Чертополох 3

Глава 2

Перекрёсток судеб

Звон разбитого стекла ещё не стих, а в келью через окно хлынула тьма - не обычная ночная мгла, а густая, словно смола, осязаемая чернота. В мгновение ока она растеклась по стенам и потолку, заполнив собою всю комнату и выстудив воздух.

Тем не менее, свечи выстояли - слабые огненные язычки колебались и чадили, но всё же продолжали гореть. В их неровном, дрожащем свете всё вокруг утратило вещественность, обернувшись образами из горячечного сновидения: искажённое ужасом личико пробудившийся Мирны, пытающийся прикрыть её своим телом Дирк, с трудом приподнявшийся на постели, сцепивший зубы от напряжения Морид и упавшая передо мной и 'карающим' тень. Маслянисто-чёрная, вспухающая пузырями и тянущаяся вверх, она стремительно сгущалась, тяжелела и росла, обретая всё более чёткие очертания, пока не превратилась в высокого, закованного в воронёные латы воина. Бледное лицо, бескровные губы, выбившиеся из-под шлема седые волосы, точно клочья тумана, а накинутый на плечи Ловчего плащ внизу утрачивал очертания, превращаясь в клубящуюся мглу. Но больше всего пугали глаза незваного гостя - в оправе тёмных ресниц словно бы тускло светилось жидкое серебро, но взгляд этих слепых, не имеющих ни зрачков, ни радужки глаз был остёр, словно у сокола, и проникал, казалось, в самую душу.

В течение одного удара сердца мы с Ловчим смотрели друг на друга, а потом его тонкие губы шевельнулись.

- Перекрёсток. Не сейчас, но очень скоро. Две судьбы, две жизни - не ошибись...

- Оставь её!- пальцы севшего на кровати Морида наконец-то нашли мою ладонь и сжали её изо всех сил, - тебе ведь я нужен?

На лице Ловчего не дрогнул даже мускул, когда он перевёл свой страшный взгляд на 'карающего':

- Пора. Я не могу долго находиться в чужом святилище.

И в это мгновение Дирк, то ли угадав, то ли почувствовав, о чём идет речь, шагнул вперед:

- Не-е-е тро-ошь бра-ата! - из-за волнения речь парня стала совсем невнятной, но сжатые кулаки говорили о том, что ему совершенно плевать, что представляет из себя появившийся из темноты пришелец.

- Похвально, - произнес, даже не поворачиваясь к Дирку, Ловчий, а потом свечи потухли, тьма поглотила келию, а пальцы Морида, всё ещё сжимающие мою ладонь, внезапно разжались...

Наверное, я закричала, но собственный голос остался для меня неслышим - вязкая мгла поглощала все звуки, а когда она неожиданно схлынула, о визите Ловчего напоминало лишь разбитое окно и вытянувшийся на постели, уже бездыханный Морид.

Утром выяснилось, что визит слуг Седобородого в святилище имел и другие последствия: от содержащихся под замком мэлдинских жриц остались лишь две небольшие кучи серого пепла, а одного из приехавших в святилише жрецов нашли мёртвым - судя по распухшему, потемневшему от прилившей крови лицу, его хватил удар. Очевидно, потрясение из-за узнанных подробностей преступления Матери Ольжаны было слишком сильным.

Во всяком случае, именно так указали в бумагах враз потерявший надменность Крестон и притихшая Иринга. В мэлдинское дело, хоть и запоздало, но всё же вмешались Ловчие, и теперь судьи спешили умыть руки. С Морида даже сняли штраф за злоязычие. Посмертно.

Всё это мне с горькой улыбкой поведала Матерь Смилла, когда я на пару с Мирной, сидела у кровати Дирка. Крестьянская поговорка оказалась верной и в этот раз - беда действительно не ходит одна: парень слёг утром, с жаром и сильной головной болью, а к вечеру стал совсем плох. Я отпаивала его остатками дельконских зелий, прикладывала ко лбу мокрое полотно и старательно гнала от себя мысль о том, что к внезапной хвори Дирка причастен навестивший нас ночью Ловчий. Старые предания утверждали, что хотя слуги Седобородого и являются охотниками за нечистью, сторожа наш мир от аркосских тварей, людям встреча с ними тоже редко приносит что-либо доброе. А парень заступил Ловчему дорогу. И хотя слуга Седобородого вроде бы даже одобрил эту безумную смелость, кто может сказать о том, какие побуждения и желания двигают Ловчими на самом деле?

Мирна разделила со мною все хлопоты о больном - толкла в ступке коренья, приносила чистое полотно и воду. А когда считала, что за ней не наблюдают, гладила лежащую поверх одеяла руку Дирка и шептала, что никогда его не оставит.

Так мы провели два тревожных дня - беспокойство о парне не оставляло места ни сожалениям, ни тоске, а участь судей прошла как то мимо, ничего не затронув в наших с Мирной душах. Ну а к исходу вторых суток жар Дирка начал потихоньку спадать - он даже ненадолго пришёл в себя, пожаловался на донимавший его непонятный гул в голове, а потом, напоённый укрепляющими и снимающими лихорадку зельями, вновь уснул. Я через пару часов тоже задремала прямо в кресле - вначале мне казалось, что веки смежились не более чем на четверть часа, но на самом деле проснулась я на заре третьего дня от крика Мирны. Подскочила, словно ужаленная, ещё не вполне понимая, что происходит, а девчушка уже повисла у меня на шее, смеясь и плача.

Взглянув поверх головы совершенно ополоумевшей Мирны, я встретилась глазами с лежащим на высоко взбитых подушках Дирком. Осунувшийся за время лихорадки, он теперь весь светился от переполнявшей его радости, а потом смущённо, точно извиняясь за устроенный переполох, улыбнулся и сказал:

- Я, ка-ажется, слышу.

- И что же ты слышишь? - я, потрясённая таким признанием не меньше Мирны, застыла столбом, не сумев вымолвить больше ни слова, а парень, приняв моё восклицание за вопрос, ответил:

- Мирна сме-е-ётся, и себя я то-оже слышу, - а потом, помолчав немного, удивленно спросил, - Эне-ейра, почему ты плачешь?

Неожиданное и невозможное в обычных обстоятельствах исцеление Дирка немного смягчило горечь от потери Морида для его семьи. Ловчие оказались справедливы, хоть и по-своему, но благодарности к ним я не испытывала.

Меж тем время моего пребывания в Римлоне близилось к концу: Морид нашел своё последнее пристанище в Верхнем святилище - его могильная плита теперь смутно белела не более чем в двадцати шагах от алтаря. В такой близости от сердца храма всегда хоронили лишь Верховных служителей Семёрки и глав семейств, что своей знатностью и могуществом соперничали с самими Владыками ирийских княжеств. Неслыханная честь для лишённого длинный вереницы славных предков и обширных земель главы дальней заставы! Это решение Матери Смиллы не только отдавало должное совершенному Моридом в Мэлдине, но и молчаливо свидетельствовало о том, что память об отчаянном и отважном 'карающем' не будет забыта, что бы там не решили судьи из Милеста.

Я же, как только были отслужены все заупокойные, стала собираться в дорогу - пополнила припасы, поправила свою зимнюю одежду и вытребовала новую подорожную у Хозяйки Римлона. Это оказалось нелёгким делом, поскольку моему отъезду противились все. Матерь Смилла указывала на близость суровых холодов и раз за разом повторяла, что пускаться в путь после предсказания Ловчих далеко не самое лучшее решение. Мирна обижалась на меня за то, что я не останусь на её обручение с Дирком, которое должно было состояться через три месяца - сразу же по истечении срока самого сурового траура для семьи Морида. Это время девчушка должна была провести в Римлоне, пока Дирк с братом будут улаживать дела имения. Рудана просто плакала в голос, а моридовские родичи звали к себе - погостить, а, может, и остаться, если мне так захочется.

Я же на все эти уговоры твердила о том, что мне необходимо вернуться в Делькону, и таки добилась своего, выехав за ворота Римлона ранним утром следующего дня. Подо мною была подаренная Моридом кобыла, а я вновь носила привычную одежду - высокие сапоги, теплые плотные штаны, добротная куртка. О моей принадлежности к служительницам Малики свидетельствовал лишь притороченный к поясу травнический нож да врученный Матерью Смиллой плащ жрицы - на меху, с однотонной, но богатой вышивкой.

Ночью зима полностью вступила в свои права - стылую землю покрывал тонкий слой снега, и солнечные лучи заставляли его искриться так, что глазам было больно. Но меня эта радостная, сверкающая девственной чистотой белизна лишь наводила на мысль о саване, укрывшем Морида... Как раз в этом, а не в стремлении вернуться в Делькону, и была главная причина моего отъезда из Римлона. Горе и душевную боль я привыкла глушить работой, но в Римлоне её было маловато, а сочувствие Мирны и Смиллы лишь ещё больше подтачивало те немногие душевные силы, которые мне ещё удалось сохранить.

Трудная дорога заставит думать лишь о насущном, холодный ветер выстудит жалость к себе и сожаления о так и несбывшемся, и со временем я смогу вспоминать Морида с теплотой и нежностью, а не с болью под сердцем. Что же до пророчества Ловчего, то оно меня не пугало - лежащая впереди дорога казалась мне прямой, лишённой всяческих перекрестков... И до невозможности пустынной.

Ставгар

Прошло не более пяти дней с тех пор, как Олдер передал обращённого в беркута Владетеля посланцам князя Арвигена, как Бжестров понял, что ничего не знал о настоящей ненависти. Ненависть к амэнцу, обратившему молодого воина в безгласную птицу - живую игрушку для пресытившегося обычной жестокостью князя - вначале казалась неизбывной и глубокой, но теперь она превратилась в пересыхающий на солнце ручей по сравнению с той злобой, которую Ставгар питал к Ревинару с племянником. И для этой испепеляющей сердце и душу ненависти, конечно же, были причины.

Хотя Арвиген запретил своим посланцам использовать для подчинения зачарованного беркута магию, ничто не мешало амэнцам делать жизнь пленника невыносимой другими способами. Птицу ведь можно не кормить и не поить, держать в тесноте и мраке, обернув дорожную клетку плотным плащом, а душу человека легко изранить словами и едкими насмешками.

