Чудо-моргушник в Некитае

АЛЕКСАНДР ГЕЙМАН

ЧУДО-МОРГУШНИК В НЕКИТАЕ

или

НАСТОЛЬНАЯ КНИГА НЕКИТАЙСКОГО ИМПЕРАТОРА,

СОЧИНЕННАЯ КОРИФЕЕМ НЕКИТАЙСКОЙ СЛОВЕСНОСТИ,

ЛУЧШИМ ПЕРОМ СОВРЕМЕННОСТИ

МАСТЕРОМ ЛИ ФАНЕМ

В ЦЕЛЯХ БЛАГОРОДНОГО НАЗИДАНИЯ

И ДУХОВНОГО ВОСПИТАНИЯ

(Теодицея, практически)

Повесть об увлекательном путешествии святого графа Артуа

и отважного аббата Крюшона в загадочную страну таинственного

Востока,

о невообразимых подвигах двух героев и чудесах легендарной

Шамбалы,

о смертельных ветрогонках,

о том, зачем Амундсен на северный полюс ходил,

О ЛЮБВИ

и верности своему партнеру,

о феерических снах Родшида и Рогфейера,

об изгнании блудного беса, о медведе-говноеде,

о жизни благородного общества,

обо всем на свете

и о многом-многом другом,

а ещё о том, как вдохнуть новую жизнь в одного-двух генералов.

В своей уморительной, полной искрометного юмора книге Ли Фань беспощадно высмеивает пороки современного общества - древоложство, футбол, шамбализм, промышленную социологию, менструации у мужчин и т.п. Книга предназначена для написания по ней диссертаций филологами и психологами, а также для веселого смеха всех остальных.

А.Г.

Чудо-моргушник - это не просто одна из мировых книг смеха, бестселлер XXI века и настольная книга некитайского императора. Это ещё и завещание минувших тысячелетий тысячелетию третьему.

Заратуштра

Собрав воедино весь вековой комизм начиная с Аристофана и Петрония до Твена и солдата Швейка, Чудо-моргушник бросает его в лицо неведомому грядущему.

С.Клеменс

Ох, уж этот Твен... Всегда примажется к нам с Гейманом. Да ещё Заратуштре попугайничает!

Петроний

Что есть Чудо-моргушник? Уникальный способ сэкономить тонну сметаны: пять минут смеха заменяют стакан сметаны, а здесь великолепного, гомерического, здорового смеха - на целый год. Тонна сметаны за 16 баксов да это же фантастически выгодная покупка!

Льюис Кэррол

Ты-ы!.. Математик, называется! Считать не умеешь, Доджсон! Какая тонна сметаны?!. СТО тонн!

Возмущенный Автор

ОТ АВТОРА

Всякое совпадение имен, фамилий, названий и т.д. с реальными лицами и названиями является абсолютно случайным, все изображаемые события - никогда не происходившими, персонажи - полностью вымышленными. Ничего нигде никогда не было, никто никогда нигде не существовал (особенно Наполеон, Родшид и Рогфейер).

На балконе Версальского дворца, затененном матерчатым пологом от веселых лучей яркого июньского солнца, стояли двое - король Франции и его сенешаль. Они молчали - монарх читал некое письмо, а сенешаль по лицу своего сюзерена пытался угадать, какого рода новости получил возлюбленный монарх. Судя по лицу Людовика, вести эти были весьма удручающего толка: с первой же строки письма брови короля изумленно взлетели вверх, затем Людовик пошел красными пятнами, губы его сжались, дыхание сделалось прерывистым, а королевское чело омрачила глубокая морщина. По мере чтения лицо короля принимало все более и более страдальческое выражение, казалось, - Людовик готов разрыдаться, и наконец, когда король дочитал злосчастную бумагу, рука его бессильно упала вдоль туловища и выронила это загадочное письмо.

Луи глядел вдаль, на живописные углки Версальского парка, но глаза его не воспринимали их красоты. Король был близок к тому, чтобы рухнуть без чувств. Губы его дрожали, силясь выговорить нечто, и наконец, из уст короля вырвался стон:

- От-шпан-до-ха-ли!..

Луи всхлипнул, глотнул воздух ртом и вновь простонал:

- От-шпан-до-ха-ли!..

Не поняв своего повелителя, сенешаль быстро окинул взглядом веселый летний пейзаж, но не обнаружил там ничего, что могло бы вынудить любимого короля произнести это странное слово. В недоумении сенешаль спросил:

- Кого, сир? Герцогиню Бульонскую?

- Не-ет!

- Неужели маркизу Помпадур? - спросил сенешаль, сделав ложное предположение о содержании упавшей на пол балкона бумаги.

- Да нет же, нет! - простонал несчастный король, досадуя на несообразительность своего придворного.

- Ах, какова острота королеского зрения! - поразился сенешаль. - Я стою рядом с вашим величеством и ничего не заметил... Или это вон там, за теми кустиками?

- О Бог мой, сенешаль!.. При чем тут кустики? - скривился Луи. - Меня, меня отшпандохали!

- Вас?!. - сенешаль в замешательстве уставился на обожаемого властелина.

Внезапно ужасная догадка молнией сверкнула у него в мозгу. Несомненно, король повредился в рассудке, - вероятно, это из-за вчерашнего плотного ужина или... Видимо, у него галлюцинации и... Сенешаль похолодел от неожиданной мысли: король считает, будто его отшпандохали, а рядом сейчас был только он, сенешаль. На кого же будет думать король, в таком случае? И сенешаль с жаром принялся разубеждать боготворимого монарха.

- Вас, сир?!. Отшпанд... Кто? Когда? Да нет же, ваше величество, вам пригрезилось! Как вы только могли подумать такое, сир!

- Пригрезилось? - язвительно переспросил Луи.

Он окинул сенешаля взглядом поседевшего в сражениях полководца, которому несмышленый малыш задал вопрос: Месье, а вы бывали на войне?

- А что бы ты сам подумал, сенешаль, получив такое письмо? Или, по-твоему, оно мне тоже пригрезилось? Вон, почитай-ка сам.

Король устремил в беспросветную даль унылый взгляд, скорбно кляня свою несчастную судьбу, а сенешаль торопливо подобрал с пола исписанные листки и уставился в корявые строки. С первых же прочтенных слов на его лицо легла печать крайнего изумления.

ГЛАВА 1. ПИСЬМО ПОЗВАЛО В ДОРОГУ.

- Луи, какой ты по счету? - Кузен Ансельм тоже думал. - Поймите же наконец, император не поставит вас на фелляцию! - Карды-барды. - И почесывая, посношивали. - Этого аргумента ещё никто не опроверг. - и т.д.

Дорогой Луи!

Я вижу недоуменную мину на твоем лице. "Как же так", - напряженно размышляешь ты, - "всю жизнь держал меня за додика, и вдруг - "дорогой"? Что это - дежурная вежливость или лицемерие лукавого царедворца?" Успокойся, Луи - ни то, ни другое. Просто с отдаления в тысячи долгих миль даже твоя унылая образина кажется чем-то родным и милым - ведь она напоминает мне Францию... Надеюсь, Луи, тебя не обижает, что я не титулую тебя по установленному этикету? Видишь ли, годы пути выветрили из моей памяти придворные тонкости, и я, как ни стараюсь, не могу точно вспомнить твое имя, - может быть, ты Генрих, а не Луи? - ну да, пусть будет наудачу Луи, не помню уж, какой ты там по счету... *

____

* целиком письмо графа см. на стр. ___

Дойдя до этого места, сенешаль оторвался от бумаги и нерешительно спросил:

- Ваше величество, а можеть быть, мне не следует читать далее этот... эту... ибо вы, сир, впоследствии... ибо я...

- Нет, сенешаль, - тоскливо отвечал Луи, - читай уж все. Что уж! Все равно отшпа...

Голос короля-мученика прервался от рыдания. И пока сенешаль, изумляясь все более, читал послание графа, Луи сокрушался, сетуя на королевскую долю.

- Что же это такое, а, сенешаль? Ведь правишь, сил не жалеешь, приемы даешь, на охоту ездишь... И вдруг - на тебе: какой-нибудь борзописец-граф возьмет да отшпандохает, и что теперь? Извольте войти в историю Луи-неизвестно-какой-по - - счету Отшпандоханный! Ну за что, за что! Неужели он не мог послать эту пакость Елизавете Английской? Нет, да что же такое? Неужели, неужели во всей Европе нет монархов ещё хуже, чем я?

- Нет, ваше величество, - рассеянно отвечал сенешаль, дочитывая письмо.

- Что ты хочешь сказать? - вскипел король.

- Нет, ваше величество, - повторил сенешаль, - утешьтесь - вас не отшпандохали. Пока. Пока ещё не. Но, - добавил сенешаль, - опасность не миновала, и успокаиваться рано.

Луи непонимающе уставился на сенешаля.

- Почему ты считаешь, будто меня ещё не? И почему ты говоришь, что опасность не миновала?

- Дело в том, сир, - почтительно разъяснил сенешаль, - что не так давно мой кузен Ансельм - вы ведь помните моего кузена? - у него ещё всегда такой вид, будто он только что слез с козы, я ему заметил как-то...

- Так что там с этим Ансельмом? - нетерпеливо перебил король.

- Он, сир, получил очень похожее письмо, правда не из Некитая, а из Неиталии.

- Вот как? И что же?

- Через несколько дней его это... уже да.

- Что - уже да? Отшпандохали?

- Так точно, ваше величество, отшпандохали.

Луи засунул пальцы в ноздри, присел на корточки и, подпрыгивая, начал тонко пищать:

- Ва-ва! Ва-ва! Ва-ва!..

- Ваше величество! - вскричал встревоженный сенешаль. - Только не вешайтесь, умоляю вас!

- Как ты узнал, что я хочу повеситься? - удивленно спросил король, застыв на месте.

- Вы всегда засовываете себе пальцы в ноздри, приседаете и пищите "ва-ва!", когда хотите повеситься, - охотно объяснил сенешаль.

- Поразительная наблюдательность, - удивился Луи. - Надо же, а я и не замечал за собой. Так что ты говорил про кузена?

- Некий Пфлюген-Пфланцен прислал ему весьма схожее письмо, а потом...

- Все, я понял. Значит, это, так сказать, уведомление.

- Вот именно, именно, ваше величество.

- Немедленно принять все меры к моей безопасности! - распорядился великий король. - Во-первых, созвать сюда всю полицию, всех жандармов, всех...

- Ни в коем случае, сир! - возопил сенешаль. - Кузен Ансельм так и сделал. После того, как его это... уже да... Он пошел в полицию и попросил убежища.

- И что же?

Сенешаль горестно вздохнул:

- Отшпандохали.

- Кто?

- Злоумышленник, прикинувшийся шефом жандармов.

- Ах, вот как! Да, да, верно, - забормотал Луи. - Ты вовремя предостерег меня... Врага надо перехитрить. А что, если мне скрыться в потайное место?

- Это же предпринял и кузен Ансельм. Он пошел на конюшню...

- Опять к той кобыле? - перебил король.

- О нет, сир, он просто переоделся конюхом и зарылся в копну сена. Увы...

- Ну, ну?

- Ночью на него напал жеребец... На самом деле это был злодей Пфлюген-Пфланцен, который притворялся конем.

Лицо короля уныло скривилось.

- Неужели спасения нет?

- Есть, ваше величество. Во-первых, надо позвать кардинала Ришелье он наверняка...

- Уже да, - прозвучало от дверей, и на балконе появился кардинал.

Он низко поклонился королю и произнес:

- Рад служить вашему величеству, особенно в столь критическом положении.

- А откуда вы о нем знаете, ваше преосвященство? - недоверчиво спросил король.

Он недолюлбивал кардинала и не любил своей вечной зависимости от его услуг. Однако теперь положение было сложным как никогда, и в сердце короля боролись неприязнь к Ришелье и надежда, что кардинал опять разрешит возникшую проблему. С этим смешанным чувством Луи взирал на загадочного человека, чье могущество - увы, король сознавал это - превосходило его собственное.

Кардинал любезно улыбнулся и разъяснил источник своей осведомленности:

- Во-первых, ваше величество, я уже битый час подслушиваю тут за дверью. А во-вторых, я оставил у себя оригинал письма этого оригинала графа Артуа и внимательно изучил его.

- Погодите-ка, вы сказали оригинал, - удивился Луи. - Но ведь письмо у меня...

- Это факсимильная копия, ваше величество. Я поразмыслил и решил, что вам все же следует ознакомиться с этим писанием. В нем столько поучительного, знаете ли. А во вторых...

- А во-вторых, сенешаль хотел подсказать мне спасение от нависшей надо мной угрозы, - перебил король. - Ну, что это за средство, сенешаль?

- О, сир, чрезвычайно простое, но исключительно надежное. Горчичник на то самое место, объект покушений. Причем, слой горчицы должен быть как можно толще. Кузен Ансельм...

- Позвольте мне прервать вас, сенешаль, - решительно вмешался кардинал Ришелье. - Никакие горчичники тут не нужны. Вы превратно толкуете произошедшее. Вся его подоплека в том, ваше величество, что вас проиграли в карты.

- Меня? В карты? Проиграли? - оторопел Луи. - То есть как это?

- С некоторых пор, ваше величество, в Париже образовался некий клуб под названием "Картеж-балдеж". Так вот, разный сброд, то есть, я хотел сказать, сливки общества, то есть, - вновь поправился кардинал, - некоторые отдельные разложившиеся дворяне развлекаются там тем, что играют в карты на лиц из высшего круга, не исключая особ королевской крови. Проигравший обязан написать какой-нибудь издевательский пасквиль в адрес той особы, которую он, как называют эти разложенцы, проиграл. Многие монархи Европы уже получили сии, так сказать, послания.

- Не только монархи, - подал голос сенешаль. - Кузен Ансельм не так давно...

- До вашего извращенца-кузена мне нет никакого дела, сенешаль, холодно отрезал Ришелье. - Меня волнует исключительно благоденствие нашего великого короля и нашей великой Франции.

- Вот именно, - одобрил Луи. - Пусть такие цидульки получает хоть папа римский, это до меня не касается. Но как поступить мне, кардинал? Ведь что же это такое - правишь, сил не жалеешь, балы даешь, и вдруг - на тебе, отшпандохали!

И король широко расставил ноги, наклонил туловище, скрутил голову набок, замахал руками и заблажил:

- Б-в-уа, б-в-в-уа, б-в-уа...

- Не топитесь ваше величество, умоляем вас! - хором закричали кардинал Ришелье и сенешаль.

- Раз вы так просите, то не буду, - согласился король. - - Но как вы догадались...

- Вы всегда наклоняете туловище вперед, машете руками и блажите "б-в-уа, б-в-уа", когда хотите утопиться, ваше величество, - отвечал кардинал с почтительным поклоном.

- Да? Не замечал за собой... Но как же мне быть, как? Ведь правишь, сил не жалеешь, и вдруг...

