Далекие твердыни

Этой весной цветущие яблони особенно хороши. Красота белопенных садов столь велика, что остается сладостью на языке, а дыхание их пьянит. До самого горизонта пологие холмы Хетендераны облачены в цветочную кипень. Но трудно увидать горизонт — разве что с вершины холма откроется он; чуть спустишься, и дорога тонет среди пышных ветвей, и мнится, будто коляска катит по дну яблоневого моря… Вот-вот покажется усадьба Хозяина урожая, который в честь прихода весны принял облик разбитного юнца, и не будет спасения от зова и ворожбы, от пляски, длящейся тысячи лет, и клокочущего вина сил, что до дна выпивает людей…

Но возносится над холмами серебряная звезда.

Присмирев, склоняются буйные духи, развеиваются чары, и лишь цветы остаются — неразмыкаемым заклятием жизни.

Колеса стучат по доскам маленького моста, низкие кроны расступаются. В шелесте листвы грезятся голоса. Вторя ветру, поет чья-то флейта, и мелодии, рожденной на другом краю мира, тихо внимают яблоневые холмы.

Ирмерит, Наставляющая Сестра, сидит на скамье у дверей церкви. Коляска останавливается напротив, и седок выходит, приветливо улыбаясь издалека. Священница машет ему рукой.

— Кровь небесная! — говорит она, когда гость приближается. — Кто пожаловал в наш светлый дом — сам господин наместник восточных провинций!

Тот качает головой.

— Не потешайтесь надо мною, Ирме. Я подумываю отказаться от назначения.

— Вот как?

— Придется переезжать в Метеаль, а там холодно, как у бесов в Бездне! — с чувством говорит гость и вдруг смущается. — Простите, Сестра…

Священница отвечает улыбкой.

— Однако же, я сегодня рассеян! — огорчается гость. — Я даже не поприветствовал вас толком. Простите, Ирме, и — прекрасного вам дня, Средняя Сестра.

— День воистину прекрасен, потому что я рада вас видеть. Я соскучилась по вас, — тепло говорит она. — И, полагаю, мы достаточно знакомы, чтобы порой обходиться без лишних слов.

Гость искоса глядит на нее, и они обмениваются улыбками. Потом он подходит и опускается на скамью с нею рядом.

— Скажите, — помолчав, спрашивает Ирмерит, — вы всерьез намерены отказаться от кресла наместника?

Он отводит глаза. Говорит:

— Я еще не решил.

— В самом деле?

— Это большая честь, тем более для человека моего происхождения. Большая ответственность. Большой груз. А я… — он внезапно обрывает фразу и заканчивает шутливо, — я мерзлявый, да и раны беспокоят в холод. В Метеали, с ее ветрами, можно залубенеть. Климат Хетендераны мне полезен. Здесь я не чувствую хода лет.

Ирмерит наклоняет голову к плечу.

— Да будет мне позволено сказать, — в тон ему говорит она, — что господин губернатор сам весьма полезен для климата Хетендераны.

— Право, Ирмерит, не стоит, — утомленно смеется он.

Они молчат. Потом Ирмерит встает и выходит на солнце из тени храмовых стен. Лицо ее задумчиво. Среди яблонь призраками сквозит ее причт, молодые священницы в белых одеждах. Издалека все они кажутся ослепительно красивыми. По-прежнему поет флейта. Становится совсем тепло; из-за дальних холмов плывут облака, высокие, как дворцы.

Неподалеку показывается девушка с лентами Средней Дочери. Сопровождающий ее молодой офицер глаз не может оторвать от юной священницы, и Ирмерит, переглядываясь с гостем, вновь улыбается пониманию без слов…

…священница — туземка. Офицер, судя по смуглой коже и черным глазам — уроженец Нийяри.

Увидев, что на них смотрят, юнцы прядают в разные стороны, точно зайцы. Девушка заливается жгучей краской, юноша вытягивается и козыряет губернатору: тот в мундире. Помявшись, они торопливо проходят по тропинке к ручью и скрываются с глаз старшего поколения.

— А вы так и не женились, Рэндо, — вернувшись и снова сев, говорит Ирмерит не без лукавства.

Рэндо Хараи, губернатор Хетендераны, разводит руками.

— Но вас, тем не менее, прочат в наместники, — вслух думает Ирмерит. — Для любого другого это стало бы серьезным препятствием.

— Выходите за меня замуж, Ирме.

Священница покатывается со смеху, хлопает по колену ладонью.

— Что это с вами, господин губернатор?

— Я не шучу, — насупившись, сурово отвечает тот. — Я люблю вас!

И они дружно смеются.

— Я вас тоже очень люблю, — говорит Средняя Сестра.

Они знакомы почти четверть века, и уже два десятилетия делают одно дело — каждый по-своему. По странной прихоти обоих они остаются на «вы», но знают друг друга лучше, чем иные супруги. Их близость подобна близости брата и сестры.

— Выпьемте чаю, пока не стало жарко, — говорит Ирмерит.

На тенистой веранде они сидят, склоняясь друг к другу через маленький столик, и пьют чай с ягодными сиропами. Утренний хлеб не успел остыть. Рэндо извиняется за то, что ломает его руками, словно пахарь, а Ирмерит хихикает, как девчонка, и отмахивается.

— Ирме, — говорит, наконец, Рэндо, — эта девушка, что гуляла с офицером, Средняя Дочь… она ведь из заложниц?

— Да.

— Двадцать лет прошло… — вполголоса говорит губернатор. — Они возвращаются домой… взрослые.

— И все так, как вы и предполагали, — Ирмерит вздыхает. — Юноши из знатных семей, воспитанные в Кестис Неггеле, уже с головой в заговорах. Не все, но большая часть. Нет, они не держат на нас зла, но дома им было бы веселей — и этого нам не простят.

— А девушки?

— Готовы на все, лишь бы не возвращаться в отчие дома, а вернувшись, стараются выстроить в них кусочек континента. Иным это удается даже лучше, чем коренным уаррцам… Вы сейчас вспомнили об одной Средней Дочери, Рэндо? — подняв бровь, замечает женщина. — Нет, из жалости Церковь никого не принимает, Эйяль настоящая священница. Но я поражаюсь, как вы сумели предсказать все это двадцать лет назад.

Рэндо улыбается с долей грусти.

— Я ничего не предсказывал. Просто в то время мало кто думал о конфликте культур. Едва отгремело восстание, на Аене еще шли бои, а Янния и вовсе оставалась верной Царю-Солнце. Даже фельдмаршал Эрдрейари еще не думал о мирном устроении. Будущее прозревала только госпожа Моль…

— И вы оказались единственным, кто смог ответить на ее вопросы.

— Тому были причины.

Ирмерит кивает.

Она долго молчит, наливает чай взамен выпитого, переставляет вазочки на столе. Флейта смолкла, солнце поднялось к зениту, тени стали резче.

— И теперь тоже есть причины, — наконец, говорит она. — Причины, по которым вы все же примете назначение и уедете в Метеаль. Причины, по которым вы решили сегодня навестить меня. Причины, по которым вы не чувствуете хода времени… полагаю, это одни и те же причины.

Собеседник со стуком опускает чашку на блюдце: его рука дрогнула.

— Вы ужасающе проницательны, — отвечает после паузы губернатор Хараи.

— Я Наставляющая Восточных островов, Рэндо, — говорит Ирмерит, и в глазах ее встают тени скорби. — Мне иначе нельзя.

— Я не могу сразу перейти к делу, — признается губернатор, глядя на сплетенные пальцы. — Простите.

— Я понимаю. Давайте пройдемся в саду — или у реки, если вам наскучил запах яблонь? Только не думайте, что отнимете у меня время, Рэндо. Когда дела позовут вас обратно в Ниттай?

— В Ниттай я поеду не раньше, чем через неделю. Я прибыл из своего дома за городом и вернусь туда же.

— Хорошо. Условимся: я свободна так же, как вы.

Губернатор Хараи пристально смотрит на Среднюю Сестру. Взгляд ее тверд, и он отвечает:

— Спасибо, Ирме.

Рука об руку они спускаются к реке, идут по тенистой аллее вдоль берега, где даже в полдень прохладно. Ветер стих, река струится безмолвно; ослепительные солнечные блики дробятся на зыби. Над кронами, на фоне ясной голубизны, парит святая звезда.

— Помните, как строилась эта церковь?

— Церковь — всего лишь стены, — отвечает Средняя Сестра. — Копия храма, который стоит над берегом Неи в Кестис Неггеле… в Университетском районе. Как это далеко…

— То же самое вы сказали мне двадцать лет назад.

— Вы помните?

— Конечно. Мы с вами так же гуляли, и вы изумляли меня каждым словом.

Ирмерит смеется.

— Теперь я сама сражаюсь с этой болезнью у недавно рукоположенных в сан… А вы тогда горели желанием управлять, Рэндо, я помню! Управлять и насаждать благо. Как сказано в Легендариуме: «чтобы не было усобицы, чтобы законы были справедливыми, а люди не голодали». Мы были куда больше похожи на губернатора и Наставляющую Сестру, чем сейчас, не правда ли?

— Я, помнится, спросил тогда, приходят ли сюда туземцы…

Ирмерит прикрывает глаза.

— Они и сейчас не приходят, — помолчав, говорит она. — И я по-прежнему нахожу, что это хорошо.

— Арсеитство — не та вера, которую следует насаждать, — медленно повторяет Рэндо давние ее слова.

Лицо священницы становится суровым.

— Это вера сильных. Для страны, которая двадцать лет назад потеряла независимость, она — яд. Арсеитами будут те, кто не помнит островов вне Уарры, иным же — не надо.

— Двадцать лет назад вы такого не говорили… все же теперь вы воистину Наставляющая Сестра, — Рэндо усмехается. — Политик, Ирме.

Ирмерит останавливается и смотрит ему в глаза. Губернатор очень высок даже по меркам континента, среди низкорослых островитян уаррец возвышается как башня; но перед взглядом Наставляющей он словно бы становится меньше.

— И поэтому вы пришли ко мне, Рэндо, ведь так? Мы достаточно далеко от церкви и от прогулочных троп, вы можете говорить свободно. Что вас тревожит? Или — кто?

Молчание длится, и с каждой минутой становится тягостней.

— Вы же знаете… — глухо говорит Рэндо и отводит глаза.

— Я — знаю, — кивает Ирме. — Но все-таки скажите это вслух. Так нужно.

Рэндо Хараи, губернатор Хетендераны, новоназначенный наместник Восточных островов, долго молчит. Ирмерит не торопит его, и только едва приметно кивает, когда губернатор через силу выговаривает:

— Желтоглазый.

У островитян непроизносимые имена. Сплошные «йири» да «айлль». Вдобавок на каждом острове в ходу по десятку диалектов, а то и отдельных языков. Одному человеку не под силу разобраться в этой мешанине даже с помощью Второй магии. Наука войны говорит, что победитель должен знать язык побежденного — но когда приходится выбирать один из сотни языков, особого толку в том нет. Губернатор Хараи неплохо знает «наречие городов» — но имея дело с горожанами, мало понимать слова, нужно понимать иносказания, которых — бездна. Если поразмыслить, становится ясно: проникнуть в мысли островитянина может только родившийся на островах…

Впрочем, Рэндо не оставляет попыток.

…Тайс передернул плечами и сказал:

— Кинай.

— Уже здесь?

— Да.

С тяжелым вздохом губернатор поднялся из кресла-качалки. Веранда его загородного дома выходила на реку и лес, солнце садилось, в почти родных с виду камышах щелкала какая-то местная птица. Душа так и просила посидеть еще немного в тишине и покое, выкурить трубочку, полистать недельной давности газеты, привезенные с континента… Рэндо надеялся, что Кинай Ллиаллау прибудет к завтрашнему утру, но у ниттайского вельможи были свои планы.

— Он очень боится, — сказал Тайс, и диковатые черты айлльу исказила гримаса.

— Меня?.. — рассеянно сказал Рэндо, застегивая мундир, и вспомнил: — Ах да. Я бы на его месте тоже… не был спокоен.

Губернатор Хараи славился мирным нравом, но вверенную ему провинцию держал в руках весьма крепко: сеть его осведомителей эффективностью уступала разве что его личной охране. Содержание доноса, который собирался представить ему Ллиаллау, Рэндо давно уже знал в подробностях.

— А где Аяри?

— Вышел навстречу, — ответил Тайс и неприязненно сузил глаза.

Рэндо только усмехнулся. Этих двоих связывала древняя и нежная ненависть, о причинах которой он предпочитал не спрашивать. Айлльу — существа злопамятные и долгоживущие; пять веков назад кто-то кому-то наступил на ногу… Куда забавней казалось ему отвращение, которое демоны дружно питали к злосчастному Ллиаллау.

Сопровождаемый Тайсом, Рэндо прошел дом насквозь, слыша, как всегда, лишь собственные шаги: айлльу ходят бесшумно, как кошки. Всюду двери были распахнуты, полутемные комнаты наполняло свежее дыхание вечерней реки. Фасад дома был обращен к востоку; сейчас на высоком, обнесенном колоннами крыльце сгущались тени.

— Не ждал вас так рано, господин Кинай, — сказал Рэндо, остановившись на верху лестницы. Ему пришлось возвысить голос, потому что ниттаец, в соответствии с весьма обременительными правилами местного этикета, лежал носом в землю у самых ворот. Широкие рукава одеяния разлетелись по мрамору и траве. Облаченный в золото и багрянец, в таком положении Ллиаллау как никогда напоминал яркую бабочку.

Услышав голос губернатора, он поднял лицо.

— Высокочтимый, золотой, сиятельный господин Хараи! — выговорил вельможа почти без акцента, звучным, хорошо поставленным голосом. — Не разгневайтесь на жалкого Киная. Да придет вам всякое благо, падут враги, уничтожатся препятствия…

— Господин Кинай, поднимитесь. Доброго вам вечера.

Плавная речь Ллиаллау пресеклась.

Следя за ним взглядом, Рэндо скорбно покачал головой. Господин Кинай, глава одного из знатнейших домов Хетендераны, был его старый знакомец; бесценный советник во всем, что касалось традиций, он мог взглянуть на них со стороны, но даже по приказу губернатора не мог от них отрешиться. Согласно нелепому обычаю, вельможа прополз через двор на четвереньках, марая в пыли роскошные одежды, поставил, точно собака лапу, правую руку на нижнюю ступеньку лестницы, и только после этого встал на ноги — впрочем, держа глаза смиренно опущенными долу.

