Черт-те что, или Праздник первого зуба

Глава 4 Проклятие из погреба

та картошка, этот похожий на ссохшуюся голову погребёнок, и стал причиной всех дальнейших бед Бамбуля. Он долго не мог решить, как ему поступить: отнести, как советовала бабушка, находку папе и попросить запечь её в золе, пока она не размякнет, как крысиные потроха, или не ждать, а откусить кусочек сразу. Потом он высунул язык и лизнул коричневую шкурку. Ничего особенного — грязь и глина. Но Бамбуля это не обескуражило: он понимал, что не во вкусе дело. Картошка — это мостик в человеческую жизнь. Не совсем то же самое, что поспать на подушке, но почти.

— Кар-тош-ка, — нараспев произнёс Бамбуль, пробуя слово на вкус.

И ему так захотелось попробовать этот диковинный деликатес, пишу людей, что он пошире разинул рот и откусил большой кусок.

«Ну и гадость!» — задохнулся от обиды Бамбуль.

Он попробовал пожевать, но тут же выплюнул эту дрянь. Правильно папа Бабадур говорит: нельзя тащить в рот всякую всячину, пока не выяснишь, что это такое. Не может это быть картошкой. Чтобы люди такое ели, а бабушка нахваливала? Нет, Злыдневна ошиблась. Это конечно же отрава ядовитая. Поэтому она не мягкая и не сладковатая на вкус, как обещали, а кислая, как навоз, и вяжет рот, как старая земля.

Фу, сажа и три тысячи фонарей!

Бамбуль два раза отрыгнул, сплюнул. Кусочек картошки белел на земле. Надо же, такая мерзость, а внутри белая — аж светится! Тут отравленный Бамбуль почувствовал, что умирает: живот подвело, перед глазами поплыло. Он отшвырнул ногой погребёнка и сполз по стене на пол. Тяжело дыша и высунув язык, он ждал, что ядовитая картошка вот-вот лишит его жизни.

К тому же он, похоже, сломал челюсть, пока надкусывал этот деревянный клубень. Во всяком случае, скособоченная челюсть болела. И в этот трагический момент случилось чудо: зашатался зуб. Бамбуль привычно провёл языком по нижним зубам и вдруг понял — что-то не так. Один зуб как будто наклонился вбок и уже не сидел как прибитый, а слегка качался — вперёд-назад. Бамбуль боялся поверить своему счастью. Он только снова и снова дотрагивался до зуба языком и шевелил его, не признаваясь даже себе, что это значит. Сомневался. Хотя слева, повыше живота, что-то пузырилось и булькало, как сладкая детская вода лимонад, о котором говорил Ибн-Кошмарыч. Язык сам собой всё время касался того зуба, и он каждый раз шевелился. Бамбуль сунул в рот грязный палец и покачал зуб. Качается! Совершенно точно, абсолютно и несомненно — качается!!!

Бамбуль хрюкал, сопел, стонал, пускал слюни и как заведённый качал нижний зуб. Вот это новость! Вот повезло!

Бамбуль устроился у раскалённого огнедыра за ящиком, в котором орали сопревшие от жары, мокрые от пота новородки. Сколько Бамбуль ни шатал, ни раскачивал зуб, ему никак не верилось, что это правда. Надо огорошить этой потрясающей новостью кого-нибудь ещё, решил он, тогда легче самому поверить. Он склонился над ящиком с новородками и зашептал своим новорождённым родственничкам:

— Эй, мелочь хвостатая, у меня зуб шатается!

От этих волшебных слов в голове загремели салюты. «ЗУБ ШАТАЕТСЯ!» Нет, он должен немедленно, сию же секунду, оповестить об этом подземную нечисть. Пусть все знают: скоро у Бамбуля вырастет настоящий зуб, как и положено всякому дьяволу. И Бамбуль будет щериться, скалить зубы и клацать ими не хуже, чем какой-нибудь приставучий Бавван. Пусть теперь попробуют назвать его подменышем и человеческим отродьем. Он им покажет! Бамбуль взглянул на свои лапы. В свете пламени его сжатые кулаки с жёлтыми, обломанными когтями выглядели устрашающе. И ничем не напоминали холеные руки неженок людей. Так что уж извините: хотя у него на затылке и саднит набитая подголовышем кровавая рана, что странно для чистокровного дьяволёнка, но лапы у него жуткие, как у настоящей нечисти — с багровыми костяшками, длинными когтями и очень крепкие. Бамбуль ими без труда и крысу придушит, и ползобрюху лапы отдерёт. Если только захочет.

