ЧАСТЬ ШЕСТАЯ БОЛЬШОЙ НАЛЕТ, ИЛИ ВОЗВРАЩЕНИЕ ДЕНИСА АНДЕРСОНА

1

Денис Андерсон был довольно смазливым парнем лет двадцати, худым, темноволосым, с хорошей, открытой улыбкой. Он стоял возле прилавка отдела сувениров, засунув руки в карманы потертых вельветовых штанов и разглядывая вывешенные за спиной продавщицы самурайские мечи. Лицо его было задумчивым, губы чуть шевелились, словно он сам с собой разговаривал и никак не мог договориться. Настя смотрела на него и думала: «Черт, слишком хорош для меня. Вот Ирке Монаховой – в самый раз. Уж она бы тут не стояла как последняя дура, она бы уж наверняка подвалила бы к нему и завела какой-нибудь дурацкий разговор, который закончился бы тем, что они бы вышли из магазина под ручку и пошли в какое-нибудь кафе… Тьфу, даже думать противно».

И когда она бросила на симпатичного парня у прилавка последний, прощальный взгляд и собиралась уже валить дальше по своим делам, какой-то грузный и потный дядька (Настя почувствовала этот запах) пихнул ее в спину, и Настя полетела прямо на Дениса Андерсона, что твоя ракета. Она врезалась в него всем телом, запоздало ойкнула и попробовала отодвинуться, но людей в магазине было предостаточно, и все они собрались здесь именно для того, чтобы не позволить Насте отодвинуться от Дениса Андерсона. Да, до таких низменных трюков не опускалась даже Монахова – кинуться на парня лютым зверем, прижаться к нему грудью и виновато смотреть снизу вверх. Ах да, и еще балансировать на одной ноге, потому что левая туфля у нее слетела.

– Извините, – жалобно пробормотала Настя. – Меня толкнули…

– Ничего страшного, – вежливо ответил парень и улыбнулся. Все, теперь Настю можно было паковать и отправлять в багажном отделении в Арабские Эмираты служить в гареме до конца жизни, она бы и слова не сказала, потому что потеряла дар речи. Сердце ухнуло вниз с какой-то невероятной высоты, и Настя едва не заплакала оттого, что вот бывают же на свете такие парни, с ними даже можно столкнуться в магазине, до них даже можно дотронуться, но лишь на минуту, не больше. Потом карета снова превращается в тыкву, волшебные парни возвращаются к своим невероятным подругам (как возможный вариант – Монахова И.), а Настя возвращается к своему пакету с двумя учебниками, которые нужно вызубрить за три дня.

Все это было настолько очевидно, что Настя даже не хотела и пытаться. Она ухватилась за край прилавка и расстроенно уставилась вниз, отыскивая несчастную туфлю.

– Куда-то уже запинали… – пробормотала Настя и представила, как она добирается до общежития в одной туфле. И навстречу ей, конечно же, попадется Монахова, и, уж конечно, она не удержится от того, чтобы не сказать…

– Сейчас.

– Что? – она даже не поняла, кто это с ней разговаривает.

– Сейчас. – Парень присел на корточки и через секунду вытащил откуда-то ее туфлю, точнее, заношенный и жутко не модный шлепанец, который Монахова бы не надела и под угрозой расстрела.

Настя опять ойкнула, теперь уже восторженно (подумав при этом, что для такого случая стоило надеть новые итальянские туфли, но кто же знал?!!), а потом обалдело прошептала: «Что вы делаете?!» – потому что парень надел этот жуткий шлепанец ей на ногу. Все, жизнь была прожита не зря. Можно было уходить на пенсию и писать мемуары.

– Спасибо, – сказала Настя, не будучи уверена, что за это можно расплатиться одним «спасибо». Парень в вельветовых штанах, наверное, потребует взамен ее бессмертную душу. Или определит в многолетнее секс-рабство. Хм, вариант…

– Не за что. Вы не знаете…

Боже, он сказал «не за что». Он называл ее на «вы». Давно его сбросили на землю? Интересно, крылышки у него пушистые?

– …эти мечи настоящие? Я хотел спросить у продавщицы, но она все время занята…

– Мечи? – Настя посмотрела туда, куда показывал ее ангел в вельветовых штанах. – Ну, вообще-то… Вообще-то, не думаю, что настоящий самурайский меч стоит полторы тысячи рублей. Наверное, это все-таки подделка.

– Это су-ве-нир, – выговорила по слогам продавщица, вальяжно проплывая вдоль прилавка. – Мы не торгуем холодным оружием.

– Да? – разочарованно вздохнул парень. – А кто торгует?

Продавщица уплыла уже слишком далеко, чтобы услышать этот вопрос, зато услышала Настя.

– Наверное, где-то в другом месте, – дала она в высшей степени логичный ответ. Парень взглянул на неё с благодарностью и снова улыбнулся. Настя изобразила в ответ жалкое подобие его улыбки и решила, что не даст парню уйти просто так. Если надо, она назовется потомственным изготовителем самурайских мечей, но…

– Меня зовут Денис, – сказал он, сделав в своем имени какое-то неопределенное ударение. Это вкупе со странно мягкими согласными навело Настю на гипотезу:

– Вы, наверное, иностранец?

– Да, – кивнул он. – Иностранец. Поэтому я не знаю, где тут можно купить меч… А вас как зовут?

– О господи, – спохватилась Настя и назвалась.

– Красивое имя. – Он продолжал убивать её улыбкой и манерами.

Она ответила корявым комплиментом:

– У вас тоже… ничего.

– Любите читать? – он кивнул на ее прозрачный пакет, в котором лежали две самые ужасные в целом свете книги. Настя нервно засмеялась.

– Это учебники. Я учусь в университете, у нас сейчас сессия. Вот и пришлось купить, иначе – труба. Иначе не сдам экзамен.

– А что будет, если вы не сдадите экзамен?

– Выгонят к чертовой матери! – продолжала блистать остроумием Настя. – А тебе… вам… короче, меч этот тебе зачем?

