Черный Легион

– Ты умрешь, как умер твой слабый отец. Без души. Без чести. Рыдающим. Посрамленным.

Последнее слово Сигизмунда стало его же последним вздохом. Оно вышло из его уст и забрало с собой душу.

Я открыл глаза в апотекарионе и соознал, что мне нечего сказать. После финального проклятия Сигизмунда слова мне не давались.

– Фальк доставил тело Сигизмунда с «Крестоносца», – сказал мне Абаддон. – Он лично его нес.

Я продолжал молчать. Я не мог угадать, хочет ли он сделать из него трофей, который бы присоединился к распятому над оккулусом расчлененному скелету Тагуса Даравека, или же желает осквернить труп Сигизмунда ради какой-то религиозной цели.

Абаддон опять выглядел неимоверно уставшим, и я воспринял тишину как намек, что мне пора удалиться. Он не стал возражать.

– Мне нужно кое-что сделать, – сказал я вместо прощания. – Обрезать последнюю нить.

Он не ответил и не стал смотреть, как я ухожу. Он вновь видел Сигизмунда и предавался размышлениям об тех ответах, что уже никогда не смог бы дать брату, которым когда-то восхищался и который умер, ненавидя его.

Уходя, я не чувствовал в нем печали. Я вообще ничего не чувствовал. И эта пустота, эта опустошенность была в чем-то еще хуже.

Саргон собрал в своих покоях небольшую группу воинов, и они стояли в озаренном свечами молитвенном зале, переговариваясь между собой и ожидая, когда бывший капеллан Несущих Слово приступит к делу. Это я попросил Саргона собрать их и принять их клятвы в уединенной обстановке своего святилища. Позови я их сам, это бы вызвало у них подозрения, которых мне хотелось избежать.

В общей сложности одиннадцать. Одиннадцать выживших воинов, бывших свидетелями битвы Абаддона и Сигизмунда. Их должно было быть двенадцать, но Заиду отсутствовал – Телемахон поступил как всегда, позаботившись о том, чтобы его приближенные лакеи держали ответ исключительно перед ним самим.

Я решил не занимать себя этим. У меня было достаточно дел с этими одиннадцатью. Двое являлись бойцами Вопящего Маскарада, остальные принадлежали к группировке Амураэля Жатва Плоти – воинам, которым он бессчетное количество раз доверял свою жизнь.

Саргон велел им повторно принести обет молчания – обет, который они уже давали Телемахону с Амураэлем на борту «Тана», шепотом поклявшись никогда не говорить об увиденном. Никому за исключением присутствовавших при поединке нельзя было позволить узнать, что в схватке с Сигизмундом Абаддон оказался настолько близок к падению. Подобным нежеланным истинам не было места в творимой нами легенде.

Все они подкрепили их без возражений, сочтя церемонию за честь. Каждый из них знал, что обман означает смерть, а сдержанное слово означает благосклонное внимание со стороны Эзекариона. Это могло стать великолепной возможностью. Руководство отделениями, даже должности лейтенантов в группировках – все это было вполне возможно. Судьба дала им преимущество и приблизила к Эзекариону. Они не имели ни малейшего желания растратить такой шанс, выставив себя недостойными его.

Именно такие мысли я ощущал издалека: амбиции, соблазн, жажда. Никто из них не нарушал обета. Они дорожили возможностью хранить верность.

Саргон посвятил их одного за другим, аккуратно изобразив у них на лбу багряное благословение Восьмеричного Пути мокрым от крови пальцем. Он окунал кончики пальцев в чашу с внутренностями рабов и шептал, что Пантеон будет милостиво взирать на каждого из них за сохранение тайны их повелителя.

Закончив, Саргон наклонил чашу к губам и выпил остатки крови. Он аккуратно и неспешно поставил пустой сосуд на пол и жестом предложил воинам уйти, вновь поблагодарив их. Они прошли через его тренировочный зал и двинулись по голой металлической палубе, еще не начав переговариваться. Их ауры светились гордостью от ощущения, что их посвятили в секреты, закрытые для братьев.

Переборки с северной и южной стороны арсенала Саргона со скрежетом сдвинулись по направляющим, неблагозвучно грянув металлом о металл в конце своего пути. Как только обе двери с грохотом закрылись, я выступил из тени перед одиннадцатью воинами.

Я не сказал ни слова. Шарада закончилась.

Даже пожелай я что-нибудь сказать, времени на это не было. Несколько из них сразу же поняли, что происходит. Двое рапторов из вопящего Маскарада издали пронзительный охотничий клич, служивший им оружием, потянулись к цепным мечам и запустили их. В тот же миг четверо из числа остальных схватились за болтеры и открыли огонь. Вопли прошли мимо меня, оставшись без внимания. Болты врезались в кинетический щит, поднятый мной жестом бионической руки, и разорвались об него.