Тайс, тенью стоявший за плечом хозяина, тихо фыркнул: айлльу тоже забавляли эти ритуалы. Вельможа вскинул на него подведенные глаза и снова потупился. Рэндо позволил себе сдержанную улыбку. Бедный туземец видел перед собой могущественного духа, одного из тех, кому его предки приносили жертвы и возносили моления. Хотя в жилах самого господина Киная текла одна восьмая крови айлльу, это ничуть не умаляло благоговения и страха, которое островитянин испытывал перед бессмертными божествами; он по-прежнему смотрел на айлльу подобострастно, чем вызывал ответное презрение.

Некоторые вещи меняются лишь вместе с поколениями, взявшими их в обычай.

— Высокочтимый господин губернатор! — выговорил Ллиаллау чуть менее внятно. — Все мысли жалкого Киная — только о вашем сиятельстве, о вашей доброте. Киная привели заботы об укреплении сиятельного господина губернатора.

Рэндо разглядывал немногочисленную по мерках островов свиту ниттайца. Зрелище его забавляло: последний носильщик был одет роскошней сиятельного господина губернатора.

— Большое спасибо, господин Кинай, — сказал он, — хотя я, признаюсь, ждал вас завтра. Пройдемте в дом. Тайс, передай управляющему и экономке, чтобы позаботились о свите господина Киная. Потом я жду тебя в кабинете.

Краем глаза Рэндо заметил, как исказились асимметричные черты Тайса: тот даже на минуту не желал оставлять его на попечение Аяри.

Высокая, неподвижная как изваяние фигура второго айлльу серебрилась в тенях; бледное нечеловеческое лицо было лишено всякого выражения. Поймав взгляд господина, Аяри бесшумно, как призрак, двинулся с места.

Ллиаллау шарахнулся от божества, придержавшего перед ним дверь.

Все в доме, за исключением разве часов и ламп, было изготовлено местными мастерами, но видом своим вплоть до последней малости повторяло вещи, что были в ходу на континенте. Зеленое сукно, красное дерево, беленые потолки — привычная благородная скромность. В жилище губернатора разряженный ниттайский вельможа выглядел диковинной птицей.

Оказавшись в кабинете, он снова уткнулся носом в пол. Губернатор поморщился; но на ум ему пришли слова Тайса, и раздражение Рэндо поулеглось. На месте Ллиаллау и сам он мучился бы тревогой: тщательно исполняя ритуалы, ниттаец просто пытался успокоиться. «Стоит быть с ним ласковее», — подумал губернатор.

Аяри занял свое место у стены. Человек скрестил бы руки на груди, оперся на одну ногу; айлльу стоял совершенно прямо, опустив руки вдоль тела, и казалось, даже огромные серебристые глаза его оставались неподвижными.

— Поднимитесь, господин Кинай, — попросил уаррец. — Я не государь император, чтобы падать передо мною ниц. Да и Его Величеству подобное не было бы лестно.

Грациозным движением вельможа поднялся и, едва глянув на губернатора, низко опустил голову.

Он был невысок ростом, с узкой и легкой костью; огромные, как у всех островитян, глаза и маленький рот придавали его лицу сходство с кошачьей мордой. Ярко-алые волосы, стянутые в сложный узел на затылке, украшала высокая диадема в виде восходящего солнца. Губернатор знал, что лучи у венца весьма острые, и в случае необходимости он может служить оружием. На тонких щиколотках и запястьях Ллиаллау позванивали драгоценные браслеты, кисти шнуров и отверстия под шнуровку на одежде отягощали цветные камни.

Вид у Ллиаллау был несчастный.

Верить ему, конечно, не следовало — он был изрядный хитрец и больший актер, нежели любой обитатель актерского квартала. Тем не менее, губернатор благосклонно улыбнулся. «Господин Кинай, честный доносчик, — насмешливо сказал он про себя, — что бы я без вас делал».

Он уже знал все, что мог знать Ллиаллау, и даже больше того. Но сведения, добытые Домом Теней, и сведения, сообщенные главой аристократической семьи, существенно отличаются друг от друга: верность Ллиаллау означает верность дома Кинай, а через него — верность города Ниттая и всей Хетендераны. С несогласными же побеседуют…

— Я слышал, сиятельный господин губернатор, — полушепотом проговорил ниттаец, — ныне… ныне — сиятельный господин наместник!

— Как быстро распространяются слухи, — усмехнулся Рэндо. — И все уже решено за меня.

Ллиаллау переломился в поклоне.

— Умоляю простить жалкого Киная!

— Я вас слушаю, господин Кинай.

— Сиятельный…

— Вы намерены были что-то мне сообщить, ведь так? Что-то весьма срочное, раз так торопились?

Ллиаллау, не разгибаясь, поднял глаза. Рэндо сплел пальцы, откинувшись на спинку кресла.

— Через неделю, — тихо сказал вельможа. — Через неделю сиятельный господин губернатор намерен почтить своим присутствием дом господина Лодай Йильмейу. Слухи быстро распространяются, высокочтимый господин Хараи. Господин Лодай… в своем невежестве осмелился предположить, какие законы вы предпишете к исполнению, сев в кресло наместника в прекрасной Метеали. Он, в прискорбной глупости своей, был настолько удручен, что разум его совершенно помутился.

— Я сожалею о господине Лодае.

— Господин Лодай намерен попытаться… прекратить ваше благородство и доброту на земле.

«Как красиво сказано», — подумал Рэндо.

— Чтобы избегнуть гнева повелителей наших, он намерен, подобно низкому актеру, изобразить нападение неких заговорщиков. Согласно условленному, господин Лодай будет пытаться защитить вас и сам получит легкую рану…

Рэндо прикрыл глаза.

— Господин Хараи… — едва слышно прошелестел Ллиаллау.

— Господин Кинай, — спросил Рэндо, — кому вы служите?

Маленький вельможа, едва слышно переведя дыхание, опустился на колени и склонил к ковру голову в тяжелом уборе.

— Высокочтимому, золотому, сиятельному господину Хараи, — сказал он, — солнцу Хетендераны.

— Что? — с чрезмерной суровостью переспросил Рэндо. — Не Его Величеству Аргитаи, государю уаррскому?

— Сияющему государю Аргитаи, — подтвердил Ллиаллау. — В золотом и драгоценном лице господина губернатора.

— Не Царю-Солнце?

Господин Кинай вздохнул и выпрямил спину, оставаясь коленопреклоненным.

— Солнце… — эхом повторил он и поднял к потолку обведенные золотой краской глаза, поднял пальцы в длинных золотых наперстках, подражавших формой когтям айлльу. — Солнце есть то, что светит. Прежнее наше солнце дарило и грело, а потом закатилось — ах, не то ли судьба всякой вещи? Ныне ярко сияет в Данакесте государь Аргитаи, но Данакеста далеко… Разве не краем света заморские повелители наши называют эти скудные острова? Здесь, на краю света, видны лишь отблески… отблески величия государя в лице сиятельного господина наместника.

Рэндо улыбался.

— Чего же ждет господин Лодай от нового наместника, раз решился на преступление?

Ллиаллау хлопнул глазами. Некоторое время он размышлял. Рэндо не торопил его.

Неслышно, как призрак, вошел Тайс, зажег лампы вдоль стен и встал за плечом губернатора.

— Когда над этими скудными островами простерлась рука благодатной власти, — вкрадчиво проговорил, наконец, вельможа, — сиятельные властители, пришедшие из-за моря, на пять лет воспретили брать налоги с пахарей. Только милость господина Хараи спасло бедное семейство Кинай от голода и нужды, всегда бедное семейство Кинай будет предано сиятельному господину Хараи…

— Дальше. И встаньте, наконец.

— Но семейству Лодай пришлось голодать, так как все их богатства ушли на прокорм солдат наших повелителей. А когда брать налоги вновь разрешили, то разрешили взимать с пахарей не более одной седьмой урожая, а из той половина уходила повелителям нашим. И вновь была оттого печаль неразумным людям. Что же теперь? Теперь, говорят, по слову господина Хараи, нового наместника, каждого пятого землепашца заберут строить великую дорогу железных драконов. И снова уменьшатся богатства неразумных людей. Боги всемилостивые! Как им не горевать и не отчаиваться?

— Дочери и сыновья этих неразумных людей обучены в Кестис Неггеле. Пусть служат Уарре, получая жалованье, и кормят своих старых родителей. Железная дорога даст много мест для работы.

Ллиаллау даже растерялся при виде такого жестокосердия.

— Господин Хараи! Сыновьям этих неразумных, но знатных людей невместно трудом зарабатывать хлеб, точно они низкородные! А дочерям их работать совсем неприлично!

Рэндо смеялся.

— Что это за дорога? — продолжал восклицать Ллиаллау. — Не было ее прежде — хорошо жили!

— Даже если низкий замысел господина Лодая увенчается успехом, дорогу все равно построят, — отсмеявшись, сказал губернатор. — Такова воля государя, и нет силы, которая могла бы ее превозмочь. А что до господина Лодай и его замысла, то я прибуду к его дверям, как обещал.

Огромные глаза Ллиаллау от ужаса распахнулись еще шире. Едва поднявшийся, он снова рухнул на колени.

— Господин Хараи…

— Господин Кинай, — спокойно сказал тот, — подайте мне ваш меч.

Маленький вельможа испуганно всплеснул руками; закачались широкие рукава, и Ллиаллау вновь стал похож на огромную бабочку.

— Что вы, — прощебетал он, — как можно?! Внести оружие в дом сиятельного…

Губернатор усмехнулся.

— Можно. Ведь господин Кинай в ритуальном уборе, в каком благородные люди наносят визиты вышестоящим. Согласно ритуалу, перед тем, как войти в дом, благородный муж оставляет свое оружие благороднейшим из домочадцев высокого вельможи…

Тонкая рука Ллиаллау взлетела, опустилась на бедро, нащупала эфес…

— Господин Хараи весьма сведущ в обычаях островов… — пролепетал Ллиаллау, бледнея и краснея так, что это было заметно даже под слоем косметики; казалось, он только сейчас осознал, какую ужасную ошибку допустил. Рэндо с трудом сдерживал смех.

Господин Кинай усердно пытался обставить свой визит так, как указывал этикет островов, а губернатор столь же увлеченно пытался его смутить: это была своего рода игра, в которой Ллиаллау с готовностью уступал, доставляя удовольствие хозяину Хетендераны. Но для того, чтобы так достоверно изобразить растерянность и ужас, предварительно «забыв» на поясе меч, надо было быть гениальным актером. Забавляясь и не веря, Рэндо тем не менее искренне восхищался маленьким вельможей.

— Но путь от врат до врат гость проделывает вооруженным, — закончил он с благожелательнейшей улыбкой.

Ллиаллау, заметно дрожа, безмолвно переводил взгляд с одного айлльу на другого.

Губернатор помолчал.

— Господин Кинай, — мягко сказал он, вставая из-за стола, — мне не грозит ваше оружие. Вы не сможете даже поцарапать меня, и не потому, что меня охраняют айлльу. Я намеренно не велел обезоружить вас. Подайте мне ваш меч.

Ниттаец, решив, что его уже не спасет ничто, кроме абсолютного повиновения, деревянным движением потянул за рукоять. Тускло блеснуло полотно клинка.

— Его имя Нейттар-йири, — прошептал Кинай. — Рассекающий камень.

Рэндо взвесил меч в руке: тот оказался тяжелым, куда тяжелее, чем Солнцеликий, фамильный меч дома Хараи. По виду Ллиаллау никак нельзя было сказать, что он способен сражаться, но это впечатление обманывало. Господин Кинай был на одну восьмую айлльу, а их кровь давала человеку, помимо прочего, еще и большую физическую силу.

— Я хочу, чтобы вы отправились к господину Лодаю, — сказал губернатор.

Ллиаллау взмахнул ресницами.

— Передайте, — Рэндо помедлил, разглядывая лезвие Нейттар-йири, — что если он не оставит свой замысел, в день своего приезда я прикажу казнить всех мужчин дома Лодай, которые смогут поднять этот меч.

Ллиаллау приоткрыл рот. Руки его дрожали, дыхание сбилось. Он сидел на подогнутых коленях, глядя на уаррца снизу вверх, словно собака.

— Еще передайте, что я слышал все слова, которые знатные семьи Ниттая сказали против Данакесты. Через неделю, когда я приеду навестить господина Лодая, я желаю видеть рядом с ним господ из домов Эйрай, Рият-Лоана и Гесенай, искренне раскаивающихся. Кого именно и в чем, они знают сами. В ином случае их постигнет та же прискорбная участь.

Глаза Ллиаллау, казалось, стали вдвое больше, чем были.

— Господин Харай… — от ужаса в речи щеголя прорезался акцент, — господин Хараи, золотой, сияющий, смилуйтесь над рабами…

— Рабов здесь нет, — сказал Рэндо с долей усталости. — Я забочусь о подданных государя. К тем, кто объявляет себя врагом Данакесты, я беспощаден так же, как милостив к верным. А засим приглашаю вас, господин Кинай, со свитой воспользоваться сегодня моим гостеприимством…

Губернатор набил трубку и замкнул простенькую огненную схему, выжженную на ее чаше. Многие находили, что магический огонь портит вкус табака, и лучше пользоваться серными спичками, но Рэндо решительно не чувствовал разницы.

Он стоял на веранде, глядя, как последние отблески заката догорают над лесом. Звезды уже зажглись в небе, ветер стал холодным и все усиливался. Хараи сменил мундир на белый полотняный костюм и немного зяб; впрочем, эта прохлада была приятной. Выдайся ночь чуть более сырой, раны бы разболелись… Рэндо подумал, что в Метеали, приморском городе, все ночи будут сырыми.

«Я старею?» — удивился он. Тело его оставалось, как прежде, сильным, разум — острым и гибким, но подобные чувства прежде были ему незнакомы: ему предлагали власть, почти что просили принять больше власти, чем он имел прежде — и ему хотелось отказаться. Неужели только из-за дурного климата Метеали? Как глупо.