- Надо подумать, сир, - и кардинал замолчал, прижав палец ко лбу.

- Сенешаль, а ты что же? - упрекнул король. - Мог бы и ты разок подумать над государственным вопросом.

- Я? Подумать? - изумился сенешаль. - Зачем мне это, ваше величество? Кузен Ансельм как-то раз пробовал...

- Довольно, - оборвал король, - не хочу слышать про вашего извращенца-кузена.

- А! - меж тем молвил кардинал. - Все очень просто. Откуда наш граф пишет свое письмо? А, ну да, из Некитая. Так, а дата... август будущего года... прекрасно. Все ясно, ваше величество. Я понимаю дело так, что наш граф Артуа таким экзотическим способом сообщает о своей мечте путешественника и нижайше просит отправить его в эту загадочную страну.

- Она настолько загадочна, что я никогда о ней не слышал, - заметил король.

- Ну вот и пусть ищет, - с тонкой улыбкой отвечал кардинал.

- Отправим под стражей? - уточнил сенешаль, живо схватив замысел Ришелье.

- Ну, зачем же... Отправим с целью великих географических открытий, а во-вторых, с государственной секретной миссией. Как полномочного посла нашей милой Франции, сир, - вы понимаете?

- Боюсь, мадам Помпадур будет разочарована, - сказал Луи.

- Но граф сам так просит, - убеждал кардинал. - Видите дату в конце листка? Август будущего года. Значит, граф к тому времени уже достиг Некитая и отправил письмо.

Король повалился в кресло и в замешательстве заболтал ногой.

- Но, кардинал, как это можно получить ещё не написанное письмо? Граф ещё не пустился в путь, а письмо... уже да...

- По неисповедимой воле Господа нашего возможны и не такие чудеса, возразил кардинал Ришелье. - Ясней ясного, сие чудесное знамение однозначно выражает Вышний промысел.

- Выходит, графу Артуа предначертано быть в Некитае?

- Никакого сомнения, сир, - склонил голову кардинал.

Сенешаль приблизился к королевскому уху и негромко произнес:

- Про горчичники все-таки не забудьте, ваше величество. Кузену Ансельму помогло, так что...

- Да отстаньте вы от меня со своим Ансельмом! - вспылил Луи.

Получив срочный вызов во дворец к королю, граф Артуа был несколько удивлен, однако ничуть не встревожен и не заподозрил ничего из ряда вон. Конечно, его положение фаворита и близкого друга мадам Помпадур не могло вызывать особой благосклонности короля. Но, с другой стороны, эта близость имела место с ведома и, разумеется, с негласного одобрения его величества, так что...

Увидев, что его проводили не в парадную залу, а прямо в королевскую опочивальню, граф понял, что беседа будет носить исключительно частный характер. Он ломал голову, что же будет предметом аудиенции.

- Ваше сиятельство, его величество готов принять вас, - прервал его размышления голос советника короля, шевалье N***.

- Поручаю себя покровительству святого Варсонофия, - прочитал граф молитву, перекрестился и мужественно шагнул в раскрытую дверь.

Король Луи, одетый по-домашнему в стеганый ватный халат, сидел на постели, опустив ноги в таз с горячей водой. Он пристально вгляделся в лицо графа и произнес:

- Не удивляйтесь, дорогой Артуа, что я вызвал вас в такой час и принимаю в этом месте. Речь пойдет о деле столь важном, экстреннем и крайне секретном, что я могу поручить его только вам и при этом - исключительно посредством личной беседы.

Далее король сообщил ошеломленному графу, что возлагает на него миссию огромной государственной важности - путешествие в Некитай и встречу с императором этой страны.

- Перво-наперво, - наставлял графа лично король Франции, - помните: главная, истинная и единственная цель вашей миссии - это средство от импотенции. Но, - король воздел вверх указательный палец, - это ни в коем случае не должно обнаружиться. Для прикрытия делайте вид, будто ваша цель противодействовать интригам Англии в Некитае, а ещё - христианская проповедь аббата Крюшона. Ну, а если на вас нажмут, то валите все на нужды мадам Помпадур.

- Ваше величество, - граф чуть подался вперед.

- Не приближайтесь ко мне! - взвизгнул Луи. - Или отведаете моего горчичника!

- Слушаюсь, сир, - отвечал удивленный граф. - Я только хотел спросить, а нельзя ли кого другого вместо этого толстяка-иезуита?

- Нельзя, - отрезал Луи. - Написали Крюшон - значит, Крюшон.

- Как прикажете, ваше величество.

- Далее, по прибытии в Некитай, в августе будущего года, отправите мне донесение.

- Но, сир, почему именно в августе? - удивился граф.

- Написано - в августе, значит, в августе, - снова отрезал король.

Он долго всматривался в мужественное лицо с волевым подбородком бывалого ветрогонщика и закончил:

- Все, граф, идите. Вам будет трудно, но я в вас верю.

- О, государь, вы так добры...

- Не приближайтесь ко мне!..

Вечером в будуаре мадам Помпадур Луи виновато вздыхал.

- Ах, Помпи, Помпи... Все-таки какая грязная вещь политика... Из-за тщеславия кардинала я вынужден жертвовать лучшими дворянами Франции... Представляешь - мне пришлось отправить в Некитай графа Артуа, гордость нашего двора, одного из самых блестящих вельмож моей эпохи... А все почему - кардинал Ришелье опасается, что граф превзойдет его в анонимных ветрогонках.

Мадам Помпадур прекратила процедуру разоблачения короля и испустила вопль крайнего негодования:

- Ты отправил из Франции моего Артуа!

- Ну да, я же говорю - Решилье решил избавиться от своего соперника в ветрогон... Помпи, граф достанет там средство от моей импотенции! Помпи, он пришлет тебе новую клизму!.. Помпи...

Ничего не желая слушать, мадам Помпадур перехватила одной рукой свою ногу у колена и заболтала ей в воздухе. Другую руку она воздела вверх, закатила глаза и начала громко стонать:

- Фе-фе! Фе-фе! Фе-фе!

- Ах, Помпи, умоляю тебя, только не стреляйся! - вскричал испуганный король.

- Отчего ты решил, что я хочу застрелиться? - спросила мадам Помпадур, на миг перестав стонать "фе-фе".

- Ты всегда болтаешь ногой и вопишь "фе-фе", когда хочешь застрелиться, - отвечал Луи. - Я выучил смысл всех твоих телодвижений, даже самых незаметных, Помпи. Видишь теперь, как я люблю тебя?

* * *

Ходжа слез с осла, открыл ворота и ввел животное во двор. Никто не приветствовал его и не спешил окружить заботами и вниманием, как подобало бы при возвращении отца семейства. Он вошел в дом - там стояла мертвая тишина. В середине комнаты на тарелке на полу лежала какая-то тухлятина. От нехорошего предчувствия сердце Ходжи кольнуло. Допустим, его жена, Михри, отправилась с детьми к сестре, но куда мог деться этот старый пень, дед Батай?

Ходжа вышел на крыльцо и через плетень углядел в соседском огороде Зуру, сына соседей, что приходились ему дальними родственниками по жене. Он громко крикнул мальчику:

- Будур паралитичныйдыр козелдыр?

- А-дур ораториум моцартдыр! - весело отвечал мальчишка, поедая брюкву.

На языке местных жительменов это означало:

- А где дедушка?

- Пошел в город, рассказывать притчу о трудолюбивом дехканине!

Ходжа помрачнел - дело было дрянь. Этот полоумный дед был проклятием их жизни с Михри. Его сумасшествие проявлялось в том, что он время от времени сбегал из дому и шел куда-нибудь к соседям или в ближнее селение и там рассказывал притчу о трудолюбивом дехканине. Уже только слушать рассказ было нешуточным испытанием - впору было самому рехнуться, слушая бесконечные повторы, отступления, старческий кашель и идиотское хихиканье, чем перемежал свою повесть старый маразматик. Рассказ его занимал добрых два часа, а суть притчи сводилась к тому, что один-де дехканин трудился-трудился всю жизнь, да так и помер и никакого добра не нажил. "И с вами это же будет", - неизменно заканчивал свой рассказ сумасшедший дед и разражался пронзительным громким хохотом, не отличимым от ишачьего рева.

Но и этим дело не кончалось - притча была всего-навсего вступлением. Ошарашенные слушатели ещё ошалело переглядывались, размышляя, как им поступить с этим пакостным долгожителем, а безумец немедля приступал к пророчествам. Он прорицал долго и вдохновенно, предсказывая различные невероятные события - по большей части, всяческие беды и несчастья, а затем поднимался и шел домой как ни в чем не бывало. Хуже всего было то, что эти пророчества неизменно сбывались, поэтому помешанного дела с его притчей не только ненавидели, но и боялись. Несколько раз его пробовали бить, но зловредный безумец всегда ухитрялся вырваться и убежать, а спустя время принимался за старое.

Но и это ещё было не все - в конце концов окрестные жительмены прекратили попытки образумить старого зло-пророка, а сразу шли в дом Ходжи и чинили разборку с ним и его семьей. Общий приговор был: следите, чтобы не вырвался, а если снова сбежит - пеняйте на себя. Легко сказать - следите: они уже стали привязывать старого Батая - и все равно, он нет-нет да ухитрялся освободиться и, само собой, тут же убегал куда-нибудь рассказывать свою притчу.

Ходжа тяжело вздохнул. Итак, старый дурак снова вырвался. Михри, конечно, заблаговременно ушла с детьми к родне в дальнее селение. Ему же, Ходже, предстояло теперь разыскать деда и водворить на место. На этот раз, судя по всему, путь лежал в столицу. Ходжа представил, что старому сморчку удалось каким-либо образом пробраться к самому императору, - и застонал от тяжких предчувствий. Спросят-то с него и Михри! Не мешкая, Ходжа собрал кое-что в дорогу, вновь навьючил осла и отправился в странствие.

На беду Ходжи, едва он отдалился от селения, в небе собрались свинцовые тучи, и незамедилительно хлынул страшенный ливень, а позже и град. Ишак взбрыкнул и сбросил Ходжу на землю, а вслед за тем понесся прочь по дороге. Яростные проклятие Ходжи заглушил гром. Ходжа кинулся вдогонку за строптивым животным и вмиг промок до нитки. А буря только усилилась. К счастью, Ходжа заметил вход в пещеру не так высоко в скалах над дорогой. Он поспешил вскарабкаться туда, решив повременить с поисками осла и безумного деда. Ярко полыхнула молния, высветив всю пещеру и то, что там находилось: большой ход с довольно высоким потолком и широкими сводами, чье-то раздетое тело на полу и рядом какую-то то ли сумку, то ли книгу.

Ходжа несколько раз окликнул лежащего, но ответа не последовало. Тогда он осторожно приблизился, решив было, что ему посчастливилось переждать грозу в обществе покойника. Но мнимый покойник повернулся на бок и что-то пробормотал - он всего только спал. Вновь полыхнувшее небесное пламя осветило спящего, и Ходжа убедился, что ему не померещилось: незнакомец был полностью гол, а рядом на полу лежала какая-то книга.

Ходжа попробовал разбудить спящего, но безуспешно. Чуть дальше в пещере валялось несколько вязанок дров - очевидно, пещерой пользовались как укрытием пастухи и охотники. Ходжа решил по крайней мере обсушиться. Огниво у него было с собой, и вскоре ему удалось развести огонь. Делать пока было нечего, и Ходжа осмелился без спросу заглянуть в эту загадочную книгу на полу. Он наугад раскрыл её, начал читать - и в тот же миг испустил короткий крик изумления и ужаса: в книге описывалось, как его дурной старик пророчествовал у трона некитайского императора! Увы, Ходжа опоздал - ему не только не удалось перехватить полоумного, но все происшествие уже занесли в хронику. Ходжа тяжело вздохнул и без спешки продолжил чтение.

* * *

- ... А потом, стало быть, - гнусавил, хихикая и попердывая, старик в тюрбане, - этот додик, дехканин то есть, пахал, пахал, хе-хе... я, то есть, к тому говорю, что вкалывал он, как верблюд, а не только пахал мотыгой, стало быть... Ну, пахал, то есть... хе-хе... пу-пу... да так и помер... А сказать попросту, подох, как все прочие дехкане до него, ну и, городские, конечно, тоже... как собака то есть... пу-пу... Так что подох он, трудолюбивый дехканин-то, - заключил старик, окидывая всех безумными блестящими глазами и мерзко ухмыляясь, - и никакого добра не нажил и ни хрена хорошего не увидел. Аминь!

Старик оглядел взглядом молчащий тронный зал, ощерился и злорадно закончил:

- И с вами то же самое будет!

Он утробно захохотал, и на его рев немедленно отозвались все ишаки императорской конюшни. Когда старик в тюрбане наконец отсмеялся, вновь наступило благоговейное молчание. Придворные, открыв рот, ждали, не будет ли что-нибудь добавлено к этой поистине неслыханой и потрясающей разум истории, полной глубочайшего философского смысла. Император гордо оглядывался на иностранных послов - теперь и они могут убедиться, какие светочи мудрости гостят у него во дворце! Наконец, император несмело покашлял и почтительно произнес:

- Святой отшельник, умоляю вас: продолжите ваши благочестивые наставления!

У подножья трона сидел какой-то рыжий очкарик с ехидным взглядом. При словах императора он изумленно вздернул брови и обернувшись к императору выразительно покрутил пальцем у виска, кивая в сторону старика в тюрбане. Однако император оставил без внимания эти знаки, а придворные хором поддержали:

- Да, да, отче! Вы - святой мудрец, вы небожитель Шамбалы, наставьте же нас на путь добродетели!

Старик заморгал, разиня рот и вытаращив глаза, - похоже, он ожидал чего-то совсем другого. Однако святой отшельник живо справился со своим недоумением - он, злорадно ощерясь, окинул взором зал и исполнил просьбу с великой охотой.

- Значит, эта... - прогнусавил святой мудрец, - хреново вам, мужики придется, особливо тебе, император, и блудливой козе, женке твоей, а маразматику Крюшону хуже всех. Ибо близок чудо-моргушник, и бойся его, и при входе Фубрик и на стрему поставит. И приидет к трону мокрушник и влепит богатырский чудо-моргушник, и тот, кто на троне, получит его. И почесывая, посношивали, и истинно будет так. И тот, кто придет дэ пэ жэ эм не будет хотеть укусить, но после будет пытаться, но не укусит. А тот, кто хотел укусить, укусит, но укусит не того. И укушенный отыдет, но на ветрогонки опоздает, ибо свят есть, и достояние обретет и расточит безвозмездно, ибо зачем же Амундсен на Северный полюс ходил. И будет проповедовать отважный галл, но не будут хотеть поставить его на фелляцию, однако поставят, но поставят не так. И скажет Жомка Фубрику: половина тебе, другая мне, а императору - пущай Рогфейер собачим членом руку пожмет, а ещё женка его. И се - боевое крещение Суй Жень принимает, и Тяо Бин в Лянях, и гегельянство повсюду, и Кант заточку свою Гегелю передал. Истинно, истинно говорю приидет чудо-моргушник, и пособники его всюду!

