов…

Шарль затараторил что-то на чистом французском, Тася осеклась, беспомощно всплеснула руками, затормозив, таким образом, учёный диспут. А когда с вынужденным затыком справились — выяснилось что да, процесс разгона может затянуться даже и не на один год, но Шарль вовсе не считает это помехой. Экипажа в зонде (и уж, тем более, в макете) нет, времени навалом. Можно, добавил юный француз, построить экспериментальный образец ещё меньше — скажем, с глубиной колодца 50-70 метров,для проверки принципа действия этого вполне достаточно!

Следующий вопрос задал земляк нашей «синхронной переводчицы», парень из Новосибирска:

— Если предположить, что ваш зонд — не модель, а нормальный, полноразмерный образец — всё же отправится к звёздам — то как он будет тормозить в точке прибытия, скажем, возле той же Проксимы Центавра, ближайшей соседки нашего Солнца? Или к звезде Барнарда, до которой двумя световыми годами дальше? Ведь на то, чтобы сбросить такую громадную скорость придётся потратить уйму времени и, кстати, ракетного топлива — а где вы его разместите на относительно небольшом зонде?

У француза и на это был готов ответ.

— Проще простого!

Он усмехнулся, словно демонстрируя удивление: как это можно не догадаться о таких элементарных вещах?»

— На определённом расстоянии раскрываем своего рода «тормозной парашют» — огромный зонтик из кремнийорганической плёнки, который будем тормозить зонд под давлением «солнечного ветра», исходящего от звезды. Заодно, этот «зонтик» будет снабжать системы зонда электрической энергией. Конечно, процесс торможения затянется на несколько лет — но ведь автоматическому устройству некуда торопиться?

Шум с «зале» усилился — теперь уже все обсуждали экстравагантную идею француза, не обращая внимания на настойчивый стук Зосиного карандаша.

— А как быть с магнитным полем Земли — спросили из заднего ряда. — Оно ведь меняется по мере приближения к центру планеты — а значит, ваш зонд будет представлять из себя проводник, движущийся в переменном магнитном поле, а при этом возникает ЭДС. Что, если он у вас попросту сгорит?..

И так далее, и тому подобное. С какого-то момента я стал пропускать вопросы и ответы мимо ушей. Следующим проектом должен быть наш, дворцовский, а точнее — мой собственный, так что следовало хорошенько сосредоточиться. В особенности, имея в виду содержание полученного сегодня утром письма.

Что ж, примерно такого исхода сбора я и ожидал. Не поймите меня неправильно, дело не в самоуверенности попаданца, свысока взирающего на своих малолетних конкурентов. Я печёнками ощущал, что мой проект реальнопревосходит остальные — и по уровню проработки, и по глубине аргументации, и — далеко не в последнюю очередь! — по смелости. Конечно, идею Шарля насчёт разгонной шахты-колодца тоже не назовёшь «приземлённой» — да простят меня за невольный каламбур, — но уж слишком она… громоздкая, что ли? Видимо, слушатели представили себе всё это — и грандиозную бетонированную нору в земле, и зонд, месяцами, а то и годами снующий по этой норе от одного «батута» к другому — и задали себе вопрос: а хотели бы они сами связываться с чем-то настолько проблемным, неуклюжим, смогли бы они вдохновиться такой идеей?

Ответ был очевиден, так же, как он был очевиден мне с первых же слов доклада бедняги Шарля. Вожатый Дима сдержанно похвалил идею, заявил, что она, возможно, несёт в себе немало рационального — и поставил вопрос на голосование. С известным уже результатом.

Что касается проекта калужан, то они сделали ошибку с противоположным, если так можно выразиться, знаком. Как по мне, то их подвела неготовность делать фантастические, с крошечной толикой безумия, допущения. В самом деле, ну что такого необычного, захватывающего в мысли разместить космическую станцию немного (ну, хорошо, не немного, а ГОРАЗДО) дальше той, которая строится на геостационарной орбите сейчас, и переправлять туда грузы и людей, используя промежуточную установку «космического батута»? Идея без преувеличения витает в воздухе, и не далее, как месяц назад, в июньском номере «Юного Техника» уже был опубликован подобный — и куда более смелый проект! — подразумевающий цепочку станций, оснащённых «космическими батутами» между орбитами Земли и планет-гигантов. У того проекта тоже были свои недостатки, например, чрезвычайно сложная конфигурация орбит таких станций, которая только и способна обеспечить сколько-нибудь регулярное их использование — но вот воображение он будил куда сильнее, чем предложение калужан. Так что — проект получил похвалы за детальную проработку и внимание к насущным проблемам освоения космоса — и занял только третье место. Когда Лида снимала с доски приколотые листы ватмана со схемами и чертежами, я сунулся помочь и тихонько шепнул что-то утешительное — но услышан, похоже, не был. Руки нашей «Юльки Сорокиной» дрожали и на глаза под стёклами очков наворачивались предательские слёзы.

Второе же место занял проект американца Стивена — того самого парнишки, сына фермера из Канзаса. Здесь всё было просто — с самого начала «пани Зося» заявила, что одно из «призовых мест» заранее отведено для наших иностранных друзей и мы, как гостеприимные хозяева, не должны выказывать на эту тему недовольства. К чести Стивена, который всё слышал и прекрасно понял, физиономия его при этих словах слегка перекосилась — видимо, самолюбию американца не сильно льстила перспектива победить вот так, «по разнарядке». Так или иначе, его проект был неплохо проработан, снабжён великолепными демонстрационными материалами и — немалая редкость! — не имел ни малейшего отношения к «космическим батутам». Стивен и его напарник Марк (он добровольно отказался представлять свой фантпроект, предпочтя составить команду с канзасцем) предлагали технологию быстровозводимых конструкций для земли и космоса, основанную на принципе конструктора «Лего». Мне, разумеется, сразу вспомнились бесчисленные «космические» наборы «Лего», которыми в наши дни были забиты полки магазинов игрушек — от простеньких моделек «шаттлов» и «Аполлонов», до огромных, изображающий целый космодром, Международную Космическую Станцию или, скажем, звездолёт «Тысячелетний сокол». Здесь до такого роскошества фирма ещё не додумалась, но Стив, тем не менее, привёз с собой здоровенный пакет с детальками датского конструктора и кое-какими дополнительными мелочами. Например — картонными, размеченными латинскими буквами и цифрами шаблонами для сборки разнообразных конструкций, или полосками разноцветной полиэтиленовой плёнки и тонкой медной фольги, с помощью которой следовало демонстрировать методику уплотнения стыков. А так же несколько пластиковых пяти— и шестиугольников, с приклеенными по краям рядами тщательно подогнанных пупырчатых кубиков, из которых он прямо во время «презентации» собрал почти правильную полусферу, изображающую макет лунного купола.

Усилия американцев не пропали даром — шестой отряд по достоинству оценил как саму идею, так и качество исполнения демонстрационных макетов, и когда пришло время голосовать за этот проект, о предупреждении «пани Зоси» все уже позабыли. Все кинулись поздравлять американцев — включая и Витю Середу, который с каменным лицом пожал Стиву руку и признал справедливость такого решения.

А после сбора, когда мы, совершив рейд по аллеям и дорожкам на предмет сбора бумажек, яблочных огрызков и прочего мелкого мусора (дежурства по территории никто не отменял!) двинулись на полдник, «Юлька Сорокина» подошла ко мне — и предложила себя и Середу в качестве помощников для подготовки моего проекта к общей защите. Каковая должна была состояться за два дня до окончания «космической смены».

Сами подумайте: мыслимо ли было отказаться? Разумеется, я согласился — предупредив, что один кандидат, Юрка-Кащей, у меня уже есть. Так что если Середа сумеет с ним поладить…

«Сумеет-сумеет, уверила Лида, куда он денется?» На том формирование команды закончилось, и остался один незаметный пустячок — дожить до конца смены, ухитрившись за оставшееся не такое уж и долгое время не наделать каких-нибудь глупостей, способных поставить крест… на чём? А вот этого я как раз и не знал.

— А знаешь, почему за твой проект отдало голоса так много народу, даже те, кто предлагал свои идеи и по идее должен был голосовать против? почти все? — спросила Лида. — Он, по сути, был единственный был о дальнем космосе. Не о Марсе, не об астероидах, не о планетах-гигантах даже — а о по настоящему далёких полётах. Межзвёздных!

