Далекие твердыни

— Нет, не так, — спокойно поправился тот, — их защищаем мы: я, госпожа Ирмерит и госпожа Элнева.

Княжна заговорила прежде растерявшейся подруги. Ирмерит постаралась овладеть собой, но не произнесла ни звука: только скрестила руки на груди и выпрямилась, нарочито придавая своей осанке величественность.

Как только Элнева умолкла, а огромные глаза туземцев стали еще больше от потрясения, с руки Хараи сорвалось боевое заклинание. «Белая молния» унеслась в небеса, на миг озарив окрестности — безмолвный полусгоревший поселок, поля за ним, грозный лес, исполненный тайны.

«Я знаю, что должен был сказать «вас защищает государь Аргитаи и Церковь Арсет», — говорил он потом Ирмерит. — Но государь далеко, и он страшен — кто, как не он двинул войска на их князей, ввергнув землю в огонь войны? А что такое Церковь и кто такая Арсет, этим людям предстоит объяснять еще много десятков лет. Сейчас для них это пустые слова. Но нас с вами они видели воочию. Мне оставалось самое простое — доказать, что я действительно способен их защитить».

«Самое простое? — повторила за ним Ирмерит. — Ах, Рэндо, почему вы не сказали этого тогда! Я сердита на вас».

…Тогда, во мраке, озаряемом лишь его собственными заклинаниями, перед несчастными жителями Ллана, распластавшимися на земле, Рэндо не мог пускаться в объяснения. Всемогущие боги не утешают своих прекрасных спутниц, потому что спутницам богов нечего бояться.

— Останьтесь с ними, — попросил Рэндо священниц, подбородком указывая на дрожащих селян. — Их нужно утешить и успокоить. Я пойду в лес.

— Они говорят, что солдаты ушли к лесному духу, — сказала Элнева, успевшая что-то спросить у старосты.

— Надеюсь, я успею их выручить…

— Рэндо! — отчаянно выдохнула Ирмерит. — Умоляю, будьте осторожны! Он убил пятерых офицеров!

Майор Хараи только кивнул, положив руку на эфес Солнцеликого.

Элнева промолчала; лишь чуть затрепетали бледные ноздри и расширились узкие глаза северянки. Ее взгляд был как черная сталь.

…Девушки долго смотрели вслед офицеру, ускакавшему на малорослой местной лошади. Потом, оставив селян, они рука об руку вышли к околице, и смотрели на лес, в котором человек и айлльу охотились друг на друга.

В глазах Ирмерит была мучительная тревога. В глазах Элневы — темная жажда.

Добравшись до опушки, Рэндо отпустил лошадь. Умное животное немедля унеслось назад, прочь от леса; конь почуял не то пролитую кровь, не то запах разъяренного айлльу. Рэндо не обладал острым физическим чутьем, но как всякий маг, умел чувствовать ауры. Демон был совсем рядом. Использовав Вторую магию, чтобы ощущать яснее, майор Хараи углубился в лес.

Почти сразу ему стало ясно, что айлльу почуял его приближение намного раньше. Возможно, еще от поселка. Рэндо не знал, сколько солдат ушло на охоту, но не менее двух десятков их были сейчас живы, не менее дюжины — мертвы. Находились они довольно далеко и не перемещались. Точнее майор ничего сказать не мог, строить же предположения не было нужды. Противника, которого он искал, отделяла от него сотня шагов.

Рэндо никогда прежде не имел дел с древними хозяевами островов. Аура айлльу напомнила ему ауру животного, крупного хищника наподобие тигра или дракона; еще в ней было что-то от огромной грозовой тучи, исполненной молний. Хараи пришлось напомнить себе, что айлльу разумны — разумны не менее, а то и более, чем люди. Лесной бог не был зверем, поведением которого руководят инстинкты. Он мыслил; мысли его оставались скрытыми от уаррца.

Но одного айлльу, без сомнения, не знал — не знал, насколько велика разница между обычным офицером, владеющим магией, и офицером инженерно-магических войск. Для майора Хараи в этой отчаянной с виду экспедиции не было никакой опасности. Рэндо даже не сосредотачивался на охоте. Он мысленно обругал погибшего князя за неосторожность, которую сейчас проявлял сам. Лейтенант Рейи был глуп. Он не умел отделить власть от силы, мощь уаррских войск от личных возможностей. На Тиккайнае, несомненно, ловить айлльу отправились настоящие маги, а не юнцы, вызубрившие сотню боевых заклинаний… Айлльу и сами владели тремя низшими магиями, много лучше, чем маги островов, и, как Рэндо подозревал, лучше, чем уаррцы. Но майор Хараи свободно чувствовал себя в Четвертой, а фамильный его меч хранил мощь Пятой.

Айлльу почуял его спокойствие и самонадеянность.

Над головой Рэндо хрустнули ветви огромного дерева.

Майор рванулся вперед, показывая айлльу спину; тот не преминул воспользоваться открывшейся ему возможностью, и мощное заклятие Третьей, которое Рэндо опознал как «солнечный луч», ударило в его защитное поле.

Хараи развернулся. Поле искрило, словно бы заключая его в ореол злого света. Две «белые молнии» и «огненный шершень» прогрохотали, ослепительно сверкая во мраке. Кусты вокруг загорелись, от влажной земли пошел пар. Глянув вверх, Рэндо послал с правой руки фонтан пламени, превратив ближние кроны в факелы.

Он хотел, чтобы айлльу спрыгнул на землю.

Айлльу метался вокруг него, точно волк-загонщик. Рэндо не слышал его и не видел, ориентируясь лишь на восприятие ауры. Огонь лесного духа пугал мало, он не чурался даже горящих ветвей. Рэндо подумал, что выманить демона угрозами не получится. «Что же, — сказал он себе. — Поступим как князь Рейи».

И выхватил из ножен Солнцеликий.

Он не собирался пробуждать клинок. Ожив, Солнцеликий мог пожрать целую армию демонов, и не явил бы этим даже сотой части своей мощи. Но лезвие меча лязгнуло и сверкнуло, демон различил на нем какие-то заклятия. Майор Хараи рассчитывал, что он воспримет это как вызов на открытый поединок — поединок, в котором человек доселе ни разу его не побеждал.

И айлльу вышел.

Он мелькнул, словно тень, и встал прямо посреди костра, в который превратилась поляна. Вздыбленная рыжая грива была полна искр. Между раздвинувшихся в хищной усмешке губ виднелись удлиненные клыки — но на этом сходство с животным заканчивалось.

Одетый как знатный воин, в легком доспехе и драгоценностях, демон был совершенно человекоподобен.

Майор Хараи на миг замешкался от изумления.

Айлльу рассмеялся ему в лицо — так, как, должно быть, смеялся над князем Рейи; его собственный меч покинул ножны, на левой руке загорелся и заплясал свет. Демон был уверен, что растерянность человека вызвана страхом и благоговением перед ним, и пока тот медлил, айлльу медлил сам, наслаждаясь властью, предвкушая убийство.

Когда он, наконец, рванулся вперед, Рэндо отпустил с левой руки заклинание, которое все это время писал.

Эта схема, сплетавшая в себе элементы Второй и Четвертой, не имела названия; она была создана здесь и сейчас, и тот, кто владел лишь боевой магией, не мог от нее защититься.

Солнцеликий вернулся в ножны.

Айлльу стоял перед Хараи, неподвижный, как статуя.

Рэндо не собирался убивать его мгновенно: заклятие только сковывало движения и замедляло реакцию. Но оно сработало на полную мощь.

Убрав пламя и заставив уцелевшую листву светиться, в бледном голубоватом ее сиянии уаррец подошел к айлльу.

— Пятеро офицеров, — сказал он, задумчиво созерцая своего пленника, — дюжина солдат… или больше? И сколько местных селян, прежде чем они начали молиться тебе?

Айлльу не мог его понимать, но смутно догадывался о смысле слов; Рэндо прочел это в его глазах.

— Дивное, дикое ты создание, — сказал майор с усмешкой. — Теперь ты мой. Что мне сделать с тобой?

Серебристые глаза айлльу странно пульсировали; приглядевшись, Рэндо понял, что зрачки его ритмично сужаются и расширяются, словно живут собственной жизнью. Магии, впрочем, в этом не было.

…Казалось, нечего и думать: нужно либо убить демона, либо увести с собой связанным и отдать в руки ожесточенных рейичан — то есть убить более мучительным способом.

Поразмыслив, майор Хараи решил, что ни того, ни другого делать не собирается.

Странно было чувствовать животную ауру демона и видеть его вполне человеческий облик. Что это за существо? Отвечает ли оно за свои действия? Несомненно, оно способно мыслить и чувствовать, но как соотносятся друг с другом эти способности?.. Рэндо спокойно казнил бы жестокого убийцу-человека, так же спокойно убил тигра-людоеда, но перед айлльу стоял в нерешительности.

Объяснение показалось ему тогда вполне подходящим, и оно не было совершенно ложным; уаррский маг действительно был потрясен, впервые повстречав лицом к лицу легендарное древнее создание.

Но в действительно руку его остановило другое.

Айлльу был очень красив.

Насильно успокоенный заклятием, беспомощный и беззащитный, теперь он почти не отличался от человека… Лицо айлльу было слегка асимметричным. Подойдя ближе и рассмотрев пристальней, Рэндо понял, что по правой стороне его ото лба к подбородку айлльу идут старые, давно зажившие шрамы. Они выглядели совсем не так, как шрамы у людей, и не портили точеного лица, но, несомненно, когда-то демон был тяжело ранен.

Рэндо захотелось оставить ему жизнь.

Он помедлил немного, потом спросил на местном диалекте:

— Как тебя зовут?

Потребовалось время, чтобы вопрос достиг сознания айлльу, скованного заклятием. Зрачки серебряных глаз чуть сдвинулись, губы шевельнулись:

— …тайс-с…

— Тайс, — кивнул Рэндо. — Уходи отсюда. Уходи далеко. Далеко от людей. Еще раз — и ты мертв.

Он хотел бы сказать больше и яснее, но не успел так хорошо выучить языка. Оставалось только делом выяснить, способен ли айлльу усвоить урок. «Если он окажется совсем диким, — подумал Рэндо, почувствовав при этом глухую печаль, — я убью его сейчас». Мысль была неприятна и казалась кощунственной, точно мысль о необходимости уничтожить прекрасное произведение искусства, но иначе Рэндо поступить не мог. Одно дело — отпустить дикое, но разумное существо, и совсем другое — дать волю неукротимому человекоубийце.

Стоя вплотную к айлльу, майор щелкнул пальцами, снимая заклятие.

Айлльу вздрогнул.

Смутные и приглушенные чувства его вновь обрели остроту; красивое лицо исказилось от страха и растерянности. Какое-то время Тайс стоял неподвижно и смотрел Рэндо в глаза, от недоумения по-детски приоткрыв губы и часто моргая.

Тогда уаррец поднял руку и провел ладонью по жесткой, как проволока, рыжей гриве.

Это словно отрезвило айлльу; дернувшись, он отпрянул, быстро оглядел окрестные деревья, принюхался; но, прежде чем скрыться, Тайс все же взглянул на человека еще раз и коротко поклонился ему, дав понять, что его слова были услышаны.

Майор Хараи удовлетворенно вздохнул и улыбнулся.

Он оказался прав.

Когда Рэндо докладывал о произошедшем, то скрыл правду за формулировкой «демона в лесу больше нет». Отсутствие трупа айлльу никого не удивило — о Солнцеликом и его силе слышали все. Удивляться можно было разве тому, что майор в погоне за демоном не уничтожил заодно половину леса; решив, что он в превосходной степени овладел возможностями фамильного меча, командование осталось весьма довольно его действиями.

Жители Ллана успели разнести слухи по всем окрестным деревням, и несколько месяцев уаррским офицерам — тем, что были повыше ростом — то и дело приходилось отвечать на вопрос «не ты ли, добрый господин, Высокий Харай?» Рэндо стал одновременно героем и объектом для шуток, над которыми сам охотно смеялся.

Князь Нийяри, однако, расценивал случившееся иначе. Генерал-лейтенант заметил, как изменилось отношение к уаррцам. После того, как жителям Ллана возместили урон, который они понесли от действий уаррских солдат, прославления «могучих господ из-за моря» стали еще громче. Путь к тому, чтобы новая провинция вошла в состав империи не только на бумаге, но и на деле, значительно сократился.

Вскоре Хараи представили к повышению. Маи вслух и в шутку завидовал, подкалывая Рэндо за то, что тот обошел Ундори в чине.

Через две недели Рэндо получил первое письмо, подписанное кличкой «Моль».

Отсутствие настоящего имени, предмет письма и в особенности интонации госпожи Моли складывались в картину настолько странную, что Хараи встревожился. Начиналось письмо весьма легкомысленно: корреспондентка изящно льстила, уверяя адресата, что слава о его благородных подвигах распространилась шире, чем сам он, как она уверена, подозревает, просила не удивляться тому, что не называет своего настоящего имени, объясняя это просто тем, что «на то есть причины». Потом дама просила: «Расскажите мне о нравах и обычаях островитян, господин Хараи; предмет этот мне весьма любопытен, а те сведения, которые я могу получить обычным путем, весьма скудны и, как мне думается, искажены. Я знаю, что вы успели изучить туземцев во время своих поездок с полковыми священницами. Не утаивайте ничего. Я никак не ограничиваю вас в темах описаний, мне интересно все, чем жители архипелага отличаются от нас, жителей континента. Прошу вас также не слишком распространяться о нашей переписке, хотя секретной она, конечно, никоим образом не является». К концу письма тон госпожи Моли совершенно утратил легкомысленность, став почти приказным. В качестве обратного адреса была указана квартира в одном из доходных домов Кестис Неггела.

Рэндо решил навести справки.

Узнал он весьма немного — по сути, одни только слухи. Говорили, что госпожа Моль — высокопоставленная государственная дама, служащая, по всей видимости, в императорской канцелярии; разным лицам порой приходят от нее письма с требованиями отчета или некоторых сведений. О том же, кто скрывается под этой кличкой, можно было только догадываться. Назывались имена Старшей Сестры Мавы, Эррет, некоторых княгинь, занимавших высокие посты. Сходились все в одном: влияние госпожи Моли огромно.

Тщательно взвешивая каждое слово, Рэндо написал ответ, рассказав о верованиях и обычаях туземцев, которые изучил, сопровождая Ирмерит и Элневу.

Но второе письмо госпожи Моли пришло спустя долгие годы.