Онемев от ужаса и вжав голову в плечи, император слушал апокалипсические пророчества, доставленные посланцем Шамбалы. В толпе придворных слышались стоны ужаса и содрогания. Один только рыжий очкарик ехидно смотрел на святого вестника и насмешливо кривил рот. Он спросил:

- Чудо-моргушник - это когда шелбан кулаком дают, да?

Гость из Шамбалы метнул гневный взгляд на вопрошающего и ничего не сказал. А тот не унимался:

- Уважаемый Батай, вы с утра прокисшего кумыса не пили?

- Да прекратите же, Ахмед, неужели для вас нет ничего святого! завопил императорский палач.

- Это святотатство... Он кощунствует... - поддержал хор придворных.

- Святой отче, - заговорил император, - наставьте нас - как нам распознать пособников чудо-моргушника?

- У них рыжие брови, очки и ехидная рожа! - мгновенно выпалил святой вестник.

- А-а-а! - ахнул зал и все взгляды обратились на рыжего Ахмеда.

- Я говорил! - закричал палач. - Я всегда говорил!

- Мы все говорили! - раздался хор придворных.

Однако посланец Шамбалы посмотрел на палача и злорадно ухмыльнулся. Он заговорил снова:

- Бойся, император, ибо чудо-моргушник страшен, но страшны и пособники его! И страшны пособники явные, ибо рыжи и ехидны они, но страшней того пособники скрытые.

- Святой отец, - бойко заговорила ближняя фрейлина императрицы, наставьте нас, как нам распознать скрытых пособников чудо-моргушника?

- Эти пособники таковы, что будут ходить и всех поднимать на борьбу с пособниками чудо-моргушника, - немедля дал святые предостережения вестник Шамбалы. - И скажут они: мы враги пособников, а сами не таковы, но будут пособники хуже того. И скажет иной: не кощунствуй, Ахмед, ибо я благочестив - а сам не таков, но чудо-моргушнику пособник. И нарядится иная, и придворной фрейлиной назовется, а будет не такова, но пособник чудо-моргушника! Бойся, лысый, трясись, ужасайся! - говорил святой мудрец, оскалив рот в зверской гримасе и наступая на императора подняв руки и скрючив пальцы. - Ибо близится час, и чудо-моргушник при входе!

Император вжался в спинку трона с выпученными от страха глазами. Зубы его стучали, будто отбивали ритм какой-нибудь пляски. Императрица, вся побледнев от сознания исторического момента, сидела с выражением царственного спокойствия и благочестия на лице. Она задала почтительный вопрос:

- Святой апостол, умоляю вас, скажите - каковы признаки приближения чудо-моргушника?

- Приидет он, и увидите, что пришел, - рек божественный отшельник. Ибо многие в тот час будут говорить - бери руки в ноги, ибо чудо-моргушник у входа, а это будет не он. И приидет лже-моргушник и вкатит моргушник, и затрещат лбы, а это будет не он. Но как шест небесный от края до края огреет он, и затрещат лбы, но затрещат воистину. И будет он как могучий пинок, но гораздо сильнее. И будет он как вонючий хорек, но того нестерпимей. И сопрут сейф, и приедет заморский лекарь, и возляжет с блудливой козой, женкой твоей, а тут и приспеет чудо-моргушник!

Святой мудрец отступил от трона, окинул взглядом немо замолкший зал, удовлетворенно ухмыльнулся и уставился в глаза императору. Он молчал добрую минуту и внезапно гаркнул на весь дворец:

- Проснись, мужик, ты серешь!

Вслед за тем он повернулся и в звенящей тишине пошел к выходу, и покинул дворец, и больше его никто никогда не видел.

* * *

- Проснись, мужик! - послышался голос сзади Ходжи.

- А я и не сплю, - отозвался Ходжа, откладывая книгу.

- А я и не вам говорю, - последовал ответ, - я этого голого графа хочу разбудить.

Ходжа обернулся. У тела спящего сидел на корточках какой-то человек, одетый не по-жительменски и не по-некитайски. Он дружелюбно улыбнулся Ходже и поднялся на ноги. Оказалось, он довольно высок, горбонос и с маленькой бородкой - ни дать, ни взять дядя Сэм, как его рисуют в карикатурах. За незнакомцем виделось ещё двое.

- Я - Пит Грэйсон, - представился мужчина, - Фубрик по-блатному. А это, - показал Фубрик на остальных - дзенец один, ну, это типа бомжа, только с мистическими завихрениями, и при нем ученик.

Двое покивали. Дзенец был обрит наголо и узкоглаз - типичный некитаец, и одет соответственно. А вот ученик у него был какой-то странный - на вид типичный европейский священник, - рожа постная с приторной улбыкой. Однако одет он был по-восточному, и в углах глаз его светилась какая-то неизбывная скорбь. Да ещё ученик буддиста! Да ещё дубина в руках...

- Что-то тут не так, - забывшись, вслух проговорил Ходжа. - Иезуит - и вдруг в учениках у язычника!

При этих словах ученик язычника всхлипнул, вскинул дубину над головой и со всего размаху обрушил её, метя на череп дзенцу. Однако задуманное не получилось - дубина прошла мимо, и ученик, не удержавшись, сам хлопнулся на пол.

- Косоглазый он, - охотно объяснил дзенец. - Никак попасть не может. В этом-то и вся хитрость.

- То есть? - спросил Ходжа.

- Договор у нас с ним, - объяснил дзенец. - Он пытался было меня в свою секту загнать, а я ему предложил потягаться: давай, говорю, проверим, в ком святости больше. Если ты попадешь по мне дубиной, то я к тебе в ученики пойду. А уж если не попадешь, то стало быть моя вера лучше, и ты у меня будешь святого духа набираться. Вот он и лупит, проверяет, - достиг он просветления или ещё нет.

- Ну, а если он попадет? - спросил Ходжа.

- Значит, достиг, - невозмутимо отвечал дзенец. - Конец ученичеству, стало быть!

- Да куда ему, косоглазому, - махнул рукой Фубрик. - Теперь у него одна заповедь: век живи - век учись.

Ученик дзенца всхлипнул.

- Ну, а это кто? Вы, кажется, знаете? - спросил Ходжа, показывая на обнаженного, который так все и не просыпался.

- Как не знать, - отвечал Фубрик. - Мы уж тут были. Граф это, Артуа его кличка. Сколько уж мы его трясли - нет, все спит. Пошли в деревню за спиртным, а тут дождь. Ну, и вернулись.

- Но если вы с ним не говорили, то откуда знаете его имя и то, что он граф? - снова удивился Ходжа.

- Так в книге же все написано - ну, вот той, что у тебя. Это вот граф Артуа, раздели его наши на дороге.

Ходжа молчал, стараясь усвоить сказанное.

- Позвольте вас спросить, - обратился меж тем к нему дзенец. - А на каком месте книги остановились вы?

- Я читал про своего деда Батая, - отвечал Ходжа, вздыхая. - Как он прорицал некитайскому императору.

- А! Я ж говорил - это Ходжа, - воскликнул Фубрик. - Ты ведь - Ходжа, верно?

Ходжа подтвердил.

- Пришел домой, а Михри твоя упорола с детьми и полоумный дед в город смылся притчу рассказывать - верно?

Ходжа вновь признал, что это так:

- Не знаю, откуда вы прознали про дело, но не могу не согласиться, что вы излагаете все в точности так, как было.

- Вы все сами поймете, когда прочтете эту книгу, - заговорил дзенец. Мы-то уже прочли - там и про вас есть, и про вашего тестя, и вот про него. Знаете что - времени у нас много, а заняться все равно нечем. Были у Фубрика картишки, да ими полковник Томсон по ошибке подтерся.

- Да не по ошибке, - вставил Фубрик, - назло это он, в отместку за Гамлета, что им Жомка попользовался.

- Возможно, - согласился дзенец. - Так вот, почему бы вам не почитать нам вслух вот эту книгу?

- Но зачем мне читать вслух, если вы все уже знаете? - спросил Ходжа.

- Ну и что? Во-первых, все равно интересно, - возразил дзенец. - А во-вторых...

- А во-вторых, - снова перебил Фубрик, - на пятнадцатой странице написано, что ты сказал "фиг с вами" и стал читать. Значит, сядешь и будешь читать.

Ходжа хмыкнул, пожал плечами и сказал:

- О Всевышний, как удивительны твои дела! Фиг с вами, буду читать.

И Ходжа устроился поудобнее у костра, положил книгу на колени и приступил к чтению с самого начала.

* * *

ПЕРВЫЙ ДЕНЬ В НЕКИТАЕ

- Господа! Наша телега приближается к столице Некитая городу Некитай!

Возница остановил лошадей и, встав на сиденье, торжественно указал рукой куда-то к горизонту, где не видно было никаких признаков города.

- Внимание, господа! - продолжал кучер. - Для въезда в столицу надлежит переоборудовать экипаж в столичный вид. Прошу всех покинуть телегу вместе с вещами.

- Не вылазьте, граф, - произнес аббат Крюшон. - Этот кучер нас обманывает.

Граф смерил аббата уничижающим взглядом и назло вылез из телеги.

- Ну, а вы что же? - спросил возница.

Аббат вздохнул, достал из подмышки книгу, поискал в ней какую-то страницу, что-то прочел, снова вздохнул, осенил себя крестным знамением, пробормотал себе под нос "но не воссоединился с ними" и безропотно покинул свое место. Возница живо сбросал вещи своих пассажиров на дорогу, развернул телегу, отъехал на два десятка шагов и громко заговорил:

- Прошу прощения, господа! Я в столицу не поеду, ну её к свиньям, эту столицу. Не взыщите, что наколол, господа. Я бы со всей душой, да боюсь попаду императору в лапы, опять заставит мочу пить. Вам-то что - вы и не такого дерьма хлебали, а я... Ну, пошла!..

- Надо его догнать! - решительно заявил граф.

- Вы споткнетесь и упадете, - кротко возразил смиренный аббат.

Не тратя времени на спор со своим спутником-маловером, Артуа львиным прыжком кинулся вдогонку повозке. Уже на третьем шаге он споткнулся и грохнулся оземь, пребольно ушибив колени и подбородок. Кажется, он на короткий миг потерял сознание - в столбе дорожной пыли перед глазами графа мелькнули отрывки видений пережитого, в ушах зазвучали чьи-то восклицания и стоны, черное дуло ружья нацелилось ему в переносицу, чьи-то свирепые физиономии угрожающе вперились в него, а, ну да, это же грабители... кажется, я остался сидеть голым задом на камне, а Крюшон - этот толстяк, кто бы мог подумать! - оказался проворней меня и убежал... А впрочем, опомнился граф Артуа, почему же убежал? Он же вместе с ним продолжил топать пешедралом и в карантине оказался...

В этом-то карантине все и началось - это там их держали до тех пор, пока они не выучили некитайский язык, а это, доложу я вам, не под юбку козе залезть... Да черт с ним, некитайским языком, но вот эту проклятую книгу Крюшон раздобыл там... Точно, там. Говорит, что нашел под лавкой... Какая, к хренам, лавка - ему нарочно подсунули... С нее-то и начался этот идиотский фатализм: аббат Крюшон уверял теперь графа, будто все, что с ними произойдет, уже произошло и в точности описано в этой поганой книге... Граф успел возненавидеть аббата за время совместного путешествия и наотрез отказался читать эту нелепицу. А вот аббат прочел - и не узнать стало парня: некогда живчик, он ходил теперь, как пыльным мешком стукнутый, да бормотал себе под нос что-то вроде: "яйца вы мои яйца" или "член ты мой член" - и все заглядывал в конец книги и сокрушенно вздыхал: "но не воссоединился с ними". Впрочем, к черту лысому этого меланхолика-фаталиста! К черту! Надо действовать - решительно, непреклонно, безоглядно.

Граф поднялся на ноги, отряхнул пыль и зло спросил аббата Крюшона:

- Крюшон, какого дьявола вы не предупредили меня о том, что этот прохиндей затеял сбежать?

- Я предупредил, - с блаженной улыбкой христианской кротости отвечал аббат, - но вы не захотели послушать.

- Ну, хорошо, а зачем же вы тогда сами слезли с телеги?

- Так было предначертано свыше, - беззлобно рек служитель Божий.

- Как вы можете это знать, Крюшон? Вы что - Господь Бог?

- Нет, - смиренно отвечал аббат, - я только праведник. Зато на странице семнадцатой написано... сейчас, найду... вот... аббат безропотно покинул свое место. И произошло по-писанному - вы ведь не станете отрицать этого, надеюсь?

Граф с негодованием и некоторым замешательством вперился в лицо аббату Крюшону. Помешался он или издевается надо мной? - невольно подумалось графу.

- По-вашему, можно верить тому, что пишут в книгах? - язвительно спросил он наконец.

- Нельзя-с, но это Библия.

- Библия! - вскричал возмущенный граф. - Библия! Как вы, христианский миссионер, аббат, иезуит, можете молоть такой вздор! С чего вдруг это в Библии станут писать про нас с вами?

- А вы, ваше сиятельство, читали Библию? - кротко осведомился аббат.

- Я... Нет, но... - не находя слов, граф уставился на аббата с открытым ртом.

- В Библии про всех написано - и про нас, и про вас, - назидательно заметил аббат. - И отделит агнцев от козлищ... Стыдитесь своего маловерия, сын мой.

Граф вскипел - этот иезуит самого Христа заставит взбелениться. Давая выход накипающей ярости, граф Артуа решительно подошел к куче вещей и распорядился:

- К дьяволу ваш фатализм, аббат. Я не намерен сотрясать воздух в пустых словопрениях. Действовать! действовать несмотря ни на что - вот в чем залог успеха. Так что берите-ка вот этот саквояж и этот баул и несите туда - вон до того дерева.

- Зачем?

- Мы попытаемся добраться до столицы пешим ходом и перенесем вещи на руках, - непреклонно отвечал неколебимый граф.

- Но вещей так много! Мы не сможем отнести все.

- Мы их будем переносить на несколько десятков шагов, - объяснил граф свою методу, - складывать в кучу, затем снова переносить одну вещь за другой, сооружать новую кучу - и так все дальше и дальше. Пока, наконец, не достигнем цели. Главное - не сдаваться, не сидеть сложа руки. Хрен ли ты встал столбом, жирный мешок! - заорал граф вне себя, заметив вдруг, что аббат Крюшон, разинув рот, протягивает в его сторону палец с таким выражением, будто собирается сказать: ну, и додик! вот это додик! - А ну, бери, что сказано, а то я так тебе пну под мягкое место, что всю жизнь на животе спать будешь!

