Главарь подошел к тумбочке у изголовья спящего, на которой стояла початая бутылка водки, налил себе полный стакан и выпил.

— За что, — всхлипнув, спросила Марина, — ведь я ничего вам не сделала?

— Ты еще здесь? — Не оборачиваясь, зло бросил он через плечо. — Понравилось?

— За что? — повторила женщина.

— Да уберите вы эту гниду отсюда, — взревел неофашист, — иначе я за себя не ручаюсь!

Владимир подошел к Марине, поднял ее, накинул ей на плечи свою черную длиннополую, украшенную черепами куртку и вывел из комнаты в полутемный двор огромного, еще дореволюционной постройки, дома.

— Извините меня, если сможете. Они вообще-то хорошие ребята, даже не знаю, что с ними такое сегодня случилось. Все из-за этой проклятой демонстрации. Не ходили бы вы ночью в таком виде по улицам.

Обшарпанная дверь, из которой они только что вышли, распахнулась и на фоне освещенного прямоугольника появился один из чернорубашечников, державший Марину за руки.

— Барахло пусть свое заберет, — сказал он и швырнул что-то к ногам Марины.

Дверь захлопнулась. Молодой человек поднял сумочку и, протянув ее женщине, спросил:

— Вас проводить?

Марина отрицательно покачала головой, взяла сумочку и, кутаясь в куртку, пошла со двора. Завернув за угол, она достала из сумочки газовый баллончик, которым она так и не смогла воспользоваться. Сжимая его в руке, стараясь держаться темных переулков и шарахаясь от одиноких прохожих, Федорова добралась до своей машины. Только приехав домой, и забравшись в горячую ванну, она дала волю своим чувствам. До чего же паскудно была устроена жизнь, что за чертово невезение…


Встречу, в воскресенье девятого июня, Артист назначил на десять часов утра. Для Валентина Александровича это была ужасная рань, он не привык вставать раньше одиннадцати. Мало того что киллер, наотрез отказавшись говорить с помощником Маркова о деле, назначил такое время для встречи, так еще и настоял на встрече в помещении какого-то полуразрушенного склада. Все это здорово раздражало не выспавшегося Маркова, но ничего не поделаешь, с причудами Артиста (никто не знал его настоящего имени) приходилось считаться. Он стоил того.

— Он уже здесь, — влетел в помещение склада запыхавшийся помощник и условным жестом показал, что гость проверен на оружие и наличие электронных записывающих устройств.

Марков взглянул на часы. Ровно десять. Что ж, Валентин Александрович тоже любил точность. Он поднял голову. Рядом с его помощником стояла какая-то старая карга в дурацкой черной шляпке с вуалью.

— А это еще кто такая? — раздраженно спросил «главный сутер».

Женщина положила руку в перчатке на плечо помощнику Маркова и вдруг неожиданно низким мужским голосом сказала:

— Иди погуляй, я бы хотел побыть с «мамочкой» наедине.

В этом месте Артист снял свою шляпку, и Валентин Александрович, поняв свою ошибку, улыбнулся:

— Неплохо.

— Мне не хотелось, что бы еще кому-нибудь стало известно о нашей встрече. Я не люблю афишировать свои связи. Всегда найдется человек который может прикинуть кое-что к носу и сделать кой-какие выводы. Это и в ваших интересах.

— Если вы так блюдете свою и мою репутацию, почему не согласились договориться обо всем с моим помощником.

— Он для меня никто, а вы личность серьезная, значит не меньше меня заинтересованы в сохранении конфиденциальной информации.

— О вас говорят, что вы быстро и с большой фантазией решаете многие проблемы. Я сам человек с воображением и ценю людей способных поставить себе интересную задачу и решить ее до конца. Они большая редкость в нашем обществе недоразвитого капитализма и социализма.

— Это смотря, что вам надо, и с каким исходом.

— Возможно, в другой раз было бы достаточно просто поставить человека на место, но в данной ситуации мы упустили время для переговоров и мирного решения вопроса, поэтому мне требуется самое кардинальное решение.

— Понял. Могу ли я узнать его имя?

Марков вынул из кармана фотографию и протянул киллеру.

— Знакомая личность, — улыбнулся он. — Думаю, что если бы все, кому он встал поперек горла, скинулись мне по десять баксов, я мог бы сразу после этого выступления с чистой совесть выйти на пенсию.

— Надеюсь, вы обойдетесь без стрельбы и взрывов.

— Вы меня обижаете, — Артист элегантным жестом перекинул через плечо один из концов мохнатого шарфа. — Я художник и не опускаюсь до подобных тривиальных методов.

— Вот и хорошо. Когда вы намерены покончить с этой проблемой?

— В народе говорят, что спешка нужна только при ловле блох. В таких же деликатных делах она просто противопоказана.

— В моем случае она как раз очень даже желательна. Я дам вам одного молодого человека, он ознакомит вас со всем, что у нас есть на нашего клиента. Заодно и прикроет, если что. Ему можно доверять как мне самому.

— Я работаю один и мне не нужны помощники.

— Вероятно вам забыли сообщить, что я плачу по двойному тарифу, — Марков вынул из бокового кармана пиджака плотный конверт и протянул «киллеру». — Здесь половина.

— Это другое дело. Но боюсь, что раньше чем через три дня все равно ничего не выйдет. Слишком много заказов. Народ спешит перед периодом летних отпусков избавиться от головной боли.

— Что ж и на этом спасибо. Мне сказали так же, что вы большой мастер по компромату. Если наше первое сотрудничество пройдет хорошо, я бы хотел ангажировать вас еще несколько раз в самое ближайшее временя.

— О, пренепременно, но вначале мы закончим этот танец. — Артист надел на голову свою дурацкую шляпку, — Ну я пошла. Целую дорогой, — и он, жеманно повернувшись на высоких каблучках, послал через плечо Маркову воздушный поцелуй.


Николаев сидел на диване и тупо смотрел в стоявшее на столике зеркало.

Да, видончик. Сколько раз себе говорил, больше не появляться в ЦДЛ и не хлестать там с литераторами водку, ан — нет, опять приплелся туда. Боже, как болит голова! Может, в этом и заключается основное предназначение русского писателя — испытывать боль за весь свой народ. Слышал бы кто, какую чушь я порю, точно бы сразу в «кащенко» загремел. Все, завязал, больше пить не буду. «Меньше — тоже,» — сказал бы старый приятель Николаева Владимир Соков.

Раздался стук и тут же, не дожидаясь ответа, дверь в комнату распахнулась. На пороге стояла соседка. Ну это было уже верхом наглости.

Николаев открыл было рот, чтобы в доходчивой для нее форме объяснить правила хорошего тона, как она вдруг необычайно ласково и даже с испугом обратилась к нему:

— Сереженька, к тебе сам президент приехал.

— Крыша поехала, старая карга? Почему врываешься без спроса? — прикрикнул на нее, прикрываясь одеялом, Николаев.

Два дюжих мужика выдернули старуху из дверей в коридор, протиснулись в комнату и быстро обшарили ее глазами. Один даже заглянул за зеркало.

— Ты, что ль, Сергеем Николаевым будешь? Принимай гостя, — сказал старший из них и показал на дверь.

Сергей взглянул туда и ахнул.

В дверях стоял сам Президент, собственной персоной. Вот это дела!

Николаев посильней натянул на себя одеяло. Мать честная, такое только во сне может привидится. Не иначе как какая-нибудь компания в связи с выборами или перевыборами. С похмелья Николаев никак не мог вспомнить, прошли они или только намечались. Особенно тяжело это было вспомнить, потому, что сам он никакого участия в подобных мероприятиях даже в советское время никогда не принимал. Сергей считал, что от перемены мест слагаемых сумма в его кармане не увеличивается, а только уменьшается, так как ни один из дорвавшихся до власти чиновников и не думает об проблемах своих избирателей, а, тем более, о своих предвыборных обещаниях, он мечтает только побольше загрести под себя и подольше удержаться у кормила. А тут такое дело, первый человек в стране, взял и так просто заявился к Николаеву.

Дорогой гость тем временем подошел к стоявшему возле письменного стола креслу. Охранник одним движением руки смел с него на пол николаевские рукописи, брюки с рубашкой и пододвинул под Президента. Тот сел, даже не заметив, что наступил на рубашку, и обратился к все так же сидящему с открытым ртом Сергею:

— Проси что хочешь.

— Гаркните на мою соседку, чтобы она без штанов и в неглиже по коммуналке не бродила. Она же не Бриджит Бардо, меня и вырвать может, — вдруг ни с того ни с сего, вырвалось у Николаева. — И по холодильникам не шастала. И по карманам перестала лазить. И народ не доставала, — понесло его.

— А ну-ка, дайте ее сюда. Как, там, ее?

— Измайлова.

Кто-то из коридора втолкнул соседку в комнату.

— Что же это ты, старая вонючая урка, моих людей забижаешь? Голышом по квартире расхаживаешь. Опять воруешь, документы подделываешь. Или обратно на нары захотела? — повысив голос и добавив в него стальных ноток, рявкнул президент.

Подбородок и колени у Измайловой затряслись, затем послышалось тихое журчанье и по ляжкам, а также по спущенным до колен рваным чулкам, что-то потекло. Прямо под ногами у нее образовалась довольно внушительная лужа.

— Да уберите вы ее отсюда, весь воздух испортила, — сморщив нос, сказал президент. — Вот и общайся с этими уродами. Как ты здесь живешь? — Он встал и направился к дверям. — Припозднился я у тебя. Пора и честь знать.

Если что нужно, — звони.

Не доходя до двери он, вступил в оставленную гражданкой Измайловой лужу, зашатался и вдруг, вместе с охраной и сопровождающими лицами, растаял в воздухе, так и не успев оставить номера своего телефона.

«Да, даже президенту и всей его рати, не говоря уже об простых обывателях, не по зубам оказалась та мерзость, которую распространяют вокруг себя некоторые наши соседи», — усмехнулся про себя Сергей и, наконец, почувствовал, что проснулся. Но открывать глаза и вылезать из-под теплого одеяла, ему никак не хотелось.

Сергей напрягся и попытался припомнить, кто явился ему под видом президента, но, как это часто бывает во сне, он запомнил только абстрактную оболочку.

Какого черта он не попросил у него похмелиться. У Президента обязательно должно было быть что-нибудь с собой, или у его охраны, раз они спозаранку, да еще в выходные, собрались выйти в народ. Так кто же это был? Ельцин, Лебедь, Жириновский, Зюганов, Горбачев? Вопрос перед ожидающими Россию через несколько дней президентскими выборами был довольно актуальным. Ну, последний, сразу отпадал, он свое отпрезиденствовал. Такую страну за несколько лет развалил… Наши бывшие враги до сих пор понять не могут, как же это русским удалось создать (правда не без их помощи) свой самый могучий миф о непобедимости СССР. С кем же тогда они все это время соревновались в гонке вооружения и против кого боролись, если пришел один любитель поговорить на общие темы и за Нобелевскую премию все развалил? Ладно, это был не Горбачев. Может, Зюганов? Нет, этот бы полез брататься со всеми многочисленными соседями по коммуналке и начал обещать каждому коммунисту отдельную квартиру к 2000 году. Это был и не Жириновский, тот бы сразу всем моим соседкам по мужику выделил, а мужикам, в свою очередь, по паре кирзовых сапог для полоскания в Индийском океане. На Лебедя странный посетитель тоже не был похож, если бы тот рявкнул на мою соседку своим громовым голосом: «Лечь, отжаться!», то она бы замертво упала. Какие только мысли в голову спросонья лезут. Чего только не придумаешь, лишь бы утром не вылезать из постели. Так кто же ко мне приходил? Остается только Ельцин, потому как все остальные демократические и прочие кандидаты, и во время предвыборной компании не особенно норовят опуститься до нас, грешных, а если бы они стали президентами, то их и подавно никакими, даже западными вливаниями, в мою перенаселенную коммуналку невозможно было бы заманить.

Хотя и Ельцин предпочитает больше по Белым домам шастать, а не тараканов давить в комнатушках у бедных российских литераторов. А вот последние (имеются в виду не насекомые, а писатели) и есть основная ценность для любой страны, несущая ей славу. Всех президентов и теннисистов забудут, а литератора всегда помнить будут. О какой этакой стране вы говорите, той что дала Пушкина и Достоевского, Пастернака и Бродского? Как же, знаем-знаем. Это же Россия! Вот так-то господа власть предержащие, заигрывайте с литераторами, глядишь, и о вас кто-нибудь пару строчек в Истории черкнет: был у нашего Писателя один такой знакомый (Имярек), то ли приемщиком макулатуры работал, то ли президентом всей страны, помогал во всем, денег дал, дачу на Капри построил, чтоб писалось нашему любимому литератору во славу отечества хорошо. Вот такие пироги, вот так можно и прославиться на века.

Сергей открыл глаза и оглядел свое убогое жилище. Пожалуй, даже в нормальной тюрьме камеры одиночки побольше. Чего это его соседи так на его комнатенку губы раскатали. Вот ничего, заявится в следующий раз президент ко мне, обязательно у него квартирку рядом с ним на одной лестничной клетке попрошу. Чтобы огромный кабинет был и ванная большая-большая… Нет, лучше две ванные и два туалета. Или три туалета, четыре, пять, шесть. Семь туалетов! Всю страну в один общественный туалет превратили! Загадили! Надоело, надо приниматься за работу и вычистить эти Авгиевы конюшни.

Николаев почувствовав, что почти вырвался из крепких объятий Морфея и его уже ничего не связывает с миром грез. Он вскочил с кровати и сделал несколько наклонов и приседаний.

В дверь сильно постучали, и из-за нее послышался истошный крик соседки, который уж точно и бесповоротно вернул его на землю, в ту реальность, с которой приходилось повседневно сталкиваться и волей не волей приходилось считаться. Бог ты мой, какой странный и безумный сон, какое не менее странное и долгое пробуждение…

— Николаев, сколько раз тебе орать?! Трубку возьми!


