Дефицит белка

МНЕ ПОВЕЗЕТ

Дедушка Ан не ест бутербродов потому что у него рак. Мои бутерброды скоро будут на полочке в кухне. Ему осталось жить всего пару месяцев. Так сказал доктор в коридоре, а я услышал и плакал весь вечер. Это было позапрошлой зимой, я был еще совсем маленький и плакал часто. У дедушки седые усы на щеках — ни у кого в мире нет таких замечательных усов. Еще у дедушки смешная голова — она совсем без волос и покрыта темными пятнышками. Если ее погладить ладошкой — теплая и бархатная. Дедушка курит трубку и смотрит ТВ. Дедушкины глаза всегда смеются. Он пока с нами, но когда-нибудь уйдет насовсем в далекое будущее, где ученые научились лечить рак. Так сказала мама.

— Деда!

Бормочет ТВ на разные голоса — дедушка Ан смотрит последние известия. Это глупое занятие, потому что завтра и послезавтра и через неделю наверняка будут новые известия, намного более последние. Я дергаю его за рукав халата.

— Деда! А скоро ты уйдешь насовсем в будущее, где ученые научились лечить рак?

— Не скоро еще… — с улыбкой откликается дедушка. — Ты успеешь вырасти, пойдешь в школу, потом окончишь школу с золотой медалью и пойдешь в колледж, а я все еще буду с вами, только все реже и реже и реже. А когда совсем здоровье ухудшится — уйду в далекое будущее навсегда.

— А будущее — оно где?

— Будущее наступает каждую секунду. А будущее, где умеют лечить рак, — его надо ждать, оно далекое.

— Далекое?

— Да. Это такое будущее, где люди могут лечить все болезни, летают между звезд, а работают за них роботы. Там не будет войн, там никто не будет умирать и болеть, люди не будут стареть, и все старые дедушки снова станут молодыми.

— Деда, возьми меня с собой в это будущее!

Дедушка Ан улыбается. Он переворачивает трубку и стучит о край пепельницы. Крошки пепла летят на ковер, но дедушка плохо видит.

— Зачем тебе будущее? У тебя есть настоящее.

— Настоящее что?

— У тебя все настоящее. Тебе надо жить, расти и учиться. Может, ты вырастешь, станешь знаменитым ученым, и сам научишься лечить рак. И тогда наступит будущее.

— А если не вырасту?

— Вырастешь… — Дедушка смеется, его усы топорщатся седыми метелками.

— А если не научусь лечить рак?

— Значит, ты чему-нибудь другому научишься. А лечить рак научатся другие мальчишки.

— А если другие мальчишки не научатся?

— Когда-нибудь научатся. Будущее бесконечно.

— А если не бесконечно? Если погаснет Солнце?

— Да кто тебе глупость такую сказал? Сбегай, глянь-ка — бутерброды твои не прилетели?

Я бегу на кухню, залезаю на табуретку и смотрю на полочку — бутербродов нет. Надо еще ждать. Ждать бутербродов скучно. Бутерброды сделала мама, они летят в пакете с темпоральной клипсой. Пакет мама отправила утром, но не сказала, на какое время. Холодильника у нас нет уже много лет — мама сказала, что он занимает место на кухне. Все пользуются пакетами.

Я пытаюсь представить себе то место, где сейчас находятся мои бутерброды. Но не могу. Дедушка Ан объяснял, что пакет как бумеранг — он отправляется с кухонной полочки по круговой орбите чтобы вернуться в тут же точку. Эту орбиту создала для него клипса. Но только это не простая орбита, а орбита времени. Поэтому на самом деле ее нет. И пакет не существует нигде, пока не настанет его время. И тогда он снова появится.

Мой дедушка — самый лучший в мире, и объясняет лучше любого школьного учителя, потому что он сам — лучший школьный учитель, просто пока на пенсии. Когда он уйдет в далекое будущее, где живут ученые, то выздоровеет и станет молодым, и снова будет работать в школе учителем истории. Он мне так сказал.

Я еще не хожу в школу и не знаю, что такое орбита, и что такое бумеранг. Я не понимаю: если пакет не существует нигде, то откуда же снова появятся мои бутерброды? Откуда появится мой пуховик, ботинки на меху и коньки, которые мы каждый год отправляем до осени чтобы разгрузить антресоли? Зато я уже сам умею программировать клипсу и выставлять угол орбиты. Однажды я отправил наш чайник на миллион лет вперед, и мама стала запирать от меня ящик с клипсами. Она очень перепугалась, потому что вместе с чайником мог отправиться и я. Мама сказала, что через миллион лет погаснет Солнце, и я тут же погибну. Но если в далеком будущем гибнут, то в какое будущее собрался лечиться дедушка Ан?

