Чужой среди своих

Глава 10 Если драка неизбежна…

— Сразу на кухню неси! — крикнула из комнаты мама, на несколько секунд показавшись в дверном проёме, — Я сейчас разденусь и займусь ягодами!

Угукнув, из последних сил затащил корзины на кухню, поставив их под стол, куда, на остатках сил, допихивал уже ногой.

Татьяна, Светкина мать, убрав со стола огромный, несколько закопчёный чайник с облупившейся эмалью, прошипела в мою сторону что-то крайне нелестное, но я, вымотанный донельзя, не обратил на неё никакого внимания. Женщина, сжав губы в тонкую нитку, обожгла меня взглядом и удалилась, каждый свой шаг вколачивая в пол так, будто забивала гвозди в голову. Мою, как я понимаю…

— Устал? — равнодушно поинтересовалась стоящая у печки немолодая соседка, даже не поворачивая головы. У нашей семьи с ней ровные, а скорее — никакие отношения, чем я, признаться, ничуть не расстроен.

Меня этот коммунальный быт в восторг не приводит, особенно странные, навязываемые сверху шаблоны, что, дескать, соседи в коммунальной квартире — это практически одна семья, большая и дружная. Это даже звучит странно, а уж когда сталкиваешься с коммунальной действительностью, ломаются любые шаблоны!

Понятно, что это отчасти от безвыходности, ведь, по обмолвкам родителей и дяди Вити, квартиры, хоть сколько-нибудь массово, начали строить при Хрущёве. Нет, строили и до этого… начальникам и передовикам производства, особо везучим и обласканным. А работягам — бараки! Если повезёт.

Ну а отчасти это отголоски тех р-романтичных времён, когда даже квартиры начальникам строили без кухонь, питаться коммунарам предлагалось в общей столовой, а детей сдавать в ясли. Кое-то из кремлёвских небожителей, как я понимаю, успел пожить в подобного рода начальственных коммуналках повышенной комфортности, и, быстро перебравшись в особняки и квартиры, ностальгирует на всю страну, очевидно, увязывая давно ушедшую молодость и задор с коммунальным общежитием.

Но от понимания сути до принятия — весьма значительное расстояние! А я если и смогу смириться с действительностью, то вот воспринимать её как норму, а тем более, радоваться, не смогу никогда. Мне, чёрт возьми, есть с чем сравнивать!

— Да так… — вяло ответил я соседке после короткой, почти незаметной паузы. Никакого желания вступать в бессмысленные разговоры у меня нет, но она вполне удовлетворилась моими словами. Собственно, вопрос из «дежурных», не требующих развёрнутого ответа. Приподняв крышку, женщина начала что-то мешать в огромной, трёхведерной кастрюле, наполнив помещение клубами удушливого пара, полностью сосредоточившись на этом занятии.

В кухню впорхнула мама, до отвращения бодрая и одухотворённая. Поздоровавшись с соседкой и обменявшись с ней несколькими бессмысленными соседскими фразами, она начала хлопотать над ягодами.

— Помочь? — для порядка поинтересовался я, уже зная ответ.

— Иди уж… — отмахнулась она, с упоением погружаясь в хозяйственные хлопоты.

— Помыться бы… — вяло мяукнул я, подымаясь с облезлого табурета.

— Ну так иди и умойся, — не поняла меня мама. Я открыл было рот, но в кухню зашла тётя Зина со своими стратегическими запасами, и, взглянув на тётку с огромной вонючей кастрюлей, я отступил, оценив свою позицию как безнадёжную.

Почти тут же свои корзины затащила в кухню ещё одна ягодница, и я, ничуть не фигурально сплюнув на пол коридора, зашёл к нам в комнату, пребывая в исключительно паскудном настроении. Скинув прямо на половичок куртку, вонючую от комариной мази, а потом мокрую насквозь рубаху, не менее вонючую от едкого подросткового пота, я ненароком увидел себя в зеркале.

— Да уж… — протянул я, повернувшись несколько раз то одним, то другим боком, — дрищь классический, обыкновенный! Понятно, что возраст такой… но всё равно — глаз не радуется! Мослы, обтянутые прыщавой кожей!

Физиономия, покрытая грязными разводами, погрызенная и опухшая от укусов, выглядит маргинально, и я бы даже сказал — нарочито маргинально. Кинематографично…

— В фильме-катастрофе можно снимать, — с отвращением постановил я, — из тех, где режиссёр напирает на чрезмерную натуралистичность.

Захотелось пить, и, взяв свою кружку, я приоткрыл крышку деревянной кадушки с водой и зачерпнул, жадно припав потрескавшимися губами. Высадив три кружки подряд, взял полотенце и мыло, и пошёл на улицу.