Всю субботу и воскресенье Федорова отходила от пережитого в ночь с пятницы на субботу. Большую часть времени она проплакала от бессильной злобы, от того, что не смогла ничего противопоставить этим новым фашистам, не смогла дать им ни малейшего отпора. Но все произошло так неожиданно. Первое ее желание было пойти и заявить на них в милицию, но подумав, она поняла, что не сделает это. Так как там придется объяснять, почему она оказалась в столь позднее время и в столь вызывающем наряде на улице, а, если ей придется сказать правду, то ни о какой охоте за маньяком уже не будет и речи. Менты просто не спустят после этого с нее глаз. Кстати, по московской программе передали, что он в ту ночь убил еще одну женщину.

Но следовало как-то отомстить этим фашистским уродам. Марина понимала, что от милиции не дождаться прока, но и так просто оставить это дело не хотела. И, пожалуй, она знала, что сделать. С этими уродами надо бороться их же средствами. Марина подошла к телефону и поискала глазами записную книжку. Ее нигде не было видно. Она заглянула под стол и под диван. Но и там ее не было. Странно, куда она могла запропаститься?

Кстати, ее Марина не видела уже с пятницы, со времени посещения ее этим писателем. Да, как она могла забыть, он же оставил ей какую-то рукопись.

Ее Марина нашла под грудой газет. На первой странице, под фамилией автора был написан номер телефона.

Марина набрала его. В трубке послышались гудки, затем женский голос сказал:

— Да, алло.

— Здравствуйте, — поздоровалась Марина. — вы не могли бы позвать Сергея Николаева.

— Он наверное еще дрыхнет.

На другом конце провода с грохотом швырнули трубку рядом с телефонным аппаратом, затем раздался стук и истошный женский крик. Через некоторое время в трубке щелкнуло и кто-то сказал:

— Я слушаю.

— Мне Николаева, пожалуйста.

— Здравствуйте, я на проводе. А это Марина? Я вас сразу узнал. Ваш голос ни с каким другим не спутаешь. Вы звоните мне, чтобы сообщить, что прочитали мою рукопись и она вам не понравилась?

— Нет, я только приступила к ее чтению, — соврала Марина. — Дело в том, что я никак не могу найти своей записной книжки. Там были очень нужные мне телефоны и визитки. Она лежала на столике, может, вы случайно сунули ее со своими бумагами к себе в сумку?

— Вряд ли, но я сейчас посмотрю. Подождите немного.

Пока Сергей искал записную книжку у себя, Марина приподняла на всякий случай несколько подушек на диване, вдруг она туда завалилась.

— Алло, вы меня слушаете? — Вновь раздался в телефонной трубке голос Николаева.

— Да, да.

— У меня ее нет, но вместе со мной был еще Григорьев, может, вы позвоните ему? Возможно, он машинально сунул ее к себе в карман. Я видел, что он что-то крутил в руках.

— Мне не совсем удобно ему звонить, — сказала Марина. — Вы же знаете, что у нас как-то не сложились отношения. Вы с ним чаще видитесь, может, спросите у него о ней?

— Да я тоже с ним поцапался после посещения вас. Ладно, я позвоню ему, все равно мне нужно выудить у него кое-какую информацию, а вы обязательно прочтите мою рукопись и скажите свое мнение. Хорошо?

— Договорились. До свидания. — Марина положила трубку и подумала:

«С какой стати он решил, что у меня есть время на его дурацкую писанину. Что я ему, главный редактор или литературный агент? Пусть они читают, мне за это деньги не платят.»

Марина перелистнула несколько страничек рукописи и прочла первую попавшуюся на глаза фразу. Затем еще. Как-то совершенно незаметно для себя она увлеклась повествованием и оторвалась только тогда, когда рядом с ней затрезвонил телефонный аппарат. Она несколько минут совершенно бессмысленно смотрела на него, слишком резок был переход от событий пятнадцатого века в конец двадцатого, затем подняла трубку и сказала:

— Алло, я слушаю…

— Привет, Мариночка. Почему не звонишь? — раздался откуда-то из далека голос старой приятельницы Федоровой.

— А, это ты, Аллочка. Ты уже приехала из Америки?

— Да. Мы сегодня в одиннадцать по этому поводу собираемся устроить небольшую вечеринку.

— В одиннадцать? Извини, я сегодня вечером занята. Да и простыла вчера немножко.

— Зря, соберутся очень интересные люди. Ладно, потом поговорим, мне надо обзвонить еще кучу народа.

— Хорошо, до свиданья.

Марина положила трубку, взяла из стоящей возле телефона баночки две таблетки аспирина с витамином С, бросила их в рот и запила минеральной водой прямо из бутылки. Сегодня она, хоть и не совсем оправилась от происшедшего с пятницы на субботу нападения, собиралась продолжить свою ночную охоту на маньяка.

Федорова вновь вернулась к рукописи. Она хотела найти ту часть рукописи с переводом с латинского, которую было начал читать Николаев. Там еще говорилось о сатанинском проклятье, тяготеющем над Кремлем. Перелистав несколько страничек, она, наконец, натолкнулась на воспоминания венецианского посла Контарини Амброджио. Эти записки современника итальянского мастера не только подтверждали рассказ Николаева об увлечении Аристотеля Фиораванти оккультными науками, но и прекрасно дополняли его описаниями постороннего наблюдателя о настроении и нравах, что царили в то время при русском дворе.

Марина устроилась поудобней и приступила к чтению.

«На русской границе нас встретили княжеские пристава и проводили до самой Московии. Проделали мы сей путь, делая краткие остановки на ночевку через каждые пять-шесть немецких миль, за несколько недель. На подъезде к Моско, нас встречали войска и 26 сентября 1476 года мы вступили в столичный город, принадлежащий великому князю Иоанну, властителю Великой Белой Руси. Сей град расположен на небольшом холме и все строения в нем, не исключая и самой крепости, деревянные. Через него протекает превосходная река, называемая Моско. В честь ее и назван город. На реке большое количество мостов, по которым переходят с одного берега на другой.

Жило здесь много и иноземцев, которых русичи называю „фрязями“.[13] Это, в основном, ювелиры. Они изготовляли посуду для двора великого князя и его придворных. Особо отличался среди них золотых дел мастер Трифоний, уроженец Катарский, который делал для государя исключительной красоты сосуды.

Жил здесь и мастер Аристотель Фиораванти из Болоньи, искусный строитель, строивший тогда каменную церковь на площади. Было здесь много и греков из Константинополя, приехавших сюда вместе с великой греческой царицей Софьей Палеолог, вышедшей в 1472 году замуж за царя Иоанна и привезшей с собой в Московию искусных мастеров и торговых людей со своей родины. Со всеми ими я очень подружился.

В Моско существует нечто вроде городка, называемого Наливки, где живут иноземцы. Только им разрешено продавать и покупать здесь вино и пиво, что не дозволено московитам, ввиду того, что они весьма наклонны к пьянству. И хотя великий князь строго воспрещает это своим подданным, они все равно умудряются ежедневно быть пьяны».

Марина отложила первый лист и, усмехнувшись, произнесла вслух:

— Похоже, что жизнь Москвы мало изменилась за последние пятьсот лет.

«Через несколько дней после нашего приезда государь соизволил нас принять. Прием прошел великолепно. Особенно поражало обилие золотой и серебряной посуды за пиршественным столом. Об этом я еще расскажу ниже.

Великому князю было от роду лет 35, он высок, но худощав, и очень красивый человек. Русские вообще очень красивы, как мужчины, так и женщины, но, сами по себе, народ грубый. Говорят, что народ в Московии гораздо хитрее и лукавее всех прочих, в особенности он вероломен в исполнении обязательств. Они сами отлично знают про это обстоятельство, поэтому каждый раз, как вступают в сношение с иноземными купцами, притворяются, будто не московиты, а пришлые люди, желая этим внушить к себе больше доверия.

Жилище, которое дал мне княжеский пристав Марк, находилось в выстроенном из огромных бревен доме и было очень мало и убого, там едва можно было разместиться мне и моим слугам. Позже, при содействии того же Марка, я получил жилище в доме, где стоял уже упомянутый мною мастер Аристотель из Болоньи. Дом этот помещался поблизости с великокняжеским дворцом и был очень хорош. Как уже было сказано выше, я с ним очень подружился и через него узнал много интересного о Московии и дворцовой жизни. Местные итальянцы поговаривали, что он занимается колдовством и алхимией, и сторонились его. Я сам видел у него большое количество книг по черной магии и массу разнообразных приборов для опытов. Когда я спросил его, зачем они ему, он ответил, что при их помощи объясняет русским каменщикам устройство связей и всевозможных подъемных приспособлений и лебедок. По мне же, все это великое множество колб, мехов, механизмов, перегонных сосудов и реторт, больше походило на приборы для алхимических опытов.

Через два дня, как я поселился у Аристотеля Фиораванти из Болоньи, мне было приказано, от имени государя, немедленно выехать из дома мастера. С большим трудом для меня было найдено помещение вне замка. Это были две комнаты. В одной расположился я сам, а в другой — мои слуги. Там я и оставался вплоть до моего отъезда, но продолжал встречаться, хоть и с большими предосторожностями, с мастером Аристотелем. Ходили слухи, что царь был против общения мастера с любыми иноземцами, поговаривали даже о том, что государь сам, в потайных кельях, занимается с Фиораванти не богоугодными опытами, пытаясь найти секрет изготовления золота. Когда мы оставались наедине, мастер часто жаловался мне на то, что вряд ли его отпустят живым, даже после окончания постройки храма.

От итальянского посла в Моско я узнал, что за привязанность Аристотеля к черной магии, на родине его разыскивала папская инквизиция. Поэтому, якобы, он и принял приглашение Иоанна III.

Однажды на приеме я спросил великого князя, почему он не дозволяет выезжать даже на короткое время из Московии иностранным мастерам (всего более у него итальянцев, которых, по его словам, он любит и держит за искусство). Он ответил, что поступает так потому, что иначе больше не увидит их, ибо литовский король обязательно помешает их возврату. На самом же деле, русский царь держал большинство мастеров как пленников, не разрешая им общаться даже с приезжающими в Моско купцами с их родины.

Хотелось, отдельно поведать поучительную историю о последних годах жизни мастера Аристотеля да Фиораванти в Московии, известную мне и рассказанную другими путешественниками побывавшими в Московии после меня.

Aristotele da Fioravanti родился в 1416 году у Фиораванти ди Ридольфо и его жены Беттины Алле. Дед, отец и дядя Аристотеля были потомственными архитекторами. Говорили, что последний много времени уделял алхимии и изучению черной магии. Впоследствии это отразилось и на увлечении молодого Аристотеля. К сорока годам Аристотель приобретать в Италии известность как прекрасный механик и зодчий. Ему начинают предлагать работу и в других странах, но он принимает приглашение венгерского короля, большого любителя алхимии и колдовства. Неизвестно чем он там занимается, но по прошествии несколько лет его арестовывают в Риме за то, что он пытался расплатиться монетой из фальшивого золота, и высылают из города. Позже, в доме, который он снимал, находят еще несколько монет и целую алхимическую лабораторию. В ней обнаруживают предметы, которые не оставляют сомнения, что работавший в ней человек поклонялся силам ада, среди прочих вещей в описи фигурировала и массивная плита, отлитая из фальшивого золота с тремя сатанинскими шестерками. За дело принимается инквизиция. Доказательств того, что эти вещи принадлежали Аристотелю, не нашли, но ему все равно пришлось долгое время скрываться от папских легатов.

В 1474 он получает приглашение от русского царя, принять участие в постройке большого собора в столице Московии, и соглашается на него. В начале 1475 года он выезжает с послом Иоанна III Семеном Толбузиным в Моско. Зимой в Московии ездят на санях по замерзшим рекам и скорость передвижения иногда достигает 70 голландских миль в сутки. В конце марта они прибыли на место, а в середине апреля мастер Аристотель уже приступил к строительству собора. К тому времени, когда я прибыл в Моско,[14] у него уже стояли стены, а когда я отъезжал, были готовы механизмы для облегчения подъема кирпичей и камня на высоту для кладки сводов. Параллельно, по заказу царицы Софьи Палеолог, он строил подземные палаты, для огромных сокровищ, которые она привезла из Рима.

Среди них были бесценные книги и рукописи, некогда принадлежавшие известным чародеям древности. Говорят, что среди них был и знаменитый Черный фолиант, одна из древнейших книг в мире, содержащая все секреты каббалы, а так же земной и звездной магии. Из всех иностранцев, только Аристотелю Фиораванти Иоанн III разрешал пользоваться находившимися в царской библиотеке драгоценными манускриптами.

В августе 1479 года постройка церкви была закончена. Великий князь на радости щедро наградил мастера Аристотеля, но в просьбе разрешить ему немедленно уехать домой отказал, сославшись на создавшуюся неблагоприятную обстановку вокруг границ московитского государства, при которой он не может никому гарантировать безопасный проезд. Возможно, на отказ выехать из Московии, сыграло свою роль одно из перехваченных писем Аристотеля к герцогу Милана, содержащее описание многих русских крепостей и обычаев во дворце великого князя.

Я знаю по себе и по рассказам купцов, что во дворце московицкого государя всегда царила подозрительность ко всем к иностранцам. Впрочем, дело здесь могло быть и в алхимической деятельности Аристотеля Фиораванти, великий князь был не прочь получить в свое пользование философский камень, способный превращать любые металлы в золото и более мощного зелья. К тому же, мастер был искусным механиком и литейщиком колоколов и пушек. Гостя в доме у Аристотеля, я мельком видел чертежи крепости и тайной башни с подземными переходами, которые приказал воздвигнуть великий московицкий князь Иоанн III и намеревался построить мастер Аристотель со своими итальянскими помощниками. Грандиозное сооружение, ничего подобного я не видел ни в христианских странах, что посетил, ни в Персии и в государствах мусульманского мира, хотя и они славятся своим вероломством.[15] Все это тоже могло послужить поводом для запрета выезда мастера из страны. Из рассказов купцов и путешественников известно, что в 1484 году, после того, как Иоанн III, обвинив в отравительстве немецкого врача, приказал его казнить, Аристотель пытался тайно уехать из Московии, но мастера схватили и, обобрав до нитки, посадили под замок.

