он цивилизации

2.

– Ты спрашиваешь почему они странные такие, – начал, ухмыляясь Клэб – худощавый высоколобый парень из наших, из резуректов. Его оживили раньше моего, и считалось естественным, прислушиваться к его мнению. – Тут пока нас не было, целое вторжение и захват человеческой расы произошли!

Говоря подобное, он всегда краем глаза следил за пустоголовами, расхаживающими в стороне, – так мы окрестили местных за их исключительно странную манеру общения. В разговоре пустоголов никогда не использовал личных местоимений, таких как «я» или «меня». Сам себя он как личность и вовсе не признавал, а обо всех остальных отзывался, как о части некой великой общности.

– Хочешь сказать эти умники, – я махнул в туже же сторону, куда указывал его взгляд, – пришельцы?

С первого взгляда пустоголовы были неотличимы от нас: те же две руки, две ноги, голова – все как у обычного человека, но пообщавшись с ними хоть раз, становилось понятно, что это и не люди вовсе.

– Не… – произнёс мой собеседник, ухмыляясь, и тем самым разрушая мою догадку. – Вторжение здесь скорее метафора!

– Так, что же случилось, Клэб? – в тот момент я преисполнился любопытства.

Клэб принял хмуро насторожённый вид, который он относил к разряду философских и выдал примерно следующее:

– Я значит, брат, до того, как дошёл до жизни такой, – он поморщился и презрительно сплюнул, однозначно выражая свое отношение, и к здешнему образу жизни, и месту, где нас содержали, – кодером был! Хорошим таким кодером! – мой собеседник мечтательно прищурил глаза. – С пифоном работал, на си два плюса колдовал… и вот угораздило же меня с сетями связаться! – брови его напряжённо сгрудились у переносицы, обнажая всю палитру переживаний. – Впрочем, тогда в наших кругах все ими увлекались. Только и разговоров было, что о нейросетях об этих…

Он вдруг вопросительно на меня посмотрел, а затем про, между прочим, поинтересовался, застал ли я подобное или раньше откинулся.

– Вроде застал, – произнес я не слишком решительно.

Помню они появились впервые, когда я еще учился на электротехническом. В то время машинное обучение – так тогда называли тренировку нейросетей – воспринималось, как секс в старших классах. Все о нем говорили, единицы понимали, а занимался только препод. Работая с электроникой, я оказался неплохо осведомлён о принципах подобного рода соития, но вот в детали, как подобает вечному девственнику, так и не погрузился. Впрочем, был у нас один на курсе, кажется, мрачный Пин его звали, – хоть до препода и не дорос, но хорошо поднаторел с подобным. Только неприятным он был человеком, и поэтому сети эти в конечном итоге сделались для мне тоже чем-то таким неприятным и отталкивающим.

– Значит ты должен помнить, как все с ума посходили от этой новой заразы! – резюмировал Клэб, довольно скалясь, – А случилось это потому, брат, что мы тогда впервые столкнулись с чем-то совершенно чужим и в то же время очень на нас похожим! Казалось, что ещё чуть-чуть, и внутри одной из бесчисленных нейронных конструкций непременно зародится сознание, и вот тогда мы наконец узрим сущность, и подобную нам, и порождённую нами!

Говоря это, Клэб внезапно вскинул на меня свои пронзительные голубые глаза – единственное, что на его угловатом и не пропорциональном лице казалось правильным и одухотворенным.

– А знаешь, Макс, хорошие тогда времена были! – придвинулся он ко мне поближе, пытаясь как следует погрузить в атмосферу ностальгии. – Как сейчас помню это тревожное ощущение саспиенса разливавшееся в воздухе словно электричество и наполнявшее все вокруг магическим смыслом!

Он мечтательно прикрыл глаза, сделал глоток чая и замолчал. В холодном свете лампы дневного света его волосы загадочно топорщились, и мне воочию представился тот наэлектризованный воздух предчувствия чего-то, одновременно манящего и пугающего.

– И что же? что было дальше? – произнес я в полной тишине.

– А то! – лицо собеседника внезапно сделалось хмурым, а в голосе послышались злые ноты. – Ожидания наши оказались напрасны… Мы ждали нечто великое, а явилось… – не закончив фразу, собеседник разочарованно махнул рукой, прервал повествование и увлёкся поиском сигарет.

Только Клэб мог легко замолкать на самых интересных местах, и именно такого отвратительного рассказчика судьба подсунула мне в качестве товарища в этом богом забытом месте.

– Кто явился? – мое нетерпение перерастало всякие пределы.

– Да, по большому счету никто не явился. Все действующие лица этой злой комедии и так уже были здесь! – на лице Клэба теперь читалось раздражение, постепенно переходящее в безразличие. – Короче вот, что я тебе скажу, Макс, – он уселся рядом и нервно закурил, – когда мы поняли, что не они будут похожи на нас, а мы на них, было уже поздно…

***

– Так что-произошло-то!? – мне показалось, что я практически кричу на него, так сильно зазвенело в ушах эхо собственного голоса. Но Клэб, не только не удосужил меня ответом, а со свойской ему непринужденностью человека вульгарного и непосредственного легко переключился на другую тему. Меня сильно разозлила эта его манера общения, поскольку в тот момент я ещё не догадывался, что подобными отступлениями собеседник готовит благоприятную почву для своего великого откровения, с разных сторон подводя рассказ к ошеломляющему финалу.

