Цвет папоротника

ТАКИЕ ВОТ ДЕЛА

В ту августовскую субботу я проснулся поздно. Стояло синее, сонное, вылинявшее от жары утро. Тихо журчала бумажным голосом радиоточка. В открытом окне нашей полуподвальной комнаты мерцали солнечные искорки. Будто с высоты, отреставрированных соборных куполов над нами скапывало расплавленное золото. Такое утро могло быть и тысячу лет назад.

Наш домик на извилистом спуске, стекавшем к Подолу, постепенно совсем увяз в земле. Тонкие блинчики кирпича-сырца медленно превращались в глину. Из окна было видно, как между горбатой брусчаткой зелеными сабельками пробивается трава, а на солнцепеке покачивает седой головой одуванчик.

Улочка жила своей обычной жизнью. Прошаркали старческие ноги в ватных бурках, проплыла тощая авоська. Это баба Аня тащила внуку свежий кефир. Потом процокала каблучками стайка любопытных экскурсанток. Затем нетвердо, вразнобой проскрипели новый ботинок и старый облупленный протез. Это дядя Коля возвращался с «работы». На железнодорожном вокзале он брал билеты для желающих, двигая на кассу, как на амбразуру. Из своего окна я видел только непарадную человека.

Включив через дистанционное управление магнитофон, я спрыгнул с кровати, трижды растянул эспандер, взял скакалку и сел. Мне некуда было торопиться, некуда собираться. Я достал из кармана сигарету и с наслаждением закурил, пуская дым в лицо собственной силе воли. Приехали, слазьте. Ваша остановка. Говорят, где-то в Непале между старым и новым годом есть нулевой день, пустой лист в календаре, когда все старые дела завершены, а новые начинать не стоит. Вот такая дырка во времени, пустота между прошлым и будущим случилась и у меня. Какой-то этап в моей жизни заканчивался, и я стоял на пороге нового, где ожидали меня и зрелость и ответственность. Мне стало неуютно и холодно.

Матери дома не было. Она работала билетершей в кинотеатре и, вероятно, уже впускала народ на второй сеанс. В одних трусах я отправился на кухню, разогрел вчерашний супчик и, чтобы не мыть тарелку, хлебал его прямо из кастрюльки. Лапша скапывала на мою бородку, которую я завел, чтобы быть похожим на доцента. Похожим. Ха-ха-ха. Она в упор не видела ни меня, ни моей бороды.

Я остановился посреди кухни в звонкой тишине, как наши старинные часы с кукушкой, гиря которых уперлась в табуретку. Наступила пора, как говорил мой друг Сеня, подбивать бабки.

Чего я достиг? В то время, как мои одноклассники дружными рядами пробились в вузы, двое медалистов даже в сельскохозяйственную академию, потому что копали глубже других, я стал обыкновеннейшим работягой. Монтажником радиоаппаратуры. На заводе. И мои товарищи старательно не узнавали меня на улице. Хотя и я им не завидовал. Я уже был человеком, а они еще оставались кандидатами в люди. Я уже давал государству, а они только брали. К тому же мне до умопомрачения нравился смоляной дымок канифоли, дрожание стрелок индикаторов, спокойная уверенность в себе. Я крепко стоял на земле. И матери так было легче.

На встречах выпускников меня ставили к стенке: «Ну как, поступил?» Я серьезно говорил, что еще и не собираюсь. Мне не верили и выразительно перемигивались: «Шизик». Хотя математику я знал лучше всех в классе. И все мне сочувствовали. Будто я застрял на точке замерзания и встряхнуть меня некому. Такие вот дела.

На эти вечера я приходил, чтобы увидеть Жанну, нашу признанную классную красавицу, которая хорошо знала себе цену. В десятом я написал ей анонимную записку, где назначал свидание возле кинотеатра «Орбита». Она явилась на час позже и растерянно озиралась, не обращая внимания на серенького парнишку с букетиком подснежников. Потом посмотрела на меня и с невыразимым удивлением сказала: «Это ты?» Вот и вся любовь. На последней встрече, зимой, она много курила, смеялась, предлагала сброситься «по рублю» и устроить танцы. Сеня сказал, что она попала в жестокий переплет, что-то не клеится в плане личной жизни.