«Должно быть, меня протежирует госпожа Моль, — подумал он исключительно затем, чтобы напомнить себе: — я не могу ее разочаровать». В переписке с таинственной государственной дамой из Кестис Неггела губернатор Хараи состоял еще с тех пор, как был майором в действующей армии, и до сих пор не знал, кто скрывается под этой пренебрежительной кличкой. «Какая дама способна так над собой смеяться? Эррет? Старшая Сестра?..» Бесцельные мысли сплетались с трубочным дымком и шорохом камышей, звезды светили. Во флигеле, где жили слуги, все еще шумели по какой-то надобности, обычные лошади испуганно ржали, чуя запах хищных демонических лошадей в другой конюшне, но все эти надоедливые звуки оставались вдалеке и не нарушали ласкающей мягкой тишины, покрывалом облекшей веранду.

«Ллиаллау, — думал Рэндо, — заботится о болване Илмею. Если бы он не донес сегодня, мне бы действительно пришлось перевешать всех Лодаев мужского пола. Надеюсь, что не придется. Публичная казнь заговорщиков и их публичное раскаяние произведут на горожан одинаковый эффект, но неужели мои дорогие заговорщики предпочтут первое? Ллау мудр как змея…»

С этой мыслью Рэндо обернулся на звук шагов.

За его спиной в дверном проеме стоял маленький ниттаец.

Красные волосы Ллиаллау были распущены, драгоценности сняты, тонкокостное тело облачено лишь в пару слоев алого шелка. На взгляд уаррца наряд подходил и для торжественного выхода в свет, но Рэндо понимал, что медноволосый щеголь готовился ко сну. Смутный свет угасающего вечера выделял из тьмы бледное лицо и тонкую руку, касавшуюся откоса двери.

— Рэндо, — тихо сказал он, — я не побеспокоил тебя?

— Нет, — ответил тот, мысленно присовокупив: «о хитрое создание». Когда Ллау менял цель или образ действий, то сам менялся вместе с ними — порой до полной неузнаваемости. Иногда Рэндо жалел, что ему так и не удалось увидеть Ллау в ипостаси воина: фантазии не хватало представить этого нежного интригана на поле битвы. Трусом он бы себя не выказал, в этом губернатор мог поклясться…

Он был великолепен. И сейчас, полураздетый и расчесанный для сна — в особенности, о чем прекрасно знал.

— Ллау, что ты здесь делаешь? — спросил Рэндо; прозвучало это вполне дружелюбно, потому что он, не видя надобности сдерживаться, откровенно наслаждался созерцанием господина Киная в ночном уборе.

— Я… чувствую тревогу, — признался тот; нежно очерченные ноздри вздрогнули, дыхание казалось чуть учащенным. Ллау приблизился на полшага, точно его охватило желание укрыться от тревог в объятиях могучего уаррца.

«Бесы и Бездна! — с улыбкой подумал тот, — неужели господин Кинай явился еще и за этим?» Ллиаллау был его любовником в те годы, когда Рэндо служил военным комендантом Ниттая, и именно с тех пор семейство Кинай поминало его в своих молитвах. Но прошло много лет…

Господин Кинай смотрел на него со странным выражением; внезапно вспомнилось, что он не вполне человек. Только на семь восьмых… Ненамного младше Рэндо годами, он выглядел так, словно находился в расцвете юности.

— Тревогу? — спросил Рэндо. — За меня?

Ллау улыбнулся краешками губ.

— О тебе я чувствую только заботу, — сказал он. — Ты слишком могущественный.

Губернатор хмыкнул в легком смущении и положил трубку на подставку. Прямолинейность Киная была сродни броску тропической змеи.

— Что же тогда?

Ниттаец склонил голову к плечу и сплел пальцы у горла. Он едва заметно дрожал под ветром, и это тоже была часть игры: хрупкое тело так и взывало «обними меня!» Рэндо подумал, что, пожалуй, рад видеть господина Киная. Почему бы и нет? Хотя бы затем, чтобы Тайс изошел желчью от ревности. Впрочем, торопиться ни к чему…

— Рэндо, — проговорил человек на семь восьмых, медленно приближаясь к нему. — Ты в самом деле прикажешь казнить заговорщиков? Всех? И… Рият-Лоана, и Гесенай?

— Это мой долг. Но я помилую их, если они раскаются. Не стану никак наказы…

Губернатор не успел докончить фразу.

То, что случилось, произошло так быстро, что даже выучка боевого мага не позволила Рэндо различить движения.

Мелькнули тени, колыхнулся воздух, скрипнули под ногами доски.

Мороз подрал по хребту.

— Бесы! — выдохнул губернатор, невольно вжавшись спиной в колонну.

Едва переведя дыхание, Рэндо ощутил испуг и злость, потому что восьмая часть крови айлльу дала ниттайцу возможность не только издалека заметить серебряный вихрь, но и сделать попытку сопротивляться.

Вихрь прокатился через всю веранду; яркое серебро смешалось с багрянцем. Пол дрогнул от тяжелого удара, блеснуло лезвие, чья-то рука ухватила рукоять, выдернула, выронила, когда другая рука с коротким замахом хлестнула по лицу, раздался нечленораздельный вскрик, на некрашеное дерево закапала кровь.

— Бесы, — повторил Рэндо, уже не в воздух, а вполне по адресу.

Шипение и рык были совершенно нечеловеческими.

Уаррцу потребовалось не более трех ударов сердца, чтобы растерянность сменилась гневом. «В бою, — мелькнула саркастичная мысль. — То-то я думал, что не видел Ллиаллау в бою…»

Теперь — видел.

Сущий бес.

…они походили на пару хищных кошек, сцепившихся в схватке не на жизнь, а на смерть. Пусть рыжая рысь не была противником для белого горного ирбиса, но сопротивлялась отчаянно. Теперь открылось, каким обманом зрения была хрупкость ниттайского вельможи. Пытаясь стряхнуть с себя разъяренного айлльу, Кинай выгнулся, как натянутый лук, кости его трещали, в горле клекотал надрывный хрип; за рукоять кинжала он и его противник держались в четыре руки, и каждый пытался выжать его к чужому горлу. Айлльу был вдесятеро сильнее, но ниттаец защищал свою жизнь и не стал для Аяри легкой добычей.

Рэндо вдохнул и выдохнул. Утихомирив первый гнев, он устало велел:

— Аяри. Оставь его.

Айлльу точно не слышал. Рэндо пришлось повысить голос.

— Аяри, назад. Аяри!

Серебряный айлльу медленно повернул голову. Верхняя губа его оставалась вздернутой, обнажая острые клыки, ноздри раздувались, зрачки оказались расширенными, точно под действием наркотика. Казалось, он намерен был подчиниться только после того, как добьет жертву.

— Аяри, я должен посадить тебя на цепь?

Лезвие приблизилось к шее Ллиаллау еще на два пальца.

Айлльу упорствовал.

Губы Рэндо дернулись почти так же, как у благородного хищника перед ним. Он сознавал, что бьет по открытой ране, но был слишком зол, чтобы это соображение его остановило.

— Или мне вернуть тебя туда, откуда взял? Мне не нужен неуправляемый айлльу.

…Аяри вздрогнул и вжал голову в плечи.

Рэндо перевел дыхание.

— Ллау, — приказал он, — отдай ему кинжал. Я не хочу твоей смерти. Аяри, отойди от него.

Айлльу повиновался. Поднявшись, он протяжно выдохнул, под конец перейдя на рык, но когда он заговорил, голос оказался, как обычно, совершенно бесстрастным.

— Кинжал отравлен, — сказал он. — Яд тар-ит, для чистокровного человека царапина — смерть в пределах двух вздохов.

Рэндо покачал головой. Услышанное его не удивило и не потрясло.

— Аяри, — сказал он, — как давно ты за мной следишь?

— Я слежу за ним, — подбородком айлльу указал на сжавшегося ниттайца. — С того часа, как он появился здесь.

— Я давал тебе такое приказание?

— Нет.

— Ты когда-нибудь научишься подчиняться? — очень мягко спросил Рэндо.

Бледные ноздри Аяри снова расширились.

— Я хочу сохранить твою жизнь, — сказал он, застывшими глазами глядя прямо перед собой.

— Отрадно слышать. Но не думаешь же ты, что я… замри!

Рэндо подавил облегченный вздох — он успел. Рука Аяри, вновь рванувшегося к злосчастной жертве, остановилась. «Хотя бы иногда это прекрасное создание делает то, что ему говорят… но гораздо чаще делает то, что ему вздумается. Надо было сразу отобрать у него кинжал», — удрученно подумал уаррец.

Господин Кинай, судя по виду, уже простившийся с жизнью, стоял на коленях. Айлльу держал его за волосы, заставляя откидывать голову назад. В другой руке Аяри сжимал рукоять клинка: смертоносное лезвие поблескивало на расстоянии пальца от шеи неудачливого убийцы. Разбитые губы Ллиаллау были в крови и кривились диковатой улыбкой.

— Сиятельный господин, — проговорил он свистящим шепотом, — сказал, что я не смогу его даже поцарапать…

— Это правда, — хмуро ответил Рэндо и продолжил, роняя слова как камни: — Аяри. Еще одна такая выходка. И ты мне больше не нужен. Это понятно?

Айлльу выпрямился и с силой метнул кинжал отвесно вниз, вогнав его острием в доски пола. Казалось, вся его ярость ушла в одно это движение, потому что после он застыл у стены, в той же позе и столь же неподвижный, как несколько часов назад, но Рэндо почти физически чувствовал, как его раздирает злоба: профессиональный маг, он был чуток к специфической ауре демонов.

— А чтоб вас всех… — пробормотал он и направился к полумертвому от ужаса и отчаяния Кинаю.

Единственное, что было общего во внешности уроженца Кестис Неггела и аристократа Хетендераны — их лица покрывала роспись. Но если господин Кинай украшал себя драгоценной косметикой, то наместник Восточных островов следовал другой традиции. На лбу и щеках Хараи были начертаны схемы боевых заклинаний.

Одно из них защищало его от ран.

Конечно, от разрыва бомбы схема уберечь не могла, даже осколок, обладавший достаточным ускорением, способен был пробить эту защиту — но не стрела и тем более не удар кинжала.

Глядя на Рэндо снизу вверх, маленький предатель замер от страха. Кровь из разбитого рта текла по его подбородку, уродуя нежное лицо.

— Вот как, — грустно сказал губернатор. — Семейство Кинай предано сиятельному господину Хараи… Разве я чем-то обидел тебя, Ллау?

— Рэндо… — пролепетал тот. Черты его исказились, будто предатель собирался заплакать.

Губернатор сел на корточки, достал платок, стер кровь с лица своего бывшего доверенного советника. Ллиаллау робко накрыл его пальцы своими.

— Я знал, — сказал Рэндо успокаивающе, отдав ему платок.

Господин Кинай задрожал.

— Я знал, — повторил Хараи. — Ты ничем меня не удивил.

— Рэндо… я… не мог…

— Знал, но не все, — Рэндо взял Ллиаллау за подбородок. — Послушай, Ллау. Я хочу, чтобы ты сказал мне одну вещь. И тогда я отпущу тебя. Или, хочешь, возьму под свою защиту? Подозреваю, в этом ты нуждаешься больше.

Ллиаллау беспомощно хлопнул огромными глазами. Он был бледен как смерть.

Рэндо помолчал.

— Вы ведь не сами это придумали, — сказал он. — Ни ты, ни Илмею. Вы слишком боитесь айлльу. Никто из вас не поднял бы на меня руки. Думаешь, я не знаю, как меня называют в Ниттае? Я — Хозяин Богов.

Вельможа согласно прикрыл глаза. По лицу его читалось, что он ловит каждое слово уаррца и уже начинает понимать его.

— Есть кто-то, кого вы боитесь больше, чем суда и кары. Больше, чем меня и моих айлльу. Кто это, Ллау? Назови имя.

Рука ниттайца стиснула окровавленный платок.

Рэндо ждал.

— Я не могу, — прошептал Кинай. — Он…

И Ллиаллау осекся и зажмурился, будто ожидая удара.

Рэндо тяжело вздохнул и поднялся.

— Понимаю, — невесело сказал он. — Он должен быть достаточно страшен, чтобы ты отправился убивать меня. Но…

— Я могу, — без выражения, ясно и четко проговорил Аяри.

Рэндо обернулся.

В ледяных глазах айлльу, устремленных на ниттайца, была откровенная брезгливость.

— Я могу назвать его имя.

— Я тоже! — звонко раздалось чуть в стороне.

— Тайс? — полуудивленно сказал Рэндо. — И ты здесь?

— Аяри устроил такой шум. Я решил проверить, все ли в порядке, — второй айлльу легкомысленно пожал плечами, остановившись в дверях; он улыбался. — Когда ты спускаешь его с цепи, я места себе не нахожу, только и жду, когда он снова что-нибудь выкинет. Ему даже мышь нельзя доверить — он ее сожрет.

— Тайс, — едва слышно сказал Аяри. — Ты переходишь границу…

— Я могу назвать тебе имя, Рэндо, — игнорируя его, повторил Тайс. — Ты и сам его знаешь. Есть только один человек, которого они боятся больше. Человек, которого боится даже Аяри!

У Рэндо мурашки побежали по спине, когда он понял, о ком говорит Тайс. Сердце заколотилось, улегшийся было гнев полыхнул с новой силой, как костер, в который подбросили дров, но теперь причина ему была иная, и он готов был обрушиться на другую жертву.

— Еще слово! — почти рявкнул Рэндо демонам, — и сядете на цепь оба! Я не спрашивал вас!

Тайс зашипел, тряхнув волосами, но послушно умолк. Ноздри Аяри дрогнули.

Холодные пальцы Ллиаллау коснулись руки губернатора.

— Рэндо, — прошептал Кинай, — господин мой…

— Что?

— Если господин мой так милостив, — пролепетал вельможа, переходя на прежний благоговейный диалект, — если доброта его простирается так далеко, что он может верить жалкому Кинаю еще час… еще полчаса… то несчастный Кинай сможет показать одну вещь… нечто такое, что откроет господину ответ. Не могу сказать имя, господин мой. Только показать вещь.

Рэндо отвел взгляд. С минуту никто не смел прервать его размышления: все трое хранили молчание. Ллиаллау поник и смотрел в пол. Аяри точно грезил наяву, и глаза его казались стеклянными. Тайс, оскорбленный самой мыслью, что его могут посадить на цепь вместе с его неразлучным врагом, хранил мрачный вид, накручивая на палец одну из своих косичек.