Как только фельдмаршал Эрдрейари отплыл в Экемен, Метеаль, столица архипелага, взбунтовалась.

Первый наместник островов, цесаревич Неи, был убит. По истечении суток после того, как мятежники захватили дворец Царя-Солнце, на Яннии и Тиккайнае не осталось ни одного живого уаррца.

Охваченный невероятным гневом, Эрдрейари пронесся по островам как смертоносный вихрь, завоевывая их вторично. На этот раз в бой шли Особые корпуса — поднятые магами мертвецы, не знавшие ни страха, ни жалости. Новые распоряжения командования страшно отличались от прежних: кары за малейшее неповиновение назначались жесточайшие, слово «помилование» было забыто, казнили за родственные связи, за сказанные когда-то слова, за независимый вид. Тюрьмы переполнились, на рудниках не было недостатка в каторжанах. После второго взятия Метеали поэт и воин Эрдрейари получил прозвище Вешатель. Массовые казни ужаснули даже императора Аргитаи, который потерял сына…

В это время пути Рэндо и Маи разошлись.

Ундори, до странности довольный и взбудораженно-веселый, умчался воевать, добывать себе ордена и чины; до Рэндо потом доходили слухи о невероятных зверствах, которые он чинил вместе со своим отрядом, но Рэндо предпочитал им не верить, списывая на людскую склонность преувеличивать. Сам Эрдрейари приказал: «не щадить», — так чему удивляться?

Хараи также подал прошение о переводе из тыла в действующие части — но получил отказ. Хетендерана оказалась самым мирным из островов; мятеж почти не затронул ее, только в Ниттае начались волнения, которые уаррцы подавили быстро и успешно. Генерал-лейтенант Нийяри нашел, что за послушание селян следует благодарить недавний случай с айлльу и добрую славу, которую офицер Хараи снискал уаррцам.

— Полковник, — сказал он, вызвав Хараи к себе. — Вы сами-то понимаете, что вы уже легенда? Сидите здесь, покой Хетендераны дорогого стоит в теперешние времена. Да, совсем забыл. Я решил назначить вас военным комендантом Ниттая.

Лицо у Рэндо при этих словах сделалось такое, что князь усмехнулся.

— Приступайте к исполнению своих обязанностей, — сказал он. — Если вас не убьют — будете генералом и губернатором.

Вступая в должность, Рэндо сознавал, что неожиданным возвышением обязан все тому же случаю в Ллане; сознавал он и то, что жители Хетендераны, невероятно преувеличивая его могущество, считают его высшим существом наподобие айлльу. Но о самих айлльу он и думать забыл; у военного коменданта большого города в стране, склонной к мятежу, хлопот в избытке.

Один раз только он вспомнил рыжеволосого демона, которого отпустил живым в лесу под Лланом, — когда, знакомясь с новыми распоряжениями командования, увидел приказ «О местных верованиях».

«Высочайшее дозволение жителям подвластных земель исповедовать веру, какую они желают, остается в силе, — говорилось в нем. — Однако исследователи сообщают, что во многих отдаленных областях практикуются ритуалы, включающие истязания людей и даже человекоубийство во имя веры, как в виде жертвоприношений, так и в виде непримиримой вражды с приверженцами других культов. Подобные суеверия должны быть абсолютно искоренены, при необходимости — насильственно. Отдельно следует сказать о культе живых богов, то есть существ, называемых айлльу. Мирные формы данных культов допускаются. Айлльу же как таковые, по многочисленным свидетельствам, представляют значительную опасность. Рекомендуется совершенно очистить от них населенные области».

Отложив письмо, комендант покачал головой. «Пускай туземцы молятся лесным духам, — перевел он про себя. — Но самих духов следует уничтожить».

Вечером он рассказал об этом Ллиаллау, и маленький вельможа встревожился.

— Я сам айлльу! — сказал он грустно, обхватив себя руками за плечи. — Пусть на весьма небольшую часть. Но мать моей матери — айлльу наполовину… Ужели по этому приказу следует очистить Ниттай от госпожи Коэке, которая никому не сделала никакого зла?

— Нет, — сказал Рэндо, притягивая его к себе; ниттаец спрятал лицо на его груди. — Я не допущу слепого исполнения этого приказа. Полагаю, тот, кто его составил, не знал даже, что айлльу и люди могут вступать в браки… Пожалуй, мне стоит написать несколько писем.

— Ты так добр, Рэндо… — прошептал Ллау, запрокидывая лицо. Он не доставал головой до плеча Рэндо, и даже встав на цыпочки, не мог дотянуться к его губам. Улыбнувшись, уаррец поцеловал его, и сказал:

— Я не добрый, Ллау. Я разумный.

— Это намного лучше, — лукаво ответил вельможа.

Ллиаллау не догадывался, что произойдет всего пару месяцев спустя; обладай он даром предвидения, вероятно, куда осторожней вымаливал бы у полковника Хараи милости к айлльу. Утром, поднявшись с его ложа, уаррский великан действительно написал и отправил полдесятка писем. Одно из них было адресовано госпоже Моли; хотя она не ответила на предыдущее письмо, Рэндо счел, что нужно использовать все каналы влияния. Он рассказал госпоже Моли об айлльу — об их облике и повадках, о легендах, связанных с ними, и о полукровках, которые нередко встречались на островах.

Неизвестно, которое из писем возымело действие, но вскорости пришел новый циркуляр, уточнявший отношение Кестис Неггела к «созданиям, называемым айлльу». Теперь тем из них, что желали и были способны ладить с людьми, дозволялось жить — не обладая, однако, человеческими правами и свободами; фактически, айлльу рассматривались как редкие животные, на которых не стоит охотиться, но, на взгляд Рэндо, этого было вполне достаточно.

Через несколько дней полковника Хараи оторвал от работы ужасный шум, поднятый слугами Киная. Вышколенные эти слуги никогда прежде не позволяли себе ничего подобного, и Рэндо даже не рассердился, решив, что произошло нечто и впрямь из ряда вон выходящее.

Так оно и было.

Выйдя во двор и отодвинув в сторону мертвенно-бледного, немого от потрясения Ллиаллау, Рэндо увидел перед воротами дома своего старого знакомца — рыжеволосого айлльу по имени Тайс.

Неведомо, как он узнал, где искать своего победителя; неведомо, как прошел через принадлежащую уаррцам страну. Впрочем, вряд ли последнее стало для него сложным или опасным предприятием: островитяне не читали циркуляров Министерства колоний и не знали, что их древние боги сброшены наземь. Однако языком континента айлльу владел недурно. Вероятно, успел столкнуться с уаррцами вторично… «Ему весьма повезло, — подумал Рэндо. — Или он весьма умно повел себя и потому уцелел. Но явиться в Ниттай, где полно уаррских войск!.. что за отчаянное существо». Тайс нравился ему. Воспоминания об охоте и победе тешили честолюбие, а облик айлльу был приятен глазам.

— Харай Рэннодау, — сказал Тайс и улыбнулся. — Я нашел тебя.

— Я сказал тебе уйти подальше от людей, — нахмурясь, заметил полковник.

— Я так сделал. Но люди пришли туда.

— Это случается, — кивнул Рэндо, пряча улыбку. Айлльу смотрел ему прямо в глаза, почти с вызовом; и чем дальше, тем больше Рэндо подозревал, что вызов этот имеет особую природу, сродни природе той суровой властности, с которой смотрел на айлльу сам он, могущественный господин Ниттая.

Тайс улыбнулся. Переступил с ноги на ногу, упер руку в бедро, тряхнул рыжей гривой.

— Господин Харай Рэннодау, — сказал айлльу медлительно, почти лениво. — Однажды я узнал твою милость. Теперь я прошу позволения служить тебе.

И на глазах у дрожащих ниттайцев бог склонился перед уаррцем в земном поклоне.

Господин Кинай за спиной Рэндо издал едва слышный обреченный стон.

Челядинцы Ллиаллау еще долго не могли решить, кто в ниттайском доме Кинаев наиболее грозен и могуществен: то ли комендант Хараи, то ли его приближенный бог. Впрочем, уже строился собственный дом коменданта; через некоторое время Хараи перебрался туда.

В ту пору Рэндо не был столь искушен, чтобы понять, какие интриги плетутся за его спиной. Он и впоследствии частенько лишь задним числом разгадывал паутину замыслов островитян. Поразмыслив, полковник Хараи сказал себе: «Интриги — часть души этой дивной страны. Бороться с ними невозможно и не нужно». Он решил утвердить безусловную доминанту силы: чтобы интриги велись только за благосклонность правителя и за место в его окружении.

Как показало время, это было верным решением. Но еще до того, как Рэндо пришел к нему, два уроженца островов начали безмолвную битву за его благосклонность, закончившуюся полной победой одного из них.

Увидев, в какое отчаяние впал господин Кинай, когда комендант признал себя господином пришлеца-айлльу, Рэндо приписал это одному лишь страху, который Ллиаллау питал перед чистокровными демонами. Но в действительности медноволосый вельможа и рыжекудрый бог насквозь видели простодушного уаррца, и в споре, которые они за него вели, у самого Рэндо не оставалось даже права выбора.

Направляясь к воротам дома Кинаев, Тайс прекрасно знал, что Ллиаллау, демон на одну восьмую, — официальный наложник полковника Хараи (надо сказать, что об официальности этого статуса полковник не догадывался). Знал айлльу и то, какое действие оказывает на людей близость носителей демонической крови. Единственного прикосновения Рэндо в лесу под Лланом хватило ему, чтобы понять: этого могущественного человека несложно взять в руки. Когда на Хетендеране началось преследование лесных духов, Тайс немедля вспомнил о Высоком; известие, что Высокий успел стать господином Ниттая, как нельзя укрепило его в намерении отобрать у грязного Киная его место.

Самого Ллиаллау Тайс настолько запугал, что маленький вельможа предпочел совсем не показываться на глаза своему повелителю. Он не осмелился даже посетовать на то, что золотой и драгоценный Рэндо охладел к нему. Когда комендант счел, что пора «перестать злоупотреблять его гостеприимством», ниттаец остался в одиночестве, с разбитым сердцем — а также со всеми финансовыми льготами, которые получил от коменданта во дни милости.

Тайс пришел в объятия Рэндо так же непринужденно, как в его дом. Однажды вечером, когда Рэндо отдыхал в своем саду, перелистывая столичный литературный журнал, айлльу неслышным шагом подошел — и уселся у его ног.

— Высокий Харай, — сказал он с усмешкой.

— Что? — добродушно спросил Рэндо, любуясь им.

— Ты мне многим обязан.

Уаррец изумленно рассмеялся и отложил журнал.

— Вот как?

— Вспомни, с какой победы началось твое возвышение.

Рэндо продолжал смеяться; ему нравилось, что айлльу совершенно его не боится, а тонко рассчитанная прямота Тайса развлекала.

— Пожалуй, ты прав, — сказал комендант, отсмеявшись. — Хочешь чего-нибудь потребовать за такую ценную услугу?

— Нет.

— Нет? Тогда с чего ты решил… напомнить?

Тайс запрокинул голову, глядя на него снизу вверх; на губах айлльу играла усмешка, ленивая и вызывающая одновременно. Он прекрасно понимал, что делает, равно как понимал и то, что могучий пришелец из-за моря уже стал его добычей… Рэндо захотелось снова потрепать его по волосам, но он сдержался, ожидая ответа.

— Люди живут мало, но быстро, — сказал рыжий демон. — Когда они чего-то долго не понимают, становится обидно, что они впустую тратят дни своей жизни.

— Говори дальше, — насмешливо велел Рэндо.

— Зачем? — пожал плечами айлльу. — Ты уже понял. Ты мой, Высокий Харай, и тебе это нравится.

Уаррец улыбнулся, сощуриваясь. Тайс по-прежнему сидел у его ног, почти что откинув голову ему на колени, и не мог не замечать, как сильно Высокий Харай желает его сейчас. Ноздри айлльу чуть расширились — возбуждение он чувствовал и по запаху. Рэндо вплел, наконец, пальцы в его волосы, и Тайс сладко прикрыл глаза.

— Пожалуй, ты прав, — сказал уаррец.

Лениво, как сытый тигр, айлльу поднялся и перебрался к нему на руки.

В последовавшие за этим дни Рэндо часто вспоминал анекдот, рассказанный когда-то фельдмаршалом. Теперь он догадывался, что простодушных селянок в объятия демонов вела вовсе не развращенность. Малой долей подобной притягательности обладал и Ллиаллау, что в свое время облегчило маленькому вельможе задачу соблазнения заморского великана, но Ллиаллау был на семь восьмых человек. Аура чистокровного демона действовала, как чистый наркотик. Наивные лесные туземки, вероятно, просто не в силах были бороться с таким искушением… Рэндо еще не знал тогда, что удовольствие, испытываемое от близости с айлльу, не имеет ничего общего с наркотиком, разрушающим тело, а производит действие скорее обратное, но в любом случае не желал впадать в зависимость. Воля его, крепкая как кремень, легко обуздывала влечение плоти. Тайс, вначале полагавший, что сможет подчинить уаррца и потом руководить им, чувствовал, что добыча уходит из его клыков всякий раз, когда наскучивает пленом, и тихо бесился от этого. Он прилагал все больше усилий, чтобы привязать Рэндо к себе, но, в конце концов, сам оказался в положении, какое предназначал человеку: искреннее влечение сердца совершенно возобладало в нем над честолюбием и корыстью. Рэндо хватало проницательности, чтобы понимать это — и ему приятно было это понимать. Отчасти стремления Тайса были удовлетворены; уаррец, получавший несказанное удовольствие от их борьбы, действительно привязался к айлльу.

До сих пор Рэндо имел дело только с жадной покорностью Ллиаллау; угодливость вельможи вовсе не отталкивала его, Хараи принимал нравы островов как они есть, не осуждая и не пытаясь переменить их. Но стоило почувствовать, что может быть иначе: не отдых в объятиях искушенного послушания, а вызов, соперничество и победа над сильным и опасным противником, — как сердце билось быстрее, а в крови загоралось пламя.

Рэндо не понимал одного. Умный, хитрый и бесстрашный Тайс так притягивал его потому, что в глубине сердца Хараи чувствовал: если бы судьба подарила ему любовь того, кого единственного Рэндо на самом деле любил, то союз с жестоким и гениальным северянином был бы подобен союзу с древним божеством островов…

В это время Ундори впервые услышал о Золотом городе.

