Чудесные приключения Жоана-Смельчака

Глава 13 МИР БАСЕН

Заблудившись на ночных тропинках, сонный и усталый, Жоан Смельчак забрался в первую попавшуюся пещеру и тотчас же заснул, как сурок. На рассвете его пробрала дрожь, но не от холода. По всему его телу ползали муравьи, и только чудом он не раздавил их спросонья. Между тем, сотрясая всю пещеру, чей-то хриплый и надсадный бас возгласил:

— Не шевелись! Мы отступаем в полном порядке… Осторожно, не задень нас!

Жоан Смельчак притерпелся к миру волшебных абсурдов, таких же, впрочем, скучных, как и заурядные слезоглотовские нелепицы. Поэтому он ничуть не удивился и готов был даже выразить признательность муравьям — ведь они не съели его заживо, а только попросили не наступать им на мозоли.

— Ни с места! — раздался тот же голос. — Остался только один батальон.

Пока муравьи по двое отходили на исходные позиции, Жоан Смельчак, лежа в пещере, всматривался в полумрак в поисках командира-оратора. И он, наконец разглядел его. Черный муравьище стоял поодаль, перед крохотным микрофоном, и голос его разносился из громкоговорителя.

— Что с тобой? — сказал он, заметив, что юноша чуть сдвинулся с места. — Кто-нибудь из моих солдат тебя потревожил?

— Нет, напротив, твои солдаты очень деликатные. Только они щекочут меня своими сапогами.

И муравьиный вождь и Жоан весело рассмеялись. Но едва замер этот смех, как Жоан сообразил, что с его стороны было бы бестактностью, если бы он не выразил легкое удивление. И он сделал большие глаза:

— Признаться, мне никогда не приходило в голову, что муравьи умеют говорить, а уж тем более перед микрофоном!

— Вот так так! Разве ты не знаешь, что все животные в старину говорили?

— Так это и старину. Но теперь…

— Теперь и правда большинство зверей онемело, — подтвердил муравей-оратор. — И это не удивительно! Вы, люди, наболтали столько глупостей, столько вздора, что к один прекрасный день животные, не желая с вами связываться, объявили всеобщую забастовку, забастовку молчания, и она длится по сей день… Штрейкбрехерами оказались лишь попугаи и кое-какие птицы низшего разряда…

— Это уж как водится. Ни одна забастовка по бывает без «желтых», — ввернул Жоан Смельчак: не мог же он в этом случае промолчать.

Но муравей с живостью перебил его:

— У нас их называют не «желтые», а «зеленые» или «черные».

— Ах, так?! — И чтобы поддержать разговор, спросил: — Но ведь вы не «зеленые», не правда ли?

— Мы?! Это мы-то «зеленые»? — Муравей далее закашлялся от негодования. — Да что ты! Никоим образом. Я вижу, ты и понятия не имеешь, как и при каких обстоятельствах животные объявили забастовку молчания… Тебе, видимо, неизвестно, что одновременно они учредили в одном труднодоступном местечке музей Живой Басни, где звери могли бы, как и встарь, судачить о Золотом веке…

— И я очутился в этом таинственном музее?

— Ну да… Ты случайно обнаружил тайный вход в мир Басен, мир, который прославили великие летописцы Эзоп, Федр и Лафонтен.

— Любопытно! — проговорил Жоан Смельчак. Его и в самом деле заинтересовали эти сообщения. — Ну, а как у вас обстоит дело с моралью? Я имею в виду мораль басен.

Муравей ответил не сразу. Взвешивая каждое слово, он сказал:

— Видишь ли… Наши обычаи постепенно изменялись…

— Я уже это заметил. Вы поразительно цивилизовались. У вас есть даже микрофоны.

— Ну, если судить об успехах цивилизации по разным машинам и приборам, то мы далеко ушли, и всего, что у нас есть, ты еще не видел, — похвастался муравей. — Ты даже не представляешь себе, какими теперь стали наши муравейники. Электричество у нас есть, лифты есть, и радар, и грузовики, на которых разную снедь доставляют в центральный амбар, и противогазы для защиты от ДДТ, и так далее и тому подобное.

За неизбежной даже в самых оживленных диалогах паузой последовали дальнейшие разъяснения. И казалось, будто муравей цитирует школьный учебник.

— Да… Вот так… Здесь, как и во всяком обществе… Понятно? Так… Животные подразделяются… Вот именно, подразделяются. Видишь ли… Они подразделяются на две группы: на тех, кто упорствует… да, да, на тех, кто слепо почитает отжившие понятия… И на создателей новых иллюзий. Вот так. Не знаю, понял ли ты?.. Я говорю о творцах новых иллюзий.

Тут он глубоко вздохнул, переменил позу и изрек:

— Мы, как ты уже мог убедиться, относимся ко второй группе.

