Червь на осеннем ветру

1

В пятнадцать лет гимназист Адам Лемхович увлекся космосом. Комната его понемногу наполнялась моделями ракет, толстыми книгами и папками, набитыми вырезками из газет и журналов. По вечерам молчаливый близорукий юноша запирался, чтобы часами рассматривать фотографии, переданные на невероятные расстояния в миллионы километров. Безмолвные лунные кратеры, красные скалы и пески Марса, странные потоки, обнаруженные на поверхности Энцелада, загадочное темное полушарие Япета, трещины во льдах Ганимеда… Все это прямо-таки зачаровывало Адама, который, стоило ему закрыть глаза, мечтал о межпланетных полетах, о славе и подвигах.

Время внесло в эти мечты свои прозаические коррективы. Спустя еще пятнадцать лет Лемховичу стало ясно, что космонавтом ему никогда не быть. В шансы на совершение подвига он тоже перестал верить. От старой мечты осталось основное — жажда славы. Подобной всем молодым научным сотрудникам, он вынашивал несколько революционных идей, твердо веря, что рано или поздно они принесут ему Нобелевскую премию.

Идеи оказались несостоятельными. Они породили несколько статей, почти бесследно утонувших в море публикаций. И все же судьба была благосклонна к Адаму Лемховичу. В сорок пять лет — по прошествии третьего пятнадцатилетнего срока — его мечта сбылась самым блестящим образом: он не только получил Нобелевскую премию, но и завоевал шумную (как он тогда считал — вполне заслуженную) славу.

В шестьдесят Адам Лемхович мечтал лишь об одном: быть обыкновенным, никому не известным пенсионером.

Сидя в просторной гостиной безликого гостиничного люкса, он печально качал головой. С неудобствами славы он давно примирился и уже потерял надежду когда-либо от них избавиться. Влачить бремя всемирной известности до конца жизни — такой приговор ему вынесла судьба. Адам Лемхович, Лауреат Нобелевской Премии, Человек, Изменивший Наш Мир, Изобретатель Нового Искусства и прочее в том же роде… Он не жаловался, ибо давно заметил, что окружающие воспринимают его жалобы как кокетство капризной знаменитости, а в результате удваивают знаки внимания, вместо того чтобы оставить его в покое. Им, по всей видимости, трудно было понять, что значит почти не иметь личной жизни, целиком принести свою научную карьеру в жертву бессмысленным симпозиумам и коктейлям, отвечать на тошнотворно однообразные вопросы бесчисленных интервьюеров. Миру нужны были знаменитости, а когда их недоставало, он сам их создавал.

Приглушенный зуммер прервал его размышления. Лемхович с пыхтением дотянулся до нужной кнопки, нажал. На экране появилась симпатичная молодая девушка в очках (очки были последним писком ретро-моды).

— Вы заказывали международный разговор…

— Да-да! — нетерпеливо воскликнул Лемхович. — Связывайте!

Девушка кивнула, и вместо нее на экране возникла знакомая гостиная его загородного дома. На стенах висели снимки спутников Юпитера, напоминание об увлечении юности. Марта сидела в старом кожаном кресле напротив видеофона. На ней было ее любимое черное платье с белым кружевным воротничком. Лемхович часто в шутку повторял, что в нем она выглядит минимум на тридцать лет моложе. Но сейчас Марта выглядела внезапно постаревшей, она сгорбилась так, будто на хрупкие плечи лег невидимый груз. Покрасневшие глаза выдавали недавние слезы. Жена не двигалась, только пальцы нервно теребили носовой платок.

Марта плакала! Лемхович был до того поражен, что ничего не сумел придумать взамен заранее приготовленного бодрого начала.

— Привет, Марта! Что нового дома?

Она медленно подняла глаза, и в них читались такая растерянность и такое отчаяние, что Лемхович похолодел. «Филипп! — пролетела мысль. — Что-то случилось с Филиппом! О, господи, мой мальчик!»

— Игна… — Марта не смогла договорить. — Игнасио заболел…

Лемхович медленно прикрыл глаза. Тяжело, продолжительно вздохнул. Игнасио… Ну конечно же, Игнасио. Уже несколько лет он был к этому готов. В конце концов, никто не бессмертен. Тем не менее в глубине души он таил надежду, что Игнасио пребудет вовеки.

— Как это произошло? — голос глухо заметался по комнате.

— Ты же знаешь, он ждал возвращения Хуана, — быстро заговорила Марта, которой словно не терпелось с кем-то разделить свою боль. — Три дня тому назад решил сходить в порт: вот просто вбил себе в голову, что судно Хуана прибудет именно в этот день. Разыгралась непогода… Он вернулся, промокнув до костей… Вечером начался жар, а врач пришел только наутро. И сказал, что надежды никакой… — Она вдруг всхлипнула: — Помоги ему, Адам! Ты должен ему помочь!

— Не могу, Марта. Сама знаешь, что не могу. Да и никто другой в подобной ситуации. Вообще… зачем обязательно ожидать самого худшего? Подумаешь, какой-то врач сказал, что нет надежды! Да что он понимает! Какая-то там простуда — и чтобы она повалила нашего старого пройдоху?! Сколько раз попадал он в куда худшие переделки… Выкарабкается и на этот раз, Марта! Вытри глаза и прекрати плакать.

Во взгляде жены читалось колебание. И все же на душе у нее явно полегчало. Лемхович криво ухмыльнулся. Даже Марта не сумела уберечься от сладкого яда его всемирной славы. Предугадать судьбу Игнасио не мог бы сейчас ни он, ни кто бы то ни было, однако она верила, что великий Лемхович не ошибается. Что ж, пусть! Пусть думает, что, вопреки опасениям врача, Игнасио выздоровеет. Чем черт не шутит, а вдруг и впрямь…

— Ты уверен? — Марта утерла слезы скомканным платочком, потом пригладила тронутые сединой волосы. — Ты ведь это не для того, чтобы просто меня успокоить? Ох, Адам, я так встревожилась, когда увидела его в постели…

— Выкарабкается! — решительно подвел черту Лемхович. — Это ведь Игнасио, а не какой-то там современный хлюпик. Он — и чтобы умер от простуды?! Ерунда!

— Спасибо, Адам! — теперь Марта действительно успокоилась. — Звони почаще. И скорее возвращайся.

— Через два дня вылетаю. Ни под каким видом не принимай приглашений. Я не намерен никуда ездить — по меньшей мере месяц.

— Дай бог! — она недоверчиво покачала головой. — Что ж, я тебя жду. До свидания. Пойду взгляну, как там Игнасио.

Экран погас. Лемхович рассеянно шагал из угла в угол гостиной. Потом подошел к окну во всю стену, лбом прислонился к прохладному стеклу. Только теперь до него стало по-настоящему доходить услышанное. Заболел Игнасио, мог умереть. А его самого, что держит его в столице этой далекой страны? Очередной научный конгресс, еще десяток интервью, еще полсотни ничего не оставляющих в памяти встреч…

Внизу блестели огни вечернего города. Среди причудливых нагромождений фасадов из стекла и металла темнели массивы многоэтажных висячих садов, по широким проспектам мчались автомобили. Вдали, в старых кварталах, романтично светились окошки традиционной прямоугольной формы. Лемховичу нравилась архитектура прошлого века, нравилась своей сдержанностью, строгой функциональностью, отсутствием модернистских ухищрений. Панельные жилые корпуса навевали ему некое спокойствие, ассоциировались с далеким от современной суеты аскетизмом.