С незлобивой улыбкой аббат поднял баулы и понес их вслед за графом. Неожиданно граф ощутил сильный пинок и в гневе повернулся назад:

- Ах ты, хомяк в рясе! Ты чего это вздумал, придурок?!.

Аббат Крюшон с видом простодушного сожаления о своей неловкости смотрел на графа и виновато оправдывался.

- Это моя нескладность, граф! Я нечаянно налетел на вас углом сундучка.

- Да?

Граф глядел в невинные глаза аббата и не знал, что и думать.

- А ну-ка, аббат, идите-ка впереди меня! - распорядился он.

Аббат прошлепал на несколько шагов вперед, высоко вздернув свою кладь на груди. Они сделали пару шагов и вновь натолкнулись друг на друга - на сей раз граф налетел передней частью таза на седалище аббата Крюшона.

- Ах, ваше сиятельство! - кротко упрекнул аббат. - Вы так меня ушибли!

- Какого черта! - возразил граф. - Это вы надвинулись на меня своим задом.

- Будьте внимательней, сын мой, - попросил смиренный аббат. - Дорожные столкновения могут привести к членовредительству.

Они сбросили баулы на землю и вернулись к куче за новым грузом. И опять - через несколько шагов граф Артуа вновь сшибся с аббатом. От удара тот полетел на дорогу и упал на четвереньки. Оборотившись назад и не поднимаясь на ноги, аббат мягко укорил неловкого спутника:

- Сын мой, вам грешно! Вспомните заповедь - вам надлежит возлюбить своего ближнего.

- Вы что, рехнулись! - завопил граф. - Какого черта вы все время подставляете мне свой зад?

- Вот вы говорите, что я подставляю вам свой зад, а я не подставляю своего зада, - возразил аббат не поднимаясь с земли.

- Нет, подставляете! - опроверг граф. - Уже второй раз.

- Нет, сын мой, - мягко отвел святой аббат. - Служителю Божиему не подобает подставлять свой зад. В Писании на этот счет строго указано. А я во всем исполняю Писание, следовательно, я не делал этого.

- Вот что, Крюшон, - решительно заявил граф. - Идите-ка вы рядом со мной, и предупреждаю - лучше не пробуйте вылезть вперед.

Аббат безмолвно осенил себя крестным знамением и, подняв кладь, пошел слева от графа. Внезапно он остановился и оказался за спиной графа Артуа. Однако граф был начеку и мгновенно развернулся. Вовремя - он еле успел увернуться от пинка, что был нацелен ему в седалище.

- Ах ты, жирный козел! - скосоротился граф. - Значит, ты так?!. Ну, держись, святоша!

Он побросал вещи на дорогу и пошел на аббата, выставив кулаки. Кроткий аббат неожиданно ощерил рот в выражении неприступной решимости биться насмерть и вытащил откуда ни то острую заточку длиной в хорошую ладонь:

- А ну-ка, подойди ко мне, грешник, я те зенки-то повыколю! - процедил аббат сквозь зубы.

Ошарашенный граф едва сумел отскочить от выпада - острие метило ему в глаз. Они кружили на дороге друг против друга - аббат с заточкой в руке, а граф - все пытаясь вытащить свою шпагу, застрявшую так некстати в ножнах. Внезапно граф заметил приближающиеся к ним клубы пыли.

- Погодите-ка, аббат, - предложил граф Артуа. - Кажется, сюда едет повозка.

- Конечно, она и увезет нас в столицу, - моментально согласился миролюбивый аббат прежним незлобивым тоном - он уже спрятал свою заточку куда-то в складки своей сутаны. - В Библии об этом ясно написано - на странице двадцатой.

- Так какого же дьявола, - вновь начиная заводиться спросил граф, - вы не отговорили меня таскать эти баулы?

- В Писании, - кротко разъяснил аббат, - сказано: и эти два додика принялись таскать одну вещь за другой от кучи к куче. Вот мы и принялись таскать. Зачем же восставать против промысла Божия?

Граф хотел было резко возразить, но тут как раз подъехала повозка.

- Никак, в столицу? - спросил возница, остановив телегу, запряженную мулом. - Ну, кидайте сюда свои шмотки.

Они погрузились, и некитаец - по виду, горожанин среднего достатка принялся расспрашивать своих пассажиров:

- Не вы ли будете, господа, аббат Крюшон и граф Артуа?

Граф Артуа ещё только открывал рот для удивленного возгласа и последующего согласия, когда его опередил аббат.

- Вот вы говорите, будто мы аббат Крюшон и граф Артуа, - возразил аббат, - а мы не аббат Крюшон и граф Артуа.

- Что вы такое мелете, ваше преподобие? - возмутился граф.

- Это хорошо, - меж тем отвечал некитаец-возница, не слушая графа, это хорошо, что вы не аббат Крюшон и граф Артуа. А то прошлый год приезжали два проходимца из Франции, вот те самые аббат и граф, так сколько мы от них натерпелись! у-у! Ой-ой-ой... Особенно император наш. До того довели человека - с горя мочу свою начал пить. Народу, - грит, - нужна уринотерапия, я буду пропагандировать уринотерапию! А хозяин ихний, где жили, А Синь, - продолжал рассказ словоохотливый возница, - так тот с тоски всю Библию наизусть выучил. Его спросят: А Синь, ты когда сто денежек долга отдашь? - А он только головой кивает да улыбается. Суета, - грит, - сует и всяческая суета! - И знай улыбается и ни за что не отдает - да у тебя же кошелек стибрит из кармана - это он у аббата перенял - иезуитская школа.

- Позвольте, - прервал граф Артуа, - а вы случайно не могли бы описать внешность этих двоих - якобы аббата и якобы графа?

- Отчего ж не описать, - согласился некитаец. - Обоих знаю, особенно этого якобы прощелыгу аббата. Мало, что ль, он у меня на шаромыжку обедал. Ну и козлы! - особенно аббат Крюшон. А граф что за додик! Ни одной юбки мимо не пропустит. Идет по улице, увидит какую-нибудь дуру, - сразу штаны с себя долой и хлобысь животом в лужу! Ляжет, сигарку запалит да себе в голый зад воткнет и рукой девке-то машет: ту-ту! я твой маленький пароходик! Это у них французская любовь такая.

- Сын мой, - огорченно заметил на это аббат Крюшон графу, - вы поступали грешно, вам надлежит покаяться.

Графу захотелось изо всех сил заехать аббату кулаком в глаз, но неимоверным усилием воли он сдержался. Меж тем возница продолжал:

- А то ещё аббат этот - тоже штуки откалывал. Хлебом не корми - дай кому-нибудь проповедь прочитать. Подкрадется сзади да хвать кого-нибудь рукой снизу! Не отпущу, дескать, пока не покаешься. Да уж меньше трех монет за исповедь-то не брал.

- Позвольте, а как выглядел этот якобы аббат Крюшон? - вновь перебил рассказчика граф Артуа.

- Он-то как якобы выглядел? Да известно как, - отвечал возница. - Глаз косой, уши торчат, нос крючком, голова лысая - в общем, вылитый додик Луи де Фюнес, только в два раза толще.

Граф не знал, кто такой додик Луи де Фюнес, но не мог не отметить, что портрет полностью соответствует наружности аббата Крюшона. Он обменялся с ним недоуменным взглядом. Аббат развел руками и спросил:

- Разрешите полюбопытствовать, а какова была внешность второго, того, что назывался графом Артуа?

- А чего зря языком трепать, - откликнулся некитаец. - Он точь-в-точь похож на вашего дружка: высокий, остролицый, с животиком и пердун, каких свет не видел!

- Да, это в точности походит, - кротко признал аббат, в то время как граф Артуа онемел и застыл столбом.

- Да токо, - рассказывал возница, - вы, господа, с ними не повидаетесь. Они недавно сейф у императора ломанули - ну и, конечно, сразу деру. Да, кстати, говорят, это вовсе не граф и аббат были, а два урки Гастон де Мишо и этот, как его, Мишель Воклюз-Гренобль по кличке Косой. А то, - оглянулся некитаец на своих пассажиров, - а то ещё болтают, что это Жомка с Фубриком пошалили, так вот никто толком и не знает. Обидно, конечно, - не повидаетесь с земляками-то.

Меж тем откуда ни возьмись, будто из-под земли, выдвинулись дома городского предместья, и повозка катила уже по широкой дороге меж ряда невысоких двух и трехэтажных домов. Не успели граф с аббатом опомниться, как у одного приятного домика повозка остановилась, и словоохотливый некитаец громко позвал:

- А Синь! Эй, А Синь! Тут к тебе гости.

- Суета сует и всяческая суета, - послышался голос сверху, и на галерее на втором этаже показался маленький некитаец с ехидным выражением на лице.

- Слышь, А Синь, - вновь заговорил возница, - тут я к тебе французов привез, аббата Крюшона и графа Артуа, как договаривались. Вы, господа, вылазьте, - обратился он к пассажирам, - тут и остановитесь. Лучше, чем у А Синя, места не сыщете, да и кто вас ещё пустит. Он вас с самого карантина ждет.

- Суета сует и всяческая суета, - вновь послышался голос А Синя, а вслед за тем появился внизу и он.

- Не кощунствуйте, сын мой, - строго заметил ему аббат, - вы повторяете за еретиком и самозванцем, а я не таков, но служитель истинного католического учения.

А Синь, радостно осклабясь, покивал головой.

- Уважаемый А Синь, - обратился меж тем граф, - вы не могли бы распорядиться насчет наших баулов? Пусть их отнесут в наши комнаты.

- Суета сует, - снова заулыбался А Синь. - Ничего относить не надо.

- То есть как это?

- Там песок, - кратко ответствовал хозяин дома. Нагнувшись, он раскрыл один из баулов, - и действительно, тот был до половины наполнен песком.

Граф кинул тревожный взгляд в лицо аббату. Неужели этот каналья, тот прежний возница, подменил все их вещи? Они бросились к своей клади и один за другим начали открывать свои сундуки и саквояжи. Увы - каждый из них был засыпан одним только песком с гальками.

- Вот видите, - беззлобно упрекнул аббат, - а вы заставляли меня переносить все это!

- Не напоминайте мне об этом, аббат, умоляю вас! - попросил граф Артуа, багровея - ему стало дурно при этом воспоминании.

- Нужно немедля заявить в полицию! - решил он наконец. - Уважаемый А Синь, здесь в Некитае есть полиция?

- Всяческая суета, - ухмыльнулся А Синь и засмеялся, а некитаец, что привез их, заметил:

- Э, господа, что с возу упало, то пропало! Нашу полицию не подмажешь не поедешь, а вам чем подмазать? Вещички-то тю-тю!

- По крайней мере, - сказал граф, стараясь утешить сам себя, - при мне в кармане наши верительные грамоты. Надеюсь, ваш император распорядится обо всем.

- Это уж само собой, - ухмыльнулся возница.

Он тронул опустевшую повозку и, обернувшись назад, сказал:

- Так что, господа, имейте в виду - трактир "Клешня", хозяин Ди Линь это я, с вашего позволения.

Аббат с графом проследовали за А Синем. Его слуга, долговязый тощий парень с тупым лицом, проводил обоих в комнаты на втором этаже. В комнате графа оказалась кровать, столик с кувшином, умывальник и невысокий табурет. Граф расположился было на постели и хотел вздремнуть с дороги. Но от всех происшествий сегодняшнего дня у него сна не было ни в одном глазу. К тому же, ему не терпелось посоветоваться с аббатом - что тот скажет обо всем, об этих самозванцах и прочем.

- В этот идиотский фатализм я не верю, - сказал сам себе граф, - но поговорить не мешает - а вдруг аббат что-нибудь вычитал в своей книге?

Он постучал в дверь аббату. Оттуда послышалась тяжелая возня, и раздался грубый мужской голос:

- Тебе какого хрена надо?

Граф оторопел.

- Извините, - смешавшись, пробормотал он, - я, вероятно... Я ищу аббата Крюшона. Он здесь?

Ответом было молчание. Граф осторожно надавил на дверь, но та подвинулась лишь на чуть - очевидно, изнутри её запирала задвижка. Граф Артуа приник к образовавшейся щелке, однако ничего разглядеть в неё не удавалось. Он снова постучал и стал жадно ждать ответа - напрасно. Внезапно послышались какие-то шорохи - будто кто скребся. Граф Артуа припал ухом к щели, но снова ничего не разобрал. Он переступил с ноги на ногу.

- Мя-я-у! - заполошно мяукнуло что-то под ногами, и прочь метнулась серая полосатая тень.

- Черт бы тебя побрал! - выругался вполголоса граф на перепуганного кота - он и сам вздрогнул от неожиданности. Он опять постучал и позвал аббата - и вновь ответом было молчание. "Что они сделали с аббатом?" мелькнула тревожная мысль.

- Аббат, что с вами? - позвал граф Артуа. - Вы слышите меня? Откликнитесь же!

Он прислушался. Из-за двери как будто бы доносился слабый шепот. Вначале графу почудилось, будто аббат творит молитву, но вскоре он как будто разобрал слова. "Яйца, вы мои яйца!" - сокрушенно шептал аббат, громко вздыхал и снова шептал: "Член, ты мой член!"

- Да что же он там делает? - недоумевал граф.

Вдруг сзади него послышались тихие голоса. Говорили двое.

- Шпионит, - свистящим шепотом протянул один.

- Ясно, шпионит, - согласился второй голос, погрубее. - Да вишь, незадача - подсмотреть не получается.

- А чего же это он за своим-то товарищем шпионит?

- А это у них там на Западе так принято, особенно во Франции, - охотно разъяснил первый. - Их сызмалетства учат. Сел за стол - шпионь, на улицу вышел - шпионь, на толчок присел - и тут шпионь!

- Так он, поди, и к нам приехал шпионить? - поинтересовался второй голос.

- А то как же! А пока, вишь, во дворец не прокрался, так за своим дружком шпионит. На всякий случай.

- Это он правильно, - одобрил второй. - Кому как не гасконскому графу шпионить за аббатом!

Побагровевший граф уже хотел резко возразить, но сообразил, что ему лучше не подавать виду - будто он вовсе не слышал. С небрежным выражением граф Артуа отступил от двери, поправил манжеты и сделал шаг прочь.

- Пошел, - прокомментировал голос потоньше.

- Ясно, пошел. Перед котом извиняться! - согласился второй голос.

Граф Артуа как бы невзначай обернулся, и ему показалось, что две головы спрятались за угол коридора. Одна как будто принадлежала слуге хозяина, а вторая ещё кому-то. Кашлянув, граф Артуа повернулся и пошел в их сторону. Там уже никого не оказалось, но обнаружилась ещё одна лестница. Граф спустился на полэтажа и увидел на перилах полосатого кота. Сам не зная, зачем он это делает, граф Артуа низко поклонился и пробормотал:

- Тут я нечаянно вам на ногу наступил, так вы уж не взыщите - я не нарочно.

