Камень-1. Часть 4. Чистота — залог здоровья. Зачистка, баня и прочая гигиена.

Глава 3

Глава 3, в которой сплошной зоопарк, коза идёт по кукурузе, а зайчик помирает. Да и волки тоже. Потому что «Пиф-паф, ой-ой-ой!». Серия 1

Грачёв, оттопырив нижнюю губу, убрал переговорник на прочном шнурке за воротник и опустился на одно колено. И верно, что-то он растрынделся. Дощатая стена сараюшки — так себе защита от выстрела из винтовки на звуки его воркования с Фабием. Вернулся в полуприседе и на мягких лапах к углу, и внимательно осмотрел цоколь кирпичного фундамента. Чугунные осколки от ГОУ-2 с двойной рубашкой прошьют доски не хуже, чем винтовочная пуля, так что укрытием стоит озаботиться всерьёз. В принципе, высоты фундамента хватит, чтобы заныкаться так, что жопу осколками не побреет. И вот промоина за углом очень подходящая, чтобы в ней залечь. А за углом — так это потому, что, если гранаты даже и не проломят щит, то вот на них-то уж точно ответка прилетит, и бить будут почти наверняка именно сквозь ту стену, в которой окошко. Только вот винтарь ему придётся тут, в «зауголье», на время оставить. А иначе не прокрутить ему всё то, что задумал, сильно эта оглобля сковывать его будет и мешать. Ну, ничего, злодеи все пока внутри, а само дело займёт всего несколько секунд, да и револьверы-то при нём, как не крути. Начали снова стрелять Фабий и Пряхин, отвлекая от него, и Грачёв невольно втянул голову в плечи. Оно, конечно, под окошком от Фабия его пузырь закрывает, но стрёмно-то как! А тут и сейчас вообще ничего не закрывает! Фабий, конечно, Зоркий Сокол, токмо на каждую старуху находится проруха… Ладно, хули тут думать, трясти надо.

Мамон аккуратно пристроил винтовку рядом с намеченным укрытием так, чтобы не плюхнуться на неё в горячке после бомбометания, с одной стороны, и чтобы её не посекло осколками, с другой. Расстегнул и раскрыл клапаны револьверных кобур. Сам он всегда говорил «кáбура». Внимательно, очень-очень внимательно огляделся. Увидел едва высунувшегося из-за угла дома Беловолова. Фабий, будучи основной отвлекающей силой, долбил по сараю, как сумасшедший дятел, сильно, надо сказать, рискуя. Затем Грачёв тихохонько, гусиным шагом, прокрался назад за угол, под самое окошко.

Скальпелем, значит, а не топором? Ща будет скальпель! Мамон почти что нежно достал из подсумка две гранаты, отогнул усики у их чек, внимательно осматривая при этом фанерку, прикрывающую окошко. Она была просто и незатейливо, косо, в распор, воткнута в проём за ржавой решёткой, и даже отходила от неё. Понадеявшись на вечный авось, он так и не стал проверять, закреплена ли фанера или нет. И то, начнёшь проверять, а тебя как раз услышат, заметят и ответят. И всё, привет горячий, а не бомбометание! Размашисто перекрестившись прямо с гранатой в руке и трижды сплюнув через левое плечо, он выдернул кольца. Не-не-не, не зубами или большими пальцами, так только в кино! Зубами — это если они лишние. А большими пальцами — когда они как у гиббона, длинные, гибкие до невозможности, и могучие, как вампир. Когда две гранаты сразу — это указательными пальцами прихватываешь кольцо гранаты противоположной руки и сильно, но не резко их, то есть руки, а не пальцы, в стороны разводишь. Что он и сделал. И отпустил скобы. Звук, с которым они отскочили, щелчок ударника по капсюлю-воспламенителю и шипение задымившего замедлителя показались оглушительными, казалось, их невозможно не услышать в сарае. Но — не услышали. Мамон плавно и тихо встал с колена и, дотянувшись до окошка, отжал обеими гранатами фанерку. А затем просто уронил их внутрь. Но не стал сразу падать за угол, а, считая про себя, быстрее мухи выдернул из сухарника ещё одну гранату, армейскую «феньку», и, выдернув чеку, отправил её следом за товарками. И уж только потом галопом, но тихо, очень-очень тихо, нырнул в ту самую присмотренную ложбинку за углом вдоль фундамента, вжался в сорняки и накрыл голову руками. Вот странно, Мамон и в самом деле мог шлангануть и пойти даже на прочёсывание зелёнки с половиной магазинов в подсумке, но к гранатам отношение у него было совсем иное, любовно-трепетное. И, помимо штатных, у Грачёва всегда имелась ещё одна-две неучтённых гранаты.

