Черная пасха

Последнее колдовство

Несмотря на снегопад, путешествие на север к Монте Альбано показалось отцу Доменико сравнительно легким; большую часть пути он прошел быстрым шагом. Как ни странно, его беспокоило то, что обилие снега может вызвать весной разрушительные разливы, хотя это было не единственным несчастьем, которое готовила предстоящая весна.

После путешествия все остальное складывалось не столь удачно. Лишь около половины белых магов мира, которых пригласили на совет, смогли или пожелали явиться. Один из величайших, престарелый архивариус отец Бонфильоли, проделав путь от Кембриджа до Монте Альбано, просто не смог совершить восхождение на Гору. Теперь он находился в больнице у подножия Горы с инфарктом, и состояние его ухудшалось.

К счастью, отец Учелло смог прийти. Кроме него: отец Монтейт, почтенный повелитель большого сонма способных к созиданию (хотя и часто бесплодному) духов подлунной сферы; отец Бушер, общавшийся с неким разумом, жившим в недавнем прошлом, который не был ни смертным, ни Силой (их общение имело все признаки черной магии, и все же не являлось ею); отец Ванче, чье сознание населяли видения магии, которая не могла быть постигнута — и тем более не могла практиковаться, — по крайней мере, в течение ближайшего миллиона лет; отец Ансон, обладавший техническим складом ума и специализировавшийся на развенчании мрачных мыслей политиков; отец Сечани, устрашающий каббалист, который изъяснялся притчами и о котором говорили, что со времен Левиафана никто ни разу не понял его советов; отец Розенблюм, суровый, похожий на медведя человек, который немногословно предсказывал несчастья и никогда не ошибался; отец Ателинг, знаток колдовских книг с бельмом на глазу, который усматривал знамения в частях речи и читал всем нотации своим гнусавым голосом, пока настоятель не услал его в библиотеку до начала заседания Совета; а также менее значительные персоны и их ученики.

Эти маги и братья Ордена собрались в часовне монастыря, чтобы обсудить возможные действия. Согласие отсутствовало с самого начала. Отец Бушер твердо держался того мнения, что Уэру не будет позволено совершить подобное заклинание в Пасху, и, следовательно, требовались лишь минимальные предосторожности. Отец Доменико заметил, что предыдущее злодеяние Уэра — хотя, разумеется, меньшее по масштабам — произошло в канун Рождества Христова.

Затем возникла проблема, стоит ли пытаться призывать Небесных Князей и их рати. По мнению отца Ателинга, одно только уведомление этих Князей может спровоцировать действия, направленные против Уэра, и поскольку предсказания таких действий не существует, тем самым будет нарушено Соглашение. В конце концов отцы Ансон и Ванче перебили его, заявив, что Князья и так должны все знать о столь серьезном деле.

Ненадежность их допущения обнаружилась в ту же ночь, когда светлые ангелы были один за другим вызваны на Совет. Светлыми, устрашающими и загадочными они являлись всегда, но на сей раз их состояние духа оказалось совершенно непонятным для всех магов, присутствовавших в часовне. Аратрон, главнейший из ангелов, очевидно, совершенно не ведал о готовившемся высвобождении демонов и удалился с зевком, когда услышал о нем. Фалег, наиболее воинственный из духов, похоже, знал о планах Уэра, но не пожелал дать подробного ответа и также исчез. Офеил, наиболее деятельный и подвижный, казался поглощенным какими-то другими мыслями, как будто замысел Уэра не представлял для него никакого интереса; его ответы становились все более лаконичными, и наконец он начал проявлять признаки того, что отец Доменико, не колеблясь, назвал бы раздражением. И последним (хотя маги собрались переговорить со всеми семью Олимпийцами) вызвали духа воды Фула; он явился без головы, что помешало беседе и вызвало у присутствующих тревожный ропот.

— Это плохой знак, — сказал отец Ателинг, и впервые в его жизни все с ним согласились. Согласились также и на том, что все кроме отца Доменико должны остаться на Горе до рокового дня, чтобы принять те или иные меры, в зависимости от ситуации, хотя эффективность каких-либо возможных мер вызывала большие сомнения. Что бы ни творилось на Небесах, они, очевидно, уделяли мало внимания обращениям из Монте Альбано.

Отец Доменико отправился в обратный путь гораздо раньше, чем предполагал, и все его мысли были заняты тайной безголового видения. Свинцовые небеса не давали никакого ответа.

В предпоследнее утро Терону Уэру предстояло окончательно решить, каких демонов стоит вызывать, и для этого следовало посетить свою лабораторию, где хранилась книга договоров. Все остальные приготовления уже были сделаны. Накануне вечером Уэр совершил кровавое жертвоприношение и произвел существенные перестановки в рабочей комнате, освободив место на полу для Великого Круга, который потребовался Уэру впервые за последние двадцать лет, Малого Круга и Ворот. Кое-какие приготовления касались даже отца Доменико; он вернулся рано и, к удовлетворению Уэра, явно в подавленном состоянии — на случай, если бы требовалось просить Божественного вмешательства, но Уэр считал, что такое едва ли случится. И хотя ему никогда еще не приходилось совершать подобные губительные эксперименты, он ощущал эту работу кончиками пальцев, как музыкант хорошо отрепетированную сонату.

Однако он был очень удивлен и встревожен, обнаружив в своей лаборатории доктора Гесса — не только из-за возможности осквернения, но еще и потому, что Гесс каким-то образом сумел усмирить Хранителя двери. Этот человек оказался более опасным, чем предполагал Уэр.

— Вы хотите нас всех погубить? — предположил маг.

Гесс нехотя отвернулся от Круга, который он рассматривал, и простодушно взглянул на Уэра. В последнее время лицо его стало очень бледным, глаза ввалились; и не только из-за поста, который оказался тяжелым испытанием для его худого тела — подобному испытанию подвергался каждый неофит — но, очевидно, и из-за плохого сна.

— О нет, разумеется, примите мои извинения, доктор Уэр. Я просто не мог совладать со своим чрезмерным любопытством.

— Надеюсь, вы ни к чему не прикасались?

— Конечно, нет. Я очень серьезно отнесся к вашему предостережению, уверяю вас.

— Ну что ж… тогда, пожалуй, ничего страшного не случилось. Я могу понять ваш интерес и отчасти одобряю его. Сегодня днем я дам вам инструкции, и у вас будет вполне достаточно времени для осмотра. Я хочу, чтобы вы ознакомились со всеми деталями. Но сейчас мне необходимо выполнить кое-какую дополнительную работу, так что, если вы не возражаете…

— Конечно, — кивнул Гэсс и направился к двери. Когда он уже хотел взяться за дверную ручку, Уэр спросил:

— Кстати, доктор Гесс, каким образом вы обманули Стража?

Гесс не стал делать вид, будто озадачен вопросом:

— С помощью белого голубя и карманного зеркала, которое я позаимствовал у Джека.

— Гмм. Знаете, мне такое не приходило в голову. Чаще всего использование древних языческих методов оказывается пустой тратой времени. Давайте поговорим на эту тему позже. Вы могли бы научить меня кое-чему.