Из одноклассников я имел дело только с Сеней. Мы работали в одном цехе. Сеня трижды проваливался на экзаменах в театральный, клял сынков, за которыми не пробьешься, и мы прекрасно понимали друг друга. Сеня тоже как бы отстал от поезда. Но не сдавался, и не терял здорового юмора. «Настоящему таланту нужно иметь еще и пробивные способности», — говорил он. А пока брался за все. На Новый год румянил щеки сырой свеклой, приклеивал бороду, облачался в красный балахон и фотографировался с детишками под елочкой от фирмы добрых услуг. Но апофеозом его театральных проб была роль счастливчика, который за пятьдесят копеек выиграл автомобиль. Эту розовую ленту без конца крутили по телерекламе, и я вместе с миллионами телезрителей наизусть выучил нержавеющую Сенину улыбку.

Минут через пять, когда я уже заканчивал свой завтрак, выскребывая с донышка морковь, в прихожей зазвонил телефон.

— Привет, борода! Дуй сюда. Я уже очередь за пивом занял. — Сеня снова брал за грудки и втягивал меня в жизнь. Между его мыслями и действиями не было ни единой щелочки, тогда как мое «подумаю» виделось шириной с ворота, через которые мог проехать не один воз с сеном.

— Поторапливайся. Довольно киснуть. Я достал импортную воблу.

Я колебался. Но Сеня, понизив голос до интригующего шепота, намекнул, что у него есть для меня необыкновенная новость. Что-то внутри у меня оборвалось. Но на все мои вопросы Сеня бодро отвечал: «Товар из рук в руки. Секрет фирмы». Он, вероятно, боялся оставлять меня один на один со своей новостью. Я с лихорадочной поспешностью вскочил в брюки, простирнул под краном бороду и махнул проходными дворами в «Ручеек» к Сене — вечному двигателю жизни.

На мокрой стойке уже стояли шесть кружек пива, на клочке газеты лежала распотрошенная вобла, а Сеня, глотая слюну, нетерпеливо пританцовывал возле этой роскоши. «Давай», — кивнул он мне и припал губами к золотистой горькой жидкости.

Его животик под коричневой маечкой, казалось, с каждым глотком округлялся, словно там рос рыбий пузырь. И хотя Сене нужно было держать форму, ее побеждало пивное содержание.

— Пошло, как дети в школу, — выдохнул он, отставляя первую пустую кружку.

— Ну? — вцепился я в него.

Сеня выбрал в рыбьей спинке самый лакомый кусочек и не торопясь вонзил в него крепкие зубы. Наконец сдался:

— Твоя Жанна вчера вышла замуж.

— Как?

— Сочеталась законным браком, — с издевкой ответил Сеня. — И кукла сидела на капоте. И фотографировались в «Люксе». И водку в ресторан принесли свою. Свекор сам разливал в бутылки за портьерой.

— А ты откуда знаешь?

— Я там был, — сказал Сеня. — Кино снимал для истории. Придворный оператор. Нужный человек. Свекор лично подносил, чтоб резкость была.

И пока я прожевывал новость, он опорожнил вторую кружку.

— Трубы внутри горят… Перебрал… А кабак шикарный. Отдельный кабинет. Европа. Цивилизация. А гости! Едва из-за них скандал не вышел.

— Какой еще скандал? — болезненно поморщился я.

— Приглашают всех к столу, а они не садятся, фыркают. Шафер к одному, другому — в чем дело? Здесь стулья, отвечают. Ну и что?.. А мы к персональным креслам привыкли… Пришлось менять.

Сеня пронизывающе взглянул на меня: «Что, получил?» Я помолчал, а потом, собравшись с силами, спросил:

— За кого?

— За Павла Второго.

«А она жестокая», — подумал я. За Павла II, эта слюнявое барахло из параллельного класса, который уже тогда тыкал всем под нос свой «Ронсон» и говорил о себе во множественном числе. «Мы с папой ели форель… Когда нашу машину грузили на паром… Когда мы были в Югославии…» И Жанна, гордое неземное существо, пошла за него? Так мне и нужно. Чтобы не был наивным. А Сеня ее сразу раскусил. Еще в школе. Этой жемчужине была нужна надежная оправа.

Сеня насмешливо следил за мной, словно врач, который дает горькое, но исцеляющее лекарство:

— Запомни. Обманывает тебя не женщина. Подводит неважное знание женщин… И жизни. А это значительно хуже.

— И как она могла? — пробормотал я.