Гость перевел взгляд на темную цепь гор, высившуюся за старинными кварталами. Впрочем, и там светились какие-то огоньки. Гостиницы? Приюты для туристов? Далеко справа в небо упиралась залитая светом прожекторов башня старого телецентра. Лемхович поморщился. Башня напомнила о предстоящем интервью. Стоило об этом подумать, как в дверь постучали.

— Войдите! — громко сказал он.

На пороге появилась переводчица: высокая русая девушка с неизменной веселой улыбкой, необычайно преображавшей ее некрасивое лицо.

— Добрый вечер, профессор. Простите за вторжение, но мне только что позвонили с телевидения. Машина будет перед гостиницей в десять утра.

— Что ж, ладно, — рассеянно кивнул Лемхович. — Я как раз о них думал. Не беспокойтесь, милая барышня, все будет в порядке. Что-что, а интервью давать я научился.

Смущенно пожелав ему спокойной ночи, переводчица вышла. Лемхович утомленно опустился в кресло и машинально потянулся за любимой книгой, лежавшей на столике. Это были «Классические японские трехстишия». Но из чтения ничего не получилось. Перед глазами стояло загорелое, морщинистое лицо Игнасио.

В какой-то момент буквы все же обрели четкость. Книга была раскрыта на одном из хокку Басе:

Снаружи, за стенами тридцатиэтажного отеля, свистел ветер.

2

Дорога серпантином карабкалась в гору, по обе ее стороны заросли орешника чередовались с залитыми солнцем травянистыми склонами. Время от времени она ныряла в тень густых буковых рощ. Над деревьями плыли пестроцветные кабинки канатной дороги.

— Повезло вашему городу с этой горой, — заметил Лемхович. — Немногие столицы могут похвастаться такими прекрасными условиями для туризма.

— Если останется время, можно будет съездить на вершину, хотите? — предложила переводчица. — Оттуда виден весь город. Кстати, это можно сделать и вечером: море огней, фантастическое зрелище…

Еще один вираж, и автомобиль остановился у подножия телебашни. Ведущий передачи — кудрявый смуглый человек с тонкими висящими усами — встречал их у подъезда. Он пристально и чуть насмешливо наблюдал за тем, как они выбираются из машины. Это выражение его лица еще вчера вызвало у Лемховича раздражение. Журналист был одет в изысканный темный костюм, в широком галстуке (они снова вошли в моду) блестела золотая булавка. Он походил скорее на важного коммерсанта, следящего за выгрузкой дорогого товара. «Специалист по провокационным интервью, — подумал гость. — Любой ценой постарается оживить беседу рискованными вопросами. Посмотрим, посмотрим…»

Против ожидания, эта мысль не усилила раздражения, даже развеселила. Он давно перестал смущаться, беседуя с журналистами; а ведь некогда бормотал нечто нечленораздельное, сталкиваясь с их необузданным любопытством. Теперь же ему ничего не стоило справиться с любым из них. Если понадобится, поставит на место и этого молодого зазнайку. Лучше бы, однако, до конфронтации дела не доводить. Пока что наиболее подходящей будет нейтральная позиция: ученый с мировым именем благосклонно отвечает на вопросы журналиста, деликатно обходя молчанием неудобные темы. Для разнообразия же можно время от времени подбрасывать кое-какие парадоксальные оценки собственного вклада в науку. Лемховичу нравилось, играя на публику, расшатывать тот пьедестал, на который его водрузили.

Ведущий церемонно пожал ему руку и заговорил.

— Добро пожаловать в наш телецентр, профессор Лемхович, — перевела девушка. — К передаче все уже готово. Прошу в студию.

Журналист ни на миг не умолкал, пока они пересекали просторное фойе и поднимались по лестнице на второй этаж. В том, что он говорил, для гостя не было ничего нового. Тему передачи они обсудили еще вчера. Лемховичу предстояла беседа с группой телезрителей. Ни «инструктажа», ни, тем более, репетиции не будет: надо создать впечатление непосредственности, подлинности происходящего. Непосредственность и подлинность — конек телевизионщиков, хотя они редко умеют объяснить, что же имеется в виду под этими терминами.

Студия оказалась сравнительно небольшим помещением, затянутым меняющим цвет пластиком (так называемым «хамелеоном»). С потолка свешивались десятки пронумерованных прожекторов и миниатюрные камеры на гибких щупальцах-манипуляторах. Лемхович бросил сочувственный взгляд в сторону режиссера, сидевшего за пультом в отделенной стеклянной стеной аппаратной. Профессор по собственному опыту знал, как трудно управляться с обладающими неограниченной степенью свободы манипуляторами.

За круглым столом уже расположились семеро приглашенных зрителей. Ведущий их представил: крупного, широкоплечего механика по строительной технике; высокого тощего социолога с длинными руками, длинным носом и длинными, давно не видевшими гребня волосами; молодую домохозяйку, явно побывавшую сегодня в парикмахерской и надевшую свое лучшее платье (еще бы, ее же увидят все соседи!); писателя в кожаной куртке, одетого с продуманной небрежностью; чертежницу тридцати пяти лет, с вечно ищущим взором старой девы; стриженого школьника с вызывающим прищуром, облаченного в строгий черный костюм, явно навязанный родителями (впрочем, парень уже успел распустить узел галстука и расстегнуть верхнюю пуговку сорочки); и, наконец, невысокого полноватого мужчину с редкими седеющими волосами — научного сотрудника Национального исследовательского центра видеоники. «Ага, коллега, — подумал Лемхович. — Скромен, но втайне склонен к внешним эффектам. В противном случае на кой ему черт эти очки с толстенными стеклами? Давно мог бы прооперироваться».

Кивнув будущим собеседникам, он опустился на свое место, будто в кресло дантиста, прикрыл глаза и целиком предоставил инициативу телевизионной группе. Уже сейчас становилось жарко; софиты шпарили вовсю. Кто-то провел по его лицу пропитанной жидким гримом губкой (иначе кожа будет бликовать на экране), другой сотрудник прикрепил наушник для синхронного перевода.

— Все готовы? — раздался в динамиках голос режиссера.

— Готовы! — ответил ведущий.

— Внимание! Выходим в прямой эфир! Тишина в студии!

Передача началась.

3

Ведущий привычно откинулся на спинку кресла, будто желая увеличить расстояние между собеседниками и собой. Взгляд его приобрел профессиональную сосредоточенность. Теперь перед ним не живые люди, а объекты беседы, которую нужно направлять как можно более оригинально. Легко оперевшись на ладонь чуть склоненной вбок головою, он произнес, глядя в камеру:

— Добрый вечер, дорогие друзья. Начинаем телепередачу «Гость третьей программы». Позвольте прежде всего поблагодарить вас за те сотни писем, которые мы получили от вас на прошлой неделе. Темы для беседы вы предлагаете самые разные, но преобладающим оказалось желание обсудить новое искусство, вот уже несколько лет победоносно шествующее по миру. Вы уже догадались, что речь идет о видеонике.