Ярко сияют под солнцем далекие крыши; стройные башни вонзаются в небо. До самой линии снегов горы облачены в зеленые покрывала листвы, а выше ослепительно светит лед. Лазурный купол небес раскинулся над Золотым городом. Только горам и небу дозволено господствовать над великой столицей айлльу, что царственно раскинулась на восточном берегу Хетендераны и отсюда владычествует над архипелагом… Нет города, чтобы мог соперничать с нею в мощи, и нет города прекрасней ее.

Был на Тиккайнае Серебряный город, но осмелился противопоставить себя роду эле Хетендерана — и пал в ничтожество. Нет больше Серебряного города, нет больше рода эле Тиккайнай, а уцелевшие вельможи его разбрелись по лесам подобно грязным людям.

…Эти существа, люди, несколько столетий назад приплыли с континента в своих примитивных ладьях; тогда айлльу даже не обратили на них внимания, сочтя разновидностью животных, обладающей подобием разума — ведь только животные смертны. Теперь люди расплодились как мыши, но вреда от них нет. Наоборот, чрезвычайно забавно наблюдать, как они подражают айлльу: строят высокие дома, создают государства, воюют друг с другом. Порой люди предоставляют владыкам островов любопытные развлечения.

Давно нет известий из другой страны айлльу, той, что на юго-западе континента, за огромной горной страной Лациат. В Золотом городе сочли, что западные айлльу выродились и захирели. Восточные собратья и прежде презирали их, потому ничуть не были удивлены.

Век за веком жизнь становится скучнее… Свойство ли это бессмертного разума, или и в самом деле в мир пришла старость? Неведомо. Но когда окончилась война с Тиккайнаем, айлльу Золотого города стало совсем скучно. Теперь одни находят развлечение в йуте, другие будоражат засыпающие чувства иными способами.

…Ярко сияют позади золотые крыши, безмолвно поют свою песню вечные льды. Великолепная кавалькада спускается от Великих ворот в долину. Сверкают украшения всадников, кони их — белее горных снегов. Хлопают крылья ручных драконов; чешуя породистых тварей ярка, точно шкуры выложены драгоценными камнями.

Айарриу эле Хетендерана отправляется на охоту.

— Только посмотрите, мой принц, — говорит Киайену эле Йорои, высокородный друг господина Хетендераны. — Что за полет, что за стати! Сейчас Гранат добудет эту большую самку.

Айарриу смеется.

— Вот и нет! — говорит он азартно. — У самки яйца. Погляди, брюхо ее еще не втянулось, но уже пустое. Она будет драться, как бесовка.

— Гранат хорошо натаскан, — гордо отвечает Киайену.

— Хочешь спор?

— Готов спорить на что угодно!

Принц, призадумавшись, следит за тем, как любимый охотничий ящер Киайену описывает круги на почтительном удалении от огромной серой драконихи. Та следит за ним, в гневе открыв огромную пасть. Издалека трудно оценить ее размер, но, похоже, самка способна унести в гнездо лошадь вместе со всадником…

Киайену взволнованно привстает на стременах. Он одержимый охотник. Добыть такого огромного ящера — большая удача. Прическа царедворца растрепалась, во время погони он умудрился обронить где-то серьгу, но даже не заметил этого. Айарриу потешается над ним.

— Ты поставишь Эйнеллау на то, что Гранат добудет дракониху?

— Что? — Киайену озадаченно хмурится. — Моего любимого наложника? Принц, на что вам полукровка?

— Я люблю полукровок, они свежее, — с усмешкой отвечает Айарриу. — Так ты не поставишь Эйнеллау? Не хочешь рисковать?

— Ха! — возмущенно говорит Киайену. — Я ничем не рискую!

Точно подтверждая его слова, в блистающей вышине ярый Гранат бросается в бой: рев и рык драконов ударяется о землю и отдается эхом. Дикая самка поднимается выше и бьет Граната хвостом. Он успевает схватить хвост зубами и отрывает острый шип с его конца. Дракониха издает оглушительный крик боли, но она отнюдь не побеждена. Камнем падает она вниз и вот — перепонка на одном из крыльев Граната надорвана.

Ничья.

Киайену точно обезумел. Он горячит коня, приподнимается, запрокидывает голову. Зрачки его бешено пульсируют, в глазах лопаются сосуды, на виске и под ухом проступают голубоватые жилки.

— Не отступай! — кричит он. — Ах, глупая тварь! Убей! Убей ее, разорви горло!

Слуги науськивают дракона и разжигают в нем ярость, отправляя в небо слабые заклятия электрических разрядов. Гранат злобно ревет, дергая лапами, но снова кусать не спешит.

— Ах! — пренебрежительно говорит Айарриу. — Понимаю, отчего ты не хочешь спорить. Я уже выиграл…

— Нет!

Это звучит почти грубо. Принц хмурит бровь; улыбка на мгновение сходит с его лица. Но Киайену от азарта пьян, как от йута, он слабо понимает, что происходит, и вид его настолько забавляет Айарриу, что тот немедленно прощает своего друга и слугу.

— Нет, — хрипло повторяет Киайену. — Ставлю Эйнеллау, золотого моего, что Гранат добудет самку!

Айарриу довольно улыбается. Золотоволосый любимчик Киайену робок и скучен, совсем не во вкусе принца, но как забавно будет прирезать его на глазах у бывшего хозяина!..

— Что же поставить мне? — вслух думает принц.

Он совершенно уверен, что Киайену скажет «Инике». Инике-Яблочко, любимая наложница принца — из расы людей, в ней нет ни капли крови айлльу, и она ровно так же не нужна Киайену, как не нужен Айарриу невольник-полукровка. Дело в другом. Принц Золотого города считает себя непревзойденным магом. Он уверен: его сил достаточно, чтобы смертная не старела, оставаясь юной и свежей, пока он желает того. Уже тридцать лет он следит за Инике, отыскивая в ней намеки на увядание, и не находит. Пока что эта затея не надоела ему, но заново начинать опыт Айарриу совершенно не хочется. Отнять у него Инике — лучший способ ему досадить.

Но Киайену куда безумнее… или куда более дерзок, чем дозволяется царедворцам рода эле Хетендерана! Услышав его ответ, принц от потрясения так резко натягивает поводья, что жеребец кричит и поднимается на дыбы.

Эле Йорои говорит:

— Эн-Тайсу!

Глаза принца сужаются.

— Что? — роняет он.

— Если я выиграю, мой принц, вы отдадите мне пленника, заключенного в подземельях вашего дворца, — без тени страха повторяет Киайену. — Эн-Тайсу, последнего из рода эле Тиккайнай.

— Ты в своем уме? — цедит Айарриу; конь под ним храпит и бесится от боли, бока его в крови от шпор.

— Драгоценность за драгоценность, — отвечает Киайену, точно не видит гнева своего владыки. — Или спор не будет честным…

Но в это время судьба принимает собственное решение.

Из-за скал мчится к ярящемуся Гранату супруг серой самки — необычайно крупный угольно-черный дракон. Он почти в два раза больше ручного ящера. Края перепонок его крыльев изрезаны в многочисленных битвах. Самка жалобно ревет, разжигая в супруге гнев, и черный обрушивается на Граната подобно крылатой смерти. Миг — и шея охотничьего дракона ломается в его челюстях.

Почти сразу чье-то боевое заклинание бьет черному в грудь, но уже поздно. Мертвые ящеры падают наземь.

Киайену вскрикивает от жалости: Гранат был лучшим в его своре.

Айарриу издает злобный рык и снова вонзает шпоры в израненные конские бока.

— Не было спора, — бросает он безутешному Киайену и скачет к охотникам, издалека крича: — Кто бил без надобности? В колодки, на пятьдесят дней!

Он необычайно зол.

Развлечение испорчено, и у всех испорчено настроение. Но Айарриу не намерен прекращать охоту и возвращаться в Золотой город. Всем известно, что когда принца охватывает злоба, успокаивается он нескоро. Еще многим достанется кара, несообразная провинности… Айлльу отводят глаза. Единственный способ утихомирить Айарриу — большое кровопролитие, которое насытит его сердце зрелищем страданий и смерти.

Что делать? Устроить большую загонную охоту? Но что будет хорошо смотреться после схватки драконов? Теперь убийства быков и тигров покажутся работой мясника, а не охотника…

— Спустимся в долины, — предлагает Меарейю эле Таале, старший из егерей. — Пара дней скачки, и мы увидим большой город людей. Я слышал, они собираются воевать, и там много обученных бойцов.

Прочие качают головами в сомнении. Войны смертных бывают интересны, особенно если сталкиваются хорошие полководцы, но сами смертные так грязны…

— За последний век они неплохо освоили магию, — говорит Меарейю с видом искусителя. Айарриу морщится и натягивает повод, мучая коня.

— Люди пользуются магией? — любопытствует кто-то.

— Направо и налево.

— А город велик?

— Преизрядно. Говорят, они выставили несколько тысяч бойцов.

Лоб принца разглаживается. Он, наконец, отпускает поводья. Взбудораженный жеребец немедленно прядает в сторону и выхватывает из высокой травы зайца. Лошади айлльу — хищники; пока конь принца перекусывает, разбрызгивая кровь, сам принц, не мешая его трапезе, размышляет.

Подъезжает Киайену.

— О чем речь? — преспокойно спрашивает он.

— Едем в долины, — приказывает Айарриу. — Мы будем смотреть битву.

Меарейю, большой искусник по части устроения охот, берет дело в свои руки. Он велит оседлать самых крупных драконов и отправляет нескольких слуг вперед — разузнать побольше о предмете войны смертных и о том, кто командует войсками. Потом он будет развлекать принца рассказами.

Айарриу в таком состоянии, что не может ни спать, ни отдыхать. Эле Таале назвал срок в два дня, но коней на пару часов отпускают поохотиться, и после этого скачка продолжается всю ночь.

Меарейю не возражает. Вечером возвращаются оседланные драконы, и слуги говорят, что войска смертных уже готовятся к битве. Предмет войны не слишком любопытен, но все же лучше простой жадности до земель и богатств: старый правитель большого города некогда услал подальше своего сына от побочной жены, злого нравом и властолюбивого юношу. Тот, желая сесть на место отца если не по силе закона, то по закону силы, поднял мятеж. Он сам командует своим войском; армию же правителя ведет старый военачальник, весьма хитрый и искусный. Старик решил дать бой за пределами города. Зрелище обещает быть интересным.

Меарейю пересказывает это принцу, но тот отмалчивается. Лишь в конце, сузив глаза и оскалившись так, что клыки прихватывают нижнюю губу, Айарриу отзывается:

— Посмотрим…

Егерь понимает, что созерцанием дело не ограничится.

Он кланяется, отходит с понимающей улыбкой, и тихо велит отстать тем слугам, для кого причуда принца может быть опасна. Людей много тысяч, все они вооружены и обучены биться… лесные муравьи могут съесть тигра, если нападут в достаточном количестве.

Утром айлльу стоят на вершине холма, с которого открывается вид на поле битвы.

Смертные ждут, построившись друг против друга.

Меарейю ждет.

Айарриу ждет, с видом почти безразличным оглядывая чужие войска.

Неведомо, что подумали оба смертных военачальника, увидав нежданных свидетелей. Впрочем, не отступил ни один. Судя по настроению воинов, полководцы с обеих сторон догадались сказать то единственное, что возможно было сказать: «Боги смотрят на вас! Будьте отважны!»

Наконец, туча стрел подымается вдали над полем. Битва началась. Гремят боевые заклинания: люди и впрямь овладели магией, пусть для айлльу это и смотрится смешно — слишком малы силы… Но воины кричат, потрясая оружием, и устремляются в схватку.

Идут часы. Лобовое столкновение прекращается, вновь летят стрелы. Засадный отряд старого воеводы показывается из рощи в тот самый миг, когда Меарейю думает, что пора бы ему появиться. Но исход битвы по-прежнему неясен.

Айарриу ждет.

Солдаты мятежника хуже вооружены, хуже обучены, трусливы; и сам мятежник в полководческом искусстве куда как уступает старику. Но армия его, собранная из бандитов и швали, почти вдвое больше. Старому воеводе приходится нелегко.

И все же мало-помалу становится ясно: мятеж потерпел неудачу.

Центр прорван; хотя атака засадного отряда захлебнулась и не принесла старику большого преимущества, но левый фланг молодого военачальника уже не способен контратаковать. Сам мятежник бестолково мечется на правом. Ему пора бежать, если он хочет сохранить жизнь… но правый фланг держится, и смертный продолжает безнадежное сопротивление.

И, наконец, принц эле Хетендерана, оскалившись, приказывает:

— Вперед!

Меарейю смотрит, куда указывает рука Айарриу — и волосы его встают дыбом.

Но этого следовало ожидать.

Что может быть глупей и скучнее, чем добивать того, кто уже побежден? Тем более, если речь идет о смертных?

Меарейю понимает: Айарриу с самого начала замышлял переломить ход битвы. Если бы победил мятежник — кара богов ожидала бы его… но ныне боги протягивают ему руку помощи.

«Полагаю, смертные придумают об этом сказку», — думает Меарейю, устремляясь вниз с холма вслед за принцем.

Охотники айлльу проносятся по наступающим порядкам смертных, сметая их, точно ветер бумажные фигурки. Спасения от них нет. Так дикий черный дракон налетел на ручного Граната; но черный ящер встал на защиту своей семьи, айлльу же ведет простая насмешка…

Как и подозревал Меарейю, люди обратились против них. Немудрено: разгоряченные битвой, уже почуявшие вкус победы, они были достаточно смелы, чтобы поднять оружие на богов. Впрочем, эле Таале не позволил охотникам скакать толпой, налет был настоящей атакой, и ничего страшнее пары царапин айлльу не грозило.

Мятежник оказался вовсе не так глуп, как мнилось. Он быстро понял, что происходит. Отряды его немедля пошли в наступление на растоптанного богами противника; даже те, кто уже бежал, повернули обратно, увидев, как резко переменилось положение дел.

Через час все было кончено.

…Айарриу эле Хетендерана, всемогущий бог, едет между шатрами смертных. Конь его бел как облако, кожа его светлее чистого снега, и ни единого серебряного волоска не выбилось из прически, пока он уничтожал нечестивцев.

Прочие боги едут за ним; но их совокупный блеск не сравнится и с половиной его блеска.