Действительно, такой выбор Жанны в голове не укладывался. Из всего парада женихов выбрать левофлангового, потому что он на генеральском пайке. Что из того? Ведь он — пустоцвет, хоть и сын такого выдающегося отца. И неужели Жанна, умная девушка, этого не заметила? Наверняка заметила. И все рассчитала. Что ж, так ей и надо. Теперь она превратится в живой «Ронсон». Станет вещью в коллекции первоклассных вещей. Вешалкой для одежды. Павел будет каждую субботу напяливать на нее новые шмотки, а она — демонстрировать их гостям. Счастливый союз товара и потребителя. Я был готов головой биться в дверь этого мещанского рая, но меня все равно бы туда не пустили. Чего-то такого во мне не хватало. Я был выполнен не из того материала.

— А ты знаешь, она ведь светилась от счастья, как новый сервиз, — подлил масла в огонь Сеня. — Еще бы! Шикарное белое платье. Португальские туфли. Свадебное путешествие на Золотые пески. Как такого мужа не любить? Все подружки в трауре.

Сеня, который давно и безуспешно выбивал эту блажь из моей головы, теперь торжествовал. Он чувствовал себя провидцем, который пять лет подряд предсказывал неурожай, и только на шестой год его прогноз оправдался. Что ж, я выдержу и это. В конце концов что я мог ей предложить? Дешевенькие подснежники?

А теперь у нее есть Павел Второй. И шикарная упаковка. А сбоку бантик. Ха-ха-ха!

Сеня мудро смолчал, взял еще по кружке, а потом процитировал, что-то перевирая: «Где вы, снега минувших лет? Где вы, печали минувших дней? Все это — в…» И пошлепал себя по животу.

Я посмотрел на него. Сеня тщательно обсосал рыбий хвост, а затем предложил:

— Пройдемся? Абитуриенток нынче — хоть пруд пруди.

Что ж, мне оставалось утереть скупую мужскую слезу и держать хвост пистолетом. Мы вышли из «точки» и остановились перекурить. В знойном воздухе синей дымкой зависал автомобильный чад. Ближайшую липу словно кто-то облил сахарным сиропом. На сладкое налипла мошкара. «Где стол был яств, там гроб стоит». В зеркальном стекле нетвердо и вяло колебались наши фигуры.

Сеня тряхнул головой:

— Давай на пляж. Нужно освежиться.

От крутолобых склонов древних холмов поднимался дурманящий дух скошенной травы, тысячелистника, привядшей акации. От жары нельзя было скрыться и в зеленых чащах парка. У Сени на спине расползлось мокрое пятно. Где-то далеко собирался дождь. Незримые электрические заряды нимбом окружали каждый предмет, каждое существо и нас с Сеней в том числе. Он теперь почему-то нервничал и лихорадочной, почти невнятной скороговоркой, словно утешая меня, доказывал, что моя трагедия — это вовсе не трагедия, а вот с ним, с Сеней, приключилась настоящая драма.

— Ты знаешь, я снова провалился. Только открыл рот, чтобы читать, вижу — у одного члена комиссии на лысине муха сидит. Розовая лысина, а на ней муха лапками потирает. И так мне вдруг захотелось свернуть газету и треснуть по ней, что во рту пересохло…

Сеня весь искрился, будто в нем уже бились сплетенные в клубок громы и молнии. И когда касался рукой моего плеча, по мне сбегали в землю электрические заряды. Ему тоже был необходим громоотвод.

— Понимаешь, оно звенит во мне. Тогда, в первый раз, я был молокососом, просто губами шлепал, как все, а теперь оно сжигает меня. Мне нужен выход, иначе я лопну… И вот открываю я рот и шиплю, как гусак: «Быть или не быть?» А тот, с мухой на лысине, ладошку к уху приставил и говорит: «Что-что?» Я его спрашиваю, быть мне или не быть, а он глухой. Конечно, тот принц Датский, а я — Сеня. Ему можно полюбопытствовать, а мне смешно. Хотя какая между нами разница?

Сеня кусал губы и мял ни в чем не повинный кленовый листок.

— Безумный фарс. Внешне я вроде нормальный человек, ем, как все, сплю. Между прочим, мне все время один сон снится. Будто выхожу я на сцену в шекспировской пьесе, в чулках, при шпаге, ну при всех делах, открываю рот, и вдруг из меня лезет, словно из попугая: «Сэр! Если вам повезет, за пятьдесят копеек вы тоже выиграете автомобиль». А в зале мне аплодирует толпа, аж захлебывается и на «бис» вызывает… Ничтожества. Никто не понимает меня, потому что я всех перерос.

