Далекое Близкое

Чужие вещи

Никите «Пророку» Ш. в память о вечере, когда Зеленая Ящерица охотилась на Сородичей.

Представьте себе, что вы и сами не заметили, как сошли с ума

– Поздравляю! – Профессор развел руками так, будто стоял минимум на сцене, где ему вручали «нобелевку»; выглядела сцена изрядно комично, учитывая, что его сухопарая фигура неуклюже парила в паре метров над ребристым полом центрального отсека. – Посмотрите наверх! За открытой диафрагмой мы видим Марс! Мы совершили то, что казалось невозможным еще пять лет назад – гиперпрыжок! Мы достигли Марса, путешествуя по подпространству, всего за двадцать семь часов. Не побоюсь этой фразы, мы только что открыли новую страницу в истории всего человечества! Именно наши имена будут золотыми буквами выбиты у подножия памятников на каждой новой освоенной планете! Поздравляю, коллеги! Поздравляю…

За неимением другой публики, мы зааплодировали сами себе. Даже вечно мрачный ОТул пару раз хлопнул здоровенными загорелыми дочерна ладонями. А я (стыдно признать) так вообще с трудом скрывал дурацкую улыбку, пытающуюся отвоевать себе место на лице, вопреки всем моим усилиям. Самый молодой из всего экипажа, происходящее все еще казалось мне попросту сном. Шутка ли – теперь я не просто «перспективный ученый», «симпатичный и светловолосый», «высокие баллы в университете» и вот это вот все… Теперь я «один из Первых». Полгода назад и мечтать-то было о таком страшно. Шанс на иную жизнь… Даже не так, просто – шанс на жизнь.

На всякий случай еще раз заглянул в виртуальный видоискатель новенькой камеры – да, запись идет. История, блин. Хроника! Ладно, перепроверить еще пару раз не помешает. Случись что с этим видео – шеф меня на оставшуюся жизнь усадит заполнять всякие электронные формы по приходу-расходу удобрений в университетской оранжерее.

– Тестовый сигнал принят на сто процентов и успешно расшифрован! Значит, мы в нашем времени и пространстве, а то были у нас некоторые… гм-м… сомневающиеся. Нда-с… Итак. Земля говорит нам, – ученый солидно откашлялся, заглядывая в информационный планшет:

– «Поверь – когда в нас подлых мыслей нет,

Нам ничего не следует бояться.

Зло ближнему – вот где источник бед.

Оно и сбросит в пропасть, может статься».

Это – Данте, если кто не знает. Похоже на «Северном» дефицит кадров, и они набрали в ЦУП гуманитариев, – продолжал вещать Профессор; голубые глаза, обычно тусклые, прячущиеся за толстыми линзами старомодных квадратных очков, сейчас сверкали совершенно мальчишеским азартом. – Теперь мы можем возвращаться домой! Поздравляю еще раз, коллеги! Поздравляю.

Я чуть повернул камеру, ловя объективом четвертого члена маленького экипажа. Флегматик тоже улыбнулся, от чего его хитрая азиатская физиономия расплылась и окончательно стала напоминать своей формой блин. Он кивнул головой, потягивая из тюбика что-то малосъедобно-шпинатное. Нужно было очень постараться, чтобы поймать его в кадр не перекусывающим.

– Я полетел шарманку запускать, – процедил лениво ОТул, грызя зубочистку – вот человек, умеет же испортить самый торжественный момент, а!

И кстати, зубочистки в космосе строго запрещены. Невесомость и острые предметы во рту – не лучшее сочетание. Но технику, похоже, откровенно пофиг.

– Прискорбно, что вы выбираете подобные формулировки, – фыркнул Профессор негромко, пытаясь доплыть по воздуху до одного из вертикальных поручней возле центрального стола, – неужели нельзя называть все оригинальными терминами? Особенно под запись!

– Ха. Куда уж оригнальнее. А вы давайте по креслам! Щас все еще раз проверю, и валим домой.

