Августа Титова Многоколенчатый

* * *

В подъезде Даша встречает священника в рясе – большого и степенного, с крестом на животе, сумкой и каким-то божественным прибамбасом в руках. Он пахнет ладаном и одеколоном, спускается по лестнице к выходу, а следом семенит старуха. Она что-то говорит – он что-то отвечает, но Даша никак не может разобрать слова, будто язык, на котором они говорят, только притворяется русским.

Поп большой, и Даша, пропуская его, отступает к почтовым ящикам, где курит невзрачный мужик в трениках и толстовке.

– Бабуля, за что? – спрашивает мужик с укором. – За какие такие прегрешения вы решили меня выгнать? Я же плачу арендную плату.

– Молчи! – Бабка в сердцах машет на мужика рукой. – Дурака кусок.

Она выходит вслед за попом на улицу, и мужик говорит:

– Анна Андреевна. Я у нее комнату снимаю. Решила освятить квартиру, чтобы изгнать диавола.

– Тут живет дьявол? – спрашивает Даша.

– Тут под нами живут чурки в резиновой квартире. На первом. Но теперь-то они съедут. Если благодать туда дойдет. Но, я думаю, просочится.

В его голосе слышится скорее обида, чем злость или презрение.

– Я Витя, – говорит он. – Живу на втором. Анна Андреевна нацарапала на двери огромный крест. Увидишь крест – знай, тут живу я, Витя.

– А я никто, – отвечает Даша. – Я здесь не живу.

Даша не живет в этом панельном сером доме уже почти четыре месяца, с перерывами на выходные и еще на те дни, когда квартира нужна хозяину. В Москве он бывает редко и пускает жить командированных сотрудников своей фирмы. Здесь три комнаты и пять спальных мест.

Сейчас в квартире вместе с ней проживают два мужика, но завтра они оба уедут обратно в Питер, и она останется одна. Они бесполезны. Даша не знает, зачем их наняли, а они считают Дашу сукой.

Один из них по кличке Врунгель обладает даром испоганить файл, только открыв его. От его кликов, от его идиотских рук слетает форматирование, а иногда пропадают целые страницы и куски текста, поэтому теперь Даша присылает ему документы с запретом редактирования. Потому и сука. Ну и еще она сказала, что ему нельзя доверить даже шлагбаум на парковке поднимать.

На второго по прозвищу Сладенький Даша тоже однажды наорала. Его щеки порозовели, а глаза возбужденно заблестели от удовольствия, и больше Даша никогда так не делала.

На часах без четверти девять. Сорок минут назад она закончила рабочий день и по пути домой купила им по бутылке пива, чтобы замириться.

В коридоре ее встречает гора тапок «РЖД». Врунгель спит в кресле перед телевизором и храпит. Он ушел в шесть, но до сих пор не переодел костюм, только галстук развязал. По возвращении домой он, скорее всего, хлопнул рюмку, и его сразу развезло, как бывает с пьющими. Рубашки и носки он меняет редко. Даша смотрит на него и думает, что Врунгель – это единорог наоборот, мифологическое существо. Мужчина, который, не сняв пиджак и не помыв руки, храпит после работы перед теликом в грязных носках, – это миф из истории Средневековья. В наши дни такого просто не бывает.

– Я тебе пиво купила.

Врунгель вздрагивает в кресле.

– Я такое пиво не пью, – хмуро отвечает он и снова отключается.

Сладенький хотя бы говорит спасибо. Он всегда говорит спасибо. За пиво. За кофе. За тумаки.

Даша идет в душ, а потом в свою комнату возле кухни, увешанную хозяйскими брюками. Очень хочется спать. Очень хочется, но не получается спать уже почти четыре месяца.

* * *

Утром пятницы в квартиру ломятся. Крутят замок, дергают ручку. Дубасят в дверь, закрытую изнутри на хлипкую щеколду.

Она лежит на полу незнакомого чужого дома, обложившись матрасами, а по безлюдной красной пустыне за окнами бесшумно рыщет чернильно-черный смерч. Он поднимает тучи пыли к небу, раскаленному добела, и грозит смять картонные стены. Мутные стекла жалобно дребезжат. Свет слепит.

Вздрогнув, она резко садится.

Ломятся. Дверь ходуном.

Даша бросается на кухню. Еще не рассвело, фонарь на улице не горит, она не помнит, где здесь выключатель. Вот рюмки, пепельница, сахар. Все липкое на ощупь, провоняло табаком.