Последнее сведение об Аристотеле да Фиораванти относится к 1485 году.

Мастер принимал участие в одном из походов великого князя на своих врагов. Больше о нем ничего неизвестно. Так он и пропал на бескрайних просторах московицкого государства. И вместе с ним пропала и тайна философского камня. Правда, поговаривают, что она каким-то образом все же оказалась в руках русского великого князя. Об этом свидетельствуют и рассказы путешественников о том, что царь пьет и ест на золоте, а когда он принимает гостей, то количество золотой посуды на столах измеряется пудами. Но это лишь предположение, тем более, что и в те времена, когда я был при русском дворе, мне тоже приходилось видеть огромные золотые блюда на столах и многочисленные сундуки с золотом в казне русского государя. Так что все эти разговоры об обладании русским царем тайны философского камня, досужие выдумки нищих купцов, которые окромя оловянной посуды у себя дома ничего не видели.»


Марина отложила в сторону последний лист и задумалась. Довольно странно, но и здесь, и в рассказе Николаева, в описании жизни итальянского мастера, работавшего в конце пятнадцатого века в Москве, есть упоминание о трех шестерках. Что бы это могло обозначать? Тайна сокрытая в веках?

Случайное совпадение или звенья одной цепи? Необходимо было поймать этого убийцу, тогда она сможет расставить все точки над «i». И она приложит к этому все свои силы.


— Ну, что?

— Пока тихо. Да и вряд ли что-то раньше завтрашнего утра будет известно, — сказал Владимир Коровьев, присаживаясь рядом со старшим следователем.

— Знаешь, — Григорьев постучал торцом карандаша по лежащему на его рабочем столе вычерченному от руки большому календарю, — что меня больше всего в этом графике убийств смущает? То, что в каждой шестерке имеется число тринадцать и последнее убийство выпадает на двадцать второе июня.

Возможно, это не случайно?

— Двадцать второе июня тысяча девятьсот сорок первого года? День начала второй мировой войны?

— Вторая мировая война началась намного раньше. Это день нападения фашистской Германии на Советский Союз. Меня же волнует, не связано ли это как-то с днем летнего равноденствия. Он должен быть где-то между двадцать вторым и двадцать четвертым числом. В этот день по старинным преданиям особенно оживляется нечистая сила. Происходят языческие и ведьмовские шабаши. Даже праздник есть такой — Ивана-купала. В Прибалтике он празднуется как Янов день. В совокупности с сатанинским знаком это может что-то обозначать.

— Ты хочешь сказать, что двадцать второго нас могут ожидать большие неприятности.

— Да куда уж больше той, что нам сегодня утром опять предстоит у начальства. Полазил бы ты в библиотеке, узнал, что сей день может нам готовить.

— Но это же бред.

— Бред? — Григорьев откинулся на спинку кресла и показал карандашом на лежащий на столе календарь с отмеченными на нем датами убийств. — А как тогда это называть?

— М-да, — задумчиво произнес Владимир. — А шестнадцатого — выборы.

— Да, выборы. Отыграются они на нас.

— Кстати, раз у нас все крутится вокруг числа шестьсот шестьдесят шесть, то я где-то читал, что страшный суд должен произойти шестого месяца, шестого дня, в шесть часов.

— Добавил бы еще и год, число которого заканчивается на шесть. Тысяча девятьсот девяносто шестой. Только не забудь, сегодня уже девятое число, через несколько минут будет десятое, шестого месяца. Хорошо, что ты об этом раньше не вспомнил и не раструбил по всему отделу, а то бы вся Москва уже ждала судного дня, а количество преступлений и работы у нас подскочило раз в десять.

— А, может, имеется в виду любое число в котором есть шестерка? Шестнадцатое, например. Как раз в момент выборов. Самое то! Или что-нибудь по старому стилю?

— О, Боже! — Старший следователь вцепился обеими руками в волосы. — Иди к черту, не морочь мне голову. Она и без твоих страшилок скоро треснет.

— Уже двенадцать. Пойдемте-ка лучше домой, — сказал, вставая, помощник следователя. — Метро закроют.

— Вот точно, — иди, — махнул рукой Григорьев. — Небось, жена уже заждалась. А я еще посижу, подумаю. Хочу сегодня проехаться с патрулем.

— Вы уже неделю дома не были и не спали нормально.

— Все, проваливай, и не учи меня жить. Спокойной ночи.


Марина давно заметила эту стоявшую возле бровки тротуара машину, за рулем которой сидел куривший мужчина, наблюдавший за прохаживающимися перед освещенными окнами ночного ресторана женщинами. Теперь, краем глаза, она сама следила за ним. Вполне возможно, это как раз был ее единственный клиент. Наконец, мужчина отшвырнул щелчком из приоткрытого окна очередной окурок, вышел из машины и направился прямиком к Марине.

Она хоть и шептала про себя, чтобы он выбрал только ее, но все же немного растерялась. Пока он шел, она постаралась как-то собраться, дабы встретить его соответствующе и, не дай Бог, отпугнуть.

— Вы свободны? — спросил мужчина. — Можно вас ангажировать?

— Как вы думаете, для чего еще я здесь стою? — Слегка снисходительно улыбнулась Марина.

Они направились к машине. Мужчина распахнул переднюю правую дверь и сказал:

— Прошу.

— Я сяду сзади. Терпеть не могу сидеть на переднем сиденье.

Мужчина открыл перед ней заднюю дверь, затем сел за руль.

— Меня зовут Николай.

— Далеко ехать? — спросила Федорова, сделав вид, что не поняла намека мужчины, поближе познакомиться и узнать ее имя.

— Нет, здесь рядом, — не оборачиваясь сказал Николай.

Что-то насторожило Марину в поведении мужчины и она, стараясь сделать это незаметно, открыла свою сумочку и достала баллончик со слезоточивым газом.

Николай заметил ее движение и улыбнулся в зеркало заднего вида.

До дома к которому подвез Федорову ее спутник было не так уж близко.

Первым порывом у Марины было отказаться от визита на квартиру, но затем она вспомнила о своей убитой подруге, и отбросив всякие сомнения, вышла из машины. Они поднялись на пятый этаж огромного, сталинского дома.

Николай открыл массивную металлическую дверь, включил свет в прихожей и сделал приглашающий жест:

— Прошу в мое скромное убежище.

Огромная квартира была обставлена прекрасной антикварной мебелью. Вдоль всей стены большого коридора стояли высокие, до самого потолка застекленные стеллажи, забитые редкими книгами. На стенах висели картины старых мастеров в массивных золоченых рамах.

Марина с неподдельным восхищением огляделась вокруг и сказала:

— Неплохая обстановка. Целый музей. Вы здесь одни живете?

— Нет, жена уехала в отпуск. Это ее квартира. Она родственница одного из наших бывших коммунистических лидеров. Садитесь. Желаете что-нибудь перекусить или выпить?

— С удовольствием.

— В таком случае я пошел на кухню.

— Давайте я вам помогу.

Помощи как таковой Николаю не понадобилось, со всем он справился сам. На его большой, обставленной дорогой современной мебелью кухне все было механизировано. Стояла даже электрическая хлеборезка и приспособление для открывания бутылок и консервных банок.

Минут через семь они уже сидели на угловом диванчике за столом, на котором стояла бутылка вермута и легкие закуски. Николай рассказывал ей один за другим какие-то веселые анекдоты, а Федорова без удержу смеялась, правда, ни на миг не забывая и о своем основном «задании».

Уже под конец их ленча Николай взял руку Марины, поцеловал ее и сказал:

— Большое спасибо за то, что ты согласилась разделить со мной этот поздний ужин или ранний завтрак. В последнее время я что-то слишком тяжело стал переживать одиночество. Старею.

— А что, у тебя никого больше нет из родных? Матери, например?

— Почему нет? Есть, но она живет в другом городе. С отчимом.

— У тебя с ними плохие отношения?

— Нормальные. Как у всех детей с родителями.

— А чем ты, вообще, занимаешься?

— Работаю в антикварном магазине. Реставрирую старинную мебель.

— А, теперь понятно, откуда у тебя такая шикарная обстановка. А что ты делаешь по вечерам? Вчера, например, что ты делал?

— Я всего лишь несколько часов назад прилетел из Америки. Гостил несколько недель у своего приятеля.

Это было для Марины полной неожиданностью. Если бы он сказал это ей сразу, Федорова бы с ним не поехала, но все же она ни на секунду не оставляла надежды найти убийцу своей подруги, поэтому продолжала свой «допрос»:

— А каким ты рейсом летел? На «Боинге» или самолете «Аэрофлота»?

— Я в них не разбираюсь, в мое любимое время, то бишь, в восемнадцатом веке, самолетов еще не было. Но рядом с тобой на подоконнике лежит билет, можешь узнать рейс, самолет и цену, если тебя так это интересует.

Она раскрыла билет. Он был туда и обратно. Марина взглянула на дату. Да, это явно был не он, интерес Марины к нему сразу упал. Стало жаль потерянного времени. Вполне возможно, что прямо сейчас маньяк измывался над своей очередной жертвой.

— Ну и какой самолет? — Усмехнувшись, спросил Николай.

Марина еще раз взглянула на билет и сказала:

— «Боинг». Да, а почему ты соврал насчет жены? Здесь и не пахнет ни одной женской вещью.

Николай положил вилку с ножом на стол и в упор посмотрел на Марину:

— Извини, но я хотел, чтобы ты ушла.

Николай открыл входную дверь, и Марина вышла на лестничную клетку.

— Кстати, я тебя узнал.

— Вы ошиблись.

— У меня абсолютный музыкальный слух. Можно изменить внешность, но голос… Зачем ты это делаешь?

Марина на мгновение обернулась, но, так и не ответив на его вопрос, направилась к лифту.

Она вышла из подъезда и, споткнувшись о валявшуюся посреди тротуара трубу, чертыхнулась.

«Завез, скотина, теперь выбирайся пешком из этой глухомани. Хорошо хоть, что не в Солнцево. Вот „голубых“ развелось, как в том анекдоте, кирпичу упасть негде. Хотя, чего это я разоряюсь, ведь сама принадлежу к сексуальным меньшинствам…»


Федорова выбралась на Кутузовский проспект и попыталась поймать какой-нибудь транспорт до центра. Но тщетно. Такси не было, а те машины, которые и появлялись, проносились на такой скорости, что их было просто страшно останавливать. Марина махнула рукой на это бесполезное занятие и пешком направилась в сторону Садового кольца. Начал накрапывать дождик, а у нее как назло сегодня не было зонта. По телевизору в программе «Время» сообщили, что в ближайшие три дня дождей в Москве и московской области не будет. Вот и слушай их после этого.

Марина не успела пройти и четверть километра, как ее обогнал огромный белый лимузин с затемненными стеклами и, проехав пару десятков метров, остановился.

Из машины вышел этакой крепыш — семь на восемь, восемь на семь. Обычно, в среде знакомых спортсменов Марины таких называли «летающими шкафами».

Мужчина подождал, когда она подойдет поближе, открыл заднюю дверь в салон и сказал:

— Кажется, дождь начинается. Мой шеф предлагает вам переждать его под крышей и, заодно, прокатиться на его новом лимузине.

Федорова оглянулась по сторонам, но улица была совершенно пустынной.

Пока она крутила головой, не зная, как поступить, мужчина невозмутимо стоял возле распахнутой дверцы лимузина. Усилившийся дождик не оставил Марине выбора, и она молча влезла в машину. Дверь за ней захлопнулась, и охранник занял свое место рядом с водителем.

В салоне автомобиля сидел спиной к водителю еще один телохранитель.

Рядом с ним, в мятом совковом костюме, крутился с бокалом шампанского какой-то скользкий тип, очень напоминающий мелкого цэковского номенклатурного работника времен Андропова. На заднем сиденье, обнимая одной рукой молодую обнаженную женщину, расположился несомненно сам хозяин шикарного лимузина. Ошибки не могло быть, так как на нем был прекрасный костюм, дорогой галстук, в руке початая бутылка «Клико», а сам он обладал хорошо поставленным и не терпящим возражения командным голосом.

— Меня все зовут Василь Васильевичем. Ненавижу одетых баб, — как бы отвечая на изумленный взгляд Марины, сказал он. — По мне, если б я был президентом, тут же издал указ, чтобы все наши бабы ходили голышом. Присоединяйся к нам. Петр, — кивнул он молча сидевшему охраннику, — налей ей. Что будешь пить? Коньяк, шампанское? Заказывай. У нас все есть. В нашем словаре нет слова «нет».

Голая девица рассмеялась.

Марина пожала плечами. Она никак не ожидала увидеть подобную сценку в машине.

Петр протянул ей бокал с шампанским.

— Да ты никак плакала? — спросил Василь Васильевич. — Обидел кто? Мы сейчас, мигом, с ним разберемся.

— Нет, это дождь.

— Василь Васильевич, Саша интересуется, куда едем? — спросил охранник.

— По Садовому и до утра! Как там писал мой друг и поэт Александр Лошак? «И по Садовому кольцу всю ночь компания кутила в машине-ресторане.» Ну а ты, что сидишь как не родная? — обратился он к Марине. — Пей, догоняй нас. Мы уже, пожалуй, ведро «Клико» вылакали.

Марина выпила шампанского. Петр, который, как и второй охранник и водитель, не пил, тут же налил ей еще бокал.

— Василь Васильевич, посмотрите, еще одна красавица.

— Останови.

Машина притормозила напротив стоявшей возле фонаря женщины. Василь Васильевич нажал кнопку на панели дверцы, и стекло плавно опустилось.

— Нет, не пойдет, — покачал он головой, выглянув в окно. — Страшна, как моя жизнь. Поехали без остановок.

Машина плавно тронулась с места. Минуты через две, допив одним глотком бутылку шампанского, Василь Васильевич заявил:

— Что-то стало скучно, давайте споем нашу, — он кивнул в сторону цэковского работника. — Ну-ка, запевай!

Тот зачем-то подбоченился и начал:

— «Вихри враждебные веют над нами»…

— «Злобные силы нас грозно гнетут,» — подхватил басом Василь Васильевич.