— «Звездолёт Аннигиляционный, Релятивистский, Ядерный»? — усмехнулся я. — Ещё скажи, что на это и был коварный расчёт…

Наручные часы показывали половину одиннадцатого вечера. По строгому артековскому распорядку нам всем уже полчаса, как полагалось разойтись по отрядным спальням и хотя бы сделать вид, что мы спим. Но сегодняшний вечер выдался особенным — на обзорной площадке рядом с «генуэзской башней» расставили дюжину разнокалиберных телескопов на штативах-треножниках, и вожатый первого отряда, оказавшийся сотрудником института астрономии имени Штернберга, откомандированным, как и наш Дима в Артек на Космические смены», объяснял, как ими пользоваться. Наши «юные астрономы» вместе с «юными астрофизиками из Новосибирска ему помогали, едва не лопаясь при этом от важности — ещё бы, они одни допущены к тайнам такой сверхсложной и сверхточной аппаратуры!

Мы четверо — я, Юрка-Кащей и двое калужан — оккупировали небольшой телескоп-рефрактор на самом краю «астрономической площадки» и, пользуясь тем, что инструкторов не хватало, обсуждали свои дела.

— А почему бы и нет? — серьёзно ответил Середа. — Людям, знаешь ли, тоже хочется мечтать… а не рыть в земле всякие там колодцы, пусть и с «космическими батутами». И не на орбитах что-то там строить и в телескопы наблюдать — ты уж прости, Лид, как в нашем проекте, или, скажем, у Стивена. Ты же предложил способ, благодаря которому уже мы — в смысле мы, наши сверстники, те, кому сейчас четырнадцать-пятнадцать лет, — могут отправиться к звёздам по-настоящему!

— «Команда формируется из подростков не старше четырнадцати лет?..» — произнёс я с нарочитой дикторской торжественностью.

— Именно так! — Лида разгорячилась, щёки её, обычно бледные, стали чуть ли не пунцово-алыми. — Вот зачем ты, Лёш, всё сводишь к насмешкам? Да, именно так, как в том фильме. Помнишь, как говорил учёный, тот, что был на защите проекта вместе с академиком Филатовым? — «Я верю, что если не мы, то вы научитесь однажды прогрызать дырки в пространстве!..» Вот твой проект — и есть такой способ, неужели не ясно?

— Ну, ты загнула… — я поймал себя на том, что немного смутился. — И надо ещё разобраться, насколько это всё реально с научной точки зрения. А вдруг весь проект — попросту болезненный бред начитавшегося фантастики школьника? Ведь он держится на одном-единственном, насквозь фантастическом предположении: что возможно создать своего рода одноразовый «космический батут» — устройство, создающее «горизонт событий» на несколько кратких мгновений в открытом пространстве, в вакууме, без привязки к каким-то там кольцам и прочим долговременным конструкциям

— Да, и устройство это сам сгорит от импульса энергии, необходимого для этого процесса. — кивнул Середа. — Мы внимательно слушали твой доклад и всё запомнили. Твой «прыжковый корабль» несёт на себе несколько таких одноразовых устройств — ты называешь их на английский манер, «джамп-бустерами». И когда приходит время переместиться куда-нибудь по-настоящему далеко, например, в соседнюю звёздную систему — корабль выстреливает такой «джамп-бустер» перед собой. Тот отлетает на какое-то расстояние, срабатывает ядерный заряд, который, конечно, дочиста сжигает устройство — но за те неизмеримо малые мгновения, пока энергия взрыва ещё не уничтожила агрегат, он успевает создать «горизонт событий». Корабль, летящий на огромной скорости, пролетает сквозь него и — хлоп! — оказывается да десятки, а может сотни световых лет от точки прыжка!

— А для возвращения используется другой «джамп-бустер». — подхватил молчавший до этого момента Юрка-Кащей. — Или можно совершить ещё один прыжок, потому что таких штуковин на борту может быть не две, а больше — скажем четыре или даже шесть!

— Кстати, неплохо бы придумать другое название, вместо «джамп-бустеров». — заметила Лида. — Твоя ведь идея, а не Стивена или Марка — так с чего же название должно быть американское, а не наше, на русском языке?

— Да запросто! — я хмыкнул. Наше, родное, посконное, домотканое? Скажем, ПОПЯ — подойдёт?

-Какая ещё «попя»? Слушая Малахов, если ты и дальше…

— Всё очень просто! — затараторил я. «Пинок Одноразовый, Подпространственный, Ядерный» — получается «ПОПЯ». Все буквы заглавные, имей в виду…

Тут Лида не выдержала и расхохоталась, а вслед за ней — и оставшиеся двое участников нашего мини-дискуссионного клуба. Окружающие неодобрительно заозирались — уж очень не вязалось это бодрое лошадиное ржание с загадочно-торжественной атмосферой, царившей вокруг, — а «пани Зося», возившаяся с громоздким телескопом-рефлектором на противоположном конце «астрономической площадки, выкрикнула по нашему адресу что-то весьма строгое.

— Как тебе в голову вообще пришла такая мысль — брать за основу устройство, которое выполняет свою задачу в процессе собственного уничтожения? — спросил, отсмеявшись, Середа. — Не после, как например, граната или артиллерийский снаряд — а непосредственно в процессе, за несколько наносекунд до того, как превратиться в плазму и излучение?

Замечено было в самую точку, по делу. Но… не объяснять же ему, что на идею меня натолкнуло чрезвычайно детальное описание конструкции и принципа действия термоядерной бомбы, приведённое в известном технотриллере Тома Клэнси «Все страхи мира» — тем более, что здесь он ещё не написан, и написан скорее всего, не будет?

— Как вы не понимаете! — я озадаченно почесал затылок. — Нет никаких гарантий, что такой проект осуществим на практике! Была, правда, старья, кажется, американская — её ещё перепечатали в «Науке и жизни». В статье шла речь как раз о таких вот далёких перспективах «космических батутов», но и там это преподносится лишь как «смелая но, увы, пока ничем не подтверждённая гипотеза» — это я цитирую, заметьте! К тому же: откуда у вас уверенность, что «горизонт событий» вообще может отправлять материальные объекты на такие далёкие расстояния? Может, там есть какое-то ограничение, какая-то закономерность, пока неизвестная нашим учёным, но которая ограничит дальность прыжков — скажем, несколькими световыми часами или вообще минутами? И получится, что практическое применение эта штуковина получит только для внутрисистемных перелётов?

— Ниоткуда! — Люда-«Юлька» не собиралась сдаваться, и я невольно залюбовался, такая красивая она была в эти минуты. — Ниоткуда нет у нас такой уверенности! Но ведь у тебя её тоже не было, когда ты придумывал свой проект? И, тем не менее, тебя это не остановило!

— «Васечка, скажи, пожалуйста, ты бы додумался до этого? Или Сергей Сергеевич? Или я, наконец? А он подсказал! Он — мальчишка! Его идея хранения антивещества гениальна!..» — процитировал я близко к тексту любимый фильм. — Может, хватит уже, а?

— Опять шута из себя корчишь… — «Юлька Сорокина» недовольно скривилась. — Смотри, Лёшка, разочаруюсь я в тебе и уйду к Стивену, кубики собирать вместе с американцами! Он, чтоб ты знал, уже приглашал — и в команду, для защиты проекта, и в гости, в этот свой Канзас…

Я едва не хлопнулся там, где стоял. Нет, как хотите, а прав был старина Шекспир: «О, женщины, вам имя вероломство…»

— Монахов, Середа, Кащеев, Травкина! — очень вовремя раздался голос вожатого. Как вы там, справляетесь? Разобрались с настройками?

— Порядок, Дим! — поспешил отозваться я. — Справились, и даже Юпитер поймали! Только галилеевых спутников почему-то не видно — может, фаза неподходящая, или космической пыли многовато? А то ведь пояс астероидов рядом, вот и создаёт помехи для наблюдений. Как там говорили предки: «наука имеет много гитик». Может, и астрономия тоже?..

Я сознательно нёс чушь, изо всех сил стараясь отвлечь внимание «партнёров по команде» от от убийственной серьёзности давешней дискуссии — но добился лишь того, что глаза Димы (вожатый явно не понимал, что это нашло на победителя конкурса) постепенно становились круглыми. За моей спиной возмущённо фыркнула Лида — «ну да, Монахов опять в своём репертуаре, хохмит напропалую…»

…То-то же… а вы чего хотели, мальчики и девочки?..

VIII

«Когда дела идут хорошо, что-то должно случиться в самом ближайшем будущем».

«Когда дела идут хуже некуда, в самом ближайшем будущем они пойдут еще хуже».

«Если вам кажется, что ситуация улучшается, значит, вы чего-то не заметили».

Авторство этих фраз — где-нибудь в античном Риме их вырубили бы на мраморном фасаде Капитолия или отчеканили бы в бронзе -приписывают капитану Эдварду Мёрфи, служившему четверть века тому назад на авиабазе Эдвардс. И не где-нибудь на складе ГСМ, а в «Лаборатории реактивного движения», той, что впоследствии стало частью НАСА. А, следовательно, тоже имел к освоению космоса некоторое отношение — пусть и в отдалённой перспективе.