На мосту мы сняли туфли и пошли босиком. Свежий упругий ветер рвал полы сорочек, лохматил волосы. Под нами проплыла баржа с полосатыми херсонскими арбузами. Сеня оперся на поручни и с наслаждением сплюнул вниз. Потоком воздуха его плевок вдруг понесло назад, и Сеня едва успел уклониться.

— Уже и плюнуть ни на кого нельзя, — недовольно буркнул он.

Мы переоделись в дощатой кабине и двинулись на «съемки». У Сени так называлась выработанная им технология охоты на хорошеньких девушек. Сначала нужно было кинуть якорь. Сеня, будто лоцман, правил между бесчисленными ковриками, простынями, ногами, руками, скатертями-самобранками с картошкой и укропом, спелыми помидорами, крутыми яйцами и вишневым компотом. Выбрав наконец двух симпатичных фигуристых девушек в бикини под оранжевым зонтиком, Сеня подтолкнул меня в бок. Девушки лежали, зарывшись в горячий песок, и на наше появление не реагировали. Когда мы разместились рядом, Сеня достал из дипломата любительскую кинокамеру, но, усомнившись в необходимости тяжелой артиллерии, отложил ее до поры до времени. Вместо нее он вооружился колодой карт, подсел к девушкам ближе и предложил:

— Хелло, гелз, может, в «дурачка», хе-хе, сыграем?

Девицы разом подняли головы и застрекотали:

— О! Вот ду ю вонт? Что вы хотите? Мы не понимайт.

— В «дурака» сыграем, — растерянно повторил Сеня.

— Гуд, гуд. Корошо. Дурак. Корошо.

Это были настоящие интуристки, примерно бальзаковского возраста, то бишь они нам в тетки годились. Сеня попятился назад, кланяясь, словно неловкий бой в гостинице.

— Сорри, простите.

Повернувшись ко мне, он ядовито вызверился:

— Чего расселся, людям мешаешь.

Мы двинулись дальше. Сеня для чего-то надел сорочку и застегнулся на все пуговицы. Брюки при этом он нес на сгибе руки. Оглядев орлиным взором территорию, Сеня приказал мне одеться. «Так нужно», — уверенно подавил он мой бунт и сам влез в брюки. Среди голого царства мы теперь выглядели официальными лицами. Наподобие банщиков.

Затем Сеня взял наперевес кинокамеру, а мне вручил свой преферансный блокнот.

— Значит, так: я — главный режиссер, а ты мой ассистент. Усек?

— А может, не нужно? — вяло отбивался я.

— Будь мужчиной. Они на это клюют. — Сеня, готовясь к операции, говорил беззвучно, словно рыба. — По-твоему, лучше спросить, теплая ли водичка. Или — мы вас где-то видели. Примитив. Все всё прекрасно понимают. И всем нужен только повод. Тут, брат, хоть удава на шее носи: придут и погладят.

Я капитулировал перед этой логикой, потому что понимал: ничто само в рот не падает, сколько ни сиди в ожидании.

Сеня уже выбрал объект. Неподалеку под кустом чернотала на сером общежитском одеяле спиной к спине устроились две девчушки. Одна чернявенькая, с заколкой в виде солнышка, другая беленькая, с острыми лопатками и длинной нежной шеей. Загорели они как-то странно — только руки и плечи. По всему было видно, что им нечасто случалось выбираться на пляж. Девчушки, не поднимая глаз, упрямо зубрили толстые учебники.

— Ну, как водичка? — нашелся Сеня, когда мы, потея под палящим солнцем, подступили к ним.

Девчушки удивленно подняли головы и переглянулись. Сеня подарил им свою знаменитую нержавеющую улыбку и отрекомендовался проникновенным бархатистым баритоном:

— Главный режиссер Святополк-Мирский. Конечно, слышали обо мне?

Девчушки еще раз обменялись взглядами и, не сговариваясь, кивнули.

— Так вот, наша съемочная группа сейчас ищет натуру для массовых сцен. Вы бы нам подошли. Понимаем те, на невольничьем рынке паша выбирает себе пленниц. И вы — товар, понимаете, живой товар. Вас целый месяц гнали степью янычары, вы ужасно похудели. Голодные, измученные, но непокоренные. Вы сможете удержаться от приема пищи три дня?