Я очень много хочу спросить у дедушки, но забываю. А он бывает с нами всего два дня в месяц, и это праздник. Сегодня вечером придет мама с работы, и у нас будет праздничный ужин. Мама говорит, что это счастье, когда близкие люди остаются рядом всю жизнь, но сама каждый день уходит на работу. Завтра мы с дедушкой пойдем гулять в Зоопарк, если он будет себя хорошо чувствовать. Я хочу, чтобы он хорошо себя чувствовал. Я хочу, чтобы дедушка был с нами всегда. Но доктор сказал, что дедушке осталось только два месяца, а ему еще надо успеть в будущее, где лечат рак. Но дедушка не спешит — он хочет побыть с нами эти два месяца как можно дольше. На его пижаме висит темпоральная клипса, послезавтра утром он нажмет ее и снова уйдет на целый месяц. Останется только его трубка и кожаный мешок с табаком, если дедушка снова забудет взять их с собой в кармане халата.

Наконец! Раздается хлопок, и на полочке появляется пакет с бутербродами. Я хватаю его, спрыгиваю с табуретки и несусь в комнату к дедушке. Дедушка смотрит ТВ и курит трубку. Я распечатываю пакет и впиваюсь зубами в бутерброд.

— Деда! А что ты видишь там, куда уходишь на целый месяц?

— Я вижу, как ты быстро растешь, — отвечает дедушка Ан и улыбается.

Таким я помню детство и дедушку.

Когда я учился в начальном классе, дедушке внезапно стало плохо: он потерял сознание, и мама активировала его клипсу на сто лет вперед. С тех пор я часто отправлял деду конверты — слал рисунки, а когда пошел в школу — писал послания на обычной бумаге. Почерком, как он любил. Но трудно писать без ответа, и я стал писать реже — обычно поздравлял с праздниками.

Последнее и самое длинное письмо я написал, когда сдал выпускные экзамены в школе. Положил листок в его мешочек с табаком, прицепил клипсу — и отправил из бывшей дедушкиной комнаты.

Здравствуй, дед! Ты ушел от нас, когда я был маленьким, и мы не успели с тобой толком поговорить. Я думаю, ты бы смог мне рассказать много интересного. Все-таки надеюсь, что тебя там вылечили, и когда-нибудь мы встретимся. Честно говоря, мне порой хочется тоже прыгнуть на сто лет вперед и посмотреть, придумали там ученые что-нибудь для нормальной жизни или еще нет. Потому что в нашем веке все голимо, причем с каждым годом только хуже. Я помню, ты любил новости, а я тебе давно не писал о нашей жизни. Сейчас вкратце перескажу события последних лет — кто там знает, как их сохранит ваша столетняя история? Так вот слушай. Во всем мире кризис. Началось все со скандала по поводу пенсий — ты его не застал. Пенсионный фонд взбеленился потому что пенсионеры охамели: стали требовать пенсию за год, тут же тратить ее и прыгать на год вперед. Казалось бы, имеют право, и деньги их. Но беда в том, что они в нашем времени перестали умирать — а ведь им в лицо не скажешь, мол, давайте уже, уступайте место молодым, пенсионный фонд не резиновый. Сперва пытались ввести закон о мобильных перекличках чтобы выявить тех, кто в прыжке, а затем нас накрыл рабочий кризис, и тогда церемониться перестали, а пенсии вообще отменили. Типа, не нравится — клипса тебе в руки и вали в будущее, авось там накормят.

Теперь про рабочий кризис. Началась повальная волна эмиграции: кто из любопытства, кто от обиды, кто от суда и долгов — люди повалили в будущее. Поодиночке, семьями, компаниями — кому как нравится. Никакому учету это не поддается, никто не знает, кто и на сколько ушел. Да и сам ли ушел? В новостях говорят, что теперь такое постоянно бывает: кого-то убьют, ограбят, клипсу на труп, орбиту выставляют на тысячу лет — и дело с концами. С момента массового производства клипс прошло двенадцать лет, и уже начали вываливаться из времени очень неприятные штуки, и трупы уже находят. Но больше всего достали эмигранты.

Не проходит и дня, чтобы не вылезли те, кто когда-то отправился на пять или десять лет вперед. Они просто задолбали. Десять лет его не было, числился пропавшим без вести, в его квартире другие люди живут — он и не платил за квартиру десять лет — и тут является и начинает права качать. Но особенно они задолбали тем, что шатаются по улицам как туристы, всюду смотрят, всюду лезут и к каждому пристают с расспросами, как жизнь и чего нового. И ты чувствуешь себя таким аборигеном в аквариуме, мимо которого эти туристы целые дни ходят и поглядывают, как ты, не сдох ли еще? На улице их отличить очень просто — они все с такими кислыми рожами: ожидали здесь рай увидеть через десять лет. А здесь кризис, жратвы нету. Хорошо хоть, они долго не задерживаются — поскандалят, пофыркают и уходят дальше.