Бамбуль ещё раз взглянул на свои лапы и вдруг засомневался в себе. Лапищи у него, конечно, когтистые, но ни крысу придушить, ни лапы ползобрюху отодрать он точно никогда не сможет. Он даже не в силах проглотить живого червяка или стоножку. От одной мысли, что надо зажать в зубах извивающуюся букашку, ему становилось дурно. Поэтому на его счету нет ещё ни одной загубленной душонки. Бабушка Злыдневна утверждала, что он перерастёт эту неуверенность в себе и в один прекрасный день станет как все, тут и нервничать нечего. Но Бамбуля мучили сомнения. Да ещё эта его мечта о подушке… Откуда у него такие человеческие фантазии? Бамбулю стало страшно: а вдруг у него вырастут неправильные зубы, не кривые и не жёлтые, а ровные и белые, и он окажется человеком? Лёгкие слиплись и не хотели дышать, кровь тяжело застучала в висках, а потом застыла в жилах. Бамбуль оцепенел.

Со своего места за ящиком он слышал, как резвятся в серной купели подрощенные мелкие бесы. Пойти, что ли, к ним? Рассказать всем кузенам и кузинам, что у него зашатался зуб? Взять и прокричать на всю купальню. Но почему-то в душе у него ничего больше не пело. И даже не сипело. И он явственно представлял себе, как у него вырастает маленький, аккуратненький белый зубик. Совершенно не похожий на кривой жёлтый и острый чертячий зуб. Это будет ужаснее, чем купаться в сере. Хотя трудно придумать что-то более ужасное. Особенно потому, что Бавван никогда не упускает случая помучить Бамбуля, и у него набираются полные уши и нос серы, и ещё несколько дней потом он ходит как хомяк оглоушенный.

Кстати о братце. А что, если рассказать ему? Подойти так спокойненько и заявить с самым невозмутимым видом, вроде как между делом, что у него зуб расшатался. Бамбуль с шумом втянул в себя воздух и произнёс:

— Что-то у меня сегодня зуб совсем расшатался.

Нет, звучит плохо. Да и опасно к Баввану соваться, у него когти длинные. Папа забыл их обкусать. Ещё расцарапает до крови. Брр, только не это. Нет, лучше ничего брату не говорить и вообще по возможности с ним не встречаться. Это трудно устроить, когда живёшь в одной норе, но Бамбуль старался изо всех сил. Обычно он подползал поближе к стене и сжимался в надежде, что в полумраке его примут за камень. Вот и сейчас он притворился большим булыжником, потому что услышал, что возвращается Бавван — у братца была особенная манера плеваться. Он долго и тщательно отхаркивался, потом прочищал горло, громко перекатывал во рту слюну, и лишь после этого в стену впечатывался большой, вязкий жёлто-зелёный плевок. Но хотя Бамбуль забился в самый дальний угол за ящиком, братец всё же заметил его.

— Куда полез? Я тебя вижу, — приветливо крикнул Бавван и с ходу ткнул Бамбуля под рёбра.

Бамбуль стерпел, только зажмурился. Он надеялся, что братец пройдёт мимо, оставив его в покое. Сегодня ему особенно хотелось побыть одному, тем более что зуб ныл и болел: требовал, чтобы о нём рассказали всему свету. Но Баввану рассказывать нельзя, как бы ни хотелось. С ним потом беды не оберёшься. Он как услышит, потребует посмотреть, а сам схватит зуб и выдерет. А если сразу не сумеет, то будет выламывать, пока не достанет. Бамбуль видел, как он проделывал это с кузенами и кузинами. Их вопли до сих пор жгли Бамбуля как огнём. Он отчаянно надеялся, что братца ждёт какое-нибудь срочное дело и он уберётся восвояси. Но нет, сегодня Бамбулю не повезло.