«В бой роковой мы вступили с врагами,

Нас еще судьбы безвестные ждут…»

Пели и охранники, и водитель, и пьяная голая женщина, и даже Марина, повеселевшая от шампанского и той, совершенно абсурдной ситуации, в которую попала.

«Но мы поднимем гордо и смело

Знамя борьбы за рабочее дело…»

Орали все в полный голос и от души. Поздние прохожие наверное, с ужасом оглядывались на эту несшуюся на бешенной скорости огромную машину, из которой доносился рев голосов.

— Эй, господа-товарищи, а почему эта курва поет с нами? — Василий Васильевич достал из стоящего перед ним ящика новую бутылку и показал ею на «цековского товарища». — Он же никогда не работал и никакого отношения к рабочему классу не имеет.

— Но, ведь, ты тоже никогда кувалдой не махал, — на мгновение прервав пение, вставил в свое оправдание мужчина.

— Да, но зато я всегда всей душой болел и страдал за народ.

Тут Василь Васильевич приложил палец к губам. Все разом замолкли, лишь голая женщина продолжала горланить:

— «За лучший мир, за святую свободу!..»

— Т-с-с! — Зашипел на нее хозяин, открывая шампанское. — Враги услышат! Эх, сколько нам еще до новой гражданской осталось? Кто нам скажет?

Пробка с хлопком вылетела из бутылки и ударилась в потолок. Шампанское полилось на пол салона к ногам Марины.

— Представляешь, — улыбнулся ей Василий Васильевич, — сняли мне номер в «Метрополе»… Я знаю эти апартаменты, сам когда-то курировал этот прожект, там пукнуть нельзя, чтобы тебя на восьми магнитофонах не записали. — Он сделал глоток прямо из бутылки. — Я тебе хочу сказать, что русские убийцы — лучшие убийцы в мире. Вообще, русское — все самое лучшее. Так вот, если тебе сказали, что — убьют, то обязательно убьют. Очень хотелось бы умереть на родине. Поэтому я и приехал… Ну, что вы замолчали? Я кончил свой монолог. Давайте теперь любимую песню батьки Махно! Нет, постой, никак Вася, останови!

Лимузин притормозил у стоящего возле машины «ГАИ» в плаще и с полосатым жезлом в руке милиционера. Василь Васильевич открыл окно и, высунувшись из него, крикнул:

— Привет тезка! Как служба?

— Здравия желаем Василий Васильевич, — улыбнувшись, козырнул милиционер. — Давненько вас не видел в наших краях.

— Отбрось ты эти церемонии. Выпить хочешь?

— Никак нельзя, я на дежурстве.

— Вот это правильно! — Василь Васильевич обернулся. — Петь, дай товарищу майору пару бутылок шампанского, пусть после дежурства с женой выпьет.

— Так я еще капитан.

— Вот, как только я захочу выставить свою кандидатуру и меня выберут, сразу станешь майором. Специальный закон издам, чтоб все Василии у нас в стране стоили не меньше майора.

Петр вышел из лимузина под дождь с двумя бутылками шампанского и положил их через приоткрытое окно на заднее сиденье милицейских «жигулей».

— Спасибо, Василий Васильевич, — козырнул, но уже серьезно, милиционер. — Обязательно выпьем всей семьей за ваше здоровье и победу на выборах.

— Скажи всем, чтобы голосовали только за меня, — Василь Васильевич откинулся на спинку сиденья и закрыл окно. — Давай, по кругу! Теперь можно помянуть и батьку Махно. Запевай!

И летел «до утра» по залитому дождем Садовому кольцу огромный «членовоз» и вместе с ними неслась над еще не проснувшейся Москвой любимая песня бандитов времен Гражданской войны:

«Любо братцы, любо, любо братцы жить,

С нашим атаманом не приходится тужить…»


К дому Федоровой лимузин подкатил уже в седьмом часу утра. Изрядно отяжелевший от шампанского Василь Васильевич все никак не хотел расставаться с Мариной, предлагал руку и сердце и хоть сейчас же лететь на Багамы и расписываться, но она стойко выдержала все его довольно заманчивые предложения.

Марина вышла из машины, поднялась по ступенькам крыльца и, махнув на прощание высунувшемуся из окна Василь Васильевичу, сказала:

— До свидания. Приятно было познакомиться.

— У тебя прекрасный голос, — крикнул он. — Будь я на двадцать лет моложе, ты бы от меня так просто не ушла. Почаще гуляй по Садовому, глядишь — встретимся.

Марина еще раз взмахнула рукой и скрылась в дверях своего подъезда.

Раздеваться она начала прямо в прихожей, затем залезла под душ, смыла с лица свой «боевой раскрас», насухо вытерлась и одела белое спортивное кимоно. Едва она затянула на своей талии черный пояс, как выражение ее лица мгновенно изменилось и стало суровым и непроницаемым, почти таким как у сидевшего рядом с водителем охранника Василь Васильевича.

Она подошла к висевшему на стене календарю. В последней шифре было шесть не обведенных кружочками крестиков. Хотя, скорее всего уже пять, так как и сегодняшние ночные поиски у Марины закончились неудачей. Два дня она могла передохнуть. Следующая охота намечалась в ночь со среды на четверг — тринадцатого июня.

Несмотря на принятый Мариной контрастный душ, который должен был взбодрить ее, настроение, да и общее состояние, оставляло желать лучшего. Но она все же вышла на середину комнаты, сделала несколько наклонов, затем стала в боевую стойку и начала отрабатывать приемы карате на воображаемом противнике. А противник был у нее один — убийца Ларисы. И кто-кто, а он не мог ждать от нее пощады.


Машина свернула с проспекта на подъездную дорогу и остановилась возле продуктового магазина. Сидевший за рулем молодой человек повернулся к развалившемуся на заднем сиденье Артисту и сказал:

— Давайте оставим машину здесь и дальше пройдем через двор пешком. Не хочется светить тачку.

— Не надо на таких дорогих машинах на дело ездить, да и одеваться попроще, а то нацепил галстук с павлинами и красный пиджак. Посмотри, как я одет.

Действительно, «прикид» у наемного убийцы была проще некуда: потертый синий пиджачок, темно серые вздувшиеся на коленях брюки и кепка с эмблемой министерства связи. Завершала экипировку Артиста большая сумка из которой торчало несколько пачек газет.

— Да я специально такие яркие шмотки надел, — начал оправдываться молодой человек. — Все обязательно запомнят галстук с пиджаком, а все остальное упустят. Я же после операции их в ближайший мусорный контейнер выкину. Что я зря на юридическом психологию изучал.

— Ну-ну, посмотрим. Только не забудь из кармана пиджака права и визитные карточки вынуть, — усмехнулся Артист. — Какого черта я согласился тебя взять?

— Мамочка не стал бы столько платить, если бы ты меня не взял. Он сказал, что бы я лично убедился в точном исполнении задания. Уж очень его Валет достал.

— Да, все это наша проклятая жадность, — задумчиво произнес киллер.

— Кстати, ты так и не сказал мне, каким способом собираешься его сделать, — поинтересовался молодой человек выходя из машины, но его собеседник проигнорировал вопрос и в свою очередь спросил:

— Какая, говоришь, масть у его собак?

— Я же тебе сказал, что у него две собаки. Бультерьеры или питбультерьеры. Что-то в этом роде, никак название не могу запомнить. Он все время хвалится, что они кого хочешь разорвут. Ножку стула могут перегрызть.

— Это мы счас проверим.

— До него так просто не добраться. Там у него пуленепробиваемая дверь и видеокамера в глазок вделана. Он даже дверь не открывает. У его телохранителей свои ключи есть.

— На это я и надеюсь, что он не открывает, — усмехнулся Артист.

Обогнув магазин, они миновали арку дома и подошли к одному из подъездов огромного сталинского дома. Правда здесь, в отличии от обычного подъезда, вход в дом перекрывала массивная двухстворчатая металлическая дверь. Молодой человек нажал на кодовом замке несколько цифр и, открыв дверь, сделал приглашающий жест:

— Прошу вас.

Они поднялись на лифте на шестой этаж. Артист прижал указательный палец к губам и тихо сказал:

— Стой здесь и держи дверь. — Он надвинул на глаза козырек кепки, вышел из лифта, подошел к двери Валета и позвонил.

Из квартиры донесся собачий лай, затем мужской голос спросил:

— Кого?

— Телеграмма Васильеву Сергею Юрьевичу, — Артист помахал перед глазком камеры телеграфным бланком.

— Проваливай, тут такие не живут.

— Здесь указан ваш адрес: дом восемь, квартира сорок шесть.

— Дом восемь напротив.

— Извините. — Киллер вернулся в лифт и нажал кнопку последнего этажа. — Самое главное, что он и его собаки дома. Сделаем вид, что я ушел, для того чтобы он успокоился.

Они поднялись на несколько этажей, постояли несколько минут на черной лестнице, затем вновь вызвали лифт и спустились на шестой этаж.

— Сейчас я тебе покажу кое-что интересное, — Артист достал из кармана мятую пачку из под сигарет, открыл и вставил в лежащее внутри ее какое-то странное устройство небольшую черную батарейку.

— Что это? — спросил молодой человек.

— Сейчас услышишь, подержи лифт, — он осторожно подошел к двери Валета, положил возле нее пачку из-под сигарет и быстро вернулся назад. — Нажимай первый.

Они спустились, вышли из подъезда и тут же услышали страшный собачий вой, затем быстро захлебнувшийся нечеловеческий крик.

Мимо них прошла какая-то бабулька и недовольно бормотала:

— Людям есть нечего, а эти собак разводят.

— Что это было? — спросил молодой человек, когда они отошли подальше.

— Все. У твоего шефа исчезли все проблемы. Собаки с голодухи загрызли своего хозяина. Что ж бывает. В газетах и журналах появится еще несколько статей, что нельзя держать таких кусачих собак.

— Представляю, сколько сейчас там кровищи. Как это ты сделал?

— Спецразработка для специспользования. Это устройство генерирует особый сигнал, который просто не выносят собаки. Человеческому слуху он не доступен, а собака начинает беситься и набрасывается на первое попавшееся на глаза лицо, даже на хозяина. Сам знаешь, чем заканчивается нападение собаки такой породы — смертью. Хозяин как бы сам приобрел для себя орудие убийства. Кстати, я думаю, подобных людей не стоит жалеть, ведь он покупая эту собаку, сам заранее рассматривал ее как орудие убийства кого-либо, пусть даже грабителя или непонравившегося случайного прохожего.

— Шикарно, — восхищенно произнес молодой человек, — можно вставить в учебник криминалистики, как один из примеров совершенно чистого преступления.

— Не стоит, я не люблю афишировать свою деятельность. Кстати, подобный сигнал, при определенной нагрузке и давлении, может самопроизвольно возникнуть и в обычной водопроводной сети. Эта хохмочка и была придумана каким-то наблюдательным умником, когда он заметил, что при открывания у него в ванной водопроводного крана с холодной водой собака соседа вдруг начинает беситься и бросаться на стены. Однажды он оставил кран открытым на всю ночь, а на утро соседей нашли загрызенных насмерть их же собачонкой. Вот так-то.

— А как же генератор, ведь менты найдут его и могут определить, что он послужил источником частот возбудившим собаку.

— Не боись, через минуту от него один пепел останется и батарейка в обгоревшей пачке от сигарет. А завтра уборщица или жители дома выкинут ее в мусоропровод. Кстати, даже если бы его и обнаружили, ты можешь представить хоть одного мента, который мог связать эту обгоревшую пачку на лестничной клетке с тем, что произошло внутри закрытой квартиры?

— А если бы у соседей нашего клиента тоже была собака, значит, и она накинулась бы на своего хозяина?

— Давай не будем о грустном. Подкинь меня до «Детского мира», я давно хотел своей дочурке одну игрушку купить.

— Куклу что ли?

— Нет, она у меня мелко нарезанными газетами в банковской упаковке не интересуется, ей все больше джипы подавай.[16]


Раздавшийся в тишине телефонный звонок заставил Николаева вздрогнуть. Он оторвался от своей писанины, поднял трубку и сказал, пародируя автоответчик:

— Говорит коммунальная квартира номер тринадцать. Хозяев нет дома. Если вы хотите оставить сообщение, то надиктуйте его на магнитофон и засуньте вместе с ним под мою дверь.

— Хватит юродствовать, — раздался в трубке голос Константина Григорьева.

— По-моему, ты говорил, что это я тебе первый позвоню? — сказал Сергей.

— Ладно, извини, но ты меня тоже должен понять она же у меня проходит чуть ли не как главный свидетель по делу.

— Хватит оправдываться, тем более, что это у тебя не очень убедительно звучит. Говори, лучше, зачем ты мне звонишь? Ты же просто так ничего делаешь.

— Я никак не могу найти одного вашего писателя — Германа Хара. Я тебя о нем спрашивал. По тому адресу, что прописан, он не проживает, а соседи и в секретариате Союза писателей говорят, что не знают его нового адреса. Может, ты через своих приятелей-литераторов разузнаешь, где его можно найти?

— Пожалуй, я и сам знаю, где он. Во сколько начинают отпускать из медветрезвителей клиентов?

— Часов в восемь-девять. А тебе зачем? — удивился Григорьев.

Николаев взглянул на часы и ответил:

— Дело в том, что если он вчера хорошенько поддал в ЦДЛ, то сегодняшнюю ночь провел в ближайшем в нему медвытрезвителе. Но, так как сейчас уже одиннадцать, то он должен направляться к себе в Переделкино. Он там живет у кого-то на даче.

— А ты знаешь у кого? Переделкино ведь большое.

— Можно позвонить, узнать.

— Сделай, а?

— М-да, — тяжело вздохнул в трубку Сергей, — сначала оскорбляют, а потом бросаются к тебе с разными просьбами.

— Ладно, я же извинился. Позвони. Может, и съездишь со мной? А то я там никого не знаю, а мне хотелось бы переговорить с ним в непринужденной обстановке, пока ребята из организации покруче до него не добрались.

— Даже так? Что же он такое натворил?