«Сумасшедшие твари, — раздраженно думал Рэндо. — Он навел на них страху, разумеется, они его признают владыкой преисподней, не то что преступником. Да они просто не понимают, что говорят! Они же не понимают людей, тем более людей с континента. Они и здешних людей никогда не понимали. Нет, бесы бы их побрали! Я узнаю, кто на самом деле стоит за всем этим. Ллау мне скажет, в конце концов».

Когда ниттаец поднял голову и несмело глянул на Рэндо, лицо губернатора Хараи было почти светло.

— Я верю, — мягко сказал он. — Еще час. Покажи.

Человеческие лошади не бывают белой масти: белые лошади на самом деле — седые.

Белыми от природы бывают только хищные лошади айлльу.

Охотничья коляска губернатора, запряженная парой демонических коней, мчалась быстрее, чем паровик с мотором на Третьей магии. Рэндо правил, слушая редкие и короткие указания Ллиаллау. Вскоре яблоневые сады сменились заливными лугами, потом одно за другим замелькали села, переходящие в пригороды Ниттая. Айлльу, верховые, то скрывались из виду, то вновь появлялись. Серебряные волосы Аяри сверкали в лунном свете, рыжая грива Тайса казалась черной. За полчаса, которые заняли спешные сборы, коней успели накормить мясом, и теперь они шли на пределе скорости.

— Уже близко, — прошептал вельможа.

Рэндо глянул на часы: было едва заполночь.

Показался Ниттай. На самом деле коляска уже въехала в черту города, ухабистая дорога, которую обступали приземистые домишки, шла по Ниттаю, но освещен в ночи был только отстроенный после войны многоэтажный центр, и он-то виделся вдалеке скоплением огней.

Здесь, на окраине, если кто-то и не спал ночью, то, вне сомнения, спрятался, завидев демонов губернатора. Город казался вымершим.

— Налево, — сказал Кинай.

Тусклый одинокий фонарь, качавшийся над входом в часовенку, был виден издалека — в этих нищих местах он оказывался единственным источником света, кроме Луны.

— Здесь.

Лошади всхрапнули, остановившись. Айлльу спешились. Кинай постучал в двери, окликая какого-то господина Саойу.

Часовенка принадлежала местной религии. Рэндо по долгу службы, из личного интереса и еще потому, что был близким другом Наставляющей Сестры Ирмерит, хорошо знал островные верования и культы. Уже тысячелетие Метеаль через местных князей пыталась утвердить в качестве главной религии культ Царя-Солнце. К тому времени, как на острова пришла Уарра, затея эта во многом увенчалась успехом: горожане относились к старой вере кто с насмешкой, кто с отстраненным уважением. Среди селян же официальная религия так и не утвердилась. Пахари обожествляли природу и поклонялись могущественным духам — предкам, стихийным бедствиям, айлльу. Впрочем, для них айлльу и были стихийным бедствием…

Господин Саойу, наконец, вышел на зов вельможи. Как и предполагал Рэндо, это оказался жрец, хранитель часовенки.

Он был невероятно стар.

Жрец походил на обомшелый пень — обмотанный какими-то тряпками, хранившими остатки красок и вышивки, седой как лунь, нечесаный. Остатки волос на висках переходили в брови, а те — в бороду. Веки старика густо заросли бородавками и диким мясом.

«Он слеп», — подумал Рэндо.

— Ночь или день, не ведаю, господин Кинай, а благ вам всяких, — сказал он на одном из народных диалектов; губернатор понимал его через слово, но смысл улавливал.

— Сейчас ночь, господин Саойу, — сказал Кинай. — Простите, что беспокою вас. Окажите услугу. Я совершу пожертвование.

— Как могу, господин Кинай, как могу…

— Попросите духов, господин Саойу.

Старик покивал и вдруг тихонько засмеялся.

— Я слепой, — просто и доверительно сказал он. — Но ухом моим могу отличить шаги человека от шагов айлльу. Страшно мне. Зачем к скромной часовне пришли повелители наши?

«Повелители наши». Рэндо подумал, что теперь так именуют уаррцев, а прежде, выходит, повелителями звали айлльу… Да знает ли старик о завоевании островов? Ему не меньше девяти десятков лет, он мог ослепнуть задолго до того, как в море показались транспортные платформы под флагом империи. Как это странно и грустно — видеть человека, мир которого умер, а сам он еще живет…

— Молитва, — сказал Ллиаллау. — Молитва. Все мы пришли ради одной молитвы, господин Саойу. Вы знаете, какой.

— Да, — ответил слепец. — Да.

За часовней следил кто-то молодой и зрячий: она была чисто выметена и убрана причудливо. Где-то качались связки цветных камешков, где-то благоухали сушеные травы; поблескивали даже крупицы золота. Деревянные статуэтки богов и духов стояли вдоль стен. Рэндо знал, что эти искусно вырезанные изваяния здесь только для красоты: в обряде они не участвуют.

Само богослужение, на взгляд уаррца, выглядело так нелепо, как только возможно. Но пока жрец готовился к нему, раскладывая свои орудия на широком резном столе, Кинай Ллиаллау преклонил колени, и, к величайшему изумлению Рэндо, Тайс и Аяри последовали его примеру. Айлльу сами принадлежали к числу могущественных духов, которым служили в этом храме, и прекрасно знали об этом. Что могло стать причиной подобного почтения?.. Уаррец чувствовал себя почти неловко: он единственный стоял прямо среди склоненных голов.

«Ллау, что ты собираешься мне показать?» Впервые мысль была окрашена не мрачным стремлением знать ответ, а простым любопытством.

Ритуал в храме древней религии островов представлял собой… игру в куклы.

Действующие идолы выглядели в точности как детские игрушки, сшитые из ткани, набитые соломой и раскрашенные. У идолов были игрушечные деревянные дома, троны, мечи, все это жрец перемещал по столу с помощью священных щипцов, сопровождая действия пением, молитвами и звоном маленьких колокольчиков, что рядами висели над столом. Переливы колокольчиков были прекрасными, тоны их — неземными; музыка сообщала жалкому дикарскому ритуалу иную сторону, неожиданный смысл.

Господин Саойу пел на своем наречии, и губернатор не сразу различил слова молитв.

А различив — не поверил ушам.

— Да придет к нашему дому Высокий Харай и да возьмет нас под свою руку, — просил жрец. — Он, он оборонит нас…

Увидав куклу, губернатор едва сдержал смех — но нельзя было отрицать, что куклодел видел его и пытался изобразить в тряпичном идоле его черты. Кукла была больше прочих, с маленькими глазами, лицо ее постарались разрисовать так, как видели у уаррцев.

Потом появился враг.

— И да сгинет Желтоглазый! — решительно сказал господин Саойу. — Сгинет он, сгинет.

Нахмурив клочковатые брови, старик взял деревянными щипцами куклу, изображавшую злодея, поднял ее и с силой бросил о ритуальный стол.

Злодей был повержен. Набитые соломой конечности бессильно завернулись, нитяные патлы рассыпались по гладкой доске: жалкий вид имел он.

— Высокий Харай — вот кто оборонит нас от Желтоглазого!

Сказав это, старый жрец усадил куклу, изображавшую губернатора, на маленький трон в центре стола, и торжественно поклонился ей.

Злодей же лежал в ничтожестве.

У него были черные как уголь волосы и узкие, точно щелки, глаза, вышитые золотой нитью…

— Этого не может быть, — шепотом сказал Рэндо.

Тайс глубоко вздохнул и поднялся с колен. Оторвав взгляд от ритуального стола, Рэндо обнаружил, что Аяри уже стоит, с обычным своим отсутствующим видом. Оставаясь коленопреклоненным, Ллиаллау поднял голову, глаза его лихорадочно блестели; Рэндо понял, что сейчас островитянин возносит молитву уже не перед куклой-идолом, а перед живым божеством…

И бог повторил, чувствуя, как безумная усмешка растягивает губы, как кровь все быстрее бьется в висках:

— Этого просто не может быть.

Вечереет. Но еще не зажглись фонари, и стеклянные их бутоны похожи на льдинки в оправах из кованого железа. Черный металл кажется еще чернее на фоне снега, который падает и падает, свежий и тихий, заметая высокий город. Серебряные звезды церквей светятся под небом, затянутым облаками. Обледенелая мостовая покрывается скрипучим ковром.

Уже стал лед на реках. Совсем рядом — набережная Неи, и с нее доносится веселый гам: счастливые крики детей, катающихся на коньках, звуки шарманки, голоса разносчиков с пирожками и теплым питьем. Дворники, будочники и сторожа в господских домах закутались по самые глаза, теперь они похожи на неповоротливых чудищ. Мимо проносятся коляски, и от лошадиного дыхания идет пар.

Рэндо зябнет. Пальцы заледенели, не спасают форменные перчатки, и он прячет руки в карманы шинели, подымает плечи, зарываясь подбородком в шарф.

Маи жарко. Он родом с севера, из Меренгеа, и привычен к куда более суровым зимам. Его шинель распахнута, шарфа он не надевал вовсе, и Рэндо немного завидует другу.

Им по двадцать два года.

Еще вчера — курсанты, ныне же — лейтенанты инженерно-магических частей, они гуляют по Тысячебашенному, хохочут, задирают друг друга и встречных, пристают к хорошеньким торговкам, кланяются красивым священницам, забредают в трактиры, чтобы выпить чарку наливки и отправиться дальше… Маи успел подраться со студентами факультета высшей магии, которые вслух прошлись насчет тупых солдафонов, и теперь ему должны бочонок пива.

Впрочем, если Маи и получит свое пиво, то лишь через много лет, потому что завтра они с Рэндо отправляются на край света. На дальний, самый дальний Восток, за Улентари, за Нийяри, за Экемен, на тот берег Восточного моря, на сказочные острова, где обитают драконы, а глаза у людей непомерно огромны: вчетверо больше, чем положено природой.

Император решил, что Восточный архипелаг должен принадлежать Уарре.

Государь Аргитаи, прозванный Сияющим, сказал так.

Армейские некроманты разъехались по деревенским погостам — погостили, и хватит; на заводах в Меренгеа и Улентари делают скорострельные пушки и броневые платформы; дивизия за дивизией живые солдаты встают под ружье, и идут, идут к Восточному морю железные эшелоны. Янния, Тиккайнай, Ллиу, Аен, Хетендерана — сказочные земли, и имена их — песня, и нет сомнений в победе. Фельдмаршал Эрдрейари, не знающий поражений, ведет войска.

Рэндо и Маи, лейтенант Хараи и лейтенант Ундори, инженеры-маги, гуляют по Кестис Неггелу.

Маи ловит снежинки губами и улыбается.

Рэндо смотрит.

Стянув ненужную ему перчатку, Маи протягивает руку — совершенную руку потомственного дворянина, белую, длиннопалую — и ловит снежинку в ладонь.

— Видишь, какая она красивая? — спрашивает он.

Рэндо видит узкое запястье и нервные пальцы мага… снежинка в ложбине ладони действительно очень красива: удивительно крупная, точно нарисованная, геометрически правильная, с множеством лучей, ни один из которых не надломлен.

— Да…

— Это потому, что она формировалась в стороне от прочих, и ничто не мешало ее лучам расти. Для рождения красоты нужны одиночество и свобода… — так говорит Маи, и гордое лицо его становится почти мягким в задумчивости.

Рэндо смотрит.

Опомнившись, он отводит глаза. Нет, только не это, только не снова… Лучше уж думать, что просто завидуешь — завидуешь привычке к холоду, и тому, что особняк Ундори в столице выходит окнами на Данакесту, и тому, что Маи, дальний родич могущественных Князей Севера, зачислен в Отдельный знамен Мереи пехотный полк, и тому, что он так непозволительно, страшно, до сумасшествия красив… Завидовать постыдно, но это все-таки лучше, чем то, что в действительности чувствует Рэндо.

У Маи типичная внешность уроженца Меренгеа — ярко-черные волосы, ярко-белая кожа. Только раскосые глаза его не темные, как обычно у северян, а золотые, тигриные… Шинель Отдельного полка — черная, в отличие от обычной, серо-зеленой, которая не помогает сейчас согреться лейтенанту Хараи. В черной шинели, отделанной золотом, Маи так хорош, что не стыдно представить императрице. У него бешеный и веселый нрав, он отважен и высокомерен, не все его любят, но мало кто может устоять перед его напором, и словно опровергая собственный закон, в соответствии с которым одному человеку никогда не достается всей удачи, природа оделила Маи Ундори мощным магическим даром и научным талантом.

Рэндо нравится перебирать в уме достоинства друга. В конце концов перед его мысленным взором Маи становится похож на яркую вспышку, и восхищение ослепляет.

Многим удивительно, зачем блестящий Ундори всюду таскает с собой Хараи, добродушного хмурого здоровяка. Рэндо теряется в его тени. Профессора не находят ничего выдающегося в его аккуратных, тщательно оформленных исследованиях, его отличные оценки выставляются за труд, а не за талант. Разве только на полигоне, где грохочет боевая магия, Хараи оказывается в первой пятерке, наравне с Ундори, и это в глазах окружающих дает ему право быть рядом — быть другом Лучшего-Из-Нас.

Совсем недавно положение переменилось. Нет, чаши весов не поменялись местами — это невозможно. Они только чуть сблизились; но этого достаточно, чтобы сердце Рэндо горело от счастливой гордости, а Маи смущенно смеялся, не отрицая перемен.

Рэндо не завидует Маи.

Это Маи завидует Рэндо.

…Когда дед Хараи, родившийся в сословии землепашцев, услыхал, что внук отправляется на войну, слеза скатилась по его щеке. Полвека назад за неистовую храбрость на поле битвы первый Хараи получил три великие драгоценности: звание дворянина, землю и фамильный меч.

Солнцеликий.

Меч, которому немного было равных в Уарре; меч, изготовленный самим Лаангой. Лаанга и вложил его в руки израненного солдата, а потом исчез, посмеявшись над изумленными свидетелями. Заточенная в клинке мощь принадлежала Пятой магии — наивысшей и самой страшной.

Услыхав, что внук отправляется на войну, дед отдал ему фамильный меч, наказав верно служить государю.

Маи трясет от волнения, когда Рэндо позволяет ему браться за Солнцеликий; тонкие пальцы северянина пробегают по линиям заклятий на клинке, тигриные глаза расширяются, и он становится еще прекраснее…

Маи влюблен в меч Рэндо.

Рэндо влюблен в него самого.

