Что-то остается

Ирги Иргиаро по прозвищу Сыч-охотник

Сперва Стуро, как вчера, накручивал круги. Чтоб видно его было. И мы с Альсареной, как два идиота, пялились на него, и дух захватывало от невозможности виденного нами. А потом козява заложил крутой вираж и унесся к черту на куличики, скрылся за Алхари, канул… К едрене маме.

Два идиота все стояли, нелепо задрав головы. Глупые надежды — вот сейчас вывернет из-за хребта…

— Куда это он направился? — Альсарена приставила ко лбу ладошку козырьком, — Ишь, просторы бороздит.

— Это называется «ловить ветер». По-моему.

Или наоборот — ветер ловит тебя? Не ловит. На крыло берет.

— По-моему, это называется «ловить сон короля», — усмехнулась наша барышня, — Так выражается один мой знакомый.

Альхан, небось. Контрабандист. Интересно, который из них? Наверное, этот… Норв.

— Не знаю, что там эта козявка собирается ловить, но что поймает — знаю.

По шее. И по заднице. Вот пусть только вернется, я ему задам…

— Пойдем следом потихоньку, — предложила Альсарена.

И мы двинулись вперед по каменистой тропке. Редда степенно потрусила на два шага сзади и слева, а Ун взрявкнул и обогнал нас, потешно выбрасывая лапы в разные стороны. И этот туда же.

— Вот и выпорхнула пташка из гнезда, — сказал я, чувствуя себя дедом столетним и все высматривая в небеси черную козявистую точку.

— А ведь так и есть, — улыбнулась Альса, — Птенец наш встал на крыло.

— Ищи-свищи теперь.

— Эге-гей! — она пробежала несколько шагов, — Мотыле-ок!

— Ге-ге-эй! — эхо пошло вверх, перевалило через Алхари, а оттуда, из-за Драконьей спины, откликнулось: — О-о-ок!

— Ищи ветра, — вздохнула Альса и завопила: — Э-эй! Ищи ветра-а!

— Ра-а! Ра-а! Ра-а!

— Ты потише тут, — буркнул Сыч-охотник, — Кадакар все-таки. И не носись, как эта…

— Как Ун, — фыркнула Альсарена, а Редда одернула совсем уже разошедшегося щенка — легонько куснула за плечо, рыкнула.

— Правильно, хозяюшка. Правильно. Нечего, — повернулся к Альсе, — Она у меня умница.

— Строгая она у тебя.

— Хочешь, фокус покажу? Редда, — насторожилась, я чуть кивнул на барышню, — Охранять, — и, самой Альсе: — Ты иди вперед, иди.

Она пошла, неуверенно оглянулась. Я достал нож и двинулся кошачьим шагом, заходя Альсе за спину.

Редда метнулась ко мне, по пути четко сшибла опекаемую в снег, свалила врага, сомкнула челюсти на руке с оружием.

— Ай! Ничего себе фокус! Сыч! О Боже…

Ун, припав на передние лапы, обиженно гавкал.

— Ар, хозяюшка. Молодец.

Редда выпустила меня, отступила в сторону и уселась, довольная. Я поднялся.

— Не потеряла форму, — выудил из сугроба барышню, отряхнул себя и ее, — Это тебе не Унушка. Она троих возьмет.

— А меня обязательно надо было ронять? — снег набился Альсе под капюшон.

— Конечно. Я же мог метнуть нож. Это называется «снять с линии». Скажи спасибо, я этого обормота не подключил. Он бы тебя еще в сторону откатил. Оп-па! — и пошел на руках.

— Браво, браво! — обрадовалась итарнагонская аристократочка, — Да ты настоящий акробат.

— Причем — потомственный, — заявил я гордо.

А что — по стене, как муха — на запястьях и ступнях — «кошачьи когти», а то и без них… Тан делал это. И говорил, что отец в молодости тоже так мог… К черту.

— Смертельный номер! «Полет Сыча»! — взмахнул руками, побежал к Альсе: — Угу! Угу! — в трех шагах от нее «наткнулся на преграду», сделал сальто назад: — Ого! Оп-па! — и раскланялся.

Альса засмеялась, захлопала в ладоши:

— Браво! Ой, здорово! «Полет Сыча» — это гениально!

— Правда? Сам придумал.

— А почему — Сыч? — спросила она.

Я пожал плечами.

— Прозвали. Спасибо, хоть не кабан.

— А мне кажется, ты — дневная птица, — проговорила задумчиво барышня.

— Это какая же?

— Сорокопут, — она улыбнулась.

Сорокопут, ишь… Хотя… Сам крепенький, хвост короткий, нос толстый… Серенькая такая птаха. Маловат вот разве.

— Смотри-ка, похоже. Только Сыч, он как-то — того. Солиднее.

— Да, сорокопут росточком не вышел, — Альсарена вздохнула, — Но, знаешь, не простая это птичка. Себе на уме. Мышей вон да жуков на терновые иголки насаживает. Словно и не птица вовсе.

— Ага. Не птица, — я фыркнул, — Кошка.

— Точно, — кивнула барышня, — Кошачьи замашки. Ну, про терновник я так сказала. А на руках ты здорово ходил.

— А, баловство, — отмахнулся я, — Стоять на одной двенадцатую четверти. Или шестую четверти веер крутить… В акробаты податься — самое оно. Жаль только — не возьмут.

— Какой веер?

Я принял стойку, изобразил.

— Вот такой.

— Черный зеркальный веер, — поняла Альса, — Красиво.

Я невольно разулыбался.

— Он тебе понравился?

Поглядела на меня.

— Я не знаток оружия. Но меня он как-то… задел, что ли. Снился потом несколько раз.

А что, это мы можем.

— Он такой. Ему лет триста, не меньше. Из Самой. Не подделка.

— Ирейское «черное зеркало» и слепой ни с чем не спутает, — авторитетно заявила «не знаток оружия».

— Ну, не скажи. В Тарангите приучились подделки ковать. На взгляд не отличишь. Только на звук. Зеркало — оно по-особому поет. Как-нибудь дам послушать.

Ну, и на вес, конечно. У моего Зеркальца баланс, какой не у всякого ирейского меча встретишь. На вид двуручник, а в руках почти не чувствуешь. Сам идет, лапушка. Словно и вправду живой…

— Не может быть! — запротестовала Альса, — В смысле, не может быть, что на взгляд не отличишь. Зеркало глаз цепляет, за собой тянет, словно под воду. На зеркало долго смотреть — с ума сойти можно.

— В Тарангите народ ушлый. Уж поверь. Так что, ежели решишь зеркало покупать — меня зови.

— Непременно позову, — улыбнулась она, — Как только решу. Кстати, у меня брат в королевской гвардии, офицер. Ему бы твой совет не помешал.

Ох, зря этот разговор затеялся. Зря. Но конь норовистый закусил удила, взбрыкнул, и мне стало все равно.

— Я вот тоже мечтал — в армию. В Каорен. Но видишь, даже в акробаты не возьмут. Куды уж, с нашим рылом…

— А ты разве не из Тилата родом? — удивилась барышня, — Куда из Тилата путь — в Каорен, прямиком.

— Не, — Сыч-охотник покрутил башкой, — Мы, енто — местные. Альдамарские, сталбыть. Слыхала, можа, городишко такой, — зачем, зачем?.. — Кальна.

— Ничего себе — городишко! — Альса всплеснула руками, — Здоровущий город, не меньше Арбенора. Я там, правда, не была…

И твое счастье.

— Уж — того, не малый. Вонючий тока.

— Ага, — кивнула она, — Запашок тебе не понравился.

— У меня нос — что у пса. Прям больной делаюсь от запахов.

Странное это было состояние: я и рассказывал, и не рассказывал ей, — как будто лазейку оставлял для себя…

— Что же твой нос на север тебе указал, не на юг?

А ты что, думал, не дойдет до этого? Отвечай, раз спросили.

— То не нос. То — хвост поджатый, — давай уж, приятель, договаривай, — Струсил я. Жить захотелось.

Ведь мог же, мог, наплевав на все — в Каорен. И взяли бы на границе, и не дался бы живым, и все бы кончилось… Нет, следы заметал, в охотничьи ученики подался…

— Сыч, — укоризненно покачала головой Альса, — Я же марантина, — поправилась: — Ну, почти марантина. Не говори мне, что желание жить — трусость.

Ну да, конечно. Жизнь — дар Единого. Искра, так сказать. Бесценная. И искру сию положено холить всячески и лелеять.

— Понимаешь… Когда сделал первый шаг, и хочешь сделать второй, да вот — последним он будет… Начинает казаться, что можно отскочить в сторону, и оттуда делать «бе-бе-бе! Не достанешь, не достанешь!» Так ведь все равно — достанут. Получится — прятался, время тянул… — повернулся, глянул в глаза ей, — А зачем?

— Ты думаешь — незачем? — тихо спросила Альса.

Я усмехнулся, поворошил ногой мелкие камешки. Лицо Тана увиделось ясней ясного.

«— Главное…»

— Для того, чтобы одержать верх, — я нагнулся, поднял один камешек, — Вовсе не обязательно в живых остаться. Теперь я это понимаю, — и запустил камешком в сторону Кальны.

Пусть я прятался и трусил, но, когда вы меня найдете…

— Это — вызов, да? — вернул меня на тропинку кадакарскую голос Альсарены. — Сорокопут, прикинувшийся сычом, делает вызов кошке?.. Или кошку вызывает… тоже кошка?

Вот черт.

— Не знаю, — я пнул камешек побольше, и он покатился с тропки, пропахав в снегу борозду, — Наверное все-таки… Кошка.

А куда ты денешься от этого, друг? Имя сменить можно, а вот как сменишь память, душу… Кошка ты. Кошка и есть. Чертополох.

— Ладно, — сказал я, — Забудь, что я тебе тут наболтал. Ни к чему это.

А какого черта тогда болтать было? Кто тя за язык-то тянул?

— И еще. На всякий случай… Ты только не обижайся, — глянул на нее и снова отвернулся, — Ты… пореже к нам приходи. Не светись особо. Это тебе не шутки шутить, на фокусы смотреть.

— А я не к тебе хожу, — нахмурилась Альсарена, — А к Мотыльку.

— Им все равно будет.

У тех, кто меня найдет, вообще может быть приказ на Большую подчистку — брать все, что похоже на приятелей Ирги Иргиаро, Рейгелар разберется.

Альсарена пожала плечами, беспечно фыркнула:

— Вот книгу напишу…

— Обиделась.

— У меня своя корысть.

Упрямая лираэночка.

Мы пошли дальше. Она впереди.

— А чтобы не путаться в фауне… — сказал я в ее прямую спину, — Ирги меня звать.

Альса остановилась. Обернулась.

— Все-таки тил. Я уж думала, не найлар ли ты?

Я хмыкнул.

— Спасибо, Ирги.

— Не за что.

Внезапно с неба обрушился Звук — жуткий хохот, гул обвала, дьявольские взвизги…

Я сбил Альсу в снег.

— Мамочки!

Прикрыл, приняв упор на колено и выгнувшись.

Редда и Ун — по бокам.

В руке — нож мой верный.

А над головой — со свистом — пронеслась — черная клякса.

Козява.

— М-мать. Убью.

Второй раз за сегодня вытащил из сугроба Альсу, отряхнул.

Стуро между тем вернулся, снижаясь, зацепил крылищами своими за елки, грохнулся, побарахтался в снегу, выскочил на тропку.

— Веселые игры! — заорал гневно, — Да?! Я тут! А вы! Пропасть!

Грозен — ух! Забоялся, сталбыть.

— Здесь нету! — продолжал бушевать козява, — Там нету! Ты сам говорил!

Ах ты, твареныш этакий. Я же еще и виноват.

— А скажи-ка, друг, — начал я вкрадчиво, отодвинул барышню и издал «рычание снежного кота»: — Где ты сам шлялся?! Обещал на виду быть! Я т-те щас покажу «здесь нету, там нету»!!!

— Я летал! — пискнул Стуро, — А ты!.. Ты!..

— А я — ходил! Летать, знаешь, не обучен! Ладно, хватит. Пошли домой.

Альсарена Треверра

Выстрелы в темноте. Стрелы — одна, другая, третья — уходят во мрак. Во мраке — перебежки, вскрики, ахи, что-то с грохотом рушится, разбивается, раскатывается в разные стороны. Кто там вскрикивает, ахает и раскатывается — неизвестно. Понятно только одно — стрелы куда-то попали. Но куда? Или в кого?

Сыч, сорокопут, кошки… Что означает весь этот зверинец? Какие из моих выстрелов вслепую поразили цель? Сколько стрел пролетело мимо? Где, наконец, трофеи? Опять я осталась с пустыми руками.

Отец, а пуще него — двоюродный дед Мельхиор — любит поучать: «Извлечь информацию можно из чего угодно. Слова же — кладезь неисчерпаемый. Слова — что орехи — снаружи кожура, мало на что пригодная, а внутри — сладкое ядрышко».

Вот только не впрок пошли мне лираэнские хитрости. Зря дед Мельхиор кивал и щурил выцветший глаз. Зря отец снисходительно трепал меня по плечу. Умудрившись получить от Сыча богатейший материал, я не выжала из него ни капли смысла.

— Привет, Ирги.

— Привет.

Он повернулся от печи, в руках чайник.

— У меня тут хлеб, да грудинки копченой кусочек. Пожуем, пока козява гуляет?

— Пожуем. Давно он улетел?

— Да с утра раннего. Как умчался…

— Ищи ветра… — я уселась, оперлась локтями о стол, — Понимаю я его. Я бы тоже… с утра до вечера.

Сыч, то есть, теперь уже не Сыч, а Ирги, поставил передо мной дымящуюся кружку. Нарезая хлеб и грудинку, он хмурился, вздыхал.

— Что-то ты невеселый сегодня.

— Да нет, ерунда. Просто не привык еще, что парня поблизости нет.

Он сел напротив, откусил бутерброд, пожевал. Посмотрел на меня из-под кустистых бровей.

— Умом-то вроде соображаю, что ничего такого не случится. Но, когда он под боком, как-то спокойнее.

— Мотылек знает, куда можно летать, а куда лучше не соваться. В прошлое воскресенье на службе Этарда целую лекцию прочла поселянам. В качестве профилактики. И девочки к Боргу ходили, и к Эрбу, специально предупредить. Чтоб — ни-ни. Хотя, конечно, всегда найдется пара-тройка личностей… Тот же Кайд, например. Пока-то он себя тихо ведет.

Ирги уныло покивал буйно-косматой головой.

— Я тоже парню вдалбливал. Со своей стороны, так сказать. Впрочем, его учить не надо. Это мы с тобой для него — «люди». А остальные — как были трупоеды, так трупоеды и есть.

— А Иль с Леттой?

— Они — «девочки». Трупоедицы или нет, я не выяснял, — Сыч (Ирги, одернула я себя) — усмехнулся: — А ты — «та, которая наша».

— Которая ваша. Очень лестно. Правда.

Тут, по моему мнению, вводную часть беседы можно было заканчивать. К интересующему меня вопросу я подплывала кругами, издалека.

— Кстати, насчет девочек. Они сейчас заняты по горло. Готовятся к выпуску. И наколки им должны сделать со дня на день. Ты видел когда-нибудь марантинскую наколку?

— Не доводилось, — Ирги пожал плечами.

— Ее наносят вот сюда, на внутреннюю сторону предплечья. Наколка изображает цветок черного мака о четырех лепестках, наложенный на свернувшуюся узлом змею-Амфисбену. У Амфисбены две головы, они повернуты в противоположные стороны, это символ двойственности: Свет-Тень, Пламя-Лед, Жизнь-Смерть… ну, и так далее. А мак, соответственно, изображает целительство. Интересно, правда?

— Н-да, — ответствовал Ирги, поджимая губы в бороде. Пальцы его застучали по столешнице, — Весьма интересно. Весьма.

— У моего двоюродного деда, в Катандеране, есть большой геральдический альбом. Я всегда любила его рассматривать. Ты ведь знаешь, геральдический зверь Лираэны — Белый Дракон. Вообще, знак Дракона символизирует вечность, а белый цвет — чистоту и святость. А вот у альдов старый королевский герб — Камана, это такая мифическая птица с головой рыси. А у Каорена — два герба; мирный, торговый — Золотая Ладья, и военный — Альбатрос и три скрещенных стрелы. А у Тилата какой знак?

— У Тилата? — Ирги перестал барабанить и дернул плечом, — Кастанга знает, какой. Овца вроде… на фоне гор.

Голос у него сделался напряженным. Не нравился ему этот разговор. Вообще похоже, он после вчерашних откровений решил идти на попятный.

— Забавно, — я делала вид, что не замечаю его недовольства, — У благородных семей тоже есть свои гербы. Но они, как правило, сложные, составлены из множества мелких частей. Например, у Треверров — три алые розы на золотом поле. Вообще наша фамилия так и переводится — три розы, «трев иверан» на мертвом лиранате. Но мне больше нравится герб семьи Нурранов из Тевилы — крылатый корабль и шестнадцать алмазных звезд. У альдамарской аристократии все больше геометрические фигуры в ходу, правильно их называют «геральдическими», ну, там — глава, стропило, пояс… А вот изображения, взятые из реальной жизни, негеральдические, весьма редки. Но я припоминаю один герб из книги… Кому он принадлежит, не помню… Там изображена кошка… а, может, две…

Ирги рывком поднялся, и я прикусила язык. Ох, зря я все это затеяла…

— Черный леопард. На лазоревом поле, — Ирги шипел сквозь зубы, — С серебряной каймой.

Я ясно различала подтекст — если ты сию же минуту не прекратишь играть в эти игры, я тебя вышвырну, как…

Редда подняла голову, ставя торчком уши. Скрипнула входная дверь, в сенях прошелестели шаги. Охотник движением фокусника накинул на хлеб и мясо кусок полотна, заменявший полотенце.

В комнату вошел Мотылек.

Глаза его метнулись от меня к Ирги и обратно. Он мгновенно оценил ситуацию.

— Привет, — сказал он и нахмурился, — Солнце светит. Тепло. Хорошо. Пойдем. Погуляем.

И схватил меня за рукав.

Я повиновалась без возражений. Он вытолкнул меня в сени, сунул в руки плащ, а сам задержался в дверях.

— Спасибо, малыш, — приглушенный голос охотника.

— Идем, — Мотылек выволок меня наружу.

Солнце сияло вовсю. Звенела капель, продалбливая ледяные канавки в старом сугробе. Снег, зернистый и рассыпчатый, был похож на хрустальное крошево.

Некоторое время мы брели бок о бок молча. Наконец я спросила:

— Он разозлился на меня?

Мотылек поддел ногой растрепанную еловую шишку.

— Он волновался. Он был раздражен.

— Он хотел, чтобы я ушла?

— Да… — Мотылек подумал и повторил: — Да.

Опять помолчали.

Мы миновали знакомые елки. Тропинка обледенела, кое-где проглядывали вытаявшие каменные гребешки.

— Плохо, — вздохнула я, — Возомнила о себе невесть что. Больно умная, думала. Сумею, думала, правильно задать вопрос — и пожалуйста, получу ответ на болюдечке…

Мотылек покачал головой.

— Я не понимаю, что ты говоришь. Но ты… жалеешь о чем-то. Ты недовольна? Собой?

— Еще как. Знаешь, есть такая вещь — любопытство. Иногда оно заставляет делать глупости.

Мотылек усмехнулся:

— Любопытство — не вещь.

— Верно. В руки не возьмешь, прочь не выбросишь. Как ты думаешь, стоит попросить у Ирги прощения?

Мотылек словно на стену натолкнулся.

— У… Ирги?

— Да, у Ирги.

— У Ирги… — он потрогал зашитую губу, — Если у Ирги… Тогда — стоит.

— Пойдем, — я резко повернула обратно.

Мотылек поймал меня за плечо.

— Нет. Не сейчас. Погоди.

— Чего ждать-то?

Пальцы его соскользнули по рукаву и сжали мою ладонь.

— Погоди. Дай время. Ему. И себе. Успокойся.

— Я спокойна.

— Нет. Еще нет. Поднимемся туда, к соснам. Там красиво. Видно долину, деревню. И твой дом.

— Мой дом? Бессмараг?

— Да.

Ладонь его оказалась узкой, твердой, удивительно горячей. Мне было приятно это прикосновение. Мы шли, держась за руки, как дети. Я оглянулась: цепочка Мотыльковых следов по всей длине перечеркнута косыми штрихами — это задевали снег концы сложенных крыл.

— Когда ты ушла вчера, он… Ирги… Он думал. И беспокоился. Я не спрашивал, но… Знаешь, очень трудно объяснить… Он верит тебе. И — боится… Боится? Опасается, да. Опасается, что ты… как сказать? Подойдешь слишком близко, так?

— Но от тебя-то он ничего не скрывает.

— Я — другой. Я — совсем другой. Я — один. И я… ничего не знаю. Правда. Он мало говорил. Не скрывал, нет. Просто я… Это сложно. Сложно для меня. Непонятно. Я могу… обойтись без этого.

И ты, Альса, можешь прекрасно без этого обойтись. Любопытство, как известно, кошку сгубило. Кошку, н-да-а… К черту кошек!

Я решительно полезла по склону вверх. Здесь было гораздо больше проталин, покрытых седой прошлогодней травой. В пазухах камней виднелся сочно-зеленый мох и перезимовавшие листики брусники. Наверху, среди редких сосен свободно гулял ветер.

Долина Трав открылась, как большая чаша. Из-под наших ног ступенями уходили вниз хвойные леса, кольцом окружая прижавшуюся к самому дну деревню. От деревни разбегались две охряные полосы, две дороги. Одна — мимо нас, на юг, к Голове Алхари, вторая пересекала долину и зигзагом поднималась к противоположному склону. Там, на коленях Большого Копья, расположился Бессмараг — светло-серые стены, шпиль колоколенки, длинная, утыканная трубами, крыша больницы.

Как все близко. А Мотыльку — пару раз махнуть крыльями — и уже на той стороне. Внизу шевелились человечки. От монастыря катила двухколесная тележка — кто-то из сестер спешил к больному. Кузница Кайда, на самом краю деревни стояла открытая, вокуг толпились люди. Люди толпились и у Эрбова трактира. Сюда, к нам не долетало ни звука. Шумел только ветер, перебрасывая у нас над головами вороха хвои, да вороны орали, одурев от солнца.

Трупоедское поселение. Как странно. Я словно бы не имела к нему никакого отношения. Так аблис смотрит со своей верхотуры, с легким интересом и отчуждением: трупоеды. Суетятся. Бегают туда-сюда.

Я взглянула на Мотылька. Он улыбнулся, сверкнув сахарными клыками. Жмурясь от сияния, махнул рукой:

— Вон там… на дороге. Около домов… Там — дети… Что они делают?

— Строят снежную крепость.

— Дом из снега? Зачем?

— Это игрушечный дом. Потом они разделятся — часть будет защищать дом, а часть — брать его приступом. Они играют в войну.

— В войну? Играют?

— Ну да!

Он нахмурился озадаченно.

— Война — это… когда трупоеды… люди… убивают друг друга. Везде огонь… а потом вокруг — обломки. И мертвецы…

Что за чистоплюйство! Тоже мне, великий гуманист… Я отскочила.

— Сейчас покажу тебе, как трупоеды убивают друг друга!

Захватила побольше снегу и запустила в Мотылька. Снежок попал ему в плечо, разбился, осыпал котту малюсенькими хрусталиками.

— На, получай!

Полетел второй снежок. Мотылек уклонился.

— Вот тебе! Вот тебе!

Я мазала безбожно. Мотылек присел, собрал горсть снега и кинул не целясь. Я шарахнулась — кое-как слепленный снежок шваркнул меня прямо в грудь, разбрызгался кляксой.

— Ах, так?!

Зачерпнула обеими руками, обеими и кинула. Не докинула. В ответ — целый фонтан.

Я нырнула за куст можжевельника, проваливаясь по щиколотку, добежала до обломка скалы, затаилась.

Шлеп! Комок снега врезался в камень у самого моего носа. Присев на корточки, я скатала новый снаряд.

Сейчас выгляну и залеплю ему… Я подалась вперед — мимо тотчас просвистел белый шарик. Ага! Я высунулась, метнула.

— Ура! Ты убит! Ты убит!

Мотылек вытирал снег со лба.

— Пропасть! — крикнул он, — Это нечестно! Это — обман!

— Козява-раззява!

— Что? Укушу!

Он всплеснул крылами, на мгновение заслонив горизонт. Прыжок — я едва увернулась от цапающей руки. Бросилась под ветки молоденьких сосен, утонула почти по пояс, выбралась с другой стороны. Здесь длинная проталина огибала скалистый островок — бежать было легко. Над головой свистнули крылья — я снова кинулась в деревья. Заметила другую проталину, больше первой, всю рыжую от опавшей хвои. Затрещали ветки — Мотылек все-таки спустился. Я швырнула через плечо рассыпающийся снежок.

— Эй! — крикнул он. — Стой! Не буду кусать!

— Как бы не так!

Рыжий хвойный настил сменился большой проплешиной в камнях. За спиной опять гулко хлопнули крылья — преследователь попытался настичь меня на открытом пространстве. Я совершила обманный маневр — мгновенно развернулась и и бросилась назад, под защиту деревьев.

И погрузилась в снег по грудь. Вот черт! Промахнулась. Под ноги надо смотреть!

— Эй! — негромко окликнул Мотылек, — Что там… Эй, что случилось?

— Сдаюсь, — сказала я. — Вытащи меня отсюда.

— О пропасть…

В голосе его не было торжества. Скорее недоумение.

Вывернувшись назад, я протянула обе руки. Рывок — меня выдернули из снега, как муху из киселя.

— Ну, кусай, — пробормотала я, отряхиваясь. — Кусай. Ты победил.

Он сжал мое плечо.

— Смотри. Туда, назад.

Я посмотрела. Рыжая хвойная проталина исчезла. Исчезла абсолютно — покрытый лесным мусором, рыхлый, грузно осевший снег был повсюду равномерно глубок.

Однако каменистая плешь посреди полянки, на которой мы стояли, оставалась на месте. В дальнем ее конце за деревья уводила черная дорожка сырой земли, будто приглашала к дальнейшему путешествию. Вперед. Только вперед…

— Горячая Тропа!

Я смятенно уставилась на Мотылька. Он неловко коснулся моей руки:

— Что такое? Ты испугалась?

— Проклятье! Горячая Тропа! Мы влипли!

— Влипли? Прилипли? Почему?

— Ты же в Кадакаре живешь! Неужели не знаешь? Это самая что ни на есть Горячая Тропа, по которой можно идти только вперед! Чтоб мне гореть! — я в отчаянии топнула ногой, — Черт знает, сколько миль придется шагать, и черт знает куда она выведет!

— Успокойся. Я видел такие… штуки. Не знал, что это… что по этой тропе можно ходить.

— Тебе хорошо, ты по небу летаешь. А нам, разнесчастным трупоедам, на своих двоих приходится… Проклятье…

Горячую Тропу когда-нибудь притянет к дороге, или к нормальной тропе, или к жилым местам… да только кто знает, когда и где!..

— А ты ходила по таким тропам?

Мотылек ничуть не был обеспокоен, он с любопытством поглядывал по сторонам.

— Не я. Мой… приятель. Он часто пользуется Горячими Тропами. Он умеет их искать и каким-то образом может вычислить, куда они выводят. Так он ходит из Этарна через Долину Трав на перевал, минуя Око Гор. Он контрабандист.

— Кон… тран… бадист, — с трудом выговорил Мотылек, — Что это?

— Это… Послушай, давай думать, как мы отсюда выберемся. Ты-то можешь улететь, а я…

Он улыбнулся.

— И ты можешь улететь.

— На тебе верхом, что ли?

— Вер-хом — что это?

— На спине у тебя. Не выдумывай. Ты меня не поднимешь. А поднимешь, так грохнешься вместе со мной, костей не соберешь.

Он наклонился, обхватил меня поперек туловища и без усилий оторвал от земли. Я засучила ногами:

— С ума сошел! Отпусти!

— Легкая, — усмехнулся он. — Я тяжелых носил. Да.

Ощутив под ногами землю, я отбежала на несколько шагов.

— Ты только-только поправился. Тебе нельзя перенапрягаться!

— Хочешь идти ногами? Много… э-э… долго-долго?

Идти ногами не хотелось. Но и садиться парню на шею тоже никуда не годится. Он такой тонкий, руки как прутики, а я далеко не пушинка. Может, удастся как-нибудь обратно… через все эти снега? Наломать лапника и — ползком на животе…

— Послушай, — уговаривал Мотылек, — Я хочу… сказать тебе…

— Подожди.

А если сплести из веток что-нибудь вроде снегоступов… У Сыча такие были, на плоские корзины похожи, коза их еще обьела…

— Альса.

— Я думаю, отстань… Что?!.

Моргая, я смотрела, как он подходит. Горячая Тропа исчезала за его спиной.

— Альса, — проговорил он. — Я хочу сделать это. Для тебя.

— Что?..

— Мое имя — Стуро.

— О Господи…

Я растерялась. Что это на него накатило? Нашел время… Но что-то жгучее выплеснулось из сердца, залило щеки и уши, и здравый смысл мой поскользнулся на ровном месте и шлепнулся в лужу. Я прижала руки к груди. Пропасть… неужели мне так легко вскружить голову?

Мягко придерживая меня за плечи, он прошел несколько шагов к центру полянки. Отсюда и до кромки леса, где чернела проталина, начинался небольшой уклон. Мотылек развернул меня лицом к себе.

— Хватайся за шею.

Он наклонился, бесцеремонно подхватил меня под ягодицы и буквально набросил на себя — так, умываясь, плещут себе на грудь пригоршню воды.

С треском и грохотом распахнулись оба крыла и, наполнившись, выгнулись, зазвенели, зарокотали тихо и грозно, как тонко раскатанный металлический лист. Длинные волосы хлестнули меня по лицу.

Мимо уже мелькали стволы сосен, размазываясь в красно-коричневый забор, а за спиной Мотылька у меня на глазах затягивалась Горячая Тропа, не оставляя ни голой земли, ни наших следов — ничего.

Потом меня чуть заметно тряхнуло — и полянка, и окружающий ее лес провалились вправо и вниз. Я вскрикнула. Обнимающие руки сжались крепче.

— Держись!

Странно измельчавший пейзаж протанцевал плавный пируэт, раскланялся во все стороны и сгинул, а на его месте развернулась слепящая синева. Потом совсем рядом, сбоку, чередой проплыли блистающие зубцы Алхари. Потом жесткие волосы снова засыпали мне лицо, и я зажмурилась.

Так было хуже. Мне казалось, я падаю спиной вперед, зачем-то обхватив руками и ногами падающее вместе со мною существо.

— Держись! Спускаемся!

Ветер уперся ладонями в позвоночник. Крылья сменили плоскость, разрезая студенистый воздух, как два ножа. Откуда-то снизу, кружась, всплывала долина в кольце гор. Я с трудом сглотнула — отпустило заложенные уши.

— Ноги! Не опускай ноги!

Сизые горы, испятнанные белым и черным, пологой спиралью вознеслись вокруг. Свитые в косу волосы Мотылька взлетели прямо в зенит.

Мягкий толчок, пробежка. Еще один толчок, посильнее — в спину. И еще один — в грудь.

Ветер смолк, будто выдохся. На мне грузно шевельнулся Мотылек, сполз в сторону. По всему телу неуклюже протащилось полусложенное крыло.

— Альса, эй…

В глаза лилась лазурь. Расплывалось темное пятно головы на ее фоне.

— Альса, ушиблась?

— Нет.

— Вставай.

Я моргнула. Остывшие слезы пролились по вискам, уползли куда-то за уши. Он, склонившись, внимательно глядел на меня. Он тяжело дышал, оттягивая пальцем воротник.

— Я никогда не летала, Мотылек.

— Стуро, — поправил он. Слизнул с верхней губы пот, — Стуро. Скажи — Стуро.

— Стуро.

Он опустился на корточки, осторожно посадил меня в снегу. Пейзаж дрогнул и качнулся.

— О-ох…

Стуро привалил меня к плечу, вытряхивая снег из капюшона.

— Ничего, Альса. Сейчас пройдет. Надо посидеть… отдохнуть…

Мое дыхание скапливалось в спутанных его волосах, у самой шеи. Там было жарко и влажно. Ворот рубахи приотстал, и оттуда, из складок одежды, пахнуло теплым, терпким, винным запахом пота, и другим запахом — пронзительно-опустошающим запахом весеннего ветра.

Я переместила голову, и губы мои попали точно в яремную ямку, между ключиц. Стуро прекратил хлопать ладонью по моей спине и замер.

Мягкая пульсация крови. Губы щекотало. Я снова поцеловала — чуть повыше. И еще раз — в горло. Он сглотнул.

— Альса…

Я ощутила легкую вибрацию только что родившегося звука. Нестерпимый тонкий зуд — я едва не закричала. Стуро закинул голову, словно нарочно продлевая мне путь. Я прошла его, шаг за шагом, медленно, растягивая этот ошеломляющий момент, когда еще не нужны ни слова, ни объяснения. Я добралась до нежнейшего беззащитного местечка под челюстью, и тут ладони его стиснули мою голову и развернули лицом вверх. Я увидела его глаза, и скулы, и капли влаги на лбу и на крыльях носа.

Ах, милый, не надо говорить. Пожалуйста, не надо.

Ничего кроме «Альса, Альса» выговорить ему не удалось. Впрочем, мой лексикон оказался еще беднее:

— М-мм-м!.. — замычала я требовательно.

Губы его смешно сморщились, сложились дудочкой. Он протянул их, будто ребенок, дарующий ритуальную ласку, склонил голову набок, чтобы не столкнуться со мной носом. Я приняла его губы, неожиданно жесткие и сильные, и малость опешила от их уверенного захвата. Царапнул заживший шов, язык, жаркий, как лепесток огня, скользнул под мой, а я вдруг встретила четыре ледяных лезвия и вздрогнула, широко открыв глаза.

Щека его размывалась в оливково-смуглое пятно, над ней чуть яснее вылепливались отороченные черной бахромой удлиненные веки, а из щели между ними изливалась тьма. Я закрыла глаза.

Меня поразил иссушающий, чуждый вкус его слюны. Во рту все вспыхнуло, пробрав меня дрожью, затем окатило мятным холодом, вытянув судорогой во второй раз.

Вот это да! Я чувствовала, что растекаюсь студнем. Никогда со мною такого не случалось. Он настоящий колдун. Демон. Вампир. Я засмеялась, но смеха не услышала.

Стуро, Стуро. Твое имя, как заклинание. Я теперь могу призывать тебя, как алхимик призывает эфирное существо, но без пентаграммы, без волшебных снадобий, без жертвенного алтаря, просто окликнув.

Стуро, явись. Стуро, служи мне. Стуро, люби меня… пожалуйста…

Ирги Иргиаро по прозвищу Сыч-охотник

Редда стукнула по полу хвостом раз, другой. Значит, шаги принадлежат Стуро или барышне. Скрип двери, шебуршание в сенях.

О Рургал.

Вошел Стуро с Альсареной на руках.

Я вскочил, опрокинув табурет:

— Что? Кто?

Стуро мрачно буркнул:

— Ничего. Все в порядке.

— Ранена? Упала? Да что ты, как пень!

— Не упала. Не ранена, — он свалил барышню на сундук, словно куль с тряпьем, развернулся и утопал прочь.

Редда глянула на меня, я кивнул, и собака скользнула в неплотно прикрытую дверь вслед за парнем.

Я ощупал Альсу, похлопал по щекам, брызнул водой в лицо.

— Милый… — вздохнула Альса.

Так. Час от часу не легче.

Да спит она!

Спит…

Стуро ее что, тяпнул?!

А «милый» — это из приятного сновидения. Я вспомнил собственное сновидение после аблисского укуса и поморщился.

Н-да-а, то-то он сердитый такой… Злобный вампир, одним словом. Боги мои, что там у них произошло?

Барышня пристала с геральдическими своими измышлениями и к нему? Или — рассказала парню, что собой представляет побратим его? Посоветовала от оного побратима бечь куда подальше… А Стуро обиделся… И тяпнул ее.

Чертовщина какая-то. Бред сивой кобылы.

Стоп. Чем она меня поднимала, ну, тогда — булавкой? Булавкой, булавкой, булавкой… Так вот же, ее фибула. Ну-ка…

Никакой реакции. И следов от укуса — ни на руках, ни на шее… Тьфу ты, да что же мне делать-то? За парнем Редда приглядит, и домой его пригонит, а вот барышня… Снова потормошил. Безрезультатно.

Ун подошел, ткнулся носом Альсе в лицо, и она страстно застонала. Ишь, «милый» какой-то. Увидала б она этого «милого»…

Ладно, будем ждать. Коза спит полчетверти, иногда больше, но через полчетверти ее всегда можно растолкать. Подождем. И кстати, приятель, шмоточки-то твои. Небось за ночь уже отмокли. Нечего увиливать.

Рубаха моя старая, штаны, которые из шерсти…

Хорошо, что заказал Марионе рубаху и на себя. Что ни говори, привыкши Сыч-охотник менять хоша б рубаху — того, чаще чем енто принято. Тута, то есть.

И никакая маска не заставит меня занашивать одежду до стоячего состояния.

Простирнул рубаху, обмотки, штанцы, сменил сделавшуюся серой воду, и только-только принялся полоскать, как сзади послышалось шевеление.

Ун, до глубины души возмущенный длительной неподвижностью человеческого существа средь бела дня, напрыгивал на сундук, тормошил Альсу, и в завершение процедуры обчвакал ей все лицо.

— М-м… — вяло отмахивалась бедняга. — Ну, милый… ну, не надо… Что ты делаешь…

— Прекрати, Ун! — я сгреб наглую тварь за шкирку, отшвырнул, взял Альсу за плечи, — Ну-ка, просыпайся давай, — встряхнул, усадил, — Просыпайся.

— Что такое? — барышня пробудилась и захлопала глазами, — Что случилось?

— Это ты меня спрашиваешь?

— А где… Стуро?

Ого.

— Приволок тебя и ушел.

— Ушел?

— Злой, как черт. Что произошло? Он тебя укусил?

— Э-э-э… да как тебе сказать… — она ни с того ни с сего засмущалась, — Не совсем.

— То есть? Что ты мне мозги пудришь?

Нет.

Да нет, не может быть.

А — имя?..

Барышня задумчиво потрогала свои губы, бормоча:

— Странно, странно… Ирги! Ах, черт! Какая же я балда!

Так и есть. Целовались. Ну и ну…

— Охотно верю.

— Вот смех и грех, — она покачала головой, — А что, говоришь, мрачный ушел?

— Мда-а… Только этого не хватало.

А парень-то — не промах.

— И ведь могла сообразить! — не унималась марантинская воспитанница, — Я еще удивлялась — почему во рту все онемело, словно мяту жевала… Это же надо… Долго я спала?

— Как коза, — фыркнул я, — Тряс уж тебя, тряс…

Альса хихикнула.

— Как коза… А что, он до сих пор гуляет где-то? Не возвращался?

— Нет.

Если все действительно так, а так оно и есть… Небось, бродит по лесу, снег губищей пашет. Представьте — целуешь ты девицу, а девица — брык… И дрыхнет. Ох, боги, боги, вот не было печали…

— Ты что, Ирги? Чего хмуришься?

— Размышляю, — меня еще немного царапало, что она зовет меня по имени, — То ли искать идти, то ли сперва арварановки принять. Опять начнется — не аблис, не трупоед, с аблисами быть нельзя, с трупоедами не получится…

Сама кашу заварила, а мне теперь…

Альса улыбнулась.

— Он разочарован. Ничего страшного. Я что-нибудь придумаю.

Приду-умает она. Ишь.

— Что ты тут придумаешь?

Эт’ те, подруга, не хиханьки по углам. Енто — того, несовместимость.

— Э, не скажи, не скажи. Придумать можно множество самых необычайных вещей, — глаза у нее загорелись, — Чтобы я да не придумала… дайте только время.

— Арфадизнак? — усмехнулся я, и Альса возмутилась:

— Так ты ж его не выпил! Поглядела бы я на тебя, когда б ты его выпил!

Да уж, поглядела бы. Развлеклась бы, того. Ежели б сбечь успела. Хорошенькая лираэночка, пф.

— Тут, насколько я понимаю, другое что-то варить надо, — ушел я от скользкой темы.

— Не твоя забота, — отмахнулась беспечно Альсарена, — Что-то другое… в некоторой степени, конечно… — просияла: — А кое-что можно и оставить.

— Э, — барышня, барышня. Не заносись. — Смотри, не укатай мне парня-то. Сваришь чего, а он с копыт долой, — изобразил оскаленного дохлого аблиса.

— При чем тут парень? — обиделась Альса, — Я для себя сварю.

Для себя? Эка. И кое-что от афродизиака…

— Ладно, тебе видней.

А она вдруг заглянула снизу вверх в лицо мне:

— Ирги, ты не сердись. Я про сегодняшнее утро. Не сердись, ладно?

Все в порядке, хотел сказать я, но не успел — Альса продолжила:

— Я вовсе не собиралась выведывать какие-то твои тайны… Нет, не так. Мне вчера показалось — ты что-то рассказал важное, а я… Жонглировала символами, понятиями, а сама ни черта не поняла. А признаваться не хотелось. Поэтому и несла чушь про геральдических зверей.

— Правда?

Опять, сталбыть, сам себя в угол загнал. Как говорится, сам себе и Даул, и Рейгелар…

Альса кивнула:

— Правда. Это лираэнские игры, — сдвинула бровки, — Я в них больше не играю.

Ох, барышня… Как же ты домой-то вернешься, в Итарнагон свой, бедолага?

— Проехали, — я протянул руку, она стиснула мою ладонь прохладными пальцами, удержала.

— Слушай, Ирги. Я сейчас подумала… Ирги, мне недолго осталось учиться в Бессмараге. В мае — выпуск у девочек, я уеду с ними. Ирги, обещай не отказываться сразу, — цеплялясь за руку мою и за имя — что ж ты предложить-то хочешь? — Подумай сперва. Хорошо подумай, — сглотнула и выпалила: — Ирги, я хочу, чтобы ты и Стуро поехали со мной.

— Куда? — улыбнулся я, — В Итарнагон? — то ей суд общинный над Кайдом с собутыльники, то вон — еще похлеще, — Окстись, Альса. Язычник и тварь? Что скажет отец Дилментир?