Нарочитая грубость против подчеркнутой академичности речи вызывали обоюдное раздражение сторон. Вот только бы не переросло в полноценную ссору, а… Но мои коллеги останавливались на тонкой грани, в шаге от острой фазы конфликта. Сложновато в настолько замкнутом пространстве космического аппарата, надо сказать. Но ничего, пока обходилось. Сейчас, по крайней мере разбежались: ОТул спустился вниз в свой двигательный отсек, ловко нырнув вниз, а Проф – пробрался, перебирая руками по стене, к себе в каюту. Зато меня теперь не покидало ощущение, будто я находится на опустевшем боксерском ринге, просто выполненном из сверхпрочного пластика и стали. На корабле все состояло из ребристого хромированного металла, лучистых морозно-белых ламп, скругленных углов и пространства. Убийственно тесного пространства внутри, и сводящей с ума бесконечности снаружи.

Но серьезно, мы же все проходили психологическое тестирование перед полетом. Как же так вышло, что теперь этот ирландец все время пытается сцепиться с Профом? Неужели никто не выявил такой момент до старта? Странновато как-то…

Они точно не были такими дерганными до старта. Понятно, конечно, опасно, все нервничают, но вот когда он наступил – этот слом в поведении? Когда ровные рабочие отношения превратились в едкие фразы, скрывающие за собой… что? Соперничество? Меня тогда этот вопрос интересовал чисто академически, как биолога. Понимаете, у любого поведенческого изменения есть своя механика, своя биохимия и разумеется, свой пусковой механизм. И конечно, социальные сценарии, выработанные за миллионы лет.

Вон как у них: замкнутое пространство. Мозг подсказывает – главный тут Проф, это его полет. Но все инстинкты, доставшиеся от приматов, говорят, что самый большой и сильный среди них – все-таки ирландец. Вот и цапаются. Конфликт рефлекторного и когнитивного. Ха!

В тот момент впервые и пришло оно – ощущение «неправильности» происходящего, эфемерное беспокойство, саднящее, словно попавшая под ноготь заноза, от которого я попытался отмахнуться.

Да просто все перенервничали, вот и ответ.

А все-таки забавно Проф в невесомости передвигается, особенно, когда ему камера мешает. Мне хотелось пощелкать пальцами, подыскивая нужное слово. Барахтается, вот. Солидный ученый, степени и звания, награды – и при этом суматошно барахтается.

Флегматик тем временем подплыл к сенсорной панели управления в противоположной от лестницы стороне центрального отсека. Тонкие длинные пальцы порхали по сенсорному экрану готовя все инфосистемы корабля к предстоящему прыжку. Здоровенная диафрагма щита на потолке схлопнулась с едва слышным гудением, скрывая окончательно панораму красной планеты и сверхпрочную линзу иллюминатора. Сияющий отраженным светом бок огромного красного шара навсегда останется с нами на кадрах видеосъёмки, но это ж даже близко не то же самое – что видеть в реальности. Так что я ждал до последнего, не мигая, рассматривал Марс, пока тот окончательно не скрылся за щитами.

Забавно. Снаружи все – черное и красное, а здесь, внутри – синее, белое и стальное. Знать бы, кто выбирал эту холодную больничную гамму… А ведь наверняка этот «специалист по эргономике» кучу бабла зашибает… Посидел бы он тут недельку, в этом сенсорном «морозильнике».

– Обязательно закрывать? – позвал я Флегматика. – Тебе не было бы интересно посмотреть, что дальше? Ну, как мы будем прыгать?

– Можете посмотреть на электронном экране с приборов, сяо хо-цзы, – предложил программист, – почему бы и нет? Сейчас я разверну панорамку… – едва заметная пауза. – Стажер.

Ага, ну куда ж без добродушных поддевок в чисто мужском коллективе.

– Я не стажер, – улыбнулся я ему, тоже подплывая ближе к сенсорному пульту, – и «сяо хо-цзы» мне нравится больше.

– А раз не стажер, сам открывай! – Флегматик ткнул пальцем в панель с функциями мониторинга, великодушно позволяя мне побыть причастным к этой его электронной магии.

Впрочем, я неплохо изучил систему во время подготовки и сумел найти нужную иконку без подсказок. Пусть и вышло это несколько неуклюже по сравнению с тем, как двигались неестественно длинные пальцы азиата. Достаточно длинные для того, чтоб заподозрить недешевую кибернетическую модификацию. Впрочем, на эту тему Флегматика никто никогда и ничего не спрашивал – оставалось только гадать.