Он объяснил ей, зачем нужен меч. Но позже, несколько недель спустя. А тогда он ослепил Настю своей улыбкой и сказал:

– А давайте я угощу вас мороженым.

– Тебя, – поправила Настя.

– Что?

– Давай ты угостишь меня мороженым.

– Давай, – согласился он.

Это было в двадцатых числах мая, и Денис Андерсон находился в бегах уже неделю.

Он так и не сказал ей, из какой страны приехал, хотя Настя наверняка спрашивала его об этом. Нет, она совершенно точно задавала ему этот вопрос, он что-то ей говорил, как всегда улыбаясь… Только ответа Настя так и не получила, да он ей был и не особенно нужен. После совместного поедания мороженого в маленьком кафе напротив книжного магазина у нее остались самые минимальные требования к миру вообще и к Денису Андерсону в частности. Она съела два шарика крем-брюле и один клубничный, он – два лимонных. Денис предложил еще, но Настя замотала головой. Она очень решительно замотала головой, потому что до этого дня ее борьба за изящность фигуры носила абстрактно-романтический характер: может быть, когда-нибудь кто-нибудь оценит это изящество, а пока буду тихо радоваться сама себе… Но теперь у всей этой затеи возник весьма конкретный адресат, и Настя сказала четвертому шарику мороженого жесткое «нет».

Потом они побрели по городу, еще не держась за руки, но то и дело задевая друг друга локтями и бедрами. У Насти неожиданно прошел обычный ступор, охватывавший ее при знакомстве с новыми людьми, и она решительно приняла на себя роль экскурсовода, тыча руками налево и направо в городские достопримечательности. Так они вышли к особняку князя Львовского, постояли перед ним, пока Настя вытягивала из памяти остатки воспоминаний об экскурсии по княжескому дому, а затем свернули в соседний парк с его перпендикулярными асфальтовыми дорожками и геометрически безупречными клумбами. Посреди парка стояла слегка позеленевшая статуя основателя рода Львовских – хмурого вида бородатый мужчина угрожающе держал в руке кривую саблю и всматривался в даль, откуда, вероятно, ожидалась какая-то напасть. При этом мужчина слегка согнул ноги в коленях и выпятил зад, так что на месте этой напасти Настя бы подкралась к князю с тыла и как следует врезала именно по этой выдающейся точке.

А Денис думал о другом.

– Где же все-таки можно достать меч? – спросил он, разглядывая памятник.

– Можно отобрать у статуи, – хихикнув, предложила Настя, но по озабоченному лицу Дениса поняла, что вопрос этот почему-то слишком серьезен для ее нового знакомого и одними шуточками тут не обойдешься. – Можно посмотреть объявления в газетах, – сказала она.

– Да? – обрадованно отреагировал Денис, и Настя подумала, что Монахова права и мужчины – что дети, всё им игрушечки… Купишь ему игрушечку – и он твой с потрохами.

– Наверное, есть всякие коллекционеры… – стала развивать Настя свою мысль. Денис внимательно ее слушал и кивал, словно подтверждал усвоение новой информации. – А у вас там разве нет таких штук? – спросила Настя, когда они прошли парк и вернулись на бульвар, двигаясь снова в направлении центра города.

– У нас там… – замялся Денис. – У нас с этим сложно.

– А как же ты его потом повезешь домой? Его пропустят через таможню? – наивно допытывалась Настя.

– Домой? – Денис как-то странно улыбнулся, и Настя подумала, что она, наверное, задает слишком много вопросов, и, наверное, выглядит провинциальной дурочкой, и, наверное, у Дениса есть серьезные причины делать то, что он делает, и об этих причинах он не обязан ей докладывать…

Она перестала задавать вопросы, и это было очень легко, потому что Настя была готова и не на такие жертвы; причем для нее это были бы уже и не жертвы, а подарки, приношение которых дает не мучение и не боль, а радость. О да, это был верный симптом, что она вляпалась по самые уши. Некоторые говорят по этому поводу – влюбилась по самые уши, но Ирка Монахова, ее подруга и соседка по комнате в общежитии, говорила именно так – «вляпалась». Со своим обширным опытом лирических отношений Монахова имела несомненное моральное право так говорить. Так она и сказала, когда утром в воскресенье застукала Настю с Денисом.

Официально Монахова проживала в общежитии, в комнате 612, вместе с Настей. На самом деле Монахова давно уже снимала квартиру в городе – точнее, ей снимал квартиру очередной очарованный сорокалетний бизнесмен, – и слово «общага» она теперь презрительно цедила сквозь зубы как символ низшей ступени социальной лестницы. В комнату 612 Монахова наведывалась по выходным похвастаться личной жизнью, послушать последние сплетни, показательно поужасаться общежитскому быту, из которого она своевременно вознеслась в сверкающие высоты.

Раньше, в прежней жизни, до Дениса (сокращенно ДД), Настя не только помнила про эти визиты Монаховой, она их ждала, предвкушая долгие беседы и потрясающие истории из жизни Монаховой. Эти истории были полны пикантных деталей, сильных эмоций, безрассудных глупостей, роскошных интерьеров – всего того, чего не было в жизни Насти. Поэтому воскресное общение с Монаховой было сродни еженедельному ритуальному просмотру фильма из жизни порочной и прекрасной светской львицы или же устному пересказу эпизода сериала «Секс в большом городе».

Но теперь, лежа на руке Дениса, Настя восприняла звуки ворочающегося в замочной скважине ключа как странное продолжение хорошего сна. Монахова не смогла отпереть дверь, потому что Настин ключ торчал в замке изнутри, и со свойственной ей экспрессией принялась избивать хлипкий кусок ДСП с табличкой 612. Монахова делала это пяткой и кулаками одновременно, навалившись на дверь спиной, так что грохоту было предостаточно.