Только стоны умирающих нарушают тишину. Не отличить пленника от пленителя, победителя от побежденного: все смертные, как один, распластались на земле и не смеют поднять глаз. Белый хищник под седлом Айарриу голоден от сводящего с ума запаха крови, зол от того, что господин не дает ему свободы. Он грызет удила. Чей-то череп трескается под ударом его копыта, но смертные по-прежнему лежат на брюхах и не шевелятся.

Наконец, единственный смертный поднимается, осмеливается встречать бога, всего лишь преклонив колени. Это мятежный сын правителя города — военачальник, которому принц-айлльу по своей прихоти даровал победу.

— Прекрасный господин, — говорит он хрипло, — благодарю тебя…

Он почти не тронут отвратительной старостью, тело его — сильное, доспехи — хорошей работы и ладно сидят на нем. Но, как это часто бывает у людей, он весьма грязен и неприятно пахнет. Ледяные глаза Айарриу сужаются. Человек падает ниц.

— Поднимись, — равнодушно приказывает божество.

Человек послушно встает.

— Не знаю, чем я заслужил такую милость, — говорит он. — Я всем обязан тебе, прекрасный господин. Вели! Я весь твой. Все, что в силах смертного, сделаю для тебя.

Принц размышляет.

Меньше всего им руководило желание оказывать смертному милость. Он замышлял посмеяться над грязными людьми. Происходящее действительно очень забавно. Но Айарриу не намерен останавливаться на этом. Ему нравится благоговение и страх, и совсем не нравится то, что его сочли милостивым божеством.

Он — божество гневное.

Айарриу посылает коня вперед. Теперь человек стоит у самого стремени. Он пригибает голову, но взгляд его прям и дерзок, почти как у Киайену… как у Эн-Тайсу.

— Так значит, ты мне благодарен? — без выражения спрашивает принц.

— Ты подарил мне победу, прекрасный господин, — твердо говорит мятежник. — Я бесконечно благодарен тебе.

Принц смотрит ему в глаза — и внезапно чувствует скуку. Человек перед ним не имеет никаких внутренних преград, которые было бы интересно сокрушить. Его невозможно унизить, даже приказав наесться лошадиного дерьма…

Айарриу без замаха бьет когтями в наглые глаза.

— Сейчас — тоже благодарен? — спрашивает он.

Человек не отвечает.

Он воет от боли, оседая наземь.

Остальные лежат как мертвые, не поднимая голов.

— Возвращаемся, — велит Айарриу, разворачивая коня. — Достаточно.

Всю обратную дорогу он молчит.

Кровь действительно успокоила его, но настроение у принца весьма дурное. Сначала Киайену разозлил его своей дерзостью, потом — смертный… Впору решить, что весь мир разом отказался подчиняться Айарриу эле Хетендеране. Вернувшись в Золотой город, он решает не навещать пока ни любимую матушку, ни драгоценную сестру: госпожа Интайль слишком чувствительна, Айелеке — слишком нежна, а принц понимает, что сейчас может нагрубить им.

Принц входит в свои покои и падает на постель.

Под золоченым потолком медленно разгораются магические огни. Во дворце тихо. Айарриу лежит с закрытыми глазами, растворяясь в этой тишине, и гонит от себя темные мысли. Наконец, он приказывает:

— Принести Нике-Нике и йут.

Невидимый слуга исчезает, отправившись исполнять веление.

Йут появляется раньше; слуги хорошо знают привычки принца. Большое блюдо сладко пахнущих, еще горячих хлебных палочек, начиненных чистейшим, умиротворяющим, нежным наркотиком… Айарриу вдыхает его влекущий запах, сознательно оттягивая тот миг, когда ощутит, наконец, чудесное действие йута. Минуту спустя он слышит шаги второго слуги; тот почти не таится, зная, что принц обрадуется его появлению. Это сам домоправитель эле Хетендерана. Он принес обнаженную наложницу, завернутую в бархатное покрывало.

Не открывая глаз, Айарриу наслаждается ее запахом. Смешение ароматов тела Инике, ее притираний и благоухания свежего йута так прекрасно, что Айарриу улыбается, чувствуя, как его душа очищается от мрака… Наложница подползает к нему, шепча нежные слова. Она вздрагивает, когда холодные пальцы принца обхватывают ее теплую, полную грудь, но потом накрывает его руку своей. Перегнувшись через господина, Инике берет палочку йута, отламывает кусочек и вкладывает ему в рот. Айарриу целует ее пальцы.

Наслаждаясь ее прикосновениями, он не открывает глаз, разрешая Инике самой вынуть заколки из его волос и расшнуровать его верхнюю одежду. Распахнув его рият, Инике ложится ему на грудь, давая почувствовать ее теплую плоть сквозь единственный слой тонкого шелка; потом наложница сползает вниз и принимается за дело. Ее господин сам решит, желает он сегодня совершенно обнажиться или нет…

Айарриу облизывает губы, комкает в пальцах покрывало; Нике-Нике очень нежная, он может расцарапать ее когтями, если начнет прижимать ее голову к своему паху. Искусный ротик ласкает его твердеющий орган, наложница глуховато постанывает — она очень любит это занятие и очень любит своего господина.

— Нике-Нике, мое яблочко… — расслабленно говорит принц.

Инике старается, помогая себе руками; она умеет делать так, чтобы член проходил глубоко в ее горло. Она очень хороша, очень чувствительна, может достичь вершины собственного удовольствия только от мысли, что хозяин дозволил ей прикоснуться к себе. Иные айлльу брезгуют людьми, но принц не понимает такой узости вкусов. Люди остаются свежими недолго, но их свежесть особенно сладка. Нужно только строго приказать им, чтобы блюли тело чистым, и тогда запах молодых людей будет приятен…

Не сдерживая удовлетворенного стона, принц выгибается. В последний момент Инике чуть-чуть отстранилась. Сейчас она, раскрасневшаяся и счастливая, переберется выше, чтобы показать господину его собственное семя, украсившее лицо и груди рабыни.

Айарриу открывает глаза.

В первый миг его улыбка так же светла, как обычно в такие часы; и Яблочко так же сияет в ответ, слизывая белые потеки с губ.

Потом ее господин резко приподнимается.

Инике дрожит от страха, когда Айарриу жестко берет ее за подбородок и начинает внимательно разглядывать ее лицо — но не следы ее нежной работы, а что-то другое, что очень ему неприятно, злит его и разочаровывает…

— Господин мой… — шепчет она.

— Что это? — сухо, требовательно спрашивает айлльу.

— Что?..

— Твои глаза.

— Господин Айарриу…

— Почему возле твоих глаз эти складки?

— Что? — глупо повторяет Инике, белея как мел.

— Вот здесь, здесь… и здесь. Кожа пошла складками. Что это?

Инике всхлипывает. Айарриу чувствует, как Яблочко ищет ложное объяснение, которое могло бы утишить его гнев, но она быстро оставляет эту затею. Она слишком хорошая рабыня, чтобы лгать господину.

— Это… морщины, мой господин Айарриу.

Он уже понял, но не может поверить.

— Откуда они?.. Зачем?!

— Я… мой господин… господин целых сорок пять дней не удостаивал меня лаской… Ровно столько дней, сколько мне лет… я начала стареть…

Айарриу отворачивается. Лицо его кривится от злости и отвращения. Яблочко тихо плачет за его спиной.

— Я не виновата, — шепчет она. — Это ведь совсем крошечные морщинки… пусть мой господин не гневается…

Принц коротко выдыхает. Когда он снова смотрит на Инике, лицо его совершенно непроницаемо.

— Ближе, — велит он, и наложница послушно подползает ближе.

Айарриу обнимает ладонями голову смертной и неуловимо быстрым движением сворачивает ей шею.

«Она начала гнить, — думает он, зашнуровывая рият. — Как это гадко».

Настроение его испортилось окончательно. Тридцать лет — ничтожный срок! Яблочко сохранялась свежей всего тридцать лет, а потом, несмотря ни на что, подхватила эту отвратительную человеческую болезнь. И должно же это было случиться именно сейчас! Воистину, весь мир разом отказался подчиняться ему.

То, что снедало Айарриу, даже не было злобой: внутри него точно пылало темное пламя, которое требовало пищи, сейчас, немедленно, пищи настолько мрачной, чтобы сам принц ужаснулся. Только после этого, обещало оно, эле Хетендеране станет немного легче…

Сбросив с кровати труп, он проходит к дверям. Даже запах йута теперь кажется отвратительным; это потому, что в таком состоянии йут даст тяжкие и кошмарные видения… Айарриу глухо рычит и уверенно направляется к потайной лестнице, пронизывающей дворец насквозь — от мрачнейших подземелий до высочайшей из башен.

Путь его лежит вниз.

…Казематы Золотого города сухи и светлы; под потолком узкого, но высокого коридора горят магические лампы. Даже госпожа Интайль не осквернится, спустившись сюда, хотя госпоже Интайль, с ее чувствительностью, никогда не придет в голову сюда спускаться… Шаги Айарриу отдаются эхом в пустоте. Пара стражников порывалась сопровождать его, но принц голосом, не терпящим возражений, велел им оставаться на месте.

Это только его дело.

Только его пламя.

Единственный, кто равен ему по происхождению, последний из своего рода, наследный принц Серебряного города, ставшего руинами и воспоминаниями.

Эн-Тайсу эле Тиккайнай.

Два последних замка — магические; Айарриу требуется несколько минут, чтобы отомкнуть их, и пленник успевает почувствовать его приближение. Это не очень хорошо, потому что Айарриу хотелось бы застать его врасплох, увидеть его страх и растерянность, но ничего не поделаешь — он все же слишком опасен.

Даже для Айарриу.

Даже сейчас.

Принц эле Тиккайнай поднимает голову. Когда вспыхивает свет, Эн-Тайсу зажмуривается — глаза его отвыкли видеть за время, проведенное во тьме, и теперь болят. Он сидит на полу, поджав под себя ногу; руки его разведены в стороны, как крылья, но эта пташка никуда не улетит — запястья Эн-Тайсу охватывают кандальные браслеты. Айарриу давит на рычаг — вращается тяжкий ворот, цепи становятся все короче, и вот тиккайнаец вынужден встать, приподняться на цыпочки… Рыжая грива его отросла до бедер; грязная и свалявшаяся, она похожа на паклю.

— А вот и белобрысенький Арри, — невнятно, приноравливаясь к речи после долгого перерыва, говорит Эн-Тайсу. — Он сегодня ужасно злой.

Бледные губы его кривит ухмылка.

— Что случилось? — участливо спрашивает пленник, бросая на Айарриу короткий взгляд. — Встал не с той ноги? Или… вообще не встал?.. — и тиккайнаец гнусно хихикает.

— Ты много говоришь, — замечает Айарриу, скрестив руки на груди и прислонившись к стене; он изучающе оглядывает Эн-Тайсу.

— Приятно поговорить с кем-нибудь живым. Даже если это ты. Кстати, может, выйдем на воздух и выпьем чего-нибудь? Я что-то загостился.

— Это верно, — вполголоса произносит Айарриу.

— Вот как? — тиккайнаец снова хихикает. — Неужели ты решил расстаться со своим драгоценным Эн-Тайсу? Нет, не верю. Ты просто дразнишь мое бедное сердце. Ты слишком меня любишь, Арри-сахарок, я знаю. Ты всегда приходишь ко мне, когда тебе плохо и тоскливо.

Последнее — правда; и правда, звучащая посреди полубредовой издевки, бьет сильнее. Глаза Айарриу расширяются и сужаются вновь, губы его дергаются, расходясь в оскале. Он медленно подходит к пленнику, с наслаждением замечая, что Эн-Тайсу, хотя и хранит на лице обычное глумливое выражение, все же подбирается в цепях, инстинктивно пытаясь отстраниться. Мышцы его напрягаются, зрачки начинают бешено пульсировать. Оскал принца мало-помалу становится улыбкой от такого чудесного зрелища.

Айарриу протягивает руку и вкладывает коготь в ямку между ключицами пленника. Его когти заточены в виде наконечников стрел и так тверды, что могут оставить царапину на граните.

— Эле Йорои думает о тебе, — говорит он. — Отчего это так?

— Киайену? — безошибочно угадывает Эн-Тайсу. — Бесы его знают. Я с ним спал в свое время, но мне не понравилось. Никогда не давай ему в рот, Арри, он может замечтаться, решить, что поймал мышь, и откусить.

Айарриу усмехается.

— Тебя хорошо кормят, — говорит он. — У тебя все мысли об одном.

— Почему же? У меня полно времени, чтобы подумать о разных вещах. О политике, о построении войск, о цветах и дворцах. Но твой вид всегда вызывает у меня непотребные мысли.

Айарриу надавливает когтем, прорвав кожу под его шеей, и медленно ведет рану вниз по груди.

— О да, — подтверждает Эн-Тайсу, точно не чувствуя боли. — Потому что ты приходишь ко мне только тогда, когда тебе невыносимо…

Его слова обрывает хлесткий удар по лицу. Голова Эн-Тайсу дергается, цепи гремят, он ударяется о стену, но оборачивается с прежней улыбкой — только губы его из белых стали алыми, и кровь стекает по подбородку.

— …невыносимо хочется, — договаривает он и даже подается вперед; лица двух принцев близки так, что они могут укусить друг друга. — Ведь по-настоящему у тебя стоит только на кровь, так, Арри-сахарок?

Айарриу резко выдыхает, но на лице его написано почти удовольствие.

— Ты нарочно злишь меня, Эн-Тайсу?

Тиккайнаец утомленно закатывает глаза.

— В такой красивой светленькой головке просто не может быть мозгов, — говорит он. — Разумеется, Арри. Я нарочно тебя злю. Ты уже сделал ублюдка своей сестре, или вставлял ей только в зад?

Айарриу тихо, издевательски смеется.

— Ты хочешь, чтобы я тебя убил, Эн-Тайсу? Ты мечтаешь об этом уже пятьдесят лет. Ты мечтаешь об этом, а не о цветах и дворцах, так? Но годы идут, я прихожу и ухожу, у тебя заново отрастают когти, зубы и уши, и ничего не меняется — ничего!

На этот раз тиккайнаец молчит. Айарриу чувствует, как внутри растекается сладкое тепло наслаждения. Он может болтать сколько угодно, это ничтожество, принц даже ни разу не вырывал ему язык, потому что не имел ничего против этой жалкой болтовни. Ему, Айарриу, достаточно сказать пару слов, чтобы болтливый эле Тиккайнай побелел и затрясся от ненависти. Он так жалок в эти минуты, что у принца действительно встает. Истомное, тянущее чувство внизу живота не требует немедленного удовлетворения, оно — надолго, и Айарриу не торопится, задумчиво рисуя когтем кровавые узоры на груди и животе пленника.