Под рукомойником я долго отмывался до пояса, замочив штаны и налив изрядную лужу. Поглядев на это безобразие, я философски пожал плечами, и решил довести дело до конца. Сперва, здесь же во дворе вымыл голову с хозяйственным мылом, а потом, притащив с колонки воду и сняв в коридоре жестяное корыто из оцинкованного железа, вымылся холодной водой у нас в комнате, запершись предварительно на щеколду.

— А как это всё будет чесаться! — мрачно посулил я озябшему отражению в зеркале, с трудом подавляя желание поскрестись. Какие-то покусы, погрызы, волдыри… и всё это вперемешку с юношескими прыщами.

Намазавшись мазью весьма сомнительной эффективности, оделся в чистое, и, ссутулившись, мрачно уселся на топчане, пребывая в том настроении, когда хочется — в морду!

— Миша… — заглянула ко мне в комнату мама, — я сейчас рыбу пожарю, будешь? А может, чего другого?

Согласившись на рыбу, вышел во двор, усевшись за стол, и, меланхолично подперев голову руками, начал бездумно наблюдать за играющей детворой. Вскоре мама вынесла на большом блюде жареную рыбу, а несколько минут спустя — гренки, вымоченные в разведённой водой сгущёнке, и кружку с кофейным напитком, прикрытую блюдцем.

Вкусная еда несколько примирила меня с действительностью, да и самодельная мазь, несмотря на специфический запашок, успокоила зуд. Запах, впрочем, меня не сильно смущает — здесь все пропахли солярой, машинным маслом, дёгтем, потом и Бог знает чем.

Отвлёкшись от внуков, за которыми он якобы присматривает, приковылял и плюхнулся на скамейку рядом со мной дед Паша по прозвищу «Зуда», настроенный поговорить. Бывший колхозник, наломавшийся на земле до инвалидности и потери ноги, он был «выписан» сыном из колхоза, и пребывает в перманентно хорошем настроении, воспринимая жизнь, как затянувшийся отпуск.

Благодушно окуривая меня ядовитым дымом самосада, он, перескакивая с темы на тему, бубнил что-то своё, напоминая радио со сбившимися настройками, из тех, где «гуляют» и каналы, и громкость.

— Это небось не Расея… — кхекая поминутно, повествовал он, — Нужны дрова — на! А рыба?

— Нет, вот где ты возьмёшь такую рыбу? — пристал он ко мне, входя в раж и наклоняясь поближе. Пахнет от него отнюдь не мятной свежестью, а табачным перегаром и отродясь нечищеными зубами. Благо, я уже поел…

«— В магазине, — проглотил напрашивающийся ответ, — В нормальной стране всё это можно купить в магазине!»

Выкинув рыбные кости в помойку, отнёс блюдо маме, и, вернувшись назад, обнаружил, что дед Паша, не тушуясь, пьёт из моей кружки, отставив в сторону руку с тлеющей «козьей ножкой».

— Ишь… сладенькое любишь, — покачал он головой, хихикая и отставляя кружку, — я вот…

Не дослушав его, взял кружку и выплеснул её содержимое на землю, взял гренки и пошёл к нам в комнату, слыша вслед обиженно-возмущённое:

— Ишь, брезгливый какой! Барчук сраный! Да я…

… а я был в бешенстве!

— Сукин сын… — меня аж трясёт! В голову полезло непрошенное воспоминание…

В молодости, после первого курса, я устроился работать на стройку, и была там пара ребят, только что из армии, которые самоутверждались, пытаясь давить на «молодых». Сами они ничего не представляли, обычные селюки с незаконченным средним образованием и высоким самомнением.

Такие обычно до седых мудей гордятся тем, что служили во флоте, погранвойсках или где бы то ни было, бегая по всякому случаю в фуражках и с флагами. Собственно, таким персонажам обычно и нечем больше гордиться…

Первый же «наезд» я отбил очень жёстко, и они приступили к психологическому давлению — так, как это понимают селюки. Было, в том числе, и постоянное «дай хлебнуть» и «я попробую», сообщаемое постфактум. После пары предупреждений, я одним движением выплеснул чай и разбил чашку о морду «дегустатора».

С каким трудом я сдержался сейчас… Да, это совершенно другая ситуация! Совершенно!

Дед Зуда не имел в виду ничего такого… Обычная, незамутнённая деревенская простота человека, для которого нормально хлебать щи из одной миски. Может быть даже, одной ложкой, облизывая её, обтирая о рукав и передавая дальше.