Кот презрительно фыркнул. "Что это я такое делаю?!." - с ужасом спросил сам себя граф и поспешил прочь. Он вошел в гостиную и остолбенел аббат Крюшон преспокойно беседовал с А Синем. Тот слушал аббата с выражением чрезвычайного интереса, но время от времени тряс головой и улыбался с омерзительно ехидной гримасой - так и слышалось: "Сюета сюет и всясеская сюета-а-а..."

- Аббат! Вы здесь? - слетело с уст графа. - Какого же... А я-то пытался вас разбудить!

- Вот вы говорите, что пытались меня разбудить, а это я вас пытался разбудить, - возразил аббат Крюшон. - Любите же вы поспать, ваше сиятельство. Нам давно уже пора во дворец, а вы знай ухо давите.

А Синь затряс головой и с приторно-подколодной улыбной подтвердил:

- Император прислал вам именное приглашение во дворец... извольте пожаловать... прямо сейчас...

- Что ж, тем лучше, - бодро отозвался граф. - Не откладывая и представимся. А вы не устали с дороги, ваше преподобие?

- О, я прекрасно выспался ночью, - отвечал аббат, - хотя граф отлично помнил, что предыдующей ночью в деревенском постоялом дворе аббат всю ночь ворочался с боку на бок, ругая проклятых клопов и царапая себя до крови.

Граф Артуа пожал плечами. Они вышли вслед за А Синем на улицу. У дверей стояло подобие экипажа - легкая коляска, шарабан на двух колесах. Запряжен он был... некитайцем.

- Это что, и есть экипаж? - озадаченно спросил граф.

А Синь, улыбаясь, закивал.

- Аббат, неужели мы поедем на человеке верхом? - негодующе спросил граф. - Знаете что - давайте поищем повозку с лошадью или мулом.

А Синь снова затряс головой и заулыбался.

- Во дворец положено прибыть на рикше, - с радостной улыбкой сообщил хозяин дома. - Церемониал. Другую повозку нельзя.

- Аббат, - нерешительно спросил граф Артуа, - что вы скажете - Библия разрешает христианам ездить на своих ближних?

- Полноте, граф, - со спокойствием мудрого пастыря отвечал аббат, взбираясь в шарабан, - где вы тут видите ближнего? Это же рикша.

Граф чертыхнулся и сел рядом с аббатом.

- Пошел! - скомандовал А Синь, и рикша резво взял с места.

- Я хотел потолковать с вами, аббат, - заговорил граф Артуа. - Что вы обо всем этом думаете? Об этих самозванцах - лже-Крюшоне и лже-Артуа, которые появились тут прежде нас?

- О самозванцах? - с недоумением переспросил аббат Крюшон. - Что-то я вас не...

- Ну да, самозванцах. Вспомните-ка, - подсказал граф, - этот трактирщик, что привез нас к А Синю, он говорил о них дорогой.

- О ком?

- Об этих двух бродягах, что прожили здесь в Некитае год под нашими именами.

Аббат удивленно втянул голову в плечи.

- Я впервые об этом слышу. А откуда у вас такие сведения, граф?

Граф Артуа в замешательстве уставился на аббата: неужели тот мог забыть?

- Странно, что вы не помните, - пробормотал он озадаченно. - Ну, хорошо, в таком случае позвольте полюбопытствовать: что там говорится в Библии обо всех этих загадках?

- О каких загадках? - с нарастающим удивлением спросил аббат.

- Об этом каналье-вознице, что бросил нас на дороге, о том, кто и когда насыпал нам в саквояжи песок... И наконец, может быть, вы скажете, что нас ожидает на приеме у некитайского императора?

- Но, граф, откуда же мне об этом знать? - в свою очередь задал резонный вопрос аббат Крюшон.

- Но вы же говорите, что в вашей Библии - кстати, что-то я нынче её у вас не вижу - в вашей Библии, вы утверждаете, заранее написано обо всем, что с нами случится здесь в Некитае!

Аббат вытаращил глаза на графа - он не знал, что и думать. Наконец, поборов первоначальное возмущение, аббат Крюшон принялся увещевать графа:

- Ваше сиятельство, я понимаю, что вы, как светский человек, за свою жизнь ни разу не удосужились заглянуть в Святое Писание и не знаете его содержания в точности... Но все-таки вы человек здравомыслящий - рассудите сами, неужели Библия будет описывать такие пустяки как наше с вами путешествие, да ещё в таких подробностях, да ещё за полторы тысячи лет до того, как это произойдет? Будем откровенны, граф, - мы с вами птицы не того полета, чтобы Библия посвящала нам свои пророчества.

- Черт побери! - вскричал граф. - Наконец-то я с вами совершенно согласен! Конечно же, этого не может быть.

- А! Так в чем же дело?

- Да в том, что вы сами на протяжении всего путешествия толкуете мне, будто в вашей Библии написано именно обо всем этом!

- Я?!. Я говорил вам такое?!. - воскликнул аббат и даже рот раскрыл от изумления. - Когда же?

- Да хоть и сегодня, пару часов назад, по дороге в столицу, и вчера, и позавчера - на каждом шагу в этой чертовой стране, дьявол меня возьми! - в сердцах выругался граф.

Удивление аббата перешло все границы, но теперь к нему прибавилась и тревога за душевное состояние своего спутника. "Уж не повредился ли наш граф в рассудке?" - невольно подумал аббат. Внезапно другая догадка пришла ему на ум.

- Погодите-ка, погодите-ка... Я, кажется, смекнул, в чем тут заковыка, - заговорил он мягко. - Граф, вам все попросту пригрезилось. Вы задремали в повозке - ну и, как это бывает, приняли сонные бредни за явь.

Граф хмыкнул, не зная, что возразить, и замолчал. Ему вдруг подумалось - а может, Крюшон прав? Может, ему все померещилось? Помнится, он остался сидеть на камне, а аббат - этот толстяк!... впрочем, нет, нет, не то.

Тем временем рикша подкатил шарабан ко дворцу и миновал ворота. Путешественники забыли о своем споре да и обо все на свете, оказавшись внутри дворцового сада. Если бы удалось собрать вместе лучших садовников Европы и Азии, а также обеих Индий, - когда-либо появившихся на свет и тех, кому только предстояло появиться, - то слезы их зависти образовали бы водоем столь обширный, что там нашлось бы довольно места, чтобы утопиться всем этим садовникам. Оставалось лишь воздать должное человеколюбию правителей Некитая, что они весьма разборчиво допускали в свою страну чужестранцев - а вдруг бы среди них оказалась парочка завистливых садовников? Еще утопятся, и отвечай тогда за них.

Потрясенные красотой, граф и аббат молчали, не в силах вымолвить слова. Но вид великолепного сооружения, открывшегося за поворотом дорожки, вернул им дар речи, - оба испустили невольный крик восхищения. И было от чего. Все красивейшие дворцы Старого и Нового света - Версаль и Реймс, Айа-София и Василий Хорошосчастливый, дворец далай-ламы и чертоги непальского короля - все это, вместе взятое, друг на друга помноженное и возведенное в куб было только бледной тенью перед божественным изяществом и невыразимой прелестью росписи величественного ажурного здания - которое, как выяснилось позже, было императорской конюшней. Что же до самого дворца, то его бессмысленно и опасно описывать, ибо надлежит пощадить монаршью гордость властелинов Запада и Востока. А чему удивляться - ведь Некитай почти что предместье Шамбалы, ее-то благие излучения и подвигли, видать, некитайских мастеров на столь вдохновенное зодчество!

- Да-а-а, - потрясенно протянул аббат Крюшон, - да-а-а... Как же я буду проповедовать здесь истинную веру? Уж лучше бы тут были руины.

Оглушенных мощью прекрасного гостей из Франции подоспевшие чиновники проводили внутрь.

- Впредь до официального представления, господа, император соблаговолил дать вам частную аудиенцию, - доверительно объявил некий вельможа, сопровождавший путешественников. - Он хочет переговорить с вами с глазу на глаз. Поэтому прием пока что не в парадной зале. Прошу вас обождите здесь.

Они остались в большой приемной, где находилось несколько столиков с питьем - графинами с какой-то желто-зеленой жидкостью. Аббат хотел было угоститься, открыл пробку, понюхал, постоял в раздумье и поставил графин назад.

- Голубчик, а что это за напиток? - спросил он часового у одной из дверей.

Тот молча показал рукой куда-то вниз туловища.

- Пожалуй, я не буду утолять жажду, - сказал аббат, - мне уже не хочется.

В этот миг одна из многих дверей открылась, и за-за двери показалась чья-то физиономия. Прищурившись, она оглядела их и спросила:

- Мужики, здесь лысого никто не спрашивал?

- Не знаю, - охотно отвечал аббат, - мы только что прибыли.

- А! Вы те двое новых иностранцев, что сюда шпионить приехали? осведомилась физиономия.

Граф побагровел и поднялся с дивана.

- Мы посланники его величества короля Франции, и я никому не позволю унижать честь моей страны в моем лице! - произнес он резкую отповедь.

Физиономия скривилась и отвечала:

- Только не уверяй меня, будто вы приехали, чтобы у болонки второй фрейлины пальчиком поковырять - я все равно не поверю.

- Что?!. - побледнев, спросил граф звенящим голосом. - Что ты сказал, наглец?!. А ну, повтори!

Аббат тоже поднялся с места и принялся уговаривать:

- Успокойтесь, граф! Разве вы не видите - этот клоун нарочно старается вывести вас из себя. А вы не поддавайтесь, и все тут!

Физиономия в ответ на это прищурилась и принялась усиленно нюхать воздух.

- Фу, какой вонючий! - загадочно произнесла она и закрыла дверь.

Сразу вслед за тем открылась другая дверь, и вышедший некитайский вельможа возгласил:

- Его величество император Некитая просит вас войти, господа!

Они вошли, и граф остолбенел: за столом на золоченом троне восседал тот самый некитаец, которого аббат обозвал клоуном! Кстати, стало видно, что он почти совершенно лыс.

- Не стойте столбом, граф, - прошептал на ухо графу Артуа аббат, - это неприлично. Кланяйтесь, кланяйтесь!..

Они выполнили необходимые фигуры приветствия, и император мановением кисти усадил их на один из диванов напротив себя. Граф почувствовал что у него невесть отчего задергалась левая икра. Это не укрылось от взора венценосного хозяина и очень даже ему понравилось. Он встал с места, довольно потер руками и, выйдя из-за стола, присел на его край.

- Что, граф, поджилки затряслись? - торжествующе произнес владыка. Это правильно - императоров надо бояться. Трепетать перед императором! Чтоб зубы стучали, чтоб колени ходуном! А не трясешься со страху - в колодец тебя или башку отрубить да кинуть в помойку. Раньше разве так было? Куда! Вон, дедушка мой покойный - тот с народом не чикался. Бывало встанет вечерком в кустах, дождется, как народ с киношки повалит, подкрадется сзади к кому-нибудь да ка-ак рявкнет под ухо: мужик, проснись! ты серешь!! - так тот так и повалится наземь да ногами задергает и трясется весь, как припадочный. А дед корону на затылок сдвинет, стоит подбоченясь да хохочет во все горло. Герой! Так уж народ как с вечернего-то сеанса идти уже заранее весь трясется. А все почему? Страх был перед императором! Уважение было. А сейчас что? Отольешь ему в кружку, говоришь: пей! Он: не буду! Ему: пей, полезно! А он, стервец, выльет на землю да стоит ухмыляется - все ему нипочем. Во как распустились! А я так считаю: чем с ними круче, тем лучше. Слово поперек царю сказал - башку долой! Косо посмотрел на царя опять башку к хренам! Подумал что не то - в петлю, мерзавца! Вот тогда будут бояться. Да вообще всех к хренам прирезать надо!

Граф и аббат обменялись вопросительным взглядом. Император заметил их недоумение и подумал: "Круто, круто беру. Народ с Запада, не поймут. Балованые - к демократии привыкли... таким все свободу подавай. Проще надо, проще". Широко улыбнувшись, император сделал свойское лицо и заговорщицки произнес:

- Мужики, вы не думайте - со мной можно покороче сойтись: я в рот беру!

На самом деле он хотел сказать:

- Мужики, вы не думайте, что я такой тиран - я скоро демократию заведу.

Но почему-то вместо этого он сказал:

- Мужики, вы не думайте - со мной можно покороче сойтись: я в рот беру!

А все дело было в том, что у многих некитайцев, включая и монархов, была одна болезнь: они часто хотели сказать одно, а говорили совсем другое. Вот и император собирался сказать про демократию, а сказал про "в рот беру".

Видя, что граф и аббат в замешательстве косятся один на другого, император решил поправить свою оплошность. Он хотел сказать:

- Это я в том смысле, что бутылочку могу запросто распить.

Но вместо этого он сказал:

- Да вы не гадайте, мужики, это не здесь, не во дворце, конечно - я для таких дел квартирку в городе снимаю.

"Да что же я такое несу сегодня?" - в ужасе подумал император. Он густо побагровел - даже вся лысина стала пунцовой, но решил уж держаться своего до конца - будто все так и положено.

- Что, небось адресок хотите? - спросил властитель Некитая. - Так и быть, могу продиктовать.

- Да, если не трудно, - любезно откликнулся аббат и достал откуда-то карандаш и бумагу.

- Пиши, аббат, - скомандовал император, - дом Гу Жуя на углу Главной улицы и Набережной, второй этаж, направо. Постучать четыре раза.

- Четыре раза, - повторил аббат, записывая.

- Аббат, - грозно прошептал на ухо Крюшону взбешенный граф, - зачем вы записываете этот адрес?

А император меж тем словно окаменел - он сидел с таким лицом, будто у него в животе застрял кусок только что съеденного собственного уха. Императору и впрямь стало дурно - он только теперь сообразил, что за глупость сморозил. Боясь, как бы не вышло чего похуже и не тратя времени на объяснения, император поднялся и, пройдя мимо графа и аббата, вышел в двери, которыми они вошли.

- Какой милый человек, - ласково произнес аббат, провожая взглядом императора.

- Аббат, извольте объясниться, - решительно потребовал граф. - Как вы посмели записать этот адрес?

- Так, на всякий случай, - кротко ответил аббат, глядя в глаза графа ясным взором праведника.

- Вы понимаете, в каком свете выставили себя и нас обоих? - грозно вопрошал граф. Он бы вне себя и не знал - то ли придушить аббата прямо сию секунду, то ли... Внезапно его раздумия прервали громкие голоса, доносящиеся откуда-то близко через стенку. Как оказалось, возмущен был не один только граф:

- Ты зачем им адрес дал, а? Нет, ты скажи, образина, зачем ты адрес дал? - допытывался визгливый женский голос, выдавая известное состояние женской души, за которым следует цепляние в волосы или битье тарелок.

- А тебе-то что? Хочу, вот и дал, - пробубнил в ответ кто-то голосом, весьма схожим с императорским.