Ему казалось, что он даже слышит через стену, как сработал первый запал. Бухнуло, сначала первая ГОУ, затем, через секунду-другую, а может, и долю секунды — вторая, но он бесконечные доли мгновения ждал третьего взрыва. Дождался. По доскам сухой гороховой дробью трижды пробарабанили осколки, а пара-тройка, как он и ждал, проломили их, один так даже вжикнул почти над ним. Удивительно, но взрывом не выбило ни одной доски, чего он опасался больше всего. Нет, шестьдесят грамм взрывчатки, конечно, это не бог весть что. Но, отражаясь от щита, да в сарайную хлипкую стенку… Да три штуки сразу… Мамону не было видно, что там с шаманским пузырём, но сквозь стену донеслось гортанно-шепелявое харазское гырканье. Значит, даже если щит и слетел, овцеёбы всё же ещё живы. Однако из сарая пока что не стреляли.

Грачёв вовсе не был сорвиголовой, как тот же Юрец, и не был махровым раздолбаем, хотя и упорно казался им. Ненужного риска он на самом деле терпеть не мог. Да даже вот так с гранатами, в однорыльник и без прикрытия — глупость и пустая бравада с никчемушным позёрством. Как и то, что он собирается сделать теперь. За углом он никому из своих не будет виден, и никто его ни прикроет, ни подстрахует. Так что нервяк подколачивал, а то! Но, однако, надо!

Проворно заполз за угол. Сначала кормой, потому как лежал он ногами к углу, а затем нормальным ходом, вжимаясь в землю и не отклячивая зад, ввинтился почти под окошко. Пейзаж изменился. Землю обильно притрусило пылью и всякой дрянью, которую выбивает из всех щелей после близкого взрыва, да какими-то кусками и обломками. Ну, и осколочки. Он чуть ладонь не пропорол, а уж китель точно штопать придётся, кто бы сомневался! Достал «Чекан», тот, что с экспансивками, со стволом в 152 миллиметра. Огнебойно-серебряный у него был короче, 102 миллиметра ствола. Даже в суматохе скоротечной перестрелки не спутаешь.

Экспансивки через доски — это плохо. Но не серебром же ему палить! Подумав, вздохнул, чуть отлип от земли, поднял руку со стволом повыше и в темпе отстрелялся сквозь стену, меняя при каждом выстреле положение руки. И тут же змеёй заструился обратно, в ямку за углом, перезаряжаться. На этот раз злодеев проняло, и пули изнутри застучали в доски обшивки сарая почти сразу после его канонады, он ещё даже и руку до конца не опустил. Били они, выдирая щепу, веером и примерно в метре от земли, так что он похвалил себя, что так и не привстал, а только задрал руку со стволом. Он чувствовал, что покрывается гусиной кожей.

Осыпаемый щепками и древесной пылью от пробоин (ему казалось, что в стену над ним лупит пулемёт, хотя на самом деле было выстрелов пять-шесть, не больше), Мамон прытким ужиком добрался до угла и завернул за него, буквально обтекая своей неряшливой, но нежно им любимой тушкой. Как он и предполагал, стреляли только в стену с окошком. Что отнюдь не сподвигло его вставать, свои-то ведь тоже палили во всю дурь! А словить пулю от Ларя или Юрца будет ещё обидней. Ну, ладно, от них-то как раз маловероятно. Помпа Беловолова бу́хала от ворот, и по плану она вовсе не сюда направлена. А от Юрца прилететь может только через сарай насквозь, что, с учётом того, что у него, как и у Валеры, на этом выходе «Таран», совсем даже нереально. Но вот от Фабия — вполне, вполне. Перевернувшись на спину, Грачёв откинул влево барабан «Чекана», и по-барски высыпал гильзы на землю. Хрен с ними, потом подберёт! И лишь только Мамон, лежащий пластом с пустым стволом, потянулся за скорозарядником, как что-то заставило его глянуть направо, в сторону ворот. На него, капая слюной из разинутой пасти, нёсся здоровенный волк-оборотень. Точно оборотень, не псина какая-нибудь, ибо перекинулся он лишь наполовину, руки (или всё же лапы?) почти людские, да и бежал он на задних. Грудь широкая, мощная, и прямо вот на глазах всё гуще зарастала серо-серебристой шерстью. Пакость неслась очень быстро, хотя ему всё виделось, как в замедленной съёмке и очень чётко, потому и шерсть на груди разглядел. И была тварюга уже совсем недалеко от него… Он чуть не обмочился и заорал от неожиданности, так что от конфуза спасла только одна мысль. Бля, а ведь там, откуда она ско́чет, Валерик! Или что, теперь надо думать, там был Валерик?