А для меня — триггер! Сколько их ещё будет, таких ситуаций? Ведь вляпаяюсь на ровном месте с такими реакциями…

Плюнув (в этот раз фигурально), я подхватился в сарай, ибо тело жаждет если не в морду, хотя бы — действий! У отца, как у всякого хозяйственного мужика, а тем более механика, с инструментами и комплектующими полный порядок.

По нынешнему времени, разумеется… Все эти ржавые кривые гвозди, вытащенные бог знает когда и из чего, и ждущие своего часа, заботливо разложенные по консервным банкам…

Хмыкнув, повертел в руках коловорот, и, покачав головой, положил назад. Перебрал набор слесарных инструментов, рубанков и фуганков… просто потому, что не мог не перебрать!

Наконец, отобрав себе годных досок и горбыля, на которые, как я знаю, у отца нет сиюминутных планов, в полчаса сколотил несколько вполне классических поддонов, и оттащил их к умывальникам.

— Всё лучше, чем в лужах стоять… — бормочу себе под нос, отряхивая ладони. Почему аборигены сами не сделали? Загадка…

— Медведь, — слышу краем уха, и, чуть повернув голову, тётю Зину, вышедшую во двор и калякающую с подругой из соседнего барака.

— Да ты что… — всплёскивает та руками.

— Так… пора валить! — постановил я, скрываясь из поля зрения женщин. Роль у меня этом эпизоде достаточно значимая, а зная женщин, они ж не отпустят, пока не узнают всё, что было, и чего не было!

Встреча с медведем в здешних краях не нечто из ряда вон выходящее… Настолько не из ряда вон, что мы тогда остались, и, черт побери, продолжили собирать ягоды!

Но всё ж таки событие не рядовое, а главное — свежее. Есть что обсудить и…

… из бараков я смылся через задний двор, предпочтя пройти через запутанный лабиринт сараев и поленниц, лишь бы не встречаться с женщинами.

— А то знаю я их… — бормочу себе под нос, осторожно ступая через наваленные железяки, невесть кем и когда притащенные и брошенные.

— В школу зайти, что ли? — задумался я, пожав плечами, поплёлся туда. Делать, собственно, решительно нечего…

В разгар буднего дня, да ещё и летом, поселок совершенно вымирает. Лишь изредка проедет трактор или грузовик, чадя на всю округу чёрным вонючим дымом, да пробежит по своим четвероногим делам лохматая, не перелинявшая ещё дворняга, с видом донельзя деловитым и сосредоточенным.

Если свистнуть и похлопать по колену, собаченция вяло шевельнёт хвостом, осторожно поглядывая в твою сторону. При повторе она охотно, хотя и осторожно, бежит навстречу, замедляясь в последних метрах, и отчаянно метя пыльную дорогу даже не хвостом, а усеянной репьями мохнатой задницей, подставляет под ласку голову, а потом и живот.

Ворота во дворах приоткрыты, и видно, что жизнь внутри еле теплится. Ветхие старики, которых в Посёлке не так много, маленькие дети, да изредка женщины, занятые домашними хлопотами.

Сейчас горячий сезон, страда́, время, когда выполняется План и зарабатываются деньги.

Народ работает на износ, и, насколько я знаю, здесь распространенно такое явление, как подработка после основной работы. Часто — на стороне, не по специальности.

Какая-нибудь сотрудница планового отдела или кадровичка, договорившись с начальством, уходит пораньше, и, переодевшись в соответствующую одежду, обрубает, к примеру, ветки у поваленных деревьев, получая за это существенно, иногда в разы больше, чем на основном месте работы.

Не всегда это добровольно, иногда на сотрудников оказывается давление собственное начальство — надо, надо, надо… План! Премия! Квартал! Перевыполним! Энтузиазм масс!

Больничные, отпуска… забудьте! На человека, решившего взять больничный по такому пустяковому поводу, как гнойная ангина, начальство смотрит, как сотрудник СМЕРШа на «самострела» в годы Войны.

Работают с температурой под сорок, пьяные от водки, недосыпа и переутомления. Несчастных случаев — прорва, но все они замазываются, заметаются под ковёр, маскируются.

Скрипя зубами, начальники дают накопленные отгула́ для сбора ягод, понимая, что иначе получат бабий бунт! При тотальном дефиците продуктов, такие вот самодеятельные заготовки продуктов хоть как-то спасают положение. По-видимому, начальству проще — так, чем организовать хоть сколько-нибудь нормальное снабжение.

