Дар леса

Зимний костер

Жарко… Не стоило так задерживаться. Тонкая, испачканная в земле и зеленом соке трав рука поправила прикрывающий голову платок и поудобнее перехватила корзинку, прикрытую влажной тряпицей. Длинная юбка только мешает, цепляясь за колючую траву и шурша, но иначе никак. Тяжелый вздох и неудобный подол чуть подоткнут, а женщина заторопилась с середины поляны к лесу. Лишние глаза мало ли где попадутся. В штанах ведь только воительницы ходят. И шлюхи. Да и кто, и когда видел этих воительниц то последний раз! А вот в записные шлюхи попасть… итак уж поверила зря в молодости в любовь то. Травница вздохнула и подойдя к деревьям с нежностью посмотрела на спящий результат излишнего доверия людям. Сын спал измазанный липким соком беломорника и будить его было жаль, но сама она его и корзину уже не донесет. Тяжелый стал. Защитник может вырастет. Беленькому и конопатому в мать мальчишке вряд ли исполнилось еще пять весен. Растолканный, он сонно тер глаза и хныкал, но вредная мать уволокла его с собой, всунув в липкие ладошки охапку болотного папоротника. Одни они, кто еще ей поможет.

Женщина с сыном ушли, оставив после себя примятую траву у дерева, несколько нитей с юбки, которые зацепились за острые шипы чертополоха на поляне, да вкусный запах свежего хлеба, лежащий на свежесорванном листе лопуха – дар хозяину леса. Чтобы не завел в топь, не подвел к злому зверю.

Крупный, серый с черными подпалинами на боках и морде волк долго следил за людьми на поляне и вышел из своей схронки только когда ветер перестал доносить голоса и шелест травы под ногами. Сделав круг по поляне, он чуть фыркнул, ткнувшись носом в хлеб, но есть не стал, найдутся и без него охотники до такого редкого в лесу лакомства. Следующий круг был поменьше, опустив морду к самой траве, зверь прошелся по пути знахарки, осторожно собирая зубами потерянные на колючках нити. Проверив, что не пропустил ни одной, он втянул носом воздух, и чуть качнув хвостом, потрусил в лес. Через несколько минут уже ничто не напоминало о том, что на этой поляне кто-то был.

Волков в этой части леса отродясь не водилось, слишком близко человеческое жилье, да и зимы были хоть и снежными, но не слишком суровыми и стаи предпочитали жить и охотиться глубже в чаще. Этот появился здесь несколько зим назад, просто пришел и остался жить, обустроив себе логово в старой заросшей пещере на берегу обмелевшей реки. Правда, ему пришлось выгонять оттуда прежних жильцов. Семейство лисиц и стая летучих мышей долго сопротивлялись, но, в конце концов, сдались. С медведем, который заправлял местным зверьем, разговор был долгим. Пришлому все таки удалось убедить Хозяина леса, что он может тут быть, так что уже на следующий год, с первой зеленой травой, лес и его обитатели не пугались неслышной серой тени, которая мелькала в высокой траве.

Прошло два года, а может и больше, с момента как Серый появился в этой части леса. Местное зверье привыкло к нему, смирилось с тем, что теперь еще и он может кого-то съесть, но волк не лютовал. Убивал только ради пропитания, да и делился, если ему было много. Иногда к нему приводили свой молодняк лисы и барсуки, чтобы щенки пересидели охотничью облаву в большой пещере. На глаза людям волк не показывался, и следов не оставлял, разве что пару раз люди могли найти клочки его шерсти, когда он линял по весне. Но по весне шерсти по лесу обычно раскидано предостаточно, так что отличить где чья могли только самые умелые охотники, но они обычно такой ерундой не занимались. Зачем, если и так все зверье известно еще с пеленок.

Изредка волк уходил поглубже в чащу и выл там, запрокидывая голову к полной луне, которая виднелась в ярком звездном небе. Заслышав этот полный ожидания, страха и какого-то чудовищного одиночества голос, зверье пряталось по норам и гнездам, стараясь не встречаться с его хозяином, но на утро все снова было как обычно.

………………………..

Путь к дому, стоящему между лесом и поселком, был неблизким. Собрать нужное количество травы, чтобы хватило на весь сезон предстоящих охот, сложно. Одна знахарка на всю округу – тяжкий труд. Люди злы, да подозрительны, а добро помнят недолго.

Женщина, пробирающаяся сейчас сквозь дикий малинник с ладонью ребенка в одной руке и тяжелой корзиной в другой, пересекла уже тридцатилетний рубеж, но не была ни вдовой, ни девицей. Таким как она семейная жизнь не светила. Все добрые люди знают, что рыжие всегда ведьмы. К чему брать в дом такое несчастье пусть она хоть трижды хорошая хозяйка и собой ничего? Даже кривая Стаська из дальнего хутора и то лучше будет. Так и прибилась она к старой бабке Ворожее. Имя постепенно забылось, родители ее не привечали – отрезанный ломоть ведь, а бабка умерев вскорости, оставила ей старый домик, остатки запасов, немного умений, что рассказать да показать успела, да наследное ведьмино имя – Ворожея.

– Мама, я есть хочу, – заныл ребенок, пытаясь опуститься на землю. – Я устал.

– Немного еще, – вздохнула женщина и смахнула со лба пот. – Потерпи. Придем, травы переберем и поедим. Я репу с ночи запарила. Потерпи. Ты же мужик.

– Мужик, – печально согласился мальчишка и опять пошел следом, тоскливо провожая взглядом спелые ягоды малины проплывающие мимо. А что делать? За свою недолгую жизнь он уже твердо знал, что не поработаешь, не поешь. Нечего будет. Когда одной зимой мама заболела, никто не пришел помогать, даже тот, кто считался отцом. Если бы не оставил кто-то на крыльце ночью свежую, еще кровящую оленью тушу, вообще бы пропали. Он тогда думал на охотника какого, как отец его непризнанный, но, сколько он не благодарил потом мужчин шепелявившим еще голоском, никто не сознался, все отмахивались.

А его мать шла, сжимая его руку и все думая, как жизнь странно повернулась. Вот ведь уже в руках держала горшок с выдержанным отваром. Сама глупость сделала, сама и убрать хотела. Но… не смогла. Все ждали, что уберет ненужный никому приплод, но приподнявший юбку большой живот многих заставил краснеть. Кого от злости, кого от стыда еще живого в душе. Камнями не забили тогда только из-за жреца старого. Тот свое слово сказал и оставил их. Молодой на смену ему оставшийся тоже ничего. Она знает, сколько он ночей не спал, помогая немощному уже учителю. И пусть он злее и яростнее в вере, но умереть совсем плохой смертью не даст. Уж почто старая Ворожея не любила жрецов и ее этому учила, а вот спасли они молодую-глупую тогда. И рожать помогали, хоть толи мораль читали все время, толи проповедь, она не разбирала за муками, и помощь ее принимали, несмотря на запреты веры, и ребенка, когда узнали что мальчик, готовы были взять на воспитание в Храм чуть погодя. Но старому бы она отдала, прежнюю веру он не хаял, а вот молодому нет, ходит только зря, спорит с ней. Ярый, злой. Смотрит странно. К болящим теперь ее только после него зовут, а это сложнее – уже сколько баб и младенчиков перемерло родами из-за того что ее поздно звали? Воля Богов… женщина печально улыбнулась. По воле прежних Богов одна бы она с дитем не осталась. Обвенчаны под рябиной данным словом и призвавшие в свидетели Лес и Хозяина его. Ходили они молодые и в новый Храм, и там ей он обещался… Но…

– Непраздна я… Как же так? Он слово давал…

– Да что ж сама не поймешь? – отец «женаха» смущаясь, покрутил шапку в руках. – Та, ровная, справная, молодая, не то что ты – ей еще семнадцати нет. Семья там, приданое. Слово в Лес улетело и пропало, а плод и… неужто наговор да средство не знаешь?