— По дороге расскажу. Готов даже на бутылку разориться.

— Ладно. Только я на своей тачке туда не поеду. По этой трассе гаишников целая куча, а я техосмотр уже лет пять не проходил, да и бак пустой.

— Я возьму служебную. Буду у тебя через сорок минут. Успеешь разузнать?

— Попробую.

— Я подниматься не буду, просто водитель посигналит, когда мы подъедем.

— Хорошо, до встречи, — Николаев положил трубку и только сейчас вспомнил, что обещал Марине Федоровой спросить у Григорьева насчет ее записной книжки.


Николаев дотронулся до плеча водителя и сказал:

— Там, на горочке, метров через сто, будет магазин, притормози возле него.

— Это еще зачем? — поинтересовался Григорьев.

— Ты же обещал на бутылку разориться, а здесь самая дешевая во всей округе водка. Я о твоем благосостоянии беспокоюсь.

— Я думал, что ты без корыстных побуждений помогаешь следствию, а ты…

— Константин разочаровано махнул рукой и полез в карман за кошельком.

— Это не для меня, а для твоего клиента. Я же знаю своего брата-литератора, он сейчас с жуткого бодуна, поэтому без ста граммов с тобой и говорить не будет. Пошлет в одно место и все.

Возле магазин Сергей встретил Бориса Никитина и узнал от него, что Германа Хара видели в доме творчества писателей. Потратив почти час на поиски, они нашли Германа сидящего среди литераторов в местном баре расположенном в полуподвальном помещении старого корпуса дома творчества. Сергей и Константин взяли по чашке кофе и подсели к веселой компании, сидевшей за несколькими сдвинутыми столиками. Разговор шел о предстоящих выборах, ситуации в стране и новых политических анекдотах, и все это, как обычно в таких случаях в России, обильно запивалось горячительными напитками. Налили и Николаеву с Григорьевым, они, в свою очередь, выставили на стол купленную в местном магазине бутылку водки.

Константин хотел было отказаться от выпивки, но Сергей шепнул ему, что бы он особо не выкаблучивался, а то никто с ним и разговаривать не будет.

Сидевшие за столиками болтали каждый о своем, не особенно рассчитывая на то, что их кто-либо слушает. Было такое ощущение, что люди просто стремились выговориться, опасаясь, что если на выборах победят коммунисты, тогда особенно не поговоришь. Сергей особенно не прислушивался к этому пьяному трепу, до него долетали лишь обрывки анекдотов и каких-то странных монологов.

— … Раньше русские князья, пытаясь прийти к власти, ездили за ярлыками в Золотую Орду, а теперь наши кандидаты в президенты летают за благословением в Америку. Продают на корню матушку-Россию…

— … А, вот, еще один анекдот. «Идет президент по Красной площади, подходит к нему нищий и говорит: „Борис Николаевич, подайте, пожалуйста.“ „Да как же я тебе подам, — удивляется президент, — у меня ни мяча, ни ракетки нет.“»

— … Нет, нет, все было не так. Мы приезжаем к нему, а он встречает нас возле ворот дачи в стельку пьяный. Я у него спрашиваю, что произошло, ты же не пьешь. А он отвечает, что, мол, я-то сам не пью, а вот герой моего нового романа запил. А писатель должен жить жизнью своего героя…

Несколько человек за столом, в том числе и Герман Хара, рассмеялись.

Сегодня он был в лучшей форме, чем при первой встрече с Николаевым в ЦДЛ.

Григорьев толкнул локтем в бок Сергея и тихо сказал:

— Мне надо с ним поговорить.

— В чем дело, давай.

— Народа много. Мне хотелось бы с глазу на глаз, в непринужденной обстановке, не говоря о своей принадлежности к органам.

— Ничем не могу помочь, пока они все не выпьют, никто и с места не сдвинется. Да не дергайся, ты же отпустил водителя до половины четвертого.

Рано или поздно все, в том числе и водка, заканчивается, и как и говорил Сергей, народ потихоньку начал расходиться. За столом, кроме Григорьева с Николаевым, остались только Герман Хара и какая-то поэтесса.

— Извините, — обратился к писателю Константин, — по-моему, это у вас был рассказ о шестьсот шестьдесят шестом маршруте?

— Да, — кивнул Герман и погладил свою бороденку.

— А почему шестьсот шестьдесят шестой?

— «Кто имеет ум, тот сочти число зверя, ибо это число человеческое; число его шестьсот шестьдесят шесть».

— Откуда это?

— Как, откуда? — Взглянул с изумлением на следователя литератор. — Из книги откровений святого Иоанна Богослова. Глава тринадцатая, параграф восемнадцатый.

— А чем это грозит нам? — Не отставал Константин.

— По редким намекам в старинных летописях можно догадаться, что одно из пришествий антихриста приходилось на первое тысячелетие от Рождества Христова, год шестьсот шестьдесят шестой. Косвенным подтверждением этого служит и отсутствие какой-либо достоверной информации о том периоде истории. Европа и весь мир как бы провалился в небытие, все было порушено, уничтожено. Не зря церковники в более поздние времена, особенно в средние века жгли целые библиотеки, где был бы обнаружен хоть какой-нибудь намек о событиях тех лет. Они постарались уничтожить любые упоминания о дьяволе и его царствии.

— Может быть они были правы, что так делали, но причем здесь наше время? В ближайшие годы у нас не предвидится ни одного года с тремя шестерками.

— Вы так думаете? — Герман Хара взял лежащую на столе салфетку и вынул из нагрудного кармана ручку. — Напишем число тысяча девятьсот девяносто девять, а затем перевернем его. Ну-ка, что здесь написано?

— Три шестерки и единица.

— В черной магии не имеет значения, как написан какой-либо знак — слева направо или вверх тормашками. Важно его начертание. Вот так-то, — тяжело вздохнул Герман Хара. — Вот такие, понимаешь, пироги.

— О, Боже! — Всплеснула руками внимательно слушавшая их разговор поэтесса. — Неужели ты думаешь, что это может повториться?

— А как же тогда человечество пережило девятьсот девяносто девятый и тысяча шестьсот шестьдесят шестой года? — Усмехнувшись, спросил Григорьев.

— Он пытался придти и тогда, но это были годы расцвета христианства, время охоты за ведьмами и прочими отродьями сатаны. Это и спасло, точнее — отодвинуло пришествие на Землю дьявола. В тех же откровениях Иоанна прямо написано: «И увидел я Ангела, сходящего с небес, который имел ключ от бездны и большую цепь в руке своей. Он взял дракона, змея древнего, который и есть диавол и сатана и сковал на тысячу лет.» Ангел сковал его в девятьсот девяносто девятом году, не дав развернуться. Сейчас же, когда вера людей в Бога утратила прежнюю силу, вся планета погрязла в разврате, да при таком обилии ядерного оружия, катастрофа просто неизбежна. Так вот, тысячелетие плена заканчивается и дьявол должен скоро выйти на свободу. Но сам он не сможет освободиться, ему для этого нужны добровольные помощники. Этот рассказ как раз про одного из них.

— Неужели ничего нельзя сделать? — поинтересовалась женщина.

— Почему? Можно. Надо принять мусульманство и перейти на календарь лунной хиджры. Он на шестьсот двадцать один год отстает от григорианского летоисчисления и у нас будет в запасе уйма времени для того, что бы что-нибудь придумать.

— Фу, бяка! — Поэтесса игриво ударила Германа по руке. — Так ты шутишь! А я думала, что ты все это всерьез говоришь.

— Кто знает, может, и всерьез. Поживем — увидим.

— А как же, насчет вашего рассказа? Помните, вы там описываете героя с пистолетом, раскатывающего на автобусе «шестьсот шестьдесят шестого» маршрута? Он тоже из раздела вашего черного юмора или за ним стоит что-то серьезное? Или вы услышали эту историю от кого-нибудь? — спросил Григорьев.

— Нет, все намного прозаичней. Пьяный был, возвращался из гостей, сел ночью не на тот автобус, а он завез меня в какую-то тьму-таракань. Я вылез, взглянул на номер маршрута и у меня волосы на голове дыбом встали. На табличке были нарисованы три шестерки. Сами понимаете, что с перепоя можно себе вообразить. Я и не знал, что в Москве такой автобусный маршрут существует. Прямо на остановке я и набросал план рассказа. Дома записал его, отправил в какую-то редакцию и на два года о нем забыл, пока не попросили приехать за гонораром. Странно, что вы именно об этом рассказе вспомнили. У меня, кроме него, еще целая куча страшилок написана. А вы, случаем, не издатель?

— Нет, — отрицательно покрутил головой Григорьев, — но я бы на месте редакторов не очень спешил публиковать подобные ужастики. Как сказал бы один мой знакомый, что у народа и без них «крыша едет». — Он встал и направился к выходу из кафе.

— Странный у тебя приятель, — сказал Сергею автор страшилок.

— Расстроился. Константин рассчитывал, что ты все это с натуры срисовал.

Хотел тебя получше порасспросить, куда твой главный герой пистолет кинул, а то он никак со своей тещей разобраться не может. Решил крайнее средство испробовать.

— Бедненький, неужели он считал, что все это правда? — Искренне удивилась женщина. — Неужели он ни одной статьи не читал о роли авторской фантазии в литературном творчестве?

— Но вы же сами чуть не поверили в то, что нас ожидает в конце тысячелетия страшный суд.

— Мне было интересно подыграть Герману и, хотя бы на мгновение, представить, что все это может произойти наяву. Жизнь такая скучная, а это немного будоражит кровь.

— Смотрите, ребята, не доиграйтесь. — Николаев тоже встал из-за стола. — Иногда очень важно остановиться и не перейти некую грань.

— А, — махнула рукой женщина, — вы такой же скучный, как ваш приятель.


Николаев нашел Григорьева возле стоянки, где они договорились встретиться с водителем. Машины еще не было видно, Константин же стоял возле дерева и блевал.

— Чего это ты нашим литераторам творческую атмосферу портишь? — не преминул съязвить Сергей.

— Ну и дела, — сказал Константин вытираясь носовым платком, — напоили меня, а теперь еще какие-то претензии предъявляют. Зря только съездил и деньги потратил.

— Как ты на работу в таком виде заявишься?

— Выпью парочку таблеток аспирина, отосплюсь на диванчике в кабинете до полуночи, а там после двенадцати выходит на работу наш мясник. Надо быть в полной боевой готовности.

— Так ты, наконец, поверил в версию Федоровой?

— Отстань от меня. Я никому и никогда не верил.

— Это уж точно. Но в любом случае, ты сейчас проверяешь все, что связано с числом шестьсот шестьдесят шесть. Кстати, ты записную книжку Федоровой не брал? А то она думает, что это моя работа.

— Что ты меня загружаешь? Откуда я могу знать где какая-то записная книжка, раз даже хозяйка считает, что это ты стянул.

— А по морде?

— Я при исполнении.

— А я вижу, что ты одет по гражданке и пьян.

— Это еще доказать надо.

— Об этом я и говорю, — усмехнулся Николаев.

— Ну, зараза. Попадись ты мне только в лапы.

— Я законопослушный гражданин.

— А мне все равно кто, хоть столб. Дайте мне паспорт и я любого под «вышку» подведу. Особенно, такого законопослушного, как ты. Понял?

— Это уж точно. Ладно, мир, — Николаев протянул руку Григорьеву, и тот хлопнул по его ладони своей. — Правильно в народе говорят, что лучше иметь хорошего врага, чем плохого друга.

Не известно, до чего бы они еще договорились, возможно, до очередной ссоры, если бы в этот момент к ним не подъехала прокурорская «Волга».


— Смотри, эта стерва чего-то не поняла и опять заявилась.

Одна из стоявших возле ресторана проституток отделилась от группы своих товарок, подошла к Марине и, не скрывая ехидных ноток в своем голосе, поинтересовалась:

— Ну, подружка, как дела? Смотрю — принарядилась. Под столичную канаешь? Всех клиентов у нас отбить хочешь?

— На ваш век хватит, — усмехнулась Марина и отвернулась.

Проститутка не успела даже съязвить что-нибудь в ответ, как рядом с ней, откуда ни возьмись, возник накачанный «сутер». Он схватил Федорову за рукав куртки и, брызжа слюной, зашипел ей на ухо:

— Что я тебе в прошлый раз сказал? Чтобы ты здесь больше не появлялась. Не поняла? Сейчас…

Кто-то наконечником трости дотронулся до плеча «качка». Парень резко обернулся.

Перед ним, в окружении нескольких телохранителей, стоял господин Марков и высокий, выше самого рослого охранника, пластичный молодой мужчина. Он держал «главного сутенера города» под руку. Марков был в элегантном светлом костюме и крутил в руке тонкую белую трость. Ручку ее украшал массивный костяной наконечник с изображением свернутого клубочком китайского дракона. Марков никогда не скрывал своей любви к всевозможным восточным редкостям. Более того, он всех уверял, что именно Восток научил прагматичных европейцев искусству настоящей тонкой любви.

Естественно, он имел в виду лишь ту ее часть, к которой сам был не равнодушен.

— Исчезни, — сказал Валентин Александрович «качку» и тот, как по мановению волшебной палочки, мгновенно испарился.

Господин Марков повернулся к Марине. Охранники отошли в сторонку, чтобы не мешать разговору своего босса.

— Вот кого-кого, а тебя я не чаял здесь встретить. Мои труженицы жалуются, что ты у них клиентов отбиваешь.

— Ты же сам знаешь, что я специализируюсь на девочках, — сказала Марина.

Приятель Маркова хихикнул в кулачок.

— Зря, у меня на мужиках ты могла бы иметь больше. Хотя, впрочем, почему только на мужиках? У меня среди клиентов и женщины есть.

— Иди к черту. Я делаю новый клип, вот и вышла на натуру. Надо же посмотреть, как работают твои дамочки.

— Передо мной ты можешь не оправдываться.

Фаворит Маркова вновь захихикал.

— Может, тебе охрана нужна? — спросил Марков. — На улицах теперь неспокойно.

— Да нет, я уже ухожу.