Но если Ревинар более всего заботился о том, чтобы птица никоим образом не удрала, и в первую очередь стремился усмирить, а не разозлить беркута, то его племянник не знал удержу ни в чём. Иногда казалось, что на лишённом речи и человеческого облика Владетеле Мелир просто отыгрывается за то, как Олдер отхлестал его словами при их недолгой встрече. А, может, молодой амэнец просто принадлежал к той породе людей, которые быстро пьянеют от безнаказанности и ощущения собственной власти.

Как бы то ни было, именно Мелир додумался до того, как одновременно унизить и птицу, и заключенного в её теле человека. В одном из городов он уговорил Ревинара задержаться подольше, дабы заказать для беркута богато расшитый клобучек и нагрудник из алой кожи с вытесненным на нём гербом Амэна. Всем известно, что Владыка Арвиген любит украшать своих ловчих птиц самым изысканным образом, так что будет совсем неплохо, если они привезут перед очи князя не просто взъерошенного беркута в клетке, а немного его принарядят.

У Ревинара же на погоду разболелась старая рана - он уже и так подумывал о том, что следует немного задержаться в тёплой и чистой корчме, дав отдых усталым костям, но при этом не хотел показывать слабость. Предложение же племянника давало отдыху вполне веский довод, да и сама идея показалось ему довольно неплохой. Ровно до тех пор, пока ему не довелось примерить принесённые мастером вещи на птицу. Беркут, увидев яркий нагрудник и клобучок с султаном из красных перьев впал в настоящее бешенство - от его протестующих криков звенело в ушах, а сам он с такой яростью бросался на прутья своей клетки, что они, казалось, вот-вот сломаются под его напором.

Мелир, увидев, что таки нашел слабое место владетеля, уже собирался произнести очередную колкость. Но Ревинар, опасаясь, что беркут в таком состоянии может переломать маховые перья, а то и вовсе покалечиться, остановил племянника.

- Не сейчас. Он и так беснуется. Боюсь, это всё же была не лучшая твоя идея.

Но Мелир лишь предвкушающе улыбнулся:

- Крейговцу пора учиться послушанию, дядя. А ещё крепко затвердить, кому он отныне принадлежит душой и телом. Я все же попробую довести этот урок до конца!

С этими словами он подошёл к клетке и уже взялся было за щеколду, но уже в следующее мгновение отскочил в сторону, тряся рукой. Загнутый на конце, острый и сильный клюв беркута распорол молодому амэнцу палец не хуже, чем рыболовный крючок.

- Малахольная тварь! Как ты посмел!- Мелир буквально взвыл от боли, а беркут немедля ответил ему торжествующим клёкотом и предупреждающе расправил крылья - уступать без боя он не собирался.

Посмотрев на ухмыляющегося дядю, молодой амэнец попытался подступиться к владетелю еще раз и лишь чудом не заработал себе очередную рану. После чего уже не так уверено обернулся к Ревинару.

- Может, накинуть на него сонные путы? Слабые и ненадолго?

Но тот лишь отрицательно покачал головой.

- Ни в коем случае. На магию Владыка наложил прямой запрет, а я никому не посоветую идти против воли Арвигена даже в малом. Займись пока рукой, а я уберу подальше с глаз клобучок и нагрудник - нам всем надо успокоиться, а завтра решим, что со всем этим делать.

Этой же ночью томящийся в клетке без сна Владетель обнаружил, что задвижку одной из дверок его темницы можно открыть - то ли он сам расшатал её своими метаниями по клетке, то ли ненавистный Мелир не задвинул её до конца. Беркут, конечно же, не стал долго размышлять над тем, что стало причиной такой счастливой случайности, а немедля попытался сбежать. Его птичья суть жаждала неба и свободы, а человеческая натура просто сходила с ума от мысли о грядущем утром унижении.

Около четверти часа беркут бился над отделяющим его от свободы запором - мощный клюв все же плохая замена человеческим рукам - но наконец дверца оказалась открытой, и встрёпанная, нахохленная птица бочком выбралась из опостылевшей клетки. Вцепившись кривыми когтями в край стола, внимательно осмотрелась - комната тонула во мгле, которую не мог разогнать даже слабый свет ночника, силуэты спящих на кроватях амэнцев были едва различимы, а тишину нарушало лишь человеческое посапывание да осторожное копошение мыши в дальнем углу.

Тёмный квадрат окна удостоился наиболее долгого осматривания - крутя головой то так, то эдак, беркут внимательно разглядывал старую деревянную раму, свинцовый переплёт и плащ на подоконнике - им, очевидно, заткнули сквозящую щель. Хотя вожделенная свобода казалась близкой, как никогда, Ставгар медлил, ведь малейшая оплошность загубила бы на корню все его намерения.

Наконец, не заметив ничего подозрительного и сочтя, что опасности нет, беркут оттолкнулся от стола и, тяжело взмахивая крыльями, перелетел к окну. Но как только когти беглеца коснулись оконных досок, как сверху на птицу упала тяжелая ткань, мгновенно опутавшая ее с ног до головы.

- Ага, попался! - торжествующий возглас Ревинара слился воедино со злым клёкотом беркута - отчаянно пытаясь выбраться из ловушки, тот драл материю когтями и клювом, но амэнец споро накинул на птицу ещё один кусок мешковины, и, кликнув на помощь Мелира, с завидной ловкостью принялся спелёнывать бьющегося на полу пленника.

Когда же беркут оказался полностью обездвижен и мог лишь грозно сверкать глазами на своих мучителей, Ревинар, небрежно похлопав птицу по покрытому тканью боку, обернулся к Мелиру.

- Вот видишь - управились без всякой магии да и руки твои в этот раз остались целы. Надеюсь, ты вспомнишь об этом случае перед тем, как вновь решишь задирать кривоплечего Остена.

Молодой амэнец нахмурился:

- Я знаю, что ты всё ещё сердишься на меня за тот случай, дядя, но Олдер всё равно не имеет права так поступать с нами.

- Эх, молодо-зелено... - Ревинар, прищурившись, пристально взглянул в лицо племяннику, - Я знаю Олдера много лет и потому с уверенностью могу сказать - в бою лицом к лицу ты ему не соперник, Мелир. Как и остальные. Остен - лучший - именно поэтому Арвиген и прощает ему всё. Но снисходительность нашего Владыки имеет свои пределы, а Кривоплечий рано или поздно ошибётся. Вот тогда его и можно будет ударить в спину, но, дожидаясь назначенного часа, даже в мыслях не смей переходить дорожку Олдеру. Уяснил?

- Уяснил, - улыбка Мелира казалось одновременно и хищной, и предвкушающей. - Твои советы идут на вес золота, дядя. А теперь, может, закончим дело, из-за которого не спали почти целую ночь?

...Именно тогда, в тот миг, когда Ревинар, потряхивая в воздухе серебряными, весело позвякивающими бубенцами, заявил, что начнет птичью экипировку именно с них - дабы беркуту больше было неповадно сбегать, внутри Ставгара что-то сломалось. Нет, он не прекратил сопротивления - птица по-прежнему отчаянно билась в путах, грозно клекоча, но с каждым движением Бжестров понимал всю бесполезность и никчемность этих попыток. С неожиданной силой и горечью осознавал то, что все его потуги лишь веселят амэнцев. И то, что он действительно больше не человек, а лишь покрытая перьями живая игрушка... И что надеяться не на что...

Когда принаряженная и вновь водворенная в клетку птица неожиданно притихла, Ревинар с племянником даже удивились, а после, решив, что таки усмирили гордеца, отправились досыпать. Беркут не мешал их сну - лишь привязанные к лапам бубенцы тихо позвякивали, когда дрожь пробегала по его телу.

На следующий день ничего не изменилось - владетель словно бы больше не замечал того, что краткий отдых закончился, оставался совершенно безразличным к шуткам Мелира, не упустившего возможности расхвалить новый птичий наряд. Даже свежая зайчатина оставила беркута равнодушным, хоть его и не кормили уже несколько дней.

Ревинар, наблюдая за такой покорностью, уже мысленно начал праздновать победу, даже не подозревая, что это - лишь затишье перед бурей. Оставив надежду на освобождение, Ставгар, одновременно, перестал противиться и приживлённой ему птичьей половине своей души - он больше не стремился отделить свой разум от диких стремлений беркута, а даже напротив - старался слиться с ними, превратиться в яростное, не сдерживаемое более человеческими понятиями существо. Раз амэнцы хотят видеть в нём лишь хищную птицу, они её получат!

Ревинар с Мелиром и не подозревали, что творится в голове у пленника, а потому успели даже немного порадоваться присмиревшей и покорившейся их воле птице. Правда, радость эта оказалось преждевременной и очень недолгой - через два дня внезапно разбушевавшаяся непогода застала амэнцев вдалеке от людского жилья и загнала их в ближайший лесок, в котором они и просидели до самых сумерек. Хотя прошло несколько часов, ветер не утихал, а крупные хлопья мокрого снега слепили глаза так, что сбиться с дороги и пропустить указующие столбы на развилках было легче лёгкого. Потому небольшой отряд остался на месте днёвки - временный лагерь укрепили, натаскали еще больше хвороста и лапника, приготовили на костре нехитрый ужин.

Устроенный под пушистой елью беркут наблюдал за людской суетой из-под накинутого на клетку плаща. Сегодня утром с него за примерное поведение сняли таки ненавистный клобучок. И теперь янтарные птичьи глаза следили за каждым движением амэнцев, не упуская ни малейшей детали, но сам беркут не издавал ни звука ровно до тех пор, пока утомленные непогодой люди не погрузились в сон около костров.

Вот тогда то беркут и начал свою маленькую месть - он кричал на все лады, хлопал крыльями и звенел прикреплёнными к ногам бубенцами, словно каторжник - кандалами. Не прошло и восьмой доли часа, как он своими воплями перебудил весь лагерь. Злые спросонья амэнцы попытались унять птицу, но не тут то было - беркут продолжал шуметь и лишь потом - толи вняв людской ругани, толи просто притомившись, затих.