— Меня не интересует мнение отца Дилментира, — бросилась в бой барышня наша, — Кстати, он не такой фанатик, как можно было бы ожидать. Между прочим, ты думаешь в Итарнагоне одни последователи Истинной Веры живут? Сплошные лираэнцы? В Итарнагоне половина населения — гироты. Такие же язычники, как и ты. А у нас, вокруг Треверргара, вообще сплошняком гиротские деревни. Провинция, трое суток до столицы, — сжала крепче клешню мою, — Ирги, отказаться ты всегда успеешь. Надо подумать, что мы можем сделать, а потом отказываться.

— Хорошо, — смирился я, — Я подумаю.

Придется выдержать серьезную осаду. Между прочим, сперва надо Стуро спросить. И, если он захочет… В конце концов, Иргиаро, тебе-то терять нечего.

— Вот и ладно, — Альса отпустила мою руку, — Я тоже подумаю. Сейчас уже поздно, надо идти. Завтра поговорим. Только, Ирги, давай по-честному, — ухватила меня за рукав, — Когда я приду — не прячься от разговора.

— Хорошо, — я фыркнул в усы.

Вот уж что-что, а вилять не стану.

Как сказал Стуро — пришло время.

Только вот — какое?..

Альсарена Треверра

Я спускалась к Косому Узлу, потом поднималась к Бессмарагу, и всю дорогу старалась не думать. Рано еще. Рано.

Ночью, конечно, я не засну. И не только потому, что успела выспаться. Буду ворочаться и Бог знает, до чего додумаюсь. А койки не избежать — что еще делать ночью в монастыре? Только молиться в пустой холодной церкви. Но я еще не чувствовала в себе силы на такой подвиг. Библиотеку Роза запирает перед вечерей, ключей у нее не допросишься: Роза безумно боится пожара. В комнате шуршать и жечь свет не годится, я не одна живу. Следовательно — что? Следовательно, я сейчас иду в лабораторию и беру коробку со снотворным. А заодно посмотрю, что там есть для нейтрализации оного.

Для нейтрализации оного. М-да. А с чего ты взяла, подруга, что тебе будет нужда нейтрализировать снотворный эффект? С чего ты взяла, что крылатому герою по душе целоваться с трупоедицей? Ушел ведь, даже не дождался, когда я проснусь.

Ирги голову заморочила. Какой черт за язык тянул? Выдумала, действительно — некую личность с темным прошлым да кровососущую тварь — в Итарнагон тащить. Хорошо еще, если их просто развернут на границе…

Рефлексирую. Хватит. Хватит!

Стиснув зубы, я толкнула створку тяжелых монастырских ворот. Из привратницкой выглянула Верба.

— А, Альсарена, наконец-то. Зайди-ка в комнаты гостей. Там к тебе посетитель приехал.

— Какой еще посетитель?

Она пожала плечами:

— Почем я знаю? Мужчина, в летах уже, здоровенный. Простолюдин по выговору, но одет добротно. Вооруженный к тому же. Верхом приехал, да еще лошадку с собой в поводу привел. Что ты глазами хлопаешь?

— Не могу сообразить, кто это…

— Чего соображать, иди да посмотри. Большущий такой инг, борода стриженная…

— Инг?

— Может, не инг, какое мне дело? — Верба рассердилась, — Он со мной по-людски разговаривал, на лиранате. Ростом с версту, сам белесый, а может, седой, рожа красная…

Я уже спешила к нашему корпусу, где находились гостевые комнаты. Пробегая мимо больницы, наткнулась на Малену.

— Ты куда?

— Туда!

— А, правильно. Там к тебе приехали. Слушай, увидишь Ильдир, скажи, чтобы шла скорее в конюшню. Знахарский внук заявился, из Лисьего Хвоста, у него жена никак не разродится…

— Хорошо, хорошо, — я промчалась мимо.

Комнаты для приезжих часто простаивали пустыми — чужие в Бессмараге большая редкость. Теперь же дверь туда была приотворена, внутри горел свет и доносились голоса.

Я остановилась на минутку, прислушиваясь. Женщина и мужчина беседовали по-ингски. Ни слова не понять, но голоса узнаваемы. Женский принадежал Ильдир. А вот мужской…

Мужской словно прилетел из прошлого, из детства моего, из ранней юности. Медлительный, глуховатый бас. Знакомый и любимый не менее, чем голос отца.

Имори!

Отшвырнув дверь так, что та грохнула о стену, я ворвалась внутрь. Двое сидели у разожженного камина, за столом, Ильдир держала в руках листок бумаги. Мужчина резво вскочил, профессиональным движением заслонив собой собеседницу. Он был очень высок, и очень широк, и двигался с удивительной для своей массы скоростью. Он еще не завершил полуоборота, как лицо его просияло, а руки, каждая толщиной со среднее бревно, протянулись навстречу.

Я вознеслась под потолок, к огромному, как таз, лицу, обрамленному льняной косматой гривой. И завизжала от восторга.

— Имори!!!

— А вот и золотко мое припожаловало!..

Ильдир смотрела на нас откуда-то снизу и беззвучно смеялась. Имори встряхнул меня, заставив исторгнуть новый радостный взвизг, и уселся обратно на свое место, расположив мой зад на собственном колене, не уступающем деревянной скамье ни шириной, ни твердостью.

Старый отцов телохранитель уютно пах ячменным пивом, кожей хорошей выделки, конским потом, смазкой для оружия. Он был совершенно такой же, как и два с лишним года назад, когда с парой других слуг привез меня в сии благословенные стены. Такая же грива по плечам, стриженная борода, нос уточкой и вечный прищур. Он был таким всегда, сколько я его помню. А помню я его с рождения, своего, разумеется. С детства я обожала сидеть на монументальном его колене. Но, увы, с возрастом такая радость выпадала мне все реже и реже.

— Откуда, Имори? Каким ветром? Господи, как я рада!..

Я пыталась обхватить его, возя руками по широченной груди, как по стене. Он довольно посмеивался.

— Сейчас, золотко, сейчас все тебе расскажу… Ух, какая ты стала хорошенькая, румяная, глазки блестят… Смотри-ка, большая уже девушка, невеста…

— Да ну, какая я невеста! Мне в девках сидеть, пока Иверену замуж не спихнут… Как, кстати, у нее там с матримониальными планами?

— На Святую Невену обручилась с младшим Нурраном Тевильским.

— С этим любителем аламерского фарфора? Он что, наконец осознал, что расписные пастушки вряд ли ответят ему взаимностью?

— Э, золотко, язычок-то у тебя по-прежнему острый. Обо всем этом ты батюшку расспросишь, батюшка тебя ждет-не дождется…

— Постой, Имори! Как так? — я отодвинулась, — Что ты плетешь? Как это — ждет? За мной ведь только в середине мая приехать должны! Все же уговорено, меня выпускают вместе с новыми сестрами…

— Ну, глупая, сразу и всполошилась. Никто тебя силком не увозит. Господин советник повидаться хочет с тобой, коли такая оказия выпала. В Арбеноре он, тебя ждет, туда езды-то два дня от силы…

— Отец в Арбеноре?

— А я что толкую? В Арбеноре, точно, не дале, как в прошлую субботу приехали. Меня за тобой сразу снарядил, я только лошадку свежую оседлал, да пивка на дорожку… Так что собирайся, милая, завтра с утреца и поедем.

— Ох, Имори… как все неожиданно… А, может, через день? У меня здесь дело срочное…

— Да уж такое срочное, что подружки пособить не могут? Знаю, знаю, ты тут сочинение сочиняешь о каких-то тварях тварских, наслышан. Погодят твои твари, ничего им не сделается. А вот батюшка ждать не может, он, слышь, с посольством из Итарнагона к самому королю Наратаору прибыл. Наследнику его в нонешнее воскресенье как раз шестнадцать стукнет, совершеннолетие, значит. Гости со всех концов понаехали, и от нас тоже: и господин советник, батюшка твой, и господин Венревен с сыном, и старший Нурран из Тевилы, и леди Агавра, и свита большая. Дары богатые привезли и грамоту от королевы с личным ее поздравлением. Вот батюшке и повод с тобой повидаться, заодно королевской семье представить. Глядишь, присмотрит для тебя при дворе какого-нибудь найлара длинноносого с родословной, не приведи Господи.

— Э, — удивилась я, — Так мы что, всерьез дружимся с Альдамаром?

— А разве мы ссорились, золотко?

Я заглянула в широкое простоватое лицо. Имори не дурак, хоть и неграмотный. Имори очень даже не дурак. Прямо скажем, совсем наоборот.

Значит, пуп земли, наследник древней Лираэны, а также цитадель цивилизации и оплот Истинной Веры, Итарнагон, родина моя любимая, немного опустил свой благородный лираэнский нос и соизволил поглядеть по сторонам. На ближайших соседей. И даже на дальних соседей, на Альдамар. Который раньше демонстративно не замечал, благо делить нечего. То есть, хм, мы бы, конечно, нашли, что поделить, но вот длинная рука Каорена… Что поделаешь, вовремя не спохватились, и теперь в Арбеноре вот уже двести лет сидит найларский король. Увы, увы.

И вдруг — посольство из надменного Итарнагона в рассадник язычества, Альдамар? О, простите, ошиблась: рассадник язычества у нас, конечно, Каорен, а Альдамар — так, подпевала, мелкая сошка. Но с Каореном мы, сцепив зубы, еще раскланивались, подпевалу же игнорировали. А теперь — шапки долой, мир, дружба, ура! И в чью светлую голову пришла эта идея? Неужели батюшка посоветовал? Но вряд ли бы он стал такое советовать, если бы атмосфера не располагала. А на атмосферу нюх у Треверров хороший, это бесспорно. Неужели за два с лишком года наступило всеобщее потепление? Аристократы перестали пыжиться, церковники — передергивать Истинный Закон? Что-то не верится. Скорее бы увидеть отца. Господи, как я отстала от жизни!

— Что призадумалась? — окликнула Ильдир. — Радоваться надо, перемена обстановки. На балу попляшешь. Кто ныл, что здесь скучно?

— Я уже давно перестала ныть.

Она усмехнулась.

— Это точно. Развлечения ты себе где угодно отыщешь. Но это так, к слову. Вот я тут список приготовила, купите кое-что для монастыря. Я Имори уже зачитала, но ты возьми с собой, чтоб не напутать. Деньги Этарда выделила.

— Деньги туточки, — кивнул Имори, — в кошелечке.

— Этарда знает о моем отъезде?

— Знает, конечно. С ней все оговорено. Отпускает тебя на неделю. Кстати, вот от нее.

Ильдир протянула кусочек пергамента. На нем Этардиным изящным почерком значился некий адрес в городе Арбеноре.

— Это граверная мастерская, — объяснила Иль. — Лучшая, мы ею всегда пользуемся. Отдашь свои рисунки — через десять дней будут готовы гравюры для книги. Заодно доски заберешь.

— Спасибо!

Как кстати! Я спрятала оба листочка в пояс. Гравюры — новомодный способ иллюстрировать книги. Можно сделать рисунок любой сложности. И это гарантия, что книга вполне может создаваться не в единственном экземпляре… О, об этом я еще помечтаю! Оставлю на сладкое, на долгую дорогу до Арбенора.

Э, стой. Тебе еще кое о чем следует подумать. Кое о чем поважнее книги. И эта отлучка… может быть, тоже кстати? Судьба дает тебе время на размышления. Да еще шанс разведать обстановку. Хорошо.

Очень хорошо. Вернувшись, я смогу серьезно поговорить с Ирги. И строить планы, уже не вилами по воде.

— Иль, голубушка, у меня к тебе просьба.

Я соскочила с Иморева колена и потянула подругу в угол.

— Сходи с утра к Сычу, объясни все про мое отсутствие. Я обещала, что приду завтра, он будет ждать. Не хочу его обманывать. Да, еще губа Мотылькова. Зажила губа, швы снимать пора. Я хотела сама, но…

— Расселась тут, прохлаждается! Трепотней занимается, сколько можно ждать?!

Я аж подпрыгнула. В дверях, лихо подбоченясь, стояла Малена. Ругань адресовалась не мне, Ильдир. Ильдир же помотала головой.

— Что? Кто меня ждет?

— Мы! Я и Летта! Сидит и не чешется!

— Да что случилось?

— Ой, Иль, я забыла сказать…

Обе гневно воззрились на меня.

— Забыла! — рявкнула Малена. — А больная тем временем Богу душу отдает! Ничего нельзя доверить… Если ты на марантину не тянешь, то что ты делаешь в Бессмараге?!

Она развернулась, вскипев зеленой юбкой и умчалась прочь. Иль пронеслась мимо, успев только виновато развести руками.

Я осталась стоять, закусив губы. Горше нет такой вот оплеухи, когда тебя отшвырнут, как бездомную кошку — куда, мол, к чужим крынкам? И, кем бы ты ни была в большом мире — богачкой, аристократкой, красавицей — здесь, среди женщин в зеленом и черном ты — никто, ты даже не прислуга, даже не домашняя зверушка, даже не предмет… а я не знаю, недоразумение какое-то непонятное… Как тут не возроптать на Единого? Все-то он мне дал, а вот самым главным, самым для меня важным — обделил. Что же во мне не так? Чего не хватает? Чем я хуже дочери рыбака?

На плечо и часть спины легла тяжелая ладонь. Я и не слышала, как Имори подошел сзади.

— Обычное дело, золотко, — прогудел он с высоты, — Люди тем и отличаются от всех иных созданий Божьих — им всегда мало того, что они имеют. Одному к черствой горбушке еще и щепоть соли подавай, другой к своим владениям жаждет соседнюю страну присоединить. Припоминаю я присловье: «Крапива вырастает возле розы, надеясь на лейку садовника, но попадает под грабли». Как правило, так оно и выходит. Крапива, она, знаешь, всего лишь крапива, а роза есть роза. Что тут поделаешь, коли Господь так всех разделил.

Верно, Имори. И присловье я это помню. Капеллан наш любит повторять. А господин советник, мой отец и твой хозяин, говорит иначе. Он говорит: «Если роза не цветет, она не лучше крапивы».

Ирги Иргиаро по прозвищу Сыч-охотник

Завтра приду. Поговорим.

Сказано сие было два дня назад.

Что, барышня, одумалась? Поворочалась, небось, ночью, да не только с боку на бок. Мозгами тоже — того. Поворочала, сталбыть. Да и рассудила здраво, что, как ни крути, а прав был Сыч. И таперича к Сычу ентому идти да говорить — брякнула про Итарнагон, ты уж извини, приятель — неловко.

Вот и не пришла. Ни позавчера, ни вчера. Да и сегодня, судя по всему, уже не заявится.

А Стуро… Он ведь тоже не дурак, козява-то. Им, эмпатам, слова без надобности. А построить из имеющегося — проще простого. Не пришла — значит, понимает, что ничего хорошего не получится из травоварения и прочего. И зря я позавчера почитай весь день с махонькими перерывами убеждал его, что Альса наша — марантина, а марантинам все по плечу, что варит она зелье, с помощью коего собирается посрамить мать-Природу и козявино недоверие…

Но, в конце концов, может не ладится у нее чего… Трав там нужных нету, или…

Брось. Сам себе-то зачем врешь? Если б чего не ладилось, пришла бы. Хоть вчера.

— Ирги. Я пойду. Погуляю.

Брови сдвинуты, губы поджал.

Позавчера весь день дома просидел. И вчера отлучился на полчетверти, не больше. С ентими барышнями и оголодать недолго.

— Давай.

Стуро вдруг встрепенулся. Почти сразу — обмяк. Собаки обозначили приближение безопасного знакомого. Каковым оказалась инга Ильдир.

— Привет, Сыч. Здравствуй, Мотылек. Скажи ему, что я сниму с губы швы.

Я сказал.

Стуро кивнул и уселся на табурет, подставив многострадальную часть лица. Инга Ильдир быстренько справилась с вытаскиванием ниток. Потом сказала:

— Вот еще что. Альсарена уехала. В Арбенор, к отцу. Ненадолго. Просила нас тут приглядеть за вами… Человек за ней приехал, от отца, — она словно оправдывалась, — Увез… Позавчера утром. А я бы раньше забежала, да мы с Леттисой и с Маленой в Лисьем Хвосте роды принимали…

Я перевел Стуро, что барышню позвал отец, и она уехала.

— Да что вы, в самом деле, оба? Повидаться просто, с отцом, — бормотала инга Ильдир, — Отец зовет, как не поехать? Вот тебя бы отец позвал, ты б, небось, тоже…

В общем, я, кажется, накричал на нее. Причем — на найлерте. Но уж интонации-то она поняла. Обиделась. И ушла.

Вот, малыш. Уехала наша барышня. Все правильно. Это Стуро — изгнанник, без родни, один, свободен, как ветер. А Альсарена… У лираэночки нашей — своя жизнь, и в Бессмараге она — временно, и, видать, папа решил, что пора ребенка под крыло возвращать… А ты что, раньше не мог сообразить? Стуро простительно — он в трупоедских делах ни в зуб ногой, но ты-то, Иргиаро!

Уж кому, как не тебе, знать, какими бывают — отцы. И, позови тебя Железный, мизинцем шевельни — побежал бы на полусогнутых. Только вот Железный скоро пять лет, как поднялся с дымом костра.

Чего ты от девчонки хочешь? Сам-то, небось, ночами в потолок пялился, внутри волком выл, а снаружи — улыбался, чтоб, уберегите боги, не заметил кто…

Эгвер знал. Еще бы ему не знать, после того, как он лично тебе мозги вправлял… Отцу не сказал. Никому не сказал. Надеялся, что ты «образумишься». Что «привыкнешь». Да ты ведь почти и привык. Оно ж накатило, как снежная Гроза здесь, в Кадакаре — только эта ночь, завтра будет поздно, сейчас или никогда…

С барышней нашей такого не случится. Ее отец жив-здоров, небось, держит дочку на коротком поводке, ну, приотпустил малость, да ошейник-то никуда не делся.

А Стуро…

У аблисов, наверное, не бывает «легкого флирта», либо, раз оба друг друга чуют, все это не перекашивает на одну сторону — всегда ведь можно объяснить…

— Не надо, Ирги, — сказал Стуро тихо.

— Чего — не надо?

— Ты жалеешь меня. Не надо.

— Вот еще. Нашел жалельщика, — буркнул я, а парень улыбнулся грустно.

— Разве я не знал? Не понимал? Знал. И понимал. Я сам виноват, Ирги.

Вот уж чего Лерг никогда не делал, так это не принимал спокойно-убежденно-несчастный вид. Коренное, сталбыть, отличие.

— А с чего ты взял, что я тебя жалею?

Заводишься, Иргиаро.

Нет. Уже завелся.

— Из-за чего, скажи, мне тебя жалеть? Девушка нас бросила! Ах и ах! Давай поплачем. Хором. Ну? Э-э-э! Что не плачешь?

Тонкие ноздри дрогнули.

— Давай же — а-а-а! Бедные мы, несчастные! У-у-у!

— Перестань.

— У-у-у!

— Я тебя ударю, — выговорил он глухо.

— Да? — встал, — Давай, попробуй. Козявка сопливая.

И он кинулся на меня, раскорячив сложенные крылья. Махнул правым — почти уцепил верхним когтищем мое плечо. Ишь ты.

Я уклонился, сделал подсечку — буян наш рухнул на пол, запутался в мебели.

Поднялся, отпихнул ногой табурет.

— Ну?

— Ты — трупоед! И она! Она — тоже! Вы… Вы…

— Мы — трупоеды. И я, и она. А ты — сопля.

— Я — не сопля! Сам сопля!

Перехват, подсечка. Шмякнулся мордой, не успел подставить руки. Ничего, крепче будет.

— Сопля.

— Пропасть!

Ах ты, твареныш! Запомнил, надо же!

Сидя на полу, я взирал на злобного, задыхающегося от гнева Стуро. Грамотно провел, ничего не скажешь.

— Как называется?

Он хлопнул глазами. Потом усмехнулся. Буркнул:

— Змеиный укус.

И снова усмехнулся:

— Кажется, я понял.

— Что понял? — я пересел с пола на табуретку.

— Почему трупоеды дерутся. Чтобы стало легче тут, — тронул «ухо» свое, то, что между ключиц.

— В общем-то, наверное, так и есть.

Козява ты, козява. Лопоухая.

— Ладно, ты есть-то пойдешь?

Он фыркнул, потом вдруг шагнул ко мне, быстро потерся щекой о мое плечо.

И выскочил за дверь.

Альсарена Треверра

— Да, да, заходи, дорогая, присаживайся. С легким паром. Я давно тебя жду. У нас тут все по-домашнему, запросто. Хавн, Астра, спасибо, можете идти.

Слуги раскланялись и удалились. За спиной отцова кресла остался немой Сардер, второй телохранитель. Мне он не особо нравился.

Я уселась в кресло напротив отца. После бурных объятий и поцелуев мы успели успокоиться и теперь разглядывали друг друга. Уютный шелковый халат не делал отца вальяжным и расслабленным. Вернее, на первый взгляд, отец вроде бы отдыхал и выглядел умиротворенным, однако… чувствовалась в нем какая-то настороженность, напряжение какое-то.

Мне тоже было не по себе от этого большого помещения, от обилия мебели, от уставленного едой стола, от множества свечей в канделябрах. От того, что напротив торчит отливающий синевой череп Сардера. От того, что он смотрит на меня, словно я потенциальный противник.

— Альсарена, дорогая, — сказал отец. — Неужели у тебя не нашлось, во что переодеться к ужину?

— О… — я провела руками по подолу. — Знаешь, собиралась в такой спешке… Не захватила. И потом у меня все равно нет бального платья.

— Я говорю не о бальном платье. Я говорю о простом, домашнем. Я надеялся, что ты не будешь лишний раз светить в коридорах этим зеленым…

— Это форменное платье ордена святой Маранты, я ношу его с гордостью.

Отец мягко улыбнулся.

— Да, милая, но его надо почистить.

А поклоны, искреннее восхищение в глазах у всех встречных и поперечных? А сладкий шепот за спиной: «Марантина, настоящая марантина!»? А эти долгие-долгие взгляды, которыми провожают меня знатные господа, на полуслове прерывая свой разговор? Да будь моя воля, я мылась бы в этом платье!

Но снять придется. Хотя бы на время завтрашней церемонии. Странно, а ведь еще пару лет назад я и представить себе не могла, что стану носить одно платье больше недели. Как можно? Меня ведь в нем уже видели!

— Я очень рад, что тебе нравится в этом Бессмараге. Рад, что ты не разочаровалась в своей затее. Сардер, будь добр, поухаживай за нами. Замечательно, что ты пишешь книгу, Альсарена. Ты всегда была у нас девочка целеустремленная, а я всегда это приветствовал.

Сардер снял крышку с судка и принялся накладывать жаркое в мою тарелку.

— Однако, позвал я тебя не только ради того, чтобы повидаться. Ввиду определенных обстоятельств я предлагаю послать Имори в Бессмараг за твоими вещами.

Я выронила нож. Сардер не спеша обошел стол и стал наполнять тарелку отца.

— То есть как? — промямлила я.

— Понимаю, насколько это неожиданно и сочувствую, — отец разложил салфетку на коленях. — У тебя есть время свыкнуться с этой мыслью. Понимаешь ли… достаточно, Сардер, благодарю… понимаешь ли, положение уже изменилось и будет изменяться дальше. И чем больше мы будем тянуть, тем сильнее осложним свою жизнь. Посольство рассчитывает пробыть здесь еще одну неделю, после чего отправится обратно в Генет. Я предпочел бы, чтобы ты уехала вместе со мной.

— Объясни, в чем дело. Что случилось?

Сардер разливал вино. Отец глядел на меня, поигрывая позолоченным ножом.

— Пока ничего не случилось. Но все говорит о том, что… Альсарена, я не хочу тебя пугать, не хочу тебе приказывать. Скажем так, я настойчиво рекомендую. Наверное, до вас в вашей глуши никакие слухи не доходили. Святые отцы зашевелились, Альсарена.

— Они всегда шевелились.

— Верно. Если раньше они шевелились, то сейчас забегали. Очень прытко, потрясая мечами.

— Кальсабериты?

Я невольно закусила губу. Молодой орден, разрешающий в своем уставе ношение оружия. Не они первые вышли на это поприще, ношение оружия разрешалось и прежде. Разрешалось. А не приветствовалось. И другие ордена никогда еще не строили свою политику на военной силе.

— Кальсабериты, — отец вздохнул. — Они самые. Первосвященник отец Фальверен скончался этой осенью. Как раз накануне Дня Цветения. По официальным сведениям, от кровоизлияния в мозг. Собор Иерархов избрал нового Первосвященника. Отца Эстремира, Пса Господня. Твое здоровье, Альсарена.

Он отпил из высокого стеклянного бокала и углубился в поедание жаркого. Я тоже отрезала кусочек и положила в рот. Вкуса не почувствовала.

— Вот так, — отец глотнул еще вина и поморщился. — Такие дела, милая. Четыре епископа из шести уже кальсаберитские. За полгода, Альсарена!

Ему не нравился подобный расклад. Раньше церковники уживались со светской властью вполне мирно. Мы — вам, вы — нам, и обе стороны довольны. Теперь же все медленно, но верно кренилось на один бок. Я уверена, крен еще невелик. У отца слишком тонкий нюх, усугубленный лираэнской мнительностью.

— У лорда Венревена в свите имеется тишайший священник с еще более тишайшим служкой. Для частных, так сказать, богослужений, если старика Венревена оставят в Арбеноре послом.

— Люди Эстремира?

— Естественно. Причем никаких кальсаберитских регалий. Тишь да гладь.

— Не понимаю. При чем тогда Альдамар?

— Опытный рыбак, Альсарена, закидывает удочку не у берега, а подальше, где на глубине большая рыба ходит. А еще более опытный забрасывает много удочек в разных местах и, к тому же, сети ставит.

Я хмыкнула.

— Это уже не рыбак получается, а браконьер.

— А как бы он ни назывался. Что до Альдамара, так тут много осталось старых монастырей. Найлары, как известно, терпимы к иным вероисповеданиям. Альды же, в большинстве, приверженцы Истинной Веры. Поле непаханое — Альдамар.

— Все равно не понимаю. Монастырей много, но из них кальсаберитские один-два и обчелся.

— Новых понастроят. В старые подселят, для пополнения братии. Из Итарнагона денежки потекут, а потом и оружие. Встяхнись, Альсарена. Вспомни, чему я и дед тебя учили. О чем ты думаешь?

Я помотала головой. Подсохшие распущенные волосы приятно щекотали шею.

— Погоди. Слишком много информации. Сразу не соображу.

Вот тебе и потепление, голубушка. Приглашай своих новых друзей, милости просим. Ждем не дождемся. Особенно вампиров клыкастых. Особенно их.

— Сардер, налей-ка нам еще вина. Видишь, девочка пригорюнилась. Понятно, ей это все как снег на голову. Не до мирской суеты ей в Бессмараге было. Я бы, может, и сам не отказался месячишко-другой в глуши тамошней отдохнуть. Только не ко времени это, Альсарена, доченька. На волоске они висят сейчас, марантины твои. С колдовством их лекарство граничит, сама догадываешься, наверное.

Я опять уронила нож. На этот раз на пол.

— Отец… Это же чушь, отец! Марантин всегда и везде уважали. Марантин даже разбойники на дорогах не трогают.

Он вздохнул и выпрямился. Сардер из-за его плеча смотрел неодобрительно.

— Я тебе не о разбойниках толкую, а о святых отцах кальсаберитах. А ты, Альсарена Треверра, роза от корней дома Треверров, ты, истинное семя Белого Дракона, ты, осененная Каштановым Древом, ты пишешь писулю о каких-то вампирах! О том, что они ничуть не хуже людей, а может, даже и лучше! Вампиры! Хоть отца бы пожалела!

Я вскинула руки.

— Это не противоречит никаким церковным догмам. В Истинном Законе сказано…

Бац! Отец грохнул кулаком по столу. Звякнула посуда. Из моего бокала выплеснулась и растеклась по скатерти бордовая клякса.

— В Истинном Законе много чего сказано. А в писаниях святого Кальсабера все это подробно объяснено. И есть там параграф о защите истинно верующих от всяческого зла, и о том, что защита сия есть наипервейший долг и обязанность Пса Сторожевого, для коей ему свыше меч вручен.

— Сказано: «не убий»! Сказано так и никак иначе! Что тут можно еще добавить?

Фыркнув, отец снова потянулся за вином.

— Единый дал нам свободу выбора, — пробормотала я обиженно. — И никто не вправе на нее посягать.

Отец устало покачал головой.

— Альсарена, у нас с тобой не теологический диспут. И упаси тебя Господь от теологических диспутов с кальсаберитами. Я тебе родитель и плохого не посоветую. Бросай своих марантин, покуда с амвона собора Альберена Златое Сердце Первосвященник отец Эстремир не объявил их ведьмами и не предал анафеме.

— Он никогда не посмеет…

— И книжку свою вампирскую бросай. Не дай бог, о ней узнают в Итарнагоне. Ведь не только тебе шею свернут, правдоискательница ты моя, но и мне, и всей семье несдобровать. Уже достаточно того, что ты без малого три года проторчала в этом рассаднике ереси. Еще придется поискать смельчака, который согласится тебя в жены взять.

— Больно надо.

— Не дерзи.

— Но ты же сам приветствовал мою поездку! Ты сам говорил, что настоящая лираэнка должна быть образованной!

— Я и сейчас это повторю. Образовывалась бы где угодно, хоть в Каорене. Весь мир перед тобой открыт. Нет, втемяшилось забраться в этот чертов угол… Ну почему ты не занялась серьезно рисованием? Историей? Музицированием, наконец?

— Кстати, насчет истории, — я ехидно прищурилась. — Тут мне попалась любопытная версия из жизни твоего обожаемого Кальсабера. Я обратила внимание на некоторые разночтения. Во-первых, дамбу в Тевиле строили не три тысячи пленных гиротов, а шестнадцать. Во-вторых, отпустить их в кротости своей обещал вовсе не Кальсабер, а соратник его, Ломингол. И не небесными молниями их поразило по окончании строительства, а что-то такое приключилось, отчего Ломингол с горя подался в пустыню. А твой разлюбезный Кальсабер, предположительно…

— Заткнись, идиотка! — отец вскочил, едва не опрокинув тяжелое кресло. Лицо его побагровело. — Что ты еще болтаешь?! Где ты этого набралась? У ведьмищ своих?!

Я тоже вскочила.

— Не смей так называть марантин!

Он перегнулся через стол, подметая тарелки широкими рукавами. Растопыренные пальцы цапнули воздух перед моим носом. Я шарахнулась.

Сардер тенью метнулся к отцу, ухватил его за локти. Замычал что-то. Отец грузно бухнулся обратно в кресло. Я укусила кулак. Ну надо же, встреча истосковавшихся родственников…

— Прости, отец…

Сардер поднял салфетку и расправил на отцовых коленях. Отец сидел, неловко завалившись набок, прикрывая глаза ладонью. Он тяжело дышал.

Я обежала стол, грянулась на пол перед креслом. Схватила опущенную руку.

— Отец, миленький, прости…

Пульс бился часто и неровно. Сердечко пошаливает, родненький. Дура я, дура…

Другая ладонь мягко легла на затылок.

— Да, деточка… И ты прости… Погорячился.

Я не спешила подниматься. Терлась лицом о костистые, обтянутые шелком колени, о влажную ладонь. Носом шмыгала. Вот тебе и марантина. Чуть отца родного до удара не довела.

Он вздыхал, поглаживая мои волосы.

— Да, деточка, да. Нельзя нам ссориться, никак нельзя. В такое время. Мы, Треверры, друг за друга должны держаться, иначе согнут, сломают. Вспомни, чему тебя учили, деточка. Первое правило.

— Не подставляться, — шепнула я ему в ладонь.

— Да, Альсарена. Не губи себя, и других не погубишь. Я всегда тебе много воли давал. Старшей сестре твоей такая воля не снилась. Ты на меня похожа. Характер у тебя мой и замашки такие же.

Снизу вверх я посмотрела на него. Сколько новых морщинок! Вот эти, горькие, у рта. И эта, глубокая, как порез, меж бровей… Белки блестят кровавыми жилками, а серые глаза из-за свечей кажутся зеленоватыми. Он печально улыбнулся.

— Да, отец. Я понимаю. Ты смотришь далеко и видишь отчетливо. Все правда, я согласна. Только одно скажу…

Помолчала, собираясь с силами. Я должна выиграть. Должна. Он ведь не деспот, он знает меня. Он очень хорошо меня знает.

— Эта книга… Постарайся понять, как это важно для меня. Это мое дело. Начиная этот труд, я сказала себе — сделаю, или я никуда не гожусь. Я дала себе слово. Если я не завершу его… то что я буду стоить тогда, отец? Я перестану себя уважать на всю оставшуюся жизнь.

Он вздохнул, опустил глаза. Но руки не отнял.

— Два месяца, — умоляла я, стоя на коленях. — До мая. У меня все рассчитано. Я закончу книгу. Я не оставлю ее в монастыре. С нее не снимут копии. Это я тебе обещаю. Я привезу ее с собой. Будет лежать в столе, запертая. Никто не увидит, только ты. Ты прочтешь и скажешь, как мне поступить. Скажешь: «сожги» — сожгу. Как скажешь, так и будет.

Он покачал головой. В темных коротких волосах блеснуло серебро.

— Ох, Альсарена, Альсарена, что мне с тобой делать?..

— Родненький, миленький, позволяешь?

— Второе правило, Альсарена.

— Если риск оправдан, рискуй!

Ирги Иргиаро по прозвищу Сыч-охотник

Когда-то, тысячу лет назад, Рейгелар говаривал:

«— Интуиция — дар богов. Коли нет ее, ни на какой информированности не выехать.

— А как же — значение информации?

— Информация есть не всегда. А чутье может помочь при недостатке сведений.»

Вот так и теперь. Информацию мне взять просто неоткуда — те, кто бродит по следу, докладываться Ирги Иргиаро не станут. А чутье мое говорит — пора, приятель, место менять. Обомшел, в землю врос. Сие не есть хорошо.

Раньше почему-то она молчала, интуиция моя, Рейгеларом взращенная, Рейгеларом хваленая. Почему-то только теперь зашевелилась, когда стало нас двое на Лезвии. Лезвие дрожит, ноги режет, тянет, в пузе где-то начинаясь и — наверх, к «уху», которое под шеей. Смешно, правда?

А с другой стороны, приятель, прикипел ты, что ли, к избе ентой да к деревне Косой Узел? Что тебя держит? Одиночество твое так и так кончилось, связка, двое, вместе — так не все ли равно, где вдвоем на Лезвии соять?

И в конце-то концов, почему ты зациклился на этом разнесчастном Ингмаре? Есть ведь и другие земли. Конечно, пытаться прорваться в Каорен — безнадежно, как и четыре года назад, как и десять лет спустя. На границах стран материка Иньеры у каждой себя уважающей Семьи свои люди есть. И граница с Каор Эненом — не исключение. Но если попробовать махнуть через Зеленое море? В тот же Андалан, в Каст, наконец… До Ирейского Порта как-нибудь проскочим…

Даул много рассказывал о своих родных местах, думаю, охотником Сыч проживет и в Андалане, и в Кастанских горах…

Да, черт возьми, почему именно — охотником? Почему — не в армию, например? Чем, по большому счету, андаланская армия отличается от каоренской? Кроме рыцарей да рекрутов, там есть и «парни на договоре»… А Стуро можно приспособить в лекарские помощники — он куснет, человек заснет, хоть режь его, хоть шей… Правда, такого отношения к тварям всяческим, как в Каор Энене, не встретишь нигде, ну да что нам, волков бояться — в лес не ходить.

И уж что-что, а искать меня в Андалане не будут. Даул сам ни за какие коврижки не пойдет туда, откуда с таким трудом вырвался, и других не пустит. Мало ли, вдруг повяжут, чтоб выяснить, кто это по чужой территории шастает, ну, а уж коли повяжут да подвесят — про Даула узнать легко. Как говорит тот же Рейгелар:

«— У хорошего мастера не молчат. Вопрос только во времени.»

Забавно, а ведь в том, что я смог сделать Первый Шаг, заслуга Даула, и немалая. Я же знал его историю, знал, что в принципе уйти, «разорвать цепь» — возможно. Правда, сам Даул и говорил, что Семья Эуло отличается от его прежней Семьи…

«— Отсюда б я, даже если б захотел, не ушел. То есть — недалеко. Лоутар — сила.»

Редко о ком Даул Рык отзывался в подобном тоне. Непросто было заслужить уважение угрюмого горца.

Помнится, мы с близнецами из шкуры вон лезли, чтобы он признал нас за тех, кому можно слово сказать. А уж когда Даул Рык изволил при нас с Арито опустошить две бутыли арваранского… Да я неделю от счастья светился.

Странно, но Лерга он, Даул, то есть, признал почти сразу. И натаскивал как-то особенно, помню, Кайр все ворчал, что с ними, потомственными «чертополоховыми кустами», так никто не возится. Ревновал. А я тихо гордился Лергом. Самого Даула заинтересовать — это вам не хиханьки.

Андалан, Золотой Берег, Кастанские горы, где живут полубожественные имраны… Да уж, когда нам с Лергом удавалось «раскачать» Даула… Ему было, что порассказать.

Кстати, Даул из всех видов арваранского предпочитал кардамонное лимрское. Не потому ли и я о нем четвертый год тоскую, о пойле этом?

А Рейгелар вот любил мятное. Вечно какие-то люди привозили ему из Таолора, каоренской столицы.

«— Мои источники мне не только информацию таскают.»

Да что ты, в самом-то деле! Чем тебе местная арварановка плоха? Ну, вонючая, ну, сивушная, ну, разбавляют ее, так ты ж — Сыч-охотник, не какой-нибудь там…

А лимрской жуть как хочется. Податься, что ли, в Арбенор? Не проще ли — прямо в Кальну?

Ох, пора место менять. Пора. Чует спина, Рейгеларом тренированная. Печет пятки-то.

«— Интуиция…»

Как он говорил тогда…

«— Даул ставит корпус, Тан — руки. А я — мозги. Тоже, знаешь ли, немаловажно. Голова — она и у чертополоха имеется. Без мозгов прямая дорога в петлю.»

А еще он говорил:

«— Лучше тебе тренировочно повисеть у меня, чем потом — всерьез, у кого-то другого.»

И за плохие результаты заставлял по полторы четверти на руках висеть. Или по шестой четверти — вниз головой. Сетевые замашки. Он ведь — тоже беглый, Рейгелар. Беглый сетевик. Из Каорена. Хотя он говорил, что, если бы его хотели найти — нашли бы в три дня. И называл себя «отставником». И натаскивал в манере, свойственной Сети Каор Энена.

Н-да. Теперь-то, приятель, тебе так легко не отделаться. И — зуб даю — те, кто бродит по следу, должны «подбирать хвосты». Так что, может, оно и к лучшему, что барышня уехала и вряд ли вернется. Теперь бы еще Стуро как-нибудь…

Ч-черт, опять ты сам из себя веревки вьешь. Прекрати, слышишь? Стуро надо просто объяснить, что он, Стуро, тоже должен не даться живым. И все.

Куда уж проще, а?

Альсарена Треверра

Арбенор меня потряс и заморочил. Я никак не ожидала, что это настолько большой город. Основа его была невероятно древней, еще долираэнской постройки. То и дело глаз натыкался на остатки первобытных циклопических сооружений, как правило, используемых под фундаменты, и теперь почти полностью погрузившихся в многочисленные позднейшие напластования. На костях этих монстров мои славные предки в свое время возводили белокаменные дворцы, мучаясь ностальгией по лазурному морю и жаркому солнцу. Многочисленные галереи и террасы несколько веков противостояли северной хмурой погоде.

Практичные же и не ведающие комплексов альды быстренько замазали проемы аркад глиной пополам с гравием, надстроили третьими и четвертыми этажами островерхих фахтверковых скворешен и превратили бывшие храмы и дворцы во что-то среднее между муравейником и базаром.

Влияние найларов почти не прослеживалось. Но это — внутри города. Стоило подойти к внешним стенам, становилось понятно, куда найлары вкладывают деньги и силы. Фортификационные сооружения содержались в идеальном порядке. Даже у нас, в Генете, я никогда не наблюдала такого рьяного отношения к архитектуре оборонительного назначения. Хм. Если у них оборона на таком уровне, то что можно сказать об остальном? Найлары — известные вояки.

Подумали бы вы, святые отцы-кальсабериты, прежде чем заглядывать через забор к соседям…

Арбенор — наполовину белый, наполовину серый, и на треть цвета размокшего навоза. Это естественный колорит, сопровождающий переходные состояния природы. Зимой и летом он не так заметен. Основной же цвет Арбенора — белый, будто бы слегка присыпанный пеплом.

У Арбенора есть еще одна особенность. Лучше всего она проявляется на некотором удалении от города (я успела налюбоваться, пока мы с Имори подъезжали к северо-восточным воротам). Силуэт города предстал перед нами, лишенный всякого намека на пейзаж на заднем плане. Заднего плана просто не существовало. Сразу за шпилями и башнями вставало близкое жуткое пустое небо. Словно это последний предел, край земли. Словно один лишний шаг — и ты свалишься к китам, слонам, черепахе, или к самой Кастанге в пекло.

Арбенор стоит на краю обрыва в двести двадцать локтей высотой. Обрыв этот называют Старым Берегом. Есть легенда, что в былые времена здесь плескалось море, а Арбенор тогда назывался по иному, а как, никто не помнит.

От Арбенора, врезанная зигзагами в обрыв, спускается вниз Хрустальная Лестница. Я осмотрела эту достопримечательность, и утверждаю — она не хрустальная. Она из того же белого камня, что и весь город. Правда, по левую руку низвергается водопад, а это всегда красиво. Кроме того, открывающийся вид на южные края фантастичен и невероятен. Если бы не было так пасмурно, я бы разглядела Каорен. Ну, если не Каорен, то город Кальну наверняка.

Наутро после церемоний, поздравлений и прилагавшегося к ним бала, отец разрешил мне совершить экскурсию по городу, конечно же в сопровождении верного Имори. Имори сам вышел в город впервые и зевал по сторонам не меньше меня. Я вела себя паинькой и даже не надела марантинского платья. Мне еще предстояло уговорить отца отпустить меня в Бессмараг пораньше, а не дожидаться отъезда Итарнагонской делегации. Моим поведением на балу отец был не очень доволен. Но, впрочем, и не расстроен особо — я всего лишь умудрилась подтвердить слухи о распущенности нравов лираэнской аристократии.

Церемония была роскошной, скучной и длинной. В ряду огромной толпы гостей чуть ли не со всех концов Аладаны, меня представили королевской семье. Король Наратаор, королева Ларангара, наследник, куча отпрысков и разнообразных родственников. Все рослые, длиннолицые, смуглые, темноволосые. Наследник оказался худющим долговязым парнем, одетым без особого шика, к тому же в высоких, отягченных шпорами кавалерийских сапогах. На меня он не обратил ни малейшего внимания.

