Глава 2

Ручка уткнулась в белый лист, и замерла, подрагивая. Когда сквозь неё не проходит ни единой мысли, ручка никогда не источает чернил, и не пачкает лист. Ни буквами, ни рисунками, ни даже просто кляксами.

Когда сознание мертво, чернила всегда молчат.

Отец Андрей заерзал. Его мыслям это не помогло. Он совершенно не знал, что писать.

Обычно речи для Владыки давались ему легче, но на теме семейной жизни он споткнулся, упал, и уже не смог встать.

Ну, скажите, что может рассказать черное православное духовенство о семейной жизни?

Нет, ну если, как принято, сфокусироваться на грехах (а в чьей семейной жизни их нет?), то все сразу встаёт на свои места. Грех – накатанные рельсы, по которым паровоз Веры пыхтит, как по маслу. Но загружать грехами топку семейного локомотива отец Андрей не желал. Оскомину уже набило.

Однако если абстрагироваться от греха, оставив его за скобками, то далеко духовенство на семейном поприще уехать не сможет.

И отец Андрей с горечью это осознавал.

Судите сами: с большой натяжкой православная традиция сочетается с традициями семейными. Православная традиция – она монашеская, аскетичная. Высший идеал в православии – это человек, все мирское отринувший. И семейную жизнь тоже, ибо она донельзя мирская.

Не найдется ни одного православного святого, который стал бы святым благодаря способности быть примерным семьянином. Каждый православный святой, кому не поклонись, это аскет или мученик. Но никак не отец пятерых детей.

У протестантов, или у мормонов, например, все по-другому. Семья у них, это основа, фундамент честной и достойной жизни. Их идеал праведности выглядит образцовым отцом (и матерью) семейства, образцовым гражданином, образцовым прихожанином и образцовым работником.

Отец Андрей честно попытался найти хотя бы одну пару святых для иллюстрации приверженности православия семейным ценностям. Покопавшись и так, и эдак, в своей памяти (не уступавшей по содержанию иной библиотеке), он действительно одну такую пару обнаружил. Но найденные им святые Петр и Февронья оказались парой бездетной, и с очень странными, с точки зрения паствы, семейными взаимоотношениями.

Ручка подергалась над листом бумаги туда-сюда, оставляя на нем еле заметные линии. На бумагу Церковь не скупилась. В своей белизне бумага переплюнула бы любого ангела.

Компьютеры отец Андрей не жаловал, предпочитая им рукописный текст. То ли в силу возраста, то ли в силу необходимости: компьютера у него попросту не имелось.

Сей факт отца Андрея, несмотря на неприязнь к оргтехнике, печалил. С одной стороны, трудно было найти кого-либо ещё, столь преданного делам Церкви. С другой стороны, если тебе уже за пятьдесят, а ты не поднялся по лестнице служения выше составителя текстов для речей и сана архидиакона, значит что-то пошло не так.

Отец Андрей, будучи подвержен профессиональной деформации за долгие годы служения, уже и не знал, как выглядит церковь снаружи, со стороны обывателя. Внутри, однако, церковь представляла собой жесткую кастовую систему, и обеспечивала жесточайшую конкуренцию среди своих сподвижников. Другими словами, либо ты, толкая локтями, лез наверх, либо молча сидел внизу.

Со своим вторым вариантом отец Андрей давно уже смирился.

***

Так и не закончив речь для Владыки, отец Андрей, взглянув на часы, поднялся из-за стола, подхватил черный кожаный портфель и поспешил на совещание к игумену.

Приверженность отца Андрея к рукописным текстам имела и обратную сторону в его жизни – на маленьких, еженедельных рабочих совещаниях своего монастыря он присутствовал в роли стенографиста. Другой роли ему там не отводилось – саном не вышел.

На его памяти настоятель монастыря был уже четвертый. Всего, в общей сложности, отец Андрей стенографировал совещания двадцать восемь лет, не пропустив ни единого. Настоятели приходили и уходили. А стул в углу кабинета, дубовый старый стул, тяжелый и завитой, конца восемнадцатого века, уже оставил на камне следы – еле заметные вмятины, которые протер его ножками отец Андрей, записывая чужие слова.

Тысяча четыреста шестьдесят совещаний. Десятки тысяч страниц знаков, содержащих в себе чужие речи – в основном никому ненужные и пустые. Такие же пустые, как и его жизнь.

Тысяча четыреста шестьдесят совещаний. Более трех тысяч часов. Стены зала, где они собирались, без отца Андрея выглядели бы мертвыми и пустыми – настолько он вошел в их интерьер.

Подобрав сутану, он привычно занял свое место, ровно за десять минут до начала совещания.

Ещё никто не пришел. Он вдохнул спертый влажный воздух. Иной атмосферы он не знал. Только её – влажную и удушливую летом, холодную и промозглую зимой.

Он поправил очки. Потом снял, подышал на них и протер подолом сутаны. Затем надел обратно.

Маленький и сухой, кажется, отец Андрей не весил ничего. За тридцать пять лет служения он настолько стал напоминать бесплотный дух, что окружающие с трудом его замечали.