Много обидных, злых слов было сказано на это. Много. На костер бы хватило. Или на знак гулящей девки – обритые волосы. Но заступились. Жрецы на их мертвом алтарном камне поклялись, что не врет она. И не совсем пропащий парень был – тоже сказал, мол клялся по старым законам. Но верить людям нельзя стало. Сжималось все внутри и горело злым огнем одиночество вскармливаемое слезами своими и сына. Никого более к себе пускать было нельзя – ославили бы гулящей. Так и жила невенчанной женой.

В дом отца своего сына только раз пришла.

– Спаси его, Ворожеюшка, – рыдала на пороге мать, – Ой, помрет, ой, каликой станет!

– Не помрет, – сквозь зубы цедила она, устраивая сына в пеленках на лавке рядом с люлькой, где тихонько пищал младенец на три месяца всего младше ее сына. Жена раненого испуганной наседкой кинулась к ней, загораживая колыбель.

– Пошла прочь, ведьма! Не смотри черным взглядом!

– Молчи, дура! – прикрикнул хозяин дома и грузно переваливаясь, поспешил к гостье.

– Прости ее, Ворожея, родила недавно, вот и дурит еще. Младенчик слабенький опять же… девка первая у нее вышла, прости Боги какое наказание, – сам он одобрительно посмотрел на сурово поджавшую губы женщину. Тоже же недавно родила, а подтянутая – не то что невестка квашня-квашней и дура-дурой.

Одного взгляда хватило чтобы понять, женишка хозяин леса деранул.

– Что позвали так поздно? – бросила она сумку рядом с полатями и начиная сматывать бинты с почти оторванной руки. Из раны хищно выпирала сломанная кость, а кожа неудачливого охотника была покрыта мелким бисером испарины – пошел жар.

– На все воля Богов. Если не подействовала исцеляющая сила молитвы, то можно и к тебе обратится от глупых надежд, Заря, – подчеркнуто по имени обратился к ней неслышно подошедший жрец.

– И тебе не хворать, Марий. – кивнула не обращая на него внимания знахарка. – Вот с силой молитвы своей и будешь ему новую руку отращивать.

Сзади сипло завыла на одной ноте жена. – Цыть, дура! – прикрикнул на нее хозяин дома.

– Стол мыть, скоблить и кипятком обдать, да кладите его осторожно туда! – отрывисто скомандовала Ворожея раскрывая суму. – Да младенчика посмотрите моего!

– Присмотрим, присмотрим! – засуетился старик и быстро навел порядок, посадив всхлипывающую жену сидеть и качать внука, а невестку убихаживать лекарку.

– Молись, жрец, – вздохнула после всех приготовлений знахарка. Кровь, со странными звуками вгрызающийся в тело нож, отводящий рваную плоть от кости, вскрики раненного периодически приходящего в себя, получающего еще глоток отвара и проваливающегося в блаженное беспамятство, все слилось в одну круговерть дикой усталости.

– Ворожеюшка, может еще что сделать можно? – заискивающе спросила мать полутрупа осторожно переложенного на лавку у печки. Она таинственно поводила бровями и незаметно кивнула на жреца стоящего на коленях и все еще молящегося.

– Силами человеческими ничего, – отрезала женщина, проверяя ребенка и прикладывая проснувшееся чадо к груди.

– Верно, теперь молитесь и в Храм утром идите, – подал голос жрец, опять странно блестя глазами на нее. – Сильна ты, Заря. Ты подумай еще раз. Знания твои нужные, я бы тебя сам свозил сан принять, вместе бы тут служили. Сан жреческий и аскеза, твои ведьмины силы на благо бы направили. Дитя мы с тобой при Храме бы воспитали.

– Не ведьма я, – привычно отмахнулась знахарка, нежно смотря на причмокивающего младенца. – И в Богов твоих не верю. Куда мне в жрицы.

– Подумай… – проскрипел севшим внезапно голосом Марий и торопливо встал. – Пойду в Храме помолюсь за его здоровье, – сказал он родителям раненного и пошел к выходу.

– Иди, иди, батюшка! – согласно закивала мать и чуть ли не вытолкала жреца прочь. – Уж мы то тут посидим тихохонько!

– Так что сделать то еще можно? – чуть успев закрыв дверь жадно спросила она у все еще кормящей сына лекарки.

– А с чего мне ради нарушившего Слово, старых Богов гневить просьбами? – лениво ответила Ворожея, отнимая у довольно засопевшего ребенка грудь. – Хозяин леса его отметил, неужели сами не видите? Что могла, сделала, остальное воля Богов. Старых или новых как ближе вам.

– Ведьма! – выкрикнула жена раненого и выбежала прочь рыдая.

– Отметил. – ссутулился хозяин дома и тяжело сел на лавку рядом. – За обиду твою, за глупость нашу. Не простишь его?

– Никого не прощу, – сжала губы женщина. – Сами виноваты.

– Прости, прости его! – начала заламывать руки старуха распластавшись перед ней. – Что хочешь сделаю!

На шум запищал младенец из люльки, и перекрывая ее слабый зов басовито заревел сын знахарки.

– Тихо, тшшш, тихо Лисенок! – начала она укачивать разбуженного младенца. – А что ваша слабая такая?

– Ну тебя не звали на родины, понятно, – отвел глаза хозяин, отпаивая всхлипывающую жену водой из кувшина. – Мать ее приехала на первые роды то… ну и рожали как у них заведено в деревне – в кувшин. А Сазан его с пьяных глаз об пол как положено и грохнул….сильно видать… ну да вытащить все равно надо было, узкий же кувшин то…

– Как? – поразилась знахарка поднимая совершенно круглые глаза. – А что ж широкий не взяли раз уж все равно таким способом диким рожали?

– Какой был, такой и взяли, – кашлянул неудавшийся тесть багровея. Понятно было, что на радостях отмечать начали загодя и кувшин хватали не глядя.

– А упредить нельзя было? – поинтересовалась женщина. – Рожать как свекровь скажет, а не как сама захочет? Неужто когда брали не дом не поняли что она дура?

– Бабы, – процедил старик не понятно что имея в виду – толи вопросы знахарки, толи невестку, жену и тещу сына вместе взятых.

Раненный лежал на лавке не радуя цветом лица… Белый как снег с яркими пятнами нездорового румянца. Жалость шевелилась все сильнее. «Ладо мой, любимый, единственный…» память подкидывала и жаркий шепот, и первые робкие поцелуи, и запах смятой травы, и стоны нарушающие тишину одинокой ее избушки… Жалко… Добила ее фраза матери Сазана «Дубом и рябиной венчанные ведь…».

– Прядь волос срежь и за сыночком моим присмотри, – не выдержала она и смахнув слезы с щек встала.

– Приглядим, ой приглядим! – закивал старик принимая у нее внука и укачивая. – Ой сильный какой, не то что эта сдыхоть… Лис, да? Хорошее имя, вольное. А сейчас все больше новые имена жрецы велят давать. Без значения… Помоги ему, Заря… помоги… прости его, прости меня, дурака старого.

Уже одевая в сенях полушубок и заматывая платок, услышала она разговор стариков.

– Как есть дурень, – сварливо говорила мать. – Сильная девка, знающая. Видал как одной рукой ухват с горшком подняла? А младенчик какой хороший? Утю, маленький! Сына бы первого родила Сазану, счастье в дом приманила! И за благо бы считала, что в дом привели ее, рыжую! И жрецы бы волками не смотрели за то, что в Храме клялся, да не взял за себя. А с Белянки только корова, да коз пяток, большой тебе прок с них если дети плохие от нее?

– Цыть, старая! – вякнул отец. – Даст Боги, клуша наша очередными родами помрет, вдругорядь эту за себя возьмет.

Хлопнув от души дверью, она вдохнула морозный воздух. Нет… кажется не хочет она желать зла и скорой смерти глупой, рыдающей в коровнике жене своего суженого. Хотел бы сразу взять – взял бы. Хозяин леса так просто не отмечает зимой. Знак это. Но… может все же он счастье ее был? Пусть недолгое, но счастье, в сыне отразившееся и согревающее в оставшиеся годы? Суженый ее, Богами ненадолго ссуженный.

