Чингисхан. Книга 1. Повелитель страха

Глава семнадцатая «Золотой дух»

Лейтенант, обладатель литературной фамилии Чехов, командир взвода, в котором мне предстоит служить, представляет меня остальным солдатам и уходит. Меня окружают, начинается обычный армейский ритуал — как обнюхивание у собак.

— Откуда, земеля?

— Из Казани.

По разочарованным лицам понимаю — моих земляков тут нет.

— Сколько служишь?

Это обязательный вопрос. От него зависит, какое место в иерархии взвода я займу. Со вздохом повторяю то, что говорил майору:

— Призыв — «осень — семьдесят девять».

— Ты-ы, душара! — удивленно восклицают сразу несколько голосов. — Молодой!

Разбитной парняга в расстегнутой до пупа хэбэшке подходит ближе, таращит круглые глаза и весело улыбается.

— Слышь, молодой, возьми ведро и сбегай к бээмдэ, компрессии набери. Время пошло!

Я отвечаю ему понимающей полуулыбкой — мол, плавали, знаем эти приколы. На самом деле мне не до смеха. Мне хорошо знаком вот такой тип людей. Туповатый, ограниченный, он может стать верным товарищем, но для этого нужно как минимум хорошенько набить ему морду. К сожалению, такие парни бывают и настоящими садистами, способными ради смеха вешать кошек или издеваться над слабыми. Плохо, если на точке этот пацан в авторитете. Судя по манере себя вести, он явно из старослужащих.

— Не, ты че, не врубился?! — улыбка мгновенно гаснет на лице парняги. Он уже понял — шутка не получилось, но отступать такие люди не умеют. Короткопалые руки с черными полосками под ногтями тянутся ко мне, круглые глаза сужаются.

«Ногой — по яйцам, а когда загнется, снизу правой в зубы», — обмирая, думаю я.

— Бляха, отвали от него! — резкий окрик заставляет весельчака остановиться. — Ты! Сюда иди…

Из полумрака палатки выдвигается человек-глыба. Можно было бы сказать — человек-гора, но это именно глыба. Двухметровая глыба мускулов. Скуластое русское лицо, наголо бритая голова. И очень яркие, цвета весеннего неба, голубые глаза. Говорит он сквозь зубы, словно уже приготовился к драке. Собственно, такой типаж мне тоже знаком. В десантуре таких вот глыб полно. Достаточно вспомнить того же сержанта Машакова. Как правило, они очень скоро становятся сержантами, старшинами, заместителями командиров взводов. Это идеальные солдаты. Человеческого в них мало. Но в армии так даже лучше. По крайней мере, всегда знаешь, с кем имеешь дело.

Человек-глыба в упор смотрит на меня. Резкий в движениях, скорый на расправу, бескомпромиссный и суровый, не умный, но справедливый, он сейчас силится понять — что за фрукт перед ним?

— Слушай сюда, — наконец цедит он. — Я — сержант Пономарев. Я родился в Рязани, мой дом стоит рядом с Рязанским Воздушно-десантным училищем. Понял?

— Так точно, — на всякий случай говорю я. Вокруг стоит благоговейная тишина.

— Ты прибыл в мой взвод. Без моего разрешения здесь даже посрать не ходят, понял?

— Так точно.

— Уставщины у нас нет, понял? Молодежь уважает стариков, понял? Уяснил?

— Да.

— Молодчик… — сержант быстро и сильно бьет меня кулаком в грудь. Удара я не ожидаю и поэтому задыхаюсь, кривясь от боли.

— Слабак, — разочарованно констатирует Пономарев. — Твоя койка вон та, у входа. Свободен!

Служба на точке — не сахар и не мед. Здесь все двигаются, очень экономно расходуя силы. Каждое лишнее движение чревато тем, что тело исторгнет через поры ту воду, что ты выпил накануне. Вода — главная драгоценность на точке. Ее привозят из гарнизона. Еще в цене курево и бумага для писем.

Наша точка контролирует дорогу, соединяющую несколько горных кишлаков с Бамианской долиной. По ней изредка проходят караваны. Еще, говорят, ходят контрабандисты. Главная задача майора Киверова — не допустить провоза оружия и передвижения бандитов, которых здесь называют душманами или по простому — духами. Изначально на точке высадился целый десантный батальон, но когда выяснилось, что стратегического значения этот медвежий угол не имеет, командование оставило здесь один взвод.

