Черный завет. Книга 2

1

Лучи Гелиона сквозь дыры в облаках искали путь к земле. Свет заходящего светила обещал ветреный, теплый день. Лес прятался от посторонних глаз. Куда-то подевалась живность, и даже птицы, порхающие в кронах деревьев, молчали. До настоящей осени было еще далеко. Но в буйной зелени угадывались желтые и красные пятна.

Роксана сидела на траве, задрав голову и искала небо среди густой листвы. Под корой развесистого клена, к которому она прижалась спиной, текли жизненные соки. Спокойствие леса нашло отклик в ее душе. Она впитывала его так же, как пила бы воду после долгой жажды. Все бы ничего, если бы она была одна. Но рядом, по другую сторону разгорающегося костра, обхватив себя руками, качался из стороны в сторону Леон. Губы его тряслись, словно он шептал слова беззвучной молитвы. Глаза, неотрывно следящие за языками пламени, слезились.

— Возьми себя в руки, Леон, — попросила девушка: он мешал тому состоянию отрешенного спокойствия, что владело ею.

— Я стараюсь, — как старый дуб от ветра скрипнул Леон. — Но не могу.

— Надо уметь, — посоветовала и вздохнула. Спокойствие покидало ее, уступая место раздражению. — Свои чувства держи при себе. Мне вовсе необязательно знать, что происходит у тебя внутри.

— Я стараюсь. Но мне везде видится кровь. На земле, на деревьях… на руках.

— Все когда-нибудь убивали в первый раз.

— Все? — он перестал раскачиваться. — Вот до чего мы дошли! Вместо того, чтобы считать убийство из ряда вон — мы катимся в пропасть. В таком случае, что ждет нас на дне? Кровавая бойня? Это на краю пропасти еще можно удержаться, а выбраться со дна трудно, почти невозможно!

— Что ты предлагаешь? — она начинала терять терпенье.

— Я? Это очевидно. Единственное, чего я хочу — это мира.

— Все хотят мира.

— Все? Если бы хотели все, хотел бы каждый! Но я вижу по-другому. Те люди, которых мы убили по дороге — это же веррийцы! Неужели не хватило им того, что осталось в разрушенном городе? Столько добра — бери не хочу. Зачем они вышли на большую дорогу? За новыми рабами? Ради одного — двух золотых?

— Успокойся, Леон. Это обычные люди. Они всегда были такими.

— Нет, не всегда. Лет двадцать назад в Королевстве царили мир и порядок. Скажешь, не так? Какая сила подтолкнула степняков к этому походу? Чего не хватало им на родине? Я знаю, мне рассказывал отец, какие у них там полноводные реки, какие просторы. Какие гордые и красивые женщины. Какие табуны лошадей! Зачем им наш лес? Они завязли здесь — они не плодятся, а наоборот — вырождаются!

— Не пойму, к чему ты клонишь? — она понизила голос, принуждая его сделать то же самое.

— К тому. К тому, что не люди они уже давно. И война эта нужна не людям.

— А кому? — усмехнулась она. — Отцу Света?

— Нет, не ему, — он подался вперед и она испугалась, что он угодит в костер, набирающий силу. — Демонам.

Он неожиданности Роксана вздрогнула.

— Да, демонам. То, что мы потеряли связь с Иным миром, не значит, что она потеряна навсегда. Кто-то оставил открытой дверь, и они выбираются в наш мир. Пока беспомощные, но уже с зубами, как вертихвостки забираются в человеческие тела. Сидят там тихо, до поры и диктуют свои условия. Вот откуда эта кровожадная жестокость, эта ненасытная жажда чужой крови. Живет такой демон в человеческом теле и выедает его изнутри — как черви трухлявое дерево. Наступит день и не останется в нашем мире людей — одни ходячие мертвецы, за неимением другого — пожирающие друг друга.

Роксану передернуло от отвращения.

— Успокойся, — она резко поднялась.

Простая мысль, что Леон прав и подобный демон, с которым она общается по ночам, может сидеть в каждом людском теле показалась ей чудовищной. Уж со своим демоном она как-нибудь разберется, но утверждать, что с такой напастью справится каждый человек, она бы не рискнула. Есть сильные люди, никто не спорит. Взять хотя бы кочевника…

Словно услышав ее мысли, он бесшумно возник на поляне. Постоял некоторое время, давая им возможность свыкнуться с тем, что они теперь не одни. Потом подошел к Роксане и бросил к ее ногам только убитую водяную крысу. Видимо все, что он сумел раздобыть.

Несмотря на то, с каким гордым и независимым видом кочевник уселся у костра в своей любимой позе, он напомнил Роксане охотничью собаку, приносящую хозяину дичь. Интересно, во сколько водяных крыс он оценил свое спасение? И не настанет ли завтра тот день, когда бросив ей очередную добычу он скажет: все, больше я тебе ничего не должен.

Она чуть не сказала об этом вслух. Свобода пьянила ее, а лес давал силы. К тому же, ее стало изрядно утомлять поведение Ханаан-дэя. И хуже всего — она находила в себе все меньше сил, чтобы душить нарастающее раздражение.

Роксана первой вызвалась караулить. Лес хранил безмолвие. Молчали даже неизменные спутники непрошенных гостей — лесные шакалы. Только любопытная Селия время от времени показывала свой лик, полный искреннего недоумения: как, вы еще живы?

Бездымно горел костер. Роксана подкладывала заготовленный хворост и слушала единственные звуки в ночи — короткие всхлипы спящего Леона. Ханаан-дэй спал бесшумно. Он сидел по-прежнему на четвереньках, привалившись спиной к дереву, с повернутыми к свету Селии ладонями. Роксана не удивилась бы, если бы в один прекрасный момент он раскрыл бы глаза, спеша поинтересоваться: какого, собственного говоря, ты, девушка, так пристально меня рассматриваешь?

Так и случилось, когда первая треть ночи подошла к концу и на небе зажглись звезды. Но к тому времени Роксана почти клевала носом, и ей было не до умозаключений. Поймав его взгляд, полный готовности продолжать ночное бдение, девушка заснула сразу. По крайней мере, некоторое время можно отдохнуть спокойно. Чего нельзя было сказать о предутреннем времени, доставшемся Леону.

Утро подарило свет и ветер. И девушка была благодарна лесу за эту уступку. Настороженная тишина отступила. Вместе с ветром вернулись птицы и мелкое зверье.

Ханаан-дэй вызвался идти первым. Следуя за ним, Роксана отмечала чутье, помогающее кочевнику держать направление. То, с какой легкостью он угадывал путь, по которому легче обойти огромную — в десять обхватов ель. А вот в чем она склонна была ему отказать — так это в наличие осторожности, с которой должно относиться к живому лесу. Все потому, — вскоре она пришла к выводу, — что лес для степняка оставался мертвецом, когда следует опасаться рухнувшего дерева, да дикого зверья. Он совершенно не признавал одухотворенности леса, что не могло не сказаться на безопасности передвижения.

Роксана сама удивлялась показному равнодушию леса. Ни тебе духов старых деревьев, ни тебе Отверженных, ни настырных Лесуний — дочерей Лесного Деда. Не говоря уже об опасных растениях, лесных кошках и змеях! Девушку такое обстоятельство скорее настораживало, чем успокаивало. От Леона она другого поведения и не ждала, но кочевник — с его-то чутьем дикого зверя! — и вот поди ж ты, без всякой опаски прошел у высохшего дерева, тянувшего обнаженные ветви через поляну.

Девушка даже задержалась на мгновенье. Пришлось сделать вид, что нужно срочно поправить сапог. У такого дерева вполне мог оказаться дух — злобный Лесник. Убить — не убьет, но пройдет сквозь человека и трясучка на неделю, а то и больше, обеспечена. Когда рад будешь в мир иной отправиться, только чтоб холод их костей ушел.

Безбоязненно прошел кочевник мимо старого дерева, отведя настырную ветку в сторону. У Роксаны сердце дрогнуло от нехорошего предчувствия: аукнется скоро такое пренебрежение. Лесной Дед долго терпит, но видит Свет — больно бьет.

Или вот — узловатые корни из земли вывернулись и перехлестывая друг друга протянулись через намеченный путь. Окажись они живыми — дорого заплатил бы кочевник за этот прыжок! Молниеносно выпрямляется корневище, почуявшее добычу. Петля обвивает ноги, намертво впивается в кожу. Если удастся разрубить сухое дерево — калекой рискуешь до конца дней остаться. А не удастся — утянут корни под землю, сжимая тело в смертельном объятии.

Снова задержалась, на сей раз без видимого повода — просто пережидала прыжок кочевника через скрученное узлом корневище, достойный либо героя, либо глупца.

— Чего ты все время останавливаешься? — на ходу упершийся ей в спину Леон был рад передышке.

— Ничего, — отмахнулась она.

Повторить подвиг кочевника не решилась. Обошла кругом, увлекая за собой полного недоумения по поводу странного маневра Леона.

Лес благоволил к кочевнику. Но девушка не знала, распространялось ли доброта и на них с Леоном.

Ближе к вечеру путники вышли к лесной реке. Тягучая, неспешная вода текла в зарослях густой травы. Вот тут Роксана остановилась по иной причине. Насколько она помнила, последнее время ей доводилось мыться лишь под дождем, поэтому отказаться от представившейся возможности она не смогла. Уж от русалок как-нибудь отобьется — в крайнем случае венок из цветов сплетет да в воду бросит — пусть подарок принимают.

— Я буду купаться, — во всеуслышание заявила она.

И по примеру кочевника, не дожидаясь пока мужчины объявят ей свое согласие или наоборот, развернулась и пошла по течению реки. Ей почудилась спокойная заводь за излучиной и как оказалось, она не ошиблась. На сердце царило удивительное спокойствие и было совершенно все равно, останутся ли они ее подождать, разведут ли костер, или пойдут дальше. По одному или вместе. Если так — она без них в лесу не пропадет. А вот они без нее — еще вопрос.

Спустя некоторое время Роксана нашла спутников по запаху дыма, недалеко от того места, где оставила. Вовсю пылал костерок, подставляла огню обожженные бока походная фляга. Они сидели и молчали, глядя на яркие лепестки огня. И Роксане, вытирающей мокрые после купания волосы льняной тряпкой, такая идиллия показалась верхом блаженства.

Лес проявил характер на следующий день, ближе к вечеру.

День выдался жарким. Даже кочевнику, привычному к такой погоде, сделалось невмоготу. Он снял платок и расстегнул куртку. Леон последовал его примеру. Роксана же осталась безучастной. От жары еще никто не умирал, а вот заберутся за пазуху лесные клопы — все тело почернеет от укусов.

Шли споро, несмотря на духоту. Роксана отпустила Ханаан-дэя вперед — накличет своим отношением к лесу беду. И как в воду смотрела.

Гелион клонился к закату, но щедрые лучи еще поливали золотом траву. Деревья расступились и открылась поляна, как на ладони Отца Света. Травинка к травинке, будто срезанные косой, и серебристый пух от одуванов в лучах закатных искрился. Не полянка — подарок.

Леон не сдержал восхищенного вздоха. Роксана же застыла как вкопанная. Так и есть: впереди, между двух деревьев светлым пятном обозначился выход с полянки. Вполне угадывалось продолжение пути, сход к ручью — отсюда слышно как весело журчит.

Все бы ничего, да только деревья те, сторожащие выход, Орхидными назывались. Всякий ребенок знает, нельзя ступать меж двух Орхидных деревьев — их легко узнать, стволы белые, приметные. И пока Роксана соображала, как лучше их обойти и нет ли у полянки другой приманки, как кочевник направился прямо к ручью. Она еще засомневалась: да так ли, неужели туда и пойдет и чутье его знаменитое не остановит? И еще страшнее мысль: как же мог этот человек вести их четверо суток по лесу без всяких неприятностей?

Меж тем кочевник все ближе подходил к деревьям и уже поздно было попытаться столкнуть его с намеченного пути. А крикнуть — послушает ли, гордец? Еще шаг и…

Выхватила из ножен тяжелый кинжал. Сверкнуло лезвие в закатных лучах и понеслось вперед. Но не свист рассекаемого металлом воздуха заставил кочевника буквально с поднятой ногой застыть на месте. Всего полшага не хватило ему, чтобы вместо кинжала поймала его в свои сети Отвергнутая Жена.

Задрожали от нетерпения враз обозначившиеся тонкие нити, что острее железа режут тело и кости. Отшатнулся кочевник, для верности отступил еще на шаг — другой, от греха подальше.

Пропал кинжал, мысленно махнула рукой Роксана. Перекрутились отливающие серебром нити, обвили рукоять, издалека видны глубокие зазубрены, что останутся и на острие. Теперь сгодится оружие лишь на то, чтобы хлеб резать, и то — больше кромсать. Задергались сети, напряглись, выжимая из бесчувственного кинжала предполагаемые жизненные соки. Да так, что деревья задрожали, роняя листву.

И только когда треснула рукоять, отрезанная от острия нитью, Отвергнутая Жена решила, что все кончено. Из густой кроны, волоча по веткам распухшее белесое брюхо, испещренное сетью кровеносных сосудов, показалась сама. Крохотная, по сравненью с брюхом голова, а всего-то чуть меньше по размеру человеческой, слепо таращилась на путников.

У Роксаны перехватило дыхание, насколько темные провалы глаз, выступающий чуть ниже отросток, вся лишенная рта голова издалека напоминала человеческую. Под шеей, предвкушая будущее пиршество, заворочались тугие короткие жвала. Страдальчески отливали чернотой глазные впадины, и в какой-то момент Роксане, бросившей украдкой взгляд на застывшего в изумлении кочевника, вдруг стало жаль, что лишилась Отвергнутая Жена законного обеда. Вперед потянулись длинные, пугающие хрупкостью ветви лап, осторожно коснулись того, что не билось — и не могло биться в сетях. Взбухло белесое брюхо — как раз поместился бы туда кочевник — вспучились кровеносные сосуды, толкая Отвергнутую Жену к пойманной добыче. Коснулась зазубренная лапа многострадального кинжала и отдернулась, как от ожога.

Мгновенье — и не стало Отвергнутой Жены, откуда только прыть взялась? Качнулись серебряные нити, выпуская добычу. И вот уже не видно сетей, готовых начать новую охоту. Снова стал заметен ручеек, золотом играющий в лучах закатного светила.

Лишь между двух деревьев, как напоминание неосторожному путнику остался лежать сломанный кинжал.

— Второй раз…

Хриплый рык кочевника заставил девушку оторваться от созерцания совершенного места для ночлега, к которому следовало идти другим путем.

Ох, не зря она сравнивала Ханаан-дэя с диким зверем. Кочевник набросился на нее как голодный шакал, потерявший всякое представление об опасности. Глухо вскрикнул Леон, но помешать не смог.

Роксана не успела и глазом моргнуть, как оказалась лежащей на спине. Над ней, мгновенно намотав на руку выбившуюся из-под отлетевшей шапки косу, придавив коленом грудь, навис кочевник. Ноздри его раздувались от ярости, а в черных глазах не было и капли жалости.

— Оставь ее! Она спасла тебе жизнь! — крикнул Леон, но был отброшен назад.

— Второй раз, — шипел кочевник, обнажая зубы в дикой улыбке, — второй раз. В следующий раз, — он приблизил к ней лицо, едва не касаясь губами ее щеки, — когда соберешься меня спасать — лучше убей!

Тут новая перемена произошла с его лицом. Ярость ушла, уступив место прежнему равнодушию. Кочевник отпустил ее косу, убрал колено с груди, поднялся. Потом одним движением встряхнул девушку как котенка за шиворот и поставил на ноги.

— Ханаан-дэй должен тебе, Роксана, две жизни, — тихо сказал он. — Столько у меня нет. Можешь отнять у меня жизнь, когда тебе понадобится, — и почтительно склонил голову.

Второй раз… Роксана с преувеличенным тщанием отряхнула одежду от прилипшего пуха, подобрала шапку, надела и втолкнула туда косу. Отвернулась от кочевника и только тогда позволила себе улыбнуться от уха до уха. Второй раз. Чтобы он запел, если бы узнал, что она спасла его в третий раз?

Вообще бы убил, наверное.

2

Двигались не так шустро как раньше, зато теперь первой шла Роксана. За ней следовал Леон и замыкал малочисленный отряд укрощенный на время кочевник.

Лес словно дождался, когда у тройки появится опытный проводник и расстарался, показывая все, что хранил про запас. Редкое корневище не сжималось, почуяв добычу. Тогда распрямившиеся в мощном броске узловатые корни взлетали и закручивались петлей аркана. То и дело приходилось обходить кругами шевелящиеся в злобном сплетении корни. А если нельзя было обойти — острый меч кочевника рубил зловредное дерево. Обычно нескольких точных ударов хватало, чтобы весь узел сплетенных змей убрался под землю.

Несколько раз дорогу переходили духи деревьев. И ведь выгадывали моменты, когда Роксана едва успевала остановиться. Покуда она, затаив дыхание, пережидала, пока сотканный из клубов тумана дух перейдет тропу, сзади сдавленно охал Леон. Кочевник не подавал признаков жизни. Роксана лишний раз старалась не оглядываться. И так ясно, что ее там ждет: взгляд, полный показного равнодушия.

Лесная кошка, долгое время преследовавшая путников, за неимением пары так и не рискнула начать охоту. А вот двух шакалов, трусивших за ними попятам, Роксана запретила кочевнику убивать. Подошла к нему, как только заметила вскинутый в решительном порыве лук.

— Не убивай, — не глядя ему в глаза, тихо сказала она. — Это не волки степные. Два шакала не нападут. Пусть себе тявкают. А вот убьешь их — запах крови соберет стаю.

Кочевник послушно опустил лук, не сказав ни слова. Роксана, продолжая путь, еще долго улыбалась про себя: покорность Ханаан-дэя действовала на нее как бальзам на открытую рану.

На счастье Роксаны, Орхидных деревьев, равно как и Отвергнутых Жен, на дороге больше не попадалось.

Кочевник, памятуя о недавнем событии, едва не стоившим ему жизни, подозрительно вглядывался в каждое деревце с белым стволом. И девушка отлично его понимала. Она помнила свое первое впечатление от встречи с Отвергнутой Женой.

Ей тогда было лет семь, не больше. Отец повел ее в лес. Был пасмурный, дождливый день. Мелкие капли дождя, срываясь с листьев, заставляли деревья перешептываться в тишине.

Они шли долго. Роксана стала уставать. Быть может, она давно попросилась бы домой, но уж больно интересно отец рассказывал о лесных кошках, которые раньше умели оборачиваться людьми. Так и шла, не отнимая руки. Глаза у отца были добрыми, а волосы — русые, как у нее. Она не заикалась о цели путешествия, ей все равно было, куда идти с отцом.

Отец остановился у двух Орхидных деревьев, усадил Роксану на пенек, покрытый серым мхом. А сам снял с плеча мешок и достал оттуда деревянный короб. Она с удивлением смотрела, как он достал оттуда большую крысу, ту, которую утром отобрал у кошки. Потом он поднял ее за хвост. Крыса вертелась, пытаясь цапнуть его за руку.

— Никогда не ходи между двух Орхидных деревьев, — просто сказал он и швырнул крысу вперед.

На обратной дороге отец продолжал начатый разговор, будто ничего не случилось. А у нее перед глазами мелькал перекрученный серебряными нитями уже бесформенный трупик с шерстью, обагренной кровью. А в ушах звенел пронзительный и жалобный писк. Это все. Потому что как только из густой кроны явила свое уродливое тело Отвергнутая Жена, Роксана закрыла от ужаса глаза и больше ничего не видела.

Много позже она узнала, кем становятся жены, постоянно изменяющие своим мужьям. После смерти они становятся Отвергнутыми Женами, чтобы раз за разом душить добычу в расставленных для вечной охоты сетях.

Роксана отлично понимала, с каким чувством кочевник рассматривает каждое белесое деревце. Как нарочно лес, словно опытный торговец приберегавший ценный товар напоследок, не уставал "радовать" ее. И к вечеру ей, уставшей от всяческих неожиданностей не до чего не было дела. Ошарашенная, не в силах объяснить причину стольких неприятностей, обрушившихся на ее голову, девушка склонялась к мысли, что лес, действительно, благоволил кочевнику. Трижды она собиралась отказаться от роли проводника, которую сама себе и навязала, и трижды передумывала. Конечно, кочевник без слов пойдет первым, но так и будет все время бросать на нее равнодушный взгляд "я тебе должен, бери мою жизнь — не спрашивай".

Нет, в таком случае она потерпит. А ему придется перебиться со своим самопожертвованием.

Думы завели Роксану так далеко, что она едва не проворонила Черную шаль — остролистой травой расстелившуюся по поляне. В последний момент одернула ногу, с трудом устояв на месте. Темно-зеленая, почти черная трава трепетала, чуя близкую добычу — на первый взгляд диковина и только. Но сделай шаг и провалишься в бездонную пропасть, а кругом и зацепиться не за что. Хорошо еще, Леон держался поодаль. Толкни он ее в спину — влетела бы в зыбучую землю по пояс. Если бы спутники пошевелились, безусловно, вытянули бы.

Роксана оглянулась на Леона, беспомощно оглядывающегося по сторонам, не знающего откуда ждать беды. На кочевника, не отрывающего от нее пронзительного взгляда: что, девушка, ты там опять надумала?

Да… А быть может, поторопилась она со своим заявлением. Пока разобрались бы в чем дело, зыбучая земля уже сомкнулась бы над ее головой.

Обессиленная, Роксана рухнула на поляне, выбранной для ночлега. И с мыслью о том, что ей первой караулить, мгновенно уснула.

Когда она открыла глаза, на небе сияла алмазная пыль. Селия еще не явила сонный лик на небосклоне, из чего девушка сделала вывод: она проснулась вовремя. Весело горел огонь, заботливо вылизывая хворост языками пламени. На вертеле жарился кролик. Роксана не сдержалась, глянула на кочевника с благодарностью. Как выяснилось зря — два молчаливых изваяния сидели у костра, как тени из кошмарного сна. Кочевник не гнушался самолично переворачивать вертел. Леон дул губы и пыхтел — оттого, наверное, что его лишили единственного применения его способностей — умения сносно готовить еду.

Где-то в непроглядной поросли, ограждающей поляну, сдавленно тявкали шакалы. Роксана видела, какое неудовольствие доставляет их присутствие кочевнику. И с удивлением подмечала, как тщательно он это скрывал. А мог и не скрывать — она согнала с лица наметившуюся улыбку — кому до этого есть дело? Главное — чтобы слушался.

Кролик оказался отменным. После сытного ужина, Роксана готова была нести караул. О чем и сообщила кочевнику кивком головы. Он понял сигнал так, как понимал все эти дни: прислонился спиной к раскидистому, в два обхвата, клену, и заснул, подставив ладони свету Селии.

Когда это началось, Роксана не знала. Сладко сопел во сне Леон. Беззвучно дышал кочевник. Все оставалось на своих местах. Даже огонь лениво переворачивал догорающие угли. Ничего не изменилось и изменилось все: лес перестал быть лесом.

Холодный ветер змеей прополз в траве, забрался под рубаху и петлей затаился на шее. Роксана открыла рот и не смогла сказать ни слова — холод иголками колол горло.

Чужая воля облаком накрыла поляну, оторвала деревья от корней, вселилась в траву и листву. Слабый, трепещущий огонек костра теперь не освещал пространство, а наоборот, подчеркивал безраздельное господство тьмы. Пропал спящий Леон, пропал кочевник — будто и не было их никогда, а Роксана сама, по доброй воле, забралась в самое сердце Южного леса. Тщетно старалась она пошевелиться — скованное чужой силой тело отказывалось повиноваться.

— Девушка… сюда…иди, — шепнули ей листья дерева, коснувшиеся ее головы.

Спина, прислоненная к стволу клена, одеревенела. Как ни пыталась Роксана протолкнуть сквозь онемевшее горло слова — ничего не получалось. Рука без толку шарила у пояса, отыскивая потерянный кинжал.

— Иди сюда, — скрипнула кора возле самого уха.

Деревья теснились у поляны и лишь неведомая сила удерживала их от того, чтобы не сомкнуть кроны, не пустить корни сквозь людские тела, в неподвижности своей мало чем отличающихся от мертвецов.

— Иди сюда, — вкрадчивый шепот без спросу поселился в голове.

Роксана и не заметила, как поднялась. В темноте смутно обозначился единственно возможный путь. И не хотела идти — а в спину подтолкнул чужой приказ — едва не побежала.

Сердце билось в ребра пойманной птицей. Понимала умом — ничем хорошим ночная дорога кончиться не может, а ноги несли дальше. Одна, безоружная, ночью, когда не видно и собственной руки, поднесенной к лицу — впору завыть, подражая шакалам.

Стояло безмолвие. Ночь давилась тишиной и не пропускала посторонних звуков.

Дорога змеилась между деревьями и Роксана ждала, что следующий поворот окажется последним. И было все равно, кто вызвал ее в ночную темень: Лесной Дед, Мара-морочница или кто-либо из Отверженных — хотелось одного, чтобы поскорее все кончилось. От ожидания неизвестно чего, тело стало чужим, ноги заплетались.

У очередного поворота Роксана споткнулась и кубарем покатилась по земле. Встала на четвереньки, медленно переводя дух. Тот, кто звал, ждать не любил. Ошейник на горле стянулся, преграждая доступ воздуху, и Роксана захрипела. С трудом поднялась на ноги, ловя воздух открытым ртом.

— Сюда, сюда, — толкал в спину ветер.

Под ногами утробно чавкала влажная земля. Тоскливая мысль стрелой мелькнула в голове. Вот, забрела она на болото и самое страшное, что случится: примет ее в свои вязкие объятья Болотник. Кочевник, конечно, после вчерашних мытарств рассудит, что бросила она их одних и ушла. Только не долго ему будет досадовать. Если решил Болотник заняться путниками, у всех одна дорога — на дно трясины.

Роксана увидела того, кто звал, в самый последний момент. Когда не смогла сделать ни шага, а перед глазами расплывались радужные пятна. Падая, она прикусила язык. Рот полнился кровью — не ослабевающая ни на миг хватка мешала не только дышать, но и глотать. А тут вдруг отпустило и девушка долго переводила дух, давясь кровью.

Старуха стояла неподвижно и ждала. С седыми космами, выбившимися из-под темного платка, с крючковатым носом, нависшим над верхней губой, с глазами, закрытыми бельмами, сама как деревянный истукан, что делают в деревнях для отпугивания злых духов. Потрепанный сарафан, стянутый у талии поясом, мешком сидел на костлявой фигуре. Мерцали, отражая свет Селии, многочисленные амулеты.

— Пришла… Хорошая девочка, — прошамкал беззубый рот, пряча тонкие губы.

— Ммм, — промычала Роксана. Зубы ходили ходуном.

— Ты… это… Не дело это, с диким зверем по лесу ходить, — и серая муть задрожала в слепых глазах. — Степняка по лесу ведешь, не стыдно? Долго я думала: за ум возьмешься, да и убьешь его. Но как видно, ты не своим умом сильна.

Роксана шумно вздохнула, но с места не двинулась. Знать, не все знахарки по деревням сожженным смерть приняли, вот эта уцелела. В лесу укрылась, от напасти степной подальше. Только у знахарок на роду написано: людей лечить, от злых духов беречь, да демонов изгонять. А этой где людей в лесной глуши взять? Видать, рассудком и тронулась. Бельма сверкают, руки костлявые перебирают амулеты — и чего от нее ждать, не знаешь. Одно ясно, не за тем старуха свою волю навязала, чтобы пальцем грозить.

— Чего стоишь? Отпустила я тебя, — слепо прищурилась старуха. — Ближе подойди.

Роксана опасливо шагнула вперед. Ровно настолько, чтобы не перечить старухе, но и не дай Свет не оказаться в непосредственной близости.

— Все, что было миром — полетело в пропасть. Своего не создали, так наше разрушили. А ты ходишь с ним, по лесу водишь, бережешь… И так заразы развелось: гниет лес. Скоро пни одни останутся. И между пнями будут скакать эти изверги…

Слушая старческое брюзжание, Роксана постепенно успокоилась. Как только на задворках сознания забрезжила надежда на то, что все обойдется, в единый миг все изменилось.

Старуха надвинулась на нее как прибрежная волна во время наводнения.

— Убей его! Убей сама! Не властна я над ним… Возьми, вот.

В старческих руках, перетянутых черными венами, алмазом в грязи блеснул длинный кинжал. Зернистая нить обегала рукоять. На изогнутом клинке тонкий рисунок — выгнула спину лесная кошка. По всей длине спускался, теряясь ближе к острию тонкий дол.

— Бери. Острый, да ничего, ходить тебе не долго.

Старуха протянула кинжал и Роксана взяла, не отрывая глаз от диковинного узора. Тяжесть отдалась в плечо и пришлось приложить усилие, чтобы удержать оружие в руке. Когда она подняла голову, старухи на поляне не было. Но легче от этого не стало.

Как бабочка летит на свет, так Роксана развернулась и пошла назад, сжимая в руке тяжелый кинжал. Теперь она точно знала, что освободит ее от этой тяжести. Достаточно было представить себе спящего кочевника, как рука с кинжалом сама собой поднималась, ища короткий путь к его сердцу.

Селия серебром красила тропу, указывая путь.

Бесшумно вышла Роксана на поляну. Все было так же, будто она никуда не уходила. Спал Леон. Дремал у клена кочевник. Догорал огонь, заботливо вылизывая последние уголья.

Роксана опустилась перед кочевником на колени. Тихо, боясь дышать, подняла кинжал — как раз напротив сердца. Тяжелое оружие рвалось из рук.

Лес, затаив дыханье, ждал. Стояла совершенная тишина и лишь кровь стучала в ушах. Роксана не смотрела кочевнику в лицо, боялась потревожить неосторожным взглядом. Отточенное лезвие гибкой ящерицей извивалось в призрачном свете. Рука до самого плеча онемела и не понимала Роксана, какая сила все еще удерживает ее. Когда ударить так просто, а удержаться трудно, она пыталась сделать то, что сделать невозможно. Пальцы сжали рукоять, впиваясь ногтями в зернистую нить. Еще миг — и из-под ногтей выступила кровь. Горячая влага согрела ладонь. Так и не позволив себе ни одного вздоха, Роксана медленно опустила кинжал, до последнего мгновения стремящегося проявить собственную волю.

Бессильно положила оружие на землю и только тогда позволила себе разжать пальцы.

— Почему остановилась?

Низкий голос кочевника вспугнул шакалов.

— Почему ты остановилась?

Он непременно хотел все знать.

— Слушай, Хан, — распухший язык ворочался с трудом, — сколько тебе лет?

Роксана добилась того, чего хотела: он надолго замолчал и она получила, наконец, передышку. Тело, освобожденное от чужой воли, воспарило. И если бы не испепеляющий взгляд кочевника, Роксана мгновенно бы уснула — он не отпускал ее.

— Мне двадцать девять лет, — тихо ответил он. — Так почему ты остановилась?

— Молодой ты еще, — глаза неумолимо закрывались. Голова клонилась к земле. — А много будешь знать — до старости не доживешь. Только костер любопытных… любит…

Судя по шумному пыхтению, Леон будил ее давно.

Роксана открыла глаза, но вспухшие от тревожного сна веки закрылись вновь. Если во сне была тревога, которую можно было прогнать светом дня, то смертельную опасность, которую таил день, нельзя было прогнать, лишь закрыв глаза.

— Роксана, откуда это? — Леон показывал на кинжал, однако касаться рукой опасался.

Девушка села рывком, чтобы окончательно прогнать остаток сна. Кочевник разогревал над огнем флягу с отваром из листьев щитника и на оружие не смотрел. Хотя по всему было видно, хочется ему не столько посмотреть, сколько подержать в руках.

Правая рука у Роксаны двигалась с трудом, при каждом движении боль отдавалась в плечо. Черные линии под ногтями указывали на то, что не показалась ей ночная встреча со старухой. Да и изогнутое острие спящего до поры кинжала утверждало обратное.

Клинок лежал в том же положении, в каком она его оставила ночью. Кочевник не тронул не только кинжала — и это при неистовой страсти степняков к оружию. Более того, зная, что она собиралась его убить, он не тронул и ее саму. Правильный кочевник. Вот недоброй памяти Шанан-дэй не постеснялся бы во сне перерезать ей горло.

— Откуда кинжал, ты можешь сказать? — просительно улыбался Леон.

Ей нечего было ему ответить.

— Нашла, — отмахнулась Роксана.

— Как это — нашла?

— Когда задаешь глупые вопросы, чего удивляться, что получаешь глупый ответ? — вспылила она.

Не обращая внимания на возмущенный взгляд, взяла злополучный кинжал и заткнула за пояс. Постаралась сделать это с величайшей осторожностью, но все равно не рассчитала, порезалась.

Когда вещи были собраны и Леон отлучился напоследок в кусты, старательно осмотренные Роксаной на предмет лесных клопов, кочевник вдруг остановился перед ней и посмотрел прямо в глаза. От неожиданности она ответила ему тем же и поразилась, почему до сих пор не замечала, какие черные у него глаза — чернее ночи. Роксана испугалась, что опять станет приставать к ней с вопросом, на который у нее не было ответа. Вместо этого кочевник протянул ей самодельные ножны для кинжала, сплетенные из тонких полосок кожи. Ножны перехлестывала петля, для того, чтобы удобно было носить на поясе.

— Оружие нельзя так носить. Ты много от него хочешь, но сначала научись его уважать, чтобы не подвело тебя в трудное время, — зло сказал он.

Однако злился он не на нее, а на себя. Вот поэтому Роксана взяла ножны, бросив короткое "спасибо". Некоторое время подержала в руках, не переставая удивляться — и когда только успел? Потом гордо упрятала туда капризный кинжал.

Роксана сразу взяла быстрый темп, стремясь убраться подальше от колдовского места. Никто не знает, на что способна знахарка и как далеко распространяется ее сила. Старуха не просила убить кочевника, нет — она приказала и за ослушание непременно спросит. А уж в том, что у нее силы колдовской не меряно, можно не сомневаться — только чудо спасло кочевника от смерти по чужой указке.

Перепрыгивала через овраги, отводила от лица хлесткую ветку, а в голове теснились мысли. Знахарки не ведьмы. Их предназначение лечить людей, а не калечить. Об убийстве и слов нет. В детстве Роксане доводилось слышать о том, что за злое дело знахарка может лишиться своей силы, но так ли это — кто же проверял? И где та грань, что отделяет знахарку светлую от знахарки темной? Вполне могло так получиться, что пепелище, оставленное степняками на месте родной деревни и было той чертой, за которой помощь оборачивается возмездием. Или местью всем и каждому. А люди — не более, чем орудие в ее руках, и тогда всякого, кто ослушается, ждет наказание.

Невеселые мысли гнали девушку вперед. Вернее, так она думала долгое время. Пока переступая через поваленное дерево, поросшее сизым мхом, с ужасом не осознала, что делает это не в первый раз. Круг замкнулся. И не понадобился недоуменный взгляд кочевника для того, чтобы понять, кто водит их по лесу. Но в отличие от него, полного скорее недоумения нежели страха, Роксана хорошо представляла себе, какой силе им предстоит противостоять.

— Разве мы здесь не проходили? — даже Леону поваленное дерево показалось знакомым.

— Проходили, — кивком головы подтвердила она. Больше для того, чтобы поняли мужчины — это не новость для нее.

— Так мы что же, заблудились? — Леон не стал дожидаться приглашения, опустился на поваленное дерево. — Как же такое возможно? Я смотрю мы все время в одном направлении идем — Гелион в левую щеку светит.

— Бывает, — сквозь зубы процедила она, беспомощно оглядываясь по сторонам. По тропе, которую она привычно наметила, они уже проходили.

— Может, Лесной Дед водит? — предположил любознательный Леон.

Роксана едва не сорвалась в ответ. То, что кто-то водит, понятно и младенцу. Только не говорить же Леону, что Лесному Деду до них дела, как шакалу до травы. Стоит одно слово сказать, как вся правда словно пойманная рыба на крючке окажется.

Девушка не ждала от кочевника помощи, поэтому удивилась, когда тот неожиданно вскинул руку.

— Туда. Надо идти туда, — сказал он.

Действительно, несмотря на то, что направление отклонялось от намеченного пути, там был просвет между сплетенными ветвями, которого Роксана не заметила раньше. С сильно бьющимся сердцем она встала с поваленного дерева, искренне надеясь, что это не очередная хитрость старухи.

— Пошли, — на ходу бросила она.

Сколько времени они пробирались сквозь густые заросли широколистых кустов багряника, девушка не знала. Лишь когда молодая поросль внезапно кончилась и ступили они на поляну, она поняла: удача здесь не при чем. Старуха не отпустила их.

Лес остался позади. Впереди, насколько хватало глаз расстилалось безбрежное, пугающее болото. Топкая земля подступала вплотную к поляне.

Еще не веря в то, что произошло, Роксана подошла к самому краю. Словно нарочно болотная вода у берега была чиста. Темная бахрома водорослей как живая извивалась в стоячей воде. Над болотом клубился пар. Скрытая от глаз даль пугала безбрежием. Болото дышало: то выныривали, то тонули поросшие желтоватым мхом кочки.

Роксана стояла у границы, где начиналась топкая земля, не в силах оторваться от созерцания. Ей не хотелось поднимать голову. Хотя она отлично видела, куда вела их старуха — на узкой грани между лесом и болотом угадывалась тропа — будто провели извилистую линию.

Что-то говорил Леон, указывая рукой на тропу, но Роксана его не слушала. Дорожка влекла, манила — единственно верный путь. И только глупец питал бы надежду на то, что в конце их не встретит старуха. Долгое время живущая в глуши, она наверняка приберегла для наказания такое, чему и названия не придумаешь. Сердце девушки заныло от дурного предчувствия, будто уже лежит она на дне трясины, погребенная под вековым слоем ила.

Тоскливо огляделась по сторонам: вдруг да появится новая тропа? Все было по-прежнему. У старухи в лесу много глаз, но и ее власть имеет границы. И неизвестно еще, — Роксана прищурилась, разглядывая откровенно скучающего кочевника, — знает ли старуха о том, что кочевник жив. Сказала же знахарка ночью "я над ним не властна". Надежда слабая, едва теплится, но как водится, в жаркий день и малому дождю рад будешь.

— Слушай, Хан, — она остановилась рядом с ним. Если он и удивился, то виду не подал. Спокойно развернулся и посмотрел на нее сверху вниз, ожидая продолжения. — Тебе не надо туда идти. Просто послушай меня. Мы с Леоном пойдем по тропе, а ты пока здесь останешься. А завтра утром, если все будет в порядке — здесь же и встретимся.

— Зачем? — черные глаза сузились.

— Что — зачем? Разделяться — зачем, или встречаться — зачем?

— В лесу по одному опасно. Лучше держаться всем вместе. Если жить хочется.

Она продолжительно вздохнула.

— Я чую, здесь хуторок заброшенный, — соврала она. — Веррийцы, сам понимаешь…

— Правда? — вмешался Леон. — Ты, правда, чуешь?

— Правда. Мы с тобой, Леон, здесь свои. А вот степняку рады не будут. Если хотим дальше идти, нужно разделиться. Сходим, вдвоем, посмотрим, что да как. А там я подумаю, как по лесу обойти.

— Колдовство, — задумчивый взгляд кочевника скользил по болоту. И кстати. Он не видел, как она вздрогнула.

— Наверное. Но это наше лесное колдовство.

— Хорошо. Завтра утром буду здесь, если…

— Если, — она перебила его, — если меня… нас не будет, иди сам.

Кочевник вдруг резко обернулся и от неожиданности она отшатнулась. Странный взгляд блуждал по ее лицу. Не будь они долгое время в лесной глуши, она решила бы, что он выпил вина. И не один кувшин.

Потом Роксана повернулась и пошла по тропе, увлекая за собой Леона.

Торопливо, будто наспех наступил вечер. Еще Гелион размытым пятном маячил в тумане, но темень накрывала плотным пологом и лес, и болото. С одной стороны из зыбкой глубины поднимались мшистые кочки. А с другой — непроходимая поросль сплетала ветви, теснилась частыми стволами. Сквозь колючие заросли не то что человеку — зверю не проскользнуть.

Идти пришлось недолго. Как Роксана и предполагала, за поворотом тропы стелилась поляна. Огромная ель, исполин леса, тянула игольчатые лапы в небо. Боком врезалась в вековое дерево избушка — плотно сбитый сруб с шатким крыльцом. Туман, поднимающийся с болота, кутал зябкие плечи открытых ставен.

— Вот не думал, — Леон вцепился девушке в руку, — что это правда. Я думал, ты решила от степняка избавиться.

— А кроликов лопать любишь, — она без церемоний освободила руку.

— При чем здесь это? — обиделся он. — Да я грибы есть буду, лишь бы…

— Лишь бы что?

В ответ парень махнул рукой и первым направился к избушке. Но успел сделать несколько шагов.

На крыльце, в окружении двух роскошных девиц возникла улыбающаяся старуха. Девки тоже улыбались: голые, красивые, наглые.

Леон застыл на месте. То ли от страха: на взгляд Роксаны старуха выглядела еще отвратительней, чем ночью. То ли от восхищения: уж больно хороши были девицы. Белая кожа туго обтягивала вызывающе торчавшие груди с темными сосками, крутые бедра ходили ходуном — не стоялось девкам на месте. Черные волосы падали на плечи, спускаясь по спине, озорные глаза сияли, бесстыжие алые рты манили.

Щеки у Леона пылали и Роксане захотелось ударить его под дых со всего маху. Только глупец не способен распознать в девках Мар-морочниц. По всей видимости таким глупцом Леон и был.

— Какие, — Леон облизывал сухие губы.

— Что же стоите, гости? — скрипучий голос старухи болью отозвался в сердце Роксаны. — Или Мары вас пугают? Так не смотрите, смирные они. Гости у нас, — обернулась к девкам старуха, — в дом зовите.

В доме было ненамного уютней чем во дворе. Ветер бил в закрытые слюдой окна. Скрипели ставни, державшиеся на честном слове. Металось у окна пламя одинокой свечи, призывая злобных духов.

— Садитесь, что в дверях стоять — дом студить? — старуха споро достала из печи чугунок и поставила на крепко сколоченный стол. — Давно, поди, за столом на лавках не сидели.

От чугунка шел пар. Пахло картошкой, щедро посыпанной укропом.

