Черный ангел

В. Никольская ВИДЕНИЕ (Из мира таинственного)

Случилось это в зиму 1913 года, то есть за несколько месяцев перед великой Европейской войной. Мне пришлось провести Рождество в Польше, в В-ской губернии у родственников, которые, где бы они ни были, в Варшаве, Кракове или вообще за границей, всегда возвращались на Святки в свой древний исторический замок, где во времена оны живали польские короли.

Патриархальная польская семья — старики очень верующие, молодежь, хотя и с налетом веяний и идей модернизма, но все же набожная, может быть, впрочем, только наружно: это очень умело поддерживают ксендзы до сих пор. Традиционные исповеди и службы в каплицах еще не вышли здесь из моды.

Помещичий дом или, как все называли его, замок — старый-престарый, — я затрудняюсь даже сказать, сколько столетий насчитывал он, мрачное, потемневшее от времени здание, страшно заинтересовал меня. Гостить мне здесь пришлось в первый раз, и я удивлялась, как равнодушно и старые и молодые члены семьи относится к своему родовому наследию, которое являлось таким интересным памятником старины. Архитектурой своей он походил на те замки, которые мы видим теперь почти исключительно только в иллюстрациях, но которые до войны в Польше все же существовали, со всеми их характерными признаками, — не было разве только традиционного для исторических строений такого рода рва с подъемным мостом, и это отчасти портило впечатление. В таких замках нередко обитали в прежние времена и католические монастыри.

Здание сохранилось почти в полной неприкосновенности — замок, очевидно, не перестраивался и не переделывался. Высокие сводчатые комнаты — настоящие покои; длинные галереи-коридоры — целые лабиринты, в которых незнакомый с расположением мог легко запутаться; многочисленные кованные железом двери со ступеньками вниз, люки, лестницы, ведущие в башни, бесконечные переходы! Не нужно было даже обладать пылкой фантазией, чтобы нарисовать себе яркую картину возможного прошлого. Конечно, это не была Испания с ее знаменитыми подземельями и пытками, но кто знает, какие события разыгрывались когда-то в этом историческом месте, что скрывали эти тяжелые кованные низенькие двери, эти железные люки?!

Трусливой я никогда не была, а потому с особенным наслаждением разгуливала по бесконечным галереям и переходам замка, подолгу останавливаясь около таинственных дверей и люков. Мне слышались там какие-то голоса, звуки, шорохи…

Кузен — один из членов семьи — только посмеивался надо мной и уверил, что все кладовые и погреба пустые и, кроме пыли и грязи, там ничего нет. Действительно, когда- то, в славные времена, в этих погребах хранилось старое доброе вино и знаменитый польский мед — еще и теперь там кое-где валяются пустые выдохшиеся бочки и битые бутылки; есть в кладовых какое-то тряпье и ломаные ящики. Если меня эти «исторические реликвии» интересуют, я могу-де спуститься туда, но там можно задохнуться от пыли и спертого удушливого воздуха.

Была в этом замке, как полагается, и библиотека — громадная, с высокими окнами, сводчатая комната, уставленная чудными старинными шкафами, где скрывались настоящие сокровища литературы на всевозможных языках.

Из всех комнат эта больше всего привлекала меня. Я любила сидеть здесь в громадном — утонуть можно — кресле в сумерки, когда очертания предметов становились уже неясными и в комнате не зажигалось ни одного огня, а она ярко освещалась через высокое окно лунным светом.

Фантазия разыгрывалась и создавала яркие картины прошлого. В каждом шорохе слышался голос былого, в каждой скользящей тени чудились таинственные призраки. Становилось жутко…

В замке старое удивительно смешивалось с новым на каждом шагу в жилых комнатах, где прежней обстановки почти не сохранилось, только парадные комнаты, большая зала, охотничья комната и старая столовая необъятных размеров, вся из целого дуба, сохранились в неприкосновенности, но они стояли запертыми, и туда никто не ходил.

Убирались они только раза два-три в год перед большими праздниками, так что вся обстановка там всегда была покрыта толстым слоем пыли. Иногда мне приходила фантазия, и я, взяв ключи у старика-кастеляна, отправлялась туда.

Вначале я обыкновенно рассказывала об этом, описывала свои переживания, но потом бросила, так как надо мной только посмеивались, называя фантазеркой. Пугали привидениями, советовали переночевать в запертой башне, в которой якобы когда-то томились узники, где происходили ужасные казни-самосуды и где теперь бродят души умерших.

