Чужак из ниоткуда 3

Глава пятнадцатая Пулковская обсерватория. Директор и братья Стругацкие

В Ленинград я полетел двадцать первого апреля.

Был вариант ехать на машине или на поезде «Красная стрела», но в результате выбрал самолёт.

Время. Его, как всегда, не хватало, а транспорта быстрее самолёта на Земле пока не придумали.

Его и на Гараде не придумали по большому счёту. Да, название гарадских самолётов можно было перевести на русский, скорее, как «гравилёт», поскольку на них были установлены гравигенераторы, в той или иной степени нейтрализующие действие силы тяжести. Однако сам по себе гравигенератор не поднимет машину в воздух — нужен двигатель и подъёмная сила. Поэтому реактивный (и не только) двигатель, крыло и несущий винт — наше всё. Как на Земле, так и на Гараде. А вот дирижабли гарадцы давно перестали использовать — с изобретением гравигенераторов они потеряли смысл.

Поездку, конечно, согласовал. Теперь, когда меня взяли под охрану, это было необходимо делать. Всего охранников было шестеро. Разного возраста и телосложения, по-разному одетые — они старались не походить друг на друга, чтобы легче было раствориться среди обычных прохожих. Но выделялись они всё равно. Взгляд и движения выдавали.

Работали они парами, в три смены, круглосуточно, по восемь часов.

Если шёл пешком — шли за мной в некотором отдалении. Если ехал на машине — ехали за мной в своей чёрной «волге». Метро — на метро, в том же вагоне. Не приближались ближе, чем на десять метров, но всегда были рядом. Молчаливые, быстрые, собранные. Если я встречался с Кристиной, старались и вовсе исчезнуть с глаз. Однако наблюдение не снималось ни на минуту. По ночам возле нашей квартиры в Новых Черёмушках или моей съёмной в Лефортово всегда дежурила чёрная «волга», в которой несли службу двое.

Поначалу они меня довольно сильно раздражали, и я постоянно на них оглядывался. Но затем постепенно привык и воспринимал охрану, словно свою тень. Вернее, две тени. Ну так и родная звезда Кемрара Гели двойная. Крайто и Гройто.

Двоих из шести я выделял особо — была в них некая заметная индивидуальность. Один чуть выше ростом, широкоплечий, бритый наголо — Борис. Второй — худощавый и ловкий — Антон. Кроме всего прочего, они были первыми, кто заступил на смену по моей охране, и сразу же отличились тем, что решительно пресекли попытку милицейского патруля проверить мои документы в районе Никитских ворот (с московской милицией мне хронически не везло, она постоянно норовила меня проверить и задержать, иногда мне казалось, что она просто нутром чует во мне чужака).

Утром двадцать первого апреля Василий Иванович доставил меня в Шереметьево. Там вместе с охранниками и пассажирами я прошёл регистрацию на рейс 2410, следующего по маршруту Москва-Ленинград, сел в самолёт Ту-104 и в одиннадцать часов сошёл по трапу в Пулково.

Чёрная комитетская «волга», ожидающая в аэропорту, отвезла нас прямиком в Пулковскую обсерваторию. Благо, там и ехать-то оказалось всего ничего, — из аэропорта машина выехала на Пулковское шоссе, свернула направо и уже через несколько минут въехала на территорию обсерватории. Остановилась у главного корпуса. Мы вышли.

— Ребята, может быть вы меня в машине подождёте? — спросил я. — Храм науки всё-таки, что здесь может со мной случится?

— Извините, Сергей Петрович, — произнёс Борис. Голос у него был неожиданно высокий, скрипучий. — У нас приказ.

— Я буду ждать, — сказал водитель. — Вот там, на стоянке. У меня тоже приказ.

Подъехала ещё одна машина — белый Москвич 403 с бирюзовой полосой на боку. Остановился рядом с нами. Из машины вышли двое мужчин. Один явно постарше, за сорок. Широкоплечий, с проседью в усах и чёрных волосах, зачёсанных назад. Очки в толстой пластмассовой оправе, спортивная куртка. Второй ниже ростом, не такой плотный, в похожих очках и куртке, но без усов, волосы зачёсаны вперёд, уши оттопырены.

На первый взгляд, они были не очень похожи, но я заметил, что носы у них практически одинаковые. Братья?

И ещё.

Вроде бы я где-то их уже видел, но вот где — припомнить сразу не мог. Ускользало воспоминание.

Мужчины, окинув нас внимательным заинтересованным взглядом, направились к ступеням главного корпуса.