Почему жратвы нет — понятно, да? Жил себе какой-нибудь дядька, картошку копал или шофером служил. Жил небогато — ну там ТВ посмотреть, выпить с друзьями. А если жизнь его прижмет — он терпит, деваться некуда. А потом появились клипсы, и стал такой дядька задумываться на ту тему, что ты мне все детство рассказывал — что, может, через двадцать лет наступит будущее, где ученые уже все придумают, и не надо будет картошку копать, стареть, болеть, и от похмелья мучаться. У каждого человека бывают моменты, когда кажется, что тяжелее, чем сейчас, уже и быть не может. Хочется все бросить и ломануться за счастьем — в одиночку или с семьей. Может, в будущем картошка уже давно сама растет, сама себя чистит и жарит? А тут — клипса всегда под рукой…

В итоге, у нас картошку копать некому, строить некому, даже учить некому. Не так, чтобы совсем уж некому. Не то, чтоб жизнь развалилась и голод настал — нет. Но это называется по-научному — кризис и дефицит кадров, и чувствуется очень четко на собственной шкуре. Говорят, раньше была проблема безработицы, проблема перенаселения… А сейчас у нас шутят: в далеком будущем ученые изобретут такую клипсу, чтобы можно было улетать обратно — туда, где был рай.

Производство клипс, кстати, уже хотели запретить, а те, что есть — на учет поставить. Но как? Их уже успели наштамповать миллионы. Кстати, последняя фишка вышла: клипса с кнопкой, на которой написано: «мне повезет». Это значит, нажать ее и прыгнуть неизвестно куда — может на полчаса, может на сто лет, а может и на миллион, чип выбирает сам по случайному закону.

Ну а те люди, которым в наш век хорошо живется — это не самые хорошие люди, а просто, дед, извини за прямоту, урло оторванное. Очень много развелось ворья и преступников. Ты не поверишь — числиться в бандах стало модно, а не стыдно. А по улицам ходить — очень неспокойно. Вообще, знаешь, дед, какая-то агрессия в воздухе вьется, все нервные стали, так и читается в глазах: «скажите спасибо, что я еще тут с вами сижу, хотя мог бы уже сидеть в будущем». И в политике неспокойно, хотя войны пока никакой крупной нет.

Дед, я вот что тебе хочу сказать: если вдруг чего — я когда-нибудь попробую тебя догнать. Так что если увидишь вдруг нас с мамой — не удивляйся.

Да! Чуть не забыл! Я сдал выпускные: всего две четверки!!! Готовлюсь поступать в медицинский колледж!

Это было мое последнее письмо деду. Потом сразу стало не до писем — начались экзамены, потом учеба в колледже, я там проучился два курса.

А в канун моего восемнадцатилетия мама не вернулась с работы. Сотрудники сказали, что она отпросилась пораньше и уехала. А перед этим она одолжила денег, сказала — до получки. Говорили, что она наверно устала очень и прыгнула на пару лет вперед, посмотреть, что из меня вырастет. Но я уверен, что она поехала покупать мне подарок ко Дню рождения, а ее убили из-за проклятых денег.

Я прожил в нашей опустевшей квартире месяц, а затем — решился и прыгнул к деду в далекое будущее, на сто лет вперед.

Мне и раньше приходилось прыгать, только на короткие дистанции. При этом не ощущаешь ничего: вот ты выставил стрелочками время чтобы чип рассчитал угол орбиты, вот ты сел на корточки, прижал клипсу к груди, чтобы без проблем попасть всем телом в сдвиговую область, и нажал кнопку старта. И все. Ты продолжаешь сидеть, и твой палец давит кнопку, только вокруг уже другое время. Иногда — немного закладывает уши, потому что атмосферное давление разное.

Я вышел в гостиную, сел на пол, долго не решался, а затем все-таки нажал. Уши заложило сильно, и меня немного качнуло — видно, скачок давления оказался значительным. Со всех сторон обступала бархатная темнота — видимо я попал в ночь. Я знал, что ошибка позиционирования при прыжке на сто лет должна составлять плюс-минус два месяца, но понятно, что этого никто не проверял, а кто проверял — тот никому уже не рассказывал. Так что может и больше, кто знает?