Приходилось отшучиваться в том же духе. Если я была фантазеркой, то, во всяком случае, ни в какие привидения, ни в какие явлении загробного мира и силы ада, ни во что сверхъестественное я не верила и, бродя по пустынным галереям и комнатам старого здания, страха совершенно никакого не испытывала. Единственно, где я чувствовала некоторую жуть — это в каплице, где все стояло так, как, может быть, целые столетия назад, и где служба совершалась только раз в год, перед Пасхой, и куда в остальное время никто, кроме кастеляна, не заглядывал. Особенное внимание на себя обращало здесь распятие — слоновая кость на железном кресте — фамильная древность, произведение знаменитого итальянского мастера, огромной ценности, и картина на стене, уже сильно выцветшая от времени, — изображение не то предка, не то святого, но с таким злобным лицом, что невольно становилось страшно. Находилась эта каплица за парадными комнатами, в самом отдаленном конце замка, как раз у той башни, где мне советовали провести ночь, чтобы познакомиться с привидениями и «тому подобной чертовщиной», как выражался мой двоюродный брат Казимир. Насмешник по натуре, он всячески старался меня задеть и заставить меня доказать, что я действительно не боюсь никакой «чертовщины», не боюсь и этой башни.

— И отправлюсь, и переночую, — храбрилась я, по правде сказать, не имея ни малейшего желания испытать это удовольствие: хотя я была и не робкого десятка, но перспектива провести всю ночь одной в заброшенной башне, где, вероятно, не было никаких привидений, но зато была масса крыс, не особенно улыбалась мне.

— Ты только притворяешься храброй, на самом же деле ты большая трусиха и не только в башне, но даже около, в каплице, не проведешь одна и часа ночью! — ехидничал Казимир.

— А ты попробуй-ка сам, если считаешь себя таким бесстрашным! Вот, в самой каплице, например. Там, говорят, под Рождество отпевают замученных в башне! Я-то и не хвастаюсь своей храбростью, а вот ты покажи свою! Пари держу…

— Пари держишь? Не держи, проиграешь!

— Господа, — обратилась я к собравшейся молодежи, всем соседям по имению, — будьте свидетелями: мой братец держит пари, что проведет ночь в каплице совершенно один!

— Во-первых, я и не думал еще держать пари, но, чтобы проучить тебя, хорошо, я согласен, но с тем условием только, что ты проведешь ту же ночь в башне.

— Отлично! Но ты должен быть в каплице и не смыкать глаз!

— Ага, боишься все-таки, хочешь сторожа иметь поблизости!

— Каплица достаточно далеко от башни, чтобы сторожить меня там. Нет, это просто, чтобы наказать тебя за язычок. Ты ведь ничего не боишься — так в чем же дело?

— Согласен, согласен! Впрочем, тебе бояться нечего — дом теперь полон народа, послезавтра еще съедутся, так что будь уверена, что все привидения испугаются и носа не покажут.

— За себя-то я не боюсь, а вот как ты в каплице выдержишь — там одна картина на стене чего стоит — это вопрос! А если пари, то только самое серьезное — ты должен будешь мне отдать свою «Головку» Греза, она мне очень нравится.

— «Головку» Греза?

— Боишься расстаться с нею?

— Ничего я не боюсь, потому что уверен, что ты струсишь.

— Посмотрим! Пари считается выигранным, если кто из нас действительно увидит что-то страшное и все-таки не сделает попытки бежать.

— А если я выиграю, что ты мне дашь?

— Что хочешь предлагаю à discrétion[7].

— А если страшного вы оба ничего не увидите, тогда кто выигрывает? — спросил кто-то, хотя страшное, собственно говоря, здесь ни при чем, важно только пробыть там всю ночь.

Мы сидели в нашей излюбленной библиотеке после обеда и сумерничали, рассказывая разные случаи и описывая странные явления. Но молодежь большой скептик, а потому только смеялась и все вышучивала, то и дело слышались шутки, сопровождаемые взрывами смеха.

— Итак, пари, кузиночка, состоялось, но ты должна выполнить его накануне нашего бала, чтобы все знали, какая ты у нас храбрая! Предлагаю, господа, пойти в башню завтра утром на разведку, чтобы ей не так страшно было потом, а уж вечером, извини, мы проводим тебя только до лестницы и даже запрем, чтобы ты не вздумала надуть нас.

— Я-то не надую, а вот его, господа, советую действительно запереть в каплице, чтобы он не сбежал от великой храбрости.

Поднялся шум. Заспорили, обсуждая детали.

На другой день у нас стало еще оживленнее, — приехали новые гости, приглашенные на костюмированный бал, который устраивался в замке из года в год с незапамятных времен.

Разбирали, примеривали костюмы, но скрывали, кто в чем будет, чтобы удобнее было интриговать. Шуткам и смеху не было конца.

После завтрака мы, потребовав ключи у кастеляна, который не хотел их сначала давать, ворча, что мы «из всего только делаем забаву» и желая, «чтобы мы были наказаны за это», — отправились гурьбой по бесконечным коридорам к башне, в противоположный от жилых комнат конец здания.