Но! Нужно ударно отработать за отгула́, пойти навстречу… вы же понимаете?! И кулаком по столу, да с цитатами, которые оспорить легко, но нельзя…

В Леспромхозе, пользуясь световым днём работают буквально от зари да зари, за месяц зарабатывая больше, чем рабочий в Центральной России за полгода. Рабочие руки нужны — любые и побольше, побольше…

На Карьере, из-за взрывных работ и более серьёзного использования оборудования, инженер по технике безопасности смотрит на переработки строже. Но и там — десять, двенадцать часов в день скорее за правило, нежели за исключение.

План! Спущенные сверху цифры, тонно-кубометры, часы и дни хитро компонуются и подгоняются, уплотняясь или размазываясь согласно воле планового отдела, бухгалтерии и прочих, давая на выходе премии, ордена и медали за доблестный труд, повышения и… да, деньги.

На что в реалиях Союза может потратить деньги гегемон, особой загадки не представляет. Большинство, не умея тратить деньги и не вполне понимая их ценность в условиях Советского общества, с его плановым дефицитом, просто пропивает их.

Кто попроще — буквально, по окончанию сезона закупая алкоголь ящиками и сосредоточенно напиваясь день за днём, раздавая в долг и проигрывая в карты. Было, и нет!

Деревенские, желающие пофорсить, пускают пыль в глаза в родных местах, напаивая до изумления всех односельчан разом, а потом телеграфируют в правление Посёлка или знакомым, прося выслать им деньги на билет. Рассказов потом хватает на целый год…

Люди с фантазией гуляют в ресторанах, отстёгивая музыкантам червонцы и четвертные, возят на такси шапку и шубу, заказывая им отдельные машины и платя за каждую по три счётчика. Это классика…

Бывают и, так сказать, интеллектуалы, покупающие бочку с пивом и угощающие потом проходящих, купаясь в льстивом восхищении и порождая легенды о заработках северян. Или скажем, эстеты и театралы, выкупающие себе целый ряд на спектакле, который им и даром не сдался.

Некоторые, поработав несколько лет и накопив нужную сумму, вкладываются в покупку или постройку домика где-нибудь поближе к Малой Родине, ну или (самые просветлённые) где-нибудь в Крыму.

Сбивая с мыслей, мимо, подпрыгивая на ухабах, протарахтел мопед, водитель которого, чуть притормозив, оглушительно засвистел и прокричал что-то невнятное, но несомненно обидное, тут же дав по газам. Сидящая сзади девчонка крепче вцепилась в парня, прижавшись к нему всеми выпуклостями, и отсалютовав мне подолом светлого платья, взметнувшегося на ветру.

Ругнувшись про себя, покосился по сторонам и… да, свист, равно как и обидное, но невнятное, звучало в мою честь.

«— Я взрослый человек, — повторяю, как мантру, — я взрослый человек… Глупо обижаться на подростков!»

Несколько секунд спустя, спохватившись, взрослый человек вытащил руки из карманов штанов, засунутые туда, чтобы продемонстрировать окружающим свою взрослость, независимость и наплевательское отношение на всяких там…

— Оседать в деревне или в маленьком городке, купив себе домик, особого смысла не имеет, — вслух повторил я, снова погружаясь в размышления. Да, для меня всё это более чем очевидно…

Но я заранее, загодя подыскиваю аргументы на тот случай, если у родителей вдруг переклинит, и они проникнутся сельской пасторалью. Психолог из меня не бог весть какой, а с поправкой на собственный возраст и настоящее прошедшее время, приходится обсасывать потенциальную проблему со всех сторон, чтобы, случись чего, не подбирать аргументы мучительно и запоздало.

— Заработки в России в разы скромнее, — проговорил я, катая на языке произношение и пытаясь понять, какая мимика нужна для этого момента — пренебрежительная, или смущённая, — бытовые условия почти не отличаются, и остаётся разве что более мягкий климат, да пожалуй что, привычное с детства окружение, та самая Малая Родина.

— Кстати… — я даже приостановился, — нужно будет выяснить, а есть ли она у меня, эта самая Малая Родина? Свидетельство о Рождении, это одно… Ладно, подниму потом вопрос… только сформулировать его не забыть!

— Собственный дом, а не комнаты в бараках, это конечно здорово, но… — я задумался, пытаясь втиснуть Советские реалии в своё понимание нормальной жизни, что получалось откровенно неважно, — дальше-то что?! Всё та же колонка с водой или колодец, и хорошо ещё, если не слишком далеко. Всё тот же «скворечник» на задах… а всей радости — несколько соток, на которых можно посадить кусты смородины, вишню и яблоню сорта «Белый налив?»

— Город, — без нужды проговариваю вслух, — только город! Как минимум областной центр.