Отнюдь не вдохновлённые такой проделкой амэнцы вновь разошлись досыпать, но и в этот раз их дрема продолжалась совсем недолго - переведя дух, Владетель с новыми силами принялся за старое. К делу он подошел вдохновенно и с выдумкой - к крикам и звону бубенчиков добавился стук клювом о деревянные планки клетки. Естественно, продолжать спать под такую колыбельную мог только совершенно глухой, так что лагерь оказался разбужен снова. Разбушевавшейся птице грозили, приказывали умолкнуть, проклинали её всеми, известными в Амэне ругательствами - ничего не помогало, а вопли беркута не могли приглушить даже несколько, наброшенных на клетку плащей. Вытащить же пленника из его тюрьмы не решался никто - весь вид беркута говорил о том, что он настроен более чем решительно, а остаться без пальцев или с расклёванной до кости рукой желающих не нашлось.

В этот раз птица не успокаивалась долго, так что следующее утро выдалось для невыспавшихся амэнцев хмурым не только из-за затянутых тучами небес. Перед тем, как отряд тронулся в путь, Мелиру и Ревинару все же удалось закрыть клобучком глаза беркуту - они надеялись, что это опять сделает птицу более смирной, но просчитались. Пока отряд пробирался по раскисшей, мгновенно превращающейся под копытами коней в болото дороге, птица была занята тем, что старалась содрать с головы ненавистное украшение.

Снять его, правда, не вышло - клобучок как раз и рассчитан на то, что прирученный беркут или сокол не сможет избавиться от него самостоятельно - но зато к вечеру Владетель истрепал и изломал украшающий клобучок алый султан так, что он потерял всякий вид.

Ревинар наблюдал за проделками птицы скрипя зубами - лишь теперь он понял, что беркут не только объявил войну своим конвоирам, но и выиграл первое сражение. Но хуже всего то, что наказать его за это было нельзя - старые методы воздействия перестали действовать на птицу, а на пользование магией был наложен запрет самим Арвигеном. Они с Мелиром таки сломали зачарованного крейговца, вот только этим сами себе сделали хуже - как воздействовать на того, кто потерял всякий страх?

Между тем, беркут продолжал доводить амэнцев до белого каления всеми доступными ему способами, и теперь в этом зачарованному Владетелю помогала, казалось, сама дорога. На этом участке пути постоялые дворы почти не встречались, а крестьянские домишки в деревнях были небольшими и бедными. Так что ночевать Мелиру с дядей приходилось в компании беркута - снести его на сеновал, под надзор прочих членов отряда и с глаз подальше, они опасались. Слишком ценный, хоть и обременительный груз. Ревинар, после очередной бессонной ночи, дошёл даже до того, что сняв с беркута вконец потерявший всякий вид клобучок и бубенцы, воззвал к человеческой сути пленника и его совести, но птица оказалась так же глуха к мольбам, как и к ругани.

Так что, когда через несколько дней пути в вечерних сумерках перед отрядом замаячили потемневшие от времени стены большого постоялого двора, амэнцы восприняли его, как подарок от всех Семерых богов. Наконец-то их ждёт обильная пища, хорошая выпивка и возможность хоть как-то выспаться.

Беркут же к отнесся к жилью c безразличием - и воодушевление амэнцев, и суета возле длинных, крытых соломой конюшен хоть и были ему понятны, но ничего более не бередили. Они означали лишь то, что амэнцы сегодня, скорее всего, обезопасят себя от его выходок, но завтра им снова предстоит дорога. Что ж, пусть отдыхают, ведь настоянная, выдержанная ненависть хлещет ещё больнее!

Пока Ставгар занимал свой ум изысканием новых способов досадить конвоирам, дорожную клетку внесли внутрь полутёмной, уставленной столами и длинными лавками залы. Спёртый воздух, наполненный запахом капустной, щедро сдобренной чесноком похлёбки и ядрёным духом влажной, сохнущей в тепле жилья одежды немедля заполнил легкие беркута и показался ему отвратительным. Такими же мерзкими показались ему греющиеся у очага, пьющие и споро работающие ложками в глубоких мисках люди - словно и не был он совсем недавно одним из них... Сердито заклекотав, птица нахохлилась и отвернулась от весело потрескивающего в очаге огня, который теперь лишь раздражал её.

Ревинар же, дождавшись когда клетку водрузят на стол и, узнав, что у хозяина постоялого двора в погребе есть не только крепкое, пряное вино, но даже немного лендовского, купленного по случаю у проезжих купцов, васкана, немедля заказал последний, чтобы выгнать засевший в костях холод.

Рекомый напиток появился перед конвоирами Ставгара за считанные мгновения - служка с поклоном выставил перед ними васкан, блюдо с жареной курицей и, согнувшись в этот раз едва ли не пополам, поспешил к другим столам. За несколько лет работы он повидал всякое и научился безошибочно определять тех, от кого лучше держаться подальше, а от этих двоих знатных путников буквально несло раздражительностью и спесью, кою они с удовольствием выместят на низшем.

Ревинар, проводив служку неприязненным взглядом, разлил васкан по стопкам и сразу же, без долгих предисловий, опрокинул в себя крепкую и злую настойку. Васкан почти до боли опалил ему язык и горло, ухнул огненным клубком в живот, но этого амэнцу показалось мало, и он тут же вновь наполнил стопки, выдав короткое:

- Северяне, конечно, дикари, но выпивку делать умеют.

Мелир, как раз нацелившейся на покрытую аппетитной, поджаристой корочкой куриную ногу, возразил дяде.

- Я слышал, что лендовцы - неплохие воины.

- Разве что пока рвут глотки таким же дикарям, как они сами, - губы Ревинара насмешливо искривились, - Всё, что они могут - это пыжиться, показывая свою важность, но лендовцам никогда не встать вровень с нами. Если бы в их землях не было столько железной руды, наш князь никогда бы не снизошёл до общения с этими северянами. - Он снова налил васкана себе и племяннику, тряхнул головой, - за Амэн!

И Мелир немедленно поддержал этот тост. Тепло и васкан быстро делали своё дело - стянувшее нутро в тугой узел напряжение заметно ослабло, неприятности последних дней подёрнулись пеленой и отступили куда то назад. На душе у него с каждым вздохом становилось всё легче и веселее, и веселье это надо было на кого-то излить, так что после пятой стопки молодой амэнец не придумал ничего умнее, как прижаться лицом к стоящей на соседнем столе клетке и, глядя в жёлтые, немигающие глаза птицы, спросить:

- Что, завидуешь, крейговец? Тебе то теперь васкана даже не нюхать!

Беркут ударил сразу же - словно только этого и ждал, и если бы не Ревинар, что было силы отдёрнувший быстро захмелевшего племянника от клетки, тот бы наверняка лишился глаза.

- Ублюдок! - обиженно взвыв, Мелир прижал ладонь к распоротой до крови щеке, но в этот раз дядя был не склонен ему сочувствовать. Вновь усевшись за стол, он оторвал от куриной тушки крылышко и заметил.

- Не дури. Ешь лучше, чтоб не только васкан в желудке плескался.

Мелир хоть и зашипел от злости напополам с болью, всё же послушался дядю - погрозив беркуту кулаком, он вновь принялся за еду, а Владетель демонстративно развернулся в своей клетке хвостом к амэнцам... И замер...

В первое мгновение Ставгар не поверил собственным глазам - прямо на него смотрела сидящая за тонущем в полумраке столом Энейра. Надвинутый на лоб капюшон серого плаща служительницы Малики бросал густую тень на лицо дочери Мартиара Ирташа, но беркут все равно различил и тонкие, обострившиеся черты, и скорбную линию губ. Невероятно близкая и, вместе с тем, какая то чужая и далёкая - словно закованная в ледяной панцирь - на долю мига мир Бжестрова сузился до закутанной в плотный плащ Эрки, и беркут, не помня себя, с диким клёкотом бросился грудью на прутья клетки.

От неожиданности Энейра вздрогнула и подалась назад - подальше от блёклого круга света и ни с того ни с сего взбесившейся птицы, а Ставгар, негодуя и трепеща от одной мысли, что та, которую он в мыслях и сердце почитал своей невестой, та, чьё лицо он уже даже не надеялся увидеть, вот-вот отвернётся и уйдёт - теперь уже навсегда - из его жизни, вновь бросился на разделяющую их преграду, непрестанно повторяя: 'Эрка! Эрка!'

Чуда не произошло - из горла беркута по-прежнему рвался лишь пронзительный клёкот, даже отдалённо не напоминающий человеческую речь, а Энейра, вжавшись в стену, еще больше надвинула на лицо капюшон - теперь её черты лишь угадывались в полумраке, да и то с трудом. Но она не ушла прочь и не растворилась в воздухе, точно полуночная мара - Бжестров уже был готов окликнуть её снова, но замер на месте, смекнув, что своим поведением может привлечь к Эрке внимание амэнцев. При всей своей ненависти к Мелиру и Ревинару он признавал за ними и ум, и лисью хитрость. Его конвоиров вполне может заинтересовать жрица, что вызвала такое беспокойство у беркута, а их расспросы ни к чему хорошему не приведут. Значит надо отвести их возможные подозрения и сделать так, чтобы амэнцы посчитали его призыв всего лишь очередной выходкой.

Все эти соображения пронеслись в голове Ставгара за пару мгновений, и дольше этого короткого отрезка беркут медлить не стал. Развернувшись, он, вновь пронзительно крича, кинулся на прутья с такой силой, что клетка дрогнула. Ревинар, как раз разливающий по стопкам остатки васкана, сбился из-за этого клёкота - часть выпивки пролилась на гладко выскобленный стол, и это не на шутку разгневало захмелевшего амэнца.

- Ах ты, собачий корм! Что, опять неймётся?- Ревинар, обернувшись к клетке, смерил беркута полным злобы взглядом, - Ну уж нет, пташка, сегодня твои штучки не пройдут: проведёшь ночь в отдельной комнате под замком - можешь орать хоть до хрипоты, если горла не жаль. А потом, когда мы будем на месте, будь добр, доведи Арвигена до того, чтобы он собственными руками открутил тебе голову!

- Много чести для крейговского ублюдка. Наш князь его, скорее, в отхожем месте утопит, - немедля поддакнул дяде Мелир, а после, неверным жестом подзывая служку, добавил, - А если б наш князь свернул после этого шею кривоплечему, получилось бы и вовсе славно!