Дверь не хотела отпираться — заржавел замок, заржавели петли, и только после долгих трудов и усилий — пришлось даже сходить за маслом и смазать петли — удалось открыть ее; на нас так и пахнуло гнилью.

Должна сознаться, что храбрость моя и неустрашимость как-то сразу куда-то испарились, но, но желая и виду показать, что я уже жалею, я первая стала подниматься по каменным ступенькам. Звуки шагов раздавались гулко. С нами были электрические фонари, что оказалось очень кстати, так как на лестнице стояла непроглядная темень. Попались дне боковые двери: куда вели они и что таили за собой, страшно было даже подумать! Шутки и смех как-то сразу умолкли, и на самый верх мы взобрались в полном молчании.

Наверху, за незапертой дверью, оказалась небольшая круглая комната, высокая, но с очень маленькими узенькими окнами, которая, если бы не пыль, в изобилии покрывавшая все предметы, производила вполне жилое впечатление. Здесь стояла кровать, шкаф несколько странной формы, кресло — вообще была полная обстановка, и страшного в этой комнате решительно ничего не было.

Стали тщательно осматривать всю комнату: заглядывали под кровать, трогали все вещи, старались влезть и заглянуть в окна, куда еле проникал свет.

— Господа, а это что? — указал один из присутствующих на потолок. — Там что-то привязано, не то лестница, не то виселица какая-то! Вот оно где самое интересное-то! Ага!

— Какая там виселица, просто лестница! Вероятно, узники приставляли ее к окнам, чтобы иметь возможность взглянуть на небо.

— А я утверждаю, что это вовсе не лестница, а настоящая виселица! Господа, здесь совершались казни, здесь вешали.

Стали спорить, шутить, и незаметно прошло время, целых два часа.

Эта ночь, так же, как и ночь, проведенная Казимиром в каплице, вероятно, навсегда останутся у нас в памяти — никакое время не изгладит их. Я никому, даже ему, ввиду сложившихся обстоятельств, не сказала, что я видела, чему я была свидетельницей в башне; он же только мне одной рассказал, что ему явилось в ту жуткую ночь в каплице.

Как было условлено, меня проводили вечером до самой комнаты наверху и заперли. У меня запечатлелись в памяти скрип ржавого замка и удалявшиеся шаги и голоса остальной компании, отправившейся запирать Казимира.

Я взяла с собой книгу, чтобы не заснуть, но сон, как нарочно, одолевал меня, и совершенно незаметно я задремала.

Какой-то шорох разбудил меня и, когда я открыла глаза, комната была залита ярким светом. Но это не была комната, не была башня, в которой я находилась, это была большая парадная зала. Она была полна народа — все мужские фигуры в черных сутанах и масках. Посреди стоил эшафот с виселицей, а около него красавица-девушка и юноша, удивительно похожие друг на друга. Только они да палач были без масок, и мне показалось, что я где-то видела отталкивающее, злое лицо палача… Знаменитый инквизитор-аббат?!

Первым подвели к виселице юношу. Девушка хотела броситься за ними, но ее удержали. Я тоже сделала попытку броситься, закричать, но язык не повиновался, ноги словно приросли, и не успела я опомниться, как труп несчастного уже болтался на перекладине. Девушка застонала, этот стон до сих пор стоит у меня в ушах, стала биться, но ее моментально подхватили, и… второй труп закачался рядом!..

Туг я не выдержала, дико закричала и… проснулась.

Видение исчезло. В комнате было темно, только на столике у кресла, где я читала, слабо мерцала зажженная мной свеча.

Не знаю, как я выдержали остальную часть ночи, хотя спокойствие ее абсолютно ничем не нарушалось, и видений, если так можно назвать мой сон, больше не являлось. Что это было не видение, я была тогда убеждена — просто сон, явившийся следствием всех наших разговоров. Когда за мной пришли на другое утро, я уже успела оправиться и встретила компанию как ни в чем не бывало.

Меня поздравляли, называли героиней. Я отшучивалась.

Но меня поразил Казимир — он не шутил и не смеялся, как обычно, а был бледен и расстроен.

— Господа! — воскликнул кто-то из компании. — Посмотрите наверх! Вчера там была привязана виселица…

— Лестница! — поправили его.

— Нет, виселица! Можете теперь убедиться сами, что это виселица, а теперь вон она стоит, там в углу. Тут, кажется, в самом деле гуляет нечистая сила! Как она очутилась внизу?

Все вопросительно посмотрели на меня. Я, в свою очередь, взглянула, куда указывал говоривший, и обомлела: там действительно стояло прислоненным к стене, как раз у окошка, то. что вчера всем нам показалось лестницей. Это была форменная виселица, которую я видела сегодня ночью.

Это перемещение виселицы с потолка так ошеломило меня, что я, несмотря на всю свою находчивость, не нашлась, что ответить. И ничего не понимала, как, очевидно, и все остальные.