– Блин! – сказала Настя, понимая, что это уже никакой не сон. Она стала перебираться через спящего Дениса, но тут ее осенило, что Дениса нужно тоже будить. Не то чтобы Монахову можно было смутить видом голого парня, скорее наоборот, просто это выглядело бы со стороны Насти нарочитым хвастовством – смотри, кто у меня есть! – а если Настя и хотела похвастаться, то как-нибудь поизящнее…

Настя повернула ключ, и возмущенная Монахова ввалилась в комнату, громко выражая свое неудовольствие и помахивая новой сумочкой.

– Ты хочешь, чтоб я лазила в окно? Тогда спускай мне веревочную лестницу! Или связанные простыни, так будет романтичнее… И вообще я не понимаю…

Тут она заметила сидящего на подоконнике Дениса и все поняла. Денис сонно протирал глаза и на Монахову практически никак не отреагировал, чем немедленно настроил ее против себя.

– Ясно. – Монахова скептически окинула профессиональным взглядом Дениса, который после поспешного пробуждения успел натянуть джинсы, но не более того. – Это многое объясняет, – проворчала она и посмотрела на Настю, которая кусала язык, чтобы не заулыбаться во весь рот.

– Он у тебя в мужском стриптизе не танцует? – тихо поинтересовалась Монахова. – Вроде бы я там такого видела… Нет, там все же ребята поплотнее, понакачаннее.

Денис наконец протер глаза и увидел эффектную брюнетку в коротком черном платье.

– Здрасте, – сказал он. – Меня зовут Денис.

– Очень приятно, – скептически ответила Монахова. – Так здорово зайти к себе в комнату и найти там вдруг какого-нибудь… Дениса.

Денис не понял иронии и поспешил объясниться:

– Я – друг Насти…

– Кто бы сомневался. Денис, можно я прерву вашу трогательную дружбу и попрошу вас немного погулять в коридоре?

Денис подумал и кивнул. Когда дверь за ним закрылась, Монахова села на кровать, сбросила туфли и многозначительно произнесла:

– Ну вот что… Это, конечно, лучше, чем ничего. Но у него есть один большой недостаток.

– Какой?

– Молодость.

– Это недостаток?

– Конечно! Если уж берешь мужчину, бери такого, который уже совершил большинство своих глупых поступков. А если ты свяжешься с таким, как этот Денис, то будешь обречена переживать с ним все его глупости. Как будто тебе мало собственных глупостей. Тебе их мало?

– Достаточно.

– Ну так вот, не надо к своим проблемам добавлять еще и проблемы любовника. А как у него насчет денег? Хотя судя по тому, что вы ночуете здесь, это вопрос ниже пояса…

Настя пожала плечами.

– Что это значит? – изумилась Монахова.

– Я не знаю, как у него с деньгами.

Монахова, казалось, утратила дар речи.

– Ты с ним спишь… И ты не знаешь, как у него деньгами?! Ты что, ничему не учишься? Ничего не запоминаешь из того, что я говорю? Можно не знать как его зовут, но не знать его финансовые показатели…

– Он иностранец, – поспешно сказала Настя.

– Это первая хорошая новость. Хотя смотря что ты понимаешь под словом «иностранец». Молдаванин, таджик, албанец – это ведь тоже иностранцы в твоем понимании, так? Или в географии ты лучше разбираешься, чем в финансах? Откуда он?

Настя пожала плечами. Монахова схватилась за голову и тихонько застонала.

– Он не сказал, а я постеснялась спросить напрямую, – пояснила Настя.

– Постеснялась? А он не постеснялся залезть к тебе в постель, обрати внимание!

– Потому что он мне нравится.

– Ради бога, Настя! Пусть он тебе нравится! Но если бы ты еще заранее посмотрела его паспорт, ты смогла бы… Ладно, я возьму эту миссию на себя.

– Что? Что ты возьмешь на себя?

Каблуки Монаховой уже щелкали в коридоре.

– Денис! – Ее тягуче-сладкий голос мог бы заманить на минное поле роту спецназа. – Денис, можно тебя на минутку… Скажи, пожалуйста…

– О господи, – вздохнула Настя. Она выглянула в коридор, увидела Монахову в действии и поспешно юркнула обратно. Пару минут спустя Монахова в нехарактерном для себя состоянии задумчивости остановилась напротив Насти.

– Странно, – сказала она. – Странно, но интуиция подсказывает мне – что-то в этом есть. Если бы у меня сейчас на поводке не было своего идеального варианта, то, может быть… У тебя есть географический атлас? А у кого на этаже есть? Только большой?

– Зачем тебе?

– Ты знаешь такую страну – Леонея?.. Или Лионея? Вот и я не знаю. Хотя не похоже, чтобы он врал… – Монахова разбиралась в мужчинах и, соответственно, разбиралась в мужском вранье.

– Зайди к Тушкану, – автоматически посоветовала Настя, – Тушкан в Интернете посмотрит.

Монахова деловито кивнула и вышла из комнаты, и Настя еще некоторое время сидела на кровати и задумчиво рассматривала свои пушистые тапочки, как вдруг до нее дошло: если Монахова заинтересовалась какой-то там Лионеей, то это значит, что Денис из Лионеи.

– Денис сказал тебе, что он из Лионеи?

Это был запоздалый вопрос, потому что Монаховой уже не было рядом и на вопрос ответил сам Денис:

– Да. Из Лионеи.

– Лионея, – повторила Настя, пробуя слово на вкус. Оно было похоже на название экзотического фрукта из тех, что в супермаркете продаются поштучно. – Лионея…

Внезапно ей ответил Филипп Петрович.

– Ну наконец-то, – сказал он. – Хоть что-то. И то – не вовремя.

Карусель, которая в последние несколько минут закрутила Настю с мощью гибельного водоворота, стремительно понеслась в обратном направлении; и вскоре она обнаружила себя сидящей на широкой постели, покрывало которой почему-то испачкано кровью. Предметы перед глазами слегка приплясывали, а шея отчаянно ныла.

И когда карусель окончательно остановилась, Настя увидела, что вокруг нет ни Дениса, ни Монаховой, а есть Иннокентий, брат Максим и Филипп Петрович. Почему-то все они смотрели вверх, в потолок.