(Даром леди Агавра и армия портних терроризировали меня весь вечер и половину ночи перед торжеством. Меня запаковали в тесное белое, с белой же вышивкой, платье с глухим воротом и узкими рукавами. Юбка расширялась ненамного выше колен, а пояс сползал на бедра и спереди на нем болталась тяжелая золотая подвеска. Я билась насмерть, так как сия смирительная рубашка напрочь перечеркивала все мои представления о бальном наряде.

— Это особый крой, придуманный в Генете, — объясняла Агавра, — Ткань кроится по косой и оттого может растягиваться, как самая тонкая кожа. Платье сидит, как перчаточка.

— Ну да, — отмахивалась я, — Мы в Бессмараге этим особым кроем бинты нарезаем. Прекрасный способ зафиксировать ногу при привычном вывихе, знаешь ли…

Агавра возмущалась, и я ненадолго удовлетворяла свою мстительность.

Агавра убеждала меня, что это одеяние не только красиво, но и крайне соблазнительно. Она же взялась редактировать мои подрастерянные в глуши манеры.

— Иди на меня. Медленно иди, куда несешься, как кавалерист в атаку? Что за солдатская выправка? Грудь зачем выставила, кому она интересна, грудь твоя? Что у тебя за спина, ты что, аршин проглотила? Выгнись! Что значит неудобно? Ты же аристократка утонченная, тебе образ нужно создать, состояние. А формы свои пусть девки деревенские демонстрируют. Образ, понимаешь, изгиб, надлом, томление, немного болезненности… Вот, вот, уже на что-то похоже… не виляй бедрами, это вульгарно! У тебя подвеска на поясе, чувствуешь ее? Где она находится, чувствуешь? Не забывай ни на минуту, где находится подвеска. Здесь твое сосредоточие, твоя женская сущность. Да, да, это самое место, а не грудь. Неси подвеску, неси, как на подносе. Каждым шагом толкай ее, толкай, как… как сама знаешь, что. Плавнее, дьявол! Ну, совсем никуда не годится…)

Словом, как я ни сосредоточивалась на подвеске, наследник прошел мимо и увел танцевать какую-то худосочную найлару. А я досталась носатому и лысоватому отцу семейства, который все время норовил оторвать меня от пола и поразмахивать мною в воздухе (наверное, расчищая место). В эти мгновения я могла поджать ноги и не бояться, что их отдавят.

Я сбежала от него к гвардейцу, стоявшему навытяжку у дверей. Гвардеец был огромный и медведеобразный. Явный тил, при всех тильских регалиях — в косматой бородище до середины груди и с буйной шевелюрой. Он не мог со мною танцевать, даже отойти на пару шагов со своего поста не мог, но сказал, что его скоро сменят.

В это время гостей пригласили в пиршественный зал, и толпа заметно поредела. Остались отплясывать лишь молодежь да особо бойкие старички. Лысенький мой кавалер рыскал в их числе. Я ушла побродить в переходах вокруг бальной и пиршественной зал, в ожидании тила-гвардейца. Хотела подняться наверх, к музыкантам, но перепутала лестницы и поднялась в пустынные полутемные анфилады. В одной из проходных комнат наткнулась на молодого человека. Он сидел в амбразуре окна, в зубах у него торчала трубка, и он сосредоточенно щелкал огнивом. Из окна заметно сквозило. Я прикрыла трут ладонями, и парню удалось запалить свою трубку.

— Спасибо, — буркнул он. — А что ты тут делаешь?

Я объяснила. Пока объясняла, разглядывала юного курильщика.

Найлар, кого же еще здесь можно встретить? Не такой верзила, как остальные его соотечественники, всего на голову выше меня. Наверное, не дорос еще. Остальное — по списку: смуглое, с высокими скулами лицо, черные волосы до плеч, светлые глаза. Сквозь полудетские черты уже проступила свойственная найларам резкость. Чем-то задели меня эти глаза и блеснувшие в мимолетной улыбке зубы. Эта доброжелательная угрюмость. Я спросила в свою очередь, что он тут делает.

— Как — что? — удивился юнец. — Прячусь. Не буду же я дымить при отце с матерью. Они у меня такие. Не кури, не пей, морды не бей… Разве это жизнь?

Действительно.

Я присела на окно рядом. Поболтали о разных глупостях. Из разговора стало ясно, что парень — свой человек во дворце, и, может быть, из ближайшего королевского окружения. О наследнике он говорил небрежно, называя его сокращенным именем «Нар». С гордостью заявил, что старше «этого раздолбая» на четыре года и куда лучше управляется с лошадью. Одет он был весьма скромно, тоже в сапогах, а на левой стороне котты блестел шитый золотом королевский герб. Парня звали Рен. Он предложил мне затянуться, что я и сделала, с некоторой опаской. В трубке оказался обычный табак, хотя и весьма крепкий.

Спускались вниз мы уже друзьями. Бал продолжался, и я без особых усилий навязалась Рену в партнерши. А танцевал он превосходно. На нас оглядывались и перешептывались. Даже наследник соизволил с интересом на меня посмотреть.

Все было просто великолепно. Я вытащила из прически одну из алых роз Треверров, поцеловала ее и подарила кавалеру. Тут его проняло, и он наконец покраснел.

Чтобы дать парню опомниться, я отправила его за прохладительным, тем более, что на втором плане маячил давешний гвардеец-тил. Уже без алебарды. Извинившись, я оттащила его от компании друзей. Начала расспрашивать. Оказалось, он не из Тилата, служит в гвардии уже пятнадцать лет, сам родом из Адесты, это приграничный с Каореном город, провинция Ютерия. Нет, в Кальне никогда не был. Про тильские семейства из Кальны ничего не знает. Наконец я потеряла к нему интерес. Я увидела, как Рен, с двумя бокалами в руках остановился в дальнем углу, в простенке между гобеленами. Тил тоже его углядел и разулыбался.

— А здорово вы с принцессой Рененгарой отплясывали, — заявил он, — Все просто ошалели. Отличная шутка. Такого цирка здесь давно не было.

Надеюсь, он не видел, как я разевала рот, пытаясь глотнуть воздуха. Зато все видела эта ехидна, принцесса. Эта курилка в штанах и кавалерийских сапогах. Ухмыльнулась из своего угла, прищурилась. Мол, струсишь, не подойдешь больше, легковерная лираэночка. Роза пламенела у нее за ухом. Я подошла. Демонстративно, через весь зал. Мне даже удалось сделать вид, что я оценила шутку.

— Вы ловко меня провели, принцесса.

— Жаль, — вздохнула она, подавая мне бокал, — Жаль, что тебе все объяснили. Ты была неподражаема.

— Я старалась.

— Вернуть твою розу?

— Вы хотите разбить мне сердце, принцесса? Может быть, еще потанцуем?

— О, — обрадовалась она, — Здорово! У тебя крепкие нервы. Отличная вышла забава, — нагнулась ко мне и доверительно сообщила: — Терпеть не могу все эти придворные штучки. Я вообще-то в казарме живу. Сюда — в гости… И не зови меня принцессой. Я — Рен. Рен Вояка, — и усмехнулась.

Вот так. Мимоходом познакомилась с одним из самых скандальных персонажей всех времен и народов. Мало того, приняла посильное участие в очередной его эпатажной шуточке. Четыре года назад, помнится, имел место колоссальный шум на всю Иньеру — наследница Альдамарского престола публично отказалась от королевской власти в пользу младшего брата. Чтобы предаваться на свободе дракам, пьянству и разврату. Об этом судачили и у нас в Генете — кто-то возмущался, кто-то восхищался, кто-то распространял самые невероятные слухи. Большей части этих слухов я не доверяла. Оказалось — зря.

И мы еще танцевали, и болтали, и пили хорошее каоренское вино, но настроение у меня было испорчено бесповоротно. Я еле дождалась окончания бала. Можно, конечно, было уйти и раньше, но Треверры просто так не ломаются.

Прощаясь на ночь, отец поинтересовался устроенным мною балаганом. Он тоже сперва обманулся, как и я, и тоже рядом с ним нашелся доброжелатель, объяснивший, в чем дело.

— Дикари! — возмущался отец. — Особа королевской крови, заявилась на бал в честь совершеннолетия своего брата в грязных сапогах! Устроила идиотский розыгрыш! Это неуважение к гостям, в конце концов!

— Найларам понравилось, — ответила я на это, — Они ценят непринужденность.

Я проигрывала с честью. Ушла к себе с гордо поднятой головой. Остаток ночи проревела в подушку. Не от конкретной обиды, а от общего состояния невесть откуда свалившейся тоски.

Отпустите меня обратно, в любимую глушь! Там никому не взбредет в голову жестоко шутить над незнакомым человеком просто так, без всякого повода, ради развлечения.

Утром, тщательно запудрив синяки под глазами, в сопровождении Имори, я отправилась в город. Мы разыскали мастерскую по изготовлению гравюр, и я отдала пачку рисунков. Потом пошли на рынок, закупить для Бессмарага некоторые редкие ингредиенты для лекарств, не произраставшие в нашей теплице. Здесь я столкнулась с неожиданными трудностями.

Продавцы, ознакомившись со списком, очень странно реагировали на отдельные названия. Одни заявляли, что подобным товаром не торгуют, а другие вообще делали вид, что не понимают, о чем речь. На мои уверения, что я марантина и выполняю заказ монастыря, предложили показать наколку. Наколки у меня не было. Как назло, волшебное форменное платье также отсутствовало. Мне не верили. Даже Имори не верили, хотя он увещевал гораздо убедительнее меня.

Но рынок — такое место, где рано или поздно можно достать что угодно, лишь бы были деньги. И перед нами, наконец, возник щеголеватый белозубый красавец-альхан.

— Госпожа ищет редкий товар? — улыбнулся он. — Есть чудесная новинка, называется «сон короля».

Пахнуло родным и близким. Попросив Имори поглядывать по сторонам, я оттащила альхана подальше от толпы.

— Берешь товар у Норва?

— Госпожа знает Норва? — в альханских плутоватых глазах зажглось радостное удивление, — Мы с ним старые партнеры. Ради знакомства уступлю по сходной цене.

— Мне нужен не товар, а сырье, — я объяснила, чего мне требуется и сколько.

Парень задумчиво теребил золотую серьгу.

— Лады, — сказал он, поразмыслив. — Сделаем.

Тут взгляд его метнулся мне за плечо:

— Э-э… минуточку.

Я оглянулась и остолбенела.

В толпе двигалось чудовище. Оно возвышалось над головами людей на добрых четыре фута. Помесь дракона и человека на двух ногах. То ли морда, то ли лицо изукрашено бурыми зигзагами, на нем преобладает черная безгубая пасть с такими клыками, какие не снились ни вампирам, ни даже крокодилам. Сверху на всю эту красоту нахлобучена копна пепельно-желтых косм, напоминающая разлохмаченную соломенную кровлю. Облачено страшилище было в монументальный балахон, открывающий плечищи и ручищи, все в узлах, буграх и полосах. Общий колорит придерживался серой и зеленоватой гаммы.

Надо сказать, что окружающая толпа довольно спокойно отнеслась к присутствию сего воплощенного кошмара. Никто не разбегался с криками ужаса. Люди расступались, давая дорогу, не более того. Когда они расступились в очередной раз, я разглядела еще одну великолепную деталь. Хвост. Драконий, усаженный шипами хвост с пикой на конце.

Арваран. Господи Боже, настоящий, всамделишный арваран!

Арваран шествовал не один. На пару шагов впереди него двигался пожилой худощавый найлар в добротном плаще и меховой шапке с хвостом, подобной тем, в каких любят расхаживать альды. Эта парочка продефилировала мимо торговых рядов и скрылась за палатками. Имори посмотрел на меня и показал большой палец. Он тоже никогда не видел арваранов.

Я огляделась. Альхан как сквозь землю провалился. Испугался, что ли? Забавно. Никто лишний раз головы не повернул, а этот — на тебе — сбежал.

— Госпожа?

Никуда он не сбежал. Отлучился на минутку.

— Вот это зрелище, — сказала я, — С ума сойти. Я-то думала, арвараны только в Каорене водятся.

— Это господин Ардароно. Таможенный инспектор. Бешеный, — альхан поглядел в ту сторону, куда они скрылись и вздохнул, — Ящер — помощник его и слуга.

— Почему бешеный?

— Всюду нос свой сует, а нос нюхучий. И уж, коли чего разнюхает — тогда держись. И взяток, говорят, не берет. Бешеный и есть.

— Да, сложненько вам приходится.

— И не говори, госпожа. От ящера ничего не припрячешь. Насквозь видит, дьявол.

— Арвараны — эмпаты.

— Чего — арвараны?

— Эмпаты. Слышат эмоции.

— А, это точно. С ними только один способ проходит — удрать вовремя, пока не учуяли. Слышь, госпожа. Я тут прикинул твое дело. Погуляй где-нибудь четвертую четверти и давай на это же место. Принесу товар, тогда расплатимся.

— Хорошо. Спасибо, помог ты мне. Настоятельница послала меня за покупками, а что я с трудностями столкнусь, не предупредила.

— Вишь, здесь все пуганые. Чужим людям не верят, провокации боятся. Были уже случаи.

— Ты-то не побоялся, парень.

Он ухмыльнулся.

— А я следил за тобой, голубушка. Куда тебе в провокаторы. Ты знай за кошельком своим приглядывай.

Он подмигнул и пропал. Я схватилась за кошелек. Слава Богу, на месте. На всякий случай перепрятала за пазуху.

Вот и ладно. До встречи с пронырой есть время. Побродим по рынку. Надо подарочки купить. Девочкам что-нибудь вкусненькое. Ирги какую-нибудь одежку приличную. А то словно оборванец ходит. И Стуро. Стуро я плащ куплю. Большой плащ с капюшоном, чтобы крылья прикрывал.

Мальчики мои! Как я без вас соскучилась!

Ирги Иргиаро по прозвищу Сыч-охотник

Ох, печет пятки. Печет. Пожалуй и впрямь пора те, приятель, отседова подаваться. Оно, конечно, можа опять — того, сам себя в угол загоняешь, зазря заводишь… Скорее всего — именно так, потому что то, что ты накрутил, вряд ли кто размотает. А все же береженого, как говорится, бог бережет. Сменить место да новых петель навертеть не помешает.

И вообще, неча нам со Стуро тута делать, не ровен час, в монастыре-то надумают, куда б тварь стангрева приспособить. Говорила же тогда Альса — «У Этарды другие планы». И уж чего-чего, а уговорить козяву послужить науке они смогут. Все они могут, марантины…

Не отдам парня в кабалу. Хоть, может, и лучше ему будет в монастыре, чем на Лезвии стоять… Не отдам. «Пусть сам решает» здесь не годится. Знаю — глянет мать Этарда в глаза ему, спросит голосом своим негромким да ласковым:

«— Хочешь жить у нас, в Бессмараге, малыш?»

«— Хочу! — ответит, — Больше всего на свете. Об этом только и мечтаю.»

Видел, видел я штучки эти.

Тан с маленьким, в ладонь, барабанчиком. Тонкие длинные пальцы нервно постукивают, выбивая странный, ломкий ритм. Нет, два ритма… три… И все три накладываются друг на друга, переплетаются, словно три юрких змеи… И под веки будто песка насыпали, и глаза закрываются сами собой, закрываются…

Он семь лет жил на Тамирг Инамре, среди ангиратов, «дикарей с барабанами». Потом сбежал. Заставил заснуть дозорных и сбежал. Тан, живая легенда…

Оттуда и шаг его, бесшумный совершенно, «танцующий», и пристрастие к ядам… И сами яды где-то на треть — оттуда… Взять хоть тот же «шипастый дракончик», которым вечно смазан любимый Танов стилет.

Темный, густой, как смола. Противоядия нет. Получают из детенышей черного гиганта. Взрослые особи не ядовиты, а вот детеныши…

— Ирги.

О, Стуро вернулся. А я и не заметил.

Беспечен становишься, Иргиаро.

Тьфу ты, да ну, к черту!

— Идем-ка со мной.

Вышли на улицу.

Я подвел Стуро к тайнику.

— Смотри.

Вставил нож, открыл крышку.

— Видишь?

— Вижу.

— Это — тайник. Про него никому нельзя говорить.

Кивнул.

— Если что — берешь это, это, это и это. Понял?

— Не понял. «Если что» — что?

— Ладно. Что брать, запомнил?

— Это, — пальцы Стуро коснулись ножен Зеркальца, — Это, — тенгонника, — это, — пояса с метателями, — и это, — сумки с деньгами.

— Хорошо. Пошли в дом, — я прихватил с собой оружие.

Заодно и надраим.

Вернулись в комнату, разложил на лавке железо. Приготовил жидкость для смазки, тряпки. Стуро уселся на табурет и спросил:

— Ирги, мы… снова — ждем? Твоих врагов?

— Не совсем, — усмешка дернула губы. — Я жду их — всегда. Но я не думаю, что они придут сейчас. Просто пора чистить оружие.

— Чистить? Оно грязное?

— Нет. Оружие нужно чистить регулярно. Часто. Если пользуешься им — раз в день или в два. Если хранишь — хотя бы раз в пару недель.

Стуро кивнул.

— И вот еще что, — сказал я. — У меня к тебе просьба, братец.

— Да?

Черт возьми, как сказать ему это, чтобы «трус» наш не принялся возмущаться?..

— Я слушаю, Ирги.

— В общем, если со мной что-то случится… Не только — они, мало ли, зверь, на охоте всяко бывает… Ну, ты понимаешь.

— Понимаю, — он подобрался.

— Я не хочу, чтобы Зеркальце остался здесь, — сжал рукоять его, теплую, словно живую. — И тенгоны.

Стуро снова кивнул. Напряжение сгустилось, липкое, улеглось мне на плечи.

— Короче, если что — сгребаешь манатки и дуешь отсюда к едрене матери.

— К кому?

Тьфу ты.

— В Каор Энен.

— Где это? — деловито осведомился козява.

Ох, парень, до чего же с тобой все-таки легко говорить о таких вещах. Завещание побратима и — нет проблем. И никаких тебе рассуждений об «искре божией», да о болезни под названием «паранойя»… Впрочем, это я, пожалуй, хватил через край.

— Летишь на юг. Потом — направо.

— Потом — когда?

— Как увидишь море.

— Море? Это — много-много воды? — напрягся.

— Да. Но ты сразу, как его увидишь, поворачивай. Там и будет Каорен. Каор Энен. Там живут найлары. Те, чьи предки жили с аблисами на Благословенной Земле. Подойдешь к любому, скажешь — я с миром. Тебе помогут. То, что в сумке, называется «деньги». На них будешь жить.

— На них? Как это?

Я глубоко вдохнул и пустился в объяснения. Дважды или трижды мы завязали так, что я думал — не выберемся. В конце концов, кажется, Стуро хоть что-то понял.

— Хорошо. Я найду… того, кто возьмет меня… кусать людей. Но… твое… оружие, Ирги. Что сделать с ним?

— Отдашь от меня тому, кто метает тенгоны. Воину.

— И… его? — Стуро кивнул на Зеркальце.

— Он пусть будет у тебя. Если захочешь, отдашь его тому, кто станет твоим побратимом.

— Хорошо.

— Ну, вот. Теперь еще кое-что сделаем, — раз уж начали, приготовимся полностью, — В Каорене тебе нужно иметь при себе одну вещь.

— Какую?

— Сейчас, — я взял один листок из Альсарениной папки, ее же перо и чернильницу.

И написал на Старом Языке:

«В день сей, марта двадцать второй, года Огня Девятого Круга, назначаю я, Ирги Иргиаро, получивший имя от Рургала, в Доме Богов города Кальны, что в Альдамаре, наследником имени своего и имущества своего брата своего перед богами, аблиса…» — и уже чуть не написав «Стуро», спохватился.

— Я могу поставить здесь твое имя?

— Поставить — здесь?.. Это могут… прочитать?

— Да.

— Как — в книге?

— Да, как в книге.

— Не ставь. Имя… Не надо. Это нельзя…

Кастанга меня заешь, и это — нельзя, и без этого — нельзя, что мне делать-то?!

— Тогда как написать, что ты — мой брат, и все, что мое — твое?

Сам изворачивайся, козявка летучая-кусучая. Вот послали боги побратима — заворот на завороте; мозги шипят и в бараний рог сворачиваются.

— Они зовут меня — Мотылек, — Стуро чуть улыбнулся. — «Мотылек» — это ласково, да?

— Ласково.

Как «козявочка». Дальше-то что?

— Тогда, если — просто, будет… Мотыль, да?

— Мотыль, — усмехнулся я.

— Пусть будет — Мотыль.

Мотыль Иргиаро. Звучит! Хотя в Каорене — хоть горшком назовись… Да и вообще, может, не понадобится бумажка…

«… Мотыля Иргиаро, дабы носил он имя мое и распоряжался имуществом моим по воле моей.»

Так. Вроде бы все.

— Вот эту бумагу я уберу в тайник. Ее тоже возьмешь с собой.

— Хорошо, Ирги.

— Что мрачный такой? Э?

Он пожал плечами.

— Прекрати, Стуро. Все это — так, на всякий случай. Я вовсе не собираюсь умирать. Ни завтра, ни через месяц. Ни даже через десять лет. Выше нос, козява.

Альсарена Треверра

Кадакар — место необычное, и Этарнский перевал не лишен своих странностей. Больше всего перевал напоминает каменистое русло реки, стиснутое отвесными склонами, пересекающее горную цепь от Альдамара до Талорилы. Здесь тоже имеются свои подъемы и спуски, но, по сравнению с окружающим рельефом, они весьма незначительны.

Перевал также — нейтральная зона. Никаких аномалий и ловушек она не содержит. Можно, конечно попасть в снежную грозу, но для снежных гроз существуют зимние месяцы. Сейчас их время прошло. Правда, торговые караваны потянутся здесь только к середине апреля, когда перевал официально откроют.

Дальше, за Головой Алхари, начинается трудный участок пути, плохо проходимый для груженых телег. Следует дождаться полного таяния снегов.

Но нам так далеко и не нужно. Не доезжая Головы Алхари мы свернули налево, в узкую расщелину. Начался подъем. Долина Трав лежит гораздо выше уровня перевала.

— Куда ты гонишь? В монастырь не терпится?

Лошадка моя устала. Мы переночевали в гостинице при Оке Гор, где расположены небольшой форт и таможня. Выехали на заре. Больше четверти езды по обледенелой неровной дороге. День постепенно угасал.

Мне не терпелось засветло добраться до Бессмарага, чтобы уже сегодня успеть в Долгощелье. Я даже представить себе не могла, что придется отложить встречу с мальчиками на завтра. Конечно, я везу малоприятные вести. Но мы что-нибудь придумаем. Обязательно придумаем.

— Золотко, угомонись. Лошадь заморишь.

— Я хочу поскорее с нее слезть!

— Но не раньше времени, а?

Имори нагнал меня. Под ним был большой серый жеребец, который, кстати, не казался утомленным.

Скалы раздвинулись. Подъем стал положе, постепенно сходя на нет. Перед нами раскрылась долина.

Я привстала на стременах. По правую руку вверх и вверх карабкались темные хвойные леса, скрывая подножие Алхари. За ними — серо-сиреневая ребристая почти вертикальная стена, увенчанная льдистым гребнем. Спящий дракон.

Голова его покоилась на перевале, а хвост тянулся на многие мили к северу и оканчивался где-то в землях Ингмара, недалеко от Полуночного Моря. Долинка наша притулилась под боком каменного исполина — крохотный клочок обжитого пространства.

По левую руку лесов было меньше, зато больше скал и буераков. Здесь располагалось Большое Копье, со всеми его многочисленными террасами и ступенями. Где, загороженный с запада тенью, дожидался меня драгоценный Бессмараг.

Дорога вела в Косой Узел. Можно ли уговорить Имори разделиться? Чтобы он поезжал себе в монастырь, отдал бы там закупленную у альхана контрабанду, и со спокойной душой отправился отдыхать?

Как бы не так. От Имори так просто не избавишься. Отец приставил его ко мне, а Имори человек ответственный. На него возложена задача отвезти меня домой по окончании учебы. Подозреваю, отец напичкал его всевозможными предостережениями. От телохранительского ока мне не улизнуть.

Вернее, улизнуть можно, но только не сразу. Придется ждать. Ах, боже мой! Не было заботы…

Я поглядела на тропку, уводящую на восток, в сторону Долгощелья. Вздохнула и свернула на единственную улицу Косого Узла.

Привлеченная стуком копыт, из дверей трактира выглянула Данка. Зло сверкнула на меня глазами. Не поздоровалась.

Ревнует. Глупая. И не объяснишь ведь. Решила, наверное, что вместо афродизиака я подсунула ей какую-нибудь бесполезную ерунду. Досадно. Данка мне нравилась. Я ценила ее доверие.

Теперь все позади. В смысле, и Данка, и деревня. Мы поднимались к Бессмарагу.

Имори соскочил с коня и помог Вербе распахнуть ворота. Я въехала во двор. Навстречу выбежал Нерег Дятел, спустил меня с седла, взялся споро разгружать поклажу. Я порылась в сумке, вытащила пакет с контрабандой. Заодно прихватила свертки с подарками для мальчиков, так как намеревалась немного попозже посетить Долгощелье.

— Что, Имори, пойду отдам девочкам их заказ? Ты потом отнесешь вещи в нашу комнату?

— Отнесу, золотко. Не беспокойся.

Я двинулась к зданию больницы. На лестнице мне встретилась Роза.

— А, приехала, гулена. Ну как дела в Арбеноре?

— Отлично. Где Летта с Иль?

— Где ж им быть? В палате у близнецов.

— У каких близнецов?

— А, да ты еще не знаешь! Тут у нас приключение — сросшиеся близнецы родились. Едва живые. Девочки почти не отходят от них. Да и мать их, бедняжка, тоже в помощи нуждается.

— Так где они?

— В угловой, с камином. На втором этаже.

Я взлетела на второй этаж. Рысью по коридору. У дверей натолкнулась на Леттису. Та несла бельевую корзину.

— Летта!

— Тс-сс-с! — она скорчила страшную рожу, — С ума сошла, топаешь, как целое стадо. Малыши только-только заснули.

— Близнецы?

— Ну да. Заходи, только осторожно. И не топай. Я сейчас вернусь.

Я зашла в комнату. Камин с открытым пламенем уютно потрескивал и разгонял по комнате волны сухого жара. Возле камина, покачивая ногой колыбель, устроилась Ильдир. Она что-то писала, кое-как умостив планшет с бумагой на коленях. В глубине, за полуоткинутой занавеской, виднелась кровать. Я разглядела край подушки и ворох длинных рыжих волос. Должно быть, там спала мать новорожденных.

— Иль…

— Т-сс-с… — она бросила подозрительный взгляд на колыбель, пододвинулась, освобождая мне место на скамье.

— Привет, Иль.

— Привет, рада видеть. Как поездка?

— Хорошо, только скучно. Вот, привезла все по списку.

— Чудесно! Давай сюда, — она сунула нос в пакет.

— Вы заходили к Сычу? Предупредили? Как там они? Что сказали?

— Грубиян твой Сыч, — скривилась Иль, разглядывая мешочки. — Вел себя так, будто я ему чего-то должна. Сперва цедил сквозь зубы, потом вообще разорался. Это у нас что? Камфара? А это?

— Ассафетида. А это — магнитный порошок. Сыч разорался, потому что я уехала?

— Да нет. Он вроде бы даже не очень удивился. Разорался он потом, ни с того ни с сего. Я сняла швы у Мотылька, а после…

— А Мотылек? Он что сказал?

— Ничего. Поблагодарил только. Какой-то он смурной был. Может, они с Сычом поругались, а я тут ни к месту…

— Послушай… А когда ты к ним пришла? На следующий день?

— Нет. Дай-ка припомнить… Дня два прошло, как ты уехала… Ну, верно, близнецы в прошлую пятницу родились, а нынче у нас четверг. Завтра малышам уже неделя стукнет!

— Почему ты тянула? Почему сразу не пошла?

— Тс-с-с! Что это с тобой, подруга? Я нанималась за твоим Сычом бегать? Чего ради? Мотылек здоров, слава Богу, губа его, если уж откровенно, до сегодня подождать могла. Скажи спасибо, что я вообще нашла время к ним заглянуть… Ты чего, Альса? Ну, ну, не надо… ну, прости, я же не хотела тебя обидеть… Альса!

— Ничего, Иль. Все верно. Ты все верно говоришь.

— Это из-за близнецов, Альса. Мы все дела забросили, только с ними возимся. Да ты взгляни на них. Сама поймешь.

Она поднялась, поманив меня к кроватке. Отодвинула кисейный полог. На подушке, очень близко друг к другу, лежали две маленькие головки, покрытые светлым пушком. Иль осторожно приподняла одеяльце.

Я бы, наверно, вскрикнула, если б не лишилась голоса. Два крохотных тельца срастались в области таза. Ниже пояса творилось что-то несусветное. Какие-то выросты, складки, лишние конечности… Я не успела ничего рассмотреть. Ильдир опустила одеяльце.

— Это мальчик… мальчики?

— Мальчики. Садись, — Ильдир вздохнула. — Этарда говорит, их нельзя разделить. Общая кровеносная система, все органы перемешаны. Можно попытаться сделать из двух одного, но… — опасливый взгляд в сторону спящей женщины, — Мы не рассказываем об этом Леолиле. Она наверняка потребует одного здорового ребенка вместо двух уродцев, — Ильдир покачала головой. — Она даже кормить их отказывается.

— Почему?

— Почему… Она думает, это работа мужнина деда. Он знахарь в Лисьем Хвосте. Вроде как колдун местный. Это он, между прочим, тянул до последнего. Не хотел к марантинам обращаться. Своими силами, мол, справимся. Вот и справились…

Она помолчала.

— Операцию делали? — спросила я.

— Пришлось. Ой, что было, Альса! Летта роженицу стережет, Малена — малышей, а я вокруг прыгаю, ничего не могу… Дед еще этот под руки лезет… Потом тот парень, Леолилин муж, еще раз съездил, саму Этарду привез. Без Этарды мы бы не справились, Альса. Кого-нибудь обязательно потеряли бы. А Леолила, когда детей своих увидала… сказала, лучше бы они умерли. Так и сказала. И сейчас видеть их не желает. Только Этарду слушается. Но не все время же ей при Бессмараге быть…

— А что Этарда?

— Этарда хочет оставить детей в монастыре. Но на это нужно согласие не только Леолилы, но и всей семьи.

— А семья?

— В семье скандал и разброд. Знаешь, я за старика боюсь. Леолила в запале крикнула, что это он наколдовал, вот и… Сама знаешь, какие в деревне люди.

— Но откуда тогда подобное уродство?

— Такое встречается, Альса. Очень редко, но встречается. Может, это влияние Кадакара. Надо пораспрашивать Леолилу, где она бывала во время беременности.

— Неплохая теория. Здешние жители хорошо знают местоположение стабильных аномалий, но существуют и блуждающие. Сегодня есть, завтра нет. Горячая Тропа, например.

— Нет, Горячая Тропа так на организм не действует…

— Кстати, пораспрашивай еще Леолилиного мужа. Не исключено, дело в нем.

— Ага… — Ильдир задумалась.

В комнату, ступая на цыпочках, прокралась Леттиса.

— Как они?

— Спят. Знаешь, тут поступила новая идея…

Я вышла, оставив подруг увлеченно шептаться. Заглянула в лабораторию.

На моем рабочем столе громоздилась какая-то новая конструкция из колб, реторт и стеклянных трубочек. Чьи-то записи валялись вперемежку с раскрытыми книгами. Роза не видит этого безобразия. Уж она бы намылила шею. Но я тут не при чем. Я тут больше месяца не появлялась.

Я открыла шкафчик. Большинство моих баночек и коробочек оказались на месте. Галлюциногены и другие психоактивные составы в Бессмараге применялись не часто.

Я выбрала одну из коробочек и спрятала в пояс. Мое собственное изобретение, сильнейший стимулятор, не вызывающий изменений сознания. На людях не испытывался. Черноух, в свое время, не спал двое суток, подрыл земляной пол под загородкой и забрался в закут к Белянке, с которой подрался. Летта тогда уверяла, что препарат не способствует развитию агрессивных состояний, а драка произошла случайно. Надеюсь, что она права.

Я спустилась вниз и выглянула из-за двери во двор. Уже заметно стемнело. Около церкви стояли две деревенские женщины с корзинами и узелками. Посетительницы. К ним от жилого корпуса спешила одна из старших сестер. Верба в другом углу двора разговаривала с Титой. Имори нигде не было видно.

Я запахнула плащ и с самым деловым видом направилась к воротам.

— Альсарена? — окликнула Верба, — Куда?

Все-то ей надо знать.

— В Долгощелье. К вечере вернусь.

А даже если и опоздаю. Ничего страшного.

Ирги Иргиаро по прозвищу Сыч-охотник

От интуиции, или еще от чего — только я сразу понял, что что-то неладно. Стуро напрягся, медленно оторвал зад от табуретки, и с лица как-то сбледнул… Редда вяло шевельнула хвостом, Ун почесался…

— Здравствуйте, мальчики.

Стуро посмотрел на нее, раскрасневшуюся, встрепанную — бежала, что ль?.. Посмотрел и так же медленно, словно не воздух, а воду грудью раздвигая, удалился в свой закуток.

— Стуро… — пискнула Альсарена, — ты куда? — протянула руки, едва не выпустив пару объемистых свертков, — Я тут… подарки вам… привезла…

— День добрый, барышня, — вздохнул Сыч-охотник.

— Здравствуй, Ирги… Стуро! — обернулась ко мне — отчаяние плескалось в глазах, мешаясь с растерянностью, — Почему он… Ирги… вы не хотите меня видеть?

Жалко ее. Жалко. Жалко — у пчелки. Сам знаешь, где.

(Я смотрел на нее с отстраненной чуть брезгливой жалостью и молчал. Беспомощный взгляд обреченно пошарил по мне, немо шевельнулись губы, набухли прозрачной влагой глаза… Альсарена медленно повернулась, медленно пошла к двери — спина ее просила об оклике, ждала оклика… Не дождалась. Медленно закрылась за ней дверь в комнату и — последним вскриком — хлопнула дверь на улицу… и стало тихо. Совсем-совсем тихо…)

— Как съездила?

И зачем вернулась? Зачем, Альса? Надо ведь прогнать тебя, дружище, прогнать тебя надо…

— Ирги… — в голосе ее словно потухло что-то, — это было так срочно… Отец приезжал в Арбенор на неделю… Я просила Ильдир передать вам… но они… они серьезные роды принимали… не смогли вовремя… Прости, так получилось по-глупому…

Я кивнул.

Вовсе и не по-глупому, Альса. Вовсе нет. Просто — Большой мир напомнил о себе. Не вовремя, как он умеет. Ох, умеет, кому и знать повадки этого зверя, как не охотнику…

— Отец, понимаешь… — беспомощно пробормотала она, — Я не могла не поехать… Прости, пожалуйста. Не сердись. Я же вернулась.

— Надолго? — осведомился я нейтральным тоном.

— Что? — Альса мелко-мелко захлопала длинными ресницами, — Что?

— Домой — когда?

— В мае, как и рассчитывала, — губы неуверенно дрогнули — зародыш то ли улыбки, то ли жалобной гримаски, — В мае, Ирги. Еще есть время.

— А, — сказал я.

Время… Время — такая штука, барышня — то оно есть, да с избытком, а то — хвать! — ан нету его, все вышло. Песком сквозь пальцы, да еще и ладонь острым камешком обрезало. До крови.

Два месяца, даже больше. А потом — домой поедешь. Домой, барышня. Сталбыть — не место тебе в нашей со Стуро изгойской связке, и сама ты это понимаешь. Зачем же вернулась сейчас, Альсарена Треверра? Зачем пришла?

— Смотри, что я тебе привезла! — она положила оба свертка на стол, один размотала.

Куртка охотничья, из отличной выделки кожи…

— Примерь, тебе должно подойти, — суетливо натягивала на меня обновку, щебеча притворно-бодро: — Смотри, здесь вот кармашки, видишь, и капюшон, смотри, какой удобный, на шнуровке… — оглаживала куртец, прячась за пустые слова — не от меня, от себя самой прячась, — А вот, ты только посмотри, тут тоже карман, потайной. Можно чего хочешь держать — хоть… — я поймал бестолково мечущиеся ее руки, она вскинулась, — …кисет с табаком и трубку, — прошептали дрожащие губы, — хоть…

Глаза на мокром месте, молят отчаянно — сделай же что-нибудь!

Ох, Альса, Альса…

Шаг сделать — боязно? Боязно, девочка. Знаю. По себе. В Пропасть он, Шаг-то. В Бездну. Всегда. Иначе — не вперед, а на месте, а это, дружище, не Шаг.

— Себя понять не выходит? — спросил я на лиранате. — Вдвоем, может, лучше получится? — кивнул на закуток, чуть подтолкнул.

— Ох, Ирги… — она уткнулась лицом в новую мою куртку.

Я сжал хрупкие плечи под черным марантинским плащом:

— Давай. Семя Белого Дракона.

Ну, выше нос. Решить за тебя я не могу, прости, это каждый — сам должен. Только, если сейчас не попробуешь, хоть ногу над Пропастью не занесешь, если забоишься, отступишь — всю жизнь потом казниться будешь. Казниться да каяться. Вот что страшно, Альса. Это, небось, похуже, чем — в Бездну.

— Сейчас, — всхлипнув, она полезла в пояс, но вытащила не платок, а коробочку маленькую.

А из коробочки — пилюльку. Сунула в рот.

Ого!

— Вот это по-нашему, — я хлопнул Альсу по плечу, а она тряхнула на ладошку еще один коричневый шаричек.

И еще. И еще — сразу два.

— Ты что творишь-то?

Пока жуешь пилюли — туда идти не надо?

— На всякий случай, — бледно улыбнулась Альса, проглотила пятую пилюлю и решительно двинулась к печке.

Ох, бедняга. Тяжкая ей работенка предстоит. Изгнанник, в очередной раз убежденный, что боги шлют знак — енто вам не фунт изюму. Ладно. Ежели чего — я туточки. Рядышком.

— Эйа, звери, — прихватил — на всякий случай — бутылочку.

Собаки последовали за мной.

Присел я на крылечко, набил трубочку, высек искру. Решайте, ребята. В конце концов, это прежде всего касается вас двоих. Ну, а коли решите вместе держаться… Тут уж все трое думать станем. Как Второй Шаг делать.

Выбил трубочку, погладил Редду. Ун привалился к моим коленям, шумно вздохнул.

Ничего, звери. Ничего. Образуется все. Так или эдак, только — образуется. Обязательно, черт побери.

Альсарена Треверра

Темно. В закутке стояла темень, хоть глаз выколи. Войдя туда, однако, я переступила некую грань — возвращаться за светом было уже нельзя. А можно — идти только вперед. Как на Горячей Тропе. Только вперед, и будь что будет.

Я выставила руки, сделала шаг в темноту. Еще шаг. Почти сразу въехала локтем в какой-то угол. Полка. На ней — скляночки, забытые, полупустые. Ненужные.

Половину я посшибала. Попыталась ощупью восстановить порядок и посшибала остальные. Звяканье стекла резануло слух. Я повернулась спиной к полке.

— Стуро. Где ты?

Должен быть прямо передо мной. Здесь так тесно, что спрятаться негде.

— Стуро.

Шорох. Едва ощутимое движение воздуха. Тишина.

Протянула руку. Под ищущие пальцы попала прядь волос. Склоненная голова, ссутуленные плечи. Я осторожно присела на край постели, рядом со Стуро. Придвинулась поближе.

Он выпрямился. Плечо под моей ладонью окаменело. Я все равно погладила его, твердое и будто бы нечувствительное.

— Я пришла, Стуро.

Я остро чувствовала точки соприкосновения. Они стремительно нагревались. Вся остальная поверхность тела тоже нагревалась, ненамного отставая от означенных точек. Сердце уверенно набирало обороты.

Стуро глубоко вздохнул, — и… и ничего. Опять набрал побольше воздуха — и опять промолчал.

Я еще раз провела ладонью по застывшему плечу. Мне казалось — тепло перетекает из моих пальцев и проваливается в пустоту, нисколько не задевая сидящего рядом. Но потенциальные запасы огня во мне были ого-го какие! Кровь, перенасыщенная жгучим веществом, гнала по телу волны жара. Я вся взмокла. Быстро действуют пилюльки… что-то очень быстро…

— Я здесь, Стуро. С тобой.

Снова шумный вздох сквозь зубы. И — неожиданно:

— Я думал, не придешь… Ты — человек. Я — нет.

— Я пришла.

Внутри нарастало напряжение. Я дрожала. Подняла свободную руку, вытереть пот со лба, и чуть не выбила себе глаз.

— Не надо было приходить, — сказал Стуро. — Ты — в своей семье. В своем клане. Я — изгнанник.

Я помолчала, пытаясь придумать ответ. В ушах гремело, мешая сосредоточиться. Я закрыла глаза. Мерцание и всполохи под веками. Открыла глаза. Тоже самое. Повторила упрямо:

— Я пришла.

Почему-то в эту фразу укладывалось все, что обрывками всплывало из раскаленного варева внутри моей головы. Все, о чем стоило сейчас говорить, укладывалось в эти слова.

Я подождала, но дождалась лишь нового свистящего вздоха. Не понимаю. Контроль утерян. Его никогда не было, контроля. Горячая Тропа. Только вперед. Свободное падение. Только вниз.

Я кусала губы. Нервная неотвязная дрожь изматывала. Зря я глотала эту дрянь. Вдобавок ничего не видно. Глаз мозолило только крохотное пятнышко на периферии справа, долетевшее из освещенной комнаты.

Вожделенная же фигура находилась слева, и воплощала собой окаменевшего сфинкса.

Почему ты молчишь? Скажи что-нибудь. Хоть что-нибудь!

— Альса… — изрек сфинкс.

Долгая пауза.

Очень содержательно. Я застонала, но тут же стиснула зубы. Проклятье! Что, интересно, лопнет в первую очередь — сердце или голова?

Сфинкс шевельнулся.

— Альса… что с тобой?

— Мне плохо.

Движение мрака. Я подскочила от прикосновения. Невидимые руки мазнули по плечам, сжались. Разворот налево.

— Альса…

Я отчетливо поняла, что еще несколько мгновений — и со мной случится истерика. Безобразная истерика с корчами и воем. Организм вытворял черт знает что.

— Из-за меня? Это из-за меня?

Какое самомнение!

