Черный дембель. Часть 4

Глава 23

«…Где-то далеко, очень далеко…» — всё ещё звучала песня в зале ресторана «Московский». В её мелодию вплетался смех, позвякивание посуды и гул человеческих голосов (это разговаривали друг с другом гости ресторана). Блестели хрустальные люстры. Рядом с моей головой проплывало очередное облако табачного дыма. Оно сейчас чуть закрывало от меня лицо второй секретарь Новосоветского горкома КПСС Игоря Матвеевича Сельчика. Сельчик потирал грудь напротив сердца, кривил пухлые губы. Его взгляд метался между моими глазами и лежавшими на столе фотографиями (стопке чёрно-белых фото и одной с цветным изображением).

Я постучал пальцем по скатерти рядом с цветной фотографией и произнёс:

— Игорь Матвеевич, ты до сих пор думаешь, что смотришь на меня снизу вверх только потому, что я выше тебя ростом. Отчасти ты прав. Но лишь отчасти.

Я снова постукиванием пальца привлёк внимание Сельчика к фотографии.

— Но ты не заметил, что я смотрел на тебя сверху вниз, даже когда твоя голова была выше моей, — сказал я.

Хмыкнул и продолжил:

— Всё дело в том, что мы с тобой сейчас находимся на разных ступенях иерархической лестницы. Понимаешь? Игорь Матвеевич, ты всё ещё барахтаешься в болоте нашего провинциального городка. А я уже поглядываю на тебя с верхних этажей московских высоток. Ты пока не понял этого. В этом твоя ошибка. Вот поэтому ты и задаёшь себе неверные вопросы.

— Что ты несёшь, пацан?

— Объясняю тебе ситуацию.

Я сощурил глаза.

— Не спрашивай себя, Игорь Матвеевич, о том, как ты поступишь со мной. Задайся вопросом, как я поступлю с тобой. Поинтересуйся, почему мы разговариваем сейчас в ресторане; а фотографии твоего сына всё ещё лежат на этом столе — они не на пути в Москву. Представь, как изменится твоя жизнь, если на эти весёлые картинки взглянет Настин дедушка или даже Леонид Ильич.

Я постучал пальцем по стопке фотографий.

Второй секретарь Новосоветского горкома КПСС нахмурился. Краснота почти сошла с его лица. Рука Сельчина замерла на кармане рубашки.

— Вижу, Игорь Матвеевич, ты почти прозрел, — сказал я. — Это прекрасно. Поэтому разъясню тебе на пальцах. Я не блюститель морали. По большому счёту, поступки твоего сына у меня ничего, кроме брезгливости не вызывают. Но Вениамин перешёл черту: границу моей личной территории. Его поступки вступили в конфликт с моими интересами. А такое я пресекаю всегда и жёстко.

Я взмахом руки перенаправил внимание Сельчика на стопку чёрно-белых фото.

— Вот эта девица, с которой поразвлёкся твой Веня, невеста моего младшего брата. Точнее, была его невестой до этой фотосессии. Девчонка на фотографиях спит, если ты, Игорь Матвеевич, этого не понял. На некоторых снимках это хорошо видно — там, где на её лице покосились очки. Твой сын надругался над бесчувственным телом моей почти родственницы…

Я развёл руками.

— Спроси меня, Игорь Матвеевич, почему я всего лишь разбил твоему сыну лицо, а не оторвал ему голову. Вот один из тех вопросов, что не пришел тебе на ум. Странно, что ты его упустил. Я отвечу тебе на него прямо сейчас. Хочешь? Вижу по глазам, что хочешь. Так вот. Я здравомыслящий человек, Игорь Матвеевич. И понимаю, что наказание должно быть соразмерно проступку.

Пожал плечами.

— Твой сын надругался над телом девчонки. А я надругался над его лицом. Шрамы останутся и у него, и у неё. Ей твой Веня повредил психику, о чём он вспомнит теперь каждый раз, когда посмотрит в зеркало. Сатисфакцию я с него получил. На этот момент мы с Вениамином в расчете. Тут и делу бы конец, как говорится. Но не тут-то было.

Я развёл руками.

— Потому что в это дело ввязался ты, Игорь Матвеевич. Мне сказали, что ты взбаламутил всё наше новосоветское болото. Мешаешь следствию, дёргаешь за ниточки. Поэтому я к тебе и пришёл. Вот с этими фотографиями, которые я благоразумно не уничтожил. Как сохранил и плёнки, и фотоаппарат твоего сына. Теперь ты понимаешь, чего я хочу?

Второй секретарь Новосоветского горкома КПСС смял руками скатерть на краю стола.