— Там… — делаю паузу и представляю, как пожимаю плечами, делая физиономию смущённо-неловкой, — есть хотя бы выбор, чем заняться…

— Да, — констатирую, чуть помедлив, — это должно сработать! Мама пару раз роняла при мне о художественной и музыкальной школе, и это было так… с придыханием! А у отца, пусть без придыхания, похожая реакция на спортивные секции и всякие «Очумелые ручки». Да, аргумент!

— Особенно если сказать, что я этого хочу… а я хочу! Здесь же, чёрт возьми, совершенно нечем заняться! Хотел ведь гитаре учиться и рисованию? Ну, вот он, шанс…

Наметив начерно основное, начал обдумывать варианты с жильём в абстрактном пока Городе. Здешние реалии я пока понимаю плохо, но то, что знаю, заставляет серьёзно морщить лоб…

Городская квартира, с водопроводом и канализацией, центральным отоплением, остановками общественного транспорта в нескольких минутах пешком, школами и кинотеатрами, магазинами с расширенным ассортиментом товаров — мечта, и по факту — почти несбыточная. Во всяком случае — отдельная.

Получить квартиру, а не комнату в коммуналке или общаге почти невозможно. Наверное, лет через десять, а вернее всего — двадцать, и наступит тот самый развитой социализм о котором с пеной у рта говорили его адепты, а пока он скорее недоразвитый.

Жилищный фонд, если верить словам родителей и дяди Вити, представлен преимущественно бараками, заводскими общежитиями и коммуналками в старых домах, как правило, дореволюционной постройки, и, подозреваю, дореволюционного ремонта. Хрущёвки, притча во языцех моего времени, во времени настоящем считаются роскошью.

С учётом судимости отца, а главное, статьи… Нет, с этой стороны — без шансов!

Есть кооперативные квартиры, но вступить в кооператив человеку со стороны, можно только при наличии очень больших денег, а вернее всего — связей. По крайней мере, в настоящее время. Опять-таки не наш случай.

— Коммуналка, — поморщившись, проговариваю итог, — без вариантов!

— И… — я чуть медлю, — это должен быть большой город! Как минимум областной! В маленьком городке все мои странности будут на виду, а в большом чудиков хватает…

Вдали показалась школа, и я замолк, прибавив шаг. В голову полезли мысли о том, что можно было бы окончить школу экстерном и пойти в универ, двигать советскую науку. Но…

… а вот нужно ли?

Двухэтажное здание, из-под облупившейся кое-где штукатурки проглядывает красный, обтесанный северными ветрами кирпич, курицей-наседкой греется на освещаемом солнцем пригорке, окружённое, как цыплятами, всевозможными хозяйственными постройками. Вокруг невысокий, по пояс, штакетник, источник вечных забот школьной администрации, и, как подсказывает память, один из главных источников травматизма.

Справа, за котельной, прячутся деревянные будочки «М» и низкое, несуразное бетонное помещение внушительной толщины с вечно сырыми стенами, где хранится инвентарь завхоза. Не совсем понятно, зачем, но оно утоплено в грунт, и вниз, в сырое и душное помещение с маленькими оконцами под самым потолком, ведёт десяток ступенек, на которых вечно что-то стоит.

В глубине коридора, освещаемого единственной тусклой лампочкой в самом конце, две металлические двери, вечно запертые, со смазанными солидолом амбарными замками. По слухам, циркулирующим среди школьников, там не только бомбоубежище, но и арсенал, в котором (опять-таки по слухам) хранятся не только противогазы, но и самое настоящее оружие. На тот случай, полагаю, когда злобное «НАТО» соизволит высадить десант в столь стратегическом месте, как наш посёлок…

Слева, за угольными сараями, прихотью неведомого мне архитектора разнесёнными с котельной, прячутся «Ж» и вечно запертый бетонный куб с инвентарём для физкультуры, убираемой туда на сезон. За кабинками (тоже почему-то деревянными) располагаются теплицы, в которых для школьной столовой выращивается всякая зелень. Там же требующий ремонта «уголок ЮННАТов», о котором я знаю только, что он есть.

К зданию школы ведёт грунтовая дорога, метров за двадцать переходящая в асфальтированную, и растекающуюся в неровную, асфальтированную лужицу перед крыльцом. Остальные дороги и дорожки — грунтовые, выложенные по обочинам половинками вкопанного углом, белёного кирпича.

Сзади, за школой, стадион с вытоптанным футбольным полем, содержащийся в образцовом порядке спортивный городок военизированного типа, и неизбежные в этих реалиях подсобные помещения, сараи и сараюшки, за которыми и происходят почти все школьные разборки. Здесь же, передавая обслюнявленную бутылку портвейна или папиросу по кругу, как братину, мальчишки приобщаются к взрослому, мужицкому миру.