Беловолов наблюдал за пластунскими подвигами Мамона из-за ближнего к воротам угла дома. Зеркальце из полированной нержавейки на длинной ручке доставать поленился, всё же маловероятно, что через глухую стену сарая его заметят. Хотя этих шаманов пойди разбери… Дождавшись первого взрыва гранаты, он перевалился за угол, спиной к стене дома, на автомате огляделся. Чисто. Но, всё равно, так же на автомате опустился на колено, уменьшая свою высоту, как цели. Теперь, что бы там не творилось, в ближайшие несколько минут у него своя работа. Всё же хорошо, что он в этом выходе не с винтом, а с помпой. А то легко сказать бы было, «стреляешь по пучкам»! До ворот от угла дома, где он приховался, метров пятнадцать. Оно, конечно, попадет из «Светки», наверняка. Только всему этому народному творчеству, пышно расфуфырившему прутики, пёрышки и прочее говно и палки, урону от винтовочной пули будет куда меньше, чем от порции доброй картечи в добром двенадцатом калибре. Как раз вот максимально стебанёт. Даже крупной дроби пожелалось, но — чего нет, того нет! В темпе, но не забывая после каждого выстрела корректироваться, отбабахал три раза по венику на воротах. Ему показалось, или чёрная хрень, идущая от амулета, задрожала? После третьего выстрела пучок уже существенно скукожился, Беловолов даже видел, как, крутясь, от него отлетала какая-то косточка, да и прутиков в нём заметно поубавилось. Но вообще он балбес, самокритично решил Валера. Потому что картечь 8 миллиметров ему сейчас как бы и крупновата.

Добив в подствольный магазин привычно зажатые в руке три патрона, которые, хвала светлым богам, уже были с шестёркой, а не с восьмёркой, он снова выстрелил. И снова попал, как надо. И ещё смачнее вышло, потому, что не восемь картечин в патроне, а десять-двенадцать! А тут и дроби «два нуля» за глаза хватит, и даже лучше было бы. Ну, уже жалел об отсутствии дробовых патронов, чего ныть? Нет — значит, нет, проехали!

Чёрт, ну неужели же Фабий прав, и, если снести эти помойные пучки полностью, у них всё получится, да ещё и так просто? Потому что на этот раз изменения были бесспорны, и намного заметнее, чем прежде. Казалось, сам воздух вокруг него вдруг сгустился и задрожал киселём. Он, конечно, был доволен результатом, но к горлу вдруг подкатила дурнота, словно он внезапно провалился в ловчую яму. Валера сглотнул вязкую слюну. Еще пара выстрелов, и он снесёт этот шаманский веник окончательно и бесповоротно. Всё же прикрытие пулемётами, снайперами и магией и они четверо — это намного приятней, чем просто они четверо против шести, из которых двое ещё и шаманят!

Но тут вдруг, будто бы соткавшись из этого дрожащего кисельного воздуха, справа от него, буквально в двух шагах, проявился человек. Он был какой-то мерцающий, подрагивающий, словно бы весь подёрнутый рябью. «Да ты-то откуда нарисовался?» — промелькнуло в голове.

Это был невысокий, но очень мощный харазец, голый по пояс, в одних только чёрных, изрядно застиранных и заношенных шароварах, и босой. Никакого оружия в руках у него не было, но Ларя вдруг царапнуло понимание, кто это такой, и обожгло ощущение, что он не успевает катастрофически, хотя его «Таран» словно сам собой уже начал стремительный доворот на врага. Только тот оказался ещё быстрее, просто нечеловечески быстр. Так быстр, что его движения почти смазывались в полосу. «Таран», отбитый непойми чем, бесполезно рявкнул, бороздя картечью стену дома, а сам Валера, даже не успев испугаться, уже валился на землю, нокаутированный вторым ударом харазца.

Юрец Пряхин, он же Рыбачок, после сеанса связи ещё раз огляделся. Устроился он, вроде бы, неплохо. Дровяник не давал никому подобраться с тыла, поленница прикрывала от сарая с пузырём, но не мешала его собственному скрытному перемещению, давая при этом укрытие при стрельбе. Оно, конечно, «Таран» не так сильно сможет постучаться в защитную сферу, как «Светка», но, тем не менее. Кстати! Быстренько выщелкнув картечные патроны, он закинул в магазин пулевые, но только первые три в очереди. Тут, как раз, и бабахнула мамонья граната, и сразу ещё раз, и, неожиданно, ещё и третий. Мамон в своём репертуаре, гренадёр херов…

Понятно, что граната не фугаска из «Василиска», но… Чёрт, чуть ведь патроны не обронил, а ведь ждал же взрыв! Правда, один, а не три.

Подумал-подумал, и переснарядился, пока можно было. Последние два патрона (ну, то есть, последние в очереди на выстрел, а не на зарядку) закинул не просто картечь, а картечь с серебром. Может, на шаманов-то она, как на оборотней, позлее действует, чем простая картечь? У него был «Таран» со средней длиной ствола, в 63 сантиметра, и складным прикладом. Но трубка магазина была как на коротком, на 5 патрон. Ну, и шестой в стволе, тоже пулевой. Итого четыре выстрела первой очереди с пулей. Однако вынутую из магазина картечь далеко он тоже не убирал. Впихнул в держатели на прикладе огневую и серебряную закрутку. В правой же руке он держал два простых картечных патрона. Если что, так докинет их в магазин. А понадобится ему зажигательная или серебряная картечь, так просто обронит из ладони обычные патроны на землю — и вся недолга!