- Да дурак ты дурак! - вскипела невидимая собеседница императора. - Ты думаешь от твоего хотения толк будет? Ага, так тебе и дадут почмокать, раскатал губоньку! Он придет в своем балахоне да будет тебе показывать то пальчик, то кончик, пока совсем с ума не сведет. И до того тебя дразнить будет, что ты и в секту его запишешься!

- Ну и запишусь, что за беда! - угрюмо пробубнил император (если это был император).

- Что за беда! - взвизгнул женский голос. - Ну, дурачина же, ну идиот же ты лысый! Думаешь, ты этим своего добьешься? Да он тебя месяц таскать на ту квартирку будет, всю голову вскружит, а как только ты в его секту подашься, он сразу и скажет: нет, голубок, извини, я со всей душой бы рад, да только по нашей вере такого не полагается! - ну, и с чем ты останешься после этого, дурак?!.

Новый голос горячо поддержал собеседницу императора:

- Ваше величество! Я изумлен прозорливостью вашей супруги... Даю слово чести - императрица в точности обрисовала повадку этих подлых иезуитов они именно так все и делают. Приходится только поражаться, как эта великая женщина в один миг сумела раскусить то, на что государям Европы понадобилось добрых двести лет! Все короли от Норвегии до Испании до сих пор от них стонут! Барбаросса даже утопился из-за этого, - скажи, Зигфрид!

Император что-то неразборчиво пробурчал в ответ, а граф так и позеленел - хуже позора просто невозможно было вообразить.

- Вы видите теперь, аббат, что вы наделали? - гневно вопросил он.

В этот миг послышался какой-то шум, двери распахнулись и в комнату вломился какой-то субъект европейского вида с типичным надменно-тупым прусским лицом и с моноклем в глазу. Он оглядел сынов Франции с гримасой выскомерного омерзения и вдруг подскочил к аббату и вырвал у него из руки бумажку с адресом. Порвав её на мелкие клочки, надменный пруссак швырнул клочки в лицо аббату.

- Ха! ха! ха! - проговорил наглец в лицо аббату и повернулся, чтобы уйти.

- Ничего страшного, граф, - незлобиво произнес аббат, улыбаясь в спину нежданного гостя улыбкой христианского всепрощения, - ничего, я прекрасно помню адрес и без бумажки!

Граф не знал, что ему и делать. С одной стороны, его так и подмывало призвать наглеца-тевтона к ответу - какое право тот имел рвать записку его спутника? Но с другой стороны, заступаться за аббата в таком деле... просто черт знает что! И налившись кровью от злости, граф оставался на месте, ненавидя и проклиная все на свете: подлеца-аббата, грубияна-пруссака, маразматика-императора, каналью-возчика и всех, всех, всех, включая обожаемого короля Луи, этого паршивца - вот ведь сволочь, куда спровадил несчастного графа Артуа! У него в голове зароились кровожадные мысли вернуться во Францию да устроить хорошую революцию: на гильотину гада! Вот ведь до чего может дойти человек даже самого редкого благородства в черную минуту уныния и душевной слабости!

Меж тем время шло, а они с аббатом продолжали оставаться в пустой комнате в полном одиночестве. Минуло полчаса, а их так никто и не побеспокоил, и наконец, беспокоиться начали они сами.

- Ваше сиятельство, - заговорил аббат, - вам не кажется, что пора бы уже кому-нибудь и заглянуть к нам? Его величество уже добрые полчаса как соблаговолил нас покинуть.

Графу не хотелось даже видеть аббата, а не то что общаться с ним. Но другого собеседника под рукой не было, а они, как-никак, находились в одинаковом положении, и притом, весьма щекотливом. Он преодолел свою досаду и сухо спросил:

- Что же вы предлагаете, аббат?

- В нашем распоряжении есть несколько способов действия. Мы можем, начал перечислять аббат, - сидеть тут, дожидаясь, пока о нас не вспомнят. Это во-первых.

- А если не вспомнят?

- Тогда мы сможем сделать нечто, что неминуемо привлечет их внимание. Это во-вторых.

- Что же именно?

- А давайте кричать: пожар! пожар! - предложил аббат. - Все равно кто-нибудь услышит. Это в-третьих.

- Мне все больше кажется, - холодно возразил граф, - что вы нарочно назло мне несете разные несусветные глупости, чтобы изводить меня. Так вот, имейте в виду - у вас ничего не выйдет. Кишка тонка.

Аббат возвел очи горе, призывая небо в свидетели, что он терпит безвинно.

- Если вас не устраивают мои советы, зачем вы их все время спрашиваете? - кротко заметил он. - А что же вы сами предлагате, в таком случае?

- Тут у дверей стоял часовой, - отвечал граф. - Возможно, он вызовет кого-нибудь.

Но часового у двери уже не стояло.

- Странно... Ну что ж, пойдем искать кого-нибудь! - решительно заявил граф.

Они блуждали по коридору минут пятнадцать, заходя то в одну, то в другую дверь, и нигде не было ни души. Вдруг граф почувствовал, что кто-то дергает его за руку. Это был мальчик-негритенок лет десяти.

- Дяденька, а вы вправду французский граф? - спросил он.

Граф Артуа снисходительно улыбнулся.

- Да, правда. Скажи-ка, малыш, как нам пройти...

- Дяденька, а вы к моей маме в постель полезете? - перебил любопытный мальчуган.

Граф рассердился:

- Экий ты негодный мальчишка! Вот я сейчас надеру тебе уши!

Но мальчик ловко увернулся и спрятался за спину аббату. Он скорчил рожу и сказал:

- Дяденька, а когда вы по водосточной трубе карабкаться будете, то не лезьте голым задом кверху, а то подумают, что это лысый лезет!

- Аббат! - призвал граф. - А ну, хватайте этого мерзкого сопляка!

Аббат повернулся спиной к графу, растопырил руки, как бы желая охватить большой шар и, размахивая ими, стал топтаться на месте. Вдруг он пронзительно закричал:

- Пожар!.. Пожар!!. Насилуют!...

В один миг с разных сторон послышался топот множества ног и из нескольких дверей враз выскочили люди с ведрами воды. Первым делом они окатили аббата из ведра, и кто-то спросил:

- Что горит? Где?!.

Аббат, отфыркиваясь, отвечал:

- О, господа, успокойтесь - ничего страшного. Просто граф пожаловался, что сгорает от жажды.

Тут же пара ведер воды обрушилась на графа.

- Стоп, стоп, стоп! - распорядился один из прибежавших. - Не надо больше поливать графа Артуа. Вы, кажется, хотели утолить жажду? - обратился вельможа к графу.

- Да, и перекусить бы не помешало! - тотчас отвечал за него аббат.

- О, - удивился вельможа. - Так в чем же дело? Все вас давно ждут в парадной зале к ужину. Пойдемте, пойдемте, господа!

Любезный придворный провел их в парадную залу, где, как это бывало и при французском дворе, толклось множество народа. Вдоль стен стояли накрытые столы, но за них ещё никто не уселся. Поодаль, на подиуме у одной из стен, сидел на троне император, а рядом, на троне чуть меньше, царственно восседала императрица. Император заметил вошедших и хлопнул в ладоши. В наступившей тишине он торжественно возгласил:

- Мужики! Тут к нам новенькие приехали из Франции, граф Артуа и аббат Крюшон, да вы их знаете - вон они, мокренькие. Прошу любить и жаловать.

Императрица сделала любезный кивок и помахала издали веером - графу показалось, что она подмигнула ему. "Хороший знак", - подумал он и взбодрился духом.

- Кстати, господа, по особой просьбе иностранных послов в честь наших гостей будут поданы блюда из французской кухни! - объявил император.

Все захлопали в ладоши.

- Странно, - сказал граф аббату Крюшону, - сомневаюсь, чтобы тут могли знать французскую кухню!

- Чего же не знать, - отвечал один из придворных, стоявший поблизости. - Вы, французы, лягушатники, кто вас не знает!

- На подобное прозвище можно и обидеться, - заметил граф, - но я уверен, что вы это сказали без дурного умысла.

- Да? - язвительно переспросил некитаец. - Только не уверяйте меня, будто это вы вчера пытались перехрюкать свинью под окном премьер-министра я все равно не поверю.

- О чем толкует этот недоумок? - громко спросил граф аббата. - Может, так в Некитае принято напрашиваться на поединок?

Аббат примирительно отвечал:

- Не теряйте самообладания, граф, это же язычники, откуда им знать христианские понятия!

Некитаец скривился, понюхал воздух и произнес странную фразу:

- Да уж, граф, вас на хлеб не намажешь!

- Вот именно, - гордо отвечал граф. - Не на такого напали, и чем раньше это все поймут, тем лучше!

В ответ на это некитаец стал делать губой и руками какие-то странные жесты, явно напрашиваясь на ссору. Вокруг них стал собираться кружок.

- Что это с графом? - послышалось за спиной у графа Артуа.

- Да вишь, плохо облили - все ещё не остыл парень, - отвечал кто-то.

- Так яйца ему надо оборвать - глядишь, и успокоится, - произнес ещё кто-то.

Граф вскипел. Он резко обернулся, желая разглядеть негодяя. К счастью, в этот самый миг пригласили к столу и все дружно кинулись занимать места. Графа и аббата подхватило волной и выплеснуло к столу рядом с двумя дамами не первой молодости. Оглядевшись, граф заметил наискосок от себя у противоположной стены европейца с моноклем - того самого, что порвал бумажку с адресом.

- Прошу прощения, - осведомился граф Артуа у своей дамы, - вы случайно не знаете, кто тот человек с моноклем?

Дама игриво хихикнула и уперлась в ногу графа коленкой.

- Это барон фон Пфлюген-Пфланцен, прусский посланник, - разъяснила она, наклоняясь пониже и показывая свое декольте.

Рядом с прусским посланник сидел ещё один человек европейской внешности - с мясистым красным лицом, с рыжеватыми бакенбардами и бесцветными водянистыми глазами.

- А! - сказал граф. - Понимаю... А кто вон тот, с бакенбардами?

- Это британский посланник, сэр Тапкин, - отвечала дама. - Кстати, меня зовут Зузу.

- Значит, мы имеем дело с англо-германским альянсом, - сказал сам себе граф, а вслух принялся извиняться. - О, прошу прощения за оплошность, признаться, я не решился поинтересоваться прямо. Кстати, позвольте представиться: наследный граф Артуа из гасконской ветви.

- Да уж знаю, - вновь хихкнула дама.

В этот момент к столу, где находились граф и аббат, подошли двое слуг, каждый с огромным подносом, на котором виднелась гора чего-то зеленого, а третий слуга - очевидно, кравчий - громогласно объявил:

- Внимание! Специально для наших дорогих французских гостей национальное французское блюдо. От императора!.. - слуга сделал торжественную паузу. - Лягушачья икра, господа!.. Приятного аппетита.

Слуги поставили перед графом и аббатом по огромному подносу с лягушачьей икрой, а весь зал дружно зааплодировал. При этом, графу показалось, что Пфлюген злорадно ощерил рот, а Тапкин довольно потирает руки. Граф и аббат с вытянувшимися лицами переглянулись между собой, и тут графа Артуа осенило.

- Я знаю, - прошептал он аббату, - это подлость Пфлюген-Пфланцена!

Но граф не собирался сдаваться так просто. Он поднялся с места и объявил в парадном тоне:

- Выражаю нашу общую признательность его величеству за внимание к скромным птуешественникам из Франции. Однако в знак нашего доброго отношения, а также не желая себе положения исключительности... мы с аббатом единодушно решили - послать оба подноса с лягушачьей икрой нашим, так сказать, соседям по Европе. Барон фон Пфлюген-Пфланцен и лорд Тапкин примите от нас эту икру!

Зал разразился рукоплесканиями.

- Как благородно! - восхищенно произнесла Зузу. - Вот она, французская косточка!

Но Пфлюген и Тапкин тоже были не лыком шиты. В ответ на речь графа поднялся британский посланник и произнес:

- Господа! От всего сердца спешу поблагодарить наших, как вы выразились, граф, соседей по Европе. Право - мы с бароном сердечно тронуты.

- Э! - сказал себе граф Артуа. - Где-то я слышал этот голос... А не ты ли, голубчик, лажал иезуитов в глазах императора всего час назад?

Меж тем, Тапкин продолжал:

- Но мы, увы, не можем принять этот щедрый дар. Во-первых, мы не вправе лишить дружественных французов привычной для них пищи. Во-вторых, эта икра - дар императора, а от того, что дарит монарх, отказываться не пристало. И в-третьих, мы с бароном, как это и заведено при некитайском дворе, получаем от его величества свою традиционную национальную пищу. Я, в частности, - ростбиф и пудинг с изюмом, - сэр Тапкин поднял вверх на палочке немалой величины ростбиф, аппетитно сочащийся соусом и благоухающий даже издали, а затем торжественно вознес в обеих руках опять-таки немалый горшок с пудингом. - А барон...

- А я получаю, - горделиво заявил барон Пфлюген, - тушеную капусту с сосисками и говяжий студень, - и он показал тарелку с горой сосисок и капустой - у графа и аббата так и заурчало в животе от вида сосисок и ростбифа.

- Так что, - заключил Тапкин, - мы вынуждены отказаться от великодушного дара наших европейских друзей-французов! Ешьте, господа, свою икру сами!

Зал снова зааплодировал.

- Тоже очень великодушно, - растроганно промолвила Зузу. - Ах, вы, европейцы такие воспитанные!

А граф меж тем едва не потерял сознание при виде кушаний, назначенных пруссаку и британцу. Он горячо возненавидел обоих и благородно решил отомстить обоим. Однако его друг ещё не сказал своего слова и не собирался отступать так просто. Аббат поднялся с места и заявил:

- Вот граф сказал, будто мы хотим поделиться лягушачьей икрой только с европейцами, а мы со всеми хотим поделиться. Нам, как христианам, подобает скромность. Ваше величество! - спасибо за адресок, то есть, - поправился аббат, - я хочу сказать, за подарок. Но мы не хотим ничем выделяться пусть эту икру разделят между всеми гостями в этом зале, а мы будем есть то же, что и остальные. Долой эти привилегии - и да здравствует простота и скромность!

Вновь раздались аплодисменты, однако императрица горячо возразила:

- Нет, нет! Вы так устали с дороги, дорогой аббат, и вы, граф! Мы не должны мучать вас непривычной пищей, - правда, дорогой? - обратилась она к супругу.

- Да пускай едят свою икру, чего там, - великодушно согласился император. - Ешьте, мужики, сколько влезет, не стесняйтесь! Я уже распорядился - вас теперь каждый день будут так кормить. Так что кушайте на здоровье!

- Приятного аппетита! - хором произнес весь зал, а Пфлюген и Тапкин мерзко заухмылялись.

Граф посмотрел на икру и ему стало тошно. Он сидел со слезами на глазах и молча страдал. Есть хотелось невыносимо, но лягушачью икру он есть не мог. А меж тем вокруг так все и чавкало, так и хрустело разными вкусными сочными кусочками. "Еще немного - и я сойду с ума", - подумал граф.