Старуха оказалась права, стоило Роксане сесть на лавку, как давно забытое ощущение всколыхнуло детские воспоминания. И то верно — с того дня, как угнали ее в рабство, не доводилось ей сиживать на лавках. В миске дымился картофель, в чашке желтел отвар из листьев крупины — есть хотелось, но никак не могла заставить себя поднять ложку. Тепло, пахнет жилым духом, душа млеет от радости. Если бы не старуха, да Мары, бесстыдно пялившиеся не только на сгорающего от стыда Леона, но и на нее — счастье было бы полным.

— Да ешь ты, ешь. Смотринами сыт не будешь, — блеснули в полутьме слепые бельма старухи.

Леон растерянно ковырял ложкой в миске и боялся поднять глаза. Мары расселись в двух сторон от старухи и скалили белые зубы.

— Ладно, — старуха в сердцах хлопнула ладонью по столу. — Мороку держать — сил много надо. Свой он, выдержит. Скидывайте…

В первый момент Роксане показалось, что так было сказано о каком-либо предмете одежды — что скидывать-то? Она успела вопросительно глянуть на враз поскучневших Мар, когда поплыл, потек сбежавшим молоком наведенный морок. Втянулись пухлые щеки, помутнели глаза. Поперечные трещины стянули губы, словно перевязали невидимой нитью. Выжелтилась, огрубела кожа, туго обтянув крепкий еще костяк, сгнившими плодами повисли впалые груди.

Роксана мельком взглянула на Леона и от души пожалела его. Пойди, пойми, что было лучше: бесстыжий морок или голая правда? Парень поперхнулся, выбрав неудачный момент для того, чтобы поднести ложку ко рту. Роксане пришлось приложить его кулаком по спине.

— Так-то лучше, — старуха плутовато прищурилась. — Хоть поешь спокойно. Давно по лесу ходите?

— Давно, — нехотя поддержала разговор Роксана.

— Вижу. По какой надобности на юг подались?

Леон молчал. Напуганный, он торопливо, давясь, допивал теплый отвар. Губы его дрожали и струйки желтоватой жидкости текли по подбородку. Во всяком случае, отвечать он не собирался. И то хорошо. Роксане пришлось придумывать на ходу.

— Решили поискать места, куда война не дошла. Жить хочется.

— Всем жить хочется. Не пойму только, зачем ты врешь мне? — слепые глаза уставились на Роксану. — Я не прошу правды. Говори мне просто — не скажу. Я пойму. На недостаток ума до сих пор не жаловалась. А врать мне не надо. Ты, девка, знай — хотела бы я правды, непременно бы дозналась.

— Хорошо. Не хочу говорить, — пожала плечами Роксана.

Показное радушие знахарки куда-то подевалось. Тоска пустила в сердце острые когти: как ни ходи вокруг да около, старуха права — правду узнает.

— Не говори, — подхватила старуха. — Идете — идите себе, держать не буду! Чего только связывает вас, не пойму. Разные вы. Он — другой, и ты — другая. Да мне до этого и дела нет. Скажите лучше, чего изверга за собой водили. Ты скажи! — она ткнула костлявым пальцем в сторону Леона.

Тот порывисто перевел дыхание и поставил на стол кружку, которой прикрывался от слепого взгляда хозяйки.

— Так… увязался, — наконец, сказал он.

Несмотря на растущую тревогу, Роксана едва не усмехнулась: слышал бы его кочевник!

— Увязался, — неодобрительно покачала головой старуха. — Сами не смогли от него избавиться, все подсказки нужны.

— Так, — начал было, Леон, но получил каблуком сапога по ноге и замолчал.

— Сами не могли. Он сильный, — вместо него ответила Роксана.

— Врешь ты все, — старуха навалилась грудью на стол. Белые бельма стали прозрачными и Роксане почудились черные зрачки за мутной пеленой.

Мара, сидевшая по правую руку от старухи, смотрела на Роксану красными, как разгорающееся пламя свечи глазами. Грязная, лохматая, будто только вчера выбралась из могилы. Только в том и дело, что не было никогда у нее могилы, с надгробным камнем, удерживающим безвременно почившую душу. Желтые когти медленно скребли столешницу. Этот звук — долгий и тягучий выматывал Роксане душу.

— Одно хорошо, что изверга убила, — вздохнула старуха.

— Какого…

Начал Леон и не закончил. Так и остался сидеть с открытым ртом. Роксане пришлось вторично наступить ему на ногу. Умению следить за своим лицом, ему следовало поучиться у кочевника, — мелькнула у Роксаны запоздалая мысль.

Старуха поняла недоумение Леона по-своему.

— Ты, судя по всему, к смерти не приучен. Это пройдет. Со временем пройдет. Еще? — старуха придвинула кувшин с отваром, но Леон отрицательно замотал головой. — Врать хоть бы научилась, — она покосилась в сторону Роксаны. — Для девушки уметь врать — первое дело. "На юг, где нет войны", — ехидно передразнила ее. — Если уж мира искать, так на севере. А уж на юге, где полно извергов…

— На севере тоже мира немного, — потупилась Роксана.

— Мира нигде нет. Если в душах людей война — откуда миру взяться?

— А почему так получилось? — выпалил вдруг Леон. — Откуда взялась эта война в душах? Ведь раньше все было хорошо!

— Много ты понимаешь — хорошо, — в спокойный тон старухи вплелись угрожающие ноты. — Когда вместо того, чтобы довольствоваться силой, что есть в нашем мире, лазать стали куда не надо. Я говорю о тех, Повелителях демонов, будь они трижды… Ходили в мир Иной, как к себе домой, вот перегородка и истончилась, и поперла оттуда всякая сила — куда нам с ней справиться…

— И я о том же говорю, — глаза у парня заблестели.

— Что толку от твоих разговоров? Говори сколько угодно. Только сделать — ты — ничего не сможешь. Со временем поглотит нас мир Иной и ничего от нас не останется.

— Но… Может еще что-нибудь можно сделать?

— Ничего сделать уже нельзя. Как плотина на реке прохудилась — поздно бревна таскать да подкладывать — пойдет стеной вода всех с собой унесет. Конечно, одной смертью ничего не решишь… Но стара я стала, стара… Ладно, поговорили и будет. Ночь на дворе, у вас дорога завтра долгая. Ложитесь вон, на лавке. Широкая она, места хватит. Хоть и молодые вы, но уснете быстро — травку я вам подсыпала…

Леон, уже поднявшийся с места, застыл, переваривая сказанные слова.

Не к добру сказала старуха про травку, не к добру. Роксана тоже поднялась из-за стола, стараясь не смотреть на Мар-морочниц. Стоило бросить на них неловкий взгляд, как от надежды, пойманной птицей бившейся в руках, не осталось и следа. С каждым шагом, приближающим ее к лавке, тревога не отпускала, а наоборот, росла.

— Погоди, — голос старухи остановил девушку как стрела, пущенная в спину. — Ты ничего не забыла? Кинжал верни. Не дарила я его тебе, а для дела дала.

Краем глаза Роксана успела заметить, как удивился Леон, медленно развернулась и пошла обратно. Идти было всего ничего, но на сердце царила такая пустота, какая бывает во сне, когда летишь в пропасть и не знаешь, что ждет тебя в конце. Понимала, что после того, как кинжал окажется в руках старухи, предпринимать что-либо будет поздно, но метнуть оружие во впалую старческую грудь так и не смогла. Роксана обреченно протянула нож — будь что будет.

Хищно оскалились Мары, будто звериным чутьем почуяли ее волнение.

Старуха взяла нож. Ей понадобился короткий миг, чтобы узнать истину.

— Значит, вот как, — задумчиво протянула она. В закрытых бельмами глазах притаилась смерть.

— Беги, Леон! — Роксана захлебнулась криком.

Грубо сколоченный стол не стал для Мар преградой. Сухое, поджарое тело распрямилось в прыжке. В последний момент Роксана ударила ее в грудь ногой, но морочница боли не почувствовала. Удар сбил ее. Она скатилась со стола и спустя мгновенье снова была на ногах.

— Его тоже держи! — крикнул старуха.

Всего то чуть не хватило Роксане, чтобы выбежать во двор вслед за Леоном: в дверях ее сбила Мара, бросившаяся выполнять приказ. На бегу толкнула в бок — и отлетела Роксана в угол, прямо в цепкие объятья второй морочницы.

— Рот ей закрой, — старуха тяжело поднялась с лавки.

Змеей вырвалась из объятий Роксаны. Безнадежность придала ей сил. Однако Мара не отступала. Она попыталась ударить Роксану в лицо, но та в последний момент успела отклониться. Кулак Мары угодил в стену. От удара лопнула кожа на костяшках. Края раны обнажили сухую мертвую плоть. Тошнотворный запах разложения поплыл по избе.

Воспользовавшись заминкой, Роксана рванулась к двери и потерпела неудачу. Мертвое лицо Мары возникло прямо перед ней. В налитых краснотой глазах царил азарт. На шее чернели жилы.

Всего-то оставалось — пнуть дверь ногой и выскочить во двор, но короткий, нечеловечески сильный удар в бок настиг девушку. В глазах заплескался красный туман. От боли она согнулась пополам. Еще миг — другой Роксана безуспешно пыталась втолкнуть в себя воздух. Потом с трудом выпрямилась, держась рукой за стену.

— И руки завяжи. Вот веревка, — распорядилась старуха, сгребая со стола на пол все, что там стояло. — На стол ее.

В голове по-прежнему стоял туман и Роксана мало что понимала. Ей крепко стянули руки за спиной и тут же плотно вбили в рот какую-то тряпку. Как куль с зерном Мара подняла ее на руки. Костлявые пальцы больно впились в спину. Роксана еще пыталась достать ее ногой — это было все равно что пинать бесчувственное дерево. От удара о стол зазвенело в ушах.

— Хорошо. Ноги вяжи, давай, вертится как змея. Оно и понятно, жить всем хочется, — у старухи в руках появились черные свечи. — Как знала, берегла. Туже вяжи, туже… Все, пойди, помоги сестре. Сдается мне, этот второй за извергом побежал. Обоих убейте. Иди, иди, без тебя здесь разберусь.

Когда за Марой хлопнула дверь, старуха качнулась к открытой печи и зажгла фитиль черной свечи от тлеющих углей. Слабый огонек бабочкой трепетал в темноте.

— Вот как получилось, — не обращая внимания на мычание Роксаны, негромко бормотала старуха, как сказку рассказывала непослушным внукам. — Не думала я, что перед смертью Отец позволит мне с тобой встретиться. Да… не дергайся, не вызовешь демона своего, как ни пытайся. Мысли он твои слышит, но не придет. Для прихода ему слово нужно, только оно дверь открывает в наш мир. Это раньше я боялась, да ты видно глупая или понадеялась, что я старая, не разгляжу… Не знаешь ты, девка, скольких одержимых я на тот свет отправила.

Роксана лежала на столе. Она не могла шевельнуть ни рукой, ни ногой — странная тяжесть сковала тело. Девушка попыталась языком отодвинуть кляп, закрывающий рот, но видит Отец Света, Мара постаралась на славу.

Между тем, старуха зажигала свечи — одну от другой — и ставила по краю необъятного стола. Роксана пошевелилась — и это движение далось ей с превеликим трудом.

— Будешь дергаться, раньше времени ножом полосну. Старая я, и правда, стала, что не сразу тебя распознала. Еще ночью, вчера. Раньше, бывало, одержимых издалека чуяла. Упокоишься скоро, — вдруг торжественно объявила она. — Радуйся, что с миром. А то рано или поздно, демон все равно верх бы над тобой одержал, да душу твою сожрал. Ты спасибо мне скажи, а ты дергаешься.

Свечи то разгорались, то гасли, не тревожа темноты, что вливалась через оконца со двора. Лица старухи Роксана не видела, лишь бельма слепых глаз отливали серебром.

— Ты одного не понимаешь, — старуха надвинулась на Роксану, — что вместо одного демона, я убью двоих. Скажу тебе больше, чтоб знала ты перед смертью: матерь свою благодари за черного демона. Всю жизнь носила под сердцем и тебе передала, считай по наследству, с кровью своей. Только одно дело носить, а справиться? Разве ж можно? Так не дано ни тебе, ни ей. Убью и тебя, и двух твоих демонов. А пепел твой развею по ветру. Над болотом. Болотник не обидится, а лесу такая дрянь ни к чему.

Пронзительный тонкий крик ворвался в комнату У Роксаны не было сомнений — так мог кричать только Леон, и то, перед смертью.

Девушка выгнулась дугой, отчаянно пытаясь хотя бы опрокинуть свечи как пасть голодного зверя сомкнувших круг. Но стол был большим, а свечи стояли далеко. Все, чего она добилась — ехидного смешка старухи. Руки, связанные за спиной, затекли. Язык онемел. И каждое мгновение ожиданья лишь усиливало ток крови, спешившей донести страх в каждую частицу тела.

Роксана смотрела на темное, покрытое глубокими морщинами лицо знахарки, на седые космы волос, выбившиеся из-под неплотно повязанного платка, на длинный нос, закрывавший верхнюю губу, — и все ее естество противилось такой смерти, будто принимать ее из рук сильного противника куда предпочтительней, чем из рук стоящей на краю могилы старухи.

От напрасных усилий туманилось в глазах, но не увидеть кинжала в руках старухи, притягивавшего к себе свет десятка свечей, — девушка не могла. Кривое лезвие извивалось, предательски мерцая в темноте.

— Спасибо, хоть ты мне помогла, — скрипнула старуха. — Порезалась, вот кровь твоя мне и подсказала. Через тебя, гадина, лезут демоны в наш мир, сколько душ безвинных погубила. А все матерь твоя, будь она трижды… Пока хоть один отпрыск ее жив — ходит сюда черная демоница, как к себе домой. Но ничего, очищу мир… перед смертью, напоследок.

Пламя черных свечей набирало силу, тянулось вверх, пытаясь оторваться от фитилей. На стенах плясали тени и каждая из них в руках держала змеиный изогнутый кинжал.

— У тайного порога стану поутру, возьму в руки камень могильный, — неистово запричитала старуха и тени по стенам заметались, задергались, поднимаясь до потолка. — Сожму в руке кинжал заговоренный, скажу слова заветные, убирайся демон в мир Иной, оставь отроковицу костру буйному, а сам обернись пеплом серым.

Чем ниже опускался дрожащий от нетерпения кинжал, тем глубже дышала Роксана. Все силы собрала в кулак, чтобы не сойти с ума от ожидания смерти и малодушно молила Отца Света о скором избавлении. Чтобы не пришло в старческую голову желания растянуть смерть "отроковицы" перед тем как вонзить ей в грудь кинжал.

Все причитала старуха и смерть все не шла.

— …будет тебе награда, а мне наказание, но приму его за грехи чужие, ступай с миром. Нет тебе здесь жизни! Нет тебе здесь тела человеческого! Уходи!

Короткий взмах кинжала подхватили сотни теней, пляшущие на стенах. Дрогнул дом. Полыхнуло едкое черное пламя, вобравшее десяток языков. Низкий гул, от которого заходил ходуном стол, добрался до девушки. Крупная дрожь сотрясала тело. Роксана заставляла себя широко открытыми глазами смотреть смерти в лицо.

— Ах, — вдруг сказала старуха и прижала к груди руку.

Кинжал так и не успел найти короткий путь к сердцу Роксаны. Стрела спела последнюю песню и опередила занесенное лезвие всего на миг. Со звоном кинжал выпал из старческих рук, чудом не задев Роксану.

Как всегда он возник бесшумно. И Роксана, так же как и старуха, заметила его в последний момент. Но в отличие от нее — девушке это не стоило жизни.

Не успела Роксана опомниться, как заныли освобожденные от веревок руки и ноги. Она тяжело села на стол, не отрывая глаз от белых глаз знахарки. Черная кровь струилась по руке, сжимающей древко стрелы. Даже спускаясь на пол, вынимая изо рта кляп, Роксана с опаской оглядывалась на нее.

— Веррийцы, — презрительно бросил кочевник и протянул Роксане тот самый изогнутый кинжал. — Я отдал тебе одну жизнь.

— Давно уже все отдал! — она разозлилась — нашел время, когда считаться! — Успокойся.

И пошла к двери, с каждым шагом обретая подвижность. В голове рисовались картины — одна страшнее другой. Самая безобидная — Мары-морочницы, разрывающие на куски сопротивляющегося Леона.

Во дворе как ни странно, стояла тишина. И темнота. Как ни пыталась Роксана что-либо разглядеть, ничего не получалось. Прикусив от нетерпения губу, она по памяти пошла вперед, прислушиваясь к звукам. Как назло тут же угораздило споткнуться о деревянную колоду.

— Тьма побери, — она прошипела от злости.

Страх за то, что каждый миг промедления вполне может стоить Леону жизни, гнал ее вперед.

— Иди за мной, — снизошел до приказа кочевник, тенью скользнувший за угол дома.

Если бы не свет, падающий с этой стороны дома из окна, Роксана ничего бы не увидела. Но по всей видимости неосторожно сброшенная на пол ритуальная свеча, дала вполне обычное пламя. В доме разгорался пожар.

Бледный от страха Леон, со следами от когтей на щеке, отбивался от Мары. Морочница, могильным призраком возникающая то сзади, то спереди, заставляла его то и дело менять направление удара. Он держался уверенно, как на учении и до сих пор его спасала лишь быстрота. Мара не могла достать его — он попросту не подпускал ее к себе ближе, чем на расстояние меча. Он бился истово, но Роксана видела, каким трудом ему это давалось.

Пока девушка бежала, Леон успел пропустить резкий точный удар — когти Мары вспороли рукав и так основательно потрепанной куртки.

На теле Мары зияли раны, оставленные мечом. Кожа расходилась, обнажая мышцы. Почуяв приближающуюся к Леону помощь она обернулась и этот поворот дорого обошелся ей.

Воодушевленный Леон всадил ей острие меча в грудь. Туда, где у обычного человека бьется сердце. Но Мара давно была мертва. Смертельный удар для нее — не больше чем досадная оплошность. Перехватив лезвие меча руками, она дернулась, и освобожденный меч остался в руках у Леона, не сдержавшего возгласа разочарования.

Однако нанесенная рана все же оказалась решающей. Лишенная прежней подвижности, Мара неловко повернулась, и снова налетела на меч. Снова освободилась, с неимоверным трудом на этот раз вынув меч из раны.

Пока Роксана соображала, чем помочь Леону, не в силах оторвать завороженного взгляда оттого, как словно бабочка, летящая на свет снова и снова билась Мара, слепо налетая на ожидавший ее повсюду меч. В то же время кочевник не думал. Он возник у обессиленной Мары за спиной и взмахнул мечом. Сокрушительный, полный неистовой силы удар, снес морочнице голову.

Голова ее, подпрыгивающая как упавшее яблоко, покатилась под ноги едва успевшей отскочить Роксане. Тело, лежащее на земле продолжало двигаться. Острые когти вспарывали мягкую землю. Пальцы удлинились, подобно корням погружаясь вглубь. Ничто уже не могло вернуть Маре подобие жизни после смерти. На сей раз смерть не пошла на уступки. Кожа на шее вдруг стала скручиваться, как береста, объятая огнем. Прочными нитями рвались мышцы — почти беззвучно, с тихим шорохом растущей травы. Как камни, омываемые проливным дождем, обнажились белые кости.

Еще миг — и от Мары не осталось ничего, кроме груды бесформенных костей.

3

Если бы Роксана лично не убедилась в том, что старуха сгорела в доме, то возникшие препятствия легко объяснялись бы ее происками. Как порождение ночных кошмаров в обозримой дали высился замок — самое нелепое творение из всего, что доводилось когда-либо видеть.

Крепостная стена, высокая и неприступная окружала замок. Множество башен, башенок, вышек лепилось к центральному зданию. Как ребенок строит из речного песка дом, и не имея четкого замысла пристраивает к нему новые и новые детали — так и неведомый строитель возвел то, чему не было названия. Словно осознав порочность будущего строения, творец для пущей убедительности приготовил для него подпорку — основание замка опиралось на скальный выступ, откуда брала начало каменная гряда.

Хуже всего, что как ни крути, а идти предстояло мимо дивного творения. Лес, пусть небезопасный, но знакомый внезапно кончился. Каменная гряда начиналась у замка и простиралась далеко на восток, в то время как на западе несла свои бурные воды река, берущая начало в горах. Мутный поток то и дело цеплялся за пороги и нечего было и думать о том, чтобы переправиться, используя подручные средства. Пологий берег, до того вполне мирно соседствующий с кромкой леса, круто поднимался, словно искал приюта у стен замка. Глубокий ров, заполненный оттоком из реки, обегал неприступный замок у крепостной стены. Узкая, но такая нужная тропа, вела на юг, мимо окованных железом ворот.

Путники остановились на ночлег в лесу, недалеко от излучины реки. Там, где еще пологий берег спускался к воде, стремительно набирающей силу, чтобы после поворота втиснуть бурный поток в узкий пролив между отвесными скалами.

Роксане понадобилось время чтобы разобраться в том, как продолжить путь. К тому же малочисленный отряд нуждался в отдыхе, после того бешеного перехода, что она устроила мужчинам. Если их гнало вперед неприятное воспоминание от близкого знакомства с Марами-морочницами, то ее толкало в спину нечто большее.

В первый день пути девушка не могла отделаться от мысли, что старуха не сгорела, погребенная под рухнувшей крышей дома. Это душа светлой знахарки спокойно устремляется вверх и обретает вечный покой в Небесной обители. А душа той, кто по собственной воле отказался от благословенного ремесла, наверняка могла пакостить и после смерти.

Напрасно кочевник, почуяв ее состояние, обмолвился на вечернем привале о том, что сожжение ведьмы — залог успокоения.

— Я знал знахарку. Ее звали Гульнара, — громко, ни к кому конкретно не обращаясь, сказал Ханаан-дэй. — Огонь — покой для ведьмы.

— Огонь — для любого покой, — буркнул Леон, также не глядя на кочевника. — Почему же у вас обычай — сжигать умерших? Вы же лишаете их загробной жизни.

На памяти Роксаны это был первый вопрос, с которым парень обратился к грозному кочевнику. Ради заключенного с собой пари — ответит тот или не снизойдет до ответа, она отвлеклась от созерцания разгорающегося костра и посмотрела на кочевника, занятого свежеванием зайца. Правда, долго смотреть не смогла. Вид лишенного кожи тельца вызвал у нее приступ тошноты — некстати вспомнилось обезглавленное тело Мары.

— Мы лишаем умерших не загробной жизни, — через силу заговорил кочевник и спор с собой Роксана проиграла. — Душа отлетает и ничто ей не помеха. Мы лишаем тело мучений после смерти. Кто пожелает родственнику зла? Ночные девы, или по-вашему, Мары-морочницы — тому пример.

— Тело… пустяк. А вот как быть с душой? У погребенного человека душа устремляется в Небесную обитель. А у сожженного — пусть тело и не станет одним из Отверженных, зато душа покоя не знает. Вот и пример, далеко ходить не надо: Шанди — волки-оборотни, в которых вселяются души умерших степняков, — расхрабрился Леон.

Однако кочевник замолчал и не сказал больше ни слова. Из того, как резко он насадил зайца на подготовленный остро заточенный вертел, Роксана сделала вывод: опять разозлился сам на себя. Вот ведь не успокоится никак человек. Казалось бы — лес молчит, костер горит, мясо жарится — оставь злобу на потом, дай себе отдохнуть! Так нет же — забудется, и себе же простить не может.

Роксана махнула на него рукой и ответила Леону.

— Шанди — оберег. Хоть и оборотень. Если семья в опасности, родственники вызывают душу умершего. Она вселяется в волка и оберегает всех от напастей. Для любого степняка быть после смерти Шанди — почетная обязанность.

Кочевник выстрелил в нее взглядом, покривил губы в двусмысленной улыбке, но промолчал. Видать, более или менее, его удовлетворило ее объяснение.

— Не знаю, — задумчиво протянул Леон, — понравилось ли бы мне после смерти, вместо того, чтобы наслаждаться отдыхом в Небесной обители, волком скитаться по земле.

На сей раз кочевник не сдержался.

— Веррийцы, — презрительно бросил он и отодвинул зайца от прямого огня.

И ушел. Спина не дрогнула от двух пар глаз, провожавших его. Горящих неприкрытой ненавистью — Леона и заинтересованных — Роксаны.

Наблюдая за тем, как скрылся кочевник в густой поросли деревьев — и ветка не дрогнула, Роксана вдруг с такой очевидностью поняла, что удивилась даже сама — как она могла этого не замечать? — что за показной жестокостью может скрываться что угодно. Но самый интересный вопрос — что же за этим скрыто, так и остался без ответа. Как она ни напрягалась, дальше того, что оказывается, кочевник тоже человек, ее фантазия не шла…

Поднявшись с утра пораньше — еще стыла промозглая сырость, девушка кивнула Леону. Он сидел у костра и изо всех сил старался не уснуть. По негласному договору парень караулил последним и время, когда Роксана просыпалась, использовал для того, чтобы поспать перед дорогой.

Лучи Гелиона робко гладили тревожную после ночного сна землю. Шум воды, перекатывающейся через пороги, далеко разносился по онемевшему в предутренней мгле лесу. Роксана удержалась от искушения тотчас искупаться в холодной реке. Наоборот, она углубилась в лес, обогнула поляну с зарослями колючих кустов терновника и вышла на опушку.

Забраться на клен, который наметила с вечера, для девушки не составило труда. Только раз соскользнула нога с покрытой влагой ветки, но все обошлось.

Отсюда, из густой кроны отлично просматривался замок со всеми своими чудовищными нагромождениями, который назвать башнями — язык не поворачивался.

Замок был мертв давно. Клубился туман у крепостной стены, темнели окна-бойницы. Почерневшие от времени камни внимали голосу уходящей ночи. И только ветер гулял в густой поросли, что успела вырасти на многочисленных выступах.

Чем дольше девушка смотрела, тем больше находила доводов, объясняющих, почему путь мимо замка заведомо опасен. Все ее существо бунтовало против необходимости пусть и под покровом ночи, но подниматься по тропе, свободной от всякого прикрытия, и пуще того — вплотную подходить к крепостной стене.

Однако более всего Роксану пугала перспектива обходить вокруг неизвестно как далеко простирающейся каменной гряды. Или — такое не привидится и в страшном сне — карабкаться наверх, не зная толком дороги.

Так ничего и не решив, Роксана осторожно спустилась на землю.

Рассвело. В лесу чувствовалось дыхание осени. Жухла трава, молодая поросль дубов да кленов не радовала глаз сочным зеленым цветом. Дурманящий аромат последних осенних цветов настиг Роксану уже у реки.

Единственный день, отведенный для отдыха, следовало провести с умом. От тревожных мыслей, ожидающих своей очереди, некуда было деться. Как ни пыталась от них отгородиться и отодвинуть решение главного вопроса на потом, все без толку. Потому что знала: вопрос давно решен и никто, тем более ничто — не заставит ее карабкаться в горы, каждый миг ожидая обвала. Но тревога, вот она, никуда не делась. Только усиливалась, стоило представить себе узкую тропу, на которой шаг вправо — обрывистый берег с урчащим от нетерпения водным потоком. А шаг влево — неприступная крепостная стена. Кто знает, какие неприятности готовятся для путников за молчаливыми стенами, на первый взгляд давно лишенными человеческого присутствия? И не будет ли в таком случае шаг вправо предпочтительней?

У излучины реки, недалеко от того места где остановился малочисленный отряд, обнаружилась вполне спокойная заводь. Роксана приглядела ее еще с вечера. Неизвестно, когда в следующий раз представится возможность помыться. Однако почти сразу выяснилось, что уютное местечко уже занято. Слава Свету, выяснилось это еще до того, как девушка открыто вышла из зарослей ивы, полоскавшей тонкие ветви в реке.

Голый по пояс кочевник сидел на камне, спиной к Роксане. Бугрились мышцы под смуглой кожей. По рукам тянулись белые нити заживших шрамов. На плече темнела татуировка. Только сейчас Роксане удалось разобрать рисунок: в стремительном взлете изогнулась тонкая лента кнута.

Девушка собиралась тихо встать и уйти, пока звериное чутье не подсказало кочевнику присутствие человека. Ее остановило неловкое движение Ханаан-дэя.

Поначалу Роксана не поняла, что именно он делал. Нет, она отлично видела свежие раны, тянувшиеся по спине — судя по всему, одна из Мар основательно потрепала его, набросившись сзади. С неудовольствием девушка отметила, что раны были нехорошими. Три дня прошло, а две полосы еще кровоточили и края сочились сукровицей.

Кочевник пытался достать до спины, но у него ничего не получалось. С опозданием до Роксаны дошло, что он старался намазать раны мазью. Несмотря на то, что кочевник выказывал настоящие чудеса изворотливости, большая часть мази в раны не попала.

Смотрела Роксана, смотрела, как кочевник тянулся, то левой, то правой рукой, обнимая себя за плечи и несмотря на серьезность ситуации, с трудом сдерживала смех. Ее останавливало лишь то, что обладающий отменным слухом кочевник за неосторожно вырвавшийся смешок способен сломать ей шею.

Чтобы сбить смешливый настрой, Роксана покусала для верности губы и не скрываясь вышла из кустов, нарочно производя больше шума.

Как девушка и предполагала, за те несколько шагов, что она прошла, кочевник многое успел. Например, успел вскочить и развернуться к ней лицом. В его руке блестел невесть откуда взявшийся нож, но ему было далеко до того, что красовался у нее на поясе. Роксана отметила это вскользь, после того, как подошла ближе. Так, что смогла рассмотреть татуировку до мельчайших деталей. Мастер был виртуозом — особенно ему удался металлический шарик, венчающий конец кнута.

Ханаан-дэй ждал. И в его глазах зрел вопрос.

— Я помогу, — Роксана протянула руку, — давай мазь.

Если он и колебался, то сделал это незаметно.

— Сядь, мне будет удобнее.

Кочевник снова опустился на камень, с которого поднялся мгновенье назад.

Мазь сладко пахла и была прохладной на ощупь. Роксана осторожно намазала рану. Потом сорвала листок и убрала остатки, размазанные по спине.

Сначала кочевник вертел бритой головой, проверяя, все ли она делает так, как надо. Потом угомонился. Сидел смирно, дышал ровно и позволил Роксане спокойно закончить работу. А она думала о том, как же он умудряется бриться каждый день и ни разу не порезаться?

Раны давно были намазаны. Она прошлась еще раз по краям и вдруг одернула руку как ошпаренная. Сразу после того как поняла: ей нравилось касаться его тела.

— Я хочу, чтобы ты знала, — нарочно глухо сказал кочевник, чтобы шум воды заглушил то, что он хотел сказать. — Я был против этой войны. Еще тогда, пятнадцать лет назад.

Роксана мысленно отняла пятнадцать от двадцати девяти. Получилось четырнадцать. Мог ли четырнадцатилетний мальчик что-либо решать, пусть даже для себя? Она вспомнила себя два года назад и пришла к выводу, что мог.

— Я хочу, чтобы ты знал, — в тон ему сказала она. И только чуть-чуть покривила душой. — Ты мне ничего не должен. Дважды я спасала тебя — дважды ты меня. Мы квиты.

— Я иду на юг. Вы тоже…

Она не успела спросить, откуда он знает? С него станется и подслушать.

— Втроем идти проще. Что ты решила?

Роксана не сразу сообразила, что он обратился к ней с вопросом. Может, на добродушный — в самом широком смысле слова — лад его настроил ее неумелый "массаж"?

— Здесь нечего решать, Хан. Ночью мы идем мимо замка. Лучше уж сразу, если что… Чем дохнуть в горах под обвалом. Например.

Ханаан-дэй кивнул, подтверждая, что так и думал. Роксана повернулась и пошла в лес, сожалея о том, что случилось: собственной откровенности кочевник ей не простит.

Так и получилось. Вечером сидели у костра и в отсутствии кочевника Леон разговорился.

— Я не понимаю, что тебя пугает? — Леон в сердцах подбросил хвороста в огонь. Сухие ветки горели ярко и дыма не давали. — Я тоже наблюдал за этим замком. Там давно никто не живет.

— Никто, — фыркнула Роксана. Леон не обратил на это внимания — продолжал гнуть свое.

— Скорее всего, он лет сто как заброшен. Проскользнем ночью как мыши…

— В мышеловку, — уточнила она.

— Зачем обязательно во всем видеть плохое? — Рука Леона, тянувшаяся к хворосту застыла на полпути. — Потому все и случается, что ты видишь плохое. Что ты скажешь, когда ничего не случится? Где тогда будет твое хваленое предчувствие?

— Лучше уж так, чем…

— Чем что? Ты что, на самом деле рассматриваешь путь в обход? Про реку я вообще молчу.

— Вот именно, лучше помолчи.

— Да я только и делаю, что молчу. Живые люди, а ведете себя как мертвые. О степняке я не говорю.

— А ты бы хотел, чтобы я раскрыла тебе свою душу? — вспылила она. Тоже мстила себе нарочитой грубостью за те ощущения, что подарило нечаянное прикосновение к спине кочевника. — Кто ты мне — друг, товарищ, брат? Мы спутники, у нас одна цель! Для этого нет необходимости целыми днями вести задушевные разговоры!

— Как у животных.

— Что? — не поняла она.

— Как у животных. Один путь — одна цель. И никаких разговоров.

— Ты животных не трогай. Они не жрут себе подобных. Без крайней необходимости, конечно.

— Видишь, — тотчас уцепился он. — Сама со мной согласна. Зачем нам, людям, эта бойня? Но если предположить, что это нужно кому-то еще, все сразу сходится…

Как всегда бесшумно возник кочевник и разговор прервался. К вящему удовольствию Роксаны.

Ханаан-дэй вел себя, как ни в чем не бывало. Движения его были легки и быстры. Ничто не указывало на то, что тянутся по спине две борозды, без сомненья причиняющие боль. Он ни на кого не обращал внимания и Роксана, с тяжестью на сердце ожидавшая подвоха, постепенно успокоилась. Сытый ужин и вовсе настроил ее на благодушный лад.

Стих ветер. До поляны не долетал шум бурной реки. Прощальные лучи заходящего Гелиона чертили сквозь спутанные ветви пыльные дорожки. В столбах света суетилась мошкара.

И надо же было такому случиться, что Роксана позволила себе вспомнить утренний случай у реки. Да ладно бы только вспомнить! Стоило представить себе, как изворачивался кочевник, пытаясь дотянуться до раны на спине, как вымазался в жирной мази словно поросенок в грязи — и не заметила, как с губ сорвался веселый смешок.

Леон вскинул на нее недоуменный взгляд, в то время как быстрее молнии сорвался со своего места кочевник. Не успела Роксана и глазом моргнуть, как намотал он себе на руку ее многострадальную косу. Еще хорошо, что в этот раз не стал коленом на грудь давить.

Вскочил Леон, заметался вокруг, отыскивая меч. А кочевник приблизил к ней черные, горящие яростью глаза и тихо сказал.

— В следующий раз, когда решишь — покажи мне, над чем смеешься. Посмеемся вместе.

И со злостью высвободил руку из спутанного узла волос. Роксана хотел оттолкнуть его коленом, но он уже сидел на прежнем месте и спокойно занимался своим оружием.

Сдерживая гнев, Роксана поднялась, краем глаза замечая, с каким облегчением выдохнул побелевший Леон. Отстегнутый пояс с кинжалом лежал в двух шагах. Роксана медленно подняла пояс, вытащила из самодельных ножен кинжал. Со злорадством отметила, как враз перестал заниматься своим делом кочевник. Как бальзам на душу — его пристальный взгляд, следящий за каждым ее движением.

Правильно, будь начеку, хозяин, — мысленно похвалила кочевника. Потом резким движением, благо кинжал оставался на удивление острым, отхватила себе косу под корень.

Ахнул Леон. Не обращая на него внимания, Роксана сделала шаг к кочевнику и бросила к его ногам бывшее богатство.

— Смотрю я, волосы тебе мои понравились, — негромко сказала она, глядя на него сверху вниз. — В следующий раз, когда надумаешь хватать — поищи что-нибудь другое.

Чего стоило Леону сдержаться и не улыбнуться, Роксана не знала. Интересно, за что стал бы его хватать кочевник, случись тому рассмеяться?

4

Давно нужно было так сделать! Короткие волосы ворошил теплый ночной ветер и ничто не давило на затылок. Опостылевшая вязаная шапочка лежала в заплечном мешке.

На небе зажглись звезды и вот-вот должна была появиться Селия. В темноте пропал лес и шумный водный поток, получивший ночь в безраздельное господство старался вовсю.

Узкая извилистая дорога поднималась с каждым шагом, но казалось, не приближала к громаде черного на фоне звездного неба замка, а наоборот — отдаляла.

Роксана шла, не слыша звука собственных шагов — победительницей ревела в ущелье река. Оттого, что скрадывала ночь присутствие людей, в душе крепла надежда на то, что удастся незаметно проскользнуть мимо крепостной стены и поднятый мост, ощетинившийся страшными шипами, каждый величиной с человеческую голову, так и останется неподвижным.

Душевному равновесию способствовало воспоминание о вчерашнем происшествии с отрезанной косой. Не столько сама выходка, сколько последующее продолжение. Как вскочил белый то ли от страха, то ли от нанесенного оскорбления — не ему, кстати — Леон. Сжимая в руке освобожденный от ножен меч, парень подскочил к кочевнику, по-прежнему сидящему на земле, и весьма эффектно направил острие ему в грудь.

— Если ты еще хоть раз тронешь ее, — тихо, но на удивление твердо сказал парень, — я тебя…

Он был грозен. И решимостью взгляда мог напугать кого угодно — было что-то сродни безумию, отражавшемуся в карих глазах. Кочевник, судя по всему, плевал на его решимость. Он спокойно отложил в сторону ножны, в которые собирался убирать оружие. Так и не потрудившись подняться, махнул мечом и Роксана вздрогнула от звона клинков, лишний раз подивившись недюжинной силе кочевника. Резкий, сильный удар, не то чтобы выбил — выломал меч из слабых рук Леона.

Парень схватился за поврежденную кисть, нагнулся, но поднять упавшее оружие не успел.

И тогда Роксана поняла, за что ее в случае чего будет хватать Ханаан-дэй.

Не успел Леон оглянуться, как кочевник уже крепко держал его за отвороты куртки. Потом тряхнул как следует и у парня лязгнули зубы.

— В следующий раз не говори — бей. Оружие не терпит разговоров, — нравоучительно сказал он и отпустил едва удержавшегося на ногах парня.

А Роксана с удивлением отметила, что в его тоне не сквозили ставшие уже привычными ноты с трудом сдерживаемой ненависти. Быть может, его успокоила ее коса, сытой змеей свернувшаяся у его ног?

Воспоминание развеселило девушку и вопреки обстоятельствам настроило на смешливый лад. Веселиться в голос она не стала. Конечно, можно успеть отскочить в сторону — буде кочевнику придет на ум поинтересоваться, над чем она так весело смеется, но свалка на подступах к хранящему молчание замку ни к чему.

Спокойствие улетучилось утренним туманом, стоило подумать о том, что через несколько десятков шагов тропа сузится настолько, что придется идти вплотную к крепостной стене, держась для верности за каменную кладку.

В тот момент, когда путники уже миновали щетинистую громаду подъемного моста и Роксана готовилась вздохнуть с облегчением, раздался скрежет механизмов. Звук опускающегося за спинами моста был подобен грому. С грохотом, от которого дрогнули крепостные стены, рухнуло железное полотно на тропу.

Девушка заметалась, понимая, что путь назад отрезан. Кочевник рванулся вперед, увлекая ее за собой. Бежали они недолго. Остановился Ханаан-дэй, в спину ему ткнулась Роксана. Тропа пропала: давно подмытый рекой берег обрушился и осыпь подступала к самой крепостной стене.

Предчувствуя грядущее поражение путников, на небе возникла злорадная Селия. При свете стало заметно, что дорога вперед есть. Можно было попытаться перебраться на другую сторону пропасти, используя каменистые выступы в крепостной стене. Но нечего было и думать о том, чтобы без страховки, с ходу перескочить по шатким от времени камням, блестящим от влаги.

Бурный поток ревел внизу, будто нарочно обдавая путников каскадом холодных брызг.

Выхода было два и оба смертельно опасны. Можно было рвануть по камням и встретить печальный конец в бурном потоке реки. Можно было вернуться назад и заглянуть в черный провал туннеля, открытый упавшим мостом.

Роксана стояла, кусая губы, не в силах ни на что решиться и таким образом нашла еще и третий выход: стоять на месте до — победного или последнего — конца.

— Пошли, — бросил кочевник и первым ступил на железный язык моста, высунутого из черного рта туннеля.

— Роксана! Мы что, пойдем за ним? — окликнул ее Леон, но она не пошевелилась. Как завороженная следила за тем, как осторожно ступал по мосту кочевник, сжимая в руке обнаженный меч.

Вполне возможно, девушка не двинулась бы с места до рассвета, невзирая на то, что произошло бы с кочевником, но случилось нечто, поторопившее ее.

Разозленной осой у самого уха прожужжала стрела. Только чудом не воткнулась в плечо.

— Долго еще ждать? — на хриплый голос протяжным стоном отозвались натянутые цепи моста. — Входите.

Слова невидимого в темноте человека возымели прямо противоположное действие: кочевник остановился. Но пущенная умелой рукой стрела, едва не пробившая грудь, заставила его кубарем покатиться по мосту.

В том, что стрелок был метким и в случае поспешного бегства не постеснялся бы остановить путников стрелой в спину, Роксана убедилась сразу. Стоило кочевнику подняться, как у его ног уже трепетало черное оперенье древка.

— Еще шаг в сторону, — пообещал тот же голос, — и каждый из вас получит по стреле. Все, кроме одного, — от короткого смешка у Роксаны мурашки побежали по спине.

Не дожидаясь последующих действий невидимого собеседника, и не задаваясь вопросом, кого именно не коснется угроза, девушка сделала шаг вперед. Призрачная опасность, от которой не знаешь, чего ждать, во всяком случае предпочтительней стрелы, торчащей в спине.

— Не стреляй! Мы идем, — она бесстрашно обошла застывшего кочевника, готового к последнему бою, и шагнула в кромешную тьму туннеля.