– А теперь подумай вот о чем, – он лениво растянулся на своей койке расслабленно прикрыв глаза и отправляя в темноту сизые клубы дыма, – и учти, то, что я сейчас скажу, между прочим, не какая-то дурацкая гипотеза из двадцать первого века, а вполне себе современная медицинская догма! – Клэб закинул одну руку за голову так, что стала видна его волосатая подмышка и, устремив взгляд полный меланхолии в потолок камеры, вновь принял свой нарочито философский вид: – Человек, всегда был существом иррациональным, поэтому абсолютно все, что удалось нам выдумать гениального накрепко связано с интуицией! Ты согласен с этим утверждением, Макс?

Он вперился в меня так, будто от одного моего ответа зависела судьба его рассказа. Впрочем, у меня не было причин возражать. Я покорно кивнул, и он, оглядев меня снисходительно, продолжил оглашать свою великую тайну современности.

– Итак, согласно этой догме, достижения писателей, деятелей искусства, учёных и прочил людей не тривиальных по своей натуре, следует относить не к каким-то там логическим умозаключениям, как принято было считать раньше, а к совершенно непредсказуемым, хаотичным интуитивным прозрениям! Ты помнишь, как придумали таблицу химических элементов, или формулу бензола, пенициллин, или в конце концов закон тяготения? – Клэб смотрел на меня настойчиво и пронзительно. – Правильно! – произнёс он, даже не пытаясь дождаться ответа. – Внезапно! Неожиданно! Случайно! По причине, таящейся в нас иррациональности, порою неграмотный шаман или знахарь способен подобраться ближе к ответу, чем дюжина академиков и докторов наук, и все потому, мой друг, – Клэб понизил голос до шёпота, – что иррационалы и мистики – настоящие интуисты, они сердцем чувствуют, что надо делать!

Выговорившись, мой приятель занялся самолюбованием, самодовольно разглядывая свой профиль в куске старого зеркала и приглаживая непослушные черные волосы, а я терпеливо ждал, когда же он наконец подведет общий знаменатель под все свои пространные размышления. Но тут случилось неожиданное. Со шкафа, который больше походил на наспех скреплённые узкими трубками горизонтальные уровни, с гулким звуком что-то рухнуло. Перед ударом, я заметил большую серую тень, которая пролетала у меня перед самым носом, и даже невольно отпрянул от нее назад. Быстро оправившись от неожиданности и осторожно посмотрев вниз, я обнаружил там гигантских размеров пушистое существо, взирающее на меня нахальными злыми глазами.

Это был Франкенштейн – кот Клэба, по совершенно необъяснимой причине оказавшийся на станции вместе со своим хозяином. Совершая свой дерзкий налёт, он явно метил не в меня! Очевидно, что этот дикий охотник планировал приземлиться на стол, где еще в начале нашего разговора его хозяин острым ножом нарезал и разложил тонкими лентами длинные полоски вяленного мяса. Но что-то не позволило животному осуществить свой внезапный манёвр – кот здорово промахнулся. Возможно, причиной тому был излишний вес, который последнее время Франкенштейн набирал со скоростью бодибилдера, забросившего штангу. По всей видимости именно этот фактор и внес коррективы в баллистические расчеты старого охотника.

Клэб, оценив должным образом дерзкий выпад своего питомца, пинком отогнал его в сторону, так что дьявольский комок зла и шерсти зашипел, злобно оскалился и ретировался в тень, собираясь на безопасном расстоянии от своего мучителя вынашивать план мести. Когда он наконец затих в темноте, на нас по-прежнему продолжали смотреть две немигающие лампочки его желтых глаз.

– Но у интуиции есть и свои недостатки, – Клэб продолжил также внезапно, как до этого замолчал. – Будучи следствием глубинного бессознательного – как точно подметил еще старина Фрейд – она непонятна и не подконтрольна нашему разуму.

– Прости Клэб, потерял мысль… – произнёс я растерянно, играя с котом в гляделки. Да и было от чего растеряться, Франкенштейн смотрел в мою сторону так грозно, словно на кону стояла моя собственная жизнь.

– Я говорил про трудные отношения нашего сознания и интуиции, – недовольно уточнил рассказчик, словно его кот не являлся виновником возникшей паузы. – Сознание, вроде бы и хочет воспользоваться такой удивительной и невероятной силой, которой наделил нас Господь, впрячь интуицию в свою рабочую лошадку познания, надеть узды логики и формализации, но увы, не знает, как это сделать! Иными словами, интуитивные прозрения случаются крайне редко и их практически невозможно контролировать! – Клэб беспомощно развел руки в стороны в одной, из которых был зажат нож, а в другой шмоток мяса. Движение это показались «комку зла» угрожающим, и в углу зашипело. – Но так не могло продолжаться бесконечно, – произнес он, не обращая внимание на караулящего его мстителя – и пока ты «спал», тут у нас произошла настоящая революция! Раньше бытовало представление, что сознание – это венец производительной деятельности человеческой психики, эдакий властелин и хозяин всего, что мы есть, а оказалось, что это лишь досадный баг, паразит и узурпатор, беспомощный наблюдатель, пытающийся с помощью ловушки логики приручить непостижимый хаос бессознательного. Индусы первые заметили этот парадокс, пытаясь избавиться от своей Ахамкары, а затем несколько тысяч лет отчаянно пытались донести до остального мира свое открытие. Но озарение пришло только сегодня.