– На вашем месте, – рассудительно сказал Максим, убирая инструменты в кейс, – я бы уже бежал что есть сил.

В Настины уши торжественно и неотвратимо вторгся гул снижающихся вертолетов.

3

Память и вправду оказалась довольно забавной штукой: только что Настя ничего не помнила о Денисе Андерсоне, зато в малейших подробностях могла изложить весь путь, который они проделали по Старым Пряникам вплоть до дома брата Максима и даже до широкой кровати на втором этаже, покрывало которой теперь было запачкано кровью.

Затем все стало немножко по-другому: Денис Андерсон внезапно выскочил из Настиных воспоминаний, словно до этого момента прятался в каком-то особо дальнем и темном закутке. И сразу же под тяжестью возрожденного прошлого стало осыпаться настоящее, словно ветхий деревянный мостик, по которому неизвестно откуда и непонятно куда торопливо бежала Настя.

– Ну наконец-то, – сказал Филипп Петрович. – Хоть что-то. И то – не вовремя.

Это было на втором этаже, и в уши назойливо лезли своими шумными лопастями вертолеты; а потом словно обрубили кабель, по которому шли звук и изображение. Настя испуганно моргнула и услышала следующую фразу Филиппа Петровича, но произнесена она была уже на первом этаже, причем не в той замечательной, увешанной портретами прихожей, а в каком-то узком темном и холодном коридоре. Холодном – это на сто процентов, потому что холод каменной стены Настя прочувствовала своими лопатками.

– …подземелье, – сказал Филипп Петрович.

– Какое подземелье? – изумленно ответил брат Максим, который на удивление быстро становился столь же холодным и безразличным, как и стена.

– Любой вампир оборудует свой дом подземным ходом, который связывает его, во-первых, с тайным убежищем и запасным выходом на поверхность; во-вторых, с домами других вампиров, – сказал Филипп Петрович, словно зачитал абзац из инструкции. – Учитывая, что вас в Старых Пряниках не один десяток, за этой дверью я ожидаю увидеть вход в замечательную подземную систему ходов, через которую можно выбраться на другом конце города.

– Это все сплетни, – сказал брат Максим. – За дверью – просто подвал. Там консервы, запасы на черный день. Никакой подземной системы…

– Да? А если я проверю… – упрямо сказал Филипп Петрович.

– А я настоятельно советую вам выйти через парадный вход.

– А я не хочу нарваться на пулю.

– А я не хочу, чтобы мой дом разнесли в щепки, причем не из-за меня, а из-за посторонних людей.

«Людей» было произнесено с едва заметной брезгливостью.

– Когда это мы стали посторонними, Макс? – с обидой в голосе спросил Иннокентий. Голос прозвучал откуда-то сверху, и Настя поняла, что руки, которые придерживают ее за плечи и не дают рухнуть, – руки Иннокентия. – Когда это ты записал меня в посторонние?

– Как только услышал эти вертолеты.

– Скотина, – беззлобно отметил Иннокентий.

– У людей свои пути, у детей ночи свои, – парировал Максим. – Тебе бы тоже не мешало обзавестись своим путем. Это так несолидно – в твои-то годы бегать за человеком и таскать за ним девку с полусъеденной памятью…

– Это так невежливо – напоминать о возрасте – начал было Иннокентий, но тут что-то щелкнуло.

– Как я уже говорил, у меня есть серебряные пули, и я их использую, – сказал Филипп Петрович твердо и решительно. – С дороги.

Максим прошептал что-то злобное и неразборчивое, но его слова тут же были заглушены звоном разбивающегося стекла и грохотом выламываемой двери. Настю кто-то дернул за руку, перед глазами опять завертелась размывающая лица и предметы карусель, и следующим отчетливым воспоминанием стали заполненные доверху стеллажи, мимо которых протискивалась Настя (или это ее, как чемодан, протискивал Иннокентий?). Со стеллажей на Настю смотрели пыльные донышки бутылок, сотни и сотни донышек, и Настя еще очень долго думала об этом месте как о винном погребе. Потом она вспомнила разговор об аргентинских мальчиках и все поняла окончательно.

В какой-то момент Настю вновь прислонили к стене, и Иннокентий с Филиппом Петровичем стали закрывать дверь, чтобы отрезать путь преследователям. Толстая железная дверь поворачивалась медленно и неохотно, преследователи с внешней стороны двери были гораздо проворнее, и Настя вдруг услышала громкий и резкий звук, похожий на россыпь металлических шариков по металлическому же листу. Где-то на задворках разума Насти пробежала мысль, что это, должно быть, опасный и злой звук, но на более живую реакцию она сейчас была неспособна, поэтому просто продолжала смотреть, как усилиями Филиппа Петровича и Иннокентия просвет между дверью и косяком все сужается и сужается… А злобный металлический звук становится все отчетливее и громче, полетели какие-то искры, в воздухе возник какой-то странный запах…

Но могучий аккорд вставшей на свое место двери – это как удар колокола, который перевешивает все прочие звуки, объявляет им свою волю как последнюю и неоспоримую. Этим звуком все расставлено на свои места, и Настю снова хватают и снова куда-то волокут, и, бесконечно расстроенная своей беспомощностью, Настя решает вычеркнуть следующие несколько минут из списка достойных воспоминаний.

В следующий раз она становится более-менее полноценным человеком, когда Иннокентий резко останавливается. Сразу же останавливается и Настя, которую Иннокентий толкал впереди себя. Одинокий Филипп Петрович еще несколько мгновений бежит впереди них по коридору, забавно переваливаясь с боку на бок, но потом он замечает свое одиночество и оборачивается, недовольно хмурясь.

– Что?! – выкрикивает Филипп Петрович.

– Пахнет, – удивленно говорит Иннокентий.

– Чем?!

– Кофе, – говорит Иннокентий с таким выражением лица, будто он сам себе не верит.

А лицо Филиппа Петровича становится таким, будто на его глазах только что упала та самая последняя капля, которая переполняет чашу.