Однако отчаиваться не в обычаях храбрых гасконцев. Граф и теперь нашел выход. Он сделал вид, будто ухаживает за своей дамой, и стал накладывать ей в тарелку разные лакомства. Изображая таким образом галантное ухаживание и перемежая свои усилия всякими любезностями и шуточками, граф ухитрялся незаметно угоститься то одним, то другим, то третьим. Краем глаза он заметил, что аббат последовал его примеру и, рассказывая своей даме житие святого Варсонофия, изображал в лицах, как того искушали бесы в пустыне во время его поста.

- А лукавый и сует под нос святому Варсонофию кусок ветчины - вот такой, - увлеченно излагал аббат. - А Варсонофий, как он есть святой подвижник, отказывается. Тогда бес ам! - этот кусок - вот так! - видите? да и ням его - ням! ням! - и весь съел... Кстати, давайте я вам порежу ваш окорок...

- О, - улыбнулась дама, - Как вы, французы, любезны!

- Да уж, мы такие, - отвечал аббат и, складывая окорок на тарелку даме, ловко сбросил себе в рукав два завидных куска.

Не отставал и граф. Но вслед за одной бедой навалилась другая - графу Артуа внезапно заложило нос. Проклятые сопли так и подступали, не давая дышать, и уже начали капать на стол. Но граф не потерялся и тут - он сделал вид, будто уронил на пол свою вилку. Нагнувшись пониже, чтоб никто его не видел, граф - чтобы сделать приятное Зузу и отвести подозрения относительно истинной причины своего нырка под стол - пожал ей коленки. Довольная Зузу нежно захихикала, а граф стал срочно сморкаться в рукав - его платок, как назло, куда-то запропастился. Он быстренько вытер рукав о сиденье соседки разумеется, с тыльной нижней стороны - и выбрался наружу. Он продолжал любезничать с Зузу, вновь и вновь, по мере надобности, наклоняясь под стол и мазая о её сиденье - с нижней стороны - новую порцию соплей. Так он повторял свою проделку несколько раз, а Зузу, в ответ на ухаживания графа, сама то и дело склонялась к его плечу, шаловливо щебеча всякие пустяки. Таким образом, граф отважно выпутался из всех передряг, что послала ему судьба, однако злодейка готовила ему новые испытания - каковы они, будет видно из дальнейшего рассказа.

Послышался чей-то крик:

- Нет, вы послушайте! Вы только послушайте, что пишет этот негодник!

Взоры всех обратились в сторону императора - крик исходил от какого-то очкастого мужчины, невесть когда появившегося у трона с листком бумаги в руке. Другой рукой он тащил уже знакомого графу чернокожего мальчишку.

- Это учитель словесности, наставник нашего принца, - разъяснила Зузу, отвечая на вопрос графа.

- Как! - потрясенно воскликнул граф. - Вот этот негритенок - сын императора, наследник престола?!.

- Ну да, разве вы сами не видите? Он же весь в отца, - ласково улыбнулась Зузу.

- Вот так так! А я-то назвал его сопляком и хотел драть за ухо! сказал граф сам себе. - Хорошо, что аббат мне помешал.

Меж тем словесник продолжал на весь зал:

- Ваше величество! Я велел этому сорванцу написать сочинение "За что я люблю папу" - и что же?

- А что такое? - спросила государыня, сойдя с трона и нежно обнимая свое дитя.

- А вы прочитайте! - потребовал словесник и сунул императору листок.

Император начал было читать, но словесник снова потребовал:

- Нет, вы вслух читайте, чтоб все слышали!

Император начал было читать:

- За что... что я не... - побагровел и сказал: - Что-то я не разбираю почерка.

- Дайте сюда, я сам прочитаю, - словесник забрал бумагу из руки императора и громко зачитал:

- За что я не люблю папу.

Сочинение.

ЗА ЧТО Я НЕ ЛЮБЛЮ ПАПУ

Папа давно всем обрыд. Я очень не люблю его. По-моему, он козел. Один раз я налил ему в ночной горшок апельсинового сока. Так этот додик стал бегать и всем доказывать, что достиг просветления. Да только никто не стал пробовать. Он совсем додик - придет, че-то хнычет, хнычет... К тому же, он мне не папа. Мой папа - конюх Ахмед. Мама сама сказала. Да все и так знают. Говорят, скоро придет какой-то мокрушник и влепит папе богатырский чудо-моргушник.

Поскорей бы это случилось.

Словесник закончил зачитку сочинения. В мертвой тишине было слышно, как шуршит кровь в капиллярах венценосного лба - император то наливался багровым цветом, как пион, то белел, как Гималайские вершины. Наконец, окрас его лица принял какой-то полосатый вид и на этом установился. Все ждали, что будет дальше, но император молчал. Кто-то из придворных робко произнес что-то о мальчишеских шалостях, другой неуверенно бормотнул о вреде для детского здоровья ранней мастурбации, и тут император заговорил.

- Эта молодежь... - с глубокомысленным видом произнес он. - Она всегда ищет романтики... Но проходит время юношеских порывов и... - император мелко закивал головой, что должно было изображать мудрую снисходительность, - и жизнь берет свое. Мы все были романтиками, а теперь вон... - и государь снова мудро закивал, - жрать-то охота, небось!

Зал облегченно перевел дыхание.

- Да, да! - послышался отовсюду хор восклицаний. - До чего точно сказано! У мальчишек - у них всегда в голове романтика.

Аббат Крюшон поднялся и громко сказал:

- Вот тут говорят, что принцу пора расстаться с юношеским романтизмом, да и адресок, дескать, забыть надо, - хотя никто не говорил ничего подобного, - а я говорю, что в его возрасте подобная возвышенность ума чрезвычайна похвальна! - да и адрес мы помним без всякой бумажки!..

Император одобрительно посмотрел на Крюшона и милостиво кивнул ему. Посыпались новые восклицания.

- Аббат совершенно прав! У мальчика романтический склад души, это замечательно!

- Конечно, конечно, сразу видать будущего поэта!

С места поднялся один из придворных и сказал:

- Ваше величество! Но если у наследника такая романтическая душа и к тому же - незаурядные литературные способности, почему бы с ним не позаниматься кому-либо из наших мэтров?

- Да, да! Например, Ли Фаню! - тотчас отозвался зал.

Император несколько нахмурился - он был в размолвке с Ли Фанем. Императрица же немедленно ухватилась за эти слова:

- У мальчика литературный талант, а из-за твоего Тарзана, - накинулась она на супруга, - наш лучший писатель Ли Фань удален от двора (хотя Ли Фань сидел в это время за одним из столов). - А кто же будет заниматься с ребенком?

Тут встал из-за стола редактор одной из двух местных газет Ван Вэй:

- Ваше величество! Мы тут посоветовались и единогласно решили... У нас тут есть избранный кружок любителей изящного - "Золотой аргонавт". Мы туда, конечно, только самых лучших стихотворцев берем, но у принца такой талант, что и обсуждать-то нечего... В общем, мы его записали в почетные члены с присвоением звания "золотой аргонавт". Так что пусть приходит, мы его вырастим во всемирного поэта!

"Золотой аргонавт" гордо оглядывался по сторонам, корча рожи всем сразу.

- Ну, вот видишь, обошлись и без Ли Фаня! - засмеялся император.

Зал дружно поддержал, вежливо похихикивая.

- А я, ваше величество, из своего детства могу похожий случай рассказать! Можно? - заговорил один из некитайцев, и граф узнал в нем того, кто предлагал оборвать ему яйца.

- Кто это? - спросил граф Зузу.

- Это Гу Жуй, у них соперничество с Ли Фанем, - охотно объяснила Зузу.

- Значит, был я, помню, сопляком-подростком, лет тринадцать, что ли... Ну, ясно, тоже своего старика за козла держал - ума-то не было, романтика одна в башке. Ну, значит, была у нас одна служаночка без пробы, сикушка на год меня моложе. Я уж её и там тискал, и тут, - ну, кое-как сговорил придти вечерком в сарай. Хожу гоголем целый день, на старика как на додика посматриваю - ну, ещё бы, первая любовь. А старый хрен-то подслушал, как мы сговаривались, я вечером-то на конюшню пошел, захожу - а старик-то мой телку уже завалил да шоркает, только шерсть летит. Повернул ко мне голову и смеется: что, куренок, думал отца обскакать? будешь знать - не лезь поперед батьки в пекло! Да уж так неделю её и валял, пока не натешился, - ну, потом и мне кое-чего досталось... Так что романтика романтикой, а против отца-то кишка тонка!

Все посмеялись над незадачливым Гу Жуем, и история с сочинением как будто уже совершенно загладилась. Произнесли тост за новоиспеченного "золотого аргонавта", и тут вдруг встал Ли Фань и громко произнес:

- Гу Жуй, ты потаскушка!

- Почему это? - обиделся Гу Жуй.

- Да потому что твой отец помер, когда тебе и трех лет не было, я точно знаю! Ты нарочно все выдумал, чтобы подольститься, да ещё отца своего измарал, подлец!

Возникла неловкость. Гу Жуй покраснел и стал неуклюже оправдываться:

- Ну, насвистел маленько, а что такого? Я же не для себя - для государя нашего старался. Приятно, думаешь, когда твой сын такую парашу под нос навалит, да ещё при всех! Вон император - как пеобанный сидит. Ну, думаю, срочно надо какую-нибудь ересь покруче запулить... Что тут особенного?

Император побагровел. Он с неудовольствием заметил Гу Жую:

- Да, Гу Жуй, тебя на хлеб не намажешь!

- Почему, ваше величество? - испугался Гу Жуй.

- А кто же бутерброд с таким говном будет есть! - отвечал император и злорадно засмеялся.

Императрица тоже была недовольна. Она досадливо наморщилась и выговорила Гу Жую:

- Фу, Гу Жуй, какой ты неграциозный! Поучился бы манерам хоть у наших французских гостей!

- А что я? - продолжал неловко оправдываться Гу Жуй. - Манеры как манеры. Вон граф - я видел, он сопли на сиденье мажет.

Граф Артуа побледнел:

- Извольте взять свои слова назад, сударь! Вы - низкий клеветник! гневно закричал он, выскакивая из-за стола.

- Ничего не клеветник, - стоял на своем Гу Жуй. - Переверни-ка стул, небось, сразу все убедятся. Ну, что, боишься проверки?

- Или вы принесете мне извинения, Гу Жуй, - торжественно заявил граф, - или мы будем драться на шпагах!

- Ну вот еще! Это из-за соплей драться? - обиженно спросил Гу Жуй.

- Стул! Граф, ты стул-то переверни сперва! - дружно закричали по залу.

К графу подошло несколько некитайцев:

- Граф, вы не разрешите осмотреть ваш стул?

- Пожалуйста, - холодно отвечал граф, торжествуя про себя - он-то знал, что ничем не рискует.

Его стул подняли и перевернули сиденьем вверх. Граф обомлел: вся обивка снизу была вымазана свежими соплями!!! Но ведь он же её не касался!..

- Это не мои сопли! - завопил граф. - Кто посмел их намазать на мой стул?!.

Его взгляд встретился с робким взглядом Зузу.

- Я думала, по-французски так принято ухаживать... - виновато пролепетала дама и покраснела - оказывается, она заметила любезность графа и решила ответить ему тем же.

Стул меж тем поставили на место, и граф рухнул на злосчастное сиденье. Он уже был не в силах что-то доказывать. Челюсть его отвисла, дыхание перехватило - граф был едва ли не при смерти. Подлец Пфлюген брезгливо скривил рот и, пользуясь моноклем как лорнетом, стал разглядывать графа, как если бы глядел в лупу на какое-нибудь гнусное насекомое. Краснорожий Тапкин в тон ему изображал гадливость, зажимая рукой рот, как будто сдерживая приступ рвоты. Но у графа даже не было духу возмутиться их жестами - он был полностью потерян.

- Ах, ваше сиятельство, как вы неосторожно, - укоризненно попенял ему аббат. - Сморкались бы уж лучше в карман!

Действительно, всяк согласится, что граф поступил опрометчиво, допустив проверку осморканного сиденья. Но ведь он-то мазал сопли на соседний стул, а проверить-то хотели то сиденье, которое занимал он сам! Он же полагал, что этот стул послужит безупречным свидетельством в его пользу! Так что не надо осуждать графа строго за его промах - с кем не бывало: думаешь одно, а выходит другое.

Граф сидел, ничего не воспринимая вокруг, и пришел в себя только из-за голосов позади него:

- Ты смотри, как икру наворачивает! Все-таки свое, родное - его ничем не заменишь!

- Ну, национальное блюдо есть национальное блюдо, да дело здесь не в этом, - возразил другой голос. - Я верно слышал, от икры потенция раз в десять сильнее - вот он и лопает за обе щеки.

- Так ты думаешь, он уж затевает к нашей государыне подкатиться? спросил первый голос.

- Факт! - подтвердил второй. - Он ещё только в залу вошел, а я уж вижу: он к государыне в постель задумал.

- Эх, как жрет-то все-таки - залюбуешься! - восхитился первый. - Даже не солит!

"О чем это они?" - с удивлением подумал граф и только теперь заметил, что он вовсю уплетает лягушачью икру - огромное блюдо перед ним было уже наполовину пусто, а граф как раз остановил руку с полной горстью икры у самого своего рта. Минутой позже он ощутил мертвую тишину, царящую в зале, а ещё через миг осознал и причину ее: оказывается, все вокруг прекратили свои занятия и во все глаза таращились на графа - как он пожирает свое блюдо.

- Кушайте, кушайте, граф, что же вы перестали! - любезно попросила государыня и ласково улыбнулась. - Мы все любовались, глядя на ваш аппетит!

- Я вас щиплю, щиплю! - прошипел аббат Крюшон. - Вы чавкали на весь зал, прошу прощения, как свинья над корытом! Не понимаю, как вы можете есть эту гадость?

Графа едва не вывернуло прямо при всех, но, к счастью, в этот самый миг император объявил:

- Теперь, когда последний из гостей наелся, самое время и малость встряхнуться. Танцы, господа!

Все повскакали со своих мест, и множество пар закружилось по полу в танцах, не слишком похожих на французские - они были неизмеримо изящней по рисунку и по грациозности танцующих. Граф и аббат, однако, не вошли в число танцующих - аббат как лицо духовное, а граф был слишком подавлен. Он мрачно слонялся из стороны в сторону в каком-то обалделом состоянии - не то лунатик наяву, не то... хрен знает кто. Но не то аббат - он был в самом приподнятом настроении и, расхаживая по залу, уже выбирал, с кого бы ему начать обращение в первоапостольскую католическую веру. Он заговаривал то с одним, то с другим, знакомился, раскланивался, любезничал с дамами - в общем, не терял времени даром. Однако аббат не подозревал, что каждое его движение внимательно наблюдает пара настороженных глаз.