- Ты заговариваешься, - тут же отдёрнул племянника Ревинар, но повторный заказ выпивки одобрил, и Ставгар смекнул - обошлось. Но хотя амэнцы продолжали пить и говорить о своём, он всё равно ещё долго опасался посмотреть в сторону Энейры, хотя именно этого ему и хотелось сейчас больше всего. Вновь увидеть её лицо, её глаза, увериться, что она жива и здорова, а там и сам Арвиген не страшен! Но страх выдать дочь Ирташа амэнцам сделал Владетеля осторожным - он упрямо смотрел на постояльцев, на огонь в очаге, на расторопно снующих между столами служек до тех пор, пока едва ощутимое, прохладное дуновение не заставило его обернуться.

Энейра всё так же сидела за столом - обхватив ладонями кружку и зябко кутаясь в плащ. И хотя взгляд её терялся под опушенными ресницами, а сама она, казалось, полностью ушла в свои мысли, Ставгара не покидало ощущение, что Эрка его узнала. Несмотря на птичий облик и невозможность речи! От этой мысли сразу становилось легче - словно с души убрали тяжёлый камень, ведь теперь он мог сознаться самому себе в том, чего боялся больше всего. Страшился так, что даже не смел озвучить в мыслях: если он всё же вырвется из клетки и доберётся до Крейга, все его усилия пропадут втуне, ведь ни одна живая душа его не признает. Ни мать, ни сестра, ни Эрка, ни Славрад... Так и летать ему беркутом в поднебесье до конца своих дней, тщетно окликая близких!

Но теперь этот страх ушёл, и его место заняла надежда, пусть и слабая, робкая, словно пламя свечи... Тихо заклекотав, беркут вновь повернулся к огню - хотя амэнцы и были уже в подпитии, не следует забывать об осторожности. Ревинар уже один раз подловил его, соблазнив возможностью побега, но второго такого раза у амэнца не будет.

Энейра

Уже через пару дней после начала своего путешествия я убедилась в том, что в одном Матерь Смилла безусловно была права - погода стояла премерзкая. Это были не холода, которыми меня так пугали, а совсем напротив - неожиданно чередующиеся со снегопадами оттепели. Утром острый наст резал лошади ноги, днём дорога из-за подтаявшего снега превращалась в глинистое болото, а от промозглой сырости не спасал даже подаренный хозяйкой Римлона плащ на меху. Стылый холод пробирал до самых костей и застывал склизлым, тяжёлым комом внутри - он заставлял трястись в ознобе и лишал сил быстрее, чем честный, сухой мороз.

Я же ещё и осложнила себе путь, решив сделать изрядный крюк - мне пришло в голову посетить место, где некогда стоял Реймет. Глупое желание, которое лишь ещё больше растравит душу, но я не стала ему противиться, ведь вряд ли получиться когда-либо ещё раз оказаться в тех местах. Со слов Матери Смиллы мне было известно, что город так и не был отстроен заново, что его давно покинули даже служительницы Малики, храм которых уцелел при пожаре не иначе, как чудом, и теперь среди развалин не сыскать ни одной живой души, но это меня не остановило. Я, конечно же, осознавала, что не смогу найти не то, что могилу отца, но даже развалины дома, в котором некогда жила наша семья, и, тем не менее, стремилась к поросшему чертополохом и укрытому снегом пепелищу с таким же упрямством, с каким бабочка летит на огонь. И задерживала меня лишь непогода.

Последний переход дался мне особенно тяжело - из-за начавшейся метели я сбилась с пути, пропустив указующий столб на перекрёстке, и оказалась на боковой дороге, которая привела меня к давно сгоревшим выселкам на три двора. От человеческого жилья остались лишь пара обугленных до черноты, еле различимых под облепившим их снегом стен да покосившийся дощатый забор, а сразу за пожарищем тёмной громадою вставал лес.

Пришлось поворачивать назад и возвращаться по собственным следам, которые уже почти полностью завалил снег. И я бы почти наверняка вновь пропустила хоженый тракт, если б не сидящий на ветви скрюченной липы ворон. Нахохленная птица, завидев меня, разразилась сердитым карканьем - точь-в-точь ворчливый старик, выказывающим молодым своё неудовольствие - и тяжело взлетел вверх, уронив на меня пушистые комки снега. После такого приветствия трудно остаться незамеченным - провожая взглядом мерно взмахивающего крыльями Вестника, я заметила просвет между деревьев, а в нём - облепленный снегом столб, и вскоре была на искомой мною дороге.

Метель утихла вскоре после того, как я выбралась на тракт, но взамен снегу пришёл мороз, а лошадь шла с трудом, глубоко проваливаясь в свежие замёты, так что к тому времени, когда впереди замаячили стены постоялого двора, мы обе совершенно выбились из сил.

Плащ служительницы Малики привлёк ко мне внимание, едва я оказалась во дворе - до того старательно рубивший поленья рыжий служка немедля оказался у моего стремени и помог спешиться, а после, перепоручив лошадь конюшему, взвалил на плечо седельные сумки и провёл вначале в залу, а после - и в снятую мною у хозяина комнатушку. Тут бы, по хорошему, парню следовало уйти, но вместо этого он застыл на пороге, переминаясь с ноги на ногу.

Я, откинув капюшон, пригладила волосы и, уверившись, что служка так и не заговорит первым, спросила:

- Вижу, у тебя ко мне дело. Не молчи - говори.

- Дочка кухарки нашей, Рейны, заболела. Жар у неё и кашляет сильно, - немедля вскинулся парень и тут же добавил, - пожертвуем, сколько скажите.

- Милостивой в храме жертвовать будете, а не мне, - присев на стоявший в углу ларь, я стала перебирать травы в своей сумке. - Простуда в такую погоду - дело нехитрое. Что ей мать давала? Или обычные средства не помогли?

Служка на мой вопрос лишь вздохнул:

- Молоком горячим поила и цветом липовым. Но Рейну сейчас от печей не оторвать - народу больно много прибыло. Она малявку под моим надзором оставила - я ей, как-никак, дядя. Только Милице сейчас хуже стало.

Я ещё раз посмотрела на нескладного, служку, у которого на щеках еще и пух толком не пробился. Вполне возможно, что беспокоится он зря, а мои руки и ноги, немного отогревшись, теперь ныли от усталости, требуя отдыха, но я решила с ним немного повременить. Ведь уже не раз могла убедиться, чем может обернуться обычная на первый взгляд простуда.

Заболевшая девчушка ютилась в крохотном, душном закутке - лежала, свернувшись калачиком, на сундуке, который, занимая большую часть комнатушки, служил ей постелью, а заботливо подоткнутый кожух исполнял для больной роль одеяла. Кроме жара и кашля малявка жаловалась на сильную боль в горле, которое было не просто красным, а малиновым. После нехитрых вопросов выяснилось, что заболела моя нечаянная подопечная после того, как ела снег - поспорила с другими детьми, кто больше снежков сгрызёт. Спор Милица выиграла, причём, по её словам, намного опередив своих приятелей мальчишек, вот только к вечеру разболелась.

Пожурив не в меру азартную пациентку, я, подозвав маячившего у порога служку, сказала ему, что ничего страшного с его племянницей не случилось, а после велела приготовить мне кипятка и раздобыть на кухне козьего жира. Парень оказался расторопным - я и мигнуть не успела, как уже получив всё необходимое, смогла заняться лечением. Вначале заставила девчушку прополоскать горло отваром из ромашки, мяты и шалфея, а после растёрла ей грудь и пятки козьим жиром, укутала потеплее, переплела растрепавшиеся косицы, одновременно вливая в неё собственные силы - уж больно худой и тонкокостой она была. От такого лечения малявку разморило и потянуло в сон - когда я стала осторожно поить её тёплым отваром мать-и-мачехи, она даже глаза не захотела открывать. Когда же с целебным питьём было окончено, Милица вновь свернулась калачиком и окончательно уснула.

Я же, уверившись, что с ней всё будет в порядке, собралась было уходить, но тут на пороге вновь возник давнишний служка. Выглядел он донельзя встрепанным и встревоженным, но, взглянув через моё плечо на спящую Милицу, разом успокоился. Вот только я его настроений не разделяла, и, выйдя в коридор, сердито прошептала:

- Ты бы лучше за племянницей смотрел. Тогда и меня не пришлось бы звать.

Парень покраснел и смущённо фыркнул:

- Да я слежу, но со снежками промашка вышла. Я сам, как помладше был, на спор сосульки грыз, и хоть бы раз чихнул. Вот и решил, что вреда не будет.

И что после такого я должна была ему ответить? Пожурив непутёвого дядю ещё немного, я дала ему травы, и, пояснив, как и что ему следует делать, чтобы Милица поскорее встала на ноги, направилась в зал. К усталости добавился голод, который вряд ли можно было унять сухими лепёшками и сушённым мясом. Чтобы восстановить силы, мне нужно было отведать чего-нибудь горячего.

Впрочем, о своём решении я едва не пожалела - в зале было шумно и дымно, а уж чесноком, капустой и несвежей одеждой смердело так, что комок к горлу подкатывал. К тому же и большая часть столов оказалась занята. Поколебавшись, я всё же двинулась вперёд, выискивая себе местечко потише, и вскоре обнаружила пустующий в полутёмном углу стол. За ним то я и устроилась: на гладко выскобленных досках не было жирных пятен или крошек, оставленных прежними едоками, а укропная похлёбка на куриных потрохах и еще тёплый, серый хлеб быстро примирили меня с висящим под потолком залы чадом.

Поев, я почувствовала себя лучше, и уже готова была пригубить подогретое с пряностями вино, как в зале появились новые посетители. В этот раз до постоялого двора снизошла амэнская знать - это легко было понять и по одежде, и по речи, и по сопровождающим их людям, но не показное богатство привлекло к высокородным всеобщее внимание. От амэнцев просто веяло спесью и едва сдерживаемой злобой. Причём, опаснее выглядел более молодой - было в его красивом, породистом лице что-то нехорошее, а на окружающих он смотрел так, словно только и выискивал, на ком сорвать гнев.

Но самым злым в этой компании, без сомнения, был беркут - необычайно крупную, нахохленную птицу с ярко-янтарными глазами внесли в дорожной клетке сразу вслед за знатными господами. И хотя беркут сидел в своём узилище неподвижно, каждое его пёрышко, казалось, излучало бессильную ярость.