4

Монахова озадаченно посмотрела на листок распечатанного текста и передала его Насте, словно шифровальщик, отчаявшийся в умственной битве с криптограммой и передающий задание коллеге с более свежим взглядом.

– Может, это шутка? – предположила Монахова. – Неужели бывают такие страны? Господи, да у нас в клубе «Атлантида» по выходным больше народу собирается! Представь себе «Атлантиду» – и это все население! Обалдеть!

– Великое герцогство Лионейское… Площадь – шестьдесят три квадратных километра. Население – 2800 человек. Политический строй – монархия, – читала вслух Настя. – Граничит с Францией и Швейцарией. Правящая династия находится у власти с XV века… Дипломатические отношения со ста тридцатью пятью странами… Статус наблюдателя в ООН… Основа экономики – банковское дело, политические и финансовые консультации. Одна из самых закрытых стран мира…

Она пожала плечами и положила листок на тумбочку. Монахова ждала Настиной реакции, но никаких особых эмоций по прочтении распечатки Настя не испытывала. Настя даже не совсем понимала, какая связь между далекой непонятной карликовой страной и ее замечательным Денисом, который рядом и который вполне понятен.

– Сдается мне, подруга, в гости он тебя не пригласит, – огласила приговор Монахова. – Одна из самых закрытых стран… – Она снова уткнулась в листок. – За год выдается двадцать-тридцать въездных виз… Обалдеть.

– Ты мне завидуешь? – спросила Настя в шутку и тут же поняла, что с Монаховой такими вещами лучше не шутить.

– Я думаю, – сказала Монахова. – Я думаю, стоит ли тебе завидовать. И ни черта не могу придумать, потому что с этим твоим Денисом ничего не понятно. А ты вот сидишь и глупо улыбаешься, вместо того чтобы все получше разузнать… Расскажи еще раз, как вы познакомились.

Настя рассказала. Она могла рассказывать эту историю и в третий, и в пятый раз, потому что ей нравилась эта история – там была симпатичная героиня, интересная завязка, немного юмора и счастливый конец.

У Монаховой были другие критерии оценки, и Настина история по этим критериям, наверное, проходила в категории «отстой».

– Нет, – сказала Монахова. – Больше из этого никакой информации не выжмешь.

Она задумчиво закачалась на кровати, и сетка немедленно отозвалась пронзительным скрипом, будто напоминая Монаховой, кто она такая, откуда вылезла и куда запросто может вернуться, если не будет расчетливой и умной стервой. Монахова мгновенно замерла и опасливо посмотрела на кровать.

– Ладно, – сказала она. – В конце концов… это ведь твое сокровище, а значит, и твоя забота. Я просто не понимаю твоего легкомыслия…

– Пусть все будет как будет, – сказала Настя.

– Что это значит?

– Пусть все идет само собой. Как получится, так и получится.

– Это же глупо, – сказала Монахова и посмотрела на подругу, ожидая какого-нибудь внятного объяснения. Но вместо объяснения Настя просто пожала плечами. Хотя на самом деле у нее было объяснение – она боялась. Она боялась, что если возьмется самолично ворочать событиями, то непременно ошибется, а ошибаться именно сейчас ей отчаянно не хотелось. Настя была уверена в этих своих будущих ошибках даже больше, чем в том, что день сменяет ночь.

– Твоя наивность меня убивает, – снисходительно провозгласила Монахова.

– Пусть все будет как будет, – повторила Настя. Монахова еще что-то бубнила недовольным тоном, убеждала, что Настино «пусть все идет само» означает «пусть за меня все решают другие», а это до добра не доведет…

Но тут в комнату вошел Денис. Он встряхнул влажными после душа волосами и улыбнулся. В ту же секунду Монахова и ее слова для Насти перестали существовать.

– Мне нужно будет съездить за город, – сказал Денис. – На днях. Поедешь со мной?

Настя тщательно сложила пополам распечатку. Какие же мужики невнимательные… Неужели он не видит по ее лицу, что она готова поехать с ним не только за город, но и в эту его дикую карликовую страну, где монархия сохранилась с XV века, а по улицам, наверное, бродят дикие феодалы и тормозное посольство успевает выдавать лишь двадцать виз за год…

Но туда ее пока не приглашали.

5

В несколько следующих секунд Филипп Петрович внезапно переменился, словно актер, отыгравший свою роль, убежавший за кулисы и здесь сбросивший с себя отработанный набор гримас и жестов. Насте даже показалось, что за эти мгновения он стал ниже ростом и старше годами, да и пузо выскочило из расстегнутой куртки, хотя куда же оно могло деться? Филипп Петрович вздохнул, огляделся и, судя по выражению лица, не увидел вокруг ничего утешительного. Помимо прочего его взгляд наткнулся на пистолет – тот самый пистолет в его собственной руке, которым он угрожал брату Максу. Филипп Петрович вроде даже как удивился и медленно сунул оружие в карман пальто.

– Ну что? – спросил Иннокентий, вытянув шею в направлении низкого каменного потолка.

– Ничего, – сказал Филипп Петрович, и в этот момент его утомленные глаза встретились с Настиными тревожно-безнадежными зрачками. Филипп Петрович вроде даже смутился. Он поспешно шагнул к Насте и успокаивающе заговорил:

– Не волнуйся, все будет хорошо…

– Кто там? – Настя, не оборачиваясь, показала пальцем себе за спину. – Кто там на вертолетах и кто сейчас там ломает дверь?

– Или это люди Гарджели… или это те ребята, от которых ты тогда сбежала. Как их там?.. Майор Покровский, да?

Настя опустила то обстоятельство, что майор Покровский, скорее всего, мертв, и перешла к сути дела. Она завопила:

– Как?! Как тогда все может быть хорошо?!