— А ты почему не купаешься, пукало трусливое? — спросил Бавван, уперев длинный острый коготь Бамбулю в бок. — Сера отличная, с пылу с жару. Кипит! И вообще. Пошли, я тебя искупаю, крысёнок некусачий. Или тебе погребёнок язык откусил? Говорил я тебе — доиграешься. Ну-ка высуни язык!

— Не откусил, — прошептал Бамбуль и забился в нишу в стене, уцепившись за проём всеми коготками.

Но куда ему, маленькому и лёгкому дьяволёнку, тягаться с огромным, коренастым братцем! Бавван играючи оторвал его от стены, взвалил на плечи и потащил в сторону купальни. Бамбуль не сопротивлялся. Станешь дрыгаться — братец ещё глубже вопьётся в него когтями. И без того Бамбуль через каждые несколько метров набивал себе по новой шишке: Бавван вспрыгнул на порог — у Бамбуля шишка, за угол повернул — у Бамбуля синяк, и так обо все камни, углы и низкие потолки по порядку. В нос уже бил отвратительный запах тухлятины, горячий пар ел глаза и не давал вздохнуть.

Бамбуль в полуобморочном состоянии висел на плечах у братца, как свёрнутый в трубку ковёр. Что его ждёт, он знал, поэтому сгруппировался, напряг спину и шею. Он слышал, как шипят и лопаются пузыри серы, как галдят злыдни, черти и разная жуть. Он слышал всплески, когда кто-то прыгал с бортика в купель, и свист и топот болельщиков. Прямо в ухо ему пыхтел Бавван, где-то рядом чесались и всхлипывали кузены с кузинами, громко хохотала соседская злыднечка.

— Глядите-ка, Бамбуль! — громко закричал кузен.

Бамбуль зажмурился ещё сильнее — так, что глаза, кажется, навсегда вдавились в голову. Он знал, что сейчас последует, и изо всех сил стиснул зубы — аж челюсть хрустнула.

— Кидай его в воду! — закричал кто-то, а кузен подхватил.

— Ки-дай! Ки-дай! — скандировал он. — Давай! Давай! Кидай! Давай!

Бамбуль напряг спину, подогнул хвост и понял, что летит. Тут же обожгло шкуру. Он стал хватать ртом воздух и наглотался серы. Вокруг хохотали кузены и кузины, выл от счастья братец и раздавались крики:

— Е-щё! Е-щё!

Бамбуль в ужасе пытался нащупать дно глубокой купели. Всё тело жгло и разрывало на части. А Бавван скалился и показывал свои кривые длинные зубы, новые уже.

— Купать его! Купать его! — голосила маленькая толстая чертяка.

Бавван охотно согласился и встал в стойку для метания. Рядом сгрудились черти и злыдни. Кузины светились от радости и в предвкушении нового зрелища тёрлись спинками друг о друга. Кузены от восторга скрежетали зубами и пускали дым из носа.

И тут пришла Злыдневна.

— Бамбуль, я тебя ищу, ты мне срочно нужен, — сказала она, посмотрев ему в глаза.

Он различил чуть заметное свечение в чёрных глазах. Мысль, что он спасён, порхала в душе, как летучая мышь. Бабушка кивнула ему:

— Покажи мне, откуда выкатился погребёнок.

— Да, сейчас покажу, — быстро ответил Бамбуль, поднимаясь на ноги.

Кузен не кричал и не скандировал. Даже толстая чертяка помалкивала. Бамбуль взглянул туда, где стоял братец Бавван, а того уже и след простыл. Кузен скорчил кислую рожу, соседская злыднечка соскользнула в купель, подняв облачко дыма.

— Бабушка, — осторожно сказал Бамбуль, когда они зашли в дальние ходы, — у меня зуб, кажется, шатается. — И он показал на него пальцем.

Бабушка крутанулась на месте, немедля запустила свой грязный палец ему в рот и покачала зуб. Бамбуль почувствовал во рту вкус сажи, ржавчины, земли, стоножек и улиточной слизи — такой знакомый и надёжный дух бабушки Злыдневны.

— Ну наконец-то! — обрадовалась Злыдневна. — Три тонны пепла и два мешка сушёных мышиных хвостов! Это очень вовремя.

