Дань с жемчужных островов

День отплытия выдался хмурым, серым и безрадостным. Небо закрыли густые облака, словно Животворящий Митра не желал благословлять это морское путешествие. Однако ветер был умеренным, море достаточно спокойным, и потому «Длань Митры» не собиралась оставаться в гавани. Когда Конан вошел на причал, погрузка товаров уже заканчивалась, носильщики лениво подносили последние мешки и сундуки, и лишь пара купцов наблюдала за их работой, тогда как остальные торговцы уже поднялись на палубу. Паруса еще были убраны, и корабль тихо покачивался на ленивых прибрежных волнах.

Киммериец легко взбежал по трапу и, разыскав кормчего, представился ему. Кормчий Арам кивнул и указал на корму:

— Твоя каюта там, возле каюты нашей богатой пассажирки, Амарис.

— Она уже здесь? — поинтересовался Конан.

— Нет, — покачал головой Арам. — Женщины редко приходят куда бы то ни было вовремя, так что, скорее всего, придется ее ждать.

Однако он ошибся. Словно в ответ на его нелестные слова о женщинах на причале показались носильщики, катившие на двух тяжелых платформах клетки с собаками, а следом за ними — хозяйка псов, ведущая на короткой сворке еще пятерых зверей. На всех животных были надеты массивные металлические ошейники с шипами наружу, с которых на цепочках толщиной в палец свисали медные нагрудники, а на собаках, которых вела Амарис, — еще и прочные кожаные намордники. По знаку прелестной ручки, затянутой в замшевую перчатку, носильщики затащили клетки на палубу и осторожно спутали их в трюм. По бледным лицам, на которых выступил обильный пот, легко было догадаться, что несчастные до смерти боятся мастафов. Однако их опасения оказались напрасными: ни один зверь даже не рыкнул. Вообще псы в клетках казались не то сонными, не то больными, чего нельзя было сказать об их вольных собратьях, которые, впрочем, тоже притихли, стоило Амарис что-то тихо сказать им.

Поднявшись на борт, она обратилась к кормчему:

— Арам, приготовил ли ты для меня каюту, как мы договаривались?

— Конечно, прекрасная, — поспешно ответил тот. — Но ты ничего не говорила о том, что не все собаки поедут в трюме.

— Эти останутся со мной. Они слишком ценны, чтобы я могла перепоручить их кому бы то ни было.

— Но… — начал кормчий.

— Никаких «но», — перебила его Амарис. — Я ручаюсь своим именем, что эти собаки не причинят никому вреда и ни на миг не покинут моей каюты. А кроме того, — улыбнулась она, — за них ты получишь дополнительную плату.

Кормчий поспешил откланяться, и Амарис повернулась к Конану, словно только что заметил его:

— Рада тебя видеть, Конан из Киммерии. Какую каюту предложил тебе этот мошенник?

— Возле твоей, — ответил варвар, краем глаза следивший за псами, которые, в свою очередь, не сводили глаз с него.

— Хорошо, — кивнула Амарис. — А теперь я, пожалуй, пойду к себе и устрою поудобнее моих песиков, а то они нервничают.

Конан тоже поспешил в свою каюту и с удовольствием вытянулся на койке, прислушиваясь к происходящему на палубе. Он услышал, как Арам начал громким голосом отдавать команды, раздался треск разворачивающихся парусов, судно вздрогнуло и плавно отошло от причала. Путешествие, обещавшее быть вполне приятным, началось.

Киммериец, которому довольно быстро надоело валяться на койке, вышел на палубу. Свежий морской ветер, сильно надувая белые паруса, быстро гнал корабль на юг, и берег вскоре скрылся из виду. Облака немного поредели, и сквозь них изредка стали пробиваться узкие лучики солнца. Парусник летел вперед, выбивая на лазурной глади пенные узоры, и так же стремительно летело время, полное новых для Конана впечатлений, так как бывать в море ему приходилось нечасто. Незаметно подкрался вечер.

Конан лихорадочно обдумывал, как напроситься в гости к Амарис или завлечь ее в свою каюту, и с досадой отбрасывал все свои планы. Ему не хотелось идти напролом, ибо путешествие предстояло долгое и времени на обхаживание красавицы у варвара было предостаточно. Он с головой ушел в свои мысли, как кто-то легко тронул его за рукав. Обернувшись, варвар увидел стоявшего за его спиной матроса.

— Чего тебе от меня надо? — рявкнул киммериец, раздосадованный тем, что ему помешали думать.

— Кормчий приглашает тебя на ужин в свою каюту, — едва не заикаясь от испуга, ответил матрос.

— На ужин? — переспросил Конан, внезапно почувствовав, что и в самом деле проголодался. — Так чего же ты медлишь? Веди меня.

К величайшей радости варвара, войдя в каюту Арама, он сразу же увидел Амарис.

Ужин был богатым и обильным, кормчий оказался занятным собеседником, но больше всего в застольных разговорах Конану понравилось то, что Арам пригласил его и Амарис обедать и ужинать до конца путешествия. Это заметно улучшило настроение киммерийца. К тому же он неоднократно ловил на себе заинтересованный взгляд желто-зеленых глаз и к концу ужина нисколько не сомневался, что ночь проведет не в одиночестве.

Каково же было его изумление и разочарование, когда капризная красавица наотрез отказалась разделить с ним ложе.

— Не думай, киммериец, что я не вижу твоих достоинств, — с легкой улыбкой сказала она. — Но у меня есть свои принципы, и я никогда от них не отступаю.

— Если принципы мешают жить, их надо менять, — заявил Конан.

— Ты так же упрям, как мой первый муж, — рассмеялась Амарис. — Или все северяне одинаковы? Он был из Нордхейма.