– Увидишь, – пообещал Филипп Петрович. – Да, в это сложно поверить, но знаешь ли…

– Вот он, – перебил его Иннокентий, задрав голову к потолку. – Вот он, красавец…

С потолка посыпалась каменная крошка, потом Настя увидела, как на неровном своде странным цветком распускаются несколько трещин, потом пыль и осколки камней сверху полились этаким душем не для слабонервных, и Настя подумала, что сейчас их засыплет в этом вампирском подземелье к чертовой матери, но почему же тогда Филипп Петрович и Иннокентий стоят как вкопанные…

Тут сверху с грохотом свалился здоровенный камень, едва на задев Иннокентия. Но самое жуткое было не это, а то, что у камня затем появились руки и голова. Ах да, еще и ноги, хотя они были менее заметны.

Камень оказался низкорослым, плотным и сутулым человеком – точнее, человекообразным существом, от которого шел страннейший запах, в котором смешались свежая земля, телесная нечистота и – Настя могла бы в этом поклясться – запах молотого кофе. Существо повело плечами, стряхивая с себя грязь – не всю, но хотя бы какую-то ее часть, – и выставило перед собой лязгающие клешни, сопровождая эти действия угрожающим хрюканьем. Хотя возможно, оно просто отплевывало попавшую в рот землю.

– Здрасте, – холодно сказал Иннокентий, держась от клешней на благоразумном расстоянии. Филипп Петрович приобнял Настю за плечо и многозначительно закивал головой, что, наверное, должно было убедить Настю – все в порядке, у нас по-прежнему шикарные перспективы. Как ни странно, но дрожь утихала отчасти потому, что вывалившийся из дыры в потолке карлик не предпринимал никаких активных действий, просто стоял и помахивал своими клешнями. Насте вдруг пришло в голову, что это он с испугу. Это он их боится. От этого неожиданного озарения Настя совсем потеряла страх, и на ее лице появилась кривая ухмылка.

Она как будто нашла отмычку и ею открыла все секреты пахнущего землей и кофе карлика. Настя присмотрелась и увидела, что лязгающие клешни – это такие специальные насадки на руки карлика, что-то среднее между когтями Фредди Крюгера и рыцарскими перчатками. Также ей стало понятно, что лицо карлика выглядит столь странно потому, что в его волосы и длинную бороду набилось столько грязи, что они приняли самую невообразимую форму и будто срослись с широкими плечами карлика. И через всю эту грязь и земляной панцирь смотрели два маленьких настороженных глаза, пытаясь удержать и Настю, и Филиппа Петровича, и Иннокентия.

Настя подмигнула ему, и на секунду существо от изумления перестало лязгать клешнями.

В следующую секунду из отверстия в потолке вывалился еще один грязный вонючий шар, расправившийся потом в угрюмого бородача с металлическими когтями на руках. Потом потолок треснул в другом месте, метрах в двадцати от Насти, потом где-то еще дальше, и еще, и еще… Грязные волосатые карлики сыпались сверху, как будто с какого-то странного конвейера. Оказавшись на полу и слегка отряхнувшись, они немедленно разворачивались в сторону Насти и ее спутников и принимались угрожающе лязгать своими когтями. Сбившись в плотную шеренгу, перекрывшую весь коридор, они медленно двинулись вперед, неостановимые, как заполняющий форму раскаленный металл.

Настя инстинктивно отодвинулась назад, но тут с противоположной стороны коридора раздался скрежет по металлу, но как по сердцу, потому что вслед за этим дверь вздрогнула и внезапно распахнулась, выстрелив облаком каменной пыли. Из этой пыли вышел сумрачный брат Максим и сказал:

– Меня просили вам передать: дело ваше дрянь.

– Мы в курсе, – ответил ему Иннокентий.

– Сдавайтесь, – бесстрастно сказал брат Максим, и за его спиной в сером сумраке шевелились какие-то неясные тени. Карлики как по команде снова залязгали когтями. – Сдавайтесь, – повторил брат Максим.

Никто ему не отвечал, и Настя вопросительно посмотрела на Иннокентия. Тот улыбнулся краем рта и прошептал:

– Денис Андерсон… Надо же.

Настя хотела ему сказать, что, наверное, сейчас им не стоит обсуждать ее личную жизнь, а стоит подумать, как выпутаться из этого…

У нее заложило уши. Эхо выстрела еще несколько секунд давило на барабанные перепонки, а потом Настя услышала тонкий, как от колокольчика звон упавшей на пол гильзы.

Брат Максим дернулся, как от удара электротоком, и опустился на одно колено, словно собирался принимать рыцарскую присягу. Его лицо вдруг стало лицом обиженного ребенка, которого неожиданно и несправедливо наказали.

Филипп Петрович качнул стволом пистолета и негромко произнес:

– Уйди в сторону, тварь.

– Мое колено, – изумленно проговорил брат Максим.

– В сторону, – повторил Филипп Петрович. – Я сдаваться не буду, я буду разговаривать. Но не с тобой, а с тем, кто стоит у тебя за спиной.

Настя с опаской посмотрела на земляных карликов – те запросто могли кинуться Филиппу Петровичу на спину, но они этого не делали. Вся эта лязгающая толпа просто стояла и смотрела. Ну, и еще издавала низкое нутряное рычание, к которому Настя уже вроде и привыкла.

Настя вспомнила ресторан и презрительно брошенное Филиппом Петровичем: «Ну и что ты сделаешь мне, человеку?» Карлики, прогрызшие путь в подземный коридор откуда-то сверху, людьми, по всей видимости, не были. А значит, Филипп Петрович мог стоять к ним спиной и спокойно отстреливать себе вампиров. Карлики просто перекрывали дорогу, чтобы Филипп Петрович и остальные не сбежали. Чтобы кто-то мог догнать Филиппа Петровича. А вот этот кто-то вполне мог оказаться человеком.

И судя по тому, как небрежно он отпихнул раненого брата Максима, человеком он и был.

– Разговаривать? – спросил он. – Черта с два. Не буду я разговаривать.

Давид Гарджели был все так же бледен и тонок, но в этом подземелье, стоя на фоне занавеса из серой пыли и развороченной металлической двери, он если и походил на ангела, то на падшего.

– Есть другие предложения? – спросил Филипп Петрович.