Гесс слегка поклонился и вышел. Тотчас же забыв про него, Уэр посмотрел на Большой Круг, затем, обойдя его по часовой стрелке, подошел к кафедре и раскрыл книгу договоров. Прикосновение к жестким пергаментным листам вселяло в него уверенность. На каждом листе был знак определенного демона; ниже шел написанный особыми чернилами, приготовленными из желчи, копры и гуммиарабика, текст соглашения Уэра с данным существом. Внизу стояли подпись Уэра его кровью и знак демона, начертанный его собственной рукой. Самую первую страницу, так же, как и обложку, занимали знаки и печать Люцифуге Рафокале.

Затем следовали еще восемьдесят девять листов. Судя по уверениям демонов, которым Уэр имел основания доверять, никакой другой маг не имел в своем распоряжении такого количества духов. Правда, через сорок лет все имена должны измениться, и Уэру придется возобновить каждый из договоров, и так будет продолжаться все пять столетий его жизни, которые он выторговал у Хагита в свои юные годы, еще будучи белым магом. Обладая такой книгой, Уэр вполне мог считать себя потенциально самым богатым из когда-либо живших смертных, хотя для любого другого человека она не представляла никакой ценности разве только как курьез. Среди этих духов, не считая Люцифуге Рофокале, было семнадцать адских архангелов и семьдесят два демона нисходящей Иерархии, некогда заключенных в медном сосуде царя Соломона, и каждый из них стоял во главе несметной рати младших духов и проклятых душ, число которых возрастало каждую минуту. (Ибо теперь почти все были прокляты; сделав это открытие, У эр понял, что скоро — вероятно, уже к концу 2000-го года от Рождества Христова — произойдет новый мятеж. Недаром среди мирян распространялись эсхатологические настроения. Все устремлялись в преисподнюю даже без помощи Антихриста. Дело дошло до того, что самому Христу приходилось тайком проникать в храм для совершения мессы, как на картине Иеронима Босха; число людей, которые не могли произнести имя Бога, а то и свои собственные имена, без предательского заклинания, переросло из потока в потоп; и, как ни странно, почти никто из них не рассчитывал на малейшую возможность счастья в этом мире. Они не ведали, что находятся на стороне победителей, или даже не подозревали о существовании двух сторон. Конечно, в такой мутной воде Уэру было очень удобно ловить рыбку).

Но, как он и предупреждал Бэйнса, не все духи, перечисленные в книге, подходили для эксперимента. Некоторые из них, вроде Мархозиаса, надеялись через некоторое время вернуться в Небесные Хоры. Тут они, конечно, заблуждались — Уэр в этом не сомневался. Единственная награда, которая им достанется, будет исходить от Императора Преисподней — награда, которую получают ненадежные друзья. В то же время их можно убедить и заставить совершить незначительное зло; оно едва ли стоило усилий, затрачиваемых на общение с ними. Один из демонов, о котором Уэр тоже напоминал Бэйнсу, Вассаго, даже назывался в «Малом Ключе» и еще где-то «добрым по натуре», — правдоподобным характеристикам не следовало доверять — и, действительно, иногда служил белым магам. Другие члены иерархии, такие, как Феникс, контролировали сферы, не имевшие отношения к заказу Бэйнса.

Уэр взял перо и принялся составлять список. В конце концов, он написал сорок восемь имен. Немного, по сравнению с общим числом падших, но Уэр решил, что и этого будет вполне достаточно. Он закрыл и застегнул книгу, задержался на некоторое время, чтобы дать нагоняй Хранителю двери, и вышел навстречу пасхальному утру.

Кажется, ни один день в жизни Бэйнса не тянулся так долго, как эта Пасха, несмотря на разнообразие, внесенное инструкциями Уэра; но, наконец, настала ночь, и волшебник объявил, что готов начать.

Великий Круг на паркете в лаборатории Уэра в общих чертах напоминал круг, использовавшийся им в канун Рождества, но отличался значительно большими размерами и множеством отдельных деталей. Линия самого круга состояла из полосок кожи принесенного в жертву козленка, еще сохранивших шерсть и прикрепленных к полу в кардинальных точках четырьмя гвоздями, которые, как пояснил Уэр, были извлечены из гроба младенца. В северо-восточном секторе перед словом «Беркаял» на полосках крови лежал труп летучей мыши, утонувшей в крови; в северо-западном, перед словом Амасарак — череп отцеубийцы; в юго-восточном, перед словом Асародель — козлиные рога; и в юго-западном, перед словом Арибекл, сидел кот Уэра, о рационе которого знали уже все присутствовавшие. (Бэйнс предположил, что главной целью инструкций Уэра было сообщить своим помощникам подобные жуткие подробности.)

Внутри круга куском красного железняка, был нарисован треугольник. Под его основанием располагалась фигура, состоявшая из перекрещивавшихся слогов «chi» и «rho», примыкавшая к линии с двумя крестами на концах. Возле боковых сторон треугольника стояли большие свечи из девственного воска, каждая в центре венка из вербы. Три круга для действующих — Уэра, Бэйнса и Гесса (Джеку Гинзбергу и отцу Доменико следовало стоять снаружи, на отдельных гексаграммах) — находились внутри треугольника и соединялись крестом; к северному кругу были пририсованы рога. Центр круга занимала новая жаровня с недавно освященным каменным углем, слева от рогатого круга, предназначенного, конечно, для Уэра, стояла кафедра с книгой договоров.

В дальнем конце комнаты перед завешенной дверью, ведущей на кухню, находился другой круг, такой же величины, как и первый, с алтарем в центре. Алтарь еще вечером оставался пустым, но теперь на нем лежало обнаженное тело девушки, которую Уэр называл Гретхен. Ее кожа была белой, как бумага, и Бэйнс решил, что девушка мертва. На пупке у нее лежал не то кусок смятой ткани, не то мацы, завернутый в фиолетовый полупрозрачный шелк. На теле ее были нарисованы красной и желтой, по-видимому, масляной краской различные знаки; некоторые из них могли быть астрологическими, другие больше походили на идеограммы и орнаментальные завитки. Поскольку их значение и даже происхождение оставались неизвестными, они лишь подчеркивали наготу. Дверь в комнату закрылась. Теперь все были на своих местах. Уэр зажег сначала свечи, затем огонь в жаровне. Задачей Бэйнса и Гесса было поддерживать его, время от времени добавляя один бренди, а другой камфору, и при этом не споткнуться о меч и не покинуть своего круга. Как и в прошлый раз, строжайше запрещалось разговаривать, особенно если кто-либо из духов обратится с вопросом или станет угрожать.

Уэр раскрыл книгу. На сей раз не было никаких предварительных жестов и знаков, он просто начал монотонно читать:

— Я заклинаю тебя и повелеваю тебе, Люцифуге Рафокале, всеми именами, которые властвуют над тобой, Сатан, Рантан, Паллантр, Луциас, Корикакоем, Супрцигреур, per sedem Boldarey et pergnufiam et diligentiam fuam habuisti ab eo hane nakati manamilam[25], так я повелеваю тебе, usor, lipapidatore, tentutore geminatore, soignatore, deveratore, consitore et seductore[26], где ты? Тот, кто внушает ненависть и умножает раздоры, я заклинаю тебя тем, кто создал тебя ради этого, исполнить мое желание! Я призываю тебя, Колризиана, Оффина, Альта, Нестера, Фуард, Менует, Люцифуге Рофокале, восстань, восстань, восстань!