— Сможем! — восторженно пискнула беленькая и, устыдившись самой себя, покраснела до ушей. Видно, она скупала, как и все девчата в ее возрасте, фотографии артистов в газетных киосках.

— А этот товарищ кто? — недоверчиво косясь на мой блокнот, спросила черненькая. В ее терновых, с сизиной глазах запрыгали резвые бесенята. — Тоже режиссер?

— Ассистент первого помощника главного режиссера, — угрюмо, как угнетенный начальством подчиненный, буркнул я.

И этой угнетенности, раздражительности они как будто поверили. Во всяком случае, вторая, ясноглазая, со смешными веснушками на чистом лице, заглядывавшая живому режиссеру в рот, откуда только что вылетела вдохновенная импровизация. И Сеня, как актер, почувствовавший доверие публики, молодцевато подтянулся и подсел к ним на одеяло. Покопавшись в «дипломате» он хлопнул себя по лбу:

— Черт, визитную карточку забыл… У вас есть телефон?

Подружки пошушукались, причем беленькая на чем-то горячо настаивала, и наконец решились.

— Записывайте… — сказала та, что побойчее.

— Ассистент, запишите кандидатуры в список, — щелкнул пальцами Сеня. — Кого попросить?

— Скажите тете Дусе, чтобы позвала Агнессу из пятьдесят третьей, — сказала черненькая. — Это меня. А мою подругу зовут Виктория.

Сеня подмигнул мне. Спектакль проходил как по нотам.

— А тетя Дуся это кто? — приложил ладонь к уху Сеня, будто не расслышав.

— Да так… живет у нас… собаку выводит, — подгребая песок, независимо произнесла Агнесса.

— И что, вы вместе живете в одной квартире? — будто следователь, допытывался Сеня.

— Да нет, — закусив губу, сказала Агнесса. — На одном этаже. Мы соседки.

— Что вы говорите… Это удобно, — сделал мне круглые глаза Сеня. — А учитесь где?

— А мы работаем… В Доме моделей, — посмотрев на Сенину кинокамеру, отрезала Агнесса.

Сеня встал и галантно расшаркался.

— Так я и понял. Вы манекенщицы.

В терновых глазах Агнессы появились колючки. Сеня шутил с огнем.

— Нет, не угадали. Мы модельеры-конструкторы.

Сеня оглядел два дешевеньких из ацетатного шелка платьица, голубое и розовое, висевшие на кустах. Беленькая в это время присыпала песком уголок одеяла с жирным штампом.

— Ах, ах, ах, — включил свою тысячеваттную нержавеющую улыбку Сеня. — Да-да, я вас, кажется, где-то видел. Это не вы ли, случаем, демонстрировали свои модели по телевизору?

Как я ненавидел его в эту минуту! Придворный шут. Нашел на ком вымещать свою бездарность. Режиссер собачий. Эти бедные девчушки изо всех сил старались не ударить лицом в грязь. Шла игра — кто больше.

— И я вас где-то видела, — вдруг сказала черненькая, напряженно всматриваясь в наглую Сенину рожу.

Сеня на миг окаменел:

— Ошибаетесь, режиссер всегда за кадром.

А между тем над Оболонью появилась черная, как паровозный дым, туча и на всех парах двинулась на нас. С каждой минутой нарастал глубинный подземный гул, словно это чудовище неслось по железным рельсам, гремя на стыках. Свежий ветер пробежал по берегу, переполошив отдыхающих. Гигантскими чайками забились сорванные простыни. Выше моста взвилась детская панамка. Разовый тираж газет стаей бумажных птиц улетел в небо. Пляж сделался похожим на вокзал, забитый людьми, где каждый хватал свои вещи, бежал, расталкивая других, неизвестно куда, будто одновременно прибывали поезда всех направлений. Ударил первый гром.

Толпа нас разъединила. Мы с беленькой большеглазой девчушкой прибились к молочной палатке с куцым козырьком. Место мы выбрали не самое лучшее. Косая полоса воды обрушилась прямо на нас. Через минуту мы промокли насквозь. Прятаться было бесполезно. Я прикрыл свою новую знакомую спиной от ветра и теперь ощущал, как испуганно бьется ее маленькое сердце. Мы стояли, сжатые с двух сторон людьми, словно зачарованные, боясь пошевельнуться. Ее волосы пахли горьковатым любистком. Отчаянный, лихой дождь стучал по крыше, как из водосточной трубы, лил мне за воротник, смывал с нас липкие ненужные условности, которые мы сами себе придумываем. Эта огненная молниеносная летняя гроза объединила нас со всей природой. Так, наверное, благоговейно стояли среди грозового храма и наши далекие пращуры, благодаря Даждьбога за спасительный ливень, за спелые яблоки в садах, за налитую свежестью и силой душу.