С тупым ножом и чьей-то бутылкой из-под «Чиваса» она выскакивает в коридор и спотыкается о тапки.

– Менты уже едут! – орет Даша. – Вали, а то убью! Убью!!!

На лестнице становится тихо.

– Дашуня… – вкрадчивый голос из-за двери. – Ты, что ли? Это Стас. Че-то Лера ключи нам дала, а про тебя не сказала… забыла, наверное. Мы думали, замок заело. А здесь ты. Открой! Нам бы с поезда умыться…

Секретарша часто забывает о Даше. Забывает найти ей жилье или взять обратный билет на пятницу, чтобы Даша могла повидать родителей. Сегодня как раз такая пятница.

Даша относит нож и бутылку обратно на кухню и возвращается к двери. Они смущенно входят, их пятеро. Снимают ботинки, включают свет, разбредаются по квартире. Один запирается в ванной и там харкает в раковину надсадно, как трактор, который никак не может завестись. Потом они собираются на кухне вокруг маленького стола под липкой прожженной клеенкой, заваривают кофе и тихо говорят о работе, а она лежит в комнате лицом к стене и дрожит от холода под толстой зимней пижамой.

Надо вставать, вставать и идти работать над общероссийской системой государственного электронного документооборота, черпать ложкой океан.

Каждое воскресенье Даша бежит на полуночный экспресс. Путь ей преграждают поддатые девки с цветными волосами, которые протягивают шляпы и просят помочь уличным музыкантам. Даша ненавидит уличных музыкантов и знает, что ненависть к этим наглым, бездарным, ленивым тварям не отступит, даже когда закончится проект. Это навсегда.

Каждый понедельник она натягивает колготки и костюм в туалете поезда, шатаясь от стены к стене и стараясь не вляпаться в мочу. На выходе ее встречают осуждающие глаза ждущих в очереди.

Рабочий день длится от двенадцати до пятнадцати часов. Задача необъятна и бессмысленна. Даша подолгу спорит с тремя огромными чиновницами, доказывая, что работа выполнена с должным качеством, хотя это не так, потому что выполнить ее с должным качеством невозможно ни в какой срок никакими силами. Сама она превращается в такую же бочку. Зарплату положили вдвое лучше прежней, но Даша точно прожирает минимум треть и ширится на глазах. В другие дни она безвылазно сидит в отеле или в этой квартире, устраняя замечания к отчетной документации. Даша ни с кем не встречается, не говорит ни с друзьями, ни с родителями, ничего не читает и не смотрит, не строит планов, не ходит в магазин. Задачи, поручения и замечания исчезают из памяти почти сразу, как были произнесены. Но даже без памяти, без мирного сна, с заплывшими мозгами, она гораздо лучше справляется, чем Врунгель, а значит, нужно хотя бы работать. Нужно оправдывать свое существование, зарабатывать деньги. Если сразу не получается, то прежде, чем подумать мысль, нужно себя уговорить. Или заставить.

Мужики моют чашки и тихо уходят, закрыв дверь своим ключом.

Даша переворачивается на спину и смотрит на хозяйские брюки, аккуратно висящие на ручке шкафа и спинке стула. Всюду брюки. Костюмные, камуфляжные, джинсовые. Шортики.

Хрипят, дрожат старые трубы. В ванной раздается отчетливый хруст. Он спускается сверху, идет вдоль стены и смещается вправо.

Даша с трудом поднимается с постели. В мутном зеркале отражается пучок старых зубных щеток и ее помятое лицо в обрамлении жидких светлых волос.

Забыла снять на ночь золотое кольцо. Оно врезалось в отекший палец, и тот стал похож на сардельку. С помощью мыла Даше удается стащить кольцо, чтобы тут же уронить его в раковину и потерять в черном отверстии слива. Хочется скулить. Пищать, подвывать и зажмуривать сухие, облысевшие от авитаминоза глаза, пытаясь выдавить слезу. Ее лицо собирается в одну точку, сморщивается, как сухофрукт.

Кольцо вылетает из слива, звякает о фарфор и соскальзывает обратно. Даша не двигается. Через несколько секунд кольцо вылетает снова. На третий раз Даша успевает накрыть его ладонью. Из трубы пахнет болотом, хруст катится вниз.