— Первый? — ошалело уставился на нее киммериец. — Сколько же их у тебя было?

— Пять, — ответила красавица и почему-то отвела взгляд.

— Пять?! Кром! И куда они подевались?

— Последний раз я овдовела чуть больше года назад, — вздохнула Амарис, по-прежнему не поднимая на Конана глаз.

— А первый? — зачем-то поинтересовался варвар.

— Первый? Около шести лет. — Она наконец-то взглянула на вытянувшееся лицо киммерийца, и печальная улыбка чуть тронула уголки ее губ. — Да, около шести, — повторила она. — Оллеб был славным малым и чем-то походил па тебя. Хочешь, я расскажу о нем?

— Расскажи. Это, наверное, интересно.

— Гораздо интереснее, чем ты думаешь. Слушай.

Удивительной была судьба Оллеба. Он родился и вырос в суровом Ванахейме, в краю, где живут жестокие воины, сильные женщины и мрачные колдуны. Но Оллеб не любил оружия и потому воином не стал. С малых лет он выходил с отцом в море добывать рыбу и морских животных, и этот промысел стал смыслом его жизни. Оллеб был смел и ловок, ого совсем не напрасно считали лучшим рыбаком в округе.

В тот год, когда началась эта невероятная история, ему едва минуло восемнадцать. Это был рослый, статный юноша с густыми золотисто-рыжими волосами, серо-стальными глазами, смотрящими на мир весело и беззаботно, и яркими обветренными щеками, на которых только-только наметились первые признаки бороды.

Близилось к концу короткое северное лето, все чаще хмурилось небо, из низких туч то и дело принимался лить дождь. Рыбаки ворчали, поглядывая то* вверх, то вдаль, где холодные волны с силой ударяли в прибрежные камни, но выйти в море не решались. Никто не осмелился бы назвать их трусами, но уж слишком часто лодки не возвращались обратно, и мужчины, которых и так в селении оставалось немного, предпочитали безрассудству умеренную осторожность.

Наконец Имир, Ледяной Гигант, повелитель бурь, пожалел своих детей, что с ним бывало нечасто, и однажды небо прояснилось, а беспокойные волны перестали биться о скалы и покорно улеглись, нежно полизывая холодные камни. Десять рыбаков, быстро собрав снасти и кое-какую еду в дорогу, уселись в две лодки и оттолкнули их от берега. Лодки у них были плохонькие, но в этом рыбацком селении никто их мастерить не умел, да и особо не из чего было.

И так приходилось идти на поклон к соседям, жившим южнее, ближе к лесам. Те требовали за свой товар непомерно высокую плату, но торговаться не имело смысла, ибо других продавцов все равно не было.

Не напрасно рыбаки недоверчиво относились к милостям Имира. Море хоть и было спокойным, но оказалось совершенно пустым. Все дальше и дальше уходили лодки от берега, но сети по-прежнему не приносили ни одной рыбешки. Достигнув маленьких каменистых островов, лежавших далеко на западе от родного берега, но так и не поймав ничего, рыбаки решили было возвращаться, но их остановил Оллеб.

— Легко же вы сдались! Может, лучше поменяем штаны на юбки и будем сидеть дома? — насмешливо воскликнул он. — Море большое. Не нашли рыбы здесь, надо идти на север.

— Оллеб прав, — кивнул старый седой рыбак. — Не можем ведь мы оставить голодными женщин, стариков и детей.

С ними согласились все остальные и, поставив паруса, повернули к северу. Сначала им повезло. Закинув сеть на новом месте, рыбаки из лодки, в которой плыл Оллеб, сразу вытащили пять крупных, жирных рыб. На радостях устроили пир и с удовольствием съели первый улов. Но первый улов оказался последним. Больше море не дало им Ничего. Снова рыбаки собрались поворачивать назад, и снова Оллеб уговорил всех не делать этого.

Они уходили все дальше и дальше от родного дома, надеясь, что удача все же вернется к ним. Но, похоже, «поим упрямством рыбаки рассердили Имира, своего жестокого бога.

Поднялся сильный ветер, волны заходили ходуном, то и дело окатывая отчаянных смельчаков ледяной водой и грозя опрокинуть утлое суденышко.

— Заходим в бухту! — крикнул Оллеб. — Переждем непогоду.

Его спутники попытались подвести свою лодку ближе к берегу, но не тут-то было. Ветер играл ею, словно щепкой, полны трепали ветхие борта, которые жалобно скрипели и стонали под натиском бури. Пришлось выйти в открытое море, чтобы не разбиться о скалы. Но и это не помогло. Лодка, не желая вставать к волне носом, резко развернулась, черпнула бортом воды и опрокинулась. Рыбаки оказались и бушующем море на перевернутой лодке.

Держались они долго, но, когда день подошел к концу, холод и усталость сделали свое дело. Один за другим разжимали мужчины окоченевшие пальцы, и море проглатывало людей, как ненасытное чудовище. Наконец Оллеб остался один. Собрав последние силы, он кое-как забрался на лодку, сел на нее верхом и вцепился в киль мертвой хваткой. Он слышал голоса рыбаков из второй лодки, но в творившемся вокруг кошмаре ничего не видел.

Сильный порыв ветра толкнул его в спину, еще и еще. Волны подняли лодку, закружили и куда-то понесли. Этот безумный бег длился всю ночь, а на рассвете, когда первые лучи солнца едва пробились из-за туч, суденышко вдруг ударилось обо что-то твердое, а Оллеб, перевернувшись через голову, полетел вперед и, еще не веря своему счастью, рухнул в снег. Лодку прибило к берегу!