Темнота казалась абсолютной еще и потому, что здесь стояла полная тишина. Лишь тихо пели сквозняки и билось мое сердце. Через несколько секунд глаза привыкли, и я стал различать контуры.

Окно гостиной оказалось разбито, а небо — затянуто тучами и почти не давало света. Фонари на улице не горели. Все вокруг оказалась завалено ветхим хламом. Я потянулся рукой к клавише выключателя — она оказалась непривычно шершавой. Нажал — и пластик под моими пальцами рассыпался в мелкую крошку.

Сердце забилось еще громче. Ночь давила на нервы, я выставил на клипсе двенадцать часов и нажал старт.

Разом зажегся ослепительный дневной свет, но открывшаяся картина была совсем ужасной. Комната оказалась в полной разрухе, остатки шмоток покрыты толстым слоем земли, песка и пыли, а в углу под потолком торчало здоровенное гнездо, похожее на бумажный шар, но тоже старое и ветхое — насекомые давно его покинули.

Я прошел в дедушкину комнату. И сразу увидел его. Он лежал на своей тахте в той позе, в которой мы его отправили. Твердый, совершенно высохший скелет в клочьях халата. Рядом в пыли лежали конверты с клипсами — те письма, которые я посылал из его комнаты. Некоторые свежие, некоторые желтые — я посылал их примерно на один и тот же срок, но позиционирование работало с большим размахом. Мешочек с табаком лежал на полу. Я развязал его и вытащил листок последнего письма — того самого, что я написал два года назад после школьных выпускных. Лист пожелтел, и буквы местами расплылись от сырости. Я бросил его и кинулся прочь.

Город оказался брошенным — асфальт зарос сорняками, некоторые дома рухнули под своей тяжестью и лежали в руинах. Казалось, здесь уже много десятков лет не ступала нога человека. А где она тогда ступала? У нас конечно не столица, но город не из мелких.

Я тупо шагал вперед, перебираясь через камни и обходя мусорные завалы, и в голове моей не было никаких мыслей. Почему-то мне сейчас не жалко было деда — все-таки я уже давно привык и смирился с тем, что его нет. И даже не жалко было маму, хотя когда прыгал, оставалась крошечная надежда, что здесь я встречу ее и деда живыми и здоровыми. А жалко мне было себя. Куда я попал? Что я теперь буду делать? И куда же они все делись, люди?! Ведь они не могли совсем исчезнуть, выродиться за сто лет? Не могли же все вместе прыгнуть в будущее — наверняка остались какие-то поселения, какие-то упертые фанатики… А те, кто прыгнул — куда же они прыгнули? Может, где-то в будущем есть база, точка сбора, где наконец-то собралась заново и расцвела цивилизация как надо?

Я дошел до Площади Радио — она оказалась завалена кусками бетона и бордюрного камня. Создавалось впечатление, будто каменный лом принесли сюда специально и бросили как попало. Я пригляделся и увидел стрелку, выложенную из камней. Проследил за ней взглядом — и понял, что каменный лом на площади образовывал надпись: «Люди! Встречаемся здесь в году 3000!»

Честно скажу — у меня мелькнула мысль вернуться сперва в квартиру, собрать там письма, на которых оставались почти новые клипсы со свежими батарейками, походить по брошенным домам и напихать по карманам утвари — вдруг в будущем это кому-нибудь пригодится? Но уж очень хотелось поскорее убраться из этого пыльного ада и увидеть живые человеческие лица.

Я прикинул, сколько времени осталось до года 3000, а затем немного схитрил: добавил еще пятьдесят лет, чтобы человечество успело убрать весь мусор, привести в порядок город и восстановить цивилизацию. Затем мне пришло в голову, что я наверно не один такой умный, и я добавил еще пятьдесят лет — чтобы уже наверняка попасть в самый расцвет.

И когда я нажимал кнопку, на миг появилась уверенность, что сейчас я окажусь именно там — в солнечном городе, где ученые открыли все законы, и люди счастливы.

Мир, куда я попал, оказался холодным и черно-белым. Города здесь не было вообще, все оказалось укутано толстым слоем снега и льда. Я стоял на дне котловины, окруженной холмами. А сверху на меня глядело низкое небо темного цвета, словно наверху распылили пепел. И тишина. И мороз. Хотя в первый момент он еще не чувствовался, но я знал, что долго здесь не протяну в своей летней куртке. По крайней мере там, откуда я только что выпрыгнул, еще можно было жить, наверно даже найти воду и каких-то людей, здесь же…

Я присмотрелся. И то, что поначалу принял за холмы, оказалось развалинами города — просевшие и рухнувшие внутрь себя остовы зданий, засыпанные снегом, землей и мусором. Острые края почерневших каменных плит торчали из-под снега тут и там.