– Да. Сломать тебе шею и забрать то, что принадлежит мне по праву.

– Здесь нет ничего твоего.

– Здесь все мое. Все, что я захочу объявить моим, моим и будет. Эта женщина виновна в гибели моего брата. Этот выродок – давний враг нашей семьи. И я требую…

– Эта женщина арестована, – перебил его Филипп Петрович. – По делу высшей категории. И смерть твоего брата – при всем моем уважении – мало кого интересует в Большом Совете. Поэтому женщина останется со мной.

Давид молчал, но его сумрачное лицо не давало надежды на то, что это молчание – знак смирения и уступки. Скорее это было молчание, которое давало противнику еще пять секунд на осознание безнадежности своего положения.

– Я ведь могу просто свернуть тебе шею, – сказал Давид. – Ты разве не видел, кто со мной? Ты не видел, кто стоит на пороге? Они не оставят от тебя даже тени. Им достаточно лишь одного моего слова, а я легко произношу такие слова. После того как убили моего брата, эти слова из меня так и лезут.

– Очень может быть. Но тогда тебе придется потом убить их всех, а также убить эту толпу гномов, – Филипп Петрович небрежно мотнул головой в сторону пахнущих землей и кофе карликов. – А еще его, – Филипп Петрович ткнул стволом пистолета в бледного брата Макса. – И всех его соседей.

– С какой стати?

– Объясняю, – сказал Филипп Петрович. – Рано или поздно кто-то из них проболтается, что ты убил комиссара Большого Совета. Они обязательно проболтаются или из-за денег, или чтобы насолить роду человеческому. И вот тогда у семьи Гарджели действительно начнутся неприятности.

– Я этого не боюсь.

– Да, я слышал, что дураки отличаются бесстрашием.

Давид что-то зло выкрикнул по-грузински. Филипп Петрович зевнул. Потом повисла гудящая тишина, от которой Настю замутило. Ей захотелось потерять сознание и очнуться уже тогда, когда все будет кончено. И Настя вспомнила старую-старую сказку о прекрасном принце и его младшем брате. Дворец стоял посреди заснеженного сада, в большой комнате негромко переговаривались гости, и среди прочих там был тонкий юноша античной красоты.

Это мой младший брат, Давид, – сказал тогда Михаил. – Он специально приехал в город, чтобы посмотреть на тебя.

Нет, – поправила его Настя. – Он приехал посмотреть на девушку старшего брата.

Он опять меня опередил, – грустно сказал Давид, поднося к губам ладонь Насти. Его касания были легки, как дыхание. – Если бы я встретил вас раньше Михаила! – Он покачал головой, и в грусти его лицо стало даже более прекрасным.

Теперь оно было исполнено не грусти, а решительной ненависти, и эти эмоции делали Давида Гарджели одновременно пугающим и восхитительным. Если бы это было лицо кинозлодея, то Настя бы прониклась к нему симпатией, настолько прочувствована и непосредственна была его злость, словно ее выжгли на этом лице, которое еще несколько месяцев назад принадлежало хрупкому юноше, а теперь было маской неутомимого преследователя.

Внезапно она почувствовала на себе его взгляд и содрогнулась – будто узник, решившийся на побег и перебравшийся через высокую стену тюрьмы, внезапно осознает, что сил идти дальше у него нет, и в этот самый момент его накрывает мощный луч прожектора с вышки, луч, который пронизывает беглеца насквозь и окончательно лишает сил бежать, идти, двигаться и дышать вообще.

– А он? – вдруг спросил Давид.

– Забирай, – ответил Филипп Петрович.

– Что? – удивился Иннокентий.

– До свидания, – сказал Филипп Петрович и дернул Настю за собой. Иннокентий шагнул было следом, но Филипп Петрович едва ли не в зубы ткнул ему стволом пистолета. И тут к Иннокентию хлынул поток лязгающих когтями волосатых землекопов; попутно они обегали Настю и Филиппа Петровича, словно те были неодушевленными предметами, и Настя заткнула нос – настолько сильным был этот смешанный запах сырой земли и кофе. Когда гномы облепили со всех сторон Иннокентия, это выглядело даже немного забавно, потому что ни один из них не доставал Иннокентию до груди. Они просто издавали низкий угрожающий рев, отчего Иннокентий брезгливо морщился, но поделать ничего не мог, поскольку позади него была стена, а со всех остальных сторон сопящая и лязгающая когтями толпа.

– Пошли, пошли, – торопил Настю Филипп Петрович, а она все оглядывалась, стараясь рассмотреть, что же будет с Иннокентием. Но вскоре коридор стал поворачивать влево, да и удалились они уже на приличное расстояние, так что Насте не было смысла оглядываться.

И тут в спину ей ударила воздушная волна, толкнула прямо на Филиппа Петровича, тот споткнулся, но устоял и удержал Настю, схватив ее за шиворот, как котенка. Настя восстановила равновесие и вопросительно посмотрела на Филиппа Петровича, но тот явно был не склонен к разговорам. Так они стояли и смотрели друг на друга, она – зная, что по-прежнему ничего не знает про себя и про вокруг; он – по-прежнему считая, что так ей лучше и оставаться – в неведении.

Из глубины коридора, в той стороне, где остались Иннокентий, Давид Гарджели и его пестрая компания, раздался громкий звук, похожий то ли на рык огромного изголодавшегося зверя, то ли на грохот обрушившейся постройки.

– К черту, – сказал Филипп Петрович. – Пусть сами разбираются.

И он снова потащил Настю вперед по извилистому коридору. Настя спешила, потому что темные извилистые коридоры ей никогда не нравились, а слышимые где-то позади странные звуки лишь усугубляли эту нелюбовь.

Только вот у Насти все сильнее бился в сердце тревожный колокольчик, извещавший, что когда коридор закончится, то лучше не станет. Она, может быть, многое позабыла, но две недавно услышанные фразы она запомнила.

– Эта женщина арестована, – сказал Филипп Петрович. И это было еще полбеды.