Ничто не нарушило тишину, но внезапно в другом круге появилась смутная дымящаяся фигура восьми-девяти футов ростом. Бэйнс с трудом различал ее очертания — отчасти из-за того, что сквозь нее просвечивал алтарь. Он увидел человекоподобное существо с обритой головой, несущей три длинных загнутых рога, с глазами, как у лемура, разинутой пастью и выступающим подбородком. На нем было нечто вроде кожаной куртки медного цвета с изорванными манжетами и бахромчатыми полами. Из-под куртки торчали две кривые ноги с копытами и толстый волосатый хвост, который все время дергался из стороны в сторону.

— Ну что же, — проговорило существо удивительно приятным голосом, однако довольно невнятно, — уже много лун не виделся я со своим сыном. — Неожиданно оно захихикало, словно радуясь остроумной шутке.

— Я заклинаю тебя, говори яснее, — потребовал У эр. — И то, что я хочу, тебе хорошо известно.

— Известно может быть лишь то, что произнесено. — Для Бэйнса голос не стал более внятным, но Уэр удовлетворенно кивнул.

— Тогда я желаю, подобно вавилонянину, высвободившему демонов из-под печати царя Израиля, да пребудет с ним благословение, выпустить из пасти Ада в бренный мир всех тех духов царства Лжи, чьи имена я далее произнесу и чьи знаки укажу в моей книге, с тем условием, что они не причинят зла мне и тем, кто со мной, а также что они вернутся туда, откуда явились, на рассвете, согласно установленному правилу.

— Лишь с таким условием? — спросил демон. — И никаких приказаний? Никаких пожеланий? Не часто ты довольствуешься столь немногим.

— Никаких, — твердо ответил Уэр. — Они могут делать все, что захотят, в течение всей этой ночи и должны лишь не причинять вреда никому из стоящих здесь, в моих кругах, и повиноваться мне, когда я призову их жестом и договором.

Дух оглянулся через свое прозрачное плечо:

— Я вижу, у тебя неплохое кадило, — заметил он. — Ты сможешь окурить им многих великих властителей, и моим слугам и сатрапам вознаграждением послужат их дела. Такое интересное поручение ново для меня. Хорошо. Какой ты даешь залог, чтобы соблюсти форму?

Уэр сунул руку за пазуху. Бэйнс ожидал увидеть еще один сосуд слез, но вместо этого Уэр вытащил за хвост живую мышь и бросил ее перед собой так же, как и сосуд, хотя и немного поближе. Мышь юркнула прямо к демону, трижды обежала его, не пересекая границы круга и, запищав, скрылась в направлении задней двери. Бэйнс взглянул на Ахтоя, но кот даже не облизнулся.

— Ты искусен и предусмотрителен, сын мой. Можешь звать их, когда я удалюсь, и мои министры явятся к тебе. Пусть не останется ничего не совершенного, и многое будет совершено, прежде чем пропоет третий петух.

— Это хорошо. Получив твое обещание, я отпускаю тебя, Омгрома, Эпин, Сэйкок, Сатана, Дегони, Эпаригон, Галлиганон, Зогоген, Ферстигон, Люцифуге Рофокале, изыди, изыди!

— Увидимся на рассвете, — первый министр Люцифера затрепетал, словно пламя, и… исчез.

Гесс тут же добавил в жаровню камфоры. Внезапно очнувшись, как от оцепенения, Бэйнс побрызгал на жаровню бренди — над углями взметнулось пламя. Уэр, не оборачиваясь, взял в левую руку кусок красного железняка, а правой положил наконечник жезла на раскаленные угли. Языки голубого пламени почти моментально поднялись чуть не до самой рукоятки жезла, словно он тоже был смочен бренди.

Держа пылающий жезл перед собой, как лозоискатель волшебный прут, Уэр покинул пределы своего круга и торжественно направился к алтарю. Пока он шел, со всех сторон слышался грохот, как будто над лысой макушкой волшебника собиралась буря, но, не обращая на это внимания, Уэр приблизился к locus spiritus[27] и вступил в него.

Воцарилась тишина. Уэр отчетливо произнес:

— Я Терон Уэр, мастер среди мастеров, карцист среди карцистов, ныне осмеливаюсь открыть книгу и вскрыть печати, которые воспрещалось вскрывать до того, как будут сломаны Семь Печатей перед Семью Престолами. Я видел Сатану, как молнию, низвергшуюся с Небес. Я попирал своей пятой драконов Преисподней. Я повелевал ангелами и демонами, и осмеливаюсь и приказываю, чтобы все было исполнено, как я хочу, и чтобы от начала до конца, от альфы и до омеги, никто не причинил вреда нам, пребывающим здесь, в этом храме Искусства Искусств. Аглан, Тетраграм, Вайхеон, Стимуламатон, Эзфарес, Ретграграмматон, Олиарм, Ирион, Эситион, эксистион, эриона онера оразим мозм сотер Эмануел Саваогр Адонай, fe adoro, et fe increo[28]. Аминь.

Он сделал еще шаг вперед и коснулся пылающим концом жезла шелкового свертка на животе лежавшей на алтаре девушки. Сразу начала подниматься тонкая струйка серо-голубого дыма, как от благовония.

Уэр отступил к Великому Кругу. Когда он пересек его границу, жезл потух, но тишину нарушило тихое шипение, словно кто-то зажег петарду. И действительно, вскоре начался настоящий фейерверк. Бэйнс завороженно смотрел, как из свертка вырвался целый фонтан разноцветных искр. Дыма стало больше, и в комнате появился туман. Теперь, похоже, горело само тело, кожа слезла подобно кожуре апельсина. Бэйнс услышал, как за его спиной Джек Гинзберг пытался сдержать рвоту, но сам не мог понять почему. Тело — чем бы оно ни было прежде — теперь представляло собой нечто вроде куклы из папье-маше, наполненной чем-то вроде бенгальского огня. В комнате уже стоял довольно сильный запах пороха, вытеснивший аромат сандала и камфоры. Бэйнсу это, пожалуй, нравилось: не из-за того, что он многие годы имел дело с черным порохом и привык к нему, просто обилие менее «деловых» запахов начало немного раздражать торговца оружием.

Постепенно вся комната утонула в клубах дыма. Виднелись лишь несколько неподвижных, как статуи, фигур, каждая из которых освещалась лишь с одной стороны одним из двух источников света. Гесс коротко кашлянул; потом тишину нарушал лишь шум погребального костра. Искры продолжали взлетать кверху, и порой они как будто на миг составляли неведомые письмена.

Наконец, со стороны одной из статуй послышался приглушенный голос Уэра:

— Баал, великий царь и повелитель на Востоке, из чина Ангелов, повинуйся мне!

Некая форма возникла вдалеке. Бэйнс был почти уверен, что она находилась за алтарем, за занавешенными дверями, даже вообще за пределами палаццо, и все-таки он мог ее видеть. Она стала приближаться и расти; наконец, он увидел нечто вроде человека в изящном плаще и белоснежном льняном белье, однако с двумя дополнительными головами — жабьей слева и кошачьей справа. Существо беззвучно росло, пока не оказалось уже явно в комнате, затем столь же молчаливо проплыло мимо людей и удалилось.