Я запахнул куртку — мороз стремительно забирался внутрь. И тут, наконец, понял — это все. Конец. Год 3000 — это уже очень далеко. Обратно дороги нет, а дальше будет только хуже.

Но все равно надо идти дальше, потому что здесь — гибель. Что ж вы сделали суки? Раздробились, разбежались на поиски счастья, и каждый надеялся, что за него продумают, решат и организуют? Поверили дедушкам, что впереди — рай? Кто остался — честно прожили свои жизни и вымерли или ушли куда-то. А мы бросились в далекое будущее как на курорт, не взяв с собой ничего, не продумав ни связи, ни запасного варианта — в уверенности, что на курорте обязательно будут все удобства?

И тут я увидел на снегу цепочку следов. Они были свежими и явно человеческими, хотя я бы затруднился сказать, во что обут этот человек. Но он прошел здесь совсем недавно! Проваливаясь в снег по колено, я двинулся вперед. Обогнул ближайший холм и увидел вдалеке столб серого дыма, узкий как клинок. Он поднимался из развалин. Запахнув куртку, я побежал туда. В ботинки набился снег, и ноги тут же заледенели.

Я был уже почти у каменной гряды, откуда тянулся дымовой столб, когда из руин показалось лицо. И я разом остановился. Нас разделяло шагов двадцать.

Это был человек — мужчина лет сорока. На голове намотано что-то вроде чалмы из пепельно-серых тряпок, одна щека заметно отвисла, словно у него болят зубы, на лбу шрам, и все лицо заросло нечистой клочковатой бородой. Рот мужика был открыт, и оттуда ритмично вырывался белый пар, а колючие глаза смотрели так настороженно, что подходить ближе не хотелось. И сам он не спешил высовываться во весь рост из-за своей каменной гряды.

— Привет! — сказал я, вскинув руки.

Бородатый молчал, и лицо его ничего не выражало.

— Эй! — повторил я нерешительно.

— С какого года? — пролаял бородач без интонации, но с акцентом. И, не дожидаясь ответа, гаркнул: — Клипсы есть? Батарейки для клипс есть?

Я опешил на несколько секунд, и бородачу этого хватило: из развалин высунулась трубка и полыхнула огнем. Что-то пронеслось над моей головой, словно весь воздух этой котловины свернули в иглу и продернули сквозь мои уши. И только потом я услышал раскатистый звук выстрела.

Сжавшись, я упал на снег — чисто машинально. Просто почувствовал, что сейчас надо упасть. И это меня спасло. Тут же над головой грохнуло второй раз, но снова мимо. Раздумывать было некогда: я сжал клипсу в кулаке и нащупал кнопку «мне повезет» прежде, чем раздался третий выстрел.

Мне не повезло. Мороз тут достигал наверно градусов ста и дул ураган. Черная снежная пелена с ревом пнула меня, подхватила и повезла по сугробам так, что я чуть не выронил клипсу. Пальцы тут же онемели, и я даже не почувствовал, нажали они кнопку «мне повезет» или нет.

И на этот раз мне повезло. Очень повезло. Хоть от перепада давления я и потерял сознание. Но мне повезло, что я оказался во влажных и теплых джунглях — в парилке, где сразу оттаяли заледеневшие ноги и руки. А когда посмотрел на клипсу — сердце чуть не оборвалось. Крошечному циферблату не хватало места, чтобы показать то число лет, на которое меня швырнуло последний раз. Судя по количеству цифр — десятки миллиардов лет. Если дедушка прав, и механизм клипсы можно сравнить с орбитой, то угол старта настолько приблизился к максимуму, насколько вообще позволяла разрядность клипсы.

Я не знаю, куда меня выбросило, но здесь оказалось другое небо, другое солнце, и Луна в этом небе всего одна. А сила притяжения — меньше. Зато здесь никто меня не караулил чтобы убить и отнять клипсу и, похоже, здесь можно было жить.

Я никогда не видел таких растений, зверей и насекомых. Здесь очень странные звери, словно сделанные по единому шаблону. Тому, кто никогда не видел настоящего зверья, может показаться, что они все разные. Но когда я увидел их, то в первый момент решил, что джунгли населены карикатурами на человека. Все звери здесь похожи на людей, только неимоверно одичавших, видозменившихся и опустившихся на четвереньки: у всех у них как на подбор один позвоночник, оканчивающийся головой с костяным шаром черепа, и у каждого ровно четыре лапы — ни больше, ни меньше.