Ещё раз тщательно огляделся, прежде чем палить. Бережёного бог бережёт, а небережёного в данном случае закапывают. Сзади, сбоку — чисто. Фабия он может прикрывать, а вот Валеру и Мамона — нет. Ага, боевые пары, как же. Как лошпеты педальные. Да и даже того же Фабия прикрывать… Нет, если на него ломанут из сараюхи, то тут я король, подумалось Рыбачку. Фланг и всё такое, и поленница надёжно меня прикрывает. Короче, место козырное. Но вот только сам их командир… Все поныкались там, где были. И вот укрытие у обер-Игорёхи так себе, честно говоря. Ни выскочить, ни сманеврировать. И, если будет активничать, то рано или поздно его прищучат. А он будет. Вообще складывалось ощущение, что Фабия не гасят наглушняк намеренно, так, огнём, точнее, льдом слегка давят. Чтобы не борзел и не высовывался. И это наводило на нехорошие мысли. Юрец очень не любил, когда с ним играли в кошки-мышки. Ну, когда он не кошка. А тут, похоже, так и было, и мышками как раз была вся их четвёрка. Хоть боги их от Тополя спасли на этот раз, этот от всей дури дал бы стране угля. Мелкого, но… Короче, много. Правда, самого Юрца супостаты, вроде, даже и не видели. Или видели, но не могли сквозь сарайное окошко попасть? Пожалуй, я буду шхериться, исходя из максимальной угрозы, решил в уме Пряхин. Это само по себе говорило о многом, ибо Рыбачок был парень бедовый и рисковый. Так что, приказал он сам себе, Фабия пасём, вокруг бдим, жопу прячем.

Нуте-с, теперь с этим шаманством злопакостным. Угловые привязки ему были не видны, только вот эти вот чёрные молнии от них. А главный якорь всей этой байды — туточки он, пожалуйте бриться! Центральная опора этой, как её там, короче, коновязи паскудной — как на ладони, практически. Вот она, всего-то в десятке метров от него. И как же её сковырнуть? Он глянул вверх, где, строго над столбиком, молнии сходились в спираль. И сразу отвёл взгляд. В глазах рябило, гадское вращение словно завораживало, и тут же начинала болеть голова. Ну, уж точно не картечью, этакую мыргалку картечь не проймёт. Да и гранатой её тоже не свалить.

Центральная опора колдунства представляла собой надёжно и, видимо, глубоко вбитое в землю обтёсанное бревно, сантиметров эдак в тридцать толщиной. Именно вбитое, верхний торец бревна был слегка растрощен и размочален. Интересно, кто и чем его с такой силой вколачивал, бабы-колотушки или молота рядом не видно… Бревно торчало из земли примерно на шестьдесят-семьдесят сантиметров. Кабы не эти скрутки-молнии в десятке метров строго над ним, так мог бы и не обратить внимания. Ну, столбик, и что? В отличие от угловых закрепок, никаких чёрных соплей из него не исторгалось. Правда, само бревно было всё испещрено грубой и какой-то даже небрежной резьбой. Но глубокой. И ещё оно было густо измазано, судя по всему, кровью.

Для порядка два раза стрельнул в сарай. Тот, кто думает, что пулька из двенадцатого калибра на двадцати метрах это несущественный пустяк — сильно ошибается. Сарайка была каркасной, обшитой внахлёст досками. И вот какая там доска — дюймовка? Сороковка? Да даже и двухдюймовую прошьёт, а Мамона зато уже не затронет, самое то, что сейчас нужно.

И только тут он сообразил, что молочный пузырь защиты после бабаханья гранат пропал, а из сарая доносятся выстрелы, и, стало быть, летят пули, а не ледяные молнии. Ай да Мамон, ай, молодца! Похоже, теперь у нас ствол на ствол, что радует, хотя… Вот же она, центральная точка колдовства. Как крутились над ней сумасшедшим калейдоскопом эти чёрные моргалки, так и вертятся. Моргалки-моргалы… «Ах, эти чёрные глаза»… И, стало быть, как были они отрезаны от своих, так и остаются. Но, однако, похоже, что шамана теперь хватает только на то, чтобы держать это своё главное колдовство. Значит, что? Значит, не спуская глаз с сарая, давя харазцев огнём и не давая им оттуда выбраться, надо как-то разобраться со столбом. И делать это придётся Рыбачку, больше-то некому.

Огляделся и зацепился взглядом за колоду для колки дров. К ней был прислонён колун, но это было типичное не то. А вот топор, воткнутый небрежно в саму колоду, очень даже заинтересовал. Широким лезвием и мощным обухом он напоминал «тупи́цу», мясницкий топор, который на самом-то деле очень даже острый. Но, в отличие от мясницкого, был на длинной и почти прямой рукоятке. Зато, как и мясницкий, кажется, тоже острый. А вот если им стесать резьбу эту?