— Агарес, принц на Востоке, из чина Сил, повинуйся мне!

Снова далекое прозрачное и бесшумное видение. Оно приближалось очень медленно, принимая вид благопристойного старичка с ястребом на руке. Медлительность духа объяснялась тем, что он ехал верхом на идущем иноходью крокодиле. Глаза демона были закрыты, губы постоянно шевелились. Он также проскакал мимо и удалился.

— Гамигин, маркиз и президент в Картагре, повинуйся мне!

На сей раз появилось нечто вроде небольшой лошади или осла, скромное, и оно тянуло за собой десять обнаженных людей, закованных в цепи.

— Валефор, могущественный принц, повинуйся мне!

Явился лев с черной гривой и тремя головами. Две дополнительные — человеческие: одна в охотничьей шапке, другая с вороватой улыбкой мошенника. Он пронесся стремительно, однако даже не вызвав ни малейшего движения воздуха.

— Барбатос, великий граф и министр Сатанахии, повинуйся мне!

В этот раз появилась не одна фигура, а целых четыре — в виде четырех королей в коронах. За ними следовали три отряда солдат с опущенными головами в стальных шлемах, скрывавших их лица. Когда все воинство скрылось, осталась загадкой, кто из них демон и появлялся ли он вообще.

— Паймон, великий царь из чина Властей, повинуйся мне!

Внезапно послышались громкие трубные звуки, и комната наполнилась пляшущими существами с пузырями, изогнутыми подобно трубам, которые, вероятно, играли роль музыкальных инструментов. Однако производимая ими музыка больше всего напоминала хрюканье стада свиней, которых гонят на бойню. Среди толпы визжавших и пляшущих существ выделялась фигура человека на одногорбом верблюде, также вопившего нечто нечленораздельное громким хриплым голосом. Животное, на котором он ехал, хмуро жевало жвачку, закрыв глаза, словно от боли.

— Ситри! — прокричал Уэр. Некоторое время была только тьма и тишина, нарушаемая лишь слабым шипением, в котором теперь как будто слышались детские голоса.

— Jesus secreta lebenter detegit femonarum, las ridens ludificansque ut se luxarise nudent[29], великий князь, повинуйся мне!

Это изящное и легкое существо оказалось не менее чудовищным, чем остальные: оно имело сияющее человеческое тело, снабженное крыльями, а также удивительно маленькую голову леопарда. И все же оно было красивым; глядя на него, Бэйнс испытывал весьма противоречивые чувства. Когда оно скрылось, Уэр, по-видимому, поднес к губам какое-то кольцо.

— Леражи, могущественный маркиз Элигор, Зенар, великие принцы, повинуйтесь мне!

Призванные вместе, они и появились сразу все трое: первый — лучник в зеленой одежде с колчаном и натянутым луком; с наконечника стрелы капал яд; второй — всадник со скипетром и копьем с флагом; третий — воин в полном вооружении и одетый в красное. По сравнению с их предшественником они совсем не казались ужасными, и ничто в их внешности не говорило о сфере их деятельности, однако Бэйнс смотрел на них с не менее тревожным чувством.

— Айнорос, могущественный граф и князь, повинуйся мне!

У Бейнса появилось ощущение тошноты еще прежде, чем существо появилось, от одних издаваемых им звуков; и то же почувствовали все остальные, включая Уэра. Однако внешность Айно-роса сказалась не столько тошнотворной, сколько гротескной; при других обстоятельствах она могла быть забавной. Он имел тело ангела со львиной головой, перепончатые гусиные лапки и короткий олений хвост.

— Смени личину, смени личину! — закричал Уэр, опуская свой жезл в пламя жаровни. Гость быстро принял облик ангела с головы до пят, однако ощущение чего-то безобразного и непристойного сохранилось.

— Хаборим, сильный принц, повинуйся мне!

Еще одно человекоподобное существо из трехглавой породы — хотя внешнее сходство, скорее всего, носило чисто случайный характер — одна голова человечья с двумя звездами на лбу, другая змеиная и третья кошачья. Проходя мимо, демон потряс горящей головней в правой руке.

— Набериус, доблестный маркиз, повинуйся мне!

Сначала Бэйнсу показалось, что зов остался без ответа. Потом он заметил какое-то движение на полу. Около большого круга носился взад-вперед черный петух с пустыми кровоточащими глазницами. Уэр погрозил ему жезлом, и петух, хрипло кукарекнув, исчез.

— Глазиалаболас, могущественный президент, повинуйся мне!

Этот дух выглядел просто как человек с крыльями. Но когда он улыбнулся, стало видно, что у него собачьи зубы и в углах рта появилась пена. Он миновал комнату беззвучно.

В наступившей тишине Бэйнс услышал, как Уэр переворачивает страницу книги договоров, и вспомнил, что надо добавить бренди в жаровню. Тело на алтаре, по-видимому, давно сгорело; Бэйнс не мог сообразить, сколько времени прошло с тех пор, как он видел последнюю искру. Однако густая серая дымка не рассеялась.

— Буне, сильный принц, повинуйся мне!

Это существо оказалось самым удивительным. Оно приближалось на галеоне, который, достигнув комнаты, стал погружаться прямо в пол. На палубе лежал свернувшийся дракон, также имевший три головы — собаки, грифа и человека. Вокруг сновали темные фигуры, смутно напоминавшие человеческие. Корабль продолжал опускаться, пока не скрылся из вида.

Бэйнс почувствовал, что дрожит, не столько от страха, который уже почти прошел, сколько от эмоционального переутомления и, возможно, оттого, что долго простоял, не сходя с места. Он непроизвольно вздохнул.

— Тихо, — вполголоса проговорил Уэр. — Сейчас ни в коем случае никому нельзя терять бдительности. Мы еще управились только с половиной, и среди остальных духов многие сильнее тех, кто уже был. Я предупреждал вас, что Искусство требует физической силы и бесстрашия.

Он перевернул еще одну страницу:

— Астарот, великий хранитель сокровищ, великий и могущественный принц, повинуйся мне!

Даже Бэйнс слышал об этом демоне, хотя и не помнил где, и ожидал его материализации с живым любопытством. Однако явившаяся фигура не представляла собой ничего особенно значительного. Человекообразное существо, красивое и безобразное одновременно, сидело верхом на драконе, держа в правой руке гадюку. Бэйнс вспомнил, что духи изначально не имеют материального тела и необязательно должны иметь всегда одинаковое обличье. Согласно описанию, известному Бэйнсу, Астарот представлял собой лысую чернокожую женщину верхом на осле. Проезжая мимо, тварь улыбнулась Бэйнсу, и ее зловонное дыхание едва не свалило его с ног.

— Асмодей, сильный и могущественный царь, владеющий силой Амаймона, ангел случая, повинуйся мне! — Уэр поклонился, широким жестом сняв шляпу. При этом он, как заметил Бэйнс, соблюдал особую осторожность, чтобы не выронить магнетит.

Царь Асмодей также восседал на драконе и также имел три головы: бычью, человеческую и баранью; все три изрыгали пламя. Перепончатыми лапами демон сжимал копье и флаг. У него были, кроме того, перепончатые ноги и змеиный хвост. Зрелище весьма устрашающее, и все же Бэйнс начал замечать определенную узость фантазии этих инфернальных актеров. Однако ему тут же пришло в голову, что монотонность могла быть намеренной. Возможно, духи хотели, чтобы он утомился и утратил бдительность. «Эта тварь запросто прикончит меня, стоит мне только на секунду закрыть глаза», — напомнил он самому себе.