Может, прав был дедушка, и у будущего действительно нет конца. А может, права была мама, и Солнце действительно погасло, да и Галактика успела свернуться и снова взорваться, и в этой точке пространства возникла совсем другая кислородная планета, к которой меня и притянуло — клипса всегда выбрасывает из времени на ближайшую поверхность. Если это так — то мне очень повезло. Жутко от мысли, какой могла оказаться самая ближайшая поверхность в новорожденной Вселенной спустя миллиарды лет. Сколько людей вообще могло долететь до этого мира? Шансы — практически равны нулю. Быть может, в незапамятные времена на безжизненную планету свалился кто-то из моих соплеменников и тут же умер, но микробы, наполнявшие его тело, не погибли, а дали начало новой белковой жизни? А потом сюда упал еще кто-нибудь? Я понимаю, что вероятность близка к нулю, но чем иначе объяснить, что в этих джунглях тоже живут люди? Они совсем дикие и говорят на непонятном языке. На их стоянку я наткнулся на второй день блуждания по джунглям. И вовремя: в живых осталась лишь одна молодая женщина. У них прошла какая-то эпидемия, и эта женщина умирала последней. Наверно я бы тоже заразился и умер, но в кармане куртки у меня лежала маленькая аптечка.

И я остался жить в этом мире. Я знал, что идти дальше некуда, знал, что у меня в клипсе месяц от месяца садится батарейка, и скоро в ней не останется совсем ничего, а, может, уже не осталось. Но здесь можно было жить. И здесь было красиво.

Солнце зависло над холмами и не хотело опускаться дальше. Сейчас оно напоминало алый глаз, похожий на глаз саблезубой. Но не злой и не добрый, равнодушный. У этого глаза было впереди столько времени, что сейчас он не спешил закрываться на ночь, а все подглядывал, подглядывал, что мы будем делать дальше. Но небо уже заволоклось облачной влагой, а с озера наползал туман. Казалось, наш холм стоит в центре мира: и сверху облака, и снизу.

Где-то там под холмом в хвойнике раздался далекий тоскливый вой — саблезубые выходили на охоту. Но здесь, в пещере на вершине каменного холма, они были не страшны. Особенно — пока горит костер.

— Облака, — сказал я.

— Утром звезды, — ответила моя женщина и прижалась ко мне.

Я не стал спорить — привык, что она всегда оказывается права. Она же родилась и выросла в этой стране озер, хвойника и папоротника, а я еще два года назад жил в городе среди машин и электроники. Я накинул край шкуры на ее ноги. Мы сидели молча и почти не двигались. Солнцу надоело, и оно решило уйти.

Женщина заснула, а я все смотрел наружу — туда, где оставалась оранжевая полоска от севшего солнца. В последнее время я стал замечать, что мне нравится просто смотреть вдаль, окаменев. То ли организм пытался отдыхать от дневной беготни по тайге, то ли вид из нашей пещеры действительно был очень красивым. А может, я по привычке ждал, что что-то произойдет или изменится — появятся цивилизованные люди, зажгут костры, принесут инструменты…

Раздался свист и мелькнула тень. Я вздрогнул, хотя понимал, что ни одна саблезубая сюда не поднимется. Но тень была маленькая. Влетев в пещеру, она липко присела на камни и аккуратно сложила крылышки за спиной — летучая жабка, маленькая, неопытная. Пугливая. Если поджарить на вертеле — очень вкусная, особенно хрустящие крылышки. Сказал бы мне кто-нибудь пару лет назад, что я буду есть жабу, да еще летучую — я б не поверил. Вот если бы сачок сюда или какой-нибудь самострел…

Я не успел понять, что произошло. За моей спиной взлетела тень. Что-то просвистело. Удар — и по пещере загрохотал катящийся камушек, а в углу уже билась жабка с переломанными крыльями.

Моя женщина мягко поднялась, не глядя схватила жабку, свернула ей голову, насадила на прутик и опустила на догорающие угли. И снова легла рядом, не сказав ни слова. Мы вообще мало разговаривали. И хоть она неплохо выучила мой язык, и я выучил несколько ее гортанных слов, но мы оставались очень разными, и тем для бесед у нас не было.

Мне показалось, что она снова заснула, но вдруг я услышал:

— Расскажи детство.

— Что? — повернулся я.

— Расскажи детство, — повторила она, переворачивая зарумянившуюся жабку.

— Детство… — Я лег поудобнее, положил кулак под голову и уставился в темный потолок пещеры, бархатный от клочьев копоти. — Я тебе уже рассказывал много-много раз. И про детство, и про дедушку, и про школу с колледжем, и как я попал сюда. Ты уже хорошо знаешь мой язык, расскажи что-нибудь сама?

