Цитадель утраченных лет

Глава 3. ЛОВУШКА

Они стояли тихо и неподвижно, как мертвые короли по сторонам арки, вжавшись каждый в свой угол. Немного повернув голову, Фенн мог частично видеть то, что происходило в склепе. Все, кто вошел, были новчами. На некоторых была воинская броня, и они остались у наружной двери. Двое прошли вперед, мужчина и женщина, и медленно прошествовали вдоль хрустальных колонн-саркофагов. Мужчина был с золотой бородой, в черных одеждах, отделанных серебром. Женщина держалась по-королевски и двигалась с неспешностью, подобающей ее возрасту. Одеяние и плащ на ней были пурпурные, волосы седые. Фенн заметил, что лицо у нее такое же утонченное, как у Арики. Оно было высокомерным и скорбным, а глаза — совершенно безумными. Ни мужчина, ни женщина не говорили. Они Шли так долго, что Фенн стал опасаться, что они, чего Доброго, не остановятся, а направятся в альков. Но вот мужчина — Фенн по его одеянию догадался, что это Жрец, — наклонил голову и удалился, оставив женщину одну перед замурованным в хрусталь высоким чернобородым королем, даже после смерти не утратившим своего орлиного взгляда. Казалось, она стояла бесконечно долго, не сводя безумных глаз с лица мертвого короля. Затем она заговорила:

— А ты все не меняешься, мой супруг. Почему ты не Меняешься? Почему ты не стареешь, как я?

Король мрачно смотрел на нее своими агатовыми глазами и не отвечал.

— Что ж, — сказала она. — Неважно. Мне многое надо тебе поведать. В твоем королевстве беда, вечная беда, и никто меня не слушает. Эти скоты-люди все наглеют, а твой сын, которому нечего делать на твоем троне, слишком мягок и не наказывает их.

Ее монотонный голос полон был беспокойства. Чувство чего-то ирреального охватило Фенна. Ему стало казаться, что мертвый король прислушивается с любопытством. Жрец находился за пределами видимого Фенну пространства. Солдаты неподвижно стояли у наружной двери, утомленные, с тяжелым взглядом. Фенн покосился на Арику. Взгляд ее был такой же, что и недавно в камере, — взгляд разъяренной кошки, и теперь он не мог ошибиться. Пальцы ее шевелились, будто кошачьи когти, все тело было напряжено.

Фенн начал потеть.

Королева новчей все говорила. Она рассказывала о бесконечных обидах и оскорблениях, о дурных деяниях и пороках придворных. Она была тщеславной и вздорной старухой, безумной, как мартовский ветер, и могла болтать хоть целую вечность.

Губы Арики зашевелились. Она не издала ни звука, но Фенн без труда прочел движения ее губ.

— Да замолчи же ты, замолчи. О боги, что над нами, заставьте ее замолчать и уйти! Если мы не попадем в город до того, как гонг возвестит день, мы оба пропали, и все из-за того, что она никак не заткнется!

От молитв она перешла к проклятиям, а старая королева все говорила и говорила.

Временами Арика бросала взгляд на Фенна, и глаза ее выражали отчаяние. Фенн и сам начал чувствовать, как давит на него время. Он не очень-то понимал суть дела, но ярость Арики была достаточно убедительна. У Фенна заболели ноги от долгого стояния на одном месте. Пот струился по его спине и груди. Он осознал вдруг, что воздух горяч, а нескончаемые слова старой королевы наполняют его, как рой пчел. Неожиданно она сказала:

— Я устала. И я не думаю, что ты меня слушаешь. Я удаляюсь. Доброй ночи, мой господин.

Она повернулась и двинулась прочь, шурша пурпурными одеждами. Подошел жрец и деликатно взял ее под локоть. Стража выстроилась рядами. Фенн посмотрел на Арику, и она взглядом велела ему молчать. Он с удивлением подумал, что это может быть за девушка и с чего ей понадобилось ради него так рисковать.

Женщина, священнослужитель и стража вышли из усыпальницы.

У Фенна ослабли колени. Он оставался где был, прислушиваясь к звукам, доносившимся снаружи. Наконец он вздохнул:

— Они ускакали, Арика. Слышишь цокот?

Она кивнула:

— Старая свинья… Я слышала, что она часто приходит сюда ночью поговорить с ним. Но почему — именно сегодня…

— Но теперь-то все в порядке, — успокоил ее Фенн.

И пока он говорил, жрец один возвратился в храм.