Они идут куда глаза глядят, а глаза их глядят на Восток, и ноги несут нововыпеченных лейтенантов на вокзал. Рэндо предлагает посмотреть, с какого пути отправится завтра поезд, и по дороге они встречают отряд только-только обученных солдат. Они отправляются в Экемен, к морю; ждут поезда, рассевшись на скамьях, лестницах и на самом перроне.

Офицеры-маги переглядываются и улыбаются. Солдатики сытые и румяные, обмундирование у них добротное, вид веселый.

— Эй, солдатики! — окликивает Маи. — Куда путь-дорогу держите?

— Вестимо, барин, на край света, — рассудительно отвечает мужичок постарше. Он сидит на ступеньках, поджав ногу, и орудует толстой иглой, пришивая на шинель положенный в холода овчинный воротник.

— А не боитесь? Говорят, там, на краю света, чудища обитают.

— И-и, барин! Пошто шуткуешь? — смеется мужик. — Какие бы чудища ни были, а наши грознее будут. Дед мой, покойник, тоже воевать идет нонеча. Вот он сказывал: как артиллерия ударит, так всем чудищам сразу каюк приходит, через медвежью болезнь.

Соседи услышали его, и по платформе разнесся смех.

— А драконы? — допытывается Маи; глаза у него горят. — Неужто и драконов не боитесь?

— Вот драконов, признаться, барин, побаиваюсь, — вытаращившись, отвечает мужик. — Потому как ежели такую дуру на небесах медвежья болезнь прохватит, поди, наземному люду туго придется!

Солдаты дружно гогочут, с приязнью поглядывая на веселого офицера и бойкого собрата. Ждать скучно. Маи наслаждается жизнью, шутя с мужиками; Рэндо отступает в сторону и улыбается, глядя на него.

— А демоны? — говорит Маи. — Демонов не боишься? Тех, о которых в Легендариуме написано?

Мужик перегрызает суровую нитку, мимолетом вскидывая на молодого офицера насмешливый взгляд.

— Рескидди их не боялись, гоняли их в хвост и гриву, — рассудительно отвечает он. — О том и в Легендаре писано. Что ж мы, государевы воины, плоше баб белобрысых? Пускай хоть демоны валят — переможем!

Маи говорит что-то еще, шутит и сам смеется. Он взбудоражен предстоящим путешествием, война кажется ему приключением, он упивается собственной молодостью и силой. Заклятия, которыми расписано его лицо, пульсируют и светятся — такие огромные силы магии даны ему от природы. Маи притягивает, завораживает людей: солдаты на платформе, простые мужики, глядят на Ундори так же неотрывно, как Рэндо.

Стоя рядом с веселым Ундори, такой же сильный и молодой, с Солнцеликим на бедре, лейтенант Хараи чувствует себя совершенно счастливым.

И думает, что когда-нибудь сойдет с ума.

На Древнем Юге, в Рескидде и других городах Ожерелья Песков, никто не следил за чужими спальнями: всякий мог делать то, что хотел, пока от этого не было вреда другим. На Юном Юге, в Хоране, уличенных в мужеложестве и трибадизме насмерть забивали кнутом. Врачи великого королевства Аллендор полагали, что неестественно проявленная чувственность представляет собой прискорбную болезнь; болезнь лечили, и, говорят, успешно. Уарра вместе с арсеитством приняла и культуру Древнего Юга; но как экстатические прозрения утонченных южан неуместны в северном мраке, так не способна разумная свобода, выкованная тысячелетиями просвещения, прижиться в молодой алчной империи.

Нет, среди образованных людей, в свете, никому не пришло бы в голову осуждать непохожие вкусы. Их просто находили смешными — смешными и неловкими, наподобие лопоухости или косолапой походки. Человек может быть умен и прекрасен, но если он косолапит, ему лучше не танцевать, да и торчащие уши стоит спрятать под волосами…

Рэндо было семнадцать лет, когда он сам вынес себе приговор и назначил меру пресечения. Тогда он казался себе спокойным, как лед, и сурово-рассудительным, но в действительности сгорал заживо в огне самоуничижения и отчаяния. Возможно, будь нравы иными, ему было бы легче; подросток может смириться с недугом или объявить миру войну, решившись на преступление, но принять себя смешным — это мало кому под силу.

Нет, над курсантом Хараи никто не смеялся. У курсанта Хараи были тяжелые кулаки и отличные оценки по боевой магии, к тому же он обладал ясным умом и вовремя научился скрывать то, что хотел скрывать. Но в придачу к этим полезным дарам ему были даны природой слишком богатая фантазия и слишком чувствительное сердце, а с ними — неизбежность страдания.

Он заглядывался на Маи еще ребенком, ничего не зная о мире чувственности, да и не было никакого плотского пыла в его тогдашнем восторге — курсант Ундори, друг и товарищ, самый смелый, самый веселый, самый красивый, Лучший-Из-Нас… Рэндо легко было обманывать себя и потом, когда тело уже пробудилось. Первые эротические фантазии были неоформленными, да и не могла прямая, острая, животная потребность плоти связаться в его сознании с тем оглушающим восторгом, мучительным благоговением, которое он испытывал перед Маи.

Черное открытие Рэндо сделал в самых удачных обстоятельствах, которые только могли сложиться; оно осталось незамеченным окружающими и никак не скомпрометировало его. Все, что могли сказать ему другие, он сказал себе сам — этого оказалось достаточно.

…Курсант Ундори всегда был коноводом по части запрещенных развлечений. Дворяне-арсеиты и так-то не держали своих детей в черном теле, а Военно-магическая академия не была местом палочной муштры. Выступления знаменитых проповедниц, публичные лекции и концерты, театры и парки — в Тысячебашенном хватало мест, где юноша и девушка могли весело провести время и встретить друг друга. Но Маи дозволенное веселье казалось скучным, он изобретал опасные и сомнительные предприятия. При этом он так умел вести за собой, что втягивал в свои эскапады даже товарищей осмотрительных и спокойных, вовсе не любивших риска и грязи.

Рэндо пошел бы за ним даже прыгать с крыши. Когда Маи изложил полудюжине приятелей идею посетить дорогой бордель, ему в голову не пришло отказываться.

И там, среди розового шелка и красного бархата, полупьяный, растерянный, он со странным чувством смотрел, как Маи обнимает проститутку — хрупкую, очень хорошенькую и очень похожую на барышню из хорошего рода. Он держал ее на коленях, а она гладила тонкими пальчиками его лицо — брови вразлет, словно чаячьи крылья, впалые щеки, чувственные губы, контур которых выдавал врожденную жестокость. Потом шлюха взяла кисть и стала рисовать на лице Маи знаки, разжигающие похоть. Вместо краски она пользовалась черной алензой — изысканным южным вином.

Рэндо все время пытался отвести взгляд и выбрать девицу для себя — полураздетые, они сновали по довольно большому залу, пили и теребили струны двух арф, требуя, наконец, начать танцы. Кто-то из товарищей уже удалился наверх, кто-то все еще пил здесь, тиская потаскушек… Хараи смотрел на хорошенькую, ту, что сидела на коленях у Маи. Она была, наверно, внебрачной дочерью дворянина. Очень похожа на дворянку…

Маи заметил его взгляд. Неожиданно он подмигнул Рэндо и поманил его. Тот, не отдавая себе отчета в том, что делает, послушно подошел.

— А, — сказал Маи, пьяно улыбаясь; глаза его липко блестели от близости женщины и от эротических заклятий, — Рэндо… что, тоже Улава нравится?

Девица захихикала, благосклонно глянув на Рэндо, и изобразила смущение.

— Госпожа Улава просто цветок, — сказал он.

Золотые глаза Маи были одуряюще яркими.

— Как друзья делят женщину? — глубокомысленно сказал он. — А вот… по-дружески! Госпожа Улава, дозволите ли друзьям остаться друзьями, и не сходиться на дуэли ради вашей несравненной красоты?

Девица разрумянилась, вульгарно играя плечами; в ней больше не было ничего от дворянки. Рэндо стало почти противно.

— Примирять мужчин есть высокая обязанность женщины! — сказала шлюха. Хараи подумал, что она не очень глупа. От сердца отлегло.

Маи снова подмигнул.

— Рэндо… вместе?

И они действительно поднялись в комнаты вместе.

Прежде Хараи пробовал плотскую любовь один раз, тоже с проституткой, но был тогда так пьян, что даже не помнил, получилось у него что-нибудь или нет. На сей раз Рэндо не ударил в грязь лицом. Его мужской орган стоял непреклонно, твердый, налившийся кровью, размерами он был под стать всему его большому крепкому телу; кажется, широкие плечи и бугрящаяся мускулами грудь Рэндо показались девице Улаве привлекательней, чем сухопарые бледные стати Маи. Во всяком случае, старания к ласкам она прилагала больше.

Они кончили по два раза, использовав рот и зад девицы. Маи в изысканных выражениях поблагодарил ее, и, в общем, поход был признан успешным, а бордель — заслуживающим высокой оценки благородных господ. Рэндо согласно смеялся и поддакивал, чувствуя себя все еще пьяным. Мысли ходили медленно, точно в какой-то воде.

Той же ночью ему снился сон.

Они с Маи были в той же комнате дорогого борделя, но без всяких девиц; и Маи обнимал его, улыбаясь пьяной, липкой, развратной улыбкой, и прижимался всем своим бледным худым телом, так что поднявшиеся их члены терлись друг о друга. Рэндо не знал, что можно делать еще, и во сне тоже этого не увидел. Для того чтобы излить семя, ему оказалось достаточно иллюзорных объятий и жесткого, надменного, насмешливого рта, приоткрывшегося рядом с его губами.

Проснувшись, он долго лежал, глядя в беленый потолок, с колотящимся сердцем, в поту. До сих пор он старался не думать о том, какую природу имеет его болезненная привязанность к Маи, но теперь уже невозможно было лгать себе. Накануне, овладевая проституткой, он не испытывал ни малейшего влечения к ее пухлым губам и бедрам, его член стоял, потому что он хотел Маи — товарища, брата-курсанта, друга.

И тогда Рэндо со всей суровостью юности принял решение: совершенно уничтожить свое уродливое сладострастие. Нет ничего благороднее дружбы, и дружеские чувства, которые он питает к Маи, никто не сможет осудить. Рэндо даже искусственно привил себе надежду, которой не верил и осуществления которой совершенно не желал: встретить женщину, которая пробудит в нем страсть, и соединить с нею судьбы.

Он был достаточно жесток к себе, чтобы первая часть его плана увенчалась успехом. Лишь изредка, когда он по какой-то причине терял всегдашнее спокойствие, подавленные стремления поднимались, как буря, но воля Рэндо Хараи, которая от таких упражнений приобрела твердость стали, легко смиряла их.

Потом был Восточный поход.

Там, где гремит боевая магия и льется кровь, трудно хранить спокойствие. В особенности если страна, покорно раскинувшаяся перед завоевателем, столь соблазнительна, столь богата искушениями. Свободные и просвещенные нравы Кестис Неггела на Тиккайнае или Аене казались аскетическими. Суровые воители Сияющего государя точно опьянели. Из родной, чистой и светлой, но холодной пустыни они угодили в самое сердце буйно цветущих джунглей. На пирах в Метеали евнухи на огромных блюдах вперемежку с кушаньями выносили обнаженных наложниц. Из наркотиков на островах предлагали не только траву для курения, но и смертельно опасный «йут», вырабатывавшийся из спорыньи. Вельможи островов охотились не на оленей и лис, а на драконов; особенно увлекательной была охота с прирученными драконами… Офицеры из дворянского сословия стремительно перенимали привычки местной знати.

Какое-то время Рэндо, за годы борьбы с собой привыкший презирать плотские страсти, не обращал большого внимания на местные нравы и не участвовал в буйных развлечениях сотоварищей. Но мысль о том, что островитяне сочли бы его предпочтения изящными и изысканными, несколько поколебала его былую решимость. Нет, Хараи не предпринимал никаких целенаправленных действий, хотя достало бы пары слов, чтобы уаррскому офицеру вместо девушки доставили одного — или десяток на выбор — из накрашенных большеглазых мальчиков, каковые нередко встречались во дворцах вельмож. Но эти создания были невольниками, приравненными к бессловесной скотине, а Рэндо слишком сроднился со своим аскетизмом, чтобы опуститься до утоления похоти с рабами.

Соблазнил его Ллиаллау.

…При штурме в Ниттае случился большой пожар — выгорела почти половина строений. Большой дом Кинаев в центре уцелел благодаря усилиям свитских магов вельможи. Островитяне не владели высшими магиями, Четвертой и Пятой, но управление огнем было по части Третьей. Дома знати возвышались среди сгоревшего города, как горы. Фельдмаршал Эрдрейари за мародерство карал беспощадно, поэтому ниттайская знать осталась и неограбленной к тому же: конфисковали только необходимое для армии и только под надзором командования. Землепашцы же Хетендераны быстро смекнули, что при грозных повелителях из заморья их жизнь будет послаще, чем при родных князьях: уаррцы резко снизили налоговое бремя. Все это имело свои последствия, вполне предсказуемые. Пришлецам с континента удалось избегнуть ожесточения местных, которое сделало бы укрепление на островах невозможным. «Мы пришли навсегда, — не уставал повторять командующий. — Это земля государя и подданные государя. Мы в Уарре, господа, не забывайте об этом».

Полковник Хараи, военный комендант города, явился в дом семьи Кинай гостем, а не захватчиком, и встретили его как гостя. Рэндо понимал, что каждое его движение и каждое слово будут подмечены и оценены; он потрудился обдумать линию поведения, решил сочетать большую осторожность с тщательно отмеренным доверием и был готов, как полагал, ко всему — но в конечном итоге ниттайский аристократ все-таки перехитрил уаррского офицера.

Впрочем, тот не остался в обиде.

Когда Ллиаллау предложил ему вымыться с дороги, Рэндо наивно предположил, что ниттайский вельможа хочет оценить, насколько уаррец зависит от схем заклинаний, которыми расписаны его лицо и руки. Он спокойно смыл краску и, плавая в бассейне, улыбался мыслям о том, к какому выводу придет маленький островитянин. Рэндо превосходно владел боевой магией — настолько, что не пользовался огнестрельным оружием. Он мог бы вовсе не расписывать лица, это просто успело войти у него в привычку, да и благородной суровости придавало…

Он не удивился, когда из-за ковровых занавесей выскользнули две хорошенькие девушки в незашнурованных верхних платьях-риятах на голое тело. Девушки принесли угощение, питье и бутыль ароматического масла для массажа. В последнем они оказались мастерицами. Рэндо с удовольствием расслабился в руках массажисток, но когда их действия приобрели иной смысл, спокойно отослал их.