Однако радовался он рано. За спиной было темно-серое море, а впереди, справа и слева — бесконечные снега. Но он решил не стоять на месте, ожидая, когда превратится в глыбу льда, а, с трудом переставляя окоченевшие ноги, упрямо побрел вперед. Сколько он шел, Оллеб не знал, но Имир все же сжалился над ним: вдали, чуть слева, полуослепшие глаза рыбака разглядели тоненькую струйку дыма. Там был чей-то дом. А дом означал жизнь. Уже почти теряя сознание, юноша доплелся до большой, покрытой снегом землянки и упал на пороге.

Когда молодой рыбак открыл глаза, он увидел, что лежит на мягкой шкуре полярного волка, а над ним склонился старик, такой дряхлый, что казалось, он видел сотворение мира.

— Очнулся, — сказал старик кому-то. — Неси питье. Выживет.

С этими словами он отошел в сторону, а к ложу Оллеба приблизилась старуха, не менее древняя, чем ее муж. В сухих жилистых руках она держала плошку, от которой исходил чудесный аромат горячего травяного отвара.

— Можешь сесть? — ласково спросила она, и Оллеб слабо

покачал головой, ибо понимал, что не может даже пошевелиться.

Старуха поставила плошку и с силой, которую в ней нельзя было даже подозревать, усадила юношу на постели. Затем она вновь взяла питье и поднесла к губам больного.

— Пей! — коротко приказала старуха.

Оллеб безропотно подчинился и сделал первый глоток. По телу разлилось приятное тепло. После второго глотка он уже смог сам держать плошку, а допив отвар до конца, вдруг почувствовал, что силы вернулись к нему. Отдав молчаливо ждущей хозяйке плошку, юноша сел на своем ложе, опустил ноги на пол и огляделся.

В дальнем углу, закутавшись в шубу из серебристых лисиц, сидел старик-хозяин и не мигая смотрел на слегка отодвинутый полог, закрывавший вход в землянку. У входа вились большие серебряные мухи, то вылетая за порог, то возвращаясь обратно.

— Опять один олень куда-то запропастился, — вдруг громко сказал старик и быстро-быстро что-то забормотал под нос.

Оллеб решил, что хозяин совсем свихнулся от старости, никаких оленей поблизости и в помине не было, но позже, пожив несколько дней в землянке, понял, как сильно ошибался. Старик оказался колдуном. Он видел все на таком расстоянии, что обычный человек и представить себе не мог, и потому его стадо всегда паслось очень далеко, там, могло отыскать под снегом мох и остатки травы. Если нога выпадало слишком много, колдун посылал навстречу стаду ветры, чтобы они унесли лишний покров и обнажили землю. Так же он поступал и тогда, когда оленям пора было возвращаться. Только в этом случае ветры служили ему погонщиками. Не боялся старик ни волков, ни медведей, так как умел заговаривать их и не пускать ни и оленям, ни к землянке.

Он очень многое умел, но тогда, в первый день пребывании у него, Оллеб ничего об этом не знал. Почувствовав себя вполне здоровым, он вышел за порог и направился к берегу, чтобы отыскать лодку и посмотреть, можно ли на ней вернуться домой. Свое суденышко он нашел быстро. Вытащив лодку на сушу, юноша обошел несколько раз вокруг нее, снова и снова удивляясь, как эта жалкая посудина вообще может держаться на плаву. Вот бы смастерить настоящую, надежную лодку! Нос сделать острым, поднять его повыше, бока округлить, чтобы волна не могла ее опрокинуть! Нечего и думать пускаться в плавание одному на этом старом корыте. И Оллеб задумал построить новую лодку.

Дни шли. Дело не продвинулось ни на волосок. Юноша каждое утро уходил на берег моря, сидел там и мечтал о новом судне, но почему-то ничего даже не пытался предпринять. Вечерами он беседовал со старухой, которая вскоре привязалась к нему как к родному сыну, и слушал нескончаемое бормотание старика, к коему так привык, что вскоре перестал его замечать.

Однажды вечером Оллеб, возвращаясь к землянке, увидел старуху, вышедшую ему навстречу.

— Я хочу поговорить с тобой, сынок, — сказала она.

— А почему не в доме? — удивился юноша.

— В доме нельзя. Муж не должен слышать мои слова. Скажи, ты очень хочешь вернуться домой?

— Очень, — вздохнул Оллеб.

— А может, останешься? Когда-то и у меня был сын, но много лет назад, повздорив с отцом, он ушел из дома, и с тех пор я даже не знаю, жив ли он. Ты стал бы мне сыном, — Старуха умоляюще взглянула на рыбака.

— Нет, мать, не могу, — твердо ответил он. — Пойми, что и мои родители сейчас не знают, где я. И у них тоже нет другого сына.

— Как мне ни жаль, — опечалилась старуха, — но не могу не согласиться с тобой. Тогда слушай. Мой муж — не простой колдун. Он колдун злой. Бормотание, которое ты все время слышишь, — заклинания против твоей новой лодки. Хорошему судну не страшна стихия, и тогда старик не сможет держать в страхе рыбаков и брать их жизни, которыми питается его сила.

— Что же мне делать? — воскликнул Оллеб.

— Сама не знаю, — пожала плечами старуха. — Но ты не отчаивайся. Что-нибудь придумаем. Да, я совсем забыла! Память совсем как решето стала. Серебряные мужи — волшебные. Не вставай между ними и стариком.

Наутро рыбак услышал, как колдун ворочается, поднимаясь со своей любимой теплой золы, и, притворившись спящим, стал наблюдать за стариком. Тот с кряхтением встал, подошел к выходу из землянки, откинул полог и замер на пороге. Затем он поднял руки и начал чертить в воздухе волшебные знаки, которые вспыхивали огнем и тут же гасли. Когда исчез последний знак, из-под полы лисьей шубы вылетели несколько мух, покружились возле головы старика и разлетелись в разные стороны. Оллеб вспомнил, что однажды видел такую муху. Она появилась в прошлом году в их селении, укусила старого Матте, а через несколько дней тот умер. Значит, колдун рассылает всюду смерть? Как же противостоять этому порождению зла?