Беда заключалась в том, что еще раньше, в ресторане города Старые Пряники, человек в камуфляже, тот, которого потом Иннокентий привез на ужин брату Максу, снисходительно посмотрел на Настю и сказал Филиппу Петровичу:

– Ты сейчас прикрываешь простого человека. Кстати, не стопроцентного человека.

И Филипп Петрович не стал тогда с ним спорить.

Может быть, сейчас было не самое подходящее время, но, едва поспевая за фигурой в длинном пальто, чувствуя нарастающую боль в мышцах и глотая странно пахнущий воздух подземелья, Настя спрашивала себя: «Ну почему все это случается со мной? И почему это случается именно так? Почему я не могу сделать правильный выбор? Почему я всегда сворачиваю не туда, доверяюсь не тем людям… Где-то ведь наверняка есть выход из замкнутого круга, по которому я бегаю с сентября месяца, но я каждый раз пробегаю мимо этого выхода…»

Впрочем, именно сейчас ей было не из чего выбирать – у подземного коридора не было ответвлений, а про возвращение назад Настя даже и не задумывалась. Поэтому она просто бежала, чуть пригнувшись, чтобы не треснуться головой о грубо выдолбленный потолок.

Выбора сейчас у нее не было, и в этом безальтернативном беге черт знает куда Настю вдруг накрыло неожиданное спокойствие – словно укол обезболивающего в изнывшуюся часть тела.

6

Он все-таки раздобыл меч. Судя по некоторым признакам, он получил не совсем то, что хотел достать, но все же это, несомненно, было настоящее оружие, а не сувенирная поделка. Настя как-то решилась подержать эту штуку в руках и уважительно покачала головой: чуть искривленный клинок достигал в длину немногим более полуметра, но при этом был настолько тяжел и внушителен, что всякие банальности насчет того, что «размер имеет значение», казались кощунством. За этим оружием тянулась какая-то история, следы которой воплотились в потертостях на ножнах и царапинах на рукояти; за этим оружием тянулась какая-то прежняя жизнь; где-то в этой жизни таились былые поражения и победы, схватки и убийства… Вероятно, этот груз и утяжелял вес меча, увеличивая плотность металла на величину X. Настя почувствовала эту X с первого прикосновения и поэтому поскорее положила оружие на место.

Денис не сказал ей, где он взял меч и во сколько он ему обошелся. А Настя не стала задавать ненужных вопросов.

Меч у него появился в июне, и тогда же Денис впервые пропал. То есть никуда он, конечно же, не пропадал, просто два или три дня Настя его не видела и не слышала. Он не звонил, не приезжал в общежитие, не отвечал на звонки. В этом, конечно же, не было ничего экстраординарного, и Насте, наверное, стоило отнестись к исчезновению Дениса более рассудительно, но она в эти дни ничего не могла делать рассудительно. В предыдущие три недели они практически не расставались, проводили вместе дни и ночи, и это неожиданное исчезновение было как разрыв силового кабеля – сложный механизм под названием Настя просто отказывался функционировать.

Потом он появился, и сразу же стало понятно, что ничего ужасного не произошло, что у каждого могут быть дела, требующие отлучки из города. Денис извинился за то, что не предупредил Настю, и пообещал больше так не делать… Разве ей нужно было что-то еще после этого? Разве после этого она могла задавать какие-то вопросы? Типа – а что это у тебя за царапина на шее? Или – почему ты хочешь, чтобы ночью в комнате горел свет? Все это было неважно. Тогда это было неважно.

Вернувшись после этой отлучки, Денис словно хотел компенсировать отнятые у Насти три дня – он был неотлучно при ней, он сидел в общежитии и ждал ее, пока Настя решала свои проблемы в университете. Какой-нибудь сторонний наблюдатель мог бы решить, что Денис чего-то или кого-то боится, да только откуда было Насте взять этого стороннего беспристрастного наблюдателя?

Прошло несколько дней, и Денис сказал:

– Мне нужно будет съездить за город. Поедешь со мной?

– Ты уже спрашивал, – улыбнулась Настя.

– Да? И что ты ответила?

– Я ответила – куда угодно.

– Что это значит?

– Я поеду с тобой в любое место. За город так за город.

– Хорошо.

– У тебя там дела?

– Дела, – подтвердил он и нахмурился. Насте больше нравилось, когда Денис улыбается, поэтому она подкралась к нему сзади, взлохматила ему волосы и прошептала в ухо:

– Деловая колбаса!

– Это не смешно, – сказал он.

– У тебя получится, – сказала ему Настя.

– Что? – как-то встревоженно встрепенулся он. – Что у меня получится?

– У тебя все получится. Даже если сейчас тебе кажется, что ничего не выйдет, на самом деле все получится.

– Откуда ты знаешь? – недоверчиво спросил Денис. – Ты ведь даже не знаешь, что у меня за дела…

– Я чувствую.

– Как ты можешь чувствовать, ты же не… – он осекся. – Я понял. Ты просто хочешь, чтобы у меня все было хорошо.

– Я хочу, чтобы у нас все было хорошо.

– Ты мне поможешь?

– Конечно.

– Хорошо, – сказал он, и Насте показалось, что напряжение, сконцентрировавшееся в вертикальной складке между его бровей, чуть ослабло…

А может быть, это ей только показалось. В любом случае, знай Настя хотя бы самое чуть-чуть про дела Дениса, она поняла бы, что помощи от нее в этих делах быть не может.

Интересно, что Денис про свои дела знал все, но почему-то при этом надеялся на Настю. Этому есть два возможных объяснения. Первое объяснение состоит в том, что Денис вел себя как последний болван. Второе объяснение состоит в том, что Денис знал про Настю нечто такое, чего пока не знала ни она, ни…

Нет, пожалуй, второй вариант нельзя назвать правдоподобным. Поэтому остановимся на первом варианте, который подразумевает, что Денис Андерсон вел себя как болван.

То, что он при этом был болваном королевских кровей, его совершенно не извиняет.

Ни капельки.

Загрузка...