— Фурфур, великий граф, повинуйся мне!

Этот ангел явился в виде большого оленя и пересек комнату одним прыжком. Его хвост пылал, словно комета.

— Хальпас, великий принц, повинуйся мне!

Появился всего лишь лесной голубь, который тоже быстро исчез. Теперь Уэр называл имена так быстро, что едва успевал переворачивать страницы. Очевидно, он чувствовал усталость своих помощников, а может быть, утомился и сам. Демоны мелькали один за другим, словно в каком-то кошмарном параде: Райм, граф из чина Тронов, человек с вороньей головой; Сенар, русалка, увенчанная герцогской короной; Сагурак, львиноголовый воин на бледном коне; Бифронс, великий граф, в образе гигантской блохи; Заган, бык с крыльями грифона; Андрас, восседающий на черном волке, ангел с головой ворона и с широким мечом; Андреальфус, павлин в сопровождении незримого птичьего хора; Амдусциас, единорог в окружении многочисленных музыкантов; Данталиан, великий принц, в облике человека, но имевший множество лиц, как мужских, так и женских, и державший в правой руке книгу; и, наконец, тот великий царь, который был создан первым после Люцифера и первым пал в битве с Михаилом, прежде принадлежавший чину Сил — сам Белиал, прекрасный и зловещий. Он явился на огненной колеснице — в таком виде его почитали вавилоняне.

— Великие духи, — сказал Уэр, — вы без задержки отвечали мне и явились передо мной по моей просьбе. Поэтому я теперь разрешаю вам удалиться, не причиняя вреда никому из присутствующих здесь. Уходите, говорю я, но будьте готовы вернуться, когда я должным образом призову вас вашими именами и печатями. До той поры вы свободны. Аминь.

Он плотно прикрыл жаровню крышкой, на которой была выгравирована Третья Печать Соломона. Мрак в комнате начал рассеиваться.

— Все в порядке, — сказал Уэр довольно прозаическим тоном.

Как ни странно, он выглядел менее утомленным, чем после заклинания Мархозиаса.

— Дело закончено или, скорее, начато. Мистер Гинзберг, вы можете благополучно покинуть круг и включить свет.

Когда Гинзберг сделал это, Уэр задул свечи. При свете электричества казалось, будто наступил унылый рассвет, хотя на самом деле прошло лишь немного времени после полуночи. На алтаре не осталось ничего, кроме небольшой кучки серого пепла.

— Мы действительно должны оставаться здесь? — спросил Бэйнс, чувствуя себя разбитым. — Мне кажется, нам было бы гораздо удобнее в вашем кабинете — и легче было бы узнать, что происходит.

— Да, мы должны остаться здесь, — ответил Уэр. — Вот почему я просил вас, мистер Бэйнс, принести ваш транзисторный приемник, чтобы следить за событиями в мире и временем. Потому что в течение ближайших восьми часов эта комната будет единственным безопасным местом на всей земле.

Беспорядок, царивший в лаборатории, вызвал у Бэйнса странную ассоциацию с комнатой в студенческом общежитии после завершающей ночи «Недели Ада». Гесс спал на длинном столе, на котором прежде лежали освященные инструменты Уэра. Джек Гинзберг лежал на полу возле главной двери и спал тревожным сном, бормоча и обливаясь потом. Терон Уэр, еще раз напомнив всем, что ни к чему здесь нельзя прикасаться, подмел алтарь и улегся спать на нем, не снимая одежды. Спал он, похоже, довольно крепко.

Бодрствовали лишь Бэйнс и отец Доменико. Монах, обойдя всю комнату, нашел за занавесом одно достаточно низкое окно и теперь смотрел на погруженный во тьму мир, повернувшись спиной ко всем и заложив руки за спину.

Бэйнс сидел на полу возле электрической печи, прислонившись к стене и прижав к уху радиоприемник. Ему было очень неудобно, но он опытным путем установил, что в этом месте самый лучший прием, — правда, он не заходил ни в один из кругов.

Но даже здесь качество звука оставляло желать лучшего. Он то усиливался, то совсем затихал даже на таких мощных станциях, как «Радио Люксембург», и часто прерывался помехами, за которыми — через промежутки от нескольких секунд до многих минут — следовали мощные раскаты грома. К тому же большую часть времени эфир занимали музыка да реклама.

И пока что новости, которые удавалось услышать, вызывали у него лишь разочарование. Произошла крупная железнодорожная катастрофа в Колорадо, грузовое судно попало в сильный шторм и затонуло в Северном море; в Гватемале прорвало небольшую плотину и грязная вода затопила городок; в Коринфе отмечено землетрясение — обычные вещи, такое случается практически каждый день.

Кроме того, китайцы произвели еще одно испытание термоядерного оружия; еще один инцидент на израильско-иорданской границе; чернокожие из какого-то племени совершили налет на правительственную больницу в Родезии; бедняки предприняли еще один поход на Вашингтон; Советский Союз сообщил, что уже невозможно вернуть на землю трех собак и обезьяну, запущенных на орбиту неделю назад; США завоевали еще один кровавый дюйм вьетнамской земли, и премьер Ки вступил на него; и так далее в том же духе.

Подобные заурядные события служат лишь очередным доказательством того, что и так известно каждому разумному человеку: нигде на Земле нет безопасного места, ни в этой комнате, ни за ее пределами — и, вероятно, никогда не было. Стоило ли тратить столько времени, сил и денег и высвобождать целый сонм демонов, если результат равнялся прочтению одной утренней газеты? Конечно, могли произойти кое-какие интересные злодеяния, носившие приятный характер, но многие газеты и другие издания зарабатывают на них целые состояния и в обычные дни; во всяком случае, эта идиотская машина позволяла услышать лишь жалкие обрывки таких сообщений.

Возможно, следовало подождать несколько дней или даже недель, пока не будут собраны все материалы — и тогда, несомненно, события нынешней ночи предстанут во всей их грандиозности. Оставалось надеяться лишь на это. В конце концов, по первым наброскам трудно увидеть завершенное произведение искусства. Тем не менее Бэйнса очень огорчало, что он лишен того радостного волнения, с которым художник ощущает постепенное рождение картины на холсте. Не может ли что-нибудь сделать тут Уэр? Скорее всего, нет, иначе он бы уже сделал это: несомненно, он понимал цель заказа, так же, как и его суть. Кроме того, будить его, пожалуй, опасно: ему понадобится еще много сил для завершающей стадии эксперимента, когда демоны начнут возвращаться.

С горечью, но и со смирением Бэйнс сознавал, что не ему досталась здесь роль художника. Он был только меценатом, который мог наблюдать, как готовятся краски и делаются эскизы, а также владеть готовой картиной — но не работать кистью.