Дни и ночи юноша думал о том, как ему дальше быть, но ничего так и не сумел придумать. Однажды вечером старуха поведала ему, что раз в год неподалеку от Валгаллы, где обитает сам Имир, в ледяной пещере собираются колдуны и ведьмы. Скоро этот день наступит, а значит, старик должен покинуть землянку. Вне дома он пробудет не меньше недели, ведь колдуны и ведьмы будут рассказывать друг другу о своих делах, а потом те, кто за прошедший год нашел учеников, представят их собравшимся и проведут обряд посвящения. Пока старика не будет дома, Оллеб сможет бежать.

Через день колдун поднялся на рассвете и, выбрав самую большую плошку, принялся готовить в ней отвратительно пахнувшее зелье. Он долго бросал и в плошку, и в огонь корешки, травы, кусочки чьей-то засушенной плоти, все время что-то приговаривая. Затем он снял плошку с огня, залпом выпил зелье и, затянув скрипучим голосом заунывную песню, начал кружиться на месте. Он пел все громче и кружился все быстрее и быстрее, пока вдруг не раздался громкий хлопок и там, где только что находился колдун, не взвилась тоненькая струйка смердящего дыма.

Со всех ног пустился Оллеб на берег, едва успев проститься со старухой. Он понимал, что плыть в старой лодке опасно, но другой у него все равно не было, и юноша старался об этом не думать. Прибежав к морю, он кинулся к лодке и хотел было перевернуть ее и столкнуть в воду, но стоило ему лишь протянуть к ней руки, как лодка прямо на глазах начала разваливаться. Доски трещали и ломались, словно невидимая рука с ожесточением опускала на них топор.

Оллеб догадался, что даже издалека колдун держит его и ни за что не собирается отпускать. Юноша без сил опустился на землю и завыл, словно волк, потерявший свою стаю. Он качался из стороны в сторону и выл, выл и качался, и казалось, рассудок вот-вот покинет его, как со стороны моря донесся голос:

— Хочешь, я отвезу тебя домой?

От неожиданности Оллеб вздрогнул, замолчал и обернулся на голос. У самого берега, где еще несколько мгновений назад ничего не было, плавно покачивалась на волнах длинная изящная лодка с приподнятым носом и округлыми просмоленными боками. В ней сидел незнакомец, одетый в шубу мехом внутрь и в лохматую шапку, закрывавшую его лицо.

— Так отвезти тебя? — снова спросил он.

— Ты еще спрашиваешь! — вскричал рыбак и прыгнул в лодку.

Незнакомец поднял парус, Оллеб встал у руля. Лодка медленно отчалила от берега и поплыла, все быстрее и быстрее, Словно ее влекла неведомая сила. Но стоило им отдалиться от берега на приличное расстояние, как на море начала подниматься буря. Небо потемнело, задул сильный ветер, вздыбились крутые волны. Однако лодка продолжала нестись вперед, словно вокруг было не бушующее море, а тихое лесное озеро. Она легко рассекала огромные волны и все скользила и скользила вперед, как рыба в родной стихии.

От непрерывного воя ветра звенело в ушах, вода заливала лицо, небо и море слились в черную, ежесекундно угрожавшую смертью бездну, и Оллеб уже не надеялся увидеть землю, когда вдруг снова услышал голос незнакомца.

— Вот ты и дома.

И, словно кто-то зажег свечу в темной комнате, рыбак отчетливо увидел родной берег, покосившийся причал, маленькие домики с плотно закрытыми дверями и окнами. Стоило ему шагнуть на причал, как буря утихла, а призрачная лодка исчезла. Юноша бегом бросился к лодочному сараю, стоявшему у самой воды, заперся изнутри, схватил кусок угля и принялся рисовать на стене чудо-лодку, боясь забыть хотя бы маленькую деталь.

Много дней и ночей провел Оллеб в сарае, снова и снова переделывая чертежи необыкновенной лодки, пока наконец не решил, что пора приступать к строительству. Его родные свыклись с чудачествами юноши, да и что им еще оставалось? Ведь оттуда, почти из самой Валгаллы, еще не возвращался никто, а он не только пришел живым и здоровым, но и приобрел какое-то новое знание.

Всю зиму Оллеб строил лодку, тщательно подбирая каждую досочку. Зимний день короток, и юноша часто засиживался за полночь, спал урывками тут же, на куче древесных опилок, сожалея о времени, потраченном на сон. Он почти ничего не ел и страшно исхудал, но глаза его светились счастьем, когда он смотрел на почти готовое детище,

И вот настал день, когда лодка была почти готова. Оставалось лишь поставить уключины и вырезать весла с большими, слегка изогнутыми лопастями, и можно спускать лодку на воду. Одуревший от радости, сидел Оллеб, не сводя глаз с крутобокой красавицы, остро пахнувшей свежеобработанным деревом. Он гладил выпуклые борта шершавой ладонью, бормотал что-то ласковое и нежное, словно перед ним стояло не рыбацкое суденышко, а любимая женщина.

Вдруг дверь сарая распахнулась, словно в нее ударил сильный порыв ветра, и внутрь влетела большая серебряная муха. Она покружила возле юноши, оцепеневшего от ужаса, потом с противным стуком шлепнулась на борт лодки и поползла по нему. Там, где ее мохнатые лапки касались дерева, начинали проступать черные полоски и появлялись мелкие трещины. Скоро вся лодка покрылась тонкой сеткой трещин, словно огромный паук оплел ее черной паутиной, и стоило Оллебу слегка дотронуться до своего изделия, как оно осыпалось под его рукой, обратившись в кучку легкой трухи.