— Я тебя уничтожу, — произнёс он.

Я покачал головой и сообщил:

— Не сможешь, Игорь Матвеевич. Вспомни, о чём я тебе говорил: мы сейчас друг другу не ровня. Так уж получилось. Смирись с этим. Не смотри вверх — займись своими делами. И не мути воду. Потому что на поверхность всплывут вот эти фотографии и рассказ о том, что твой сын создаёт при нашем институте редакцию порнографического журнала. Волна их поднимет на самый верх…

Я замолчал, поднял руку — Сельчик взглянул на неё.

— Сын за отца не отвечает. Но при этом все помнят, что яблоко от яблони недалеко падает. Падают и отцы. Ваше падение будет жёстким, Игорь Матвеевич. И болезненным. Но самым обидным станет понимание того, что вы сами это падение спровоцировали. Ведь мы с вами уже договорились, что не побеспокоим Настиного дедушку. И уж тем более, не отнимем время у Леонида Ильича.

Я улыбнулся и добавил:

— Что бы вы понимали, Игорь Матвеевич: внучка Леонида Ильича сейчас учится в Государственном институте театрального искусства. Она обожает театр. И дружит с Анастасией Евгеньевной Бурцевой. Я очень надеюсь, что уже этой зимой Настя меня с этой несомненно замечательной женщиной познакомит. Этот было бы полезное знакомство, не находите?

Мне почудилось, что у Сельчика поникли плечи.

Игорь Матвеевич придвинул к себе графин. Он до краёв наполнил свою рюмку водкой. И тут же опрокинул её себе в рот: опустошил рюмку до дна одним большим глотком.

Музыканты на сцене сделали минутный перерыв и затянули новую песню. Я встал из-за стола, сунул в карман конверт с фотографиями. Отметил, что Игорь Матвеевич Сельчик не смотрел мне в глаза, словно затаил обиду. Я пожелал второму секретарю Новосоветского горкома КПСС приятного вечера (Сельчик проводил меня хмурым взглядом, не попрощался со мной). Ушёл из зала тем же маршрутом, каким и пришёл туда: через подсобное помещение.

В ресторане «Московский» я пробыл меньше четверти часа. Почти всё это время за мной со стороны главного входа внимательно наблюдал швейцар, посматривал на меня со своего места около стены капитан КГБ Зареченский, то и дело бросала на меня настороженные взгляды сновавшая по залу официантка Светочка. Но ни один из них в зале ко мне не подошёл (даже швейцар, для разговора с которым я заготовил «пару ласковых» фраз).

Я вышел на улицу, с удовольствием вдохнул свежий ночной воздух, пропитанный не духами и табачным дымом, а запахом прелых опавших листьев. Запрокинул голову — почувствовал, как прохладный ветер погладил меня по лицу. Расслабил под воротником рубашки узел галстука. Только шелест листвы у меня над головой сообщал о том, что я не оглох. Вскоре к нему добавился и цокот каблуков. Светочка меня догнала, когда я уже подошёл к мотоциклу.

Ельцова замерла в шаге от меня, улыбнулась.

— Уже уезжаешь? — сказала она.

— Пора.

Я надел мотошлем.

— Встретишь меня после работы? — спросила Светочка.

— Нет.

— А в следующую субботу? Ты давно у меня не ночевал. Я соскучилась.

Ельцова прикоснулась к моей руке. Я покачал головой.

— Ты замечательная женщина, Света. Уверен, что очень скоро ты найдёшь себе достойного мужчину, за которого выйдешь замуж. А я на тебе не женюсь. Вспомни: я говорил об этом. Я сейчас тебе только мешаю строить будущее счастье.

— Сергей, ты обиделся из-за того, что я вчера была с Валерием Борисовичем? — спросила Светочка. — Напрасно: это было просто от скуки. Или ты не приходишь ко мне из-за той московской девчонки? Я угадала?

Я стряхнул с сидения Братца Чижика большой жёлтый кленовый лист. Посмотрел на Ельцову.

Вряд ли она увидела мою улыбку.

— Никаких обид, Светочка. И никто не виноват. Мы с тобой изначально понимали, что однажды расстанемся. Теперь это «однажды» наступило. Мы с тобой, по сути, расстались ещё летом. Разве не так?

Ельцова вздохнула, обняла себя руками, словно вдруг замёрзла.

— Я почему-то ещё вчера подумала, — произнесла она, — что ты мне сегодня такое скажешь.

— Ты умная женщина, Светочка, — сказал я. — В том числе за это ты мне и нравишься.