Диспозиция была такая. От дровяника до вражъей сарайки было где-то пятнадцать-семнадцать метров. Из самих ворот сарая лично его, Юрца, не было видно никак, впрочем, как и ворота не были видны ему самому. Забитый до верху берёзовым швырком дровяник был у́же сарая, и лишь поленница, не поместившаяся в нём полностью, выступала почти вровень, в одну линию со стеной сарайки. Так что в его нынешнем укрытии из вражьей крепости он мог наблюдаться только в окошко. Оно было практически слуховое — маленькое и высоко расположенное, да ещё и зарешёченное. Ни тебе стрелять из него с чувством, толком, расстановкой, ни выбраться. Зато колода и сам столб… Нет, колода едва выдавалась вглубь двора от линии сарай-дровяник, метра на два, не больше, зато от неё бдить за окошком не выйдет, а вот его персональные и нежно любимые ноги (если он будет лёжа) — как на ладони. Резной же столб был метрах в десяти от него, почти на полпути. Но не к сараю, а к Фабию, и из ворот, правда, под довольно острым углом, был вполне себе виден. И укрыться за этим столбиком от выстрела — дело немыслимое. А вот та ямка рядом с ним… Практически, колдобинка. Может, подкопать? Да нет, толку-то от этого, только своё собственное внимание размажешь. И время, выигранное на нахалке, потратишь зря… А нахалку Юра любил и уважал. Ладно, значит, в темпе польки-бабочки цепляем «тупицу», потом тише мыши ползком к столбу и пытаемся стесать резьбу. При этом бдим в сторону сарайных ворот с помпой наготове, и, чуть что шарохнется — пожалуйте бриться, бросаем топор, бабахаем из «Тарана», чтобы сбить врагу прицел, да и на удачу, авось кого зацепит, и сразу же кошачьим галопом за поленницу.

Едва он добрался до колоды, как там, где был Грач, разразилась невидимая и неясная в исполнении и действиях Юрцу канонада, причём началась она с хлёсткого голоса винтовки Фабия. Что, как — непонятки сплошные. Одно ясно, у Мамона нелады какие-то. Не размышляя, Рыбачок с ходу все переиграл, и, пригнувшись, но для скорости даже не виляя зигзагом, устремился к углу вражьего сарая. А вот дальше… Получалось либо высовываться далеко, либо стрелять ему с левой руки. Пряхин плюнул на безопасность и высунулся далеко, надёжность попаданий сейчас всяко важнее.

Вовремя, как оказалось. Из ворот вприсядку выскочил засадный полк харазцев в количестве одного косоглазого, и устремился в противоположную от Юрца сторону. К другому углу, за которым как раз, видимо, был не ожидающий удара в спину и занятый своим бабахингом Мамон. Вот интересно, и откуда тогда нарисовался тот, в кого он этот бабахинг ведёт? Вражина же скакал себе, как бесмертный, не прячась и не боясь ничего, даже не пригибаясь.

Впрочем, у такой лихости харазца были определённые основания. Со стороны Фабия, сиренево искря при попаданиях последнего, его прикрывал чуть выпуклый синеватый диск магического щита. Видимо, на такое шамана пока хватало, ну, или же щит был амулетный, кто же его разберёт в такой горячке? Из чего следовало, что Юрца пока не видели, не ждали и не чаяли, потому, что с его стороны харазца не прикрывало ничего, кроме самомнения и чекменя. А вот такие кошки-мышки Рыбачок очень даже любил! Мухой вложившись в ружьё, он выстрелил последним в магазине пулевым патроном супостату в тазовую область. Попал, и тут же — ещё разок, обычной картечью, уже не сильно-то и тщась целиться, потому как его первый выстрел слился в один с выстрелом харазца. Тот, сцука такой, успел таки дорысить до угла и пальнуть в Мамона, по-прежнему невидимого Юрцу. У Пряхина заныло — как там Грачёв? И по дружбе, и из прагматичного расчёта. Потому что минус один у харазцев жизнь им украсит, а он попал, хорошо попал, и картечью тоже. Вражина словно застыл на долю секунды, а затем сложился циркулем в пояснице и со стуком рухнул, так что картечь его точно добила наглушняк. И щит погас, кстати.

А минус один у врага и минус Мамон у них жизнь им, наоборот, испортит, размен один-один в их ситуации совсем плохо. Да и он вскрылся, что тоже, практически, не есть хорошо. Даже, прямо говоря, плохо. Ладно, надеемся, что Мамонище жив, но действуем, исходя из «один-один». Пока не доказано иное. Значит, что? Значит, никто не отменял рубку столбика, хотя теперь это и будет совсем весело, пожалуйте бриться! А надо. И, практически, не рассусоливая.