Вот и сейчас на него привычно не обратили внимания. Пять фигур, приняв от настоятеля благословение, словно вороны-переростки, заняли свои места, покряхтывая и благодушно переругиваясь.

Ручка заскрипела по белой бумаге. В эти минуты отец Андрей не ощущал себя живым. Ему казалось, что он механизм, с одной-единственной функцией – переносить на бумагу чужие слова.

– Господь да вспомоществует, братья, – густой баритон настоятеля отразился от каменных стен и будто бы сам проистек на белые листы отца Андрея. – Не будем терять времени. Его Преподобие, отец Сергий, только что вернулся с Дальнего Востока, где находился с инспекцией наших новых школ. Отец Сергий, как вы сейчас оцениваете результат их работы? Год назад, если я правильно помню, вы были настроены скептически.

Иерей Сергий был настолько высок и огромен, что даже сидя возвышался над остальными служителями, словно башня.

Темный, странный человек, в который раз подумал о нем отец Андрей. В их монастырь иерей попал с прямой протекции Его Преосвященства, и, казалось, властью обладал куда большей, чем полагалось по его сану.

Отец Сергий, прежде чем ответить, немного подумал, рассеянно поглаживая лежавший перед ним на столе выключенный планшет.

– Результат, как я считаю, превзошел наши ожидания, Ваше Высокопреподобие. И мои ожидания, в том числе. Катализаторами развития школ послужили следующие причины: привлечение ценных специалистов для обучения; фактическая ликвидация властью религиозных течений типа Свидетелей Иеговы, а также ячеек националистов; внутриполитические ошибки действующей власти на Дальнем Востоке. Радикально настроенная молодежь, недостатка которой наш восток и так никогда не испытывал, легко усваивает новую доктрину. Разогнанные полицией и судами националисты и фанатики-баптисты оказались весьма дисциплинированны и управляемы. В системе боевых клубов «Ратибор» они видят противопоставление той государственности, которая их притесняет. Уже сейчас, по истечении года обучения, члены школ обладают прекрасной подготовкой. Многие из них уже приняли активное участие в прошедших там демонстрациях. Думаю, спустя ещё два года мы сможем говорить о них, как о полноценной армии, численностью примерно в пять тысяч человек.

– Через два года – это как раз к выборам? – подала дребезжащий голос другая черная фигура.

Отцу Андрею не требовалась видеть лиц. Он знал их всех по голосам.

Протоиерей Михаил, отметил он на бумаге.

– Все верно, Ваше Высокопреподобие.

Игумен слегка приподнял ладонь. Все посмотрели на него.

– Ваш прошлый скептицизм, отец Сергий, был основан как раз на нехватке специалистов для обучения. Каким же образом её удалось разрешить?

– Через казаков, Ваше Высокопреподобие. В отличие от казаков здешних, на востоке в казачьи общества часто вступают люди с военным опытом. Видит Бог, в войнах мы недостатка не испытывали. Чечня, Украина и Сирия – лишь самые известные конфликты, где участвовали как добровольцы, так и войска.

– И, тем не менее, у нас есть проблемы, не так ли?

– Да. Собственно, одна единственная проблема – финансирование. Мы недооценили стоимость содержания школ «Ратибор». За текущий год мы потратили на них почти 19 миллиардов рублей. Для сравнения – примерно столько же тратит на свои вооруженные силы такая страна, как Армения. И если проект Махаон закончится провалом, то на следующий год мы будем вынуждены сократить финансирование «Ратибора» в три раза – иначе церковь можно будет объявлять банкротом.

– А какова станет стоимость содержания школы в пределах Эйоланда?

– Примерно в двадцать раз ниже. При этом мы сможем привлекать в «Ратибор» местное население.

– Что ж, – задумчиво произнес настоятель. – Власть может быть только одна – та, которую дал Господь. Ко второй стадии Махаона у нас уже все готово, не так ли?

– Да, Ваше Высокопреподобие. Миссию в Эйоланде мы начинаем послезавтра. На месте, конечно, не без шероховатостей, но, с именем Господа нашего, мы справимся.

Отец Андрей стенографировал, почти не задумываясь о содержании совещаний. Церковь всегда играла в подковерные политические игры, с тех самых пор, как стала существовать официально. Являясь проводником между материальным и духовным, одновременно церковь представляла собой и финансовую корпорацию, со всей вытекающей отсюда моделью поведения.

В рамках конкуренции за души граждан, Церковь то объединялась с государством, то фактически исчезала на фоне репрессий с его стороны. Однако всегда проводила собственную политику, стараясь выйти за рамки влияния только лишь на души населения.

И если правительство черпало вдохновение в периоде социализма СССР прошлого столетия, то Церкви не давал покоя пример власти Ватикана.

Ибо власть может быть только Господа. И ничья больше.

Отец Андрей размышлял об этом исключительно абстрактно, являясь давно встроенным в механизм Церкви винтиком. Будучи человеком умным, образованным и не погрязшим от безысходности в грехах, он находил духовное успокоение в изучении религиозных сект и в написании научных статей, постепенно став известным в узких кругах соответствующих специалистов.

Загрузка...