Ллиаллау появился почти тотчас же. Рэндо поблагодарил его и уверил: он вовсе не оскорблен предложением, девушки превосходны — просто уаррский гость не любит пользоваться услугами рабынь.

— Это свойство благородного человека, — льстиво прошептал вельможа. — Но жалкий Кинай будет в отчаянии, если гость останется недоволен гостеприимством…

Рэндо открыл было рот, чтобы повторить вежливый отказ — и осекся.

Незашнурованный рият соскользнул с плеч Ллиаллау. Нижних одежд под ним не оказалось, кожа блестела от масла. Хозяин дома был одет точно так же, как его бессловесные служанки.

— Я вижу, вы пренебрегаете женской плотью… Разрешите мне счастье порадовать вас, господин Харай… вы благороднейший человек, и все влечения ваши исполнены благородства… не отказывайтесь от моих услуг, прошу вас, это для меня честь…

Договаривая, маленький вельможа уже сладко улыбался, опускаясь на колени: тело Рэндо ответило ему быстрее, чем сам Хараи сумел выговорить хоть слово. Уаррец был обнажен после купания, сыт, расслаблен, натерт маслом, от приятного запаха которого у него немного мутились мысли; он был завоевателем и господином; в теплой купальне он остался наедине с прекрасным юношей, горячо предлагавшим себя…

Дикий голод, который Рэндо долгие годы держал в узде, во тьме позади сознания, вырвался на свободу.

…проклятое масло бесовски скользило, и к тому же оказалось горьким на вкус. Уаррец стащил Ллиаллау в бассейн. Возможно, для Киная это и было не более чем оказанием почетной услуги, но Рэндо чувствовал себя околдованным. Алые волосы Ллиаллау, намокнув, потемнели, и тянулись в воде, как водоросли. Рэндо сжимал его в объятиях так, что хрустели кости, ниттаец задыхался, зеленоватые его глаза закатились. Навряд ли он ожидал такого напора, Рэндо самому не верилось, что он способен на подобную страсть. Голова у него кружилась, все звуки поглотил шум крови в ушах, и пожалуй, замышляй в ту ночь ниттаец его убийство, жизнь Хараи окончилась бы весьма бесславно.

К счастью, Ллау был слишком дальновиден для этого.

Много позже, разгадывая ход мыслей маленького вельможи, губернатор диву давался, сколько ясных расчетов и далеко идущих соображений в действительности было тогда в его медноволосой голове. Рэндо в те часы мало что понимал и ни о чем не думал; его любовник, стонавший под ним, казалось, в полузабытьи, думал за него.

Поначалу Ллау пытался использовать различные приемы любовной науки, чтобы распалить в уаррце желание, но быстро понял, что заморский исполин слишком голоден, и нуждается только в послушном теле. Потом, когда гость утолил первую похоть, хозяин стал понемногу учить его… Наверняка Уарра показалась ниттайцу страной варваров, когда он обнаружил, что ее сыны, могущественные, как боги, не умеют наслаждаться любовью.

Рэндо же очаровывался все больше и больше. Он был близок к тому, чтобы влюбиться — только из благодарности за доставленное удовольствие. Он не мог оторваться от Ллау: целовал его как сумасшедший, облизывал каждую выступающую косточку, каждую впадинку на теле. Кажется, больше десятка раз он достиг вершины наслаждения, и силы его не иссякали. Разумеется, он довел Ллау до совершенного изнеможения, и отпустить смог, только когда тот начал плакать от усталости и боли. Рэндо, растроганный и взволнованный, испугался, почувствовал за собой вину и немедленно начал вычерчивать на его теле схемы медицинских заклятий, намеренный избавить любовника от неприятных ощущений.

Ллиаллау был потрясен — прежде всего, собственным успехом. Он не ожидал, что уаррец станет беспокоиться и заботиться о случайном наложнике; если дела обстояли так, то будущее виделось куда светлее, чем прежде. Он испытал огромное облегчение, а вслед за тем — благодарность, настолько жаркую, что Рэндо удивился.

Он был необыкновенно счастлив, когда Ллиаллау успокоился, свернувшись у него на руках. Тихим голосом отдавая распоряжения, маленький вельможа дозволил уаррскому великану отнести себя в спальню, и там уснул, доверчиво прижавшись к его груди.

То, что на самом деле все это означало, Рэндо узнал лишь через несколько лет.

По законам архипелага Ллиаллау, сын от наложницы, не мог стать главой дома.

Массажистки, которых Рэндо принял за рабынь, были мать Ллиаллау, квартеронка, и его бабка, полуайлльу. Немудрено, что уаррец не заподозрил в них старших родственниц хозяина — обе женщины выглядели шестнадцатилетними. Они видели и услаждали на ложе куда больше поколений Кинаев, чем мог допустить ум, привыкший считать людскими сроками жизни. Беззащитные и бесправные пленницы, они были самым дорогим сокровищем дома Кинай — хотя уже прадед покойного вельможи-отца видел в них не красивых женщин для любви, но только лишь аптекарский препарат, который следовало принимать регулярно.

Близость бессмертных богов-айлльу, равно как и носителей их крови, способствует продлению жизни.

Глава дома Кинай, владелец чудесных женщин, оставался молодым вдвое дольше, чем полагала человеку природа. Поэтому ни в одной другой знатной семье островов не случалось таких изощренных интриг, таких ужасающих преступлений против кровных родственников, как среди Кинаев, имевших право наследования.

Смертной женщине понести от чистокровного айлльу не сложней, чем от смертного мужчины, но те, в чьих жилах текут обе крови, редко продолжают род. Некогда Кинаям повезло — тогда появилась на свет мать Ллиаллау. Когда, спустя столетие, зачала и она, вельможа бесконечно обрадовался, уверенный, что она родит третью фамильную наложницу-сокровище — но родился сын, ненужный и бесполезный. Два десятка лет Кинай Ллиаллау прожил в отцовском доме на странном и зыбком положении: не то человека, не то целебного снадобья. Дядья и братья косились на него с алчностью, их жены пытались соблазнить его покровительством и подарками. Впрочем, в жилах Ллиаллау крови Кинай было больше, чем крови айлльу: коварства и изворотливости ему было не занимать, и он сумел не стать ничьей жертвой.

Потом к Ниттаю подошли войска западного владыки. Отец и старшие сводные братья Ллиаллау погибли в боях. На Хетендеране все еще оставалось достаточно людей из рода Кинай, желавших возглавить дом, но в это время подали голос бессмертные наложницы, бесконечно утомленные своей судьбой.

— Благословенна моя мать, твоя бабка, раздвинувшая ноги с умом, — сказала полукровка квартеронке, поглаживая кончик острого уха. — Но мы заслуживаем чести, и мы получим ее, когда твой сын и мой внук станет господином Кинай.

Орудием для исполнения их планов должен был стать огромный уаррец, военный комендант Ниттая. Прежде всего его следовало окружить заботой и привязать к дому: средство для этого намеревались применить самое простое. Когда же искушенные наложницы поняли, что их тела не могут произвести на уаррца должного впечатления, то без малейшего колебания послали к нему самого Ллиаллау.

Рэндо несколько покоробило, когда он узнал, что Ллау, который в то время чуть ли не до слез боялся уаррцев, отправила к нему его собственная мать. И еще больше — то, что обе они, мать и бабка, пристальнейшим образом наблюдали за их совокуплением.

Но в ту пору он ничего этого не знал, был взволнован, восхищен, почти влюблен, и Ллиаллау, сам не ожидавший того, получил много больше, чем рассчитывал. Новая власть не только признала его главой дома Кинай, но и сделала богатейшим человеком на Хетендеране.

Приказ командующего резко сократил поступления налогов от землепашцев. Многие знатные семьи, жившие доходами от земель, вынуждены были вести теперь более чем скромную жизнь. Но в приказе ничего не говорилось о мануфактурах и ремесленных цехах. Полковник Хараи, военный комендант, не стал уточнять формулировки.

Почти все мануфактуры в городе принадлежали Кинаям.

Рэндо подумывал порой, что Ллиаллау мог бы совершенно очаровать его и прибрать к рукам. Культура подвластных народов в Кестис Неггеле всегда почиталась предметом ценным и достойным благоговейного изучения. Восточный Архипелаг жадным до знаний уаррцам казался драгоценной библиотекой: странные культы, древние традиции, сложнейшие языки, кристаллизовавшиеся в изысканной поэзии, жутковатые тайны, что были тайнами и для самих островитян… Кинай Ллиаллау некогда стал для Рэндо воплощением сказки Востока — и мог ею остаться.

Если бы не айлльу.

Чудеса, придуманные и созданные людьми, не могли сравниться с чудесами, сотворенными Арсет. Ллиаллау проиграл им — он был просто человек, пусть и на семь восьмых.

Тем не менее, у него, много лет пользовавшегося расположением Хараи, не было ни единой причины становиться врагом губернатора, тем более — покушаться на его жизнь.

«Высокий Харай — вот кто оборонит нас от Желтоглазого!»

…Трубка Рэндо погасла. Он вновь зажег ее.

Он стоял во тьме у своей коляски. Белые кони айлльу били копытами, грызли удила клыкастыми челюстями; сами айлльу, напротив, оставались молчаливы и бесстрастны. Господин Кинай прошел мимо, задев Рэндо шитым рукавом, поднялся на сиденье.

«Они боятся его больше, чем суда. Больше, чем богов, — размышлял губернатор, чувствуя, как где-то вдалеке, точно море, плещется отчаяние. — Это ужасный, животный страх, который заставляет идти против разума. У Ллиаллау нет причин желать моей смерти. Но у него — кровь небесная, какие у него могут быть причины?!»

…Желтоглазый.

Маи Ундори.

— Они называют его Желтоглазым, — медленно говорит Ирмерит. — Они считают его богом. Злым богом. Его настоящее имя запрещено произносить. Так часто бывает в темных культах.

— Это отвратительно и нелепо, — бросает Рэндо несколько резче, чем собирался. Ему хочется закурить, но Сестра не любит табачного дыма.

Шаги их становятся все медленней; наконец, губернатор и священница останавливаются под сенью огромной ивы. С высокого обрыва ее ветки серебристыми занавесями падают вниз, к воде. Река тихо журчит, в темной воде тянутся лохматые пряди водорослей, у берега плещется рыбья молодь. Прозрачная тень веет прохладой, а над головой, за куполом ветвей, глубокое лазурное небо исполнено света.

— А вы — добрый бог, Рэндо.

— Как давно вы об этом знаете, Сестра? — суховато говорит он.

— О чем? — недоуменно спрашивает священница.

— Об этом глупом культе.

— Рэндо! — Ирмерит изумленно качает головой. — Помилуйте, с тех пор как вы объявили нас хранителями Ллана, это было очевидно.

— Что? — настал черед Рэндо удивляться. — Но при чем здесь Маи?

— Я о вас, Рэндо. Я не сомневалась, что вас сочтут добрым богом, — Ирмерит улыбается. — Как же я перепугалась тогда…

Губернатор отвечает сдержанной улыбкой.

— Я не могла и предположить, что Тайс окажется… таким любезным господином, — продолжает священница. — Кстати, он здесь?

— Они оба со мной. Я велел им ждать у коляски.

Ирмерит смеется.

— Вы всюду берете с собой свиту, Рэндо.

— Я боюсь, — отвечает он и поясняет в ответ на удивленный взгляд, — да не за себя, Ирме. Их опасно предоставлять самим себе. Да, уаррцы внушают им определенное уважение. Но вокруг полно местных жителей. Айлльу привыкли ими помыкать и не ставят их жизни ни во грош.

Ирмерит отводит взгляд, смотрит на реку.

— Я слышала, полковник Ундори вернулся из экспедиции, — говорит она.

— Да. На этот раз затея увенчалась успехом.

Средняя Сестра искоса взглядывает на губернатора: при всем желании в его словах нельзя услыхать радости за друга.

— Он нашел Золотой город?

— Да.

Ирмерит опускает голову.

Рэндо молчит.

Полковник Ундори, знаменитый исследователь, путешественник и маг, наверняка сделал множество потрясающих открытий, привез множество удивительных вещей, и губернатор прекрасно осведомлен обо всем — но Ирмерит понимает, что сегодня не услышит от него занятных рассказов. Священница тихо вздыхает. Ее удручает отнюдь не оставшееся неудовлетворенным любопытство: она помнит, какой крепкой была дружба этих двоих, и вот…

— Вы были в размолвке с тех пор, как полковник вернулся из предыдущего путешествия. Вы, — Ирмерит мнется, но все же договаривает: — так и не помирились?

— Полковник нанес мне визит, — сухо отвечает Рэндо. — Наши разногласия только углубились. Но я не теряю надежды, что разница убеждений не помешает нам остаться друзьями.

— Вы не расскажете мне больше? — негромко спрашивает Ирмерит, уже зная ответ.

— Простите, Ирме. Позвольте не вдаваться в подробности, мне неприятно вспоминать, да и суть инцидента… не для дамского слуха.

— Хорошо, — кивает она. — Но вы пришли за советом.

— Да. Я хочу услышать ваше мнение, как богослова.

— Вот как? — изумляется Наставляющая Сестра и смеется: — Давненько я не исполняла своей первейшей обязанности — наставлять верующих!

Рэндо коротко усмехается в ответ.

— Откровенно говоря, мне нужно мнение юриста. Достаточно полное и авторитетное, чтобы приступить к составлению законопроекта — срочно приступить. Но так уж вышло, что все судебные прецеденты, все законы, в которых говорится об интересующем меня предмете, находятся в ведении богословия…

— И изложены в Легендариуме, — заканчивает за него Ирмерит.

— Да.

Ирмерит закрывает глаза.

— С первой по двадцать третью песнь, — размеренно произносит она, — в самой древней своей части Легендариум содержит упоминания о первосотворенной расе. Рескидди называли их демонами, хотя сами сознавали, что это не так. Но родичи айлльу, жившие тогда на Древнем Юге, были для них слишком большой опасностью… во всяком случае, до того, как истинные люди освоили Четвертую магию.