Он двигался быстро, как человек, избавившийся от обременительной обязанности и спешащий заняться чем-то поинтереснее. Протянув руку, он ударил по одной из хрустальных колонн-саркофагов так, что она зазвенела, а прочие, уловив этот звук, возвратили его, будто дальний перезвон колокольчиков. Жрец засмеялся. Он пошел дальше, направляясь прямо к алькову, и на этот раз надежды никакой не было. Он собирался подняться в храм по лестнице в толще стены. Фенн почувствовал, что его мускулы непроизвольно напряглись. Он задержал дыхание, чтобы ни одним звуком не предупредить жреца.

Глаза Арики сверкнули двумя черными искорками, и он увидел, как рука ее коснулась матерчатой желтой повязки, которую она носила на груди. Жрец прошел сквозь арку, и Фенн прыгнул на него сзади. Он обхватил новча одной рукой за шею и сжал его бедра своими. Он оценивал силу жреца по человеческим меркам, а любой сильный человек был бы опрокинут его весом и натиском. Но Фенн позабыл, что новчи не были людьми. Он и не подозревал, что живое существо может быть таким сильным.

Фигура в черном одеянии была, казалось, не из плоти и крови, а из гранита, китовой кости и стали. Вместо того чтобы упасть, как следовало бы, жрец бросился назад и швырнул Фенна на каменный пол, подмяв его под себя. Фенн выдохнул воздух и глухо простонал, голова его ударилась о камни, и на мгновение он подумал, что все кончено.

Откуда-то сверху он услышал голос Арики и понял, что она говорит что-то очень важное и срочное, но не мог разобрать слов. Он понял вдруг, что ненавидит этого златобородого, в которого вцепился. То была ненависть без воспоминания и причины. Но она была такой испепеляющей, такой бешеной, что охваченный ею Фенн позабыл обо всем, кроме жажды убийства.

Наверное, невероятное возбуждение придало ему сил Он крепче стиснул бедра жреца, а рука его стала как железные клещи, готовые остановить и голос, и дыхание, и движение крови. Он уже не осознавал присутствия Арики. Он забыл о себе. В мире не существовало ничего, кроме этого огромного, мощного золотого животного, которое он должен был уничтожить.

Вдвоем они выкатились из алькова и покатились среди хрустальных гробов, откуда глядели на них, следя за схваткой, одетые в красное короли. Сила у новча-жреца была исключительная. Фенн подумал, что это похоже на попытку скрутить ураган или взнуздать гребень волны. Они стремительно катились по полу, ударяясь о звенящие саркофаги. Одеяния жреца окутали их обоих, и внезапно на черно-серебряном фоне выступили красные пятна. Фенн не ослаблял хватки, он не чувствовал боли. Он знал, что стоит ему отпустить жреца, и он пропал. И он ни за что бы его не отпустил. Жрец когтями вцепился ему в ноги и вот-вот мог разорвать ему в кровь руки. Тогда Фенн всадил зубы в золотую шкуру врага, ощутил вкус крови и все сдавливал, сдавливал, сдавливал жреца в объятиях.

— Фенн!

Это был голос Арики. Арика взывала к нему откуда-то издали, искала его, о чем-то предупреждала. Он начал уставать. Он понял, что долго не выдержит. Почему она беспокоит его сейчас, пока новч еще жив? Он повернул голову, чтобы оскалиться на нее, и тут же осознал, что новч в его объятиях затих, что не ощущается никакого движения в его исполинском теле.

— Оставь его, Фенн. Он мертв. Уже несколько минут как мертв. О, Фенн, очнись же, оставь его!

Фенн медленно расслабился. Тело новча тяжело соскользнуло на пол. Он посмотрел на убитого. Немного спустя он попытался встать. Мышцы его были сведены судорогой, руки и ноги дрожали, как у старика. Темные ручейки крови стекали по расцарапанной груди и по бедрам, кости болели.

Арика поддержала его. Теперь она смотрела на него вроде бы с обожанием, и было в ее глазах что-то еще, что ему помешала прочесть усталость. Возможно, сомнение или даже страх — но что-то трезвое, расчетливое, что ему не понравилось. И это опять заставило его недоумевать, с чего бы ей вдруг понадобилось освобождать его из лап новчей. На убитом жреце под верхним одеянием была длинная белая рубаха. Действуя весьма проворно, Арика разорвала ее и перевязала Фенну самые большие раны.