Однако, в данный момент меня беспокоила не то, как сложилась служебная карьера капитана Мёрфи, а непосредственные следствия из сформулированного им закона. А конкретно — эти три без малого месяца, прожитые мной в шкуре попаданца. В самом деле, как-то уж очень безоблачно всё складывается — даже неприятностей, стоящих упоминания, не случилось, и не вспоминайте о стычке с идиотом Кулябьевым и его прилипалой Черняком! Это у него тогда были неприятности, а не у меня, я-то как раз отделался легко, хотя выбранный метод психологического воздействия на громилу классного масштаба вполне мог тянуть на постановку на учёт в детской комнате милиции — и это лишь при незаслуженном везении…

В остальном же дела у меня складывались поразительно удачно. И с собакой вопрос решился, считай, сам собой, и времени на вживание в обстановку хватило с избытком, и в новой школе получилось поставить себя — без малейших усилий, как-то даже само собой, и самая красивая девочка в классе обращает внимание и ещё как обращает… Да в нормальной школе, в обычной обстановке одного этого хватило бы, чтобы нажить кучу неприятностей — а мне всё сходило с рук!

Потом выигранный конкурс во Дворце, путёвка в Артек, знакомство с калужанами, словно сошедшими со страниц любимого с детства фильма. И снова успех за успехом — сначала на тренажёре, потом на «предварительной» защите проекта, по результатам которой мне светит вполне реальный шанс войти, как минимум, в тройку лидеров «космической смены».

Подозрительно? Ещё как! И не потому, что заставляет задумываться о чьей-то посторонней, но могущественной воле, которая предупредительно расчищает мне путь к светлой жизни, а… просто подозрительно, и всё! Мысль эта не давала мне покоя, грызла по вечерам, после отбоя, когда соседи по спальне уже сопели в две дырочки да видели первые сны. И уже не получалось отговориться перед самим собой затёртым соображением: что-де все проблемы, с которыми я тут сталкивался и ещё столкнусь гроша выеденного (как и ломаного яйца) не стоят на фоне моего более, чем полувекового жизненного опыта в другой, далеко не такой привлекательной реальности как та, что окружает меня сейчас. Тогда, два месяца назад — да, сработало, позволило задвинуть ненужные мысли куда-то в дальний уголок сознания. Но теперь — нет. Не работает. Неубедительно. Этот аргумент сломался, несите следующий…

А наутро, после завтрака к нашей компании (как-то само собой вышло, что теперь мы стараемся держаться вместе даже без особой на то необходимости) подошёл Шарль и, с трудом скрывая смущение, попросился к нам. Так что, теперь нас пятеро, и это, помимо того, что Шарль — отличный малый и интересный собеседник, неплохо, к тому же, разбирающийся в вопросах космонавтики, давал нам лишний шанс на победу. Я, конечно, не говорил об этом вслух, но и без того всем было ясно, что интернациональный состав команды, представляющей проект является серьёзным аргументом который, конечно, будут учитывать при определении победителей.

Так что события вокруг меня продолжали протекать с пугающей безоблачностью, и это чем дальше, тем сильнее выматывало мне нервы. Потому что: «Если какая-нибудь неприятность может случиться, она случается». Точка исключений нет, на этом, как на трёх китах античных географов, держится Мироздание. Я уж не говорю о том, что подобная безмятежность расслабляет — а это реально стрёмно, и вполне может привести к тому, что когда кирпич, наконец, свалится тебе на голову или нога угодит на масло, пролитое возле турникета какой-то дурой с Садового — ты попросту не успеешь среагировать.

Остался пустяк — дождаться, когда это, наконец, произойдёт…

— Лёх, вставай! Только не шуми, надо по-тихому…

Я рывком сел на кровати. Юрка-Кащей, одетый, в трениках, кедах, тёмной неформенной футболке. Что характерно — без пионерского галстука, что ясно указывает на готовящуюся шкоду. Впрочем, глухая ночь (половина второго, судя по стрелкам часов) и без того не оставляет сомнений в полнейшей незаконности предстоящего мероприятия.

— Что, всё-таки решились?

— Ага. — физиономия Юрки-Кащея, смутно различимая в темноте спальни казалось, лучилась предвкушением чего-то особенного. — Середа ждёт снаружи, под окном, Стивен и Марк поблизости. А ты как, с нами?

Я нашарил на табуретке шорты и потянулся за тапочками.

— Ладно, американцы — они как дети, с них какой спрос… Что до вас с Витькой — напомни, когда я в последний раз говорил, что вы — идиоты?

— Ну… — он замялся. — Сегодня утром?

— Вечером, после ужина. И за прошедшие… э-э-э… — я сверился с циферблатом, — три с половиной часа ничего не изменилось.

Я, конечно, в авторитете — и в шестом отряде, и в нашем спаянном коллективе, а потому могу позволить себе такой тон. Но весь мой авторитет оказался бесполезен, когда на горизонте замаячило приключение. Нет — Приключение! А как ещё назвать ночную, насквозь нелегальную вылазку на берег моря — и не просто на берег, а в Пушкинский грот, отрезанный от суши полоской неглубокой воды, где среди камней вечно пенятся волны прибоя? Романтично и увлекательно до невозможности — если не вспоминать, чем может обернуться эта авантюра. И изгнание из Артека в этом списке далеко не самое скверное, в темноте, босиком, на осклизлых камнях, залитых водой запросто можно навернуться — и приложиться головой об острый каменный выступ, которых в стенах грота полно. Вытаскивать же пострадавшего — по грудь в воде, рискуя ежесекундно ухнуть в подводную яму, спотыкаясь на склизких валунах, в темноте, слегка рассеиваемой лишь светом ущербной луны да крупных, как вишни, южных звёзд прибой — вернейший, практически безотказный способ увеличить список жертв. Звать на помощь? На высоченной круче, где располагается «Лазурный», крики, может, и услышат, но вот подоспеют ли вовремя?

Всё это я повторил — сбивчиво, вставляя не вполне цензурные выражения — пока одевался и вслед за Кащеем перелезал через подоконник. Действия запоздалые аргументы, как я и ожидал, не возымели, тут помог бы, разве что, громкий крик «Ратуйте!», или любой другое, способный привлечь внимание вожатых — но этого я не мог позволить себе по очевидным причинам. Нет, опасная вылазка сорвалась бы и даже без особых последствий — злоумышленники наверняка успели бы разбежаться по спальням, — но вот авторитету моему, как и намечающейся дружбе, настал бы полный и окончательный кирдык, в четырнадцать лет подобных предательств не прощают. А вместе с ним пришёл бы столь же неотвратимый конец и шансам на победу в общем конкурсе фантпроектов, на подготовку к которому мы пятеро потратили без малого две недели.

Нет, конечно, были у нас и другие занятия — и обычные экскурсии, включая посещения других лагерей, морскую прогулку на катере и восхождение на гору Аю-Даг; и ежедневные упражнения в «Тренировочном центре», где я и остальные из нашей боевой пятёрки вполне прилично освоились с управлением «крабами», и семинары на разные около-космические темы, и «астрономические вечера» раз в три дня и даже танцы — на той же самой площадке, только освобождённой от телескопов и прочего научного инвентаря. Кстати, мы и «Космическую Одиссею 2010» посмотрели, правда, на три дня позже обещанного, причём впечатления от просмотра достойны отдельного детального повествования…

В общем, наша жизнь в Артеке протекала своим чередом, смена перевалила экватор и катилась к финалу — и тут Аннушка наконец-то грохнула склянку с маслом о гнутую трубу турникета.

Из-за кустов раздался тихий свист. Я обернулся — Стивен. Ну, кто бы сомневался, что этот сын Среднего Запада окажется в первых рядах? Марк выглядит далеко не так уверенно, хотя тоже храбрится.

— Середа, ты тут?

— Тише! — прошипело из темноты. — Диму разбудишь,вон его окно…

— Люда с вами?

— Нет, мы же договорились.

У меня отлегло от сердца: хоть в этом удалось настоять на своём, и «Юлька Сорокина» не примет участия в ночной вылазке.А то, ей богу, не выдержал бы и поднял кипиш — и будь что будет…

— процитировал я нараспев. Что ж, руководители дореволюционных ещё скаутов, использовавших Киплинга для создания нужных образов у своих подопечных, знали своё дело: Юрка-Кащей и Середа при этих словах приободрились, заулыбались, глаза их заблестели. Хоть сейчас на любую авантюру!

Я поморщился. Оно хорошо, конечно, личный состав должен быть бодр, весел и готов к любым мыслимым и немыслимым неожиданностям — но и о дисциплине забывать не стоит. Пришлось добавить в голос металла.

— Надеюсь, главное правило все помнят?