Мы не то чтобы мешали, но стояли довольно близко. Моя охрана синхронно шагнула вперёд, прикрывая меня от них.

Мужчины остановились.

— В чём дело, товарищи? — спросил, нахмурясь, тот, что постарше.

— Ни в чём, — проскрипел Борис. — Проходите, товарищи, не задерживайтесь.

— Что значит — проходите? — усатый явно начал заводиться. — Что за указания? Вы кто такие?

— Я сказал — проходите, — голос охранника стал жёстче и приобрёл металлические нотки.

— Борис, спокойно, — сказал я. — Не цепляйся к людям.

— Я абсолютно спокоен, — сказал тот, что помладше, с оттопыренными ушами. — И кто тут к кому цепляется надо ещё разобраться.

Тут до меня дошло. Как говорится, словно током ударило. Правильно говорится, кстати. Серёжу Ермолова пока не било током ни разу. А вот инженеру-пилоту Кемрару Гели, бывало, доставалось. Ощущение запоминающееся.

— Борис? — переспросил я.

Мой охранник обернулся.

— Не ты, — сказал я, глядя на младшего. — Вы — Борис Натанович?

— Он самый, — сказал тот удивлённо.

— А вы, — я перевёл взгляд на старшего, — Аркадий Натанович? Вы — братья Стругацкие?

— Боря, — голос старшего повеселел. — Он нас знает!

— Я вас сразу узнал, — почти не соврал я.

— Нас ещё можно узнать? — ухмыльнулся Борис Натанович.

— Повесть «Стажёры», — сообщил я. — Реплика Юрковского в ответ на слова Юры Бородина, что он сразу узнал Быкова и Юрковского. Мирза-Чарли. Гостиница. Триста шестой номер.

— Лестно, лестно, — сказал Аркадий Натанович. — А вас, молодой человек, часом не Серёжей Ермоловым зовут?

— Ага, — сказал я, улыбаясь. — Это я.

— Приятно познакомиться, — Аркадий Натанович протянул руку.

— А уж мне-то! — искренне воскликнул я. — Шёл к директору обсерватории, а познакомился с любимыми писателями. Да я уже люблю Ленинград.

Братья засмеялись.

Борис и Антон, чтобы не мешать разговору, деликатно разошлись в стороны.

— Охрана? — понизив голос, осведомился Аркадий Натанович.

— Она, — сказал я. — Без неё никак, увы. Не пускают.

— Профессионалы, — одобрительно заметил старший из братьев. — Вон как сектора осматривают. Каждый — свой.

— Мы тоже к Владимиру Алексеевичу, — сказал Борис Натанович. — Собственно, он нас и пригласил на встречу с… вами. Мы давно знакомы, я же здесь работал.

— Борис Натанович, ну какое может быть «вы»! — воскликнул я. — Мне пятнадцать лет всего. Прошу обращаться ко мне на «ты», иначе я буду крайне неловко себя я чувствовать.

— Как скажешь, — улыбнулся Борис Натанович.

— А чего это мы стоим? — осведомился старший брат. — Эдак, и замёрзнуть недолго. Апрель в Ленинграде — не самый жаркий месяц.

— Конец апреля, Аркаша, — заметил Борис. — Конец.

— Тем более! — решительно отрезал Аркадий Натанович и направился ко входу.

Мы последовали за ним.

Директор Пулковской обсерватории Владимир Алексеевич Крат уже ждал нас в своём кабинете. Чуть полноватый, с серебрящимися от седины, аккуратно подстриженными остатками волос над ушами, в тёмно-сером костюме и при галстуке человек лет шестидесяти, улыбаясь поднялся из-за стола и пошёл нам навстречу.

— Боря, Аркадий! — воскликнул он радушно, пожимая руки братьям. — А вы, как я понимаю, Сергей Ермолов? — обратился он ко мне. — Юный гений.

Охрану мы оставили снаружи.

— Гений — это перебор, — сказал я. — Вундеркинд — да, с этим не поспоришь. Что до гения… История расставит приоритеты. И даст определения.

— История — дама капризная, — заметил Аркадий Натанович, усевшись за стол для посетителей. — Сегодня ей один по нраву, а завтра, глядишь, совсем другой.

— Не соглашусь, Аркадий, — сказал Владимир Алексеевич. — Точнее, не совсем соглашусь. — Он подошёл к дверям, открыл их, — Лидочка, сделай нам чаю, пожалуйста.

— Мне — с лимоном, если можно! — провозгласил Аркадий Натанович.

— С лимоном, — сказал директор. — И бутерброды с колбаской. Полукопчёной. — он обернулся к нам. — От бутербродов никто не откажется?