Юноша закричал, словно вражеская стрела пронзила его грудь.

— Не кричи так громко, — послышалось у него за спиной. — Я уже тут. Ведь это меня ты звал?

Оллеб обернулся. Возле двери стоял колдун, все так же зябко кутаясь в лисью шубу. Юноша схватил топор и кинул его, метя в ненавистное лицо. Тяжелое лезвие угодило прямо в лоб, прошло сквозь него и вонзилось в стену сарая. Оллеб ожидал, что сейчас брызнет кровь и колдун грузно осядет на пол, но ничего подобного не произошло. Лицо старика задрожало, словно водная гладь, потревоженная тяжелым камнем, по нему пробежали волны, но они быстро успокоились, и старик захохотал.

— Исчезни, демон! — завопил юноши. — Оставь меня в покое!

Старик продолжал хохотать. Его смех становился все более громким и пронзительным, от него закладывало уши, кружилась голова и темнело в глазах. Когда Оллеб вновь обрел способность видеть и слышать, колдун уже не смеялся. Он пристально взглянул в лицо юноше и приказал:

— Смотри.

Не веря своим глазам, Оллеб с изумлением поглядел по сторонам. На месте его старого лодочного сарая стояло совершенно новое строение, больше напоминающее крытую верфь, а на воде плавно покачивалась роскошная восьмивесельная лодка.

— Что все это значит? — оторопело уставившись на море, спросил юноша.

— Ты упрям, сынок, — ответил старик. — Мне это нравится, вот я и решил тебе помочь.

— Дождаться от тебя помощи труднее, чем от Имира ласки, — огрызнулся рыбак.

— Не будь неблагодарным, сынок, — покачал головой колдун. — А кто тебя привез домой?

— Так это был ты? — Оллеб чуть не задохнулся. — А…

— Не задавай лишних вопросов, — сурово прервал его старик. — Ты хочешь строить новые лодки?

— Что ты за это потребуешь? — недоверчиво покосился на него юноша.

— А ты еще и не глуп, — усмехнулся колдун. — Хорошо. Очень хорошо. Я многого не попрошу. Ты теперь будешь строить совершенные, прекрасные лодки. Отбоя от желающих купить их не будет. Можешь назначать любую цену, никто не откажется. Но каждая шестая лодка — моя.

— Я должен отгонять тебе их или ты сам будешь за ними являться?

— Сам, сам, — захихикал старик. — Я даже буду помогать тебе их доводить до ума. Правда, вряд ли ты меня увидишь. Чуть-чуть старания, и моя лодочка больше не увидит берега.

— Ты хочешь сказать…

— Я уже сказал, — оборвал его на полуслове колдун.

— Уходи! — крикнул Оллеб. — Я никогда не приму твои условия!

— Примешь. Не буду тебя торопить. Надумаешь — возьми в руки инструменты и позови меня.

С этими словами старик исчез, а Оллеб вышел на берег и долго смотрел туда, где всего несколько мгновений назад гордо покачивалась на волнах восьмивесельная красавица. «Как далеко в море можно уходить на такой лодке, не боясь ни бурь, ни штормов! — думал он. — Сколько жизней с у моет она спасти! А сколько жизней унесет каждая шестая лодка?.. Но ведь старика можно обмануть. Я буду тщательно проверять все лодки, прежде чем они выйдут в море. Неужели я не замечу изъяна?»

Он решительно тряхнул головой, вернулся в сарай, взял в руки инструменты и мысленно окликнул старика: «Я согласен, кровожадная нежить». И тут же работа пошла как по маслу. Доски словно сами изгибались под рукой и ладились друг к другу. Вскоре была готова первая лодка, вторая… Шестую Оллеб внимательно осмотрел, простучал молотком, несколько раз обмерил и, убедившись, что она идеальна, счастливо рассмеялся.

Вскоре он сбился со счета, но так как проверял по несколько раз каждую лодку, то не стал особо волноваться по этому поводу. Он строил по две лодки в год, покупателей было хоть отбавляй, и скоро Оллеб настолько разбогател, что уже мог нанять помощников. Все думали, что теперь дело пойдет еще быстрее, но мастер не мог позволить себе торопиться, ибо помнил слова колдуна. Все лодки, которые он делал, по-прежнему казались ему безупречными, богатство его росло, число заказчиков тоже, и Оллеб уверовал, что сумел перехитрить старика, тем более что тот не давал о себе знать, словно и вовсе забыл о сделке.

Однажды мастер построил совершенно необычную лодку — десятивесельный бот. Лодка получилась такой великолепной, что Оллеб решил подарить ее отцу, которого любил больше всего на свете. Отец долго отказывался принять такой роскошный подарок, но в конце концов уступил просьбам сына, видя, как искренне того огорчает отказ.

На следующий же день отец, собрав своих лучших друзей, вышел в море на новом боте. К вечеру они не вернулись, но Оллеба это нисколько не обеспокоило, ведь рыбаки часто проводили вне дома по несколько дней. Ночью он спал спокойно, но на рассвете его разбудил тихий шорох, будто кто-то царапался в дверь, но не мог открыть ее.

— Пошли все вон! — крикнул Оллеб. — Утром приходите. Совсем одурели, ни днем, ни ночью покоя нет, — пробормотал он, переворачиваясь на другой бок и собираясь снова заснуть.

Однако непрошеные гости не ушли. Дверь медленно отворилась, и в комнату, ступая совершенно бесшумно, вошел отец Оллеба, а следом за ним — его друзья. Все они были бледны до синевы, лица их искажали мученические гримасы, а с одежды на пол тонкими струйками стекала вода. Все они не проронили ни звука, но их молчание оказалось красноречивей любых слов.