— Ну, давай. А то подумала бы над моим предложением. За клиентов охрану и за все остальное, я буду брать с тебя, по старой дружбе, сорок процентов. У тебя будут самые упакованные клиенты, члены правительства, депутаты. Будешь иметь все и даже больше. И в любой момент можешь уйти.

— Я подумаю, зайдите на следующей недельке.

— Как вам хочется, — усмехнулся Марков, — мое дело предложить, твое дело отказаться… Кстати, не считай себя умней других. Думаешь, что ты одна хочешь изловить этого маньяка? Я не меньше тебя заинтересован в этом, а то мои дамочки уже боятся выходить на работу.

— Глупости говоришь.

— Тебе никогда не сделать это без меня. Иди ко мне работать и у тебя будут все возможности для этого, и прекрасная охрана. Ты же знаешь, парочка моих девочек уже столкнулись с ним. Им это дорого обошлось.

— Вот, видишь, никакая твоя охрана их не смогла защитить.

— Они сами виноваты, начали подрабатывать на стороне.

— Отстань от меня. Я тебе уже сказала, для чего сюда пришла, — Федорова повернулась спиной к Маркову. К Марине тут же подскочил какой-то иностранец, но она отрицательно покачала головой и направилась к своему стоящему на стоянке за углом автомобилю.

Марков криво усмехнулся, проводил ее взглядом и в сопровождении своего любовника, охраны и неизвестно откуда появившихся шикарных девочек направился к входу в ресторан.


В том месте, где полчаса назад Марина поставила между двумя шикарными, сияющими свежим лаком иномарками свои «Жигули», зиял промежуток. Она оглянулась по сторонам. Ее машины не было. Федорова подошла к сидящему в одной из иномарок водителю и спросила, не видел ли он красной девятки.

Мужчина отрицательно покрутил головой.

— У вас есть телефон? Мне надо позвонить в милицию. У меня машину угнали.

Водитель молча протянул ей трубку радиотелефона.

Марине с трудом удалось дозвониться до дежурного по городу, так как никто там не брал трубку. Потом ей пришлось долго объяснять, вначале какой-то женщине, а затем мужчине, с которым ее соединили, что у нее угнали «Жигули». Наконец, милиционер на другом конце провода соблаговолил согласиться прислать на место происшествия машину с патрулем и сказал, чтобы она никуда не отлучалась.

Отдав телефон мужчине, Марина стянула с головы парик, привела свои волосы в порядок, затем вытащила из сумочки зеркальце с носовым платком и стала стирать с лица слишком яркий макияж. В таком виде ей ни как нельзя было показываться перед милицией.

— Федорова? Привет. Что ты здесь делаешь так поздно и одна?

Она обернулась. Перед ней стоял Анатолий Романович Лысенко, собственной персоной. Он был продюсером и старым знакомым Марины. Занятая своим макияжем, она даже не заметила, как он к ней подошел. Оставалась одна надежда, что он не видел ее во всем «боевом расскрасе».

— А, привет. Тебе надо было бы сказать — рань, — не очень весело пошутила она и спрятала зеркальце с носовым платком в сумку.

— Ты тоже в ресторане была? А я и не заметил. Мы, с американцами, новый музыкальный проект обмываем.

Марина, не скрывая своего раздражения, посмотрела на часы.

— Что случилось? Ты кого-то ждешь?

— Да, милицию. Замерзла уже.

— А что такое?

— Машину угнали.

— Ничего себе, — покачал головой Анатолий. — Да ты действительно вся дрожишь от холода. Держи ключи от моего «мерса». Вот он стоит, серебристый. Я мигом все организую. Никуда не уходи.

Он отдал ключи и направился к дверям ресторана. Марина подошла к «Мерседесу», открыла дверцу и села на переднее сиденье рядом с водителем. Кожаная обивка его еще хранила тепло чьего-то тела, а в салоне пахло резкими женским духами. Такой вульгарный запах, Марина по себе знала, всегда почему-то очень привлекал сильный пол. Она, наверное, так никогда и не поймет этих мужиков.

Сегодняшняя ночь была достаточно промозглой, и даже в машине было достаточно холодно. Возможно, что Марина еще не до конца излечилась от простуды. Только и не хватало — заболеть. Она сжалась и, обхватив себя за плечи, застыла в ожидании.


В холле ресторана царило необычное оживление. Особенно привлекала внимание стоявшая в центре его группа неплохо по нынешним московским меркам одетых молодых людей и женщин. Они сгрудились вокруг какого-то мужчины в белом костюме и о чем-то оживленно беседовали. Рядом, поблескивая глазками на хорошеньких женщин, крутилось несколько иностранцев. Среди них Анатолий заметил своего соседа по столику, американского продюсера. Мужчина в белом костюме кого-то напомнил Анатолию, но он не стал загружать себя воспоминаниями и, переговорив в холле ресторана с местным охранником и сунув ему в нагрудный карман зеленую сотенную бумажку, направился к выходу. Возле дверей Анатолию наперерез бросился длинноволосый молодой человек. Манера его держаться и довольно экстравагантная одежда говорили о том, что он причисляет себя к музыкальной богеме.

— Анатолий, куда ты исчез? — спросил молодой человек. — Тебя все ждут.

— У приятельницы машину украли. Надо помочь.

— Да, но не на два же часа? За это время у тебя и твоей приятельницы и одежду могли спереть.

— Хватит трепаться, шутник, — отмахнулся от него Анатолий. — Иди лучше веселись, сегодня твой день.

— Ты еще поднимешься наверх?

— Нет, завтра встретимся.

Анатолий открыл дверцу «Мерседеса», сел за руль и сказал дрожавшей от холода Марине:

— Вот и все, ребята из охраны встретят гаишников и обо всем с ними договоровятся. Почему ты не включила обогрев?

— Я не знаю, где, — выбивая дробь зубами, ответила Марина.

— Потерпи, сейчас согреешься, — сказал он, включая отопитель на полную мощь. — Тебе необходимо срочно домой и под душ, иначе заболеешь.

— Ключи от квартиры остались в машине.

Анатолий на мгновение задумался и сказал:

— Тогда поедем ко мне. Тем более, что я оставил охране свой номер телефона.

Он вырулил со стоянки. Возле дверей ресторана все так же крутились снимавшие богатых иностранцев проститутки. Анатолий кивнул в их сторону:

— Смотри, а этим шлюхам все не спится.

Они переехали Садовое кольцо. Было уже довольно поздно, поэтому большинство светофоров работало в режиме желтого света. Стоявшие по сторонам дороги дома, подсвеченные снизу уличными фонарями, выглядели как огромные великаны, каждый со своим характером.

— Какая красота, — сказал Анатолий, — как жаль, что нам не часто удается ею полюбоваться. И зданиями на лике города, как бороздками на пластинке, записана сама история. Вот стоит церковь в стиле русского классицизма, вот чистый модерн начала века, вот постройка сталинской эпохи. И за всем этим люди и история.

— Да вы, батенька, — поэт.

— Тут волей не волей станешь им, сидя рядом с такой прекрасной женщиной. Ужасно люблю ночь. Помнишь, как у Блока:

«Ночь. Улица. Фонарь. Аптека.

Живи еще хоть четверть века…»

Марина молча сидела на переднем сиденьи и слушала, как он читает стихи. Тепло от отопителя и звуки голоса Анатолия убаюкивал ее. Глаза начали потихонечку слипаться.

— Все только и говорят, как ты сильно изменилась. Я тебя недооценивал. Мы сегодня говорили насчет небольших гастролей по Америке, и они интересовались, не согласишься ли и ты принять в них участие? — Анатолий усмехнулся. — На ловца и зверь бежит.

Марина открыла глаза и сказала:

— Потом поговорим, только не сейчас.

Анатолий покосился на нее и сказал:

— Нет, ты точно сильно изменилась.


Берлога Анатолия Романовича Лысенко, так он сам называл свое жилище, находилась в недавно отреставрированном старинном особняке в районе Комсомольского проспекта. Говорят, что цены за квартиры в подобных домах доходили сейчас по Москве до трех тысяч «баксов» за квадратный метр.

Анатолий распахнул входную дверь своей квартиры и сделал приглашающий жест:

— Прошу вас. Будьте как дома.

— Но не забывайте, что в гостях, — улыбнувшись, добавила Марина, перешагивая через порог.

Не смотря на ее последнюю фразу, она сейчас испытала большое облегчение, оказавшись в тепле, хоть и под чужой, но все же крышей. От одного представления, что ей пришлось бы провести остатки ночи на лестничной клетке, не имея возможность попасть к себе домой, ее бросало в дрожь.

Анатолий положил ключи от квартиры на трюмо и показал на две соседние двери:

— Там туалет, тут ванная. Можешь взять мой халат, он чистый, а я пока разберусь с постельными принадлежностями, чтобы ты сразу же могла забраться под одеяло.

Пока Марина отогревалась под горячим душем, Анатолий разобрал в своей большой, обставленной дорогой, но без всяких излишеств, мебелью, гостиной диван и постелил постель.

— Я готова, — сказала появившаяся на пороге комнаты Марина. Она обернулась почти в два слоя в длинный до пола халат, голова у нее была обмотана полотенцем. — Ну, как я смотрюсь?

— Ничего, — обернувшись, сказал он. — Спать будешь здесь, а я у себя в кабинете, на кушетке.

— Зачем, я могу на кушетке.

— Мне еще поработать надо. Может, ты хочешь чаю или кофе?

— Нет, спасибо.

— Тогда, марш в постель, — скомандовал Анатолий, — а то заболеешь.

— Подожди, дай хоть немного осмотреться в незнакомом месте, — сказала Федорова, обходя комнату. — А у тебя здесь ничего.

— Ладно, я тебя оставляю. Спи.

— Спокойной ночи, — пожелала ему Марина.

— Тебе тоже, — сказал, выходя из комнаты и закрывая за собой дверь, Анатолий.

Скинув халат Федорова забралась под одеяло, взяла лежащий на ночном столике красочный журнал, пролистала его, затем положила на прежнее место, зевнула, прикрыв ладошкой рот, и выключила торшер.


Анатолий отодвинул в сторону стоявшую на письменном столе в позолоченной рамочке семейную фотографию шестидесятых годов, на которой были изображены его мать, отец и он с младшим братом, и включил ноутбук.

Лысенко любовно погладил его по крышке. Это была его любимая машина — «пентиум» с «си-ди-ромом», звуковой картой, выходом в «интернет» и прочими наворотами. Все остальные портативные компьютеры, даже всемирно известных фирм, как-то не прижились у него. С его постоянными разъездами и командировками, вечно у них что-то ломалось и выходило из строя, создавая ему огромное количество проблем и отнимая такое драгоценное в поездках время. С этой же машиной пока никаких проблем не было (Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить!), она работала и в жару и в лютый холод, ему были не страшны ни колебания в сети, ни наша отвратительная телефонная связь. Он считал, что в этом ничего странного не было: она была одной из первых машин нашей сборки, а русские знали, что нужно было делать для русских.

Пока компьютер грузился Анатолий разложил на столе свои бумаги, все они, в основном, относились к последнему договору с американцами. С ними всегда было стремно работать, вечно у них, впрочем, как и у русских, что-нибудь в последний момент срывалось. Надо было вновь заново просмотреть все пункты соглашения, чтобы не было никаких сбоев, а значит потерь времени и денег.

Что-то мешало Лысенко сосредоточиться. Он ни как не понять что. Нет, не лежащая в постели в соседней комнате женщина, ни случай с кражей автомобиля. Нет, это было что-то другое. Анатолий мысленно перебрал все события сегодняшнего дня и наконец понял, что виной всему был тот невысокий полный господин в белом костюме, стоявший в холле ресторана.

Анатолий закинул руки за голову и откинулся на спинку кресла.

Где он мог его видеть? Но, точно, не в Москве. Может на каком-нибудь музыкальном фестивале? Нет, все это было не то. Почему он показался ему знакомым? Может, это кто-то из его старого прошлого, которое он постарался забыть и запретил себе вспоминать.

Он взял в руки рамочку с пожелтевшей от времени фотографией и с любовью посмотрел на свою мать. Как жаль, что она так рано погибла. Отца он почему-то вспоминал реже. Жаль, что они все так рано ушли из жизни.

Знали бы они, как их ему не хватает.

Анатолий закрыл глаза.

— Но почему именно моя мама? Почему все они? Как же не справедливо устроена жизнь.

Бог ты мой, сколько же эти кошмары еще будут мучить его. Вот, они снова тут как тут.


Машина была новенькая, всего несколько дней как с конвейера, и приятно блестела на ярком южном солнце свежим лаком. Свежий ветерок врывался в опущенные окна, вороша волосы сидевшего на переднем сиденье Анатолия. Он повернулся к отцу и спросил:

— Папа, а далеко еще до моря?

— Нет, вот сейчас мы переедем перевал и ты сможешь его увидеть, — переключив скорость сказал отец.

Сзади послышалось гудки, их обогнали два мотоциклиста в милицейской форме с белыми нарукавниками и жестами приказали прижаться к обочине. Не успел отец это сделать, как мимо них в сопровождении почти десятка мотоциклистов промчался целый эскорт огромных черных автомобилей.

— Мама, мама, — обернувшись к сидящей на заднем сиденье с младшим братом матери, закричал Анатолий, — я знаю, это Гагарин поехал!

— Почему ты решил? — спросила она.

— Я такие машины по телевизору видел.

— Ух, какой ты у нас умненький, — оторвав руку от руля, погладил отец Анатолия по волосам.

— Осторожно! — Вдруг закричала мать.

Анатолий поднял голову. Прямо на них мчался огромный грузовик. Отец попытался уйти от столкновения, но на этой узенькой дороге и при таком запасе скорости это было просто невыполнимо. Анатолий закрыл от страха глаза. Раздался страшный удар, затем жуткий скрежет и он провалился в темноту.

Первое, что услышал Анатолий когда очнулся, были сказанные какой-то женщиной слова:

— Вот проклятый пьяница, детей сиротами оставил. Сколько раз ему говорили, что бы не ездил в таком виде. Младшенький совсем плох. Когда же эта «скорая» приедет.

Он открыл глаза.