— Из-за пилюль… Слишком большая доза…

Получилось невнятно. Голова у меня тряслась, а губы кололо от прилива крови.

— Что? Из-за кого?

— Укуси меня.

— Что?

— Укуси… скорее…

Я пошарила в темноте, нашарила складки одежды. Дернула на себя.

— Кусай! Кусай же, чертов вампир! У меня сердце разорвется! Я с ума сойду!

Он схватил меня за локти.

— А… Альса… зачем?

— Целовать не хочешь… укуси… м-ма-а!

Фраза завершилась кошачьим мяуканьем. Похоже, я превращаюсь в животное.

— Альса, ты… это трава, зелье? Чтобы я… чтобы ты…

Хватит болтовни!

— Чтобы да!!!

В глаз клюнуло что-то горячее. Поползло вниз. Я разинула рот и с панической поспешностью кинулась в атаку. Зубы наши лязгнули, как скрестившиеся клинки.

Так, наверное, заблудившийся в пустыне бросается к источнику. Сует голову в воду, рискуя захлебнуться. Втягивает гораздо больше, чем может проглотить, но все равно глотает, не обращая внимания на боль в горле, не чувствуя вкуса, не зная меры. Просто загоняет в себя жидкость, как можно быстрее, как можно больше, потому что мгновение назад погибал от смертельной жажды.

Вот и я, словно тот самый заблудившийся, на время потеряла разум. Я глотала вампирий яд, едкую соль и мятный холод — единственное мое лекарство. Еще испытывая давление некоего ужасного призрака, близкого родственника безумия, гнет его лап на висках и груди, я уже точно знала, что он не причинит мне зла. Он еще присутствовал, но я забывала о нем. Я забывала обо всем.

Я ощущала объятия, тесный, очень тесный контакт, иную дрожь и иной, чувственный жар. Ощущала под пальцами странный рельеф чужих ребер, путаницу одежд, длинные кожистые складки сложенных крыл. Обнаружила, что обнять Стуро не так-то просто. Пальцы блуждали в каких-то лабиринтах и никак не могли встретиться на обманчиво узкой спине. Со сладким страхом осознавала, что умудрилась заполучить в руки не синицу, и даже не журавля, а нечто настолько фантастическое, что никакого воображения не хватало представить весь этот полет, этот вихрь, этот фейерверк.

Будто вынырнула с большой глубины — я заново могла слышать и чувствовать.

Толчок в грудь, хриплый вскрик. Моя жар-птица, мой небожитель отпихнул меня в темноту.

— Кровь!

— А?

— Кровь, Альса! Кровь! Что это?

— Где?

Но я уже явственно ощущала металлический привкус во рту. Я ощупала языком десны, губы. Теплый солевой раствор натекал в рот неизвестно откуда.

— А-ауар-ра! — такой безнадежной ярости еще ни в чьем голосе мне слышать не доводилось.

Таким тоном бросают вызов богам.

Откуда кровь?

— Не бери в голову… Ну, поранилась… это еще не причина…

— Нельзя! Они не хотят! Пропасть!

Я шмыгнула носом. В горло провалился остывший, отдающий железом комковатый сгусток. Я поспешно закинула голову.

— А, черт. Из носа потекло. Дело не в тебе, Стуро. Это проклятый стимулятор.

— Кто?

— Стимулятор. Пилюля. Зелье. Будь добр, принеси полотенце. Мокрое.

Вздрагивающе пальцы потрогали мое лицо, прилипли, оторвались, снова прилипли.

— Значит, теперь только так? — спросил Стуро. Дыхание его подсушивало стягивающую кожу пленку. — Или сон, или — кровь… или… еще что-нибудь?

— А тебя это останавливает?

Пауза. Я испугалась, что обидела его.

— Альса… — прошептал он очень тихо, — Это так трудно… словами… Если бы ты слышала!

— Все будет хорошо, — я перехватила его ладонь, — Просто несколько перестраховалась. Боялась, что не хватит. Зелье заставляет быстрее работать сердце, быстрее гоняет кровь. Какой-то маленький сосудик не выдержал. Пустяки. Надо подобрать необходимую дозу, но не увеличивать ее. Это можно сделать только опытным путем. Разве ты мне не поможешь? — Я пожала слабую руку. — Принеси полотенце. А то я тебе здесь все испачкаю.

— Альса, — не отставал он, — это правда? Ты ведь хочешь меня успокоить?

— Я так и буду сидеть, задрав голову? Пожалуйста, полотенце!

Вместо холодного полотенца по лицу моему прошелся горячий язык. О! только и подумала я. Затылок лег в подставленную лодочкой ладонь. Другая ладонь умостилась меж лопаток. Меня вылизывали, как котенка. Я замурлыкала.

— Альса, Альса, — бормотал между делом большой взрослый крылатый кот, — Где правда? Я слышу, ты хочешь меня успокоить. Я это ясно слышу.

— М-мм-м? Первую часть ты слышишь правильно. Вторую… м-м… неправильно.

— Неправильно?

— «Я хочу тебя» — ты слышишь верно. А вот «успокоить» — м-м!.. неверно.

Старый найлерт несколько исказил смысл фразы. Однако, Стуро понял. А может и не понял. Может, ему не было нужды искать в моих словах подтекст. Та ладонь, что грела спину меж лопаток, обнаружила шнуровку. Вторая спустилась ей на помощь.

Хорошо.

В комнате коротко прошипел обгоревший, провалившийся в масло фитилек. Последний отсвет исчез. Тьма кромешная. Уютно гудит печка. Ирги ушел. Надолго?

Стуро раскопал мое платье на спине и зачем-то засунул в прореху обе руки.

— Что ты там ищешь?

Засмеялась — и осеклась. Кое-чего там действительно нет. Нет даже намека. Скажите, вам приятно было бы трогать чьи-нибудь обрубленные культи?

Или я засну, или кровь потечет, или…

Или.

— Альса… Альса!

— Глупый, ты думал, я прячу их под платьем? Нет у меня крыльев! Ни вот такусеньких! Трупоедица я!

Он не дал мне вырваться. Сильный, козявище, когда захочет. Сгреб в охапку, прижал потеснее, так, что угловатый птичий киль его впился мне в грудь. Вместо разговоров принялся целовать.

О, Господи! Погляди на нас — мы дети твои. Твоему мудрому завету следуя, любим друг друга. По крайней мере, пытаемся. Дай, Господи, нам терпения и терпимости. Не оставь милостью своей, ибо слабы мы и неразумны.

И, пожалуйста, не надо больше неожиданностей… хотя бы на сегодня…

Ирги Иргиаро по прозвищу Сыч-охотник

Кабанятина наша закипела, я бросил три шепоти соли. Легонько стукнул Уна по любопытному носу.

— Нечего, парень.

Сварится, потом остынет. Тогда получишь.

Прохладненько. Размяться, что ли? Отхлебнул из бутыли — приятное тепло пробежало по глотке вниз, к желудку.

— А-р-р, — сказала Редда.

Эва. Огонек. Того — блуждающий. Кого эт’, извините за выражение, к нам несет? Придвинул поближе посох. Редда скользнула во тьму, Ун изготовился у левого колена опекаемого.

Совсем незнакомый, сталбыть. Ну-ну. Иди сюда, гость ночной, незваный. Иди. Поглядим, кто ты таков есть. И уж не взыщи, но, коли хозяюшке моей ты по нраву не придешься — я ее останавливать не буду.

Гость ночной оказался ингом. Здоровенным, белобрысым, бородатым. Правда, в отличие от моей, его борода была подстрижена, да и волосня лежала — того, поровнее, чем у Сыча-охотника. Цивилизованный, в общем, инг.

Фонарь он держал грамотно — слегка на отлете, но фонарь он все одно — фонарь, и от света в темноту глядеть… Гм. Ну да, то есть. И, между прочим, ингу сие положение тоже не нравилось, да только как ты по незнакомому-то месту в ночи пойдешь, без света?

— Слышь, мил человек, — пробасил инг, — Не подскажешь, где здесь Долгощелье?

Откуда ж ты взялся, приятель, с повадочкой такой? Вояка? Не, не вояка. Вояка к мечу привычный, а ты, друг, тяжесть на себе не таскаешь. Кинжал длинный, эдак ненавязчиво на поясе, пригнан ладно, да и идешь ты под него, не под меч. Телохранитель ты скорее. Либо — того. Наоборот, сталбыть.

— Долгощелье-то? — наморщил лоб Сыч-охотник, — Дак — того. Тута и есть, — повел рукой, локтем сдвинув посох еще на чуть ближе.

Редда за спиной инга приняла готовность.

— А ты, часом, не Сыч-охотник будешь?

— Он самый. Как есть Сыч, — косматый тил фыркнул, хлопнул Уна по загривку: — Лежать.

— Тебя-то мне и нужно, — кивнул инг, — Госпожа моя где?

— Какая такая госпожа?

— Альсарена Треверра.

— И-и! Барышня Альсарена? — Сыч-охотник ухмыльнулся, — Дак туточки, — кивнул на дом. — Дрыхнет. Почивает, сталбыть, — тут природная Сычова подозрительность проснулась: — А ты-то сам кто будешь? Че-то я тя раньше у нас не видал.

Ун приподнялся. Рожи у нас с ним, как у братьев-близнецов, цвет только малость разный.

— Я-то? Слуга господина советника Амандена Треверра, — ответствовал инг.

— Енто какого ишшо советника? Че ты мне голову-то морочишь? — обратился к Уну: — Ходють тута всякие середь ночи, вопросы задають…

— Баф, — согласился Ун.

— Из дома Треверров я, — инги народ терпеливый, — Имори меня звать. К Альсарене приставлен господином королевским советником, батюшкой ее.

Мы с Уном продолжали подозрительно на него щуриться, а Редда немного расслабилась, понимая, что сейчас делать для меня этого человека не надо.

— Кликни девочку, — попросил инг, — Скажи, Имори ее ждет.

Да, больше из него пока не выжать. Ладно.

— Эва, — Сыч-охотник качнул кудлатой башкой. — А коли не кликну? Умаялась с дороги, почивает… Ежели ты и впрямь с нею в Бессмараг приехал, как подружек ейных звать? Ну-коть?

— Ишь, недоверчивый, — улыбнулся в усы инг Имори, — Ильдир да Леттиса, коли о них речь.

— Кхм, — Сыч-охотник оглядел его скептически со всех сторон.

Дескать, вроде, девчонок знает, да вот чего б ишшо спросить, чтоб — того. Наверняка свой, то есть.

— Слушай, Сыч, — мягко увещевал инг Имори, — Госпожа моя домой не вернулась. Я ее искать вышел. В деревне сказали — сюда она ходит, в Долгощелье. Дорогу показали.

— Енто — того, — Сыч-охотник поскреб в бороде, — Понятно, сталбыть, — еще малость поразмыслил. — Ну, тады че? Садися вона, на чурбак-то. В ногах правды нет.

— Так что, не позовешь? — инга, похоже, начинало пробирать.

— Не, — мотнул башкой Сыч-охотник. — Не позову. Коли хошь — туточки подожди. Коли нет — ступай, мил человек, откель пришел. Барышня — она того. Уставши, то есть. И пущай — енто самое. Отдыхает. Она у меня — гость, во как.

— А ежели темнишь, Сыч-охотник? — прищурился инг Имори.

Пробрало тебя, любезный. Пробрало. А че, Сычик кого хошь доведет. Хе-хе, зря, что ль, старалися?

— Ночи-то осталось всего ничего, — ухмыльнулся тил тупой, косматый, — Хошь — жди, а хошь — енто. Того, — и кивнул ингу Имори за спину.

Инг Имори принял полоборота — ай, хорошо, грамотно! Редда улыбнулась, шевельнула бровями.

— Ага, — сказал инг Имори. — Серьезные у тебя псы, Сыч. Ладно, обожду до утра.

Вот и ладушки. А то — сам подумай, приятель, как я тебе барышню представлю? Со Стуро в компании?

Инг присел на чурбачок и осведомился:

— А ты что не в доме сам-то?

— Эва, друг, — Сыч наградил его новым подозрительным взглядом, — А гришь, из дома Треверров, — обождал малость и наставительно изрек: — Гость под крышей. Женска полу. Да — того. Привлекательный.

И потянулся помешать бульон.

На инга Имори сие произвело впечатление. Не половник мой, разумеется. Инг Имори покачал головой:

— Весьма похвальное решение. Весьма. А не холодно так, во дворе? У вас тут погодка, знаешь…

Ну да, инг-то — с Итарнагону. К теплу привыкши. Сыч-охотник ухмыльнулся:

— А для сугреву — о! — вытащил бутыль, обтер горлышко, — Э?

— Да ты основательно подготовился, — инг Имори улыбнулся, отхлебнул арварановки. — Ух, хорошо!

— А то, — фыркнул Сыч-охотник. — И закусь как раз поспела, — потыкал для верности кабанятину, отодвинул котелок от огня, отрезал кусман, — На-кося, друг. С арварановкой — того. Пользительно.

— А неплохо так, на свежем воздухе, — прожевав, вздохнул городской обитатель Имори, — Слышь, ты давно тут живешь, в Кадакаре-то? Говорят, больно страшенное место.

— Место? — Сыч-охотник отобрал у него свою бутылочку, сам приложился, вернул гостю, — Да не, ниче. И похужей бывают. Привык ужо, за пять-то годков.

— Слышь, — инг Имори снова отдал должное арварановке с кабанятиной, — Мне Альсарена сказывала, у тебя тут тварь какая-то особая, ну, про которую книжку она пишет.

— А-а, тварь… Тварь — того, — Сыч охотник важно покивал.

Ждешь, что расписывать стану, как тварь на человека похожа, да что она — парень молодой? Щас.

— Так она что, в доме у тебя живет?

— Ага. Кады не летает, — эт’ на всякий случай — дескать, сейчас вполне — летать могет. Нету, то есть, дома. — Охотится она, тварь то есть. С кормежкой — проще простого.

— А ты не боисся? — инг Имори с сомнением качнул головой, — Упырь-таки…

— Че бояться, — фыркнул смелый тил, — Комар он тожить упырь, считай, — задумчиво добавил: — Ентот, правда, поболе комара будет, — усмехнулся в усы. — Да смирный он, послушный.

Чем, интересно, занимаются сейчас комар наш да барышня? Можа, уже и впрямь спят…

— Так ты что же, дрессируешь его? — изумился инг Имори.

— А то. По дому вот приспособил. Оченно даже ничего. Пол метет, одежу чистит, а то и дровец наколет. Да. Полезная, в обчем, в хозяйстве тварь.

— Прям не верится, — инг Имори изумленно прищелкнул языком. — Хозяин-то мой, Альсаренин батюшка, больно удивился. Мы в Итарнагоне о такой страсти слыхом не слыхивали.

— И-и, — Сыч-охотник усмехнулся, — Поживи в Кадакаре с мое, и наслышисся и навидаесся. Да ты мясцо-то жуй. Оно тожить для сугреву хорошо — челюстями пощелкать.

Мы еще поболтали. Главное — не пережать, говаривал Рейгелар тогда, тысячу лет назад. Надеюсь, хоть кое-что из его уроков я усвоил. Прокачивал инга Имори аккуратно, вопросы прятались в ворохе бесполезных слов, перемежались охотничьими байками…

Семейству Треверров он служит уже двадцать с гаком лет, сам родом из Ингмара, но оставил холодный север давно, последователь Альберена, ну еще бы, в Итарнагоне язычество, чай, не в чести, язычники-гироты все — на вторых ролях…

А господин советник, батюшка Альсин — игрок, причем серьезный… Ладно, выводы — потом, Иргиаро. Работай.

В общем, к рассвету мы успели опустошить бутылочку, я тихонько сходил за второй, уговорили и ее. А потом инг Имори взмолился:

— Слышь, Сыч, может, уже позовешь Альсарену-то?

Сыч-охотник скептически оглядел белесое утреннее небо и вздохнул:

— Ладныть. И то сказать, неча тебе тута торчать, аки шиш на юру.

Поднялся и вошел в дом.

Собаки остались сидеть возле инга Имори, так что я не беспокоился, что он вдруг решит пойти за мною, дабы лично разбудить «золотко» свое.

Они лежали на койке — черный кожистый кулек с двумя головами. Крылища охватили Стуро и Альсу, словно самостоятельное живое существо, оберегающее ребят моих от Большого Мира. Стуро проснулся только, когда я тряхнул его за плечо. Альса не проснулась, даже когда парень потянул из-под нее махалку свою. Только замычала и закрыла лицо рукой.

Стуро бережно укутал ее в одеяло — снова невнятные звуки, долженствующие обозначать отказ открывать глаза и вообще, подавать более активные признаки жизни.

Ладно.

— Полезай под койку, — сказал я Стуро.

— Зачем? Там, — кивнул на стену, — чужой. Он не хочет зла.

— Чтобы не захотел — полезай, и быстро.

— Это — отец? — Стуро сделал бровки домиком, — Почему — под койку? Я не хочу прятаться. Я ему скажу…

— Не отец, — перебил я. — Хуже. Телохранитель. Если он тебя увидит, то Альсе крепко влетит.

— Влетит?

— По заднице.

— Ты… мы… — я пресек козявьи попытки что-то вякнуть, не без труда, признаться, затолкал его под кровать и велел не высовываться, а то барышню тут же — в мешок и к папе, а папа ей задаст.

После чего принялся тормошить Альсу.

Нелегкое оказалось дело. Видать, перебрала барышня наша пилюлек. Морда зеленая, под глазами синяки, вся какая-то вялая — почище, чем опосля арварановки.

— Стуро… ой, Ирги… это ты?

— Я, я, кто еще? Поднимайся. Имори твой припожаловал.

— Имори?.. З-зачем?.. Стуро, где он? Куда…

— Под койкой твой Стуро. Хватит. Потом. Поднимайся.

С моей помощью она немного привела себя в порядок, и вышла к ингу Имори.

— Золотко, что с тобой? — инг Имори вскочил, Редда мгновенно изготовилась, я одернул знаком.

Инг Имори кинулся к Альсе, подхватил на руки.

— Золотко… Сыч, эй…

— Того, — веско сказал Сыч-охотник, — От высоты енто. Того, сталбыть. Долина Трав-то — в горах. В Кадакаре, то есть. Выше, сталбыть, перевала. И порядком.

— Да, все верно, — простонала Альса. — В Бессмараг… к девочкам… о-ох, Имори…

Авось не заплутает. С барышней вряд ли что-то серьезное, просто эти ее зелья рассчитаны должны быть на эффект, обратный Стурьему укусу. Отсрочить действие укуса должны. А таперича — реакция у нас пошла. Выспаться ей надо как следует, вот что.

Ладныть, Сыч. Девочкам все одно виднее, чем тебе, недоумку. Нет чтобы поучиться у той же Красавицы Раэли — у Тана учился. У Тана.

Я вернулся в дом, выволок на свободу Стуро.

— Он… испугался за Альсу. Он ее любит. Альса любит меня. Почему я должен прятаться?

— Потому что.

— Это неправильно. Нужно сказать ему, и пусть он…

— У нас, трупоедов, есть свои обычаи. Ясно?

— Прятаться под кроватью?

— Да. Это такой оригинальный трупоедский обычай. Все. Теперь не мешай мне. Я буду думать.

По-моему, он обиделся. Плевать. Не хватало, чтобы эта козявка вылезла к ингу Имори и заявила: «Я — та самая тварь, полезная в хозяйстве. Мы тут решили пожениться, потому что любим друг друга.»

Ладно. Лучше займемся кое-чем необходимым. А именно, попытаемся построить первичный расклад. Как учил Рейгелар.

Итак. Что мы имеем? Альсин отец — господин королевский советник. И оный господин королевский советник приехал на неделю в Арбенор. С посольством. На кой черт?

Стоп. Погоди. Мелькнуло же что-то… Ага! Есть! Наследник престола, Илатанар. Ему в этом году должно шестнадцать стукнуть… Стукнуло уже. В начале марта. И по этому поводу, то есть, поздравить королевскую чету, самого наследника и эту чертовку Рен Вояку приехало посольство. Из Итарнагона.

Рен Вояка… Помнится, почти пять лет назад, в июне, по всему Альдамару шепоток стоял. Еще бы — наследница официально отказалась от права на престол, причем мотивировала свой отказ такими словами, какие не в каждом кабаке услышишь… Может, это тоже сыграло свою роль в том, что случилось осенью того же года с другим наследником, введенным в Права?..

Ладно, не отвлекайся. Нашел время. Тебе о раскладе надо думать, а не воспоминания ворошить. Рен Вояка совершенно ни при чем, наследник престола после ее выходки — Илатанар, и посольство из Итарнагона вполне могло припожаловать на праздник…

Хм. Все бы хорошо, да только — с чего? Ладно бы еще — в Каорен, а в Альдамар-то… Альдамар с найларской династией да с «тройственным союзом» с Каореном и Наламом, завязанном на родстве королевской крови — кому он нужен, Альдамар?..

Э! Ну-ка, дружище, а что мы знаем о самом Итарнагоне в интересующем нас плане? Н-ну, во-первых, светская власть бы не прочь с Альдамаром дружиться, торговлишка опять же, да и вояки из Альдамара дешевле берут, чем каоренские… Но вот Первосвященник ихний, отец Фальверен, кажется, из ордена, по-моему, святого Карвелега, против контактов с язычниками. Но он ведь не первой уже свежести, Фальверен этот. Мог и помереть, э? А на место его вполне мог усесться риналет какой-нибудь — они очень и очень терпимы, орден святого Ринала-Пустынника…

И, как следствие — резкое потепление в отношениях между Итарнагоном и соседями.

Годится, Рейгелар?

Альсарена Треверра

Ой, мама, голова-то как болит!

Да, братцы, с «пилюлей любви» еще работать и работать. Результат первого опыта меня не устраивал. В смысле действия препарата, конечно. В остальном результаты самые положительные, м-м-м… что-то я не очень помню… Словно пьяная была. А теперь вот — похмелье.

Похмелье, да. А ты как думала? После приема сильного стимулятора это закономерное явление. Организм выкладывается на пределе всех своих возможностей. Необходимо время, чтобы восстановить силы. К тому же, оказалось, снотворный эффект нейтрализуется не полностью — в основном откладывается. Все не так просто, решительная ты моя. Наскоком эту проблему не осилишь.

Только не надо говорить об этом со Стуро. Надеюсь, он ничего не успел заметить. Хотя, кто знает? Ирги запрятал его куда-то, даже парой слов перемолвиться не позволил.

Имори доставил меня в Бессмараг как раз во время утренней молитвы. Поэтому около двенадцатой четверти я провалялась на койке, прижимая к пылающим вискам мокрое полотенце. Имори отправился караулить девочек у храма, чтобы по выходу отправить их ко мне.

Наконец, они явились. Первым делом отослали Имори в его комнату, высыпаться. Меня же облагодетельствовали, возложив руку на лоб и вытянув понемногу боль, головокружение и вялость, словно длинный моток колючей грубой веревки.

Выслушав мой короткий, но эмоциональный рассказ, девочки переглянулись. Леттиса сказала:

— Тебе не кажется, дорогая, что твои изыскания зашли дальше, чем следовало?

Я обиделась.

— Что я плохого сделала? Не будешь же ты всерьез упрекать меня за измену Норву?

— Не соображает ничего, — всплеснула руками Ильдир, — ну, ничегошеньки…

Летта потрогала себя за подбородок.

— Альса, — сказала она, — Мотылек не альхан. На альхана нам наплевать. Он сам за себя постоит. Не о нем сейчас речь.

Она помолчала, села на постель. Ильдир сопела на заднем плане.

— Что ты собираешься делать дальше?

— Не знаю, Летта. Смотря по обстоятельствам. Вообще-то я думала забрать Ст… Мотылька с собой.

— В Итарнагон?

— Да, а что?

Девочки опять переглянулись.

— Ты серьезно? — спросила Ильдир.

— Почему бы нет?

— Альса, — опять сказала Летта, — он не комнатная собачка, Альса.

— Он человек, — поддержала Иль.

— Нет, — перебила Летта, — к сожалению, нет. Он — стангрев. Вампир.

Я вскочила.

— Что вы на меня давите? Хватит! Я в состоянии отвечать за свои поступки!

— Сядь, — Леттиса поморщилась.

Я села. Пауза. Летта о чем-то напряженно размышляла, сплетая и расплетая пальцы. Ильдир пыталась придать своим голубым глазам свирепое выражение.

— Слушай, — вдруг встрепенулась она, — а как же Сыч? Он вообще-то знает, что у вас…

— Знает. Он, считай, меня благословил. Он поедет с нами.

— Да?

— Да.

— Летта, по моему они обо всем договорились.

Леттиса подняла голову.

— Не знаю, о чем они там договорились. Не думаю, что увозить Мотылька из Кадакара хорошая идея. Альса… — она покусала губу, — Оставайся-ка ты здесь.

— Где?

— В Бессмараге. Еще хотя бы на год.

— Отец не позволит.

— Постарайся уговорить его.

— Это невозможно.

— Прими послушание.

— И всю жизнь проходить в послушницах? Да? Быть как Тита? Как Верба? Ты же знаешь, мне никогда не стать настоящей марантиной!

— Время идет, — она улыбнулась, — люди меняются. Некоторые люди меняются очень сильно. Ты изменилась, Альса. Два года назад в Бессмараг приехала совсем другая девушка. Ей бы, конечно, могло прийти в голову поразвлечься со стангревом, но вот влюбиться в него, знаешь ли…

— О, Господи, при чем тут любовь?!

Летта поднялась.

— А ты подумай. Про любовь и про все остальное. Глядишь, и поймешь что-нибудь. Пойдем, Иль. Близнецы нас заждались.

Они ушли. А я осталась думать. Про любовь и все остальное.

Насчет любви я ничего нового не надумала, а все остальное от моих раздумий еще больше запуталось. Одно было ясно — Имори мне не помощник. Его следует держать в неведении как можно дольше. И лучше всего сделать так, чтобы он прекратил ходить за мной по пятам. С другой стороны — чем ему еще здесь заняться? Он телохранитель, и только. Не будет же он вместе с Нерегом чистить конюшню или вместе с Титой кормить свиней?

Я попыталась представить себе Имори, размахивающего навозными вилами, но вилы в какой-то момент привратились в широкий ингский меч-палаш.

Ага, вот этого в стенах монастыря ему не позволят. Интересно, сколько он сможет вытерпеть без тренировок? День? Два? Надо будет сегодня же забросить удочку.

Я уселась за стол, поближе к окну. Провела пальцем по стопочке пергаментных листов, уже обрезанных и аккуратно сложенных пополам. Для переплетных работ опять придется посылать в Арбенор. Вот и займем этим Имори. Надо еще за готовыми иллюстрациями на днях съездить.

Я открыла папку. Вступление и часть первой главы были у меня уже переписаны набело. Я полистала черновики, наброски, отбракованные рисунки. Вздрогнув, вынула из папки один — портрет Стуро. И уставилась на него, надолго оцепенев.

После обеда ко мне подошел Имори.

— Э, милая, гляжу, ты у нас совсем огурец.

— Девочки меня поправили. Знаешь, перемена высоты, усталость…

Имори взял меня под локоток. Мы чинно вышли во двор.

— Чем ты намерена заняться, золотко?

— Книгой. Наблюдениями. После поездки я выбилась из режима.

Он закинул голову, разглядывая тускло-золотой каштановый лист на шпиле колокольни. Погода была ни то ни се. С Алхари наползали какие-то невнятные лохмотья, над долиной рассеиваясь в волглое зыбкое марево. Снег грузно плавился, чернел, но таять не собирался.

— Часть глав я пишу прямо у Сыча, на месте. Сыч настолько добр, что разрешает работать у себя в доме. Заодно я присматриваю за стангревом в его отсутствие.

Но Сыч Имори уже не интересовал. Поглядывая на ворота, Имори щипал себя за бороду.

— Там, внизу, в деревне, как бишь ее…

— Косой Узел.

— Во, во, в Узле этом… там будто трактирчик имеется? Я, когда тебя вчера разыскивал, вроде в трактире справлялся…

— Ты прав. Есть там трактир. И гостинница. Вернее, гостинницей Эрбово заведение назвать трудно, однако две-три комнаты на втором этаже у него всегда свободны.

В основном, для контрабандистской братии. Этого, разумеется, я не сказала.

— А как там насчет пивка?

Ага. Вот это здорово. Оказывается, моего стража пробрало даже раньше, чем я надеялась.

— Всегда пожалуйста. Хоть сейчас.

Имори захмыкал. Трактир ему мерещился пристанью на райском берегу.

— Ладно, Имори, — сказала я, — Мне пора заниматься. Если тебе скучно, сходи в трактир. Или отец велел стеречь меня денно и нощно?

Он фыркнул.

— Моя задача — отвезти тебя вовремя домой. Я тебе не дуэнья.

И зашагал к воротам.

Я же отправилась в лабораторию. Там крепко пахло уксусом: за длинным столом одна из младших сестер готовила свинцовые белила. Она осторожно раскладывала на поверхности эссенции в сосуде тонкие свинцовые стружки, которые постепенно превращались в хлопья и падали на дно. Белила — тоже медицинский препарат, они входят в состав некоторых сложных мазей.

Я открыла шкафчик. Ряды бутылок темного стекла, на каждой — лоскуток пергамента, на пергаменте наименование и дата, когда-то сделанные моей рукой.

Вот этот ряд — стимуляторы. Аралия. Я взяла бутылочку. Панакс. М-м, здесь слишком важна доза. Заманиха. Испытанное средство, сойдет. Э, нет, лучше левзея — действие сильное, а противопоказания практически отсутствуют. Чилибуха. Опять проблема в дозе. Можно устроить себе судороги и рвоту. Родиола. Должна хорошо сработать. Ага. Стрекулия. Вот, что мне требуется. Начнем-ка, братцы, с нее.

Следующим утром, отсидев положенное в храме, я вышла во двор. Мой телохранитель выводил обеих лошадей из конюшни.

— Хочешь прогуляться, Имори? Сразу на двух?

— Я переезжаю, — он кивнул на сумки, — спасибо этому дому, пойдем к другому.

Оказалось, пиво сделало свое дело. В монастыре Имори было смертельно скучно. К тому же, вчера он вернулся слишком поздно (его же никто не предупредил!) и Верба закатила скандал. И утром кто-то из старших прочел ему лекцию о равной неуместности размахивания оружием как перед церковью, так и перед больницей. Короче, совсем человека затретировали. Имори переезжал к Эрбу. По собственной инициативе и к моей великой радости.

— Ты простился с Этардой?

— Само собой. Она меня похвалила, сказала, это разумное решение. Ну, бывай, золотко!

— Эй, и я с тобой. Пригляжу, чтоб тебя удобно устроили. Мне самой в Долгощелье.

Я потрясла папкой.

— Села ты этому Сычу на шею, безобразница, — буркнул Имори, забираясь на лошадь, — Что ж, передавай ему привет от меня.

Ирги Иргиаро по прозвищу Сыч-охотник

Стуро, светящийся от счастья, конечно, лучше, чем Стуро, при ходьбе спотыкающийся о собственную губищу. Вот только слова мои он не воспринимает практически одинаково что в том, что в другом состоянии.

— Ты пойми, — в который уже раз подступал я, — Она ведь может еще передумать…

— Нет, — Стуро улыбнулся. — Альса решила. Она пришла. Пришла, понимаешь? Мы теперь — вместе. Мы — семья.

— У нее своя семья есть, Стуро. Это мы с тобой — над Бездной, а ей к нам прыгать — от родни, от жизни налаженной, самой, по доброй воле… Ты ее спросил, хочет она этого или нет?

— Сейчас спросим, — Стуро, просияв, вскочил, чуть не сшиб свою кружку с молоком и выбежал за дверь.

В Бессмараг намылился?

Нет. Это Альса пришла, он встречать вылез. Вернулся, донельзя собой довольный, по-хозяйски обняв Альсу за плечи. И барышня вроде тоже не грустная, не задумчивая…

— Привет, Ирги. Вот, сплавила Имори к Эрбу. Он теперь там будет жить.

Стуро усадил ее на лавку, поставил третью чашку, взял кувшин.

— Тебе молоко с медом?

— Без, спасибо, — Альса улыбнулась, приняла щербатую кружку, как свадебный кубок.

Отхлебнула.

Я почувствовал себя немного лишним в осязаемой ауре их счастья. Идиллия, да и только. Семья. О боги… Ладно.

— Ладно, ребята. Что дальше-то делать будем? — Стуро открыл рот, — Помолчи. Не к тебе вопрос.

Стуро поджал губы.

— Надо подумать, — повернулась ко мне барышня. — Я и пришла, чтобы вместе обсудить.

Ну что, рискнем?

— Насколько я понимаю, в Итарнагоне сменился Первосвященник, — кинул я пробный шар.

Глаза Альсы распахнулись изумленно.

— Ирги! Откуда ты знаешь?

Попал, попал!!!

Я погладил себя по головке:

— Умница, Сычик. Умница. Возьми конфетку.

— Мы даже в монастыре об этом не знали! — всплеснула руками Альса.

Видишь, Рейгелар, что-то ты все-таки вбил в тупую мою башку. Поехали дальше.

— В связи с этим мы по-новому можем посмотреть на переселение в Итарнагон.

Альса неожиданно помрачнела, опустила голову.

— Да, ты прав. Дело оказалось намного сложнее, чем я предполагала.

Не понял.

Погоди.

Пусть сама расскажет.

— Но я уверена, все еще не настолько печально, — Альса погладила бок кружки, — Кальсаберитам нужно время, они только разворачиваются…

Кальсабериты?..

Не риналет, а кальсаберит!

Кальсаберитский Первосвященник!

Прости, Рейгелар. Я ведь даже не предусмотрел такую возможность… Пропускаю ход. Пауза. Сказать надо что-нибудь… Нейтральное что-то…

— Еще молочка налить?

— Нет, спасибо, у меня пока есть, — Альса отпила глоточек, собираясь с духом, — Так вот, я думаю, у нас имеется некоторое время. Отец все же отпустил меня в Бессмараг, хотя собирался увезти с собой…

Вот тебе и потепление, Иргиаро. Вот так лупят по носу зарвавшихся тупых щенков. Если папенька нашей барышни хотел ее «в мешок и домой»…

— У него чутье, Ирги. Если бы была серьезная угроза, он бы ни за что не позволил мне возвращаться к марантинам.

Боги мои, марантины-то тут при чем?.. Стоп. И марантины — тоже. Под ударом они, марантины. Ведьмы потому что.

— Я думаю, мы спокойно пересечем границы, — сказала Альса, вскинула глаза, — и в Генет не поедем. Поедем сразу в Треверргар, в наше поместье. Треверргар находится на окраине Мерлутских лесов. Этот край не очень заселен, там, к западу уже начинаются предгорья Кадакара, только южнее и с другой стороны. Кальсабериты туда вряд ли забредут…

Ах, барышня ты моя, барышня! Твоими бы, как говорится, устами…

— Не скажи, Альса, не скажи, — заговорил я медленно, — Все, что я о них слышал, свидетельствует как раз об обратном.

— Что они гуляют по лесам? — Альса попыталась улыбнуться.

Я ее шутку не принял.

— Что они доберутся куда угодно, если им будет нужно. Весьма и весьма упорные святые отцы. Хорошие вояки и игроки, каких поискать.

Не зря господин королевский советник опасается. А мне-то еще хуже, чем господину советнику. У него — всего-навсего дочь у ведьм в монастыре училась…

— Если бы он был человеком, — перешел я на лиранат, — Оборотнем, на худой конец… А махалки эти — куда денешь?

— А мы не будем их демонстрировать, — Альса говорила на найлерте. Чтобы Стуро все было понятно. Стуро же благоразумно молчал, потому что, сунься он сейчас… — Ведь не полезут они ему под плащ?

Не полезут под плащ? Альса, миленькая, да в уме ли ты?

— Ирги! — взгляд мой ей не понравился, — ты не хочешь мне помочь!

— Именно помочь тебе я и пытаюсь, — вернулся на найлерт, допил молоко, подавил желание вытащить из заначки бутылку, — Помочь понять, что в Итарнагоне рискуешь не ты. Не я. Мы будем — пособники.

Альсарена стиснула кружку обеими руками.

— Знаешь… Может, я смогу… остаться в Бессмараге… Летта сказала, что… ну, я изменилась… и, может, у меня есть шанс… стать марантиной… Не знаю… наверное, она так сказала… чтобы подержать меня… Я… приму послушание.

Вот это да!

— А отец? Как он посмотрит?

— Отец… Конечно, он не ожидает от меня ничего подобного. Ну, он прекратит присылать деньги… Увезти послушницу силой он не сможет…

Ах, Альса, Альса. Вот, значит, до чего довело тебя общение с нами. Послушницей стать — тебе, независимой… Ради парня? Да уж, нельзя тебе в Итарнагон. Не место тебе там, дружище.

— Что ж, — сказал я, — Оставим этот вариант на крайний случай. Для вас двоих. Потому что я здесь остаться не смогу.

— Почему?

— Пора место менять. Засиделся.

Может, не надо уточнять, а?

— Ты что-то можешь предложить?

Надежда в глазах. Боишься ты в Бессмараге оставаться. В кабалу идти не хочешь. Правильно, Альса. Правильно. Кабала — последнее дело.

— Андалан, — сказал я.

— Что?

— Ан-да-лан, — повторил раздельно, — Золотой Берег. Страна такая.

— Но… — Альса тряхнула головой, — Погоди… Это же другой материк… Это же почти Лираэна…

— Еще могу предложить Ингмар. Это ближе.

— Постой, — барышня схватилась за виски, — Какой Ингмар! Что ты плетешь! Ингмар какой-то. Андалан… Почему не Каорен?! И близко, и…

— Мне в Каорен ходу нет, — вздохнул я. — И вам — со мной — тоже.

Будь я один, может, и поехал бы. Именно в Каорен. А вас-то подставлять зачем?..

Пауза. Потом Альсарена кивнула.

— Понятно. А в Андалан, значит, возможно?

— Если не засекут до Иреи — да.

— Ты что, уже думал об этом? — удивилась Альса.

Я чуть не расхохотался. Уже думал! Совершенно случайно, мимоходом, подумал малость…

— Можно сказать и так.

— Ну и выкладывай!

Похоже, ее возмутило, что она тут, бедная, мучилась, придумывала что-то, а гадкий Сычуга сидел на придумках своих и молчал. Ладно.

— Через перевал, — сказал я. — Не доезжая Канаоны, лошадей бросить. Купить лодку. По рекам — до Убера. Там закупить провизию. Потом — до Ирейского Порта. Там — на корабль. Через Зеленое море — до Летеля. Там покупаем хороших лошадей и — в Аль. В Але покупаем дом. Небольшой. Я заключаю договор, устраиваюсь солдатом. Вас со Стуро — в лекарские помощники определим. На первое время.

— Ага, — Альса тупо уставилась на остатки молока в своей чашке. Потом подняла голову, — Эй, Ирги. Купим, бросим, на корабль… На какие-такие шиши? И вообще… и я, и он, — кивнула на напряженного, готового ринуться в бой козяву, — мы же иждивенцы у тебя на шее. Я и, — развела руками, — не умею ничего…

— Брось, — фыркнул я. Начнем по порядку. — Во-первых. Шиши имеются. Шесть тысяч «лодочек». Устроит?

— Врешь! — Альса вытаращилась, как на уж не знаю, что, — Каоренских «лодочек»? Шесть тысяч? В лирах это будет…

— Один к пяти, — усмехнулся я. Сундучок из кабинета — «на непредвиденные быстрые расходы»… — На дорогу и обзаведение достаточно. Далее. Вы — не иждивенцы. Так ведь, Стуро?

— «Ижди-вен-цы» — что это?

— Неважно. Кто мы, Стуро, все трое?

— Семья. Клан. Да.

— Ясно?

Альса посмотрела на меня, на Стуро, потом закатила глаза. Ниче, барышня. Пообвыкнешься. Стерпится, как говорится…

— А насчет «ничего не умею»… Подучишься, ежели что. В паре будете работать — он кусает раненого, ты штопаешь. Марантины марантинами, а на обычного лекаря ты тянешь. Уж поверь.

— Придется поверить, — вздохнула она. И опять спохватилась: — А Имори?

Имори.

— Имори жалко, — сказал я.

Поломаем мужику жизнь…

— Э! — завопила Альса, — Ты что! И думать не смей!

Я смерил ее взглядом.

— Ты меня за кого-то не того принимаешь, подруга.

— А как же иначе? — растерялась она.

Как же иначе — как обойтись без убийства верного Имори, или — за кого тебя принимать, куст чертополоховый?.. Неважно.

— Он от меня не отстанет, — покачала Альса головой.

— Скрутим.

Барышня глянула недоверчиво.

Уж не сомневайся, дружище. Скрутим.

— Узлы знаю. Пока выпутываться будет, лодку возьмем. Он не «нюхач», Имори твой. Он — «стенка». Телохранитель. Не таких с хвоста сбрасывали. Семья-то есть у него?

— Сын есть, — барышня, похоже, еще не понимала, какую пакость мы устроим бедняге Имори, — Сейчас уж ему… двенадцать годков. Хороший мальчик. А зовут по-ингски — Летери…

— Что ж. Все равно у нас нет другого выхода.

— Отец Имори не простит, — нахмурилась Альса.

— А он без тебя и не вернется, — вздохнул я. — Знаем таких.

На Эгвера он похож, Имори этот. Не внешне, разумеется, Эгвер — найлар…

— Ладно, ребята. Решили?

— Если ничего лучше не придумаем, значит — так и быть.

Стуро просто кивнул.

— Тогда завтра с утреца в Арбенор поеду. Уладить кое-что. Собак с вами оставлю. Смотрите у меня тут. Если через пять дней не вернусь, ты знаешь, что делать, Стуро. Альсу возьмешь с собой.

— Да, Ирги, — проговорил он негромко.

— Обязательно ехать в Арбенор? — забеспокоилась барышня.

— Придется.

Бумажка наша для Каор Энена годится, а для любых других земель маловато ее, документ нужен. Нотариусом составленный, чтоб — печати и так далее.

— Что же, — снова вздохнула Альсарена, — Как скажешь. Ты у нас — голова.

— Ага. Два уха.

Альсарена Треверра

Я преписывала набело уже третью главу. «Религия и мифы». Я спешила. Ибо, поразмыслив, пришла к выводу, что нужно-таки успеть сделать хоть одну копию. Первый экземпляр я оставлю в Бессмараге под вымышленным именем. А второй возьму с собой. Может, кому-то и покажется, что книга — лишний груз, но я по этому вопросу придерживаюсь прямо противоположного мнения. Книга — серьезный капитал. С нею я могу войти в любое ученое общество не как жалкий подмастерье, но как полноправный коллега.