Оллеб сразу все понял. Он понял, почему не вернулся бот, понял, что колдун ничего не забыл и забирал, как и договаривались, каждую шестую лодку, понял, сколько смертей лежит на его совести и что всей его жизни не хватит, чтобы искупить свою безмерную вину.

Едва дождавшись утра, Оллеб кинулся к верфи и уничтожил все готовые и строившиеся лодки. Он ломал их, крушил, рубил топором с такой яростью, что никто не решился даже попытаться остановить его. Когда от последней лодки осталась лишь груда искореженных досок, Оллеб вернулся в дом, вынул из сундуков и раздал все свои богатства, после чего вскинул на плечо тощий дорожный мешок с запасом еды и поспешил прочь от родного селения.

Он шел, ни от кого не таясь и не разбирая дороги, мечтая лишь о том, чтобы смерть поскорее нашла его. Но гибель обходила несчастного стороной, а ноги уносили его все дальше и дальше на юг. Только однажды, уже в Киммерии и, колдун настиг его. Оллеб сидел на берегу маленькой лесной речки и, задумавшись, глядел на полупрозрачную голубую воду. Сам не понимая, что делает, он взял в руки, отковырнул кусок коры от стоявшего рядом дерева и начал вырезать маленькую лодочку. Доделав игрушку до конца, он хотел было пустить ее по реке, но стоило ему встать и протянуть руку к воде, как лодка вспыхнула и глаза Оллеба обожгло горячим дымом. И тут же откуда-то сверху послышался громкий хохот.

Когда слезы на нестерпимо болевших глазах высохли, Оллеб взглянул наверх и увидел над собой призрачное лицо колдуна.

— Ты предал меня, — грозно нахмурившись, произнес тот. — Ты отнял у меня души рыбаков. Но не радуйся. Я еще приду за твоей душой, и ты пожалеешь, что осмелился спорить со мной. Стоит тебе ступить в воду, которая хотя Вы покроет твои колени, ты мой. Но даже если ты погибнешь на суше, тебе все равно не избежать наказания. Любая вода, будь то влага из сосуда обмывальщика покойников или дождь, пролившийся на твой труп в лесу, приведет твою душу ко мне.

Не успел Оллеб опомниться, как призрак задрожал и исчез. Понурив голову, согнувшись под тяжестью своих мрачных дум, несчастный ванир поплелся дальше. Сначала он боялся даже умываться, но вскоре понял, что, пока жив, такая вода ему не страшна. Но это не успокоило его, ибо днем и ночью в его ушах звучали слова старика.

Постепенно он свыкся с этим вечным страхом, его боль, скорбь по погибшим и чувство вины несколько притупились, но он продолжал идти и идти вперед, стремясь попасть в такие края, где ничто не напомнит ему о далекой заснеженной родине. Он честно зарабатывал себе кусок хлеба, не отказываясь ни от какой работы, но нигде подолгу не задерживался, ибо все еще часто встречал людей, которые, взглянув на его золотисто-рыжие волосы, интересовались, не из Ванахейма ли он.

Оллеб побывал в Пограничном Королевстве, Немедии, Коринфии, Заморе и в конце концов добрался до Турана и уже оттуда попал в блистательный город Шандарат. Первые несколько дней он даже не пытался пройти через городские ворота. Он стоял как вкопанный возле верфей и зачарованно следил за тем, как под ловкими руками мастеров возникают никогда не виданные им прежде корабли: то сильные, мощные, стовесельные галеры, то легкие, быстрые парусники, способные нести множество людей и товаров. Каким было бы счастьем работать с этими мастерами! Но проклятие колдуна не позволяло Оллебу даже близко подходить к каким бы то ни было лодкам. Как знать, не начнет ли он снова забирать каждое шестое судно? Пусть отсюда далеко до Ванахейма, но Оллеб не мог больше рисковать жизнями десятков даже незнакомых ему людей.

В конце концов на него обратили внимание, и однажды к нему подошел чуть сгорбленный седоволосый мужчина, от которого так замечательно пахло свежеобработанным деревом и смолой. Внимательно посмотрев на Оллеба, он спросил:

— Откуда ты такой взялся? Я никогда прежде не встречал столь рыжих людей, словно сам Митра провел рукой по их волосам.

— Я пришел издалека, — обрадовался Оллеб тому, что здесь, видимо, и слыхом не слыхивали о его соплеменниках. — С севера.

— Что ты здесь делаешь? — поинтересовался седой мужчина. — Тебе нравятся лодки? У нас всегда найдется работа для хороших рук. Что ты умеешь?

Оллеб вспыхнул, сердце его затрепетало, но он был вынужден солгать:

— Боюсь, не смогу вам пригодиться. — И добавил первое, что пришло ему в голову: — Я умею ухаживать за животными.

— А… — разочарованно протянул его собеседник. — Тогда тебе надо идти в город. Я слышал, прекрасная Амарис искала работника.

— Амарис? Кто это? — спросил Оллеб.

Она разводит собак. Их так много, что ей время от времени требуются помощники. Попытай счастья.

И Оллеб попытал счастья. Едва он взглянул на Амарис, понял, что не сможет прожить и дня, не видя эту женщину. Все в ней было прекрасным: и чудесные густые волосы, и желто-зеленые глаза, и стройное, гибкое тело. Даже крутой мужской характер делал ее настолько привлекательной, что, казалось, будь она более мягкой и нежной, ее обаяние не было бы таким сильным.

Спокойный, покладистый, работящий Оллеб тоже понравился Амарис. Она сразу же согласилась взять его на работу, а вскоре он уже гораздо больше времени проводил в беседах с хозяйкой, нежели возле собачьих клеток. Как он ни старался, огромные бешеные псы так и не полюбились ему. Он честно чистил клетки, мыл миски, в которых зверям давали куски сырого мяса, менял воду, но ни разу даже не попытался найти с собаками общий язык. Честно говоря, он до полусмерти боялся их крепких белых клыков, Поэтому всегда радовался, когда заканчивал работу и мог уйти от псарен подальше.