Лемхович улыбнулся. Неплохое начало, хотя и не совсем искреннее. Вряд ли телевизионщики ждали плебисцита в письмах, состоявшегося на прошлой неделе, чтобы определить тему передачи. Его они, во всяком случае, пригласили еще месяц назад.

— Авторы самых интересных писем здесь, у нас в студии, — продолжал ведущий. — Это представители разных профессий (последовало быстрое перечисление). Теперь же я рад вам сообщить, что на наше приглашение любезно ответил согласием сам профессор Адам Лемхович, создатель видеона. Добро пожаловать в студию, профессор Лемхович. Позвольте заверить вас, что наша телевизионная аудитория с огромным интересом воспримет ваш рассказ.

Сделав короткую паузу, он чуть прищурился и нанес первый удар:

— Итак, давайте начнем с вопроса: кто же, в сущности, профессор Лемхович?

«Молодец, мой мальчик, — подумал гость. — Что ж, расшатаем слегка пьедестал, а там видно будет».

— Вижу, вам по душе сразу брать быка за рога, — сказал он с хорошо разыгранной наивностью. — Я думаю на ваш вопрос смогу ответить без лишних слов. Кто такой профессор Лемхович? Очень просто: самозванец и узурпатор.

— Вот так шутка!.. — растерянно проговорил ведущий. Ситуация вышла из-под контроля, нужно было выиграть несколько секунд, чтобы снова взять ее в руки.

— Отчего же… — Лемхович был сама святая простота. — Я понимаю: Нобелевская премия, которой я удостоен пятнадцать лет тому назад, действует на широкую публику… м-м-м… гипнотизирующе. Но немало известных ученых — людей, мною глубоко уважаемых — считают меня ни кем иным, как узурпатором открытия, витавшего, так сказать, в воздухе. Признаться, они весьма смущаются, когда при личной встрече я им сообщаю о полном своем согласии с их мнением.

К ведущему постепенно возвращалось самообладание.

— Значит, вы считаете, что это открытие мог сделать кто угодно, окажись он на вашем месте?

— Не только на моем. Позвольте заметить вам, что у нас в двадцать первом веке подлинные открытия — чрезвычайная редкость. Видеоника с этой точки зрения — вообще не открытие. Всерьез анализируя собственные заслуги, должен заявить, что я всего лишь собрал воедино необходимые элементы. Так действует, скажем, повар. Но не тогда, когда творит некий кулинарный шедевр, а когда готовит элементарный бульон.

Шедевр же, повторяю, обязан своим появлением не мне, а историческому развитию электронных средств коммуникации.

— И что же… часто вы делаете подобные мысли общественным достоянием? — ведущий осторожно прощупывал почву.

— При малейшей возможности, — Лемхович постепенно входил в раж, как и всякий раз, стоило зайти речи о его незаслуженной популярности. Понимая, что объяснения приняты не будут, он, тем не менее, предпринимал все новые и новые попытки. — Может быть, именно поэтому меня перестали приглашать на помпезные симпозиумы, которые проводятся на Западе. Я имею в виду не серьезные научные встречи, а те форумы, что созываются главным образом с рекламными целями, с чьих трибун произносятся трескучие речи. Для таких сборищ необходима, разумеется, фигура колосса, этакого супермена от науки, в крайнем случае — кто-нибудь вроде уэллсовского доктора Моро…

Писатель нетерпеливо заерзал в кресле. Вот непрактичный человек, явился в студию в пуловере и кожаной куртке. Он их, небось, с удовольствием скинул бы, ведь вон какая испарина на лбу выступила, да поздно теперь.

— Извините, у меня вопрос, — сказал он. — Можете на него не отвечать, если не хотите. Что ж вы не отказались от Нобелевской премии, при таких-то взглядах?

Лемхович медленно кивнул. В давние времена он этого вопроса боялся. Журналисты его неизменно задавали, а он старался уйти от ответа. Потом понял, что молчанием тут не отделаешься. Слава — будто огромная, висящая над головой лупа — выставляла его на всеобщее обозрение. У него оставался единственный выход — полная, абсолютная откровенность.

— Тут, видите ли, нет ничего удивительного, — задумчиво проговорил он. — Я, конечно, могу оправдаться тем, что отказ привел бы к скандалу, заявить, будто на меня оказала нажим научная общественность или что огромный успех вскружил мне голову. Но истина заключается в том, что мне просто не удалось победить собственное тщеславие. Такое ведь раз в жизни случается… и кто без греха, пусть первым бросит в меня камень.

Ему вспомнился тот счастливый вечер пятнадцать лет тому назад, когда, ликуя, он спешил домой с бутылкой шампанского. Наконец-то! Наконец-то! Марта бросилась ему на шею, расцеловала, Филипп восторженно вопил что-то из гостиной. Потом они поспешили к Игнасио, первый тост следовало поднять за него, ведь с него-то все и началось. Не смолкая, звонил телефон, родственники, коллеги и друзья поздравляли наперебой. Как быстро разнеслась весть, удивлялся он и сиял, грелся в лучах славы. Видный ученый, лауреат Нобелевской премии, гордость отечественной науки. Разве мог он подозревать, что все кончится вот так — досадой, усталостью, сожалением, что не подумал, как следует, прежде чем принимать незаслуженные почести.

И сейчас он испытывал одно-единственное желание: быть дома, вместе с Мартой волноваться о здоровье Игнасио.

4

Воспоминания заставили на несколько мгновений отключиться от тоненького голоска переводчицы, звучавшего в наушнике. И теперь он обнаружил, что все выжидательно на него смотрят. Виновато улыбнувшись, он спросил:

— Что вы сказали? Простите, я отвлекся.

— Мне кажется, вы чересчур строги к себе, профессор Лемхович, — повторила чертежница. — По крайней мере, с моей точки зрения — с точки зрения человека, который не до тонкостей разбирается в видеонике. Мне одно известно: новое искусство завоевало весь мир, видеон есть в каждом доме…

— У нас дома четыре видеона! — встряла домохозяйка, уставившись прямо в объектив телекамеры.

— …так что для меня ваше открытие эпохально, — поморщившись, продолжала чертежница. — Именно поэтому прошу вас объяснить — почему вы считаете, будто идея видеона «витала в воздухе».

Ага, пришла очередь «научной» части беседы. В такие моменты Лемхович испытывал неподдельное волнение. Ему все казалось, будто говорит он чересчур сухо, входя в излишние технические подробности. Но иначе объяснить суть видеоники невозможно. Его утешала мысль, что хоть какой-то части зрителей будет полезно услышать, как создавалось новое искусство.

— Что ж, начнем с азов. Что такое видеон? В самом общем плане его можно назвать фильмом, который продолжается бесконечно. Обратимся к истории кино: если на ее заре картины были коротенькие, то потом они становились все длиннее и длиннее. Первые не превышали нескольких минут, потом появились часовые ленты, потом полтора часа, потом двух-, трех-, пятисерийные. К середине прошлого века стали производиться сериалы из 20, 30, даже из ста эпизодов. Это уже во многом напоминает видеон, правда ведь?

— Не совсем то же самое! — осторожно возразил школьник.