Конечно, я часто отвлекалась (еще бы!). Но работа спорилась и доставляла мне огромное удовольствие. Полторы главы за три с половиной дня — неплохо, а? Я уже и псевдоним придумала — Ахтора. Это на старом найлерте. В переводе на вульгарный лиранат — Осколок. Почти что мое собственное, родителями данное имя. Забавно, что на современном найлерте этим словом крестьяне называют всякий травяной бурьян, заполоняющий огороды и обочины дорог.

— Редда, встань, пожалуйста. Нет, не подходи. Стой там. Редда, я тебя прошу!

Стуро увлеченно чирикал угольным карандашом по листку бумаги. Рисовал Редду. До этого он рисовал все подряд: интерьер из разных углов комнаты, вид с крыльца, меня, Уна, Ирги по памяти, натюрморт из кружек, опять меня, Редду, и вот снова — Редду. Сперва я подозревала, что он просто скучает, когда я принимаюсь за книгу. Оказалось — нет. Ему в самом деле нравилось рисовать.

— Редда, не садись. Стой. Стой там.

Редда махала хвостом и не понимала, что от нее требуется. Ун, уже прошедший это испытание, взволнованно вертелся вокруг, предлагая помощь.

— Ауара!

— Что такое, милый?

Стуро грохнул дощечкой, к которой был пришпилен лист, об стол. Схватил тряпку и принялся возить по рисунку. Я вскочила.

— Ну, что ты так расстраиваешься? Зачем же все стирать? Дай, посмотрю.

— Плохо! Не получается!

Я перехватила его руку с тряпкой.

— Ну и что не так? Что не так?

— Вот это. Колено, которое назад.

Он ткнул в заднюю лапу полустертой Редды.

— Я же тебе объясняла. Это не колено. Это пятка. Колено вот тут. И сгибается оно в ту же сторону, что и у людей… и у аблисов тоже. Редда, подойди сюда. Видишь, где у нее колено? Вот оно, пощупай. У собак, и у всех животных строение очень схожее с человеческим. С аблисским, по большому счету, тоже. Главное — пропорции.

— Я помню. Пр… пр… — он расстроенно вздохнул и вытянул руку с карандашом, — то, что можно померить этим… вот этим.

— Правильно. Пропорции — это соотношение. Как одна часть соотносится с другой. Редда, иди на место. Нет, не садись. Стой там. Так, умничка. А теперь, любимый, посчитай, сколько раз Реддина голова укладывается в длине ее же туловища? Не сгибай локоть! Следи за этим, иначе все напутаешь…

Но он вдруг опустил руку и напрягся, словно вслушиваясь.

— Кто-то идет. Двое. Чужие.

— Чужие?

Тут уже заволновались собаки.

— Двое, — сказал Стуро, — Трупоед и… зверь.

В дверь постучали.

Ун разразился лаем. Мы со Стуро обеспокоенно поглядели друг на друга.

— Не ответим, — шепнула я, — Постучит и уйдет.

— Альса, — окликнули снаружи, — Открывай.

Я дернулась. Стуро поднял руку и дотронулся до ямочки меж ключиц.

— Я знаю, что ты здесь. Открывай. Ну? Я знаю, что ты здесь!

Это Норв. Это его голос. Он пришел, и теперь ломится в чужой дом.

— Надо спустить собак, — жестко сказал Стуро, — Они прогонят.

В дверь задубасили.

— Альса! Открывай! Поговорить надо. Я один. Ты что, боишься? Я тебя не трону. Слышишь? Пальцем не трону. Выйди, голубушка. Я тебя прошу, выйди.

— Гав-гав-гав! — надрывался Ун.

— Я выйду, — пробормотала я, шаря по стене в поисках плаща, — Сейчас выйду.

Стуро задержал мою руку, заглянул в лицо. Я заморгала.

— Он… слишком зол? Он задумал что-то плохое?

— Альса, постой, — Стуро перехватил оба мои запястья, — Постой. Погоди.

— В чем дело? Он опасен?

— Эй, голубка! Что отмалчиваешься? Слышишь ведь прекрасно. Хватит прятаться. Твой хахаль уехал, я бы с ним побеседовал, да ждать его недосуг. Не думаешь же ты, что я тебя отшлепаю? Не глупи, голубка. Открывай. Сколько можно?

Затрещали шаги по оледеневшей корке. На окошко упала тень. «Тук-тук-тук!» — звонко постучал палец по натянутому пузырю.

— Норв! — отозвалась я, — Сейчас выйду. Сейчас, — и, шепотом, Стуро: — Что такое? Ты слышишь? Что он затеял?

— Он… возбужден… чем-то расстроен. Он ждет… он… — Стуро выдохнул, неуверенно оглянулся на окно. Хотел еще что-то сказать, но только пожал плечами.

— И только? Я выйду, поговорю. Он не сделает ничего плохого.

— Я с тобой.

— Оставайся в доме.

— Я с тобой.

— Стуро!

Он поджал губы, засопел.

— Хорошо. Только встанешь за дверью. Выйдешь, если позову. Ун, замолчи, наконец. Сидеть здесь, зверье.

Мы выбрались в сени. Стуро остался, а я отодвинула засов. И сразу вышла, заставив Норва попятиться.

— Голу-убка, — протянул он.

Несколько мгновений мы молча пялились друг на друга. Альханская тонконогая лошадка обнюхивала низкую кровлю.

— Здравствуй, Норв.

— Что ж ты сразу-то не вышла, голубка? Испугалась? — он прищурился, одновременно ухмыльнувшись. Золотая серьга раскачивалась, гоняя по щеке солнечный зайчик.

— Мотылек забеспокоился, — объяснила я, — он не любит чужих.

— Какой еще Мотылек?

— Стангрев. Вампир. Помнишь, я тебе о нем рассказывала?

Норв недовольно нахмурился. Какого-то еще Мотылька приплела. Причем тут Мотылек? Я продолжала наступать:

— Зачем ты пришел? Сыча здесь нет. А меня ты мог и в Бессмараге дождаться.

— В Бессмараге? Ждал уже, благодарствую. Вчера. Полчетверти под дверью просидел.

— Ждал?

Вот те раз. Прозевала условный знак. Все на свете прозевала.

— Забыла, голубушка, — укоряющий взгляд и покачивание головы, — А я тебе подарочки привез. Выбирал, все думал, как ты обрадуешься. Эх, Альса, Альса…

На жалость берет. Знаю я его актерские способности, однако все равно действует. Сейчас, по сюжету, я должна кинуться ему на шею.

— Прости, Норв. Это из-за книги, что я пишу. Совсем замоталась…

Он откинул плащ, продемонстрировав широченный красный пояс, уперся кулаками в бедра. Блеснули зубы, блеснула серьга в ухе, засверкали застежки на новой бархатной курточке.

— Ну, ну, — хмыкнул он, — знаю, как ты мотаешься. В монастырь только ночевать ходишь. Да и то не всегда.

— Кто тебе это сказал?

Он фыркнул.

— Подружка твоя. Дана Эрбова.

Ах, ехидна рыжая. Ошалела от ревности. Интересно, как она догадалась, что мы с Норвом не просто случайные знакомые? Уж я конспирировалась, конспирировалась… или он сам ей все выложил?

— Дана ошиблась, — сказала я мягко, — я хожу не к Сычу, а к Мотыльку. Сам видишь: Сыча нет, а я здесь. Меня интересует стангрев, только он.

Норвово лицо вроде бы оттаяло. Он шагнул ко мне, положил руку на плечо.

— Ладно, голубушка. Я ревнив, но в меру. Бог с ним, с Сычом. Я так рад тебя видеть.

— Я скоро уезжаю, Норв.

Он осекся.

— Это когда же?

— Скоро. Напишу книгу, и уеду. Отец меня зовет. Домой.

Это я к тому, чтобы он не раскатывал губы по поводу моих лабораторных опытов. С этим покончено. Похоже, он растерялся. Раньше я никогда не заводила разговоров об отъезде.

— Альса…

Взял обеими руками меня за плечи и потянул к себе. Испытанный способ — сначала приласкать, а потом вить веревки. Я уперлась кулаками ему в грудь.

— Норв, не надо.

— Что — не надо?

— Не надо. Убери руки.

— И не подумаю.

Мне не хотелось с ним ссориться. Несмотря на то, что он меня использовал и все такое. Я отводила глаза.

— Уходи. Пожалуйста, уходи.

Дверь скрипнула, приотворившись. Стуро, стой на месте! Ты слышишь? Ире гварнае?

— Эй, голубушка, ты меня обидела. Я тебе не прислуга — поди туда, поди сюда!

— Норв, я же не гоню тебя… то есть… Слушай, я вечером зайду к Эрбу, поговорим спокойно…

— Темнишь, подруга. Темнишь. Избавиться от альхана хочешь? Ну-ка гляди мне в глаза! Рассказывай, что у вас с Сычом было?

— Ничего! Тебе какое дело? Отпусти меня. Я в твои дела не лезу. Не спрашиваю, сколько у тебя подружек, жен и детей!

Он неожиданно отпрянул.

— Кто тебе это наврал? Эрб? Волг? Да? Волг, паршивец?

Дверь снова скрипнула. Норв бросил подозрительный взгляд мне за плечо.

— Там кто-то есть?

— Это Мотылек, — поспешно обьяснила я, — Он любопытный, подглядывает. Мотылек! — я перешла на стангревский найлерт, — Не надо выходить. Я сейчас его прогоню.

Ошибка. Я поняла это, не успев договорить последней фразы.

— Так он знает человечью речь, этот твой Мотылек?

До сего момента стангрев оставался для Норва всего-навсего животным, тварью. И еще я не учла — незнакомый язык лишь доказывал, что сия тварь разумна. А значит с нее и спрос другой.

— Дай-ка я взгляну на этого Мотылька…

Он отпихнул меня с дороги.

— Осторожнее! Там собаки!

Норв моментально замер. Но дверь уже распахнулась. Стуро явился во всей красе.

Пауза.

Стуро медленно шагнул через порог. Оскалился ослепительно, разинув сделавшийся вдруг ненормально широким рот. Крылья дрогнули, шевельнулись, стали колоколом, увеличивая не слишком впечатляющие объемы.

Вероятно, это угрожающая поза, подумала я отстраненно. Вроде вздыбливания шерсти и выгибания спины. Значит, аблисы не совсем чужды некоторой агрессивности. Интересно, будет ли он шипеть?

Стуро зашипел.

Норв попятился. Запустил пальцы за пояс, и сразу же вынул. Из ладони, шелестнув, выпорхнуло лезвие.

— Норв, не смей! — я всунулась между ними, растопырив руки, — Если ты к нему прикоснешься, я спущу собак!

До собак надо было еще добежать, но те, не желая оставаться в стороне, создавали грандиозное шумовое оформление из комнаты.

Норв ошарашенно глядел поверх моей макушки. Лезвие покачивалось в опущенной руке. Он сделал еще пару шагов назад.

Неужели испугался? Норв, который каждый месяц по два раза пересекает Кадакар, будто собственный сад? Норв, который гуляет по Горячим Тропам, как по аллеям?

— М-мотылек… — выговорил он странно охрипшим голосом, — Вот, значит, как… Мотылек, значит. А Данка сказала — Сыч. А это — Мотылек, чертова кукла…

— Уходи, Норв, — взмолилась я, — Уходи, пожалуйста.

Пауза.

— Дура, — Норв облизал губы, — Дура. Дура. Сама не понимаешь, что творишь. Это же Кадакар. Богом проклятый, людьми забытый. Нельзя… нельзя с ним шутить!

— Я не шучу.

— Ох, ну и дура… Что смотришь, тварь? Что смотришь?

Последнее, должно быть, относилось к Стуро. Тот снова зашипел и попытался оттолкнуть меня с дороги. Я уперлась изо всех сил.

— Люди простят, Кадакар не простит. Берегись!

Норв обвиняюще вскинул руку — я отшатнулась от лезвия. Ударилась спиной о стоящего сзади Стуро. Норв взглянул на нож, словно только что вспомнил о нем, сложил пополам и спрятал за пояс.

Драки не будет. Уже хорошо. Теперь Норв глядел на меня. Красивое лицо его выражало не злость, нет. Скорее сожаление. Он покачал головой.

— Одумайся, глупая. Потом поздно будет. Вспомнишь меня, когда…

— Уходи, — прошептала я почти беззвучно.

Лопатками я касалась Стуровой груди. И больше всего боялась, что он отодвинется.

Норв негромко свистнул. Лошадь фыркнула, выплевывая выдранную из кровли солому, подтрусила к хозяину. Брякнули бубенчики, Норв вскочил в седло. Покружил, горяча лошадь, еще раз взглянул на нас.

— Бог с тобой, Альса.

И умчался прочь.

Мы некоторое время стояли не двигаясь. Смотрели на тропу. Потом Стуро вздохнул, и я ощутила волну тепла на затылке.

— А он звал тебя по имени… — сказал Стуро очень тихо.

Это не было вопросом, и я ничего не ответила. Зато спросила сама:

— Норв достал нож. Хотел убить тебя, да?

Молчание было таким долгим, что мне показалось — Стуро не счел и мой вопрос вопросом.

— Нож? — пробормотал он наконец, — Какой нож?

Я оглянулась. Он смотрел в сторону тропы.

— Норв тут размахивал ножом, ты что, не заметил? Он хотел тебя прикончить?

— А… нет. Не хотел. Не знаю.

— Что — не знаешь?

— Ничего… не знаю… — он зажмурился.

— Стуро…

Почему-то в этот момент мне стало страшно. Будущее сдернуло розовые занавесочки, явив пропасть и тьму кругом, и холод, и головокружение, и равнодушные тычки ветра, а под ногами — немыслимо тесно от подступившей пустоты, а опора — вздрагивающая рука стоящего рядом, а путь — по едва различимой, туго натянутой струне, вперед, только вперед.

Что там Ирги говорил о Лезвии?

Я тряхнула головой, избавляясь от неприятных мыслей. Зачем каркать заранее? Все будет хорошо. Все будет очень хорошо, правда, Стуро?

— Пойдем в дом.

Мы вернулись в комнату. Редда вскинулась Стуро на грудь, обнюхала, обследовала на предмет целостности, лизнула в губы и перешла ко мне. Ун возбужденно крутился под ногами.

Стуро отворил дверцу в печке, принялся шарить внутри кочергой. Я села за стол. Попробовала сосредоточиться на работе. Не получилось. Из головы не шло Норвово: «люди простят, Кадакар не простит». Что он имел в виду? Стуро — сын Кадакара, а что я знаю о Кадакаре? Что он волшебен, коварен, непостоянен? Что он — одна сплошная аномальная зона? Что он внушает ужас? Значит ли это, что мой Стуро аномален, коварен и ужасен?

Что за чушь! Какого дьявола я слушала невежественного альхана, который и имени-то своего написать не способен? Это все лираэнская привычка — повсюду искать подвох. Это отец меня натаскал…

Отец. Я ведь больше никогда его не увижу. Я попыталась вызвать в памяти его лицо, но память отказала. Словно что-то защелкнулось в голове. Приоткроешь дверцу, а изнутри как рванут — нельзя! Не суйся! Не смей!

Наверное, это потом будет — тоска, раскаяние, угрызения всякие. А пока — нельзя.

Ох, ладно. Ладно. Пусть только Ирги вернется, а там все образуется.

Тихонько грохнула кочерга о железный лист. Стуро сидел на дощатом полу перед печкой. Черные диагонали крыл крест-накрест перечеркивали согбенную спину. Я встала, подошла к нему.

— Милый…

Он сидел, обняв колени. Глядел на огонь, замкнутый закопченой рамкой дверцы. Я перешагнула через упруго выгнутый пучок прутьев-пальцев, обернутых вороненой кожей и села на пол, рядом с ним.

— Стуро. Ты скучаешь по дому?

Молча посмотрел. Зачем спрашиваешь? Неужели не ясно?

— Ты бы вернулся, если бы… если бы это было возможно? Если бы прямо сейчас сюда вошла твоя мать и сказала: «Идем домой, сынок… Где ты был так долго?»

Взгляд у него сделался беспомощным. Он выпустил свои колени, неловко повернулся, схватил меня за плечи и прижал к себе. Изо всех сил прижал, так, что острый птичий киль его врезался мне в грудину.

— Я не хотела… — пробормотала я сквозь спазм в горле, — не хотела я… Ты простишь меня? Простишь?

Он ничего мне не ответил.

Ирги Иргиаро по прозвищу Сыч-охотник

— Слышь, паря, долго еще ехать-то?

— Не, маленько ужо осталось, не беспокойсь. Вона — того, счас своротим. Деревня тама. Косой, сталбыть, Узел. Оттеда рукой подать.

Кучер крякнул, хлопнул вожжами:

— Н-но-о!

Бутыль в мешке моем отчетливо булькнула.

Давненько, дружище, не приходилось тебе пропорцию выверять, кады то, чему положено быть жидким и капающимся (десять капель на персону, плюс двадцать на круг, для гарантии)… Пробка неплотная, другого объяснения не нахожу. Фирменное зелье, рецепт Тана, одобрено Красавицей Раэлью, безнадежно засохло и капаться не желало ни в какую. Пришлось приблизительно наковырять щепочкой (которая в довершении всего еще и сломалась, прилипнув к остаткам зелья на дне флакона…)

Разболтал в бутылке белого вина, и теперь дело за малым — оформив бумаги, выпить. Так сказать, на посошок (сам-то хлебать не буду, ученые, чай, изобразить, что пьем да слить на пол потихоньку). А потом препроводить гостей дорогих к Эрбу, на ночевку. Да через полчетверти навестить господина нотариуса в комнате его. Копию бумаги взять. Не оставлять следов, которые могут вывести на Стуро, на Альсу… Потому как — хошь, не хошь, — а подписывать завещание придется «Ирги Иргиаро». Сталбыть, ежели когда кто вдруг решит в архив Городской Управы Арбенора нос сунуть, да бумажку сию там обнаружит — станут и Стуро искать, как наследника, да и свидетелей пошерстить могут. «Кошачьи лапы» — енто вам, почтенные, не «цапы» городские. Даже не «хваты» из Тайной Стражи.

— Эй, любезнейший, — окликнул хмырь сушеный из возка.

— Туточки я, господин хороший, — Сыч-охотник свесился с седла, засунул башку в окошко.

— Что-то долго мы едем.

— Дак енто — почти прибыли. Вы ж, господин хороший, навроде как бывали здеся? В Бессмараге, то есть?

— Видно, слишком давно, — вздохнул нотариус.

Ничего, уважаемый господин Оденг. За беспокойство и плочено сорок желтых, заместо десяти. Ежели б мало показалось, не поехали бы, э?

А расклад я склепал основательный. Как учил Рейгелар:

«— Чем больше в игре правды, тем она убедительней».

Обработал кочерыжку на совесть. Дед Сыча-охотника, тилатский контрабандист, держатель «Дерева» (правда — Косматый Лаэги не последний человек в Тилате был), так вот, дедушка преставился. А Сыч-охотник из Тилата уехал уже давно, «потому как дела енти нам не того. Не по нутру, то есть. Охотники мы, сталбыть» (разве не правда?). И старший брат долю дедова наследства деньгами передал (тоже правда. Почти, то есть). И таперича, раз у Сыча желтые имеются, «надыть, значит, того — чтоб по закону все. Чтоб, ежели че приключится, так побратим бы — енто. Чтоб владел. Наследством, то бишь» (и это ведь тоже правда. А кроме того, официально оформленная бумага с именем будет работать при въезде в Андалан. Как удостоверение Стурьей личности).

Вспомнил изумленную физиономию секретаря господина нотариуса:

«— Завещание? Ты хочешь составить завещание?

— Оно самое. Дельце наше, сталбыть. В „Драконоборце“ присоветовали — к господину Оденгу, потому как — сам-лучший нотариус. Так-то, паря. Докладай, сталбыть. Об ентом. Об посетителе.»

Сам-то нотариус среагировал довольно спокойно на косматого тила из глухомани, желающего изъявить свою последнюю волю. Видать, не первый сумасшедший клиент у почтенного господина Оденга. Платил бы денежку, а уж в здравом он там уме, али не в здравом… Оно и хорошо. Даже вон к черту на куличики поехать согласился. Как про Бессмараг услыхал, обрадовался вроде как. Ладно, что тебе до него.

Ох, ребята, ребята!.. Трус я. Самый распоследний. Всю дорогу до Арбенора по полночи чушь разная мерещилась. Ведь знаю, что не может ничего особо приключиться, что собаки с вами, да и вы у меня не лыком шиты. Все знаю, а только не на месте душа. Хоть что делай. Ниче, скоро уж. Скоренько.

Навестил арбенорский рынок. Рынок… Отвыклось малость от шумотни да толкотни — в Долгощелье живучи отвыкнешь… Вопли зазывал, перебранки продавцов с покупателями и меж собою — гулом в башке, кто-то дергает за рукав, кто-то чем-то трясет прямиком перед рожей… Да уж, ребята. Непросто оказалось отодрать с ушей и глаз, скомкать, кинуть под ноги и растоптать гудящее наваждение. Да при всем при этом еще и про маску не забыть. Ворочать тупым тильским кочаном, застывать периодически, хлопать себя по лбу да чесать в затылке… Арбенор. Столица. Итить.

В винном ряду меня надуть хотели. Шустрый малый с бегающими гляделками вознамерился всучить Сычу-охотнику черт его знает, какую бурду под видом «вина из Каорена». («Эва. А печать где?» «— Какая тебе еще печать? Во, гляди — бутыль! Из самого Таолора. Знаешь, небось, Таолор?» «Видал, того. А енто, паря, не вино. Енто — ослиная моча. Так туточки и написано. Вишь — „Моча. Ослиная“. Ага.»), — и прошел дальше, оставив его с раззявленной пастью. У другого торговца, степенного бородатого альда, приобрел, что собирался.

Мешок набит до отказа — толстенький сверток с Альсарениными иллюстрациями и досками («— А за срочность доплатить бы полагается…» «— Мало ли че те полагается. Плочено, чай. Полномочиев мне не давали, доплачивать. Ишь!»), — две бутыли орната, белого каоренского вина, да две — красного, тлишемского, да бутыль тагу арат, «львиной крови», с Тамирг Инамра, из Кхарета. Да круглобокенькие фляжечки лимрской, аж три штуки. Да, вот так. В конце концов, имею право, э? Капюшон суконный с пелериной для Стуро — хотел сперва шапку купить, токмо ведь они все из меха, шапки-то, — не наденет козява «мертвую шкуру». Подыскал вещь суконную, добротную, тепленькую да красивую — пелерина фестончатая, хвост длинный, с кистью, отворот имеется, который ежели опустить, так не то что клыков — носа не видать. Шаль барышне, самая что ни на есть тильская шаль из козьей шерсти, такая, что в колечко женское протянуть можно. В тильских шалях уж кому и разбираться, как не тебе, приятель. Дед привозил маме шерсть от своих коз, а мама пряла и вязала шали. По серому фону — белый и рыжеватый узор… Продавец-то, космач, как личность Сыча-охотника углядел, да про шаль услышал, сразу, видать, лучший товар выложил. Поболтали с ним малость по-тильски. Осведомленный мужик попался, перекупщик — он контрабандисту сродни. Дерево наше теперь Радги держит, брательник мой троюродный. Это мы с коз переехали. Как были козы Косматых Варт лучшими в Тилате, так и остались. И шаль, что Альсе куплена, из шерсти потомков коз деда Лаэги… Такие пушистые шали, между прочим, прекрасно меняют общий силуэт. Да и капюшончик малость скрадывать Стурью сутулость станет. Еще поразмыслил и купил плащ. Красивый плащ, синий. Как до дела дойдет, поменяемся со Стуро. Он этот наденет, а я — его, который Альса привезла.

Озаботился, короче. Приготовлениями, то есть. Полсотни — как не бывало. Зато приятно.

Всегда завидовал легкости Великолепного в обращении с деньгами.

«— Это все — пыль, мусор. Они затем и нужны, чтобы о них не думать.»

И поглядеть на него — странствующий аристократ, да и только. А слухи… мало ли какие про кого ходят слухи. Не могу представить себе Великолепного маленьким рыночным воришкой-попрошайкой. Не могу.

Между тем возок господина нотариуса уже въехал в Косой Узел. Теперь действительно — уже совсем недалече. Как они там? Все ли благополучно?..

— Счас мы, господин хороший. Енто. Лошадку вот…

Нотариус кивнул.

Я свернул к Эрбову трактиру. Спешился, похлопал по шее битюжка:

— Хороший парень, хороший. Счас хозяина твого вызовем.

Обстучал снег с сапог, обтряхнул с плеч. Весна-то опять на зиму оглядывается. На месте ли приятель мой ингский? Хотя — куды ему деваться-то, сидит, небось, пивко глушит. Того, сталбыть, с арварановкой.

Так и есть.

— О, вернулся уже? Здорово, Сыч.

— Здорово. Спасибочки за конягу. Приберешь его, э?

Имори вышел за мною на крыльцо, подхватил за уздечку своего лошадюгу, а Сыч-охотник нацепил оставленные у Эрба в сенцах лыжи, еще раз поблагодарил друга Имори и двинул догонять возок.

А возок почти нагнал — кого бы вы думали? Именно. Альсу. На ловца, как говорится, и зверь бежит…

Альсарена Треверра

Ну вот, опять снег зарядил с самого утра. Как будто не было солнца, проталин и распевающих синиц. Одно хорошо — не так скользко. Правда, если снегопад будет продолжаться, тропинку заметет. А лыж у меня нет, да и ходить на них я не умею.

Я миновала околицу, начала подниматься к Долгощелью. Поворот — стена можжевельника и молодых сосен скрыла от меня вид на долину. В деревне мне пришлось давать крюка по огородам, только бы не проходить мимо трактира. Не хотелось лишний раз встречать Норва, если он еще здесь. Да и Данку. Надо же, она, оказывается, за мной следила… не знаю, что и подумать на это.

Книга практически дописана. Остались заключение и приложения. Нельзя сказать, что она удовлетворяет меня полностью. Наверное, исследование не совсем точно, вероятно, не полно, конечно, писалось в спешке. Но что делать? Надо оставить в Бессмараге хоть что-то.

Прости, отец. Но ведь книга будет под чужим именем. Твоя дочь к ней никакого отношения не имеет. Да и не узнаешь ты об этом никогда… надеюсь.

— Эй, эй! Барышня Альсарена!

Я обернулась. Из-за поворота, на протоптанную мной тропку выкатил крытый возок, влекомый гривастой лошадкой. Сбоку на лыжах бежал Ирги. Он махнул мне палкой.

— Эй, обожди! Подвезем!

Я подпрыгнула, потрясая папкой.

— Вернулся! Вернулся!

Кинулась обратно, спотыкаясь в снегу. Миновала разгоряченную лошадь, налетела на Ирги, повисла у него на шее. Он неловко подхватил меня. На запястьях у него болтались палки.

— В точности сполнил порученьице-то, — объявил он громогласно, — В щечку чмок с тебя.

Я не очень поняла, о каком порученьице речь, но с удовольствием сделала чмок в щечку. Ирги бережно отодвинул меня, указав глазами на остановившийся на несколько шагов впереди нас возок.

— Они сперва артачились. За срочность, грят, доплати. А я им-во! — сложил из волосатых пальцев фигу и повертел перед моим носом, — Так что енто… все чин чином. Полный мешок. Там, в возочке.

А, это он про гравюры и граверные доски. Из возочка смотрел на нас пожилой альд в лисьей шапке. С козел смотрел другой альд, помоложе, и шапка на нем была из овчины.

— Мы тебя заждались, — сказала я шепотом, — Что-то неспокойно было.

Он нахмурился.

— Потом. Потом расскажешь.

Подтолкнул меня в спину. Мы двинулись к возку.

— Вона Долгощелье-то! — заорал Ирги, тыча пальцем в кусты на горе, — Вона, видать уже!

Возница и господин в лисьей шапке поглядели на кусты, потом снова на нас. Я пихнула Ирги локтем:

— Познакомь нас, Сыч.

— Енто господин нотариус с Арбенору! — продолжал голосить Сыч-охотник, — самый что ни на есть лучший нотариус, во как. А енто барышня марантина. Она у меня того, свидетелем будет.

— Альсарена Треверра, — представилась я.

— Очень, очень рад, — неожиданно радушно отозвался обитатель возка, — Клайб Оденг, к вашим услугам. Нам по пути, не так ли? Соблаговолите составить мне компанию?

Он отворил дверцу и я забралась в тесное, обтянутое кожей нутро. Возница щелкнул поводьями. Повозка, крякнув, потянулась дальше.

Господин нотариус среагировал на марантинский плащ однозначно. Всю дорогу до Долголщелья он красочно жаловался на проклятую подагру и боли в суставах. И почему-то очень удивился моему предложению пересмотреть свою диету. Наверное, ожидал, что я исцелю его наложением рук тут же, в повозке.

— Вот мы и добрались, господа хорошие! — жизнерадостно возопил снаружи Сыч, — А вот и братец мой названный… Эй, эй, друг сердешный, ты что, очумел? Кыш, негодник! Вот я тебе задам!

Кричал он не на Стуро, а на собак, которые вынеслись из дома, едва парень приоткрыл дверь. Ун завалил хозяина в снег, и, восторженно гавкая, лупил его лапищами в живот. Редда вела себя немного сдержаннее.

Возок остановился, мы с нотариусом полезли наружу. Вернее, он вылез первым и галантно подал мне руку.

Стуро уже освободил Ирги от лыж и лыжных палок. Помог ему подняться. Они топтались, отряхиваясь, хлопая друг друга по плечам. Возница, вытаскивающий из-под сиденья увесистый сверток, обернулся, разглядел, наконец, Сычова братца и ахнул:

— Ой, да чтоб мне ослепнуть!.. Что это у него на закорках болтается?!

— Крылья, — ответила я со сдержанной гордостью.

Тут Стуро оставил Ирги. Распахнув объятия, подбежал ко мне. Глаза его светились такой радостью, что мне не достало духу лицемерить перед чиновником из города. Мы обнялись и расцеловались на глазах изумленной публики. Только после этого аблис соизволил обратить внимание на посторонних трупоедов.

— Д-добрый день! — вежливо поздоровался он на лиранате. Одарил всех саблезубой улыбкой.

Возница вздрогнул, а господин нотариус нашел в себе силы что-то пробормотать в ответ. Кажется, Стуро доставляло удовольствие ощущать их замешательство, и, что греха таить, некоторый испуг. Во всяком случае, улыбался он во весь рот.

— Давайте в дом, господа хорошие, — пригласил Сыч Охотник, — И ты, парень, тож заходи, — это вознице, — Я правила знаю. Два свидетеля надобны, чтоб все по закону.

Возница привязал лошадь к крыльцу, повесил ей на нос торбу с овсом и вслед за нами вошел в дом.

В комнате сразу стало тесно. Некоторое время все суетились, гремели табуретками, рассаживались. Я со своим кульком попыталась улизнуть за печку, чтобы там всласть налюбоваться на гравюры, но меня вернули обратно.

Господин Оденг разложил на столе писчие принадлежности, раскрыл принесенный с собой футляр для бумаг, а из него вынул два одинаковой величины листа.

— Любой важный документ составляется в двух или более экземплярах. В данном случае рекомендую ограничиться двумя бумагами — оригиналом и его полноправной копией. Из них первый останется у вас, милейший, — кивок Сычу, — а вторая поедет в столицу и будет храниться в архивах городской управы на случай утери или осложнений. Текст звучит следующим образом: «Я, имярек, находясь в здравом уме и твердой памяти, завещаю свое имущество, каковым является то-то и то-то, наследнику (имя наследника)».

— Значитца, — Сыч поскреб в шевелюре, — с ентой бумажкой никто у парня деньгу отобрать не смогет?

Господин нотариус улыбнулся.

— Законным образом — нет.

— Ага, — обрадовался Сыч, — вот и ладныть. Пиши, господин хороший. Я, сталбыть, Ирги Иргиаро, по прозвищу Сыч, енто самое, в памяти и в уме… А наследник — вона, брательник мой.

— Что они делают? — шепнул мне на ухо Стуро. Он так и не сел, торчал у меня за спиной, вздыхал и переминался.

— Завещание. Потом объясню.

Сыч посмотрел на наследника и ткнул пальцем в бумагу.

— Того, господин. Это самое. На лиранате парень ни в зуб ногой. Он на найлерте балакает. На старом найлерте, такое дело.

— По желанию клиента документ может быть составлен на двух и более языках. Хотите продублировать текст на найлерте?

Сыч закивал. Перо плясало по бумаге, выделывая красивые загогулины.

— Завещаемое имущество — деньги?

— Да.

— Сумма, пожалуйста.

— Шесть тысяч. «Лодочек» каоренских.

Возница-свидетель присвистнул. Господин нотариус помедлил, прежде чем вписать в документ гигантскую цифру, однако никаких вопросов не задал и глаз не поднял. Скорее всего он был в курсе величины наследства, иначе как бы они с Сычом договорились насчет налогов? Впрочем, я никогда ничего не понимала в денежных делах.

— Имя наследника, пожалуйста.

— Э-э… Да пусть он сам назовется. Барышня, переведи, того, чтоб сказал господину нотариусу, как кличут его.

— Мотылек, скажи господину нотариусу, как тебя зовут. В документе необходимо твое имя.

Стуро заволновался.

— Я… — пробормотал он, — Иргиаро… да.

— Мотылек Иргиаро, — уточнила я.

Нотариус поднял бровь. Стуро засопел сердито.

— Нет. Мотыль. Мотыль Иргиаро.

Сыч ухмыльнулся, кусая кудрявый ус.

— Его зовут Мотылек, — обьяснила я, — он пока не очень хорошо знает лиранат. И еще, будьте добры, отметьте в бумаге, что он является стангревом. На найлерте — аблисом.

— «Наследник — стангрев Мотылек Иргиаро», — Зачитал написанное господин Оденг.

— Мотыль! — упрямился наследник.

Я обернулась, схватила его за длинную прядь, потянула к себе:

— Не шуми, пожалуйста, — шепотом, — Что ты за имя себе выдумал? Ты знаешь, что такое «мотыль»?

— «Мотылек» — маленький, «мотыль» — большой. Я знаю. «Козявка» — маленькая, «козява» — большая.

Железная логика.

— «Мотыль» — это такой красный червяк, который живет в воде. Личинка комара.

— А «Мотылек» — это маленький красный червяк? — в голосе его зазвучала обида.

— Балда. «Мотылек» — это бабочка. Ночная бабочка. С крыльями.

Нотариус не интересовался насекомыми. Он заполнил второй экземпляр, проставил число и год.

— «Сим удостоверяю, Клайб Оденг, нотариус». Завещатель, подпишитесь. Писать умеете?

— Дак енто… — смутился Сыч, — как нито накорябаю имечко-то свое. Небось не крестик поставлю, о как!

Высунув язык, накорябал. Каллиграфическим почерком. Господин Оденг пошевелил бровями, но ничего не сказал. Профессия не позволяла ему обращать внимание на странности клиентов. Он пододвинул бумаги ко мне.

Потом подписался возница. Он был как раз из тех, кто способен нацарапать буквы своего имени, и потому считал себя полностью грамотным. «Люг Срока» — написал он, потеряв в фамилии одну гласную.

Нотариус накапал сургуча, подвесил печати, вручил документ Сычу, а копию спрятал в футляр.

— И запомните, — сказал он, — второй экземпляр я сдам в Арбенорскую городскую Управу. Если когда-нибудь возникнут вопросы или осложнения, вы знаете, куда обращаться. Советую также, — тут он обернулся ко мне, — растолковать это наследнику. Боюсь, он не совсем понимает смысл наших с вами действий.

Я заверила, что все объясню. Тем временем Сыч Охотник достал откуда-то черезвычайно грязную бутыль с чисто протертым пятнышком, открывающим клеймо Лимрской винодельни. Расставил на столе щербатые кружки.

— Выпьем, господа хорошие. За введение в права, сталбыть.

— Что ж, за наследника, — согласился господин нотариус, задумчиво оглядев Стуро, скромно стоящего в углу.

Вино оказалось орнатом. Настоящим золотым орнатом, чтоб мне гореть! Подобное вино я пила недавно — в королевском дворце. Наследник наш быстро сообразил, в чем дело. Отпив глоток, он потрясенно уставился на бутылку.

— Спасибо, — поблагодарил господин Оденг, отставив кружку, — Поднимайся, Люг. Пора. Надо поторопиться.

Сыч засуетился.

— Надыть до деревни вас проводить, господа хорошие. Все чин чином, устроим вас наилучшим образом. Эрб-то как обрадуется! Столичные гостюшки редкость у нас туточки, уж и редкость!

Господин Оденг застегнул плащ и взял свой футляр.

— Нет, милейший. Не придется мне ночевать в деревне. В среду утром обязан быть в суде всенепременнейше. Рад бы остаться, да сам виноват: мне казалось, Бессмараг гораздо ближе. Лет уж двадцать прошло, как я тут бывал. Память подвела, а дела не ждут. Не провожай нас, милейший, мы быстро поедем.

— Как же так, на ночь-то глядя? — Сыч, похоже, растерялся, — По перевалу в темнотище… не боязно?

— Я не имею права терять время. Люг, вставай, кому говорят! — возница с томлением глядел на бутылку, — Прощайте, госпожа Альсарена. Прощайте, любезный Ирги Иргиаро, — и, на найлерте, — Прощайте, господин наследник.

Нотариус вытолкнул в сени Люга Сороку и вышел. Следом протащился Сыч, бормоча, что ездить ночью по перевалу себе дороже, и он, Сыч, на такое геройство ни за что бы не согласился, пусть его хоть озолотили бы.

Хлопнула дверь.

— Садись, Стуро, — сказала я, — в ногах правды нет. Давай-ка я тебе еще плесну. Понравилось вино?

Стуро сел на табурет. Пошевелил пальцем бумагу.

— Что это? Это важно?

— Важно. В этой бумаге указано, что ты являешься родственником Ирги. Теперь ты имеешь определенный статус в человеческом обществе. Никто не в праве называть тебя тварью или нечистью. Понимаешь?

— Не очень, — сознался наследник.

Я разлила орнат по кружкам.

— Со временем поймешь. Ирги сделал великое дело. Он заботится о тебе.

Снаружи скрипнули колеса, всхрапнула лошадь. Повозка покатила прочь.

Вернулся Ирги. Сыч Охотник слетел с него, как шелуха. Это по лицу было видно. По глазам, серьезным, хмурым. Первым делом он отнял у меня бутылку.

— Эй, куда? Там еще больше половины!

— Хватит. Что неспокойно? Ты говорила — неспокойно здесь?

— Да нет, все хорошо. Так, на душе свербело.

Ирги пододвинул табуретку и сел.

— Скучали, что ли?

Взгляд его сделался мягче.

— Скучали, — подтвердила я, — Волновались. Ты молодец, Ирги. Молодец, что привез чиновника.

Он накрыл ладонями наши руки, мою и Стуро. Я сжала его пальцы, погладила ласково.

— Пожалуйста, не уезжай больше никуда.

— Куда теперь. Теперь только вместе. Ну, или в поход. Уже там, в Андалане.

Взгляд его наткнулся на наполненные кружки.

— Вы чего это тут? Пьянствовать намылились? Это вино не для пьянки.

Он поднял свою кружку и попытался слить вино в узкое бутылочное горлышко.

— Жадюга, — возмутилась я, — все же на стол выльешь! Отдай нам!

Ирги не отдавал. Мы со Стуро не стали дожидаться, пока нас лишат божественного нектара и поспешили проглотить свои порции. Ирги совсем расстроился.

— Вот балбесы! Вы ж теперь… А!

Он махнул рукой. Я почувствовала замешательство.

— Как планы строить, так шесть тысяч, а как до дела доходит, так жмотничаем.

— Альса, — пробормотал он, — не жалко мне этого орната… я ж из столицы всякого разного привез, на здоровье… Сейчас, погоди, будь добра, дай подумать…

Стуро принес тряпку, подтер винную лужу.

— Не надо было нам пить, — сказал он.

Я зевнула, прикрыв ладонью рот. Вечно какие-то загадки. Надоело их отгадывать. Отгадывайте без меня… а я подожду.

Ирги Иргиаро по прозвищу Сыч-охотник

Господин Оденг, господин Оденг. Старый вы идиот. Так всегда — в самый последний момент выясняется какая-нибудь глупость. Ну да ладно, Ирги Иргиаро все ж таки не полный пенек. Откорректируем.

Итак. Пропорция… м-да-а, весьма приблизительная. Но попробуем… Четвертая четверти… Лошадь пройдет миль пять. Сталбыть, сморит их аккурат на выезде из долины. И двенадцатую четверти — беспробудно, а там уже растормошить можно будет. Значит, так и сделаем. Пускай они себе едут через деревню, а мы посидим малость, да и двинем через Ведьмину Плешь, короткой дороженькой. Перехватим. Бумажечку приберем, лошадку из долины выведем…

Я дождался, пока пьяницы мои закемарили — ничего, вот вернусь, все дела закончив, и — выпьем. Вам — винишко, мне — вожделенная лимрская… Накинул куртку новую, Альсин подарок, сказал собакам:

— Я скоро, — оттащил бумагу в тайник, влез на лыжи и рванул, потому что все-таки не очень уверен был в надежности пропорции.

Смеркается. Хорошо, места знакомые, а то пришлось бы — как бедняге Имори, с фонарем… Снежок продолжал лениво сыпаться из прорвавшейся подушки бога зимних Гроз. Лыжню, сталбыть, занесет. Тьфу, да что с тобой, Иргиаро? Это уже — болезнь. Ты еще от куста от каждого пошарахайся. Ведь любой из кустов может за тобой подглядывать, э? Ха-ха. Не смешно.

Надо бы еще до выхода пробежаться по силкам да западням моим охотничьим. Глядишь, какое мясцо и попалось, не проверял ведь, пока по столицам мотался. Соорудить чего навроде коптильни, заготовить провизию. А то ведь с одной стороны — пропадет, жалко, — а с другой — лучше денежки-то поберечь, когда возможность такая имеется.