Это нисколько не смущало девушку. Совсем недавно умер ее отец, и дом остался без мужчины. Уже чувствуя приближение смерти, старик позвал дочь и сказал ей:

— Скоро я покину тебя. Ты росла без матери, и я всегда, как мог, старался заменить тебе ее. Но, как видно, перестарался. В твоем характере гораздо больше от мужчины, чем от женщины.

— Разве это плохо? — удивилась Амарис. — Я думала, ты доволен мной.

— Очень доволен, — слабо улыбнулся умирающий. — Но женщина должна быть женщиной. Поэтому прошу тебя, не тяни с замужеством. Если встретишь человека доброго, мягкого, покладистого, который полюбит тебя, стань его женой.

— А почему мягкого и покладистого? — удивилась Амарис, которая обожала отца, обладавшего весьма крутым нравом.

Отец снова улыбнулся и ласково погладил дочь по руке:

— С другим ты и дня не проживешь. Если бы тебе повстречался тигр, ты и его сделала бы мягким и покладистым.

— Хорошо, — кивнула Амарис. — Обещаю тебе, что обязательно выйду замуж.

— И не тяни с этим. Моя душа возликует, если ты вскоре сможешь прижать к груди ребенка. Жаль лишь, что мне не довелось понянчить внуков.

Теперь, вспоминая последний разговор с отцом, Амарис все чаще задумывалась, не отдать ли свою руку Оллебу. Он был молод, привлекателен, добр и податлив, а уж в том, что она полюбилась ему, сомневаться не приходилось. Однако рыжеволосый работник лишь бросал на хозяйку нежные взгляды и. никогда даже не намекал на бушевавшие в его сердце чувства. Амарис не была бы собой, если б стала дожидаться, когда молодой человек преодолеет свою нерешительность. Однажды, когда день клонился к вечеру, она подошла к Оллебу, который как раз только что закончил работу, и сказала:

— Приходи сегодня ужинать.

Оллеб густо покраснел и даже ничего не смог ответить, а лишь радостно закивал головой. Затем он со всех ног пустился в выделенную ему комнату, переоделся, привел себя в порядок и точно в назначенное время стоял перед дверью любимой. Чопорный слуга распахнул перед гостем дверь и, презрительно поглядывая на него, проводил наверх, где в роскошном зале, украшенном лучшими вендийскими коврами с густым пушистым ворсом, стоял изысканно сервированный стол, уставленный всевозможными яствами.

Оллебу казалось, что прошла вечность, когда тяжелая занавеска из плотного кхитайского шелка, закрывавшая вход в зал, зашевелилась и вошла Амарис. На ней было удивительное платье из тончайшей материи, сверху до низу покрытое искуснейшей вышивкой, изображавшей птиц и зверей. Длинные, густые волосы девушки были уложены в высокую прическу, а в блестящих прядях играли, переливаясь, разноцветные самоцветы. Стройную шею украшало ожерелье из рубинов и сапфиров, на каждый из которых можно было купить дом. Маленькие ступни плотно облегали туфельки из тончайшей кожи с золотым шитьем. Увидев, какое впечатление она произвела на гостя, который до этого встречал ее лишь в кожаных брюках и куртке, Амарис едва заметно улыбнулась и пригласила Оллеба к столу.

Он не чувствовал вкуса ни еды, ни великолепных вин, которые обворожительная хозяйка сама наливала ему в серебряный бокал, он не слышал ее речей и едва ли понимал, что говорил сам. Сердце в груди бедняги билось так но, что, казалось, еще мгновение, и оно разорвется от переполнявшей его любви. Прекрасно понимая, что творится в душе гостя, Амарис играла с ним, как кошка с мышью, пока наконец не решила, что пора приступать к серьезному разговору.

— Скажи, Оллеб, я нравлюсь тебе? — показав в улыбке ровные белоснежные зубы, спросила она.

— Нет, Амарис, — вдруг осмелел Оллеб, — ты не нравишься мне. Я люблю тебя так, что не смогу жить, если однажды утром не увижу тебя.

На этом его смелость внезапно исчезла, и он замолчал. Яркая краска заливала его щеки, он нервно вертел в руках бокал, но, как ни силился, не мог больше вымолвить ни слова. Тогда снова заговорила Амарис:

— Ты хотел бы стать моим мужем?

Оллеб вскочил, пролил на себя вино, опрокинул стоявшую перед ним тарелку, всплеснул руками и снова, уже совершенно обессиленный, опустился на свое место.

— Хотел бы? — настаивала девушка.

— Я даже мечтать не мог о таком счастье, — наконец выдавил из себя Оллеб.

— Тогда готовься к свадьбе.

Свадьбу назначили через три дня, ибо, решительная во всем, Амарис и тут не желала ждать. День свадьбы выдался Юным и солнечным, словно сам Митра благословлял этот союз и решил взглянуть в счастливые лица влюбленных. В сопровождении двух людей, которые должны были играть роль свидетелей, Амарис и Оллеб, усевшись в разукрашенный благоухающими цветами паланкин, отправились в Шандарат, к городскому судье, чтобы по всем правилам составить брачный договор. Когда на официальной бумаге были поставлены все нужные подписи и печати, молодые поспешили в поместье Амарис, где их ждали многочисленные гости и обильные столы.