– Мне нравится, что вы так относитесь к своим традициям, – мне хотелось чем-то прервать тишину.

– М-м-м?

– Да я про обращение.

– Мы?

– Ну… – да-да, несколько бестактный комментарий у меня вышел, увы, социальные контакты – не совсем «мое». – Китайцы.

– А-а-а… Это привычка, – программист говорил, не отрываясь от настройки какой-то диаграммы на затененном боковом экране, – хотя знаешь, с этими обращениями вечная путаница даже у нас лома. Дед рассказывал, в 1949 году все стали «тонгжи» – товарищами, прямо как в СССР. А теперь это означает «гей», сяо хо-цзы, представляешь?

Над панелью высветилась спроецированная голограмма, на которой снова костром полыхал Марс, и это избавило меня от мучительно неловкой необходимости подыскивать подходящий ответ. «Геи» и «товарищи», а? Вот он шутит так? У них же вроде коммунизм? Блин.

– Ну? И как тебе вообще? – снова первым заговорил программист.

– Планета-то?

– Планета.

– На вид похоже на плохо пропекшийся блин, если честно, – усмехнулся я, – на который светят красным фонарем. Ну это не отменяет пафосности момента, конечно!

– Ну а ты чего ждал-то, сяо хо-цзы? Сверкающей обработанной картинки – вроде обоев рабочего стола на твоем ноуте? Ладно. Знаю, ты разве что не пищал от восторга, когда первый раз на чужую планету посмотрел.

И вовсе не пищал. Враки. Ну ладно-ладно. Хорошо, был близок к этому.

– Жаль, что погулять по поверхности не вышло, – усмехнулся я, против воли ощущая, как краснеют уши.

– Угу. Успеется еще, сяо хо-цзы. В следующий раз. Тебе лет еще всего-то ничего.

– Надеюсь…

– Прыгнули раз, прыгнем еще.

Медленно нарастал низкий вязкий гул, от которого заныли зубы, а потом толстенные стены и тонкие внутренние переборки болезненно завибрировали – это заработала, набирая обороты, «шарманка» ОТула. В тот же момент ожил и динамик на стене – старомодная технология оповещения, но и самая надежная, учитывая обстоятельства – провод он и есть провод.

– Так, короче, – прохрипел голос техника, – надеюсь вы все уже на местах, как я и просил, время со старта – вторые сутки, двенадцать часов, восемь минут. Двадцать три секунды, если кому не пофиг. Стартуем от Марса. Всем сесть по местам и приготовиться к прыжку. До старта – полторы минуты. Конец связи.

Молодость и врожденная гибкость позволили мне легко освоиться с невесомостью. Так что я, глянув еще раз на монитор, проворно скользнул к своему креслу. Впрочем, Флегматик не особо отставал и уже пристегивал ремень на собственном. Сами кресла, сконструированные специально для прыжков, напоминали по виду самолетные: сдвоенные, с откинутой назад сегментированный спинкой, мягко пружинящей благодаря вставке из синего каучука. Каркас – массивный, из выкрашенного в белый металла, вмонтированный в ребристый пол. Эти восемь кресел, да круглый стол в центре со встроенным блоком пищевого аппарата – вот и вся «мебель» центрального отсека. Дополняло ощущение стерильной лаборатории белое «дневное» освещение, приглушаемое только на время отбоя. Я еще раз помянул недобрым словом специалистов по эргономике.

В последний момент, когда весь корабль уже изрядно трясло, суматошно размахивая руками влетел в центральный отсек из коридора, ведущего к каютам, и Профессор. Вы когда-нибудь видели, как прибоем несет медузу, а та колышется, трепыхается в попытке приспособиться к волнам? Впрочем, улыбка сползла с моего лица – ситуация вообще-то была не шуточная, ни секунды.

– Не успеваешь, лао ши, – проговорил негромко Флегматик, аккуратно затягивающий блестящую эластичную ленту поперек груди, – стартуем.

– Чертов ОТул! – заорал ученый; с высокого исчерченного глубокими морщинами лба слетела круглая капля блестящего в свете ламп пота и медленно поплыла в сторону системы кондиционирования. – Знает, что у меня проблемы с передвижением в невесомости! Не мог предупредить заранее!!