— Сегодня я убью тебя, — говорит он.

— Лжешь, — глухо отвечает Эн-Тайсу.

— Лгу. Сегодня я тебя отпущу.

Для Эн-Тайсу это настолько очевидная ложь, что он даже не удостаивает Айарриу ответом. Принц тихо смеется. Интересно, что бы сказал тиккайнаец, узнав, что эле Хетендерана действительно намерен его отпустить?

Если даже Киайену способен сдуру ляпнуть что-то об Эн-Тайсу, нет никакого удовольствия держать его здесь. Неприятно, если о пленнике начнут шептаться по углам. Айарриу действительно уже много раз забавлялся с ним, и это надоело. С другой стороны, убить Эн-Тайсу — значит превратить его в воспоминание, а это еще скучнее. Если и впрямь его отпустить, когда-нибудь в будущем он может стать хорошим развлечением.

Но просто так отпускать его Айарриу, конечно, не собирается.

— Ты переел йута, мой принц, — хрипло говорит Эн-Тайсу. Звучит это неубедительно. Кровь стекает по его телу, и он точно облачен в алый рият. — Смотри, кончишь как твой отец. Будешь лежать где-нибудь толстой свихнувшейся тушей и ходить под себя.

Айарриу отодвигается и внимательно смотрит на него, примериваясь. Потом резким точным ударом выбивает плечо Эн-Тайсу из сустава.

Тиккайнаец не вскрикивает, только дергается и пытается перенести вес тела на другую руку. Понаблюдав за этим, Айарриу точно также бьет по его правому локтю.

На сей раз крик есть.

Но это не так интересно.

Принц добился своего, хотя тиккайнаец, сходящий с ума от боли, вряд ли понимает, что было его целью. До сих пор Эн-Тайсу действительно хотел умереть, очень хотел; но это желание шло от рассудка, не от души. Он слишком любит жизнь, этот рыжий ублюдок. Сейчас, когда боль замутила его разум, он не хочет смерти — он хочет мести. Вырваться, впиться клыками в глотку, наглотаться крови Айарриу, почувствовать, как жизнь уходит из его тела… это приятно. Дурманит почти как йут.

Айарриу медленно проводит рукой по лицу Эн-Тайсу. Подается вперед и нежно, медленным поцелуйным движением прокусывает изнанку его предплечья. Тиккайнаец не может попробовать кровь Айарриу, но Айарриу может попробовать его кровь… Окровавленные губы принца растягивает стылый оскал.

— Да ты свихнулся, — с кривой усмешкой выговаривает Эн-Тайсу. — Отрадно видеть.

— Не отвлекай меня, — мягко говорит принц.

Мгновение они смотрят друг на друга.

Потом Айарриу протягивает руку и вынимает из глазницы Эн-Тайсу глазное яблоко. Дергает, обрывая кровоточащие слизистые лохмотья, поднимает, показывая уцелевшему глазу.

Лицо Эн-Тайсу превратилось в оскаленную маску боли. Он молчит. Еще одно движение, и у маски будет две пустых глазницы. Но тогда он не увидит того, что будет потом, а это следует видеть.

Айарриу раздавливает глаз в кулаке; слизь стекает по пальцам. Принц облизывает мизинец и смеется.

Потом он выписывает в воздухе размыкающее заклятие, и звенья цепей распадаются. Эн-Тайсу оседает на пол. Он, пожалуй, еще может рвануться, отчаянно желая в последний миг жизни сомкнуть клыки на горле Айарриу, но тот не намерен позволять ему это. В конце концов, он хочет сохранить ему жизнь.

Еще одно заклятие — связывающее.

Шатаясь, Эн-Тайсу стоит на коленях. Заклятие держит его спину прямой, иначе он бы упал. Айарриу подходит сзади, берет его за волосы, вытирая о них руку, испачканную в слизи. Потом смыкает пальцы на шее.

— С этой минуты, — шепчет он, — можешь начинать радоваться жизни. Потому что я тебя отпущу…

Как удавленник глотка воздуха, Эн-Тайсу жаждет его смерти.

Мучительной.

Долгой.

Более мучительной, нежели то, что делает сейчас с ним Айарриу, и в тысячу раз дольше.

Чувствовать это приятно.

— Я сделаю с тобой то же самое, — беззвучно шепчет Эн-Тайсу.

Бесполезно.

Мало.

Айарриу насилует его. Медленно, размеренно, не торопясь завершать акт; его страсть не является даже искалеченной формой любовного вожделения, принц испытывает чистое, беспримесное влечение к боли и ненависти.

— Нет, — шепчет Эн-Тайсу. — Не я. Однажды ты встретишься со своим страхом, Арри…

— Я ничего не боюсь, Эн-Тайсу. Самый великий страх, который есть в этом мире, я каждый день вижу в зеркале.

…Потом, отшвырнув окровавленный полутруп, он выходит, оставляя двери распахнутыми. Он приказывает стражникам забрать пленника, не оказывая никакой помощи и не проявляя заботы, отвезти в дикие леса на западе Хетендераны и там оставить. Айарриу совершенно уверен, что Эн-Тайсу не станет жертвой зверей или людей. Он выживет, и сделает все, чтобы развлечь принца попытками его убить… Он слишком любит жизнь и слишком ненавидит Айарриу.

В полной благоуханий купальне, блаженствуя в теплой воде, сочиняя стихотворение, которое подарит за ужином Айелеке, Айарриу внезапно вспоминает нелепое: «Однажды ты встретишь того, кто окажется страшнее тебя», — и разражается издевательским смехом, так что напуганные служанки прячутся за занавесями.

Пройдет четыреста пятьдесят лет, прежде чем на берег Хетендераны ступит Маи Ундори.

Сад был мал, точно в доме небогатого торговца: ни качелей, ни скульптур, ни скамей — только цветы вдоль дорожек и фонтан посреди лужайки. Мягкое журчание водяных струй нарушало тишину. Взвесь мельчайших капель распространялась в воздухе, и в ней то пропадала, то вновь зацветала радуга.

Аяри проснулся.

— Убери руку, — сказал он.

Лениво улыбаясь, Тайс вытащил пальцы из-под его ошейника.

Внутренний дворик губернаторского дома опоясывала галерея, немного приподнятая над землей. Столбы из резного золотистого дерева, покрытого лаком, поблескивали в лучах солнца, нелакированные доски пола были теплы и приятны на ощупь. Аяри спал на припеке, вытянувшись через пятна солнца и тени, как белоснежный огромный кот. Тонкая цепь тянулась от его ошейника к одному из столбов.

Тайс стоял над ним, насмешливо глядя сверху вниз, и держал цепь как поводок.

— Ты боишься Желтоглазого, — сказал Тайс. Улыбка его была сладкой и тягучей, как мед.

— Я ничего не боюсь.

— Поэтому сидишь здесь.

Аяри закрыл глаза.

— Так велел Харай, — сказал он, наконец, чтобы отвязаться от Тайса.

— Ты плевать хотел на то, что велит Харай, Арри-сахарок. Ты просто боишься Желтоглазого.

— Я сказал — убери руку.

— У тебя по-прежнему дурной нрав, — с удовольствием констатировал Тайс и уселся на пол рядом с ним. — Ты делаешь то, что хочешь, или, по крайней мере, сам придумываешь, что ты должен делать, и ценишь Харая не выше, чем последнего раба в Золотом городе. Пока не появляется Желтоглазый.

Аяри смотрел на солнце сквозь сомкнутые веки. Фонтан серебристо журчал, пахло водой, чуть-чуть — водорослями, жившими в чаше, цветы под лаской дневного неба излучали полсотни разных запахов. Вслушиваясь в них, можно было совершенно не думать о Тайсе и его словах.

— Стоит приехать Желтоглазому, и тебя начинает трясти от ужаса, — с наслаждением говорил тиккайнаец, — ты забиваешься в самый дальний угол, лишь бы только не попасться ему на глаза. Меня тешит мысль о том, что однажды у Рэндо кончится терпение, и он вернет тебя ему. Тогда Желтоглазый разберет тебя на части. Я бы хотел забрать глаз на память, но, пожалуй, обойдусь и так.

Аяри не слышал его.

Тайс дернул за цепь — так резко, что голова Аяри дернулась, и не вскочи он тотчас, как потревоженный зверь — ударился бы затылком о доски.

— Слушай, когда я с тобой разговариваю, — сказал тиккайнаец.

Цепь была длинной, позволяла пройти по галерее вокруг дворика и вернуться к прежнему месту; сложив вдвое отрезок цепи, Тайс раскручивал его — так быстро, что в воздухе мерцал серебристый диск, — и, судя по выражению лица, прицеливался от души хлестнуть Аяри.

— Ты слишком много болтаешь, — сказал Аяри и сел.

Несложный расчет Тайса он читал яснее, чем запахи цветов. Тиккайнаец надеялся довести его до исступления и заставить ринуться в драку. Харай и его гость могут и не обратить внимания на ссору айлльу, но слуги Харая — трусливые и слабые люди островов. Они перепугаются до дрожи в коленях и упросят хозяина вмешаться. Тогда сюда придет Желтоглазый, подвыпивший, веселый, и скажет Хараю, что тот не умеет держать айлльу в повиновении.

— Хотелось бы мне знать, что делал с тобой Желтоглазый, — мечтательно сказал Тайс, наскучив играть цепью. — Но ты ведь не расскажешь, сахарок. Впрочем, достаточно видеть, что получилось. Он сломал тебя. Жаль, что это сделал не я, но видеть это так приятно, А-я-ри… Это лучше всего, что я мог вообразить.

Аяри снова лег, прижался щекой к теплому дереву, глядя на радугу над фонтаном. Сейчас нельзя было ненавидеть Тайса. Когда Аяри не сидел на цепи, он все время находился при Тайсе, да и сюда тиккайнаец наведывался постоянно, чтобы порадоваться зрелищу. Ненависть оглушает; если бы Аяри позволил себе ненавидеть тиккайнайца, то скоро сошел бы с ума. Оставалось только холодное презрение.

— Я как в воду глядел, — сказал Тайс. — Он оказался страшнее, чем ты сам, верно?

Аяри молчал.

Тайс засмеялся, и смех его был ласковым — до зубовного скрежета.

— Я даже рад, что Рэндо не дал Желтоглазому уморить тебя. Это было бы неинтересно.

Ответа ему не было.

В доме дробно простучали приглушенные шаги: должно быть, хозяин послал слугу за чем-нибудь. Тайс выпустил из рук цепь и встал, прислушиваясь к происходящему. Аяри надоел ему, он был скучен: он слишком боялся полковника Ундори, чтобы устроить сейчас какую-нибудь выходку на радость Тайсу.

Слуги Рэндо тоже боялись Маи — так же, как все островитяне. Когда полковник навещал своего друга-губернатора, они впадали в какое-то подобие религиозного транса. Высокий Харай был добрый бог, Желтоглазый — бог злой; они были частями единой системы, как тьма и свет, жизнь и смерть; и они сидели рядом, вместе пили, смеялись и отнюдь не изъявляли желания уничтожить друг друга. В этом заключалась глубокая философия и зримое проявление двойственности мироздания. Однако частью темной половины вселенной являются ложь и коварство… В сказках всех племен есть история о том, как подлым обманом злой бог погубил доброго, и в ней, пожалуй, истины больше, чем в благородных учениях о равновесии двух начал.

Безмозглый Аяри чуть было не убил грязного, но умного Киная Ллиаллау. Счастье, что Рэндо успел его остановить — и счастье, что этот болван остановился. Не иначе вспомнил, что Желтоглазый обещал скоро наведаться в гости. Ведя разговор умеючи, из Ллиаллау можно будет добыть нужные сведения; да он сам жаждет рассказать все, что знает. Тайс передернул плечами. Признаться, Ллиаллау даже сейчас лучше него понимал, как следует разговаривать с Рэндо на неприятные для того темы. Путешествие среди ночи в грязный храм с полудурком-жрецом произвело на губернатора необыкновенное впечатление, а чуть раньше, пытаясь добиться того же, Тайс едва не сел на цепь вместе с Аяри.

«Люди! — подумал рыжий айлльу. — Иногда их невозможно понять, как ни старайся. Впрочем, пока Желтоглазый сидит здесь и мирно пьет, о нем можно не беспокоиться. Уаррцы не подсыпают друг другу яду в вино».

Беспокоиться скорее можно было о Рэндо. После вчерашнего путешествия Харай совершенно замкнулся в себе, даже не читал утром газету. Впервые за день он улыбнулся, услыхав, что приехал полковник Ундори… Он так отчаянно не желал верить, что Желтоглазый может причинить ему какое-то зло, что не поверил бы в это, кажется, даже если бы Желтоглазый собственноручно перерезал ему горло. Он очень любил этого человека. Тайс был почти уверен, что любовь эта отнюдь не дружеская, хотя и выглядит так. Желтоглазый, скорей всего, никогда не разделял страсти Харая, но тот все равно оставался постоянным.

…Аяри снова вытянулся на полу галереи и закрыл глаза, точно уснул. По небу плыли облака; одно из них заслонило солнце, накрыв маленький дворик, как крышка накрывает шкатулку. Ясный день на минуту показался прохладным и пасмурным. Тайс в задумчивости сделал несколько шагов и сел на пол, прислонившись к колонне. Хотя он не испытывал перед Желтоглазым страха, как Аяри, но лишний раз попадаться тому на глаза не хотел. Желтоглазый считал айлльу животными, и видеть это в его взгляде было неприятно.

«Они долго были в дружбе, — думал Тайс. — Рэндо и Желтоглазый. Из-за чего теперь Желтоглазый хочет его смерти?»

Ум Желтоглазого был как бездна.

Харай обладал огромными силами, но чувства делали его беспомощным перед коварством лживого друга. Его разум отказывал ему. Хотя Харай очень не любил, когда кто-то пытался его защищать, сейчас он нуждался в защите. Он не желал разгадывать замыслы Ундори — и значит, этим должен был заняться кто-то другой.

«Желтоглазый отправил Киная убивать Рэндо», — подумал Тайс. С одной стороны, это было нелепо. Почему Желтоглазый решил, что кто-то вроде Ллиаллау способен убить губернатора? Возможно, он хотел не смерти Харая, а чего-то другого? Вызвать в сердце Рэндо гнев на ниттайцев? Но, с другой стороны, не напиши Рэндо защитного заклятия, одна царапина, нанесенная отравленным ножом, сделала бы свое дело. Ундори не думал, что вечером, перед сном, на Рэндо будут защитные заклятия. Уаррцы смывают лицевую роспись, когда отправляются в постель.