— Выполнять любые твои команды без промедлений, спор и раздумий. — отозвался Середа. Стивен недоумённо нахмурился, но когда Марк наклонился к его уху и что-то прошептал, просветлел и энергично закивал.

— Всё верно. — согласился я. — Второе правило: ни слова и ни звука, пока не окажемся в гроте. Над водой звуки разносятся далеко, услышат — спалимся на раз.

Вообще-то это была излишняя предосторожность. Влажный ночной воздух был наполнен звуками — треском цикад, музыкой, долетавшей из санатория под горой, пением ночных птиц, немолчным плеском прибоя. Но в таком деле лучше перебдеть, чем недобдеть, да и завести пружину мальчишечьих нервов лишний раз не помешает — пусть ходят на цыпочках и замирают при каждом шорохе.

Зачем, спросите вы, я пошёл на поводу у этих малолетних авантюристов? Спросите лучше себя: а вы на моём месте смогли бы просто лежать в кровати, и гадать, обливаясь холодным потом: обойдётся ли дело банальным, хотя и громким скандалом с неизбежными оргвыводами, или дело обернётся куда печальнее? Вот и я не смог, а потому отправился с ними, утешая себя, что если что — смогу хоть как-то помочь.

Старая, проверенная истина: если не можешь предотвратить некий процесс — то лучший выход возглавить его самому. Тем более, что кое-что как раз на это случай было у меня уже приготовлено — когда я осознал, что помешать вылазке не удастся, то продумал кое-какие меры, которые могли, при некотором везении, разумеется, свести предстоящий риск к минимуму. И путь заигравшиеся в самостоятельность волчата не желают подчиняться Белому Волку — они по-прежнему должны видеть в нём вожака, способного справиться с любыми проблемами.

Кстати, о проблемах…

Я пошарил под кустом, возле которого мы стояли, разгрёб ладонями рыхлую землю и извлёк маленький свёрток из промасленной бумаги и четыре предмета, на первый взгляд напоминающие таблички с номерами и короткими рукоятками — такими на телешоу члены жюри голосуют за участников. Их мы изготовили вместе, не далее, чем сегодня днём, в мастерской, где заканчивали работать над «демонстрационными материалами» для проекта. Заведовавший мастерской столяр-инструктор дядя Вася и в мыслях не имел спрашивать, зачем нам понадобились эти штуковины, не углядев в них ничего подозрительного.

— Готовы? — Я по одному обозрел членов «банды». Те в ответ закивали. — Тогда, по одному, цепочкой, справа, параллельно аллее! Прячемся в тени деревьев и за кустами, на свет не выходим. Перед поперечными дорожками останавливаемся, смотрим вправо и влево, и если никого вокруг нет — по моему сигналу пересекаем, опять же, держась затенённых участков. На то, чтобы добраться до лестницы к морю у нас четверть часа. Время пошло!

Придать происходящему характер не просто детской шкоды, а чего-то вроде вылазки коммандос на вражескую территорию — это важно. Я распорядился заранее извлечь из чемоданов (те хранились в отдельном домике, и чтобы сходить туда и взять что-нибудь, например, новые носки или смену белья, требовалось разрешение вожатых) футболки потемнее, и надеть вместо шорт длинные хэбэшные треники — чтобы не отсвечивать голыми ногами. Была даже мысль предложить «подельникам» вымазать физиономии и руки чернозёмом, которых вдоволь было под кустами и на газонах, но по зрелому размышлению я от этого отказался. Не видели здесь ещё ни «Коммандо», ни «Рэмбо», так что весь пафос затеи пропадёт втуне.

Спросите, на кой ляд нас понесло в Пушкинский грот, если всего-то несколько дней мы уже побывали там совершенно легально, и даже на тех же самых лодках? Что ж, это будет вполне законный, разумный вопрос — но если он у вас возник, значит, вам точно не четырнадцать лет. Как можно сравнивать столь несравнимое? Одно дело — заплыть внутрь на под чутким руководством взрослых, постоять на середине, потом сделать несколько гребков, чтобы потрогать холодные, влажные стены. Послушать рассказ вожатых о том, сколько там, в темноте, скрытых пещерок, гротов, тоннелей, пролазов, каменных, нависающих над водой полок, на которые при некотором усилии можно вскарабкаться прямо из лодки — а потом повернуться ко всему этому спиной и уплыть прочь. Мне как-то, уже в нулевых, случилось отдыхать по соседству с Артеком, в Гурзуфе, и среди прочих услуг, там имелась экскурсия с гидом на каяках в Пушкинский Грот. Я провёл в гроте часа два, излазил всё, что мог, даже спускался под воду с аквалангом и мощным подводным фонарём — незабываемое впечатление! Конечно, за четверть века кое-что могло измениться, особенно с учётом бессмысленной и беспощадной деятельности украинской туриндустрии — но всё же я рассчитывал, что в нужный момент в памяти оживут кое-какие полезные детали.

На то, чтобы добраться до пляжа, у нас ушло ровно столько времени, сколько я и планировал — двадцать пять минут. Первая наша цель, три лодки, те самые, на которых нас возили на экскурсию в этот самый грот. Все три вытащены на берег, подальше от воды — в непогоду волны здесь достигают приличных размеров. Ржавые цепи от ввинченных в форштевни колец тянутся к основательному бетонному столбику, вкопанному в землю. Вернее сказать, в толстый слой мелкой и не очень гальки, покрывающей пляж — мы в Крыму, и золотых песков, как в Анапе или, скажем, на курортах Болгарии, здесь днём с огнём не сыщешь.

Сами лодки стояли на дощатых слипах ,узких деревянных мостках, по которым их вытаскивали из воды, и прятались в тени обрыва. Ещё одна удача, отметил я: даже если кому-то придёт в голову посмотреть в этот неурочный час с обрыва, то он, скорее всего, не разглядит фигурок, копошащихся далеко внизу, возле лодок. Тем не менее, я прогнал спутников прятаться у самого основания скалы, где тень была особенно густа, а сверху нависал скальный, поросший кустарником козырёк — и сам извлёк из заднего кармана треников давешний свёрток.

«Всякое дело необходимо приносит успех, будучи надлежащим образом соображено» — так, кажется, говаривал когда-то первый император всероссийский Петр Алексеевич? На «соображение» всех деталей предстоящей авантюры, я и потратил предыдущие два дня — когда окончательно убедился, что отговорить ребят не получается. Содержимое свёртка тоже входило в «соображения» — я позаимствовал его пару дней назад в «Тренировочном корпусе», когда помогал технику, обслуживающему тренажёры «космического буксира», возиться с его детищем. Это были маленькие плоскогубцы с обрезиненными рукоятками и несколько кусков сталистой проволоки разной толщины; одна или две предварительно были расплющены молотком на концах, подкалены в пламени газовой горелки и ванночке с машинным маслом.

Пришлось потратить несколько минут, и в процессе работы раз или два подгибать импровизированные отмычки при помощи плоскогубцев. За это я расплатился несколькими каплями крови из проколотого острым концом указательного пальца. Надо бы по возвращении продезинфицировать, подумал я, высасывая кровь из ранки — проволока в масле, в пыли, вполне может и нарвать. Но сейчас времени на это не было — я сделал несколько вдохов и выдохов и продолжил своё неправедное дело.

Из трёх замков моим усилиям мог поддаться только один — новенький, блестящий, круглый, из разряда тех, на которые дачники запирают индивидуальные «туалеты типа сортир». Два других, помнившие, надо полагать, ещё довоенные годы, оказались слишком массивными и капитальными, чтобы тратить время на заведомо безнадёжные попытки взлома. Я и не пытался — «слабое звено» было примечено во время вчерашнего купания, и не поленился отыскать на хоздворе лагеря сараюшку, запертую на точно такой же замок, и вволю с ним попрактиковаться. Вот и этот противостоял моим усилиям не более двух минут: я отомкнул замок и осторожно, стараясь не звякнуть, вытащил цепь из рыма на носу лодки. Это, кстати, тоже было своего рода везение: избавленное от оков плавсредство было самой обыкновенной прогулочной гребной лодкой типа «Кефаль», тогда как две другие, ялы-шестёрки, массивные, высокобортные, тяжеленные, вполне могли и не поддаться даже нашим совместным усилиям. Перед лодочной экскурсией в грот мы, помнится, всем отрядом по очереди впрягались в каждый из ялов, плюс усилия Димы и ещё двух вожатых — и то едва-едва сумели сдвинуть их с места, причём с отчаянным скрипом. А «Кефаль» — милое дело, лёгонькая из фанеры, её мы, пожалуй, и приподнять впятером сумеем. Да и привести в движение эту скорлупку при помощи наших самодельных «гребков» — да-да, именно ими и были те таблички из фанеры и обрезков реек, — будет совсем несложно.