Но что это? «Би-би-би» передавало:

Бэйнс резко выпрямился, чувствуя растущую надежду, хотя все его суставы болезненно протестовали. Похоже, что это было символическое преступление, преступление со значением. Он с волнением вспомнил Хаборима, демона с горящим факелом. Если бы таких преступлений оказалось побольше…

Прием все более ухудшался, мучительные попытки уловить смысл утомляли Бэйнса. «Радио Люксембург», похоже, вышло из эфира или было забито атмосферными помехами. Бэйнсу удалось поймать «Радио Милана» как раз в тот момент, когда передавали, что теперь будут транслировать все одиннадцать симфоний Густава Малера — совершенно невероятная затея для любой станции, тем более для итальянской. Может быть, демоны решили таким образом пошутить? Так или иначе, в течение, по крайней мере, ближайших суток «Радио Милана» не будет передавать новостей.

Бэйнс продолжал настраивать транзистор. Странным образом появилось необычайное количество передач на языках, которые он не понимал и даже не мог узнать, хотя сносно изъяснялся на семнадцати и бегло говорил на некоторых — в зависимости от потребностей бизнеса. Но теперь словно кто-то установил антенну на Вавилонской башне.

На короткое время прорвалась английская речь. Но это лишь «Голос Америки» обличал агрессивные замыслы китайцев, взорвавших еще одну водородную бомбу. Бэйнс хорошо знал, что такое происходило достаточно часто. Затем снова началось разноязыкое бормотанье, изредка прерываемое резкими звуками, которые в равной степени могли сойти и за пакистанский джаз, и за китайскую оперу.

Еще один обрывок передачи на английском языке:

Потом опять сплошная тарабарщина — на сей раз без помех и временами напоминавшая что-то знакомое.

В комнате стояло отвратительное зловоние из смеси запахов бренди, камфоры, угля, вербены, пороха, мяса, духов, пота, сандала, сгоревших свечей, мускуса и паленых волос. У Бэйнса разболелась голова, он чувствовал себя словно в утробе стервятника. Ему хотелось сделать пару глотков из спрятанной под стихарем бутылки бренди, но он не знал, сколько еще потребуется этого напитка, когда Уэр продолжит колдовство.

Между тем отец Доменико, стоявший в другом конце комнаты, наконец разжал руки. Отвернувшись от маленького окошка, он сделал несколько шагов по направлению к Бэйнсу. Но даже столь незначительное движение, по-видимому, потревожило Джека Гинзберга, который стал метаться и бормотать, потом застыл в довольно неудобной позе и захрапел. Отец Доменико искоса взглянул на него и, остановившись не доходя до Великого Круга, поманил к себе Бэйнса.

— Вы меня? — спросил Бэйнс.

Отец Доменико нетерпеливо кивнул. Бэйнс отложил в сторону перегревшийся приемник — с меньшей неохотой, чем мог себе представить лишь час назад — и тяжело поднялся сначала на колени, а затем на ноги.

Когда он заковылял к монаху, какой-то пушистый предмет пронесся перед ним и едва не сбил с ног — это был кот Уэра. Ахтой мчался к алтарю и, совершив прыжок, показавшийся невероятным для столь тучного животного, устроился на крестце своего спящего хозяина. Потом он посмотрел своими зелеными глазами на Бэйнса и заснул — или так только казалось.

Отец Доменико повторил свой жест и отвернулся к окну. Бэйнс побрел к нему, мечтая избавиться от своих ботинок, так как ноги его как будто уже превратились в неподвижную, роговеющую массу.

— В чем дело? — шепотом спросил он.

— Взгляните туда, мистер Бэйнс.

С недоумением и раздражением Бэйнс посмотрел туда, куда показывал ему незваный Вергилий. Сначала он не мог ничего различить, так как оконные стекла запотели и были занесены снегом снаружи. Потом он обнаружил, что ночь не так уж темна, и смог разглядеть даже мечущиеся по небу облака. Окно, как и в кабинете Уэра, выходило на склоны утеса и берег моря, которое скрывалось где-то за снежной вьюгой — так же, как и город. Однако он все же казался немного освещенным. Все небо было исчерчено непрерывными тускло светившимися полосами, напоминавшими оставленные самолетами инверсионные следы — только полосы не рассеивались и флуоресцировали.

— Ну и что? — спросил Бэйнс.

— Вы ничего не видите?

— Я вижу следы метеоров или что-то подобное. В общем, какое-то необычное атмосферное свечение, может быть, отсвет пожара.

— И это все?

— Все, — огрызнулся Бэйнс. — Вы хотите меня запугать и заставить разбудить доктора Уэра, чтобы он отозвал их всех обратно? Ничего не выйдет. Мы будем ждать до самого конца.

— Ладно, — сказал отец Доменико, вновь занимая свою наблюдательную позицию. Бэйнс возвратился в свой угол и, взяв приемник, услышал:

Бэйнс яростно искал волну, но завывания становились все отвратительнее. Справа от него спавший на столе Гесс перевернулся на спину и вдруг резко сел, опустив длинные ноги в носках на пол.

— Господи, — пробормотал он хриплым голосом. — Я слышал это, или мне приснилось?

— Можешь не сомневаться, — усмехнулся Бэйнс. Он тоже был встревожен. — Слезай и садись здесь. Дело обостряется и принимает неожиданный оборот.

— Может быть, тогда лучше все остановить?

— Нет. Садись, черт побери. Я не думаю, что мы можем это остановить, а если бы и могли, я не хочу доставлять удовольствие нашему приятелю.

— Ты предпочитаешь Третью мировую войну? — спросил Гесс, послушно садясь.

— Я не думаю, что идет к тому. Во всяком случае, мы заключили контракт, и Уэр либо контролирует ситуацию, либо будет контролировать ее. Давай подождем и посмотрим.

— Хорошо, — согласился Гесс. Он принялся растирать пальцы. Бэйнс еще раз попытался включить приемник, но ничего не услышал, кроме смеси «Мессии» Малера и «Славьте Всевышнего».

Джек Гинзберг завывал в своем полусне. Через некоторое время Гесс равнодушно проговорил:

— Бэйнс?

— Что?

— Как ты думаешь, что это означает?

— Ну, может быть, действительно Третью мировую войну, а может быть, и нет. Откуда мне знать?

— Я не о том хотел спросить… не о самих событиях, а об их значении. Ты должен иметь представление. Ведь ради этого ты заключал контракт.

— О, гмм. Отец Доменико говорил, что дело может обернуться Армагеддоном. Уэр так не думал, но он, похоже, мог ошибаться. Во всяком случае, я понятия не имею. Я уже давно не мыслю такими терминами.

— Я тоже, — сказал Гесс, сплетая и расплетая пальцы и рассматривая их. — Я еще пытаюсь объяснить себе все в старых терминах, которые помогают понять Вселенную. Это непросто. Но ты помнишь, я говорил тебе, что интересуюсь историей науки? Я старался понять, почему на протяжении такого долгого периода не существовало никакой науки и почему она после возрождения снова приходила в упадок. Теперь, кажется, я знаю ответ. Похоже, человеческий разум проходит своего рода цикл, обусловленный страхом. Он способен воспринять лишь ограниченное количество знаний, а потом впадает в панику и начинает изобретать доводы, чтобы все бросить и вернуться в темный век… каждый раз под каким-то изобретенным мистическим предлогом.

— В твоих словах мало смысла, — заявил Бэйнс. Он все еще пытался слушать радио.