Я не стал приказывать им сдаться и уступить неизбежному. Можно было бы пообещать, что, если они примут свою судьбу, то все пройдет быстрее и без боли, однако мне не хотелось им лгать. Больно должно было быть вне зависимости от того, покорятся они или нет.

– Не стрелять, не стрелять! – взревел один из них, командир отделения. Он ударами вынудил остальных опустить оружие.

– Лорд Хайон, – произнес он, глядя на меня с преданностью истинно верующего. – Лорд Хайон, вам нет нужды этого делать. Мы дали клятву. Мы никогда не расскажем о том, что видели.

Меня восхитила его выдержка. Но не его наивность.

Нагваль выпрыгнул из темноты. Громадная и массивная кошка-тигрус опрокинула сержанта на палубу и накрыла его движущейся когтистой тенью. Керамит искорежило. Струей ударила кровь, наполняя воздух смрадом. Десять оставшихся воинов пришли в беспорядочное движение, крича, стреляя, атакуя и пытаясь спастись.

Я расшвырял их во все стороны, прижав к стенам выбросом телекинетической силы и впечатав их спиной в железо, как бывает от перегрузки при ускорении. Каждая попытка вырвать руку или ногу из давящих оков оканчивалась тем, что магнетическая сила с глухим стуком возвращала конечность на место.

Довольно.

Зверь немедленно прекратил свое шумное пиршество. Сержант был еще жив. У него не работала гортань, не было груди и одной руки, однако он был еще жив. Под пробитым грудным панцирем все медленнее пульсировали склизкие остатки органов.

– Господин… – смог пробормотать он, давясь черной зловонной кровью. Его стойкость просто поражала. – Не… отдавайте нас… вашей эльдарке.

Предсмертная просьба вызвала у меня улыбку. По крайней мере, я мог исполнить его последнее желание.

– Вы не предатели, – ответил я. – И вас не постигнет участь предателей. Прощай, сержант Хэвлок.

– Господин…

Я до сих пор иногда задаюсь вопросом, что же он собирался сказать. Его попытки заговорить пресеклись, когда плоть стала чернеть и раздуваться, броня треснула и раскололась, а мутирующие голосовые связки превратили не успевшие сложиться слова в гортанный крик.

Из его спины вырвались изодранные и костлявые кожистые крылья. На лице с треском вытянулся длинный птичий клюв, с которого свисали нитки кровавой слюны.

Идем, Нагваль.

Хозяин, – отозвался демон, тут же двинувшись следом за мной.

Я покинул покои в сопровождении Саргона и своего фамильяра. Как только переборки вновь закрылись, я разжал психическую хватку на прижатых к стенам воинах. Приглушенные звуки, с которыми пленники царапали стены и запертые двери, звучали почти как музыка.

Будто далекий гром, грохотали болтеры. Тела бились о металл. Легионеры кричали, а затем умолкли.

Что-то огромное каркало так громко, что сотрясался коридор за пределами зала, однако я тщательно подготовился. Существо – черного, неопрятного и похожего на ворона представителя демонического хора – должны были сразу же ослабить нанесенные на стенах символы истощения. После исполнения обязанности палача срок его жизни в материальном мире исчислялся считанными ударами сердца. Его телесная форма уже растворялась, и яростный хохот начинал стихать.

Я посмотрел на Саргона.

– Приношу извинения за беспорядок, который ты там обнаружишь.

Он медленно и безразлично моргнул. Я сомневался, что он вообще разрешит рабам вычистить зал. Подобные декорации внутри святилища не вызывали у него никакого отторжения. Я оставил его слушать, как умирает изгоняемый Повелитель Перемен, и вернулся к другим своим обязанностям. Черный Легион был разобщен и ослаблен, и нам требовалось позаботиться о том, чтобы его первому походу не оказалось суждено стать и последним.

Скоро мы омоем Сегментум Обскурус огнем.

«… это его клинок я знаю этот меч это Сакраментум вы лжете Хайон бы никогда не позволил себе попасть в плен вы лжете вы лжете вы выдыхаете ложь ВЫ ЛЖЕТЕ мой брат разделает ваши души иссушит их сдерет их с ваших тел Хайона здесь нет вы не могли взять его в плен он не может быть здесь он придет за мной он срежет ваши души с костей он спасет меня Хайон ХАЙОН ХАЙОН ХАЙОН ХАЙОН ПРОШУ ХАЙОН…»

Из «Песни Бесконечности», изъятой из обращения святым приказом Инквизиции Его Императорского Величества как моральная угроза степени Ультима.