Меж тем амэнцы устроились как раз напротив меня - на свету - и водрузили клетку с птицей на ближайший стол рядом с собою. Такое соседство было мне не по нраву, но уйти прочь я могла только мимо амэнцев, а оказаться рядом с этими людьми или, того хуже, привлечь их внимание мне не хотелось ещё больше. Потому я и выбрала меньшее из зол - надвинув на лицо капюшон плаща служительницы, осталась на своём месте.

Амэнцы сразу же заказали выпивку и еду, и по мере того, как пустели стопки, голоса моих нежелательных соседей становились всё громче. Я же грела пальцы о кружку, медленно цедила своё вино и без всякого интереса слушала чужой застольный разговор... Пустая, на первый взгляд, болтовня - желчь мешается с надменностью - но потом более молодой и более пьяный амэнец ни с того ни с сего решил подразнить беркута. Закончилось это начинание вполне ожидаемо - кровь от удара клювом залила щёку глупого парня.

Но меня зацепило не это, а слова, с которыми амэнец обратился к птице. Едва я успела сообразить, что же так резануло слух в речи и интонациях того, кому хмель уже крепко ударил в голову, как беркут повернулся в клетке и устремил на меня свои пронзительные янтарные глаза.

Прошло мгновение или два - не больше - беркут замер в своей клетке, а я застыла в углу, крепко сжимая в руках кружку и не в силах отвести взгляд от налитых солнечным огнём радужек. А всё потому, что глазами птицы на меня, казалось, смотрел человек. Пристально, неверяще, а потом - с радостью узнавания и какой-то совершенно безумной надеждой!

Сглотнув вставший в горле ком, я попыталась отвести взгляд в сторону и стряхнуть окутавший сознание морок, а беркут, словно угадав моё желание, с отчаянным клёкотом бросился грудью на прутья клетки. Я испуганно вжалась в стену, так и не отведя взгляда от ополоумевшей птицы, а та, заходясь криком, билась в своей деревянной темнице с такою силой, что казалось, толстые прутья не выдержат напора и разлетятся в щепки. А ещё...

Клёкот несомненно принадлежал беркуту, но, одновременно, было в нём нечто иное, неприсущее птицам. Нечто трудноуловимое, то, что почти невозможно разобрать, но оно действительно было, и меня не морочили!

Едва я пришла к этому выводу, с тоскою подумав о том, что теперь интерес амэнцев к моей особе - лишь вопрос времени, как беркут, издав ещё один крик, успокоился, а амэнцы начали бранить негодную птицу на чём свет стоит. Смекнув, что Милостивая таки отвела беду, я, пытаясь успокоиться, быстро допила содержимое своей кружки. Только теперь, вновь услышав голоса нежданных соседей, я стала понимать, что же меня так насторожило во всех их словах.

Слух резануло не то, что амэнцы говорили с беркутом - в этом то как раз не было ничего удивительного. Ласково поговорить со скотиной, успокоив её не только рукою, но и голосом - обычное дело для деревенских жителей, а Высокие охотно хвалят охотничьих собак, сопровождая слова прикормом. Всё это так, но здесь важно не то, что ты сказал, а как. Тихо промурлыкал или громко, сердито окрикнул, похвалил или пожурил - во всех этих случаях важен именно голос.

Амэнцы же делали упор на сами слова, на их смысл - именно так люди разговаривают друг с другом. Пустая блажь? Я вновь украдкой взглянула на притихшую птицу - чужие причуды не заразны, но ведь было во взгляде беркута нечто человеческое? Было. И мне не пригрезилось.

Ещё раз присмотревшись к амэнцам, я уловила то, что оба они обладают даром. Не столь мощным, как у памятного мне до сих пор кривоплечего 'Карающего', но достаточно сильным. Тем более, что старший из этой пары будет, скорее всего, брать не силой, а умением, как тот же самый Кридич. Так что же за птицу везут с собою два не самых слабых колдуна, да не кому-нибудь, а самому Арвигену, как ясно следовало по их же словам?

Прежде, когда дар был закрыт, чтобы ясно различить невидимое для обычного глаза или следы колдовства, мне следовало постараться - требовался заговор, приставленное к переносице лезвие и капля собственной крови. Такое в общем, пусть и тёмном, но наполненном людьми зале не провернёшь, но теперь, с открывшимся и подчинившимся даром собирать силу по капле не требовалось. Требовалось душевное спокойствие, а у меня даже пальцы дрожали.

Вздохнув, я перевела взгляд на огромный зев очага у дальней стены и стала внимательно следить за отблесками огня. Дыхание постепенно выровнялось, а поток мыслей перестал напоминать взбесившийся ураган... Вот и хорошо, вот и славно... Наскоро начертив перед лицом необходимый знак (вот и сослужили мне добрую службу и чадной сумрак по углам, и густая тень под капюшоном плаща), я медленно и так, чтобы взгляд оставался рассеянным, перевела его на нахохлившегося в клетке беркута.

И не увидела птицу. Вместо неё перед моими взглядами переливался и клубился туман, словно бы заключённый в сетку, сплетённую из алых и багровых, почти чёрных нитей. Нити заклятия, необычно толстые и до омерзения напоминающие непомерно исхудавших пиявок, явно указывали на то, что породившее их колдовство хоть и не имело отношения к Аркосу, было густо замешано на крови.

Заключённая в сетку дымка, меж тем, постепенно меняла очертания - вначале приобретя форму птицы, почти сразу же стала расплываться, вытягиваться, и вот передо мною возникло видение человека. Он стоит на коленях, густо оплетённый багровыми нитями колдовства, что сковало его по рукам и ногам... И хотя обострившиеся черты лица зачарованного почти сразу стали искажаться и вытягиваться, обращаясь в загнутый клюв беркута, я узнала эти линии скул и подбородка, излом бровей и очертания губ.

Да и как мне было их не узнать - обращённый в птицу человек оказался никем иным, как Ставгаром Бжестровым!

Едва слышный стон сорвался с губ словно бы сам собой - шум в зале тут же поглотил его, а я, в полнейшем замешательстве, отвела взгляд от зачарованного Высокого. События в Мэлдине и смерть Морида почти изгладили из моей памяти гадание на кольце и сопутствующее ему беспокойство о судьбе Бжестрова, но теперь я словно вживую увидела перед собою явившуюся в золотом ободке сшибку двух конных воинов и тянущиеся к краям миски кровавые нити.

Тогда я попыталась отвести беду, послав Ставгару письмо с предупреждением, но изменить пророчество оно, как теперь можно было убедиться, не смогло. Толи не получив весточки, толи не вняв содержащимся в письме словам Бжестров таки ввязался в губительную для него авантюру. И последствия её были много хуже того, что сулило гадание.

До крови закусив нижнюю губу я вновь посмотрела на запертого в теле птицы Ставгара. Подобное колдовство было редкостью - мало кто из Знающих обладал достаточными для подобного ритуала силами, навыками и дерзостью, и ещё меньше было тех, кто мог бы похвастаться тем, что подвергшийся превращению человек остался жив. Впрочем, и выжившего вряд ли можно было назвать счастливцем - постепенно животная и человеческая душа зачарованного сливались, а память о прежней жизни утрачивалась. Закономерный итог и жестокое наказание для того, кто оказался слишком дерзок в своей самонадеянности, и не мне - недоученной служительнице Малики - спорить с решением колдунов, превосходящих меня и по силе, и по знаниям. От того же 'кривоплечего' я ускользнула лишь чудом - вряд ли Седобородый поможет мне ещё раз...

Пытаясь дать хоть какой то лад пришедшим в смятение мыслям и чувствам, я тряхнула головой и, потупившись, стала изучать царапины на столешнице так, словно в них могла скрываться спасительная подсказка. Не изжитый до конца страх перед амэнцами всколыхнулся в душе с новой силой, разум твердил об осторожности, но в глубине сердца жило понимание того, что отвернуться сейчас от Ставгара, пройти мимо его беды, утешая себя тем, что помочь ему всё равно не в моих силах, будет самым худшим предательством, какое только можно себе представить. Я ведь сама видела ту отчаянную, безумную надежду, что вспыхнула в глазах зачарованного беркута: отнять её, растоптать - деяние сродни убийству.

К тому же - в Мэлдине ни я, ни Морид не отступили перед Аркосской тварью, которая была куда как опаснее двух колдунов, а тогдашнее наше предприятие выглядело ещё хуже чем то, во что я собиралась ввязаться сейчас. Единственное - не будет рядом со мною ни Мирны, ни отчаянно смелого амэнца, разменявшего свою жизнь на наши. Вот только поставил бы Морид на кон свою душу, если бы узнал, какой трусихе прикрывает спину? Да Морид первым бы упрекнул меня за проявленное малодушие.

...Приняв решение, я оторвала взгляд от столешницы: Ставгар должен почувствовать, что узнан. Сосредоточившись, я представила Бжестрова таким, каким знала прежде, представила, как касаюсь его плеча, улыбаюсь ему, говорю, что он более не одинок. Что я его не оставлю и всё будет хорошо.

Последнее утверждение было ложью, но зачарованный беркут, уловив направленное ему внушение, вновь обернулся в мою сторону, и я мысленно поклялась сама себе, что сделаю для Ставгара всё возможное.

Амэнцы, к счастью, были слишком заняты едой и выпивкой, и потому не обратили внимания на то, что происходило прямо у них под носом. Впрочем, они и вели себя так, словно людей, кроме них самих, вокруг нет. Я же не смогла выудить что либо полезное из их разговора, кроме того, что направляются они прямиком в Милест, ведь зачарованная птица предназначалась в дар самому Владыке Амэна.

Сложить внятный план того, как вызволить Бжестрова из их лап, у меня сходу так и не вышло,и я решила воспользоваться теми преимуществами, что давал мне плащ служительницы. Никого не удивит, если жрица Малики по такой погоде решит пристать к хорошо организованному отряду, дабы под защитой знатных спокойно добраться до города.

А уж в дороге я смогу и лучше присмотреться к амэнским колдунам, да и подходящий случай обязательно подвернётся, если держать ухо востро.

После того, как решение было принято, смысла дальше находиться в общем зале уже не было - мне настоятельно требовались отдых и тишина, дабы привести в порядок мысли, ну а амэнцы настолько увлеклись выпивкой и разговором, что не видели ничего вокруг себя. Поплотнее завернувшись в плащ, я прошла мимо них - серая ткань едва не задела рукав старшего из амэнцев, но тот даже головы не повернул. Оно и к лучшему.