Жоан Смельчак мгновенно задал нескромный вопрос:

— А стрекозы? Как же вы теперь отваживаете этих лентяек, когда они клянчат у вас еду? Отравляете их поплясать, как и прежде?

Муравей почесал лапкой затылок:

— Знаешь ли… Ты имеешь в виду классическую концовку басни: «Ты все пела, это дело! Так пойди же попляши», — не так ли?

Жоан кивнул головой, и его собеседник с наслаждением пустился в дальнейшие разъяснения:

— Не скрою от тебя, что в последние десятилетия у нас многие выступления проходили под лозунгами: «Дадим пищу стрекозам!» и «Долой Лафонтена!» Эти сомнения нарушили вековой покой наших муравейников… И то тут, то там агитаторы стали присочинять ложные концовки к знаменитой басне в угоду альтруистической политике новых классов, падких на стрекозиную конкретную музыку. К несчастью, все попытки поддержать силы этих бедных поэтов-музыкантов нашей муравьиной пищей кончались катастрофой, что вызвало разочарование у самых закоренелых идеалистов. Вскоре мы убедились, что стрекозы не едят припасов, хранящихся на наших складах (оно и понятно — нам и стрекозам нужна разная пища). Стрекозы от наших яств умирали, одни танцуя, другие с песней на устах, и погибали они очень красиво; кстати, именно стрекозы сочинили легенду, будто корм у них чисто метафизический и что они легко насыщаются запахом трав и солнечным светом. Ты только вообрази себе, солнечным светом! Одним словом… постепенно мы начали…

Он смутился и замолчал. Но, встретив вопросительный взгляд Жоана Смельчака, откровенно признался:

— Постепенно мы начали их поедать.

— То есть как это… поедать!

— Да очень просто. Зубами. Конечно, нас мучили угрызения совести, но что поделаешь? Было бы преступлением не использовать это мясо, такое свежее и такое лирическое, ты не находишь? Не пропадать же ему даром! А какие вкусные у них крылышки, прямо объедение. Они вызывают у нас чувство свободы!

И, видя на лице Жоана признаки явного неодобрения, муравей сделал ловкий стратегический ход и выступил в защиту стрекоз:

— Только напрасно ты называешь их лентяйками. Пение для них тоже работа. Да еще какая! Конечно, их слушать дело не легкое, но сам попробуй спой, как пила, на их стрекозиный лад.

И, с достоинством покашливая, муравей торжественно удалился, а Жоан Смельчак последовал за ним, горя желанием посетить музей Живой Басни под открытым небом.

Жоан прошел несколько шагов, и его глазам открылось еще одно необычайное зрелище: на берегу озера Зеленой Тины, рядом с Волом, который, мучительно страдая, пытался сократить свои объемы, сопя, надувалась Лягушка.

«А, это персонажи из басни „Лягушка и Вол“», — догадался Жоан Смельчак, и с улыбкой вспомнил мать, которая часто рассказывала ему эту басню…

Однажды утром сеньора Лягушка повстречала сеньора Вола и, позавидовав его росту и внушительному виду, не знаю уж каким образом, нашла способ самонадуваться. И распухала, распухала, распухала… пока не лопнула от натуги. Однако теперь перед ним была иная картина. Лягушка, правда, раздувалась, как и прежде, но Вол почему-то стремился съежиться, уменьшиться в объеме… Надо заговорить с ними, узнать, в чем дело.

Жоан Смельчак подошел и вежливо поклонился Волу:

— Добрый день, братец Вол!

— Добрый день, братец Человек, — ответил Вол доверчиво и ласково.

— Объясните мне, что все это значит? Вам хочется стать меньше?

— Ну, конечно, что за вопрос, — промычал Вол, уже потерявший половину своего объема. — Тебе не кажется несправедливым, что я такой огромный, а Лягушка такая маленькая?

— Не хотите же вы сравняться с глиняными бычками-свистульками, которыми торгуют на базаре?..

— Боже упаси… До такого унижения дело не дойдет, — запротестовал Вол. — Я согласен на все, лишь бы не повторить печальной судьбы моего брата: он все уменьшался, уменьшался, уменьшался и в конце концов сделался таким маленьким, что его задавила ручная тележка.

— В таком случае я ничего не понимаю! — раздраженно проговорил Жоан Смельчак, которому все эти нелепости изрядно надоели.

— Что ж тут непонятного… Все очень просто. Чтобы не завидовать друг другу, мы с Лягушкой договорились сделать так: я чуть съежусь, а она подрастет, и таким образом мы с ней сравняемся.

— Но в басне Лафонтена Вол отнесся с явным презрением к требованиям Лягушки, — возразил Жоан.

— Так было раньше. Теперь же в мире Басен все изменилось, — терпеливо пояснил Вол. — Мы желаем сравняться, и никакой Лафонтен нам не указ.