Даша заглядывает в сливное отверстие, потом светит туда фонарем на телефоне, но разглядеть удается только покрытую слизью стенку трубы и несколько волосин. Видно сантиметров на пять-семь максимум.

После в тот день она работает, работает и работает, переходя от одного окна, глядящего в бетонную стену, к другому и делая ошибку за ошибкой. Подсистема планирования бюджетных ассигнований на уровне Федерации и на примере Республики Коми. В эксельке с первичным описанием процессов планирования количество строк уже перевалило за восемьсот, и еще там четырнадцать столбцов. Мозги словно посыпали песком, чтобы мысли с трудом ползли по нейронам, скрипя и обдирая половину смысла об острые песчинки.

В какой-то момент, часов около шести вечера, на нее накатывает. Это ощущается примерно за час, вроде приступа, но предотвратить это или подготовиться нельзя. Даша называет это «шквал». Даже неясно, с чем сравнить отчаяние и горе такой силы, с чем сопоставить. Из реальных причин – потеря ребенка, может быть. Что-то космическое, запредельное, непозволительное, несовместимое с жизнью. В Дашином случае – напрочь беспричинное, налетающее как смерч, на ровном месте. Сделать ничего невозможно – глаза вылезают из орбит. Она идет в ванную, садится на пол, скрючивается и до упора открывает рот в беззвучном вопле. Каждая мышца напряжена в попытке вытолкнуть это чувство, слезы выступают только от напряжения. Удается хватить воздуха – и по новой. Можно опустить раззявленный рот на край ванны или раковины, их прохлада и стук зубов о фаянс чуть-чуть отрезвляют. Шквал длится минут сорок-пятьдесят и проходит так же резко, как начался. Идешь после него, охая и немного враскоряку, будто родила огромного, не желающего вылезать невидимку, а лицо – словно пила весь вечер и блевала всю ночь. Красное, опухшее, с узкими воспаленными глазами и одутловатыми веками.

– Дашенька, но ведь надо что-то делать, – сказала мама, когда однажды «шквал» накрыл Дашу в доме родителей. Она не могла ничего услышать – Даша заперлась в туалете и не издала ни звука. Но лицо…

– Только не говори, что я ничего не делаю. – Даша притворилась, что не поняла. – Работаю с утра до ночи.

Спустя час после шквала Даша выходит на улицу, бредет по лужам до забегаловки, где узбечка подает салат, стейк, картошку фри, десерт, кофе, и все это Даша ест, ест и ест до тех пор, пока влезает. Ощущение вкуса слабое, исходящее из пыльного угла мозга, похожее на знакомый, но чуть слышный голос издалека. Кажется, что скорее знаешь, какой должен быть вкус, чем чувствуешь его, и кладешь в рот следующий кусок в надежде, что с ним все вернется на свои места.

У подъезда темень. Когда Даша вынимает ключи, из кармана выпадает комок черных наушников-ракушек. Подсвечивая телефоном, она безнадежно шарит глазами по асфальту и грязным стаявшим сугробам.

– Закладку ищешь? – доносится из темноты.

Вспыхивает и тлеет сигарета. Витя курит у подъезда. Наверное, Витя. Из квартиры с большим крестом на двери. До него метров шесть, не меньше, – плохо видно.

– Наушники потеряла.

– Да вон они. – Витя затягивается. – Шаг вправо.

Даша делает шаг.

– Еще шаг вправо.

Даша шагает.

– Прямо под ногами у тебя.

Луч фонаря выхватывает наушники из темноты. Даша поднимает их и думает, как давно ими не пользовалась. Как надоела, как бесит вся музыка. И шорох шин, и шум города. И тишина.

* * *

Утром субботы в квартиру опять ломятся. Крутят замок, дергают ручку. Дубасят в дверь, закрытую изнутри на хлипкую щеколду.

Она гуляет с президентом Путиным по берегу океана, потом они круто заворачивают и оказываются у валуна на самом краю апокалиптического шторма. Смерч поднимает к черному сверкающему небу кипящие волны, и те стеной идут на пустой песчаный берег гнойно-желтого цвета. На Путине бежевый джемпер в косичку. Он смотрит на Дашу и говорит тихо, но отчетливо: «Посмотрите, что вы сделали с артисткой».

Вздрогнув, она просыпается в темноте.

Ломятся. Дверь ходуном.

Даша снова бежит за ножом.