Поднявшись в комнату, я привела себя в порядок, переплела косу и скользнула под тонкое лоскутное одеяло. Сон пришёл сразу - навалился тяжёлой непроницаемой пеленой, как только я смежила веки, но пробуждение оказалось не лучше. Меня словно под бок толкнули - открыв глаза, я несколько мгновений напряжённо всматривалась в темноту, пытаясь сообразить, что происходит, а из-за дверей раздавались нестройные, пьяные голоса и тяжёлые шаги.

Моя милка всё брыкалась,

Но подол я ей задрал -

Сразу ласковою стала...

Непристойный куплет оборвался на полуслове, сменившись глухим бормотанием, а потом горе-певец заплетающимся языком обречённо произнёс:

- Забыл. Как там дальше, дядюшка?

- Молчи, Мелир, - язык второго амэнца (я всё же узнала эти голоса) заплетался не меньше, - Лучше молчи, или я решу что демонов Остен прав, и тебя следует выпороть.

- Меня нельзя пороть, дядюшка! Я ведь твой родич!

- Молчи! Иначе будешь ночевать в той же комнате, что и малохольный крейговец! И...

Фраза так и осталась неоконченной, сменившись грохотом упавшего тела и руганью, а я, выбравшись из постели, на цыпочках прошмыгнула к двери и, щёлкнув замком, чуть-чуть приоткрыла её.

Щель была узкой, но её хватало для того, чтобы увидеть полутёмный отрезок коридора, и амэнца, который безуспешно пытался встать с пола, опираясь на плечо своего не менее пьяного спутника под резкие и словно бы издевательские крики беркута. Клетку с зачарованным Ставгаром мне не было видно, но её, очевидно, несли за перебравшими хмельного колдунами.

Наконец, амэнцу удалось встать и он, опираясь на стенку прошёл немного вперёд, а потом, остановившись у дверей соседствующей с моим убежищем комнатушки, трясущимися руками отпер дверь.

- Заносите... Чтоб ты охрип, недоносок!

Гулко тупая сапогами, слуги внесли в комнатушку дорожную клетку и тут же поспешно вышли, а амэнец, с силой захлопнув дверь, кое-как провернул ключ в замке и, начертив в воздухе охранный знак, медленно, всё так же опираясь о стену, побрёл куда-то вглубь коридора. Следом за ним слуги потащили на своих плечах второго. Я же так и стояла возле двери - не обращая внимания на то, что пол леденит босые ступни, а сквозняк пробирает до костей. Стояла, и не могла поверить нежданной удаче - амэнец хоть и возился с ключом, но дверь так и не запер - характерного сухого щелчка за поворотом ключа так и не последовало!

Наконец, шаги амэнцев стихли в глубине коридора, а я, осторожно прикрыв двери вернулась к кровати. Меня бил самый настоящий озноб - не только от холода, но и от волнения. Неужели получится вызволить Ставгара, не набиваясь амэнцам в попутчики? Неужели они допустили оплошность? В такую удачу даже не верилось, но потом мне всё же удалось совладать с собой и подумать уже более здраво.

Допустим, дверь действительно не заперта, и я могу выкрасть беркута из клетки - дальше что? К полудню амэнцы протрезвеют и обнаружат пропажу. Перетрясут постоялый двор от крыши и до подвалов, допросят даже мышей в подполе и поймут, что искать им следует срочно отбывшую с подворья служительницу Малики. Смогу ли я достаточно хорошо запутать следы и уйти от погони? И на какой из дорог амэнцы будут искать меня в последнюю очередь?

Вопросов много, а ответов - ни одного. Вариант просто выпустить птицу из клетки, а самой остаться на месте я отвергла сразу, потому что не могла посчитать подобное помощью. Ну, улетит беркут - и что с ним будет, если он доберётся до Крейга? Это если зачарованная птица вообще умеет летать... Нет, просто открыть задвижку на клетке - это не помощь, а очистка совести. Хотя и уверенности в том, что мы с Бжестровом оба доберёмся до родных краёв по-прежнему не было. Но, запутав следы, я могу если и не уйти от погони, то выиграть время, за которое смогу разобраться в опутывающем Владетеля заклятии.

Пока я раздумывала, в коридоре то и дело раздавались шаги и тихий говор постояльцев, но потом стихли и они. Выждав некоторое время, я вновь выскользнула из постели - натянула на себя одежду, обулась и вышла в коридор. Теперь он был почти полностью погружён в темноту - на ночь в нём оставили лишь два светильника - один в конце коридора, а другой - у лестницы. Чтобы никто не свернул на крутых ступенях шею.

Я спустилась вниз, проверила чёрный ход и вернулась обратно, так и не встретив ни одной живой души. Задержавшись у дверей, за которыми находился зачарованный Владетель, провела кончиками пальцев по тёмным доскам - замок и вправду был открыт, а кроме того - пьяный колдун не смог толком наложить охранное заклятие.

Легко толкнув дверь, я ступила в комнату. Пятно лунного света падало на грубо сколоченный стол и клетку. Я сделала ещё шаг вперёд и под моей ногою скрипнула половица. От этого звука беркут в клетке зашевелился, встопорщил перья, но не издал ни звука. Вот и славно.

Медленно приблизившись к столу, осмотрела клетку и, не обнаружив охранных заклятий, открыла дверку. Заколдованный беркут неуклюже выбрался из своего узилища, а я, подхватив тяжёлую, нахохленную птицу на руки, прижала её, словно величайшее сокровище, к груди и тихо вышла из комнаты.

Вернувшись к себе, я посадила беркута на стол и стала собирать так толком и не разобранные пожитки. Проверила сумки, застелила постель, нашептывая отвод на чары. Всё это время зачарованный Владетель неподвижно сидел на своём месте и пристально наблюдал за каждым моим движением. Янтарные глаза птицы казались необычайно яркими в полумраке комнаты - они словно бы светились изнутри, и от этого становилось не по себе. Мнилось, что передо мною не просто обращённый в беркута Бжестров, а что-то иное, отличное и от хищной птицы, и от человека, которого я знала прежде. Впрочем, о том, что действительно сотворили со Ставгаром, следовало думать позже - когда мы окажемся как можно дальше отсюда.

Покончив со сборами, я подошла к столу, коснулась перьев на шее беркута самыми кончиками пальцев. Он тут же повернул голову, наградив меня тревожным и внимательным взглядом.

- Тебя научили летать? Или это должен был сделать тот, к кому тебя везли?

Зачарованный мигнул - это были явно не те слова, которые он ожидал услышать при встрече - потом посмотрел уже более сердито, но артачиться не стал. Переступив с лапы на лапу, беркут тяжело оттолкнулся от столешницы и перелетел комнату. Устроился на спинке кровати и вновь наградил меня сердитым взглядом.

- Я спрашивала не из пустой прихоти.

Подняв оконную раму, я впустила в комнатушку морозный воздух и махнула рукой в сторону утонувшего в намётах деревянного сруба.

- Жди меня там - возле конюшни. Я скоро спущусь.

Беркут гневно щёлкнул клювом - казалось, ещё мгновение, и ночную тишину разорвёт сердитый, протестующий птичий клёкот. Но человеческая натура пересилила. Беркут, так и не издав ни звука, перелетел к окну. Устроившись на подоконнике, вопросительно оглянулся, а после выбрался наружу и в несколько взмахов крыльев добрался до нужной крыши.

Особой красоты, если честно, в его полёте не было - движения слишком резкие и тяжёлые для птицы, но главным было то, что держался на крыле он вполне уверенно.

Закрыв окно, я задула огарок свечи. Погрузившаяся во тьму комната словно бы уменьшилась в размерах, и стала казаться выстуженной и затхлой - такой, словно бы в ней не ночевали месяца три. Если амэнцы будут отсыпаться после пьянки хотя бы до позднего утра, отвод скроет все следы моей ночёвки - накинуть на меня колдовскую узду, как в своё время сделал кривоплечий, у них уже не получится. Седой военачальник оказался неплохим учителем.

Выйдя в коридор, я заперла двери у себя, а потом ненадолго задержалась у комнаты, которую амэнцы отвели беркуту. Ключ вошел в чужой замок лишь на две трети, но мне всё же удалось провернуть его до тихого, сухого щелчка и переломить так, чтобы шейка не торчала из скважины.

Заклинивший замок, конечно, не являлся серьёзным препятствием для амэнцев, но мне любая их заминка и задержка могла бы пойти на пользу, так что выбирать не приходилось.

От мысли, что вновь предстоит игра с амэнскими колдунами, в душе всколыхнулись недобрые предчувствия - спускаясь по лестнице, я всё ждала скрипа двери или гневного окрика, но всё прошло гладко. Незаметно спустившись вниз и прокравшись к чёрному ходу, тихо выскользнула во двор, ступила на белый, скрипнувший под подошвой снег... И пока наискось, через двор пробиралась к конюшне, живущая под сердцем тревога всё нарастала, хотя и нужно было сделать всего четыре десятка шагов. В эти мгновения я словно видела себя со стороны - тёмная фигура на белом снегу, мишень, в которую вот-вот вонзится стрела - но когда, наконец, зашла в стойло и провела рукой по густой гриве своей лошади, страх отступил.

Я быстро взнуздала и оседлала кобылу, закрепила седельные сумки. Ласточка недовольно всхрапнула, ударила копытом - столь ранняя побудка пришлась ей не по нраву, но солёный сухарь вполне примирил лошадь с беспокойной ночью. Как только я вывела её из конюшни под уздцы, дежурящий на коньке крыше беркут немедля спикировал вниз - на спину лошади, и уцепился когтями в переднюю луку седла. Ласточка, к счастью, была не из пугливых - она лишь недовольно тряхнула головой и тихо фыркнула, так что за ворота постоялого двора мы выбрались без лишнего шума.

Оказавшись на тракте, я взобралась в седло и направила лошадь к темнеющему впереди лесу. Беркут так и остался на выбранном им месте - днём, когда придётся проезжать через какое-нибудь поселение, нам наверняка нужно будет разделиться, чтоб не привлекать лишнего внимания, а пока пусть будет так, как есть.

Неожиданный порыв ветра пронёсся меж деревьев, уронил с нависающей над дорогой ветки целые комья снега на мой плащ. Я собрала рукой пушистые хлопья, поднесла их к лицу и прошептала, переиначивая старый наговор:

Снег впереди меня,

Снег позади меня.

