Чужая

10 Злая ведьма

Она убедилась на следующий же день.

— У папы на шее ожог, — сообщил Поросёнок без малейшего сочувствия. Они сидели вдвоём на траве в мареве из солнечного света и гудения кузнечиков. — Просто ужасный ожог, он всю ночь орал, не давал мне спать. Он говорит, что это ты. — Тут Поросёнок вдруг замолчал, — всё его внимание переключилось на пчелу, севшую ему на руку.

— Ой, Анабель, пчела! Я боюсь!

Анабель машинально щёлкнула пальцами, и пчела исчезла.

— И что… твой папа? — напряжённо напомнила она. (Как странно, он ведь даже не спросил, правда ли… что это я).

— Он теперь всем говорит, что ты злая. Что все считали, что ты добрая ведьма, а ты оказалась злая. А на самом деле, какая ты ведьма, Анабель? Добрая или злая?

«Добрая»… «Злая»… Воспоминание пришло, как наваждение. Как давно это было. «Люди любят всё упрощать. Для них весь мир — как шахматная доска. Всё делится на чёрное и белое»…

— Не знаю… — она запнулась, — Ну… наверное, добрая. — Но в голосе её не хватало убеждённости.

— А Белинда? — Поросёнок завертелся. — Белинда из сказки — добрая или злая?

— Белинда? — Как не тягостно было Анабель, она рассмеялась, живо представив реакцию самой Белинды на этот вопрос. — О, Белинда…

Но Поросёнок уже вспомнил о другом.

— Ой, да! — он хлопнул ладонью по ободранной коленке. — Папа ходил к священнику, и тот сказал, что все, кто у тебя лечились, должны покаяться, потому что ты злая ведьма, и служишь нечистому, и сила твоя от нечистого, и это грех, вот. Анабель, а ты служишь нечистому?

— Нет, — честно ответила Анабель. — Я никому не служу. Мы все никому не служим. Я вообще не знаю, кто это такой.

Прошёл обильный августовский дождь. Небо было серым и низким. Анабель шла в никуда по заплаканной траве.

На тропинке, петлявшей вдоль луга, показалась скрюченная в три погибели грузная фигура. Какая-то старуха. Анабель её ни разу не видела. Странно.

Анабель приблизилась. Старуха шла сосредоточенно, опираясь на палку и осторожно ставя уродливые искорёженные ноги. Её глаза под тяжелыми веками древней черепахи упрямо смотрели на кончик обвисшего носа. На носу задрожала густая желтоватая капля. Анабель ощутила невольную брезгливость — и тут же жгучий хлещущий стыд, как будто упала в кусты крапивы.

Старуха вдруг оступилась, уронила палку. Удержалась на ногах, закряхтела, нагибаясь. Анабель бросилась к ней со всех ног.

— Вот… возьмите… — она подняла, подала; посмотрела в лицо старухи с тревогой и ожиданием. — Я могу вам чем-то помочь? Может быть…

Выцветшие серые глаза в сетке морщин вдруг гневно сверкнули, беззубый рот решительно сжался в узкую щель. Старуха распрямилась, оттолкнув Анабель своей палкой.

— Отойди от меня! — взвизгнула она пронзительно. — Отойди! Изыди! Изыди, сатана, изыди, сила нечистая! Проклятая ведьма… гореть тебе в геенне огненной во веки веков!

И она поспешно заковыляла прочь, что-то свирепо бормоча и одной рукой продолжая размахивать палкой, а другой непрерывно крестясь.

Анабель стояла не шелохнувшись. По её лицу медленно стекали холодные жесткие слёзы.

Солнце померкло и охладело. Из щедрого, терпко кипящего оно стало тусклым и каким-то сероватым, как яичный желток. А, может быть, это ей только казалось?

Дом, так великодушно обновлённый, вымер, затих, и стал ещё более мрачным и тёмным, чем когда в нём не было даже пола, а по стенам ютились пауки в липких грязно-серых коконах.

К Анабель никто не приходил.

Это случилось не сразу. Нет. Сначала было не так… но даже ещё тяжелее. Люди приходили. Всё реже и реже, но приходили. Но что-то изменилось, сломалось. И не было силы, которая могла бы повернуть время вспять и возродить покой и счастье Анабель.

Между Анабель и теми, кто к ней приходил, возникла стена — незримая, но монолитная. Или она была всегда?

Анабель не знала, ничего не знала. Она только билась об эту стену, как птица о стекло, но лишь разбивала сердце.

Она смотрела на них почти раболепно; почти молила подать ей хотя бы крупицу былого тепла. За что? — хотелось ей закричать. За что? Неужели один удар мог всё разрушить, один ожог — всё испепелить? Посмотрите на меня. Ведь это я, Анабель, я всё та же, я люблю вас. Это правда, Белинда была права, она всегда бывает права, вы нужны мне больше, чем я вам. Так посмотрите же на меня… верните мне то, что было. Я сделаю всё, всё, что вы хотите, я отдам вам всю себя, всю свою силу. Только посмотрите, улыбнитесь, поверьте!

Но всё было тщетно.

В глазах людей уже не было доверия, не было даже простой благодарности. Они были хитры, они были настороже, эти редкие смельчаки, которые решились обратиться за помощью к ведьме… к злой ведьме.

«Злая ведьма» — читала она на их лицах… и не было магии, способной стереть это клеймо.

Она видела страх; страх, сковавший их сердца ледяной хрустящей коркой. А под этой коркой — она ощущала это чётко до боли, — таилось нечто другое… глухое, слепое, жестокое. Она не знала, что. Не хотела знать.

Довольно. Уходите, уходите все, оставьте меня со своими страхами, со своими косыми взглядами, со своими слухами, ползущими из дома в дом. Я облегчала вашу боль… а теперь мне самой больно, как никогда.

Потом в её дверь стучался лишь ветер.

— Это жестоко. Несправедливо. В чём я виновата? Я так много сделала для них, Белинда.

— Слишком много, Анабель. Больше, чем им было нужно. В этом всё дело, в этом твоя вина.

— Белинда, я не понимаю. Я не понимаю!

— Анабель, пойми, они всегда тебя боялись. Ты слишком сильна и ты другая. Ты даже лечишь совсем не так, как их жалкие ведьмы. Не накладываешь руки, не сушишь травы, не бормочешь бессмысленные заговоры. Ты не взываешь униженно к чьей-то силе. Ты — сама эта сила.

— Но они были мне благодарны. Были, Белинда!

— Да, дорогая. Но в них жили и благодарность, и страх. Ты не давала повода страху, но он всё равно разрастался как снежный ком с каждым твоим чудом. А теперь этот повод возник и прорвал плотину. Анабель, берегись.

— Беречься чего? Разве они могут причинить мне вред?

— Только один, Анабель. Только один, и они уже его причиняют. Тебе больно, а будет ещё больнее.