Во дворе школы броуновское движение, где основную роль играют мельчайшие частицы с октябрятскими значками, приколотыми на отвороты рубах и курток. Частицы эти вездесущи, шумны, писклявы, жизнерадостны, и представляют немалую опасность для окружающих.

Когда такая частица бежит, повернув голову вбок и весело перекликаясь с товарищами, не глядя по сторонам и не всегда соображая, в какой точке пространства она в данный момент находится, это опасно, но прежде всего для самой частицы. А когда она, частица со значком октябрёнка или с пионерским галстуком, имеет в руках банку с краской, ведро с водой, грабли или любой другой инвентарь, она становится опасной уже для окружающих!

В центре асфальтированной площадки каменной бабой высится завуч, одним своим видом усмиряя пыл броуновских частиц, которые бы в ином случае, полагаю, носились бы вовсе стремглав. А так они хотя бы изредка, поймав спиной суровый взгляд каменной дамы, замедляют скорость до хоть сколько-нибудь приемлемой.

С изяществом тореадора (во всяком случае, искренне на это надеюсь!) уворачиваясь от пробегающей мелочи, отпрыгивая и придерживая за плечо, я почти без потерь (капли извёстки на штанах, я полагаю, можно не учитывать) добрался до крыльца школы, поздоровавшись по пути с завучем. Та, окинув меня цепким взглядом, кивнула приветливо.

Тут же, заметив неладное на подотчётной территории, завуч заморозила начавшийся было конфликт с эффективностью Медузы Горгоны.

— Волопасов! — рявкнула она зычным контральто, — Опять?!

Волопасов, незнакомый мне крохотный веснушчатый мальчишка, один в один Антошка из мультика, что-то начал отвечать писклявым дискантом, размахивая руками и подпрыгивая на месте. Я, не вслушиваясь, трогаю нерешительно ручку двери, но, после короткого раздумья, решаю пройтись сперва по школьному двору.

Чёрт его знает, зачем я сюда пришёл… Есть среди одноклассников три-четыре человека, общение с которыми меня в принципе устраивает. На безрыбье…

«— Не думал никогда, что недостаток нормального общения может так сильно давить на психику» — мелькает в голове, и моё намерение перебраться (для начала!) в большой город, крепнет на глазах. Дефицит и прочее — плевать… Ну или нет, вру… сам себе вру.

Но всё-таки это вторично! А вот роскошь человеческого общения, возможность общаться не с ограниченным кругом лиц с ограниченным кругозором, дорогого стоит…

Сунув было руки в карманы, тут же, засмущавшись неведомо чего, вытащил их и пошёл с деловитым и независимым видом, озабоченно поглядывая по сторонам, будто ища кого. На меня поглядывают с любопытством, перешёптываются, тыкают пальцами…

Нет, я не главный экспонат в человеческом зоопарке, но я, чёрт подери, всё ж таки экспонат! Так, во всяком случае, мне кажется… Подростковая мнительность, м-мать…

«— Чёрт… как же неловко» — мучаюсь от внимания, чувствуя, как начал алеть ушами. Хочется уйти прочь… но с другой стороны, не будет ли это похоже на бегство?!

«— Все делом заняты, а я…» — мелькнуло несвойственное мне, коллективистское, вылезшее из подсознания.

«— А среда влияет, — отмечаю озадаченно, — и ещё как! Всего ничего здесь, а уже начало перемалывать…»

Количество мелких школьников на квадратный метр прямо-таки зашкаливает. Они по второму раз белят стволы деревьев, рыхлят почву, что-то копают, с энтузиазмом таскают по полведра, поливая (зачем?!) деревья в школьном дворе, и занимаются тем, что на здешнем языке называется, наверное «Приучение общественному к труду школьников младших классов», ну или как-нибудь так…

— Миша? — поправив съехавшие с носа очки, неуверенно окликнула меня учительница географии, по образованию педагог младших классов, отвлёкшись от объяснения каких-то премудростей октябрятам. Отряхивая испачканные в земле руки, она сделала несколько шагов навстречу, — Здравствуй! Не удержался всё-таки, пришёл?

— Здравствуйте, Ираида Викторовна, — невесть почему смущаюсь я, — да вот…

— Твой класс внутри школы работает, — улыбнулась она мне понимающе, — Соскучился?

Пожимаю плечами, не зная, что сказать… и уже жалея, что вообще пришёл.

— Ну, иди… — мягко сказала она, возвращаясь к малышам.

… и я пошёл.