— Правильно, далеко не совсем. Но все же в те времена с успехом шли телевизионные многосерийные экранизации крупнейших произведений классической литературы. Есть целый ряд обстоятельств, не позволявших кинематографу выполнить ту же задачу.

— Очень приятно, что вы тепло отзываетесь о телевидении, — попытался напомнить о себе ведущий.

— Мне и еще есть что о нем сказать, — перебил его профессор. — Не будь телевидения, видеоника вообще не смогла бы возникнуть. Разве видеон не что иное, как слегка переделанный телевизор?

Лемхович огляделся. Слава богу, все слушали его с вниманием. Значит, нет нужды в более занимательных примерах — пока их еще найдешь! Паясничать перед публикой он не любил. В конце концов, за этим его сюда и пригласили — рассказать о видеонике, так что можно будет остановиться на самых мелких технических подробностях.

Сидевший напротив него научный работник подался вперед, будто они беседовали впрямую, без посредства перевода.

— Профессор Лемхович, у меня к вам вопрос как у профессионала: какой момент в развитии телевидения вы считаете поворотным, когда был сделан первый шаг к видеонике?

— Вас, коллега, мой ответ может привести в недоумение. Тем не менее, призываю вас вернуться в довольно далекое прошлое. В шестидесятые годы прошлого века в Советском Союзе осуществлены первые попытки посредством телевидения передать газетные факсимиле из Москвы в Сибирь. Благодаря этому удалось избежать необходимости перевозить матрицы на тогдашних сравнительно тихоходных, но весьма дорогих самолетах. С тем, чтобы повысить качество принимаемого изображения, сигнал пропускался через компьютер. Думаю, именно с этого момента можно говорить о возникновении исторической неизбежности изобретения видеона.

— Да, благодарю вас, — удовлетворенно кивнул его собеседник.

Возникла короткая пауза. И вот строитель, испытывая смущение, поднял руку, будто ученик в классе.

— Извините, для вас это, может быть, и ясно, но для меня не совсем. Почему вы считаете использование компьютера первым шагом к видеону? Насколько мне известно, ныне каждый телевизионный приемник снабжен компьютером, однако с видеоном все они не имеют ничего общего.

— «Ничего общего» — это несколько сильно сказано, но в принципе вы правы, — согласился Лемхович. — Верно, современные телевизоры оборудованы миниатюрными компьютерными блоками. Следовательно, все они являются наследниками упомянутого сибирского эксперимента. Позже, уже в семидесятых и восьмидесятых годах двадцатого века, комбинация телевизора с компьютером использовалась для получения телевизионного изображения с борта космических станций и кораблей. Фотографии поверхности Марса, Меркурия, Венеры, Юпитера, Сатурна… словом, всех планет Солнечной системы и их спутников были переданы на Землю именно таким образом.

Он помолчал, вспоминая те давние годы, когда жадно рассматривал космические фотографии, даже не подозревая, какую роль они сыграют, спустя десятилетия, в его судьбе. Потом покачал головой и продолжил:

— Поставим-ка вопрос таким образом: для чего в наше время используется блок ЭВМ при создании телевизионного изображения?

— Он позволяет сделать изображение статичным! — поспешно выпалил школьник, словно боясь, как бы его не опередили.

— Браво, молодой человек! — одобрительно улыбнулся Лемхович. — Так оно и есть. Вы, кажется, интересуетесь электроникой?

— Нет, просто мы это по физике проходили, — паренек пытался напустить на себя небрежное безразличие, но видно было — он едва не лопался от гордости. В его блаженном возрасте, похоже, сама мысль о том, что у славы есть и оборотная сторона, возникнуть не могла.

— Хорошо, вернемся к нашим баранам. Итак, образ приобрел статичность. Мы к этому снова вернемся, но пока еще немножко телевизионной истории. Довольно долгое время техническая сторона дела опиралась на передачу всего изображения: кадр повторялся 25 раз в секунду — со всеми подробностями, хотя какую-то долю мгновенья назад он уже показывался. Этот устаревший способ мы называем динамическим принципом.

Облокотившись на стол, он продолжал медленно и спокойно излагать свою мысль, будто читал лекцию в Политехническом институте.

— А теперь несколько слов о современном принципе — статическом. В конце прошлого века появилась новая идея осуществления связи между компьютером и телевизионным приемником. Разве нужно постоянно выдавать в эфир целый кадр? Статичные его элементы можно сохранить в памяти компьютера, благодаря чему они постоянно будут оставаться на экране. Передающая же станция позаботится о том, чтобы динамические изменения накладывали на кадр свои коррективы. Таким образом можно обойтись меньшей мощности эмиттером и избежать помех.

Собравшиеся вокруг стола одобрительно закивали. «Дай бог, чтобы и вправду поняли, — с надеждой подумал Лемхович. — Уж больно много стало чудес техники, которыми мы пользуемся вслепую».

— Да, о статическом принципе я читал, — заметил социолог. — Но я часто задаюсь одним вопросом — может, и несколько наивным… Вот включил я, скажем, телевизор посередине передачи. Ведь в памяти компьютера статические элементы еще не зафиксированы. Что же, я, значит, увижу только движущиеся фрагменты?

Лемхович не успел и рта раскрыть, а ведущий, который не мог вынести столь длительного молчания, уже поспешил перехватить инициативу:

— Позвольте на этот вопрос ответить мне. Чтобы изображение оказалось неполным, каждые две секунды передается весь кадр полностью. Фактически единственное неудобство — это чуть заметное запаздывание изображения при включении телевизора…

Он самодовольно глянул на Лемховича — мы, мол, тоже не лыком шиты. Этой-то крошечной паузой и воспользовался научный сотрудник:

— Причем запаздывание это было куда более значительным, когда использовались старые телевизоры с электронно-лучевой трубкой.

— …Что же до преимуществ, — несколько нервно продолжал ведущий, — то они очевидны. Статические элементы выдаются в эфир в пятьдесят раз реже, а, значит, в передачу можно вместить куда больше информации.

— Я видел, какое изображение дает экран музейного телеприемника прошлого века, — вмешался школьник. — Смахивает на старую фотографию: все в точках и пятнах.

Ведущий бросил на него свирепый взгляд, но Лемхович потянулся и отечески похлопал паренька по плечу.

— Спасибо за поддержку. Будем считать, что со статическим принципом все ясно. Добавлю только, что у первых телевизоров нового типа компьютерный блок был чересчур массивен. Но электроника шла вперед, так что к началу века он стал уже довольно компактным, а теперь, как всем вам хорошо известно, блок представляет собой небольшую коробочку, сам же телеприемник почти плосок.

Однако строитель явно не был удовлетворен. Беспокойно вертясь в кресле, он переводил взор на каждого, кто вступал в разговор, и, наконец, не выдержал:

— Разумеется, мы сегодня услышали много интересного, такого, чего раньше не знали. Я, во всяком случае, услышал. Но на мой вопрос вы так и не ответили. Какая связь у статического принципа с созданием видеона?

— Еще минутку терпения, — успокоил его Лемхович. — Связь тут почти непосредственная. Согласно статическому принципу, компьютер берет на себя заботу о неподвижном изображении. Разве не логично задуматься: а почему бы и движущееся изображение не переложить на его плечи?