– Эй, Белянка? Как там тебя? – окликнула она. – Не бойся, не желаю я зла ему и счастью вашему. В дом иди.

– Уйди, ведьма! Старая, старая ведьма! Двадцать шесть уже, а все на чужих мужей смотрит! – злобно отлаялась та и опять глухо завыла.

Лес, темные вечерние тени, ломкий наст хрустящий под ногами… Хворост собирала уже в темноте почти. Показался ей в одном месте запах крови, но все забил страх не суметь исполнить задуманное. Первый раз ворожить по настоящему будет.

«От души говори» – учила старая Ворожея. «Сердцем верь, слова с кровью из себя выдирай. Заговор сильнее будет».

Разгорелся костер, затрещали сучья, вспыхнули от древнего слова высоким пламенем. Полился наговор, слова простые мешались со странным певучим наречием, вязью выбитом на старых камнях куда ее девчонкой еще водила старая Ворожея, уча дивным, не похожим ни на что звукам. Полетели на снег полушубок, платок и варежки. Выплелась из волос лента и разлетелись по плечам длинные рыжие, неправильные волосы. «На суженого пою, на счастье и любовь мою, покой и доброту призываю вашу, Боги» выпевало ее сердце и сами складывались слова в песню гулко отдаваясь вибрирующими нотками в каждой клетке тела. Гудел костер и летели над темным лесом слова наговора, и уже не сдержать ей было силы своей рвущейся прочь и срывающейся искрами с раскинутых ладоней. Огонь, разгоревшийся внутри, и сила ее таяли как снег вокруг костра. Образы теснились перед глазами, вот потянулись от костра к ней будто огненные ладони и полетела туда прядь волос бывшего жениха, отмечая путь для силы Леса и ее жалости. «Теки как река, наполни его силой моей, любовью моей, жалостью моей» просила она. Но пламя мигнуло и взметнувшись напоследок ввысь, чуть не опалив ее, упало растекшись по серому пеплу горкой остывающих углей. Только явился во взметнувшемся огне ей насмешливый желтый звериный глаз, да будто мелькнул в дыму серый волчий хвост. «Не получилось».

Вернулась она недоумевающая, но попала в вихрь благодарностей от матери Сазана. Тот на удивление спокойно спал, без жара и вскриков, а рана стала выглядеть будто уже пара недель прошло.

– Ай, спасибо, Ворожеюшка, – прыгала вокруг старуха и пытаясь всунуть ей в руку деньги. – Оздоровеет он, вот уж мы благодарны будем!

Отмахнувшись от надоеды, она попыталась понять вся ли сила пришла. Прислушалась… малая часть лишь плескалась в жилах, но и этого было видно довольно. На лавке гулил в пеленках сын, и от него тянуло силой Леса, но и там было мало. «На суженого просила, на любовь и на жалость» вспоминала она свои же слова. «Жалость он моя, а не суженый, любовь моя нынешняя это сын… а суженый тогда кто?».

Тогда поправился Сазан быстро, а через пару дней после того как он на ноги встал, отец его привел к ней в домишко козу и помог подновить хозяйство. А выздоровевший Сазан завел привычку напиваясь приходить к ней и стенать под окнами.

– Зорюшка… открой… родная, единственная… Одна ты меня поймешь.

Держалась она долго… а как то раз защемило сердце и пустила. Не чужой же… и пусто, как же пусто. Сынок опять же… Но счастье не получилось. Украдкой и втихаря не радовали редкие ночи, а виноватые его глаза только рвали сердце. Лис с отцом не сошелся. Нет, он радовался конечно, что играют с ним, что игрушку какую принесут, но кинувшись к нему однажды на деревенской улочке, малыш получил хлесткий подзатыльник и напутствие не лезть к чужим. Будто звереныш он после этого недоверчиво смотрел на Сазана, и знахарка перестала того пускать как последний не винился перед ней. Не последнюю роль и жрец сыграл. Марий пришел однажды вечером и что есть силы ударил в дверь.

– Ведьма! – рявкнул он во весь голос. – Открывай, ведьма проклятая!

Испуганная знахарка заметалась не зная, открывать дверь или прятаться с сыном в подпол, больно страшно звучал голос жреца. Двухлетний Лис заревел, чувствуя испуг матери и это притушило немного накал страстей сжигающих Мария.

– Заря, открой, – как то устало попросил он, садясь на землю у дверей. Бледная знахарка с держащимся за юбку сыном приоткрыла створку и жрец поднял на нее больные и усталые глаза. Тут лекарка испугалась уже не за себя, опускаясь на колени рядом с мужчиной и прижимая к себе замолкшего Лиса.

– Марий, случилось что? Болит где?

– Душа болит, – проговорил с трудом жрец отталкивая ее руку. – Зачем, Заря? Зачем не оттолкнешь его?

– Узнал… – опустила голову женщина. – Слабая я… Тяжело мне одной, Марий. Хотела тепла и любви, пусть ненадолго. Пусть и в ложь.

– Тяжело ей… – так же с трудом протолкнул в горло слова жрец. – А мне легко?! – внезапно крикнул он. – Я тебя старше на год, на два? Я же терплю? Глаза твои болотный мох, волосы твои силки и руки твои ловушка, – горячечно зашептал он, краснея и будто проговаривая слова молитвы.

– О чем ты, – не поняла лекарка пытаясь хотя бы поймать кисть его руки пощупать пульс. – Пойдем в дом, Марий, ты горишь, я твой жар уйму.

– Тебе мой жар не унять, – усмехнулся жрец и поднялся схватив ее за руку. Ворожея только вскрикнула от боли в цепко схваченных пальцах. – Заря, не привечай его. Не надо. Прошу тебя. Замуж тебя отдать, отдал бы. Сан приняла бы – я сам бы отвез. А так… не надо. Прокляну ведь. На костер отправлю… своими руками понимаешь? Не надо…

Лис вырвался от нее, подбежал по руке его похлопал и убежал в дом сам смелостью своей испуганный. А она… смотрела вслед уходящему жрецу не понимая, почему так тяжело на душе. И не страшно было от угрозы, а жалко за что-то непонятное ссутулившегося мужчину бредущего по тропинке к селению.

…………..

Года мелькали быстро. Сын рос. Почти пять весен прошло как родила, а такой уже человек большой стал, рано выросший, рано повзрослевший. Сазан захаживал, но редко и больше пожаловаться на жизнь и пяток своих дочерей. В постель его она не пускала, а разговоры… нужны они ей. Тут отдохнуть бы лишний часок. Но помощь в хозяйстве была нужна, вот и терпела и разговоры, и глухую ненависть его жены, и сплетни ходящие по селению. Бабы правда ее больше жалели – одна все сидит, других, хвала Богам всем и старым и новым, не привечает, значит любит все эти годы. Не повезло бабоньке. А Белянку за длинный язык и вздорный нрав все равно не шибко любили. Вроде и хорошо все, а тоска иногда грызет хоть волком вой. Не старая же еще… Других с пятерых, шестерых детей разносит, а она и в тридцать хороша. Так и цвела себе пустоцветом. Ни тепла, ни ласки, одна радость Лис подрастал.