Девчушка вдруг подняла голову, взглянула на меня ясными карими глазами, и мне почудилось, что в них, как в криницах, была налита вся моя судьба, до краев, до самой смерти.

— Меня зовут Витка, а вас?

В это мгновение я почувствовал, что вот оно, самое родное, самое дорогое в моей жизни, которое нужно держать крепко-крепко, чтобы не убежало, не кончилось, как этот летящий ливень.

Но он кончился. Первый солнечный луч ударил по золотым маковкам, что вырастали из изумрудной зелени на правом берегу. Редкие капли, падавшие с развесистой вербы, казались медными. Асфальтовая дорожка на глазах начала сохнуть, и в этом зыбком, туманном, умытом мире вдруг возник откуда-то возбужденный Сеня, таща за собой разгоряченную Агнессу. Ее розовое ацетатное платье прилипло к телу. Я решил, что им уже удалось найти общий язык.

Сеня сделался тихим и ласковым, хоть к ране прикладывай. Агнесса, видно, здорово вправила ему мозги.

— Пока девчата высохнут, сбегай за мороженым. — Сеня принялся хлопотать над девушками, как наседка, заставил раздеться и развесить платья на знакомом кусте, сделать зарядку, чтобы разогреться. «А ты иди, иди», — подгонял он меня в спину. Уходя, я слышал, что он всех познакомит с тем самым, знаменитым актером, ведь они закадычные друзья. Что, снимая сериал в джунглях Амазонки, наступил на кобру, но, к счастью, это оказался кабель. Что их примут в театральный, стоит ему, Сене, только свистнуть. И так далее. Девчата искренне и простодушно смеялись, а меж ними цвел сытый Сенин баритон. Возможно, повод — это действительно главное.

Через час мы отправились на американские горки, выстояли длиннющую очередь за порцией страха. Когда тележка со свистом понеслась в бетонное перекрытие, в черную амбразуру тоннеля, когда сердце стало невесомым и собиралось выпорхнуть, Вита крепко-крепко обхватила меня руками, прижалась головой к спине, словно прирастая навеки. И когда мы, пошатываясь, выбирались из тележки, я еще долго чувствовал себя спасителем, за которым как за каменной стеной. Этой девчушке я действительно был нужен.

Потом Агнессе захотелось покататься на автомобильчиках, которые вертелись на тесной площадке, словно жуки в коробке. Она в этом деле оказалась профессионалом, приходила в восторг от столкновений, игрушечных аварий, а когда Сеня прозевал поворот, на полном ходу загнала его в глухой угол. Сеня бился там, словно рыба об лед, но выбраться до конца сеанса не смог. И хотя сначала смотрел на все эти невинные забавы свысока, снисходительно, потом расхохотался, возжаждал реванша, совал дежурной трояки, пока нас не попросили.

После калейдоскопа аттракционов мы выбрались на фуникулере в город, долго гуляли в парке, угощались молочными коктейлями, сидели на всех скамейках, смеялись над своим измятым видом и были счастливы. Сеня превосходил самого себя. Он сыпал театральными анекдотами, смешными историями, в которых фигурировал наравне с мосфильмовцами, но очень скоро начал похлопывать их по плечу, смотреть на них сверху вниз. Его пора было одевать в магазине «Богатырь». Он смешно показывал, как к нему приходит со своим сценарием бывший его кровопийца-профессор, а он, Сеня, говорит: «Где сценарий, не вижу, бумага есть, а сценария нет». Более благодарных зрителей ему не надо было искать.

Незаметно и мягко на город опустился фиолетовый вечер, и на улицах зажглись фонари. Опьяненный собственным успехом, Сеня вдруг загорелся желанием повести публику в ресторан. Тот самый, где была свадьба. Жанны.

— Чем мы хуже? — подмигнул он мне.

Девушки долго не соглашались, но и Сеня уперся, словно осел. «Выпьем за наших прекрасных дам», — провозглашал он, не желая опускать занавес.

Но на дверях ресторана висела скромная табличка: «Спецобслуживание». Сеня подергал ручку. Было заперто.

— Ишь, запираются от народа.