— Это я знаю, — говорит Рэндо и вздыхает с видом почти несчастным. — Прочитать Легендариум просто. А вот понять его…

— Что же там непонятного? — лукаво спрашивает священница.

— С точки зрения арсеита, Ирме, айлльу — кто они?

Наставляющая Сестра склоняет голову к плечу, скрещивает руки под грудью. Ожидая ответа, губернатор смотрит на нее, как дитя на мудрую мать — благоговейно, готовый принять в сердце каждое ее слово.

Ирмерит, едва приметно улыбаясь, качает головой.

— «Обретя силу и волю, Арсет пожелала создать прекрасное», — размеренно начинает она декламировать Первую песнь Легендариума с середины. — «И она создала человека. Но, поскольку Арсет не была сама и нуждалась в ином, она создала человека из песка, солнца и золота…»

Рэндо смиренно слушает.

Ирмерит немного возвышает голос; пусть она не так часто читает проповеди, как ее сестры в приходах Уарры, но в мастерстве ей не откажешь — от звука голоса священницы мурашки бегут по телу.

— «Юная и неистовая, она обладала силой и надо всем ставила красоту. Потому родились от ее воли существа красивые и вечноюные, могучие, надменные и жестокие. То были не люди; и Арсет заплакала…»

Рэндо ждет продолжения речи, подавшись вперед, точно восторженный мальчик; Ирмерит улыбается открыто и внезапно говорит совершенно другим голосом:

— Рескидди освоили Четвертую магию примерно пять тысяч лет назад. После этого демоны уже не были соперниками людям. Частично их истребили, частично — ассимилировали. Упоминания о них в Легендариуме встречаются все реже и реже, постепенно сходя на нет. Говорят только, что примесь демонической крови дает человеку силу, красоту, долгую молодость… необычайную гордыню, жестокость, гневливость, распутство, неспособность любить и слабость в вере.

— Звучит… любопытно.

— И светлые волосы, — сощурившись, добавляет Ирмерит. — Среди древнейших рескидди часто встречались темноволосые, но в определенный момент истории иметь детей от демона стало… ну, не то чтобы модно…

Губернатор разражается хохотом и Сестра охотно присоединяется к нему.

— Это при таком-то наборе достоинств? — неверяще спрашивает Рэндо.

— Именно! — восклицает Ирмерит. — В эпоху завоевательных войн демоническая ярость и отвага казались как нельзя кстати. А что до веры… у нее были свои воины. Но все же, какого ответа вы от меня ждете, Рэндо? Комментариев ко всему этому немного, матерей церкви интересовали другие вопросы. Что до трактовки, то она может быть двоякой. Арсет творила людей. Первая ее попытка закончилась неудачей, но, тем не менее, генетически люди и айлльу совместимы. Все зависит от того, на какой части этой фразы ставить акцент. Если мы решим, что замысел Создательницы важнее результата, то юридически айлльу следует приравнять к людям. Если же наоборот…

И она разводит руками.

— Опять свободный выбор? — тоскливо спрашивает Рэндо. — Ирме, а я так надеялся, что вы подскажете мне решение.

— Я — Наставляющая Сестра, — говорит Ирмерит с улыбкой, — я — подскажу…

Ее слова прерывает странный звук, доносящийся из сплетения ветвей.

Он похож на удар, глухой удар во что-то мягкое. За ним следует приглушенный вскрик.

Ирмерит вздрагивает, тревожно оборачиваясь.

Ветви хрустят под чьей-то ногой, и вскрик доносится снова, полный страха и боли, полузадушенный.

— Рэндо… — тревожно шепчет Средняя Сестра.

Тот сдвигает брови. Все мышцы в его теле напрягаются, по спине пробегают мурашки, волосы встают дыбом. В единый миг Рэндо Хараи перестает быть губернатором и вновь становится опытным офицером.

…на правой руке — боевая магия, на левой — высокая. Вычерчивая схемы заклятий, Рэндо мягко оттесняет перепуганную женщину к реке, собой загораживает ее от густолиственных деревьев аллеи, среди которых таится опасность. Дрожащие пальцы Ирмерит касаются его рукава.

— Что это?

— Пока не знаю, — спокойно отвечает он, готовый сжечь зеленую колышущуюся завесу. — Не бойтесь, Ирме. Я сумею вас защитить.

— Рэндо…

…Но готовые заклинания пропадают впустую. Стряхивая незамкнутые схемы с рук, губернатор почти рычит от ярости:

— Как давно ты за нами следишь?!

Ирмерит позади тихо ахает.

Ветви качаются, дерево надрывно скрипит, и наземь перед двумя уаррцами спрыгивает серебряный айлльу.

В когтях Аяри, точно овца, ставшая добычей ирбиса, безвольно болтается человек; по зеленой узкой одежде жертвы, явно предназначенной для того, чтобы скрываться среди листвы, расплываются бурые пятна крови.

Туземец.

— Я следил за ними, — без выражения говорит айлльу.

И швыряет на песок перед губернатором сломанный лук вместе с его злосчастным владельцем. Рэндо смаргивает, щурится, различая магическую ауру; оружие выглядит жалко, но тот, кто изготовил этот лук, несомненно, предназначал его для убийства уаррца.

Возможно, для убийства губернатора Хараи.

Островитяне так и не освоили Четвертую магию. Труд неведомого мага оказался бы бесполезен, даже снабженная заклятием стрела не пробила бы защитные схемы Рэндо, но само ее существование…

Впрочем, на деле непокорство айлльу куда опаснее для губернатора, чем неумелые покушения на его жизнь. Слух о том, что Хозяин Богов в действительности над ними не властен, принесет больше вреда, чем полдюжины подобных убийц.

Поэтому Рэндо зол.

Аяри не понимает, отчего господин в таком гневе; несчастный туземец скорчился на песке у ног серебряного демона, он тихо стонет — кажется, Аяри сломал ему несколько костей… и вид у айлльу совершенно как у кота, добывшего мышь. Рэндо думает, что его спокойствие порождено бесовским упрямством, а то, в свою очередь, коренится в бездонной гордыне. Маи сумел заставить айлльу бояться себя, но тигр не перестает быть хищником оттого, что подчиняется дрессировщику…

— Их здесь несколько, — говорит Аяри. — Допроси этого. Я убью остальных.

У Рэндо мутится взгляд. Он впивается ногтями в ладони. Губы искривляет усмешка: «Гневливость, Ирме? Из нас двоих, похоже, гневливостью больше страдаю я».

— Стоять, — сквозь зубы цедит он.

— Они разбегутся.

— Это приказ.

Бледные ноздри чуть расширяются.

— Я хочу сохранить твою жизнь.

— Спасибо. Я займусь этим сам.

— Два дня назад был Кинай, — терпеливо, точно пытаясь достучаться до его разума, повторяет Аяри. — Теперь эти. Их всех надо убить.

— Ты хочешь решать за меня, Аяри?

Некоторое время айлльу молчит, и Рэндо недобро усмехается: выглядит это так, будто демон всерьез обдумывает ответ.

— Этот преступник в твоей воле, — наконец, говорит Аяри, и преспокойно поворачивается, собираясь уйти.

— Я велел тебе стоять.

Айлльу останавливается и смотрит на господина через плечо; лицо его исполнено такого высокомерия, что Ирмерит за спиной Рэндо тихо хихикает:

— «Гордыня твоя больше, нежели у царицы Ликрит», — цитирует она еще одну фразу Легендариума; эти слова великая первосвященница Данирут сказала родичу Аяри, жившему в окрестностях Рескидды пять тысячелетий назад.

Удивительным образом звук голоса Ирмерит успокаивает губернатора, готового уже сорваться. Рэндо проводит по лицу ладонью.

— Возвращайся к коляске, — равнодушно говорит он, — и жди меня. Неделя на цепи.

Айлльу, выслушав его, неопределенно поводит головой и удаляется, почти величественный в своем спокойствии. «Почему я не послушал Тайса… — думает Рэндо, провожая его взглядом. — Он же меня предупреждал… Этот горделивец боится только Маи, но я не хочу отдавать его Маи, и все мои угрозы — действительно пустой звук. Немудрено, что он мне не подчиняется. Но это не может так продолжаться…»

— Все же поразительно, — говорит Ирмерит, прерывая ток его мыслей, — своими глазами видеть то, о чем говорят древнейшие песни Легендариума… живую сказку.

Рэндо подыскивает ответ, но Средняя Сестра не ждет его: скользнув мимо губернатора, она склоняется над неудачливым убийцей, который по-прежнему лежит на земле, сжавшись в комок:

— Как тебя зовут? Где у тебя болит?

Губернатор невольно улыбается; тепло дружеской любви согревает его грудь. «Ирмерит, — думает он со светлой горечью, — лучшая из женщин, если бы я мог составить ваше счастье, сказать вам «ты»! как несправедливо, что вы одиноки. Ваша любовь отдана недостойному человеку. Слишком часто любовь достается недостойным».

В большом пиршественном зале было тесно, дымно и шумно; перепуганный хозяин усадьбы давно скрылся, отгородившись от уаррцев покорностью своих слуг. О нем, впрочем, давно забыли. Грозный господин Хетендераны, генерал-лейтенант князь Нийяри был взволнован едва ли не больше безымянного вельможи: командующий войсками, фельдмаршал Эрдрейари, прибыл в его ставку.

Об инспекции речи не шло. Удостоверившись, что Метеаль приняла наместника, цесаревича Неи, командующий просто возвращался в Кестис Неггел и по пути наведывался в гости к подчиненным. Но генерал-лейтенант хорошо понимал, что ласково прищуренные глаза Эрдрейари замечают каждую мелочь, и не стоит обманываться его кажущимся благодушием.

Впрочем, полководец, кажется, был доволен положением дел в провинции. Отобедав, он остался в усадьбе, и вот уже несколько часов обстановка донельзя напоминала собрание в офицерском клубе.

Рэндо сидел в стороне от главного стола, в уютном кресле, и курил трубку, с любопытством поглядывая на легендарного полководца-поэта. Эрдрейари никогда не читал стихов вслух, но таинственным образом сложенные им строки немедля становились известны всем. По ним иной раз можно было предсказать будущие события. Полгода назад, когда войска собирались форсировать пролив, отделявший Аен от Яннии, в списках и изустно уаррцев облетело стихотворение: «Разносится эхо собачьего черного воя от горя земного до пристани горькой Луны», и кто-то сказал: «Если Эрдрейари начал оплакивать павших, значит, он уже победил». На следующее утро Янния сложила оружие без боя…

— Майор Хараи!

Рэндо обернулся на звук знакомого насмешливого голоса. К нему, мало не пританцовывая, шел Маи с бокалом вина.

— Что за вечер! — сказал он, развалившись в соседнем кресле. — Словно дома. Кажется, выйдешь подышать — и окажешься на берегу Яневы.

— Мы столько раз слышали, что мы в Уарре, — улыбнулся Рэндо. — Немудрено, что в конце концов мы действительно оказались здесь дома.

— Родители мне пишут, — с легкой досадой сказал Маи, — умоляют съездить на побывку. У меня родился племянник.

— Поздравляю. Ты поедешь?

— Ха! Если бы верховный маг выделил для меня время и написал разрыв пространства, — Ундори закатил глаза, — я бы не отказался сходить в Мерену пешком. Но тратить полгода ради того, чтобы нанести визиты родне — помилуй! Сейчас все решается здесь. Можно взлететь на самый верх, если не щелкать клювом.

Рэндо улыбнулся. Среди близкой родни Маи не было офицеров. В доме Хараи погоны носили почти все, даже мать Рэндо имела чин. Старшим Хараи невероятной показалась бы мысль, что можно отложить службу государю ради нескольких светских визитов.

— Одно только плохо, — продолжал Маи, сползая вперед и закладывая ногу на ногу. — Нет дам.

— Это верно! — внезапно подтвердил, перегнувшись через спинку стула, капитан Дори. — Вся душа истомилась. Без дам нет жизни, верно я говорю, господа?

И частный разговор неожиданно распространился на ползала. Капитан играл в «палочку» с четырьмя товарищами, еще полдюжины наблюдали за игрой, так как Дори славился мастерством. Все они шумно выразили согласие, а соседи их обернулись узнать, о чем речь.

— Помилуйте, — засмеялся какой-то лейтенант с серьгой княжеского дома Рейи, — господа, в любом доме вам предложат внимание местных дам. Всякая посчитает за честь принять уаррца.

— Вы слишком молоды, лейтенант, — умудренно сказал незнакомый Рэндо грузный полковник. — Станете старше и поймете.

— Что?

— Полковник Эрмери прав, — заметил Маи, и полковник с улыбкой отсалютовал ему бокалом. — Вы, князь, путаете дам и женщин, если не сказать грубее. Местные женщины — экзотическое развлечение, не более того. Экзотика хороша изредка. Когда она наскучивает, то наскучивает в десять раз сильней, чем привычное. Есть тоска души, не только тоска тела.

— Верно, — поддержал полковник.

— Здесь, на островах, — сказал в стороне кто-то еще, — из настоящих дам — одни только священницы и офицеры медслужбы.

— И тем, и другим начальство то и дело напоминает, что они не на смотру невест, — ухмыльнулся Маи. — Право! Стоит самую угрюмую дурнушку нарядить в ленты священницы или мундир врача, отправить в войска — и через год она замужем за князем.

— Ты нелюбезен, Маи, — сказал Рэндо с шутливой укоризной. — Тебя послушать, так на островах нет ни единой прелестной дамы.

— Тебе легко говорить! — отмахнулся тот. — Ты эгоистично присвоил все внимание прекрасной госпожи Олори и не знаешь бед.

Рэндо невольно хмыкнул.

Ирмерит Олори была Старшая Дочь, священница в его полку. Кому-кому, а ей никогда не приходилось выслушивать нотации от вышестоящих: Ирмерит, отправляясь на острова, хорошо знала, зачем едет. Она была очень хороша собой, благородство рескидди в ее облике соединялось с хрупкой женственностью уаррки, и назойливое внимание офицеров ее утомляло, тем более, что обязанностями прихожан скучающие дворяне пренебрегали, явно предпочитая заботам о бедах туземцев беседы с красивой священницей. Подруга Ирмерит, Старшая Дочь княжна Элнева Мереи, которая наставляла Отдельный полк знамен собственного рода, пользовалась не меньшим вниманием, но она умела направить его в нужное русло; для Ирмерит подобное лицемерие было тяжким грузом. Майор Хараи счел своим долгом оказывать ей посильную поддержку, и они сдружились — настолько, что в глазах окружающих это выглядело сложившимся браком. То и дело кто-то спрашивал у Рэндо, когда же свадьба.