Вечерами в палатке старослужащими ведутся бесконечные разговоры о ротации, скором дембеле и вообще об Афганистане. Ефрейтор Бляхин пугает молодых рассказами о зверствах духов и страшных винтовках «Бур», бьющих на семь километров и прошивающих насквозь любой бронежилет, каску и даже броню БТРов.

— Они с детства стрелять учатся. С трех лет. Поэтому никогда не промахиваются. В Пенджабе моему земе в голову попали, когда он курил ночью на толчке. Через окошко, на огонек бычка. И все, пацан двухсотым стал. А стреляли, говорят, с горы, которая как раз за семь километров от части.

Мне эти байки слушать смешно. Маратыч, большой знаток оружия, много чего подержавший в руках и много из чего стрелявший, часто собирал нас после тренировок и рассказывал о различных типах стрелкового вооружения, показывал книги, справочники. Был там и этот пресловутый английский «Бур» или винтовка Ли-Энфильда образца аж 1895 года. Что-то типа нашей трехлинейки, только десятизарядная. Англичане использовали такие винтовки во время англо-бурской войны в Африке и там они уступали «маузерам» буров. Собственно, именно после этой войны и появилась модификация Ли-Энфильда, названная «Буром». Калибр 7,71 миллиметра, вес остроконечной пули — 11 граммов. Прицельно стреляет эта винтовка на вполне реальные две тысячи восемьсот ярдов, то бишь 2250 метров. Откуда взялись легенды о семи километрах и дикой пробивной способности — непонятно. Зато мне было понятно другое: вот такие «страшные сказки» подъему боевого духа явно не способствуют.

Вообще за боевой дух отвечает лейтенант Чехов. Он у нас исполняет обязанности замполита. Но его ежедневные короткие политбеседы сводятся к одному простому тезису: «если здесь не было бы нас, были бы американцы». Это четко вбивается в наши стриженые головы. Может быть, Чехов и прав. Но всего лишь может быть…

Разговор с особистом, как и предупреждал майор, выходит неприятным. Внимательно изучив мое личное дело, этот сухощавый, остроглазый капитан откровенно говорит мне:

— Я не хочу знать, каким образом ты попал сюда. Мое дело — предотвратить возможные эксцессы. Поэтому я постараюсь в самое ближайшее время убрать тебя отсюда.

— Почему, товарищ капитан?

— Потому что тут имеются все условия для совершения тягчайшего воинского преступления, — спокойно отвечает Маклаков.

— Какого?

— Ты дурак или прикидываешься? Измена Родине, солдат! Да с такими подвигами на гражданке и в учебке тебя даже в тюрьму возьмут только по протекции.

Во мне все вскипает от обиды, но усилием воли я давлю в себе злость и тихо говорю:

— Дайте мне шанс, товарищ капитан. Я докажу…

Маклаков внимательно смотрит мне в глаза.

— Ты оказался на передовом крае борьбы с мировым империализмом! Эту честь надо заслужить, солдат. В общем, не дай бог хоть один залет… Тут же, слышишь, тут же вернешься в Союз и отправишься в дисбат. Я приложу все усилия.

— Разрешите идти?

— Валяй. И помни — я за тобой слежу.

Третий день службы на точке круто меняет мою армейскую судьбу. На утреннем построении майор Киверов озвучивает план на день:

— Все свободные от нарядов под руководством прапорщика Гаврилюка занимаются устройством защитных каменных стенок-брустверов со стороны дороги и холмов. Высота стенок — не менее метра, толщина — такая же.

По солдатскому строю прокатывается приглушенный унылый стон. Целый день таскать камни под жарким афганским солнцем — то еще развлечение.

— На работу пойдут все, кроме… — Киверов делает паузу и строй в надежде замирает. — Рядовой Новиков!

Вздрагиваю, но отзываюсь, как положено по уставу:

— Я!

— Ко мне!

— Есть!

Покидаю строй, делаю несколько шагов по направлению к майору, вскидываю руку к панаме:

— Товарищ майор…

— После, — морщится он и командует остальным: — На-а-ле-е-е-во! Прапорщик, приступайте!

Гаврилюк козыряет и ведет понурых бойцов на склон. Сегодня у них время собирать камни. А у меня, как выясняется, расстреливать мишени.

— Тут три коробки патронов к «веслу» образовалось, неучтенка, — говорит мне Киверов. — Пошли на гору, покажешь класс.