Оставался последний шаг. Я вытащил из кармана кусок пластилина (так же прихваченного в мастерской, где мы ваяли наши «наглядные пособия) и старательно забил им скважины двух оставшихся замков. Первое правило диверсанта: не возвращайся тем же маршрутом! После того, как мом спутники вволю насладятся Пушкинским гротом, назад, на пляж мы не вернёмся. С некоторой вероятностью нас там будут уже поджидать — а значит, покинув грот, мы направимся в противоположную сторону, минуем бухточку лазурная, обогнём «Шаляпинскую скалу» и высадимся на противоположной стороне — чтобы вернуться в лагерь со стороны Гурзуфа. Пути отхода были изучены заранее, «Кефаль» имеет на обоих бортах крупные надписи масляной краской «Лазурный», так что брошенную лодку найдут и вернут законным владельцам. А вот рисковать тем, что преследователи попросту спустят ял на воду и в несколько гребков нагонят нас, неважно в гроте или на открытой воде, я не собирался. У них-то будут нормальные, штатные вёсла — наверняка кто-нибудь подумает о том, чтобы взять их из пустующей по ночам будки спасательной станции, и с нашими кустарными «гребками» от такой погони не уйти…

Всё, готово! Обе замочные скважины намертво забиты пластилином, смешанным с песком, и ключом их теперь не отомкнёшь. Чтобы привести их в рабочее состояние, понадобится ведро с керосином, в которых замки придётся вымачивать. А вот рвать, пилить или иным способом нарушать целостность цепей у наших гипотетических преследователей попросту не будет времени — не говоря уж об инструментах, и о том, что поднятый при этом шум яснее ясного предупредит нас об опасности. Так что, при некоторой удаче авантюра вполне может и сойти нам с рук...

«Ты вообще соображаешь, что творишь?» — в который раз задал себе вопрос. — Это ведь уже не дурацкая, но сравнительно безобидная шалость, которую, если верить нашим вожатым, каждую смену кто-нибудь да выкидывает — нет, тут полноценная диверсия, со всеми признаками тщательно планирования и продуманной подготовки. Хотя, с другой стороны — наши предшественники, понадеявшиеся на «авось», «небось», да безлунную ночь, раз за разом попадались, пополняя собой списки неудачников в назидание пионерам будущих смен — а как раз этого я и надеялся избежать.

Поздно, поздно! Я выпрямился, махнул рукой. От основания скалы отделились четыре фигурки и пригнувшись, поспешили ко мне. Мы взялись с двух сторон за планширь «Кефали», легко её приподняли, и стараясь ступать только по доскам слипа, понесли к урезу воды.

IX

— Ветров! Просыпайся, у нас ЧП!

Димка оторвал голову от подушки и кинулся к окошку. На дорожке, рядом с дачей стоял старший вожатый в сопровождении ещё двух, из первого и второго отрядов. Физиономии у всех троих были встревоженные и очень недовольные.

— Макарыч заметил то ли двоих, то ли троих пацанов, спускающихся к морю. — сообщил старший. — И сразу дал знать дежурному, а он уж поднял меня. — Вы с Зосей проверьте, на месте ли ваши, а потом сразу же догоняй нас, пригодишься, если придётся обыскивать берег. Мы сейчас к Макарычу, за вёслами от яла — как бы они в грот сдуру не полезли…

Макарычем звали сторожа, обитавшего в домике на половине спуска в море. В пристроенной к его обиталищу подсобке хранились вёсла, канаты, спасательные круги, багры, анкерки, для воды, рукоятками съёмных рулей ялов, и прочие предметы, необходимые «шлюпочного снабжения», необходимые для водных прогулок.

Димка хотел, было, сказать, что Зоси на месте нет — она, как исчезла часа через полтора после отбоя на пару с вожатым седьмого отряда, высоким, блондинистым сибиряком, так больше и не появлялась. Но — вовремя прикусил язык: зачем без особой нужды выдавать напарницу? Если, не дай бог, кто-то из шестого отряда действительно отправился за приключениями — вожатую, проспавшую такое прискорбное происшествие, ожидают крупные неприятности. В особенности, если вспомнить, что Зося, в отличие от него самого, и дальше собирается ездить сюда, а с подобным тёмным пятном в послужном списке об этом можно будет забыть.

— Сейчас, я быстро. — отозвался Димка. Быстро натянул спортивный костюм, кеды и прошёлся по спальням. Так и есть: в угловой нехватает троих. Кажется — Монахов, Середа и один из американцев, остальных в темноте он определить не сумел. Теперь перед Димкой стоял вопрос — сообщать старшему вожатому о том, что «самовольщики» из шестого отряда, или повременить? С одной стороны, дисциплина однозначно требует сообщать, а с другой… ну не хотелось ему этого делать, хоть ты тресни! И дело даже не в том, что ему совсем не хотелось выдавать на суд и расправу сына своего непосредственного начальника, с которым ему ещё работать и работать — нет, Дмитрий Геннадьевич, ясно дал понять, что как раз не ждёт к тому какого-то особого отношения и обиды не затаит. Дело в том, что Димке нравились эти ребята — и Монахов, не по годам рассудительный, слегка ироничный и на удивление много всего знающий и умеющий. И Витя Середа, которого никто в отряде не воспринимал иначе, как капитана «Зари» из фильма. И даже шебутной, порой чересчур резкий Юрка-Кащей, чаще других попадавший во всякие истории. К тому же, все трое состояли в одной группе, готовящей проект Монахова к общей защите — и проект этот, по мнению Димы, имел все шансы обойти конкурентов. И если ребята сейчас спалятся, то защита неизбежно сорвётся, а этого Диме совсем не хотелось. Что касается американцев, то по их поводу вожатый беспокоился меньше — вряд ли разгромные характеристики, полученные в советском пионерлагере, хоть что-нибудь значат в средних школах штатов Канзас и Нью-Йорк.

Из Артека же никого из пятерых нарушителей дисциплины не выгонят — поздно-с, до конца смены два дня, и пока проведёшь все решения через совет дружины, пока утвердишь их у директора лагеря, пока оформишь все бумаги — «штрафники» разъедутся по домам естественным, так сказать, порядком.

Значит — постараться всё скрыть? Что ж, пятеро нарушителей дисциплины приняли обычные в подобной ситуации меры предосторожности — в каждую из кроватей под простыню пристроен валик из одеяла, так что при беглом взгляде подмены можно и не заметить. Да, пожалуй, так будет лучше всего: сделал вид, что второпях (сказали же — «сразу же догоняй!») он ничего не заметил, а там… там видно будет. Если ему повезёт, и удастся обнаружить отчаянную пятёрку самому, тогда можно будет попробовать незаметно вернуть их в спальни, а наказать как-нибудь келейно.

Но для этого, прикинул Дима, сбегая с крыльца дачи, их предстоит сначала отыскать — причём раньше, чем это сделает старший вожатый со своей свитой. Если они просто решили прогуляться к морю — тогда шансы есть, ребята могут отсидеться в кустах. Но если они, и правда, решили забраться в Пушкинский грот — тогда дело действительно дрянь, и на благополучный исход рассчитывать не приходится.

— Ну что, твои все на месте?

— Вроде, да. — соврал Дима. — Я будить не стал, заглянул — лежат по койкам, сопят. Ну, и бегом за вами, как просили…. А у вас тут что?

— Да вот, мать их… — старший вожатый не сдержал матерной тирады, что вообще-то по суровым артековским правилам считалось чуть ли не смертным грехом. — Одну лодку увели, поганцы, ту, что поменьше — и ведь исхитрились как-то цепь отомкнуть!

— А эти? — Димка кивнул на ялы, сиротливо стоящие на слипах.

— Напихали в замочные скважины какой-то пакости, теперь ключ не влезает. — сообщил вожатый второго отряда. — находчивые, поганцы…

«Монахов! — ухмыльнулся про себя Дима. — непременно его работа, другим нипочём не додуматься…»

— Я им устрою находчивость. — зловеще посулил старший вожатый. — Они у меня… Саня, бегом к Макарычу, у него должна быть монтировка. Своротим цепь и в два счёта догоним этих… умников!

Менее цензурную, зато куда более прочувствованную характеристику по адресу нарушителей он сумел на этот раз проглотить.

Дима наклонился и осмотрел замки. В замочную скважину было от души напихана какая-то масса. Глина? Песок? Пожалуй, песок, смешанный с пластилином, определил он, подсветив пострадавший замок фонариком, позаимствованным у старшего вожатого. Что ж, он прав — теперь, пока не удалишь каким-то образом эту мерзость, о ключе можно забыть.

— Пал Палыч! — подал голос Саня. К старшему, единственному из вожатых лагеря, было принято обращаться по имени-отчеству. — Пока до Макарыча добегу, пока вернусь… Может, эту штуку вставить в звенья цепи и попробовать провернуть, как рычагом?