Рэндо отшучивался; он не мог быть лицемерным перед искренностью госпожи Олори.

— Вы бесконечно правы, господа, — заявил фельдмаршал, услыхав, какой оборот приняли беседы. — Пока мы здесь, на краю света, прекрасные дамы столиц подобны звездам на небосводе, но мыслимо ли представить небо без звезд? Будем же достойными их сияния.

— И половина из них влюблена в фельдмаршала, — насмешливо шепнул Маи. Рэндо кивнул, отпивая вина. Эрдрейари был еще не стар, крепок и строен как юноша; залысины, прорезавшие его седеющую шевелюру, придавали ему вид ласкового лиса, а слава героя и поэта покоряла сердца еще до того, как он являлся лично, во всем блеске.

— Без Ее Величества Азрийят, — глубокомысленно сказал фельдмаршал, — наш государь не стал бы и вполовину таким Сияющим. Однако я не советовал бы господам офицерам, в особенности наделенным благословенным даром молодости, безгранично доверять прелестным дамам. Любопытный случай был недавно на Тиккайнае.

— Расскажите! — немедля воскликнул кто-то, и его поддержали одобрительным гулом. Эрдрейари тонко улыбнулся.

— Мало-помалу, — охотно начал он, — местные землепашцы начинают доверять воинам государя Аргитаи. В особенности в тех областях, где воины ревностно исполняют свои обязанности защитников простого люда… Староста одной из тиккайнайских деревень оказал нам честь, обратившись за помощью. Деревня страдала от демонов, которые бродили в окрестных лесах.

— Айлльу?

— Именно так. Оцените, господа, насколько высокого мнения о нас должны были быть почтенные пахари, чтобы просить защиты от злых богов, которыми они полагают айлльу… Итак, несколько магов прочесали леса и привели в деревню трех или четырех лесных духов. Забавно было наблюдать, как запуганные туземцы, завидев демона, сначала по привычке падают ниц, и лишь потом осознают, что он скован заклятиями и совершенно беспомощен… — Эрдрейари усмехнулся и продолжил: — Но я не об этом. Что бы вы думали, господа? Поздно ночью ко мне на поклон пришли местные дамы. Они осмелились покинуть свои дома, что обычаями строго им воспрещается. Они умоляли отпустить айлльу. Оказывается, чуть ли не все они время от времени прогуливались в том лесу. Демоны, красивые и щедрые на ласку, были куда приятней их глупых мужей.

Пиршественный зал сотрясся от дружного хохота.

— Бедняги!

— Тем не менее, — заметил фельдмаршал, — не стоит недооценивать островитян. Да, они — не рескидди, они так и не освоили две высшие магии… Но и они нашли способ управляться с демонами. Тысячу лет назад айлльу владычествовали здесь безраздельно. Тысячу лет, урожай за урожаем, люди продавали им хлеб, зараженный спорыньей, а потом и чистый «йут»… Сейчас последние айлльу бродят в лесах, города их заброшены, культура умерла. Еще через тысячу лет от них останутся только страшные сказки.

…Беседа длилась, перейдя на иные темы, время от времени по залу прокатывались волны смеха; прихватив бокал, Рэндо вышел на воздух.

Стемнело, и звезды зажглись в небе. Вдоль широкой, разбитой копытами сотен лошадей дороги, как путник, проносился ветер. Просторная галерея, опоясывавшая дом вельможи, была пуста: даже те, кто не любил шума и дыма, прошли внутрь, чтобы послушать Эрдрейари.

Рэндо думал о городах айлльу, спорынье и уходящих эпохах.

Совсем недавно на Хетендеране достроили первый арсеитский храм. Это была копия одного из храмов Кестис Неггела, и как в столице империи храм высился над рекой, так и здесь поднялся он невдалеке от берега. Река звалась Ллаю-Элеке — Смешливая Девушка…

Туземцы к храму не приходили. Ирмерит говорила, что так и должно быть. Религиозное наставничество священниц распространялось лишь на уаррские войска, о местных жителях им должно было только проявлять заботу, не заводя речи о вере.

— Арсеитство — не та вера, которую следует насаждать, — ответила Ирмерит на вопрос Рэндо. — Она предназначена для сильных. Слабый может упасть под ее грузом. Вы мирянин, Рэндо, для вас арсеитство начинается с Пророчества. Но основой его остается «айин», счастье обреченных… По этой земле только что прокатилась война. Здесь слишком много грубого земного отчаяния, чтобы учить отчаянию небесному.

— Государь распорядился принять острова в Уарру, — заметил Рэндо, отнюдь не желая возразить ей.

— Мы лечим и немного учим, — Ирмерит улыбнулась. — Пока что этого вполне достаточно.

На сем высокий предмет беседы сменился земным и практическим: мысли майора Хараи занимало исполнение того же приказа государя, подкрепленного и распоряжениями командующего. Солдатам и офицерам предписывалось с большим недоверием относиться к горожанам, в каждом вельможе видеть скрытого врага и заговорщика, но о землепашцах заботиться всяким возможным образом. «Бунтующий город можно сжечь, — говорил фельдмаршал. — Мятежного князя — казнить. Но если взбунтуется пахарь, земля станет гореть под нашими ногами. Нам останется либо лечь в нее — либо уйти с островов».

Но весьма трудно было убедить селян, что пришельцы из-за моря, завоеватели, огромные ростом, владеющие высшими магиями, намерены всячески способствовать их процветанию. Многие уаррские дворяне действительно пренебрегали высочайшим велением, довольствуясь тем, что сами не грабили туземцев и не позволяли этого делать солдатам.

Несколько раз проехав по окрестным селам, майор Хараи обратился за помощью к священницам.

— Я мужчина и враг, — сказал он Ирмерит. — Они меня не слушают и мне не верят, Ирме. Пытаются откупиться, точно я чего-то от них хочу. Я даже не заговариваю о защите — они будут кланяться и благодарить, но в душе меня осмеют. Думаю, женщине они поверят скорее.

— Я постараюсь заслужить их доверие.

— Не вздумайте ехать одна! — торопливо воскликнул Рэндо, заранее испугавшись. — Я с Солнцеликим буду вашей охраной. Но я стану только молчать и маячить за вашей спиной, как верный слуга.

Ирмерит засмеялась.

— Хорошо, — сказала она, — так и сделаем.

Вскоре они, вместе с присоединившейся Элневой, приступили к исполнению задуманного. Они здраво оценивали положение вещей: были готовы к недоверию, к первоначальному неуспеху и долгим трудам. Но случай изменил все.

Рэндо проснулся от шума и конского топота. За дверями ворочался денщик, сонным голосом проклиная землю и небеса, слуги хозяина дома метались по коридорам и галереям. Еще не зная, в чем дело, Хараи поторопился натянуть одежду, быстро ополоснул лицо и выбежал во двор, едва не сшибив перепуганных женщин, которые торопились ему навстречу.

Ирмерит и Элнева были почти не в себе от ужаса и изнеможения. Непривычные к верховой езде, они больше часа скакали во весь опор, по плохой дороге, во тьме, и теперь еле держались на ногах. В какой-то миг Рэндо пришлось подхватить обеих, чтобы удержать от падения.

— Рэндо! — выдохнула Ирмерит, цепляясь за него, — Рэндо, умоляю, скорее…

— Что случилось?

— Это ужасно, — бормотала Ирмерит, ломая руки, — что же теперь будет…

— Что случилось?!

— Солдаты. Они… поднялись и жгут Ллан!

— Что?! Камараи, седлай! Дамы, оставайтесь здесь, отдохните…

— Нет! — в один голос воскликнули священницы.

— Вы выдержите скачку? — только спросил Рэндо.

Элнева закрыла глаза, Ирмерит кивнула. Хараи обернулся и рявкнул денщику:

— Камараи, трех лошадей!

— Да где ж я, барин…

— Бери хозяйских, дурак!

…Часть ответов Хараи получил, пока седлали лошадей, часть — уже в пути. Он решился пожертвовать конями и начертил над ними заклинания, вынуждавшие породистых резвых скакунов бежать быстрее, чем они могли… Рэндо обрек бедных животных на гибель, но то, что происходило в Ллане, было важнее.

Кто-то — возможно, кто-то из слуг местного помещика — успел достаточно хорошо выучить уаррский, чтобы понять, о чем рассказывал на пиру Эрдрейари. Староста Ллана принял рассказ близко к сердцу и решил тоже обратиться к уаррцам за помощью…

Рэндо выругался сквозь зубы. О, если бы в нужный момент рядом оказались они с Ирмерит! Увы, заморские великаны до сих пор для туземцев были все на одно лицо. Староста пал ниц перед первым встреченным офицером. Им оказался молоденький князь Рейи, который тоже слышал рассказ фельдмаршала. Просьба туземца ему бесконечно польстила. Зачистку леса от злых духов лейтенант решил организовать самостоятельно, а вышестоящим доложить только об ее успехе. Он собрал приятелей, которые владели боевой магией или имели могучие фамильные мечи, и с ними отправился в лес.

Вечером юного князя нашли на опушке. Он был мертв.

Его товарищей постигла та же участь, с той лишь разницей, что лесной айлльу не счел нужным сохранять их тела в целости. Несколько часов потребовалось, чтобы собрать их из разбросанных в чаще кровавых кусков…

— Некроманты? — коротко спросил Рэндо, когда Ирмерит умолкла.

— Никто не успел даже приехать… Солдаты, Рэндо, солдаты, которые стоят в Ллане, все из княжества Рейи! Они очень преданы княжеской семье. Они пришли в неистовство.

— Они решили, что селяне заодно с демоном, — сказала Элнева, пригибаясь к лошадиной холке. — Что они нарочно заманили князя в западню. И начали жечь поселок.

— Ясно, — ответил майор Хараи.

— Их пытались остановить, но это форменный бунт!

Рэндо молча пришпорил храпящего коня.

— Из настоящих магов поблизости были только вы, майор, — донесся в спину ему почти спокойный голос Элневы. — И в войсках нет человека, не слыхавшего о Солнцеликом… Поэтому мы с Ирме решили поспешить к вам.

— Я сделаю все, что в моих силах, княжна, — сказал Рэндо.

Пальцы его нащупали рукоять непробужденного меча.

«Надеюсь, что этого не потребуется», — безмолвно докончил он.

Во время боев ему дважды пришлось пробуждать Солнцеликий, и Рэндо совершенно не желал делать это снова. Слишком страшна была мощь меча. Рэндо не мог представить, в битве с каким существом, с какой армией применение Пятой магии будет оправданным и справедливым ответом.

Поселок горел.

Опередив священниц, Рэндо проскакал по светлой от пламени улице до колодца, возле которого возвышался двухэтажный дом старосты, и спешился. Освободившись от ноши, конь тотчас же испустил дух. Кони священниц удержались на ногах, но, судя по их виду, последние минуты их жизни истекали.

Огонь пожара освещал, но и слепил. Ночная тьма казалась плотной, непроницаемой для взгляда. Рэндо вслушался. Похоже, солдаты уже ушли из Ллана — трещало дерево, вопил и блеял запертый, гибнущий скот, но людских криков слышно не было. «Но не могли же перебить всех жителей! — с отчаянной надеждой сказал себе Рэндо. — Солдаты, должно быть, ушли убивать демона. Где же местные?..»

— Рэндо! — задыхаясь, выговорила Ирмерит; позади нее грузно рухнула наземь мертвая лошадь. — Они все ушли к храму… к своему храму… это дальше… скорее, умоляю…

Майор Хараи покачал головой. Главная улица поселка была достаточной прямой и широкой, чтобы видеть: поджигали Ллан мастера этого злого дела, с четырех концов, и огонь охватил его весь. Кроме того, оставалось неясным, куда ушли обезумевшие солдаты, а это волновало Рэндо, пожалуй, больше, чем все остальное. Если лесной айлльу достаточно могуч, чтобы расправиться с полудюжиной офицеров, полсотни солдат для него — что для волка овечье стадо.

— Рэндо, — прошептала Ирмерит. — Что вы…

— На правой руке боевая магия, на левой — высокая, — вслух повторил майор школьное правило.

Левая рука его оставалась немой. Здесь и сейчас достаточно было простейшего заклинания из арсенала Третьей магии — «смерти огня».

Пожар не потух — он точно исчез. Пламя прекратилось мгновенно и полностью, не было ни искры, ничего не осталось тлеть. Тьма обвалилась, как тяжкий полог. Священницы ахнули в один голос.

— Вы позвали на помощь боевого мага, дамы, — сказал Рэндо, шагая по темной, как колодец, улице. Он щелкнул пальцами: над правой рукой засиял шар чистого света. — Идемте же.

До храма было ближе, чем казалось: всего несколько десятков шагов. Рэндо сознавал, что в глазах сгрудившихся у священной хижины туземцев выглядит высшим существом: это вполне годилось для его плана. Ирмерит и Элнева, в белых священнических облачениях, следовали за ним, как спутницы бога.

Туземцы попадали перед ними наземь.

Они набились в свой храм, как сельди в бочку; многим места не хватило, и они жались к стенам снаружи. Каким-то чудом деревянная лачуга не загорелась. Возможно, жрец и сам владел Третьей магией, пусть не мог сравниться с уаррским магом…

Жрец, облаченный в цветные одежды, выполз навстречу на четвереньках. Он что-то бормотал. Селяне шепотом повторяли за ним отдельные фразы, их голоса сливались в приглушенный гул.

— Что он говорит? — вполголоса спросил Рэндо.

— Плачет, — ответила подошедшая Ирмерит. — Сначала староста прогневил духов, когда попросил уаррцев о помощи, потом уаррские солдаты привели их в ярость… а теперь, теперь, Рэндо, когда вы уничтожили пожар, вместе с ним потух и священный огонь в этом храме.

— Огонь?

— Священный огонь, оборонявший от демонов, — сказал Элнева. — Его больше нет. Теперь демоны придут из леса и убьют всех.

Майор Хараи помолчал.

— Вы сможете перевести мои слова? — спросил он, вызывая на правой руке «белую молнию».

— Конечно.

— Переведите. Скажите почтенным селянам, что им больше не нужен священный огонь. Их защищаю я.

— Рэндо!.. — почти вскрикнула Ирмерит.