— Не ожидал, что ты согласишься. Но так случается примерно каждую тысячу лет. Сначала люди довольны своими богами, хотя и боятся их. Потом мир становится все более светским, а боги все менее уместными. Храмы запустевают, люди начинают чувствовать себя виноватыми, но не очень. И вдруг, достигнув наивысшей секуляризации, на какую способны, они швыряют свои деревянные башмаки в машины, поклоняются Сатане или Великой Материи, они возвращаются к эллинистической культуре или принимают христианство. In hoc signo vinces[30] — я выбрал только случайные примеры, но это происходит, Бэйнс, это происходит регулярно каждую тысячу лет. Последний раз такая паника началась накануне 1000-го года от Р. X., когда все ожидали Второе Пришествие Христа и понимали, что не готовы встретиться с Ним. Вот в чем главная причина трагедии средневековья. А теперь приближается следующее тысячелетие, и люди напуганы нашей секуляризацией, нашим ядерным и биологическим оружием, нашей медициной; и они снова начинают поклоняться абсурду. Именно этим ты и занялся, а я тебе помогал. Некоторые люди сейчас поклоняются летающим тарелкам, потому что не смеют встретить Христа. Ты обратился к черной магии. В чем же разница?

— Я скажу тебе, в чем, — ответил Бэйнс. — Никто за все время на самом деле не видел ни одной тарелки, и причина того, что в них верят, совершенно ничтожна и, вполне возможно, объясняется твоей теорией — даже без Юнга и последователей. Но ведь мы с тобой видели демона, Адольф.

— Ты так думаешь? Я не отрицаю. Вполне возможно. Но Бэйнс, уверен ли ты на сто процентов? Откуда ты знаешь то, что считаешь известным? Мы стоим на пороге Третьей мировой войны, которую сами подготовили. Не может ли все это оказаться галлюцинацией, которую мы сами вызвали, чтобы избавиться от чувства вины? Что, если на самом деле ничего этого нет и мы такие же жертвы эсхатологической паники, как те, что принадлежат к формальным религиозным организациям? Такое объяснение кажется мне более вероятным, чем какие-то средневековые суеверия. О демонах: я не отрицаю увиденного, Бэйнс, я хочу только спросить тебя, чего оно стоит?

— Я скажу тебе то, что знаю, — спокойно ответил Бэйнс. — Хотя и не могу сказать, откуда — это меня не волнует. Во-первых, кое-что произошло, и вполне реально. Во-вторых, и ты, и я, и Уэр — все, кто хотел, чтобы это произошло, получили то, что хотели. В-третьих, мы не рассчитали последствий нашего эксперимента, но, какими бы они ни были, они принадлежат нам. Мы заключили сделку ради них. Демоны, тарелки, радиоактивные осадки — какая разница? Все это лишь неизвестные величины в уравнении, параметры, которые мы можем выбрать сами по своему вкусу. Почему электроны радуют тебя больше, чем демоны? Ладно, тем лучше для тебя. Но меня интересует другое, Адольф, меня интересует результат. Мне наплевать на средства. Я задумал это дело, я осуществил его, и я плачу за него — и неважно, как оно будет названо или описано, я создал его, и оно мое. Понятно? Оно мое. Все остальное, что с ним связано, лишь пустяковые технические детали, с которыми я поручаю разбираться людям вроде тебя и Уэра — меня они не интересуют.

— Похоже, что мы все рехнулись, — мрачно проговорил Гесс.

В этот момент маленькое окно внезапно осветилось ярким белым светом, фигура отца Доменико стала темным силуэтом.

— Возможно, ты и прав, — сказал Бэйнс — Теперь пришел черед Рима.

Отец Доменико в слезах отвернулся от снова потемневшего окна и медленно направился к алтарю. Переборов отвращение, он взял Терона Уэра за плечо и потряс его. Кот зашипел и отпрыгнул в сторону.

— Проснитесь, Терон Уэр, — потребовал отец Доменико официальным тоном. — Заклинаю вас, проснитесь. Ваш эксперимент уже окончательно вышел из-под контроля, и значит, условия Соглашения удовлетворены. Уэр! Уэр! Да проснитесь же, наконец!

Бэйнс взглянул на часы: было три часа ночи.

Уэр очнулся, вскочил и, не говоря ни слова, бросился к окну. В этот момент то, что было когда-то Римом, обрушилось на дом. На таком расстоянии ударная волна уже ослабла, и толчок оказался не сильным, но окно, в которое смотрел отец Доменико, разбилось, осыпав комнату миллионами стеклянных осколков. Стекла посыпались также из завешенных шторами окон под потолком. Комната наполнилась звоном — словно в ней зазвучал небесный оркестр.

Насколько мог видеть Бэйнс, никто из присутствующих не пострадал. Впрочем, даже серьезная рана едва ли имела значение теперь, когда ветры уже несли Смерть.

Уэр внешне остался невозмутимым. Он только кивнул, повернулся к Великому Кругу и наклонился, чтобы поднять свою бумажную шляпу с неровными полями. Нет, конечно, он был взволнован — у него побелели губы. Он подозвал всех к себе.

Бэйнс направился к Джеку Гинзбергу, чтобы, если потребуется, растолкать его. Но Джек уже стоял, дрожа и ошеломленно озираясь. Казалось, он совершенно не понимал, где находится. Бэйнсу пришлось втолкнуть своего особого помощника в его круг.

— И стой здесь, — добавил Бэйнс таким голосом, который, казалось, мог поцарапать алмаз. Но Джек словно ничего и не слышал.

Бэйнс поспешно вступил в свой круг, проверив, на месте ли бутылка с бренди. Все уже были на своих местах, даже кот, который занял свой пост сразу же после того, как спрыгнул со спины Уэра.

Колдун развел огонь в жаровне и начал заклинание. Он еще не успел произнести и двух фраз, когда Бэйнс впервые с замиранием сердца понял, что это последняя попытка — и что они еще могут быть спасены.

Уэр пытался спасти ситуацию, действуя в своей обычной мрачной манере и единственным путем, которым могла воспользоваться его фатально гордая душа. Он говорил:

— Я призываю и заклинаю тебя, Люцифуге Рафокале, и, пользуясь поддержкой Силы и Высшей Власти, я без колебаний повелеваю тебе именами: Баралеменсис, Балдахиенсис, Паумахие, Аполореседес, а также именами могущественных князей: Генио, Лиахиде, министров Адского престола, главных князей престола Апологии в девятой сфере: я заклинаю тебя и приказываю тебе, Люцифуге Рофокале, именем Того, чьи желания исполняются без промедления, священными и славными именами: Адонай, Эл, Элохим, Элохе, Зебаот, Элион, Эщерце, Иах, Тетраграмматон, чтобы ты и твои приближенные тотчас явились передо мной, несмотря на предыдущее приказание, в какой бы части мира вы ни находились, и без промедления! Я заклинаю тебя именем Того, кому повинуются все твари, тем Именем, Тетраграмматон, Иегова, которым одолеваются все стихии, сотрясается воздух, чернеет море, порождается огонь, движется земля и все властители небесные, земные и адские, содрогаются и становятся кроткими, приди! Адонай, царь царей повелевает тебе!

Ответа не последовало, если не считать раската грома.