— Здоро́во! — на ходу мотанул головой Лёха, в чью спину тут же ткнулся край парты, которую он перетаскивает с одним из одноклассников.

— Мы на втором этаже! — кинул приятель, поудобнее перехватывая тяжёлую парту и входя в поворот на лестничной площадке, вниз, — где кабинет биологии!

Прижавшись к стене, пропускаю его напарника, молча кивнувшего мне и тут же сдувшего упавшую на лоб мокрую от пота прядь волос. Оглянувшись вниз, и увидев, что там тащат стулья, я поспешил зайти на второй этаж, освобождая проход.

В школе полный кавардак! Повсюду грязь, шум, суета… В приоткрытую дверь одного из классов видно, что там отдирают от стен краску. В другом классе девочки, замотав головы косынками, размывают с потолков побелку, роняя на пол тяжёлые известковые капли.

Кабинет биологии я нашёл с третьей попытки, как это часто и бывает. Смутили плакаты и наглядные пособия, наваленные возле одного из классов.

Логично предположив, что кабинет находится если не за этой дверью, то за соседской, я ошибся, и моя голова, просунутая в дверной проём чужого класса, стала причиной дурацкого, и, в общем-то, беспричинного веселья. Класс биологии оказался аж в другом конце коридора, и его дверь была подпёрта гипсовым бюстиком Толстого.

— Михаил? — удивилась мне Изольда, стоявшая у самой двери, — Здравствуй! Рада тебя видеть! Тебе что-то надо?

— Да вот… — снова смущаюсь я то ли всеобщего внимания, то ли запаха разгорячённого девичьего тела и близости маленькой груди, излишне туго обтянутой старым, штопаным платьем, — Здравствуй! Здравствуйте, девочки! Вот, зашёл… помочь, наверное.

— Здорово… — приветствую двух одноклассников, которых не сразу заметил за шкафом, отодвинутым почти на середину класса. В ответ вялые кивки.

Девочки, вразнобой ответив мне, обступили, обсыпали вопросами, и почти тут же, как стайка воробьёв, вспорхнув, улетели в дальний конец класса.

— Помочь? — нахмурила гладкий лобик Изольда, — Ну не знаю… ты же от практики освобождён…

— Да! — уже более решительно кивнула она, — Врачам виднее! Ты лучше вон… в уголок сядь, посиди! Поговорим. Читал «Известия»? Ещё одна страна на африканском континенте решительно встала на путь строительства социализма! Здорово, правда?!

— Здорово, — вяло отзываюсь я, не желая вступать в заведомо проигрышные споры, — Но ты меня совсем уж за инвалида не держи! Воды принести или парту передвинуть меня хватит!

— Нет, нет… — замотала головой она, и тут же кинулась за поддержкой к классной руководительнице, вошедшей в дверь, — Татьяна Ильинична! Ну хоть вы скажите ему! Он от практики освобождён, а…

— Добрый день, Татьяна Ильинична, — перебивая старосту, здороваюсь с учительницей, — хорошо выглядите!

Вру, ой вру…

— День добрый, — рассеянно отозвалась та, — Спасибо, Миша, ты тоже выглядишь… окрепшим.

Последнее слово она произнесла несколько неуверенно, вглядываясь в мою опухшую физиономию.

— Вот… — энергично киваю я, — выгляжу хорошо, а чувствую себя ещё лучше! Пришёл вот на практику…

— Нет, Миша… — женщина всплеснула полными руками, — ты не понимаешь! Эпилепсия — коварная болезнь…

Она закатила целую лекцию, согласно которой я — инвалид я тяжёлым заболеванием, и в любой момент…

— Ч-чёрт… — саданув кулаком по стене, немного пришёл в себе от боли, и, сделав вид, что не заметил выглянувшей из двери девичьей головки, пошёл по коридору к лестнице, на ходу слизывая выступившую на костяшках кровь, — лучше б не приходил! Как помоями… и ведь с лучшими намерениями! Чёрт…

То и дело пропуская занятых делом людей, спустился вниз, и, постояв с тяжёлым сердцем у школьного крыльца, пошёл куда глаза глядят. Ноги сами принесли меня сперва на школьный стадион, но и там народ вовсю занят делом, от чего стало только хуже.

Постояв, плюнул и пошёл за сараи, хлопая себя по карману куртки. Папиросы на месте…

Привалившись спиной к стене сарая, верчу в руках мятую пачку. Курить, конечно, вредно…

— Непременно брошу, — обещаю сам себе, чиркая спичкой. Бездумно затягиваюсь и выбрасываю из головы соблазнительные виденья, как я на попутных поездах еду в Москву, где покоряю приёмную комиссию в МГУ…

— А, Стукнутый! — прервал мои мысли знакомый голос, и, повернув голову, я увидел знакомую физиономию Кольки Второва, светящуюся откровенным, нескрываемым злорадством.

