Де’Бинэ Сача

Глава 41

— Напрасно упорствуешь, Сача, — покачал головой щекастый толстяк в смешной розовой майке в облипку, которая мало того, что из-за ужасной духоты в допросной была насквозь мокрой от пота, еще, как вторая кожа, подчеркивала и выставляла на всеобщее обозрение каждую жировую складку на животе и боках, и, разумеется, — натурально бабские сиськи пухляша. Последний же по поводу своего лишнего веса и, соответственно, ни разу не модельной внешности вообще походу не заморачивался, и похудеть совсем не стремился — о чем красноречиво свидетельствовал здоровенный жирный бургер на тарелке, который толстяк притащил с собой в допросную. Кстати, под стать внешнему виду у следователя была и фамилия, лишь одной буквой отличающаяся от обиднейшего, но весьма точного в случае этой пародии на полицейского, прозвища.

— Да не упорствую я, месье Жиле, — с максимально честным лицом я уставился в поросячьи глазки сидящего напротив офицера. — Просто решительно отказываюсь оговаривать самого себя.

— Нет, вы только посмотрите на него! — вкинул руки пухляш, и волна взбудораженного резким жестом жира заколыхалась под кожей сразу в десятке мест, как натуральное желе. — Я тут битый час помочь ему пытаюсь, по доброте душевной. Вхожу в положение, так сказать, как старший опытный товарищ… — На этом месте как-то само собой вспомнилась классическая поговорка про гуся, который свинье ни разу не товарищ, и я едва сдержался, чтоб ее тут же не озвучить в ответ.

— Вот че ты скалишься, безобразник? — продолжал, меж тем, журить метя пухляш. — Я насмешил тебя чем-то?.. Ну давай-давай вместе похохочем. Только потом, когда в суде тебе влепят года три за хулиганку с отягчающими, ты уж парень в тюремной камере на меня зла не держи. Я честно пытался — и до сих пор пытаюсь! — достучаться до тебя, дурачка.

— Вам показалось, месье Жиле, я вовсе над вами не насмехаюсь, — кое-как прохрюкал я, отчаянно борясь с рвущимся наружу диким хохотом.

— Сача, да пойми ты уже, наконец, что так устроена система. — Вдруг подхватив со стола тарелку с бургером, пухляш жадно вырвал зубами из многослойного лоснящегося от жира фастфуда здоровенный кус. Практически не жуя, он тут же его заглотил, вернул тарелку на место и продолжил вещать дальше, как ни в чем не бывало: — Чтобы получить желаемое, нужно чуть-чуть поступиться принципами и подстроиться под ситуацию. Ведь, повторяю: ты раньше ни по какому делу у нас не проходил, и до сегодняшнего инцидента имел, можно сказать, безупречную репутацию законопослушного гражданина. И если ты сейчас под протокол признаешь себя виноватым в совершенных сегодня утром многочисленных избиениях, то максимум, что тебе грозит в зале суда — это штраф в несколько тысяч евро, плюс общественные работы на неделю-другую.

— Типа скопившееся на парижских улицах дерьмо разгребать? — фыркнул я. — Огромное спасибо!

— В противном случае, — скривился пухляш. — Вина твоя все равно будет нами доказана. Там, ведь, улик вагон уже против тебя собрано: считай, многочисленные записи с камер уличного наблюдения, — загнул пару толстых, как сардельки, пальцев следователь. — Плюс твой собственный стрим… Но, из-за того, что в отказ пошел, и сотрудничать со следствием заупрямился, никакого снисхождения в суде, за безупречную репутацию былых лет, ты не получишь. И схлопочешь максимальный срок, как злостный правонарушитель… Подумай, Сача, тебе это надо? — Он снова цапнул тарелку и жадно отожрал очередной кус бургера. Но, не успокоившись на сей раз на достигнутом, куснул следом бургер еще дважды, вернув в итоге на стол уже почти пустую тарелку.

От размышлений о том, как во вполне приличную с виду хлеборезку этого хомяка удалось за считанные секунды запихнуть добрые две-трети гигантского бургера, и почему после этого «подвига» толстяк спокойно все проглотил и даже ни разу не поперхнулся, меня отвлек гневный вопль Каспера:

Соглашайся! Уж лучше штраф заплатить и мусорщиком недельку-другую повпахивать, чем аж на три года в тюрьму! — воспользовавшись паузой, заверещал под черепушкой сосед, поплывший под прессом доводов опытного, несмотря на фриковый вид, следака.

На подначку паникера я, разумеется, не повелся и озвучил сосредоточенно жующему собеседнику собственное возражение:

— Месье Жиле, но, если вы видели мой стрим, то должны понимать, что я действовал все время сегодняшним утром исключительно в рамках самозащиты.

— В рамках самозащиты? — хмыкнул следователь, облизывая жирные пальцы и с тоской глядя на остатки почти уничтоженного бургера. — Серьезно?.. Да у меня — вишь какая неприятность! — заверенных медиками заявлений от доброго десятка человек скопилось. И все, как под копирку, о тяжких телесных, нанесенных обезумевшим Сача Бинэ гражданам сегодняшним утром. Причем нападения на несчастных происходили в разных местах… Напряги извилины, парень! Это куда как больше смахивает на расчетливую месть, чем на самозащиту в состоянии аффекта.

— Ладно, рассказу, как все было на самом деле, — поднял я руки, принимая весомость доводов оппонента. — Сперва по дороге на работу на меня напали посреди улицы, но я, как смог, отбился от злодеев. Потом, прибыв на работу, каюсь, наказал попавшихся на глаза уродов, являющихся организаторами, по сути, изначального нападения. Дальше, взбудораженный дракой, я пошел разбирался с начальством из-за некорректно составленного контракта. Мне не захотели его показывать. И тут, признаю: пришлось применить силу, добиваясь поставленной цели. Зато, в итоге, мне удалось выяснить, что последняя страница там была кровью написана. Прикиньте, месье Жиле, как в дремучем средневековье!

— О боже, какая чушь, — закатил глаза пухляш. — Ты себя-то со стороны слышишь?.. Если ляпнешь такое в суде, тебя, парень, даже не в тюрьму, а в сумасшедший дом упекут.

— Но там действительно на последней странице кровь вместо чернил, — заспорил я. — Когда смоченной слюной ладонью я по тексту провел, багровый след от ладони остался. И он до сих пор, наверняка, там есть. Проверьте. Вам трудно что ль?

— Сача, дружище, да мне, вообще, дела нет до твоего дурацкого контракта, — развел руками толстяк. — У меня на руках дело: о нападении и избиении этим утром десятерых людей. Виновник нападения установлен. И вина его, считай, уже доказана. Твое признание себя виновным — это по сути, формальность. Важная для тебя, заметь, формальность, но никак не для меня. Посему, я последний раз тебе предлагаю: безо всяких оговорок, просто, признай себя виновным в избиении людей и подтверди, что искренне раскаиваешься в содеянном, и просишь суд о снисхождении. Мы подпишем протокол чистосердечного признания, и я обещаю максимально мягкое наказание для тебя по итогу судебного заседания.

— Не буду я ничего подписывать, — твердо возразил я. — Те, кому сегодня досталось от моих кулаков, получили люлей за дело.

— Ну, как знаешь, парень, — фыркнул толстяк, и запихал в прожорливую пасть остатки бургера.