Укрой, защити -

Следы замети.

После чего бросила снег через левое плечо и, не оглядываясь, послала лошадь вперёд.

Ревинар и Мелир

Ревинар проснулся поздно - с тяжёлой головой и мерзким, кислым привкусом во рту. Вначале он, всё ещё лёжа на кровати с закрытыми глазами, погрешил на хозяина постоялого двора, который поит благородных проезжих дешёвым пойлом для черни, но, припомнив вчерашнее, снял обвинение. В настигшем его, Ревинара, похмелье виновно не качество выпивки, а её количество. Да и, если уж начистоту, не стоило мешать лендовский васкан с амэнским тёмным, похожим на бычью кровь вином - они хороши порознь, но никак не вместе.

Всё это Ревинар знал, но вчера позволил и себе, и племяннику и хмель, и отдых. Слишком уж утомили его и дорога, и отсутствие сна, и зачарованный Владетель... Ну почему треклятый Остен не лишил беркута голоса? А голос у бывшего крейговца между тем был омерзительный - он выучился не только пронзительно клекотать, но даже скрежетать, хотя, казалось бы, птичье горло не может издавать таких звуков. И кричал всегда подолгу, словно не ведая усталости!

Сколько раз за последние дни Ревинар мечтал открутить взбесившейся птице голову, сколько раз его пальцы сами собой сжимались в кулак при одном взгляде на зачарованного крейговца. Но пленник принадлежал князю Арвигену, и бессильная, не способная излиться на виновника злость утомляла больше чем плохая погода, дальняя дорога и недосып. Стоит ли удивляться, что добравшись, наконец, до надёжного пристанища и возможности отдохнуть от причуд заколдованного Владетеля, посадив того под крепкий замок в дальней комнате, Ревинар отпустил вожжи, позволив и себе, и отряду пить столько, сколько захочется? Притом, что его люди всегда знали свою меру?

Вот только мешать васкан с вином всё одно не следовало, да и Мелир, как оказалось, мгновенного хмелеет от крепкого лендовского пойла...

Боль раскалённой спицей пронзила голову от уха до уха и открывший было глаза Ревинар глухо простонал. Боги, в какую же жалкую развалину превращает славного воина незаметно подкравшееся похмелье!

Амэнец зло ругнулся, проклиная и свою беспечность, и коварные напитки, но довести затейливую тираду до конца не успел - откуда-то сбоку донеслись торопливые шаги, и ещё через миг перед Ревинаром появилась поднесённая вышколенным слугой крутобокая кружка с пивом.

Приподнявшись на локте, амэнец жадно приник к глиняному краю - холодная хмельная горечь унимала жажду и заливала бушующий в груди пожар. Когда кружка была осушена до самого дна, Ревинар даже смог поднять голову и спросить:

- Который сейчас час?

- Уже полдень.

Услышав ответ, Ревинар недовольно поморщился, но, узнав, что все люди его отряда уже давно собраны и готовы, сменил гнев на милость. Благодушное настроение не испортилось даже после взгляда на по-прежнему спящего Мелира. Умывшись и одевшись, Ревинар спустился вниз, чтобы съесть чего-нибудь горячего и придумать, как всё же унять беркута.

В зале в этот час было намного меньше как чада, так и людей - обеденное время ещё не подошло, так что амэнец с удобством устроился у очага. Принёсший ароматную, щедро сдобренную перцем мясную похлёбку служка кланялся ещё ниже вчерашнего - так, что казалось вот-вот переломится пополам - и это поведение зародило у Ревинара подозрение, что он помнит далеко не все события вчерашнего вечера. Что ж они с племянничком учудили?

Вспомнить удалось лишь после десятой ложки горячего и густого варева, когда взгляд амэнца упал на прошмыгнувшую к выходу из зала служанку с зарёванным, опухшим лицом. Это сегодня она кажется невзрачной, бледной молью, а вот вчера - в свете очага и хмельном тумане казалось очень даже хорошенькой. Крепкий стан, приятные округлости под платьем, разрумянившиеся от беготни между столами и кухней щёчки, прилипшие ко лбу и шее светлые, выбившиеся из косы кудряшки и молодость... Ревинар откровенно ею любовался и уже раздумывал было - не согреет ли девчонка этой ночью ему постель, но тут в дело вмешался Мелир.

Племянника, увы, потянуло не на любовь, а на драку. Вот только достойных противников вокруг не было, и Мелир прицепился к принёсшему очередной кувшин с выпивкой служке. Дескать, смотрит дерзко, без подобающего почтения, а ещё своей смуглой мастью напоминает ему Остена.

Смехотворное обвинение, но его хватило для того, чтобы Мелир ударил служку со всей силы - и добро бы кулаком, но племянник использовал отпущенный ему колдовской дар. Он вскинул левую руку, исступлённо выкрикнул заклятие - и служка повалился на пол, забился на досках, точно в припадке падучей.

Белобрысая девчонка, что так приглянусь Ревинару, кинулась к нечаянной жертве Мелира, попыталась прикрыть его от рассерженного колдуна своим телом. Такое вмешательство пришлось племяннику не по нраву - схватив служанку за косу, он оттащил её прочь от корчащегося на полу парня и ударил ногою под дых. Один раз, второй... Третьего не случилось, потому что Ревинар нашёл в себе силы привстать из-за стола и заплетающимся языком окликнуть Мелира.

Это помогло - племянник хоть и взбрыкивал бывало, точно молодой необъезженный жеребец, в основном всё же слушал дядю. Он оставил своих жертв и вернулся к столу. Парня унесли, девчонка убежала следом... А Ревинар, вместо того, чтобы отчитать, а то и наказать племянника за то, что тот попусту расходует колдовской дар, начал перемывать кости Остену.

В самом конце их посиделок - когда они из зала поднялись наверх, он, правда, обещал отправить Мелира на ночёвку в комнату к беркуту, но это так и осталось пустым обещанием... Мда, отдохнули. От всей души.

От таких воспоминаний аппетит у Ревинара как то сразу пропал - мясная похлёбка разом утратила всю свою прелесть, показавшись теперь слишком жирной и острой. Окликнув служку, амэнец велел принести себе холодного пива, и равнодушно спросил:

- Что там с тем парнем, что рассердил моего племянника?

Служка, услышав вопрос, согнулся в поклоне так, что чуть не коснулся лбом коленей.

- Он уже пришёл в себя, господин. Ещё слаб, но в своём уме. Только язык отнялся...

- Длинный язык приносит многие беды, - проворчал Ревинар, а потом, сняв с пояса кошель с серебром, бросил его служке. - Отдашь парню, чтобы зла не держал. Да смотри - не смей запускать в кошель свою загребущую лапу!.. И кстати - кто та девчонка, что за него вступилась?

- Его невеста, господин.

- Ясно, - ни с того, ни с сего Ревинар вновь ощутил на языке мерзкий кислый привкус. - Что стоишь? Неси пиво, да побыстрее!

Кружка появилась на столешнице словно по волшебству, но хмель уже ничем не мог помочь Ревинару - мерзость на языке сменилась неприятным, ноющим чувством в груди. Словно сердце маялось в предчувствии неминуемой беды. Амэнец не торопясь, медленно допил кружку, встал... И стремглав кинулся вверх по лестнице. Как он мог забыть о малахольном крейговце? Беркут уже полдня без надзора!

...Когда вытащенный из кармана ключ попросту не вошёл в скважину замка, сердце в груди Ревинара сжалось так, что он несколько мгновений не мог даже вздохнуть. Амэнец тяжело привалился к двери, ещё раз, возвав и к богам, и к демонам, попытался совладать с замком, но ничего не изменилось. Всё ещё ощущая боль за грудиной, он сжал ключ в руке и завопил, что было силы:

- Эрло! Негодник! Собери всех и притащи мне хозяина этого клоповника! Быстро!

Ответом на приказ стал торопливый топот множества ног, обутых в тяжёлые сапоги - слуги, сжимая оружие, сгрудились в коридоре. Эрло, протащив хозяина постоялого двора по лестнице, точно куль с мукой, кинул насмерть испуганного человека под ноги Ревинару.

Тот, все ещё с трудом переводя дыхание, с омерзением взглянул на розовую плешь простёртого перед ним человека и процедил:

- Твои ключи никуда не годятся - замок заклинило.

- У меня есть запасные... от всех комнат, - поняв, что онемевший служка был лишь началом свалившихся на него вместе со знатными господами бед, хозяин постоялого двора постарался распластаться на досках ещё больше, но этому его намерению помешал объёмный живот и новый приказ.

- Раз так, открой дверь. Живо.

Увы, запасной ключ тоже не подошёл. Плешь несчастного трактирщика из розовой стала бордовой, и он едва слышно прошептал.

- В скважине что-то застряло, мой господин. Я не могу...

- Ломайте! - Ревинар, скривившись, отвернулся от дрожащего, точно студень, человека, а дюжие слуги занялись непокорной дверью. На хозяина они старались не смотреть - потемневшее и разом постаревшее лицо Ревинара не сулило им ничего хорошего.

После второго удара дверь поддалась - с грохотом провалилась внутрь комнаты, а колдун рванулся вовнутрь даже прежде, чем опустилась поднятая ударом пыль... И столбом застыл у стола, глядя на пустую птичью клетку.

Беркут исчез. Треклятый зачарованный крейговец пропал из своей надёжной и крепкой тюрьмы словно по волшебству... Всё ещё не в силах оторвать взгляд от прутьев клетки, Ревинар почувствовал, как волосы на его затылке становятся дыбом. По шее словно провели куском льда - острым и холодным. Таким же беспощадным и мёртвым, как взгляд Владыки Арвигена, который не получит теперь новую живую игрушку.

' Я - мертвец'. Плечи Ревинара согнулись - он словно бы наяву ощутил тяжесть мраморной плиты, которая станет его надгробьем в семейном склепе... Если у него вообще будет могила - гнев Владыки не знает границ.

А ещё - вряд ли Арвиген ограничится наказанием лишь одного человека - сполна достанется и Мелиру, а то и весь род получит опалу. А этого допустить нельзя. Никак нельзя.