Чрез две минуты мы сидели за столом в ожидании чая с лимоном и бутербродами и вели оживлённую беседу.

Как будто заранее и с нетерпением её ждали и вот, наконец, дождались.

— Ты не против, Серёжа, что я на встречу с тобой Аркадия Натановича и Бориса Натановича пригласил, не согласовав с тобой? — спросил Владимир Алексеевич. — Мне показалось, что самые известные и талантливые в стране писатели-фантасты и самый — извини, я настаиваю на своём определении — гениальный юноша должны познакомиться. Для вящей пользы.

— Общественной? — осведомился Борис Натанович, поднимая брови.

— В том числе, — сказал Крат. — Что до истории, — обратился он к Аркадию Натановичу, — то она хоть и бывает капризной дамой, тут ты прав, но в конечном счёте действительно расставляет всё на свои места, — и тут прав Серёжа. Взять научные открытия или художественные произведения. Их ценность для человечества проверяется временем. То бишь, историей. К примеру геоцентрическая модель Клавдия Птолемея. Весьма талантливо математически обоснованная, к слову! — он поднял вверх палец. — Казалось бы, никаких сомнений в том, что Земля находится в центре Вселенной быть не может. Ибо научно доказано. Но!

— Пришёл Коперник, и всё пошло прахом, — сказал Борис Натанович.

— Именно! Но Коперник полностью отменил систему Птоломея, заменив её своей, а тот же Эйнштейн не отменил законы, открытые Ньютоном, а, скорее, дополнил своей теорией относительности, — директор обсерватории с лёгкой улыбкой откинулся на спинку стула, сплетя пальцы на животе. Он явно был доволен произнесённой речью. В которой, впрочем, лично я не услышал для себя ничего нового или оригинального.

— То же самое можно сказать и о художественных произведениях, — заметил Борис Натанович. — Критерий их значимости — время. Грубо говоря, «Дон Кихот» Мигеля Сервантеса проверку временем прошла, и человечество имеет великую книгу. А вот какая-нибудь «Памела, или Награжденная добродетель» [1] — нет.

— Кстати, о Ньютоне и Эйнштейне, — сказал Аркадий Натанович, который по моим наблюдениям слегка заскучал во время спича товарища директора. — Я правильно понимаю, что ты, Серёжа, опирался на их работы, когда создавал гравигенератор? И что вообще он делает, этот твой прибор? Уменьшает воздействие гравитационного поля?

— Да, — сказал я. — Экранирует. Гравигенератор создаёт вокруг себя или объекта, на который установлен, сферу с определёнными физическими свойствами. Внутри этой сферы воздействие того или иного гравитационного поля уменьшается в несколько раз.

— Того или иного? — спросил Борис Натанович.

— Скажем так — всех полей. Просто, если мы на Земле, то наибольшее воздействие испытываем от гравитационного поля Земли. Но не только.

— Приливы и отливы, — кивнул Борис Натанович. — Луна и Солнце.

— Сразу видно астронома, — сказал я.

— Я тоже знаю, от чего бывают приливы и отливы, — заявил Аркадий Натанович.

Директор обсерватории засмеялся.

Дверь открылась. Вошла секретарша Владимира Алексеевича Лида — симпатичная женщина лет сорока с подносом в руках. На подносе дымились чашки с чаем, стояла сахарница, блюдце с нарезанным лимоном и тарелка с бутербродами.

Я вдруг понял, что проголодался. Бутерброды оказались вкусными, чай горячим, крепким и сладким. Что ещё нужно, чтобы почувствовать себя отлично? Именно так я себя и чувствовал. Общение с любимыми писателями и директором старейшей обсерватории России и Советского Союза только усиливали это чувство.

— Гравигенератор — это невероятное изобретение, — сказал Аркадий Натанович. — Когда я узнал, то даже не поверил сначала. По моему разумению, мы могли его изобрести лет через двести, не раньше.

— А то и двести пятьдесят, — подтвердил младший брат.

Ого, подумал я, вот что значит гениальные фантасты. Точно попали. По моим прикидкам научно-техническое (и не только) развитие Гарада опережает Землю на два с лишним земных столетия.

— А если прибавить к этому ещё и сверхпроводимость при комнатной температуре, — Аркадий Натанович бросил на меня испытывающий взгляд, — то и вовсе какая-то фантастика получается. В хорошем смысле слова.

— Это ещё не всё, — подлил я масла в огонь. — Прибавьте сюда термоядерный, а затем и кварковый реактор, персональные ЭВМ, связанные в одну сеть, ядерный двигатель для космических кораблей и Дальнюю связь. Хотел бы добавить заодно и систему воспитания нового человека, но не добавлю. Возможно, позже.