На сей раз – домработница. Оказывается, приходит раз в неделю убирать холостяцкую берлогу. Ей тоже не сказали, что здесь кто-то живет. И Даше не сказали, что есть домработница. Та принимается гладить стираное постельное белье и раскладывать по полкам в большой комнате.

Даша идет в душ. Стоя в ванне, она переворачивает на ладонь банку жидкого сахарного скраба с запахом банана. Этот запах она чувствует хорошо, в отличие от других. Он такой жирный, такой химический, такой ярко-желтый посреди вязкой серой полумглы. Она подливает еще скраба на ладонь – и огромная пахучая капля падает в слив. Даша подносит ладонь к лицу и жадно вдыхает банановую отдушку.

Под ванной хрустит. Из трубы доносится звук, похожий на чавканье. Даша смотрит вниз, где в клубах пара уже теряются ее ноги и копится вода. Всего лишь засор. Она наспех размазывает по телу скраб и тут же смывает. В трубе продолжает чавкать. С удовольствием, с аппетитом – кажется, даже сахар скрипит на зубах. Еще бы, он такой вкусный, этот скраб.

Даша перекрывает кран и вылезает. Вода потихоньку уходит, пахнет бананом. Она накидывает халат, дергает щеколду и приоткрывает дверь в коридор, чтобы пар вышел, потом берется за края раковины и зависает. Мозги буксуют. Она неподвижно стоит на месте с приоткрытым ртом, с трудом моргая через раз, дыша через раз и не издавая ни звука. Нет сил двинуться, нет сил одеться. Последние капли исчезают в сливе, трубы ревут и затихают. Запотевшее зеркало постепенно проясняется.

В этой «проталине» Даша видит, как из-за бортика ванны за ее спиной вылезает мясистый червь. Шириной он два-три пальца и цветом напоминает синяк. Его сизое тело, разделенное пополам пульсирующим сосудом, вытягивается, пока не поднимается на полметра над краем. Ни глаз, ни других щелей на тупой морде. Он замирает, затем дергается к углу, где стоит косметика. Тыкается в крышку шампуня, бальзама, геля для душа, пока наконец не находит банановый скраб.

Когда он обвивает банку тугим кольцом, Даша издает вместо крика хриплый сдавленный возглас. Кольцо немедленно разжимается, скраб падает на дно, а червь исчезает в сливе.

Выброс адреналина выводит Дашу из оцепенения. Она медленно подходит к ванне и изучает поверхность сантиметр за сантиметром, но не находит ничего, кроме капли подозрительной прозрачной слизи у самого слива.

– Що таке? – кричит из комнаты домработница.

– Ничего, – сипло отвечает Даша.

Бананом больше не пахнет – пахнет гнилью.

* * *

На воскресенье и понедельник квартира нужна хозяину всех этих брюк. Даша могла пробыть здесь до вечера, но ушла сразу же после встречи с червем, оставив часть своих вещей и с тревогой думая, что предстоит вернуться. Она бродила по городу с рюкзаком, потом заселилась в подобранную секретаршей трехзвездочную гостиницу в центре – убогое жилище стоимостью восемь тысяч рублей в сутки. По крайней мере, здесь тихо в трубах.

Она выныривает из компьютера только в два часа ночи и спускается в пустой круглосуточный ресторан на первом этаже. Алкоголь давно вызывает жуткие отходняки, на которые нет ни сил, ни времени, поэтому Даша капли в рот не берет, зато собирается по обыкновению обожраться.

На столах стоят аквариумы размером с чашку, в каждом из которых без движения сидит цветная рыбка. Рыбка живая, иногда открывает рот в беззвучной мольбе о помощи. По крайней мере та, что на Дашином столе. Даша пытается не смотреть, но очень скоро ей начинает хотеться блевать.

– Почему вы так содержите этих рыб? – спрашивает она, подойдя к бару.

– В смысле? – отвечает татуированный бармен с пирсингом в носу. – Как «так»?

– Эти аквариумы слишком маленькие. Вы не видите, что рыбы не могут в них двигаться? Они вообще живые?

– А вы что, из «Гринписа»?

«Ебанутая жируха», – читается на его лице.

«Вот бы тебя убить, – думает Даша. – Воткнуть вилку в горло и смотреть вместе с рыбами, как ты пускаешь пузыри».

– Рыбы мучаются. Это как запереть вас в камере, где можно только сидеть и стоять. И вы предлагаете здесь есть?