— Не смотри туда, — сказала женщина и прижала его голову к своей груди, но Анатолий успел увидеть искореженную груду металла, бывшую некогда их машиной. — Когда мы подъехали, твоя мать еще была жива. Она прошептала мне, чтобы ты, как старший, позаботился о брате. Вот горе-то какое…

Звонок заставил Анатолия вздрогнуть и разом пробудил от воспоминаний. Он отставил в сторону рамочку с фотографией, смахнул навернувшиеся на глаза слезы и взял телефонную трубку.

— Алло… Да, это я. Нашли?.. Сделайте одолжение, подгоните к моему дому. Я буду ждать, посигнальте когда подъедете. С меня два лимона.

Он положил трубку, встал и подошел к окну. За стеклом небо окрасилось в розоватые тона. Ночь уступала место утру. И вместе с ним, как всегда, приходило некоторое облегчение. Он солгал сегодня Марине, сказав, что ужасно любит ночь. Хотя, нет, почему соврал, она нравится ему, когда рядом есть хоть одна родственная душа. Проклятое одиночество, неужели оно так никогда и не отвяжется от него.


Владимир Коровьев — помощник Григорьева — ввалился в кабинет своего начальника как всегда без стука и прямо с порога заявил:

— «Джек-потрошитель» уже совсем обнаглел, он совершает преступления все ближе и ближе к центру. Скоро и в Кремле кого-нибудь прирежет.

— Что ты сказал? — Григорьев вдруг вскочил и подошел к висевшей на стене карте города. — Черт! Этот засранец может оказаться прав.

— Кто? — Удивившись столь странной реакцией шефа на свои слова, спросил Владимир.

— Николаев. Пронумеруй-ка срочно мне все убийства на карте.

— Зачем нумеровать? Вот, посмотрите, что выдал компьютер. — Помощник протянул Григорьеву распечатанную на принтере карту. — Он как бы по спирали приближается к какой-то точке, расположенной как раз за кремлевской стеной.

— Почему твой чертов арифмометр не мог выдать этого раньше? Куда вы смотрели?

— Это стало понятно только сейчас. Да и по правде сказать, это не совсем спираль. И, в-третьих, что это нам дает?

— Что дает? А то, что следующее убийство должно произойти шестнадцатого в день выборов. Хороший подарок будет новому президенту, если очередную проститутку Джек-потрошитель разделает на Красной площади или прямо в Кремле. Кое-кому не сносить за это головы.

— Пусть на этот раз это будет тогда политическая проститутка, — усмехнулся помощник Григорьева. — У нас в стране их достаточно развелось. Пора открывать сезон.

— Все шутишь?! — Рявкнул на помощника Константин.

— За Кремль отвечает служба безопасности президента. Пусть у нее и болит голова. Мы можем их предупредить и посоветовать набить своими сотрудниками Кремль, а войсками все прилегающие к нему районы. Впрочем, перед выборами так и будет. Но может нам лучше и не докладывать о наших предположениях наверх. Тем более, что наше начальство не очень любит СБП и с большим удовольствием понаблюдает за тем, как начальнику охраны президента дадут по шапке за этот прокол.

— Ты-то хоть в это не лезь. Прежде всего накостыляют нам, а потом уже ему.

— Кстати, может произойти и так, что один из сотни задержанных в эту ночь подозреваемых и окажется преступником. Да и не обязательно убийство должно произойти в том районе. По поводу Кремля я так, к слову, сказал. Вычислительная машина пока не может найти какую-либо закономерность в выборе убийцей места преступления, а без этого мы не можем сказать где оно произойдет в следующий раз.

— Ладно, иди к черту, — махнул рукой Григорьев и, прикрыв ладонью глаза, начал массировать виски. — Дай мне подумать. Только не мешай.

— Выспаться вам надо.

— На кладбище все выспимся. Иди на полчасика погуляй куда-нибудь. Да, а что с записными книжками?

— Там, как вы и говорили, многие телефоны клиентов оказались зашифрованы. Они обещают закончить работу если не сегодня, так завтра.

— Ты отдал им Федоровскую?

— Да.

— Все, иди. Принесешь мне кофе. Покрепче.


— Мамочка, к тебе пришли.

— Я сейчас, — Марков накинул халат и вышел вслед за своим фаворитом в гостиную. Посетитель стоял возле огромного аквариума и рассматривал плавающих в нем пираний. Валентин Александрович кашлянул в кулак, мужчина обернулся и сказал:

— Здравствуйте, вам звонили насчет меня.

— Да, я вас ждал. Прошу вас, — Марков показал на стоявшие напротив журнального столика два глубоких кожаных кресла, подождал пока гость опустится в одно из них, затем пристроился на подлокотнике другого. — Мне сказали, что у вас есть что-то для меня.

— Не знаю, насколько это вас заинтересует, но ценю этот автограф довольно дорого. На нем лежит печать истории, — посетитель раскрыл папку, вынул из нее исписанный лист бумаги и протянул Маркову.

Валентин Александрович быстро пробежал текст глазами и, положив лист на столик, спросил:

— Вы уверены, что это его рука и написано именно тогда?

— Да, конечно, — кивнул мужчина и поправил галстук. — Я практически все время с девятнадцатого по двадцать первое августа находился рядом с ним. Это черновик. Он набрасывал кой-какие тезисы, прежде чем залезть на броню. Я взял этот листок на память.

— Сколько?

— Я уже сказал вашему человеку. Торговаться я не намерен. Не хотите, можете не брать.

— Хорошо, — Марков встал и вышел из гостиной. Через пару минут он вернулся и положил на стол перед посетителем конверт. — Здесь вся сумма, что вы просили.

Мужчина открыл конверт, заглянул внутрь и, кивнув, вышел. Валентин Александрович взял только что приобретенный автограф президента, посмотрел его на просвет и аккуратно положил в оставленную посетителем папку.

— Сколько ты ему дал? — Спросил наблюдавший за этой сценой молодой человек.

— Мелочь по сравнению с тем, что я получу. Пошли, я тебе кое-что покажу.

Они прошли в домашний кабинет Маркова, который по своим размера хоть и немного уступал тому, что находился в особняке брачного агентства «Венера», но отделан он был не менее экстравагантно — все в черно-багровых тонах. Хозяин подошел к стоявшей в углу почти двухметровой вырезанной из черного дерева африканской скульптуре обнаженного юноши и слегка повернул ее. Часть панели прикрывавшей стену позади огромного письменного стола отошла, за ней была массивная металлическая дверь сейфа.

Марков поколдовал над замком и глазам предстала поделенная на небольшие ячейки внутренность сейфа. Внутри почти каждого отделения вместе с небольшой папочкой находился какой-нибудь предмет. Валентин Александрович положил только что приобретенный автограф в свободную ячейку, отступил на шаг, любуясь своими сокровищами, и сказал:

— Все, теперь полный комплект. Можно начинать мессу.

— Что это? — спросил молодой человек, впервые увидевший у своего босса этот тайник.

— Главные действующие лица и исполнители моей новой российской драмы. Одна из самых дорогих и полных моих коллекций. Здесь собраны вещи, автографы и прочее, принадлежавшие всем заглавным людям, делающим или сколько-нибудь влияющим в нашей стране на политику. Никто не забыт, ничто не забыто. Вот, посмотри, — Марков вынул из ячейки бутылочку с широким горлышком, — это презерватив с остатками семени одного из руководителей ЛДПР. Вот это, — он взял из другого отделения пробирку, — волосы нашего известного демократа. Карандаш, который любил грызть наш первый коммунист. Здесь ногти бывшего спикера. Окурок сигареты одного из выбившегося в люди генералов. А вот носовой платок, в который сморкался премьер. Осколок зуба нашего первого президента. И так далее. Самое главное, что большинство этих сувениров я сумел приобрести только благодаря своим девочкам. Вечная слава моим труженицам.

— Зачем тебе все это?

— Зачем? — Удивился «главный сутер». — Да каждая вещица если не является частью тела интересующего меня человека, то несет на себе частицы его крови, пота, различных выделений, даже энергии. А для знающего человека обладание всем этим, это почти тоже самое, что обладание самим субъектом.

— Опять сказки. В прошлом году ты говорил, что если на том месте, где росли поганки или мухоморы посадить какой-либо съедобный гриб, то он тоже станет ядовитым. Я так и сделал, а затем скормил своим родственничкам. А им хоть бы хны, даже понос не пробрал.

— Тебе все не дает покоя их дача? Дело в том, что, когда сажаешь грибницу, надо произнести специальный заговор.

— Враки все это, — махнул рукой протяжный молодой человек. — Надо было им просто мышьяка подсыпать и все. А то заговоры какие-то…

— Глупенький ты у меня, — потрепал своего любимца за кудри Валентин Александрович, — головой иногда работать надо, головой. Или держаться того, кто это умеет. Ты же хочешь иметь шикарную тачку, квартиру, дачу, яхту, почитателей, а кто тебе может все это дать? Только я. И дать все это я тебе смогу только тогда, когда займу более соответствующую моим мозгам и беспринципности ступень в человеческих джунглях. Выше меня будет только наш всемогущий властитель. Надо только немного помочь ему. Осталось совсем немного. Потерпи. А теперь в постель. Можно немного и побаловаться.

Они прошли в спальню. Марков скинул халат и нырнул как в воду в огромную пуховую постель. Его приятель последовал за ним.

— Мог бы поосторожней, — капризно пробурчал Валентин Александрович.

— Знаешь, — молодой человек перевернулся на спину, — я все же не понимаю, у тебя есть деньги, машины, дома, положение в обществе, зачем тебе еще и эта головная боль? Ты тратишь столько времени и сотни миллионов рублей на все эти приготовления, какие-то старые вещи, магнитофонные записи, и прочее. Зачем тебе эта власть?

— Как зачем? Ты любишь секс?

— Да.

— Так вот, ты должен знать, какое наслаждение испытываешь когда чувствуешь, что партнер отдается тебе полностью, он в твоих руках и в твоих силах заставить его сделать все что ты захочешь. Власть это тот же секс, только ты обладаешь не одним или двумя партнерами, а целым государством, миллионами людишек и трахаешь их как хочешь. Измываешься над ними, как над плохим хлебушком, не выплачиваешь зарплату, загоняешь в нищету, а они тебе еще за это кормят и жопу вылизывают. Тебе же нравится, когда мальчики тебе кое-что лижут?

— Нравится.

— А представь, что все это тебе делает целая страна. Ни с чем не сравнимый кайф! И чем больше ты над ними издеваешься, тем больше лижут и боготворят. Этакая садо-мазохистская половая связь, где все стороны довольны. Чем больше ты их бьешь, тем больше они тебя боготворят!

Марков вдруг вскочил на постели и с силой сжал перед собой кулаки. Лицо его искривилось в какой-то страшной, подергивающейся гримасе, глаза загорелись адским огнем. Любимец Валентина Александровича никогда не видел своего партнера в таком возбужденном состоянии и даже слегка отодвинулся к изголовью кровати. Марков взмахнул руками. Один из стоявших на высокой подставке мраморных бюстов римских правителей с грохотом обрушился на пол.

— Дайте мне власть! Дайте! И я покажу вам, что это такое! Вами правят слюнтяи! Вам нужен я! И я возьму эту власть любой ценой, вам же во благо! В политике не было, нет и не должно быть никаких принципов! И тогда пожар Рима, и все деяния этого слюнтяя, — Марков ткнул пальцем в сторону валявшегося на ковре разбитого мраморного Нерона, — и вторая мировая война, и атомная бомба покажутся вам детскими шалостями! Да придет царствие мое и моего господина! И оно уже не за горами! — Тут он взглянул на прижавшегося к изголовью испуганного любовника, махнул рукой и вновь опустился на постель. — Ну, как тебе? Я буду хорошим оратором, народ будет плакать, когда я буду говорить. Нет, тебе это никогда не понять. Лучше иди сюда. Мне нравится как ты работаешь своим язычком. Я прикажу отрезать его и заспиртовать на память, если еще раз услышу, что ты опять мандился на плешке, зараза такая. А ну иди быстрей к своей мамочке.

Их любовные игры прервал звонок. Молодой человек взял лежавший на тумбочке в изголовье кровати сотовый телефон и сказал:

— Вам кого?.. Хорошо, сейчас передам. — Он протянул аппарат Маркову. — Это тебя, Гоша.

— Проклятье, отдохнуть спокойно не дадут, — выругался Валентин Александрович, схватил трубку и рявкнул в нее: — Ну, что тебе надо?

— Я бы хотел сообщить, что наблюдаемый объект все еще находится у известного вам Анатолия Романович Лысенко и собирается пробыть там еще какое-то время. Я думал, что вам это будет интересно знать.

— Это все?

— Нет. Я раскопал кое-что по поводу убийцы ваших девочек.

— Ну и кто это? — садясь в постели, спросил Марков.

— В самые ближайшие дни я смогу сообщить вам имя и фамилию этого Джека-потрошителя. Мне должны подвезти пару бумажек и необходимо уточнить кой-какие мелочи. Но за эту информацию я хотел бы получить отдельную плату.

— Ты уже поделился с кем-нибудь своими подозрениями?

— Нет. Я придерживаюсь одного правила, что лишь тот, кто платит за информацию, вправе ею распоряжаться.

— В городе стоит жара, поэтому в ближайшие дни я буду на даче. Найдешь меня там. Знаешь где это?

— Плохой я был бы сыщик, если бы не знал таких мелочей.

— Хорошо, только не забудь взять все бумаги, в том числе и по последнему наблюдению. Только прежде позвони. И не приезжай раньше одиннадцати утра. Все, пока.

— До свидания.

Марков выключил аппарат, положил его на столик, встал и одел халат.

— Что такое? — спросил молодой человек.

— Этот засранец говорит, что знает, кто убийца проституток.

— Ой, как интересно. И что ты будешь делать? — поинтересовался приятель Маркова.

— Вставай, мы едем на дачу. По дороге нам надо будет заскочить в одно место. Возможно, мне понадобится твоя помощь.


Марина с трудом разлепила глаза, оглянулась вокруг и с удивлением посмотрела на сидящего рядом с постелью мужчину в белом халате.