Делать нечего — иду, но безо всякого удовольствия. Это на гражданке каждый стремится устроиться там, где надо поменьше работать. В армии — совсем другое дело. Тут люто ненавидят всех тех, кто тем или иным способом уклоняется от общей для всего подразделения участи. Сказали камни таскать — значит все таскают. Сказали шпалы разгружать — все разгружают. А писари, музыканты, всевозможные штабные и прочие свободные художники потом, вечером, в казарме, почти гарантировано отгребут люлей. Потому что не надо было высовываться, когда спрашивали: «Кто умеет писать плакатным пером?». Будь как все — и жить будешь нормально. Будь хуже всех в смысле дисциплины — станешь авторитетом. А если ты выбрал стезю активиста, не обижайся на дружный армейский коллектив, он тебя не примет. Ибо сказано: «кто не с нами — тот против нас…». Такая вот диалектика. Поэтому я, нога, за ногу бредя за Киверовым, уныло прошу его:

— Товарищ майор, может, я лучше как все? А вечером постреляем…

— А-атставить! — улыбается он в ответ. — Сбор камней не требует специальных навыков. А тебе практика нужна. Давай на рубеж!

Рубеж — это канавка, продолбленная в каменистой земле. Стрелять предстоит по закрепленным между валунами в нескольких сотнях метров дощатым крышкам от снарядных ящиков. Я не очень-то люблю АКМ — он тяжелый, с приличной отдачей, звук выстрела сильно бьет по ушам, а при стрельбе очередями автомат здорово уводит влево. Но выбора у меня нет. Вставляю рожок и начинаю стрелять одиночными. Киверов в бинокль наблюдает. Я, особо не мудрствуя, вгоняю пули точно в центры нарисованных на зеленом фоне белых кружков.

— Вот ты… умелец! Я думал, вас только из винтовок учат… — отняв бинокль от глаз, крутит головой майор. — А ну, давай короткими!

Перевожу флажок регулятора на автоматическую стрельбу и очередями по три патрона размочаливаю деревянные крышки мишеней в щепки.

— Та-ак, — задумчиво произносит Киверов. — Пожалуй, бруствер подождет. Грех не использовать такой случай. Рядовой Новиков!

— Я!

— Будешь ежедневно проводить практический инструктаж по стрельбе с личным составом. Начнем прямо сейчас. Вопросы?

— Есть инструктаж! — радостно ору я. — Вопросов нет, товарищ майор!

До обеда пацаны под моим чутким руководством осваивают азы нелегкой стрелковой науки. Они, конечно, все прошли через ДОСААФовские и армейские стрельбища, но это так, ширпотреб. Я учу их правильно дышать, правильно держать оружие, правильно брать прицел. Меня самого обучали этому десять с лишним лет, пришло время отдавать долги.

Лейтенант Чехов, послушав меня, притащил планшет и усадил Гришку Зайцева конспектировать — пригодится на будущее. Он прав — в военном училище такое не проходят.

Вечером в палатке сержант Пономарев объявляет всем:

— Новик — «золотой дух». Кто тронет — челюсть сломаю. Бляха, тебя особенно касается.

И поворачивает стриженую голову в мою сторону:

— А ты не борзей особо, понял? Я спецов уважаю. А козлов нет. Усек?

— Усек.

«Золотой дух» — это, конечно, здорово. Я, честно говоря, был уверен, что это такой армейский миф. Якобы, бывают в некоторых частях духи, которым старослужащие запрещают работать и вообще всячески опекают и поддерживают.

То, что меня короновали «золотым духом», в общем-то, понятно. Во-первых, я избавил весь взвод от тяжелой работы, во-вторых, моя наука на самом деле помогает выжить. Она нужна в бою. Все это понимают, даже ефрейтор Бляхин.

Проходит еще пара дней. Они похожи друг на друга и на все предыдущие. Небо, горы, камни, одни и те же рожи вокруг. Дважды приезжала водовозка. Водила рассказал: в Бамиане была стрельба. Гарнизон подняли по тревоге, а оказалась — у местных свадьба.

— Новиков! Завтра пойдешь на боевое, — говорит мне после обеда лейтенант Чехов. — Разведка донесла — большой караван идет.

Боевое дежурство совпадает с неприятным для всех событием — у нас на двое суток забирают первое отделение и один из двух БМД. В Бамианской долине проводится масштабная операция по выявлению душманов. Людей в гарнизоне не хватает и со всех точек и постов в округе понемногу берут бойцов для прочесывания близлежащих кишлаков.

Перед выходом меня инструктирует лично Киверов.