И он взвесил на ладони стальной стержень, загнутый на конце — рукоятка от руля, массивное перо которого, набранное из досок, лежало тут же, под бортом яла.

— Если цепь порвёшь — ладно, ничего. — отозвался вожатый из второго отряда по имени Толик. — А если болт с кольцом вырвешь из балки? Порча казённого имущества получается!

— Макарыч исправит, он по этому делу спец. — отмахнулся старший. — И вообще, беру ответственность на себя. Давайте, вставляйте, крути — и поскорее, пока эти придурки там не потонули!

Димка понял, что у него на то, чтобы попытаться отвести от подопечных, а заодно и от себя с Зосей, которая ни о чём до сих пор не подозревает, поскольку проводит время с блондином-вожатым седьмого отряда, осталось от силы минут пять. Потом эти трое вырвут с мясом рымболт и спустят ял на воду — что тоже не так-то легко сделать втроём. Весел у мальчишек, скорее всего, нет, они хранились у Макарыча, и добыть их они никак не могли при всей своей находчивости. Значит — грести будут чем попало, скорее всего, ладошками, а таким образом от шлюпки с двумя парами вёсел и здоровенными, кровь с молоком, гребцами, не уйти.

— Пал Палыч, может, пока вы тут с цепью разбираетесь, я доберусь до грота по воде? — предложил он. — Возьму их за жабры, а то, в самом деле, попытаются удрать, бед натворят…

Старший критически оглядел вспененные волны, которые предстояло преодолеть, чтобы добраться до входа в грот.

— Нет, нельзя. — вынес он вердикт. — Прибой слишком высокий, переломаешь ноги на подводных камнях, вытаскивай тебя потом...

На это у Димки был готов ответ — давно, ещё с тех пор, как он впервые осмотрел Пушкинский грот.

— А я поверху, траверсом, по скале. Там есть удобная полочка на высоте трёх метров — до самого входа доберусь, а дальше, по спокойной воде можно и вплавь. Я же альпинист, разрядник по скалолазанию, мне это раз плюнуть!

Старший покосился на него недоверчиво.

— Вообще-то не положено, но раз уж у нас дети в опасности… Разрядник, говоришь, скалолаз?

Димка кивнул.

— Хорошо, пробуй, только осторожнее. Не хватало нам ещё покалеченного вожатого перед самым концом смены!

За спиной пронзительно заскрежетал металл — цепь никак не поддавалась совместным усилиям двух человек. Димка кивнул и трусцой припустил к скале.

Теперь главное — не терять ни секунды.

До полки, что нависала над водой на высоте около полутора метров, дотянуться было несложно. Здесь, в гроте, царил полный мрак, но рассеянный свет, испускаемый навороченным японским фонариком, предусмотрительно прихваченным марком, позволял разглядеть, что дальше, за узким карнизом открывается нечто вроде маленького грота, с низкими сводами, тянущегося…. А вот это мы как раз и собирались выяснить. Проблема была в том, чтобы подтянуться на карнизе а потом нашарить повыше ещё что-нибудь, за что можно ухватиться. Для этого ногу следовало поставить на выступ примерно на высоте груди — а вот его-то мы и не нашли, как ни старались. Дважды Стивен, оказавшийся самым ловким из нас пятерых, пытался, подтянувшись на двух руках, на миг зависнуть на одной, а второй нашарить выше зацепку — и дважды срывался и летел нам в руки, вместо того, чтобы приложиться затылком о планширь или банки. Что уж точно не могло закончиться ничем хорошим.

Середа наклонился к самой стене, чуть ли не обнюхивая влажный, покрытый крупными каплями камень. Юрка-Кащей подсвечивал ему фонариком — своим, карманным, в виде плоской жестяной коробочки с треугольной петелькой на задней стенке и выдавленной на жестяной крышке надписью «50 лет Октября». Марк уже не раз подкатывался к юрке с предложением поменяться фонариками. Юрка пока думал — вернее делал вид, что думает, рассчитывая раскрутить падкого на сувениры американца на какой-нибудь довесок.

— Тут трещина, узкая. — сообщил Середа. — Если что-нибудь в неё загнать, то можно будет поставить ногу. Стержень какой-нибудь металлический…

— Ага, гвоздь. — не удержался я. — Жаль только, Пашка Козелков на Земле остался[4]. Кащей, пошарь на дне лодки, может, что-нибудь там найдётся?

Юрка, хмыкнув в ответ на мою шутку (подколки на эту тему давно стали в нашем дружном коллективе нормой жизни) склонился к пайолам[5] и принялся там что-то со стуком передвигать. А я запустил руку в карман и извлёк оттуда балисонг. Щёлкнул застёжкой, приводя нож в рабочее состояние, и нашарил пальцами трещину, о которой говорил Середа. То, что надо — достаточно глубокая, и, вместе с тем, узкая, чтобы лезвие вошло туда с натугой и до самого упора. В толщину оно имело около четырёх миллиметров по обушку, так что можно было рассчитывать, что сталь не обломится от такой пятидесяти с небольшим килограммов нагрузки — примерно так я оценивал собственный вес. Остальные были полегче — так что имеет смысл рискнуть.

Я загнал клинок в щель, отстранился. Вроде, должно сработать…

— Стив!

— А? — канзасец обернулся.

— Если поставишь ногу на эту штуку — сможешь ухватиться?

Он пошатал ручку — нож держался крепко.

— Йес, сэр!

— Тогда пробуй, а я тебя подстрахую. Только постарайся поменьше нагружать нож, а то всё же может не выдержать…

— О'кей, я пошёл.

Американец встал во весь рост на носовой банке (лодка при этом чувствительно качнулась), дотянулся до карниза, подтянулся на обеих руках. Потом поставил ногу на нож — я затаил дыхание, но кованая сталь клинка выдержала. Стивен замер секунды на три, потом выпрямился, выбросил вверх левую руку, нашарил вверху, в темноте зацепку — и рывком перебросил тело вправо, на полку.

— Бинго!

— Лови! — я швырнул ему Юркину коробочку. Американец ловко подхватил фонарь на лету. Жёлтое пятно света заплясало сначала на общем своде, потом тускло подсветило изнутри боковой грот.

— Тут много места! — сообщил Стивен. Сейчас он говорил по-английски. — И ещё лаз, низкий, куда-то влево, примерно в сторону пляжа. Может, там сквозной проход?

Я с досады чуть не шлёпнул себя ладонью по лбу. Конечно, я ведь бывал уже в этом маленьком гроте, только тогда в него от самого уровня воды вела дюралевая лесенка, прикреплённая к скалам дюбелями для удобства туристов. И лаз, о котором говорит сейчас Стивен, тоже видел…

— Нет там никакого прохода. — крикнул я в ответ. — Если проползти метров пять, уткнёшься в завал, и всё, приплыли. Дальше хода нет.

— А ты откуда знаешь? — спросил Середа. В голосе его угадывался намёк на подозрение. — Или ты уже побывал здесь, только нам не сказал.

…Так, пора выкручиваться…

— Простая логика. Если бы здесь был сквозной проход — о нём давно бы стало известно. И тогда его либо расчистили бы, чтобы водить пионеров на экскурсии в грот без всяких лодок, либо, наоборот, забетонировали бы наглухо — чтобы те же самые пионеры не лазали, куда не велено.

Середа подумал и согласно кивнул.

— А можно я тоже туда?..

— И ты, и остальные тоже, если захотят. Стивен! — позвал я. Над карнизом нарисовалась довольная физиономия.

— Сейчас Витька полезет, примешь его? За ним Каще… Юрка, потом Марк, а я их подстрахую в лодке.

— Я не полезу. — отозвался юный житель Большого Яблока. Он, в отличие от своего земляка, говорил по-русски. — Запястье ушиб, когда лодку спускали на воду, боюсь, не смогу подтянуться.

— Я могу подсадить.

Он упрямо помотал головой.

— Не стоит, навернусь ещё в воду…

— Ладно, дело твоё. — я не стал спорить: Не хочет — ему виднее, в конце концов… — Стив, когда примешь Юрку — спускайся сюда, подстрахуешь меня. А Середа сверху подхватит…

— О'кей! — донеслось сверху. — Начали?

— Начали. Витька, готов? На раз-два-три…

Первым наверх забрался Середа, потом Юрка-Кащей. Вслед за ним Стив бесшумно соскользнул в лодку — ему даже не понадобилась моя помощь! — и совсем, было, собрался подставить мне сцепленные ладони, чтобы я, поставив на них ногу, потом подтянуться на карнизе, как из темноты послышался плеск. Мы замерли — звук повторился. Ошибки быть не могло: от входа в грот кто-то плыл в нашу сторону — без всякой лодки, вплавь, и плеск, которой он при этом производил, гулко отражались под высокими каменными сводами.