В сыром воздухе туннеля собственные шаги казались Роксане неестественно громкими. В темноте она заблудилась, и вернись назад — долгий путь пришлось бы начинать заново. Стоило ей выйти во двор, как сердце упало. Лучше бы ей вечно бродить в сыром подземелье, чем увидеть то, что она увидела.

В тесном дворе толпились люди. Они окружили путников плотным кольцом. Суровые воины — кто в полном боевом снаряжении с закрытыми забралами лицами, кто налегке — в кожаных куртках с мерцающими на груди зерцалами. Но все — с оружием наперевес, будто мало им было нескольких копий и луков, наставленных на путников и собирались они не просто убивать, а рвать, кромсать на части добычу, по собственной воле оказавшейся в их логове.

Роксана слепо шарила взглядом по суровым лицам, скрещенным в ожидании кровавой расправы мечам и алебардам, и не могла для себя решить: кто они и откуда возникли в замке. И как умудрились не подавать признаков жизни в течение двух дней. Этот последний вопрос навел девушку на неприятные выводы. До рези в глазах в неверном свете Селии оглядывалась она по сторонам и со страхом понимала, что не хочет знать ответа.

— Оружие, — хриплый голос заставил настороженную толпу расступиться. — Бросайте оружие.

Приказ был отдан и даже у кочевника хватило ума повиноваться. Он осторожно сложил меч к ногам того, кто вышел из толпы.

Роксана последовала его примеру. Отстегнула пояс с заветным кинжалом и лишь тогда взглянула в лицо тому, кто казался главным.

Темный плащ скрадывал фигуру. Черные как крыло ворона волосы били по плечам, повинуясь порывам ветра. Бледное лицо с огромными неподвижными глазами, орлиный нос, причудливо очерченные губы — все указывало на то, что человеку с рождения было позволено повелевать.

Тонкие кисти рук, обтянутые кожаными перчатками с раструбами, окантованными серебряной нитью жили своей собственной жизнью. Указующий перст потянулся к Роксане, будто обрисовал с ног до головы.

— Ну здравствуй, звезда моя, — вслед за пальцем к девушке подался и владелец. — Свиделись.

Вскинул на Роксану удивленный взгляд кочевник. Видно, и его умение владеть собой имело отпущенный предел. Что-то негромко пробормотал Леон, но Роксана его не расслышала. Белое, холеное лицо, орлиный профиль — она никогда не видела этого человека.

— Я, — начала она тусклым голосом, от страха лишенным выражения, но незнакомец черной птицей подлетел к ней.

— Не говори ничего, звезда моя. Я искал тебя и награжден. Граф Бертран Дартский к твоим услугам, — не дожидаясь ответа, он неуловимо махнул рукой и толпа расступилась. — Путников в моем замке принимают по всем законам гостеприимства, — добродушно сказал он и Роксане не понравилась насмешка, что как шипы в розе неприятно кольнула слух.

— Мы ничего не имели бы против того, чтобы продолжить путь, — вдруг подал голос Леон и граф обернулся.

— Я давно не принимал гостей и поэтому вы уйдете тогда, когда скажу я, — и это был приказ, который следовало исполнять. Причем, быстро и не задавая лишних вопросов. — Пойдем, звезда моя, я покажу тебе мой замок.

Путники и рады были задержаться, однако в спины упирались не только суровые взгляды, но и острые грани обнаженных мечей. С грохотом, достойным звука близкого грома за их спинами поднялся мост и сердце у Роксаны, трепыхавшееся раненной птицей, рухнуло вниз.

Ледяные пальцы сжимали предплечье и девушке пришлось, передвигая непослушные ноги, подняться по ступенькам к открытым настежь дверям замка.

— Займитесь гостями, — бросил через плечо граф и занятая своими чувствами Роксана, не обратила внимания, куда подевались ее спутники.

Опекаемая графом, девушка прошла через бесконечную анфиладу комнат, где факелы, утопленные в настенных кольцах почти не давали света. Гулкие звуки шагов тревожили арочные своды и эхо, не разбирая где — чьи соединило их в один неумолчный гул.

В конце перехода, перед широкой лестницей, уводящей в темноту, граф остановился.

— Я буду рад видеть тебя к ужину… В том самом платье, — в его глазах полыхнуло давнее воспоминание. Судя по всему приятное — тонкая улыбка изогнула губы.

— Граф, — выдавила из себя Роксана. — Быть может я покажусь вам странной…

— Побойся Тьмы, звезда моя, — граф шутливо всплеснул руками, — ты всегда была странной.

— …но, мы с вами никогда не встречались. Вы меня с кем-то перепутали. Мне не хотелось бы принимать на свой счет чужие почести.

— Нет, звезда моя, я не ошибся. Только напомни, как тебя зовут на этот раз?

— Р… Роксана.

— Ро`ксана? Конечно. Только такое имя она могла тебе дать.

— Кто? — опешила девушка.

— А ты не знаешь — кто?

— Я-то знаю, но…

— Успокойся, звезда моя, я не сошел с ума. Со мной может произойти все, что угодно, кроме одного — я обязан помнить все, что со мной было. Я знал твою мать.

— Мою? — она вздрогнула. — Может, то была не моя мать?

— Нет, Роксана. Рад бы ошибиться, но не могу. Ты похожа не нее как две капли воды. И снаружи, прости — и внутри.

— Похожих людей много. Вы перепутали, граф. Я задержусь здесь до утра, если вы так хотите… И… после, потом, вы дадите нам возможность продолжить путь?

— Путь? Какой путь? Ты пришла, Роксана. Это — конец пути.

— В каком смысле? — острая игла кольнула в сердце.

— Я объясню позже. Переодевайся к ужину. Я тебя жду, — он склонился, отыскал ее руку и прильнул губами. Ожог ледяного поцелуя пронзил руку до кости. — Иди.

— Куда? — ее била дрожь.

— Они проводят.

Граф кинул головой и пошел прочь. Полы длинного плаща били по кожаным голенищам сапог.

"Кто они?", — вопрос застрял у Роксаны в горле. Три женщины в темных, наглухо закрытых платьях как тени возникли спереди и сзади. Приглашающий кивок — и высокая, седая женщина, чьи руки сжимали древко горящего факела, повернулась и стала подниматься по лестнице. Роксане ничего не оставалось, как следовать за ней. Она оглядывалась по сторонам, стараясь запомнить путь назад, но тьма, уступавшая свету одинокого факела, тотчас смыкалась вновь.

Идти пришлось недолго. В узком коридоре женщина свернула налево и открытая дверь поглотила ее.

Факел занял привычное место на стене, но в огромной комнате не стало светлее. Через высокие стрельчатые окна не проникал свет Селии. Огромная кровать, накрытая пыльным бархатом неопределенного цвета притягивала взор. Камин, которым давно не пользовались, блестел гнилыми зубами сломанной решетки. На каминной полке стояли фарфоровые статуэтки, покрытые белой вязью паутины. Только в больную голову могло придти желание изображать Отверженных. Не без душевной дрожи Роксана разглядывала Девочку-у-Дороги — проклятое дитя, убившее при рождении мать, Дорожного Попрошайку, которому лучше отдать все, что попросит, иначе в дороге может случиться любая беда. Таращила белые глаза Капризная Дева, отказавшая морскому царю. Заламывала тонкие руки Непослушная Она — та самая, которая поддалась на обман демона и убила всю свою семью. И даже — Свет-Свет — щерил зубастую пасть непобедимый Мусорщик, получеловек — полузверь, проклятый родным отцом и обреченный вечно истреблять все живое.

На губах Роксаны застыл так и не прозвучавший вопрос. В руках высокой женщины она увидела платье, старинное, из красного бархата с кружевной вставкой поверху лифа.

— Зачем это еще? — подозрительно спросила Роксана.

— Тебе, — бесстрастный голос шорохом остывших углей прокатился по углам.

— Мне не нужно, — попробовала возразить Роксана, но холодные пальцы с нечеловеческой силой впились ей в плечо, разом лишив желания сопротивляться.

Борясь с дрожью, которая заставляла зубы выбивать звонкую дробь, Роксана позволила надеть на себя платье. Она терпела, когда затягивали узкий корсет. Она мало что чувствовала от страха, когда холодные пальцы касались ее коротких волос, создавая подобие прически. Но она решительно воспротивилась попытке застегнуть на шее огромное, пылающее разноцветными камнями колье.

— Нет, — твердо сказала девушка.

К ней со всех сторон тянулись настойчивые руки. И тогда девушка не выдержала: вырвала злополучное колье и зашвырнула в угол. Тут же вскочила, ожидая скорой расправы. Вместо этого увидела себя в огромном, от пола до потолка, зеркале. На нее смотрела чужая женщина с вызывающе сжатым корсетом и выпирающей грудью, едва прикрытой прозрачными кружевами. С поднятыми наверх и сколотыми заколкой волосами, так, что видна была шея. С целеустремленным взглядом серых как кинжалы глаз.

Одно бесспорно понравилось Роксане — она не заметила в тех глазах страха.

Туго стянутый корсет заставлял девушку дышать часто и кровь прилила к щекам. Обнаженные плечи не чувствовали холода, когда вслед за окружающими ее тенями спускалась пленница по широким ступеням. Кожаные сапоги, которые слава Свету, остались при ней, то и дело наступали на нижнюю юбку. В конце концов Роксана приноровилась.

Женщины, сопровождающие девушку, каменными изваяниями застыли у распахнутых дверей. Роксане ничего другого не оставалось, как войти.

Необъятный зал, почему-то лишенный окон, прислушивался к звуку ее шагов. Ярко горели еще новые свечи в серебряных подсвечниках, а отслужившие свой срок оплывали и гибли с коротким шипением. Камин, в который свободно мог войти человек немалого роста, не пригибаясь, давно потух и черные угли скрывал серый пепел.

За бесконечно длинным столом ее дожидался не только граф. Из-за стола поспешно поднялся Леон. Тут же сидел кочевник на стуле с высокой резной спинкой и на появление Роксаны не обратил внимания. Зато к ней навстречу рванулся Бертран, в белоснежной рубахе с широкими рукавами. В расстегнутом вороте блестел золотой амулет. Глаза сиятельного вельможи соперничали блеском с золотом. Его неподдельная радость заставила Роксану как за спасительную, ухватиться за мысль, что перед ней точно сумасшедший.

— Звезда моя, Роксана, — граф не отрывал от нее восхищенного взора. — Твоя мать была брюнеткой…

Он угадал и девушка невольно вздрогнула.

— …и тогда я думал, что это совершенство. Но сейчас я склонен думать по-другому. И потом, когда она надевала это платье — кружева скрывали то, что подчеркивают у тебя. Я без ума. Ты можешь быть уверена, — он наклонился к ней и она отшатнулась, — я позволил твоей матери уйти — с тобой я поступлю по-иному.

Роксана хотела попросить объяснений, что значит это "по-иному" и стоит ли этого бояться, но граф галантно усадил ее за стол.

— Граф, простите, — несмотря на обращение, Леон не отрывал от Роксаны остановившегося взгляда.

— Ты что-то хотел спросить, Леон? — Бертран улыбался и его улыбка напугала Роксану.

— Я хотел бы спросить, чем мы обязаны такому радушию?

— Разве простое гостеприимство стало чем-то из ряда вон выходящим?

— Но… Война…

— Война. Все списывают на войну. Удобно. Раньше списывали на Истину — тоже удобно было. Теперь на войну.

Бертран махнул рукой и появился слуга. Понес к столу роскошное блюдо, на котором источал аромат огромный, порезанный на части кусок пряного мяса. Роксана подцепила ножом предложенный ломоть больше для приличия: ни о каком аппетите не могло быть и речи, стоило поймать взгляд графа, трепещущий, как пламя свечи.

— Но, граф, — упрямо продолжал Леон, рассматривая в тарелке приправленное специями мясо. — Как вы смогли оставаться в стороне от того что касается… всей страны?

— О какой стране ты говоришь, Леон? — улыбался граф. — Разве страна не умирает вместе с героями?

— Я… честно говоря, не понимаю, что вы имеете в виду. Пока жив народ — жива страна…

— Разве? — изогнутые брови взлетели. — Ты путешествуешь по стране, Леон. Народ, о котором ты заявил, жив?

— Я… честно говоря, не знаю, о чем вы говорите… Но за все это время я не заметил и ни одного героя.

— Видишь ли, мой… мальчик… Я могу так тебя называть?

Смущенный Леон кивнул головой.

— Так вот. Герой живет в каждом из нас. Он живет в Роксане, в тебе, в…, - его взгляд остановился на кочевнике, нарочно уставившемся в одну точку. — Да, в каждом. И только от тебя зависит: вырастишь ли ты в себе героя, или наоборот. И потом, кто тебе сказал, что я остался в стороне от военных действий?

— Однако, — Леон замялся, подбирая каждое слово, — мы все сидим за одним столом. То есть, вы ко всем проявили одинаковое радушие…

— Ах, вот ты о чем. Поверь, Леон, перед наступающей Тьмой все равны. И кочевники, и лесные жители, и северяне. Я понимаю кое-что в этом вопросе.

Светская болтовня продолжалась, а у Роксаны кусок в горло не лез. В углах каминного зала, лишенного окон, прятались тени — она боялась туда смотреть. Девушка ясно отдавала себе отсчет, почему сидит за столом Леон, но никак не могла взять в толк, как удалось усадить гордого кочевника? Позже, когда ее глаза привыкли к полутьме, пленница заметила людей в черном, до того незаметных совершенно на фоне темных, покрытых тканью стен. Безмолвные, лишенные сколько-нибудь запоминающихся черт, они стояли за стулом кочевника и за все время, пока Роксана наблюдала за ними — ни разу не шелохнулись.

— Позвольте, граф…

Нечто большее, чем просто тревога скользнуло в тоне Леоне и Роксана насторожилась.

— …вы назвались именем Бертрана Дартского…

— Что значит твой намек… юноша? Я и есть граф Бертран Дартский.

— Но ведь граф…, - Леон не договорил.

— Рано, — мягко перебил его граф. — Договоришь позже.

Остановившийся взгляд Леона и полуоткрытый рот, в котором застряло так и не прозвучавшее слово, сказали Роксане больше.

Граф не был сумасшедшим, это очевидно. Он…

— Роксана, — Бертран взмахнул рукавами белой рубахи и легко поднялся со своего места. — Только такое имя могла дать тебе мать. Ро`ксана. Она объяснила тебе его значение?

— Нет. Не успела, наверное. Ее вместе с отцом убили кочевники.

— Тогда это сделаю я. Когда-то я объяснил и твоей матери значение ее имени. Теперь объясню твое. "До" — на древнем веррийском означает "ты". "Ло" — означает "я". Но есть еще и "ро". Так вот "ро" — нечто иное, лежащее за сознанием. Или под сознанием — как хочешь. Надеюсь, слово "ксана" объяснять не надо?

— Надо.

Граф кивнул головой, словно такого ответа и ожидал.

— "Ксана" — возмездие. Вот и соедини. Что получилось?

— У меня ничего не получилось.

— А вот у меня получилось. Раньше такое сочетание называли "слепая стрела". Когда пущенная в промах стрела неожиданно поражала цель. Да, только такое звонкое имя могла дать тебе мать.

Граф облокотился на высокую спинку ее стула и долго смотрел на девушку. Так долго, что в конце концов она не выдержала.

— Вы уверены, граф, что речь идет все еще о моей матери?

— Ах, звезда моя, я отвык от подарков, которые дарует мне судьба. Ты — мое счастье, моя награда. Твоя мать была высокой девушкой…

Опять угадал, — успокоила себя Роксана, — всякое случается. Но увещевание не помогло. Корсет стеснял дыхание — вот наверное, чем объяснялись бешеные скачки сердца.

— Ты другая, — улыбнулся граф. — И как ни прискорбно — в отца.

Опять угадал, — Роксана отложила в сторону нож, которым так и не воспользовалась.

— Жизнь моя изменилась в то мгновенье, когда я отдал твою мать отцу, — ничего похожего на прежнее легкомыслие не звучало в тоне владельца замка. — Я близко знал твою мать…

— Надеюсь, — она с трудом проглотила застрявший в горле ком, — не настолько близко, чтобы считать меня своей дочерью?

— Нет, — граф был серьезен. — Я мечтал бы об этом, но нет. Я отпустил ее и получил то, что мне причиталось.

— Много? Много причиталось?

— Много, девочка моя, много. Но ошибок прежних лет я не повторю. Твои… спутники утром покинут мой замок живыми и невредимыми. А ты…не хочу начинать с обмана. Ты останешься со мной.

— Да? — Роксана с силой отодвинула стул и поднялась.

Из глаза встретились. Высокий, прямой, изысканный — граф стоял перед ней. На дне бездонных глаз стыла тоска.

— И зачем деревенская девчонка понадобилась графу? — непослушными губами произнесла она и почувствовала холод, ледяным ветром скользнувший по обнаженным плечам.

— Оставь, Роксана, — его голос опустился до немыслимых низов. — Я посмеялся бы с тобой, но забыл, как это делается. Ты останешься со мной и мы разделим с тобой вечность. И твои демоны мне не страшны, — шепотом сказал он и губами коснулся ее шеи.

— Демоны? — так же тихо спросила она. — У меня что, их много?

— У тебя их… есть.

— Понятно, — она сжала зубы. — Уверен, что не страшны?

Хохот лязгом железа еще звенел в ушах, но чаша, в которой копился страх, стократ усиливаемый догадками — переполнилась. Столовый нож, которым она так и не воспользовалась сам прыгнул ей в руку.

Все случилось одновременно: ее удар и отчаянный крик Леона.

— Бесполезно, Роксана! Он мертвец!

Слово покатилось в голове, отыскивая выход.

Рукоять ножа, которым полагалось разделывать мясо, ненадолго задержалась в руке. Привычное к разделке мертвой плоти, тупое лезвие спело лебединую песню — с размаху вонзилось в плоть живую. И лишь погрузившись в вожделенное тело по рукоять, тяжело, как в дерево — нож осознал ошибку. Вместе с ним осознала ошибку и Роксана. В отличие от бесчувственного оружия страшное открытие повергло ее в состояние ужаса.

— Лучше один раз увидеть, чем сотни раз услышать, — глухо, как сквозь слой войлока донеслись до нее слова графа.

Роксана его не слушала. Она не могла оторвать взгляда от рукояти ножа, вонзившегося в грудь Бертрана чуть выше сердца. На белой разорванной рубахе не выступило ни капли крови и зрелище это завораживало.

— Чего ты ждешь, звезда моя? — безжизненный взгляд леденил душу. — Крови нет. Кровь ушла в землю.

— Ты врешь, — сказала она для того, чтобы услышать звук своего голоса.

— Хотелось бы. Но нет. Я — Отверженный. Мне имя — Душегуб. Так что прежнее можешь забыть. Хотя мне будет приятно, если ты будешь время от времени называть меня Бертом. Так звала меня твоя мать…

Мертвый граф не договорил. Неистовый звон железа наводнил зал. Вскочил со своего места кочевник. Высоко поднятый стул обрушился на головы тех, кто стоял за ним. Из темноты спешили к нему новые тени. Сверкали обнаженные клинки.

Пока Леон поднимался из-за стола, сжимая в руке единственное оружие — столовый нож, кочевник двигался быстрее молнии. Он возник у ближайшего призрака за спиной. С лязгом, потревожившим спящее эхо, на мраморную плиту упал меч. В тот же миг он оказался в руках у кочевника. Серебристым веером при свете свечей раскинулось неуловимое движение его меча. Он отступал к двери, не давая преследователям приблизиться к себе. Но тени будто делились и с каждым мгновеньем их становилось все больше.

Леон вскочил на стол и перескакивая чрез огромные блюда тоже кинулся к выходу. Кто-то из теней размашисто резанул мечом повыше столешницы. Раздался звон посуды, брызнуло в разные стороны красное вино из разбитого кувшина — будто кровью окрасилась скатерть. На миг запнулся Леон, с ходу перепрыгивая через опасное препятствие. Окрыленный удачей, он бежал дальше. Со всех сторон к столу потянулись безмолвные тени. Еще взмах — на этот раз повыше. Леон прыгнул, преодолевая очередной поднятый меч. Но удача отвернулась от него. Носком сапога он задел высоко отставленный клинок и кубарем, сметая стоящую на столе посуду, покатился на пол.

Кочевник отбивался от пятерых наседавших на него противников. Вполне возможно их было и больше. В огромном зале одна за другой гасли свечи и темнота подбиралась вплотную к месту сражения. Кочевник исступленно рычал, предчувствуя грядущее поражение. И в его рычании Роксане чудилось собственное имя.

— Не бойся, звезда моя, — смягчая хриплый голос, сказал граф. — Ничего с ними не будет. Их отведут за реку и освободят. Но ты…

— Зачем я тебе? — путаясь в юбках, Роксана отступала. Взгляд помимо воли приковывала торчащая из груди рукоять.

— Не бойся меня, — граф не отставал от нее ни на шаг. — Ты при жизни была для меня многим, а после жизни стала всем.

— Я никем для тебя не была, Берт. Я тебя не знаю, — и отступала дальше. — Отпусти меня…

— Опять? И не проси. Это при жизни я дураком был, но смерть — она многому учит. Особенно после того, как понимаешь: нет тебе жизни в Небесной обители. Но самое страшное, Роксана, — граф стремительно шагнул навстречу и она не успела отступить, — осознание того, что тебе не с кем разделить грядущую вечность.

— Отпусти меня, — пленница сделала шаг назад, но не рассчитала и наступила на подол. Хорошо хоть, быстро выпрямилась. Неизвестно, удалось ли бы ей сохранить присутствие духа, коснись ее своими холодными пальцами мертвец.

— Нет, Роксана, не проси, — безжизненный взгляд ножом царапал кожу. — Смерть только ума прибавляет. А все остальное отнимает.

Волокли по полу еще сопротивляющегося Леона, до хруста сжав руки за спиной. Он что-то кричал. Тени закрывали ему рот. Сопротивлялся он отчаянно, но добился лишь того, что спеленали его как младенца, протащили по полу и утонули вместе с ним в темноте открытых дверей.

Кочевника подвела вера в оружие. Он попытался как когда-то в схватке с морочницами, со всего маху отрубить призраку голову. Затупленному от времени оружию было далеко до того клинка, к которому с такой любовью относился кочевник. С тупым скрежетом меч застрял в шейной кости. Напрасно старался Ханаан-дэй освободить клинок. Ему не хватило времени. Его ударили сзади и он упал. В толпе призраков исчез бьющийся в слепой ярости кочевник, напрасно пытающийся выбраться из-под груды мертвых тел. Его одинокий крик потерялся в шорохе бессловесной возни теней.

Пятиться дальше было некуда. Спина уперлась в каменную кладку. Словно того и ждали разом погасли все свечи. Напрасно пыталась Роксана разглядеть графа, от которого и при свете не ждала ничего хорошего. А уж в темноте…

Услышав мысли пленницы, на помощь пришел ветер. Стремительный порыв выдул из давно потухшего камина золу, разворошил, поднимая к сводчатому потолку. В воздухе кружился серый пепел и мерцал во тьме, как далекие звезды. В призрачном свете скалились безгубые лица, таращились выклеванные воронами пустые глазницы.

Прямо на Роксану шел граф. Свечным воском оплывало белое лицо, обнажая рассеченную до кости бровь. Голова его тряслась. Из разверстой на шее раны медленно, задерживаясь в воздухе падали на пол тягучие черные капли.

5

— Я тебя не звала.

— Не звала, — как эхо отозвался демон и тонкие крылья затрепетали, словно им передалась тяжесть перехода из мира Иного.

— Так зачем ты пришел? — тяжелый упрек стрелой полетел в демона, но цели не поразил.

— Я не приходил. Ты спишь. Когда ты засыпаешь, грань между мирами истончается и мы можем говорить. Только одно — ты вряд ли будешь помнить о нашем разговоре. У людей избирательная память.

— Я не сплю, — упрямо поджала губы Роксана. Каменные стены, лишенные окон давили на нее. Свет одинокой свечи лишь подчеркивал тьму, что пряталась в углах.

— Как хочешь, — демон опустился перед ней на колени и два васильковых омута, чей цвет был различим и в полутьме, уставились на нее. — Скоро ты умрешь.

Девушка вздрогнула как от удара и поджала ноги к груди — подальше от демона.

— Это почему еще? — подозрительно спросила она. — Ты, что ли, собираешься меня убить?

Демон позволил себе легкий вздох и дуновение ветра коснулось щеки Роксаны.

— Я не могу.

— А хотел бы, — это был не вопрос.

— Ты скоро умрешь, — как старую сказку, повторенную десятки раз и потому порядком надоевшую, рассказывал он. — И мне, живущему так долго, что появление людей на земле для меня события недавние, даже интересно грядущее небытие.

— Не надоело жить, за столько лет? — ехидно улыбнулась она.

— Лет? — Васильковые глаза дрогнули. — Лет… Если ты начнешь считать мои года — умрешь прежде, чем досчитаешь до половины. То, что для тебя жизнь, для меня миг.

— Вот я спрашиваю — не надоело?

— Не знаю, — он взмахнул крыльями и воспарил. Порыв ветра откинул прядь волос со лба Роксаны. — Но грядущее небытие манит меня.

Парящее обнаженное тело демона ласкал теплый свет свечи.

— Уходи, — она пожала плечами, — я не заставляю тебя умирать вместе со мной.

— Не я решаю это. Я принимаю. Договор был предопределен и случился так же, как мое появление в Хаосе.

— А наверняка хотелось бы решать все самому! — как камень бросила ему в лицо.

— Наверное, — равнодушный взмах крыльев. — Когда твое господство над целым миром зависит от решения упрямого человека, с которым невозможно договориться — такое трудно принять.

— Господство над миром, — передразнила она. — Не слишком ли много ты на себя берешь, если не смог убить даже меня?

— Ты, — демон опустился на каменные плиты и замер у стены. Крылья послушно сложились за спиной. — То, что получила ты, собирали тысячи поколений людей. Жаль, что ты расправилась с наследством как со старой одеждой. Когда могла владеть миром.

Роксана поморщилась.

— Опять мир… Зачем он тебе — весь?

— Он именно и нужен — весь. Что мне делать с половиной? Ты надеваешь платье, тебя же не устроят только рукава?

— Сравнил, — фыркнула она. — Даже жаль, что во мне умрет такой мудрец. Обещаю, последняя моя мысль будет о тебе…

— Лучше назови мое имя. Тогда последняя мысль окажется первой.

— Имя? Я не помню его.

— Ты не можешь помнить его или забыть. Оно живет в тебе как ребенок — одного желания мало, чтобы избавиться от него. Оно — часть тебя.

— И не надейся. Все беды на нашей земле от демонов. Сиди там, где сидишь и умирай вместе со мной. А на то, что позову — и не надейся. Я скорее позволю себе избавиться от нежеланного ребенка, чем…

— В вас, людях, одно хорошо — ваши слова всегда расходятся с делами.

— Ну? Что же ты не добавил: в отличие от нас, демонов?

— В отличие от нас, демонов, — послушно повторил он. — Если я говорю, что могу убить — я убиваю. Если я говорю, что могу разрушить этот замок, то…

— Начинается. Убить, разрушить. Ты создай сперва что-нибудь, или построй! Мы люди, хоть ребенка можем родить, себе подобного! А вы…

Он обернулся и долго смотрел на нее. Так долго, что она всерьез испугалась утонуть в бездонном омуте васильковых глаз.

— Хочешь, — его голос стал глухим, как шорох ветра в степи. — Буду строить и создавать.

— Я знаю продолжение: "Только позови меня". Раз, другой… А может, третьего и не понадобится? Не успею оглянуться, как внутри меня вместо души будет сидеть холодный демон. Прекрасно, что ты сильный. С тем большим удовольствием я уйду из этой жизни и обрету покой…

— Да, — на безволосой голове вздулись синие жилы. — Ты уйдешь из жизни. Только на покой на твоем месте я бы не рассчитывал.

— Ты все врешь! — крикнула она.

— Это обычные люди, проклятые при жизни становятся Отверженными, — как ни в чем не бывало, продолжал он. — Что ждет тебя после жизни, не могу даже предположить. В любом случае — это будет первый опыт на этой земле. Мир падет к твоим ногам. Но лишенная жизни и души, ты будешь диктовать ему другие условия.

— Врешь! Мерзкая тварь! — сила негодования подняла ее с холодного пола и бросила вперед.

Роксана застыла в шаге от демона, в ярости сжимая кулаки. Она смотрела на него в упор, разжигая огонь праведного негодования, но так и не смогла заставить себя коснуться смуглой кожи. Демон встретил ее прямым взглядом — в нем не читались ни равнодушие, ни тоска.

— Кто меня убьет? — наконец, Роксана наступила себе на горло.

— Он скоро будет здесь. Осталось немного подождать.

Демон отвернулся. Его рука легла на стену. Железные когти крошили камень как изъеденную червями труху. Вот большой камень, не выдержав напора, вывалился из кладки и в открывшуюся дыру хлынули потоки дневного света.

Роксана лежала ничком на истлевших тряпках. Она проснулась от собственного стона, когда неловко повернулась, задев локтем острый камень.

Сон медленно перетекал в явь. Те же стены, лишенные окон, закрытая дверь, обитая железом, та же свеча, истаявшая почти до конца. От тяжелого сна не осталось ничего, кроме тревоги и воспоминания о том, что она опять разговаривала с демоном.

Отчаянно хотелось пить. От роскошного платья оторвалось кружево и жалко повисло на тонких шелковых нитках. Обнаженные плечи не чувствовали холода. Больше чем холод камней, ворующих тепло, пугала тьма, что крадучись подбиралась к ней из темных углов, обнимала за плечи и шептала тоскливые слова. Роксана попыталась отгородиться от нее светом одинокой свечи, но колеблющийся мрак оказался сильнее.

Девушка следила за тем, как оплывала хрупкая свеча, и готовила себя к последнему испытанию. Когда зашипит, умирая, крохотный огонек и тьма скроет ее, как раковина песчинку. Ей чудился звон колокольцев — тихий, чувственный, зовущий. На некоторое время она забылась, вслушиваясь в далекие звуки.

Так, что не сразу обратила внимание, как с коротким шипением умерла свеча. В темноте, кромешной после слабого света послышался лязг отворяемой двери.

Яркий свет свечей, вставленных в гнезда подсвечника разогнал приготовившийся к охоте мрак. Иначе Роксана не разглядела бы, как в сопровождении призраков в душный склеп вошел граф. На сей раз он не стал баловать ее обилием белого цвета — черный плащ, скрепленный на груди серебряной застежкой подчеркивал бледность породистого лица.

Призраки исчезли, будто не было их вовсе и лишь с грохотом закрывшаяся дверь доказывала обратное. В углу тяжело качнулся подсвечник, устраиваясь удобнее. При ярком свете Роксана подробно рассмотрела склеп, в котором оказалась волею судьбы. Сводчатый высокий потолок, каменную, нарочито грубую кладку стен и ворохи тряпья по углам, в которые совершенно не хотелось вглядываться.

Граф молчал, сложив на груди руки, скрытые перчатками. Его тусклый взгляд, пронзив Роксану насквозь, зацепился за что-то за ее спиной.

— Где мои друзья? — первой не выдержала она. Что ему, мертвецу? Он привык молчать.

— Уже и кочевник тебе друг? — хрипло спросил граф и звук его голоса царапал слух.

— Ты тоже не стал разбираться, посадил всех за стол, — вздохнула пленница. Она не испытывала желания продолжать разговор, даже перед угрозой полной темноты, но ответы графа были предпочтительней мертвого лица, на котором против воли останавливался взгляд.

— Я. Я другое дело. После смерти все для меня стали равны.

— Ты не ответил на мой вопрос.

Вдруг что-то яркое мелькнуло в его глазах.

— Хорошо сказала. Твоя мать имела дурную привычку переспрашивать "как это?".

— Я устала тебе объяснять, — она опять вздохнула. — Вряд ли ты был знаком с моей матерью.

— Ах, Роксана, и рад был бы ошибиться… Рад? Я оговорился. Знал бы кого благодарить за такой подарок, пусть и после смерти, непременно отблагодарил бы. Наверное, был в прошлой жизни добрый поступок, который мне зачли.

— Ты хотел успокоить меня, что с моими друзьями все в порядке, — напомнила она.

— Правда? — В его глазах мелькнула ирония. — Тогда успокойся: они в безопасности.

— В безопасности на том свете или еще на этом?

— Они в безопасности. Можешь мне поверить. Я ведь кажется, еще не обманывал тебя? А мог бы.

— Слишком дорого мне обойдется моя вера, — зло сказала она.

— Однако, тебе придется поверить мне.

— Ты так думаешь?

— Не сопротивляйся, Роксана. Нам с тобой предстоит разделить вечность. Стоит ли портить ее недоверием?

— Я не собираюсь ничего с тобой делить.

— Хорошо, оставим эти надоевшие уговоры. После смерти ты станешь сговорчивей.

— После чего? — в горле пересохло.

— Ты слышала, что я сказал. Тебе отсюда не выйти. И уже очевидно — ни живой, ни тем более мертвой. И лишь от тебя зависит, сделаешь ты свою смерть долгой и мучительной. Или, — он стремительно шагнул к ней. — Я помогу тебе. Один миг…

Руки, сведенные на груди, разошлись. Затрепетало в отблеске света длинное лезвие ножа.

— Нет, — она вжалась в стену, — я не приму смерть из твоих рук. Ты — Отверженный!

— Да. Я Отверженный. Но видит Тьма, всю жизнь я мечтал стать героем, — он шагнул к ней и Роксана вскочила: ей не хотелось лежать у его ног. — Думаешь, я мечтал лежать на поле боя, прижимая руки к остывающей ране? Мечтал чувствовать, что мои глаза — не более, чем пища для ворон? Как вваливаются щеки и стылая кровь обращается в пыль? В то время, когда как черви впиваются в мое тело сотни загубленных мною же душ! Веррийцев, кочевников… Как рвут плоть, пытаясь добраться любой ценой до того, что вернет их к жизни!.. Я мечтал стать героем, а стал Отверженным. Я Душегуб и имя дано мне за дела. Когда обрекаешь на смерть сотни людей, меньше всего думаешь о поражении. И даже когда начинаешь понимать, что победы тебе не видать, ты надеешься на чудо. Как? Тебе, такому удачливому, покорившему сотни женщин, с легкостью ведущему за собой людей — разве тебе не должно повезти? Но неизбежно наступает момент, когда от всех мыслей — о победе, удаче — остается одна. Все сотни жизней не стоят одной. Твоей. И ни грана сожаления о том, что поле завалено трупами и виноват в этом ты. Ни грана!

Отверженный стоял рядом с ней. Лицо к лицу. Твердой рукой сжимал нож и в мертвых глазах пылала ярость.

— А потом приходит смерть. А вместе с ней наказание. И страх. От того, что у наказания не будет срока давности и все, что тебе осталось — вечность и имя Отверженного. Знаешь, Роксана, — он приблизил рот к ее уху и она приложила усилие к тому, чтобы удержаться на месте. — Они все во мне. Все убитые тогда у Черного Оврага. И кочевники, и веррийцы. Каждая часть моего тела — чье-то сердце, чья-то душа. Я чувствую их постоянно и каждый молит о своем…

— Берт, — пленница дышала открытым ртом. Ей казалось, стоит принюхаться — и она почувствует запах разрытой могилы. И бесполезно объяснять себе, что нет у Отверженных могил и скорее всего лежит Берт на том поле, погребенный под грудой мертвецов, им же обреченных на смерть.

— О такой радости я не смел и мечтать, — шептал он и от холода у Роксаны онемела шея. — После смерти я много думал. Заново проживал прошлую жизнь и пришел к выводу: твоя мать была тем переломом, после которого все пошло не так. Если бы тогда, под Славлем, я не сыграл бы в благородство и не отдал бы ее твоему отцу, она осталась бы со мной. Она — единственная — удержала бы меня.

— Понятно! Во все виновата, оказывается, моя мать! — она вывернулась из-под его руки и метнулась к противоположной стене. — Но при чем здесь я?!

— Ты — моя награда! Теперь я начинаю думать, что не зря для меня прошли годы страданий. Я искупил болью свою вину! Ты послана мне в награду! Мы будем жить вечно. Ты! Будешь жить вечно!

— В качестве кого? Отверженной? Тебе-то самому нравится такая жизнь?

— Я — другое дело. Ты не будешь страдать, нет! Мы будем вдвоем и только вдвоем. Здесь, в замке, все к твоим услугам: осень, зима, лето…

— Не обманывай себя, Берт. Даже Отверженной я не буду с тобой. После смерти ты меня не удержишь. Отпусти меня… Соверши хоть один добрый поступок, пусть и после смерти. Клянусь, я доберусь до Черного Оврага и похороню твое тело. Ты обретешь покой… Отпусти меня, Берт. Это и будет твое прощение…

Граф стоял на месте и отрицательно качал головой. В мертвых глазах, устремленных мимо нее, Роксана читала свой приговор.

Хоть подсвечник оставил, и на том спасибо. Роксана погасила все свечи, кроме одной. Будет разумным зажигать их по очереди, одну от другой, по крайней мере, хватит подольше.

Подсвечник был тяжелым, девушка с трудом удержала его в руках, когда хотела поднять. Долго водила пальцем по причудливым дубовым листьям, огибающим ножку, по гнездам для свечей, вытянутым вперед наподобие открытых детских ладоней. Этим бы подсвечником да по голове с волосами как крыло ворона — мелькнула бесполезная, но утешительная мысль — только не сейчас, а в то время, когда граф был еще жив. Чтобы был у него единственный переломный момент: не встреча с мифической матерью, а один, но точный удар, отправивший его в могилу. Всем от этого было бы лучше — и в первую очередь ему самому.

У каждого своя судьба при жизни и после нее. Девушке было нисколько не жаль графа. Отправляя людей на смерть, поздно в запоздалом раскаянии кусать губы — твоя жизнь не мерило для сотен других, а всего лишь одна их многих.

Загнанной волчицей пробежалась Роксана вдоль стен, дважды останавливаясь перед закрытой дверью. Можно было, конечно, и постучать. Возможно — до чего-нибудь и достучится. Чего допросишься у бездушных созданий, кроме точного удара ножом? И улыбнулась, в угоду собственным мыслям: у нее есть выход — быстрый и практически безболезненный. Если бы это был конец, вполне возможно, дней через пять без еды и питья, доведенная до отчаяния она с благодарностью приняла бы смерть из чужих рук. Но существование в качестве Отверженной, бесчувственное и вечное? Дрожь по телу — неизвестно, каким еще будет проклятье. Вот придется как Мара-морочница людей в лес заманивать и жизнь пить вместе с дыханием. Мара не вечна. Упокоенную морочницу ждет долгожданное забвение. А как скажите убить Душегуба? Вполне может так статься, что его и убить нельзя. Обречена же на вечное скитание Девочка-у-Дороги, проклятое дитя, убившее при рождении мать. Прав был кочевник когда кривился, уж лучше с костром предвечным покой обрести, чем вечное существование в мертвой плоти.

Вместе со страхом пришел холод. Встал за спиной, как жестокий хозяин обнял за плечи, запустил ледяные иголки под кожу.

Напрасно Роксана до боли растирала себе обнаженные плечи — зуб на зуб не попадал. Без остановки ходила по кругу, тщетно пытаясь согреться. И всякий раз, как начало и конец пути — дверь, обитая железом. С заклепками, вбитыми для прочности, изученная до мелочей, она и пугала и манила одновременно. Девушка позволила себе для верности с разбегу навалиться на нее плечом, но откатилась ни с чем, если не считать болезненной ссадины.

От бесполезных попыток в сердце зажглась ярость. Умереть здесь! Не в бою, ловя угасающим сознанием собственный предсмертный хрип, не сорваться в пропасть, захлебываясь в бурном течении реки, не погибнуть под обвалом, вряд ли вообще понимая, что же произошло. Умереть в душном склепе, истаять как свеча, прислушиваясь к звукам, вглядываясь в призрачные образы, являющимся плодом твоего воображения! От голода и жажды превратиться в груду сваленных в углу останков и преподнести себя графу на блюде, слабую, не способную оказать хоть сколько-нибудь достойного сопротивления!

Было от чего застонать, прижимаясь разгоряченным лбом к холодным камням.

Первая свеча догорела. Это отвлекло Роксану от слез бессилия, душной волной подступавших к горлу. Простые действия успокоили, а едва горящий огарок согрел руки.

Без прежней ярости Роксана заставила себя подняться и снова пойти по кругу. Пламя колебалось от ее движения, и ей приходилось быть осмотрительной, чтобы ненароком не погасить свечу. Тишина голодной собакой набросилась на звук ее шагов. Рвала, коверкала, но чаще жадно глотала.

Сколько времени продолжалась бессмысленная ходьба, девушка не знала. Свечи отгорали одна за другой. Настал миг и ей показалось, что она заснула на ходу. Когда открыла глаза, то обнаружила себя на полу, на ворохе тряпья, от которого даже в мыслях старалась держаться подальше. Отскочила, как от пчелиного улья и не рассчитала — наступила на нижнюю юбку. К реальности вернул не только треск разорванной материи, но и стремительное падение, слава Свету, завершившееся лишь очередной ссадиной на колене.

Последняя свеча догорала. Несмелые блики бродили по каменным стенам.

Душный склеп, с ворохом сгнившего тряпья по углам, таившим Тьма знает что, показался Роксане пастью чудовища. Лишь свет единственной свечи останавливал его от того, чтобы захлопнуть ее, сжать крепкие зубы, размять в пыль то, что останется. И каменные плиты на полу, как зыбучая земля, стоит погаснуть свече — шагнешь неосторожно — затянут в темное нутро.

Словно угадав ее страхи, огонек свечи потянулся в сторону, как от сквозняка. Роксана затаила дыхание, боясь неосторожным дуновением погасить его раньше времени. Чем неизбежнее оплывала свеча, тем прочнее в душе селился страх, застилал глаза красным туманом, просился наружу странным именем крылатого демона.

Повинуясь невольному порыву, Роксана шагнула к стене, на то место, где в недавнем сне стоял демон. Единственное, что еще держала ее память: здесь должна была быть дыра. Вполне возможно, когда-то тут было окно или еще один выход, но сейчас плотно пригнанная кладка ничем не отличалась от остальной.

Огонек свечи задрожал и Роксана закрыла глаза, готовясь к кромешной тьме. Горячий лоб холодил бездушный камень. Она постояла так некоторое время, бездумно водя рукой на стене. Еще одно воспоминание подкинула скупая на подарки память — железные когти демона, пронзающие камень как деревянную труху. И как нарочно — ее пальцы скользнули в глубокую трещину.