Не успевает…

Сейчас гул обратится ревом, ударом, взрывом пространства, и за грохотом даже не будет слышен влажный шлепок… Кровь не потечет, как на поверхности планеты – просто красные капли разлетятся по центральному отсеку, словно разорвались коралловые бусы…

Вот блин…

Сам не понимая толком, что делаю, я рванул ремень и толкнул собственное тело вперед, поймав ближайший к шефу поручень. Второй же рукой стремился схватить бултыхающегося в невесомости ученого, но при первой попытке пальцы только бессильно соскользнули с гладкой белой ткани летной формы Профа.

Гул-л-л-л…

Тот в свою очередь тоже попытался уцепиться за меня – промазал, случайно пролетел вперед. Мимо. Инерцию-то никто не отменял. Но выражение его лица я не забуду никогда – паника плескалась в глубине зрачков. Непривычно – неправильно!

…нарастал-л-л-л…

Я, сжав зубы, извернулся, зацепившись все за тот же поручень уже ботинком и схватил шефа обеими руками, чисто – ребенок любимую игрушку. Напрягся, дернул на себя. Мы влетели прямо в секцию сдвоенных кресел справа от входа в отсек – кстати, я пребольно ударился локтем и плечом о поручень и зашипел сквозь зубы. Потом. Не до жалоб. И никто ведь не произнес, не выкрикнул ни одного слова за все эти растянувшиеся секунды.

Интересно, а к чему пристегивается ОТул в своем отсеке? Ну серьезно, у него что – какое-то особое кресло?

– Вытрави ремень! – Профессор не мог дотянуться до своей застежки, бестолково махал руками и снова только мешал.

…перерастая в рев-в-в-в…

Ну! Ну не смей застревать! Ну же! На чертовы секунды счет! Я короткими судорожными рывками тащил из паза эластичную ленту ремня безопасности. Не с первого раза, но попал в паз, замыкая контакт системы жизнеобеспечения кресла, и только потом повернулся к шефу, помогая тому.

– Держите! Скорее!

Проф успел защелкнуть. Чудом, в последний момент.

…в виз-з-зг вз-з-з-збесившейся бенз-з-з-з-зопилы в руках безумца…

Утонула в паз с хрустом вторая кнопка, сработала фиксация, накрывая нас обоих силовым полем, и вовремя, потому что потом наступило это. Не было ни удара, ни даже короткой перегрузки – все вышло куда внезапнее. Надсадно взвыли двигатели, словно предсмертный вой дикого зверя, и разом все исчезло.

Просто пропали звук и свет, зато пришло давление на уши и жар в глазах, будто горячая черная вата, липкая и склизкая, облепила мое лицо. Казалось, она елозит по голове, ввинчиваясь крохотными щупальцами из угольной слизи в поры кожи, желая прорвать мышцы, продавить череп и добраться до желеобразной мякоти мозга, попутно поджарив глаза.

После старта первого прыжка, когда летели еще к Марсу, я провел несколько мучительных минут с трудом пытаясь втолкнуть воздух в сведенные спазмом легкие, думая, что ослеп и оглох, а может, и изрядно обжег кожу. И сердце… Бум-бум-бум… бешено гнало загустевающую кровь, разрывая артерии и иссушая вены. Заорать бы – да крика не было, он запутывался в липких черных волокнах, забивших глотку. Хуже всего – казалось, что это длится уже вечность.

Подпространство пережевывало всякого, пытающегося воспользоваться коротким путем через мрак космоса, перемалывало и сплевывало остатки в черное ничто.

«Я в аду, я умер и я в аду», – пищал ослепший от ужала инстинкт самосохранения.

Пошевелить запястьем – пальцами, ни малейшего ответа от нервных окончаний. И бешеный шум крови в ушах – паника – полууверенность, что больше вообще и нет никакой руки.

А потом принялись возвращаться ощущения – отдельными болезненными толчками.

Как же я радовался резкой боли в боку – вдавившийся под ребра старчески острый локоть Профессора. Свет – яркий, режущий глаза настолько, что пришлось накрепко зажмуриться. Звук – гудение двигателей, уже ровное, безо всяких взвизгивающих перегрузок. Я все пытался сморгнуть слезы с пушистых ресниц и избавиться от ощущения, что в глаза набился песок.