Волк не любил людей. Одинокий и злой, он бродил по высокой густой траве. После одной из зим, когда волк подрал охотника, решившего что добытой пушнины ему недостаточно и поставившего силков больше чем нужно, он разуверился в них окончательно. Правда, волку тогда тоже перепало знатно. Кровь из распоротого бока почти протопила слой снега до самой земли, и зверь уже почти попрощался с этим светом. Что его тогда спасло, он так и не понимал. Старая магия, странная, в которой он слышал знакомые певучие слова древнего народа, обняла его огненной волной, закрыла раны и разгладила грязный мех. Дернувшись следом за исчезающей силой, волк успел увидеть женский силуэт и уловил запах трав, окружавших ее, а по весне он встретил ее первый раз. Волк не показывался ей, следил издалека и охранял, пытаясь хоть так отплатить за ее невольную помощь. Пару раз выводил на поляны с нужными травами. Ну как выводил, отманивал ее детеныша в нужную сторону, а там она и сама уже видела. А одной из зим чуть не раскрыл себя, хорошо, что метель была сильной и она скрыла его следы. Уже позже, сидя в тепле своего жилища и глядя на то, как бушует снег снаружи, волк думал и пытался понять зачем он это сделал. Наверное в отличие от людей в нем еще были живы простые правила, по которым жил Лес. Кровь за кровь, сила за силу. Она спасла его, пусть и невольно, той зимой и, когда птицы растрезвонили по всему лесу о том, что ведунья заболела, волк не мог просто отмахнуться от этого. Олень, которого зверь положил на крыльцо покосившегося домика, будто понимал, что не из простой прихоти забрали его жизнь. Он сам пришел ко двору ведуньи, и волку осталось только нанести один удар. Спрятавшись в белой круговерти метели, волк долго смотрел на домик и ушел, только когда удостоверился, что подарок был принят и понят правильно. Весной, только когда он снова услышал легкие шаги по траве и тихий голос, напевающий какую-то простую мелодию, только тогда цепкие невидимые когти страха не за себя, отпустили то, что можно было назвать звериной душой.

После возвращения домой с травами, сытый и уставший донельзя мальчик сидел, привалившись к ней, и пытался снова не уснуть.

– Мама, а за Лесом что?

– За Лесом горы… За горами море, – начала любимую присказку она. – За морями живут люди с кожей цвета бронзы. Там есть драконы и грифоны, дикие твари невиданные и неописуемые, там всегда тепло и вечное лето…

Мальчик млел и жался к теплому боку матери, сидя на лавочке в уходящих лучах солнца.

– Хорошо наверно. А мы туда поедем?

– Подрасти Лисенок… Захочешь поедем, меня тут ничего не держит, – улыбнулась она, целуя сына в белобрысую макушку. – Какую сказку ты хочешь?

– Про дивных людей! – предсказуемо ответил он и затаился, шепотом проговаривая уже много раз слышимые слова.

– Когда то, давным-давно жили в наших землях чудные люди. Жили они Лесом и были полны волшебства. Понимали и зверей, и птиц, и каждого человека. К ним ходили на поклон и никому они не отказывали в помощи, ни зверям, ни людям. Были они небольшого роста и в родстве с Лесом, отмеченные за это острыми звериными ушами. Но несмотря на это они были красивы и добры, и служили старым Богам как не рабы, а как дети. Но пришли новые Боги и был бой, и была смерть. И дивный народец гиб, не слыша своих Богов и сейчас только печальные развалины в Лесу напоминают о них… а истории о них были такие…

– Мама, а мы к развалинам пойдем?

– Пойдем, Лисенок… я тебя читать же обещала научить… Только я сама плохо понимаю. И осталось там всего несколько камней. Деревянные у них были постройки в основном. Не осталось ничего уже.

………………

На следующий день, поставив в подпол горшки с частью замоченными, частью заваренными травами знахарка собрала узел с едой и немудреным скарбом и прихватив сына пошла к сельскому Храму.

– Марий! Я ухожу! – окрик женщины заставил жреца вздрогнуть. Подойдя и бросив настороженный взгляд на узел и оценив его небольшие размеры, он заметно успокоился и спросил.

– Надолго? Куда собралась?

– За травами на день пути. К развалинам. За два с половиной дня обернемся. Пошли кого за скотиной и курами приглядеть?

– Пошлю, – совсем успокоился жрец. – Может Лиса со мной оставишь? Одна то быстрее обернешься. (И сама точно вернешься, почти повис в воздухе непроизнесенный конец фразы).

– Куда я без него? – искренне удивилась лекарка. – Я его учить иду.

«Учить будет», «ведуна растит» зашептались по заборам беззастенчиво подслушивающие кумушки собравшиеся у Храма. «Дело хорошее, свой ведун будет, не придется девку какую потом отдавать в такое то учение!».

Слышные Ворожее шепотки заставили ее поморщится и свернуть разговор.

– Ну бывай, Марий.

– Я за тебя молиться буду, – кивнул тот и проводив долгим взглядом ушедшую и не разу не обернувшуюся знахарку, закусил губу и пошел в Храм. Боги милостивы. Может попустит.

Лес их встретил утренней прохладцей. Путь был неблизкий, но Ворожее давно знакомый и почти родной. По тропинке вглубь рощи, к ручью до самодельных мостков, дальше до реки, пропрыгать по камням между журчащих струй и дальше под сень густой дубравы, где редкий луч солнца пробирался между тесно переплетенных ветвей.

– А Хозяин Леса тут живет? – приглушенным от восторга голосом спросил довольный Лис, жуя ломоть хлеба на очередном привале.

– Нет, детка, дальше еще лучше будет, – ответила не менее довольная мать. Тут было покойно, тихо и не страшно несмотря на вечный сумрак и прохладу. Самое оно после солнцепека. Старая Ворожея говорила, тут даже звери не нападают. Если не злить их специально конечно.

Недолгий отдых и они двинулись дальше. Лес внезапно обрывался переходя в крутой холм с несколькими камнями. Обрывался лес странно, без перехода в молодую поросль или заросли кустов. Будто что-то сдерживало его, не давая расти дальше. За идеально ровным, поросшим нежной травкой холмом виднелись развалины, уже еле заметные среди выросших прямо на кладке и обломках деревьев.

– Тут хорошее место, – жмурясь на вечернем, уже заходящем солнце сказала сыну Ворожея. – Я тут всегда вижу хорошие сны. Давай костер разведем и ночлег сделаем, а утром поведу показывать камни.

– Ну мама! Давай сейчас! – запрыгал нетерпеливым козликом вокруг нее ребенок. – Ну мама!

– Хорошо, – рассмеялась она. – Только покажу. Учить завтра будем.

Взял Лиса за маленькую ладошку, она повела его к ближайшему камню. Вся поверхность его была густо покрыта мхом, поэтому надо было четко знать чего ищешь. Подрезав ножом плотный покров мха, женщина отвела пласт его в сторону, показывая сыну вязь рун на его поверхности.

– Vista, – прочитала она сыну, ведя пальцем по надписи. – Значит Воздух. Там, – она ткнула пальцем, – Вода, там Земля, а там мой камень Огонь. Остальные не видны за Tavaro, это вот тот центральный, большой камень, надо подойти с другой стороны. По центральному мы будем учиться, там много всего.

– А что значит твой камень? – поинтересовался любопытный Лисенок ведя пальцем по открытой надписи.

– Завтра покажу, – потрепала его по запыленным волосам Заря. – Это не объяснишь. Мы и за этим тоже сюда шли.

Разбивая стоянку под ночлег, если так можно было назвать разведение костра и натаскивание лапника под лежаки, она думала. Как объяснить ребенку, что в ту стылую зимнею ночь, призвав дух Леса для лечения его бесполезного в сущности то отца, она невольно дала ему часть своих сил? Лисенок не чувствовался до этого себе подобным. Родным да, но не таким же как она.

…….

– Почувствуешь, – шептала много лет назад старая Ворожея. – Придет время и почувствуешь, в бабе, ребенке или мужике, не важно. Врут все, не в волосах дело. Не взяла бы я тебя, не почувствовав сродство. А придет такой момент, выбирай тщательно. Сила она что, спит себе и спит, не разбудишь, не проснется. А захочешь разбудить в ком, то веди сюда. Проснется тут Дар и примет ученика твоего Лес и Стихия. Или не примет. Почуешь.

Дар в сыне теперь был. Может стал он сильнее от той капли что досталась ему, а может уронила она его нечаянно как зерно в землю. Теперь она чуяла его силу, как будто спал под слоем стылой земли крохотный желудь. По себе она знала, проклюнется сила и будто дышать станет легче. Внутри нее горел огонек. Пусть слабый и неровный, пусть заваленный камнями сомнений и страхов, но горел, наполняя ее теплом.