Вдруг ей почудилось движение и в первый момент она одернула руку. Но то было не одно из тех мерзких животных, что находили приют в глубоких трещинах. Роксана поняла это в тот момент, когда превозмогая отвращение, коснулась камня вторично.

То ли неведомый строитель допустил оплошность, то ли время пришло и раствор, стягивающий камни рассыпался, так или иначе стоило приложить усилие и песок посыпался на пол. Тихий шорох каменной крошки был для Роксаны созвучен гласу Отца Света. Подобно вертихвостке она царапала щель между камнями, откуда с завидным постоянством сыпался песок.

Погасшая свеча остановила девушку ровно на один миг, который понадобился для того, чтобы привыкнуть к темноте. Она продолжала выгребать сухой раствор на ощупь. Острые грани неровно уложенного камня резали пальцы. Меньше всего Роксане было дела до мелких порезов, сочившихся кровью.

Шорох каменной крошки пробуждал надежду. Стоило ему прекратиться и таяла надежда, уступая место отчаянию. Везде, где пальцы могли дотянуться, не осталось песка. Ладонь, погрузившая на всю длину в образовавшуюся щель убедила Роксану, что она на верном пути. Что-то там, в глубине, за гранью представления обвалилось и в склеп тонкой струей потек холодный ветер.

Удерживая бьющееся сердце, Роксана прильнула к щели. Открытым ртом она ловила воздух, как будто его в склепе не было. И так же, как от ледяной воды заныли зубы.

Пытаясь сдвинуть с места тяжелый камень, Роксана держала дыхание. Работа требовала кропотливого труда и ярость, душной волной подкатывающая к глазам, могла все испортить. Могла забрать те силы, которые требовалось направить в иное русло.

Камень, лишенный оправы, двигался. Но Отец Света! Его движения больше напоминали раскачивание. Не хватало сил, чтобы вытолкнуть его наружу, туда, где завывал холодный ветер.

С каждым напрасным ударом таяли силы. Теперь единственное, что заставляло девушку снова и снова толкать тяжелый камень — ярость. Мысль, что спасение, быть может, рядом, доводила Роксану до исступления. Стиснув зубы, раздирая пальцы в кровь, она билась как бабочка в стекло.

Неизбежно настал момент когда ярость, питавшая силы, погасла.

Обессиленная и опустошенная, Роксана села на пол. Ветер, завывавший в щелях не давал ей покоя. Тогда она поднялась. Злополучный подол платья снова попался под ноги и она оступилась. Падая, ударилась рукой о забытый подсвечник.

Содранный локоть того стоил. Боль еще обжигала руку, когда сжимая в руках массивный подсвечник девушка тщательно примерилась — единственный удар мог стать последним — и изо всех сил ударила по камню.

Гул катился по стене, увлекая за собой эхо. Еще один яростный удар и камень, задержавшись на ребре, вывалился наружу.

В образовавшейся дыре вместе с ветром закружилась пыль, искрящаяся в ночном свете. Как только пыль осела, проступила и любопытная Селия. И тогда Роксана увидела, что находится не в склепе глубоко под землей, как полагала поначалу, а в одной из тех нелепых башен, что так пугали ее со стороны. Она просунула руку в дыру. Ветер, брызги близкой воды, шум водопада обрушился на Роксану одновременно. От радости она тихо рассмеялась. Пусть башня, ветер и высота, но не затхлый склеп, из которого лишь один выход — в могилу.

Окрыленная успехом, Роксана занялась очередным камнем. Тем, что располагался выше. Этот сдался быстро, уступив ее настойчивости. Как только осыпался раствор, стягивающий кладку, камень рухнул вниз, увлекая за собой каменную осыпь.

Роксана не без внутренней дрожи протиснулась в дыру по пояс и посмотрела вниз.

Ревела река. Струи воды бились о камни и разбивались в пыль. Влажное облако блестело в свете полуночной Селии, поднималось к подножью крепостной стены, но сама тропа, обегающая замок, терялась в непроглядной тьме.

Ночь перевалила за полночь. Значит, решение требовалось принимать немедленно. Отверженные не кровопийцы — для них не имело значения время суток. Но под покровом темноты легче было решиться не только на побег — смерть в бурной реке не так пугала. В любом случае, Роксана злорадно улыбнулась, она не уступит душу Отверженному.

Как подсказкой воспользовалась подсвечником. Как ни крути, массивный с длинными плечами, он в дыру не проходил. Это тоже показалось Роксане добрым предзнаменованием. За тряпками, пригодными для того, чтобы стать веревкой дело не стало. Нижняя юбка, разорванная на полосы, вполне отвечала ее представлениям о прочности. Бархат верхней юбки трогать не стала. Материал скользкий, как ни вяжи — подведет.

Крепко-накрепко привязывая веревку к подсвечнику, Роксана торопилась. Боялась она не того, что придет граф и плоды многочисленных усилий покатятся под гору. Она боялась того, что неизбежно наступивший рассвет докажет ей со всей очевидностью невозможность побега.

Девушка не видела, где заканчивалась веревка и велико ли расстояние до земли. Но это уже не имело значения. Обдирая плечи об острые камни, она протиснулась в дыру, вцепившись вспотевшими от волненья руками в самодельную веревку.

Холодный воздух дрогнул, принимая ее дрожащее от страха тело, потянулся, обдувая ветром со всех сторон. Ревела река, трещала от тяжести тела веревка, скользили пальцы, намертво цепляясь за узлы.

В душе царила пустота, как та пропасть, что ждала ее. Беспокоили трещины, поросшие жухлой травой, в стене перед глазами, руки, сведенные судорогой и юбка, стесняющая движения.

Еще Роксана думала о том, что по недосмотру тех, кто ее переодевал, она осталась в сапогах, теперь так удачно цепляющихся каблуками за трещины. И еще о том, что неизвестно чем закончилось бы дело, будь она босой.

А потом веревка кончилась.

Некоторое время Роксана висела, держась за последний узел. Потом нащупала ногой удачно подвернувшийся каменный выступ и долго стояла, не решаясь отпустить спасительную веревку.

Порыв ветра обдал ее брызгами близкой реки и тогда она решилась. Отпустила веревку и впилась ногтями в трещину.

Следующий выступ — чуть ниже — заставил ее сердце забиться от радости. На ее счастье стена была старой, испещренной трещинами. Спуск давался с большим трудом и несмотря ни на что, приближал к земле.

Когда несмело бьющееся сердце убыстрило ритм и побег стал казаться удачным, нога поскользнулась на влажном камне. Роксана вцепилась в трещину, моля Отца Света о том, чтобы поскорее нашелся под ногами подходящий выступ, на котором можно устоять.

Но Отец не слышал ее. Крошевом осыпался камень, увлекая за собой камни поменьше.

Потерявшая опору, стоя на одной ноге, девушка некоторое время балансировала, судорожно пытаясь хоть за что-то ухватиться.

Удача отвернулась от нее.

Быть ей Отверженной — ослепительным огнем вспыхнула в голове мысль, когда срывая ногти, раня кожу об острые камни, полетела она вниз, ловя угасающим сознанием прощальный свет Селии.

6

Краснощекий Гелион прятался за кромкой дальнего леса. Окна маленького домика были распахнуты настежь. Теплый ветер принес из леса запах цветущего багряника и далекую трель чародея.

Мать сидела на кровати и заплетала в косу длинные черные волосы. На шее от вечерней духоты блестели капли пота.

— Нет, дочка, — она потянулась к Роксане и отодвинула листок с коряво выписанными буквами. — Вслух это имя называть не надо. Мне важно знать, что ты его знаешь. И помнишь.

— А зачем тогда учила? — маленькая Роксана подняла брови домиком. — А вдруг я неправильно запомнила. Смотри, один только раз прочитаю: Ло…

— Я сказала не надо. Это имя нельзя произносить вслух, — голос матери был непреклонным. — Не вредничай.

— Я не вредничаю. Просто зачем надо было учить столько букв, чтобы выучить одно слово. Я не понимаю. Ты бы хоть объяснила мне! Я-то откуда узнаю, если вдруг оно мне возьмет и понадобится? А? Учила, учила и зря?

— Когда понадобится — узнаешь. Но обещай мне, что до этого не будешь произносить его вслух.

— Мама, я уже обещала!

— Нет, так не годится, — мать наклонилась к ней и волосы, выбившиеся из косы защекотали Роксане лицо. — Клянись.

— Самой страшной клятвой? — ахнула Роксана.

— Самой страшной.

— Чтобы меня укусила лесная змея?

— Страшнее.

— Чтобы меня забрал Лесной Дед?

— Еще страшнее.

— Чтобы мне после смерти стать Отверженной? — так тихо шепнула, что и сама не услышала. Но у матери был отличный слух.

— Годится.

— Хорошо, — тайная клятва заставила Гелион погасить свет своих лучей. — Я не буду произносить это имя вслух. Клянусь…

— Я принимаю клятву, — сказала мать и долго молчала, уставившись в одну точку.

Роксана не мешала ей. Пусть молчит, только бы не уходила.

Спать не хотелось. Роксана достала из-под подушки тряпичную куклу и стала играть. Глаза у куклы были пуговичные, а рот вышит красной ниткой. На днях она порвалась и конец нитки свисал до подбородка, отчего казалось, что у куклы изо рта течет кровь. Но она была любимой, шитой мамиными руками, поэтому ей многое прощалось.

— Доната, — на пороге комнаты возник отец. Заглянувшая в окно Селия зарылась в его волосы, как младенец зарывается в волосы матери. — Она уже большая девочка.

— Сейчас иду, — мать поднялась, но уходить не спешила. — Помни, чем ты клялась.

— Мама, — Роксана остановила ее. — А как я все-таки узнаю, зачем мне нужно это имя?

— Ты узнаешь, дочка, ты узнаешь…

Ласковый голос матери растаял в ночной тиши. Где ему было соревноваться с гортанным многоголосием кочевников?

Вот и сейчас степное наречие не давало Роксане покоя. Подобно больному зубу тянуло и тянуло из нее душу. Разговаривали двое. Один что-то спрашивал, второй односложно отвечал. Говорили тихо. Но Отец Света, под этот баюкающий говорок колыхалась в сознании мутная волна забытых страхов. Роксана пыталась уйти туда, где не было ни страха, ни снов, но эти двое мешали ей.

Наконец, девушка не выдержала и открыла глаза. Дрожащий туман долго пугал ее светлыми и темными пятнами, пока не отступил. Прямо перед собой, буквально шагах в пяти, Роксана увидела одного из призраков замка. В том, что в прежней жизни он был степняком, можно было не сомневаться. Десятки косиц, связанных на затылке, тонкие усы, сливающиеся с изысканной бородкой.

И мутные глаза, глядящие мимо.

И бездыханный рот.

В ужасе Роксана попыталась сесть, чтобы обрести какую-то устойчивость.

— Успокойся, Роксана, теперь нечего бояться, — в темноте блеснули глаза и Роксана не сразу узнала Леона.

— Там, он, — она подняла руку, еще не до конца понимая, где находится: на том свете или на этом.

— Я знаю, знаю, — успокоил ее Леон и наклонился к ее уху. — Он тебя и принес.

— Кто? — встрепенулась она. Леон поспешно закрыл ей рот рукой.

— Не ори. Он не любит громких звуков. Он тебя принес. Призрак.

Куда принес? Откуда принес? Вопросы застряли у нее в горле. В памяти вспыхнул неудачный побег и долгое падение в пропасть. Как ей удалось выжить? — вот какой вопрос одержал верх над остальными. И жива ли она на самом деле?

Девушка судорожно вздохнула. Болело все тело — и это скорее убедило ее в том, что она еще жива. Не было ни одного участка, где бы не гнездилась боль. Саднило руки, беззастенчиво ныла спина, ломило в висках. Особенно досаждал затылок. Роксана заставила себя поднять руку, превозмогая резкую боль в боку и коснулась головы. Так и есть — злополучная заколка, стягивающая волосы, впилась в кожу. Липкими от крови пальцами, Роксана достала заколку и сунула за пазуху. Острая — пригодится.

Только сейчас девушка пришла в себя настолько, чтобы обратить внимание на того, с кем общался мертвец. Перед ним, опустившись на одно колено сидел Ханаан-дэй. Как и положено младшему перед старшим — много старше и безусловно мудрее.

— Я запомнил, — Ханаан-дэй говорил на степном наречии, но Роксана понимала его без труда. — Я отыщу тебя у Черного Оврага.

— Ты клялся, — призрак шевельнул губами.

В комнате с низким потолком, заваленной грудой сломанной мебели до такой степени, что свет факела казался светом одинокой лучины, повеяло могильным холодом. Роксана поежилась и обнаружила за спиной куртку, сползшую с одного плеча. Заметив ее движение, Леон помог ей укрыться.

— Я сдержу клятву, Карид-дэй. Только смерть помешает мне, — кочевник ниже склонил голову.

— Смотри, дэй. Я обрету покой. Ты сохранишь честь.

— Где мы? — Роксана повернулась к Леону. Ей невмоготу было слышать загробный голос призрака.

— Под замком, — дунул ей в ухо Леон. — Нас с ним, — кивок в сторону Ханаан-дэя, — упекли в подземелье. И забыли. Ни воды, ни пищи. А сегодня ночью… наверное, пришел призрак. О чем они говорили, я не знаю. Но, видно, договорились не сразу. Степняк его о чем-то просил. Призрак в ответ так долго молчал, что я уснул. А потом он привел нас через подземный ход сюда и исчез. Я подумал: ну вот, сменили одну могилу на другую. Только что мебели здесь старой много, не скучно будет умирать. Тем более, видишь, здесь факел горит. В крайнем случае, думаю, согреемся перед смертью. А потом призрак вернулся и тебя принес. Да вот — еще факел не успел догореть…

Роксану трясло. Мертвец носил ее на руках — холодные пальцы касались ее тела! Почувствовав ее состояние, Леон крепко сжал ей руку.

— Уходим, — Ханаан-дэй поднялся с колена и скользнул по Роксане быстрым взглядом.

Куда? Хотела спросить девушка и не успела. Призрак прошел мимо торчавшего в стене факела, неуловимо заслонившись от света, и остановился у груды сломанных стульев. Легко, будто играючи, он отодвинул дубовый стул, за ним еще один. По скрипу давно не смазанных петель Роксана поняла — выход есть. Оставалось только собрать все силы в кулак, подняться и пойти вслед за призраком. Несколько раз она решалась на это, и каждый раз боль в изломанном теле останавливала ее. Роксане казалось, что тело развалилось на части и прежде чем подняться, необходимо собрать его воедино.

— Я помогу тебе, — Леон обхватил ее за талию, жарко дыша в шею.

Поднимаясь с его помощью, девушка думала об одном: как удержаться и не закричать в полный голос. Утвердившись на ногах в первый момент растерялась — тело ей повиновалось. На удивление споро одолела она спуск по шаткой лестнице — всего лишь несколько раз навалилась на идущего впереди Леона.

Раздвинулись близкие стены, разъехались, стремительно взлетел потолок. Не ход, а подземная дорога, на которой без труда могли разойтись три человека. Капли влаги дрожали на стенах. Вязкий воздух неохотно пропускал путников и смыкался за их спинами с гулким звуком, какой бывает от камня, ушедшего под воду.

Призрак шел первым, и свет факела, который нес следующий за ним кочевник, не касался поверхности ветхого плаща.

Плотно пригнанные булыжники, отполированные до зеркального блеска, притягивали взор, и Роксана старалась пореже поднимать глаза. Призрак, пусть и почти неразличимый в темноте, вызывал у нее страх. Все казалось, что сейчас он развернется и пойдет прямо на них, и желание помогать так же внезапно и необъяснимо изменится на противоположное.

Боль затаилась и идти стало легче. В какой-то момент рука Леона, плотно прижатая к талии, стала причинять больше неудобства, чем облегчения. Девушка решительно отодвинулась от него и пошла дальше одна, держась рукой за стену.

Кочевник остановился у перекрестка: подземная дорога разветвлялась. Он резко обернулся, поджидая отставших.

То ли от ослепительного полукруга, что описал горящий факел, то ли капризная боль решила, что передышка закончена, но у Роксаны перед глазами кочевник завертелся волчком и пламя, повторяя его движение, тоже завертелось, все туже закручиваясь в спираль…

Девушке показалось, что она пришла в себя в то же мгновение. Потолок плывущий перед глазами доказывал обратное. Она со стоном потянулась и обнаружила, что ее несут на руках. Строгий профиль и нитка усов, тянущихся по подбородку напомнили ей о призраке, но жар тела, передавшийся от кочевника напугал ее еще больше. Ее нес на руках хозяин. Осознав это, девушка забилась в его объятиях как рыба, выброшенная на берег. Ханаан-дэй не стал удерживать ее. Аккуратно поставил на ноги, обошел, стараясь не касаться подола задравшегося платья. Ни слова не говоря, забрал у оторопевшего Леона факел и пошел дальше.

К счастью, долгий путь подошел к концу. Впереди, между высохшими корнями деревьев, уже пробивался блеклый свет восходящего Гелиона.

Осторожный шорох листвы потревожил Роксану. Представляй он реальную опасность, лежать бы ей с перерезанным горлом. А всему виной платье, что за время долгого перехода будто нарочно цеплялось за любую, мало-мальски подходящую ветку. Вот поэтому единственное, в чем выразилось ее беспокойство — напряженно выпрямленная спина.

— Это Леон, — коротко бросил кочевник.

Роксана кивнула головой и в первый момент не сообразила, что именно поразило ее в его словах. Потом, повторяя про себя два, брошенных вскользь слова, удивилась. Второй раз, за все время более чем тесного общения, он обратился к ней не как к рабыне, временно вышедшей из повиновения. Кочевник не цедил слова сквозь зубы и привычная злоба не исказила его черты — он сказа эти два слова, словно хотел ее успокоить, чтобы она не волновалась раньше времени. Роксана смотрела на него и не могла наглядеться. А виной всему лишь то, что он обратился к ней как человек к человеку.

Девушка открыла рот, чтобы спросить какую-нибудь глупость, например "как ты догадался", только для того, чтобы еще раз уловить беспокойство в голосе кочевника, но кусты раздвинулись и на поляну вышел запыхавшийся Леон. Глаза сияли, от долгого бега раздувались ноздри.

— Достал? — Роксана потянулась к нему — его появление не заставило ее подняться.

Парень молчал, наслаждаясь осознанием собственной значимости. Он небрежно освободил плечо от ремешка и положил перед собой мешок, потом без лишней спешки развязал его. За все это время он не вымолвил ни слова, однако по череде поступков можно было с уверенностью сказать: достал.

Стоило ей увидеть, что Леон разложил перед ней, как тут же обнаружились дремавшие прежде силы. Почти новые кожаные штаны, две рубахи — нижняя и верхняя, куртка… коротковата будет, да ничего. Зато можно будет снять опостылевшее за неделю платье.

Роксана долго вертелась, пытаясь разглядеть себя прежде чем выйти из-за кустов. Но почувствовала себя человеком, лишь пристегнув к поясу любимый кинжал. Огладила пальцем серебристую нить, перевившую рукоять: не любила она призраков, а выяснилось, что и те бывают полезны. Правда, без той беды и пользы бы не было.

А было так. На следующий день после выхода из подземелья кочевник подал Роксане изогнутый кинжал в плетенных им же самим ножнах. Тот кинжал, с которым она успела проститься.

— Возьми, — так поспешно протянул ей кинжал, словно чужое оружие жгло ему руки.

Она взяла, еще не до конца понимая, откуда взялся у кочевника ее кинжал. И только тогда заметила и лук за его плечами, и пристегнутый к плечу меч. Роксана не стала спрашивать, как кочевнику удалось сохранить оружие. Тихо сказала "спасибо" и застегнула пояс на корсете, хотя смотрелось все это, как собачий поводок на кошке.

После, заново оценивая события той ночи, когда призрак выводил их тайным ходом из замка, Роксана догадалась. Степняк и после смерти сохранил неизменное отношение к оружию. Как там по Джавару? Шанан-дэй любил повторять: "Оружие как и лошадь должно знать своего хозяина". Правда, он обязательно добавлял в конце "и рабы тоже".

Оружие вернулось к своему хозяину, вернее, к хозяйке. Интересно, об этом тоже имелось дополнение в Джаваре? Ответить некому. Можно, конечно, спросить у кочевника, только вряд ли он снизойдет до ответа.

С этой мыслью Роксана скомкала то, что осталось от прежде роскошного платья, и затолкала между корнями дерева, радуясь, что протиснулось с трудом.

Огонь пытался дотянуться до покрытых аппетитной корочкой боков двух лесных барсуков, жарящихся на вертеле, но Леон зорко следил за тем, чтобы ужин не подгорел.

Погода баловала. Чем дальше забирались путники на юг, тем сильнее казалось, что времена года повернули вспять и после теплой осени наступило холодное лето. От костра шло тепло. Роксана, накинувшая было куртку на плечи, поспешила ее снять.

Девушка сидела, не отрывая глаз от ярких языков пламени, поэтому быстрые взгляды, которыми обменялись кочевник и Леон, заметила случайно. И это ей не понравилось. Тотчас после этого, кочевник исчез. А Леон судорожно вздохнул и потянулся за мешком.

Девушка по-прежнему следила за тем, как языки пламени лижут сухие ветви, а в голове пчелиным роем гудели мысли. Чем мог грозить ей тайный союз мужчин? И более того: что могло сплотить двух непримиримых врагов? Мысли бодро играли в чехарду, но ни к какому выводу не привели. Кроме того, что тайный сговор за ее спиной был неприятен однозначно. Она беспокоилась ровно до того времени, как выпрямившийся в струнку Леон не протянул ей на открытой ладони то, что она уже не чаяла увидеть.

— Возьми, это твое, — сказал парнеь и опустил глаза.

— Что это? — ей пришлось переспросить, потому что разум отказывался это принимать.

— Твоя заколка, — терпеливо объяснил он.

— Подожди, Леон, — она поднялась, — тебе что, вещи за так дали?

— Нет, — он коротко вздохнул. — Не за так.

— Что же ты сразу не сказал, что у тебя были деньги?

— У меня денег не было.

— Леон, перестань говорить загадками, — рассердилась она.

— Степняк дал.

Роксана взяла заколку, тут же предательски блеснувшую разноцветными огнями, и села на место. Беспокойство исчезло. Получив ответ на вопрос, она ощутила в душе странную пустоту, от которой до радости оставался один шаг. Маленький шажок. Даже, пожалуй, ей стоило немалого труда остановиться на пороге.

— Почему ты взял? — только для того, чтобы парень понял: у нее осталась гордость, спросила она. — Я же дала тебе заколку.

— Понимаешь, я…, - он замялся.

— Уж договаривай, — его смятенье подействовало на нее неприятным образом. — Ты боялся ослушаться?

— Нет! — Его впалая грудь судорожно вздымалась от обиды. — Нет. Я и сам… Вообще, я и сам хотел сделать тебе этот подарок.

— Подарок…

— Может, я не так выразился, прости. Мне тоже было жаль отдавать драгоценную вещь каким-то там крестьянам. Степняк прав… Красивая женщина достойна драгоценной оправы! — заученно выпалил он.

Роксана весело усмехнулась, пока не видел кочевник. Естественно, эта фраза не могла принадлежать Ханаан-дэю. Скорее всего, она звучала еще в то время, когда Леон жил в Бритоле. Но стоило представить себе, как высокопарные слова произносит кочевник, как смех душил Роксану.

Леон смутился окончательно. Его щеки зажглись румянцем.

— Одежда хоть подошла? — чтобы скрыть смущение бодро спросил он. — На себя брал.

— Сам видишь, — она хлопнула себя по бокам. — Как деревня?

— Деревня, — он махнул рукой, — название одно. Забитые все.

— Не мудрено. Удивились, небось, как мы прошли мимо замка.

— Еще как удивились, — он бросил на нее лукавый взгляд. — Но по другой причине.

— По какой еще — по другой?

— Хуторок там небольшой. По всему видно, гостей там не бывает. Да и откуда им взяться? Женщины от меня шарахались как от Отверженного. Я со стариком разговорился… Правда, после того, как он свечу зажег от злых духов.

— Что же тут удивительного? Мимо заклятого замка пройти и людьми остаться…

— Подожди, Роксана, расскажу по порядку. Разговорились мы с дедом. Говорю, что, старик, гости у вас редко бывают? Живете вы здесь, как у хозяина за пазухой. Старик — прижимистый такой, крепкий… А глаза острые, не по возрасту. Так вот, старик и говорит: твоя правда, мы с миром и не общаемся. Выше по реке, где теченье не такое сильное — переправа. А ниже — мост, по-иному через реку не переправишься. Только, говорит, не проходил ты парень по мосту. А сам хитро так прищурился. Я и говорю: твоя правда, дед, не проходил я по мосту — я выше по течению переправился. Он дико так на меня посмотрел. Ну, думаю, испугался, что я мимо замка прошел. Как же ты, наконец, спрашивает старик, до нас добрался? По скалам бы пошел, сюда бы не вышел, там единственная дорога далеко на восток уводит. Я плечами пожал: страшно было, но ничего не поделаешь, пришлось мимо замка идти. Да ночью темной мышка скорее норку найдет. Тут он и вовсе обмяк, взгляд у него затуманился. Долго он молчал. Я сомневаться стал, что он вообще ответит. Хотел уже собираться. И тут он говорит…

Леон снял вертел с огня и положил на лист лопуха. У костра как по мановению руки волшебника возник кочевник. И Роксана засомневалась, что парень закончит рассказ.

— Так что он сказал? — подбодрила она его.

Леон прежде протянул кочевнику жаркое, а уж потом закончил рассказ.

— Так вот. Очнулся старик и тихо так говорит. Какой такой замок? Лет пятнадцать — двадцать, дай Отец памяти, еще до войны, здесь и правда замок стоял. И владел тем замком граф. Но потом несчастье случилось. Как сгинул граф на войне, поднялась в половодье вода и рухнул замок в пучину — ничего от него и не осталось. С тех пор ходу там нет — река прямо к скалам подступает.

Роксана тяжело вздохнула — поистине далеко распространяется могущество Отверженных. Видно и впрямь заслужил граф деяниями своими имя собственное — Душегуб. А вместе с ним и власть безмерную.

Запоздалое облегчение ветром остудило душу — и сама бы, кажется, устремилась к Черному Оврагу искать тело того степняка, что спас их всех от гибели.

Ближе к ночи нашла в себе силы, поймала взгляд кочевника и шепнула одними губами "спасибо за подарок". Она и не надеялась на ответ. Однако, к ее немалому удивлению, кочевник ответил. Правда, на степном наречии. Скажи он громче, она перевела бы дословно. А так, перекатывала в голове короткую фразу, а все равно получалось или "хозяин должен беречь свое добро", или "доброе отношение нужно беречь".

Потом, когда мужчины затихли, а она, как всегда осталась первой караулить у догорающего костра, Роксана немало доводов нашла в пользу второго перевода.

7

— На север. Они поехали на север, — кочевник задумчиво смерил взглядом левую обочину заброшенной дороги.

Роксана не нуждалась в его пояснениях. И без того все понятно. На траве дрожало кружево утренней росы. Дорога разделялась на два рукава и с левой стороны роса была сбита. Трава, по которой недавно проехали всадники еще не успела распрямиться. Низкорослые деревья смыкались, лишний раз доказывая, что не следует неосторожным путникам по доброй воле соваться в эту сторону леса.

Некоторое время Роксана стояла, кусая губы, потом повернулась и вошла в лес: не стоило светиться на дороге, как бы редко ею ни пользовались.

— Роксана, — негромко окликнул ее кочевник. — Ты уверена?

Уверена ли она, что им следует попытаться выручить Леона, если это еще возможно? Странно, что он вообще задал вопрос, неужели ответ не напросился сам собой? Разве возникали у него сомнения, когда он выпрашивал у Отверженного ее жизнь, хотя запросто мог уйти, оставив не только Леона, но и ее?

Или возникали?

Девушка пристально вгляделась в черные глаза, но ответа не нашла. Да и какой смысл в тех ответах, когда говорят поступки? Они втроем оказались скованы одной дорогой, связаны по рукам и ногам общностью цели. Никто не спорит, идти в одной упряжке нравится не всегда, часто опасно, а порой один шаг отделяет жизнь от смерти. Но если судьбе угодно было свести их вместе, Роксана не будет тем человеком, который свернет в сторону. Сегодня в беду попал Леон. Кроме нее, и, как ни странно это звучит — кочевника, помочь парню некому. Кем бы он ни был — лжецом или подлинным наследником Веррии — девушка его не бросит.

Роксана не стала объяснять это кочевнику. Сказала одну лишь фразу, потому что прочла по глазам — Ханаан-дэй хотел, чтобы она его уговорила. Сказала тихо, повинуясь им же установленным правилам: захочет — услышит. И запнулась только раз.

— Если не… мы, то кто?

Жаркий день занимался как пожар. Горели в лучах Гелиона листья деревьев. Столбы света раздували осенний цветной огонь. Природа торопливо откликалась на ласку дневного светила, как соломенная вдова сдается под натиском заезжего молодца. Земля дышала и от шумного дыхания колыхалась трава.

Роксана шла, решая в уме простые задачки: где обойти не с меру разросшийся ельник, чтобы не отклониться от выбранного пути. Или, как перебраться через огромное поваленное дерево, мшистым пауком раскинувшее вывороченные из земли корни. Шла и радовалась, что наконец-то ее оставило чувство вины.

Вчера с утра ничто не предвещало беды. Позже, прислушиваясь к своим ощущениям, девушка сделала вывод, что ей с самого начала не понравилась деревенька, так удобно расположившаяся у излучины потерявшей былую прыть реки. То ли частокол, окружавший деревню показался зловещим, то ли вышки не по-деревенски высоко забрались в небо, так или иначе беспокойство возникло и пропало без следа.

Леон сам вызвался пойти в деревню, чтобы пополнить запасы. Быть может его подтолкнул к решительному шагу недавний поход за одеждой. Роксана же склонялась к мысли, что всему виной вчерашний ужин, съеденный без соли: запасы кочевника подошли к концу.

Ханаан-дэй не стал возражать и она, открывшая было рот, промолчала тоже.

Парень ушел на рассвете и ближе к полудню Роксана не могла найти места от беспокойства, побуждавшего к решительным действиям. Как выяснилось, нечто сходное испытывал и кочевник — если, конечно, их чувства поддавались сравнению.

В отличие от нее, пытавшейся занять себя бессмысленными делами, кочевник быстро собрался, аккуратно убрал следы их пребывания, забросав кострище валежником.

Они наблюдали за деревней весь день. Даже ночью Роксана пыталась при свете Селии разглядеть что-то, что подсказало бы ответ. Все прояснилось утром. Тяжелые, кованные железом ворота открылись и на дорогу выехали всадники. Роксана насчитала десять человек. Одиннадцатым был Леон. Она узнала его даже связанным, переброшенным через седло. При одном взгляде на него у девушки заныло сердце — тяжкое воспоминание всколыхнуло душу. Ханаан-дэй так и не понял, отчего она так долго и пронзительно на него смотрела.

Лошадки споро трусили по размытой дождем дороге. То не были боевые степные кони, и Роксана почему-то решила, что угнаться за ними не составит труда.

Она ошиблась. Лошади оставались лошадями, какой бы выносливостью они не обладали. К тому же двигались они по дороге.

В первый же день они с кочевником безнадежно отстали.

Поначалу каждое препятствие Роксана воспринимала как катастрофу. Вздумается ли ручью поиграть в большую реку, полетит ли в лицо пух от вербных деревьев, выйдет ли на поляну медведь — все отнимало драгоценное время.

Роксана прощупывала шестом глубину полноводного ручья, а сама думала: каково там приходится Леону? Уводила кочевника от рощи вербных деревьев, тянувших длинные сережки, покрытые жгучим пухом до самой земли, а в голове волчком крутилось: не опоздать бы, не опоздать. Успокоилась ближе к вечеру, после как убедилась — никуда всадники не денутся. Дорога больше не делилась, ползла себе, петляя между кочками. Изрытые дождем ямы почернели, но следы копыт не различил бы разве что слепой.

У девушки не оставалось сомнений в том, что Леон опять угодил к разбойникам. Достаточно было один раз разглядеть всадников, чтобы понять — их промысел замешан на крови и слезах. Одежда с чужого плеча, дорогое оружие, больше подходящее высокородным, лошади, плохо слушающиеся поводьев. Чем могла закончиться для Леона неволя? Побоями, унижения и в конечном итоге — очередными торгами. Насколько Роксана успела понять, парень легко впадал в отчаяние. Во всяком случае, повод теперь у него имелся: он вправе был сомневаться в том, что спутники последуют за ним.

Вот поэтому девушка и торопилась. Торги — дело долгое. Доведенный до отчаяния парень мог наложить на себя руки. Тем более, не будучи уверенным в том, что надежда жива. Однажды Роксана его спасла, но в этот раз ее с ним не будет.

Единственное, что еще согревало девушку — путь был легким. Сотню раз сказала спасибо Лесному Деду за то, что не позволял себе обычных забав. Лишь однажды на берегу ручья, в камышах, мелькнула озорная Лесунья. Кочевник, к одобрению Роксаны, и глазом не повел. Обнаженные прелести дочери Лесного Деда остались без ответа. Зажглась в лучах Гелиона грива пламенных волос — и Лесунья была такова.

Первое время Роксана настороженно озиралась по сторонам, ожидая пакостей от обидчивой лесной девы. От милых шалостей — душераздирающего скрипа падающего дерева, до смертельно опасных — поднятой из логовища стаи серых волков, идущих по следу. Но лес безответно молчал.

Погода будто провела черту — тут юг, а здесь, дорогие путники — север. Небо заволокло низкими тучами. На призыв грядущей непогоды откликнулся лесной туман. Поднялся холодный ветер и стер краски, недавно радовавшие взор осенним разноцветьем. В воздухе кружились серые листья, поднимались к кронам деревьев и исчезали в тумане.

Надвигалась осенняя гроза, от которой нет спасенья в лесу. Роксана поняла это слишком поздно. Вернее, отмахивалась от безошибочных примет до последнего мгновенья. Пока раньше времени не наступила ночь. Внезапно стих ветер, готовя лес к последующему, а для кого-то последнему испытанию — пусть тот, кому не дано пережить буйство стихии, подумает о смерти.

Пользуясь затишьем, Роксана остановилась. Впервые за долгое время пути она не знала, что делать. Костер разводить бесполезно, ничто не защитит его от ветра — та стихия, что идет по их следу не терпит свидетелей. Искать пристанище возле огромных вековых елей опасно — оно легко может стать последним.

Кочевник терпеливо ждал — Роксане нечего было ему предложить. Кроме откровенности. Прости, Хан, но она понятия не имеет, как им умудриться выжить сегодняшней ночью. Молись, уважаемый, своему богу, она же будет молиться своему. Авось, да и минует их горькая чаша и после быстрой смерти души их вознесутся в Небесную обитель.

Кочевник ждал, но стихия оказалась лишена терпенья. Порыв ветра согнул кроны деревьев, проверяя на прочность — тяжко им придется сегодня ночью. Протяжный, глухой стон то замолкал, то разрастался вновь. Упали первые тяжелые капли дождя, пробили густую листву, добрались до земли.

Роксана совсем уж было собралась озадачить кочевника признанием в собственной несостоятельности, как вдруг услышала.

— Там поляна, — он махнул рукой в темноту. — Подальше от деревьев.

Она кивнула. В темноте так и не разглядела, куда именно он указал. Блеснувшая молния ослепительным светом озарила лес. И в ее мгновенном свете у Роксаны в памяти отпечаталась не только поляна.

— Домик Лесного Деда, — удивилась она.

— Пойдет, — он решительно шагнул вперед.

Она хотела объяснить кочевнику, что спрятаться в домике невозможно — он маленький, несмотря на то, что крепкий. Такие домики как правило строились на века: в прежние времена там оставляли угощения, чтобы задобрить скорого на расправу Лесного Деда. Там и одному человеку не поместиться — не то что двоим!

Девушка не успела и рта раскрыть — ураганный ветер толкнул ее в спину. Так и потащило бы в лес, если бы кочевник не схватил ее за руку. Как листья на ветру, увлекаемые бешеными порывами, они в мгновенье ока преодолели расстояние, что отделяло их от милости Лесного Деда. Молнии били одна за одной и Роксана оглохла от грома. Сплошная стена дождя обрушилась в тот момент, когда невзирая на ее сопротивление, кочевник втолкнул ее в узкую дверцу деревянного сруба. "Как мыши в норе", — успела подумать Роксана, когда следом за ней — и как только пролез? — втянулся кочевник.

Они стояли, облокотившись на близкие стены, потому что для того, чтобы сесть нужно было не в пример больше места.

Роксана оказалась права — домик был маленьким. И оказалась права дважды — те, кто его строили, заботились о собственном благополучии. Лесному Деду не за что было на них сердиться. Домик пережил ни один ураган, в то время как рушились вековые деревья, а молнии как щепки крушили исполинские стволы.

Домик дрожал, скрипели плотно пригнанные венцы. Глубоко укоренившиеся деревянные сваи держали его. Казалось, не домик скорее рухнет, а пласт земли, подобно льдине в весеннее половодье оторвется и поплывет по лесным просторам. Ураган ярился, как капризный ребенок вошедший в раж, уже не обращающий внимания на суровый окрик родителей: крушил, ломал, поднимал и бросал — вот так, подальше, с глаз долой. Когда вина большая, меньше всего думается о наказании — гори все синим пламенем!

И горело. Рушилось, стенало, молило о пощаде.

Домик выстоял.

Стук дождя слился в ровный гул. Внутри дома было сухо. Как ни старалась стихия, не смогла одержать победу над твореньем рук человеческих.

Роксана молилась, с трепетом отзываясь на каждый порыв ураганного ветра. Опустошив душу тревога, как огонь на пожарище, утихла сама собой. Страшная гроза унеслась прочь. Ливень постепенно сменился дождем. Перестук капель баюкал и Роксана не заметила, как заснула.

Проснулась девушка от тишины и тепла. Ее лоб и щека покоились на груди кочевника. Ворот его рубахи разошелся и от прикосновения к обнаженной коже кругом пошла голова. Тепло его дыхания согревало ей затылок, скользило по освобожденной от волос шее. От кочевника шел едва уловимый запах — так сладко могла пахнуть разогретая под лучами Гелиона Сон-трава. Под ключицей гладкую кожу стянул давнишний рубец. Роксана поспешила закрыть глаза, испугавшись того, что ее выдадут ресницы, веером коснувшиеся его кожи. Сразу не отодвинулась — теперь стыдно было признаться, что она уже не спит. Когда обман откроется, неловкости будет не избежать. И эта единственная мысль, что доставляла беспокойство.

Ее губы касались обнаженной груди кочевника, а от сладкого запаха тело стало тяжелым.

Роксана стояла, по-разному представляя свое пробуждение, но всякий раз ей казалось это наигранным. Умный кочевник догадается… если уже не догадался.

Она поймала собственное дыхание, помчавшееся вскачь и скольких трудов стоило вернуться к прежнему, размеренному и глубокому.

Никогда еще Роксана не прижималась к мужчине. Стоило ей подумать об этом, как мгновенно отяжелели ноги и горячая волна накрыла ее с головой. Пропали звуки — шум ветра и перестук одиноких капель по крыше домика. Осталась горячая кожа кочевника и напряженные мышцы руки, на которую она навалилась грудью.

Она не стала ничего разыгрывать. Просто выпрямилась, на долгий — долгий миг прижавшись к нему всем телом, так, что ощутила упругую мышцу бедра и выпукло очерченную грудь.

Только потом отстранилась.

— Будем выбираться, — хрипло сказала она и голос дал трещину.

— Будем, — эхом отозвался он.

Тот, кто выбирал место для засады, безусловно знал толк в делах подобного рода.

Долгое время сухой, усыпанный прошлогодними иглами ельник взбирался ввысь. Широкие уступы, пронизанные вывороченными из земли корнями, вели на вершину холма. Гроза обошла ельник стороной. Вымоленная передышка заставила сердце Роксаны петь от радости. Хотелось надеяться на то, что поваленные деревья, в пугающем переплетении отточенных как иглы ветвей, остались позади. Равно как и смердящие трупы убитых грозой животных, над которыми усердно трудились могильщики, кромсая острыми как бритвы зубами бесчисленные тела.

И буреломы, скрывавшие в глубине топкую землю потерявшего русло ручья.

И стволы дымящихся вековых деревьев, ударом молнии как лучины расщепленные пополам.

Ведь должна же быть граница, за которой гроза потеряла силу? Она обнаружилась в тот момент, когда Роксана готовилась завыть от досады. Нет, силы на то, чтобы преодолевать бесчисленные препятствия еще имелись, в то время как с терпением дело обстояло с точностью до наоборот. Когда в той чаше, что отмерена была на сегодня, на дне заплескалась жалкая капля, все внезапно кончилось. Вдруг стала сухой земля, прихотливо раскинулся ельник, иглами тянущийся к лучам Гелиона и налилось синевой небо, накрывшее куполом невысокие холмы.

Рано обрадовалась. Побаловала путь-дорожка, поманила голубой высью и в один миг оборвалась широким бездонным оврагом. Крутые бока, стянутые хрупкими стеблями высохшей травы, отвергали всякую мысль об ином пути. Волей-неволей пришлось выйти на дорогу.

Отсюда с верхушки холма видна была как на ладони каменистая дорога, по краю обрыва сбегающая вниз. Дальше опять начинался подъем. От лесистых холмов, покрытых радовавшей глаз зеленью не осталось и следа. Казалось, острым серпом был срезан зеленый покров и немилосердно сорван. Оттого и выставленные на всеобщее обозрение серые камни пытались стыдливо прикрыться зеленоватым мхом.

Дорога петляла. При взгляде на нее у Роксаны заныло сердце. Появилось желание плюнуть на затею со спасением Леона, на совесть, уже пустившую первые робкие ростки и немедленно укрыться в спасительном лесу.

Кочевник молчал. Девушка спиной чувствовала его вопрошающий взгляд. Так жгло между лопатками, что захотелось обернуться и сказать: ты можешь остаться здесь, Хан. Одумалась в последний момент. Он по-прежнему считает себя ее должником. Пожалуй, его гордость может сыграть злую шутку. Потому что рука об руку с гордостью шла вредность. А проверять на прочность где тонко, там и порвется — Роксане не хотелось. Кроме всего прочего, оставаться одной, когда впереди ждет самый опасный участок пути — такого не пожелаешь и злейшему врагу.