Она молчала.

— Откуда твое племя? — спросил я.

— Мы жили здесь всегда.

— А откуда вы появились?

— От богов.

— От богов?! - я оперся на локоть и повернулся.

Нет, она не шутила — ее черные глаза все так же спокойно блестели в темноте пещеры. А на смуглой шее поблескивал на шнурке амулет — камушек с дыркой, который она носила всюду и верила, что он оберегает от опасностей. Это была старинная традиция племени, но я знал, на что похож камушек — на клипсу, которую я точно так же носил на шее.

— Давно-давно на землю спустились боги и стали жить. Древние боги знали и умели все. Горы и звери были им подвластны. Они умели лечить все болезни и раны. Они могли все.

— Откуда они появились?

— Они просто появились из ниоткуда. Наверно с неба, потому что откуда же еще можно просто появиться? Они умели все, но не умели жить в тайге. Им пришлось все забыть чтобы выжить. От них появилось мое племя. И другие племена. И звери, и птицы, и жабы, и рыбы. И насекомых они привезли с собой.

— Есть другие племена?! - изумился я.

— Далеко-далеко, куда уходит солнце, живут злые люди. Они похожи на нас, но маленького роста. Они разговаривают на непонятном языке и вяжут корзины. Если с ними жить, удастся родить детей. У них сгорбленная спина, обросшая черной шерстью, и выпуклый хребет.

— Ты мне не говорила про них!

— Про них плохо говорить. Плохие люди.

— У них тоже есть легенда, что их род идет от богов?

— Да. Все в мире создали боги, которые были всемогущими. И все это знают.

— А еще есть люди?

— Да. Далеко, откуда приходит солнце. Где кончается лес, и небо закрывают камни. Там живут высокие люди. У них большие головы и длинные зубы торчат изо рта. Их очень много, и они все покрыты рыжей шерстью. Они умеют делать каменные топоры, но не умеют разговаривать. Они часто едят людей. Моя бабка говорила, что с ними можно жить, но не удастся родить детей.

— А какие еще бывают люди?

— Когда-то здесь жили серые люди с волосатыми руками, но в голодный год их всех съели саблезубые.

— А еще бывают люди?

— Я не знаю.

— А они все носят на шее камушки и верят, что они их оберегают?

— Да. Особенно когда идут на охоту.

— А твое племя все погибло?

— Нет. Я живая. Ты живой.

— Два человека — это разве племя… — усмехнулся я и обнял ее за плечи.

Она молчала, а затем медленно взяла мою ладонь и мягко приложила к своему животу.

Охота не ладилась. За полдня я проверил два десятка силков, но они были пусты, а приманка съедена. В поисках гнездовий обошел дальний край болота, куда давно не забирался. И ни одной кладки! День заканчивался, солнце клонилось за верхушки сосен, времени оставалось только на обратную дорогу до пещеры. С пустыми руками. Уже выбираясь из чавкающей трясины, я заметил у ручья на илистой отмели след копытца. Я уже хорошо разбирался в следах, чтобы понять — здесь недавно прошло небольшое животное, лунка не успела заполниться водой. И оно сильно хромало. А такую удачу упускать нельзя.

Я опустился на четвереньки и принюхался, как это делала моя женщина. Нос как обычно отказался брать какие-то запахи, кроме запаха ручья и торфа — по-моему это чувство мне уже никогда не развить. Но среди стеблей осоки на земле копытца оказались неплохо видны. И они вели сквозь осоку в чащу. Сжав лук, я бросился по следу. Копытца то пропадали среди густой травы и мха, то снова появлялись. Солнце падало все ниже, оно краснело, пухло и наливалось огнем сквозь гребенку высоких сосен. В какой-то момент я потерял след. Пришлось снова встать на четвереньки и поползти по сырой земле. Клипса качалась на шее на сыромятном кожаном шнурке и ползла по сырым папоротникам. Это давно не имело никакого значения — я уже смирился с тем, что батарея выдохлась, хотя проверить, так ли это, не хватало духу даже на пять минут.

Неожиданно след появился снова. Я уже не сомневался, что это косуля. Следы вели в сторону — проваливаясь в мох, косуля ломанулась в этом месте сквозь кусты, оставив на колючках клочки темной шерстки.