«Не будет он тут ведуном», – улыбаясь думала она глядя на сосредоточенно сопящего сына, тащившего узел с их пожитками. «Подрастет и уйдем отсюда. Не сошелся свет клином на этой деревне. Я тут зачахла, не хочу ему такой судьбы».

Костер догорел, маленький походный котелок томился на горячих еще углях, храня в себе на утро заваренные травы, а знахарка спокойно спала, прижав к себе сына. Тут можно было ни о чем не беспокоится.

Любопытный Лисенок проснулся спустя пару часов. Все такое новое… мама устала, не стоит ее беспокоить. Выбравшись осторожно из под теплой руки, он побежал к маленькому ручейку рядом. Погоняв светляков, важно перелетающих с места на место будто волшебные огоньки, он пошел к камням. В темноте было сложно разобраться где какой камень, тем более он не помнил точно. Но центральный… забравшись на него, пару раз чуть не упав, он встал гордо на вершине и распахнув руки закричал шепотом: – Я Повелитель Леса!

Ответом ему был тихий шелест ветра между камней и ощущение чьего-то усталого и чуть насмешливого взгляда, будто взрослый зверь смотрел на нерадивого щенка. Костер уже догорел, а луна пока не собиралась показываться на небе, укрывшись маленькой тучкой, будто покрывалом. Звезды давали слишком мало света и нельзя было понять скрывается кто-то в тенях у камней или нет.

Старые развалины в чаще чем-то привлекали волка, он уже не помнил чем, но ему нравилось просто бродить среди старых замшелых камней, покрытых едва видимыми летящими рунами, которые изгибались как трава под ветром. Волк, появившийся на поляне, осторожно по дуге обошел спящую женщину и остановился, следя взглядом за ее щенком, который раскинув руки пытался обнять весь лес и небо. Тихо фыркнув, волк подошел ближе и сел у камня Земли. Прикрыв глаза, он вдруг вспомнил это место таким, каким оно был очень и очень давно, еще до прихода сюда людей. Камни, изумрудная трава, тонкие стволы деревьев, которые превращали это место в подобие залы. Старое место, помнящее старые времена. Камни помнили многое и любовь, и клятвы, и предательство. Жизнь и смерть проходили перед ними и уходили дальше, а камни оставались. Брошенные здесь рукой того, кто создал мир, они казались вечными. Ведунья была права, здесь нечего было опасаться. Простой люд не мог заходить сюда, сам лес уводил ненужного человека подальше отсюда, а такие как она, да лесные звери были здесь любимыми гостями. Тряхнув тяжелой головой, волк выгнал из головы мысли о прошлом и снова посмотрел на мальчику на камне. Шагнув назад, он попытался скрыться в тени, но луна решила иначе и, отогнав облако в сторону, залила поляну серебристым светом.

Лис как раз хотел спрыгнуть когда в свете луны мелькнули желтые топазы чужих глаз, странных и слишком умных для простого зверя. Волк прижал было уши, но вместо ожидаемого испуганного вопля до ушей волка донеслось стыдливое:

– Я больше не буду. Ты Хозяин Леса? Я только играл. Вот иди на свое место, – детеныш стал торопливо слезать. Не удержался на мшистом гладком боку камня и скатился прямо под лапы зверю. Волк негромко заворчал, приподняв губу и показав кончики длинных клыков, но даже не пошевелился. Вдруг замолчав, он посмотрел на мальчишку у своих лап и перевел взгляд на камень, будто видел его впервые. Наклонив голову и не обращая внимание на начинающего хныкать больше от неожиданности, чем от боли Лиса, волк переступил через него и, мазнув кончиком хвоста по лицу, обошел центральный камень и скрылся на его боком. Ребенок все еще не зная зареветь или побежать к маме проводил странного зверя взглядом и неуверенно прошептал:

– Ты не обиделся?

Чтобы забраться на центральный камень, волку понадобилось все его умение и желание. Лапы упорно не собирались слушаться тела и даже пытаться зацепиться за мох и подтянуть остальную тушу вверх. Через пару минут бесплотных попыток, содранных пластов мха и сдавленного рычания, волк наконец-то сообразил, как можно сделать то, чего он хотел. Несколько прыжков по более низким камням по краям, и волк устроился на возвышении. Запрокинув голову он долго смотрел в небо, а затем, вдруг вздохнул и завыл. Звук вибрировал, отражаясь от деревьев и растекаясь по траве.

– Лис? – сонная знахарка пощупала лежак рядом разбуженная волчьим воем рядом. Сына не было. Подскочив она испугано оглянулась. Материнский инстинкт вопил одно, а ведунье чутье по прежнему шептало что все в порядке.

– Лисенок! – кинулась она к замершему на четвереньках сыну. Над ним на камне Духа Леса стоял и выл крупный в подпалинах волк. Тоскливый вой лился, обращаясь к небесам и всему лесу. Одиночество, горечь, какая-то несбывшаяся мечта или надежда, вот что было в этом звуке, который то поднимался верх к звездам, но падал вниз, теряясь в траве. Наконец волк замолчал и опустил голову, ловя взгляд знахарки. Немного постояв, он спрыгнул вниз и мягко приземлился где-то на другой стороне каменного круга. Заря, не дыша и боясь пошевелиться, слушала его шаги, а затем раздалось недовольное порыкивание и, что было совсем неожиданно, звон железной крышки их котелка.

– Мама, это Хозяин Леса! – восторженно зашептал мальчишка дергая мать за руку. «Неужто?» с сомнением думала Заря следуя за сыном к их лежанке, где шарил непонятный волк, – Он вроде медведем ходит, – все таки озвучила свои сомнения женщина.

Волк залез в их котелок и сомнения начали улетучиваться. Звери обычно не интересуются мятным настоем с ромашкой. Фыркнув от неожиданности, когда он ткнулся в темноте носом в траву в котелке, и мотнув головой, зверь откинул крышку и, зыркнув на людей, принялся шумно пить. Настой приятно холодил уставшее горло, в голове всплыл рецепт почти такого же напитка, правда, пил волк его последний раз очень давно, в какой-то прошлой жизни наверное. Выпив примерно половину настоя, зверь снова посмотрел на людей и, будто осознав какую-то мысль, чуть стыдливо, отодвинулся от котелка. Знахарка успокоилась, если и настоящий зверь, то явно под влиянием этого места. Усадив Лиса на подстил из листьев она выжидательно уставилась на волка.

– Я заварю еще, – предложила она. – Пей, если хочешь. Есть сухарики, ягодный хлеб и сыр. Будешь?

– Ну, мама! – возмущенно перебил ее сын. – Это же Хозяин Леса! Надо не так, – и нараспев он протянул речитативом слова из сказки, – Хозяин-батюшка, откушай с нами, не побрезгуй! Со словами добрыми и сердцем открытым зовем, без злых намерений и корысти, пусть Лес станет свидетелем Слова!

Женщина только улыбалась на его слова, разжигая снова костер и подкидывая туда новые ветки. Чтобы развести огонь, ей было достаточно просто поднести ладонь к тлеющим углям и сухому хворосту.

Волк наклонил голову, прислушиваясь к словам мальчика и чуть заметно кивнул, реагируя больше на интонацию. Несколько раз шевельнув пастью, будто бы пытаясь что-то сказать, он чуть слышно рыкнул и зло мотнул головой.

– Han..ta..le, – осторожно выговорил он через несколько минут. С непривычки, после больше чем столетия перерыва знакомые слова почти не выговаривались, да и не был приспособлен волчий голос для человеческой речи, – mer..arsa1, – справившись со словами, волк немного отступил от костра и лег, положив голову на лапы.