Слуги отвели Оллеба в большую комнату, где он должен был дожидаться появления невесты. Там же собрались гости, исключительно мужчины, так как женщины отправились вместе с Амарис, чтобы проследить за ходом церемонии. Невеста непременно желала, чтобы ее свадьба прошла в полном соответствии со всеми обычаями, но так как сама никогда не интересовалась ими, ей понадобились помощницы. Ожидание затянулось, или это только показалось взволнованному и ошалевшему от счастья жениху. Но вот мужчины засуетились, каждый взял в руки зажженную свечу, и все выстроились в два ряда, образовав ярко освещенный коридор от входа в комнату до кресла, в котором сидел Оллеб. Откинулся полог, и появилась Амарис, прекрасная как никогда. На ней было платье из красного атласа, в ушах, на шее и на тонких запястьях сверкали крупные рубины. Она медленно прошла по коридору, плавно покачивая бедрами, от чего у Оллеба закружилась голова, подошла к жениху, низко склонилась перед ним и, сняв с шеи ожерелье, положила украшение у его ног. Затем она выпрямилась и так же медленно удалилась.

Через какое-то время она снова появилась, но уже в нежно-голубом платье, украшенная крупными и мелкими сапфирами. Церемония повторилась. Амарис переменила пять платьев, и каждый раз выглядела все более и более соблазнительной и желанной. Наконец, появившись в роскошной золотой парче, она не стала кланяться и оставлять драгоценности у ног жениха, а взяла его за руку и повела в другую комнату, где молодых и гостей ждало роскошное угощение.

Гости пили и ели, говорили длинные речи, и Оллеб уже начал думать, что все это никогда не кончится и эти люди не уйдут и не оставят их наедине. Но как ни долго тянулось торжество, оно все же закончилось. Амарис и Оллеба проводили до порога спальни, и наконец-то они остались одни.

Амарис быстро скинула с себя блестящий наряд, набросила на плечи прозрачный, как утренний воздух, халат и повернулась к Оллебу:

— Мы сейчас вместе примем ванну, а потом вернемся сюда.

Дрожа от нетерпения и от все возраставшего желания, Оллеб мгновенно разделся и поспешил за своей возлюбленной. Их ждала белая мраморная ванна, наполненная горячей водой, в которую были добавлены благовония, распространявшие легкий, чуть сладковатый запах. Амарис с удовольствием погрузилась в чуть зеленоватую воду и поманила Оллеба за собой. Он шагнул было вперед, но тут из благоуханных паров прямо и воздухе соткалось лицо колдуна. Он ехидно взглянул на молодожена прищуренными глазами и скрипучим голосом проговорил:

— Давай прыгай в воду. С тобой ничего не случится, ибо ты так любишь эту женщину, что я здесь бессилен. Но учти, когда повитуха начнет обмывать вашего первенца, он мой.

Колдун гнусно захихикал и исчез.

— Что это было? — испуганно спросила Амарис.

Оллеб присел на край ванны и принялся рассказывать ей свою историю. Он говорил долго и сбивчиво, пытаясь и оправдаться, и придумать, как жить дальше. Когда он замолчал, Амарис подняла на него испуганные глаза:

— И что же нам теперь делать?

Оллеб долго не отвечал, задумчиво глядя в стену. Потом он повернулся к Амарис, крепко поцеловал ее, стремительно поднялся и сказал:

— Прости меня и пойми. Если поймешь, то и простишь. Я знаю, как мне избавиться от проклятия колдуна.

Он решительно направился к выходу, не обращая внимания на изумленные взгляды слуг, выбежал из дома, пересек двор, влетел на псарню, распахнул клетку самого свирепого пса и шагнул в нее. Зверь несколько мгновений смотрел на неожиданного гостя, затем, не издавая ни звука, прыгнул, и крепкие челюсти, не уступавшие по силе медвежьему капкану, сомкнулись на горле Оллеба.

Умер он мгновенно, но в последний миг, когда его сознание еще не угасло, он был счастлив: теперь-то его душа ни за что не достанется колдуну.

Амарис закончила свой рассказ и надолго замолчала, глядя на лунную дорожку, подпрыгивавшую на темных волнах. Первым тишину нарушил Конан, причем самым удивительным образом: он расхохотался. Киммериец смеялся долго, всхлипывая и утирая слезы, так что даже один из пяти псов, которых Амарис взяла с собой, вскочил и глухо заворчал.

— Тихо, Олки, — успокоила она пса, положив ему руку на голову. Затем, удивленно взглянув на Конана, спросила: — Что так рассмешило тебя?

— Слабак он, твой Оллеб, — совершенно серьезно ответил варвар. — Баба истеричная.

Олки снова зарычал и шагнул было к Конану, но Амарис жестом заставила собаку сесть.

— Что это он так разнервничался? — изумился Конан.

— Он не выносит, когда кто-нибудь говорит слишком громко, — пояснила Амарис. — Считает, видимо, что со мной хотят поссориться.

— Поссориться с тобой? Когда у твоих ног лежат пять людоедов? — усмехнулся киммериец. — Дураков нет.

— Они не людоеды, — заступилась за своих любимцев Амарис. — Олки — самый старший из них, но когда погиб мой первый муж, его еще и на свете-то не было. Он родился позже.

— Ладно, не сердись, — улыбнулся Конан. — Похоже, за своих драгоценных хищников ты сама можешь перегрызть горло кому угодно.

— Я люблю своих собак, — глядя ему в глаза, ответила Амарис. — И не вижу в этом ничего плохого.

— А я тебя ни в чем и не обвиняю, — пожал плечами киммериец.

— Уже поздно, — резко сменила тему разговора Амарис, — Пора расходиться по каютам. Я устала сегодня. Мне прежде не доводилось путешествовать по морю.

— Как хочешь, — согласился варвар, с горечью отметив про себя, что утро он все-таки встретит в одиночестве. — До завтра, прекрасная. Пусть тебе снятся хорошие сны.