Солнце село разом, лес потемнел и наполнился прохладой. Вдали тревожно закаркала птица. Но следы еще виднелись и косуля, похоже, была совсем рядом. Не было времени подкрадываться с наветренной стороны, не было времени охоться как положено. Я просто выхватил стрелу с костяным наконечником и бросился сквозь чащу, уже заметив вдали неясную тень. Неожиданно деревья расступились и передо мной открылась поляна…

От неожиданности я выстрелил, и стрела угодила в лохмотья, которые недавно были косулей. А та тень, что сгустилась над ней, вдруг пошевелилась. Сверху глядела яркая полная луна, и волнами наплывал тяжелый звериный запах. Подняв окровавленную морду на меня смотрела саблезубая крыса — крупная, таких я еще не видел.

Я почувствовал, как вмиг похолодела спина, попятился, выхватывая из колчана вторую стрелу. Тетива взвизгнула, но стрела ушла вбок — я так и не научился хорошо стрелять из лука, особенно в минуты стресса. Чудовище ощерилось и неспешно, вразвалку пошло на меня. Оно ничего не боялось.

Я вынул последнюю стрелу, но тут рев раздался сзади. Я обернулся и выстрелил — и снова стрела прошла мимо саблезубой, несущейся на меня из чащи. Из темноты выходили новые тени — здесь была большая стая, сильная и голодная.

Я уже понял, что все кончено, но выдернул из-за пояса каменный топорик — маленький, разделочный. Шагнул навстречу, присел, а затем заорал и бросился вперед. Но ударить не успел — когтистая лапа ткнула меня в живот и подкинула вверх. Топор вылетел из рук. Истерично заорала далекая птица, а я упал спиной на камень, прижимая руку к расцарапанным животу и груди, чувствуя липкую кровь. И вдруг нащупал клипсу.

Звери не спешили. Им некуда было спешить. Они шумно водили носами и приближались со всех сторон.

У меня не было выхода. И почти не было шанса. Но я все-таки нажал кнопку «мне повезет».

Бросило меня далеко: на сто тысяч лет. Но я не смог себе простить, что бросил свою женщину там, в пещере, и первое, что сделал — разбил клипсу, измолол ее в порошок подвернувшейся под руку железякой. Мне повезло — здесь есть железяки! Здесь есть даже компьютеры!

В этой эпохе на планете живут три расы людей, которые различаются цветом кожи и внешним видом. Я этого не замечаю. Все наши люди были такие разные, что не найти двух похожих — лишь число рук и ног одинаково. Здесь же все настолько одинаковы, будто близнецы, и я до сих пор толком не научился их различать. У всех лицо слегка приплюснутое — как у моей женщины. А тело их лишено волос, а наверху головы растет густая шерсть — точь-в-точь как у меня. Из глубины веков они несут легенды о том, что произошли от древних богов по образу и подобию, эти боги умели все, и сотворили мир. А здешние ученые уверены, что природой двигает вечная эволюция, а не деградация. Они уверяют, что люди произошли от обезьян, которые начали трудиться. Хотя соглашаются, что по строению тканей человек больше напоминает свинью. По их легенде, обезьяны постепенно произошли от крыс, ящериц, рыб, а те — от микробов. Биологи сравнивают гены разных видов, пытаясь найти связь, и их не удивляет, что все гены практически одинаковы, — здешние ученые попросту не знают, насколько разными могут быть гены, если это действительно гены совсем разных видов. Они раскапывают в земле древние кости вымерших мутантов и пытаются выстроить четкую схему эволюции — получается плохо, но они верят. Я люблю их за это. Я люблю их за все, что они делают!

Сперва я попал в полицейскую часть, там меня перебинтовали и отвезли в больницу. Здесь очень неплохие больницы, они даже иногда умеют лечить рак. Моя больница оказалась психическая, я делал вид, что потерял память. Долго учился их языку и осваивался, но продолжал утверждать, что не помню своего прошлого. Через год меня выписали, дали имя и временные документы. Теперь я живу за городом — в бытовке-вагончике на складе овощей. Работаю водителем электропогрузчика. По воскресеньям я хожу в церковь и слушаю рассказы о божественных чудесах и человеке, которого распяли на кресте, а затем он исчез. Я верю, что так оно и было. Работать мне приходится много, но я готов к этому. Я — предатель, сбежавший из одной цивилизации и попавший в другую только потому, что мне невероятно повезло. Но я бежал от смерти, а здесь мне ничего не угрожает. Я давно все продумал, все понял и повзрослел. Дальше я не побегу даже под страхом смерти. Ни разу я не пожалел, что разбил клипсу, пусть даже к ней здесь можно подобрать новую батарейку. Ведь они здесь очень развиты, даже более развиты, чем были мы. И если бы кто-нибудь из них смог разобраться в устройстве клипсы, они бы, пожалуй, сумели наладить их выпуск. А я очень хочу верить, что здесь этого никогда не случится. Очень хочется в это верить. Мне повезет.

март 2006, Москва