Утверждается, что это неотредактированное, исступленное признание Саргона Эрегеша, лорда-прелата Черного Легиона.

Терра

Мы освободились. Освободились из нашей тюрьмы и шли в авангарде колоссального вторжения в имперское пространство.

Наш побег низверг весь Сегментум Обскурус в войну. Бушевавший десятки лет конфликт – вы его именуете Первым Черным крестовым походом – в равной мере пожирал наши ресурсы и пополнял их, забирая столько же приобретений, сколько и приносил.

Вам известно о последовавших за войной зачистках, стерилизациях и реколонизациях, цель которых состояла в том, чтобы выжечь наше существование из умов праведных имперцев. Мы всегда были для Империума маленьким грязным секретом – правдой, о которой говорят лишь когда Адептус Терра выступает против собственных граждан, заставляя их забыть о том, что мы вообще когда-либо были.

Еще так много можно рассказать о Первом Черном крестовом походе, о годах затяжной войны против все усиливавшихся волн сопротивления Империума.

В Легионах есть те, кто воспринимает опустошительное противостояние как явную победу, и есть те, кто видит в полученных поражениях лишь ужасные потери.

Истина же, как обычно, сера и находится посередине между черным и белым. Мы не называли это крестовым походом. Для нас это была стартовая кампания Долгой Войны, и даже это предполагает степень организованности, которая едва ли могла иметь место. Не существовало единого конфликта, который можно оценивать. Он распался на сотню войн между отдельными флотилиями и группировками, неистово прокладывавшими себе путь через сегментум. Военачальники Девяти Легионов стремились к личной славе; чемпионы проливали кровь, устраивали рейды за рабами и приносили жертвы мириаду имен Пантеона, либо добровольно служа ему, либо же добиваясь расположения.

В ту эпоху Кадия не была миром-крепостью и не обладала укреплениями, которыми могла похвастать в последующие тысячелетия, однако Империум поднялся против нас хоть и не быстро, но неотвратимо, и мы оказались втянуты в затяжную войну, губительную для обеих сторон. Войну возглавили Черные Храмовники и Имперские Кулаки – некоторые из нас и сегодня, спустя девять тысяч лет, носят шрамы, оставленные на плоти, броне и гордыне местью, которую они нам воздали.

Скоро я расскажу об Уралане. Скоро поведаю обо всем, что произошло в Башне Тишины, где Абаддон взял демонический клинок Драх`ниен – оружие лжи и нарушенных обещаний. Чтобы добраться до Уралана, нам потребовались годы сражений, а затем мы пробивали себе дорогу сквозь множество проявлений безумия, поразивших сам шпиль.

Это всего лишь одна из историй Черного Легиона.

Однако, если сейчас мы должны сделать перерыв в нашем допросе, позвольте мне сказать кое-что напоследок. Это даст вам лучшее представление о моем Легионе – о его благородной дикости и мрачных кодексах чести – а также, возможно, позволит понять узника, которого вы видите скованным перед собой. Этим мы поделились со всем человечеством, но подозреваю, даже ваши повелители в Инквизиции могут вообще не знать о том, что это случилось.

Сирока, позвольте мне рассказать вам, как мы на самом деле объявили Долгую Войну.

Это было сделано не злобой пушек «Мстительного духа» и не искаженными воплями в воксе о пылающих кораблях и павших аванпостах. Нет, я говорю о формальном ее объявлении, о котором даже в Девяти Легионах не знает никто, кроме собранного при Абаддоне Эзекариона.

Видите, при всей нашей хваленой злонамеренности, мы все же соблюли формальности. Войну необходимо объявлять.

Эту обязанность возложили на Сигизмунда. Казалось правильным, что именно он донесет наши слова обратно в Империум, до самого Тронного Мира, и вокруг его трупа устроили торжественное собрание.

Один из кораблей Черных Храмовников выступил в роли мавзолея для Сигизмунда. Я входил в число четырех воинов, отнесших его туда – носителей гроба нашего первого врага-имперца. Мы возложили его на один из приготовленных командирских столов.

Абаддон вручил мне клинок Сигизмунда – не Меч Верховных Маршалов, исчезнувший в руках уцелевших Черных Храмовников, а любимый клинок Сигизмунда: пробивший доспех самого Абаддона Черный Меч. Мой повелитель попросил меня вырезать объявление вдоль клинка, и так я и сделал при помощи острия своего ритуального кинжала-джамдхары и прикосновения психического пламени, похожего на ацетиленовое.