Он с деловым видом кинул «сейчас», обошел вокруг гостиницы, заглядывая во все окна, но вернулся ни с чем. И снова подергал за ручку, застучал в дверь кулаком. Из-за портьеры вылезла гладкая, розовая, словно пятка, физиономия швейцара. Дверь слегка приоткрылась.

— Ну, чего? — Работник сервиса оглядел нашу пеструю компанию с высоты птичьего полета. Девчата в своих дешевеньких платьях отступили за колонну в тень. И в сытых, масляных глазах швейцара я вдруг увидел, кто мы есть.

— Мы тут заказывали места, — начал было Сеня, но закончить ему не дали.

— Вы? Заказывали? Федь, а поди-ка сюда, — этот хам в ливрее подозвал к себе молодого гардеробщика с квадратной мордой. — Ты этих видишь?

— Патлатые, ни копейки за душой, — поставил тот диагноз. — Еще и химволокно с собой притащили.

Моя ясноглазая Вита сразу покраснела до слез. Ее простенькое ацетатное платьице в бледном вечернем освещении внезапно увяло, словно смятый в кулаке полевой цветок. Агнесса крепко, до боли, вцепилась в Сенину руку. Нас всех коленом под зад столкнули с пьедестала и топтали ногами.

Сеня недобро улыбнулся и вставил туфлю в щель. Из заднего кармана он вынул портмоне крокодиловой кожи, а оттуда новенький червонец и независимо помахал им перед носом швейцара. Тот осклабился:

— Сразу бы так. Разве теперь разберешь, кто есть кто. У нас публика солидная.

Тогда Сеня вытащил другую купюру и ласково сказал:

— Я — кинорежиссер, это — мой помощник, а это — будущие кинозвезды. И ты перед ними извинишься.

— Ги-ги, — вновь осклабился швейцар.

Сеня вытащил третий червонец и потасовал их, как заядлый шулер.

— У вас есть ковровая дорожка? Вот и хорошо. Так вот, для почетных гостей ты постелешь ее на лестнице.

И вправду, через мгновение дорожка уже лежала. Швейцар и гардеробщик вытянулись возле нее во фрунт. Сеня ступил на роскошный ворс, подмигнул нам и медленно, старательно вытер подошвы. Потом вдруг скривился:

— А теперь уберите. Что-то мне ваша забегаловка не нравится. Мы поищем получше.

И он, демонстрируя свою нержавеющую, тысячеваттную улыбку, спрятал червонцы назад. У двух ливрейных отвисли челюсти.

Агнесса в восторге чмокнула Сеню в щеку:

— А я сначала не поверила, что вы настоящий. Думала, так просто. Как все. От нечего делать.

Сеня расплылся уже в человеческой, не механической улыбке до самых ушей.

В ночной тишине опустевших улиц наши шаги звучали твердо и весело. Мы и только мы, сила города, его мозолистые руки, имели право на спецобслуживание, но мы плевали на это право и не променяли бы эту ширь улиц, ширь жизни ни на какие затхлые кабинеты, отгороженные коврами. Мы были свободны от любых хрустальных оков.

Агнесса щебетала Сене о том, что у них завтра с Виткой последний экзамен в технологический, что три первых они сдали хорошо и бояться им нечего, потому что у них еще и два года стажа по специальности. Вита, прижавшись к моему плечу, дышала легко и свободно, будто сбросив с души тяжелый камень.

Потом все замолчали, боясь разорвать неосторожным словом тонкие нити чего-то высокого, тревожного, неведомого, что звенело над нами, связывая наши судьбы в тугой горячий узел.

— Вы где-то здесь живете? — пошутил Сеня, кивая на солидный гранитный дом.

Агнесса остановилась и, словно спасая последнюю иллюзию, сказала:

— Да, нам пора. Иначе нас не пустят.

Я саданул Сеню локтем в бок и хрипло спросил:

— А вас к телефону… позовут?

— Обязательно, — Вита твердо посмотрела мне в глаза.

Двери парадного закрылись за ними. Потом загудел лифт — и все стихло. Мы перешли улицу и, остановившись в тени, дружно закурили. Все окна были темными. Прошла минута, другая, но ни одно из них не засветилось. Да и не могло засветиться.

— Не будут же они ночевать на лестнице, — виновато промямлил Сеня.

И когда дверь, тихонько скрипнув, выпустила на тротуар две светлые фигуры, мы пошли им навстречу.