Жоан Смельчак с сомнением покачал головой. И, покидая этих поборников равенства, он на прощанье вежливо и тактично, как подобает хорошо воспитанному юноше, сказал:

— Ваше намерение, по-моему, весьма похвально, хотя, говоря откровенно, осуществляете вы его несколько… как бы это сказать… Ну, несколько примитивным способом.

— Почему? — недоуменно спросил Вол, морда которого являла крайнюю степень тупого добродушия.

Жоан Смельчак, путаясь в попытке подобрать нужные доводы, пробормотал:

— Ну… потому что… или я ошибаюсь… или… одним словом… равенство и уравнение — вещи разные, хотя часто эти понятия смешивают. Ведь по внешнему своему виду вы никогда не сможете уподобиться лягушке.

За нить умозаключений подобного рода Жоан крепко ухватился, чтобы не сбиться с толку.

— Представьте себе, — сказал он, — что сеньора Лягушка достигнет размеров сеньора Вола и пожелает при этом обзавестись рогами. Что вы посоветовали бы в таком случае?

— Пустяки! — подала голос Лягушка. — Я бы заказала искусственные. Из каучука или из пластика.

— Отлично. Это был бы выход из положения, — согласился Жоан. — А если бы Волу вдруг вздумалось расквакаться?..

И Лягушка и Вол промолчали их — явно смутил этот вопрос, и Жоан сказал:

— Сеньору Волу пришлось бы в таком случае проглотить пластинку, которая квакала бы, как квакает сеньора Лягушка… Другого выхода я не вижу… Так поймите же наконец свою ошибку. Как бы вы ни старались, внешний облик у вас и у Лягушки будет разным. Это, пожалуй, даже не неравенство в узком смысле слова, а различие…

— Ну и что же? — промычал Вол, ласково глядя на Жоана своими глупыми глазами.

— Да ничего. Последуйте моему совету и возвращайтесь в прежнее состояние. Пусть сеньор Вол останется великаном, а сеньора Лягушка — карлицей. А коли вы и взаправду стремитесь к равенству, то завоюйте такую свободу, которая даст вам никем не утесняемое право на известные различия…

Жоан замолчал, он понял, что словами нельзя выразить вечно ускользающую истину. Пристыженный, он отправился дальше, а Вол, как и прежде, сокращался в объеме, стоя рядом с раздувающейся Лягушкой. Жоан хотел поскорее вырваться из мира Басен, ему приелись философские рассуждения, да к тому же он испытывал волчий голод.

Но, не прошел Жоан и трех шагов, как ветер донес до него обрывки беседы на издавна знакомую ему тему, и любопытства ради он решил зайти на поляну, где с эзоповских времен плутовка Лисица с наигранной нежностью обольщала знаменитую Ворону (ту самую, которая сидела на дереве с куском сыра — чудесного сыра — в клюве).

— Ах, кума, кума! Право же, ты самая красивая птица на свете! Да что я говорю, на свете! Во всей вселенной… — лебезила лицемерка. — Какие у тебя перышки, кума! Как они блестят! И верно, ангельский быть должен голосок! Слушая тебя, я просто таю от наслаждения. Спой, светик, не стыдись…

Как известно, в старинной басне ворона поддалась на лесть и, клюнув на полдюжину лживых комплиментов, выронила сыр прямо в лисью пасть.

Но на этот раз льстивые похвалы ничуть не подействовали на Ворону. С явной иронией она перепорхнула с ветки на ветку, подлетела к старому портативному проигрывателю и ловким движением лап запустила пластинку, на которой был записан не лишенный цинизма ответ на лисьи слова.

— Я спою, когда съем сыр! Я спою, когда съем сыр! Я спою, когда съем сыр!

Ужасно вытянулась морда у Лисицы, которая так долго понапрасну пожирала глазами кругленький кусочек сыра, зажатый в вороньем клюве. Поджав хвост и опустив голову, бедняжка поплелась в лес с таким видом, будто ей до сыра нет никакого дела… А Ворона притормозила пластинку и, не удержавшись от соблазна, прокаркала во всю глотку:

— И так ясно, пою я божественно. И тебе, дуре, нет нужды мне это повторять! Я и так знаю! Я пою почище любого соловья! И скажу тебе прямо, твои дифирамбы мне осточертели. На сей раз, моя дорогая, перекрести свою пасть и попостись. Сыр — то все равно мне достанется. — И, взмахнув крыльями, скромно добавила: — Но сначала, вместо аперитива, по просьбам всех моих знакомых я исполню песенку.

И с кокетливыми ужимками Ворона хрипло прокаркала черт знает что. А Жоан Смельчак, радуясь случаю покарать тщеславие, жадными своими глазами высмотрел место, куда упал сыр, подкрался к своей добыче — и был таков!