Единственный посетитель – пьяный армянин в лакированных ботинках, дремавший за стойкой, – пробуждается и глядит на них, нахмурив кустистые брови. В глазах его плескается полное непонимание.

– У нас ни одна рыба еще не умерла.

«Сдохни, сдохни, сдохни».

Смотреть, как его четвертуют, было бы проще, чем смотреть на рыб.

– У вас есть куда об этом написать? Сайт, почта. Что читает ваше руководство?

– Наше руководство читает книгу отзывов и предложений.

– Точно?

– Железно.

– Давайте сюда эту книгу. И ручку.

«Я пришла в ресторан и вижу, что в крошечных аквариумах без движения, кислорода, водорослей и прочего сидят рыбы. Они могут только вращаться вокруг своей оси. Некоторые выглядят не совсем живыми, даже если еще не всплыли вверх брюхом. Это жестоко. Рыбы должны плавать. Это как запереть человека в одиночной камере, где он может только стоять и сидеть. Я сфотографирую это, опубликую и пожалуюсь, куда следует. Но главное – невозможно есть, глядя на это дерьмо. Купите один большой аквариум, оборудуйте его как следует и держите рыб в нем в нормальных условиях. Это недопустимо. Живодерство в центре Москвы».

В самом начале отзыва в ручке кончаются чернила, но Даша продолжает «писать», продавливая бумагу пустым стержнем. С каждым словом она будто втыкает эту ручку бармену в глаз.

* * *

В понедельник представляют нового члена команды на роль главного аналитика на все подсистемы, кроме Дашиной. Творческий мужчина, в полосатом свитере и с лохматой головой, посреди совещания он вдруг снимает ботинок и начинает делать себе массаж стопы. Даша напрягает все силы, чтобы смотреть на его лицо, а не на ногу, даже не моргает.

– Спрячь глаза, – шепотом советует коллега-москвич. – В очки упираются.

В обед звонит знакомая, которую Даша встречала раза три в жизни. Говорит, не ее начальник, которого она едва знает, увидел, что она идет по коридору, пригласил пройти к нему в кабинет, посмотрел, что в коридоре, кроме них, никого не было, закрыл дверь и заявил, что она совершенно не интересует его как женщина.

– Началось в колхозе утро, – отвечает Даша. – Обидненько.

– Что это было? – всхлипывает девушка.

– Понедельник.

У Даши этот понедельник неплохой. Ни шквала, ни долгих зависаний. Даже у еды вкус сильнее, чем обычно.

Весь день Даша представляет себе в красках эту сцену, хотя смутно помнит Ее, совсем не знает Его и никогда не видела их офис. Вот Она, цокая каблуками, бежит по коридору в дерзкой мини. Вот Он, коренастый мужчина лет сорока пяти, с небольшим лишним весом и большим золотым кольцом на безымянном пальце, в крикливом галстуке и остроносых туфлях. Отворяет дверь своего кабинета, окликает Ее, говорит: «Зайдите на минутку». Она в растерянности, ведь они почти незнакомы. Заходит, одергивая край юбки, ворсистый ковер глушит стук Ее шпилек. За Ней закрывается тяжелая дверь. Все рыбки в Его аквариуме с любопытством прилипли к стеклу.

Дашу схватывает, и она начинает громко, до боли в затылке смеяться перед монитором. Схватывает и отпускает. Отпускает – и снова схватывает.

Спасибо, что сказал! Держи в курсе.

Она даже думает погулять по Москве после работы, но к вечеру дневные проблески радости уже кажутся полузабытым сном.

* * *

Она нагибается к раковине и отплевывается. Вместе с кровью из ее рта вываливаются коронки, мосты, неизвестные железные конструкции и зубы с маленькими, кастрированными корнями. Они со звоном ударяются о стенку раковины в желтых разводах и исчезают в черном отверстии слива, а потом вылетают оттуда обратно – и снова скатываются. Десятки, сотни зубов и железок. Стоит выплюнуть горсть – рот тут же наполняется снова. Боли нет. На краю раковины стоит пустая, до скрипа вылизанная банка из-под бананового скраба, ровно такая, какой Даша нашла ее, вернувшись в квартиру.

Вздрогнув, она просыпается в темноте. В голове пульсирует мысль: «Я беззубая. Не могу кусаться».

Верните зубы.