— Гля, парни… — он повертел головой туда-сюда, как бы ища поддержки у компании, с которой пришёл, — кто с нами! Ещё не в дурке?

— Угомонился бы… — пробурчал кто-то из ребят, демонстративно отходя в сторону и закуривая. Ещё несколько человек отошли вместе с ним, и, достав папиросы, закурили и заговорили о чём-то, бросая иногда в нашу сторону короткие взгляды.

Но не все…

… стоит, подперев плечом чахлое деревце, Севка, ломая пальцами сорванную веточку и глядя на меня с тем безжалостным любопытством, какое бывает у детей, обрывающих крылышки у пойманных насекомых. Это не очень-то красиво, но в общем-то уместно у малышей, исследующих мир, а для парня его возраста подобная тяга к садистским проявлениям, явление нездоровое.

Леван, фыркнув и скрестив руки на груди, отошёл в сторону. С Колькой, как я понимаю, он по-прежнему в контрах, а мне он не простил ни выговора в тот день, ни, тем более, эпилептического припадка. Подростки в таком возрасте обычно максималисты, и обида, наложившаяся на первобытные инстинкты, требующие давить слабейшего, дала свои ядовитые ростки.

«— Как назло, — мрачно констатирую я, — ни Ваньки, ни Лёхи… Будь они здесь, могли бы миром разойтись, а сейчас не уверен…»

Курю, не глядя на Кольку и стараясь не вслушиваться в ядовитые слова, вылетающие из поганого рта.

— Всё те же на манеже… — зевнув, произношу я, поймав паузу в монологе Второва, и, потушив папиросу о стену сарая, отлепляюсь от неё, — Ладно, парни, бывайте… а я пошёл.

— Правда глаза колет?! — перекосился Колька и захохотал — наверное, в его понимании, обидно и демонически.

— Вроде того, — киваю я, — Отрепетируешь новый номер, я, может быть, и захочу послушать. А так… бывай.

В кругу нейтралов заусмехались, отпустив несколько реплик, слышимых только своим.

«— Удачно отбрил» — с ноткой самодовольства констатирую я, с ленцой делая несколько шагов.

— Ссыкун! — летит мне в спину, — Ссыкло.

— Точно, — соглашаюсь с ним усмешливо, и, судя по ответным усмешкам нейтралов, сарказм они оценили. Хочу добавить ещё несколько хлёстких фраз… но отчаянным усилием воли зажимаю горло фонтану своего красноречия!

Нет, не потому, что я сторонник минимализма, и не потому, что мне (ха!) стало стыдно вдруг бодаться с малолеткой. Всё проще… и немного обидней.

Все мои хлёсткие фразочки и афоризмы, отточенные в форумных баталиях, не всегда хорошо вписываются в местные реалии. Не говоря уж о том, что я не то чтобы мастер стендапа…

— Да ты… — выплёвывает Колька, и, не подобрав достаточных аргументов, бросается на меня, пытаясь схватить за грудки.

«— Если драка неизбежна, — мелькает в моей голове чужой голос, — бить надо первым!»

— Стоять! — сбивая его руки, я отскакиваю в сторону, демонстрируя подобие боксёрского передвижения, — Руки!

Несколько раз сбиваю его руки, тянущиеся не то к отвороту моей куртки, не то к горлу.

Я тоже рос на улице…

… но чёрт подери, я на ней не остался!

— Стоять, я сказал! — выставив перед собой руку, давлю голосом и сбиваю атаки. Колька подставляется… и ах, как подставляется…

Отмечаю машинально открытую челюсть, печень, снова челюсть…

… но вместо того, чтобы ударить, я отхожу, сбиваю его руки и отталкиваю пятернёй раскрасневшееся лицо. Раз, другой… снова сбиваю руки…

— Х-ха, — отчётливо произносит Севка, щелчком пальцев отправляя окурок по высокой дуге, — Действительно, цирк!

Колька окончательно звереет, накидываясь на меня с кулаками, но… пусть я не в форме, но и он отнюдь не мастер! Все эти размашистые удары и нелепые передвижения я вижу заранее и легко сбиваю руки, ухожу в сторону и отталкиваю его…

… недолго.

Несколько секунд, и на его руках повисли нейтралы.

— Парни… — благодарно киваю им, поправляя потрёпанную одежду, — спасибо. С дураками связываться… сами понимаете.

Подмигивание…

… и я ушёл, понимая, что всё сделал — правильно!