— В этом и заключается ваша идея, верно? — воскликнула чертежница.

— Увы, нет. Рискуя разочаровать своих почитателей, должен признаться, что эта идея выдвигалась задолго до меня. В 2003 году ее сформулировал Шарль Терлье, несколькими месяцами позже него — Игорь Мостовский… Не говоря уж о многочисленных публикациях на эту тему в период 2010–2015 годов. Идея создания видеона существовала уже двадцать лет назад. А когда компьютерная техника достаточно шагнула вперед, кто-то так или иначе должен был вспомнить идеи Терлье и Мостовского, первым применить их на практике. Чистая случайность, что таким человеком оказался я. Вот и все.

Снова воцарилось молчание. Ведущий смотрел на Лемховича с кислым выражением. Беседа катилась совершенно не в том направлении, на которое он рассчитывал.

— Профессор Лемхович, вы первый… э-э-э… изобретатель, с кем я встречаюсь, — залепетала домашняя хозяйка. — Простите за любопытство. Вы не помните, как возникла у вас мысль о создании видеона?

— Разумеется, помню… Хотя и было это так давно. Но погодите, надо сначала рассказать вам об Игнасио…

5

Игнасио сидел на пороге хижины, изо всех сил стараясь удержать на лице маску безучастия. Ни жеста, ни гримасы — только уголок рта чуть подрагивал, но четверо солдат интересовались совершенно другим. Под руководством сержанта они рылись в скудных пожитках, перевернули даже старый топчан, растрепали соломенный тюфяк и теперь в растерянности озирались. В крошечной хижине просто некуда было спрятать человека.

— Он здесь! — в ярости орал низкорослый толстяк-сержант. — Ясно или нет, черт вас дери? Он должен быть здесь!

Вылетев за дверь, коротышка схватил Игнасио за плечи и что есть сил принялся трясти:

— Ты его спрятал, мерзавец! Говори, где он, не то полыхать тебе вместе с этой жалкой хибарой!

— Воля ваша, сеньор сержант, — покорно склонил голову Игнасио. — Вы можете поступать, как найдете нужным, да только я с полудня живой души не видел. Послушайтесь совета, оставьте меня в покое и поскорее ищите своего беглого раба в другом месте, а то как бы вам и вовсе его не упустить.

Сержант в сердцах сплюнул, утер пот со лба и снова вошел в хижину. Оттуда донесся его полный отчаяния голос:

— Да здесь он, где еще ему быть?! Мадре де диос, сеньор Мадейра будет вне себя, когда узнает, что мы его прошляпили! Что скалитесь, болваны?! Думаете, вам тоже не достанется?

— Сеньор сержант, — робко заметил один из солдат, — этот человек, похоже, прав. Сами видите, никого тут нет.

Игнасио оглянулся. Сержант стоял в центре хижины и нервно кусал губы, не зная, на что решиться. Его не отпускало чувство, что беглый невольник прячется где-то поблизости. А вдруг он ошибается? В таком случае, каждая минута промедления уменьшает шансы на успех дальнейшего преследования.

— Мерзавцы! Все вы мерзавцы! — мрачно проворчал сержант. — Ладно, пошли отсюда!

Напряженно следивший за сержантом Игнасио не заметил, как у него за спиной проползла и быстро скрылась под дощатым полом хижины крупная змея.

— А ну, с дороги! — сердито буркнул сержант и столкнул Игнасио со ступеньки, хотя места для того, чтобы пройти, было предостаточно.

Солдаты один за другим последовали за ним. Приостановившись, сержант задумался, в каком направлении продолжить поиски. Игнасио с облегчением вздохнул. Вот-вот они уберутся, дальнейшее же куда проще.

И вдруг в хижине раздался пронзительный вопль. Солдаты в изумлении обернулись. У них на глазах вверх подскочили две половицы, из открывшейся под ними ямы выпрыгнул негр с посеревшим от страха лицом.

— Вот он! — торжествующе взревел сержант. Негр одним прыжком оказался за дверью и понесся к зарослям кустарника. Не в силах опомниться, солдаты лишь растерянно смотрели ему вслед.

— Стреляйте же, мерзавцы! — заорал сержант. — Огонь!

Один из солдат вскинул ружье и, не целясь, нажал на спуск. Громыхнул выстрел, но негр продолжал бежать. Вторая пуля также его миновала. До кустов оставался десяток шагов, когда пальнул третий солдат. Со стоном беглец схватился за поясницу и рухнул наземь.

Сержант перевел взгляд на Игнасио, и в его черных глазках-пуговках засветилась злобная радость. Указав на него рукой, он велел:

— Взять этого человека!

Раздался финальный музыкальный аккорд, экран телевизора на миг погас, а затем дикторша с улыбкой сообщила:

— Дорогие зрители, вы смотрели седьмой эпизод кубинского многосерийного телефильма «Жизнь Игнасио». Следующий, восьмой эпизод, смотрите в среду, в…

— Черт побери! — воскликнул мальчик, сидевший перед телевизором.

— Филипп! — строго глянул на него Лемхович. — Сколько раз повторять насчет сквернословия?

— Ладно, только это нечестно! — обиженно пробормотал мальчик.

Выключив телевизор (началась рекламная передача), Лемхович повернулся к сыну:

— И что же, по-твоему, нечестно?

— Да все это… — Филипп неопределенно кивнул в сторону экрана. — Почему Игнасио сидел спиной? Ему бы только чуть в сторону повернуться… Тогда и змею бы увидел, прогнал бы. Толстяк так и так уже собирался уходить.

Отец пожал плечами.

— Что ж, фильм снят, изменить его нельзя. Таким он останется навсегда — для всех зрителей, когда бы его ни показали. Хоть десять раз смотри, змея так и будет заползать в хижину.

— Знаю, знаю, — нетерпеливо согласился мальчик. — Я другое хотел сказать. Нельзя ли Игнасио дать хоть какую-то свободу?

Лемхович немного подумал. Подстраиваться к уровню восприятия ребенка он считал неправильным и с сыном предпочитал разговаривать, как со взрослым. По этому поводу Марта иногда ворчала, но Филипп был доволен.

— Понимаю твою мысль, мой мальчик, да только это невозможно. В конце концов, Игнасио, которого ты видишь на экране, — всего лишь подвижное изображение, не принимающее решений, не обладающее собственной волей. То же самое справедливо для всей экранной действительности. Будучи раз зафиксирована, она уже не может меняться. За создание фильма мы платим дорогой ценой — ценой отказа от случайности, этого неотъемлемого элемента реальной жизни.

Глаза Филиппа непримиримо засверкали.

— Слушай, папа, не морочь мне голову! — заявил он непочтительно (в спорах такие вольности ему дозволялись). — Объясни лучше по-человечески, почему не предоставить Игнасио свободу.

Лемхович вздохнул. Значит, и этим вечером ему не удастся поработать. Статья снова останется недописанной, а ему, хоть в редакции уже сердились, придется вести с сыном спор на совершенно бессмысленную тему.

В тот миг он и предположить не мог, что через каких-нибудь пять лет именно эта тема принесет ему Нобелевскую премию.