Опять эта комната. Ночь со вторника на среду. Стена слабо белеет, а на стене возле выключателя – три полуметровых черных пальца, изломанных и задранных кверху, как графики зависимости ее готовности к самоубийству от времени, проведенного в Москве.

Нельзя сдаваться. Слез и зубов она уже лишилась, но ей еще жаль рыб. Это еще не конец. Есть и другие формы протеста.

Даша сжимает рукоятку ножа, спрятанного под подушкой. Нож – это хороший знак. Нож говорит, что она не хочет умирать, – таким чуть слышным, скрипучим голосом.

Надо закрыть глаза, чтоб не блестели, но она не может отвести взгляд от пальцев. Может, это тень. Тень от брюк. По ночам квартиру наводняют полчища уродливых черных фигур, и все они на самом деле брюки. На стульях, ручках, вешалках, крючках. Пустые, безвольно обвисшие мужские штаны.

Пальцы приходят в движение, скользят по стене, как змеи, и скрываются в проеме. Что-то еще более черное, чем окружающая темнота, бродит по коридору. Даша слышит легкие шлепки мокрых ног по кафельному полу. На кухне тихо скрипит дверца стенного шкафа.

Желание пойти туда с фонарем и посмотреть становится почти нестерпимым. Это надежда. Надежда, что на самом деле там ничего нет. Последний островок посреди океана ужаса, такой манящий, что соблазн грозит оказаться сильнее инстинкта самосохранения.

– Мы не пойдем, – одними губами беззвучно говорит себе Даша. – Мы не будем пугать и беспокоить его.

Скрипит окно – и по квартире проносится сквозняк. Пахнет куревом. Тихо кашляют.

Это человек. Здесь человек.

Она стискивает рукоять ножа, зажмуривается и орет внутри своей головы так громко, что перед глазами взрывается фейерверк искр. Человек. Человек! Это гораздо хуже черных полуметровых пальцев. Островок надежды посреди океана ужаса сжимается – она больше не может на нем устоять. Человек – это точно реально, ведь дверь плохая, замки слабые, по лестницам бродят. Кто-то из них проник сюда и курит у окна. А что он сделает потом?..

На кухне раздается оглушительный хруст костей, такой сочный, что у Даши ноют суставы. Кряхтенье. Стон. Этот клубок звуков движется по коридору обратно – в сторону ее комнаты. В дверном проеме снова возникает непроницаемо-черный силуэт, потом скрипит дверь в ванную и плотно закрывается.

Даша лежит в постели без движения, сжимая нож, до рассвета по-прежнему очень далеко. Ничего не происходит. Сквозняк так и бродит по квартире, теребя занавески. Приглушенный скрежет лифта на лестничной площадке. Еще не очень поздно. Время детское. Где-то воет сирена и тонет в шепоте ночного города. Веселые молодые возгласы вдалеке. По улице проносится такси с опущенными стеклами, оттуда звучит рэпчик – что-то про шкур, которые бесят. Снаружи зажигается фонарь, и на потолок ложатся причудливые живые тени.

Даша бесшумно встает и с ножом подходит к двери ванной. Внутри темно. Она прижимается ухом к замочной скважине. Он храпит? Сопит? Хотя бы дышит?

– Давай, – шепчет себе Даша, ударяет по выключателю и распахивает дверь.

Свет ослепляет, но в следующую секунду она решительно бросается внутрь, готовая ударить ножом в грудь того, кто мирно спит в ванне.

Ванна пуста. Выдох застревает у Даши в глотке. Он не вошел сюда, а прошел дальше, в большую комнату.

Путь туда пролегает мимо входной двери. Замок выглядит нетронутым.

В большой комнате – тоже никого. В воздухе стоит слабый запах гнили, и Даша распахивает окно. Порыв ветра пробирает до костей, сливается со сквозняком с кухни и кружит по квартире.

Здесь никого нет.

Даша зажигает свет, включает телевизор и неожиданно для себя радуется самодовольной харе ведущего ночного политического ток-шоу и собачьему лаю его так называемых экспертов. Их голоса опошляют все, делают приторно-обыденным. То, что надо.

Озаренная тусклым теплым светом кухня единственная хранит следы вторжения. Даша морщится и скулит, держась за косяк, но спасительные слезы снова не идут. На подоконнике стоит несвежая лужа, в пепельнице валяется окурок, хозяйские сигареты и зажигалка. Сахарница посреди стола, днем доверху наполненная кусковым сахаром, сейчас пуста.

Он был здесь. И он ушел.