Мать и сын пораженно молчали. Ребенок от восхищения, женщина от удивления. Все таки она не ожидала, что слова ребенка окажутся настолько верными. Первое слово она не поняла, а остальные были более-менее понятными. Рваными резкими движениями она открыла сумку и разложила перед волком немудреные припасы. Лис был счастлив, такой сказки он даже не ожидал. А знахарка… ей было неуютно. Если это и в самом деле Хозяин…

Она помедлила еще, но, не выдержав, спросила путая слова древнего языка и родного наречия:

– Ты tavaron? Или… Тurmalos?2 – добавила она с опасением.

– Celva. Turmalos aira morko3. – отозвался зверь через некоторое время. Осторожно попробовав все угощение понемногу, он снова занырнул в котелок. Как объяснить этой женщине, пусть даже и знахарке, кто он такой, он не представлял, но искренне пытался это сделать. Последние несколько лет, самой серьезной заботой волка было сытно поесть и спокойно поспать, а не складывать в предложения неизвестные никому в этой половине мира слова языка забытого здесь народа, – Esse. Elnarmo4. – Эльнармо. Имя прозвучало странно и незнакомо, но волк точно помнил, что когда то его так называли. Он вдруг смутился и отвернулся, переводя взгляд на взлетающие в небо язычки пламени, – Yalume5.

– Эльнармо, – повторила лекарка морща от непривычных усилий лоб. Шикнув на непонимающего, но пытающегося влезть в разговор мальчика, она более расслаблено села. Не Хозяин. Хозяин леса красно-бурый медведь, это правда. Зверь… говорящий разумный зверь это не страшно. Были страшные сказки о людях оборачивающимися зверями, но лекарка в это не верила. Люди иногда итак звери.

– Esse hina6 Лис, – попыталась объяснить она, вспоминая уроки старой Ворожеи и оставленные ею рассыпающиеся свитки с перечнем слов записанные ее предшественниками. – Esse nis7 Ворожея… Заря, – поправилась она, – Yalume? Elen? Narmo rene yara lie?8

– Зааря, – протянул волк и зевнул, – Amaurea9, – он прикрыл глаза и глубоко вздохнул, – Mar varnasse. Murupasta, – сквозь полуприкрытые веки волк смотрел на огонь и вспоминал. Вспоминал слова. которые так долго хранил в памяти и которыми не пользовался много лет. Вспоминал места, по которым мог ходить, а не бегать, скрываясь в листве. Вспоминать и пытаться понять, что за сила вытащила его сегодня к этим камням. Вытащила и оставила у костра, хотя он не хотел этого. Заставила говорить, хотя волк прекрасно осознавал, что женщина понимает хорошо если через слово. Вопрос о памяти и народе он решил оставить без ответа, – Li resta nin hrive. Inie rene. Hantale.10

Лисенок давно должен был спать, и только усилием воли держал глаза открытыми. Он так явно гордился своей умной мамой, которая понимает их удивительного гостя, что женщине было стыдно. Она понимала одно слово из трех. Безопасно, сон, помощь, зима и память. Вот все что она уловила из речи зверя.

– Ложись Лис, – толкнула она сына на их постель. – Наш новый друг говорит, надо спать. Все завтра.

– Хорошо, – зевнул ребенок и вытянулся на лежаке. – Только пусть не уходит. А ты меня завтра научишь…

«Меня бы кто научил». Она сама рассказывала сказки как дивный народ понимал зверей и птиц, но может Эльфийский Волк как звучало имя зверя, служил им когда то? И когда она успела ему помочь? Зимой? Не было этой зимой ничего такого. Утром. Все утром. Женщина сходила еще раз за водой и пристроив котелок с травами над углями, тоже легла.

– Mane lome11, Эльнармо.

Волк промолчал, разгоняя дыханием пепел, который начал появляться над углями. Дождавшись, когда люди уснут, он бесшумно поднялся и растворился в ночной темноте. Все звериные инстинкты говорили о том, что надо развернуться и бежать. Бежать так далеко, чтобы даже память про это место стерлась во время бега, но волк так давно не слышал звуки родной, пусть и в таком варианте, речи, что он просто не мог заставить себя уйти. С каждым вспомненным и произнесенным словом будто на место вставала часть мозаики, мозаики памяти Эльнармо, которую он сам сознательно разрушил и разбросал по сторонам, чтобы никогда не возвращаться к ней. Было страшно. Страшно не столько от того, что он не помнил кто он такой, сколько от того, что он не представлял от чего он сбежал тогда, много лет назад, из за чего перестал говорить и верить. Вдруг этого не стоило вспоминать. Побродив вокруг поляны пару часов, волк углубился в чащу, чтобы успеть поймать себе завтрак и вернуться до того, как проснется Заря.

Утром, когда уютно свернувшаяся под тонким, походным одеялом знахарка проснулась, прижимая к себе сына, волк дремал у остывшего за ночь костра рядом с тушкой по летнему откормленного зайца. На ее сонное приветствие он только приоткрыл один глаз и дернул ухом.

Подоткнув вокруг сладко сопящего сына одеяло, лекарка пошла умываться к ручью. Возвращаясь позже назад с влажными волосами и таща на листе лопуха землянику, найденную в близлежащем пригорке, она застала уже проснувшегося сына, деловито потрошащего ее ножом добычу волка и болтающего о тысяче мелочей так важных детям. То, что ему не отвечают, мальчика не смущало.

– А еще когда я вырасту, то возьму маму и поеду за дальние горы, туда где всегда лето. Я не люблю осень, идут дожди и нельзя гулять. И мама часто осенью болеет. Находится под дождем, по лужам по домам болящих и потом сама отвары глотает, а меня заставляет есть чеснок. Я не люблю чеснок. А ты? Ну, наверно тоже нет. Ты же волшебный. А ты будешь жаренное мясо?

Разделав тушку, мальчик явно привыкший к самостоятельности, отложил отдельно не годящиеся потроха и протянул зверю на перемазанной ладони печень и сердце зайца.

– На, это вкусно. Даже сырое.

– Le sana ma inie umhanya, – проворчал волк, похоже, что с прошлой ночи говорить ему было значительно легче. Теперь он не замирал вспоминая слова и их порядок, хотя из за его чуть рычащего произношения древние слова звучали очень странно. Потянувшись к ладони, он осторожно подцепил угощение и улегся обратно, – Na malos la urna. La apsa12, – повернув голову к знахарке, волк поднялся на лапы и деловито обследовал принесенное угощение, зарываясь носом в ягоды, – aiya13, Зааря, – проговорил он, подняв голову и посмотрев ей в глаза.

(* – Ты думаешь я не знаю. В лесу нет печей. Готовить негде (дословно: нет готовой еды).

– Привет (это общее приветствие), Заря.)

– Утро доброе, Лис. Mane arin14, Эльнармо. – поздоровалась женщина, придерживая лист с ягодами пока его обнюхивал волк. Когда он посмотрел ей в глаза она пытливо уставилась на него, отмечая и несвойственную зверям привычку не отводить взгляд, и светящийся там ум. – Narmo ve atan15, – попыталась сказать знахарка и пошла к костру пристраивая рядом с ним свою сладкую добычу.

– Лис иди, к ручью умойся и нарви прутиков для мяса.

Ребенок кивнул и убежал, прихватив с собой ненужные потроха. У мелких лесных зверьков сегодня нежданное угощение. Знахарка сходила к приметному дереву с чуть вывороченными корнями и принесла две деревянные чашки, еще один нож и деревянную коробочку с плотно пригнанной крышкой. Там оказались скрученные листья чая, уже старого, но еще годного.

– Lisse massa, piucca16, – ткнула знахарка пальцем попеременно в остатки припасов, – suc sara17, – затруднилась она с названием для чая, – mane i apsa. Hrave… ммм… apsa?18

Чужие слова с трудом ложились на язык и знахарка почему то смутилась. И своего незнания, и встрепанного вида, и самого этого смущения. Опустив взгляд, она стала заплетать еще влажные волосы в косу.