Оно, конечно, на еде экономить — последнее дело, да только расход так и так приличный предстоит. За лодку лир, а то и два выложить придется, чтобы хозяин молчал, из той же жадности, да трех лошадей купить, да сколько в Ирейском Порту возьмут, одному Единому ведомо… Про Андалан уж и не говорю, поелику тамошних цен не знаю. Приличная одежда, хорошие лошади, дом, опять же… А сундук у тебя, приятель, не бездонный. Жалованье-то, небось попервоначалу невелико будет, что у солдата-контрактника, что у лекарских помощников. Вот кады ты, друг, десятку получишь, а ребята — статус лекаря…

Ладныть, Сыч. Ладныть. Неча телегу поперед кобылы запрягать. Мы покудова еще в Альдамаре. Енто ужо, перевал за спиной оставив, а лучше — в лодочке, плюх-трех, плюх-трех… Интересно, кстати, как Стуро отнесется к большой воде? Сперва река, потом — вообще море… Они же, аблисы, то есть, насчет водного пространства вроде — не очень… Тьфу ты, господи. Опять. Разберемся, чай. В крайнем случае свяжем. Глаза замотаем. Рот заткнем, чтобы не орал. Ну да, а капитан корабля и спросит — что везете, почтенные господа? Чего оно у вас дергается да извивается? Чего оно мычит так жалобно? Впрочем, поскольку про Стуро идущие по следу не знают, отработать нас это им не поможет. Помешает даже скорее. Потому что так обращать на себя внимание я не стану, они же знают меня… Кстати, еще одно. После Убера, перед Ирейским Портом, надо будет побриться да переодеться в приличное. Воспользуемся баночками с гримом, «постареем»… Проверить надо грим, а то, ежели пересох, как Таново зелье… Ежели пересох, мы его… сейчас… Говорил же Тан, говорил… Ага, вспомнил. Масло, топленый жир, чуток водички… Разведем, короче. Да и рецепты грима, кажется, есть у меня в бумажках. Порыться, сталбыть.

Вона он, возок-то, фонаришко светит. Вообще не понимаю, на кой черт енти фонари на повозках — освещает задницу лошадиную да кучера. Едем, дескать. Налетай, разбойнички… Ладно, не ворчи.

Коняга господина нотариуса брела еле-еле, все норовила с дороги свернуть и объесть куст какой, либо нижние ветки дерева, голые и невкусные. Кучер привалился спиной к стенке возка и тихо похрапывал.

— Стой, подруга.

Лошадь остановилась с готовностью. Я засунулся в возок, снял с пояса дедка футляр для бумаг, из него вытащил трубочку пергамента, копию завещания.

Вот и все, господин Оденг. Что ездили — вспомните, что завещание составляли — тоже. А вот имен — извините. Побочный эффект зельица. Оч-чень пользительный. Для вас для самого, кстати, тоже. Теперь мы вашего кучера разбудим, а вы спите дальше, до Ока Гор вам еще почти четверть трюхать…

Слепил снежок и шмякнул его кучеру в затылок.

Никакой реакции.

Ч-черт, этого только не хватало.

Набрал снегу, сбросил лыжи, запрыгнул на козлы рядом с ним. Запихал снег ему за шиворот.

— М-м, — сказал дружище Люг Сорока.

Пульс нормальный, дыхание тоже…

Перебрал, приятель. И, судя по всему — крепко перебрал. Пропорция, перем-мать!

Тихо. Спокойно. Хоть изругайся, хоть наизнанку вывернись — сейчас тебе их не поднять. И Альсина булавка тут не поможет. Просто нужно время.

Что делать-то? Бросить их так — нельзя. Места у нас тихие, лихих людей вроде не водится, а вот зверье… Кадакар все-таки. Еще решит снежный кот, например, подзакусить господином нотариусом…

Ладно. Слез с козел, напялил лыжи и пошел рядом с лошадью, подгоняя. Через пару миль снова попробуем растормошить кучера.

Свинство это, вот что я вам скажу. Самое что ни на есть свинство.

Альсарена Треверра

— Альса…

Ныла шея. Холодно. Под щекой — гладкие твердые доски. Кто-то скулил и теребил меня за юбку. Я проморгалась, зажмурилась, проморгалась заново.

Абсолютный мрак.

— Альса.

Встряхнули за плечо. Я нащупала руку, край одежды, пояс.

— Стуро… Почему так темно?

— Ночь. Мы спали. Уже ночь.

Кружилась и побаливала голова. Снотворное. Мощное, грубое снотворное. Фу-у, как же мне не везет на все эти зелья!

— Подожди. Отпусти меня Я зажгу свет.

Я разжала пальцы и Стуро выпал в темень.

— Вау, вау! — причитал кто-то, тыкаясь мне в колени. Жесткий, кудлатый. Ун.

— А где Ирги?

— Не знаю. — Стуро шарил по припечку у меня за спиной. Чиркнуло огниво. Жмурясь, я глядела, как он раздувает огонек и пересаживает его на промасленный фитиль.

— Как же так? Ушел куда-то гулять, опоил нас зачем-то… не понимаю…

Стуро открыл печную дверцу, заглянул в остывшее нутро.

— Давно ушел, — сказал он, — угли совсем прогорели.

Отодвинул вьюшку, принялся загружать в печь приготовленные еще с утра полешки. Внутренность осветилась, затрещала сосновая кора. Свет выплеснулся в комнату и я увидела Редду, столбиком сидящую у порога.

Дверца захлопнулась, оставив тонко сияющий оранжевый контур. Стуро перенес светильник на стол. Ун оставил мою юбку и занялся Стуровой коттой. Тот рассеянно потрепал пса за ушами.

— Он обеспокоен. Встревожен. И она тоже. Редда?

Редда вскочила, толкнула в дверь плечом.

— Р-р-ваф!

— Знаешь, милый, им, наверное, надо выйти. Давай отпустим их.

— Редда, где Ирги?

— Ваф! Ваф!

Ун взвыл.

Я отлепилась от табурета, охнула, схватившись за поясницу. Вот что значит просидеть скрючившись за столом добрую четверть. Да еще в выстывшем доме. Отворила дверь, собаки выкатились в сени. Стуро шел за мной со светильником.

Наружняя дверь была закрыта, но не заперта. Свежий снег перечеркнула полоска света. Даже следов никаких не видно. Если что и было — давно замело.

— Редда, Ун, где ваш хозяин? Ищите хозяина!

Псы покрутились у порога, потом пропали во тьме. Мы стояли в дверном проеме, Стуро прикрывал ладонью трепыхающийся огонек. Холодно. Темно. В небе ни поблеска, но снегопад прекратился. Я прислонилась к косяку.

Где-то в лесу скрипело дерево. Надрывно скрипело, неотвязно, не хочешь, а слушаешь. Я ясно видела его — высокого деревянного старика, по колено вросшего в землю. Ночью, в толпе отступивших на шаг соседей, стонет и стонет, раскачиваясь как от непреходящей боли. Надоевший всем старик, которому не дожить до весны.

Не дожить до весны.

— Пойдем в дом, — сказал Стуро.

Мы вернулись.

— Куда он мог уйти? Зачем? Зачем снотворное? Ты что-нибудь понимаешь?

— Снотворное было не для нас, — помедлив, ответил Стуро.

Я опешила. Не для нас? Для кого? Для нотариуса? Для возницы? Он наливал всем из одной бутыли…

— Он сам его пил. Вместе с нами.

Правда, это еще не значит, что он лежит сейчас где-нибудь под кустом. «Учили, вот и знаю», вспомнила я. Принялась рассматривать засохшие подтеки внутри кружек. Сладко. Липко. Не понятно. Поди, разбери, что это за зелье!

Стуро сидел, закрыв глаза. Брови сомкнуты, лоб наморщен. Потом пробормотал:

— Ирги был недоволен, когда мы выпили. Он чего-то ждал. Он… он имел какой-то план… да. Что-то, связанное с тем человеком, который писал бумагу.

Бумага составлена. Нотариус уехал. С ним — копия. Кажется, все в порядке.

Но Ирги думал иначе. Не понимаю. Голова болит.

— Что же нам теперь делать, Стуро?

Он помолчал, глядя на меня из чащи спутанных волос. Губы у него кривились.

— Не… не надо. Не беспокойся так… Подождем до утра. Собаки… они его найдут… Альса…

Да он сам перепуган. Никакой эмпатии не нужно, чтобы это увидеть. Вон, как глаза блестят… не слезы ли это?

Я почувствовала, как у меня расширяются зрачки. Стуро вдруг вскочил.

— Я… я пойду, поищу его…

— Нет! Стой!

Кинулась к нему, обхватила, прижалась покрепче. Перспектива остаться одной повергла меня в ужас.

— Пожалуйста, не бросай меня! Ты сам сказал… собаки найдут…

Он как-то сразу ослабел, обмяк. Ладонь его прикрыла мне затылок. Я слышала, как грохочет его сердце — словно молотком по лбу.

— Да. Собаки. Подождем.

Что мы, собственно, сходим с ума? Завели вот друг друга. Ведь ничего такого… подумаешь, ушел. Еще не повод. Еще спросим его, зачем весь этот балаган…

Остаток ночи мы провели на сундуке, тесно прижавшись. Пялились на светильник и молчали. Два раза Стуро оставлял меня, чтобы подбросить дров в огонь, и каждый раз я боялась, что он повернет в дверь, а там на улицу, и мне его уже не догнать.

Потом за слепым окошком мутная чернота приобрела сизый оттенок, постепенно перелившийся в молочную голубизну. Издалека, как из другого мира донесся печальный отзвук — в Бессмараге звонили к утренней молитве.

Начало второй четверти. Никто не вернулся. Ни Ирги, ни собаки. Ирги отсутствовал уже более полусуток, если считать, что он ушел, как только мы заснули.

Мы побродили по дому и Стуро обнаружил, что исчезли лыжи. Впрочем, нас это не удивило — по лесу просто так не погуляешь. Выбрались во двор — две смурные нахохленные тени. Потоптались, разглядывая путаницу собачьих следов. Следы почему-то убегали влево, в самые дебри. Мы прошли немного и завязли в сугробах.

— Я полечу над лесом, — сказал Стуро, — может он где-нибудь здесь, рядом, и ему нужна помощь.

— Собаки бы пришли за нами.

— Альса, — взмолился он, — ты пойми… Случиться могло что угодно… Собаки… а если они не могут отойти от него? Альса!

Я все понимала. Мне было муторно и тоскливо, но я все понимала. Вот только крыл у меня не имелось, чтобы осмотреть сверху весь этот проклятый лес.

— Лети, Мотылек. Только, пожалуйста, не приближайся к жилым местам. Вернись и все расскажи мне. Если и ты пропадешь…

— Я не пропаду.

Он поспешно чмокнул меня, развернул свои звенящие паруса и начал длинный разбег по пологому склону в сторону тропы.

Влажный зябкий воздух подхватил его, закинул в светлеющее небо, превратив в черный широкий треугольник. Треугольник очертил небрежную дугу, развернулся острием на юго-восток и растаял.

Я чуть не ослепла, вглядываясь в кадакарское обманчивое небо. Потекли слезы. Я села на порог пустого дома и поревела, уткнувшись в колени. Как вдова или нищенка.

Шло время. Легче не стало. Я потерла снегом лицо и принялась мерять шагами двор. К общему букету добавилось раздражение.

День на дворе! Где эти два? Где?

Не могу. Надо как-то действовать. Спуститься в деревню, расспросить… Нотариус точно ехал через Косой Узел, может там что-то заметили? Может он что-нибудь кому-нибудь сказал? Эрбу? Данке? Имори?

Я заметалась. Вниз, в деревню! Где этот крылатый негодяй? Надо идти вниз! Написать на снегу? Он же неграмотный. Нарисую стрелку — увяжется за мной. Как ему обьяснить, чтоб не совался в деревню? В любом случае он увидит мои следы.

Ну и пусть. Пусть видит, пусть тащится… Надеюсь, догадается не сваливаться сверху селянам на головы, а пешком притопает, ногами своими перебирая. И — вот еще что мы сделаем.

Я забежала в дом, разыскала там привезенный из Арбенора подарок — плащ с капюшоном. Вышла наружу, поозиралась. Пусто. Никакого намека. Ну и пожалуйста.

Зашагала в сторону тропы. На повороте, где скалы и сосны скрывали охотничью избушку, бросила плащ. Прямо поперек собственных следов. И отправилась дальше.

Ирги Иргиаро по прозвищу Сыч-охотник

Ага. Щас. Прям сами они тебе проснулись и побежали. Вперед кобылы.

Уж коли повезет, так повезет — старый добрый принцип. Какое-то время я шел на лыжах, но по разбитой езжалой дороге на лыжах не особо погуляешь. Подопечные мои все дрыхли и дрыхли, так что забрался Сыч на козлы, рядом с кучером Люгом, не замедлившим пристроиться у меня на плече. И нахрапывал в ухо, зараза. А господин Оденг из возка ему подсвистывал. На тормошение мое ни один, ни другой не реагировали совершенно.

От меня ничего не зависело, и мысли снова побежали по кругу, натягивая поводок. Досадные мелочи есть досадные мелочи. Не более того. А план наш, с какой стороны не прокачивай, выглядит вполне пристойно. На первый взгляд, во всяком случае. Да и на второй тоже, черт побери. Пошла прочь, зануда с колокольчиками, слышишь, вон пошла! Если бы могли найти — раньше бы отыскали. А сматываемся мы просто так. Надоела глушь Этарнская, ясно?

Нет, действительно. До Иреи не так уж далеко, да и затруднен перехват тем, что мы на плаву будем… И вообще, он возможен, перехват этот, только если по следу уже идут вплотную и знают, что нас трое. Брось, приятель. Брось. Загнать себя в угол ты еще успеешь. Вся жизнь впереди — сомневайся на здоровье, — а вдруг они все же полезут в Андалан? То есть, если поймут, что ты туда подался. Энидар сам из шкуры вылезти готов и других заставит, чтоб тебя заполучить. Может даже предложить обменять тебя на Даула… Нет. Эт’ ты хватил, Сыч. Этого Энидар не сделает. Никогда не сделает. Право убежища священно. Право убежища — это Кодекс. Даже Тан не предложит такого. Даже Рейгелар. Как он говорил тогда:

«— Игра игрой, только важно — не заигрываться.»

Беда в том, что партнер в моей игре — почти воображаемый. Слишком много приходится достраивать. Информации нет. А интуиция, черт ее дери, не поймешь, с чего — звонит во все колокольчики. Вот и бесишься ты, друг Ирги. И совершенно зря.

Повторил сделавшийся уже привычным ритуал — потряс кучера Люга, постучал по стенке возка.

У-у, паразиты! Разоспались, комар их забодай. Дрыхнут, как не знаю кто. Торчишь тут на козлах этих клятых, как… Да убери ты башку свою!

— М-м…

Ну, проснись, а? Проснись…

Бревно чертово! Еще один поворот и к Оку Гор выедем. Не трепыхайся, Сыч. Так и так проводил ты их чин-чинарем, все тридцать миль, чтоб им обоим спалось слаще. Ладно, спихну сейчас. В гостиницу сдам. И все.

Око Гор — лираэнский донжон с внешней стеной и рвом. Старый пограничный пост, таможня, казарма. А гостиница, тоже «Око Гор» — рядом. Гостиница серьезная, не Эрбову трактиру чета, человек на пятьдесят. По дороге в Долгощелье мы тоже тут останавливались.

Последний раз потормошив кучера, я соскочил на землю перед воротами, прошел немного вдоль забора, постучал в калиточку.

Скрипнуло окошечко, высунулся курносый альдский нос.

— Чего надо? — пара раскосых глаз сонно помаргивала.

— Чего-чего, ворота открывай. Господин Оденг, в Арбенор возвращается.

— Вот неймется, на ночь глядя… — ворчал слуга, уходя к воротам.

Отвалив правую воротину, удалился будить конюха. Я завел колымагу во двор, фонарь, висевший на возке, рядом с козлами, тушить не стал. Господин Оденг и дружище Люг на пару выводили замысловатые рулады. Я подождал малость, пока смутное «бу-бу-бу» перешло в полусонное шевеление.

Теперь-то красавцев моих разбудят, в комнаты препроводят — в общем, не нужен я им больше. Вон уже и конюх идет, тоже мрачный. Ниче, толстомясый, тебе зад поднять не вредно.

Пора потихоньку убираться. Извините, господин Оденг, дожидаться, пока вы изволите продрать глаза, не буду.

Вышел я за ворота, лыжи с палками — подмышку. Сюда — под горку, в возке, а обратно — пехом да в гору. Ладныть, приятель, перевал кончится, свернешь на свою тропку. Ребята, может, и проснуться-то не успеют. А то начнется — где был, зачем, бросил, ушел…

Скучали, ишь… Ничего, теперь уже — все. К выходу готовы. И засиживаться не будем. Имори, он тоже не идиот. Сообразит что к чему, если провозимся. А тут скажет Альса — закончила книжку раньше срока, видишь, какая я умница… Через перевал — к Канаоне, только до самой Канаоны не доедем. На последней стоянке перед Канаоной повяжем тебя, друг Имори. Извинимся да и пойдем своей дорогой. Лодочку…

Грохот копыт за спиной — гулкий в ущелье.

Несколько всадников — галопом.

Лошади — крупные…

На всякий случай — с дороги.

Шестеро.

Шестеро.

Трое быстро спешились.

Трое проскочили вперед и тоже спешились.

Не трое.

Двое.

Один остался в седле.

И впятером пошли на меня.

Спокойно, слаженно.

Силуэты — знакомые.

Как из снов моих силуэты…

Тан.

Алуш.

Даул.

Близнецы.

Вот и все, ребята.

Вот и все.

Нашли меня.

Полная связка.

Как в воду глядел…

Швырнул им в ноги лыжи, перехватил палки — ты учил меня драться двумя легкими палками, Тан… Вы не станете убивать. Вам нужно взять меня живым…

Я медленно отступал, пока не уперся лопатками в стену ущелья. Хоть бы посох мой, боги…

Близнецы синхронно пустили арканы, я пригнулся, бросив палки, ринулся головой вперед — выручайте, сто девяносто фунтов и скорость…

Прорвусь к лошадям — хрен возьмете меня.

Захват за шею — локтем в сплетение.

Прорвусь. Ребята ждут.

Скользящий — в плечо.

Короткий острый удар в грудину.

Темнота.

Альсарена Треверра

Я почти бежала. Хорошо, что под горку. Однако в боку скоро закололо, пришлось сбавить темп.

Снег скрыл все весенние отметки, весь лесной мусор. Чисто и бело. Насыпало порядком, дюймов на десять. Кромка юбки скоро обледенела.

Я спустилась почти до самой долины, когда небеса послали мне жуткий замогильный хохот и вой. Мне уже доводилось это слышать, но я все равно подпрыгнула. Вампирские позывные.

Низко, почти цепляя древесные верхушки, пронеслась черная комета. Вывернулась в воздухе, грохоча крыльями, сшибая ветки, и обрушилась на несколько шагов впереди меня. Взвился снежный фонтан.

Я подбежала. Стуро уже поднялся, растирая колено. Взлохмаченный, злой. В руках, как я и расчитывала, плащ.

— Куда?

— Где?

— Ушла! Ауара! В голове что? Что в голове?

— Где ты был? Ты его видел? Что ты видел?

— Нет! Нет его! Собак нет! Тебя нет!

— Тебя, знаешь ли, тоже нет! А я иду в деревню. К людям. Там можно узнать…

Он замолк, хлопнул глазами.

— Можно узнать?

— Надеюсь. Нам необходимо посоветоваться с людьми, лишенными навязчивых идей. Стуро. Что ты видел?

— Где лес кончается. Следы… собачьи следы выходят на дорогу. Которая на юг, из долины. И все. Я сразу вернулся. На дороге ничего не видно.

Почти до перевала долетел, пока я тут за сердце хваталась. Злодей.

— Надевай плащ.

— Что?

— То, что у тебя в руках. Надевай. Незачем крылища на людях демонстрировать. Не поймут.

— Зачем ты его бросила?

— Что бы ты его поднял!

— Альса! Это нарочно? Я сверху вижу — лежит… Я подумал…

Он не договорил, развернул обнову и тут же в ней запутался.

Да, этого я не учла. Мой плащ тоже черный.

— Извини. Не хотела тебя пугать. Дай, помогу. Ну что ты дергаешь, зацепилось же за крыло. Я решила, раз ты все равно отправишься за мной, то хоть чтобы в плаще. А ждать я тебя не могла. Я же не знала, когда ты вернешься…

Я оправдывалась до самого Косого Узла. Стуро молчал и дулся. В плаще и капюшоне он казался грузным, неуклюжим, даже как будто горбатым. На нас пялились из окон.

У трактира произошла небольшая заминка. Стуро и так поджимался, кося глазами по сторонам, и мне подумалось, лучше бы ему не появляться в скопище трупоедов. Мало ли что…

Я уговорила его постоять снаружи, в арке ворот, благо в доме напротив ничья любопытная физиономия не отсвечивала. Он поворчал, но остался. Надеюсь, за это время никто к нему не привяжется.

В трактире, за своим любимым столом напротив камина капитально расположились альханы. Похоже, они никуда не торопились. Вокруг вертелась Данка и Норв вяло ее пощипывал. Увидев меня, он осклабился, но руки не убрал. Я поздоровалась.

А вот Имори я заметила не сразу. Он сидел за дальним и темным столом, вдобавок в самом что ни на есть углу. Перед ним возвышалась кружища в добрых две кварты.

— Что, золотко, проведать пришла? Присаживайся рядышком. Нет, этак далеко, я тебя не разгляжу, давай к старику под бочок.

Я пересела, и мне сразу стал понятен столь странный выбор места. Весь небольшой трактирный зал был виден, как на ладони. Профессия, куда денешься.

— Как поживаешь, Имори? Не скучно? Ты, наверное, все здешние новости знаешь…

Дверь открылась. В зал один за другим вошли три человека.

Три чужих человека. Я замолчала на полуслове.

Первый — аристократ. Вроде и одет неброско, никакой показной роскоши, а сразу видно — голубая кровь. Высокий, смахивает на альда, но масть темновата. Полукровок, наверное.

С ним какой-то странный, маленький. Весь в черном, смуглый, а глаза светлые, кошачьи. Нервная, текучая походка. Мне почему-то подумалось, он актер или акробат.

Ну, и слуга. Длинный унылый найлар.

Абсолютно чужие, никогда не виданные мною люди. Имори наклонился, ткнув меня бородой в висок.

— Кто такие?

— Понятия не имею.

Маленький актер-акробат оглядел залу. На мгновение глаза наши встретились и я осталась в уверенности, что он прекрасно разглядел в темном углу и меня, и Имори. К ним порхнула Данка.

— Добро пожаловать, добро пожаловать! Лошадки ваши на улице? Сейчас кликну отца, о них позаботятся…

— Мы вряд ли задержимся, красавица, — остудил ее аристократ, — Эта деревня не Косой ли Узел?

Данка закивала, косы запрыгали по плечам. Имори пробурчал:

— Экие любопытные личности сюда захаживают. Сперва альханы, теперь вот эти… Золотые прииски у вас здесь, что ли?

Я заерзала:

— Почему ты так думаешь?

— Да железа на них под завязку. Ну и темная же компания…

Никакого железа я не заметила, но Имори виднее. «Темная» компания рассаживалась за другим дальним столом, как раз напротив нашего. Тут Имори что-то уронил и, тихонько проклиная кривые руки, полез под стол. Выбрался же он в торце стола, где и уселся, заслонив широкой спиной весь вид на незнакомцев. Еще месяц назад я бы приняла за чистую монету эти его перемещения. Теперь же было ясно: он «снял меня с линии», если я правильно помню пояснения Ирги.

Данка приняла заказ и унеслась на кухню.

Норв занимался содержимым тарелки и плевать он хотел на всяких посторонних. Молчуны Лант и Ньеф сразу нашли тему для оживленной беседы, зато Волг сделал на вновьприбывших стойку. Он прожигал их взглядами и стискивал кулаки. Чем-то они не пришлись ему по душе. Мне, признаться, тоже.

«— Видела в деревне чужих, барышня?»

И — арсенал на широкой лавке. Железо. Меч с гардой, шипастой, словно терновый куст. Черное ирейское зеркало.

Чужие.

Они? Они, те самые, кого Ирги ждал и для кого готовил шипастого ирейца? Зачем они здесь, если Ирги в их руках? Или они явились по его душу — тогда где он, почему ушел от нас?

Данка принесла на подносе бутыль и стеклянные бокалы. Оказыается, у Эрба и стекло имеется! Снова скрылась на кухне. Я подвинулась на лавке, чтобы лучше видеть.

Аристократ, морщась, вертел бутыль.

— Крысьи дети, — ни с того, ни с сего зашипел Волг, обращаясь в постранство, — плохо ветер нюхали… — тут посыпались непонятные альханские согласные, — кто им на берегу насвистел, мол, вдоль Алхари… (непонятно), давно крысам хвостов не крутили… (непонятно), их место в… (непонятно).

Норв двинул брата под столом ногой. Актер откупоривал бутыль, а аристократ, подпершись ладонью, со скукой глядел на альханского юнца.

Но Волг уже завелся. Он поднялся, сбросив Лантову руку, шагнул к незнакомцам.

— Волг, сядь!

Ноль внимания.

— Крысы, э! Хорош кусок, да не на ваш роток! Ваше дело… (непонятно), валите… (непонятно).

Его распирало от злобы. Определенно, мальчишку надо показать Этарде.

— Ци-ирк… — бормотал в кружку Имори.

Замах в сторону аристократа — тот лениво перехватил летящий в лицо кулак. Волг вдруг ахнул, поплясал на цыпочках и кувырнулся на бок.

Норв выскочил из-за стола.

Актер аккуратно разливал вино. Бедный парень извивался у него под ногами.

Норв одним прыжком покрыл разделявшее их расстояние. И неожиданно отвесил брату такого пинка, что тот откатился к самому камину.

Я не выдержала. Так ведь можно все ребра поломать! Прежде чем Имори смог меня остановить, я выпрыгнула из своего угла.

— Прекратите драку! Сейчас же!

И кинулась к пострадавшему.

А Норв и незнакомцы не думали драться. Норв расшаркивался:

— Прощения просим, господа, кровь у альхана горячая, а умишко по молодости небогатый. Он у меня еще получит, господа, за каждое слово в отдельности и за всю партию оптом, без скидки.

Волг скорчился у камина, прижимая к груди искалеченную руку.

— Уйди, — шипел он мне, — пошла вон… отвяжись…

— Правая же рука, Волг, не будь глупцом, покажи!

Тут я заметила, что Норв сменил адресат извинений. Теперь он приседал перед актером.

— Никаких претензий, любезный, — мягко сказал актер, — Просто небольшое недоразумение. Насколько мы поняли, ты и твои люди неплохо знаете окрестности. Не поможешь ли прояснить кое-какие вопросы?

Норв высказал самое горячее желание. Актер поднядся и направился к выходу, Норв за ним. Не хотят прояснять вопросы при посторонних.

Слава Богу, рука не была сломана. Но запястье распухало прямо на глазах. Связки если не порваны, то в лучшем случае сильно растянуты, и привести конечность в более-менее приемлимый вид могли только в Бессмараге.

Больше всего на свете Волгу хотелось вырваться и куда-нибудь убежать. Вернее, больше всего ему хотелось всех вокруг убить, но он все-таки понимал, что даже мечтать о таком нереально. Поэтому он всего лишь шипел, как умирающая гадюка и дергался. Я продолжала кудахтать, а Лант и Ньеф подняли его и усадили за стол. Аристократ и слуга-найлар тянули вино, ждали актера и скучали.

Конечно, сам Волг ни в какой Бессмараг не пойдет, придется тащить его силком. Я объявила это парням и они согласно закивали. Волг сказал в мой адрес какую-то альханскую гадость и получил по уху от Ньефа.

А пока надо сделать холодный компресс. Я выбежала на улицу за снегом.

Актер и Норв стояли на крыльце. Проскользнув мимо, я услышала странный ритмический перестук — актер барабанил пальцами по перилам. Нет, не по перилам, а по непонятной штуковине, подвешенной к поясу. Отдирая с оконного карниза ледяную бороду, я испытала неприятное чувство головокружения. Почему-то это связалось с ритмическим аккомпониментом.

Норв между тем быстро, вполголоса рассказывал. Опять же, краем уха я уловила:

— Нет, какие приятели… спор у нас был… мы не то, чтобы серьезно… поначалу… в четыре кнута… потом ножи… шутя обезоружил… я, господин хороший, такого и не видел никогда… ну, и собаки, конечно… не отозвал — разорвали б в клочья…

И это говорил Норв, который и под пытками не признался бы, что какой-то косматый дикарь, даже при помощи двух собак чуть не отправил на тот свет четверых прожженых контрабандистов. У меня хватило ума не таращиться на него, пробегая мимо. Он, к слову сказать, меня и не заметил. У него был вид сомнамбулы.

Я прилаживала на запястье пациенту платок с сосульками, когда вернулся псевдо-актер со своим тамбуринчиком. Он что-то сказал спутникам, они снялись, оставив деньги, и покинули зал. Даже не окликнули Данку, которая колдовала на кухне, наверняка желая поразить гостей своим кулинарным искусством.

Через некоторое время явился Норв. Лицо у него было потрясенное и в то же время сосредоточенное. Не говоря ни слова, он перегнулся через стол и отвесил брату затрещину. Волг попытался вскочить, но Лант и Ньеф держали крепко. Волг зарычал что-то по альхански и получил вторую затрещину.

— Ур-род, — выговорил Норв сквозь зубы, — Щ-щенок, — сплюнул на пол, выпрямился, — Собираемся, ребята. Сейчас же. Голубушка, — он щелкнул пальцами и посмотрел на меня. Неприязненно? С сожалением? — Выйди-ка со мной на два слова.

Он направился через кухню во двор. Я за ним. Раскрасневшаяся Данка повернулась от плиты, взглянула недоуменно.

— Мы уезжаем, Дана. Скажи отцу.

— Так скоро? Вы же хотели…

Норв уже вышел. Через двор двинулся к конюшне.

Мне пришлось встать в дверях, глядя, как он седлает четырех верховых и четырех вьючных лошадей. Норв не собирался отрываться ради меня от дела.

— Эти трое в Долгощелье отправились, — объявил он, затягивая подпругу. — Сычом твоим интересовались. Если ты, вроде моего идиота, еще ничего не поняла, спешу обратить твое внимание — это серьезные люди. Это очень серьезные люди. Я не желаю с ними связываться и тебе не советую.

— Что они говорили про Сыча?

Он повернулся, прищурился.

— Они ничего не говорили. Говорил я. Кажется наговорил слишком много.

Норв провел мимо меня оседланную лошадку. Оставив ее во дворе, вернулся. Задержался напротив.

— Альса… кажется, про тебя я ничего не сказал. Не благодари, просто к слову не пришлось. Собиралась сваливать — сваливай. И поскорее. Сегодня же. Бери своего инга — и вали к дьяволу. В Долгощелье не суйся.

— Почему?

— Ты дура, но я не желаю тебе зла. Напротив. Предупреждаю, видишь? Уходи.

Он похлопал меня по щеке и отправился за следующей лошадкой.

— Норв!

Мимо опять проплыл лощеный гнедой бок.

— Не торчи в дверях, мешаешь. Уходи, я сказал.

— Норв!

Он больше не обращал на меня внимания.

Во дворе уже громоздились тюки. Жилистые альханы и Эрб вместе с ними таскали поклажу из дома. Освобожденный от работы Волг злобно пинал угол сарая.

— Лант, парня нельзя просто так оставить. Его надо показать сестрам.

— Времени нет, подруга. Не развалится.

— А если с рукой что-то серьезное?

— Сам виноват. Посторонись.

Я отошла. В дверях стояла Данка — растерянная, озабоченная. За ней возвышался Имори.

Эрб отодвинул засов, распахивая большие ворота. Вдоль створки во двор скользнула громоздкая черная фигура, закутанная в плащ.

— Ой, кто это? — удивилась Данка.

Во тьме капюшона зловеще светились две желтоватые точки. Господин вампир собственной персоной. Не дождался, когда я выйду.

Он направился в мою сторону, неловко увернулся от лошади и уткнулся прямо в грудь материализовавшегося перед ним Имори. Отпрянул испуганно.

— Многовато незнакомцев за одно утро, — буркнул Имори.

Движение, слишком быстрое, чтобы отреагировать — капюшон слетел прочь, явив тонкую шею и узкое странное лицо, удивительно диссонирующие с тяжелой нелепой фигурой.

Теперь все таращились на бедного Стуро, даже альханы.

— Кто еще такой? — рявкнул мой телохранитель, профессиональным своим чутьем определивший, что это вам не наделавшая паники троица, и рявкать на парня можно без опасений.

Жесткие складки плаща подозрительно шевельнулись. Стуро отступил на шаг.

— Имори, это ко мне… то есть… ну, что вы на него все уставились? Это Мотылек, Сычов приятель.

Пауза.

Я обогнула Имори — Стуро сейчас же уцепился за мою руку. Он тяжело дышал.

— Не бойся, милый. Они не посмеют сделать тебе ничего плохого.

— Ты хочешь сказать, это и есть та тварь, которую ты… изучала?!

Имори потешно хлопал белесыми ресницами. Я ожидала, что Норв скажет на прощание какую-нибудь сальность, но он только усмехнулся невесело.

— Айда, ребята. Нечего зря по сторонам зевать. Пора нам. Прощай, Эрб. Прощай, Дана. С Богом, голубка.

Альханы повскакивали в седла и нестройной группой выехали за ворота. Донесся заливистый свист и лошадиный топот — кавалькада удалялась в сторону перевала.

С Богом, Норв. Больше не увидимся.

Пальцы Стуро сильнее сжали мою ладонь. Губы ткнулись в ухо.

— Ты что-нибудь узнала? Узнала, да? Где он?

— Здесь были люди, — ответила я, — Те, кого Ирги ждал. Те самые.

Лицо Стуро стало как кора у вяза, серо-зеленое. В глаза смотреть — только душу выворачивать. Я опустила голову.

— Наверняка ты их видел, этих людей. Они оставляли лошадей у крыльца, когда заходили в трактир. Они недавно уехали. В Долгощелье.

— Трое… — прошептал Стуро.

— Что?

— Трое. Их было трое. Ир… э-э… — Стуро стрельнул глазами по сторонам и не посмел произнести имени побратима даже шепотом, — Он говорил, их шестеро.

— Альсарена, — Имори тряхнул меня за плечо, — Что тут происходит? Давай-ка, выкладывай.

— Сыч пропал, — выдохнула я.

— Сыч? Куда еще пропал?

— Сыч? — Данка выскочила из дверей, — Сыч? Как? Как пропал?

Я схватила Имори за ремень.

— Он пропал, слышишь? Он исчез. Те трое, с которыми сцепился Волг… ну, мальчишка-альхан, они поехали в Долгощелье. Сыча там нет. Мотылек говорит, их должно было быть шестеро.

— Кого шестеро? — Имори нахмурился, — Во что ты ввязалась, Альсарена?

Остальные трое, скорее всего, недалеко. Ирги их отвлекает, скрывается по лесам, может быть, вместе с собаками. А те, которых мы видели, решили засаду организовать. В доме. Будут сидеть и ждать там.

— Тут давеча один в возке проезжал, — прогудел Эрб, — Можа, он…

Данка закусила пальцы.

— Эва, как вывернулось… Правду, значит, говорил. Я-то, дура, думала, стращает мужик. Отряд, мол, за ним снаряжен, шарит, мол, по горам… Да не поверю, что он эдаких субтильных забоялся, хошь их трое, хошь шестеро!

— Субтильные, — фыркнул Имори, — Что ты, девка, понимаешь! С длинным я бы еще встал, с красавчиком… хм… не знаю. А вот с недоростком — увольте. Давай, девка, не жмись, раз такое дело. Говори, как есть.

Дана закатила глаза, вспоминая. Эрб сопел, поглядывая на дочь.

— Ну… не очень-то я помню… Крутил он что-то, вокруг да около… Веревку какую-то поминал, сорняки… эти, лапы…

Имори вдруг подобрался, напрягся.

— Лапы? Кошачьи лапы?

— Во-во. Веревки, лапы…

— Чертополох и веревка? — он развернулся на месте, — Слышь-ка, золотко…

И тут Стуро, доселе смирно стоявший рядом, отпихнул меня. Всем телом сунувшись вперед, с размаху боднул головой Имореву руку. В следующее мгновение ворох черного тряпья колесом прокатился по воздуху, мелькнули перехваченные ремешками сапоги и вот уже Стуро ничком растянулся посреди двора, в соломе и ошметках навоза.

— С-стервец… — прошипел Имори, выдавливая из основания ладони две красные капельки.

Данка завизжала. Я крепко прикусила кулак. Это надо же было оказаться такой слепой, глухой, ни о чем не желающей думать бестолочью!

Кошачьи лапы. На найлерте — «нгамет ртамен». Нгамерты. «Ночная аристократия». Люди, возведшие заказное убийство в ранг искусства, чуть ли не религии.

Чертополох и веревка. Один из самых известных нгамертских кланов. Альдамарский, между прочим.

Стуро поворочался в грязи и приподнялся, нервно облизывая губы. За моей спиной что-то длинно зашуршало. Имори, привалившись к косяку, медленно, очень медленно сползал на пол, а Эрб смотрел на него, беззвучно разевая рот.

Данка снова завизжала.

Ирги Иргиаро по прозвищу Сыч-охотник

Все это уже было. Было. И не раз. В снах моих.

Кляп во рту, натуго скрученные руки, мешок, нетряская рысь нилаура…

Они нашли меня.

Как они меня нашли, Кастанга их заешь?!.

Фонарь на возке. Чертов фонарь на возке. Они были там, в гостинице. Они увидели меня…

Тан. Тана — не обмануть. Если он меня увидел, то — узнал, и плевать ему, сколько я бился, чтобы поставить движения. Это же — Тан…

Бумага! След к Стуро! Нет, боги, пожалуйста…

В бумаге черным по белому написано — Мотылек Иргиаро, брат, наследник… На двух языках.

Но они ведь не знают, где живет Сыч-охотник… Или знают? Что они делали там, в гостинице? Может, ехали в Долгощелье?..

Да если даже и не знают — Тан. Тан со своим барабанчиком. Он спросит меня, и я… Я не продержусь долго.

«— Стучи. Стучи, ну!

— Я… не… не могу…»

— Перебивай ритм, чтоб тебя, — и по щекам — раз, и два…

А тут чем стучать, когда руки связаны?..

Но, может, бумагу не нашли, она ведь в сапоге… Проверить бы… Подергал руками — так, для порядку. Когда связывает Тан, рыпайся, не рыпайся…

Кто шестой, тот, что остался в седле? Рейгелар? Может, сначала меня спросит он? Хоть какая-то фора ребятам…

Погоди. Погоди, приятель. Почему ты так уверен, что у них приказ на подчистку? Вдруг Энидар просто велел привезти Ирги Иргиаро живьем, они ведь понимают, что я не стану обрастать, чтобы не подставлять никого… А может, они меня пожалеют?..

Час от часу не легче. Пожалеют, ха. Даул — тот мог бы, пожалуй, привезти только меня. И Алуш. И Кайр с Арито… Кто шестой, боги, если Рейгелар…

Неважно. Для Тана то, что ты сделал — личное оскорбление. И Тан наизнанку вывернется, но добудет и Мотылька Иргиаро, и свидетельницу Альсарену Треверру. Именно затем, чтобы ты выл и ползал в ногах у Энидара, и ты будешь, будешь — и выть, и сапоги ему лизать, даже зная, что бесполезно, — есть вещи куда хуже своей боли…

Ребята, уходите. Услышьте меня, уходите! Стуро, козявочка, Альса, я же говорил… А ты «ни черта не поняла». Боги, ну что стоило сказать прямо…

Ты боялся. Боялся, что они действительно уйдут. Вот и тянул, сколько времени тянул кота за хвост… Не кота. Кошку. Черную когтистую кошку… А ребята спят, они же по второй кружке высосали…

Пусть я умру, боги, пусть вот сейчас, здесь прямо — умру. Тогда их не тронут, или просто убьют, но им не висеть на стене перед Рейгеларом, пожалуйста, Вышние, ну, что вам стоит?..

Прекрати истерику. Баба. В конце концов, ты знал, что делаешь, когда влезал осенней ночью на подоконник; в руке — поводок Редды, за спиной — Зеркальце, мешок с тенгонником и метателями, с шестью тысячами «лодочек»… Ты знал, что плюешь Семье в лицо, и пока был жив отец, ты ни за что бы на это не решился. Первая ночь Введенного в Права Главы стала последней ночью Анаора Эуло. И родился Ирги Иргиаро. Из детского имени, которым звала меня мама. И Лерг…

Стуро, братец, оно случилось, наше с тобой «если что». Уходи. Забирай Альсу, перетряхивай тайник и чеши в Каорен, козявочка, ну, сообрази, малыш, догадайся, что меня взяли, что меня нет уже, уходи!!!

Ты ничего не сможешь сделать Тану, малыш. Тану, Алушу, Даулу — ты не успеешь их тяпнуть. Ты даже заставить их убить себя не сможешь, братец, я не думал, что все они идут за мной. Лучшие люди Семьи… Конечно, их есть кому подменить, кроме, разве что, Тана… Даже у Рейгелара, если шестой — Рейгелар, — есть замена… И Энидар отправил их, чтобы достать меня. Чтобы наверняка достать.

Энидар… Воспитанный одержимой Ринаорой, сам такой же одержимый… Угрюмый подросток с требовательно-ждущим взглядом…

Ты ошибся, Железный Лоутар. Ошибся. Мало перешло ко мне от тебя. Ты думал, мне приятно будет осознавать, что брат мой, который мог бы претендовать на мое место, перервет любому глотку за непочтительное слово обо мне и, скажи я — прыгни с обрыва на камни — прыгнет, счастливый, что доставил мне удовольствие. Если бы ты так не думал, не взял бы его в дом, не признал бы сыном. А мне приятно не было.

С какой стати этот парень смотрит мне в рот, мысль поймать пытается — я же ничего не сделал… И желание — Сделать — оборачивается — смертью Лерга от моей дрожащей руки. И слово «потеря» обретает плоть и кровь. Лергову скрюченную от боли плоть и Лергову черную кровь.

Во имя чего?! Военачальник хоть может сказать себе: «Я посылаю на смерть защитников Альдамара и сам веду войско». А здесь… Ступайте, парни, кладите свои жизни, ваша кровь станет моим золотом… Еще десяток «толстых» в сундуке… Еще два десятка… Три…

Тебе надо было назвать Преемником — Энидара. Сразу и без волокиты. И старшенького, овцу паршивую — убрать. Простенько и без лишнего шума. С лошади, например, упал — шею свернул… И все было бы хорошо и прилично, и не предал бы сын твой еще не остывший пепел твоего костра.

Хлебнуть бы сейчас…

Лимрская. Пузатенькие фляжечки.

Винишко для ребят… Так и не выпьем.

О чем ты думаешь, идиот?!.

Учитель, инарг-каллиграф, говорил:

«— Если человек чего-то Хочет — по-настоящему хочет, — перед ним и боги бессильны.»