— Монахов, ты ж пионер-инструктор, старший в этой гоп-компании! Как допустил? Должен был объяснить, воспрепятствовать…

Я сардонически ухмыльнулся, и Дима умолк. Слова эти были пустыми, и вожатый произнёс их, потому что должен был. Он это знал и, что ещё важнее, понимал, что и я знаю.

Мы сидели на корме лодки, и вода с нашего вожатого лилась ручьями. Марк и Стивен жались на носу и опасливо поглядывали на нас.

— Вас тут трое? — Дима выжал футболку майку и принялся её натягивать. — Вроде, Макарыч говорил о четверых. Только не ври, Монахов, всё равно же всё выяснится!

Над головами зашуршало. Дима посмотрел вверх и встретился взглядом с двумя парами мальчишеских глаз. Поправка — с двумя парами очень виноватых мальчишеских глаз.

— Середа и Кащеев… — ему явно хотелось добавить кое-кто покрепче, но он сдержался. — И почему я нисколько не удивлён? Ты хоть соображаешь, что натворил?

«А почему сразу я? — едва не вырвалось у меня. — Они сами, я только постарался свести риск к минимуму...»

Но промолчал, разумеется. Никто бы меня не понял — ни ребята, ни вожатый, ни… просто, никто.

— Дим… — я добавил в голос заискивающие нотки. — Ну хорошо, поймали вы нас. И дальше что? Вот Стивен с Марком — сами посудите, что им сделается?..

— Напишут домой насчёт неподчинения дисциплине. — тут же отреагировал вожатый, не забывая при этом ковырять мизинцем в ухе куда попала вода. — Характеристику дадут… соответствующую.

— То-то школьным департаментам штатов Нью-Йорк и Канзас есть дело до характеристик, выданных в советских пионерлагерях! Я к тому, что с них вся эта история как с гуся вода, а вот наши, Витька и Юрка…

Дима задумчиво посмотрел вверх. Там царило тревожное молчание, даже круг света от фонарика замер на одном месте и не двигался.

— Да, из лагеря их точно выгонят, тут и к бабке не ходи.

В ответ с карниза донёсся сдвоенный испуганный вздох.

— Американцев, может, и пожалеют, а наших наверняка. Тебя, кстати, тоже.

— За два дня до конца смены? Флаг им в руки…

— Зато в школу и в кружок такую бумагу пришлют, что мало не покажется. У нас-то к ней со всем вниманием отнесутся, чай, не Америка.

— Как-нибудь переживу. — я отмахнулся. — Дим… а может, этих двоих можно как-нибудь?..

— Хочешь, чтобы я их отмазал? — Дима посмотрел на меня недоумённо. — Ты, Монахов, вообще соображаешь, что предлагаешь мне, вашему вожатому? Ну, хорошо, предположим я соглашусь… хотя я не соглашусь, конечно. Как ты себе это представляешь?

— Ну… — я замялся. — А что, не получится?

— Минут через пять в грот зайдёт лодка со старшим вожатым. Прятать их собираешься? Где? Там, наверху?

На это я уже успел придумать ответ.

— Видели, у самого входа в грот плоская каменная глыба, широкая такая, и как раз вровень с бортом лодки?

— Ну да, есть такое… — Дима кивнул. — Я как раз на неё сверху спустился… а, неважно. И что она тебе?

— Сейчас мы четверо вплавь добираемся туда и ждём шлюпку. Когда они прибудут — ты говоришь, что застал нас там. Дальше меня обкладывают всякими словами и учиняют допрос, на котором я признаюсь, что это я всё придумал — и как лодку стащить, и как сделать так, что замки сразу не смогли открыть…

— Я в этом и не сомневался. — ухмыльнулся вожатый. — А с лодкой вашей что делать?

— Спрячем тут, в тени карниза. А им скажу, что лодку унесло прибоем туда, в Лазурную бухту. — я для убедительности махнул рукой, обозначая направление к живописной маленькой бухточке, зажатой между Пушкинским гротом и Шаляпинской Скалой.

— Сейчас искать её не станут, и в грот тоже не сунутся — зачем, мы же здесь! А Середа с Кащеем выждут часик и выгребут из грота, в ту же Лазурную бухту, и оттуда проберутся тропками к нашей даче. Через забор перелезть можно в десятке мест, я проверял. А лодку завтра подберут и на пляж перегонят, никуда она оттуда не денется…

— Тебе, Монахов, когда-нибудь говорили, что ты законченный авантюрист? — несмешливо сощурился мой собеседник.— Это же надо — так всё спланировать!

— У вас есть план, мистер Фикс? — жизнерадостно подхватил я — и тут же прикусил язык, потому что вспомнил, что австралийский многосерийный мультик вышел на советские экраны только в начале восьмидесятых, а, следовательно, цитата эта тут пока никому не знакома. Что Дима тут же и подтвердил, недоумённо нахмурившись:

— Какой такой мистер Фикс?

— А, не берите в голову, это из одной книжки. — я беспечно махнул рукой. — Так вы согласен?

— Авантюрист и есть… — Дима поднялся на ноги, отчего лодка закачалась. — Смотри, Монахов, покатишься по наклонной дорожке!

В глазах его уже прыгали весёлые чёртики, и я понял, что победил.

— Самому-то не обидно? — осведомился он. — Твой ведь проект, да и в остальном ты вполне заслужил победу в общем конкурсе.

— Значит, не заслужил, раз допустил весь этот… всю эту ерунду. Вы же сказали — я старший в нашей компании, хоть и не по возрасту. Значит, буду отвечать.

— Удивляешь ты меня… — теперь он глядел без тени насмешки. — Рассуждаешь, как взрослый человек.

В ответ я пожал плечами.

— А я и есть взрослый. Просто кажусь ребёнком.

Ну, уж кем-кем, а ребёнком ты точно не кажешься. Кстати… — он замялся. — ты, наверное, уже знаешь, что завтра приезжает Геннадий Борисыч… твой отец. Он будет членом жюри конкурса. Если хочешь — могу заранее с ним поговорить.

— Полагаете, от этого ему будет легче?

— Ладно, дело твоё. Давай, объясняй своим, что делать, и прячем лодку — с минуты на минуту за вами явятся.

Вожатый скептически обозрел Марка и Стивена,которые за всё время беседы не издали ни единого звука.

— Эти двое… они хоть плавать умеют?

X — 1

Отец не приехал. Нет, ничего страшного: какой-то аврал на работе, и в результате вместо него в жюри сидел кто-то из его коллег. Я, скорее, порадовался этому обстоятельству — неприятное объяснение откладывалось, по крайней мере, на трое суток. И ему предстояло стать тем боле горьким, что наш — мой, чёрт возьми! — проект победил с разгромным счётом. Середа отлично справился с порученным ему делом — рассказал всё, что нужно, ответил на все вопросы, хотя и не без помощи Лиды и Шарля. Юрка-Кащей, слишком вымотанный ночной эскападой (всё прошло в точности, как я планировал, и даже лодку из лазурной бухты вернули без какого-либо ущерба) предпочитал отмалчиваться, только изредка отвечая на вопросы, адресованные лично ему. Таких, впрочем, было не много — Середа уверенно солировал, и я даже залюбовался им — точь-в точь сценка из стартового эпизода любимого кино. И даже свой Федька-Лоб есть — в роли возмутителя спокойствия выступаю, несомненно, я, правда, если можно так выразиться, «задним числом». Утром вожатый Дима подошёл ко мне и сообщил, что к конкурсу проект допускают, но старший вожатый категорически требует, чтобы я не высовывался — ни во время самой защиты, ни позже, когда состоится награждение. Я согласился, отметив про себя, что в том, что вожделенный приз достанется именно нам, не сомневается, похоже, ни сам Дима, ни кто-нибудь ещё. Что ж, хоть на этом спасибо…

Между прочим, заодно Дима сообщил мне заговорщицким тоном, что приехавший на замену моему отцу «товарищ из Москвы» — тот самый, что «вербовал» его самого в космический проект. Уж не знаю, что значит подобное совпадение — но, сдаётся мне, что-нибудь да значит — как и то, что внешне он неуловимо напоминает И.О.О. в исполнении актёра Смоктуновского. Или это у меня просто нервы разыгрались, и мерещится невесть что?

Итак, конкурс завершён. Последовали награждение дипломами победителей общесоюзного конкурса фантастических проектов (я, как и было условлено), ждал за сценой и свой диплом получил из рук «пани Зоси» вместе с весьма сдержанными поздравлениями и кривоватой ухмылкой. Я её не виню — нашим вожатым ещё предстоит хлебнуть лиха из-за этой идиотской выходки, так что она вполне имеет право на некоторое… недовольство. Это если выражаться деликатно.