Сидя в телестудии, Лемхович вспоминал тот далекий вечер и собственную растерянность перед лицом мальчишечьего упрямства. Вспоминал, как долго крутился в постели, напрасно стараясь победить бессонницу. Где-то к полуночи он осторожно, чтобы не разбудить Марту, встал и поднялся на чердак, принялся рыться в старых журналах. Он точно помнил, что о чем-то подобном читал. Искомое действительно обнаружилось — утонувший в пыли пожелтевший номер «Журналь де ль'электронисьен» за 2003 год со статьей Шарля Терлье.

— На следующий день я приступил к самым общим вычислениям, — продолжал свой рассказ профессор. — Прикинул, какой объем памяти необходим компьютеру, чтобы разыграть историю Игнасио. Получались чудовищные цифры, я готов был все бросить. Но понимал, что идея стоящая. Если мое начинание удастся, мир обретет новое искусство — автономный телевизор, способный до бесконечности разыгрывать любую заданную нами историю. Кажется, название «видеон» именно тогда и пришло мне в голову. Не очень-то удачное, но, как видите, прижилось…

Научный сотрудник откашлялся.

— Вы говорили о трудностях, я вполне могу их себе представить. И как же вам все-таки удалось их преодолеть?

— Видите ли, на первом этапе работы я руководствовался простейшей принципиальной схемой будущего аппарата. Сейчас я вам ее набросаю…

Достав из кармана листок, он изобразил следующее:

Одна из камер заглядывала профессору через плечо, передавая схему на экраны мониторов.

— Ага, — понимающе закивал научный сотрудник. — Эта схема и сейчас применяется.

— Да, она чересчур проста, чтобы претерпеть изменения, хотя в один прекрасный день, наверное, произойдет и это. Вопрос, однако, состоял в том, как реализовать идею на практике. Я тогда работал в одной экспериментальной лаборатории. Руководство института предложением заинтересовалось, дало мне, так сказать, зеленую улицу. Как раз к тому времени была закончена разработка новой долговременной памяти для универсальных ЭВМ космических станций. С огромным трудом нам удалось добыть один из первых экземпляров. Мы решили, что теперь-то у нас все пойдет как по маслу. На самом же деле проблемы только начинались.

Лемховичу вспомнился тот наивный энтузиазм, с которым он набросился на работу. Он тогда всерьез верил, что проект будет готов максимум за шесть месяцев. А в действительности прошло более двух лет, прежде чем в лаборатории появился первый видеон: сооружение величиной с гардероб с маленьким экранчиком на передней стенке. По сравнению с нынешними своими элегантными правнуками он был настоящим чудовищем — как и любой прототип. Но Лемхович любил эту старую примитивную машину, ведь именно она дала жизнь его Игнасио!

— Да, забыл сказать! — осенило профессора. — Для своей разработки мы выбрали именно фильм «Жизнь Игнасио». В память модели ввели уйму сведений по истории и географии Кубы, о физическом облике и характерах действующих лиц и так далее. В качестве первоначальной ситуации мы остановились как раз на той сцене, когда беглый раб добирается до хижины Игнасио. Схема подсказывает (тут он указал на нее пальцем), что ситуация проходит через логический фильтр, после чего преобразователь подает ее на экран. Сразу же после этого в действие вступает генератор случайностей. Во многих отношениях он точь-в-точь, как человеческая фантазия: по законам вероятностей извлекает из памяти произвольную информацию и сочетает ее с возникшей ситуацией. Если фильтр ее пропускает — она появляется на экране. Если же отбрасывает, генератор подбирает новую. Все происходит за доли секунды, зритель отчета себе в этом не отдает. Так и складывается подлинное, уникальное, непредсказуемое действие.

Немного помолчав, Лемхович тихо добавил:

— Вот что такое, по сути, видеон.

6

Игнасио сидел на пороге хижины, изо всех сил стараясь удержать на лице маску безучастия. Ни жеста, ни гримасы — только уголок рта чуть подрагивал, но четверо солдат интересовались совершенно другим. Под руководством сержанта они рылись в скудных пожитках, перевернули даже старый топчан, растрепали соломенный тюфяк и теперь в растерянности озирались. В крошечной хижине просто некуда было спрятать человека.

— Наверняка он где-то здесь! — в ярости орал низкорослый толстяк-сержант. — Не мог же он испариться, черт вас дери!

— А если он вообще здесь не появлялся, сеньор сержант? — робко отозвался один из солдат. — Сами видите, никого тут нет.

Резко обернувшись, сержант подпрыгнул и что было сил влепил солдату затрещину. Половицы застонали под его тяжестью, раздался треск. Прогнившие доски не выдержали тяжести бравого вояки и тот провалился по пояс, ногами угодив во что-то мягкое.

В тесном и мрачном пространстве под полом хижины ничком лежал оцепеневший от страха раб. Его лицо посерело. Стараясь выбраться, сержант, топтался у него на спине и беспомощно скреб скрюченными пальцами по доскам пола; солдаты с трудом сдерживали улыбки, наблюдая за тем, как яростно вращает глазами их грозный начальник. Бросив через плечо безразличный взгляд, Игнасио снова уставился в небо. На миг в траве показалась змея, покачала из стороны в сторону плоской головкой и уползла прочь.

Наконец солдаты вызволили сержанта из ловушки. Стряхнув щепки и пыль с мундира, он попытался заглянуть в открывшуюся под полом нору, но тут же отказался от этого намерения и подчеркнуто широким шагом вышел наружу. Походя он толкнул Игнасио, хотя места было предостаточно.

— Смотри у меня, мерзавец! Не дай бог окажется, что ты спрятал проклятого негра! Под землей разыщу, и полыхать тебе тогда вместе с этой жалкой хибаркой!

Приостановившись, сержант задумался, в каком направлении продолжить поиски. Потом отвернулся от Игнасио и повел свое воинство в заросли кустарника.

Вздох облегчения, испущенный Игнасио, слился с восторженными возгласами сгрудившихся перед видеоном мужчин. Кто-то побежал к холодильнику, куда заранее поставил шампанское, другие подхватили Лемховича и принялись качать. Специально приглашенный на первое испытание Филипп подпрыгивал рядом и хриплым от волнения голосом кричал:

— Я же говорил, папа, я же говорил! Вот видишь, мы освободили Игнасио!

И было все это восемнадцать лет тому назад…

Лемхович нехотя освободился от власти прошлого и повернулся к научному сотруднику, который как раз задавал вопрос:

— Сколько времени продолжилась история, которую синтезировал этот самый первый видеон?

Старик невольно улыбнулся, потом представил себе Марту, встревоженно вперившую взгляд в экран ветхого металлического шкафа. Улыбка сошла с его лица.

— Дело в том, что история все еще продолжается. Видеон этот я сохранил и держу дома, хоть он и занимает немало места. Игнасио стал чуть ли не членом нашей семьи… вы ведь знаете, как привязываются порой люди к героям видеона. Игнасио очень постарел, почти два года просидел в тюрьме в Гаване, теперь главный герой — его сын Хуан…

Он рассказывал, а перед мысленным взором снова возникло седобородое лицо Игнасио. В памяти всплыли долгие одинокие вечера в гостиной. Он ждал звонка возмужавшего Филиппа, а на экране видеона Игнасио так же попусту надеялся на весточку от Хуана. Экранный персонаж и его создатель как бы слились воедино, их судьбы тесно переплетались целых восемнадцать лет. Как описать ту близость, то тепло, которые ощущал он, следя за перипетиями жизни Игнасио? Лемхович вздохнул. Нет, лучше уж держаться академически бесстрастно. И он воспользовался вопросом социолога:

— И как же вы развили свой первоначальный успех? Чудесно. На эту тему он мог говорить часами.