Если только в постели их не ждет айлльу с когтями.

Тайс ухмыльнулся, вытянув руку и разглядывая свои когти. «Похоже на правду». Приятно было думать, что так и есть. Но все же стоило наведаться к Кинаю и хорошенько напугать его. Пусть расскажет, что именно говорил ему Желтоглазый…

— Ах, Рэндо, Рэндо, — прошептал айлльу, — Высокий Харай.

Даже ублюдок эле Хетендерана и тот на свой лад привязался к нему. Тайс кривил душой, говоря, что Аяри ценит Харая не выше, чем раба. Аяри не слишком хорошо соображал и потому то и дело попадал впросак, вместо одобрения получая день-другой на цепи. Как после вчерашней выходки, когда он бросился на Ллиаллау — но ведь тогда он действительно хотел защитить Рэндо…

Аяри появился в доме губернатора полтора года назад. В тот день Рэндо отправился навестить Желтоглазого, вернувшегося из путешествия. Обратно он приехал мрачный как туча; на полу коляски у его ног лежал полумертвый айлльу. В первый миг Тайс даже не узнал того, кого ненавидел больше всего на свете: Желтоглазый из каких-то непонятных соображений начинил пленника полудюжиной несмертельных ядов, и запах его исказился. Айлльу был в беспамятстве; Харай без тени брезгливости поднял на руки изможденное, невероятно грязное тело и понес к дому, приказав подбежавшим слугам греть воду.

Эн-Тайсу стоял в растерянности.

Когда он понял, что жалкое существо, привезенное Рэндо, и есть Айарриу эле Хетендерана, кристальнейшее счастье переполнило его. По всему телу распространилось тепло, сердце стало легким, как бабочка. Сияющими глазами глядя вслед удаляющемуся Хараю, Тайс улыбался. Радость его нельзя было сравнить ни с чем. Айарриу получил то, что заслуживал…

На этой мысли рыжий демон споткнулся.

Айарриу вполне заслужил Желтоглазого, но когда и какое он успел совершить доброе дело, чтобы заслужить Рэндо?! Несомненно, уаррец понятия не имел о том, кто оказался в его руках, и твердо намеревался позаботиться о несчастном.

Улыбка Тайса несколько потускнела.

Он поспешил за Хараем и нашел того в купальне. Слуги уже принесли большой стол, накрыли полотном; Айарриу лежал на нем без движения, полуоткрыв изъязвленный черный рот, и только по запаху можно было определить, что он еще жив. Он, вероятно, сопротивлялся Желтоглазому и злил его. На теле его не осталось живого места. Судя по форме рубцов, били не кнутом и не стеком, а шипастой цепью, предназначенной для того, чтобы связывать драконам крылья… Эн-Тайсу поморщился. Рэндо, с виду совершенно бесстрастный, но в душе полный злости и решимости, вычерчивал исцеляющие заклинания, два разных одновременно; глянув на него, Тайс заподозрил, что сейчас Харай его слушать не будет. Но смириться и промолчать он не мог, и поэтому все же начал:

— Рэндо, я должен предупредить тебя…

Человек обернулся.

— Ты его знаешь?

— Да.

— Как его зовут?

— Айарриу.

— Аяри, — повторил человек и, точно утратив интерес к дальнейшему, направился к принцу, простертому на столе. Пальцы Рэндо светились розоватым золотом, как солнце на закате. Тайс мучительно зажмурился.

— Рэндо, у этого айлльу злой нрав.

— Уйди вон.

Эн-Тайсу отступил на шаг, обреченно покачав головой. Разубедить в чем-то этого человека всегда было сложно, а когда он бывал в таком настроении — невозможно. С минуту еще рыжий айлльу смотрел, как руки доброго мага, сияющие от заклинаний, скользят над бесчувственным телом принца-палача. На лицо Рэндо из-за магического света ложились резкие потусторонние тени. Он вложил два пальца в рот Айарриу, и Тайс подался вперед: предупредить, что с этого ублюдка станется и откусить их. Но тот, похоже, в забытьи почувствовал только обезболивающее заклятие. Ядом ему сожгло язык и горло. Айарриу медленно сосал пальцы целителя, время от времени пытаясь проглотить их. Силы в его челюстях было не больше, чем у новорожденного щенка. Видеть это было приятно — но видеть, какое лицо при этом было у Рэндо…

Эн-Тайсу вышел.

Он отступился, поняв, что сердцу человека больно от переполняющего его сострадания: если пытаться препятствовать тому, чтобы это сострадание воплотилось в деле помощи, боль станет гневом. К тому же, по всей видимости, из-за айлльу Рэндо поссорился со своим другом, отчего его боль была десятикратно острей. Мысль, что все это было напрасно, что он поступил неправильно, мучила бы его. Тайс не мог позволить, чтобы боль человека усилилась.

Потом, поразмыслив на свежую голову, рыжий демон решил, что все не так уж и плохо. Мертвый Айарриу — это только плохое воспоминание, Айарриу живой и беспомощный куда интереснее. Можно было неплохо поразвлечься, наблюдая за ним; кроме того, зная принца, Эн-Тайсу был уверен, что в доме губернатора он надолго не останется. Как только он придет в себя, то немедленно покажет характер, Рэндо перестанет его жалеть и в конце концов вернет Желтоглазому: эле Хетендерана слишком опасен, чтобы просто выгнать его посреди населенных людьми земель. Но пока этого не случилось, не стоило открывать Рэндо истину.

Харай думал, что Айарриу до встречи с Желтоглазым вел жизнь, подобную жизни Тайса. Сам принц молчал как рыба. Рэндо не слишком-то верил в существование Золотого города, в душе полагая, что Желтоглазый гонится за призраком; узнай он, что это не так, несомненно, постарался бы добыть для друга нужные сведения… Тайс получал неописуемое удовольствие от мысли, что судьба рода эле Хетендерана висит на волоске: достаточно сказать несколько слов, и айлльу Золотого города узнают падение и гибель. Однако ему совсем не нравился Желтоглазый. Поэтому Эн-Тайсу эле Тиккайнай предоставлял полковнику Ундори вынюхивать Золотой город вслепую, тычась в самые глухие и гиблые места острова. Рыжий демон наслаждался властью втайне, разве что изредка дразнил Айарриу намеками.

Аяри продержался дольше, чем Тайс рассчитывал. Не сказать, чтобы тиккайнаец был этим огорчен. Донельзя забавно было наблюдать за душевными метаниями принца. Айарриу мог делать ледяное лицо, но Эн-Тайсу всегда видел его насквозь. Знай Рэндо, с кем он имеет дело, наверно оценил бы, как старается принц Золотого города быть хорошим слугой. Тот этого не умел, а в силу недостатка ума — не мог просчитать линию собственного поведения, отчего то и дело вызывал гнев хозяина. Но Харай был отходчив и терпелив, и прощал его. Он мог накричать на Аяри или отправить на цепь, но никогда не поднимал на него руку и тем более не собирался возвращать его Желтоглазому. Аяри это понимал и даже чувствовал благодарность — что не мешало ему устраивать новые выходки. Тайс подозревал, что ему просто хочется привлечь внимание Рэндо, почувствовать себя хоть каким-то образом важным для него. Харай выходил айлльу, но больше не проявлял к нему интереса, даже ни о чем не расспрашивал; у вечно занятого губернатора и без того хватало дел, а приятным собеседником Аяри не был. Видя, в каких близких отношениях человек находится с Тайсом, и какую власть это Тайсу дает, Аяри начинал ревновать — не то власть, не то человека. А когда он не своевольничал, то ходил за губернатором как тень и ловил каждое его слово…

Вчера вечером подозрения Тайса стали уверенностью.

Аяри отправился на цепь не потому, что следил за Ллиаллау без приказа, а потому, что упорствовал в своем желании его убить. Когда Кинай уже стоял на коленях, готовый все рассказать и принять кару, этот дурак снова попытался вцепиться ему в горло. Не будь дело столь серьезным, Тайс сполз бы на пол от смеха: Аяри желал Кинаю смерти не из-за того, что тот явился убивать Рэндо.

Из-за того, что тот явился его соблазнять.

Хотя белокурый айлльу и не обладал большим умом, но понимал, что соперничать с Тайсом за расположение Харая не сможет — просто не сумеет. Эле Хетендерана мог приказать или исполнить приказ, но Рэндо был не из тех, кто приказывает. Он вообще был не из тех, кто много думает о себе и своих удовольствиях. Ни красота айлльу, ни удовольствие, которое люди получали от близости с ними, ни даже продление жизни не наводили уаррца на мысль завести второго наложника. Заморского гиганта надо было соблазнять и завоевывать, на что Аяри был решительно не способен. Он смирялся с тем, что Эн-Тайсу занимал место, которое желал занимать сам, но как только появился кто-то еще, тем более — грязный Кинай, Аяри решил на нем отыграться.

Сначала Тайс собирался зло посмеяться над ним за это, но потом в голову ему пришла более удачная мысль.

«Что же, сахарок, — заключил Тайс и покосился на дремлющего Аяри. — От тебя тоже может быть польза. Пожалуй, я дам тебе шанс».

Тайс поднялся и направился к Аяри.

Не открывая глаз, эле Хетендерана перебирал звенья своей цепи. Легкую и тонкую, он мог разорвать ее в любом месте, просто намотав на кулак; ошейник представлял собой полосу мягкой кожи, которую нетрудно было перепилить когтем. Он будет свободен, как только пожелает, поэтому он и сейчас свободен… Аяри не чувствовал себя униженным, когда Харай замыкал на нем ошейник. Цепь была, по сути, не наказанием, а дозволением — дозволением не быть там, где он отчаянно не хотел быть, но куда неумолимо погнал бы его самоизобретенный долг.

На веранде, где Харай пил с Желтоглазым.

— Сиди здесь, — сказал человек; пальцы его на миг задержались под ухом айлльу, и тот кивнул, искренне согласный подчиниться.

Харая разозлило то, что айлльу думал о его безопасности, не думая о его распоряжениях. Но Харай быстро сменял гнев на милость, особенно если злился из-за пустяков и нелепиц. Когда Желтоглазый уедет, все станет как прежде. Плохо было лишь то, что приходилось выносить присутствие Тайса. Аяри пообещал себе, что вечером уведет из конюшни лошадь, будет до рассвета скакать по полям и лесам и, возможно, убьет кого-нибудь.

Тем временем рыжий тиккайнаец долго и напряженно размышлял о чем-то, сидя поодаль. Когда он приблизился, Аяри не шелохнулся; он ждал новых издевательств и готов был пропустить их мимо ушей.

— Вечером я поеду в Ниттай, — неожиданно серьезно сказал Эн-Тайсу. — В дом Кинаев. Я хочу допросить Ллиаллау.

Айарриу открыл глаза. Странно было слышать от Эн-Тайсу что-то подобное; наверняка он просто издалека подводил дело к очередной ядовитой шутке.

— Ты мне отчитываешься? — без выражения уточнил Аяри.

Тайс поднял бровь.

— Вечером Рэндо отпустит тебя, — сказал тиккайнаец. — Если хочешь, едем вместе. Кинай боится тебя больше.

Аяри представил, каково это будет, и по его губам скользнула тень усмешки. С него достаточно Тайса и его насмешек. К тому же, если Тайс действительно уедет, это будет особенно хороший вечер. Тот безвестный, кого Аяри для успокоения души собирался убить нынешней ночью, останется жив. Несколько часов без Тайса. Возможно, Харай о чем-нибудь заговорит с Аяри.

— Ты справишься сам, — сказал серебряный айлльу.

— Ладно, — не стал спорить Тайс и продолжил, точно читал его мысли. — К тому же, кто-то должен остаться при Рэндо. Ты неплохо научился маячить при нем.

— Тебе это неприятно? — после паузы сказал Аяри.

Тайс хихикнул.

— Неприятно? Ах, Арри-сахарок… Кстати, позволь спросить, раз уж об этом зашла речь: отчего ты так хотел Кинаю смерти?

— Кинай — предатель.

— Он не мог убить Рэндо. И он мог кое-что рассказать. Но ты все равно решил воткнуть ему в горло его несчастный нож. — Тайс пошевелил ногой сложенную горкой цепь. — В Кинае одна восьмая нашей крови. Чья, хотел бы я знать? Не твоя ли? Помнится, ты изнасиловал какую-то девицу из Кинаев.

— Судя по цвету волос, он — твое отродье.

Тайс улыбался.

— Когда-то Высокий Харай не брезговал грязным Ллиаллау, — мягко сказал он, — за опущенным пологом, в час, когда зажигаются огни. Ллиаллау и теперь ему приятен. Не это ли тебя разозлило?

— Харай спит с тобой. Это должно беспокоить тебя.

Сказав это, Аяри закрыл глаза. «Не стоило с ним разговаривать, — подумал он. — Хотя… он все равно скажет все, что хочет. Нет разницы». Эн-Тайсу умел бить словом.

— Ты злишься, — с удовлетворением отметил тиккайнаец. — Я знал, что я прав. Ты много кого заваливал от безделья, Арри-сахарок, но за тем, кого действительно хочешь, можешь только ходить по пятам, как собака… Ты ни на что не способен там, где нет насилия, — Эн-Тайсу засмеялся и вдруг преспокойно предложил: — Хочешь, я положу тебя под него?

Аяри вздрогнул.

Тайс уселся на пол рядом с ним, положил ему руки на плечи.

— Хочешь? — шепнул он. — Целовать Рэндо? Обнимать его? Спать в его постели?..

— Уйди.

Это было слишком.

Айарриу сбросил руки Эн-Тайсу и сел на полу.

— Уйди от меня, — повторил он, не поднимая глаз, чтобы не видеть торжества на лице рыжего тиккайнайца. Пусть тот наслаждается его унижением и смеется, пусть ударит, если хочет, но только больше ничего не спрашивает. Всерьез он или издевается так, не гнушаясь полоскать имя Харая, — не имеет значения.

Подобных шуток Эн-Тайсу раньше не приходило на ум. «Это из-за Киная, — подумал Аяри. — Я его убью. Позже». Грязный недоайлльу казался средоточием всей мерзости, какая только есть на свете. Он был скользкий, и изворотливый, и невероятно живучий, как Эн-Тайсу. Если нельзя убить самого Тайса, будет приятно убить Киная. «Я не должен был оставлять Эн-Тайсу в живых, — Айарриу закрыл глаза, безучастно разрешая тиккайнайцу гладить себя по голове. — Я думал, это будет весело. Действительно, весело. Ему».