Глубоко вздохнув, Ревинар распрямился и внимательно оглядел и пустующую клетку, и комнату. Окно никто не открывал, клетку не сломали изнутри, а аккуратно отперли снаружи, и беркут охотно пошёл к этому неизвестному похитителю в руки. Последнее, правда, ещё ни о чём не говорит - зачарованный крейговец ради побега стакнулся бы и с самим порождением Аркоса.

А вот кто осмелился прибрать к рукам зачарованную птицу?.. Увы, сходу узнать что-либо о похитителе не вышло - неизвестный находился в комнате совсем недолго, а потому следы его пребывания оказались очень слабыми и к обеденному времени практически распались. Если бы Ревинар зашёл проведать беркута с самого утра, он, возможно, ещё смог бы уловить след, но сейчас уже было слишком поздно. Но там, где не поможет колдовство, есть плеть в руках благородного и страх...

Выйдя из комнаты, Ревинар сходу отвесил затрещину хозяину постоялого двора. От удара тот согнулся, но устоял на ногах - главным образом потому, что вышколенные слуги благородного не дали ему упасть. Тысячник же ударил ещё раз, а после, схватив несчастного за грудки, прорычал.

- Вор! И собрал целое подворье ворья! Беркут предназначался самому Владыке - за такую покражу я с тебя кожу живьём сдеру. Освежую, как тушу на бойне!

- Господин, - от такого обещания толстяк стал совершенно белым, а Ревинар отвесил ему смачную оплеуху и продолжил.

- За воровство у самого князя я твой двор - кубло разбойничье - дотла сожгу, твоих родственников в неволю отдам. Смекнул? А теперь отвечай, да побыстрее - кто из твоих постояльцев съехал сегодня утром?

- Так метель же... Почти никто и не съехал, разве что торговец один - ему к началу торгов в Истам надо поспеть.

Ревинар презрительно фыркнул и, отпустив наконец толстяка, обернулся к слугам:

- Вы - берёте подмогу и езжайте за торговцем. Догоните и обыщите. Остальные - перетряхните всех постояльцев этого клоповника... И разбудите Мелира, в конце концов. Сейчас не до отдыха.

Встрёпанный со сна Мелир нашёл дядю внизу - потягивая пиво, тот наблюдал за тем, как часть его людей обыскивает надворные постройки. Другая часть была занята наверху - оттуда слышались голоса постояльцев, детский плач, торопливая скороговорка хозяина обыскиваемого подворья.

Молодой аристократ с удовольствием выпустил бы самым крикливым кишки - голова после вчерашнего болела у него немилосердно - но сейчас ему было не до разборок с чернью. Потемневшее, с залёгшими у рта складками лицо Ревинара заставило Мелира поспешно, словно на княжеском смотре, отдёрнуть куртку и поправить пояс. Таким разгневанным он родственника ещё не видел.

- Прости, что проспал, дядя.

- Арвиген простит, - мрачно взглянув на племянника, Ревинар вновь отхлебнул из кружки и лишь после этого уточнил, - тебе уже сказали?

- Да. Наш беркут исчез, - Мелир поспешно отвёл глаза. Под испытующим взглядом Ревинара он чувствовал себя виновным в произошедшем, и это совершенно ему не нравилось.

- Его украли. И мне бы очень хотелось понять, кому понадобилась эта малахольная птица, - дядя недовольно повёл плечами и снова уткнулся носом в кружку.

Мелир же оглядел полутёмный зал. Думалось тяжело, с усилием - он словно бы вращал тяжёлый мельничный жёрнов, но одну огреху в рассуждениях дяди он всё же нашёл.

- А если не украли? Если просто отпустили? Чтобы отомстить, например... Тот служка с наглыми глазами...

- Которого ты посчитал похожим на Остена? Вряд ли - после твоего колдовства он на ногах не стоит, - Ревинар презрительно фыркнул, намереваясь отвергнуть столь нелепое предложение, но вдруг весь подобрался, словно рысь перед прыжком. - Его подружка-служанка!.. Пойдём-ка побеседуем с этими голубками.

Мелир, отчаянно мечтающий о кружке холодного и горького пива, перечить дяде не стал, но беседа всё равно не задалась. Едва только Ревинар, отловив белобрысую и зарёванную девчонку, намотал её светлую косу себе на кулак, как сверху примчался Эрло с сообщением. Они проверили всех постояльцев, кроме служительницы Малики. Она встала на постой вчера, и ещё не спускалась, на стук не отвечает, а трактирщик наотрез отказывается открывать её дверь запасным ключом. Дескать, служительница может посчитать такое вторжение оскорблением, и беды тогда не оберёшься...

- Хммм... Как думаешь, Мелир - в таком шуме можно спать? - Ревинар нехотя, словно бы даже с сожалением отпустил служанку и направился на второй этаж. Выслушав торопливые пояснения трактирщика, подошёл к запертой двери, постучал, представился:

- Не соблаговолит ли высокородная служительница Милостивой оторваться от молитв и уделить время тысячнику Ревинару?

В ответ не раздалось ни скрипа, ни шороха, и Ревинар, повернувшись к толстяку, раздражённо велел:

- Ключ. Гнев служительницы - моё дело.

В этот раз проблем с замком не было - он открылся на диво легко, но когда тысячник ступил в комнату, то сразу нахмурился, а последовавший за дядей Мелир насторожился. Во временном обиталище жрицы что-то было не так, но вот странность эту молодой колдун никак не мог уловить до тех пор, пока дядя не направился к выходу, пробормотав:

- Шкуру спущу с дурака - здесь вообще никто не ночевал! Даже воздух затхлый!

- Погоди немного, - ухватившись за проскользнувшую было идею Мелир напряг своё колдовскоё чутьё и ещё раз начал осматривать крохотную комнатушку. Кровать, стол, стены, окно... Действительно - ни малейшего следа от присутствия людей. Словно бы они не только здесь не жили, но даже не убирались, да только комната чистая - ни пыли сверх меры, ни паутины. А это значит...

Взволнованный неожиданным открытием Мелир повернулся к дяде:

- Здесь отвод. Жрица или кто-то иной просто очень хорошо прибрали за собой.

- Думаешь? - нахмурившись, Ревинар ещё раз осмотрелся и задумчиво покачал головой:

- Похоже, ты прав. Но привычка не оставлять следы где попало свидетельствует лишь об осторожности, а не о преступном умысле. Да и зачем жрице Милостивой малохольный беркут? Что она будет с ним делать?

Мелир, который в узком кругу частенько сравнивал служительниц Малики с мышами из-за серых платьев, нехорошо усмехнулся:

- Возможно, крики беркута помешали старой грымзе спать, и она выпустила Владетеля из клетки? Чтобы нам насолить?

- Чушь! Если бы жрице досаждал клёкот беркута, она бы высказала своё неудовольствие нам. Причём, в весьма цветистых выражениях, - Ревинар закусил губу, нахмурился пуще прежнего, - Что-то здесь не сходится, Мелир. Причин отпускать или воровать беркута здесь не было ни у кого, за исключением служанки. Да только она вроде как всю ночь заливалась слезами около своего жениха... Так что подождём, с чем вернутся посланные за съехавшим со двора торговцем люди да вызнаем побольше о служительнице и о белобрысой девчонке.

Посланные вдогонку за торговцем слуги вернулись ни с чем как раз тогда, когда Мелир пил уже вторую кружку вожделённого пива, а дядя расспрашивал хватающегося за сердце трактирщика о жрице. Тот краснел, сопел, и был бы рад не отвечать ничего. Потому как если благородные что-то не поделили со служителями Семёрки - это их дело, а ему лучше держаться от этой свары подальше, но отмолчаться не вышло. После того, как Ревинар второй раз повторил угрозу сжечь постоялый двор, невезучий хозяин рассказал всё, что помнил. В подробностях расписал подбитый мехом плащ служительницы со сложной вышивкой, упомянул, что лошадь у неё была явно хороших кровей, а вот по поводу внешности жрицы так и не сказал ничего внятного. Очевидно, ему просто не могло прийти в голову, что на служительницу можно смотреть как на женщину.

Поскольку торговец оказался непричастен к похищению, а то, что светловолосая служанка всю ночь дежурила у постели своего жениха, подтвердила вся обслуга постоялого двора, из подозреваемых у дяди с племянником осталась только неожиданно исчезнувшая служительница. Ревинар с самой кислой миной вновь взялся за расспросы, и, угробив без малого ещё один час, выяснил, что жрица Малики ещё молода и обладает подобающей её сану внешностью. Самым разговорчивым оказался один из служек, заявивший, что служительница по лицу очень схожа с крейговцами - их кровь без сомнений течёт у неё в жилах. Уставший от тщетных расспросов Ревинар уже был готов отмахнуться от этого свидетельства, как от надоедливой мухи, но тут в игру вступил уже изрядно истосковавшийся Мелир.

- А, может, происхождение жрицы - это и есть повод?

- К чему ты клонишь? - дядя недовольно покосился на племянника.

- К тому, что одарённая жрица могла понять, что за птицу мы везём. Что, если она просто решила помочь тому, кто родственен ей по происхождению и крови?

- И ради этого поставить на кон своё положение? - Ревинар недоверчиво качнул головой. Сам бы он никогда не стал подвергать себя риску из-за чужого человека, но женщины от природы склонны к сумасбродству. К тому же - если жрица происходила из крейговцев, то её действительно могло возмутить то, как обошлись с её соотечественником, а что до риска, то она могла рассудить, что плащ Служительницы послужит ей защитой.

Хотя может статься и так, что все эти измышления - обычная пустышка, и у жрицы-крейговки были совсем иные, никак не связанные с похищением беркута, причины сняться с места...

Но для того, чтобы понять, так ли это, ей следовало найти!

Приняв решение, Ревинар встал из-за стола, и, взглянув на племянника, сказал:

- Не знаю, прав ли ты, но сейчас мы действительно займёмся поисками этой жрицы. И не думаю, что это будет слишком сложно - служительницы Малики не часто путешествуют верхом, да ещё и в одиночку. Она наверняка запомнится селянам, у которых остановится, или служкам на очередном постоялом дворе.

- Как будем искать? - Мелир в предвкушении погони весь напрягся - словно пёс.

- На ближайшем перекрёстке разделим людей, пусть опрашивают всех встречных о жрице, - Ревинар задумчиво почесал переносицу, - а сами пойдём по пути, который покажется наиболее правдоподобным.