— По-настоящему поработать пришлось только в первые два года. Потом… Потом успех стал очевидным, о Лемховиче затрубили во всем мире, и я превратился в нечто вроде священной коровы… Началась жизнь на колесах. Встречи, симпозиумы, конгрессы… Работа продолжалась без меня — во многих странах. Видеоны и программы для них стали выпускать массово. Знаете сами, как все сейчас просто: выбираете героя, завязку сюжета и покупаете соответствующий программный блок величиной с пачку сигарет. Достаточно подключить его к видеону, и герой появляется среди вас, живет рядом с вами месяц за месяцем, год за годом. В соседней квартире могут пользоваться той же программой, но генератор случайностей гарантирует вашему герою судьбу совершенно уникальную… Простите, я увлекся. Эти подробности известны каждому.

— Мой видеон запрограммирован на кроманьонца Рама, — сообщил школьник. — И вот я иногда думаю: а что, если в программу вкрадется ошибка? Допустим, в небе над ним появится реактивный самолет, случайно затесавшийся в программу.

Уголком глаза профессор заметил, что ведущий зашевелился, готовясь вступить в беседу, и поспешил его опередить. Обращаясь к научному сотруднику, попросил:

— Коллега, вы не могли бы ответить на этот вопрос?

— Подобная ошибка почти исключается, — уверенно заявил низенький близорукий мужчина. — Если же ее все-таки допустят и если генератор случайностей остановится именно на этой информации, то ее отбросит логический фильтр. Если же невероятное все же произойдет, если ошибочная информация доберется до экрана, в действие вступит обратная связь логического фильтра. Образно говоря, если в небе над кроманьонцем Рамом все же появится реактивный самолет, то по прошествию секунды система превратит его во что-нибудь более подходящее для той эпохи — в облако, в орла, в молнию…

— У меня есть еще вопрос, — не сдавался паренек. — Почему видеоны выпускаются только с питанием от сети?

Лемхович расхохотался. Он помнил, какого труда стоило прогнать Филиппа от экрана, на котором развивалось первое в мире видеонное действо: судьба Игнасио. Да и он сам прошел через стадию почти болезненной привязанности, неудержимого интереса к видеону. В те времена ему случалось и больным прикинуться, лишь бы остаться дома и ничего из приключений любимого героя не упустить.

— Просто потому, что так надо, — с улыбкой ответил он. — Насколько мне известно, работы по созданию видеона с автономным питанием ведутся сейчас ускоренными темпами… сам я, правда, за старые модели. Ну, скажите, на что это будет похоже, если мы примемся таскать с собой видеоны и в транспорте, и во время загородной прогулки?

Паренек сострил забавную гримасу. Ясно, что именно о такой возможности он и мечтал.

Уже несколько минут писатель при каждой паузе собирался что-то спросить, но всякий раз от своего намерения отказывался. И вот он, наконец, решился.

— Профессор Лемхович, меня всегда волновала тема ответственности творческой личности. Скажите, пожалуйста, задумывались ли вы о последствиях, приступая к созданию видеона?

Этот вопрос ему задавали столько раз, что размышлять над ответом не было никакой надобности.

— Вначале не задумывался. Полагаю, как и любой, кто приступает к творческому акту. Создание чего-то нового — переживание чересчур увлекательное, оно просто-напросто затмевает все остальные чувства. Но на протяжение тех двух лет, что мы шли к созданию прототипа, у меня было предостаточно времени, чтобы задуматься о том, что принесет людям новое искусство. И я решил, что пользу.

— Вы и сейчас придерживаетесь этого мнения? — настаивал на своем писатель.

— Да. Но среди нас присутствует социолог. Думается, он лучше меня смог бы прокомментировать роль видеона в современном обществе.

Лемхович откинулся на спинку кресла и вдруг спросил самого себя: а не пытаешься ли ты, братец, переложить ответственность на чужие плечи?

7

— Профессор Лемхович прав. Видеон оказался полезным средством развлечения, — начал социолог. — Ему нашлось место среди занятий, которым человек посвящает свое свободное время. Только и всего. В прошлом, когда развился так называемый «видеонный бум», на Западе раздавались голоса, предрекавшие кошмарное время, когда человек станет делить все свое время между работой и видеоном. Реальность оказалась куда менее страшной.

— И все же, небывалая популярность видеона порождает опасения, что это новое искусство может вытеснить все остальные! — возразил писатель.

— В области искусств я не специалист, поэтому говорить буду как обыкновенный человек, — вмешался Лемхович. — Если помните, после появления видеона многие предрекали конец телевидения. Но мы ведь встречаемся здесь, в телестудии, а не на улице, так ведь?

— К счастью — да! — поспешил вставить реплику ведущий.

Лемхович запальчиво заявил:

— Я вот как считаю: видеон, конечно, может поспорить с фантазией, скажем, писателя. Но проигрывает ли при этом писатель? Отнюдь. Лично мне (а раз так, то, не сомневаюсь, и многим другим) книга часто доставляет гораздо больше удовольствия, чем видеон. Вероятно, это объясняется тем, что печатное слово делает человека сопричастным автору, заставляет его, используя собственную фантазию, доразвивать невысказанное. Может быть, видеоника окажет влияние и на литературу, не знаю. Скажем, приведет к тому, что меньше станет «описательных» романов, вырастет доля литературы, посвященной проблемам человеческого духа. Но ведь именно это всегда было главной задачей писателя, не так ли?

Писатель неохотно кивнул.

— А как вы оцениваете необычайные формы видеонных программ, которые стали появляться в последнее время? — спросил социолог.

Лемхович пожал плечами.

— Подобно любому новому искусству, видеон неизбежно проходит через этап экспериментов и творческих поисков. Делаются попытки создать абстрактный видеон: это непрерывная игра света и тени, красок, линий и пятен, основанная на случайных сочетаниях. Несколько раз мне доводилось видеть подобное зрелище. Красиво… но меня лично довольно быстро утомляет. Может быть, у этого типа видеона есть будущее в качестве предмета интерьера. Что-то вроде вечно меняющейся абстрактной картины. Предсказывать, однако, не берусь…

Лемхович умолк и незаметно повернул руку, чтобы взглянуть на часы. Беседа начинала его утомлять. Даже поединок с ведущим перестал увлекать, ему теперь казалось, что глупо было отыгрываться именно на этом журналисте за свою неприязнь ко всему цеху.

— Говорят, на Западе видеонные зрелища совсем не такие, как у нас, — неуверенно проговорил строитель.