— Она и вчера стояла здесь, мы только не заметили! — пытался кто-то объяснить.

— Если здесь, то почему же сверху исчезла та лестница? — спросил уверявший, что это была виселица.

Ни у кого не нашлось объяснения.

Вечером в тот же день состоялся бал, на котором присутствовала масса народа. Были приезжие даже из Кракова. И полонез, которым он открылся в парадной зале, был исключительным по красоте и как нельзя более соответствовал старинной обстановке. Костюмированные были большей частью в дорогих национальных костюмах, под масками скрывалась самая древняя знать Польши. Казимир бродил грустный и не танцевал. Он был во фраке — почему-то не захотел надеть костюма маркиза, и я поэтому осталась без кавалера, — на мне был прелестный старинным костюм времен Людовика.

Перед самым ужином, когда все сняли маски и оркестр заиграл последнюю мазурку, мы стояли с ним в нише окна, почти скрытые тяжелой портьерой.

Танцевать еще никто не начинал. Вдруг с противоположного конца отделилась пара. Когда она пронеслась мимо нас, мы оба вскрикнули: в этой паре в старинных польских костюмах я узнала тех, кого вчера ночью я видела, — как мне тогда казалось, во сне, теперь же я убедилась, что это был не сон, а настоящее видение, — повешенными. Пара была очень красива и тоже удивительно походила друг на друга.

Я взглянула на Казимира — он был смертельно бледен.

— Кто это?

Он не отвечал.

— Я спрашиваю тебя: кто это?

— Добошинские.

Я поняла, в чем дело. Это были брат и сестра, богатые помещики, очень старинного рода и единственные его представители. Казимир считался женихом красивой польки и был безумно влюблен в нее. Я наслышалась уже от многих, что брат и сестра артистически танцуют свою родную мазурку и краковяк — потому-то никто и не решался танцевать, и вся зала замерла, любуясь исключительно интересной парой.

— Ты знаешь, Люцина, — схватил меня Казимир за руку, — я сегодня ночью в каплице видел, как их отпевали…

Я так и замерла — этого я уж никак не ожидала услышать, но, видя, что с ним чуть не делается дурно, я взяла себя в руки и заставила самым обыкновенным тоном ответить:

— Какой вздор! Просто ты заснул, и тебе приснилось. Мы так много говорили за последнее время ерунды, что в этом ничего нет мудреного.

— А я боюсь, что это предзнаменование, что с ней случится какое-нибудь несчастье! Я не переживу этого! Если бы ты знала, как я люблю ее!

— Еще бы, Ванда такая хорошенькая! Вот видишь, а ты еще смеялся надо мной, я же отлично понимаю, что это вздор, и никаких привидений мне на башне не являлось. Оказывается, ты впечатлительнее меня. Пройдемся лучше, мне хочется поближе посмотреть на них. Ты, конечно, поведешь ее к ужину?

Я так и не сказала ему, что видела в башне, — такое совпадение еще больше убедило бы его, что нужно ждать несчастья.

Кончился бал, кончились Святки, и я поторопилась уехать из замка, который уже перестал мне казаться таким привлекательным. Перед моими глазами постоянно стоял эшафот, а на перекладине болтались два тела; я слышала звуки мазурки, под которые танцевали два трупа в дорогих старинных костюмах; я слышала похоронное пенье, и всюду мне чудились гробы…

Больше недели я выдержать не могла и, простившись со своими гостеприимными родственниками и дав себе слово никогда сюда больше не возвращаться, я уехала в Киев.

Разразилась война. Мы, киевляне, как близкие к театру военных действий, особенно остро переживали это событие. Да и судьбы Польши, на восстановление которой, как самостоятельного государства, у нас никогда не умирала надежда, и которой теперь угрожали немцы, немало беспокоили нас. Что ждет ее? Какие еще испытания предстоит пережить ей? Какое будущее готовит ей судьба?

От родственников я получала письма самого тревожного свойства. Они собирались бросить свой дом в Варшаве и, забрав все ценное, переселиться в имение, где я гостила у них. Потом вдруг известия прекратились, что страшно встревожило меня, так как это было как раз в то время, когда Варшава была отдана и немцы стали ломиться дальше.

Наконец я получила от своих письмо, где описывалось, какие ужасы им пришлось пережить, как они еле успели бежать из имения, побросав решительно все, и что скоро они будут в Киеве, так как и Вильна, где они рассчитывали поселиться, тоже оставлена.

«Нужно спешить, чтобы лечить бедного Казю, который стал совершенно ненормальным, после того, что ему пришлось пережить: его невесту, Ванду Добошинскую, а также и ее брата (несчастные!) повесили у них в имении немцы, заподозрив в них шпионов и организаторов польских легионов, враждебных Германии».