— Какой ты сейчас хорошенький, сахарок, — нежно сказал Тайс, придвигаясь к нему сзади, упирая твердый подбородок в его плечо. — Такой сладкий. Можешь не отвечать, я все вижу.

— Уйди, — почти прорычал Айарриу, склоняясь так низко, что кисти шнуров, завязанных под горлом, коснулись пола.

У принца лопатки сводило, зубы ныли от жажды крови Эн-Тайсу, и даже цепь оказывалась к месту — как славно было бы накинуть ее на шею рыжему ублюдку и затянуть, чтобы глаза вылезли из орбит. И когтями полоснуть по лицу, заканчивая то, что не закончил когда-то — безглазую маску, и потом перегрызть горло, не перекусить артерию, на самом деле перегрызть, чтобы хрустели хрящи, чтобы один позвоночник остался…

Желтоглазый все еще был здесь.

Аяри уже достаточно рассердил Харая. Если он еще и кинется сейчас на Тайса, судьба его может вернуться на черную дорогу, оставленную волей Харая. Ужаса, который Аяри испытывал перед желтыми глазами Желтоглазого, хватало, чтобы терпеть.

— Если ты будешь таким строптивым, — заботливо сказал Тайс, и голос его был хуже отравленного ножа, — Рэндо к тебе не притронется. Он и представить не может, как это — взять кого-то помимо воли… Он и так-то чересчур осторожен с собственной властью. Я долго его приручал. Пользуйся моей добротой, сахарок.

— Уйди, — прошептал Аяри.

Сердце его колотилось в горле, и эхо стука отдавалось в ушах. Тайс добился своего. Айарриу мог выбирать только меньшее из зол: терпеть унижение, давая Эн-Тайсу насладиться зрелищем его мучений, или кинуться на Эн-Тайсу и потом долго умирать в руках Желтоглазого.

«Еще несколько часов», — подумал он, хватаясь за эту мысль, как за соломинку. Через пару часов уедет Желтоглазый, а следом за ним — и Тайс. Тогда он останется здесь с Рэндо, в покое.

Еще несколько часов…

— Неужели тебе нужно время подумать? — с улыбкой спросил Тайс. — Впрочем…

— Что тебе с этого? — произнес Аяри почти бесстрастно.

Тайс даже выпрямился от удивления: он не ждал, что эле Хетендерана сумеет овладеть собой.

— Мне?

— Что от этого получишь ты?

Тайс вздохнул.

— Так уже лучше, — сказал он. — Однако же, мой принц, вы на редкость тупая тварь. Я — ничего не получу, белобрысенький. Постараюсь объяснить. Ты, верно, забыл, Айарриу, но у тебя в гареме были смертные. Пока ты имел их, они не старели. Близость айлльу увеличивает срок человеческой молодости. В особенности же благотворна для них близость на ложе. Кинаи в Ниттае девку всего лишь с четвертью нашей крови держали за целебное снадобье. Десять лет, которые я провел рядом с Рэндо, для него были как один год.

Тиккайнаец снова склонился ближе к Аяри. Тот упрямо отодвинулся, но на сей раз он действительно слушал Эн-Тайсу. Рыжий демон заговорил тише:

— Я люблю Рэндо. Я хочу, чтобы он жил долго. Столько же, сколько айлльу. Я не хочу видеть, как он стареет и приближается к смерти. Ты самый родовитый айлльу на свете, злобное ты животное. Пятьдесят лет его жизни — достаточная цена за то, чтобы делить его с тобой.

Эн-Тайсу замолчал. Айарриу чуть повернул голову, по-прежнему не глядя на тиккайнайца. По линии его губ Тайс прочитал, что эле Хетендерана совершенно успокоился — неясным только оставалось, оттого ли, что соглашался со словами Тайса, или оттого, что просто понял его намерения.

— И, кстати, кое-что я все-таки получу, — с прежней насмешкой сказал Тайс. — Ты будешь давать не только ему, но и мне. Добровольно и с удовольствием. Показывая свое желание.

— Уйди, — сказал Айарриу, на этот раз обычным равнодушным тоном.

Тайс хихикнул.

— Ты перепробовал все, Арри-сахарок: айлльу и смертных, женщин, мужчин, детей, по доброй воле и без оной, но еще никому не давал себя… полагаю, за время нашей разлуки ничего не изменилось. Взять тебя силой способен один Желтоглазый, а он спит только с женщинами людей. Я прав? Тогда тебе должно быть интересно, что у этих чужеземцев с запада, огромных ростом, члены тоже огромные.

— Ты подставился паре сотен?

Тайс засмеялся. Аяри никогда не удавалось его задеть.

— А еще, — доверительно сказал мерзкий Эн-Тайсу, — на теле у них растет шерсть. Рэндо покрыт шерстью, как горная обезьяна. От него пахнет зверем. И ты встанешь перед ним на колени, Айарриу, и будешь лизать его член, и возьмешь в рот. А потом ляжешь, раздвинув ноги, и поднимешь зад, чтобы ему было удобнее всунуть в тебя. Сожри меня мыши! — он расцвел в улыбке. — Я увижу, какое лицо будет у Айарриу эле Хетендерана, когда ему начнет вставлять человек.

— Убирайся к бесам, — сказал Аяри.

Тайс встал. Он жмурился от удовольствия. «Полдела сделано», — подумал он. Прежде чем начинать действовать, следовало хорошенько выдрессировать Айарриу, иначе вреда от него вышло бы больше, чем пользы.

На сегодня оставалось последнее, самое лучшее.

— Я кое о чем забыл рассказать тебе, Арри-сахарок. — Тайс упивался каждым словом, каждым звуком в словах. — Знаешь, почему приехал Желтоглазый?.. Он нашел Золотой город.

…этого Аяри не ждал.

Рыжий ублюдок был вознагражден сполна, когда эле Хетендерана подскочил, точно его хлестнули. Из горла его вырвался полустон-полувскрик, немедля задавленный, и на донельзя счастливого Тайса уставились совершенно безумные глаза.

— Что?!

— Желтоглазый нашел Золотой город, — охотно повторил Тайс и добавил: — Говорят, он привез много любопытных штучек. И целый обоз клеток…

— Нет, — прошептал Аяри. — Это ложь.

— Спроси у него сам, — просиял Тайс. — А впрочем, тебе будет легче, если ты не поверишь. Я думаю, он еще несколько раз наведается туда. Я, сам понимаешь, вовсе не против. Месть за Тиккайнай могла бы быть и краше, но лучше так, чем никак.

Рыжий айлльу склонил голову к плечу и накрутил на палец косичку.

— Твой Золотой город увидели чьи-то золотые глаза, — нежно сказал он. — И скоро его не станет. Потому что Рэндо не воспрепятствует Желтоглазому. Он любит Желтоглазого.

Аяри часто дышал; глаза его остановились, зрачки пульсировали. Полюбовавшись на него немного, Тайс повернулся и направился к дверям. Уже шагнув в полутьму коридора, он не отказал себе в удовольствии оглянуться в последний раз.

Эле Хетендерана лежал ничком, уронив лицо на скрещенные руки.

Следует пояснить, каким образом принц Золотого города попал в руки к полковнику Ундори, уже известному в ту пору как Желтоглазый.

Страну айлльу отгораживали от населенных людьми земель горный перевал и обширные охотничьи угодья, которые люди называли Запретным лесом. Согласно местным легендам, Запретный лес был полон магических ловушек, а того, кто, не зная страха и не имея разума, ступил бы в его пределы, ожидало ужасное проклятие. В действительности ничего подобного не было. Все страшные сказки люди придумали сами — как будто истина казалась им недостаточно пугающей. Туземец, вздумавший полюбоваться на город богов, и впрямь увидел бы лишь лик собственной смерти — потому что человек, в особенности отважный, вооруженный и владеющий боевой магией, был добычей куда более занятной, нежели тигр или дракон.

Люди в Запретном лесу бывали редко.

Принц эле Хетендерана в тот день решил, что ему, наконец, повезло: охотники уже три дня впустую скакали по лугам и лесам, добыв только пару леопардов. Когда они увидели отряд людей, большой и похожий на войско, то закричали от радости.

Людей было около сотни; рассмотрев их с воздуха, айлльу несколько озадачились. По джунглям медленно полз обоз, но сопровождающие его имели при себе только кинжалы. Очевидно, что они вовсе не готовились к битве. Пахари окрестных земель два раза в год доставляли на условленное место обоз с йутом, но место это было далеко, да и запаха йута не чувствовалось. Кроме того, странный отряд уверенно направлялся к горам.

— Они едут в гости? — удивился Киайену.

— Не иначе, — сказал Меарейю, посмеиваясь. — Что же. Отличный случай.

— Их всех надо убить, — сказал Айарриу.

— Стоит оставить одного или двух, — возразил начальник охот, — чтобы они вернулись и рассказали прочим о нашем гневе.

— Не стоит, — сказал принц. — Будет лучше, если люди придут снова и вооруженные. Эти, похоже, ничего не боятся.

— Вы правы, — сказал Меарейю. — Любопытно! Неужели они забыли страх? Быть может, они пришли издалека. Надо немного подразнить их.

— Это верно, — поддержал его Киайену. — Иначе убивать их будет скучнее, чем убивать свиней.

Айарриу поморщился и безмолвно дал разрешение.

…Странный отряд, углубившийся в Запретный лес айлльу, был исследовательской экспедицией полковника Ундори. Полковник действовал под эгидой имперской Академии наук; с ним шли картограф, геолог и еще несколько ученых с континента, целью которых было описание природы и населения островов. Самого Маи, занимавшегося научной магией, интересовали прежде всего айлльу; у него имелось несколько любопытных гипотез на их счет. Но большую часть отряда составляли туземные носильщики. Полковнику стоило большого труда найти таких, чтобы решились отправиться в Запретный лес. Не действовали даже солидные суммы, которые полковник готов был щедро платить из бюджета Академии. Туземцы слишком боялись айлльу. В конце концов полковник пришел в раздражение и погнал дикарей угрозами; Ундори без лишней скромности полагал, что он страшнее любых демонов.

Когда охотники принца налетели на авангард отряда, Маи спал в повозке. Накануне его укусила какая-то ядовитая мошка, и у него был легкий жар. Полковник просыпался с трудом и многое пропустил. Туземцы успели похвататься за оружие, кто-то из них знал пару заклинаний и поспешил применить их. Айлльу решили, что достаточно раздразнили людей и принялись за дело всерьез.

К тому времени, как Маи выскочил наружу, охотники успели положить половину отряда. Ни одного уаррца среди погибших не оказалось, жертвами айлльу пали только туземцы — но ярости полковника это ничуть не умалило. Обозрев окрестности, он увидел, что вокруг пестро от трупов, а уцелевшие носильщики бегут в лес: группа лишилась большей части рабочих рук, путешествие было обречено…

— Стоять! — срывая голос, заорал Ундори бегущим. — Назад, ублюдки!

И туземцы повернули назад.

За время пути Желтоглазый успел вселить в их сердца такой ужас перед собой, что ужас перед айлльу и смертью был ничто в сравнении с этим.

Айарриу мог бы удивиться тому, что слуги больше страшатся какого-то вопящего шута, нежели принца-демона, но если полковника Ундори терзала лихорадка, то эле Хетендерану — наркотическая ломка. Уже почти неделю он обходился без йута, был очень зол и плохо соображал. Он увидел, что некий человек властен над прочими; вне сомнения, это был командир, знатный вельможа, наверняка он владел магией, и, значит, был более интересным противником и более достойной добычей.

Невыспавшийся, мучимый лихорадкой, в одних подштанниках и в страшной злобе, Желтоглазый являл собой зрелище скорее забавное, нежели устрашающее. К тому же он забыл прихватить из повозки фамильный меч Ундори, Разрушитель, и казался безоружным.

Подъехав ближе, Айарриу рассмеялся.

Собираясь на охоту, принц Золотого города оделся без лишней роскоши. На его лице почти не было косметики, только мазь, защищавшая кожу от ветра; серебряные волосы, стянутые в простой узел, украшала тонкая диадема. Одежды из чистого белого шелка и легкие золоченые доспехи не сковывали движений.

Перед ним стоял полуголый небритый человек с необычайно маленькими, а сейчас вдобавок опухшими со сна глазами. Кожа Маи не принимала загара и сползала с него клочьями. В лесах и болотах Хетендераны он изрядно одичал и подрастерял дворянский лоск; дамы света и полусвета пришли бы в ужас, увидев, что осталось от его легендарной красоты.

— Животное! — сказал Маи.

Айарриу озадаченно склонил голову к плечу. Маи говорил по-уаррски, этого языка айлльу не знал, а знай, очень повеселился бы, решив, что существо перед ним пожелало представиться. С его точки зрения Маи, безусловно, был животным — и весьма уродливым.

— Я набью из тебя чучело и отправлю в Зоологический музей, — сказал Маи. — Почтой.

Покачав головой, Айарриу вонзил шпоры в бока лошади. Человек, вероятно, обезумел от страха. Он не заслуживал ни смертельного заклинания, ни, тем более, удара меча; принц собирался затоптать его конем.

Губы Маи растянулись в жуткой улыбке.

Полковнику инженерно-магических войск, уаррскому боевому магу, впавшему в неистовство, не требовался даже фамильный меч.

Желтоглазый не собирался убивать айлльу в бою; они нужны были ему живыми для опытов. Повезло только Меарейю эле Таале и еще двум слугам: они погибли мгновенно, сметенные ударом фамильного меча лейтенанта Кайнери. В экспедицию Кайнери отправился в качестве энтомолога. Человек он был исключительно мирного нрава, особенно любил бабочек; древний меч его, ровесник мечей Данари и Улентари, в пробужденном состоянии наносил противнику гравитационные удары ужасной силы.

Остальных айлльу Желтоглазый успел поймать, лишив сознания.

Маи высказал удовлетворение тем, что в обозе хватало драконьих клеток, способных удержать демонов физически и понести на себе достаточно сдерживающих заклинаний, а потом сел на землю и взялся за голову.

Дальше идти было нельзя.

Почти все носильщики погибли.

Труды оказались напрасными, экспедицию постигла неудача.