Глаза эти принадлежали императорскому палачу. Человек он был весьма достойный и почтенный, однако у палача была одна черта - он во всех и каждом подозревал конкурентов. Ему почему-то казалось, что все как один стремятся занять его место, что они постоянно только о том и помышляют и строят всякие козни с этой целью. Особенно ревниво он относился к вновь прибывшим, а что до аббата Крюшона, то его палач возненавидел с первого взгляда. Ему сразу стало совершенно ясно: этот иезуит прибыл в Некитай исключительно с целью оттеснить его от должности и самому стать императорским палачом. Соответственно этому подозрению палач воспринимал и все действия Крюшона с момента его появления во дворце: аббат улыбался и заговаривал с каким-нибудь сановником - палач кожей чувствовал, что аббат склоняет вельможу подговорить императора в пользу аббата, аббат смотрел в сторону трона - само собой, думал палач, французский колдун пытается мысленно уговорить императора отрешить от должности палача - ну, и все в таком роде.

В это время аббат присмотрел себе кандидата в первые прихожане - одну из дам, увядающую, полную и с томными глазами, что, по опыту аббата, выдавало натуру, склонную к религиозности. Он заговорил с ней:

- Дочь моя, ты ведь давно мечтаешь услышать наставления об истинной христианской вере, правда?

Палач не слышал этих слов, но по постному выражению на лице аббата мгновенно распознал: аббат выпрашивает себе его должность! Он не мог долее выносить этого. Палач подскочил к аббату с самым решительным видом и крикнул тому в лицо:

- Да хватит уже, аббат, прекратите это! Когда же вы наконец поймете император не поставит вас на фелляцию!

Аббат не знал, что такое фелляция, и не понял слов палача, однако моментально сообразил, что необходимо немедленно дать отпор наглому язычнику. Он вытащил заветную заточку, принял надлежащую позу и кротко процедил сквозь зубы:

- Вот вы говорите, что император не поставит меня на фелляцию, а император поставит меня на фелляцию!

И аббат победоносно посмотрел прямо в глаза своему противнику. Окружающие их придворные тотчас разделились на две партии. Большинство приняло сторону палача и накинулось на аббата:

- До чего довести человека! А ведь и пяти минут не беседуют!

- Аббат, вам же сказали! Вас же не поставят на фелляцию, зачем вы изводите нашего палача?

Однако у аббата нашлись и союзники. Так, Гу Жуй, несмотря на свою давешнюю размолвку с одним из французов, по достоинству оценил прямоту и полемический задор аббата. Он восхитился:

- Нет, вы только посмотрите! Только-только приехал в Некитай, а уже довел до белого каления нашего палача! Нет, господа, это просто талант остается только шляпу снять!

- Что это там происходит? - полюбопытствовал император, заметив с высоты трона эту полемику.

- Аббат с палачом ведут диспут о вере, - доложили властителю.

- Теологический диспут с палачом? - поразился император. - Но зачем же аббату тратить свой жар проповедника на палача! Отведите, немедленно отведите аббата к нашим подвижникам - вот с кем он сможет потолковать всласть.

К аббату подошли двое придворных и предложили:

- Святой аббат, император спрашивает - не хотели бы вы изложить свое учение в более подобающей обстановке? Наши богословы жаждут вашего выступления!

- Как христианский миссионер могу ли я уклониться от религиозной дискуссии? - отвечал аббат. - Конечно, я всегда готов исполнить свой долг наставить в истинной вере.

Аббата повели куда-то прочь из залы, потом спустились в какое-то подземелье, потом вошли в какую-то странную комнату, перед входом в которую качалось какое-то подобие белой ладони размером в рост человека из неизвестного белого материала, похожего на слоновую кость. Аббат проскочил под ладонью и проник в эту комнату, и вдруг - послышался резкий сухой треск, будто рвалось полотно, и - аббат неожиданно очутился в некоем подземелье или пещере. Впрочем, она была довольно вместительной - в пещере находилось человек пятнадцать или больше. С изумлением аббат узнал в одном из них графа Артуа, только тот был почему-то совершенно обнажен и лежал на полу, задумчиво подперевшись рукой. Впрочем, раздет был не только граф - на половине этих пещерных жителей не было никакой одежды. Человека три увлеченно толковали меж собой.

- Да нет же, - горячо доказывал кто-то лысый в очках, - вы не понимаете! Все дело в том, что _собственно логический, или формально-логический, или просто логический момент в предметной сущности слова необходимо тщательнейшим образом отличать как от эйдетического момента, так и от разных диалектических моментов эйдоса, например, от энергийно-символического, и уж подавно от тех моментов слова, которые относятся не к предметной сущности слова, а к его абсолютно меональным оформлениям, например, к аноэтической энергеме, рождающей из себя психическое!_

- Это дискутабельно! - мгновенно возразил другой язычник в набедренной повязке. - Васубандху совершенно иначе трактует проблему едино-множествености пуруш!

- Э, господа, - отвечал на это третий спорщик, - да вы же оба эпигогику забывате. Эпигогику вам, батенька, надо подтянуть, эпигогику!

- Граф! - воскликнул меж тем удивленный аббат. - Как вы сюда попали? Вот не думал, что вас может привлекать религиозный диспут... Но зачем вы разделись?

Граф Артуа молча кивнул головой, давая знать, что узнал аббата, но не отвечал. Остальные, перестав дискутировать, принялись рассматривать аббата.

- Простите, господа, а где я нахожусь? - задал вопрос аббат.

- Среди просветленных, дорогой, - отвечал кто-то смуглый и крючконосый. - В самой, слушай, Шангри-Ла!

- А! Это место, где скрываются отпетые язычники, дабы пакостить добрым христианам? - припомнил аббат. - Что ж, я с радостью приобщу вас к истине христианского учения.

- А в чем заключается эта истина? - последовал вопрос.

Аббат окрыл рот, чтобы ответить, и вдруг с изумлением и ужасом ощутил в своей голове полное зияние - он не помнил ни строчки из Писания! Хуже того, вообще все догматы святой веры, как по мановению волшебной палочки, в один миг покинули его ум, - аббат даже не мог вспомнить, кто такой Саваоф и чем он замечателен. И это ещё было не единственной неприятностью: аббат вдруг почувстовал, что забыл посетить до начала дискуссии кое-какое помещение, дабы избавиться от излишков жидкости, и теперь этот избыток подавал властные позывы. Но если злые язычники, наведшие на аббата свое помрачение, ожидали, что избранник ордена иезуитов откажется от дискуссии, то они жестоко просчитались. Аббат Крюшон не собирался сдаваться так просто. Ничем не выдавая своего замешательства перед этими еретиками, аббат бойко отвечал:

- Нет ничего проще святой истины. Перво-наперво, надо исполнять все заповеди, во-вторых, жертвовать на Божью церковь, в-третьих, почитать священника твоего, ну и, терпеть, потому что Господь терпел и нам велел!

Просветленные Шангри-Ла обменялись взглядами.

- Хм-хм, - произнес один из них. - А вот хотелось бы знать, какова наипервейшая заповедь?

- Ну, если по порядку, то первейшая обязанность каждого христианина это двести девяносто раз переписать своей рукой Письмо Счастья, - отвечал аббат ни на миг не задумываясь. - Во-вторых - собственно, это даже во-первых, - нельзя громко пускать ветры, находясь в обществе - это очень неприлично. В-третьих, надо стричь ногти и любезно говорить с дамами. Четвертое...

- Все, все, достаточно, - прервал его один из отшельников. - А вот хотелось бы ещё знать - как надлежит почитать священника твоего?

- О, - охотно делился сокровенной истиной аббат, - в этом нет ничего сложного. Нужно всячески ублажать его, вот и все. Например, если ты встретил священника где-нибудь на улице, то надо скорее подойти и предложить ему взаймы деньги, а потом не требовать их назад. Далее, надо как можно чаще звать священника в дом пообедать и готовить самые сытные и вкусные блюда. Потом, подобает почаще водить к нему на исповедь свою жену, а если дочка вошла в пору, то и её, - и надлежит их оставлять на исповеди на часок-другой, а самому вставать на часы у дверей и следить, чтобы никто не помешал. Тогда жене и дочери уж не вздумается гулять с кем-нибудь, яко блудливой козе. Потом, надо узнавать, нет ли у батюшки каких-нибудь святых занятий, - например, он любит нюхать табак или пить кофе, - ну и, надлежит оказывать ему всяческую помощь в этих молитвенных трудах, покупать месячный запас лучших сортов табаку и кофе. В общем, священника надо почитать всеми доступными способами. Как видите, - закончил аббат Крюшон, - в христианском учении нет ничего непонятного.

- Понятно, - протянул кто-то.

- Ах, Фубрик, как он излагает! - восхищенно сказал другой. Заслушаться можно.

- Ну что, язычники, будете креститься? - спросил аббат.

Не отвечая на его вопрос один из просветленных окинул взглядом свою шайку и спросил:

- Ну, мужики, что скажете? Вот ты, Зара?

- А что, - задумчиво протянул тот, кого назвали Зарой, - чем это хуже "Популярной Библии в картинках"...

- Да и письмо счастья у нас давно никто не писал, - поддержал другой язычник. - Чего там, пущай проповедует!

- Но сначала надо испытать его на Страшном Суде, - сказал Зара. - Как думаешь, Готама?

- Согласен, - кивнул Готама.

- А ты, Сен-Пьер? Фома?.. Жомка?.. Киви-Кави?.. Ходжа?..

- Согласен... согласен - понеслось по помещению.

- Итак, аббат, - заговорил старший, по видимости, просветленный. - Мы обращаемся вам вот с какой просьбой. Вы ведь верите в загробное воздаяние?

- А как же, - подтвердил аббат, - все помрем и к чертям пойдем.

- Ну вот, мы и хотим просить вас взять на себя роль судии - разобрать дела усопших и воздать им, что причитается.

- Нет ничего проще, - отвечал аббат. - Где тут усопшие?

В один миг очертания подземелья расплылись и как бы отодвинулись куда-то далеко, хотя непонятным образом все присутствующие в пещере продолжали оставаться где-то рядом. А перед аббатом возникли души впрочем, выглядели они вполне телесно. Это были те, чью загробную долю надлежало определить на суде, а также обвинители и свидетели и все прочие, кому полагается быть в подобных случаях.

- Говорите, усопшие! - повелел ангел смерти с пылающим мечом в деснице.

КОТ И СОБАКА НА СТРАШНОМ СУДЕ

Вперед выступил большой пестрый кот и человеческим языком произнес:

- М-мя-я-у! А что хочет услышать достопочтенный суд?

- Свидетель, расскажите про этих людей, про своих хозяев, - показал мечом ангел. - Как они с вами обращались?

Кот горько заплакал. Всхлипывая, он начал горестную повесть о невообразимых издевательствах и мучениях:

- Это волосы дыбом, как со мной обращались. Подумать только - назло кормили красной рыбой, сметаной и мясом, чтоб я растолстел и страдал от одышки! Уж не хочу - нет, несут на руках и у чашки посадят - давай, мол, ешь, мы нарочно устриц тебе купили! На улицу пойдут - и того хуже... Бывало, заберешься на дерево, сидишь на верхушке, мяукаешь со страху, так они ещё полезут и снимут, чтоб дальше мучать! А то сядут и шерсть расчесывают и бороду чешут, пока совсем не обессилею...

Кот зарыдал не в силах дальше продолжать рассказ о перенесенных страданиях. Публика в зале гневно роптала и ахала, сопереживая несчастному животному:

- Казнить таких! Бедный котик... Изверги!

- Господин судья! - обратился ангел. - Тут у нас ещё одно похожее дело. Не соблаговолите ли заслушать и его, а уж потом вынести приговор по обоим делам сразу?

- Зовите следующих грешников, - распорядился аббат, - ему, впрочем, уже было ясно, какой вердикт нужно вынести.

- Свидетель собака! - громким голосом повелел грозный ангел. - Что вы можете сказать об этих усопших, твоих хозяевах?

- Г-гав! - вымахнула вперед кудлатая, тощая как скелет собака. Она принялась вилять хвостом и прыгать на свежеприбывшие души, стремясь лизнуть их в лицо.

- Отвечайте же, собака! - потребовал ангел.

- Ой, такие хорошие люди, такие хорошие! - начала рассказывать кудлатая собака. - Добрые: целых два раза в неделю, а иногда и чаще плескали в чашку помои, вот как хорошо кормили! А ласковые какие - никогда не было, чтоб долго били - так, огреют палкой разок-другой в шутку да и повалятся спать тут же у конуры. А как играли со мной всегда, как баловали!..

- Как именно, свидетель? Отвечайте!

- Возьмут да в шутку сигарку горящим концом в нос ткнут, а потом сами же смеются, - ласково повествовала собака, не переставая махать хвостом. Родненькие мои!.. Как в раю у них жила, чистые анделы!..

Зал плакал от умиления.

- Вот ведь не все такие изуверы, как те, - вздохнула какая-то сердобольная женщина, утираясь платком.

- Господин судья! - обратился ангел. - Вы всесторонне ознакомились с показаниями. Каким будет ваше решение по обоим делам?

- Удивляюсь, что вы спрашиваете, - отвечал аббат. - Кажется, все и так проще пареной репы. Разумеется, каждому надо воздать по заслугам.

- Итак, ваш приговор в отношении кота? - вопросил ангел.

- Ну, коль скоро он так страдал, - рассудил аббат, - а ведь сказано: страждущие будут утешены, - то после этих адских мук ему надлежит заслуженное блаженство. Пускай он проживет новую жизнь у добрых хозяев вот тех самых, что так славно заботились о кудлатке.

- М-я-я-а-у! - заверещал кот, вытаращив глаза.

- Тихо! - грозно приказал ангел, и кот заткнулся.

- А какое наказание вы назначите этим изуверам, его хозяевам?

- Само собой, им должно воздать око за око - то есть теми же муками, которыми они язвили несчастное животное. Пускай, - приговорил аббат, - кот станет их хозяином и воздаст им сполна всем тем, что получал от них.

- А значит, - уточнил ангел, - коту присудить и собачью жизнь, и эту?

- Вот именно.

- А каков ваш вердикт в отношении добрых хозяев и их собаки?

- Собачка, само собой, должна отплатить добром за добро, - отвечал аббат Крюшон, - а то есть, приговаривается содержать каждого из хозяев всю их жизнь в условиях такого же блаженства, в каком и они её держали.

- Ну, а чем вознаградить добрых хозяев?

- А хозяева, раз они такие веселые люди, - вынес решение аббат, пусть ложатся, сняв штаны, в лужу задом кверху, вставляют себе в известный проход запаленную сигарку и кричат: ту-ту! мы плывем на "Титанике"! - а сигарка пускай себе сгорает до конца, и пусть вокруг летают херувимы и нежно играют на арфах!