Так что, кося на окошко, да не просто кося, а целя в него и в то, что может скрываться за ним, он изо всех своих щенячьих сил, но полуприсядью, устремился строго назад, к колоде. Как бы вот ещё тупицу пристроить, чтобы не мешался? Кое-как справившись и с этой задачей, и продолжая следить за оконцем, он по-рачьи пятился, по-прежнему низко пригнувшись, пока не вышел на линию «сарай-дровяник». Всё, тут или косоглазие зарабатывать, пытаясь одним ружжом и двумя глазами контролить и ворота и окошко, или рыбёшкой нестись. Как и положено Рыбачку, он выбрал рыбёшку, и порскнул к кроваво-резному пеньку. Окончательно плюнул на всякую осторожность, ну, разве что огляделся, и особенно пристально в сторону сарая. И всё же кто тот некто, в кого палил Мамон? И кто из них сейчас жив, Мамон или некто? Или оба? Или никто? Судя по тому, что Фабий, которому Мамон виден как на блюде, палить перестал, некту кирдык. Значит, что? Два-ноль? Или, упаси светлые боги, два-один?

Ладно, чего гадать. Пристроил рядом, так, чтобы легко подхватить, «Таран», попутно добив его до полного, включая и патронник. Чем добить думал быстро, но тщательно. Решил, с учётом шамана и его выученика, через одну картечь простую, огненную и серебряную. Вот не знает он, чем шаманов валить, не знает! Не было их пока на жизненном пути. Ну, война план покажет, что-то из этого да проймёт.

Рыбачок страшно не любил подобные ситуации, которые звал «годун». Всё должно быть чётко и ясно, тогда воевать проще. Жить, кстати, тоже. Риск не безбашенным должен быть, а отмеряным и взвешенным!

Потратил время, пытаясь вызвать Фабия по амулету. Без всякого толку. Подумал-подумал, и, окончательно себя демаскируя, заорал в паузе между выстрелами обер-ефрейтора, давившего теперь огнём ворота сарая:

— Фабий! Прикрой меня, я эту мандулу рубану!

Поплевал на руки, замахнулся и нанёс первый удар по столбу. И тут бабахнуло снова, словно Мамон продолжил свою гранатоманию. Гранаты, конечно, хлопают не сверхмощно. Но он так понадеялся, что это опять Грач, живой и невредимый, что у него аж уши заложило!

Фарберович убрал переговорный амулет и приготовился вынырнуть из могилы сразу после взрыва гранаты, когда внимание харазцев от него отвлечётся на взрыв. Садиков распутывал узлы на веревке, обмотанной поверх розовой пелёнки. На кой чёрт он её вообще накрутил, верёвку эту?

— Разрежь, не мучайся, — посоветовал Фабий, и лишь потом подумал, что у гнутого нет ножа. И хорошо, что нет. Мало ли что? Ну, уж он-то точно ему свой не протянет. Подумал — и сменил магазин винтовки на новый. И, почти не думая, на автомате, опять добил сменённый магазин до полного, выгребая патроны из кармана маскировочной куртки. Там лежала предусмотрительно надорванная пачка. А затем, не глядя, убрал магазин в подсумок. Однако, патроны надо бы уже беречь…

— Верёвочка ещё пригодится, — рассудительно ответил могильщик, распутав очередной узел своими чудовищными заскорузлыми пальцами.

И в этот миг рвануло. Забыв о сутулом за спиной, Фабий чёртиком из коробочки вынырнул из окопчика. Дважды, держа в голове возможное нахождение Мамона, выстрелил в пузырь. Присел, и снова вынырнул там же, путая возможных оппонентов. За это время бахнуло второй раз и, вот неожиданность, третий. Мамон, чёртов пироман! А, нет. Молодца Мамонище! Пузырь после третьей гранаты замерцал, заизвивался, как личинка колорадского жука на углях, и лопнул. Ай, кабан, ай, красава! Мгновенно Фабий всадил три выстрела в створ ворот. Ага… Сиреневые просверки показали, что, хотя большой щит и схлопнулся, то ли шаман наложил на своих харазцев личные щиты, то ли у них были и свои, амулетные. Ну-ну. Это уже вопрос методичной долбёжки. Бахнем ещё пару раз, но теперь уже можно и оглядеться. Вот интересно, давно уж замечал… После боя чётко помнишь, кто и что делал, где они затупили, а где проунькали влёт, даже такое, что и видеть вроде не мог. Но только не то, что делал ты сам. Тут как-то всё пунктиром, неясно и односложно. И только потом, очень сильно потом и не спросясь, всплывает, накрывая с головой.

Вот и сейчас он как-то попутно выцепил взглядом (мельком, всё быстро и не фиксируясь) Юрца. Тот потёк-пополз в его, Фабия, сторону. Зачем, я не понял? Там только колода для колки дров, так себе позиция. А, кажется, догадался!

И тут его слух отметил, что Беловолов вдруг перестал стрелять. Местонахождение Валеры ему не было видно. Да и никому из них не было видно. Оно, конечно, все враги, вроде бы, в сарае. Но вот это мерзкое ощущение, что кто-то или что-то мелькает где-то сбоку, постоянно ускользая, оно сильно тревожило и бесило. Ну, а невозможность страховать и прикрывать Ларя на его позиции ничьими силами бесила его вообще с самого начала. Так что, если предположить, что какой-то супостат оказался вне сарая, это направление сейчас, вероятно, самое угрожаемое, и то, что там утихла стрельба, его напрягло ещё сильнее.