…Три дня Маи потратил на некромантию: удостоверился, что вполне владеет ею в объеме университетского курса, и с неведомой доселе ясностью осознал, что к людям надо относиться мягче. Несчастные туземцы настолько боялись полковника, что отказывались возвращаться к жизни, и сделать с этим ничего было нельзя.

Маи ругался так, что покраснели бы даже царицы древней Рескидды. От отчаяния он напился гнусной туземной браги, спьяну пробудил Разрушитель и сжег половину Запретного леса. Товарищам пришлось утихомиривать впавшего в буйство полковника. Врач экспедиции, князь Эртаи Экеменри, целый день выписывал заклятие, которое должно было привести ум Ундори в равновесие: иначе Маи был опасен для своих.

Придя в себя, полковник направился к клеткам айлльу.

Злосчастные вельможи Золотого города были едва живы: уаррцы не просчитывали силу заклятий, подавлявших нервную и магическую деятельность, они только слышали, что айлльу крепче людей и хотели надежно обезопасить себя. Несколько дней айлльу провели без еды и воды, в звериных клетках, в полубеспамятстве, не способные даже обдумать произошедшее. Они поняли только, что встреченные ими люди сильно, очень сильно отличаются от тех, каких они знали прежде, обладают огромной мощью и крайне опасны.

Полюбовавшись на пленников, Маи ослабил давление заклятий.

Айарриу угодил в одну клетку с Киайену эле Йорои; это его спасло в тот день. Киайену был болтлив и склонен к дерзости. Он рисковал дерзить принцу — и рискнул заговорить со странным, огромного роста человеком с совершенно черными волосами и узкими, злыми глазами желтого цвета…

— Неизвестный господин, — сказал Киайену, — знаете ли вы сами, что сделали? Я надеюсь, вы опомнитесь и исправите случайную ошибку. Да, мы сами весьма провинились перед вами, сочтя, что вы подобны низким людям окрестностей, но мы готовы принести извинения…

Чем дальше, тем подобострастней становилась его речь. Желтоглазый человек смотрел молча, лицо его было страшным, и Киайену, кажется, готов был уже ползать перед ним на брюхе, прося не извинений, а милости. Айарриу тошнило — от мучивших разум заклинаний и от вида лебезящего перед человеком Киайену. Болван эле Йорои даже не видел, что Желтоглазый не понимает языка…

Потом Желтоглазый заговорил.

— Бесы побери, — сказал Маи, созерцая лепечущего что-то айлльу, — я не могу понять, как у них устроена нижняя челюсть. Она что, не цельная? Из двух половин?

Дело у него не запаздывало за словом. На глазах у эле Хетендераны он вытащил Киайену из клетки, отрезал ему голову и занялся ее изучением.

Губернатор Хараи улыбался.

Ясный день на пороге лета был ярок, как золото, южное вино в бокале обжигало терпкостью, и радостно было видеть друга счастливым.

Голос у Маи был красивый, и петь он умел. Походный марш северян в исполнении Ундори превращался в насмешливую песенку уличного мальчишки. В нем самом до сих пор оставалось что-то мальчишеское — эта гибкость тела и разума, порывистость движений, веселые огоньки в золотых глазах… Маи был по-прежнему красив, и Рэндо любовался им.

За прошедшие годы его любовь превратилась в странное, очищенное от страданий пристрастие. Маи наведывался в гости, обедал с господином губернатором, шутил и давал толковые советы относительно управления. Когда он уезжал восвояси, Рэндо мгновенно забывал о нем и вспоминал лишь изредка, к случаю. Но когда он видел Маи перед собой, вблизи — это было похоже на то, как если бы после долгих месяцев непогоды между туч проглядывало ясное солнце… Он казался вспышкой света — яркий, неукротимый, гениальный.

— Бесы и Бездна! — сказал Маи, и от переполнявших его чувств ударил кулаком в ладонь. — Я сам не могу поверить, что я все-таки сделал это. Кажется, сейчас я проснусь, и окажется, что мне все это привиделось.

Рэндо засмеялся.

— Ты написал в Тысячебашенный? — спросил он.

— Еще нет. Мы поделили бумажную работу. Журнал экспедиции вел Экеменри, в министерство напишет он. Я составлю отчеты для Академии наук. Это займет больше времени, но я и не хочу торопиться. Сначала закончу кое-какие эксперименты. Тогда больше проку будет от этих отчетов.

— Эксперименты? — переспросил Рэндо.

Глаза Маи сверкнули.

— Мои гипотезы подтверждаются, — сказал он.

Губернатор хмыкнул.

— Ты меня дразнишь, — сказал он добродушно. — Только не говори, что я должен буду прочитать о твоих открытиях в каком-нибудь научном вестнике. Я их даже не выписываю.

— Весь в трудах, Рэндо? — подначил Маи. — Неужели тебе так интересна административная работа? Я чуть не рехнулся, когда имел дело с канцелярией Академии.

— Не то чтобы интересна, — примирительно сказал губернатор. — Но я чувствую себя ответственным за то, что происходит на Хетендеране… впрочем, не будем об этом. Я надеялся, ты расскажешь мне что-нибудь любопытное, Маи.

— Лучше один раз показать, чем десять раз рассказывать, — Маи сощурился. — Приезжай ко мне.

— Непременно.

— Послезавтра! — велел Маи. — Завтра мы все вместе будем корпеть над каталогами. На редкость нудное занятие, но никому другому его поручить нельзя.

— Хорошо, — с улыбкой кивнул Рэндо, отпивая алензы.

Маи нашел город айлльу… Он много лет был одержим желанием найти его, месяцами пропадал в экспедициях, исходил Хетендерану вдоль и поперек и все-таки нашел его. Рэндо с юных лет перенимал настроения друга, и теперь чувствовал, как передается ему мальчишеская радость Маи. Все подозрения, все темные мысли прошедшей ночи рассеялись, словно мрак с наступлением рассвета. Хараи постановил чуть позже подумать о том, чего хотел Ллиаллау, выплетая паутину своей лжи. Губернатор не верил ни единому слову ниттайца, и стыдился сам себя. Как он мог допустить мысль, будто Маи строит против него козни? Это было оскорбительно и, к тому же, весьма глупо. Все мысли Маи занимала наука.

— Ах, бесы! — воскликнул Ундори и вскочил. — Не могу ждать. Рэндо, ты не совсем еще забыл биохимию магии? Я, пожалуй, намекну тебе кое о чем.

Тот со смехом развел руками.

— Маи! Я, конечно, что-то помню, но соперничать с тобой… Я ведь никогда не занимался магией как наукой.

— Это неважно, — отмахнулся Ундори, и Рэндо обреченно возвел очи горе; если уж Маи что-то втемяшилось в голову… сейчас его будут пытать терминами и теориями.

Но полковник Ундори, как мальчик, перемахнул прямо через перила веранды и уверенно направился к воротам, где ждала коляска. Хараи, охваченный изумлением и любопытством, поспешил за ним.

Маи приехал на попутной почтовой карете; губернатор собирался одолжить ему на обратный путь своих коней. Не скупясь, он велел запрячь белую пару, хищных коней айлльу. Рэндо подарил их Тайс: пропал на неделю и вернулся, ведя за собой диковинных и прекрасных животных.

— Истинно великие открытия, — сказал Ундори, любуясь конями, — переворачивают наше представление о мире. Ты задумывался о том, что это за звери, Рэндо?

— Лошади, — усмехнулся тот.

— Лошади? Да, они похожи на лошадей, — Маи протянул руку к клыкастой морде коня; тот зафыркал и отступил, прядая ухом. — Очень похожи. Но зубная система и кишечник их предназначены для мясной пищи. С точки зрения биологии они весьма далеки от лошадей, Рэндо. И все же если ты захочешь получить жеребенка-полукровку, достаточно проследить, чтобы этот красавец не сожрал свою травоядную супругу. Она зачнет так же, как зачала бы от обычного жеребца.

— В этом нет ничего нового для меня, Маи. На островах полно людей, в чьих жилах течет кровь айлльу. Удивительно ли, что лошади айлльу могут скрещиваться с человеческими?

Ундори уставился на него с некоторым изумлением.

— Ах да, — сказал он после паузы. — Ты, Рэндо, стал прост, как туземец, и мыслишь сказками. Генетическая совместимость хищного и травоядного видов была для меня потрясением. Впрочем, я думаю, у меня найдется чем тебя удивить. Послезавтра, — и он усмехнулся.

— Хорошо, — ответил Рэндо. — Я непременно приеду. Но я так и не понял намека.

Маи покачал головой.

— Мне никогда не было дела до религии, — сказал он, — но я женат на священнице. Пока мы жили вместе, она то и дело готовила проповеди и проверяла их эффект на мне. Так что я, волей-неволей, неплохо изучил Легендариум. И в нем есть много любопытного, Рэндо. За всей этой философией скрыты удивительные знания. Здесь, на островах, сохранились существа, рожденные Первым Творением. Я не знаю, что это было на самом деле. Предыдущая волна эволюции? Или параллельная, зашедшая в тупик? Странная мутация сразу нескольких видов в одном направлении? Нам еще предстоит узнать. Но эти виды находятся в совершенно иных отношениях с магией.

— Теперь я понимаю, почему это так захватило тебя, — улыбнулся Рэндо с некоторой неловкостью. Он чувствовал себя изрядно поглупевшим: Маи вел рассуждения к какому-то выводу, но губернатор, позабывший то, что когда-то учил, не мог уследить за его мыслью.

— Именно магия дает их генам такую фантастическую пластичность, — продолжал Маи. — Хотел бы я знать, как выглядел предок этой лошади… Здесь, на островах, дикари не видели ничего особенного в том, чтобы скрестить хищную «лошадь» с обычной. Инерция научного знания не мешала им. Зато у них имелась инерция здравого смысла — и поэтому никто и никогда не пробовал скрестить лошадь айлльу, ну скажем, с тигром…

На этих словах в голове Маи прозвучало что-то странное; золотые глаза его приглушенно мерцали в задумчивости. Злобный хищный жеребец, под седлом ходивший только у Аяри и Тайса, стоял перед Ундори понурый и тихий, точно последняя травоядная кляча…

Рэндо посерьезнел. «Что ты задумал, Маи? — безмолвно спросил он. — Что за эксперименты ты ставишь?»

— Хорошо, — сказал он вслух. — Но все же, откровенно говоря, я надеюсь, что в этот раз ты не напугаешь меня так, как в прошлый.

— Не бойся, — сказал Маи насмешливо и покровительственно похлопал его по плечу. — Хотя я уже говорил тебе и еще повторю: у тебя слишком чувствительное сердце. Я решительно не могу понять, что ужасного в экспериментах с животными. Тем более, если эти эксперименты приводят к открытиям на благо людям.

— Но айлльу — не животные, Маи.

— Животные, — уверенно сказал тот. — Хитрые, злобные, очень смышленые животные. На этот раз я сумею тебя переубедить. Если ты не веришь собственным чувствам — а ты не можешь не чувствовать, что их аура имеет животную природу, не отрицай этого, Рэндо, — то я готов тебе предоставить строго научное доказательство.

— Ты пугаешь меня уже сейчас.

Маи рассмеялся.

— Пусть так. Вы слишком добры, господин губернатор. Лучше я немного напугаю вас, чем случится что-то на самом деле плохое.

— Маи!

— Великий князь Неи Данари тоже был добр, — сказал Ундори, и лицо его стало печальным. — Чрезмерно добр. Поэтому его убили. Ты слишком доверяешь туземцам — и айлльу, Рэндо. А они не собаки, они — прирученные волки, и, боюсь, не слишком надежно прирученные.

Губернатор вздохнул.

Ему предстояло принять должность наместника восточных провинций… Первым наместником стал когда-то цесаревич Неи. Наследник державы, объемлющей половину мира, он был необыкновенно светлым человеком, его любили все, кто знал его, и сердце теплело при мысли, что однажды он станет государем. Неи думал протянуть руку Царю-Солнце: уверить побежденного владыку, что победители чтят его, и Аргитаи Сияющий — не хозяин, но защитник и друг. Однако, войдя в храм Царя, он увидал не владыку, а безумца. Ребенок, изувеченный воспитателями, верил, что день и ночь наступают по его желанию. Подученный жрецами, он сказал: «Я, солнце, сияю днем. Тот, что по имени Аргитаи, сияет днем и ночью. Поэтому я решил назвать его старшим братом». На этом аудиенция окончилась, и жрецы смиренно попросили наместника оставить в покое покорное ему Солнце.

Сердце цесаревича переполнилось болью. Свитские маги, посоветовавшись, сказали Неи, что излечить душевную болезнь царя можно, но не нужно. За годы детства она заменила собой его личность: излечившись, он немедля умрет от отчаяния. Стиснув зубы, Неи согласился. Однако с тех пор жрецов он считал злейшими своими врагами. Они не могли войти к нему в доверие и вновь править страной из-за спины господина, как привыкли. Тогда они его погубили.

— Я не великий князь Неи, — сказал Рэндо. — Я просто не вижу нужды держать туземцев в страхе. Они мирные люди. И я нахожу достаточным то уважение, которым пользуюсь на Хетендеране.

Маи, пристально смотревший на него, отвел глаза и пожал плечами.

…и без причины, без нужды вспомнилось, как много лет назад боевые части уаррцев стояли на скалах острова Ллиу. Часть, в которой служил лейтенант Хараи, ждала приказа идти в атаку, они были — левый фланг, а в центре стоял Отдельный знамен Мереи пехотный полк, и на него неслась конница островитян.

То был вихрь, ярый вихрь всех возможных ярких цветов: кумач и бронза, белизна и лазурь. Вельможи Востока, любившие роскошь, и в сражениях находили повод покрасоваться ею. Над простолюдинами-пехотинцами бились по ветру знамена знатных домов, нарядные, как платья придворных. Им предстояло пасть — но этого еще не случилось. Высокородные конники, гневные и отважные, неслись на врага.

Против них стояли мрачные северяне.

В черной форме, все как один, белокожие и черноволосые, с бесстрастными узкоглазыми лицами, меренцы казались похожими, будто братья. Они были единым целым; они врастали в скалы Ллиу, как камень.

И об этот черный монолит разбилась клокочущая волна света…

Сразу после битвы Маи выбрался на поле. От усталости он еле держался на ногах, но любопытство было сильнее. Лейтенанту Ундори не терпелось анатомировать погибшего островитянина и разобраться в причинах, сформировавших их узкие челюсти и неестественно крупные глаза. Охваченный азартом первооткрывателя, измазанный кровью, с горящим взором — Маи был прекрасен…