— А не то останется след, по которому тебя и слепой найдет, — объяснила она. — Ну, а теперь идем.

Она вывела его из склепа на свет неподвижного мрачного медного солнца. Дул сильный ветер. Пахло г орячей пылью, и края мира были запорошены красным. Высоко наверху можно было разглядеть венчающий скалу храм. Это, наверное, было страшное место для заключенного. Почему новчи держали его там? Чего они от него хотели?

А чего от него хочет Арика? Он рад был, что вырвался на свободу. Он заковылял за Арикой по склону, усеянному высокими деревьями, которые качались на ветру. Усыпальница вырублена была внутри скалы. Ниже ее начинался город. Наверное, была еще ночь, потому что на улицах не чувствовалось никакого движения.

И опять это слово — «ночь» — пробудило чувство, будто что-то не так, и, взглянув на пылающее небо, Фенн покачал головой. На середине спуска Арика остановилась и достала из какого-то потайного места в кустах узелок.

— Вот, — сказала она. — Завернись в это. Капюшон накинь на голову, чтобы закрыть лицо.

Он неумело сражался со странным одеянием, большим бесформенным полотнищем, изрядно выпачканным пылью и серой золой. Арика быстро задрапировалась в такое же и помогла завернуться ему, не в силах ждать.

— Что это? — спросил он.

— Траурные плащи. Людям дозволяется посещать кладбища только ночью, поэтому на нас не обратят внимания, если увидят на улице. — Она добавила с усмешкой: — Тут всегда у кого-нибудь траур.

— Но почему именно ночью?

— А ты бы согласился, чтобы они ходили днем и тратили время, в которое им положено работать? Новчи людей не для забавы держат.

Она опять повела его вниз по склону, теперь уже почти бегом. Фенн не мог поспевать за ней. Она не раз возвращалась и торопила его, ругая и проклиная, почти в панике. То и дело они оглядывались на храм. Когда храм стал виден чуть в ином ракурсе, Фенн догадался о причине ее беспокойства. Это был огромный гонг, в несколько раз больше человеческого роста, мрачно блестевший в солнечном свете на крыше храма.

Они вступили в город, замедлив шаг до обычного. Кругом раскинулись кварталы бедноты. Громадные скопления хижин походили на грязное море, окружавшее остров, где высились дворец и жилища новчей. Здесь были и мусор, и отбросы, в которых без опаски возились крысы. Были здесь и кривые переулочки, и древние запахи живущих в тесноте немытых людей. Фенн презрительно фыркнул, и Арика стрельнула в него своими черными глазами из-под вымазанного золой капюшона:

— В камере воздух был чище, Фенн. Но придется подышать и этим.

Больше они не разговаривали. Полуразвалившиеся саманные домики спали под пыльным ветром. Окна в домах были занавешены рваным тряпьем, или же их не было вовсе. То здесь, то там плакал ребенок или тявкала собака. Они не повстречали ни души в этом невообразимом лабиринте переулков, и если их кто-то и видел, то самого наблюдателя видно не было Лицо Арики выражало напряженное беспокойство, и Фенн знал, что она с трудом сдерживается, чтобы не припустить бегом. Тяжело вздыхая, она проклинала старую королеву.

На крыше храма появились два жреца в черном — крохотные, как куклы, на таком расстоянии. Арика свернула в совсем узенький переулок — ни дать ни взять щель между саманными стенами. Здесь она рискнула шагать быстрее, безжалостно волоча за собой Фенна. Жрецы вдалеке наклонились, гигантский молот качнулся, и гулкий низкий удар гонга, возвещая день, пронесся над землей, усиленный многократным эхом.

Справа возник низкий дверной проем с засаленной пестрой занавеской, заменяющей дверь. Арика втянула Фенна внутрь, в душный сумрак, казавшийся после дневного света глухой тьмой. Что-то крупное шевельнулось поблизости, и мужской голос прошептал:

— Все в порядке?

Арика сказала:

— Он убил жреца. — Затем обратилась к Фенну: — Оставайся здесь.

Занавеска поднялась и снова упала. Фенн обернулся, ища Арику, но та исчезла, только ее траурное одеяние валялось на земляном полу. И вновь какая-то громада задвигалась рядом, очень легко для своих размеров. Между Фенном и занавеской упала мужская тень. Мужчина медленно наклонился, чтобы поднять упавший плащ, и, когда он выпрямился, Фенн разглядел его лицо в пыльном сумраке. Это было лицо новча.