Ступая на дорогу, Роксана искренне надеялась, что это все соображения, которые заставляют ее искать общества Ханаан-дэя.

Потом, когда было поздно, девушка сотню раз пожалела о том, что не предложила ему уйти. Скорее всего, кочевник не воспользовался бы предлогом, но во всяком случае ей не так стыдно было бы смотреть ему в глаза.

На дорогу вышли ближе к вечеру, когда Гелион катился к дальнему холму. Надвигались сумерки и приходилось торопиться. В темноте легко оступиться и тогда вряд ли спасут сухие корни, гнездившиеся в каменистой почве.

На одном дыхании путники одолели спуск. Потом дорога стала вести себя как вздорная старая дева — постоянно петляла, огибая огромные валуны, застывшие на краю оврага. Дальше ждал подъем, не прекращающийся ни на миг.

Роксана берегла дыхание, с тревогой поглядывая на низкие тучи, суетливо собирающиеся у горизонта. В довершении ко всем неприятностям не хватало лишь ветра — она невольно убыстрила шаг. Нижняя рубаха намокла от пота и прилипла к спине. Звук собственных шагов казался девушке неестественно громким, тогда как шагов кочевника она не слышала вовсе.

Кляня себя за неуклюжесть, девушка с трудом выдерживала набранный темп. Как ни старалась — дыханье со свистом вырывалось из ее горла. Только взгляд в спину толкал ее вперед, заставляя выказывать настоящие чудеса выносливости. Наступал момент, когда усталость брала свое — тогда не то что взгляд, не поторопит и стрела, пущенная в спину.

Услышав ее мольбы, на верхушке холма замаячила серая в наступающих сумерках листва близкого леса. Манящее зрелище придало сил. Роксана как на крыльях устремилась вперед, лелея в душе надежду на долгожданный отдых. Дорога смилостивилась и вывела на опушку леса. Шумели в потоках ветра густые кроны. Там был покой, еда и вода.

Плохо соображая от усталости, Роксана с удовольствием мяла сапогами податливую траву. И даже свистящий шепот кочевника не заставил ее остановиться.

— Шанди…

Роксана никогда не слышала, чтобы он ругался. Обернулась на ходу, ища объяснений. Кочевник крутанулся на месте и добавил еще одно слово.

— Попались…

Роксана открыла рот. Вопрос застрял у нее в горле. В полете кочевник сбил ее с ног. Кубарем они вкатились в ближайшие кусты.

И как раз вовремя.

Как продолжение фразы, начатой кочевником, из леса донесся крик.

— Попались, гаденыши! — опережая недобрые слова в то место, где только что стоял кочевник вонзилась стрела. Разноцветное оперение трепыхалось на ветру. — Не дури, девка, выходи. Деться все равно некуда.

Прижатая телом кочевника к земле, Роксана не сразу разобралась, что задело ее в словах говорившего. Когда Ханаан-дэй оставил ее в покое, она догадалась. Ее поразило обращение "девка". Чтобы вот так, с ходу, неведомый кто-то разобрался, кто скрывается в мужской одежде? А она-то льстила себя надеждой, что издалека ее нипочем не отличить от парня.

— Долго решать будешь? — Роксане показалось, что грозный оклик раздался ближе. — А, девка? Давай, назад беги — тут мы вас как зайцев и пощелкаем! Выходи, давай! Сама выйдешь — не трону.

Не понять правоту его слов мог только глупец. Пути назад не было. Как быстро ни беги — стрела быстрей поторопится. Главное — ни спрятаться, ни скрыться. С одной стороны овраг, с другой начинается скалистый подъем. А вперед… Никто не знает, сколько людей прячется за деревьями. Но закрадывалось подозрение, что больше одного. В этом Роксана убедилась вскоре после того, как кочевник вскинул короткий лук, заряженный стрелой. В очередной раз подивившись его зоркости, она тоже высунулась из-за кустов. Однако как ни напрягала зрение, никого не разглядела. Больше для самоуспокоения сжала в руке тяжелую рукоять кинжала.

— Выходи, говорю, дура!

Громкий окрик заставил Роксану вжаться в листву. Однако кочевник поступил наоборот. Мгновенно высунулся из укрытия и отпустил стрелу в полет. Натужно скрипнула тетива. И вместе с тем раздался короткий вскрик, бальзамом пролившийся на душу.

— Ну, сука, степняк. Самолично с тебя шкуру спущу, — хрипло пообещал кто-то, спрятанный в густой листве.

От ближайших деревьев, под прикрытием стрелков, отделились пятеро вооруженных до зубов людей. Блестели металлические пластины, защищающие грудь. Улыбались бородатые лица.

Выглянувший было кочевник едва успел увернуться — стрела пропела над его головой. Несмотря на опасность, Ханаан-дэй успел выстрелить. Тот, кто бежал первым, тоже оказался не лыком шит. На бегу он махнул обнаженным мечом и отлетела срубленная в полете стрела в сторону.

Когда до вооруженных людей оставалось шагов десять, кочевник отбросил лук на землю. В правой руке он сжимал меч, освобожденный от ножен. Но выходить он не торопился. Роксана успела разглядеть нож в его левой руке. Тот, кому он был предназначен, осознал это мгновеньем позже. Здоровый краснощекий мужчина смог бы позавидовать прыткости своего товарища, если бы нож не угодил ему в горло. Он споткнулся на бегу, еще не понимая, что произошло. Сдавленно захрипел, прижимая к торчавшей рукояти обагренные кровью руки и рухнул на колени. Смерть была тихой и те, кто обогнал его, не успели стереть с лиц радостные улыбки.

Высокий, рыжий мужчина, бегущий следом, на мгновенье задержался, словно натолкнувшись на невидимую преграду.

— Торий, — простонал он и подхватил падающее тело, чтобы в следующий миг опустить его на землю. — Убью гада!

Будто пружина подбросила разбойника в воздух — он бросился к кустам, за которыми скрывался кочевник.

Дождавшись, пока двое нападавших окажутся от него в непосредственной близости — так, чтобы невидимые стрелки, затаившиеся в ветвях дерева не смогли выстрелить без опаски попасть в своих — кочевник выскочил из-за кустов. Он попытался с ходу достать самого прыткого, рубанув мечом как саблей по ногам. Высокий, могучий мужчина с усами, развивающимися по ветру, ожидал нечто подобного. Он с готовностью встретил выпад лезвием клинка.

Кочевник не стал дожимать удара. Уводя меч от клинка противника, он ударил влево и задел по руке того, кто на полшага опоздал к месту сражения. Клинок вспорол рукав кожаной куртки. Невысокий, бородатый человек оступился. Он схватился за руку, давая тем самым кочевнику время отразить стремительный выпад усатого.

В то время как третий нападавший преследовал вполне определенную цель: любой ценой добраться до кочевника, чтобы расквитаться за товарища, у четвертого — румяного, темноволосого, прятавшего в бороде блудливую ухмылку, были свои планы.

— Бросай нож, девка, — пружинистой походкой борца он приближался к Роксане. Меч в его руке выписывал замысловатые восьмерки. Его владелец не принимал девушку всерьез.

А зря.

Роксана не торопилась подниматься в полный рост.

— Не дури, девка, не трону…

Темноволосый разлапил руки и в открытом вороте куртки блеснул оберег. И не спас хозяина, а скорее наоборот — указал близкую цель, потому что промахнуться с пяти шагов было сложно. Изогнутое лезвие как серебристая молния со свистом мелькнуло в воздухе. Темноволосый споткнулся. В светлых глазах светилось непонимание. Он пытался что-то сказать, но на губах пенилась кровь.

У ног кочевника, прижимая к боку окровавленные руки полулежал тот, кто обещал отомстить за товарища. Бородатый тоже был ранен, но меча не бросал и продолжать атаковать, правда не с такой прытью как в самом начале. Лишь усатый по-прежнему с радостной ухмылкой наседал на кочевника. Тот потихоньку отступал — открытым веером в его руке мелькал меч.

Оставаясь под прикрытием кустов, Роксана подползла к темноволосому — она не могла позволить себе роскоши лишиться единственного оружия. В стеклянных глазах застыл немой вопрос. Роксана освободила клинок, измазавшись в чужой крови.

— Сволочь степная! — яростно закричал бородатый.

Оглянувшаяся на крик Роксана успела понять: кричит он от боли. Лезвие меча вошло между пластин зерцала, как раз под сердцем. Он тяжело валился вбок, мешая усатому как следует замахнуться. Кочевник десятки раз мог бы его убить. Роксана видела, с какой легкостью он уходит от удара единственного оставшегося в живых противника и потихоньку отступает к деревьям. И также понимала — кочевник не может позволить себе лишиться прикрытия.

В том что стрелки не дремали, Роксана убедилась тотчас, когда попыталась добраться до ближайшего дерева. Успела сделать несколько шагов. Следующий шаг мог стать последним, не запнись она на ровном месте — всего на шаг разминулась со стрелой. Ей пришлось вернуться назад — по другой причине. Кочевник отступал к деревьям: он не видел того, что видела она. Оттуда, из-за деревьев на помощь товарищам уже спешили вооруженные люди.

— Убью, суки! — крикнул кто-то из них.

Кочевник отреагировал мгновенно. Упал как подкошенный усатый, получивший страшный удар по ногам. Ханаан-дэй встретил подбежавших людей хладнокровно. Так косарь выходит в поле косить перезрелую траву, досадуя, что не сделал этого раньше. Казалось, сил у него только прибавилось — он мечом прокладывал себе путь к деревьям.

Роксана поспешила воспользоваться тем, что между ней и стрелками теперь возникла живая стена и бросилась к ближайшему дереву. Стрела запоздало вонзилась в ствол. Девушка прижалась к дереву, переводя дух.

Мелькал в воздухе залитый кровью меч кочевника. Еще один выпад — и очередной противник, прижимающий к боку окровавленную руку остался лежать в траве. Нападавшие мешали друг другу. Роксана не удивилась бы, узнав что в этой свалке они порезали друг друга.

Медленно, но верно кочевник приближался к ней.

Роксана высунулась из-за дерева, молясь о том, чтобы стрелок не успел прицелиться. Изогнутое лезвие снова вырвалось у нее из рук и вонзилось точно между лопатками одного из нападавших. Кочевник мгновенно этим воспользовался. Роксане еще никогда не доводилось видеть, чтобы человек двигался так быстро. Он пнул ногой в колено рванувшемуся в атаку противнику. В то время как тот согнулся от боли, пронзил мечом человека, заносящего руку для удара. Мгновенье и освобожденным от оседавшего тела мечом он достал и того, кто так и смог подняться с колен.

Роксана хотела бежать в лес, но в последний момент заметила людей. В постепенно сгущающихся сумерках блестели обнаженные мечи. Тогда она бросилась в сторону деревьев, что стояли на краю оврага. За ней уже бежал кочевник.

То, что впереди их тоже ждали разбойники, Роксана поняла не сразу. Тупой звук стрелы, вонзившейся в тело кочевника остановил ее. Она обернулась, еще не веря в то, что удача отвернулась от них. Стрела попала кочевнику в плечо. Отброшенный назад, он выронил меч и на мгновенье задержался на краю обрыва. Ослепительная молния сверкнула в голове у Роксаны — этого мгновенья хватило ей, чтобы в отчаянном броске ухватить кочевника за рукав куртки.

Они упали бы на дно пропасти вместе — он увлек бы ее силой тяжести — но случилось ей уцепиться свободной рукой за вывороченный из земли корень дерева. Пока кочевник висел, отыскивая ногами опору, Роксана держала его. Стиснув зубы, чувствуя как рот наполняется кровью. Девушка продолжала ощущать его тяжесть, даже когда он выполз, прижимая руку к плечу, из которого выглядывало оперенье стрелы. К его счастью, пущенная с близкого расстояния она прошла навылет и железный наконечник, обагренный кровью, торчал за спиной.

Роксана вскочила, готовая к бегству, но Ханаан-дэй остановил ее. Сидя на земле, он дотянулся до ее руки и отрицательно покачал головой. Его взгляд высматривал что-то за ее спиной.

Вокруг толпились люди. Кто-то тяжело дышал, кто-то ухмылялся, кто-то разглядывал в упор. Щетинились обнаженные мечи и железные наконечники стрел.

— Попался, гад, — раздался тот же голос, что вел переговоры с самого начала. Коренастый, плечистый, с волосами, разделенными на пробор, он отделился от разбойников, не сводя с кочевника пронзительного взгляда.

Кочевник ни на кого не обращал внимания. Он спокойно достал из-за голенища сапога маленький нож.

— Ты, сука! Не балуй! — отшатнулся коренастый.

Тут же в грудь кочевнику нацелилось с десяток мечей. Но он протянул нож Роксане.

— Режь, — тихо сказал он.

— Бросай нож, сука! — не унимался коренастый. — Одной стрелы мало? Сейчас добавим.

Он ругался, но ближе не подходил. Застыли на месте и остальные. Словно боялись, что в побежденном кочевнике вот-вот откроется сторонняя сила и снова пойдет он рубить, колоть, добивать корчащиеся от боли тела, когда все равно уже, сколько стрел сидит в нем и как бы они ни пытались защититься — невозможно убить того, кто уже был убит.

Пользуясь нерешительностью людей, Роксана взяла нож. Присела перед кочевником на колени.

— Я кому сказал, бросай нож!

Под этот крик разбойника девушка единым махом отхватила железный наконечник у стрелы. Нож был острым. Ханаан-дэй вздохнул глубоко, когда она, с силой вцепившись ногтями в оперенье почти полностью погруженного в плечо древка, выдернула его. Горячая кровь залила ей руки.

Девушка еще пыталась зажать кочевнику рану, но уже подошли к ней, схватили за руки, завернули за спину, для верности отвесив пару пощечин.

Роксана глотала дорожную пыль и молилась о том, чтобы пошел дождь. Это принесло бы ей облегчение. Дождь смыл бы грязь с ее лица и растопил бы лед, что острыми иглами ранил душу. Веревка немилосердно жгла запястья. Стоило пошевелить пальцами, как боль пронзала руки.

От усталости девушка еле передвигала ноги. Веревка, удерживающая ее за руки, другим концом привязанная к седлу трусившей шагом лошади опять натянулась и лишь боязнь падения, после которого трудно подниматься, удержала Роксану на ногах. Больше падения ее пугал свист бича, которым пока для острастки подбадривал ее коренастый чернобородый Аникей. Самый разговорчивый из разбойников, коих Роксана насчитала двенадцать. Тех, кого ей посчитать не дали, накрыла земля на вершине холма, обильно политая кровью. Раненные ехали в седлах. По жгучим взглядам, что бросали они на кочевника, Роксана понимала: стоит Аникею отвернуться и Ханаан-дэя ждет незавидная участь. Его, и так с трудом цепляющегося за жизнь, попросту разорвут на части. Что удерживало Аникея от того, чтобы не пойти у них на поводу, Роксана не знала. Но безусловно что-то останавливало его всякий раз, когда бич, набрав скорость вместо того, чтобы резануть по телу, вспарывал землю у ног кочевника.

Ей приходилось туго. От усталости девушка часто теряла представление о реальности и тогда дорога, как норовистая лошадь стремящаяся бросить ее на землю, казалась порождением сна.

Несравнимо больше боли доставлял Роксане даже мимолетный взгляд, брошенный в сторону кочевника. Ему приходилось несравнимо хуже. Рана, закрывшаяся за ночь, открылась вновь. От постоянного движения кровь текла не переставая. Роксана до боли сжимала зубы и с ужасом понимала: долгой дороги ему не пережить. Если так пойдет дальше, разбойники потащат на веревке его труп.

То и дело кочевник впадал в забытье. Стоило ему опуститься на колени, как какая-то сила поднимала его на ноги. Каурая лошадка, послушная и забитая, на удивленье остро чувствовала его состояние. Она тотчас останавливалась, давая кочевнику возможность утвердиться на ногах. Несмотря на звонкий удар плетью, она не трогалась с места. Всадник — худой подвижный человек с постоянно дергающимся глазом, прижимал к груди раненную руку. На остановки лошади он реагировал болезненно: плетью и руганью пытался добиться послушания. Лошадка безропотно сносила наказание. Только дрожала, терпеливо дожидаясь, пока кочевник придет в себя и встанет на ноги.

Роксана пыталась учиться у кочевника выносливости. Каждый раз, глядя на него с болью в сердце понимала: ей никогда не достичь таких высот. Выносливость кочевника, на ее взгляд граничила с безумием. Ни стона, ни вскрика, ни слова — даже на зыбкой грани между явью и сном он оставался самим собой. Его могла изменить только смерть.

И она не замедлила появиться.

Каурая лошадка стояла. Она вздрагивала от каждого удара плети, но не двигалась с места. Кочевник лежал на земле, разбитой копытами лошадей. На неподвижном теле медленно оседала пыль.

Впервые с тех пор, как погибли отец и мать Роксане стало беспросветно, до бесчувствия тоскливо. Она закрыла глаза и опустилась на колени. Вся борьба, гордость, стремление сохранить каплю человеческого достоинства в незавидном положении, спасение Леона — все потеряло смысл. Бег по кругу без начала и конца, с единственным выходом — в мир иной.

Однажды, очень давно, Роксана наблюдала за тем, как Шанан-дэй пытался покорить лошадь, прежде принадлежавшую другому хозяину. Он долго гонял ее по кругу, хлестал плетью, пытаясь сломить дух. Скоро он выдохся и признал себя побежденным. А лошадь продолжала бегать по кругу. Изо рта капала кровавая пена, кожа блестела от пота. Роксана видела, как живые лиловые глаза, в которых до последнего мгновенья светилась гордость, постепенно становились мертвыми. Как подогнулись на бегу передние ноги и лошадь стала заваливаться на бок. Она хрипела перед смертью — Шанан-дэй не услышал от нее жалобного ржания. Он стегнул себя плетью, разорвав голенище сапога, и хромая, пошел прочь. За его спиной, в загоне, орошенном кровавой пеной, умирала непокоренная лошадь.

Роксана, сидя на коленях с закрытыми глазами, чувствовала себя той же лошадью, загнанной бессмысленным бегством по кругу.

— Что там, Кириан, степняк сдох? — нетерпеливый Аникей соскочил с лошади.

— Сейчас гляну, — Кириан, придерживая раненную руку подошел к кочевнику. — Они, степняки, живучие. И хитрые. Такой притворится мертвым, а потом в горло вопьется, чтобы хоть кого с собой на тот свет забрать…

— От тебя много и не требуется, — перебил его Аникей. — Глянь только, жив он или уже того.

Кириан с опаской опустился перед кочевником на колено. Подъехавший всадник на всякий случай зарядил лук.

— Жив, сука, — разочарованно протянул Кириан.

— Ты, это, — Аникей кивнул головой, подавая кому-то знак. — Лошадь, что от Тория осталась, приведи сюда. Брось эту сволочь степную через седло. Не довезем.

— Ну и…, - начал Кириан, но не договорил.

— Я сказал. Делай, что говорю.

Кочевника перебросили через седло и лошадь, отдохнувшая без седока, споро затрусила по дороге.

— Живучий, гад, оказался. Я думал, сдохнет, — бурчал Кириан, устраиваясь в седле.

Только эта новость заставила Роксану подняться на ноги.

8

— Прости, Роксана, меня…

Разбитые губы с трудом повиновались ему. Темные волосы на лбу слиплись от крови. Правая половина лица казалась одним сплошным синяком, за которым не видно было глаза. Под носом чернела корка запекшейся крови. Он висел, привязанный к перекладине за руки.

Он был неузнаваем. Но Роксана его узнала.

— Леон…

Жалость шевельнулась в ней голодным зверьком. Несмотря на дурманящую голову усталость, ей стала понятна и засада, и скорое обращение "девка". И "прости, Роксана, меня".

Это понимание было ничто по сравнению с тем, кто ждал ее на крыльце деревенского сруба. Огромные глаза сияли, будто он стоял на пороге Небесной обители и видел самого Отца Света. Тонкие пальцы оставили в покое рукоять кинжала и потянулись к ней. Роксана отшатнулась и едва устояла на ногах.

— Свиделись, — от радости он сорвался на свистящий шепот.

Перед ней стоял человек, мечта которого сбылась. За то время, что они не виделись, он ничуть не изменился. Над верхней губой как знак отрицания пробивались тонкой лентой усы. Да заживший шрам крестил левую щеку.

— Протас, куда этого девать? — Аникей подвел лошадь, на которой лицом вниз лежал кочевник.

— Этот… Этот если выживет, может завалить тебя золотом, Аникей, — легко улыбнулся Протас. — Вали его туда же. Куда и ее, — он опять улыбнулся.

Поймав его радостный взгляд, Роксана внезапно поняла, что далеко не все знает о смерти. И в ближайшее время ей предстоит узнать о ней столько нового, что, пожалуй, и после жизни будет от чего вздрагивать на том свете.

Дальше все завертелось, закружилось. Старое и новое слиплось в один ком. Когда любая вещь, на которую падал взгляд, оказывалась с двойным дном, за которым пряталась боль. Высокий частокол, отточенными кольями протыкавший синеву неба, отзывался болью в руках, не так давно содранных об острые сучья при побеге. При мимолетном взгляде, брошенном на бочку с дождевой водой, сиротливо стоявшую у крыльца, нестерпимо заныла шея. И тотчас поплыло перед глазами воспоминание о том, как однажды за разбитую чашку Шанан-дэй схватил ее за голову и макнул в такую же бочку, заполненную до краев водой — ей было тогда лет одиннадцать. И держал до тех пор, пока она отбивалась, пытаясь из последних сил дотянуться до мучителя. Кстати сказать, за это ей досталось отдельно — первый удар кнута познала ее спина.

Послушно откликнулся на ее мысли и знаменитый кнут степняков, забытый кем-то у колодца. Самое неприятное воспоминание, от которого казалось, воспалился давно заживший шрам на правой ладони, оставленный железный шариком с острыми шипами.

Окруженный высокой изгородью, разбойничий хутор, пусть не такой большой как та деревня, в которой она провела долгих шесть лет — походил на нее, как две капли воды. Те же срубы, добротные, крепкие, с любовью выстроенные из красного клена на века. Те же колодцы, вытянувшие в небо любопытные шеи колодезных журавлей. Тот же большой дом на площади, когда-то принадлежавший главе рода.

И та же одуряющая тоска, от которой хотелось кричать в полный голос.

Пока Роксана шла, сопровождаемая двумя разбойниками, в ней медленно закипала злость. Встреченные на пути вооруженные мужчины провожали ее угрюмыми взглядами. Судя по всему, до них успела дойти новость, сколько же человек сложило головы для того, чтобы ступала она сейчас по каменистой дороге.

В какой-то мере Роксана благодарна была той усталости, что цепями сковала тело. Бессильное желание тотчас, как развязали руки, сорваться с места и бежать к открытым еще воротам, невзирая не то что на крики — на стрелы, пущенные в спину — так и не вырвалось наружу.

Ее втолкнули в подвал. Девушка едва успела заплетающимися ногами пересчитать ступени. Крохотное оконце под самым потолком, скорее просветцы — дыра в венце, закрывающаяся деревянной задвижкой, почти не пропускали света. Подвал пропах застарелой кровью и потом. В углу, на охапке прошлогодней соломы, ничком лежал Ханаан-дэй.

Разом забыв об усталости, Роксана бросилась к нему и осторожно перевернула на спину. Успела испугаться, не уловив ни звука — жив ли? Кочевник дышал. Бескровное лицо было спокойно, на щеках, всегда гладко выбритых, темнела щетина.

Девушка разорвала пропитанную кровью рубаху уже зная, что ничего обнадеживающего там не увидит. И все равно задохнулась, когда обнажилась рана, оставленная стрелой. Кровь давно не текла — запекшаяся грязная корка стянула кожу на плече.

Роксана не стала заглядывать ему за спину, и так ясно — первое, что необходимо сделать, это промыть рану. Она с надеждой огляделась по сторонам в поисках забытого кувшина с водой, но ничего подобного не обнаружилось. Как только до нее дошло, что нет ни капли влаги, тут же отчаянно захотелось пить.

Девушка взлетела по лестнице к дверце в потолке, закрывавшей вход: она будет стучать в нее, пока не потеряет сознание.

Опережая события, дверца со скрипом откинулась. На уровне глаз Роксаны стояли щегольские кожаные сапоги, с обитыми железом носками.

— Уже соскучилась? — Протас шагнул на первую ступень и ей пришлось отступить. — А всего ничего и не виделись.

Роксана хотела дернуть его за ноги, чтобы голова с глухим стуком пересчитала все ступени. Ее остановило то, что следом за Протасом шел толстяк. Под тяжестью его тела прогибались хрупкие ступени.

Протас, широко раздвинув ноги, хозяином утвердился в подвале. Роксана отступила к стене: ей не хотелось дышать с ним одним воздухом.

— Знаешь, почему не поехал с мужиками засаду на тебя устраивать? — тонкие губы изогнулись в улыбке.

Девушка молчала. Ее равно не интересовали ни его вопросы, ни его ответы.

— Побоялся убить сразу. Потом бы жалел. Хорошо хоть, Мокий меня удержал.

Толстяк хмыкнул, не отрывая глаз от кочевника, лежащего на соломе.

— Вот и скажи мне, на чьей стороне правда, — Протас сложил руки на груди. Падающий из открытой дверцы дневной свет играл на красной атласной рубахе. — И не искал тебя, а нашел.

Он усмехнулся. Роксана молчала. Ни о чем другом, кроме жажды она думать не могла. Если у кого-то другого еще была надежда выпросить воду, то обращаться с просьбой к Протасу — затея безнадежная.

— А тут в деревню заехали и Мокий мне говорит. Смотри, говорит, не наш ли это беглый парень? Видела дружка своего? — Протас подмигнул ей. — Не сразу, ох не сразу, разговорился парень. Мокий уже из сил выбился.

Толстяк что-то пробормотал себе под нос, по-прежнему не отрывая глаз от кочевника.

— Ну, я-то умею с людьми разговаривать. Всего-то и понадобилось — пятки прижечь.

— Не сомневаюсь, — Роксане пришлось вступить в разговор — слушать дальше было выше ее сил.

— В чем это, интересно?

— В том, что умеешь с людьми разговаривать.

Протас помолчал, буравя ее колючим взглядом.

— Брось, — наконец, сказал он. — Тебе-то на что жаловаться? Пока, — он стремительно шагнул ей навстречу. Показная любезность слетела с него, как шелуха. — Но у тебя будет время позавидовать своему попутчику.

— Этому? — Роксана кивнула головой в сторону кочевника.

— Даже не надейся. Тому, что висит там, во дворе. Жаль, косы своей ты где-то лишилась. Было бы интересно подвесить тебя за нее. Степняк, что ли, раньше меня постарался? Я бы и не узнал тебя, если бы Леон заранее меня не предупредил…

— Слушай, Протас, — ее покоробило его имя, произнесенное вслух, — ты за что меня так ненавидишь? Все за то, что пырнула тебя ножом? Покажи хоть, что осталось — посмотрю напоследок, стоит ли того твоя ненависть.

— Давай, скаль зубы, недолго тебе осталось. Скоро забудешь, как это делается, — он протянул руку и Роксана успела убрать плечо, на которое он собирался облокотиться. Вместо этого Протас оперся на стену за ее спиной. — Я знаю, что ты убила моего отца.

— Какого еще…, - начала она, но он не дал ей договорить.

— Ты убила Корнила. Тогда, в Гранде, нашлись свидетели, которые видели, — наклонившись к ее уху, тихо сказал Протас.

Роксана осталась стоять на месте. Не объяснять же ему, что это сделала не она? Была бы у нее возможность — тоже рука бы не дрогнула. Протас и раньше питал к ней болезненную ненависть, а сейчас, подогретая местью за отца она граничила с сумасшествием. Если оставалась еще граница. Она заглянула Протасу в глаза и ей стало не по себе. Оттуда, прикрывшись человеческой личиной, на нее смотрел зверь. Но не тот матерый, хитрый зверь у которого охотники вырезали молодняк, а тот, у которого никогда и быть не могло ни продолжательницы рода, ни щенков.

— Так что держись, Роксана, дарю тебе одну ночь, — шептал Протас. — Я не удивлюсь, если завтра ты будешь валяться у меня в ногах и выпрашивать легкую смерть. Скажу больше — мне будет приятно.

— Ты напугал меня, — ровно сказала она.

— Правда напугал?

— Правда. Я не буду спать всю ночь.

Протас медленно отодвинулся от нее.

— А чего ты еще ждал? Я что показалась тебе такой сильной? Ты ошибся, Протас. Ты же не откажешь в последней просьбе приговоренной к смерти? — она подалась к нему и он невольно отшатнулся. — Ведь не откажешь, Протас?

Он коротко втянул воздух, будто проверяя, чем она пахнет.

— Ну? — после паузы спросил он.

— Принеси мне кувшин крепкого вина. Хочу напиться перед смертью… чтобы не думать. А завтра… завтра все будет, как ты хочешь.

Протас отступил. Углы тонких усов поползли вверх. Он пытался изобразить улыбку, но у него не получилось.

— Обязательно будет так, как я хочу, — ловя за хвост ускользающее первенство сказал он.

— Вот именно.

Разбойник повернулся и пошел к лестнице. Толстяк неуклюже посторонился, пропуская его.

— Так что же, Протас? — бросила в спину, по которой струилась атласная рубаха. — Выполнишь просьбу обреченной? Тогда клянусь тебе, когда стану Отверженной, тебя не трону…

Она не успела договорить. Протаса отбросило от лестницы и он опять оказался рядом с ней.

— Куда хватила, — в глазах его плясали искры, — Отверженной… Точно клянешься?

— Клянусь, — она легко принесла клятву. Кто знает, выполняют ли Отверженные клятвы, данные при жизни? — Когда стану Отверженной — тебя не трону.

— Пойдет, — он ткнул ее кулаком в грудь. — А я когда… если стану Отверженным — и на том свете тебя отыщу.

— Пойдет, — в тон ему согласилась она.

Не кувшин, правда, в просмоленную флягу с крепчайшим белым вином принесли ближе к вечеру, когда девушка уже совсем потеряла надежду.

Как раз хватило на то, чтобы промыть кочевнику рану.

За то время, что она промывала и перевязывала рану тканью, оторванной от собственной нижней рубахи, Роксана не услышала от кочевника ни звука. В сознание он так и не пришел и лишь неровное дыхание указывало на то, что он еще жив. Такое неровное, что девушка успевала покрываться холодным потом, дожидаясь следующего вдоха.

В просветцах гулял ветер и свежесть, напоенная запахом осенних цветов будила жажду свободы. Со двора доносилось негромкое лошадиное ржание, людской говор и лязг металла. Белесый свет ближе к вечеру погас. И если бы не робкая Селия, пробивавшаяся между тучами, в подвале воцарилась бы темнота.

Роксана не отходила от кочевника. Она перевернула его на бок, чтобы сквозная рана на спине причиняла ему меньше боли. Но он все время норовил перевернуться на спину и в конце концов она оставила его в покое. Усталость взяла свое и девушка уснула, ткнувшись лбом в солому.

Проснулась Роксана как от толчка и рывком села, облокотившись на стену. Глаза у кочевника были открыты. Она обрадовалось было тому, что он пришел в сознание.

Рано обрадовалась. В черных, широко открытых глазах бродили тени прошлого.

— Надо уходить, — внятно сказал он на степном наречии.

— Куда же тут уйдешь, — по-веррийски ответила она, еще не догадываясь, что он бредит.

— Надо уходить, брат… Не знаю зачем, эта война… Джавар… Джавар другой. Брат, помнишь, как отец говорил? Другой.

— Тихо, тихо, — она попробовала его успокоить, опасаясь, что он потратит на разговор последние силы.

Он не слышал ее.

— Нельзя воевать, нельзя, брат. Нельзя брать чужого… Надо защищать свою землю, семью… Раньше, раньше другой Джавар был. Те, кому нужна война — они… поменяли Джавар. Брат, нам нужна степь… Река… в степи… песок…

— Ханаан-дэй, — взмолилась она, — прошу тебя, успокойся, помолчи….

— Нам нельзя с тобой, брат. Бабка с севера была, как же?… Против родственников пойдешь? Нельзя… брат…

На его лбу выступила испарина. Роксана обтерла его лицо тряпицей, смоченной вине, надеясь привести в чувство. Но он был далеко от подвала, в котором лежало его бренное тело, и как она ни звала — возвращаться не собирался.

— Брат, — вдруг радостно выдохнул кочевник. — Ты пришел…

Взгляд его, устремленный мимо нее просветлел и Роксане стало страшно. Она не смогла удержаться — оглянулась — в последний момент ожидая увидеть кого угодно. Вокруг было темно и тихо. Ночную тишину нарушало лишь судорожное дыхание кочевника.

— Пришел… хорошо. Можешь мне ничего не говорить… Я знаю сам, женщине нельзя отказывать… Увидишь, ради… кого я пошел против Джавара… С волосами цвета… речного песка.

Он попытался подняться и ей пришлось силой удерживать его.

— Ханаан-дэй, прошу тебя, — жалобно попросила она, — спи, тебе станет…

Рука его поднялась и потянулась к неведомому Роксане собеседнику. Она перехватила ее и изо всех сил сжала пальцами. Горячая ладонь безвольно застыла в ее руках.

— Я ухожу, — тихо сказал он. — Ухожу… Прости. Буду с тобой как… Шанди… всегда… Только позови…

Его веки стали медленно-медленно закрываться. Еще ни разу в жизни Роксана не видела, чтобы так медленно закрывались глаза. Она стиснула его руку, впилась в нее ногтями.

— Какой еще оборотень? Ты никуда не уйдешь! — громко, со злостью крикнула она. — Ты не уйдешь! Я не отпускаю тебя!

— Прости, — тихий шепот она едва расслышала, — прости… Роксана…

Дыханье его прервалось.

— Нет! — она схватила его за шею и прижала к себе. — Ты никуда не уйдешь! Ты хозяин, ты — мой хозяин! Хозяин должен заботиться о том, что ему принадлежит! Ты должен заботиться обо мне! Куда же ты пойдешь — я не пущу тебя! Ты — мой хозяин… Я спасла тебе жизнь — три раза! Три! Слышишь, ты! Ты мне должен! Не смей уходить!

Она срывалась на крик, трясла его уже бездыханное тело. Слова, что наперебой лезли в голову, терялись по дороге, рассыпались бусинами, сорванными с нитки. Одни слова теряли смысл, другие наоборот — обретали. Она кричала разные слова, впивалась ногтями в прежде сильную, покрытую шрамами руку, прижимала его голову к груди. Роксана боялась только одного — того, что в один миг все слова кончатся и она не сможет вспомнить ни одного. Тогда наступит тишина, в которую так легко уходить — она подступала из темноты, протягивала костлявые руки как брошенная женщина, заждавшаяся того, единственного. И только слова, что еще оставались в памяти отталкивали ее и гнали прочь…

Утро вливалось в просветцы со двора, когда кочевник вдруг открыл глаза.

— Волосы… зачем обрезала? — шепотом, по-веррийски, спросил он, и от радости Роксана забыла дышать.

Потом он глубоко, с облегчением вздохнул и заснул.

Гелион назло всем пытался добраться до сырого подвала. Роксана, намучившись за ночь, только ежилась под теплыми лучами. Ровно за миг до того как отворилась дверца, девушка села. Кочевник дышал и у нее камень свалился с души. Еще успела положить ему руку на голову, проверяя, нет ли жара. Успокоилась лишь тогда, когда убедилась — все в порядке.

Роксана потянулась, разминая затекшую спину. Тут лестницу тряхнуло и придерживая пристегнутый у пояса меч, медленно, проверяя на прочность деревянные ступени, в подвал спустился толстяк.

— Пошли, что ли, — он обратился к ней, но взглядом дотошно ощупал кочевника.

Девушка не хотела, чтобы ее подбадривали ударом сапога в живот, поэтому поднялась без разговоров. Вышла, не оглядываясь на кочевника. Вряд ли ему суждено надолго пережить ее. Во всяком случае несомненно одно: его смерти ей не увидеть.

Во дворе пахло поздними яблоками. Роксана постояла на крыльце, наслаждаясь светом и свежестью. Вернее — толстяк дал ей возможность постоять. А чтобы времени зря не терять, стянул ей руки за спиной мягким кожаным ремешком. Громыхая ворохом оружия прошел мимо разбойник, проводив ее тем тоскливым, долгим взглядом, каким провожают смертников, идущих на костер.

Лучи Гелиона, играя с тенью в прятки, почти не давали тепла. Стыли лужи, оставленные вчерашним дождем. Высоко в небе одиноко и потерянно кричал журавль. Все это Роксана постаралась удержать в памяти — таков он, последний день ее жизни.

Массивная двустворчатая дверь отворилась задолго до того, как девушка приблизилась к крыльцу огромного, бревенчатого дома. Там, в полумраке сеней, ее встретил улыбчивый Аникей. Будто была она долгожданной гостьей, которую он замучился ждать с самого утра, нетерпеливо выглядывая в окно. Отступил в сторону, пропуская ее в комнату. Походя проверил, надежно связаны ли руки за спиной. По всей видимости, остался доволен, широко распахнул дверь и остановился на пороге.

— Принимай подарочек, Протас, — негромко бросил он в темноту комнаты, надежно укрытой от света ставнями.

И Протас не замедлил появиться. Расставив руки в стороны, в щегольской желтой рубахе, расшитой золотой нитью, он шагнул ей навстречу. От яркого цвета — единственного светлого пятна в темной комнате — у Роксаны зарябило в глазах. Тяжелые веки после бессонной ночи неумолимо закрывались. Ей хотелось только одного: чтобы весь этот обещанный ужас для нее закончился гораздо раньше, чем истощится фантазия Протаса.

— Чего встала? — со смешком сказал он. — Садись. День будет долгим, а ночь еще длиннее. Только не всем суждено дожить до утра.

Девушка огляделась в поисках того, на что можно сесть. Кроме широкой спальной лавки, укрытой топчаном, ничего не обнаружила. На нее и села, неловко подогнув ноги.

В открытую дверь протиснулся толстяк, обошел Протаса и опустился прямо на пол, на подушку, поджав ноги на степной манер.

— Как спалось спьяну? — Протас сел рядом с ней, не сводя с нее радостного взгляда. — Обещанье сдержала?

— Какое обещанье? — она открыла усталые глаза.

— Как какое? Обещала от страха всю ночь не спать. Надеюсь, обещанье сдержала?

— Слушай, Протас, замучил ты меня своими разговорами. Делай, что задумал, быстрее…

— На быстроту не надейся, — пообещал он. — Мне вот поговорить тоже хочется. Три месяца, считай… побольше даже… с думами о тебе ложился и вставал. Сначала давай поговорим.

— Вот отец твой, Корнил, тоже поговорить любил. Договорился, как видишь…

Намеренно сказала, чтобы убыстрить события. Как ни храбрилась, а сердце заячьим хвостом дрожало в груди.

— Ага, — почему-то радостно сказал парень. — А говорила, смелости в тебе мало. Достаточно, как оказалось. А то я уже испугался…

— Сильно испугался?

— Да уж, поверь мне. Приятней лук ломать из ветки красного клена — гнется, а не ломается. Конец все равно един — будет служить тебе верой и правдой. Так и с тобой…

— Тоже буду служить тебе верой и правдой?

— Нет, — он покачал головой. — Тоже в конце концов сломаешься.

— А… вспомнила. Мечта твоя — буду в ногах у тебя валяться, да прощенье вымаливать.

Разбойник коротко вздохнул. Глаза щурились, а ноздри трепетали — не хватало терпенья поддерживать легкомысленный разговор.

— Я, — голос его стал глухим, — столько раз тебя убивал, что теперь мне одного раза мало.

Она пожала плечами.

— Попробуй меня отпустить — опять в догонялки поиграем.

— Куда хватила. Слышишь, Мокий, рассмешила меня.

Мокий хмыкнул, услышав свое имя.

— Ты мне вот что напоследок скажи, чего ради вы спелись втроем? Как из Гранда удрали, так и держитесь вместе. Со степняком-то все ясно — ему любой ценой на юг надо пробираться. Тем более сейчас, когда идет войско с севера и степнякам задницу надрали. Ну, а этот… как его… Леон? Какого хрена вы с ним на юг тащитесь? Сначала я думал, запугал вас степняк. Но тут и вовсе странные вещи стали происходить: ты дружка выручать побежала, но степняка-то как уговорила? Времени у меня не осталось Леона обо всем порасспросить. Очень уж он неразговорчивый. А теперь поздно — для другого дела он у меня назначен. Живым. А то еще пару вопросов и все… Еще мне рассказывали, что степняк тебя чуть ли не от смерти спас. С трудом верится…

— Вот и мне с трудом верится. До тебя, Протас, я думала только кочевники — самый жестокий народ. Но чтобы мы — веррийцы… О разбойниках всякое рассказывали, но я не верила. До тебя…

— Не с теми степняками ты, видать, знакомилась, — Протас покривился. — Когда твоего отца у тебя же на глазах степняки конями затоптали, а мать — кнутами до смерти засекли, так, что кожа у нее лоскутами висела. Как тебе такие степняки? А наши — веррийцы — в лагере у деревни стояли и ухом не повели. Как тебе такие веррийцы? По-другому бы запела…

— Так ты мне сразу за всех мстишь?

— Ты знаешь сказку о медведе и вертихвостке? — он схватил ее за отвороты рубахи и притянул к себе.

— Давай от сказок к делу переходи, — зло прошипела она.

— Я расскажу тебе, если не знаешь. Дело ближе к зиме было. Приходит к медведю вертихвостка и говорит: пожалей меня, медведь, ты большой, а я маленькая — пусти к себе погреться. Отчего же — отвечает медведь, заходи в берлогу. Вошла вертихвостка и ближе к медвежьей шкуре подвинулась. Что ты, говорит медведь, ко мне двигаешься? А я, отвечает вертихвостка, согреться не могу. Шкура у тебя теплая, не убудет от тебя если я рядом погреюсь. Ладно, говорит медведь, грейся. Тут вертихвостка его укусила и в шкуру влезла. Ей спросонья медведь и выговаривает: смотри-ка, ты мне в шкуру влезла! А та в ответ: толстая у тебя шкура, что тебе от такой как я сделается? И правда, думает медведь, что мне сделается? Отложила личинки вертихвостка и умерла. Проклюнулись они и стали медведя изнутри грызть. Проснулся медведь, кричит: вертихвостка, твои дети меня заживо едят! Но некому было ответить медведю. Выл медведь, катался, а все без толку — так и сдох. Вот так у меня…

— Что у тебя? — подозрительно спросила она.