Я — Хочу. Хочу, чтобы ребята остались живы, чтобы никто — НИКТО, слышите! — не смел их тронуть!

А со мной — пусть будет, что будет.

Вы, там, наверху!

Слышите меня?!..

Альсарена Треверра

— Ты видишь его, Дана?

Она придержала рыженькую лошадку, ту самую, на которой я путешествовала в Арбенор. Сама я восседала на здоровенном Иморевом жеребце. Дана осмотрела вечерний, подкрашенный с запада розовым зигзаг неба.

— Не угляжу что-то, госпожа Альсарена.

— Проклятье! Куда его дьявол понес? Просила же быть на виду!

Не ответив, Данка ударила пятками, посылая лошадь вперед. Я продолжала озираться.

Что за необязательность! Знает же, как я волнуюсь. Одного Ирги Иргиаро мне не достаточно, извольте еще из-за Мотыля Иргиаро с ума посходить.

То он, видите ли не может сесть на лошадь — как так, прямо на спину, это исключено, я не удержусь, нет, нет, я лучше полечу над вами… То эти лошади, оказывается, скачут слишком медленно, и поэтому он полетит вперед, да, да, совсем недалеко, и не над перевалом, конечно, над горами, где нет трупоедов с дальнобойными луками, я же не совсем дурак, я знаю Кадакар, я только посмотрю, нет ли каких следов и сразу вернусь…

Сказать по правде, он в самом деле несколько раз возвращался довольно скоро. Сделав над нами пару-тройку кругов, он снижался и разводил руками — мол, ничего не нашел. Данка каждый раз изменялась в лице, шептала «прости, Господи», и обмахивалась большим пальцем.

Лошади же, напротив, не боялись вампира нисколько. Вообще, я заметила, все животные принимали его безоговорочно, как лучшего друга.

Все это прекрасно, но парня что-то не видать. По моему мнению, слишком долго. Где его носит? Мы уже в двух шагах от Ока Гор!

— Госпожа Альсарена! Давай быстрее! Время идет!

Данка. Данка молодец. Не из тех, кто теряется, когда приходит беда. Не из тех, кто тетешкает свои обиды, когда пора действовать. Пока я хваталась за сердце, она придумала и предложила весьма разумный план.

Нужны вооруженные люди, сказала она, как можно больше вооруженных людей. И не крестьяне с дрекольем. Нужны солдаты. А солдаты где? Солдаты там, где таможенный пост и гарнизон. В Оке Гор. Значит, мы должны ехать туда, и как можно быстрее.

Данкина лошадь крутилась впереди, запахивая чужие следы в снегу. Я, конечно, не охотник, и не могу сказать, сколько лошадей и куда по перевалу проехали. Чьи следы принадлежат Норвовой кавалькаде, чьи — нгамертам, а чьи — просто добрым путешественникам. Мое дело сейчас — мчаться в Око Гор и всеми правдами и неправдами заставить начальника гарнизона вывести солдат против нгамертов.

«Нгамет ртамен». Эти слова знакомы даже тем, для кого весь остальной найлерт — набор бессмысленных звуков. Любому наверняка доводилось слышать жутковатые истории о темных делах «ночной аристократии». Говорят, у нгамертов есть свои короли, графы и бароны. Своя армия и своя тайная служба. Свои налогоплательщики, крестьяне, невольники… свои глаза и уши, везде, везде… Ходят также слухи, что официальные власти имеют с нгамертами особый договор — ничем им не препятствовать, а напротив, потакать. Потому, как сами иногда пользуются специфическими услугами, а лучших исполнителей найти трудно. Сколько в этих разговорах правды, я не знаю. Да и знать не хочу, если честно.

И ты был прав, Ирги Иргиаро, что ждал их каждую минуту. Ты был дважды прав, что молчал, что не сказал ни слова ни мне, ни Дане. Ты был четырежды прав, что забился в медвежий угол, прикинулся дикарем, чтобы не дай Бог, никого, никогда, никаким боком…

А мы были глупы, любопытны и самоуверенны. А сказав «Оп!» надо прыгать, или не говорить «Оп!». Вот мы и прыгаем, Ирги Иргиаро. Слово «нгамерты» сказано, взрослые разумные люди частично выведены из строя, частично обмануты, лошади похищены, а мы спешим к тебе на помощь, словно герои романтичной и волшебной сказки, в которой всегда все хорошо кончается. И да поможет нам Единый!

— Госпожа! Этот твой… ну, этот… летит, прости Господи…

Я придержала коня. В сумеречном небе блеснул розоватый росчерк, превратился в черный клин, и, снижаясь, пошел прямо на меня. На мгновение его проглотила тень, потом косые плоскости крыл снова поймали малиново-розовый блик, и снова поменяли цвет на угольно-черный. Стуро стремительно терял высоту. В сажени от земли его словно бы вздернули на ниточке вверх, выровняли и плавно опустили. Он коснулся дороги, пробежал мимо Даны, разбрызгивая снег, и грудью ударился о мое колено.

— Где ты шлялся? Я черт знает что подумала!

— Башня, — прохрипел он, со свистом глотая воздух, — Там! — махнул рукой на запад.

— Я знаю. Это Око Гор. Мы почти приехали. Ты что-нибудь видел?

Помотал головой. Он никак не мог отдышаться.

— Хватит. Налетался. Полезай ко мне за спину.

Я освободила стремя, и Стуро, цепляясь за что попало, вскарабкался на конский круп. Ни слова против, видимо, вымотался совсем. Сколько миль окрест он прочесал, интересно?

— Быстрее, госпожа, быстрее! — подгоняла Данка.

Вот ведь верная душа! Если б не она, и не Стуро, я бы, наверное, убежала в Бессмараг кусать локти и плакать. Стуро — Бог с ним, он понятия не имеет, что за знакомства у его побратима, а вот Данка… За мной бы так кто-нибудь когда-нибудь кинулся!..

Я забарабанила пятками, и серый жеребец прибавил шагу. Данка все равно держалась впереди. Стуро сцепил руки у меня на животе и шумно дышал в ухо. Его здорово болтало, но он не жаловался.

Стены перевала мало-помалу раздвинулись. Скалы отступили в стороны. Дорога в последний раз вильнула, и перед нами открылось широкое устье, полого спускающееся к долинам Этарна. Далекий горизонт едва-едва освещала угасающая нить заката, а темное небо по правую руку загромоздила зубчатая корона сторожевой башни. Меж зубцами горел огонь.

Ниже виднелись каменные постройки, и их, и башню окружала крепостная стена. Еще ниже располагалось здание гостинницы. Уютно светились окошки. Око Гор.

Данка осадила лошадь, оглянулась. Я обогнала ее, поднимаясь вверх, к башне. Спешилась у ворот в стене.

— Мотылек, накинь плащ. Вот так. Держи уздечку и старайся не особенно лезть на глаза.

Ну, с Богом! Я ухватила деревянную колотушку.

— Откройте! Скорее! Нам нужна помощь!

Данка присоединилась ко мне, лупя по воротам так, словно это была физиономия нгамерта. Через некоторое время из-за стены откликнулись.

— Иду, иду. В чем дело? Кто такие?

Окошко в воротах приоткрылось. Человек с факелом пытался разглядеть нас через частую решетку.

— Из Бессмарага! К начальнику гарнизона! Разбойное нападение на деревню Косой Узел!

— Марантины, э?

— Марантины! Откройте!

Загремел засов. Ворота распахнулись.

— Доложите начальнику гарнизона! Скорее! Бессмараг в опастности! Взяли заложников!

— Сейчас, сейчас. Не надо так кричать, госпожа. Заводите лошадей. Сколько вас?

— Трое. Доложите, пожалуйста, быстрее!

Человек взмахнул факелом.

— Эй, Раф, Барсук! Где вы там? Возьмите лошадей! Идемте, барышни. Идемте за мной.

Через темный двор нас провели к башне. Тесный холл, лестница. Небольшое помещение на лестничной площадке. Лавки, стол, открытый очаг. Похоже, кордегардия.

— Подождите здесь. Я позову коменданта.

Человек с факелом ушел. Мы робко расселись по лавкам, Данка, на всякий случай, подальше от Стуро. Стуро же неуверенно озирался, явно ощущая себя жертвой в логове трупоедов.

По лестнице простучали сапоги, в комнату заглянул встрепанный парень с пачкой бумаг в руках.

— А… Э-э… — пробормотал он, шаря глазами. Не нашарив искомого, развернулся и помчался прочь.

— Во-ро-бей! — донеслось из недр башни, — Где эта чертова документация?

Какая-то у них тут суета непонятная. Этот друг с факелом куда-то пропал. Может, вообще про нас позабыл? А мы тут так и будем сидеть, как бедные родственники?

Мимо опять прогрохотали сапоги, кто-то на мгновение задержался в дверях, мазнул стеклянным взглядом и канул в коридоре.

Я вскочила. Стуро поймал меня за рукав.

— Я с тобой.

— Сиди здесь. Я скоро вернусь.

— Я с тобой.

— Что? — заволновалась Данка, — О чем вы говорите, госпожа?

— Хочу поискать местное начальство. Вы с Мотыльком останетесь здесь.

— Э, нет! Я тоже хочу начальство!

— А если комендант придет сюда? А нас нет? Надо остаться. Мотылек, ты…

— Я с тобой!

Что за упрямое создание. Однако, он прав. Лучше бы ему тут без меня не отсвечивать. Трупоеды кишмя кишат.

— Пойдем. Ты только не скалься и веди себя тихо.

Мы поднялись на второй этаж. В узком коридоре толклись какие-то люди, спорили, размахивали руками.

— Господа! Где найти начальника гарнизона?

— Ха, это что еще за чучело? Извини, барышня, это не про тебя.

— А бес его знает. Наверное, зубы найлару заговаривает.

— Кто вы такие, вообще? Кто вас пустил?

— Протри глаза, Снегирь, марантина это. А комендант занят. Обождите внизу.

— У нас срочное дело. Где его искать?

— У всех срочное дело.

— Не лезь в бутылку, Снегирь. Барышня, а зачем тебе наш старик? Проблемы с таможней? Пойдем-ка в сторонку, обсудим.

Я дернула Стуро за руку и мы протолкались мимо. Поворот. Несколько шагов, еще поворот. Я рванула первую попавшуюся дверь. Заперто. Дальше. Другая дверь. От углового стола обернулся седенький писарь. Дальше. Опять запертая дверь.

Впереди кто-то шаркал по коридору в нашу сторону. Невнятно гудели голоса. Я решительно двинулась к говорящим.

А, эти двое, похоже, люди посерьезней. Средних лет, военная выправка, один при мече. Говорят на найлерте.

— Господа! Где найти начальника гарнизона?

Стуро вдруг сдавленно ахнул у меня за спиной и встал, как вкопанный. Я не успела удивиться — тоже остановилась, разинув рот.

Я не разглядела его сперва. Огромный, широкий, пыльно-серый, как стена, к которой он прислонился. Весь в черных полосах, повторяющих узор теней и каменной кладки. Только глаза пылали, как фонари, где-то под потолком, где собиралась тьма.

Арваран.

— В чем дело? — раздраженно отозвался человек с мечом, — Вы ко мне?

Я с трудом отвела взгляд от ящерообразного гиганта.

— А… Да-а… Добрый вечер. Да, мы к вам. Вы начальник гарнизона?

— Комендант пограничного гарнизона Сван Ульвенг, к вашим услугам.

— Меня зовут Альсарена Треверра. Я марантина. Это Мотылек, стангрев. Он находится под опекой Бессмарага. Мы приехали за помощью. Комендант, на деревню напали!

— На деревню? — он нахмурился, — На какую деревню?

— Косой Узел. Это в Долине Трав. Бессмараг в опастности! Взяли заложника! Умоляю, помогите нам!

— Кто напал?

— Не знаю. Разбойники.

Арваран и человек без оружия, найлар, глядели на нас молча. Меня почему-то пугало это молчание, пугало больше, чем раздражение коменданта.

— Сколько разбойников? — продолжал допрашивать комендант.

— Много. Больше двадцати. Они взяли заложника и могут сжечь монастырь. Господин Ульвенг, пожалуйста… Крестьяне боятся, а мы всего лишь слабые женщины…

— Проклятье, — пробормотал комендант, — Паршивые новости. Здесь не слыхали ни о каких разбойниках…

Найлар и арваран быстро переглянулись. Я решила, что для убедительности пора заплакать. И заплакала. Стуро придвинулся поближе, сжал мое плечо.

— Э-э… Позвольте, любезный господин Ульвенг, — неожиданно подал голос найлар, — Я бы желал поговорить с госпожой наедине, вы не против?

Комендант пожал плечами:

— Пожалуйста. Мой кабинет вас устроит?

— Вполне.

Найлар подцепил мой локоть и повлек меня, а за мной Стуро, куда-то по коридору. Арваран отлип от стены и бесшумно последовал за нами. Я похолодела. Плохи наши дела. Похоже, арваран догадался, что я передергиваю. Если они докопаются до правды…

Кабинет начальника гарнизона оказался довольно тесной комнатенкой с узким окном. Камина в нем не было, а была жаровня, дающая не слишком много тепла.

— Присаживайтесь, госпожа. Присаживайтесь, молодой человек.

Найлар неофициально примостился на краю заваленного бумагами стола. Арваран прикрыл дверь и встал в проеме. Перехватив мой взгляд, ухмыльнулся по-крокодильски.

— Лайтарг Ардароно, таможенный инспектор, — представился найлар, — Это мой друг, Алаг из клана Тхорр.

Алаг из клана Тхорр опять ухмыльнулся и кивнул. А я вдруг вспомнила — Арбенорский рынок, толпа, найлар с арвараном в арьергарде и шепот альхана-контрабандиста: «Бешеный… Право слово, бешеный…»

— Альсарена Треверра, — я прятала глаза. Голос мой дрожал.

— Что ж, Альсарена Треверра, изложите по порядку ваше дело, — бешеный Ардароно изобразил улыбку, — Только врать больше не надо.

Чтоб ты провалился со своим ящером-эмпатом! Ладонь Стуро легла на мои сцепленные руки. Я взглянула на него — он кивнул, словно благословляя. Вряд ли он понял что-то из наших слов, хотя мы беседовали на найлерте.

— Пропал человек, — выговорила я, запинаясь, — наш друг… близкий друг. Мы уверенны, он… ему грозит опасность.

— Откуда же такая уверенность?

— В его доме засели какие-то люди. Получилось так, что мы узнали… в доме находятся не все. Часть банды где-то рыщет. Может быть, его уже схватили. Пожалуйста, передайте это коменданту. Он обязан помочь!

— Хм, — Ардароно потрогал себя за подбородок, — Значит вы предлагаете поднять по тревоге пограничный гарнизон и отправить его среди ночи на поиски гипотетической части банды, которая то ли захватила, то ли не захватила вашего товарища…

— Господин… господин таможенный инспектор! Умоляю вас! Любые деньги! Я дочь Треверра из Генета, королевского советника…

«Бешеный… Взяток не берет…» — опасливо напомнил в моей голове альхан-контрабандист. Я осеклась.

Лайтарг Ардароно насмешливо щурил светлые глаза.

— Когда пропал этот человек, ваш друг? При каких обстоятельствах?

Продолжает допрос. Может, еще выкручусь.

— Вчера ночью. Он ушел из дома вечером и не вернулся. А бандиты… они появились в деревне сегодня утром.

— Вот как? Раз они появились в деревне утром, то логично предположить, что ваш друг не попал им в руки. Вы не договариваете, уважаемая Альсарена Треверра. Вы очень многого не договариваете.

Я облизнула пересохшие губы.

— Наш друг… скрывался…

— От кого?

— Я… я не знаю.

Ардароно и арваран по имени Алаг переглянулись. По-моему, арваранская расписанная зигзагами пародия на человеческое лицо ничего не отразила, однако Ардароно безапелляционно заявил:

— Знаете. Вы это знаете. И я тоже хочу это знать. В противном случае гарнизон не двинется с места.

Какого дьявола он тут командует? Для этой цели положен комендант, а не таможенный инспектор. Кто ему дал такие полномочия?

— Странно не доверять тем, у кого ищешь помощи, — мягко удивился Ардароно.

Я сопела и выламывала пальцы. Ардароно зашел с другой стороны:

— Сдается мне, вы хотите подставить доблестный гарнизон, госпожа Треверра.

— Нет! Это неправда! Вот этот ваш… Алаг, скажи господину Ардароно, что это неправда!

Алаг ухмыльнулся. Ардароно даже не посмотрел в его сторону.

— Тогда почему вы виляете?

— Я боюсь… вы откажете в помощи…

— Предоставьте судить об этом мне.

В ухо неожиданно воткнулись Стуровы губы.

— Альса… говори. Говори, что знаешь.

И этот туда же. Может, он что-то чувствует? Все равно терять нечего.

— Хорошо. Я скажу. Это — нгамерты.

Пауза.

Арваран и найлар не переглядывались. Они знали, что это — истинная правда.

После тысячи лет размышлений господин Ардароно потрогал себя за подбородок и спросил:

— Как зовут вашего друга?

Что-то изменилось в его тоне. Напряжение — то ли возникло, то ли спало… не знаю.

— Сыч. Сыч Охотник.

Ардароно усмехнулся:

— Я спросил, как его зовут.

— Ирги Иргиаро.

Я сглотнула. Алаг из клана Тхорр еле слышно присвистнул.

— Твою мать…

— Вы в этом уверены? — Ардароно наклонился со своего насеста. Прищурился.

— Он сам мне сказал. Он тил из Кальны.

Ардароно спрыгнул со стола, принялся расхаживать туда-сюда, хрустя тростниковым настилом.

— Значит, вы говорите, они приехали в деревню утром. Вы их видели?

— Да. Троих. Я знаю, что их должно быть шестеро.

Сбросив с языка жгучее слово, я ощутила облегчение. Мой собеседник не побледнел, не задрожал, не покрутил пальцем у виска, мол, нашла ненормальных… Вид у него был серьезный, собранный. Господи, помоги нам!

— Можете их описать?

Я описала, как запомнила. Полукровку-аристократа, унылого слугу, малорослого актера с барабанчиком…

В момент, когда я произнесла: «барабанчик», Ардароно остановил меня взмахом руки, встал и обратился к арварану:

— Поднимай этих толстозадых, Алаг.

Арваран сорвал с пояса рог и выскочил за дверь. В коридоре гулко, ликующе разнеслось: «Та-ра-ра-ра-ра!!!»

Я схватилась за грудь.

— Господин Ардароно! Так вы поедете? Да? Поедете? На нгамертов?

Он улыбнулся мне, но глаза его, найларские, странно светлые на смуглом лице смотрели мимо.

— Да, госпожа Треверра. Сейчас же.

Он двинулся к двери, бормоча: «Таможенники, м-мешки… десятку бы „хватов“ из Кальны… А, черт!»

Он вышел. Я повернулась к Стуро.

— Они едут! Едут с нами!

— Да, я понял.

Я кинулась ему на шею. И впервые за сутки увидала его улыбку, робкую, едва различимую.

— Все хорошо. Все будет очень хорошо, милый. Правда?

Ирги Иргиаро по прозвищу Сыч-охотник

Остановились. Привал?

Мешок сняли, пронесли немного и положили на землю. Завозились возле моей головы, и в сумерках я увидел Арито. Или Кайра. Проверим?

— Тан идет.

Оглянулся испуганно.

— Привет, Кайр.

Слабая усмешка.

— Привет. Как себя чувствуешь? Не тошнит?

— Нет.

Он вздохнул, обернулся через плечо:

— Может, перенести его поближе к костру?

— Угу.

Даул.

Подошел Арито. Вдвоем с Кайром перетащили меня. Их всего трое. Где остальные? Где Тан, Алуш и тот, шестой?

— Тан поехал на подчистку, — бросил Даул, — Раскрутил он твоих подопечных.

Спасибо, учитель. Спасибо, что сам сказал. Потому что я не знал, как спросить тебя.

Значит, тройка Тана «подчищает». Ведь, кроме тебя, приятель, есть еще эти двое, нотариус и дружище Люг. «Подопечные» — они, больше некому. Их расспросить с барабанчиком — чтобы не запомнили, кто спрашивает и о чем — проще, чем ждать, пока ты очухаешься… Следовательно, Стуро с Альсой возьмут живыми и привезут в точку встречи, где-то по пути.

Поедут… поедем. Скорее всего — через Арбенор. Проходы в Лестнице есть, «тайные тропы», так сказать. И верные люди у каждой себя уважающей Семьи тоже имеются. Так что никакая стража не станет спрашивать, что это господа путешественники везут в мешках, да почему мешки шевелятся и мычат, а то и вопят: «На помощь!»

— Нагрейте воды, — велел Даул.

Зачем? Может, кашу варить?

Ладно. Значит, дело за малым. Сегодня, в крайнем случае, завтра, надо выдраться у них. А потом перехватить тройку Тана…

Интересно, как ты себе это представляешь? Даже если устроить засаду, даже если повезет, и сможешь вывести из строя, пользуясь внезапностью — так ведь только одного. А — кого?

Тана?

Алуша?

Того, шестого?..

В любом случае надо пытаться — с Таном. Вчистую мне его не взять, с Алушем хоть какая-то надежда… А Рейгелар метнет тенгон — и все…

Тьфу ты, черт тебя дери! На кой дьявол дурью маешься? Выдерись сперва у этой тройки, да вычисли точку встречи.

— Готово, Даул.

— Давайте сюда, — он достал нож.

Ничего не понимаю.

А-а, ясно.

Как заправский цирюльник, учитель мой принялся меня брить. Что ж, прощай, Сыч-охотник, прощай, уютная тильская масочка… Даул хочет, чтобы все было — прилично. Небось, и следить станет, чтобы щетина за дорогу не отросла. Анаор Эуло возвращается домой… К черту, я — Иргиаро, и сдохну с этим именем, и провалитесь все!

А может, он просто не уверен, что это действительно — я? Сталбыть, движения-то поставил, э? Признание, так сказать…

Непривычное ощущение, странное. Холодно морде без шерсти. Хотел потереть бритые щеки…

Даул смотрел на меня. Я усмехнулся.

— Что, непохож?

— Похож, — буркнул он. — На Лоутара похож.

Ой, не скажи, учитель, не скажи. Энидар похож на него больше. По крайней мере, изнутри. А во мне тильский характер верх взял. И наружу пророс, кучерявой шерстью.

— Кстати, что такое «стангрев»? — повернулся от костра Кайр.

— Потерпи немного, — фыркнул Арито. — Увидим.

Может, увидите. А может, и нет. Будь я сам по себе — принял бы судьбу такой, какая она получилась. Но есть на свете один стангрев, и я не хочу, чтобы вы его увидели. Слишком хорошо мне известен характер Энидара.

— Ужинать будешь, Даул? — Кайр протягивал миску.

Арито подошел ко мне.

— Поешь?

(Я усмехнулся:

— Пожалуй. Покормишь с ложечки?

— Могу — с вилочки, — Арито присел рядом.

— Презираешь меня?

Он покачал головой:

— Нет, что ты. Просто… то, что ты сделал… Это — не для нас.

— Почему?

Пожал плечами. Задумался. Сказал:

— Ты всегда держался чуть в стороне. И Лерган твой.

Да, Арито. Ты прав. И, когда Лерга не стало, я остался — один…

— А как вам Энидар?

Арито фыркнул:

— От добра добра не ищут.

Даул кашлянул, и Арито снова фыркнул. Вот как?

— Ладно уж, — сказал я, — Что за церемонии, теперь-то?

Они переглянулись, потом Даул проговорил негромко:

— Думаю, ты был бы хорошим Главой Семьи.

— За чем же дело стало? — я попытался устроиться поудобнее, Арито молча подсунул мне под плечи одну из седельных сумок.

Они смотрели на меня. Я улыбался. Вся беда в том, что я люблю вас. Всю жизнь любил. Я не хочу перебивать вам приказ. Может, мы просто сделаем вид, что Глава Семьи отлучился по делам? Тогда приказ Энидара недействителен…

— Может, он пообтесался, — мечтательно вздохнул Кайр, — Все-таки время прошло…

Арито коротко, зло рассмеялся:

— Жди, как же. А что, Даул… а?

Учитель мой тяжело задумался. Снял с пояса фляжку, открутил крышечку, хлебнул. Потом протянул фляжку мне.

— Несподручно, — заявил я, и учитель мой, ухмыльнувшись:

— Вот кто пообтесался. Нахалом заделался, — двумя легкими касаниями ножа перерезал мои веревки.

Руки разминать будем потом. Удержать бы фляжку… Удержал.

Вожделенная лимрская.

Маленький переворот внутри благородного нгамертского семейства…

Вот только беда в том, что я не хочу становиться Главой Семьи. Но с этим тоже можно что-то придумать…)

Я мотнул головой. Буду выдираться у вас, ребята. Перебивать вам приказ. Останавливать. На одной чаше весов — вы, на другой — Стуро и Альса. И выбор мой сделан. Придется остановить вас. Нехорошо делать это, поев с вами из одного котла. Что бы там не говорил Рейгелар об усыплении бдительности. Я буду с вами честен. Пока смогу, по крайней мере.

— Зря, — вздохнул Арито, поняв мои мысли, — До Кальны путь неблизкий.

Вот именно. Хотя мне нужно торопиться. Против полной связки у меня шансов нет.

Они поели. Кашу с мясом. Кайр здорово готовит. Ладно, нечего слюни пускать. От грога я тоже отказался. Опять припомнил оставленную на полке в доме лимрскую… Ничего. Ничего, еще, может, доберусь до нее, родимой… Доберусь. Иначе — никак.

Даул проверил мои веревки. Неужели связывал — не Тан? Может, Рейгелар? А, один черт — хрен вывернешься. Но ведь вам все равно придется развязать меня. Сейчас холодно, кровь разгонять — придется, а то замерзну я у вас. Однако Даул Рык — не новичок в делах перевозки. Он растер меня, не развязывая, даже из мешка не вытряхивая — ловко, споро, тщательно. Значит, если развяжут, то только завтра… Плохо.

Ребята, где вы сейчас? Может, все-таки смогли — убежать, спрятаться?

Ты же эмпат, Стуро — услышал чужих…

Собаки. Лохматые мои. Вот уж кого — точно… Не станет же Тан брать живыми вас.

Редда, хозяюшка… Ун, малыш… Простите меня, псы. Простите.

Даул остался дежурить. Близнецы развернули подстилки.

Я пялился в черное низкое небо и выть хотелось от густой, давящей тоски. Почему я не оставил тебя тому альхану, Редда? Зачем завел Уна? Одиночества забоялся, ишь! А то, что их теперь…

Даул вытащил трубку и кисет.

— Уо-у-у-у!.. У-уо-о-у-у-у!..

Волки?

Редда?!

Сам же учил ее — под волка…

Даул чуть повернул голову на звук.

Не обращай внимания, учитель. Пожалуйста, не обращай внимания.

Я сглотнул, потом выдавил:

— Дай затяжку.

Брови его шевельнулись. Что курить одну трубку, что есть из одного котла — разница невелика. Не выдержал, значит?

Да, да. Не выдержал. Сопля.

Раскурил трубку, всунул мне в зубы.

Я затянулся поглубже, горло перехватило — закашлялся. Ну, мог я, в конце концов, забыть за четыре с лишком года, что Даул курит «черный талим», всем табачищам табачище, крепче моряцкого? Мог ведь? Вот и забыл. Теперь бы только не переиграть.

Даул приподнял меня за плечи, встряхнул. Я продышался.

— В поясе — трубка. Если вы не выбросили.

Грустная усмешка.

Даул запустил руку в мой мешок, нашарил пояс, в нем — курительные принадлежности. Пока он набивал мою трубку моим же табаком, я спросил, чтобы отвлечь его, помешать услышать Редду, мою Редду:

— Как вы нашли меня?

Даул поднял голову, глянул.

— Зачем тебе это?

— Хочу знать.

Пожал плечами.

— Ладно. В Канаоне ты наследил. Были опасения… Но я знал, что этого ты не сделаешь.

Вот как? Честь Семьи? Нет, учитель. Не в Чести Семьи дело. Просто обратиться за покровительством к чужим, выставив своих на посмешище — ваа, как говорит Стуро, но разница-то в чем? Сменить Кальну на Канаону, положение Главы Семьи на роль забавной игрушки? Я ведь хотел…

— Хвосты ты спрятал удачно. Мы почти три года искали ниточку. Уходить без собаки — ловко. Молодец. Если бы ты совсем от нее избавился, мы тебя вряд ли отследили бы.

Знаю, Даул. Знаю. И тогда знал. Ну и что с того? Если я не расстался с Реддой ради ее безопасности…

— Пришлось брать «широкий веер», — сказал он, подбросил в огонь хворосту. — И все равно, возились порядочно.

«Широкий веер». Значит, вы отмотали меня у Догара. Прости, Волчара. Хотя — Тан с барабанчиком… Чтобы не оставлять следов…

— Охотник?..

— Склочный тип, — ответствовал Даул. — И как ты с ним уживался?

Легкой дороги, Догар. Прости меня.

— Так и так оставался небольшой район, — Даул подвинул к огню котелок с недопитым грогом. — Но ты сам пришел в гостиницу. Тан узнал тебя.

— У-уа-оу-у… — тихонько.

Даул поморщился. Все правильно, учитель. Все верно. Пес-телохранитель голос без команды не подает, даже «волчий». Значит — волки и есть. А с волками довольно легко справиться, если они все-таки решатся напасть, несмотря на костер. Ты один прекрасно справишься с волками. Нет никакой необходимости будить сладко посапывающих близнецов…

Ох, не зря я тебя переучивал, хозяюшка. Не зря старался, ставя полную противоположность тому, чему обучал — Тан. Не зря…

Они уже совсем рядом, я даже, кажется, услышал Уново пыхтенье… Звери мои, звери… Не подведи, Редда, девочка… пожалуйста, не подведи…

— Хог!

И бурый всплеск обрушился на спину Даула, а Редда метнулась к спящим.

Раз горло, два горло… четыре удара сердца…

Успели ли близнецы понять?..

Тут же подскочила к малышу.

Но все было уже кончено. Ун не дал Даулу развернуться. Сломал шею. Сразу. Почти двести фунтов очень злого живого веса…

— Хорошо, звери. Спасибо. Хорошо.

Туман в глазах какой-то… Спасибо, лохматые. Спасибо, что живы. Спасибо, что пришли. Трое на трое нас было. Нас — против них… И вот их — нет, а мы — есть…

Редда — лапами отгребла мешок, деловито пережевывает веревки. Не забыла, хозяюшка моя. Не забыла Танову науку…

— А-ах?

— У-ум-р-р.

— Баф.

Малыш присоединился.

Зверье мое, раз вы живы, значит, ребята проснулись и выпустили вас. Выпустили — чтобы вы меня нашли. А сами? Сами ведь вполне…

Имори! Они могли пойти к Имори! За помощью. А?

Поднапрягся. Веревки лопнули. Ун радостно взгавкнул и залепил мне лапищами в грудину. Отозвалось резкой болью. Тан бил. Точно — он.

Боги, я — живой. Живой!!! И собаки живы! И ребята вовсе необязательно уже — по мешкам. А тогда…

Ладно. Перво-наперво — оружие.

Я поднялся и подошел к близнецам. У Кайра были открыты глаза и стыло в них последнее — недоумение и страх…

— Чистая работа, хозяюшка.

Улыбнулась. Ун лапой перевернул на спину тело Даула — безвольно мотнулась голова — дескать, а я? Глянь, как хорошо.

— Да, малыш. Да, — прокашлял комок, закупоривший горло. — Хорошо. Молодчина.

Смерть пришла раньше понимания, кто убивает и почему. И близнецы не успели проснуться, не успели ничего сделать… Даул, ты натаскивал меня, ты опекал Лерга; Кайр, Арито, близнецы-неразлучники, рассказывают, в детстве каждый из вас говорил о себе только «мы», я так завидовал вам, вы ведь были братьями не потому, что так захотел Железный…

Оружие. Шевелись.

Подволок к костру поближе все торбы.

Здесь — еда.

Это — Даулова, вон короткая дубинка, метатели, кисетище «черного талима», меч-полуторник… И мой нож. Дедов подарок. На место. Дубинка не нужна, а метатели можно прихватить. Меч… Меч — его. Пусть ему и останется.

Если бы можно было по-другому! Но — приказ получен. Сами вы не остановитесь. Вы, родные мои люди, связка моя, никого, кроме вас у меня не было, и теперь…

Прекрати. Прекрати сейчас же. У тебя есть твоя работа. Вытащить ребят из неприятностей, в которые они вляпались по твоей милости. Будь ты один — вот твой нож и полковое знамя тебе в руки. Ты — не один. Связка у тебя за спиной. А те, кто тебя вырастил, кто был тебе друзьями — они идут убирать твою связку. Значит, ты должен их остановить. А все остальное — потом. В Андалане. Если доберешься до Андалана. Понял?

Вот так. И руки трястись перестали.

Вот так. Это уже лучше.

Тут — опять еда. Вяленое мясо.

А этот мешок — Кайра. Он безалаберный, Кайр, все вперемешку… Лиаратская плеть зачем-то… Кисет… Пряности в мешочках… Чистая рубаха… Три арканных мотка… Тенгонов нету.

И у Арито тоже. Не любят близнецы тенгоны… Не любили. Длинный кинжал. Хотя Арито зовет… звал его коротким мечом. У Имори похожий… Не пригодится.

Все. Хватит. Возьмем эту торбу, в нее — метатели. И — «снегоходки». И довольно. Лошадь — Кайрову, а то только выяснения отношений с нилауром мне не хватает. Все равно, как только смогу, сверну на тропу свою.

Бумаги господина Оденга не было ни в одном из мешков. На Дауле ее тоже не было. И на близнецах. Что ж, значит, она у Тана или у Рейгелара. Ладно. Ничего. Не страшно.

Легкой дороги, Даул, Кайр, Арито. Простите, что оставляю вас так. Простите. Но мне надо торопиться.

У меня еще — тройка Тана. Если смогу, вернусь к вам и сделаю все, как полагается. А если не смогу… Вы меня поймете.

И на всякий случай собак отправим-ка вперед. Пусть найдут ребят и не пускают их в дом.

Вот.

Альсарена Треверра

Выспавшегося Имори мы встретили глубокой ночью на полпути от Ока Гор. Он был невероятно зол (что для инга явление крайне редкое), а Эрбов пегий конек уже едва переставлял ноги. Наверняка Имори применил бы силу и засунул меня в мешок, но на помощь мне неожиданно пришли господин Ардароно и Алаг. Так, что Имори пришлось, скрепя сердце, поворачивать и вместе со всеми возвращаться обратно в деревню.

Не доезжая Косого Узла господин Ардароно отправил Стуро в разведку. Не сказала бы, что эта идея пришлась мне по душе, но разве меня кто-нибудь спрашивал? Меньше всего — сам Стуро. Плевать он хотел на мое беспокойство, кровосос несчастный. Он улетел, а комендант Ульвенг, двадцать человек из гарнизона, Ардароно, Алаг, Данка, Имори и я отправились ждать его в трактире.

Заслышав шум, на улицу выскочил Эрб. Полностью одетый, несмотря на поздний (или ранний?) час и страшно взволнованный. Однако Данка сейчас же на него рявкнула, не позволив раскрыть рта.

Трактирная зала наполнилась шумом и гамом, запылал камин, на кухне растопили печь, Данка принялась что-то резать и раскладывать на блюдах, Эрба отослали к лошадям, Имори — в погреб, а Алаг вышел на улицу, встречать разведчика. Я, пользуясь отсутствием Имори, увязалась за ним.

Дело близилось к утру. В окошках, один за другим, зажигались огоньки, в воздухе запахло смолистым дымом. Любопытные носы высовывались, но тут же прятались обратно. Еще бы! Огромадное чудовище по улицам расхаживает! И не важно, что рядом с ним расхаживает всем известная Альса из Бессмарага. Все равно жутко.

— Этот твой идет, — объявил Алаг.

— Где? Где? — я щурилась, моргала, всматриваясь в восточный край неба, чуть-чуть подсвеченный скрытым за Алхари восходом.

— Идет, а не летит, — Алаг ткнул когтистой лапой себе за спину, — Охранник твой, как его бишь…

Подбежал Имори.

— Слушай, золотко, если ты еще раз улизнешь…

— Я никуда не улизываю… не улизнываю… тьфу! Отошла на пару шагов, а ты уже скандалишь!

— Все отцу расскажу! Он тебе всыпет! Уж он тебе всыпет!

— Потом будете ссориться, когда все закончится, — сказал Алаг, — Вон, смотрите. Кажется, это наш разведчик.

— Где? Где?

Я ничего не видела. Алаг же замахал ручищами:

— Эге-гей! Давай сюда!

Теперь ухо мое уловило знакомый томительный звук, напоминающий отдаленное громыхание бронзы. Ударило волной холодного воздуха, остро пахнущего снегом. Черный ком плюхнулся нам чуть ли не на головы.

— Свят, свят, — пробормотал Имори.

— Там… Они там. — Стуро закашлялся, поднимаясь с колен, — Трое. Ждут.

— Не понял. Трое? — Алаг облапил его за плечи, — Пойдем-ка, парень, к Лайтаргу. Доложишь, все как есть.

Я на ходу пыталась ощупать свое сокровище:

— Ты в порядке? Цел? Тебя не заметили?

Он только мотал головой.

— Ну? — встретил нас господин Ардароно.

— Двое сидят в доме, — ответил Стуро, — А один — на дереве. Прямо над тропой. Высоко. Он сторожит. Он смотрит, не идет ли кто.

Я перевела. Сначала на современный найлерт, потом на лиранат. Ардароно оживился.

— Госпожа Треверра, спросите его, не попробует ли он снять наблюдателя стрелой? Ваш Мотылек единственный, кто может подобраться к нему незаметно.

Тут уж я возмутилась:

— Мотылек не умеет стрелять! Он вообще не способен убить кого-либо! Убийство для него — табу, понимаете? Я не буду это переводить!

Стуро же тряс меня за рукав:

— Что? Что он хочет? Скажи ему, я сделаю все, что угодно!

Комендант Ульвенг, не говоря ни слова, протянул Стуро лук с незакрепленной тетивой. Стуро повертел оружие, попытался натянуть болтающуюся петельку, но жесткий рог спружинил и вырвался из ладоней.

— Понятно, — сказал комендант и отобрал лук.

— Может, он просто метнет в наблюдателя камень? — предложила Данка.

Я поджала губы. Ардароно покачал головой.

— Сейчас не время для опытов. Мы должны действовать наверняка. Дана, подай, пожалуйста, вон ту большую разделочную доску. Спасибо. А ты, Алаг, найди мне уголек. Ага, сойдет. Итак, смотрите сюда. Здесь находимся мы. Вот здесь — дорога и выход из долины. Где находится Долгощелье?

— Вот тут, — я ткнула пальцем.

— Хорошо. Теперь пусть Мотылек нарисует мне тропинку и дерево, на котором засел наблюдатель. Или рисовать он тоже не умеет?

— Он прекрасно рисует. Мотылек, будь добр… — Я перевела просьбу Ардароно и Стуро взялся чертить на доске подробный план.

Ардароно, Алаг, господин Ульвенг и, чуть позже, Имори принялись обсуждать стратегию. Я довольно быстро потеряла нить рассуждений. Единственное, что до меня дошло — Ардароно предлагал разделить отряд на три части, из них две послать в окружение, а третью скрытно (Скрытно, я сказал! Не изображая скрытность, а действительно скрываясь! Что значит — не заметят? Еще как заметят!) направить прямиком к дому и спугнуть нгамертов. Стуро крутил головой и заглядывал каждому в рот, но, боюсь, понимал не больше моего.

Простые солдаты в обсуждениях не участвовали. Они попивали пивко, болтали вполголоса и подмигивали Данке. Данка таскала из кухни кувшины и тарелки, относила пустые, и терпеливо дожилалась развязки. Командирам моя помощь не требовалась, ни в качестве переводчика, ни в каком либо другом качестве. Я немного помаялась, а потом принялась вместе с Данкой носить туда-сюда тарелки.

И вот, нарезая на кухне очередную порцию хлеба и сыра, я подумала — а чего я, собственно, жду? Жду момента, когда Ардароно и комендант отправятся в Долгощелье, оставив в тылу женщин, стариков и детей, то есть, меня, Стуро, Данку, и, скорее всего, Имори, которого меньше всего интересует судьба какого-то Сыча? И Имори, не дожидаясь финала, запихнет меня в мешок и увезет поскорее куда подальше. И не видать мне тогда ни Ирги, ни Стуро, ни литературных моих трудов…

Я вернулась в зал с блюдом в руках. Обошла наших стратегов, особенно настойчиво покрутилась вокруг Имори, так, что он даже шикнул раздраженно. К Стуро подойти не решилась. Чтобы не привлекать внимания и не возбуждать подозрений, там более, что Стуро продолжал торчать у Ардароно за спиной и следить над его плечом за перемещениями уголька по разделочной доске. Потом я забрала пустые кувшины и вышла на кухню. Из кухни, крадучись, во двор — через калитку в воротах — и была такова.

По улице я припустила бегом. Уже заметно посветлело, и стало видно, что истоптанная ночью лошадьми дорога прекрасно скрывает мои следы. Первый порыв — спрятаться неподалеку — я отмела сразу же. Имори начнет именно с обыска деревни. Бессмараг не подходит по той же причине. Интересующие меня новости доберутся туда в последнюю очередь, а в первую доберется мой добросовестный телохранитель. Идти к Сычовой избушке и путать Ардароно карты так же не годится, тем более, что Сыча там нет. Остается — что? Остается спрятаться где-нибудь в лесу, на полпути к Долгощелью. И ждать. Ждать, чем вся эта авантюра закончится.

Так я и сделала. По целине поднялась до края леса, вытоптала себе норку в сыром снегу меж можжевеловых кустов и кое-как в ней угнездилась. С этого места неплохо просматривалась дорога и ответвляющаяся от нее тропа. Сумерки редели. От Бессмарага долетел звон — пошла вторая четверть.

Замерзнуть я не успела. От Косого Узла, от обледеневших, утыканных трубами крыш, отделилась вдруг черная галочка и потянула длинную дугу через всю долину. Широкой расходящейся спиралью меряла она студеный воздух. Затем наискось ринулась к земле, порыскала в разные стороны, пропала из виду.

Что такое? Опять парня отправили на разведку? Как, интересно, им удалось без меня договориться? Брось, Альса, не такая уж это сложная наука — стангревский найлерт. Ардароно — человек образованный.

На краю зрения мелькнуло что-то черное. И — звенящий, трепещущий звук, странно откликающийся в сердце. Я вскочила, замахала полой плаща.