Закончив с этим, мы положили остывающий клинок на тело Сигизмунда и сомкнули его руки на эфесе. Никто не пытался скрыть убившую его рану или же замаскировать искореженный керамит или окровавленные лохмотья табарда. Подбородок короля-рыцаря также был омыт кровью – Абаддон стер большую ее часть с бородатого лица старого воина с заботливостью, которая бы поразила любого увидевшего ее имперца.

Абаддон коснулся пореза на своем лице, отметки, оставленной клинком Сигизмунда, которую Абаддону предстояло носить на себе много последующих веков. Этот шрам у него и по сей день – напоминание об одном из самых достойных врагов, с кем нам доводилось сражаться, и о моменте, когда Великий крестовый поход подошел к концу по-настоящему.

Выбранный нами корабль был легким эсминцем «Доблестный обет». Название казалось мне почти что приторным, однако приходилось признать, что оно хотя бы подходило. Мы снабдили его экипажем из сервиторов и приносимых в жертву рабов, а также позаботились, чтобы в базы данных была закачана вся доступная информация о Первой Битве при Кадии – от нашего прорыва из Ока до сокрушения Черных Храмовников, вплоть до нашлемных трансляций ранения Абаддона и смерти Сигизмунда. Мы ничего не стали придерживать, залив все объективные и бессловесные данные вместе с гололитическими записями, дабы «Доблестный обет» доставил их обратно на Терру.

С мостика «Мстительного духа» мы наблюдали, как небольшой и быстрый корабль отворачивает от флота, пробивает дыру в реальности, а затем ныряет в варп для долгого путешествия домой. Включенные нами на борту аварийные маяки внезапно смолкли, равно как и цикличная запись активного передатчика. Ей предстояло сообщать название корабля и его ношу, пока ее не уничтожат. Мы смотрели, как он исчезает, затягиваемый в миазматический прокол во вселенной, и надеялись, что он доберется до места назначения.

Много, очень много лет спустя мы узнали, что «Доблестный обет» действительно достиг Терры. Переданное нами послание было доставлено лично Верховным Лордам, хотя и не сообщается, сколь многие услышали его до этого, и что они поняли по появлению «Доблестного обета».

В собственных фантазиях мне нравится представлять, как лакеи Верховных Лордов высаживаются на борт корабля на переполненной орбите Терры и движутся от зала к залу, от коридора к коридору, с каждым шагом приближаясь к откровению. Они наверняка перебили сервиторов и рабов, которых мы оставили в роли экипажа. Да будет так. Над их участью я не лил слез.

Но что же подумали эти первые имперцы, глядя на устилающие командную палубу трупы, пока дула их оружия остывали, а цепные мечи работали вхолостую? Что приходило им на ум, когда они приблизились к упокоенному телу Сигизмунда, гниющему в доспехе, но принявшему почести от тех, кто его сразил?

И как расценили наше объявление сами Верховные Лорды? Баюкал ли кто-то из них первый Черный Меч в руках? Касался ли кто-то моей надписи голыми пальцами? Вернули ли они Сигизмунда его обескровленному ордену, или же он лежит на Терре, погребенный на той же планете, что и Император, которому он столь пылко служил? Смотрели ли они ошеломленно на данные, записанные в архивах «Доблестного обета»?

А если они поверили кадрам и гололитическим записям, то испытали ли грусть или сожаление, что не верили Сигизмунду при его жизни, когда сочли нас мертвыми и сгинувшими и оставили его единственным часовым в лучах Ока?

Послание, которое Абаддон приказал мне выжечь на стали Черного Меча, не было длинным. Возможно, вы подумаете, что это была похвальба, мелочное превознесение одного военачальника над другим, или же злобная угроза после освобождения.

Ничего подобного. Послание состояло всего из двух слов. Я выжег их на Черном Мече с тщательностью мастера-оружейника, во время работы ощущая на своих плечах груз истории.

И своим мысленным взором я вижу Верховных Лордов в ту смутную и давно забытую эпоху – как их невооруженные глаза щурятся, а заменившие их бионические линзы вращаются и наполовину прикрываются, когда они также ощущают опускающийся на них гнет истории при виде двух высеченных мною слов.

Вы знаете, что это за слова, не так ли, инквизитор Сирока? Это ведь улыбку я слышу в тихом движении ваших влажных губ? Что ж, думаю, да.

Этими двумя словами мы провозгласили Долгую Войну. Словами, которые со временем стали рваться из наших глоток боевым кличем Черного Легиона. Словами, вместившимися в себя все, чем были, и все, чем стали.

Мы вернулись.

КОНЕЦ