— Да уж, — пропищал Бамбуль, замявшись, но потом собрал мужество в кулак и спросил: — Бабушка, а у меня вырастут нормальные кривые зубы?

Бабушка прищурилась и долго смотрела на Бамбуля, прежде чем ответила:

— Само собой, Бамбуша. У тебя непременно вырастут ужасные чертячьи зубы.

Бамбуль обрадовался. Он почувствовал такое огромное облегчение, точно весь, от макушки до пяток, превратился в заполненный лёгким тёплым дымом шарик. Наконец они пришли в то место, где Бамбуль нашёл погребёнка. Бабушка стала осматривать свод, стены, канавы и бороздки, а Бамбуль занялся делом — качал зуб.

— Тут главное — не нервничать и не суетиться, — говорила между тем бабушка. — Зубы живут своей жизнью и выпадают, когда захотят. Так всегда было и будет Слушай, а что ты сделал с погребёнком?

— Выбросил, — ответил Бамбуль.

— Выбросил? Такой деликатес?! Они,¹ между прочим, не каждый день к нам попадают.

— Извини, — тихо ответил Бамбуль, опуская плечи. Он почувствовал себя безнадёжно глупым, отчего зубное счастье стало стремительно меркнуть.

— Так, но ты должен помнить, куда ты его выкинул, — решительно сказала бабушка, упёрла острый коготь внуку в бок и давила до тех пор, пока он не кивнул с горьким вздохом.

Потом Бамбуль молча повёл бабушку в памятный ему коридор. Они обшарили его сверху донизу, как и пятнадцать соседних, но погребёнок как сквозь землю провалился.

— Ох-ох-ох, — горестно вздохнула Злыдневна, и землю облетел порыв холодного ветра; он забрался людям под пальто и юбки, и всех прохожих пробрало непонятным холодом. — Хорошо кончаются только сказки, — пробормотала бабушка, повернулась к Бамбулю спиной и побрела прочь, волоча хвост по грязи.

Бамбуль следом не пошёл. Не теряя времени, он снова сунул палец в рот — и обомлел. Ему показалось, что зуб перестал качаться. Прошла секунда, другая… Наконец зуб закачался снова! И теперь счастливый Бамбуль раскачивал его не останавливаясь.

Весь день Бамбуль занимался только тем, что, пристроившись где попало — у пароотводника, у водокапных камней, у кучи золы и возле огнедыра, — совал палец в рот и качал зуб. Он просто не мог заняться ничем другим. И зуб раскачивался всё сильнее.

Шаркая ногами, сгорбившись, мимо шёл папа Бабадур. Увидев Бамбуля, он прищурился и спросил:

— Чем ты занимаешься? — Потом нагнулся поближе и сказал: — Ну что, не шатается?

— Фафаеса, — ответил Бамбуль, не вынимая пальца изо рта.

— А ну-ка! — оживился папа, от нетерпения рисуя хвостом вензеля на грязном полу.

Потом он запустил свой немытый, длинный, жёлтый и кривой палец, пахнущий перцем и песком, в рот Бамбулю чуть ли не по самые гланды, нащупал нужный зуб и нажал на него.

— Всемогущий серный спрут и ты, серная каракатица! — закричал папа Бабадур. — Навоз и сопли всей преисподней! — Он потянул себя за большое, красное, висящее тряпкой ухо. Он всегда так делал, когда не знал, что сказать. — Зуб шатается!

— Гха, — подтвердил Бамбуль с разинутым ртом.

Оттого, что он целый день качал зуб, указательный палец на правой руке покраснел и на нём вскочил волдырь. Трудовая мозоль, иначе говоря. Ему пришлось перейти на указательный палец левой руки.

— Сын мой, — обратился к Бамбулю папа. Глаза у него сияли, на губах играла самодовольная ухмылка. — Первый зуб — это только начало. Тут главное — набраться терпения. — Он скатал свои губищи в трубочки, похожие на улиток, и тихо прошептал: — Подожди. Всё устроится само собой.

Дни шли за днями, и уже отгуляли День кипящей лавы с его традиционным шашлыком из крысиных окорочков и навозных жуков, нанизанных на чёрные, никогда не чищенные шампуры, и маревом воткнутых повсюду светильников из кипящей лавы. Главным событием праздника стали, как всегда, прыжки через кипящую лаву.