— Под кожей мысли сидят и жрут меня заживо. Еще с того времени, как ты ножом меня саданула. Посмотреть хотела? Смотри, — он рывком сдернул нарядную рубаху, едва не порвав у ворота. На груди, выше сердца белел шрам. Тонкая ровная полоса с перекрестием посередине — видно крестовина ножа поцарапала. — Довольна?

— Только-то? — усмехнулась она. — Я что, по-твоему, должна была в ноги тебе кинуться?

— Ты? — его глаза побелели. — Ты — девка! Твое дело — делать то, что сказано! Сказано тебе — еду готовить — вперед! Сказано на лавку лечь и ноги раздвинуть — попробуй ослушаться…

— Еда да лавка… Фантазия у тебя… Что, третьего мне как девке не дано? Удивляюсь, как с таким больным отношением к девкам, тебя мужики еще слушаются?

Тут он не сдержался. Со всей силы, с широким замахом — так, что она сжала зубы, чтобы не щелкнули — он ударил ее в лицо. Роксана успела бы отклониться, подставив под удар плечо, но смерть стояла у Протаса за спиной и уходить не собиралась. И лучше дать ей волю, пока она зла.

Удар опрокинул девушку с лавки и отбросил к стене. Как ни береглась, язык все же прикусила. Рот медленно наполнялся кровью.

— Ты права, хватит болтовни, пора переходить к делу, — Протас вздернул ее и невзирая на вялое сопротивление, снова уложил на лавку, прижал спиной к топчану и навалился сверху. — Баб у нас тут нет, если успела заметить, растерялись по дороге. Так что придется тебе их заменить… Всех сразу.

— Не побрезгуют мужики? — вместе со словами изо рта потекла кровь.

— Говорю же тебе, — он жарко дышал ей в лицо. — Баб у нас нет. Давно уже. А мужиков больше семидесяти. И некоторым по второму разу захочется. А напоследок я тебе подарочек приготовил: дружок твой, Леон, тебя ближе к утру заменит… любовничек…

Роксана отвернулась.

— В глаза мне смотри, сука. Думаешь, я первым начну? И не надейся. Мужикам уступаю. Вон Мокий первым и начнет. А я посмотрю, как ты орать будешь. А как жизни в тебе капля останется — любовник твой тебя заменит…Посмотришь. Так, думаю, тебе больнее будет.

Она закрыла глаза.

— В глаза мне! В глаза! — он впился ей пальцами в щеки и насильно повернул голову. — Ну! Начинай просить! Говори: убей меня сразу! Ну! Умоляй меня! Может, добрый я! Может, подарю тебе милость, если разжалоблюсь — сразу убью! Ну!!

— Хватит орать, — она дернула головой, пытаясь освободиться. — Раньше начнется… раньше кончится…

Поднялся ветер, пытаясь пробиться сквозь запертые ставни. Или слова, вылетевшие мотыльками, запросились обратно, но не смогли отыскать дорогу. Может и правда, — полыхнула шальная мысль — стоит попросить мучителя, умолять, лить слезы, в ногах валяться? Может, дрогнет железное сердце? Иным людям именно такого и не хватает, чтобы сменить гнев на милость? Но мысль угасла, оставив после себя сгоревшие крылья тех мотыльков.

Пусть катится во Тьму со своей злобой, она быстрее личинок вертихвостки отправит его в мир иной! Роксана подтянула ногу и изо всех сил ударила Протаса, по-прежнему прижимающего ее к лавке. Хотела ниже, но получилось в живот. Протас сдавленно охнул и сполз с топчана, прижимая руку к животу.

Роксана вскочила, но успела сделать два шага. Протас схватил ее за ноги и она рухнула лицом вниз. Тут же подоспел Мокий. Толстяку ничего не стоило водворить ее на прежнее место.

Кровь из разбитого носа стекала по подбородку и нестерпимо жгла шею.

— Покажи сучке, кто тут главный, — шипел Протас, прижимая ее ноги к топчану.

Мокий не стал мучить ее разговорами. Огромной лапищей он стиснул ей горло, а второй рванул у пояса штаны. Кожа разошлась по швам, словно разом рассохлись нитки, что держали выкроенные куски. Девушка извивалась змеей, пыталась зубами дотянуться до руки, сжимавшей горло. Толстяк не обращал внимания на ее жалкие попытки. Он продолжал терпеливо срывать с нее одежду. Роксана задыхалась. Хрустели кости. Нестерпимая боль пронзала руки, сведенные за спиной. В глазах заплескался желтый туман или то светлым пятном расплывалась нарядная рубаха Протаса.

— Давай, Мокий, давай, — плыл по комнате ненавистный голос.

"Ты знаешь мое имя"…

— Нет, — хрипела она.

— Смотри-ка, заговорила! — смеялся Протас. — Так скоро — я и не надеялся!

"Ты знаешь мое имя"…

— Нет.

— Рано, Роксана, рано, это только начало! — кричал Протас.

"Поверь мне, не стоит ждать, когда от тебя останется оболочка, потерявшая разум".

Спящий демон поднял голову. Роксана видела его в Мокии. С красного лица капал пот, падал ей на лицо, смешивался с кровью. Огромные глаза… разве его? Разве этот цвет не принадлежит существу, откликнувшемуся когда-то на Зов ее крови из Иного мира?

"Возмездие свершится, повелительница. Но знай: время не станет тебя ждать. Оно посмеется над тобой. Ты утолишь жажду мести, но изменить прошлое нельзя — оно навсегда останется с тобой".

Воздуху не было. И даже широко открыв рот не выпросишь ни глотка. Потное лицо Мокия, желтое пятно рубахи, темные углы комнаты — все закружилось, завертелось. Смерть склонилась над ней, дохнула в лицо винным перегаром.

"Будь умнее, повелительница. Я могу подарить тебе вечность. Но зачем она тебе… после… будет терзать…. Всегда", — низкий голос будто качался на качелях, то отдалялся, то приближался.

И как только до нее дошла простая мысль, что еще немного и первый ее мужчина может стать последним — Роксана перестала сопротивляться.

Уловил перемену Мокий, вздохнул с облегчением и ослабил хватку. Но вместо того, чтобы вздохнуть со всей силой желания жить, она выдохнула. Коротко и страшно.

— Джель`ни.

Потянулись из всех углов сквозняки. Тонкий свист не пугал, просто тревожил своим непонятным происхождением. Уже через мгновение в нем обнаружился тяжкий, угрожающий вой.

Стремительный всплеск страха, какой бывает от резкого звука раздавшегося возле самого уха, заставил Протаса побледнеть. Роксана видела, как на его лбу выступили капли пота.

— Что за…, - начал он, но не закончил. Звук собственного голоса, такого же бледного и лишенного окраски, вместо того чтобы ободрить, скорее напугал.

Они еще могли спастись, попросту закрыв ей рот. Если бы поняли, что произошло и если бы знали, что делать. Пока Протас оглядывался, силясь понять, чем ему грозит слово, заставившее его вздрогнуть, воздух сгустился и комната стала принадлежностью Иного мира. Где Протас, вместе с десятками вооруженных разбойников не решали ничего, как не решают ничего черви в гнезде ворона.

Еще миг и хлипкий воздух лопнул. Кокон раскрылся, выпуская на свет бабочку.

Протас пятился к стене, пожирая глазами неведомое существо. Мокий продолжал пыхтеть, так и не осознав, что происходит за его спиной. Не встречая сопротивления, он вдруг растерялся и позабыл, что делать с тряпками в которые превратились ее штаны.

Демон разогнул спину, освобождаясь от всего, что давило на плечи. Трепетные крылья раскрылись.

— Убей их всех… кто носит оружие, — хрипло сказала она и добавила, — разбойников.

— Чего? — не понял Мокий. Его голая плоть уже касалась ее обнаженного тела.

Демон улыбнулся. Печально и понимающе. И воздух со свистом вышел из груди Роксаны как от удара под дых. Тягучее время постепенно замедлило шаг, и, наконец, остановилось. Боль клещами сжала виски, но девушка заставила себя смотреть на то, как вытянулось в немом изумлении лицо Протаса. Его медленное отступление закончилось паническим бегством. Вернее, должно было закончиться. Паника созрела в его глазах, но он успел лишь повернуть голову.

Откуда в руках у демона взялись вилы, Роксана не знала. Не успела она и глазом моргнуть, как в Протаса полетел огромный железный трезубец. Страшная сила отбросила парня, намертво припечатав к стене. Тонкая шея, теперь Роксана ясно видела, насколько она тонка, точно вошла меж двух зубцов. Немного демон не рассчитал — один из зубцов пристегнул и кожу.

Протас тонко, протяжно завыл и до Мокия наконец дошло, что за его спиной что-то происходит. Он неуклюже заворочался, ломая Роксане кости. Дальше дело пошло легче — демон поднял его за шкирку. Нелепо взмахнув руками, Мокий пролетел через комнату и ударился спиной о стену. Открытый рот ловил воздух, а в широко открытых глазах застыло удивление. Он медленно сползал по стене, оставляя за собой кровавую полосу.

Протас бился как бабочка, приколотая иголкой, но тщетно — зубцы наполовину засели в стене. Он хрипел. Рана на шее кожа причиняла нестерпимую боль и мешала позвать на помощь.

Демон остановился в шаге от корчащегося в судороге тела.

— Напоследок, — по слогам произнес он.

От звука его голоса Протас дернулся, разрывая кожу. Демон поднял руку, задев распущенным крылом стекло на окне. Железный коготь легко прочертил на лбу Протаса кровавую дорожку.

— Напоследок, — повторил он.

Роксана лежала на боку, не в силах пошевелиться. Она отлично видела, как оправился от удара Мокий. Левая рука повисла плетью. Сквозь рубаху белым клыком торчало сломанное ребро. Превозмогая чудовищную боль, он тянулся к мечу, отстегнутому от пояса в честь предстоящих утех. С тихим звоном меч выскочил из ножен. Мокий поднялся и беззвучно взмахнул рукой, занося меч для удара демону в спину.

В спину? Роксана не уловила движения, но демон принял удар меча рукой. Глухой стук прокатился по комнате, будто клинок поразил крепкую древесину черного дуба. Как у маленького ребенка, замахнувшегося прутиком, демон отнял у Мокия меч, взявшись прямо за лезвие. Каленое железо согнулось в его руках. Роксана до последнего мгновенья была уверена, что меч выдержит. Но чуда не произошло: звонко лязгнуло железо и два обломка упали на пол.

Мокий потеряно отступил, обшаривая глазами близкое пространство в поисках оружия.

Демону стало скучно. Он поднял руку — что было дальше, Роксана не разглядела — только вместе с рубахой у Мокия на животе разошлась кожа. С потоком крови оттуда, из нутра, вывалился спутанный клубок толстых змей. Мокий стоял, прижимая руки к животу, пытаясь удержать то, что неумолимо ползло на свет, а демон в тот же миг истаял в воздухе.

Роксана прислушалась, ожидая чего угодно: стонов, криков, землетрясения. Но стояла тишина.

Невыносимо пахло кровью. Хрипел в углу пристегнутый вилами Протас, ворочался в кровавой луже Мокий. Одуряющий запах сводил Роксану с ума. Она пошевелилась, силясь встать. Тошнота подступила к горлу и ее вывернуло наизнанку. Девушка утерлась плечом и сползала с топчана на пол.

Стараясь не оглядываться на затихшего Мокия, Роксана на коленях поползла к обломкам меча. Потом долго мучилась, пристраивая острие клинка между щиколоток. Когда это наконец получилось, она единым махом перерезала удерживающий руки кожаный ремешок. Но даже получив свободу, руки плохо слушались. Боль без стука врывалась в измученное тело. Роксану не оставляла в покое назойливая мысль: правильно ли понял ее приказ демон? Расслышал ли, что убить следует разбойников, тех, кто носит оружие, и не примется ли он под горячую руку убивать и ее попутчиков? Одно успокаивало — Леон висел на перекладине, кочевник лежал в подвале — оружие не снилось им обоим.

А вдруг, демон откажется возвращаться в свой мир? Вдруг так и было задумано? И последним человеком, которого он убьет якобы по ее приказу — будет она сама! Роксана застыла, разглядывая обломок меча, который все еще сжимала в руке. Потом со стуком отбросила от греха подальше.

— Обещала… ты, — донесся до нее свистящий шепот.

Протас корчился от боли. Кровь толчками выплескивалась из раны, ставшей угрожающей от постоянных попыток освободиться. Роксана подняла на него взгляд. Она не знала, что именно имел в виду демон, изрекая свое "напоследок", но Протасу недолго оставалось мучиться. У нее не было желания подходить к нему ближе, поэтому ему пришлось приложить неимоверное усилие, чтобы донести до нее то, что он порывался сказать.

— Не тронуть… обещала… меня.

Тогда она вспомнила тот разговор в подвале и свое обещание не тронуть его, когда станет Отверженной. Презирая боль, Роксана широко улыбнулась.

— Я не Отверженная.

— Клялась.

— Я не Отверженная.

— Роксана…

— Теперь слово за тобой. Ищи меня на том свете. Уж поверь мне, этот свет с облегчением отпустит тебя. Сдается мне, впереди у тебя вечная Тьма.

— У тебя…

— Может, и у меня тоже. Но единственный добрый поступок согреет меня. Тот, что избавила мир от такого ублюдка как ты.

Он еще хрипел, но она его не слушала. По-прежнему стояла тишина. Роксана не могла заставить себя выйти за дверь. Она боялась того, что может там увидеть.

…Первым с демоном столкнулся Аникей, в соседней комнате терпеливо дожидавшийся своей очереди. Он слышал шум, но даже представить себе не мог, чем для него закончится ожидание.

— Это… что? — он торопливо поднялся с лавки. Порождение кошмарных снов — демон — возник перед ним. Аникей разглядывал пугающую хрупкость фигуры, череп, перекрещенный синими вздувшимися линиями. Он не ждал смерти от тонких рук, туго обтянутых кожей.

Аникей, сжимая в руке кинжал, медленно подступал к демону. А смерть уже не сводила с него огромных васильковых глаз.

— Ты… кто? — спросил он и это были его последние слова.

Демон неуловимо шагнул навстречу.

От резкого движения сердце в последний раз дернулось в груди Аникея. Он так и не успел отправить кинжал в полет. В следующий миг та часть его тела, что призвана была гнать кровь по сосудам, оказалась в руке демона. Задумчиво смотрел Аникей на собственное сердце, бьющееся в чужих руках, даже не пытаясь понять того, что произошло. Грудь его еще вздымалась и крупная дрожь сотрясла тело. Потом колени подогнулись и он рухнул лицом вниз.

Дверь, ведущая на кухню, широко распахнулась. Привлеченный шумом, на пороге возник высокий плечистый человек. Он оценил опасность сразу. Перевернутый стол и летящий кинжал не остановил демона.

Разбойник подхватил стул, намериваясь бросить его в окно. Но осуществить задуманное не успел. Железные когти с легкостью отточенного лезвия вспороли беззащитную спину.

Демон подошел к двери и рыхлое, потерявшее целостность формы дерево пропустило его на крыльцо.

Гелион поспешно прятался за холмами и не успел — все кончилось раньше, чем на землю опустилась ночь.

Демон убивал со вкусом, с вдохновением. Так застоявшийся в конюшне жеребец с пьянящей радостью подставляет бока порывам свежего ветра. Крылатая тень, обагренная светом заходящего Гелиона, пронеслась по закоулкам хутора, и всюду живое становилось мертвым.

У площади, в сарае, где обосновались несколько десятков разбойников, демона ждали. У входа в бревенчатый сарай застыли лучники. Крепкий рыжий мужчина не стал дожидаться, пока демон подлетит ближе. Коротко взвыла стрела, пущенная в смуглую обнаженную грудь. Демон не стал отмахиваться — его просто не оказалось на том месте, куда летела стрела. Крик разочарования вырвался из десятка глоток. Выпущенные стрелы разлетелись веером, не причинив демону вреда.

Рыжий разбойник торопливо заряжал очередную стрелу. Глаза его рыскали по площади, отыскивая демона. Он далеко смотрел — демон возник рядом с ним, держа в руке так и не пущенную стрелу.

— Ах ты, — только и сказал рыжий, когда демон недрогнувшей рукой всадил стрелу ему в грудь. Так, что железный наконечник вышел с другой стороны. Рыжий качнулся и стал оседать.

Разбойников, занимавших оборону рядом с рыжим как ветром сдуло. Отталкивая друг друга плечами, они замешкались в дверях сарая.

— Двери! Держи двери!

— Бревном, бревном подпирай!

— Не пройдет демонское отродье — у меня оберег!

— Алебарду мне! Где моя алебарда?

Крики двоились, множились и вдруг установилась тишина.

Демон не заставил себя долго ждать. Стены не стали для него преградой. Сквозь окна, двери, сквозь крышу вливались, втекали сотни демонов. Множественный и единый, он был повсюду.

— Нет! — кричал Кириан, баюкая у груди раненную руку. Как будто пытали его, требуя открыть что-то важное. Он так и умер со сломанной шеей, навеки унеся тайну в могилу.

Со всех сторон в демона летели заточенные копья, топоры, алебарды. Задрожали, вонзаясь во все, что угодно, только не в того, кому были предназначены.

Через весь сарай, сшибая на своем пути застывших в страхе разбойников, пролетел огромный чернобородый человек и с глухим стуком ударился о стену. Голова его лопнула как гнилая тыква и дух, освобожденный от бренного тела поглотила Тьма.

Осознав никчемность оружия, люди накинулись на демона скопом, готовые рвать на части, зубами отвоевывая у неизбежного рока собственные жизни.

Забрызганные кровью окна дробили на части свет, проникающий со двора. И люди, с ярким чередованием светотени казались лишенными целостности. В отличие от залитого золотистым сиянием демона. Крылья распахнулись, задевая концами бревенчатые стены. Демон раскрыл объятия, как добрый отец принимая заблудших детей под свое крыло. Только вихрящаяся у его ног воронка мешала людям приблизиться. Зацепила черноволосого парня, судорожно цепляющегося за край обломанной доски, поволокла, потащила. Раскрутила, вывернула наизнанку, заливая пол дымящейся густой кровью.

Нестерпимо долго, на одной ноте визжал огромный мужик, так и не выпустивший из рук кривой заточенной сабли. И кромсал, кромсал в общем водовороте тела товарищей. Ломались кости, со скрежетом гнулось железо. Живой круг из людей понесся поверху. Визжащий, изрыгающий проклятья, мольбы, стоны — он скоро стих.

Как прелюдия перед дождем, тихим шорохом наполнился сарай. Дождь и пошел вскоре. Кровавые капли срывались вниз, с шипением прожигая доски. Круг из останков человеческих тел обрушился вниз — и содрогнулся сарай, принимая невиданную жертву.

В центре круга стоял демон, бережно расправив крылья. Хрупкие руки, перетянутые узлами мышц, прижимали к груди тяжелый, густой воздух.

Стоны затухали. Сарай, заполненный телами, погрузился в темноту — предвестницу близкой ночи. Демон застыл посреди кровавого мрака — широко открытые крылья касались стен.

— Прошу… милости прошу…

По полу, ощетинившемуся вывороченными из досок гвоздями, скользя в лужах собственной и чужой крови, полз парень. Худые руки тянулись в последней мольбе.

Демон не ведал пощады. Он приблизился к парню. Васильковые глаза лучились грядущим откровением. Сильные руки на миг чувственно прижали темноволосую склоненную голову к бедру, чтобы в следующий миг свернуть шею.

Распахнутые двери выпустили демона на свободу. Отдавшись порывам ветра, он купался в лучах заходящего Гелиона. Крылатая тень накрыла сарай. Демон поднимался все выше. Испуганная небесная твердь как выкуп поспешно бросила к ногам парящего демона и хутор, окруженный частоколом, и поля, внимающие ветру, и блестящую речную гладь, чистым лезвием вспоровшую пространство между двумя холмами.

На разбойничьем хуторе установилась тишина, изредка нарушаемая тревожным ржанием коней и пронзительным лаем собак. В тех звуках, что принесла с собой ночь, не было ничего из того, что указывало бы на присутствие людей.

9

Роксана ошибалась, полагая, что сможет передохнуть, как только выйдет из комнаты. В сенях ее встретило то же кровавое месиво. Она стрелой вылетела из дома, с грохотом закрыв за собой дверь. Некоторое время стояла, вдыхая полной грудью свежий воздух.

Было темно. На небе зажигались первые звезды. Никакая сила не заставила бы девушку вернуться в этот дом за огнем. На фоне звездного неба угадывалась темнота соседнего сруба. С трудом Роксана отыскала дорогу — так и шла, выставив перед собой руки, пока не уперлась в стену.

Девушка ожидала чего угодно, но в соседнем доме ее встретила тишина. В открытой печи еще тлели угли. На подоконнике — долго искать не пришлось — обнаружился ночной фонарь. Ничего не стоило выудить свечу из-под стеклянного колпака и запалить от углей.

Их было двое. Огромный человек лежал на спине, задрав к потолку черную бороду. И парень, так и не сумевший подняться с лавки в углу, стеклянно таращился на свет свечи.

Роксана замерла, вытянув руку с фонарем. Ей показалось, что мертвецы выжидали, заманивая ее вглубь комнаты, чтобы тотчас наброситься, разрывая на куски. Время шло, но в ночную тишину врывался лишь далекий лай собак. Тогда осторожно, боясь потревожить покойников, девушка вышла из дома.

Горящий фонарь давал мало света. В скудном освещении заметна была каменистая дорога, залитая черной кровью, оружие, отброшенное в сторону. И трупы, трупы. По памяти отыскивая дорогу на площадь, Роксана рассудила, что Леон нуждается в ее помощи больше нежели кочевник. Если довелось ему выжить.

Ветер раскачивал тело Леона. Заунывный скрип, нескончаемо долгий, тревожил душу. Черное, опухшее лицо напугало Роксану. С болью в сердце она решила, что ему понадобится ее помощь, но в другом качестве — в качестве могильщика. Перевернутая лавка нашлась неподалеку — без особых усилий девушка подтянула ее к перекладине. За ножом также дело не стало: у стены, безучастно наблюдая за происходящим, лежал человек. Его рука, еще хранящая тепло тела, сжимала нож.

Перерезая пропитанную влагой веревку, Роксана готовилась к тому, что будет нелегко. Но когда тяжесть освобожденного тела потащила ее на землю, кружок света от фонаря завертелся перед глазами. Только слабый стон Леона придал девушке сил. Сжав до боли зубы, она положила парня на землю. Тут трясущиеся ноги подкосились и Роксана села на лавку, мысленно благодаря ее за то, что не подвела. Кто знает, суждено ли было подняться после такого падения?

На площадь выходили двери нескольких домов. На счастье Роксаны первый же осмотренный дом избавил ее от необходимости лицезреть следы кровавого побоища. Пусть сруб был маленьким, зато имелись две комнаты с лавками, да большая печь, с заготовленными дровами.

Было далеко за полночь, когда Роксана перетащила туда неподвижное тело Леона. Омыла водой раны и ожоги на ногах. После перевязала пущенной на полосы небеленой рубахой, которую обнаружила в полупустом сундуке. Там же нашла для себя и мужские штаны — бесконечно далекие от тех кожаных, однако по праву заслужившие возглас радости, больше напоминающий шипение змеи, которой наступили на хвост. Кроме того, на дне лежало войлочное одеяло — судя по всему отслужившее свой век еще в предвоенное время. Заставив Леона проглотить полчашки воды, девушка успокоилась — он пил, а значит оставалась надежда на то, что здоровое тело справится с болячками.

Леон тихо стонал, когда Роксана оставила его. Сжимая в руке фонарь, она поплелась к кочевнику. Жалобно ржали оставленные без присмотра лошади, далеко разносился лай собак — и ни стона, ни крика, ни вздоха.

Девушка шла, от усталости еле переставляя ноги. Перед глазами дрожал круг света, а тупая боль, засевшая в голове, смыкала тяжелые веки.

Она нашла кочевника там же, где оставила — на ворохе соломы. Ей показалось, что за все время он ни разу не повернулся.

Ханаан-дэй тихо дышал. Девушка долго сидела перед ним на коленях, пытаясь представить себе, как она будет его отсюда вытаскивать. Однако самым худшим выходом, ей виделась возможность оставить его здесь, в сыром подвале, до утра. Как назло, все мысли вертелись вокруг одной — всепоглощающего желания спать. Наверное, в конце концов она так бы и сделала, но кочевник сам помог ей. Будто почуяв ее состояние, он вдруг открыл глаза. Мутный, ничего не выражающий взгляд блуждал по стенам.

— Надо выбираться, — тихо сказала она прямо в черную муть.

Сказала просто так, уж конечно не надеясь на ответ. Но он ответил — медленно кивнул головой и приподнялся. Не веря своему счастью, Роксана с готовностью подставила плечо и — о чудо! — кочевник облокотился на него. Всей тяжестью. Она сдавленно охнула. Широко расставив ноги, немного постояла, привыкая к весу его тела. С тоской посмотрела на близкую и такую далекую лестницу, потом сделала первый шаг.

Для нее осталось тайной, как они умудрились выбраться из подвала. Пять раз у нее обрывалось сердце — по числу ступенек — и падение казалось неизбежным и каждый раз кочевник вдруг поднимал голову и делал очередной шаг, прочно утверждаясь на лестнице.

В доме тоже был труп. Он лежал в сенях, у входной двери, в луже застывшей крови. Но даже находись он в комнате, Роксана не стала бы возражать. Стоило враз потерявшему силы кочевнику рухнуть на спальную лавку, накрытую периной, девушка только и успела, что примоститься рядом…

Новый день пытался достучаться до нее воем собак, неумолчным карканьем ворон и тошнотворным запахом крови. Все без толку. Роксана проснулась после полудня. И то лишь потому, что кочевник заворочался, пытаясь устроиться удобнее.

До наступления ночи девушка успела переделать столько дел, что в конце концов потеряла себя. То и дело останавливалась, вспоминая: сделали ли она все из того, что задумала, или что-то еще осталось. Приходилось вспоминать все сначала, но пока доходила до конца, забывала с чего начинала.

А началось все далеко за полдень. Кочевник по-прежнему спал. Сквозь стиснутые зубы Роксане с трудом удалось влить несколько ложек супа, сваренного из остатков птицы, что нашлась в подполе. Запасов было много. Однако больше съестных припасов ее обрадовали травы, оставшиеся от прежних хозяев — к коим вряд ли можно было отнести разбойников. Кроме Сон-травы, обнаружился корень Кукольника — единственная надежда на то, что вытянет заразу из воспаленных ран.

Когда Роксана вышла во двор, высокое белое небо скрыло Гелион за облаками. Настало время навестить Леона. Она честно пошла к нему, но не дошла. И не мертвецы были тому причиной, хотя при свете дня мертвые глаза, следившие за каждым ее шагом, пугали до холодного пота. Была еще одна причина.

Лошади, оставленные без присмотра, ржали так, что девушка не выдержала. Вместо того, чтобы пойти к Леону, пошла к конюшне, открыла ворота и выпустила их на свободу. Так они и бродили теперь меж домов, обрывая все, до чего могли дотянуться. Лишь один конь так и остался в стойле. Чистокровный степной жеребец напугал Роксану, едва она приблизилась к нему. Встал на дыбы, коротко взбрыкнув передними копытами. У ног его лежала копна свежескошенной травы — как гимн неудавшейся попытке разбойников приручить гордое животное.

Теперь всюду, куда бы девушка ни шла, за ней как привязанная следовала каурая лошадка. Та самая, которая на многострадальном переходе благоволила к кочевнику. Роксана не стала ее прогонять. Наоборот, с такой "подружкой" не так страшно было ходить мимо покойников.

Леон бился в горячечном бреду — пришлось давать ему Сон-травы, чтобы снять жар.

Роксана отлично помнила ту простую мысль, что выгнала ее из дома и буквально заставила совершить те деяния, о которых без душевной дрожи она вспоминать не могла. А мысль была простой: она решила накормить Леона тем супом, что сварила и оставила в доме, где лежал кочевник. Стоило представить себе узкую улочку, на которой лицом друг к другу лежали сразу двое мертвецов, так, что приходилось через них переступать, как ноги сами понесли ее кружным путем. Подумать о том, что новый путь готовит и новых покойников — храбрости не хватило.

Длинный бревенчатый сарай не понравился девушке сразу. У входа, пронзенный стрелой лежал мертвец. Рыжие кудри горели как осенние листья в лучах Гелиона. И надо же было такому случиться, что проходя мимо окон сарая, Роксана додумалась заглянуть туда, в туманную, забрызганную кровью муть.

Очнулась девушка через некоторое время, сидя на коленях, в пыли. Острые камни причиняли нестерпимую боль, но вернули к жизни не они. Рядом шумно вздохнула лошадка, увязавшаяся за ней. Девушка подняла голову и заглянула в лиловые влажные глаза.

— Видишь, что тут делается… Ларетта, — так и назвала лошадку по имени той женщины, с которой некогда сдружилась. — Что делать-то будем… Вину искупать… А то будем с тобой как граф этот… Душегуб Дартский.

Ларетта кивнула головой. И тут случилось невероятное: ее передние ноги подогнулись и она, неловко заваливаясь на бок, вдруг опустилась рядом с Роксаной.

Девушка долго смотрела на лошадку. Ни разу в жизни ей не доводилось видеть, чтобы лошади так себя вели. Сама того не ведая, Ларетта подсказала ей, как искупить вину, которая, невзирая на мыслимые и немыслимые доводы продолжала мучить. Однако купившись на подсказку, Роксана успела заранее смириться с неудачей. Необходимо было еще одно условие: кроме необычной способности, от Ларетты требовалось проявить несвойственную лошадям терпимость к покойникам.

С замиранием сердца девушка подвела Ларетту к первому мертвецу. Светловолосый парень сидел, привалившись спиной к бревенчатому срубу. Он походил на пьяного, которого изрядно выпитое свалило с ног, если бы не белое лицо и глаза, уже укрытые серой пеленой. Роксана нарочно выбрала его. Она догадывалась, что прячет за спиной мертвец, но не хотела до поры пугать лошадку — так и внушала себе. Потому что признание в том, что открытая рана может и ее саму лишить мужества, обошлось бы дорого.

К облегчению Роксаны, лошадка повела себя так, как от нее и требовалось. Стоило девушке сесть на колени, как Ларетта опустилась рядом.

Некоторое время Роксана сидела перед мертвецом, не решаясь его коснуться.

— Что же ты, парень, по такой дорожке пошел, — тихо попеняла ему. Покойник молчал. Роксана продолжала выговаривать ему. Ей казалось, что обвиняя его, она лишает дух возможности в дальнейшем сделать то же самое.

Ларетта с честью выдержала первое испытание. Так же, как и последующие. Она только мелко дрожала и ноздри ее раздувались, когда на ее круп девушка взвалила мертвое тело.

Сарай стал братской могилой. Ночь близилась к рассвету, когда Роксана свезла туда всех, кого нашла. Единственное место, куда она так и не смогла заставить себя войти — дом, где остался мертвый Протас. Слишком свежа была память о том, что, подобно кнуту выгнало ее вон. Или кто — случись у кого-то желание одушевить демона.

— …напоследок, — крылатый демон возник так же внезапно, как исчез.

Звук его голоса заставил Роксану очнуться. Она лежала на полу, запутавшись в лохмотьях, в которые превратилась ее одежда. Протас был еще жив. Изодранные до кости пальцы цеплялись за острые зубцы вил. Глаза, в которых отражалась смертельная мука, вымаливали у демона снисхождение.

— Убей, — тихий шепот перешел в жалобный стон. Такой нескончаемо долгий, что Роксана невольно закрыла уши.

— Хочешь, — васильковые глаза поглотили Роксану целиком, без остатка. — Я положу его в могилу, но сохраню жизнь. Он будет вечно рыть землю, чтобы в последнее мгновенье вернуться на дно…

Роксана тяжело поднялась. Невыносимая боль лишала способности мыслить. Чего ей хотелось больше всего — так это вернуться в подвал, на ворох соломы, чтобы спокойно умереть под боком кочевника.

— Я могу сделать из него Отверженного, — смуглая кожа мерцала в темноте — капли крови не коснулись совершенства. — Придумай ему проклятье. Хочешь…

— Просто убей его, — она сжала руками голову, но боль от этого не стала тише.

— А хочешь, — он остановил ее взглядом. — Я поменяю вас местами: то, что он хотел сделать с тобой, сделают с ним. Забавно будет…

Но Роксана не стала слушать, как далеко уведет демона воображение — стрелой выскочила в соседнюю комнату…

Вот поэтому среди множества трупов не хватило тех, кто остался в том доме.

Роксана заперла дверь сарая на щеколду, словно мертвецы могли выбраться наружу.

Расцветилась огнем ночь. Все время, пока жаркое пламя пожирало доски, девушка простояла рядом, вздрагивая от редких прикосновений лошадей, что нарочно касались ее, будто она была такой неживой, как все вокруг.

Трещали бревна, набираясь изнутри пылающим жаром. Огонь долго лизал стены, прежде чем подняться выше. Звонко лопались стекла и оттуда, уже не удерживаемые ничем вырвались наружу огненные лепестки пламени. Летели искры, но в безветрие так и не добрались до соседнего сруба. Столб света рванулся вверх. Обеспокоенное небо долго хмурилось низкими тучами, но так и не разрешилось близким дождем.

Роксана вздохнула с облегчением лишь тогда, когда перекатной водой, преодолевающей порог, вздыбилась крыша и рухнула, погребая все, что прежде было живым. Как сытый зверь, огонь тут же угомонился и еще долго догорал, переваривая человеческие кости.

Жуткое ночное безмолвие пугало Роксану до дрожи. Как только Гелион прятался за холмами, она спешила в избу. Пусть на одной лавке бился в горячечном бреду не приходящий в сознание Леон, а на другой еле дышал кочевник, которого она с таким трудом перевезла на той же Ларетте — с ними можно было делить долгую темную ночь.

Хуже всего то, что несмотря на усталость сон не шел. Свеча догорала, но девушка так и сидела на лавке, не сводя глаз с кочевника. Весь день отмахивалась от мысли: что же заставляет ее вновь и вновь касаться его гладкой смуглой кожи, прикрываясь тревогой за его жизнь, ведь надобности в том уже не было. А к вечеру сдалась. Села возле него, обтерла влажной тряпицей небритое лицо с ввалившимися щеками и призналась себе: ничего она в этом не понимает. И как ни странно — стало легче. По крайней мере, прикосновения к нему перестали вызывать смутное беспокойство, будто совершает что-то недозволенное.

Сквозь пыльные окна в комнату проникали лучи света, когда Роксана открыла глаза. Новый день полнился звуками. Она спросонья перевернулась на левый бок и подскочила от удивления — кочевника рядом не было. Девушка заставила себя поменять Леону повязку и напоить настоем багульника, прежде чем тревога выгнала ее во двор.

Ханаан-дэй нашелся там, где только и мог найтись "лошадиный царь" — у конюшни, в загоне. Перед закрытыми, щербатыми воротами уныло стояла Ларетта. Ее не пустили в загон и она шумно дышала, кивая головой в угоду невеселым мыслям.

Кочевник сидел на корточках посреди загона. Рядом с ним лежал ворох скошенной травы. На самом далеком от него расстоянии нервно перебирая тонкими ногами, стояло чудо — кому пришло бы в голову назвать замученное, худое существо конем? Тот самый жеребец, которого Роксане так и не удалось вывести из конюшни, прядал чуткими ушами и таращился на копну, лежащую перед кочевником так, словно не жизнь она несла, а смерть.

Девушка так и не дождалась, чем же закончится противостояние — поманила за собой послушную Ларетту и вернулась в дом — проведать Леона и сварить обед.

Кочевник появился вечером, чисто выбритый и весьма довольный собой. Предмет его гордости был теперь пристегнут к здоровому плечу. Роксана не сомневалась — меч возвратился к своему владельцу.

— Бери, — он протянул ей оружие и девушка не сдержала вздох. Матово блестевшее острие ее потерянного кинжала извивалось в руках Ханаан-дэя. — Твое. И это твое, — в его руках ловила теплые блики многострадальная заколка.

— Спасибо, — от радости и не заметила, как улыбнулась. А когда заметила, кочевник уже хозяйничал у открытого зева печи.

— Что случилось, знаешь?

Его вопрос после сытного ужина застал ее врасплох.

— Не знаю, — отозвалась она и поспешно спрятала глаза. — Мне стало плохо. Очнулась — всё так. И все мертвые.

Он кивнул головой, словно такого ответа и ожидал.

С каждым днем к кочевнику возвращалась былая форма. Чего нельзя было сказать о Леоне. Парень не приходил в себя. Роксане приходилось постоянно менять ему мокнущие повязки, смачивать водой сухие губы, вливать в него жидкую пищу, которую он глотал с трудом. Ожоги на ногах перестали вызывать опасение в первую очередь. Черная опухоль спала с лица и единственное, что никак не хотело затягиваться — многочисленные раны на теле. На взгляд Роксаны, даже несмотря на это, парень давно должен был придти в себя, но он бредил и она смирилась с тем, что видимые болячки ничто по сравнению с тем, что сидело внутри.

Однажды утром кочевник поднялся раньше обычного — в окнах еще не брезжил рассвет.

Роксана давно выбрала другое место для сна — на ворохе одеял возле печи, уступив лавку кочевнику. Вместо того, чтобы заняться утренними делами, Ханаан-дэй сел за стол.

— Надо уходить, — тихо сказал он.

— Я знаю, — она встала, подошла к столу и заняла другую лавку — напротив него.

— Надо уходить сегодня.

— Мы не можем оставить его здесь. Иначе зачем вообще все это было нужно…

— Теперь он не может ждать от тебя помощи.

— От нас, — поправила она.

— От нас, — послушно согласился он и Роксана насторожилась.

— И что? — осторожно спросила она. — Раз он оказался слабаком — бросить его здесь, на съедение собакам?

Кочевник оставил в покое кружку, которую пытался вертеть в руках. Перевел взгляд на Роксану и долго разглядывал ее в упор. В конце концов она смутилась — искренняя надежда на то, что она не выглядит с утра уж слишком заспанной, вогнала ее в краску.

— Я расскажу тебе сказку, — вдруг тягуче начал он и Роксана едва не возмутилась в голос. Тут же некстати вспомнилась другая сказка. Это сравнение покоробило ее. По всей видимости, и тот, кто остался не погребенным и кочевник, считали ее человеком недалекого ума. Девка — что с нее возьмешь? Ей прямо попробуй чего скажи — ведь не поймет! Не-ет, только сказками, как малолетнему ребенку.

Досада оказалась так сильна, что Роксана прослушала начало.

— …но умер великий воин. Пришла беда и в его род. То было кровавое время — горела степь и брат шел на брата. Тогда старец вызвал великого воина, и явился тот, как положено, в шкуре Шанди — оборотня. И спас свой род от гибели. Но враги стали одной силой и окружили кострами становище старца. И сказал вождь врагов: отдайте нам Шанди — не тронем ваш род, будете жить спокойно. А не отдадите — все погибнете и Шанди умрет. Мне, говорит вождь, людей жалко и своих и чужих, но не можем мы жить без опаски, пока ваш Шанди на свободе. И рассудил старец, что главное для рода — выжить. Позвал Шанди и сказал — уходи. Удивился Шанди: зачем ты, старец, меня врагу отдаешь? А тот ответил: твой долг род спасти — радуйся, твоя смерть спасет нас. Ничего не ответил Шанди — истаял без следа, только однажды суждено вселиться душе в шкуру оборотня. Но с его уходом не стало мира. Вождь рассудил, что предательство рождает предательство, и никогда у волка не родится ягненок. И погиб род до последнего младенца, и некому было защитить его.

Девушка молчала, ожидая продолжения. А кочевник поднялся из-за стола и пошел к двери.

— Тебе хорошо говорить, — так горько сказала она, что разжалобила даже себя. — А я… Я не знаю, как поступила бы я, если бы меня так пытали. Наверное, тоже рассказала бы все… Я не знаю…

— Я знаю, — он остановился в дверях, но поворачиваться не спешил. — Я знаю: ты поступила бы по-другому. Завтра мы уходим. Возьмем лошадь…

— Ларетту, что ли? — удивилась она, но кочевник не понял, кого она имела в виду. — Ты видел этих лошадей. Там дорога холмистая — то вверх, то вниз. Ни одна лошадь не пройдет.

— Эта пройдет. Я нашел хорошую.

Так тихо, так по-человечески сказал, что ее сердце дрогнуло. И такой беззащитной вдруг показалась его спина, что грех было не воспользоваться.

— Ханаан, — шепотом сказала она, — зачем ты с… нами возишься? Зачем не идешь один?

— Я тебе должен, — без запинки ответил он. — И долг собираюсь отдать.

— Не ври! — крик пробил защиту и угодил точно в цель. Беззащитная спина не то чтобы дрогнула, только странно застыла.

Кочевник ничего не ответил. Так и не оглянувшись, он вышел за дверь.

Ближе к вечеру, Роксана нашла его в загоне. Гелион совершенно распоясался — осенним днем пригревало так, что жарко стало даже ей. Поэтому вполне объяснимым ей показалось желание кочевника снять с себя не только куртку, но и рубаху — она сама с трудом удержалась от этого.

Ханаан-дэй гонял на аркане коня. Роксана не позволяла себе часто появляться у конюшни — то была вотчина кочевника, поэтому не сразу узнала в вороном жеребце того слабосильного доходягу. Невозможно было поверить, что столь разительные перемены произошли за такое короткое время. Буграми переливались под кожей мощные мышцы, без следа исчез на боках ребристый частокол. Жеребец смирился с волей нового хозяина, но продолжал разыгрывать непокорность. Весь его вид говорил "я не сдался, не сдался — я крепкий орешек, со мной еще предстоит повозиться". Но то была игра — уши его, почти соприкасающиеся кончиками, чутко внимали приказам хозяина.