— По собственному опыту могу сказать, что особой разницы не вижу, — возразил Лемхович. — Все то же самое: активные герои, непредсказуемое развитие сюжета…

В сущности, до него тоже доходили отзвуки современных мифов о необычайных видеонах. Например, легенды о неких миллионерах, заказывавших специальные программы, в которых те, кого они ненавидят, проходят через все муки ада. Верить или нет этим слухам? Создание специальных программ в принципе не представляет трудности, лишь бы нашелся кто-то, готовый за них платить. Однако уж больно это по-детски, прямо слабоумие какое-то.

Ходили и другие слухи, совершенно уж невероятные. «Осведомленные» источники утверждали, что в ряде стран с диктаторскими режимами моделировали с помощью сверхмощных видеонов возможные варианты поведения политических противников. Лемхович не раз выступал опровержением самой возможности подобного применения своего изобретения. Чтобы предвидеть реакции конкретного лица, надо полностью скопировать его характер, однако подобная задача все еще была не по силам даже самым передовым психофизиологическим лабораториям.

— Не будем обходить молчанием общеизвестное, — продолжал профессор. — На Западе массово производятся программы, насыщенные сексом и насилием. Да, тут можно сказать, что у «литераторов», подвизающихся в подобном жанре, уплывает кусок хлеба. Согласитесь, однако, что в данном случае и речи быть не может о творчестве, так что конфликт между видеоникой и другими искусствами здесь ни при чем… Случалось мне видеть также образцы видеонной порнографии. Да, они выходят за рамки вообразимого и именно поэтому на нормального человека оказывают скорее отталкивающее, чем интригующее воздействие.

8

Вот он, тот самый момент. Давая бесчисленные интервью, Адам Лемхович приобрел безошибочное чутье, позволявшее предугадывать момент, когда непременно будет задан тот самый — важнейший — вопрос, на который он даже самому себе не сумел пока ответить. И действительно, нервно ломая пальцы, заговорила чертежница:

— Знаете ли, профессор Лемхович, мне иногда кажется, будто герои в моем видеоне живые. Тогда приходит какое-то неясное чувство стыда, словно подлость совершила… Они страдают, борются, веселятся, а я за ними как бы подсматриваю… сквозь замочную скважину…

Лемхович снова испустил вздох. Да, это совестливая молодая женщина была права. Но он-то что мог ей ответить? Поделиться собственными волнениями по поводу судьбы Игнасио? Поведать о вчерашнем разговоре с Мартой? Или описать свою сокровенную тревогу, преследовавшее его кошмарное видение: мир, наполовину населенный людьми, а наполовину — их призрачными любимцами?.. Да нет, какой смысл.

— Что вы, что вы, не волнуйтесь понапрасну, — заявил он с фальшивой уверенностью, стараясь придать ей как можно большую убедительность. — У вас нет никаких оснований стыдиться. Когда речь идет о видеоне, это чувство не более уместно, чем в случаях с кино или театром.

— И все-таки… — чертежница явно не была до конца убеждена.

— Хорошо, — поспешно перебил ее Лемхович, — постараюсь предоставить вам доказательства. Тут мы немало говорили о долговременной памяти и ее роли в создании видеонного действия. Помните, мы подчеркивали, какое огромное количество информации обо всей обстановке, где оно развивается, должна содержать память? На характеры действующих лиц остается менее четверти ее возможностей. Верьте слову, чтобы создать подлинную видеонную личность, объем долговременной памяти пришлось бы увеличить примерно на два порядка, то есть в несколько сот раз. Но и тогда нельзя быть уверенным в результате. Впрочем, насколько мне известно, нигде пока не пытались создать видеон с такой памятью — и в ближайшие десять лет вряд ли попытаются.

Произнося свою тираду, Лемхович внимательно следил за лицом молодой женщины и видел, как она постепенно успокаивалась. Он знал, что обманывает и ее, и себя. В один прекрасный день за добровольное заблуждение придется расплачиваться, ведь закрывать глаза на надвигающуюся проблему значило усугублять ее тяжесть в будущем.

И тут Лемховича мороз подрал по коже. Низкорослый научный сотрудник еще говорил на незнакомом языке, а сердце уже екнуло от мрачного предчувствия. Затем в наушнике раздался голос переводчицы:

— А вот и ошибаетесь, уважаемый профессор. Всего несколько дней тому назад в нашем Национальном исследовательском центре состоялся как раз подобный эксперимент.

Долгие годы он был уверен, что именно так все и произойдет: весть свалится на него неожиданно, в случайной беседе. Сообщение действительно застало его врасплох, опасения, превратившись в реальность, выбили из колеи. От волнения профессор принялся вертеться то в сторону собеседника, то в сторону камер, роняя полубессвязные, торопливые слова:

— Что?!.. Прошу прощения. Примите мои поздравления, коллега! Как вам удалось добиться нужного объема памяти?.. О, еще раз прошу прощения. Зрителям разговор двух специалистов будет скучен, так что лучше мне посетить ваш Центр после окончания передачи. Позвольте задать лишь один вопрос: эксперимент завершился успешно?

Ведущий ничего не мог понять. Только чувствовал, что наконец-то Лемховича приперли к стенке. Невзрачный сотрудник Центра и он как бы поменялись ролями: знаменитый изобретатель слушал, всячески высказывая нетерпение, чуть ли не подскакивая в кресле, а скромный ученый неспешно вещал академическим тоном:

— К сожалению, ни да, ни нет. Основой сюжета мы выбрали стандартную научно-фантастическую программу «Грэм Троол, галактический разведчик». Примерно полтора года работали над обогащением образа, вводили в память дополнительные подробности. Несколько дней тому назад решили, что программа окончательно готова, и включили видеон. Сначала все шло хорошо. Потом возникли самовозбуждающиеся колебания, логический фильтр прервал действие. Мы снова включили аппарат — и снова все выглядело нормально. Мне до тех пор не доводилось видеть более качественной реализации видеонной программы. Но через несколько часов помехи возникли снова, причем логическому фильтру не удалось помешать росту амплитуды колебаний. В результате система оказалась под перегрузкой, начала показывать бессмыслицы… и, когда мы уже собрались выключить ее на более долгое время, основные блоки разрушились. Мы в полном недоумении: чем объяснить неуспех? Один из коллег даже высказал «безумную» идею, будто видеонный образ Грэма Троола вышел из повиновения своим создателям…

Лемхович постепенно приходил в себя. «В этот раз их постиг неуспех, — подумал он. — А в следующих? Восемнадцать лет тому назад джинн был выпущен из бутылки, загнать его обратно уже никому не по силам».

— Спасибо за разъяснения, — утомленно произнес он. — Вижу, вы всерьез взялись за дело, так что скоро наверняка сможете стабилизировать систему. До тех пор у нашей собеседницы нет никаких оснований для беспокойства.

И вдруг в наушниках раздался чей-то крик, перекрывший голос переводчицы:

— Стоп! Немедленно прервите передачу! Не видите, что ли, что тут делается?! Выключайте! Какой идиот скоммутировал видеонную программу на студийные камеры?

Собравшиеся «за круглым столом» гости в изумлении озирались. По-настоящему быстрой реакцией обладал, оказывается, только ведущий. С профессиональной улыбкой он повернулся в сторону одной из камер:

— Позвольте мне, дорогие телезрители, от вашего имени поблагодарить профессора Лемховича за интересную беседу. А теперь — эстрадная программа. Передача из Будапешта.

Они пришли к финалу.