С другой стороны… Спирали и молнии, рвущиеся от ворот в небо, слегка замерцали и дрогнули, но пока ещё держались. Может, Валерик просто разнёс амулет, но для полного разрушения колдовства этого мало? И теперь он, например, движется на усиление Грачёва? Однако Фабий не расслабился, поскольку Валера не лох педальный, и сообщил бы и ему, и Мамону об этом радостном событии, но амулет-то молчал! Ко всему прочему, Мамон, которого ему тоже почти не было видно, судя по всему, перезаряжается, геройски отстрелявшись после своей бомбёжки. Так что, почти плюнув на сарай, и лишь искоса поглядывая на его ворота, Фабий не решился отвлечься на сеанс связи. До этой секунды Фабий «ёлкал». Перекидывался стволом то в одну сторону, то в другую, но пас при этом соседний сектор, контроля саму директриссу боковым зрением. Теперь же он заранее плотно вложился в винтовку, особенно «бдя» за углом между сараем и домом, и, повторим, не расслабился, а, наоборот, напряг булки, ожидая какого-то паскудства. И дождался.

Угол дома был от него почти на девять часов, а Мамон — на двенадцать, курсовой угол цели, движущейся от первого ко второму, практически сорок пять градусов. До Мамона метров двадцать пять-двадцать семь. Ну, тридцать.

Игорь дал упреждение, но его еле хватило, когда прямо из-за угла выскочило и понеслось на Мамонище почти размытое скоростью нечто. Именно вот Мамона Игорю видно почти не было, но, помня, не осознанно, а на уровне рефлексов, о выстрелах из его «Чекана» за сараем, Фабий почти не сомневался, что Грачёв сейчас, фигурально говоря, со спущеными штанами и задницей к нечту, перезаряжается. Руки заняты и внимание отвлечено. А, нет, заметил, потому что завизжал, как резаный.

Гораздо быстрее, чем эти мысли вихрем просквозили в голове, Фабий начал долбить из «СвеТки», жалея лишь об одном — что у него не пулемёт. Он успел выстрелить не менее пяти раз, целясь в те места, где у размытой фигуры должны были быть ноги и центр тяжести. Тело само знало, что ему делать, и стреляло туда, куда попасть шанс был выше, хотя, если бы его кто-нибудь спросил (ну, потом, не сейчас), он бы затруднился ответить, почему целится именно так.

Чем или кем бы эта фигура ни была, но законы физики никто не отменял, и попадание в таз или колено даже сверхмогучему, быстрому и защищённому магией «нечту» неминуемо это нечто уронит на мать сыру землю. И, пусть даже и не убив эту непонятную цель, подарит Мамону немножко времени. Так и вышло. Раздался почти собачий (крупной, надо сказать, очень крупной собаки) обиженный визг, и размазка сбитой кеглей закувыркалась по земле. Она почти докатилась до Грачёва. Почти, но не совсем, потому что попадания Фабия не только свалили её, но и сбили направление движения твари, уронив и закатив её ближе к забору. Выстрелы затормозили чудовище, явив его оскаленные зубы и бельма глаз. Теперь, когда агрессор, наконец, замедлился, Фабий разглядел, что это был самый натуральный оборотень, и ему стало как-то зябко…

А что Мамон? Никогда ещё в жизни он так не пугался, хотя и много чего видел. «Кто на войну попал, назад уж не вернётся». Война всегда тебя ломает, и из кусков собирает заново. Когда лучше, когда — хуже прежнего. Мамон понял, что если сейчас же, немедленно, не встанет навстречу оборотню, то война его пересоберёт так, что его страх сожрёт ему душу и останется с ним навсегда. В жилах была словно бурлящая газировка, а не кровь, руки тряслись, а из глаз хлынули неудержимые слёзы, но — не от испуга, а от ярости. На самого себя, на оборотня, на страх, который вдруг начал таять и исчезать. Избежав вселенского конфуза с мокрыми бриджами, Грачёв, продолжая реветь белугой, с похвальной резвостью вскочил. Мамон не знал, чем он там оттолкнулся от земли, вероятнее всего, спиной и задницей, причём в воздухе он ещё и ухитрился вывернуться лицом к оборотню. Совершая этот кошачий пируэт, он выдернул левой рукой «серебряный» револьвер. Рука по-прежнему заметно тряслась, но на таком расстоянии даже дрожащей левой промазать было невозможно.