– Salpasarasalque19? – переспросил волк, кивнув на коробочку и наклонил голову, обдумывая сказанные Зарей слова. «Волк, как человек». Это странное сравнение почему-то было каким-то неприятным на вкус и зверь неуютно вздрогнул, вздыбив шерсть на загривке, – Atan umea, Elnarmo la umea20. Волк сам не сильно верил тому, что сказал. Память продолжала зиять пустотами и что скрывалось в этой пустоте было неизвестно.

– Да, – кивнула знахарка, – это salpasarasalque. Мне он нравится, – она стала подкладывать в разгорающийся костер веточки и пыталась переварить слова волка про людей. Наконец она ответила, – La ilquen umea. Alasaila atan umea. Ai caure mi ore atan umea. Заря и Лис la umea. Elnarmo unquale atan umea? Elnarmo resta?21

– Elnarmo larere man se, – негромко проговорил волк и снова уставился в костер, похоже огонь его чем-то привлекал. «Эльнармо не помнит себя» смогла понять знахарка и внезапно пожалев зверя протянула руку и погладила его по загривку. В следующий момент она отдернула руку и с удивлением посмотрела на волка. Что произошло дальше Эльнармо не ожидал. Его схватили обеими руками за шею, зарывшись пальцами в густой мех, а сама знахарка с полу заплетённой косой стоя на коленях уставилась на него, смотря куда то вглубь. Сомнения у нее исчезли. Внутри волка бродила заимствованная той зимней ночью сила Леса перемешанная с ее огнем.

– Tulresta hrive. Canta yalume laire?22 – уже зная ответ уточнила женщина отпуская руки и со странной смесью чувств садясь рядом прямо на землю.

– Ye. Tauno ar nare. Canta yalume hrive23, – кивнул волк, поворачивая голову и рассматривая женщину. Он не знал как ее заклятье помогло ему, как оно вообще нашло его, но был благодарен ей за это. Что она думала и чувствовала сейчас, волк не понимал, слишком давно он последний раз испытывал что-то кроме чувства голода. Хотелось уйти, но почему-то казалось, что сделать это сейчас было нельзя. Это было как-то неправильно.

– Боги жестоки, – с непонятной тоской в голосе сказала женщина. Она просто молча смотрела сидя рядом на разгорающийся огонь, а когда со стороны ручья показался отмытый и довольный Лис размахивающий пучком острых прутиков, она встала и пошла в сторону деревьев. Почувствовав неудобство от сверлящего спину недоуменного взгляда, она пояснила.

– Maquetresta i Malos an atan. Tar melme, tar hwin, tar meldo. Iquista Malos tyaro. Atan hwin. Лис melme. Elnarmo meldo, – Заря замолчала, не зная как объяснить то, что онав чувствовала, – Maquet meldo. Tuvu… malo. Alasse. Ar nyere. Avatyara inye.24

– Lelya han inie25, – проговорил волк через несколько секунд и легко поднявшись обошел камни и потрусил в сторону леса. Обдумывать сказанное женщиной он собирался на ходу, да и ей самой ее мешало бы прогуляться и развеяться. Найдя одну из едва заметных звериных троп, волк медленно пошел по ней, изредка оглядываясь, чтобы убедиться, что люди пошли за ним и еще не потерялись. Заре была знакома эта часть леса, сюда не заглядывал никто. Даже самые смелые охотники не подходили близко к этой чаще. Старая Ворожея рассказывала, что именно здесь живет Хозяин Леса, но сама она его видела только издали, и ученице своей наказала самой в лес не соваться. На старых, покрытых густым мхом разлапистых елях виднелись следы когтей и клыков, будто то, что жил здесь, как-то отмечал границы. Чем глубже люди и волк заходили тем чаще виднелись отметины. Наконец волк остановился на краю небольшой поляны, по центру которой лежал большой камень. а на нем, как на лежанке, свесив лапы по сторонам, спал огромный бурый с краснотой медведь, – Aira morko. Inie Elnarmo. Зааря mernyare os inie. Iquista.26

Лисенок отчаянно прижимался к матери пытаясь уговорить себя не бояться. Но в итоге спрятал лицо в ее юбке и застыл думая, что Хозяин Леса мог слышать его шалость ночью и обидится. Волк наверно его помощник. И теперь он все расскажет маме! Заря стояла прямо и смотрела на живую легенду их мест. Волк позвал с собой после ее слов… неужели он хочет ответа от Хозяина?

Медведь отозвался не сразу. Пару минут он просто лежал, наслаждаясь теплом камня и солнечными лучами, которые гладили его мех. Наконец поняв, что волк уходить не собирается, он потянулся и спустился с камня, подходя чуть ближе и рассматривая гостей. Медведь был крупнее самых больших зверей, которых раньше видела Заря, даже волк, который доставал ей головой до локтя казался рядом с этой темной тушей щенком. Вернувшись к камню, медведь сел и почесал спину, а затем, почти человеческим жестом, подозвал людей ближе к себе, указав на незаметные в густой траве пеньки, на которые можно сесть.

– Что ты хочешь услышать? – голос зверя был очень низким, глубоким и неторопливым.

Знахарка покрепче прижала к себе дрожащего сына и сделав пару шагов вперед, сглотнув ответила:

– Здрав будь, батюшка. Я… призвала силу четыре весны назад. Зимой. Просила за суженого. И за мою любовь, и за жалость. Сила на три части и поделилась. Не думала я что за троих прошу. И суженый… к тебе сейчас обратился с вопросом. Видимо не понял зачем его с человеком связало. А я… благодарна… Будет с кем перемолвится добрым словом. Растерялась я сначала. Пустоцветам как я выбирать не приходится.

Лисенок выглянул даже из юбки услышав такие слова. Суженый? Этот? Мальчишка открыл рот смотря попеременно на волка и медведя. Разговор не о шалости, вот и страх ушел. Ух какой большой! Интересно как! Только что это мама плачет?

По щекам знахарки текли непрошеные, редкие, злые слезы.

– Эльнармо. Не зверь. Но и не такой как я, и не такой как ты, – пробасил медведь с интересом рассматривая женщину и ее ребенка, которого он приметил только сейчас, – Пятнадцать зим назад он появился здесь. Попросил остаться и я разрешил ему это. Он забыл. Специально или случайно, кто он на самом деле.

Волк с интересом прислушивался к разговору, пытаясь понять отдельные слова по тону или выражению лиц. Поняв, что это бесполезно, он начал обходить камень по кругу. На нем, так же как и на камнях, к которым знахарка привела сына учиться, виднелись летящие эльфийские символы.

– И кто он? – удивившись собственному нахальству спросила женщина. – Я плохо его понимаю, но он мне не кажется опасным. И я не отказываюсь от Дара Леса, – добавила она чуть опасливо погодя.

– Tanale, Elenarmo?27 – огромный зверь повернулся, ища взглядом волка, который похоже читал витиеватые надписи.

– Nauta?28 – Эленармо поднялся, упершись передними лапами в камень, чтобы разглядеть руны, на Хозяина он даже не повернулся.

– Se meringole29, – кивнул медведь и опять повернулся к женщине, – Лес велик и могущественен. Он дарит и забирает, но…, – зверь задумался, пытаясь решить как сказать глупой женщине, которая стоит перед ним, что то, что произошло тогда в зимнем лесу не имело к Лесу никакого отношения, это были дела богов, которые поступили так, как хотели только они сами.

– Nin nique, aira morko30, – голос, раздавшийся откуда-то из за спины медведя был странным. Певучие интонации, какой-то едва слышный звон, древний язык в его исполнении звучал легко и непринужденно, добавляя какого-то волшебства в давно забытые слова. Медведь молча отодвинулся в сторону. В траве, держась рукой за теплый камень, сидел эльф. Грязный, с травой, застрявшей в длинных спутанных волосах, но действительно эльф. На его боку виднелся старый шрам от давно зажившей раны, которая наверняка чуть не стоила ему жизни. Подняв голову, он повернулся и чуть улыбнулся знахарке, рассматривая ее янтарем волчьих глаз. Было видно, что это движение для него так же непривычно, как и нахождение в этом месте в таком виде, – Aiya, Заря.