Стуро спрыгнул в снег, словно из высокого окна. Присел, коснувшись ладонями земли.

— Я улетел, Альса. Большой Человек очень сердит. Погнался за мной.

— Зачем?

— Он ищет тебя. Он думал, я знаю.

— А что Ардароно? Алаг?

— Им все равно. Я им уже не нужен. Ты тоже. Когда я улетел, они собирались выходить.

Что ж, милая, можешь гордиться своей дальновидностью. Смоталась вовремя — молодец. Теперь думай, что делать дальше.

— Смотри, — Стуро указывал вниз, в долину, — Это они.

Да, это они. Весь Ардароновский отряд, разделенный на три неравные части. Первую, всего из трех человек, ведет арваран. Вторую — чуть побольше… кажется, сам Ардароно. Третью, самую большую, сейчас наполовину скрывает скалистый гребешок. Наверное, ею командует Ульвенг.

Значит, мы их пропустим, и, чуть погодя, двинемся следом. На рожон, конечно, лезть не будем. Хм. Жаль, у меня ничего с собой нет. Ни аптечки, ни какого завалящего оружия. Могла бы сообразить и взять с кухни один из ножей.

Эй, а кто это плетется там, в хвосте? В длинном платье, пешком, а в руках… кочерга! Ну, Даночка, ну, подруга… вот к тебе-то мы и присоединимся. Арьергард, так сказать. Как у настоящей армии.

Ирги Иргиаро по прозвищу Сыч-охотник

На «снегоходках» не особо разгонишься, они хоть и шире обычных лыж, но короче. И все равно, по моей тропе, через Ведьмину Плешь, быстрее будет, чем на полузагнанной Кайровой кобыле через деревню.

Следа тройки Тана мы с Реддой не нашли, снегом, может, замело. И я отправил собак к ребятам. Скорее всего, тройка Тана сидит в засаде. В доме Сыча-охотника. И ждет тех, кто придет. А ребята, если боги будут милостивы — в трактире у Эрба. Если, кстати, Имори вообще не забрал их отсюда. Потому что на его месте, услышав про «кошек» из города Кальны, я сделал бы именно это.

Ладно, неважно. Сейчас все неважно. Кроме одного.

Снегу навалило. Как зимой. Март месяц называется. Да че ты, друг, не привык, что ль? Теплышко тебе подавай. Неча было в курточке выскакивать. Плащ бы надел, либо котту теплую, меховуху… Да уж, думал-то — ненадолго…

Глупости. Скоро все уже кончится. Скоро.

Вот и Ведьмина Плешь.

Лошади.

Оседланные.

Три.

И человек, слава богам, спиной ко мне.

В мешке роется.

Не Тан. Не Алуш.

Шестой.

Значит, в доме — двое. Тоже хорошо. А тут у них — «конюшня». Резонно. Полянка-то удобная, незамеченным только с востока подобраться можно. Как я вот…

Человек поднялся с корточек, затянул мешок, повесил на ветку дуба. И тут я узнал его. Никакой это не Рейгелар. Захотелось вдруг взвизгнуть от радости, кинуться… или молча кинуться, ткнуться лбом в костлявое плечо… Захотелось…

(И я кинулся, и ткнулся лбом, хотя пришлось для этого нагнуться, вымахала деточка, я бормотал какие-то дурацкие слова, без голоса бормотал, всухую возя губами по обмерзшему крохотными льдинками сукну его плаща, потому что горло сдавило колючим волосяным арканом и царапало, царапало изнутри… А потом рука его легла мне на затылок…)

Я сбросил лямки «снегоходок», осторожно опустил наземь свою торбу. И шагнул вперед.

— Эгвер.

Он вздрогнул. Повернулся медленно. Смесью радости и благоговейного страха стыло лицо. Судорожно дернулся кадык.

— Хозяин…

— Я, Эгвер. Я. Ну, что и как, рассказывай.

— Даул повез вас. Мы нашли хибару. Пусто там было. Только — следы. Утренние. Женщина — в деревню шла. Собаки — через эту поляну… И еще один след. Непонятный. Оборванный. Человек сперва шел, а потом — делся куда-то.

— Ясно, — «оборванный след» — Стуро. — Дальше.

— Тан сказал — ждать будем. Стали ждать. А под утро стража приехала.

— Стража?

Господин Оденг поднял шум? Неужели Тан не заставил его забыть? Или не подействовало на старую лисицу… Или — ребята…

— Не «хваты». Я их засек. Мы разбежались, хвосты сбрасывать.

— Встречаетесь здесь?

Кивнул.

Грех роптать на богов, Иргиаро. Грех. Простите, Вышние. Не разглядел вас за спиной за своей. Спасибо.

— Зря ты поехал, Эгвер, — сказал я. — Зря.

Он снова сглотнул, привалился спиной к дереву.

Не смог себя пересилить. Остался в седле. Брать меня — не смог.

Телохранитель мой.

Бурчливый воспитатель лопоухого щенка…

Ты ведь мне жизнь спас, Эгвер. Тогда, после гибели Лерга. Успел высадить дверь. Успел перерезать тенгоном веревку. Начесал мне потом физиономию… Зачем ты поехал, Эгвер? Зачем?.. Боги, лучше бы — Рейгелар, Рейгелар спать ложится с малым тенгонником, Рейгелар бы не стал со мною лясы точить, он бы…

— Мне жаль, Эгвер. Правда жаль.

«— А если тебе скажут убить меня, Эгвер? Отец, например…

— Я никогда не подниму на вас руки, хозяин…»

Мой нож вошел ему в сердце.

Он хрипло вздохнул и начал сползать на землю, медленно-медленно, нехотя.

Влажная рука стиснула мое запястье:

— Сзади, хозяин…

Я нырком присел, высвобождая оружие, а в дереве над нашими головами дрожал тяжелый метатель.

На другом краю поляны Великолепный Алуш мягко потянул из ножен второй.

Я поднялся.

— Здравствуй, Анаор, — сказал Алуш.

— Здравствуй.

— Сыграем, как в старые добрые времена? — он улыбался.

(Я отбросил нож и пошел к нему, выставив вперед пустые руки. Мы не будем играть, Алуш. Если хочешь, убей меня. Убей, Великолепный. Я не стану сопротивляться. Ты же все понимаешь, Алуш, ты знаешь меня, я не изменился, честное слово, и ты знаешь, что такое свобода, Алуш; ошейник — он всегда ошейник, даже если поверх намотана яркая ленточка и привешен к ней серебряный колокольчик, Алуш, «любимчик» Железного Лоутара, тебе не хочется снять ошейник?.. Он смотрел на меня, морщась, как от кислого, потом сплюнул и швырнул в снег метатель:

— Чтоб тебя…)

— Сыграем?

— Что ж, — я скинул куртку, Альсин подарок, — Сыграем, Алуш.

Сыграем. Ставки равны. Ты — не Эгвер, Великолепный. Ты — не Эгвер. Ставки равны и шансы — тоже. Примерно. Не так ли?

Помнишь, Великолепный, Ежегодные семь лет назад? Тогда я чисто сделал тебя. Потому что на трибуне сидела Наследница Таунор, и она сказала, что давно мечтает посмотреть классический «кошачий танец»…

Помнишь, Великолепный?..

Я поудобнее перехватил нож. Алуш отстегнул пояс с метателями, оставив себе один. Улыбка не сходила с его лица. Он хлопнул в ладоши и затанцевал — легкий, стремительный, гибкий, как змея.

А я — охотник. Обленился. Потерял форму.

Бери меня, Алуш. Голыми руками бери.

Не попадется. Так скоро — не попадется.

Нырок — он ушел вправо, легонько коснулся лезвием моей щеки.

Я метнулся к нему, ткнул ножом снизу вверх.

Плечо ожгло, рубаха сразу намокла. Перебросил нож в левую.

Алуш рассмеялся, обошел меня на три счета — правый бок, левая лопатка — левый бок.

Играет.

Кошка играет с мышью.

Я дергался бестолково туда-сюда, споткнулся, припал на колено и — послал нож.

Изумление стерло улыбку, пальцы цапнули рукоять, торчащую в солнечном сплетении. Он осел в снег тряпичной куклой, глаза замутнели.

Видишь, Великолепный, я не терял времени даром. Все — по твоей методе, все, как ты учил… Ты доволен мной, Великолепный?

Остановить бы кровь… Набрал снегу, прижал к правому плечу.

Боли не было. Только мокро. Ничего, скоро засохнет.

Если Тан даст мне время.

А он не даст.

Алуш еще дышал. Я поднялся, шагнул к нему.

«— Ты мне нравишься, Анаор. Хочешь, я немного с тобой позанимаюсь?..»

Спасибо, Великолепный. Ты знал ставку. Игра была честная. Спасибо.

Выдернул нож и перерезал ему горло.

Вот так.

Распрямился. Шатнуло. Голова гудит, как после трех кружек. Лимрская…

Ничего, теперь между тобой и лимрской — только Тан.

Тан. Ты должен достать его. Иначе нельзя. Никак нельзя иначе. Иначе все бесполезно. Даул, Кайр, Арито, Алуш, Эгвер… Дело должно быть закончено.

Он придет сюда, Тан. «Конюшня» — точка встречи…

И тут я понял, каков он, мой единственный шанс.

След я буду оставлять хороший. Мокрый красный след. Тан поймет, кто это. Тан пойдет за мной. Мне нечего рассчитывать взять его честно. Тан — не Алуш.

К Кривой сосне.

Только бы успеть.

Только бы успеть, боги…

Шаг. Еще. Быстрее.

Быстрее, приятель.

Вот она.

Вытащил длинную вешку, наступил на образовавшуюся ямку. И вообще, здесь я упаду. Вот так.

Поднимусь. Еще несколько шагов. Тут упаду снова и смогу только ползти. Тем более, особо притворяться не надо… Да, Великолепный, спасибо, конечно…

Ничего. Справишься. Нету у тебя другого выхода. Связка за спиной. Твоя связка.

Положить вешку на края ямы. Переползти по ней. Только бы выдержала…

Выдержала. Хорошая вешка.

Как получилось? Оглядываться нельзя, след испортишь. У тебя «нет на это сил».

В кусты.

Колючки, ч-черт…

Ну, как там у нас? Красиво. Удачный след.

И — ждать. Ждать.

Неужели он не поверит? Так старался, все чисто, тщательно… Человек шел, увязая в снегу, спотыкаясь, упал, поднялся, опять упал и пополз…

Щека схватилась морозцем и саднила.

Он осторожен, Тан. И — следопыт, не тебе чета. Настоящий «нюхач». Это же — Тан. Живая легенда…

Почему, кстати, он не повез меня сам? Четыре года поисков — разве не заслуживают награды? А он уступил почет Даулу, а сам остался делать грязную работу…

«Подчистка» — не для Даула. Ему такие вещи не по нутру. У них, в Андалане, все делают проще. Привозят не живьем, а — головы. Экономия места, между прочим. В один мешок голов войдет — пропасть.

И вообще, они наверняка собирались встречаться. Встречаться где-то по дороге. Так что приехали бы все вместе. А уж Энидар прекрасно поймет, кто меня нашел…

Чертова кровь никонец-то унялась. Кажется. Холодно, дьявол. Но куртку надо было бросить там. Для Тана. После драки с Великолепным у меня «не было сил» одеваться. Или хотя бы сил подумать, что одеться стоит. Я «еле полз».

Где же он? Я просто загнусь тут потихоньку, и уверенности, так мне необходимой, не обрету. Я должен увидеть его мертвым. Только тогда буду спокоен.

В ушах шумело. Перед глазами полусонно проплывали Кайр и Арито, играющие в кости, смеющийся Алуш, вертящий в пальцах кинжал на цепочке, грустный Эгвер и пьяный Даул, что-то упорно ему доказывающий… Не сердитесь. Не сердитесь, поймите меня. Будь я один… Вы же знаете. Вы теперь все знаете. Поймите меня. Пожалуйста…

Тук, тук. Тук-тук-тук. Тук.

Что это?

Встряхнул головой, прогоняя наваждение и увидел — Тана.

Он шел, мягко ступая, собранный, как стальная пружина, и рядом с ним шел — Звук.

Тук, так. Тук-тук-так. Иди сюда. Тук-тук-так.

Нет. Нет, Тан. Не пойду. Не пойду. Не…

Он шагнул — хрустнули ветки — изогнулся отчаянно, пытаясь удержаться — рухнул вниз.

Слабость спасла меня. Я бы вылез к нему. Вылез бы. Барабанчик… У меня никогда не получалось как следует перебивать ритм. Я никогда не мог долго продержаться против барабанчика.

Тишина.

Тишина. Ни звука.

Вот и все. Так просто…

«— Главное — одержать верх, запомни.»

Я запомнил, Тан.

Поднялся. Выдрался из кустов, оставив клок рубахи. Опираясь о верную вешку, доковылял до ямы. Послушал тишину… Вот так. Как просто, боги. Как просто… Почему?..

Мутит, черт. Еще до деревни топать… Да что ты, как полусонный. Шевели ходилками.

Вот и все. Дело — сделано. След окончательно смазан. Если сам Тан нашел меня только на «широком веере», то теперь, через четыре года… Да и Догара уже нет… Да и вообще мы будем в Андалане… Все в порядке, ребята. Боги встали за нашей спиной. Про вас знают только мертвецы. Про то, что вы — со мной. Только — мертвецы. Они никому не скажут…

Бумага.

Бумага с именем наследника и с подписью свидетеля.

Бумага наверняка — у Тана. Раз шестой был — Эгвер, старший в связке — Тан. И бумага — у него. Ладно, это — терпит. Сейчас приду, скажу — привет, ребята. Скажу — все в порядке. Скажу — поехали в Андалан…

(Лица их — облегчение, смывающее тревогу, потом — вспомнив, что необходимо устроить разнос, оба одновременно сдвигают брови; Альса — сердито, Стуро — грозно…

— Привет, ребята, — я протягиваю руки, и они…)

Пусто. Пусто как, боги!.. Хоть бы птичка какая чивякнула, что ли… Тихо и пусто в лесу. Солнце сошло с ума — лупит в белый снег с синего неба. Как летом. Только вот сверху насыпалось. Белое-белое, холодное…

В общем, я повернул обратно. Да, глупость. Да, все это легко терпит. Сначала надо успокоить ребят, а потом заниматься погребением… Да.

Но я вернулся к яме. Шатаясь, как пьяный, подошел поближе.

Опустился на четвереньки. Заглянул осторожно.

Заостренный кол прошел через его грудную клетку и высовывался хищно, окровавленный, будто клык гигантского зверя.

Ты сам учил меня, Тан. Ты говорил, что мое слюнтяйство — вещь совершенно лишняя, что эмоции надо держать в руках. Сегодня я сдавал экзамен, учитель. Я его сдал?

И тут труп, распластанный гигантским насекомым, открыл глаза. Он был жив, Тан. Двенадцатую четверти жив на одной бездонной ненависти.

Оскал-усмешка.

Короткий замах.

Реакция подвела меня. Стилет его любимый, Зуб Дракона, воткнулся — не в грудь, так в плечо.

Вот теперь — действительно — все.

Все, ребята.

Вот я и заплатил.

Заплатил богам их цену.

За то, что смог взять полную связку.

Свою связку.

Я тут же выдернул узкое лезвие, темное от «шипастого дракончика», дедовым подарком расширил рану, поковырял, чтобы спустить побольше крови… Знал, что бесполезно, и все равно… Так уж устроен человек — трепыхается, даже когда вопрос времени решен.

«— Убит твой хозяин, лопоухая.»

Они ушли. И я уйду с ними. «Кошачьи лапы» ходят связками. Связками. И это — правильно.

Легкость какая-то странная. Голова кружится. То ли — «шипастый дракончик», то ли просто много крови потерял…

«— Главное — одержать верх…»

Что ж, Тан. Меня ты убил. Мы с тобой квиты. Но верха ты не одержал, учитель мой, живая легенда. Ирги Иргиаро и был смертником, а больше ты не убьешь никого. Последнее усилие отняло дыхание, забрало жизнь.

Нелепая фигура на дне ямы — черный плащ переломанными крыльями, оскал — как улыбка аблиса…

Ты будешь жить, братец. Я остановил их. Остановил. И это, черт возьми, главное. С Лезвия не сходят, братец. С него только падают. Но у меня, по крайней мере, есть отсрочка. «Шипастый дракончик» действует не сразу. Если повезет, все-таки успею добраться до вас, ребята. Попрощаемся по-человечески…

Давай же, шевелись. Чего разлегся?

Вдоволь повозившись в снегу, наконец поднялся на колени. Теперь — где тут наша вешечка?.. Обопремся на нее и встанем. Вста-анем…

Дьявол!

Ноги не держат. Как с перепою.

Ладно. Сейчас еще попробуем.

Сейчас…

Сейчас…

Серое, испятнанное бурым, в обрамлении светлой пакли — морда.

Нависла надо мной.

Арваран.

Бред. Быть не может.

Арваран…

Зачем-то внимательно обнюхал плечо мое, то, с уже чернеющей по краю дыркой…

Полный бред.

— Эй, — сказало видение, — Ты живой?

Озабоченность на морде выглядела презабавно. Галлюцинации.

Разве «шипастый дракончик» дает галлюцинации?..

— Уйди, — поморщился я. — Пусть лучше будет Стуро.

Если уж дойти до него не смогу — хоть так…

Но галлюцинация никуда не ушла. Напротив — ухватила меня вполне реальными ручищами, легко подняла, во что-то завернула и куда-то потащила.

— Куда?

— К Ардароно.

Ардароно?

Нет. Так не бывает.

Бывает, приятель. Все бывает в последний день.

Значит, это он. Тварь клыкастая, призрак…

Не просто арваран, а — Тот Самый арваран… И стражников, что спугнули тройку Тана, привел — Ардароно?.. Круг замкнулся…

— Мои?..

— Целы, — голос глухой, мрачный. — Ждут. В хибаре.

В хибаре?

— Собаки?

— Не видал. Все утро за этим бегал. Который в яме.

За Таном.

Опоздал ты, клыкастый. Чуть-чуть опоздал. И я пойду к Лергу. Пойду за Таном, за Эгвером, за Алушем, Даулом и близнецами. К Лергу. От того же самого «шипастого дракончика»… Не зря ты разглядывал да нюхал. Не зря. Ты-то понимаешь толк в «шипастом дракончике».

Странно, клыкастый — ты убил его, а я не хочу взять тебя с собой. Хоть, наверное, это можно было бы как-то сделать. «Кровью к крови»… оцарапать тебя и прижаться раной… Но нет во мне ненависти, тварь хвостатая. Почему?

Странно…

Может, дело в том, что ты — не из нашей связки?..

Ровный гул в ушах, мерное нетряское покачивание. Легкий шаг у арваранов. Почти как рысь нилаура. Спать охота…

Нельзя спать. Никак нельзя мне сейчас спать. Насплюсь еще. Будет время. Целая пропасть Времени.

— Эй, — окликнул арваран. — Дерево-то тебе — какое?

Дерево. Да, конечно.

Последние распоряжения. Прав, хвостатый. Прав. Потом может и не получиться…

— Костер — общий. Со связкой, что за мной… С моей связкой. Трое — по дороге к Арбенору. Трое — на поляне.

— Видел.

— Хорошо. А дерево… Хочу этот лес.

Развей пепел, хвостатый. У нгамертов нет могил. Развеется пепел, растворится память.

«Уйти к Ветру» — так, братец? Ветер возьмет на крыло…

Неси меня, хвостатый. Поторапливайся. Я должен успеть. Успеть к ребятам живым. До боли. От «шипастого дракончика» плохо уходят. Как Лерг…

Простите, ребята. Не поедем мы в Летель. Не поселимся в Але. Так уж получилось, Альса. Вам со Стуро вдвоем — в Каорен лучше добираться. Хорошо, что Ардароно подвернулся. Какие-никакие должны были связи в Каорене остаться. Говорили, он вообще — проштрафившийся Сетевик… Не знаю, это, по-моему, слишком. Да и неважно. Он поможет вам пристроиться. Он не откажет мне, Ардароно. Право последней просьбы — это Кодекс. Кодекс ни один найлар не нарушит…

А здесь вам оставаться нельзя. Тихо, спокойно, не обидит никто — это верно. Да только, Альса, Бессмараг — кабала. Если останешься в Бессмараге, сама на ноги не встанешь. Придавят тебя, дружок. И Стуро придавят. Дети вы еще оба. И будете под матерью Этардой. В мягком, уютном покое. Летта вон твоя не просто так в мир рвется. А ты не вырвешься. Сама — не вырвешься, Альса. Я знаю. Со мной это было. Железный Лоутар…

Но, может, ты хочешь — именно так? Может, я просто по себе меряю? А Стуро? Он чего хочет?

Боги мои, ребята, я ведь, оказывается, совсем вас не знаю… Что там, внутри у вас, у Стержня… Чем живете, чем хотите жить… Люблю вот просто…

Люблю.

Альсарена Треверра

— Что? Я — глупец и бездарность? Я — варвар? Это вы — варвар, проклятый язычник! Я на вас в Арбенор жалобу подам! Я вас выведу на чистую воду! Что? Что, что, повторите? Да вас ваши же найлары за такие дела посадят в одиночку! На хлеб и воду! И ящера вашего! Чтобы неповадно было с нгамертами в прятки-догонялки играть!

Мы — я, Стуро и Данка — остановились на повороте. Разинули рты. Мы ожидали увидеть сражение, пленников, трупы, в крайнем случае. Но банальнейший скандал с перетряхиванием грязного белья…

Господин Ульвенг, красный, распаренный, вопил и грозился на весь лес. Господин Ардароно, пятнистый, как осьминог, с белыми глазами, шипел что-то неслышное, но, видимо, очень обидное. Двадцать конников из гарнизона растерянно топтались на перепаханной полянке перед домом. Алага нигде не было видно.

— А вы не тычьте мне в глаза взятками моими! Не тычьте! У самого рыльце в пушку! Да, да! В Арбеноре пускай разбираются, что это вам приспичило за нгамертами гоняться… Что вы там с ними не поделили… Все, не желаю больше ничего слушать! Ничего не желаю!

Господин Ульвенг вскочил на свою лошадь и двинул шпорами.

— Отряд! За мной!

Они прогрохотали мимо, окатив нас веером снежных брызг. Господин Ардароно остался перед домом в одиночестве. Я кинулась к нему, путаясь в юбках.

— Господин… господин таможенный инспектор! Что случилось? Почему они уехали?

— Потому, что прохлопали. М-мешки! — он сплюнул. Поглядел на меня, на подбежавших Данку и Стуро, — Не дождались нас «лапки кошачьи». По меньшей мере на шестую четверти опередили.

Мы беспомощно переглянулись.

— Алаг по следу пошел, — уже спокойней добавил господин Ардароно, — Может, ему повезет. Собственно, идиот — я, а не Ульвенг. Ульвенг — обыкновенный мешок. А я совсем ошалел, когда про Эуло услышал.

— Про кого?

Стуро теребил меня за рукав:

— Скажи ему, что я полечу. Я сверху увижу их. Я их найду.

Господин Ардароно понял его и без перевода.

— Молодой человек жаждет расстаться с жизнью? Светло уже. Засекут. Дождемся Алага. Госпожа Треверра, позвольте узнать, где ваш охранник?

— А… Не знаю. В деревне, наверное, меня ищет. Потом он в монастыре будет искать, а здесь уже в последнюю очередь. А что, Алаг хорошо читает следы?

— Он — нюхач. Ищейка. Друзья мои, понимаю ваше беспокойство, но самое разумное сейчас — это пойти в дом и дождаться Алага. Я намереваюсь сделать именно это.

Что ж, инициатива опять попала в чужие руки. Очень обидно, но приходится мириться. Мы вошли в пустой дом.

Против ожиданий, здесь было тепло и пахло едой — запах, давно позабытый в этих стенах. Стуро задержал дыхание, зажмурился. Я думала, он выскочит наружу, но он сглотнул и справился с тошнотой. Хозяйственная Данка нашла применение своей кочерге. Занялась печкой. Ардароно уселся за стол — как раз на место Ирги.

— Ха, — сказал он, — Забавно. Что это?

— Это моя книга. О стангревах. О таких, как Мотылек.

Книгу мою читали. Те, кто сидел здесь в засаде со вчерашнего дня. Нгамерты читали мою книгу. От скуки, наверное. Читали и делали заметки на полях. В столбик, бисерным почерком: «Интересная мысль. Непонятно. Пример неудачен. Это недостаточный аргумент. Хорошо. Тоже хорошо. Это неправда. Натяжка, но в целом неплохо.» Добросовестный, в меру придирчивый читатель-рецензент. Вписавший свои замечания чернилами — не вымарать, не зачеркнуть.

Я села за стол, рядом со Стуро.

— Вы говорили… Ну, вы назвали какую-то фамилию. Вы сказали, Ульвенг не виноват, а вы…

Ардароно оторвался от книги, посмотрел на меня. Внимательно, но без раздражения.

— Вы любопытны, госпожа Треверра.

— У нас, — я повела рукой, указывая на Дану и Стуро, — личная причина искать встречи с нгамертами. Вы ее знаете, господин Ардароно. Так что же подвигает искать этой встречи вас? Или это тайна?

Он вздохнул.

— Да нет… не тайна. Тоже личные счеты. Не с нгамертами вообще, только с семьей Эуло.

— Семья Эуло? Чертополох и веревка — их герб?

— Чертополох и веревка, перекрещенные серпы, разрубленное колесо — три исходных нгамертских герба. Символы Старых Кланов. В клан может входить много семей. Семья Эуло, одна из самых влиятельных в Альдамаре, носит знак чертополоха.

Он помолчал, разглаживая исчерканную страницу. Данка отложила кочергу и тихонько присела на табурет у стены.

— Я был городским судьей Кальны, — продолжал Ардароно после паузы, — Еще три года назад. В принципе, ждал отзыва в Арбенор. На должность королевского судьи, — он усмехнулся, покачал головой, — Но, увы, оказался взяточником.

Я вытаращила глаза:

— Вы? Взяточником?

— Угу. Взяточником. Причем мелким. Полсотни лиров, — он фыркнул, — И загремел в таможенные инспектора.

— Вас подставили?!

— Сделали, как лопуха.

— Нгамерты? В смысле, семья Эуло?

— В смысле, Зуб Дракона. Недомерок с барабанчиком.

— Актер!

Ардароно снова усмехнулся.

— Тот еще актер.

Пауза. Я кусала губы. Стуро выкручивал себе пальцы и молчал. Мы говорили на лиранате, но он не требовал перевода. Данка, кстати, тоже отмалчивалась.

— А что же Ирги с ними не поделил? — пробормотала я наконец.

Я думала, Ардароно пожмет плечами или скажет: «Не знаю». Однако он многозначительно хмыкнул.

— Ирги. Ваш Ирги, госпожа Треверра, от рождения наречен был Анаором Эуло. И приходился Железному Лоутару старшим сыном.

Я забыла, как дышать, и раскашлялась. Стуро выпал из созерцательного состояния. Он двинул меня меж лопаток и, похоже, спас мне жизнь. Я отдышалась, вытерла слезы. Господин Ардароно смотрел на меня сочувственно.

— Лет пять назад… Да, точно, без малого пять лет назад, в октябре, Железный Лоутар скончался. Молодой Анаор Эуло был введен в Права и стал Главой Семьи. Однако, наутро после церемонии он исчез. Бесследно. Вернее, через некоторое время след его обнаружился в одном из кальнских храмов. Молодой Эуло побывал там в ночь побега и сменил имя. Вы, конечно, понимаете, что это означает для найлара?

— Он официально отказался от семьи?

— Да, госпожа Треверра. Анаор Эуло прекратил существование. Вместо него на свет появился Ирги Иргиаро, основатель нового рода. Фамилия Иргиаро, как нетрудно догадаться, образована от имени Ирги.

Я с трудом переваривала услышанное. Сыч-охотник, нелюдимый косноязычный дикарь… Параноик с мечом из ирейского черного зеркала… Побратим крылатого вампира, мой соавтор…

Нгамерт, перечеркнувший свое прошлое.

— Ирги — тильское имя, — подала голос Данка из угла.

— Да, — господин Ардароно кивнул, — Это тильское имя. Мать вашего друга была из Тилата, из рода Косматых Варт. Тилатские контрабандисты, один из самых уважаемых родов.

Все-то он знает, бывший кальнский судья, и про нгамертов, и про тилатских контрабандистов… И взяток не берет… И Алаг этот… На него, на Алага-арварана вся надежда. Нужен хоть один из слуг этой распроклятой семьи. А уж вытрясти из него, куда подевали Ирги… вытрясем, не беспокойтесь. У Этарды не запираются. И никакие барабанчики не помогут.

— Вот такая история, — подытожил Ардароно. — А ваш Ирги… что ж, выучка у него первоклассная. Иначе Энидар давно бы до него добрался.

— Что за Энидар?

— Энидар Эуло, младший сын Железного Лоутара. Сам до Железного малость не дотягивает. Но — короля играет свита.

Помолчали. Вот, значит, как. Семья, значит. Нгамертская. Чертополох и веревка. Вспомнила:

«— Мне кажется, ты дневная птица.

Усмехается.

— Это какая же?

— Сорокопут. Маленький, серенький, да непростой. Мышек да пичужек на иглы терновые насаживает. Словно и не птица вовсе. Смеется, а глаза будто мглою заволокло.

— Не птица, верно. Кошка.»

Ах, Ирги. Скрывайся, маски меняй, прячь кошачью шкуру под мягким совиным пером… себя, может, и обманешь, а кровь свою, печать несмываемую, клеймо жгучее… Что-то остается. Всегда что-то остается, Ирги.

В этот момент смирно сидящий прежде Стуро вскочил, чуть не опрокинув меня вместе с табуретом. Грохнула входная дверь, за ней распахнулась дверь в комнату. Два стремительных мохнатых клубка, молча, без лая — я даже ахнуть не успела — уже теснили, отталкивали к выходу и Стуро, и меня.

— Редда! Ун! Что вы делаете?! Ну-ка, прекратите! Сейчас же прекратите!

Я схватилась за косяк. Редда зарычала.

— Госпожа Треверра! Не мешайте им, делайте что велят.

Ардароно поднялся, опустив и чуть разведя ладони. Данка скорчилась на своем табурете, подтянула колени к груди. Словно мышь увидала.

— А что они велят?

— Не вздумайте от них отбиваться! Собаки, видимо, получили приказ. Нам придется покинуть сие гостеприимное жилище.

Стуро взял меня за руку.

— Надо выйти, — сказал он.

Мы повиновались. Ардароно и Данка вышли за нами следом. Остановились посреди полянки — собаки заставляли держать дистанцию шага в три, при попытке сблизиться недвусмысленно зарычали.

— Послать собак мог только Ирги! — волновалась я, — Значит, он где-то рядом! Редда, Ун! Ищите хозяина! Где ваш хозяин?

— Собаки получили приказ, — терпеливо повторил господин Ардароно, — Они не тронутся с места, пока приказ не отменит тот, кто его отдал. Это обученные телохранители, госпожа Треверра.

— Пусть они идут за Ирги! Зачем они здесь?

— Советую не размахивать руками. Никуда они не пойдут, — он вздохнул. — Нам еще придется с этим что-то делать… Подождем Алага. Надеюсь, он сможет справиться с псами.

Я набрала в грудь побольше воздуха и завопила что есть мочи:

— И-ирги-и-и! Где ты-ы? Иди сюда-а-а! Данка, давай вместе. И-ирги-и-и!!! — заголосили мы на пару.

— Не кричите на ветру, госпожа Треверра. И вообще, скорее всего, ваш Ирги… Его, скорее всего, уже нет.

— Да что вы такое говорите! — возмутилась я, — Как это — нет? А собаки?

— Собаки получили приказ охранять вас. Не пускать в дом, — Ардароно взялся за подбородок. — Вероятно, он знал, что в доме засада, и понимал, что не успеет сам вас перехватить. Значит, он находился достаточно далеко. Интересно, каков состав второй тройки?

Стуро вдруг невнятно вскрикнул. Рванулся в сторону — Редда прыжком сшибла его, он грохнулся на колени.

— Там! Там! — он тыкал пальцем куда-то в самые дебри, в сторону перевала.

— Где? Что?

— Там! Он! Там!

Молодые сосенки качнули ветками, раздвинулись. Какая-то невероятная, огромная фигура протиснулась на полянку. Алаг. В руках он тащил громоздкий кулек.

Поймал! Кого-то поймал, ящер, чертяка!

— Алаг! Что у тебя?

Он задержался, с великой осторожностью перехватывая ношу.

— Не что, а кто.

Ун заскулил, перебирая лапами. Алаг шагал к нам, и я увидела, как из кулька капает часто и расплывается по снегу ржавый пунктир.

— Хорошо, звери. Молодцы.

Голос из кулька. Ирги?! Мы со Стуро, забыв про собак, кинулись вперед, но собаки кинулись вперед быстрее нас. Арваран уперся хвостом, чтобы его не своротили и приподнял кулек.

— Но, но. Ну-ка, брысь!

Кожаный лоскут — арвараний плащ — развернулся. Нет, это не Ирги. Лицо исполосованное кровью, бледное, безбородое. Слишком молодое, совершенно незнакомое.

Глаза. Глаза вишнево-карие, яростные. Но вспышек золота не видно — все пожрали расширенные, черные как сама пропасть, зрачки.

— Привет, ребята.

Чужое лицо, лишенное камуфляжа, улыбается под кровавой кашей. Ой, мама!

— Ирги! Ирги! Что они с тобой сделали?! Что они с тобой сделали, Ирги?!

— Где? Что? — это Дана, — Он ранен! Это опасно, да? Опасно? — она просунула голову между мной и Стуро.

— Данка… — Ирги перевел взгляд на нее, — Данка… Ты?

— Я, Сычик, я.

— Зачем, Данка?

Она растерянно хихикнула.

— Как это — зачем?

— Нгамерт я, Данка. Ясно?

— Да, да. Я знаю, Сычик, знаю, — она выпрямилась, взглянула на Алага, — В дом бы его, а?

— Слушайте, — сказал Ирги, — У меня мало времени.

— Да, — заспешила я, — Скорее в дом. Данка, беги, ставь котел на плиту. А ты, Ст… милый, лети в Бессмараг. Зови девочек. Зови мать Этарду. Пусть они…

— Стой, — Ирги ворохнулся в кульке, выпростал руку. — Козява. Ты мне нужен.

Стуро, уже сделавший движение прочь, качнулся к нему. Мгновенная задержка — и лицо Стуро странно застыло.

Я увидела рану на левом плече, в коросте лохмотьев, неприятного черного цвета, словно ей, ране, по меньшей мере дня четыре. А кровь — кровь текла не из нее. Из каких-то других ран, которые прятал арвараний плащ. А здесь кровь превратилась в деготь, в смолу, в вязкую мертвую грязь.

Это… это яд. Яд, отрава…

— Альса, убери руки!

— В Бессмараг! Стуро, скорее! Слышишь? Слышишь?

Я толкнула Стуро, он поскользнулся, схватился за Данку.

— Козява, стой. Хвостатый, хочу в дом, — Ирги поморщился. — Альса, прекрати орать. У меня нет времени.

— Алаг!

Алаг отстранив меня локтем, двинулся к дому.

На пути ему попался Ардароно. Прежде чем уступить дорогу, тот отсалютовал раненому. Я, конечно, небольшой специалист по военной субординации, но, показалось мне, подобным салютом приветствуют каоренские солдаты старших по званию.

— А, — отозвался Ирги, — Привет, привет. Ты мне тоже понадобишься.

Они вошли в дом. Я дергала за одежду всех подряд.

— Послушайте, нельзя тянуть! Это серьезная рана! Алаг, ты слышишь? Господин Ардароно, скажите же им! Ну, хорошо, тогда я сама побегу…

— Альса. Подойди ко мне.

Алаг положил свою ношу на сундук. Сам присел на корточки рядом — в полный рост в Сычовой избушке он не умещался. Ирги оперся о его плечо. Лохмотья, похожие на изъеденное ржавчиной железо, струпьями облепили жуткую рану. Запах отравленной крови, на улице почти неразличимый, жестко вломился в ноздри, ударил в голову.

— Альса. Не лезь, кому сказал! Дай руку сюда… И ты, малыш. У меня мало времени. Мне надо. Вам кое-что сказать. Выбор теперь — за вами…

Взгавкнул Ун. Топот, шебуршание, хлопнула дверь.

— Вот они где! Я так и знал! Эй, что это у вас тут?

Имори. А за спиной у него — Летта и Иль.

— Девочки! Слава Богу!

— Ой! — вскрикнула Ильдир, — Кто это? Господи, ужас какой!

— Ч-черт! — выругался больной, — Хвостатый, девок убрать. И подержи их там, ладно?

Ящер пригнулся и с невероятной скоростью бросился на марантин. Летта поднырнула ему под локоть, но была зажата под мышкой. Иль взвизгнула.

— Спятили?! — заорала я, — Спятили?! Вы что творите, идиоты?!

Рванулась было на помощь подругам, но мокрая от пота рука стиснулась так, что вопль мой перешел в шипение. Алаг выволок девочек на улицу. Дверь захлопнулась.

— Ирги, да что на тебя нашло? Ты что, не понимаешь…

— Это ты. Не понимаешь. Слушай меня.

— А…

— Потом позову твоих лекарок. Обещаю. Малыш?

— Я здесь.

Стуро подсунул ему под плечи ворох скомканной одежды. Опустился на колени у изголовья — лица их оказались на одном уровне.

— Андалан отменяется, — сказал Ирги, — Неразумно.

Я не могла сидеть спокойно и ерзала.

— Хорошо, отменяется. Все?

— Нет, не все. Есть. Три варианта. Бессмараг. Итарнагон. Каорен.

Расскажешь кому — не поверят. Нашел время править планы! И пока не выложит — гори все синим огнем…

— Ирги, миленький, давай потом об этом.

— Потом не будет. Бессмараг — кабала, Альса. Навсегда. Останетесь детишками. Итарнагон — риск. Оказаться. Без башки. Каорен… — он поглядел поверх наших голов на Ардароно.

— Да, — откликнулся тот, — Сделаю. Эльроно мне должен. Не беспокойся.

— Ребята… — стынущие от пота пальцы сжались, — Выбор за вами. Если не трудно. Сделайте его сейчас.

Что за морок! Лицо его, лицо какого-то незнакомого найлара, как зимнее поле — перепахано, заморожено болью; голос — соломенный жгут, колючий, шуршащий, то и дело обрывающийся… И профиль Стуро под гладким крылом черных волос, явственно-зеленого цвета, глазницы — провалы, щеки — провалы, просто ангел бездны склонился у одра…

Я помотала головой. Чем скорее мы окончим это собеседование, тем лучше.

— Мы сделаем, как ты захочешь. Что ты хочешь?

Пауза. Взгляд словно сквозь толщу воды — утекает, туманится. Страшноватой тварью со дна всплывает укор. Шевелит щупальцами.

— Так нельзя, Альса. Что хочешь ты? Что хочет он? Я из расклада выпал. Выбор. Ваш.

Тварь наотмашь хлестнула щупальцем. Острекала. Я схватилась за щеку. Как так? Почему — я? Я же доверяю тебе, Ирги… Разве мое доверие ничего не стоит?

— Малыш, — теперь он обращался к Стуро, — Тебе придется. Самому вставать на крыло. Здесь, в Бессмараге. Тебя никто не тронет. В Итарнагоне ты. Будешь нечистью. В Каорене. Работать. Тянуть лямку. Какое-то время — за двоих.

Стуро кивнул. Глаза у него были накрепко закрыты.

— Имори. Тебя и его… — Ирги слабо мотнул головой в сторону Ардароно, — Оставляю. Ребята выберут. Вы обеспечите.

Отцов телохранитель перегнулся через мое плечо. Он жалостиво сопел.

— Слышь, друг. Марантины, они ведь это… может, еще…

— В задницу марантин. Шипастый дракончик. Тебе хвостатый потом. Растолкует. С вами все. Хозяюшка. Ун.

Песьи морды живо просунулись между мной и Стуро. Слабые пальцы отпустили наши руки, приласкали собак.

— Молодцы. Хорошие мои. С ребятами остаетесь. С ребятами. Да?

— Ваф! — тихонько сказала Редда.

Ун лизнул ласкающие пальцы.

— Дана.

Она подошла, теребя край платка. Серебряный крап на щеках. Плакала.

— Прости дурака, красавица. Так уж вышло. Не держи зла.

Я думала, она завоет и кинется «Сычику» на грудь, и даже отодвинулась, давая место… Дана кивнула, шмыгнула носом и скрылась за спиной Имори.

Я бы на ее месте взвыла. А что тебе, собственно, мешает? Вой на здоровье.

— Альса. Не надумала?

Я смотрела, моргая. В черепе было пусто и звенело. Еще пару минут назад я куда-то спешила, боялась не успеть… Теперь из меня вынули все — и кости, и жилы, и мозги… Что здесь происходит, не понимаю?

— Ладно. Имори, зови своих марантин. А вы, — это нам со Стуро, — дайте руки. Берегите друг друга, негодяи. Только попробуйте у меня… Я к вам оттуда…

Неожиданно крепкое пожатие.

Стукнула распахнувшаяся дверь. В комнату ворвались две зареванные черно-зеленые фурии. Я успела вскочить, а Стуро они опрокинули.

— Сыч! — страшно гаркнула одна из них, кажется, Летта, — Я тебя убью!

Кто-то аккуратно, но крепко прихватил нас сзади. Алаг.

— Он попробует… Сам только попробуй!.. — выкрикнула я.

Голос вдруг сфальшивил. Из горла выдавился жалобный задушенный скулеж.

— Эй, как там тебя… Инга! — громыхнул над ухом Алаг, — Ты перчатки там одень или что… Руками-то голыми не лезь!

— Без советов твоих обойдусь, — окрысилась Иль.

Алаг хмыкнул и потянул нас к выходу. Правильно. Не будем мешать девочкам. Они и так в растрепанных чувствах.

— Хвостатый, — оклик получился невнятным. Сонным, усталым. Видимо, Летта добралась до упрямца. — Там, на поляне… Курточка моя… Принеси, а?

— Ага. Сбегаем, не боись. Будет тебе курточка.

Мы вывалились из дома — и зажмурились, заслонились руками. Белый режущий свет бросился в глаза. Сейчас. Сейчас проморгаемся. Фу ты, мокро…

Унылые серые клочья над нашими головами разлезались, обнажая свежую синеву. Новая плоть под коркой старой раны — новое, ошеломляюще яркое небо.

Весеннее небо. С сегодняшнего дня — и на целый год.