— Теперь я призываю и заклинаю тебя, Люцифуге Рофокале, явиться перед этим кругом именем Он… именем И, которые слышал и произносил Адам… именем Иот, которое Иаков знал от ангела в ночь своей борьбы и был освобожден от рук своего брата… Именем Агла, которое услышал Лот и был спасен вместе со своей семьей… именем Анехексетон, которое произнес Аарон и обрел мудрость… Именем Шенес Аматна, которое назвал Иошуа, и Солнце остановило свой ход… Именем Эммануел, которым три ребенка были спасены от пылающей печи… Именем Альфа-Омега, которое изрек Даниил и сокрушил Бела и дракона… Именем Зебаот, которое назвал Моисей, и все воды земли Египетской обратились в кровь… Именем Хагиос, Печатью Адоная, прочими именами: Иетрос, Атенорос, Параклетус… страшным Судным Днем… стеклянным морем перед лицом Всевышнего Властителя… Четырьмя животными перед престолом… всеми этими могущественными и священными словами, приди, и приди без промедления. Приди, приди! Аденай, царь царей повелевает тебе!

Наконец послышался… — и это был смех. Смех Того, что неспособно радоваться и смеется лишь потому, что в силу своей природы должно устрашать. Смех усилился, и Оно появилось.

Оно не стояло в Малом Круге и не вышло из Ворот, но вместо этого сидело на алтаре и беспечно болтало ногами с раздвоенными копытами. У него была козлиная голова с огромными рогами, корона, пылавшая, как факел, обычные человеческие глаза, звезда Давида на лбу, а также козлиные ноги. Туловище походило на человеческое, только очень волосатое и с черными крыльями, напоминавшими вороньи, которые росли из лопаток. Оно имело женские груди и огромный, стоявший торчком фаллос, который оно то и дело ласкало своими сложенными в молитвенном жесте ладонями. На мохнатых руках сквозь шерсть просвечивала татуировка: на одной — solve[31], на другой — cocyula[32]. У эр медленно опустился на одно колено.

— Adoramus te[33], Пут Сатанахиа, — сказал он, положив жезл на пол перед собой, — и еще раз… ave[34], ave.

— Ave, но почему ты приветствуешь меня? — проговорило чудовище низким голосом, одновременно загадочным и манерным, как у актеров-гомосексуалистов. — Ведь ты меня не звал.

— Нет, Бафомет, хозяин и гость. Я даже не пытался. Во всех книгах говорится, что тебя нельзя позвать и ты не являешься никогда.

— Ты звал Бога, он не явился. Меня невозможно обмануть.

Уэр опустил голову:

— Я совершил ошибку.

— Вот как? Однако всему предшествует начало. В конце концов, ты, вероятно, мог бы увидеть Бога. Но пока что вместо этого ты увидел меня. И всему есть также и конец. Я должен принести тебе благодарность. Хоть ты и червь, но благодаря тебе начался Армагеддон. Да будет сказано так во всех писаниях. Войди же подобно остальным, в Вечное Пламя.

— Нет! — закричал Уэр. — О Господи, нет! Еще не пришло время! Ты нарушаешь Закон! Ты же Антихрист…

— Мы обойдемся без Антихриста. В нем нет необходимости. Люди и так уже предались мне.

— Но… хозяин и гость… Закон…

— Мы обойдемся и без Закона. Разве ты не слышал? Те скрижали уже разбиты.

Уэр и отец Доменико затаили дыхание, но если Уэр собрался продолжать дискуссию, его опередили. Стоявший справа от Бэйнса доктор Гесс неожиданно выкрикнул:

— Я не вижу тебя, Козел!

— Замолчите, — крикнул Уэр, почти отвернувшись от видения.

— Я не вижу тебя, — упорно повторил Гесс. — Ты просто глупая зоологическая смесь. Тебя не существует, Козел. Убирайся! Кыш!

Уэр повернулся в своем круге карциста и, подняв двумя руками магический меч, замахнулся им на Гесса, однако в последний момент, очевидно, побоялся покинуть свой круг.

— Как любезно с твоей стороны, — усмехнулся дух, — что ты обратился ко мне вопреки правилам. Мы, конечно, оба понимаем, что правила существуют для того, чтобы их нарушать. Но твоя форма обращения не совсем удовлетворяет меня. Давай продолжим беседу, и я научу тебя хорошим манерам.

Гесс не ответил. Вместо этого он завыл по-волчьи и, опустив голову, бросился к алтарю. Козел Саббата разинул огромную пасть и проглотил Гесса, словно муху.

— Благодарю за жертву. Может, еще кого-нибудь? Тогда мне пора.

— Остановись, безумный и непокорный! — раздался справа от Бэйнса голос отца Доменико. В руках у монаха был какой-то лоскут. — Узри свое заблуждение, если ты решил не покоряться! Узри же Звезду Соломона, которая явилась перед тобой!

— Забавный монашек, я никогда не был в той бутылке!

— Умолкни и не двигайся, падшая звезда! Узри в моем лице экзорциста именем Октинимоес, коего среди неправды укрепил Господь Бог и сделал бесстрашным. Именем Господа Батала, поразившего Абрана и Абетра, обрушившегося на Берора!

Козел Саббата смотрел сверху вниз на отца Доменико почти ласково. Побагровев, отец Доменико извлек из-под своего одеяния распятие и направил его на алтарь, как меч.

— Изыди в Преисподнюю, нечистый! Во имя Господа нашего, Иисуса Христа!

Распятие из слоновой кости внезапно разорвалось, осыпав одежду отца Доменико пылью. Он с ужасом смотрел на свои пустые руки.

— Слишком поздно, маг. Даже самые усердные старания твоих белых собратьев ни к чему не привели. И у Небесных владык тоже ничего не вышло. Поэтому мы свободно распространились по миру и никогда не вернемся обратно.

Огромная голова повернулась к Терону Уэру:

— Ты же — мой возлюбленный сын, и я тобой доволен. Я ухожу, чтобы присоединиться к моим братьям и завершить нашу работу. Но я вернусь за тобой. Я вернусь за всеми вами. Война уже завершена.

— Это невозможно! — воскликнул отец Доменико, несмотря на то, что его душила пыль от рассыпавшегося распятия. — Сказано, что в этой войне вы непременно будете побеждены и закованы в цепи!

— Конечно. Но о чем это говорит? В любой войне каждая из противоборствующих сторон утверждает, что победит именно она. И первой может оказаться лишь одна из них. Решающее значение имеет последняя битва, а не пропаганда. Вы совершили ошибку — и, ох, как вы поплатитесь!

— Одну минуту… пожалуйста, — пробормотал отец Доменико. — Будьте любезны… Я вижу, что мы ошиблись… Не могли бы вы сказать, в чем мы ошиблись?

Козел усмехнулся, произнес два слова и исчез.

Начинался рассвет, багровый, тревожный, безрадостный и бесконечный. Город, который был виден из окна Уэра, в потоках холодной лавы медленно сползал к морю, но море исчезло. Отец Доменико еще несколько часов назад уверял, что оно отступило и больше уже не вернется, разве только как цунами после Коринфского землетрясения. Опустошение распространялось повсюду вне ритуальных кругов. Внутри них последние маги ждали, когда новые Властители придут за ними.

Очевидно, ждать осталось недолго. В их умах и сердцах эхом отзывались те три последние слова. Мир без конца. Конец без мира.

Бог умер.