Братец Чижик завёлся со второй попытки — он будто торопился: испугался, что Света Ельцова заплачет. Свет от фары мотоцикла оббежал двор. Высветил жёлтую и зелёную листву кустов и трещины на асфальте. Мазнул он и по неподвижно застывшей фигуре Светочки. Я махнул Ельцовой рукой — та никак не отреагировала на мой жест. Верхом на Братце Чижике я выехал со двора. Запоздало сообразил, что не взглянул: блеснули ли в глазах Светочки слёзы.

Я вошёл в квартиру Коли и Марго — в прихожую тут же высыпали все её нынешние обитатели: Лена и Маргарита Лаврентьевна появились из гостиной, а Кирилл и Николай вышли из кухни.

— Ну, как прошло? — спросила Котова.

Я пожал плечами.

— Нормально.

— Что он тебе ответил? — спросила Марго.

Я ответил:

— Слова не важны. Но я уверен: Игорь Матвеевич поступит правильно.

Я посмотрел на Кирилла и на Лену.

— Собирайтесь, поедем в общагу.

Мой младший брат и Котова переглянулись.

— Сергей, ну куда вы поедете, на ночь глядя? — сказала Маргарита Лаврентьевна. — Тем более что мы с Леночкой ещё не определились с выбором фасона её нового платья.

Марго взяла Котову за руку. Лена взглянула мне в лицо, неуверенно пожала плечами.

— Разувайся, Сергей Леонидович, — сказала она. — Поможешь нам советами. Нам очень важно узнать твоё мнение.

— Серёга, оставайтесь, — сказал Николай. — Завтра у вас и у нас выходной. Твой брат меня сегодня уже раз пять в шахматы обыграл. Посмотрим, может, хоть ты утрёшь ему нос.

Часть вечера я провёл в компании Котовой и Марго. Те совали мне под нос журналы с изображением нарядных женщин. Пока они обе ни убедились: в нынешней женской моде я не разбирался — мои навеянные воспоминаниями о будущем идеи они пусть и с милыми улыбками на лицах, но решительно отметали.

Поэтому я сбежал от женщин на кухню, где сегодня соревновались гроссмейстеры. Сварил себе кофе и восстановил пошатнувшуюся (от женского недоверия) уверенность в себе тремя шахматными победами над младшим братом и двумя решительными блицкригами в двух партиях с Николаем Уваровым.

В итоге, Коля и Кирилл отстранили меня от игры за «неспортивное поведение». К обсуждению женских нарядов я не вернулся. Поэтому остаток вечера я провёл, лёжа в одиночестве на диване в гостиной. Размышлял о жизни и строил планы. Марго утром сказала, что временами мои мысли звучали очень громко.

В воскресенье я проснулся на рассвете и снова бегал в одиночестве. После завтрака Марго повезла меня, Кирилла и Котову к портному: к говорливой жизнерадостной женщине, которая сняла с нас мерки и заверила, что не только Ленино платье, но и наши костюмы будут готовы до двадцать седьмого октября. О цене наших нарядов договаривалась Марго. Уже по пути домой она озвучила мне сумму, в которую выльется мне мой заказ — я тут же сообразил, почему портниха выглядела сегодня такой счастливой, почему она приняла нас в воскресный день, и почему изготовит заказ в столь сжатые сроки.

— Нехило, — ответил я.

— А что ты хотел, Сергей Леонидович, — сказала сидевшая за рулём «Москвича» Марго. — У нас ведь не этот проклятый капитализм. У нас, в СССР, рисков при работе не на государство гораздо больше. Отсюда и цены соответствующие.

Маргарита Лаврентьевна высадила нас около своего дома. Но сама с нами домой не пошла. Николай Уваров накормил нас обедом — мы с улыбкой наблюдали за тем, как он суетился на кухне, наряженный в белый фартук. После обеда мы ещё половину дня провёли в квартире Коли и Марго. Потому что ожидали, когда вернётся Маргарита Лаврентьевна. Та ездила к «хорошему знакомому», от которого привезла справки с яркими синими штампами и печатями, призванные оправдать в глазах учебной части института наши с Кириллом пропуски занятий (Марго пообещала их моему младшему брату ещё вчера).

В общежитие мы вернулись ближе к вечеру.

— Чернов! — окликнула меня баба Люба. — Сергей, постой!

— Стою! — отозвался я.

Но сразу не остановился. Мы с Кириллом прошли мимо окошка, через которое нас заметила вахтёрша. И замерли лишь около стола, наполовину перегородившего проход в общежитие.

Из комнатушки вахтёров торопливо вышла Любовь Фёдоровна: серьёзная, сверкающие сединой волосы собраны на затылке, на плечах неизменный серый шерстяной платок.