Однако он сумел. Оборотень, чей терпкий звериный запах, смешанный с медным духом свежей крови Мамон чуял так, будто уткнулся носом в загривок твари, имел своё мнение по всему происходящему. Фабий умудрился попасть в несущегося на всех парах оборотня дважды, практически в тазобедренный сустав и середину левой ляжки. Ни человек, ни волк не встали и даже не смогли бы пошевелиться с такими ранами. Но не оборотень, с его бешеным метаболизмом. Тварь сшибло с ног, закрутило-протащило по земле, но она вновь взмыла на ноги, хотя и потеряв скорость, и вскочила уже на этот раз на четыре конечности — и, хромая, метнулась вправо от него, уходя в проём между забором и сараем. Но тут уж Мамон не сплоховал, и максимально собрался при стрельбе. Он выстрелил три раза, и попал минимум дважды, в грудь и живот. Рыча и визжа от боли, как будто ржавым ножом провели по гигантской сковородке, тварь отлетела и впечаталась в забор. И опять свалилась, почти что под окошком, в которое Мамон закинул гранаты. Оборотень почти сразу стал изменяться, поплыл, пытаясь не то вернуть человеческий облик, не то до конца обратиться в зверя. Нет, всё же назад, в человека…

Досталось ему здорово, даже несмотря на ту форму, в которой он пребывал во время нападения. Руками он зажимал рану на животе, из которой сочилась кровь, хотя рана на груди выглядела как бы и не хуже, а тёмное пятно омертвевшей плоти вокруг неё неуклонно расползалось. В трёх местах чёрные шаровары были продраны и пропитаны кровью, и одна дыра была здоровенная, с торчащими клочьями тканей. И тряпок, и тканей тела. За ней виднелась голая, почти обугленная кожа, и чёрное мёртвое пятно там тоже росло, неспешно, но неуклонно. Кусок брючины валялся рядом, изорванный в клочья. Грачёв почувствовал злобное, торжествующее над жравшим минуту назад сердце и душу страхом удовлетворение — а всё же он не промазал и в первый раз!

С оборотнями вообще так обычно и получается. Если его ранить в одной форме, а потом он принимает другую, то зачастую раны пулевые превращаются не пойми во что, ожоги могут обернуться порезами и так далее. Вот и сейчас выглядело всё так, как будто он не получил несколько пуль, а то ли его ножом ткнули, а потом факелом потыкали, то ли что другое с ним делали. А обе пули Фабия, сдавленные и оплавленные, лежали возле него на утрамбованной земле — тело, превращаясь, вытолкнуло их из себя. Но только не его, серебрянные! Хотя, конечно, жаба теперь давит изо всех своих жабъих сил… Накладно-с! Ну да ладно, жизнь — она всяко дороже. Мамон осторожно (пусть гадина и сдохнет сейчас, но она всё ещё опасна, и рано пока отмечать победу) сделал шажок к харазцу, оказавшись у сарайного угла, того самого, вокруг которого он так намелькался за последнюю пару минут.

— Ну что, тварь… — окликнул харазца Грачёв. — Отыгрался хуй на скрипке? Что с Валерой, гной ходячий?

Харазец, видимо, не знал, что такое скрипка. Но личико и голос у Грачёва, судя по оборотню, были пугающими. Прямо мороз по коже. Даже и не Мамон вовсе, а жуть хищная. И шаман их харазский с таким бы шутки шутить заопасался наверняка. Оборотень тоже проникся. Сразу же проникся, как увидел это изменившееся лицо. Вжался спиной в забор, криво ухмыльнулся не успевшей ещё окончательно уменьшиться до человеческого рта пастью и что-то неразборчиво пробулькал. А затем рванул дрожащей рукой с шеи какой-то кожаный мешочек, вроде кисета, с торчащими из него перьями-косточками. Теперь проникся Мамон. Посмертные заклятья вещь крайне суровая и паскудная. Немедля ни секунды, Грачёв выпалил предпоследний драгоценный патрон с серебром в голову твари. И словно весь мир замер в его мозгу. Он даже подумал, что успел заметить полет блестящей пули из облачка дыма, затыльник рукоятки же увесисто толкнулся в ладонь. Пуле лететь было метра два, не больше, и она попала туда, куда он и ожидал — в лицо оборотню, превратив его в красное облачко. Попала прямо над правым глазом. Над ним, после того, как кровавое облако развеялось, появилась красная точка, а самого оборотня швырнуло на доски забора, прямо на пятно мозгов и крови, вылетевших из его же затылка. Лицо харазца словно пошло волной, а правый глаз вывалился из глазницы и повис на щеке. Оборотень медленно съехал спиной по забору набок, а время вдруг как будто снова ускорилось до обычного своего течения, взорвавшись мельканием и суматохой вокруг Грачёва. Он осознал, что сзади частой плетью щёлкает винтовка Фабия, а сам обер-ефрейтор что-то орёт, не то «назад», не то «сзади». Мамон начал разворачиваться, одновременно поднимая револьвер с последним патроном, наклоняя корпус и голову и приседая, пытаясь уменьшить свой силуэт. И уткнулся взглядом в дульный срез «Ли-Энфилда» в руках кого-то в красной харазской кавалерийской накидке поверх чекменя. Грачёв не видел лица, рук, видел только красное пятно накидки и этот черный кружок, глядящий прямо ему в лоб. «Как же так, — успел подумать он, — как же Фабий его проворонил?». А затем черный кружок оранжево вспух жарким облаком. Он тоже успел нажать спусковой крючок, метясь куда-то туда, в алое и оранжевое, а во лбу у него, кажется, взорвалась граната. И мир погас.