В этом году один чёрт сорвался-таки в лаву и погиб, а вся подземная нечисть, годами мечтавшая о том, чтобы это наконец произошло, вдруг напугалась и ужаснулась. Это был чёрно-красный помоечный чёрт из дальних пределов, и, видно, стартовый пинок оказался недостаточно силён, короче, он не перелетел на другой берег, а шмякнулся в реку докрасна раскалённой лавы. Толпа охнула, он сделал движение, пытаясь выбраться на сушу, но в следующую секунду мощный поток увлёк его навстречу пламени, полыхающему в центре земли. Страх и ужас поразили подземье, и вскрик, сорвавшийся с тысяч губ, прокатился по ходам, трубам и вентилям и на закате достиг земли. Холодной липкой дрожью пришёл он к людям, и они заспешили к родным, ждущим их дома, в тепле и уюте, за большим семейным столом.

Бавван тоже прыгал через лаву, но ему ничего не сделалось, он спокойненько перемахнул через раскалённый поток на своих длиннющих ногах, задев лаву только кончиком хвоста, из-за чего тот покрылся симпатичными ожогами, и Бавван долго ещё совал его всем под нос как трофей. Вдобавок он теперь трезвонил на каждом углу, что у него растут рога. Правда, две шишки на лбу, которые Бавван предъявлял в доказательство своих слов, не только не вытягивались, но стали даже как будто меньше, так что Бамбуль по-прежнему надеялся, что всё как-нибудь обойдётся.

Сам Бамбуль через лаву не прыгал: его и не тянуло, да и родители не разрешили. В прыгуны брали самых сильных, быстрых и ловких, а у Бамбуля ноги коротковаты.

— Но он же ещё ребёнок, — сказал папа Бабадур и ущипнул его за ухо.

Бамбуль был рад, что удалось отвертеться, хотя досадовал, что его назвали ребёнком в присутствии посторонних. Какой же он ребёнок, если у него зубы молочные выпадают? Хотя, по правде говоря, с «выпаданием» как раз и возникли сложности. В том смысле, что зуб не выпал сам собой, как обещал папа. И даже шатался едва ли сильнее по сравнению с первым днём, хотя Бамбуль с той секунды, как открывал утром глаза, и покуда не закрывал их вечером, не занимался ничем другим, кроме раскачивания зуба. В результате его пальцы стали такими сильными, что он легко выдирал коренья из стены. И победил, к всеобщему изумлению, ненаглядного кузена в пальцелом. Кузен сбежал быстрее уховёртки, чтобы порыдать в дальнем тёмном закоулке над позорным поражением. А мама Бажаба посмотрела на Бамбуля, как ему показалось, с гордостью. Хотя он не был уверен.

Неделя за неделей скатывались в центр земли, а наш Бамбуль всё качал и качал зуб. Он забыл свою мечту о подушке, нелюбовь к камням-подголовышам и страх перед купанием в сере, его давно не интересовало, какова на вкус печёная картошка, и не мучили воспоминания об утонувшем чёрте — все эти заботы и печали оставили его. Люди с их необъяснимыми повадками ни секунды не занимали его мыслей. Пусть себе живут как хотят: спят на подушках, играют в бесполезные яркие мячики и питаются погребятами, пусть тешатся чем хотят, а у Бамбуля своя беда — зуб не выпадает, и по сравнению с этим всё, что творится снаружи и внутри земли, — чепуха на крысином сале.

Потому как этот дурацкий заколдованный зуб, болевший, шатавшийся, но не выпадавший, мешал Бамбулю не только жить, но и есть. Он ничего не мог взять в рот: ни погрызть солёных камушков, ни пощёлкать горелых корешков, ни угля пожевать. Не говоря уж о палёных летучих мышах или крысах в панировке. Живот подвело от голода, изо рта пахло тухлятиной, язык пересох и стал шершавым, как старая потрескавшаяся кожа. С утра до вечера во рту у Бамбуля было пусто. А тут ещё гоффлокки на зиму глядя стали пробивать себе ходы поближе к пламени, и их жалостные, горестные вопли доносились откуда-то снизу вперемежку с хрустом и треском падающих стен.