Она поочерёдно одарила меня и моего младшего брата строим взглядом и сказала:

— Черновы. Оба. Где это вы, красавцы, столько времени пропадали?

Я ответил на взгляд вахтёрши улыбкой — мой брат нахмурился.

— Так дело молодое, Любовь Фёдоровна, — сказал я. — То с этими поговоришь, то с теми поболтаешь. Вот время незаметно и пролетело.

Баба Люба покачала головой.

— Доболтался ты, Чёрный, — сказала она. — А ведь я тебя предупреждала! Из милиции приходили. И вчера, и сегодня. Тебя искали.

Я в показном удивлении вскинул брови.

— Только меня?

Вахтёрша снова царапнула лицо Кирилла взглядом и ответила:

— Только тебя, Сергей.

Она сунула руку в карман, вынула оттуда клочок бумаги; протянула его мне.

— Вот, — сказала баба Люба. — Держи. Телефон тебе написали. Велели: как только явишься, чтобы ты тут же им позвонил.

— Спасибо.

Я взглянул на две ровные строки цифр и букв, пробормотал:

— Как интересно.

Номер телефона мне показался смутно знакомым.

А вот фамилию, имя и отчество, написанные на бумаге, я прекрасно помнил. Так звали женщину следователя, которая год назад вела дело Ильи Владимировича Прохорова. Я даже воскресил в памяти её образ: улыбчивая, лет под тридцать пять, симпатичная, с приятным голосом.

Вечером ко мне в комнату вбежала Котова. Лена замерла рядом с моей кроватью, огляделась — убедилась, что у нас не гостили посторонние. Задержала взгляд на лице Кирилла, который только полчаса назад вернулся от Инги и теперь пребывал в плохом настроении (Рауде его даже в комнату не пустила); посмотрела на меня (до её прихода я читал книгу).

— Девчонок вчера допрашивали, — сказала она. — Милиция. Какие-то бумажки заполняли. Мне Лара об этом только что рассказала.

— Чего хотели? — спросил я. — Чем конкретно интересовались?

Котова уселась на кровать. Я вдохнул начальные ноты аромата рижской «Иоланты».

— О Венчике спрашивали, — ответила она. — О том собрании, после которого всё случилось. И о том, что произошло у Сельчика дома.

— Обо мне говорили?

Лена покачала головой.

— С Шировой — нет.

— Замечательно, — произнёс я. — Значит, обо мне им рассказала Рауде.

Заметил, что Котова сжала кулаки. Улыбнулся.

— О чём это она им наплела? — спросила Лена.

Я дёрнул плечами — пружины кровати скрипнули.

— Понятия не имею. Но очень надеюсь, что Инга не позабыла о нашем с ней разговоре.

Заметил, как нервно дёрнулся следивший за нашим разговором Кирилл.

Лена кивнула и заявила:

— Пусть только забудет о нём. Пусть только попробует. У нас есть хорошее средство для улучшения её памяти.

В понедельник мы с Кириллом преспокойно отсидели все занятия в институте — представители правоохранительных органов нас не побеспокоили. Ни разу за этот день не подняла на нас взгляд и наша комсорг. Кирилл неоднократно на переменах подходил к Рауде. Инга отвечала на вопросы моего младшего брата односложно. И тут же сбегала от него, будто в присутствии растерянно моргавшего Кирилла испытывала нестерпимый дискомфорт.

По номеру телефона, полученному от бабы Любы, я позвонил из таксофона в понедельник, по окончании учёбы.

Представился.

— А! Чернов, — ответил мне жизнерадостный женский голос. — Давайте-ка, дуйте ко мне. Со всех ног. Сейчас выпишу вам пропуск.

«Со всех ног» я не «дунул» — поехал на мотоцикле.

Заглянул в кабинет следователя — увидел там свою старую знакомую. Та сидела за письменным столом, что-то увлечённо записывала. Среагировала на стук — подняла на меня глаза, улыбнулась.

— Сергей Леонидович! Проходите, присаживайтесь. Напротив меня. Быстро вы добрались. Доехали на мотоцикле?

— Так точно, — ответил я.

Уселся на деревянный стул со спинкой.

Следователь положила на стол ручку, посмотрела мне в глаза. Всё ещё улыбалась.

— Сергей Леонидович, — сказала она, — поздно уже. Мой рабочий день почти закончен. Не задерживайте меня. Давайте-ка вы сейчас сами по-быстрому напишете чистосердечное признание. Нет, правда, ну а какой смысл с этим тянуть?