При полной иллюминации Даша заваривает кофе и садится работать. В девять она позвонит секретарше и попросит найти другое жилье. Если та откажет – найдет сама и оплатит из своего кармана. Эта ночь – последняя в этой квартире. Нет, последняя на этой работе. А может – просто последняя.

После двух ночи Даша идет в туалет и запирает за собой дверь, забыв, что замок барахлит, как и все в этой квартире и в ее жизни в целом. Захотев выйти, Даша не может. Замок заело. В маленьком зеркале на двери она видит свое глупое растерянное лицо и прошлогодний православный календарь за спиной. Телефон остался на кухне возле ноутбука. Даша опускает крышку унитаза, садится сверху и бьет в дверь пятками.

– Че там такое?! – раздается снизу чуть слышный мужской голос.

Даша с надеждой прижимается лицом к трубам.

– Витя!

– Я Витя! А ты кто?!

– Даша! Я застряла в туалете! Квартира тридцать один, над тобой! Звони спасателям!

Он молчит.

– Ты слышишь?! Надо ломать дверь!

– Ладно! – каркает Витя.

Даша плюхается обратно на крышку унитаза.

– Мы будем в порядке, – шепчет она с облегчением. – Нас спасут.

Она натужно смеется. Нет, так нельзя. Какая глупая была бы смерть. Буквально говняная.

Спустя минуту Даша отключается. Она будто видит разряды электричества у себя в мозгу. Там все искрит под черепушкой. Настоящее светопреставление. Мозг занят чем-то сам по себе, так занят, что не может управлять ее действиями. Поэтому она просто сидит неподвижно, с приоткрытым ртом, потеряв чувство времени, глядит в одну точку и даже не моргает.

В ванной за стеной раздается громкий отрывистый скрип. Даша с усилием закрывает рот и пытается отвлечься от созерцания молний в голове. Мокрый шлепок. Скрип влажной ладони об эмаль. Стариковское кряхтенье. Что-то хватается за борта ванны, стонет и хрустит множеством суставов, вылезая из отверстия слива.

Даша думает: «Это в трубах», – но тут на пол падают банки с косметикой, и все мысли вытесняет ужас.

Оно громко тянется, уверенно, по-хозяйски шлепает мокрыми ногами в коридор, а затем к туалету. Решительно опускается дверная ручка, щелкает замок. В скважине показывается и тут же скрывается кончик острого серого когтя, скребет в замке.

На пару секунд все замирает, затем дверь беззвучно открывается. У порога стоит тухлая лужа. На кухню ведут мокрые следы.

В зеркале Даша видит многоколенчатого палочника, черного и лоснящегося от сточной слизи. Его костлявое тело напоминает кривую ветку, надломанную в десяти-двенадцати местах. Он склонился над кухонной раковиной, держась за края полуметровыми членистыми пальцами и опустив в слив синюшный язык. Снизу на языке выпирает налитой сосуд, и Даша узнает в нем безглазого червя из слива, любителя сахара и бананов. Многоколенчатый нагибается все ниже и ниже к раковине, вертит узкой головой, проталкивая язык вглубь, отыскивая им путь по трубам.

Тук-тук.

Даша отрывает взгляд от зеркала и таращится на крышку унитаза, на которой сидит.

Тук-тук, – настойчивее стучат снизу. Он поворачивает голову к туалету, чтоб убедиться, что она поняла, кто там. Бледное пятно у него на лбу смотрит.

Соскочив с унитаза, Даша бежит к входной двери. Многоколенчатый с громким чавканьем втягивает язык обратно и неуклюже шлепает за ней по коридору, волоча по полу свои длинные палкообразные руки. Дверь на лестницу распахивается. Он не преследует ее, а кидается в большую комнату. Его изломанный черный силуэт проскакивает мимо работающего телевизора, наследив на паркете, и исчезает в открытом окне. Ведущий ток-шоу смеется ему вслед. Звучат аплодисменты.

Даша бежит вниз и в пролете второго этажа налетает на Витю.

– Я вызвал сортирный патруль, – сообщает Витя.

Она с воем утыкается в его костлявую грудь. Он пахнет куревом. И болотом. Слезы льются из Дашиных глаз библейским ливнем, в голове еще сверкают молнии. Где гром?..

– Разъелась ты, – говорит он и хлопает ее по спине. – Хорошо, у меня руки длинные.

Загрузка...