— У тебя второй номер должен быть, — говорит майор. — С рацией. Для связи и контроля ситуации. Но сам видишь — людей нет. Поэтому вот…

И он достает из ящика пистолет. Обычный офицерский Макаров.

— На, возьми.

— Зачем?

— Если со спины подкрадываться начнут, ты со своей бандурой развернуться не успеешь.

Против воли передергиваю плечами. Хреновая вырисовывается перспективка…

Инструктаж продолжается.

— Караван обычно состоит из десятка повозок, ишаков с мешками и людей. Человек тридцать, не меньше. По большей части эти люди идут на базар в Бамиан. Но иногда среди них могут быть басмачи.

— Кто? Почему басмачи? — удивляюсь я.

— А кто они, по-твоему? — в свою очередь спрашивает майор. — Басмачи после Гражданской войны за кордон целыми кишлаками уходили. Здесь вот они и осели. Тех, кто с красными воевали, конечно, мало уже осталось, но дети у них такие же. Русских они ненавидят.

— Ясно.

— Ни хрена тебе не ясно! Они через точку напрямую идти не рискуют, стараются обойти и вновь присоединяются к каравану уже в долине. Обойти нас можно только слева. Ты сидишь во-он на том холме с «плеткой» и бдишь. Видишь движение — делаешь предупредительный выстрел!

— Почему предупредительный? Они же духи, басмачи, вы сами говорили! На поражение надо стрелять!

Киверов тяжело смотрит на меня.

— Отставить разговоры! Ишь ты, какой боец выискался! А если это мирные афганцы, которые просто боятся идти через шлагбаум? Нас боятся?

— Если мы будем цацкаться тут со всеми… — возмущенно начинаю я, но майор перебивает. Он хватает меня за грудки, трясет.

— Думать забудь! После убийства местных тут все окрестные кишлаки поднимутся, понял?

— Ну, так и вдарить по этим кишлакам авиацией там, артиллерией, — упорствовал я, вспоминая слова Нефедова. — У нас же сила!

Майор тяжело дыша, отпускает меня и смотрит в сторону.

— Может, ты и прав. Но ты — солдат, и будешь выполнять приказы. Стратег, твою мать! Мы — не американцы во Вьетнаме. Предупредительный выстрел — и точка. Иди, готовься.

Лежу между камней, обозреваю окрестности. Внизу пацаны досматривают караван. Мычат быки, запряженные в телеги с большими колесами, афганцы кричат, размахивают руками. Наши действуют вежливо и корректно. Наконец шлагбаум поднимается, и пестрая змея каравана начинает движение. Тут я и замечаю за соседним холмом людей, человек пять, с навьюченными ослами в поводу. Прижимаясь к скалам, они торопятся обойти наш лагерь. Подтягиваю «плетку», припадаю глазом к прицелу. Точно, пятеро. Халаты, лица замотаны темными платками. Над плечами торчат стволы. Ловлю «на елочку» первого, высокого, худощавого мужчину в зеленой чалме. Я знаю — зеленая чалма говорит о том, что ее обладатель совершил паломничество в Мекку. Стало быть, это не простой афганец, а важная персона.

Палец елозит по спусковому крючку. Мне очень хочется выстрелить. Никаких угрызений совести я не испытываю. Говорят, убить человек трудно. Наверное, накоротке, глядя ему в глаза — да, трудно. Но сейчас этот афганец в зеленой чалме для меня не человек, а цель. Мишень, которую надо поразить. Враг, наконец. Возможно, он — главарь банды, шейх или вообще американский наемник. Надо стрелять. Победителей не судят.

Выравниваю дыхание и нажимаю на спуск…

Сапог Киверова бьет по стволу винтовки за долю секунды до выстрела. Пуля уходит в скалы, эхо от выстрела отражается от горы и скачет по долине.

— Не попал, — спокойно говорит майор. Он подошел ко мне совершенно бесшумно. Если бы на его месте оказался душман, меня бы уже не было в живых.

— Я и не хотел, — повернувшись на бок, говорю ему.

— Это ты бабушке своей расскажешь, — Киверов сплевывает, подносит к глазам бинокль.

Я и без оптики вижу — пятерка кравшихся вдоль скал афганцев развернулась и, торопя ослов, уходит за холмы. Так или иначе, задачу свою я выполнил.

— В Советской армии победителям, бывает, дают больше, чем побежденным. Запомни это. В семнадцать ноль-ноль тебя сменит Егерденов, — говорит майор и уходит к шлагбауму.