Пробегая мимо того места, где разинув рот стояла Роксана, жеребец поспешил проявить характер. Мгновенно встав на дыбы, он шумно дохнул и порыв ветра отогнал девушку подальше.

Кочевник быстро успокоил питомца — гортанный степной говор подхватил ветер и понес прочь. Конь спокойно затрусил по кругу, но всякий раз, пробегая мимо, косился на Роксану влажным лиловым глазом.

Желтый круг Гелиона раскалился до предела. На округлом плече кочевника, освобожденном от повязки, с обеих сторон ярко краснели затянутые свежей кожей раны. Сильные руки сжимали узел петли, захлестнувшей запястье. Спина блестела от пота, так же как и шкура коня. Они оба были — как два жеребца и непонятно еще — кто кого стремился обуздать. Перекатывались, переливались под черной шкурой бурным потоком мускулы — им вторило наряженное тело кочевника, перетянутое узлами мышц. Шумно выдыхал жеребец, обдавая Роксану жарким потоком — с трудом переводил дух усталый кочевник. Блестел на крупе жеребца затейливый завиток клейма — отливала черным диковинная татуировка на плече Ханаан-дэя.

И это единое существо, как пуповиной связанное не только арканом — единой мощью, уверенностью в себе, желанием не сдаваться до последнего — подействовало на Роксану странным образом. Вдруг жарким румянцем зажглись щеки, а сердце стало стучать не только в груди, а в самых неподходящих местах — в пальцах, губах, в животе. Ей хотелось стоять у загона вечно, смотреть на кочевника, скользить бесстыжим взглядом по всем этим впадинам и выпуклостям. Он весь — вся эта живая необузданная степная сила влекла Роксану так же, как конь увлекал Ханаан-дэя. Так же как ему на коня, ей самой хотелось набросить на кочевника узду, заставить ходить по кругу, разыгрывая гордую непокорность, в то время, как связанный по рукам и ногам, он давно уже играл по ее правилам.

То ли добрался-таки до него ее бесстыжий взгляд, то ли просто сказалась усталость, но кочевник ослабил хватку и конь послушно перешел на шаг.

— Про этого коня ты говорил? — хрипло спросила она, когда Ханаан-дэй приблизился. И тут же испуганно замолчала: она решила, что голос выдаст ее чувства.

— Да, — подтвердил он, ничем не давая понять, что его удивил ее открытый взгляд.

— Как назвал? — ей пришлось откашляться, прежде чем задать вопрос.

— Фарух, — после паузы ответил он.

— Как? — ее познания в степном языке не заходили так далеко. — Что это значит?

— Так, ничего важного, — и собрался уходить, но вдруг обернулся. — Завтра надо уходить.

— Это тебе говорит твое чутье?

— А что тебе говорит твое?

— Мое молчит.

— А вот мое говорит. И очень громко. Да… Там баня на отшибе, за конюшней. Если хочешь перед дорогой помыться… Я затопил.

— Странно, — она пожала плечами, — ты, такой острожный, и пойдешь в баню? А вдруг что случится?

Он покачал головой.

— Не бойся. Он меня предупредит, — он кивнул в сторону накрытого попоной жеребца.

— Договорился с ним, что ли? — одними глазами улыбнулась она.

— Да, — без тени иронии ответил он…

На небе мерцала одинокая звезда. Ее свет был далек от света мириад звезд, что появятся позже.

Выпуклые бока венцов сруба казались живыми на ощупь, оттого что жар, хранимый внутри так и не смог выбраться наружу.

Ветер студил разгоряченные щеки. Роксана медленно шла вдоль стены, касаясь пальцами пакли, для тепла проложенной между венцами. Она боялась убрать руку — но не потому, что это порвет ту нить, что нежданно-негаданно связала ее с кочевником. Наоборот — она боялась, что тогда ничто уже не остановит ее и она опрометью бросится в предбанник. Тогда как ей необходимо было время, чтобы сохранить хоть каплю женского достоинства. Стоило начать думать, как на ум приходила одна и та же картинка — веревка, обвитая вокруг запястья и татуировка, змеей ползущая по рельефу мышц.

Так же бездумно Роксана вошла в предбанник, нарочно шумно закрыв за собой дверь: у кочевника будет время подготовиться к ее приходу. Она не станет его останавливать, если он решит собраться и уйти…. Может быть, не станет — зарекаться все же не стоило.

Рубаха раненной птицей опустилась на лавку, сверху на аккуратно свернутые штаны. Немного подумала — и добавила туда же нижние подштанники.

Жаром пахнуло в лицо, когда Роксана открыла дверь в парную. Не погнало прочь, не оттолкнуло — обволокло и закружило.

Кочевник сидел на бревенчатом полу и почти тонул в жарком тумане. Роксана ничего не стала говорить — каждое слово отдельно и все слова вместе были лишними. И даже неосторожный возглас, сорвавшийся с губ, показался бы ей нестерпимо лживым.

Девушка глубоко вздохнула и сделала первый шаг во влажную темноту, каплями пота оседающую на коже. Кочевник поднялся ей навстречу — голый, напряженный, готовый к любой неожиданности. Будто то, что вошла она сюда в чем мать родила, подразумевало схватку, в которой ему еще предстоит доказать, на что он способен.

Так и стоял бы до утра, забыв дышать, если бы она сама не шагнула, разом сократив расстояние, разделявшее их, до опасно близкого. Когда ее грудь коснулась его кожи, она перестала чувствовать жар — все соединилось. Сильный аромат Сон-травы дурманил голову. Роксана неуклюже ткнулась лбом в его плечо и вдохнула запах его кожи. И только тогда кочевник сдался — как воин, перед превосходящими силами врага — сильные руки сомкнулись за ее спиной и она забыла, зачем пришла.

Прошлое и будущее стремительно поменялись местами и исчезли, не оставив после себя ни капли сожаления. Роксана подняла голову и столкнулась с его губами — только так можно было отыскать дорогу в настоящее. По спине ползли капли влаги, следом за ними скользили его руки и она уже не разбирала, где что. Кочевник исследовал ее тело, обстоятельно, настойчиво, ни на мгновенье не выпуская ее из тесных объятий. Стук его сердце оглушал ее и это был тот единственный звук, который ей хотелось слышать.

Роксана притянула его за шею, впилась губами в плечо — в то самое, на котором извивалась загадочная петля кнута. Руки, ноги — все соединилось, срослось в болезненном прикосновении, где сблизились не только тела, но и чувства, когда невозможно разобрать, где кончается нежность и начинается настойчивость, граничащая с безрассудством. Он угадывал то, что она хотела, выполнял то, о чем она просила — и самое главное, не произнес ни слова….

Слово сказала она, потом, когда от всего что случилось, осталась усталость, которой прежде не ведало ее тело. Последний поцелуй, на который с трудом отозвались ее распухшие губы — и кочевник открыл дверь, впуская свежий ветер.

— Крапивка, — слово поймало его в сети и заставило остановиться. — Знаешь, там, у входа растет. Принеси мне.

Усталость была совершенной, как до того совершенным было желание. Роксану не интересовал вопрос: знает ли кочевник о том, что женщине, которой не время иметь детей, достаточно проглотить листок колючей крапивки.

10

Надрывно, самоотверженно ржали лошади. Тревожный перестук копыт раздавался под самым окном. Вынырнув из глубины дурманящего сна, Роксана догадалась открыть глаза. Ночная тьма рассеялась и серый сумрак рассвета несмело заглядывал в окна. Кочевник, одетый, с пристегнутым мечом стоял в дверях и судя по всему, уже выходил во двор.

— Опоздали.

Ее ветром сдуло с одеял. Прыгая на одной ноге — второй сапог никак не хотел устраиваться — девушка одновременно пристраивала к поясу кинжал в приспособленных под него ножнах, когда кочевник ее остановил. Тяжелая, горячая рука легла на ладонь и тревога сразу отступила. Девушка подняла голову, ожидая ответа на незаданный вопрос.

— Не торопись, — задумчиво сказал он и беззастенчиво оглядел ее с ног до головы. — Не торопись. Придется сделать по-другому.

— Что — по-другому? — удивилась она.

— Спрячь оружие. Подальше. Но так, чтобы можно было сразу найти.

— Что ты говоришь? Как это возможно? Я же без оружия…

— Вот именно. Без оружия. Делай, как я сказал, — он повернулся и взялся за ручку двери.

— Подожди, Ханаан. Там чужие?

Он медленно кивнул, словно сомневался в ответе.

— Я разбойникам живой в руки не дамся, — начала она и не договорила, столкнувшись с его взглядом. — Там не разбойники, — выдохнула она, — там…

— Мои земляки, — пробуя непривычные слова на слух, произнес кочевник. — Делай, как я сказал. И сиди здесь.

Дверь за ним закрылась. Роксана застыла у окна, ловя ртом холодный воздух. Мир стремительно качнулся туда-сюда и сознание решительно не поспевало за переменами. Вопросы-вопросы закружились в голове, пока на первом месте не утвердился один-единственный: что же теперь будет? Что бы ни связало их с кочевником после ночи, проведенной вместе — он сын своего народа. И никто — тем более девка — не заставит его пойти на поводу.

Сумятицы в голове добавили гортанные крики, разноголосица из звона металла и топота копыт, прорвавшаяся сквозь деревянные стены. Вместо того, чтобы послушаться кочевника и отстегнуть кинжал, Роксана вынула его из ножен и прильнула к окну. Чтобы там ни надумал кочевник, к степнякам в равной мере относилось то, что она сказала о разбойниках: живой они ее не получат.

Посреди площади, как и положено радушному хозяину, у колодца, стоял Ханаан-дэй. За ним возвышалась гордая голова укрощенного жеребца. Затишье перед бурей длилось недолго — катилось уже, попирая копытами коней израненную землю, многоголосое степное войско. Хорошо, что близкий рассвет заблаговременно приглушил краски, иначе зарябило бы в глазах от разноцветной одежды и блеска металла.

На площадь, сдерживая горячих коней, выехали всадники. Шум стих как по приказу, стоило им увидеть Ханаан-дэя. Всадники, гремя стременами, веером разъехались в стороны и сразу стало казаться, что их намного больше тех двадцати шести, что насчитала Роксана. Часть их них спешились, разминая ноги после долгой скачки. Высокий, худой степняк, с десятками косиц, стянутых на затылке в хвост, медленно пошел к Ханаан-дэю. Его ладони, в знак дружелюбности намерений были широко раскрыты. Кочевник встретил пришельца рукой, прижатой к груди.

Неплохое начало, — успела подумать Роксана, быть может, все обойдется?

На площадь, опережая радужные мысли, выехал еще один всадник. Только его бритой голове Роксана была обязана тем, что узнала его не сразу. Сердце, дрогнувшее в дурном предчувствии, на краткий миг обогнало хозяйку.

Подъехав вплотную к Ханаан-дэю, всадник шумно соскочил с лошади. Оставленная без присмотра, она взвилась на дыбы, но тут же угомонилась, после успокаивающего возгласа хозяина — тот обернулся уже на ходу. Распростертые объятья, уверенная походка человека, которого ничто не в силах остановить, пристегнутая к поясу дорогая сабля с инкрустированной серебром рукоятью. И хищный взгляд, привычно брошенный в сторону.

Роксана непроизвольно присела у окна, радуясь, что их разделяет стекло. Она-то искренне надеялась, что не удалось ему выжить после того памятного боя, когда она попала в руки разбойников. Но стоит Шанан-дэй, ее прежний хозяин — цел и невредим. Волос на голове лишился — знать, потерял кого-то из родственников в том бою. И теперь месть водит его теми же дорогами, что и разбойников. Края порванной нити сошлись и тот узел, что их соединил, без сомненья назывался Протасом.

Опоздал ты, бывший хозяин, злорадно улыбнулась Роксана. И не знал Протас, когда умирал, какой смерти удалось ему избежать. Правда, и своя ему досталась — доброй не назовешь.

Шанан-дэй стоял, широко расставив ноги, уперев руки в бока. Он остался верен себе — видно, остались капли совести и вспомнился яд, вылитый в чашку — до тесных объятий дело не дошло.

Не нужно было иметь семи пядей во лбу, чтобы догадаться, о чем идет разговор.

— Уважаемый, я рад тебя видеть в добром здравии, — это Шанан-дэй. — Что привело тебя в эти Светом забытые края?

— И я рад тебя видеть, уважаемый, — это Ханаан-дэй. Правильно, и головой в такт кивнул. — Я не спрашиваю, что тебя привело в эти края, я догадываюсь, как называется это чувство — месть.

Да, судя по всему так он и сказал — вот и Шанан-дэй голову склонил в знак согласия.

— Именно, уважаемый, — и голову вскинул, как норовистый конь, выказывающий больше уважения хозяину, чем хотелось. — Я искал тех разбойников, что убили моих родных. Видишь, — очень вовремя рукой провел по бритому черепу, — их кровь неотомщена до сих пор. Долго водила меня дорога. До самого Гранда и обратно. Теперь точно знаю я — здесь проклятый шакал. Протасом звать, ты знаешь о нем?

Соответствуя ее представлению о разговоре, коротко кивнул головой кочевник и сложил руки на груди.

— Радуйся, уважаемый, ты отомщен. Протас сдох, как последний шакал…

— Нет, — Шанан-дэй подался вперед. Глаза его сверкнули как у голодной собаки, у которой отняли кость. — Скажи мне еще раз.

По всей видимости, кочевник повторил то, что уже сказал. Чтобы услышать его слова, ближе подъехали и остальные всадники.

Ханаан-дэй еще что-то проговорил, но здесь Роксана засомневалась. Нет, в том, что кочевник знает, где находится не погребенный Протас, у нее сомнений не было — уж кто-кто, а он исходил хутор вдоль и поперек. Но в том, что он сразу покажет дом у нее были серьезные сомнения. Вполне возможно, оставит такие сведения на закуску. Сначала зазовет в дом, а уж потом…

Не угадала. Ханаан-дэй протянул руку и Роксана узнала направление.

— Ты можешь убедиться сам, если знаешь разбойника в лицо. В том доме проклятый шакал.

Дрогнул Шанан-дэй. Словно у тряпичной куклы выдернули стержень — поникла голова, ссутулились плечи.

— Проводи меня, — выдавил из себя. — Хочу сам убедиться.

Девушку передернуло от отвращения. Она плохо себе представляла, можно ли вообще узнать в том, что так и осталось пристегнутым вилами к стене, человека. А уж запах…

— Роксана, — от тихого шепота она подскочила как от крика в ухо. Уже успела забыть о том, что в комнате не одна. Бросилась к Леону и еле успела поддержать — от неосторожного движения он запросто мог упасть. — Роксана, — он нащупал ее взглядом.

— Я здесь, Леон, не волнуйся.

— Да… да, — он обхватил горячей рукой ее ладонь и задышал ровнее. — Где я… мы?

— Все там же, Леон, — она погладила его по руке. — Хочешь пить?

— Нет. Мы с разбойниками на хуторе…

— Да, на хуторе, но без разбойников. Не волнуйся, разбойников больше нет.

Ни к чему ему сразу знать о том, что одна напасть сменилась другой, а передышку он, бедняга, пропустил. Она скажет ему об этом позже.

— Где… где они?

— Их нет, Леон, они все умерли.

— Как это… возможно?

— Так случилось. Я сама толком не знаю, тоже без сознанья была. Наверное, опять какой-нибудь черный демон.

Он не дослушал.

— Прости меня, Роксана, прости, — он задыхался, намертво вцепившись ей в руку. — Прости, умоляю. Я не хотел им говорить. Я долго молчал. Прости меня! Я умру, если ты меня не простишь… Роксана — ты все, что у меня есть… Жизнь мою возьми… Но пытки… как стали пятки жечь… боль…

— Тихо, Леон, тихо, — она обняла его за голову и прижала к груди. — Я прощаю тебя, прощаю. Все мы люди, не волнуйся. Хочешь пить?

— Пить… Да, хочу. Ты, правда, меня простила? Роксана, правда?

— Правда, Леон.

— Хорошо…

Роксана потянулась за кружкой, но остановилась на полпути. Случись сейчас кому-либо из степняков заглянуть сюда — то-то будет радости!

— Леон, — она тронула его за плечо и он тотчас открыл глаза. — Пойдем, я положу тебя в другое место. Вон дверца в клеть, там пока полежишь. Пока…

— Зачем? Мне здесь хорошо.

— Так надо, Леон, так надо…

Сидя в клети Роксана слышала как степняки подобно тараканам разбрелись по хутору. И как тараканы же занялись поисками крошек, что остались после хозяйского обеда. Рано или поздно их с Леоном найдут. И даже к лучшему, что скорее, чем она думала: в комнату шумно вошел Ханаан-дэй. Да не один. Судя по возгласу, за ним неотлучно следовал ее бывший хозяин.

Сюрприз получился что надо.

Роксана сидела тихо, как мышь. Ей пришлось сказать Леону, что на хуторе теперь новая власть — власть кочевников. С тех пор его била крупная дрожь. Девушка накрыла его одеялом, но это мало помогало.

Степняки устроились за столом и болтали ни о чем. Шанан-дэй жаловался на то, что теперь его постоянно будет преследовать мысль о том, что не он всадил вилы в проклятого разбойника. Кровь убитых детей взывала к мести и только времени под силу залечить душевные раны. Позже разговор коснулся войны, вернее, ее близкого исхода, в котором степняков ждет позорное бегство. Потом…

Потом кочевник созрел для того, чтобы преподнести Шанан-дэю сюрприз.

Девушка услышала скрип отрывающейся двери и невольно вздрогнула. На пороге стоял Ханаан-дэй.

— Чаю, — дерзко приказал он. Однако бесстыжие глаза спрятал — и на том спасибо.

Все стало на свои места. Роксана ясно представила себе ту роль, которую кочевник ей отвел. Опять рабыня. Умом понимала, что никем другим быть не могла, но сердцу не объяснишь. В душе медленно закипала злость. Точка кипения достигла такой степени, что опомнилась только у двери: чуть не вошла в комнату с пристегнутым к поясу кинжалом. Даже невозможно представить себе, насколько долгой была бы пауза перед тем, как Шанан-дэй с размаху хлестанул бы ее саблей. Ибо… как там по трижды клятому Джавару? Вооруженный раб — твой враг. Примерно так. Все равно они не обидятся на нее за неверное толкование.

Все время, пока девушка готовила у печи чай, Шанан-дэй съедал ее глазами. Но убедился в своей догадке позже, когда она, преклонив как положено примерной рабыне колени, взгромоздила на стол чайник и чашки. Уж потом выпрямилась и стала разливать горячий напиток. Не удержалась от злорадства — нарочно держала ладонь открытой, так, чтобы хорошо был виден шрам, белой лентой тянувший кожу. Тот самый, что оставил кнут с железным шариком на конце.

Тот самый, что ночью так исступленно целовал Ханаан-дэй.

Краем глаза заметила, что они оба не отрывали глаз от ее ладони и ей польстило такое внимание. Расставив чашки, удалилась в клеть, нарочно не закрыв дверь до конца. Кочевник, судя по прошлой жизни, закрытых дверей не любил, а бывший хозяин сделал вид, что не заметил "небрежности". Зато она сможет наблюдать за Шанан-дэем. Кто знает, не отважится ли он повторить попытку с отравлением прямо сейчас? Блестит, блестит на пальце золотой перстень и прячет смерть в тайной глубине.

— Постой, уважаемый, — разлепил, наконец, пересохшие губы Шанан-дэй. — Если не изменяет мне память, та самая рабыня, что я продал тебе за один золотой?

— Истинно так, — тихо ответил кочевник.

— Для меня новость, что тебе удалось сохранить и рабыню, — Шанан-дэй говорил, осторожно подбирая слова. — До меня доходили слухи, что ты угодил в плен к разбойникам. Я следовал за ними попятам. До самого Гранда. Там следы твои потерялись. После того, как там похозяйничал Черный демон, мало кому удалось уцелеть.

— Удалось, как видишь.

— Вижу… и радуюсь вместе с тобой. Это большая удача, кроме собственной жизни сохранить и свое добро.

— Да, это удача.

— Мало кто из нас вернется на родину с тем богатством, которым владели здесь. Тебе повезло, ты везешь рабыню.

— Рабов, — сквозь зубы процедил кочевник и Шанан-дэй отвел глаза, обдумывая сказанное.

— Но теперь я рад вдвойне: в нашем скромном войске прибавился воин. И хороший воин.

Кочевник кивнул головой, принимая похвалу.

Было уже темно, когда Шанан-дэй поднялся с лавки. Роксана дождалась пока за ним закроется дверь и стихнут шаги. Только тогда вышла их клети и устало опустилась на лавку, рядом с кочевником.

— Что делать будем? — спросила она.

Он молчал.

— Ты будь с ним поосторожнее, Ханаан, — так и не дождавшись ответа, сказала она.

— Я осторожен. Иди. Мне надо подумать.

— Не так уж ты осторожен, как я посмотрю, — она пропустила мимо ушей его — просьбу или приказ? — Я бы даже сказала, что ты ведешь себя неосторожно, — она повертела в руках пустую чашку.

В его глазах созрел мысленный вопрос. Девушка не стала играть с ним в прятки — дальше тянуть было опасно. Иначе в следующий раз она рискует излить душу покойнику.

— Шанан-дэй хотел тебя отравить. Еще там, в деревне. У него тайник в перстне. Когда ты вышел за саблей, он сыпанул тебе в чай… здесь могу только догадываться. Так думаю, что растертый в порошок лист Волчьего глаза. По крайней мере, по цвету похож. Знаешь, как он действует?

На лице Ханаан-дэя не дрогнул ни один мускул. Тихое дыхание стало и вовсе бесшумным.

— Роксана, повтори еще раз, что ты сказала, — шепнул он.

— Думаешь, почему я тогда опрокинула чашку? — она подалась вперед.

— Попробую предположить: меня спасала? — глаза сузились в плохо скрытом сарказме.

— Нет, Ханаан, не тебя. Себя спасала. Твою смерть Шанан на меня бы повесил. Одной стрелой двух зайцев. Не знаю, врать не буду, зачем ему был нужен ты, но мне он так и не смог простить… Что не засек кнутом сразу.

В черных глазах мелькнуло озарение. Такое бывает, когда играешь в детские квадратики, которые нужно расставить по своим местам. Когда последний квадратик занимает свое место — все сходится. Такое же "все сходится" зрело в глазах кочевника. И столько открытого было в выражении его лица, всегда тщательно скрывающем мысли от посторонних глаз, что у Роксаны дрогнуло сердце. Все вместе — и темнота, и рука, лежащая на столе, с длинными сильными пальцами, и часть шеи, открытая воротом рубахи — все было из той ночи, что до сих пор не отпускала ее. Нестерпимо захотелось коснуться его руки губами. Ханаан-дэй так никогда и не узнал, чего ей стоило сдержаться. Грудь девушки вздымалась, когда она, невольно задев кочевника ногой, поднялась из-за стола.

— Подожди, — вдруг сказал он и она послушно села. — Хочу знать, что ночью был не сон.

Он потянул ее к себе, посадил на колени, до хруста сжав плечи. Роксана запрокинула голову, принимая поцелуй. И не заметила, как ноги оплели его бедра, а руки забрались под рубаху, царапая обнаженную спину.

В следующее мгновение кочевник решительно отстранился.

— Иди, Роксана, — мягко сказал он. — Мне надо подумать.

Осталось неизвестным, до чего именно додумался кочевник. Вполне возможно, его решение было мудрым и единственно верным. Однако Шанан-дэй опередил его. На следующий день он не заставил себя долго ждать. Натужно заскрипели ступени крыльца и Роксана метнулась в клеть, оставив для наблюдения небольшую щель.

На сей раз Шанан-дэй пришел не один. Его сопровождал высокий худой степняк, увешанный оружием. После неизбежных приветствий и обмена любезностями, бывший хозяин перешел к делу. Он начал разговор стоя, и это было плохим признаком. Чем дольше Роксана его слушала, тем скорее убедилась — дурное предчувствие ее не обмануло.

— Уважаемый Ханаан-дэй помнит, что я уступил ему рабыню на два месяца, — щурился Шанан-дэй и у Роксаны мурашки бегали по коже — Я принял золотой и сделка состоялась. Много времени прошло с тех пор. Я пришел забрать рабыню — таким был уговор.

— Уважаемый прав, — кочевник кивнул головой, подтверждая все, что сказал Шанан-дэй. — И от сделки я не отказываюсь. Однако, суть уговора состояла в том, что я отдам рабыню перед тем, как решу вернуться на родину. Уважаемый видит — мое торговое путешествие затянулось. Я по-прежнему нуждаюсь в услугах рабыни. А сейчас особенно. Но сделка есть сделка — я готов вернуть рабыню после того, как в ней отпадет надобность.

— И когда это случится? — вкрадчиво поинтересовался бывший хозяин. — "Отпадет надобность" — долгий срок.

— Я верну рабыню через месяц.

— Месяц — долгий срок. Если в то время у меня было много рабынь, теперь меня обрадует и единственная. Я прошу вернуть ее сейчас.

— Уважаемый Шанан-дэй противоречит сам себе. Я соблюдаю условия сделки, — кочевник упрямо склонил голову. — Я отдал золотой и сделка состоялась. Я верну рабыню через месяц.

— Это так, брат, — вмешался в разговор высокий степняк, чем вызвал недовольство Шанан-дэя.

— Хорошо, — сквозь зубы сказал бывший хозяин. — Но я пришел к тебе с радостью, уважаемый…

Высокий степняк вдруг кивнул головой и не говоря ни слова вышел за дверь. Спустя мгновенье он вернулся. Роксана ждала подвоха, но не думала, что он окажется таким сногсшибательным. В руках высокого степняка, пряча в ножнах блеск от лучей Гелиона, вилась сабля. У Роксаны в глазах потемнело — вот он, выстрел наповал. А если точнее — ниже пояса. Тем более, что она узнала ту саблю, виденную всего однажды. Ее трудно было не узнать: на кожаных, безупречной выделки ножнах темнело клеймо — такой знакомый изгиб кнута.

— Я сохранил саблю твоего отца, — как сквозь войлок донеслись до нее слова Шанан-дэя. — И благодарность возьму, как положено.

Роксана видела, как окаменело лицо кочевника, как дрогнули губы. Как потянулась рука, но замерла на полпути. Судьба повернулась не лучшей стороной. В следующее мгновенье девушке предстояло убедиться в том, что кочевники ценят превыше всего — оружие или… как назвать то, что возникло между ними? В общий ряд никак не укладывалось вечное слово "любовь", по той простой причине, что его не существовало в степном языке. Быть может, в противовес оружию просилось слово "женщина"? Любой, мало-мальски знакомый с обычаями степняков уверенно бы ответил — нет. На втором месте после оружия, у кочевников также стояло оружие. Все остальное — родина, женщина, семья — занимало третье место. Если мгновеньем позже судьба продолжит поворот, Роксане предстоит увидеть ее с худшей стороны. Однако к этому следовало подготовиться.

Леон сидел на лавке, закутавшись в одеяло и прислушивался к разговору. Он еще не знал, чем ему грозил затянувшийся диалог. Судя по всему, ему был незнаком степной говор, поэтому он испуганно таращился на Роксану, ползающую у его ног.

А Роксана, невзирая на его недоуменный взгляд, залезла под лавку и достала спрятанный кинжал. Если кочевник дрогнет и отдаст ее Шанан-дэю, первый, кто войдет в клеть получит смертельный удар.

Даже если это будет Ханаан-дэй.

Оставаясь в тени, готовая к смерти — и чужой, и своей — девушка замерла у порога. Так, чтобы удобно было не бросать — всадить кинжал в грудь того, кто вряд ли успеет уклониться.

— Роксана, не надо, — на шепот Леона она не обернулась.

— …благодарю Шанан-дэя, — кочевник сжимал в руках саблю. Да так, что отобрать ее можно было только вместе с руками. — И прошу принять от меня раба.

Роксана нахмурилась. Занятая поисками, она еще не понимала, откуда дует ветер.

— Я уже сказал уважаемому Ханаан-дэю, что мне не нужен раб. Я нуждаюсь в рабыне. Именно в той, о которой шла речь, — и в голосе появились угрожающие ноты.

— Мне непонятна настойчивость уважаемого Шанан-дэя, — преувеличенно удивился кочевник. — Раб выносливей рабыни. Если у уважаемого есть нужда в рабочей силе, раб справится лучше. Такова будет моя благодарность.

— По закону я вправе выбирать…

— Это так, — подтвердил высокий степняк.

— И я сделал выбор — мне нужна рабыня.

— Уважаемый Шанан-дэй вправе выбирать. Я могу предложить в качестве благодарности свой меч, коня или раба. Но рабыня и так принадлежит Шанан-дэю. Как я и обещал, я верну ее через месяц. В чем же здесь благодарность? Вернуть вещь, по праву принадлежащую уважаемому Шанан-дэю? Та сделка состоялась, я уплатил за рабыню залог…

— Я верну залог, — Шанан-дэй сделал неосторожный шаг. И натолкнулся на враз изменившийся взгляд кочевника.

— Сделка состоялась и обратной силы не имеет, — тихо, но твердо сказал Ханаан-дэй. И Роксана с ужасом поняла, что мирного исхода у разговора не будет.

Так и случилось.

— Это так, — опять вмешался высокий степняк.

И это весомое "это так", да еще с той стороны, откуда не ожидалось, зажгло Шанан-дэя как свечу от тлеющих углей.

— Я вижу, что Ханаан-дэю не знакомо чувство благодарности…

Высокий степняк что-то прошипел, но Шанан-дэй его уже не слышал.

— Сейчас все попирают древние законы, но пока я жив, я все расставлю по своим местам. И если Ханаан-дэю не знакомо чувство простой благодарности — придется мне его научить. Пусть даже ценой собственной крови…

Шанан-дэй шагнул вперед. Кочевник остановил его угрожающим жестом.

— Достаточно, Шанан. Когда?

— Сегодня, — прошипел тот сквозь зубы. — Ближе к вечеру.

— Я буду.

— Куда ты денешься, — бросил напоследок Шанан-дэй и удалился, громко хлопнув дверью.

— Надеюсь, кнут для меня найдется, уважаемый Кафар-дэй?

— Мой возьмешь, — ответил тот и еще долго стоял посреди комнаты, сокрушенно качая головой.

Низкое небо, укрытое тучами, полнилось дождем. Степняки собрались у площади задолго до назначенного времени. Они толпились на близлежащих улочках, так, чтобы не мешать поединку. Кто-то прятал глаза, кто-то недовольно цокал языком, но каждый понимал — в живых после поединка суждено остаться лишь одному. Кровавый смертный бой, когда тот, кто не сможет подняться, должен быть засечен кнутом.

До тех пор, пока площадь оставалась пустой, Роксана надеялась на то, что поединок состоится без свидетелей. В этом случае, бой мог окончиться по желанию противников. Надежда истаяла без следа, стоило увидеть степняков.

Ханаан-дэй не подпускал ее к себе. Он заполучил кнут, как ему и было обещано. До самого вечера Роксана вздрагивала от щелчков кнута, доносившихся со двора, скрытого от посторонних глаз.

Кочевник перед поединком так и не зашел в дом. Не то, чтобы попрощаться — на столь широкий жест она и рассчитывать не могла — просто посмотреть ей в глаза.

Теперь девушка сидела у окна, до боли кусая губы. Леон дышал ей в затылок и отчего-то это казалось особенно неприятным. Она боялась сорваться, и накричать на него. Хотя умом понимала, что не в нем дело.

Противники появились на площади с противоположных сторон под звук собственных шагов. Тишину нарушал ветер, обдувающий полуголые тела. Шанан-дэю пошел на пользу кочевой образ жизни: с живота сошел жир, мышцы окрепли. Он был ниже Ханаан-дэя ростом. Однако то, что при бое на мечах было бы недостатком, теперь оборачивалось несомненным достоинством.

Целую жизнь противники смотрели друг на друга. Безвольными змеями свернулись у их ног кольца кнутов. Надежно спрятанные в пыли, чуть прибитой моросью, они выжидали. И также как змеи, в следующее мгновение ожили, чтобы впиться смертоносным жалом в беззащитное тело.

Щелчок кнута заставил Роксану содрогнуться. Стекло нисколько не приглушило звука. Наоборот, в комнате, хранящей настороженную тишину, он был подобен близкому раскату грома.

Шанан-дэй начал первым. Он пытался играть в благородство. Воздух дрогнул над головой пригнувшегося кочевника. Петля кнута с неизменным железным шариком еще летела в воздухе, когда тот нанес ответный удар. Медленно — медленно развернулись кольца кнутовища, чтобы мгновенно разрезать воздух там, где только что стоял Шанан-дэй. Отплевываясь от пыли, он успел подняться на одно колено. Кнут кочевника, подобно капризной деве поменял направление, но не задел Шанан-дэя — всего лишь заставил еще раз кубарем покатиться по земле, только в другую сторону. Поднялось облако пыли. Оттуда, перехлестывая друг друга понеслись петли кнута и развернулись, срезав верхушку с пыльного облака.

Высоко подпрыгнул Ханаан-дэй, пропуская понизу петлю, скользящую над землей. Резко взмахнул рукой и гибкой дугой разогнулось кнутовище, накрывая Шанан-дэя сверху.

Стремительный бросок в сторону спас Шанан-дэя лишь отчасти. Железный шарик достал его, оставив алую полосу на левом плече. Рана заставила его яростно вскрикнуть и ринуться в бой. Кротко взмахнув рукой, он отправил петлю в полет. Но с другой стороны уже разворачивалась навстречу черная лента. Они разошлись в последний момент и вернулись к хозяевам, послушно свернувшись у ног.

Оседала земля, потревоженная жгучими ударами. Змеилась по площади пыльная поземка, тотчас уносимая ветром прочь.

Шанан-дэй двинулся по кругу, сжимая в руке рукоять кнута. Противник повторил его движение, медленно уходя в сторону.

— Они засекут его, — тихо сказал Леон за спиной и Роксана сразу поняла, о ком он говорит.

— Он сам, кого хочешь, засечет, — сквозь зубы отозвалась она.

— Ты не понимаешь, Роксана. Даже если он останется в живых — в живых его не оставят.

— Ты бредишь, Леон. Иди, поспи.

— Роксана! Это смертельный поединок, на глазах у всех. Вполне может так получиться, что у этого маленького степняка есть родственники среди тех, кто собрался поглазеть на поединок. Ты-то не можешь не знать, что для степняков дело чести отомстить за брата, свата, друга… Кого еще там.

Роксана стремительно обернулась. От неожиданности парень отшатнулся.

— Я не знала, — упавшим голосом сказала она. — У нас в деревне смертельных поединков ни разу не было. Однажды двое степняков выясняли отношения. Только наедине. Кончилось все тем, что один другого привез на лошади. Живого.

— А я точно знаю. Я в Бритоле видел такой поединок. Вот там мне правила и объяснили.

— Да, — она тяжело вздохнула. — Они вполне могут до такого додуматься.

— Уже додумались, поверь мне. Весь род переведут — а обидчика накажут. Это тебе не бой на мечах, где все решает опыт и умение. Приемы приемами, а кнут — орудие слепое. В какую сторону петля развернется — и не угадаешь. Наш степняк давно бы этому маленькому шею и голыми руками свернул. Но кнут… Я пробовал несколько раз, так ничего и не понял… Чего они не поделили, не знаешь? Наш степняк такой осторожный всегда, и тут вдруг…

— Не знаю, — буркнула она.

Передышка закончилась.

Текла кровь по спине Шанан-дэя. Падали на землю капли, смешиваясь с пылью. Он не хотел рисковать. Хищный взгляд скользил по противнику, выискивая слабое место. Время тянулось вслед за его кнутом, волочившимся по земле. Уходили мгновенья — подобно железному шарику, отскакивающему от острых камней, уносились в небо.

Затаив дыхание, Роксана стояла у окна, прижимаясь горячей щекой к стеклу. Подумать только: то самое тело, которого сегодня ночью касались ее руки, ее губы, сейчас не более чем мишень для беспощадных шипов!

Шанан-дэй решился. Сухой треск заполнил площадь. Закрутилось смерчем кнутовище, с каждым разворотом захватывая большее пространство. Хлесткий удар влево — вправо не оставил Ханаан-дэю шансов. На том самом плече, где еще алел след, оставленный стрелой, сочилась кровью длинный глубокий порез. Тут же последовала целая серия стремительных ударов. Ханаан-дэй оказался к ней готов — бросил тело в сторону, предугадывая смертельный разворот петли. Он покатился по земле и повторяя его движение, потянулось за ним кнутовище.

Так и не поднявшись с земли, кочевник выбросил руку вперед. Алчущим крови зверем, развернулось в полете кнутовище.

Вздрогнул от удара Шанан-дэй. Кровавая полоса пересекла лицо и задела грудь. Он прижал руку к щеке, стирая кровь, что застилала глаза. То, что должно было помочь, не принесло облегчения. Вместо левого глаза темнел кровавый сгусток. От боли степняк замешкался. Когда же упал за землю, было уже поздно: удары настигали его всюду. Смешалась с грязью кровь, плотной коркой облепила обнаженное до пояса тело.

Молчали степняки, ближе подступая к месту ристалища. Во влажном воздухе щелчки кнута больно царапали слух.

Грязный, испещренный глубокими ранами, Ханаан-дэй хладнокровно и расчетливо стегал кнутом пытающегося увернуться противника.

Когда стало казаться, что все уже кончено, Шанан-дэй выпросил себе передышку удачным ударом кнута.

Крутанулся волчком Ханаан-дэй, уходя от захлестывающей его петли, но опоздал. Кнутовище развернулось у него за спиной. Куда именно угодил железный шарик, Роксана не уследила. Кочевник дрогнул и тяжело опустился на колено.

Коротко охнул за спиной Леон и Роксана мысленно взвыла.

В тот же миг поднялся Шанан-дэй, грязный, страшный. Он махнул кнутом, целясь в склоненную голову.

Роксана так и не поняла, что случилось. Кочевник, по-прежнему не поднимая головы, сидел на коленях. Только кнут его, казалось живущий отдельно от хозяина, описал молниеносную дугу.

Шанан-дэй схватился за горло, выпуская из рук рукоять кнута. Мощным потоком из разверстой раны хлынула кровь. Ноги подогнулись. Медленно, словно в последний момент пытался опереться на воздух, он упал на спину.

Толпа степняков дрогнула, но никто не двинулся с места.

Лежал на земле Шанан-дэй. Кружилась пыль, серым пеплом оседая на неподвижном теле. Смешивалась с кровью, катилась на землю черным потоком.

Поднялся наконец и кочевник, тяжело опираясь на правую ногу. Он простоял недолго. К нему, четко печатая шаг, подошел тот самый высокий степняк, который был свидетелем утренней ссоры. Он бросил под ноги Ханаан-дэю кнут и что-то негромко сказал. Тот склонил голову, принимая вызов.

— Все, — выдохнул Леон. — Нового поединка завтра ему не пережить.

У девушки не осталось сил даже на то, чтобы бросить короткое "заткнись". На площадь, не удерживаемый более никем, вихрем ворвался прирученный конь и потянулся мордой к хозяину. Кочевник сделал все, что мог — походя хлопнул рукой по крупу и жеребец остановился, провожая хозяина печальным взглядом.

Роксана смотрела на то, как старательно ступая на больную ногу, идет к дому Ханаан-дэй и думала о том, что достаточно и короткого слова, чтобы у нее рекой полились слезы.

11

За грязными, давно не мытыми окнами пряталась ночь. Тяжелые тучи, весь день полнившиеся дождем, разрешились настоящим ливнем. По крыше барабанило с такой силой, будто не дождь это был вовсе, а тысячи стрел вонзались в дерево, стремясь пробить его насквозь. Ко всему прочему добавился ветер. Заплаканные окна с трудом противостояли порывам, с каждым разом набиравшим силу.

Кочевник не подпускал к себе никого — сам омыл раны на спине. После этого обложился тряпками и занялся раной под коленом. Долго Роксана из клети наблюдала за тем, как он пытается при свете ночного фонаря наложить швы с помощью где-то раздобытой иглы. Потом она не выдержала. Поднялась и пошла к нему в комнату, плотно закрыв за собой дверь. Ей ее хотелось, чтобы Леон был свидетелем тех отношений, на которые наложила неизбежный отпечаток прошлая ночь.

То ли боль измотала его, то ли то, что так и не смог подступиться к ране, как ни изворачивался, но кочевник безропотно отдал ей иглу. Роксана уложила его на лавку, вниз лицом. Пачкаясь в крови, она стягивала нитью края кожи. Кочевник глубоко и размеренно дышал.

После того, как повязка из приготовленных тряпок была наложена, Роксана в изнеможении опустилась на пол. Надежда на то, что рана окажется несерьезной, улетала в ночную тьму.

Последняя ночь. Завтра кочевник не сможет оказать сколько-нибудь достойного сопротивления. Еще вчера в ответ на этот вопрос девушка недоуменно пожала бы плечами, но сегодня, после того, что она увидела, это было очевидным. Нога плохо сгибалась — где уж тут кувыркаться в пыли… нет, Роксана оглянулась на мокрые окна — в жирной, обильно политой дождем грязи.

Ханаан-дэй молчал, сидя на лавке. Чтобы почувствовать тепло его тела, девушка подвинулась ближе и прижалась щекой к здоровому колену. Он по-прежнему молчал и скоро ей стало невмоготу делить его одиночество.

Роксана поднялась и пошла в клеть: насколько она помнила, там в сундуке еще оставалась кое-какая одежда. Кожаные штаны кочевника пришли в негодность — не выходить же ему завтра на поединок в чем мать родила? И вообще, лучше заняться делами, когда в голове молотом стучит мысль: последняя ночь, последняя ночь.

— Роксана, — в клети Леон поймал ее за рукав рубахи. — Надо уходить.

И тут ее прорвало.

— Хватит болтать, — она не кричала, она шипела. — Приготовься достойно встретить смерть. Я ненавижу болтовню, — она с размаху ткнула его в грудь и парень с трудом удержался на ногах. — Тем более такую болтовню. Если ты до утра позволишь себе открыть рот, для тебя смерть наступит раньше.

— Роксана, ты не поняла, — опешил он. — Я хочу предложить выход…

— Какой еще выход? Ты представь себе сначала свой выход! Кочевники тебе не дураки. Высунь нос на улицу и получишь стрелу в глаз! Несмотря на то, что ливень.