— Почему? — живо осведомился Борис Натанович.

— Слишком сложно и долго. Нужно жизнь положить. Не готов.

— Ты хочешь сказать, что в принципе такая система у тебя имеется?

— В общих чертах — да. Но я бы не хотел углубляться. Не время, — я показал глазами наверх.

— Понятно, — сказал Борис Натанович. — Но это очень интересно.

— Стопроцентно обещать не могу, — сказал я, но, возможно, мы это обсудим в обозримом будущем.

— А что такое ядерный двигатель для космических кораблей? — спросил Владимир Алексеевич, меняя тему. — Фотонный, как вот у наших уважаемых фантастов? — он благосклонно посмотрел на братьев.

— «Тахмасиб» с фотонным отражателем покоряет Солнечную систему? — улыбнулся я.

— Ну-ка, ну-ка, — Аркадий Натанович потёр руки.

— Увы, — сказал я. — Не будет фотонного двигателя с отражателем. Слишком много неразрешимых на сегодняшний день проблем. Да что там на сегодняшний. Думаю, и на пресловутые двести-двести пятьдесят лет они останутся неразрешимыми. Начиная с топлива, которым, как все мы помним, для такого двигателя является антивещество, и заканчивая, собственно, отражателем. Но не переживайте. Ионный двигатель с ядерным реактором тоже неплохой вариант. Да, разгоняется корабль с таким двигателем медленно, тяга слабая. Но, разогнавшись, вполне способен покрывать межпланетные расстояния за недели и месяцы, а не годы и десятилетия.

— Ионный двигатель с ядерным реактором, — повторил Борис Натанович задумчиво. — Я правильно понимаю, что реактор в данном случае служит только для выработки электрического тока, который необходим для функционирования, собственно, ионного двигателя?

— Абсолютно верно. Разрешите? — я взял со стола директора чистый лист бумаги, достал ручку и принялся набрасывать схему. — Смотрите. Вот энергоблок. В него входит реакторная установка с радиационной защитой; система преобразования энергии из тепловой в электрическую — проще говоря, паровая турбина; далее — система охлаждения, состоящая из холодильников-излучателей; и, наконец, сам двигатель. Монтируем на каркасе-ферме, цепляем топливные баки, жилой и грузовой отсеки и вообще всё, что нам нужно…

Братья-фантасты и директор даже встали со своих мест и сгрудились за моей спиной, с интересом разглядывая эскиз.

— Строим, разумеется, на орбите, — сказал Аркадий Натанович.

— Разумеется, — подтвердил я. — Точнее, собираем. А на орбиту доставляем нашими, уже имеющимися, «Протонами» или даже «Союзами», оснащёнными гравигенераторами. Экономия такая, что порадует любую экономику.

— Правильно, — сказал Аркадий Натанович. — Экономика должна быть экономной [2].

Все засмеялись.

— Метко сказано, — одобрил я. — Надо будет запомнить.

— Гладко было на бумаге, — вздохнул директор обсерватории. — Хотя красиво, не спорю.

— Всё вполне реально, Владимир Алексеевич. — сказал я. — Включая обитаемую станцию на Луне, полёты к Марсу Юпитеру и дальше, если понадобится. Более того, всё это ещё при нашей жизни. Я мог бы рассказать в подробностях, но не имею права — это пока секретные сведения. Но, поверьте, станцию на Луне начнём строить очень скоро. А там и всему остальному черёд настанет.

— Никогда особенно не понимал, зачем нам обитаемая станция на Луне, — сказал Борис Натанович. — Хотя всегда о ней мечтал, это да.

Наш разговор с Береговым и Быковским был ещё свеж в памяти. Да и не только с ними. Аргументы о том, насколько нам в ближайшее время будет необходима Луна, высказывались мной за последнее время неоднократно — на самых разных уровнях. Можно сказать, заучил их чуть ли не наизусть. Осталось кратко изложить в очередной раз.

— Фантастика, — повторил Аркадий Натанович, когда я закончил. — И всё-таки я не понимаю. Всё, что ты перечислил, требует громадной научной теоретической работы. Которая, как я понимаю, делается только сейчас, что называется, на ходу. Как такое возможно?

[1] Популярнейший европейский роман середины XVIII века. Автор Сэмюэл Ричардсон.

[2] В нашей реальности эту фразу впервые произнёс Л. И. Брежнев на XXVI съезде КПСС в марте 1981 года.