Итак, отгремели аплодисменты и хоровое «поз-дарав-ля-ем!», отзвучали приветственные речи директора лагеря и председателя совета дружины. А потом на сцену вышел председатель жюри, тот самый отцовский зам (зовут его Евгений Петрович) — и убил меня насмерть. Так, что оставалось только беспомощно открывать и закрывать рот, стараясь, чтобы не вырвалось на волю всё то, что захлестнуло меня в этот момент.

Сказав все положенные слова насчёт подрастающей смены, космических дорог, которые предстоит пройти, межзвёздных далей, которые предстоит покорить, и ещё раз поздравив победителей и участников конкурса, Евгений Петрович перешёл к сути дела. Он сообщил, что поскольку масштабы строительства в космосе и на Луне с самого начала планируются очень, очень большие — на одном только геостационарном «Острове-1» будет работать до полутысячи человек! — то и Центр Подготовки космонавтов, который он имеет удовольствие здесь представлять, намерен строить планы с расчётом на будущее — теперь уже совсем недалёкое. А выражаться это будет в том, что при Центре Подготовки создаётся подростковая группа «из лиц не старше четырнадцати лет, ха-ха!» которым и предстоит в течение полутора лет стать первыми малолетними обитателями внеземных поселений. Разумеется, при наличии их собственного желания и согласия родителей, а так же после того, как они пройдут положенный строгий отбор по медицинским показаниям. И, внимание! — новоявленный И.О.О. поднял вверх палец в указующем жесте — участники «космических смен», чьи проекты заняли три верхних строчки в конкурсе, уже включены в состав первого «юниорского» (так он выразился на американский манер)» космического набора. Что касается самих проектов — то они будут переданы на рассмотрение соответствующим специалистам, которые и изучат их на предмет поисков рационального зерна — и обязательно найдут, как заявил со сцены Евгений Петрович, найдут и используют в деле освоения и покорения космического пространства!

Я слушал эти дифирамбы и ловил на себе взгляды — сочувственные, полные сожаления, а порой и злорадствующие. Вся смена уже знала, разумеется, почему Лёшка Монахов, автор проекта-победителя держится в тени, и винить за это следовало только самого себя, и никого другого. И не надо спихивать ответственность на Середу, Юрку и двух американцев — сам-то вспомни, каким был в их годы?

…Вот скажите теперь: есть в мире справедливость? Нет, в мире справедливости, даже малой толики не сыскать…

Х — 2

Наш последний день в Артеке — полный, с подъёма и до отбоя. Завтра с утра, после завтрака, мы получим «сухой паёк» на дорогу — так именовались несколько будочек, сладкий творожный сырок и яблоко, предназначенные утолить потребности детских организмов во время долгой дороги — и рассядемся по автобусам, закинув предварительно чемоданы в багажный грузовичок. Все рутинные лагерные мероприятия уже позади, привычный распорядок порушен — если не считать прощального морского купания, без которого обойтись было решительно невозможно. Сборы, хлопоты, беготня по всей немаленькой территории, укладка вещей, попытки впихнуть в чемоданы сувениры, накопленные за время смены — по большей части это приобретённые во время экскурсий поделки из ракушек и камешков—голышей, пластиковых шаров с глазком и спрятанными внутри диапозитивами с видами Крыма. И, конечно, главное: сушёные, лакированные крабы на деревянных подставках и без оных.Последние обмены значками с гербами крымских городов — они продавались с лотка прямо на территории Артека, и были желанным предметом коллекционирования. В той, прошлой, жизни я и сам, помнится, привёз их десятка два, и они долго ещё висели у меня над диваном, приколотые рядками к куску красной ленты. На это раз я обошёлся вовсе без значков и прочих сувениров, так что и упаковывать было нечего, разве что, запрятал поглубже в рюкзак верную «бабочку» — Середа ещё вчера утром, улучив момент, сунул сложенный нож мне в ладонь. Что ж, спасибо — не хотелось бы так и оставить его ржаветь в трещине над водой. Как-никак, уникальная вещь, артефакт из параллельной реальности…

Что еще? Предательски влажные глаза почти у всех, не исключая некоторых девушек-вожатых; растянутый с утра и до вечера ритуал обмена адресами, столь же обязательный, сколь и бессмысленный, не помню, чтобы хоть раз что-нибудь написал, или сам получил письмо от кого-то из лагерных друзей. Хотя — именно на этот раз правило может статься, и будет нарушено: «космические смены» и задуманы, как способ познакомить тех, кому придётся уже совсем скоро двигать человечество в Космос, так что завязывать то, что называют «горизонтальными связями» имеет смысл как можно раньше. И уж тем более, это относится к полутора десяткам счастливчиков, тех, для кого «космические смены» не закончатся за воротами «Лазурного». Хотя им-то как раз обмениваться адресами ни к чему, так и так встретятся — если, конечно, не соврал Евгений Петрович, он же И.О.О. уже новой, нашей истории…

Небольшое уточнение: упомянутых счастливчиков должно было бы быть полтора десятка, но на самом деле — четырнадцать. Минус — я сам, собственной персоной, поскольку после такого откровенного палева ни о каком «юниорском наборе» и речи быть не может. Не оправдал. Не смог соответствовать. Таких не берут в космонавты, как пела в девяностых, какая-то из российских групп, кажется, «Манго-Манго». А может, и другая, они у меня уже все давно перепутались…

Впрочем, слова-то я помнил хорошо, и даже не поленился переписать из для членов нашей — теперь уже бывшей, — команды. И когда шестой отряд шумной стайкой выдвигался на «церемониальную» поляну, где после ужина должен был состояться общелагерный прощальный костёр, мы впятером загорланили эту песню, что есть мочи — всю, с начала и до конца, включая четвёртый, не предусмотренный авторами куплет. И даже Шарль старался вовсю, поскольку не поленился выучить полузнакомые русские слова наизусть:

Вожатые, начиная со старшего, Пал Палыча, заканчивая нашей распрекрасной красоткой «пани Зосей», услыхав столь откровенное глумление над дисциплиной, кривились напоказ и строили недовольные гримасы. Остальные, от мала до велика, ржали в голос, пытались подтягивать и демонстрировали выставленные большие пальцы — по большей части, по моему адресу. Я ухмылялся и делал ручкой в ответ — утешение, конечно, так себе, но другого-то у меня так и так нету…

Х — 3

И весь первый отряд, вожатый которого завладел сейчас гитарой, негромко подхватывает:

Песня мне хорошо знакома — и по этой и по «той, другой», жизни. Стихи сочинила Пахмутова для всероссийского лагеря «Орлёнок», что стоит на черноморском побережье Краснодарского края, а гораздо позже, уже в начале следующего века её исполнил Егор Летов со своей «Гражданской обороной». Считается, что «Орлёнок» построили в некотором смысле в пику «Артеку», после того как Хрущёв передал Крым Украине. Здесь этого прискорбного события не случилось, однако новый пионерлагерь республиканского значения всё же появился, и на том же самом месте, немного севернее Туапсе. Видимо, история, и правда, обладает немалой упругостью, упорно возвращая события — как судьбоносные, важные доля всей планеты, так и незначительные, — в естественную колею.

Но бог с ней, с упругостью истории. Некоторое соперничество между двумя главными черноморскими детскими здравицами, видимое в нашем мире невооружённым глазом (так, вожатые-артековцы избегали бывать в «Орлёнке», и наоборот) здесь тоже имеет место, но в сильно смягчённом виде. Так, вожатый первого провёл в лагере-конкуренте две смены — и ничего, теперь работает здесь. И даже принёс в «Лазурный» фирменную «орлятскую» песню, изменив в ней всего несколько слов.

Звезда Альтаир, которая упоминается в первом куплете, если кто не знает — это Альфа созвездия Орла, одна из самых ярких звёзд северного неба — двенадцатая, если мне не изменяет память. Так что такой выбор «путеводной звезды» для «Орлёнка более, чем оправдан. Нам тоже понравилось: тема-то самая, что ни на есть, подходящая для «космической смены»…

Это всё про нас, точно — и для тех, кто разъехавшись по домам, займётся чем-то другим, отодвинув тему космоса на второй план, и для тех, кто сделал выбор на всю жизнь и не намерен сворачивать с этой дороги. А земной, или космической — неважно, потому что и та и другая — как верит сейчас каждый из тех, кто стоит вокруг этого костра, закинув руки друг другу на плечи — всё равно приведёт к звёздам.

И не надо, и пускай не будет. Я уже на собственном опыте (не сказать, чтобы горьком) убедился, что точных повторов не бывает — даже когда жизнь подкидывает тебе фантастический шанс попаданца. И куда она свернёт дальше — это зависит теперь только от меня самого…

Москва, февраль-апрель 2023 г.