— Роксана, я…

— Ты — закрой рот! И в следующий раз думай, прежде чем его открыть. А для размышления тебе пару мыслей подброшу: если — если даже удастся перебраться через частокол — куда мы пойдем? Пешком, по холмам. И один конь, хоть бы и на крыльях перелетел, нам не помощник! Они охотники, следопыты — да по сырой земле… Это тебе не степь. Найдут, не успеешь и глазом моргнуть… Побегать захотелось перед смертью? Не бойся, страшная смерть тебе не грозит, — она выпустила пар и на плечи опустилась усталость. — Когда его… убьют, я сама… подарю тебе короткую смерть.

— Нет, Роксана…

— Что — нет? Умирать не хочется, да, Леонард?

— Я не о том! Послушай меня, наконец! Через забор перебираться не надо. Я знаю другой путь… Не перебивай меня, дай сказать! Когда меня на площади подвесили, разбойники особо не церемонились — болтали обо всем. У них есть подземный ход. Правда, не знаю, куда он ведет. Могу только догадываться. Но я сам видел, как Протас договаривался с разбойниками… человек десять их было. Они пошли все вместе мимо меня к тому маленькому домику, что у конюшни стоит, а Протас им наставления давал. Говорил: факелы не забудьте поменять, войне скоро конец, неизвестно, какими путями спасаться будем. Потом открыл дверцу… баня это что ли, я так и не понял… и вошли они все туда. Я подумал еще, как они все туда поместились — домик же маленький? А потом сознание потерял. Очнулся на следующий день от шума. Дверь открылась, и они вышли оттуда, с узлами, с мешками. Протас их встречать кинулся. Когда мимо меня проходили, он и спросил: там боковой ход не осыпался еще?… Да, он так и спросил: не осыпался ли еще боковой ход… Вот нам бы до того домика добраться. Мне сверху он хорошо был виден…

— Какой домик? — ее затрясло от желания поверить ему безоговорочно. — Говори точнее.

— Там, у конюшни. Слева. Домик маленький. Баня, что ли?

Она открыла от изумления рот. Ей показалось, что он сейчас уточнит: ну, тот самый, где вы с кочевником… Потому что у конюшни был только один маленький домик.

— Я конечно не знаю, где там вход. Но в конце концов, надо отодрать доски… Найдем… этот выход… Тем более, что он единственный.

— Подожди, — она остановила его. — Иди за мной.

Все время, пока Леон повторял то, что она уже слышала, Роксана не отрывала глаз от кочевника. Его лицо оставалось безучастным, но в черных глазах затаились искры. После того как рассказ закончился, он приподнялся, схватил Леона за грудки и притянул к себе.

— Повтори еще раз то, что сказал, — тихо приказал он.

Парень повторил, на сей раз сбиваясь еще больше.

Кочевник дослушал до конца и оттолкнул Леона. Роксана успела его поддержать, иначе он непременно бы упал, споткнувшись о лавку. Ханаан-дэй прошел мимо, стараясь не опираться на больную ногу. Потом долго стоял у окна, вглядываясь в ночную темноту, залитую дождем. Роксана замучилась дожидаться ответа.

— Хорошо, — наконец, выдавил он. — Мы пойдем сейчас. Собирайтесь. Только тихо, без суеты.

Сборы заняли немного времени. Роксана прицепила к поясу кинжал, да навесила на плечи заранее подготовленный мешок. Метался по клети Леон. Это продолжалось недолго — она протянула ему длинный нож в ножнах, оставшийся от прежнего владельца — и парень успокоился.

Когда они вошли в комнату, готовые наступать судьбе на подол, кочевник все еще стоял у окна. Правда, уже в тех штанах, что она ему принесла.

— Первым пойду я, — не оборачиваясь, произнес он. — Вы меня ждете в сенях, у двери. Фонарь пусть останется здесь, у окна. Дальше — по знакам. Подниму руку вверх — стойте, где стоите, пусть и на одной ноге. Вперед руку вытяну — идите. Махну — бегом. Уходим сейчас. Иначе ближе к утру ничего не получится.

Ханаан-дэй поправил за спиной саблю, доставшуюся такой дорогой ценой, заткнул за пояс нож, еще один — за голенище сапога и пошел к двери. Они послушно двинулись следом. В дверях кочевник обернулся и спокойно посмотрел на Леона.

— Если что-то пойдет не так, ты умрешь первым. Обещаю.

Бесшумно закрылась входная дверь, впустив в сени свежесть, пропитанную дождем. Исчез во тьме кочевник. Потянулось время, сматывая в клубок обнаженные нервы. Роксана не успела довести себя до белого каления: дверь открылась и на пороге появился кочевник. С ножа, который он сжимал в руке, вперемешку с дождевой водой стекала кровь.

— За мной, быстро, — сказал он и открыл дверь.

Девушка нырнула в темноту как в реку. Тяжелые капли больно хлестали по лицу. Одежда мгновенно промокла насквозь. Роксана поежилась, втянув голову в плечи. Сапоги скользили по затопленной дождем земле. Девушка потеряла было кочевника из виду, но мелькнувшая слева тень указала направление. Послушно двинулась вдоль стены, Роксана следила за тем, чтобы звук, с которым ей приходилось вытаскивать сапоги из грязи сливался с шумом ливня.

Стояла темень и двигаться приходилось вслепую. На всякий случай девушка выставила руку вперед: еще не хватало расшибить себе лоб. Леон дышал ей в затылок. Его дыхание оглушало. Несколько раз она оборачивалась, с твердым намерением шикнуть на него, и всякий раз останавливалась. Один неосторожный возглас вполне мог стоить жизни.

Узкую улочку между двумя глухими стенами пересекли довольно быстро. Роксана перевела дух, когда на фоне открытого пространства появился темный силуэт. Кочевник поднял руку, и они послушно остановились.

Грязь засасывала, как болото. Роксана переминалась с ноги на ногу и тихий хлюпающий звук действовал ей на нервы. Полотняные штаны плотно облепили ноги и струи воды беспрепятственно проникали в сапоги. Слава Свету, стоять пришлось недолго. Повинуясь приказу, она подошла к кочевнику и встала рядом.

Улочка вывела во двор. Здесь было светлее. Где-то, в опасной близости горел ночной фонарь.

Осторожно ступая на раненную ногу, кочевник двинулся вдоль стены, обходя открытое пространство. У Роксаны сердце обливалось кровью: в полумраке она видела, с каким трудом даются ему эти шаги.

Оживление первых мгновений побега пожирала усталость. У Роксаны не было ран, но такая тяжесть сковала тело, что приходилось то и дело переводить дух. Лучше бежать — преследовала неотвязная мысль — лучше сто раз бежать, чем ползти улиткой, в каждый миг ожидая смерти. Радовало одно: до конюшни рукой подать. Если не изменяла память, там, слева, должен прятаться домик.

Роксана точно не взялась бы утверждать, что случилось в первую очередь. Сначала она уловила те посторонние звуки, что вплелись в привычный шум дождя, а потом споткнулся кочевник, или все произошло наоборот. Так или иначе, от ночи осталась лишь темнота — сочный звук многочисленных сапог, месивших грязь, заглушил все иные звуки.

Девушка решила, что их окружили со всех сторон. Беспомощно оглянулась на кочевника, уже сжимавшего в руках саблю и успела заметить, как он махнул рукой. Верная данному слову, Роксана со всех ног бросилась бежать к домику, увлекая за собой Леона.

— Я думал о тебе лучше, Ханаан! — В спину ударил крик. — Неужели ты думал, что я оставлю тебе жизнь после того, как ты убил моего брата? Не показывай спину — прими бой, как мужчина!

Ответа кочевника не было слышно и неизвестно, ответил ли он вообще.

Роксана чуть не пролетела мимо. Остановилась в последний момент, и то после того, как с размаху задела плечом об угол бани. Лихорадочно нащупала дверь и пнула ее ногой. В тесноте предбанника бросила на лавку мешок, выуживая оттуда свечу. Руки тряслись так сильно, что пришлось дважды выругаться, прежде чем удалось достать огниво с кресалом.

С мокрых волос срывались капли воды. Приходилось держать это в мыслях, после того, как потухла искра, упавшая на пучок соломы, заготовленный для растопки.

Как только затеплился огонек, девушка вошла в парную и волчком закружилась на месте, пытаясь найти то, что могло служить дверцей потайного хода.

— Ищи, что стоишь? — от волненья сорвалась на крик.

Леон будто того и ждал. Вдруг отскочил в сторону и приглушенное "есть" едва не лишило ее чувств.

Парень не ошибся.

Роксане некогда было рассуждать о том, как кочевник — такой наблюдательный — и не заметил, что в углу, под лавкой прячется железное кольцо дверцы.

Пахнуло сыростью, смешанной с запахом гари. В мерцающем свете свечи убегала глубоко под землю лестница. Последние ступени терялись в темноте, однако сомнений не оставалось: это именно ход, а не обыкновенный подпол — уж слишком далеко уводила лестница.

— Иди, — она воткнула свечу в дрожащие руки. — Я скоро.

— Роксана, я не пойду без тебя! — взмолился парень.

— Иди же! Я сейчас.

И уже не слушала о чем он ее просил — бросилась назад. Распахнула дверь и крикнула в дождь, в темноту, так, как не кричала никогда — пронзительно и отчаянно.

— Хан! Хан! Иди ко мне!! — потом добавила после того, как темнота ей не ответила. — Я не уйду без тебя! Слышишь! Не уйду!!

— Роксана! Он не придет! Пойдем вдвоем, иначе погибнем! — звал ее Леон.

Девушка стояла на пороге, глотая слезы вместе с дождем и ясно понимала, что не нужен ей ни подземный ход, ни спасенье, ни сама жизнь, если рядом не будет кочевника. Леону придется идти одному. Ее судьба — остаться здесь. Если она делила с кочевником любовь, что же такого — придется разделить и смерть.

Оттуда, из размытой ливнем глубины, вдруг вынырнул темный силуэт. Он бежал, если можно назвать бегом тяжелую поступь. Левая нога не слушалась. Кочевник волочил ее, из последних сил сохраняя видимость бега.

Степняки не отставали, медленно окружая его. Они не торопились.

— Ханаан, не будь глупцом! — взывал все тот же голос. — Куда ты денешься? Стоит ли прятаться под юбкой у бабы, разве спасет она тебя? Умри как воин, а не как проклятый шакал!

Но Роксана уже схватила его за отвороты куртки, притянула к себе, за дверь — так, что оторвать можно было только с мясом. Страх, что сейчас гордость сыграет с кочевником злую шутку и пойдет он доказывать своим землякам, кто тут настоящий мужчина, придал ей сил. Ему пришлось приложить усилие, чтобы оторвать ее сведенные судорогой пальцы от мокрой одежды.

Единым махом кочевник схватил тяжелую лавку и привалил ее к двери.

А она уже кричала ему из глубины парной.

— Сюда, Хан! Иди сюда!

И первой ступила в полумрак, освещенный колеблющимся светом одинокой свечи. Далеко внизу свеча дрожала в руках у Леона. Роксана дождалась, когда на лестницу шагнул кочевник и только после этого стала спускаться.

С грохотом закрылась над головой крышка люка.

Подземелье встретило их безмолвием. С потолка, кое-где прорезанного сухими корнями деревьев, сыпался песок. Чадил факел, обнаруженный Леоном недалеко от входа. Пакля отсырела и запах гари перебивал запах разрытой земли.

Кочевник торопился, насколько позволяла ему раненная нога. Девушка пару раз попробовала подставить ему плечо, но он не обратил внимания. Или сделал вид, что не обратил.

Потолок, настолько низкий, что его можно было коснуться рукой, местами опускался еще ниже. Близкие стены грозили захлопнуться как створки раковины, в единый миг расплющив всех, кто без спроса вторгся в святая святых — сердце земли.

После шума ливня тишина оглушала. Роксана терялась, не слыша звука собственных шагов. Все вокруг казалось лишенным жизненной правды. Сухие, узловатые корни — неизвестно еще, сохранили ли они хищный нрав, присущий им наверху. Роксана о таком никогда не слышала, но на всякий случай втягивала голову в плечи, как известно, береженного и Отец сбережет. Не только корни — мерцающий свет, перебиравший струны продольных, глубоких трещин — был далек от всего, что доводилось видеть. И вздувшиеся бугры на земле, под ногами, неизвестно что скрывающие в глубине…

Для верности Роксана незаметно касалась пальцами и шероховатой поверхности стен, и собственной куртки. Некоторое успокоение принесла холодная рукоять кинжала. Однако несмотря на все усилия, все вокруг походило на бесконечный сон, от которого нет спасенья.

Чем больше она об этом думала, тем больше тому находилось подтверждений. Никто точно не знает, как сбывается проклятье. Вполне могло так случиться, что крылатый демон никуда и не уходил — наоборот, ушла она. И теперь как Непослушная Она осуждена вечно скитаться в своих снах. И эти кошмары, следующие один за другим: мертвая деревня, заваленная трупами, кочевники, кровавый поединок, побег — сны без конца. И не будет пробуждения там, где кончается подземный ход.

От страха, холодной испариной покрывшей тело, Роксана не заметила, как вцепилась в рукав кочевника. Опомнилась лишь тогда, когда он согнул в локте руку, чтобы ей было удобней. Потом крепко сжал ей ладонь, возвращая потерянное тепло — и страх отступил.

Леон застыл на перепутье, сжимая в руках горящий факел.

Подземный ход делился. Совершенно одинаковые ветки уходили в разные стороны. Парень беспомощно оглянулся, но Роксане нечего было сказать в ответ. Кочевник молчал. Он тяжело облокотился на стену, держа раненную ногу на весу.

— Я не знаю, куда дальше идти, — потеряно признался Леон, будто они в этом сомневались. — Но в конце концов, время терпит, мы можем сходить в одну сторону, и вернуться сюда. Пусть один ход никуда не ведет, но второй…

— Тихо, — перебил его кочевник.

И Роксана услышала то, чего слышать не хотела. Далекий шорох, который при других обстоятельствах приписала бы возне пещерных крыс в разрытой корнями земле.

— Ты думаешь, Роксана, — не выдержал Леон, — что они полезут вслед за нами?

Кочевник тоже оглянулся на нее и в черных глазах светилась истина. Так и есть. Степняки не только спустились в подземелье, при своей нелюбви к пещерам всякого рода, но и сделали это на редкость быстро.

— А я-то думала, — упавшим голосом сказала она, — что это будет не скоро. Пока узнают, что нас там нет, пока сообразят, пока…

— Наберутся смелости, — с готовностью подсказал кочевник.

Она потупилась.

— Зачем ты так? Я в смелости степнякам никогда не отказывала.

— Понятно. Значит оправдали доверие мои земляки? — откровенно издевался он и Роксана не выдержала.

— Не надо, Ханаан, прошу тебя, — взмолилась она.

— Это я прошу тебя, — голос его крепчал. — Сейчас ты возьмешь его, и вы вдвоем пойдете… Все равно в какую сторону, какая больше понравится. Главное — найти выход. Здесь хорошее место для засады. Я останусь здесь…

— Я никуда не пойду.

— Ты пойдешь. И очень быстро. Пока еще есть время, чтобы вернуться, если ход окажется неверным. Иди.

— Ты не справишься с ними один! Тоже мне, Воин Поднебесный, нашелся! Я тебе помогу!

— Ты мне помешаешь. Чем дольше ты болтаешь, тем меньше остается времени. Я подержу переход, пока… Ты! Бери ее, живо! — прошипел он Леону, с открытым ртом наблюдавшим за их перепалкой. — Ну! Иначе я убью тебя, как обещал!

Угроза до Леона дошла. Еще больше его убедил блеск черных глаз, где ясно читался миг, отделяющий его от смерти. Парень поймал этот миг за ускользающий хвост — в руках кочевника молнией сверкнула сабля — изо всех сил вцепился Роксане в руку и рванул за собой. Она упала на колени, успев удивиться недюжинной силе, что так надежно скрывалась до поры в хрупком пареньке.

Поднимаясь на ноги, с ободранными в кровь коленями, с отчаянием поняла, что кочевник прав и она должна двигаться быстро — еще быстрее — если не хочет, чтобы степняки заперли их как лисиц в норе.

Девушка обогнала бы Леона, тем более, что ход вдруг стал опускаться и под горку бежать было легко. Время шло, подгоняя в спину каждым уходящим мгновеньем, а дорога все не кончалась. Роксана стала уставать. Ей, рассчитывающей на скорую победу, нелегко было мириться с тем, что силы таяли, тогда как не видно ни конца, ни края пути. Она не хотела думать о том, что происходит на распутье — мысли, как им не приказывай, возвращались к кочевнику.

Леон задыхался от быстрого бега. Он уже не оглядывался на Роксану. Перепрыгивая через вздувшуюся буграми землю, он с тревогой следил за факелом. Пакля выгорала и искры, разлетающиеся по сторонам, недвусмысленно указывали на то, что остаток пути им придется проделать в темноте.

Роксана спотыкалась, плохо различая дорогу. Мысль, та самая, что поначалу подгоняла, теперь стала останавливать. Некому было ответить на вопрос, сколько же времени продлиться бег под землей. Есть путь туда, а обратного пути нет.

Проклятая мысль отняла последние силы. Девушка спотыкнулась об острый камень, выставивший бок из земли, и кубарем полетела вниз.

Она не видела, как стремительно, бутоном тюльпана под лучами Гелиона раскрылся подземный ход. Взлетел в необозримую высь потолок, выстелились по земле черные мраморные плиты, разбежались по сторонам прежде близкие стены. Огромный зал, чей выложенный камнями потолок подпирали необъятные колонны, будто гигантские сороконожки, вытянувшиеся в полный рост — равнодушно встретил появление Роксаны.

Она ответила тем же. Потому что падая, со всего маху ударилась головой о словно нарочно выступающий камень.

— …вот об этом я и говорю. Жалость — плохой советчик. Долго думал, видит Тьма, долго. Как заставить тебя делать то, что мне надо. Любовь — штука ненадежная. Завтра ее сменит другое чувство и тогда бейся лбом о стену — а толку? Сгоревшие угли ростки не пустят. Так и решил остановиться на жалости. Рекомендовал бы тебе как беспроигрышный вариант, но тебе советы не понадобятся.

Голос шел издалека. По дороге отдельные слова терялись, другие приобретали новый смысл. Суть, скрепляющая надежнее клея одну фразу к другой оставалась за гранью понимания.

Роксана долго щурилась, пытаясь разлепить веки, но они, казалось, намертво срослись. Когда наконец маленькая щелка позволила ей видеть, яркий свет напугал ее. Глаза наполнились слезами, примиряя с резким переходом от тьмы к свету. Девушка хотела вытереть слезы, но не смогла пошевелить рукой. Резко дернулась, еще не понимая, что может ее удерживать, и тут же боль обожгла руки.

— Не дергайся, — посоветовал ей тот же дребезжащий старческий голос. — Ты, ведьмочка, заставила меня поволноваться. Теперь не могу отказать себе в удовольствии.

Боль скорее привела в чувство, освежила память и прояснила мысли. Время — хлестнула тревога по обнаженным чувствам. И тут же вывернутые руки, так знакомо стянутые железными обручами на запястьях незамедлительно объяснили — да, прошло много времени. Кочевник — вдогонку за предыдущей мыслью полетела следующая. Две мысли соединились и возникло короткое слово "смерть".

Все кончено. Так зачем вглядываться в огромный зал, опоясанный многочисленными колоннами, держащими на своих плечах каменный свод? В мраморные плиты, отражающие свет множества факелов? В столбы, с намертво вбитыми железными цепями, на одном из которых она и висела, едва касаясь носками пола, как пойманная в силки добыча — такая же глупая и бессловесная.

Девушка зажмурилась, стараясь втянуть открытым ртом воздух и не смогла. Тряпка, крепко стянутая на затылке впилась в губы, разрывая рот.

Длинные кисти черного балахона трепетно гладили мраморные плиты. Роксана не могла от них оторвать глаз, потому что боялась заглянуть в лицо тому человеку, который надвигался на нее с неизбежностью разбушевавшейся стихии.

— Видит Тьма, — старческий голос неприятно резал слух. — Сколько раз я спрашивал себя: почему не мне, а тебе, нелепое, глупое создание, досталось столько сил? Нет на свете человека, который не задавался бы вопросом, к примеру: а почему у соседа закрома богаче? Смешно, на самом деле… когда это не касается тебя. Как в той притче. "Почему богатство досталось ему, а не мне?" — кричал человек и не мог остановиться. "Почему красивая женщина досталась не мне, а ему?" Кричал, и вопросам не было конца. "Почему одним достается быстрая и легкая смерть?"… И договорить не успел — в кои-то веки ему повезло. Так бывает, Роксана. Я тоже кричал, пока не понял: не вопрошать нужно, а придти и взять то, что принадлежит тебе по праву. Узнаёшь?

Человек остановился на уровне ее глаз.

Роксана узнала его. Пусть и постаревшего лет на пятьдесят. То ли в насмешку, то ли так было задумано природой — от прежнего Леона остался настороженный, загнанный взгляд, надежно укрытый в тени опущенных век. И непослушная прядь волос, теперь седых, по-прежнему падала на лоб.

Сердце бухнуло в груди и полетело вниз, оставив после себя пустоту и холод. Преображение Леона не вызвало у девушки тех чувств, на которые он рассчитывал. Нет, она не мучила себя мыслями о том, почему не распознала в нем колдуна, заманивающего в ловушку. Перед глазами стояла страшная картина — на перепутье лежал кочевник, а вокруг стояли степняки, попирая ногами мертвого льва.

— Тебя вряд ли согреет, но могу признаться: ты тоже вызываешь у меня чувство жалости. Да что там, — постаревший Леон махнул рукой и черное крыло балахона с готовностью повторило жест, — у меня всегда вызывали чувство жалости те, кто драгоценным оружием, доставшимся по наследству, режет хлеб. Только в умелых руках оружие заиграет в полную мощь. Взять хотя бы нашего степняка…

В отличие от самого Леона, ведущего негромкий монолог, его руки жили собственной жизнью. Неспешно подобрались к Роксане и единым махом, без видимых усилий, разорвали рубаху.

— Любопытный был экземпляр. Этакое орудие для убийства. А посмотри, как легко сломала его эта пресловутая любовь. Сильный человек, особенно тот, кто не привык с детства гнуться, ломается легко. Надо же — степняк — а против земляков пошел. Отдал бы тебя тому маленькому — жив бы остался. Да что там против земляков — он за тебя жизнь с легкостью отдал. Я, признаться, даже позавидовал — встряхнули детки напоследок забытые чувства… Но со своей ролью степняк справился. Насколько сложнее пришлось бы нам вдвоем. Тем более, что мне не хотелось бы раньше времени обнаруживать свои качества… Ты не знаешь, сколько раз я заносил над тобой нож, когда терпенье оставляло меня. И не степняк останавливал меня — сама мысль о том, что без этих священных стен, — он развел руки в стороны, — какой-нибудь малости могло не хватить. Глупо, долгие годы идти к цели и поторопиться в последний момент… Даже сказочка, придуманная мною, прямо скажу — так себе сказочка. Но тебе нужна была не сказочка, в тебе зрела готовность подтереть кому-нибудь сопли. Я угадал. Сама видишь, на жалости прочнее завязывать отношения чем на любви.

В обрывках балахона запутался нож. Знакомое изогнутое лезвие прорезало путь к свободе. Блеснуло на миг чистым, зеркальным блеском и окрасилось кровью.

Роксана содрогнулась. Пронзительно лязгнули железные цепи, сдерживающие тяжесть ее тела. Горячая кровь, выступившая из раны обожгла бок.

— Мне нужна твоя жизнь, Роксана. И я ее возьму. Быстро. О, поверь, я знаю что такое боль. Долгие годы я готовился к боли, для того, чтобы властвовать. Для того, чтобы получить все. А тот, кто мне все это даст, придет сюда позже. Я видел его, — он приблизил лицо и ей пришлось заглянуть в глубину его души. — Тогда, на хуторе, когда висел на перекладине.

Старческие руки, покрытые темными пятнами, затряслись. На морщинистом лице зажглось подобие мечтательной улыбки.

— Ты, милая, даже не знаешь, что он может дать, — на нее повеяло кислым запахом старости. — Он может дать все. И бессмертие… Все…

Чем тише он говорил, тем ярче блестели его глаза, выбирающиеся на свет из покрытых морщинами век, как личинки майского жука с приходом весны.

— Я начну с бессмертия. А чем закончу… Кто может это знать? Но начну с бессмертия. Сколько раз, — он вдохновенно поднял руки, крыльями черной птицы плеснувшие по сторонам, — сколько раз я пробовал вызвать… слугу. Они не слышат меня. С уходом последнего Повелителя демонов, что-то важное было потеряно. И вот удача — ты явилась мне в пророческом сне! В тебе столько природной силы, что не заметить может только слепец… Был, не спорю, был последний страх, что вызовешь ты демона уже здесь, в подземелье, для степняков. Вызвать-то вызвала бы, а загонять назад так и не научилась. Видел я, как он кружился над хутором, после того как всех разбойников… такая красота! Такая мощь! Но ты умница. Испугалась, да? — он участливо заглянул ей в глаза. — Что твой Хан после этого не примет тебя? Правильно. У степняков с этим строго. А уж он не постеснялся бы тебя сабелькой полоснуть.

Колдун взмахнул рукой и так же вдохновенно, как говорил, нанес ей еще одну рану. Кровь полилась рекой. Будто почувствовав, что ей недолго осталось, он заговорил быстрее.

— Когда ты будешь умирать, он — Он — приползет ко мне на коленях. Я возьму его как долгожданного младенца… А боль, так что же? К боли я готов. Можно даже сказать, я готовился к ней всю жизнь.

Роксана его уже не слышала. Красные круги расходились перед глазами, как от брошенного в воду камня. Сознание угасало. Немыслимо, до боли в онемевшем теле, захотелось спать. Она закрыла глаза. Оттуда, из глубокой тьмы поманила старческой рукой долгожданная тишина.

— Эй! — хлесткий удар по щеке вернул ее к действительности. — Рано! Терпи, скоро все будет кончено. Я дольше терпел.

Она и не заметила, когда колдун успел зажечь черные свечи, плотным строем окружавшие столбы. Постаревший Леон застыл у круга, в мольбе протягивая вперед длинные худые руки.

— Ро ковитум правди, — шептали его губы.

Эхо, недовольное тишиной, подхватило шепот и с тревожным шипением подбросило вверх. И заигралось, перебрасывая от стены к стене как детский шарик.

— Ро ковитум правди, — стонал колдун и ему вторили стены.

Дрогнули столбы, передав дрожь мраморным плитам.

Весь мир, вытянутый в тугую струну вдруг лопнул, обрывая ход времени. Ветер заполнил зал. Далекий потолок вдруг вздулся куполом. Каменная кладка распалась на тысячи отдельных кусков. Долгое время огромные камни висели, не удерживаемые больше ничем — как щенки на сосках волчицы. Вниз посыпался песок, застилая пространство мутным туманом. Сквозь пелену едва проглядывал свет факелов. Тихий шорох дождя наполнил зал.

Но затишье возвещало начало бури. Оторвался от потолка первый камень, с неохотой покидая насиженное место, и полетел вниз, увлекая за собой камнепад. Камни падали, со свистом рассекая воздух и разбивались о мраморные плиты. Осколки летели по сторонам, добираясь до стен. С грохотом, несравнимым ни с чем, лопнула мраморная плита. Пыльный дым потянулся вверх. Все новые камни пробивали дыры в вихрящемся потоке.

— Что… что, — пятился колдун, наступая на кисти балахона. В его глазах, полных томительного ожидания, вдруг обнаружилась смертельная тоска.

Девушка равнодушно взирала на то, как острым камнем задело колдуна по плечу. Удар был сильным, но он устоял на ногах. Закрывая руками голову, он отступил назад, надеясь под сенью огромной колонны отыскать спасение. Он что-то кричал — слова его тонули в грохоте.

Повязка, мокрая от слюны, мешала дышать. Острым осколком поранило ухо и как ни странно, это доставляло больше мучений, чем две кровавые полосы на боку. Скоро Роксану перестали волновать такие мелочи: каменный дождь усиливался, и в каждое мгновенье она ждала смерти.

Прижимаясь к колонне, колдун держал на весу сломанную руку. Камнем сорвало кожу со щеки. На залитом кровью лице царило выражение безумного отчаяния.

Как ни ждала смерти, все равно оказалась к ней не готова. Камень угодил в цепь, одним концом вбитую в столб. От страшного удара цепь разорвалась. И тогда Роксана поняла, что такое настоящая боль. Руку с хрустом вывернуло из сустава. Мыча от боли, девушка боялась посмотреть в ту сторону, ей показалось, что она лишилась руки и теперь там, на цепи весит жалкий обрубок. Испуг длился недолго: сорвавшийся с потолка камень рассадил бедро, сорвав вместе с одеждой кожу. Сознание поплыло, на какое-то время подарив ей забвенье.

Однако то, что происходило в зале, было видимой частью смертельной болезни. Там, где веками лежала земля, стянутая корнями деревьев, померк дневной свет. Разом, без прелюдий, без всхлипов усиливающегося ветра, на лес обрушился ураган. Он шел из-под земли, оттуда, где с каждым мигом усиливался камнепад.

Почуяв приближение конца вытянулись в рост деревья, с хрустом вздымая вверх ломающиеся ветви. Тяжело, с натугой, вывернулись корни, как кожу разрывая старую, иссохшую землю. Швыряя гигантские деревья как молодую поросль, вырвался на свободу ураганный ветер. Поток воздуха ревел, слизывая с поверхности целые пласты земли. До тех пор, пока истончившаяся земля не осыпалась вниз, погребая под толстым слоем и колдуна, и девушку…

Когда Роксана пришла в себя, стояла тишина. Плотным покрывалом на лице лежала земля. Полное ощущение того, что его закопали живой, заставило девушку подскочить — даже не ожидала от себя такой прыти. Нещадно ныл содранный бок, а рук она не чувствовала. Понадобилось время, чтобы понять: она лежит на полу, по-прежнему одной рукой пристегнутая к поваленному столбу. Левая рука двигалась с трудом. Болела страшно, но была свободной.

В воздухе кружилась пыль. Первая же попытка вдохнуть закончилась надрывным кашлем. Не сразу до Роксаны дошло, что ей мешает повязка, закрывающая рот. Загремела цепь, с неохотой отпуская руку из плена. Сорванная с лица тряпка кроме облегчения принесла и новую боль.

Стояла тишина. Такая глубокая, что ее не хотелось нарушать. Роксана примостилась у столба, удобнее устраивая бесчувственную руку. Шипели сорванные со стен, засыпанные землей факелы. Часть все же уцелела, освещая царивший в зале полумрак.

Обрушившаяся вниз земля открыла кусок синего вечернего неба, омытого непогодой.

И на фоне чистого неба, вдруг явилось видение, как напоминание о том, что человек волен предполагать, в то время как решает не он.

В воздухе парило гладкое, черное тело, которого боялся коснуться ветер, кроваво-красные когти, белые змеи распущенных волос. У ног совершенной формы вихрились смерчи.

Неотвратимость явилась в образе черного демона, вернее, демоницы. Она медленно опустилась на высоту человеческого роста, на сей раз сама — почти человек.

— Вот и встретились. Кто бы мог подумать? — хриплый голос показался Роксане скрежетом железа о стекло.

Ослепительная обнаженная женщина парила перед ней, не касаясь земли. В черных глазах без белков отсутствовал смысл.

— Человек умер и человек жив. Забавно, правда? — красные губы поползли в стороны, обнажая черные зубы. — Вы, люди, в чем-то демоны. Смотри-ка, оболочка сменилась, а начинка прежняя. Чего молчишь? Разве мать не рассказывала обо мне?

Она уставилась на Роксану, ища ответа. Белые змеи свернулись кольцами.

Девушка заворочалась в пыли, силясь приподняться. Красные губы кривились, черные глаза сузились, следя за ее потугами.

— И так знаю, что не рассказывала. Че — ловек, че — рвь. Я и подумать не помогла, что уцелела нить, на которой подвешено мое существование. Я считала себя свободной. Тем неприятней прозрение. Однако делать нечего, придется подарить тебе вечность.

Демоница была ростом с человека и не внушала страха. Роксана успела дотошно рассмотреть ее с ног до головы. Возможно, сохрани она прежний, огромный рост, девушка не решилась бы и рта раскрыть. Поговоришь разве с вековым деревом, где верхушка теряется в небе? Равный рост и разговор предполагал на равных.

И девушка не удержалась.

— Мне, — обрела дар речи Роксана, — не нужна ни ты, ни твоя вечность. Хочешь убить — делай это быстро.

— Не искушай меня. Но погоди радоваться. Человеческая жизнь хрупка — я посажу тебя под стекло как бабочку. Вот и будешь там сидеть свою вечность. А для большей убедительности, я лишу тебя рассудка. Люди не ценят жизнь, так что же говорит о рассудке? Хотя был бы у меня тот краткий миг, что вы называете жизнью — я бы тоже его не ценила.

— Ты уверена, что все так просто?

— Все еще проще, поверь мне.

Нет, черная лемоница не внушала страха, и не вызывала опасения. Другое чувство жаркой волной подступило к горлу. Так захотелось разглядеть хоть что-нибудь в черных, лишенных выражения глазах, что сорвалось с губ тщательно оберегаемое слово. Человеку с демоном не договориться никогда. Но есть у нее козырь — пусть демон поговорит с демоном на своем языке. Им легче будет понять друг друга. Даже если это последнее слово в ее жизни — оно того стоит.

— Джель`ни.

И он возник в столбе света, бликами играющего на смуглом теле. Васильковые глаза лучились любопытством. Демон вздохнул, не сводя глаз с черной дивы. Кожистые крылья раскрылись, поднимая тучи пыли.

— Убей ее, — выдавила из себя Роксана и запнулась. Просилась добавка "если сможешь".

Хриплый смех вспугнул робкую тишину. Демоница смеялась, запрокинув голову.

— Где ты раздобыла это сокровище? — отсмеявшись, спросила она. — Надеюсь, ты не рассчитываешь на него всерьез. Иначе я подумаю, прежде чем лишать тебя разума — у тебя его и так нет…

Она не договорила. Перекатной волной, дробящей скалы, покатилась ей под ноги крылатая тень. Демоница дрогнула, вытянулись вверх белые змеи. Черный вихрь закрутился, вырываясь из плена. Но приникая к тучам поднятой пыли, демон сложил крылья и потерялся в тумане.

Черный смерч кружился, обретая прежние очертания. Разъяренная, раздосадованная внезапным нападением, демоница развела руки в стороны, впиваясь когтями в мутный воздух.

Острый осколок разбитого столба давил в спину, подобно застывшей во времени стреле. Роксана пыталась отодвинуться, но мешала цепь, по-прежнему удерживающая правую руку. Жар, идущий от взмывающей ввысь демоницы, обжигал. Роксане пришлось закрыться обрывками рукава, чтобы было не так трудно дышать.

Протяжный вой заполнил зал. Наплыл, надвинулся со всех сторон густой, тяжелый воздух. За ним потянулись стены, будто лишились надежной опоры. Дрожал горячий воздух. Размытыми пятнами проступали массивные глыбы колонн.

Неизвестно, что произошло бы дальше, но завершить начатое помешала крылатая тень. Разрывая туман, взвился демон, накрыл бесплотным облаком черную демоницу и проросли крылья в чужом теле. Сеющий черную пыль воздух, кровью оседал колоннах, катился клубок из спутанных тел, заставляя стены дрожать от прикосновений.

Зависнув в воздухе у провала, сквозь который виднелось ночное небо, демоны рухнули вниз, пробив туман, напоенный запахом разрытой земли.

Ни жива, ни мертва следила Роксана за поединком. Закрывшись рукавом она кашляла, пытаясь прочистить саднящее горло. Пыль, казалось, забила тело до отказа, не оставив ни малейшего прохода для воздуха. Она не могла удержать кашель и с ужасом поняла, что пошла горлом горячая кровь.

Клубок распался и два вихря, отпрянув к стенам, очистили пространство от пыли.

Роксана втянула послушный воздух, но лучше не стало — кашель по-прежнему ее душил.

Они зависли в воздухе, друг напротив друга. Сквозь порванное крыло с обломком кости, со свистом тек воздух. Но демон парил без видимых усилий. Под кожей струилась кровь, полнилась изнутри жаром, бежала по венам и черным облаком вырывалась из разорванных кожных покровов.

Черная демоница была наказана за самоуверенность. Паклей висели белые змеи волос. Черное тело пересекала глубокая рана, огибала левую грудь и терялась на бедре.

Заглянула в провал спокойная Селия, окрасила разгоряченные тела мертвенным светом.

Оседала пыль. Девушка боялась дышать, чтобы не потревожить шаткое равновесие. Кто знает, какой срок отпущен демоном в этом мире? Повисят себе и растают без следа — земля вздохнет свободно.

Первой не выдержала черная дива. Она метнулась вперед, рассчитывая накрыть крылатого демона, но просчиталась. На том месте, где он только что терпеливо дожидался нападения — дрожал потревоженный воздух.

Крылатый демон извернулся и бросился на соперницу сзади. Железные когти рвали плоть, погружаясь по локоть в черное тело. Однако то, что казалось разорванным на части вдруг обретало целостность.

Дрожала в воздухе влажная темная пелена, которую дробил на капли свет Селии.

Черная дива изогнулась немыслимым образом и оседлала крылатого демона. Тяжесть, которую он не смог вынести, пригибала его к земле. Они упали на острые камни вместе. Лишь он — первым. Смуглое тело пронзили насквозь отточенные лезвия камней. Демон выгнулся дугой в тщетной попытке обрести равновесие. Красные когти впились в истерзанное тело. Как нечто невесомое, демоница подняла сопротивляющееся из последних сил тело над головой и бросила.

Изломанное, потерявшее человеческую личину тело пролетело через зал. Пошатнулась колонна, принимая на себя удар чудовищной силы. Лежащая сверху глыба не выдержала — медленно, с неохотой завалилась набок и рухнула вниз, погребая под обломками крылатого демона.

Исходила паром тревожная, полная смятенья земля. Клубилась каменная взвесь. Пользуясь кратковременным затишьем, валилась сверху, из провала, студеная промозглая сырость.

Попирая ногами осколки камней, по ощетинившемуся мраморными торосами полу, шла победительница. Голодной собакой жалась к ее коленям оседающая пыль. Демоница остановилась у обломков, скрывающих тело поверженного демона. С легкостью отбросила в сторону каменную глыбу, поддела когтями сломанное крыло. Потом волоком потащила демона и бросила Роксане под ноги.

— Слабак… Если тебе больше нечего сказать, — начала демоница, но голос изменил ей — с дробным стуком рассыпался по залу. — Он к тебе не вернется. Он мертв. Почти.

Девушка поняла это без объяснений. Фиолетово-черный свет вихрился там, где лежал поверженный демон. Набирался силы, пенился протуберанцами, принимая тело во власть Тьмы.

"Это имя нельзя произносить вслух", — забытый голос из забытого сна.

Роксана не отрывала взгляда от фиолетовых волн, настигающих одна другую.

Брезгливо отступила дальше черная демоница.

Тело уходящего в небытие демона посылало Роксане последний, прощальный взгляд.

"А зачем тогда учила? Вдруг я неправильно запомнила. Ло…".

Содрогнулась всем телом черная дива, будто услышав ее мысли. Обернулась и уставилась на Роксану.

— Нет, — в черных глазах поселился ужас. — Нет, — она медленно — из стороны в сторону — покачала головой. — Нет.

"— Мама, а как же узнаю, зачем мне нужно это имя?

— Ты узнаешь, дочка, ты узнаешь"…

Фиолетовые волны закрыли неподвижное тело. Перекатились через него и осторожно понесли в центр круга. Еще миг и в последний раз мелькнули в свете распахнутые васильковые глаза.

— Да, — слова царапали пересохшее горло, как ягоды шиповника. — Мать просила тебе передать. Убирайся по Тьму, нет тебе места в нашем мире. Пошла прочь, Ло`рисс.

— Нет!!!

Имя настигло ее в полете, спеленало по рукам и ногам. Ослепительно полыхнуло черно-фиолетовое свечение и как нечто живое, сознательное, выбросило вверх щупальца. Билась в агонии черная дива. Свет, пронизал тело, добрался до того, что было спрятано внутри, пророс сотнями фиолетовых побегов. Демоница кричала, захлебываясь собственным криком. То, что в ней поселилось, с легкостью разорвало ее на части, превратив в чистый и ровный черный свет.

Пламя еще переливалось, угасая неспешно, когда Роксана расслышала едва уловимый шорох. Она оглянулась: к ней, сжимая в руках изогнутый кинжал, полз Леон. В его движениях не было лада: изломанное тело слушалось плохо. Как будто кто-то невидимый дергал куклу за веревки, в то время как половина оборвалась, а другая спуталась. Раз — паучьей лапой выдвинулась вперед рука, два — подтянулись обездвиженные ноги.

Седая голова тряслась. С волос срывались капли грязи смешанные с кровью. Левую половину лица, начисто срезанную осколком, закрывала черная грязная корка. Единственный оставшийся глаз горел решимостью идти до конца.

Роксана спокойно ждала его приближения. Деться все равно было некуда. Если в Леоне осталась малая толика той колдовской силы, что позволяла столько времени водить ее за нос — спасенья нет.

Кровавая пена кипела на старческих губах. Он силился что-то сказать, но из горла вырывались отдельные звуки. Изогнутый кинжал, зажатый в руке был красноречивее слов.

Девушка подалась назад — насколько позволяла цепь. Досадуя на то, что даже камни, словно объявили ей войну, лежали так далеко, что не было возможности до них дотянуться. Она невольно поджала ноги к груди, чтобы хоть немного увеличить расстояние, отделяющее ее от смерти. Острой иглой кольнуло ногу и Роксана потянулась к ней свободной рукой. Так и есть. Последний подарок Отверженного графа.

Колдовская сила подбросила Леона. Он побоялся метнуть в нее нож — не смог позволить себе роскошь доверить возмездие слепому случаю.

Роксана видела перед собой искаженное от боли и злобы лицо. Нечто грязное бесформенное наплыло на нее.

Она вскочила одновременно с ним. И опередила его на краткий миг, который понадобился ему для того, чтобы занести руку для удара. Взмахнула рукой и всадила острую заколку в морщинистую складку под подбородком, туда, где начиналось горло.