Лис остался стоять один, потому что его мать села на землю. Ну всякому удивлению есть предел. Так что первым отреагировал ребенок.

– Мама, дивный человечек! Мама же! – восхищенно восклицал он дергая женщину за потрепанную верхнюю рубаху. А Заря все смотрела не в силах оторваться на сказку. Страшную и добрую. Оборотень и эльф. Никто не рассказывал про оборотней хорошего. Никто ни слова не сказал злого про эльфов.

– Aiya, Эленармо. Эльфийский волк.

– Istaingole, quetla? – подумав, что женщина скорее всего не поймет его, он обвел рукой вокруг себя и коснулся пальцем губ, закрывая их, – Apsene inye. Taryasse nostale,31 – чуть кивнув, он упал спиной в высокую траву, скрываясь от глаз людей, а через пару секунд, снова поднялся уже на четыре лапы. Встряхнувшись, он подошел к Заре и сел напротив нее. Губы женщины тронула улыбка. Она сосредоточилась и шикнув на сына, впавшего в полный восторг, ответила показывая на себя.

– Nare muilenya32, – заметив взгляд волка на сыне, она успокаивающе заметила, – Hina saila. quet la.33

– Autamar, aira morko34, – проговорил волк, продолжая смотреть на Зарю, ей на мгновенье показалось, что он снова попытался улыбнуться.

– Tenn’ omentielvo, Elenarmo35, – кивнул медведь, поднимаясь и забираясь обратно на камень, – Ступайте, – донесся до знахарки его голос, – он выведет вас обратно к селению, – вдруг он поднял голову и повернулся, встречаясь взглядом с женщиной, – Будь мудрой, Заря. И приводи ко мне Лиса, как подрастет, я научу его.

Ребенок и мать согнулись в поклонах на такой щедрый подарок. Лис молчал в кой веки, не до конца понимая какое счастье в лице такого учителя ему подвалило, но осознавая то, что его слова слышали. И не обиделись.

По дороге к камням и их пожиткам мальчик отпустил, наконец, ее руку и спросил.

– А мы будем искать мой камень, мам?

– Хозяин выбрал за тебя, – извиняющимся тоном ответила женщина. – Если это тебя утешит, малыш, то твой самый большой, это Tavaro – Дух Леса.

– Тот в центре? – задумчиво переспросил мальчик. – Он мне сразу понравился.

Он бросил взгляд на волка. – Скажи ему, чтобы приходил еще. Знаешь, у того оленя горло было разорвано.

– Скажу… Ты совсем взрослым стал, Лисенок.

Волк неслышной тенью скользил рядом, слова были сказаны, и добавлять было нечего. Он шел и думал, а не совершил ли он сейчас глупость. Волк не понимал практически ни слова из разговора Хозяина и знахарки, его познания в человеческом языке были не слишком обширными, но он улавливал эмоции. Горечь в начале разговора, облегчение и отголоски страха в конце. А сам он. Что он чувствовал? Облегчение от того, что открылся кому-то? Наверное, нет. Он отвык от своего изначального вида, и теперь ему было в нем неуютно. Страх? Нет. Эленармо не то, чтобы доверял этим людям, просто он знал, что они не расскажут никому о нем. Да и если расскажут, то его просто никто не найдет. Долгие и неторопливые размышления прервало возвращение на поляну к камням. Вещи, оставленные людьми, все так же лежали нетронутыми, разве что крошки растащили птицы.

Женщина все таки пристроила чуть заветрившееся мясо на горячие угли, а сама повела ребенка к центральному камню. Убрав с него напластования мха, она водила пальцем по буквам, что-то проговаривая и заставляя мальчика повторять. Затем она уколола ему палец острием булавки вытащенной из ворота и растерла получившуюся каплю крови о камень. Ничего не произошло видимого, но сам мальчик спустя минуту положил на гладкий каменный бок руку и заулыбался. Уходил он к костру прижимая к животу ладонь и прислушиваясь к себе. Знахарка тоже была довольна. Она светло улыбалась и выглядела счастливой и помолодевшей. Мясо они, разделив поровну, съели. Волк свою долю получил на листе лопуха, рядом ему поставили котелок с чаем.

– Спроси его, он придет к нам еще? – попросил мальчик. – Он наверно столько знает, хоть и говорить на нашем не может. Я его научу и узнаю много-много.

Заря только вздохнула. Ей казалось, что последнее, чего хочет волк это поговорить о прошлом.

– Лис rene arasse hrive. Hanta. Mernarmo cenyando. Ni mernarmo36, – все же сказала она.

– Inye naara, – проговорил Эленармо, с благодарностью принимая угощение. Посидев еще немного, он поднялся на лапы и, подойдя ближе, ткнулся тяжелой головой в плечо, – Amaurea,37 – сделав несколько шагов назад, волк в два прыжка скрылся с поляны и исчез в лесу.

– Теперь я не буду бояться, когда ты пойдешь в лес одна, – практично заметил мальчик собирая вещи, когда мать пыталась пояснить ему что она поняла. Это было просто, слово «рядом» было единственным, помимо варианта ее имени, что она разобрала.

Возвращались они уже торопясь. Еда кончилась, и голод по дороге забивали собранными ягодами. Вернулись они домой, когда уже вовсю светила луна. Лис уснул еще в сенях, присев на лавку, чтобы разуться. Он прислонился к теплой, нагретой за день стене и в дом мать его заносила уже на руках. Махнув рукой на свои же правила, Заря уложив его в крохотной горнице, где раньше спала сама ученицей, легла спать тоже как была.

Утром был отлов ребенка и мытье. Лис визжал и вырывался, но блондинистые колтуны на макушке были отмыты и безжалостно расчесаны. Сама она, не успев привести себя в порядок, закрутилась в обыденных делах. Заметив дымок над ее домиком, притащился Марий и натужно опять скрипел внезапно севшим голосом о необходимости прийти к вере и спастись. Знахарка выпаривавшая в это время травы, смахнула с лица пот и оттянула ворот взмокшей и прилипшей к телу рубахи.

– Марий, не надоело тебе? У меня своя стезя, у тебя своя… Ты бы лучше поберег себя – вон голос как дрожит. Присядь, отдохни.

Она протянула к нему руку, на которую жрец уставился как на ядовитую гадину.

– Ведьма, – простонал он и как то рывком развернулся и пошел на выход. Знахарка только вздохнула. С каждым годом жрец становился все невыносимее. Но в этом селении он был все же единственный, кто за нее радел.

– Мама, чего ты его привечаешь? – недовольно спросил Лис, помогая перетирать сваренную траву в резко пахнущую кашицу. – Он только кричит на тебя или проповедь читает. Обзывает опять же. Я с ним никогда жить не буду. Я же не жрец никакой. Хозяин же сказал…

Знахарка с такой силой стукнула ступкой о стол, что та треснула.

– Чтоб забыл все что видел! Ты что, разума лишился сын, вслух трепать такое?

– Прости, прости мама! – сам понял свою промашку мальчишка и испуганно захлопал глазами полными слез. – Я ни словечка! Ни о ком!

Успокоившаяся знахарка выкинула испорченную ступку и, взяв пока обычную миску, немного ворчливо стала объяснять.

– А с Марием… когда подрастешь, сын, поймешь, что старый, верный враг, подчас лучше чем родственник. Марий меня любит по-своему. Я ему чужда, но только со мной он лишь человек, а не служитель бога. Если б я была мужчиной, мы бы даже подружились. А так, ему тяжело нести ношу.

– А что ему тяжело то? – не понял ребенок. – Ел бы больше, да не только на коленях стоял, глядишь и нес бы легче. А что несет то? Он к нам налегке ходит всегда.

– Подрастешь узнаешь, как мужчине подчас тяжело бывает, – усмехнулась женщина. – Тут мы с ним похожи. Ноша тяжела у обоих. Потом поймешь, – рассмеялась она, нажимая на курносый нос мальчика.