— Где я?

— Все нормально, ты у меня, — сказал стоявший за спиной врача Анатолий, Марина только сейчас заметила его. — Доктор сделал укол и тебе сразу стало лучше.

— Укол? — Марина натянула себе до горла одеяло. — Зачем?

— У вас был сильный жар, — ответил на ее вопрос доктор.

— Жар?

— Теперь все нормально. Вы вне опасности. — Доктор встал. — Но вам нужно еще несколько дней провести в постели и попринимать те лекарства, что я вам прописал.

— А вас провожу, — сказал Анатолий.

Они вышли.

Марина приподняла одеяло, заглянула под него и тут же опустила.

Через пару минут Анатолий возвратился и присел на стул, на котором только что сидел доктор.

— Объясни, что происходит, я ничего не понимаю.

— Вчера утром уходя на работу я не стал тебя будить, а оставил тебе записку. Я звонил днем, но никто не подходил к телефону. Я думал, что ты уже ушла. Когда я приехал вечером домой, то увидел, что у тебя начался жар. Вероятно, ты прошлой ночью сильно разнервничалась и простыла. Ты металась в постели и кричала.

— Кричала? Что кричала? — настороженно спросила Марина.

— Не помню… Типа того, что ты все равно его найдешь и убьешь. Наверное, про угонщика твоей машины.

— О Боже!

— Я сейчас иду в аптеку, чтобы купить тебе лекарства, и в магазин. Что тебе принести вкусненького? Ты же у нас больная, а больных надо баловать.

— Я не могу здесь лежать. Мне надо домой.

— Ты же слышала, доктор прописал тебе постельный режим. Кстати, машину твою нашли, я ее поставил на стоянку.

— Ах, да, машина. — Марина закрыла глаза. — Теперь я начинаю припоминать. Так сколько я уже здесь? Какой сегодня день?

— Пятница, четырнадцатого.

— Кошмар!

— Ладно, спи. — Анатолий встал. — Я скоро вернусь. Мне надо сходить в магазин, а то у меня, как выяснилось, пустой холодильник. Спи, все будет хорошо.

Нагруженный пакетами Анатолий вышел из аптеки, подошел к торгующему южными фруктами лотошнику и попросил:

— Взвесьте мне по килограмму… Нет, лучше по два…

— Правильно дарагой, — оживился продавец, завидя богатого клиента, — у меня очень хароший товар.

— Апельсинов, яблок, груш, — продолжил Анатолий. — В общем, всего, что у тебя тут есть вкусненького. Положите еще дыню и ананас… Нет, тот который побольше.

— Как скажешь, дарагой. Я даже в каробку тебе все харашо упакую. — Лотошник обернулся и крикнул. — Эй, Гиви! Принеси сюда чистай ящик и памаги челавеку.

Помощник торговца дотащил до «Мерседеса» Лысенко коробку с фруктами и положил ее в багажник. По дороге Анатолий заехал в небольшой фирменный магазинчик, где приобрел красивый женский халат, затем возле станции метро купил огромный букет роз, и тогда уже с чувством полного удовлетворения направился домой.


Марков открыл дверь, шагнул в темноту и тут же споткнулся об какой-то толстый кабель.

— Черт, ничего не видно, — ругнулся он.

— Осторожней и не поминай в суе имя бога своего, — раздался насмешливый мужской голос из темноты.

— Пошел бы ты, — не договорив, Марков рванул плотную штору и тут же зажмурился от яркого дневного света. — Хоть бы лампу включил.

— Ты же знаешь, что свет и зеркала мне противопоказаны, — сказал сидевший за столом с компьютерной клавиатурой и выключенным экраном монитора мужчина.

На столе и вокруг него стояло огромное количество всевозможных напичканных электроникой металлических ящиков. Лишь мигающие лампочки на передних панелях системных блоков компьютеров и слабое попискивание, изредка доносившееся из укрепленных на мониторе динамиков, говорили о том, что вся эта куча опутанного кабелями железа работает, подчиняясь каким-то своим, заложенным в программе и совершенно непонятным для постороннего наблюдателя, командам.

— Ты закончил?

— Зачем спрашиваешь, если сам знаешь ответ, — мужчина убрал ладонь, которой он прикрывал глаза и на которой отсутствовало несколько фаланг пальцев, и Марков уже в который раз вздрогнул, увидев его обезображенное шрамами лицо.

— Хочешь, чтоб я при первой же встрече сказал ему это?

— Глуп тот, кто думает, что меня можно еще чем-либо запугать.

— Никто не собирается это делать, но ты клялся, что к сегодняшнему дню закончишь электронную версию.

— Я уже несколько месяцев не вылезаю из этого кресла. Даже под душ залезть некогда и носки сменить. Провонял весь. Не надо было скупиться на машину, — мужчина включил монитор. В центре большого экрана появилась движущаяся модель солнечной системы. Тут же извивалось несколько графиков, рядом с которыми то и дело появлялись и исчезали какие-то цифры и сообщения.

— Скупиться? — Сказал Марков заворожено глядя на экран. — Да, у тебя лучшие компьютеры этого класса в стране. За эти деньги можно было спутник запустить.

— Вот и запускал бы свой спутник, а для моих вычислений этого явно недостаточно. Мне, чуть ли не каждые полчаса, приходиться прерывать работу, потому, что компьютеры орут благим матом, что им не хватает памяти и новых данных. Ты же даже не представляешь, сколько надо грузить различных переменных. Звезды ведь не стоят на месте. Каждую секунду что-то меняется. И, вообще, тебе незачем считать деньги, стоя на пороге бессмертия.

— Ты что это говоришь?! — вспылил Марков. Он старался не смотреть на своего собеседника, но это было выше его сил и он никак не мог оторвать взгляда от снующих по клавишам компьютера и ни на секунду не останавливающихся, обезображенных пальцев. — Это тебе господин обещал, исполнить любое желанье.

— Ты говоришь. Мне он ничего не обещал.

— Ты не можешь его сейчас увидеть.

— Один раз я его уже увидел. Мне предостаточно.

— Ладно, не будем пререкаться, мы делаем одно дело. Каковы прогнозы звезд на выборы?

— Все, как ты и предполагал, говорит за то, что победителей в этом туре не будет. В твоем деле, как я понял, очень важно, чтобы в той среде царил нездоровый дух соперничества. Правда я боюсь, что при такой избирательной компании, когда задействованы огромные возможности государственных структур, играющих в одну лузу и на одного кандидата, может получиться не совсем для тебя подходящий расклад. Я бы на твоем месте не рисковал, а подстраховался. Кстати, а за кого ты кинешь свой бюллетень?

— Я предпочитаю, чтобы голосовали за меня. Надо будет сказать своим ребятам, что бы они, для чистоты эксперимента, не ходили на избирательные участки.

— А я бы сходил и проголосовал. Но, как ты понимаешь, меня нет ни в одном списке избирателей. Меня вообще нет. Я умер, или вообще не рождался.

— Что ты плачешься? Скоро у тебя будет столько ксив, мы с тобой такие будем дела творить… Да они еще пожалеют, что когда-то на свет народились.

— Интересно, на сколько отложат второй тур?

— Не меньше чем на две недели.

— Тогда у тебя будет предостаточно времени.

— Это уж точно.

— Ладно, иди. Не мешай работать. И не забудь про бабки.

— Девятнадцатого вечером у меня будет пол-лимона. Так что за свой гонорар можешь не беспокоиться, — успокоил своего собеседника Марков.

— Сколько еще осталось?

— Неделя.

— Что ж, если с оплатой все о’кей, значит, и у меня все будет готово в срок. Как договаривались, в ночь с двадцать первого на двадцать второе, сразу после двенадцати я скидываю сообщение о точном времени начала мессы на твой пейджер. Хотелось бы в этот момент быть подальше от Москвы, но мысленно с Россией. Как ты понимаешь, после этого все будет зависеть только от тебя, и твоего везенья. Не забудь, многие уже были близки к этой вершине.

— Не каркай, со мной этого не произойдет.

— Конечно, никто в этом не сомневается. Но иногда мне кажется, что сила твоего господина, им же самим, сильно преувеличена, и каждый раз в последний момент он вас сдает, чтобы хоть как-нибудь извинить свое существование перед ликом Вседержителя и оправдаться за свои прежние грехи перед ним. Ведь он все же не Бог, поэтому грешен и может рассчитывать на прощение.

— Не смей такое говорить при мне! Не смей упоминать это имя! — Марков выскочил из напичканной электроникой комнаты и, захлопнув за собой дверь, прижался, тяжело дыша, к ней спиной. — Бога нет! Иначе он никогда не допустил бы того, что со мной произошло.

Сидевший за монитором мужчина усмехнулся:

— Прекрасно сознавать, что есть еще более сумасшедшие люди чем я. — Он помассировал виски и добавил: — Но мне платят не за мои рассуждения. Острова для гениев дорогого стоят. Так что работа, работа и еще раз работа…

Один из стоявших на расстоянии вытянутой руки от мужчины принтеров вдруг затрещал и начал выбрасывать из своего чрева заполненную какими-то странными значками и цифрами бумажную ленту. Мужчина подождал, когда печатающее устройство закончит свою работу, и выдернул распечатку.

Пробежав взглядом последние строки, он тяжело вздохнул и сказал:

— Да, огромное количество отвратительной энергии. Намного больше, чем было на месте Бастилии. Не зря этот поскребыш решил воспользоваться ею и сыграть Черную мессу прямо в Кремле. Жаль эту многострадальную страну. И да поможет ей… Даже теперь уже не знаю кто. Только не я. Мне-то она не помогла, когда я был там…


Потянув за закладку, Николаев открыл книгу и вновь прочел оригинальный текст телеграммы:

«Париж. Лондон. София. Берлин. Нью-Йорк. Вена. Рим. Константинополь. Христиания. Стокгольм. Копенгаген. Амстердам. Женева. Цюрих. Токио. Пекин. Мадрид. Лиссабон. Брюссель. Белград. Всем СОВДЕПАМ. Всем, всем, всем.

Правительство Федеративной Советской Республики, Совет Народных Комиссаров и высший орган власти в стране Центральный Исполнительный Комитет Советов Рабочих, Солдатских, Крестьянских и Казачьих Депутатов прибыли в Москву. Адрес для сношений: Москва, Кремль СОВНАРКОМ или ЦИКСОВДЕП.

Управляющий делами Совета Народн. Комиссар. Вл. Бонч-Бруевич.

Москва, 12 марта 1918 года.»

Сергей усмехнулся и захлопнул книгу.


Становится не по себе, как подумаешь, что эта телеграмма предваряет эпоху массовых зачисток и репрессий, историю возвеличивания и падения еще одной гигантской колониальной империи. Этакого огромного колоса на глиняных ногах. Нового русского третьего Рима. Итак, что мы имеем?

Попробуем восстановить хронологический порядок событий. Год приблизительно 1485 или 1486. Иоанн III заточает мастера Аристотеля Фиораванти в подземелье и тот проклинает московского князя. Возможно закладывает в одну из стен или каких-либо сооружений Кремля заклятье из черной магии. Проклятье распространяется на всех московских правителей, которые правили или будут править из Кремля. В том числе и на нынешних. Странные виденья, которые преследуют царей в Кремле. Странные звери, нашептывающие о врагах. Иван Грозный в припадке ярости набрасывается на появившийся перед ним призрак. Когда туман перед его глазами рассеивается, он видит, что убил своего сына. Хороводы животных в обличье людей, Борис Годунов, заговоры дворян, приход Лжедмитрия и так далее. Петр Первый, придя к власти, узнает о проклятье и заставляет засыпать и замуровать все потайные ходы, но это не помогает избавиться от привидений и царь отправляется на север строить для себя новую столицу. Проходит еще какое-то время, сменяется несколько правителей и вот, во второй половине восемнадцатого века, по воле Екатрины II, пожелавшей построить в Кремле новый дворец, разрушают Тайницкую башню и все старые предания вновь оживают. Строители начинают роптать и отказываются продолжать работать на постройке дворца. Гибнет и калечится огромное количество мастеров. Они говорят о преследующих их страшных видениях. Приехавшая в Москву царица, считавшаяся по тем временам довольно просвещенной женщиной, столкнувшись с приведением, срочно покидает Кремль и уже больше никогда не вспоминает о постройке там дворца. В одной из старых книг Николаев случайно натолкнулся на воспоминание французского офицера, участника войны 1812 года. Там сообщалось, что Наполеон, взяв Москву, стоя на крепостной стене и смотря на горящий город, сказал одному из своих генералов: «Не знаю почему, но мне кажется, что над всем этим местом лежит какое-то страшное проклятье, не одному из правителей не будет покоя, пока он находится здесь. Ты же знаешь, я видел горы трупов, и у меня сейчас такое странное ощущение, что я стою на гигантском кладбище и нечто страшное, некий ужасный дух витает над этими древними стенами. Возможно именно поэтому русские цари здесь и не живут. Я мог бы дотла срыть эту крепость, уподобившись полоумным крестьянам, сжегшим Москву, но не желаю этого. Я почувствовал, что проиграл, едва вступил на мостовую Кремля. И мне не хочется делать ничего хорошего для своих победителей… Да, это проклятое место», — еще раз повторил он и, повернувшись спиной к горящему городу, пошел прочь.

Кажется на какое-то время проклятья оставляют Россию, точнее правителей в покое, но конечно же это не так, достаточно вспомнить трагедию на Ходынском поле, странные болезни, в том числе и душевные, преследовавшие царскую семью, после посещения Кремля. Приходит 1905 год, а вместе с ним первая русская революция и война с Японией, следом идет 1914, с Первой мировой, затем октябрь семнадцатого. В марте 1918 года новые хозяева страны переезжают в Кремль. Возможно их самих, как бесов тянуло сюда, к Ведьминому холму? Или кто-то специально, зная о старой легенде, заманил большевиков в Кремль, желая отомстить за все, что они натворили? Теперь мы уже вряд ли узнаем об этом. Первый, кто из первого совдеповского правительства столкнулся в Кремле с приведением, был Ульянов-Ленин.

Загрузка...