Бамбуль стоял перед мутным, в пятнах, слюдяным зеркалом. Оттуда на него смотрела перекошенная рожа: рот, растянутый как перевёрнутая буква «с». Из него торчит вперёд и вкривь зуб. Дурацкий, противный зуб. Нет, точно на Бамбуля порчу навели: или погребёнок, или тролль, или злыдни. Вредины бессовестные.

Наконец Бамбуль сдался и поплёлся к папаше Бабадуру. Тот вылизывал языком едальный камень. Бамбуль встал рядом, разинул рот и выдвинул вперёд челюсть.

— Это что-то непонятное, — сказал папа, глядя на зуб, торчащий выше других. — Странно. — Папа ещё раз посмотрел на зуб. И слева посмотрел, и справа. Потом схватил его большим и указательным пальцами. И потянул.

— Ой-ёй-ёй! — запричитал Бамбуль, но папа и ухом не повёл. Только сильнее вцепился в зуб и утроил рвение.

Теперь он тянул по-настоящему. Потом ещё сильнее. Потом изо всех сил. На потных руках выступили большие, узловатые вены, шея побагровела. Папа облизнул пот вокруг рта острым зелёным языком и решительно дёрнул зуб.

— О-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о! — вопил Бамбуль.

Но зуб сидел как сидел, разве что чуть подался вперёд — вверх и вкось.

— Ххххм… — сказал папа Бабадур и хмуро выдохнул через нос, отчего с потолка посыпался песок и камешки. — Похоже, зуб заколдован. — Он мрачно вытер руки о бока.

У Бамбуля перед глазами встал этот мерзкий погребёнок, наславший на него такое несчастье. Дышать стало тяжело. И зачем только бабушка сказала ему, что погребята не опасные? Да что она вообще о них знает?!

В воздухе завоняло какой-то дрянью — смесью пота, серы и ещё чего-то. Бамбуль даже спрятаться не успел, как в нору ввалился Бавван, краснорожий, но с чёрной спиной. Он перевёл взгляд с папы, задумчиво наматывавшего на палец свой волосатый хвост, на Бамбуля, который едва успел захлопнуть рот. Но зуб всё равно предательски торчал наружу.

— Что это у нас? — спросил Бавван и хлыстнул Бамбуля хвостом, как и положено старшему брату.

Он сделал несколько тяжёлых косолапых шагов и встал перед Бамбулем. Тот съёжился, и плечи у него сделались уже. Братец заложил руки за спину, грозно навис над Бамбулем и приказал:

— Рот открыл!

Бамбуль открыл.

— Плёвое дело, сейчас достанем. — Бавван криво улыбнулся, потянулся и заиграл мускулами.

— Не дам! — отшатнулся Бамбуль, закрывая рот рукой.

— Может, лучше маму позовём? — быстро прошептал папа.

— Нет! Клянусь рогами и копытами, я вытащу этот зуб! — закричал Бавван, разозлившись.

Мускулы вздымались у него на руках, как кротовые горки, он вращал глазами, скрежетал зубами и тряс стиснутыми кулаками. Из носа у него валил дым и вырывалось пламя. Бамбуль понял, что надо спасаться: когда братец в таком угаре, он скор на расправу. Особенно если ты Бамбуль.

— Папочка! — заверещал Бамбуль и, спрятавшись за спиной отца, торопливо примотался к нему хвостом.

— Уймись! Перестань, я сказал! — оглушительно закричал Бабадур. От крика его лоб покраснел ещё больше, чем всегда, и в глазах полопались сосуды. Папа, заслоняя собой Бамбуля, решительно попятился назад, подальше от приготовившегося к прыжку старшего сына. — Сейчас же прекрати!

Но Бавван и не думал слушаться. Он бешено вращал глазами, из ушей у него шёл пар, ноздри пылали. Воняло жжёной ушной серой и подгорелыми козявками. Тогда папа Бабадур прижал к себе Бамбуля и заорал что есть мочи.

— Мама! Бажаба! — орал он так, что изо рта сыпались искры. От них всё вокруг задымилось и с потолка посыпался песок. — МАМА! БАЖАБА! Сюда! На помощь! СКОРЕЕ!